Мне пришло в голову, что, раз я в Мемфисе, можно было бы навестить родителей и деда Дьедетотепа. Я рассказал о своем желании царю, ведь в противном случае он мог бы решить, что я предал его и покинул город тайком. Поскольку речь шла о моих отце и матери, мне легко было заговорить об этом с моим господином Шареком, ведь я не видел родных уже несколько лет. Тесть предложил послать со мной отряд воинов, чтобы никто не посмел причинить мне вреда. Я постарался его отговорить, поскольку был уверен: отправляться с небольшим отрядом вглубь страны с враждебно настроенным населением, идти по территории нома, правитель которого, вне всяких сомнений, предан монарху, правящему в Великом Городе Юга, очень рискованно. Даже если бы я взял с собой ту тысячу воинов, которую привел из Авариса, мы рисковали потерпеть поражение при встрече с армией номарха, которая в лучшем случае с позором гнала бы остатки отрада до самого Мемфиса.

— Не забывай, господин мой, — сказал я Шареку, — что от стен Мемфиса к югу лежат земли, население которых относится к тебе враждебно. Мне кажется, что правители номов, чьи территории тянутся вдоль берегов Нила до самого Великого Города Юга, не готовы признать твою власть. Наоборот, перед лицом угрозы, которую представляет для их земель твоя армия, они сплотились вокруг правителя, возведенного на трон жрецами Амона, которого они почитают высшим божеством империи. Может статься, номархи земель, прилежащих к Мемфису, уже получили военное подкрепление и теперь представляют для нас серьезную опасность. Я хочу во время своего путешествия узнать, какими силами располагает правитель Нен-Несут — одного из самых богатых и сильных номов, к тому же близлежащих к Мемфису. Я слышал, у правителя этого нома большая армия.

В конце концов мне удалось убедить царя предоставить мне свободу действий. Потом я настоял на том же в разговоре с Аснат, которая вознамерилась идти со мной. В присутствии ее отца я сказал ей, что это было бы очень большим риском — она совсем не похожа на египтянку, а значит, ее могут схватить, даже если и не узнают, что она — дочь царя гиксосов. Что до меня, то, одетый в простую крестьянскую набедренную повязку, я всюду мог пройти незамеченным.

Мои доводы убедили супругу и тестя. На следующий день я оделся на египетский манер и тихонько покинул дворец, стараясь, чтобы никто меня не видел. Я вплавь пересек рукав Нила и, выйдя на западном берегу, отправился на юг, не зная, что новости, которых я так жаждал, меня опечалят. Я шел по дороге, которая вилась по границе плодородных земель и пустыни. Этой дорогой пользовались редко, поэтому-то я ее и выбрал, желая избежать встречи с теми, кто мог задержать меня в пути. Дороги, проходящие ближе к реке, пересекали поля и деревни, поэтому всегда были оживленными. Крестьяне не любили путешествовать вдоль края пустыни, потому что испытывали недостаток в воде, а еще там приходилось опасаться диких зверей, змей и даже кочевников, живущих в западных пустынях. Можно было предположить, что многие крестьяне страшились еще и душ умерших, потому что на запад уходили мертвые, влекомые желанием поскорее попасть в Аменти, и именно на западе во все времена строили египтяне свои некрополи…

К счастью, тело мое было все еще достаточно крепким, поэтому я прошел путь от Мемфиса до родных краев за два дня и две ночи. С собой я нес бурдюк с водой и мешок со съестными припасами. Утром третьего дня я достиг дома моего деда. Но, увидев, что крытая пальмовыми ветвями крыша кое-где провалилась, а вместо двери виднеется похожий на разверстую пасть проем, я понял, что деда здесь не найду. Дом был пуст, и мне стало очевидно, что в нем давно никто не жил. Сначала я подумал, что лучше всего сразу отправиться в храм Змеи, так как он был совсем близко, но потом я решил сперва навестить отца и мать, которые всегда рады приютить меня и рассказать, что нового в этих краях.

Дом моих родителей не был заброшен. Моя мать Мериэрт сидела у порога на плоском камне, который отец установил там по ее просьбе, потому что она не любила сидеть на циновке. Когда она меня увидела, мне показалось, что она меня не узнала или не верит своим глазам. И только когда я встал прямо перед ней, она вскочила на ноги с живостью, которая меня обрадовала, — годы еще не были властны над ней. Она была поражена, это было ясно по ее голосу, который прерывался от волнения:

— Ты ли это, сын мой Хети?

Я поздоровался, обнял ее. Какое-то время от радости и удивления она не могла говорить, но понемногу успокоилась и засыпала меня тысячей вопросов, не давая мне времени на ответы, получить которые она, быть может, и не рассчитывала. Я дал ей самой выговориться. Из уважения я дождался, когда она смолкнет, и задал ей вопрос, который камнем лежал на сердце:

— Что стало с моим дедом Дьеди?

Она со вздохом снова присела на камень и сообщила мне печальную новость, которую я так боялся услышать:

— Он покинул нас, его душа отправилась в Поля Иалу два разлива назад. Скоро начнется третий разлив… Он ведь был уже не молод. Должно быть, он уже встретился со своей женой, моей матерью, там, в прекрасном Аменти.

Я поплакал вместе с матерью, потому что тоже очень любил деда, потом спросил у нее, где отец. Она ответила, что он в поле. Я должен был и сам догадаться, ведь в это время крестьяне торопились убрать второй урожай, они должны были успеть до разлива. Когда я сказал, что отправлюсь прямиком туда, мать вскочила, схватила меня за руку и наконец заговорила о том, что было у нее на сердце:

— Дитя мое, сын мой, что ты натворил? — воскликнула она. — Кем ты стал? Молва об этом дошла и до нас, ведь вся страна только о том и говорит, что Хети, сын Себехотепа, стал важным человеком, царедворцем! Он женился на дочери этого презренного выходца из Хару, царя гиксосов! Он объявлен наследником трона Гора, который унаследует после узурпатора, этого царя-чужестранца, чья армия разоряет прекрасные Сады Озириса… Люди называют тебя предателем, говорят, что ты поступил на службу к самому страшному врагу его величества, что рука твоя поражала твоих братьев-египтян, что это ты открыл ордам царей-пастухов ворота Египта…

Напрасно я пытался ее переубедить! Говорил, что, наоборот, близость к царю позволяет мне сдерживать ярость гиксосов, что, взойдя однажды на трон Гора, я верну Египту его свободу… Но она не слушала меня. Когда же я сказал, что пойду к отцу и расскажу ему о себе правду, она упросила меня не делать этого, потому что местные жители, узнав, могут до смерти забить меня палками. Она умоляла как можно скорее уйти и не пытаться встретиться со старыми знакомыми, хотя когда-то эти люди меня любили. И уж точно, по ее словам, мне не следовало показываться в храме Змеи, где меня тут же схватят и приговорят к смерти.

Нет нужды объяснять, как ее слова меня огорчили. Я-то думал, что мои родители и друзья должны радоваться моей удаче — ведь я, простой крестьянин, вознесся к подножию трона Гора, но вместо этого столкнулся только с обвинениями, злобой и враждебностью. Придя в родные места, я намеревался отправиться в храм Собека, где, как и прежде, жил мой учитель Мерсебек, чтобы попытаться оправдаться и уговорить его замолвить за меня слово перед служителями храма Змеи. Но рассказ матери о том, какая идет обо мне слава, разбил все мои надежды и ожидания, ожесточил и возмутил меня настолько, что я решил не мешкая вернуться в Мемфис. Да и мать умоляла меня уходить поскорее. Она сказала, что, несмотря на то что я опозорил свою семью и даже всю деревню, она любила и любит меня. Именно потому, что любовь ко мне жила в ее сердце, она торопила меня с уходом, опасаясь, что кто-то из соседей может узнать меня и причинить мне вред.

Отходя все дальше от дома, в котором я вырос, я пообещал себе, что соберу всю военную силу, имеющуюся в распоряжении царя в Мемфисе, и вернусь, чтобы наказать этих людей за их глупость, ведь они должны были встречать меня как спасителя и защитника! Чем узурпатор, сидящий на троне в Городе Скипетра, лучше меня? Но такова уж человеческая природа: мы предпочитаем злого правителя, родившегося на своей земле, доброму правителю-чужестранцу…

Я не мог забыть о том, что пообещал моему господину Шареку разузнать, какими силами располагают властители прилежащих к Мемфису номов, поэтому неосмотрительно рискнул поближе подойти к реке. Египтяне предпочитают путешествовать и перевозить грузы по Нилу, поэтому я рассчитывал получить достоверные сведения из разговоров с моряками, приплывшими с юга. Эти три дня я путешествовал неузнанным: люди, видевшие меня в последний раз ребенком, не узнавали сына Себехотепа в погонщике быков, ищущем работу, которым я притворился. Не подумал я только о том, что моя очевидная бедность делает меня лакомой добычей для царских рекрутеров!

Я купался в сине-зеленых водах Нила, когда к мелководью подошла дюжина мужчин. Увидев меня, выходившим из воды, человек, шедший во главе, направился ко мне. Он заявил, что правитель нома набирает крестьян в армию, которая встанет на защиту Черной Земли в войне с гиксосами. Я попытался возразить, что я простой волопас и ищу отбившуюся от стада скотину, уточнив, что живу на землях храма Собека. Рекрутер заявил на это, что в данный момент солдаты стране нужней, чем волопасы. И раз я не нашел свой скотины, которая, к тому же, не могла зайти так далеко от принадлежавших храму земель, мне остается только последовать за ним и поступить в армию его величества. Этими словами он дал мне понять, что считает мой рассказ о потерянном скоте попыткой скрыть тот факт, что я решил бежать от своего хозяина. Дело в том, что крестьяне, живущие на земле, принадлежащей храму или знатной семье, не считаются рабами, но и уйти, не получив на то разрешение своего хозяина, не могут. Пытаясь отвратить неизбежное, я сказал, что никогда не держал в руках оружия и не умею сражаться.

— Об этом не беспокойся, — ответил рекрутер. — Мы сделаем из тебя солдата. Это хорошее занятие, уж получше, чем работа волопаса. Смотри, — продолжал он, — ты ходишь нагишом, как и все погонщики скота, ты служишь жрецам храма, у тебя нет ничего своего. Солдат же его величества получает добротную набедренную повязку, парик, который защищает голову от солнца, и оружие. Он спит под пальмовой крышей, да и кормят его досыта. Он пьет пиво, а не грязную воду, а если хорошо сражается, то может даже получить кувшин вина.

Он указал рукой на своих спутников. Среди них были крестьяне, рыбаки и волопасы. В один голос они подтвердили, что счастливы возможности сражаться, защищая трон Гора. А чтобы уж наверняка меня убедить, он принялся нести чушь вроде той, что несут учителя в школах для писцов. Я слышал это из уст Небкауре, который часто забавлялся, передразнивая своих наставников. Так вот, указывая поочередно на членов своего отряда, он говорил:

— Смотри, вот рыбак. Жизнь свою он проводит голышом в болотах или на берегу реки. Его кусают мухи, рыбьи плавники ранят его руки, а сам он умирает от страха — ведь в любую секунду его может схватить крокодил. Не лучше жизнь и у кирпичника. Он все время сгорбленный, так как собирает глину и смешивает ее с соломой и водой, чтобы затем сделать из нее кирпичи. Если он не стоит на коленях в грязи, то бредет, согнувшись под тяжестью тяжелых кувшинов с водой, которые несет на плечах. А твои собратья по ремеслу проводят свои дни в болотах, присматривая за скотиной, которая привлекает к себе мух и змей. Волопасы ходят голышом и питаются корешками, в то время как вкусное мясо достается хозяевам. Переходя вброд речку, они рискуют стать добычей крокодила, отбиваться от которого могут лишь палкой, ведь другого оружия у них не бывает…

Я понял, что придется прибегнуть к хитрости: сделать вид, что ему удалось меня убедить, и я рад такой удаче. Поэтому я стал соглашаться со всем, что он говорил, хотя его слова были явным издевательством над достойными всяческого уважения занятиями, благодаря которым народ Черной Земли возвел величественные храмы, дворцы и усыпальницы.

И вот я, не пытаясь больше возражать, сказал, что буду счастлив служить в армии его величества. И последовал за рекрутером. Похоже, я вызвал его расположение тем, что не стал сопротивляться, поэтому он терпеливо отвечал на мои вопросы. От него я узнал, что правитель нома Дом Царского Ребенка принял решение собрать отряд, который должен был влиться в огромную армию Дидумеса. Он рассказал, что царской армией, тренированной и прекрасно вооруженной, командует Небкауре, сын визиря и военачальника Кендьера, мой друг и муж моей сестры… Как только поднимутся воды Нила, Небкауре посадит своих солдат на корабли в порту Города Скипетра, чтобы, воспользовавшись разливом, спуститься вниз по реке. Его способности военачальника были высоко оценены монархом, поэтому под его командование должны поступить все вооруженные отряды, собранные правителями южных номов.

Каковы его намерения? Решится ли он атаковать противника немедленно, или подождет, пока вода не поднимется высоко, или, напротив, будет ждать, когда река вернется в русло? А может, останется на месте, ожидая атаки гиксосов? Рекрутер не знал ответов на эти вопросы. Однако мой интерес его удивил, поэтому я поспешил объяснить, что хотел бы заранее знать, чего ожидать, и буду ли готов сражаться, когда это потребуется. Я уточнил, что слышал, будто подготовка солдат занимает немало времени, и если командующий армией решит начать кампанию сейчас, я не успею пройти подготовку и стану ни на что не годным солдатом. Рекрутер ответил на это, что я буду готов сражаться. Нужно, чтобы был готов. Но если я и вправду окажусь бесполезным, они поспешат от меня избавиться. Почувствовав в этих словах угрозу, я предпочел согласиться и заявить, что постараюсь побыстрее привыкнуть к солдатской жизни, которая уже начинает мне нравиться.

Я понял, что эти крестьяне, собранные со всей страны, нужны лишь для одной цели — напугать врага своей численностью. Их предназначение — стать барьером, разделяющим врага и царских воинов: рука врага ослабеет, поражая этих несчастных, прежде чем поднимется на закаленного тренировками, хорошо обученного воина. Что до моих чувств, то я разрывался между желанием последовать за рекрутером, которого звали Иуфни, в лагерь, чтоб разузнать побольше о намерениях номарха, и страхом наткнуться там на Небкауре. Я не сомневался: слухи о моем переходе в стан гиксосов и обретенном высоком положении дошли до его ушей, и я опасался, что он может забыть о связывавших нас дружеских и родственных отношениях, видя во мне предателя и причину свалившегося на страну несчастья.

Не стоило искушать богов, подвергая себя ненужному риску. Хотя, если верить Иуфни, Небкауре все еще находился в Великом Городе Юга, ожидая разлива, поэтому мог оказаться в Нен-Несут разве что через месяц, а то и позже. После продолжительного раздумья, взвесив все «за» и «против», я решил: не что иное, как божественная воля, а быть может, сама Изида, привела меня к берегу реки для того, чтобы я повстречал командира-рекрутера. Разве влиться в ряды армии номарха не лучший способ узнать истинные намерения людей, которые считали теперь себя моими врагами? И если меня схватят и обвинят в предательстве, я призову в свидетели Маат и напомню, что сначала меня самого предал человек, который вероломным путем — совершив убийство — захватил трон Двух Земель, став ужасом Гора. И когда мы встретимся с ним лицом к лицу, я объявлю себя тем, кто пришел отомстить за убитого царя, а позднее, если боги даруют Шареку победу, и законным наследником трона Гора.

И вот через три дня после моего вступления в отряд Иуфни я вошел в стены Дома Царского Ребенка. Хочу уточнить, что от того места у реки, где я встретил рекрутера, до столицы одного из крупнейших номов Юга был день пути, но мы часто сворачивали к деревням, чтобы пополнить свои ряды как можно большим количеством бродяг и ищущих работу мужчин. Поэтому, когда мы пришли в город, рекрутов в отряде было уже не десять, а добрая сотня. Я был этому рад: окруженного толпой таких же, как и я, безымянных мужчин, меня трудно было узнать, да и убежать при случае мне будет легче.

Иуфни повел нас прямиком в резиденцию правителя города, чья власть распространялась не только на Нен-Несут, но и на весь ном, чьей столицей и был этот город. Номарха звали Себекаи. Он показался мне похожим на собирательный образ благородного писца, кого так любил высмеивать мой друг Небкауре. Он был толст и имел такой живот, что верхний край набедренной повязки доходил до груди, иначе она наверняка соскользнула бы на землю. Его круглая голова была абсолютно лысой, хотя он был еще молод. Добродушное выражение лица портил цепкий и хитрый взгляд. Поприветствовал он нас с благодушным видом, бегло осмотрел и прочел нудную, но короткую нотацию о том, как это славно и почетно — защищать родную землю от захватчиков. Потом, поздравив Иуфни с тем, что тому удалось собрать столько крепких молодых мужчин, он нас отпустил.