Быть казахом — очень нервное и изматывающее занятие.
На протяжении десяти лет моей жизни за границей, экспериментируя с алкоголем, сексом и легкими наркотиками, исследуя разные области и ниши западного общества, я всегда чувствовал себя спокойным за свою страну. «Может быть, — думал тогда я, — я и умру от своих вредных привычек где-нибудь на задворках Южного Бронкса, может быть, мои мысли и сочинения никогда не будут опубликованы, талант мой никто никогда не признает, и я сдохну в нищете и безвестности, но в моем сердце всегда будет жесткий и суровый народ». Оттуда, из растительной слабости и нежной политкорректности Запада, я посылал невидимые волны любви своей упрямой нации, продолжающей против всех и вся жить по законам Чингиз-хана.
Я вернулся в Казахстан в октябре 2008 года. Страна была в упадке. Помимо повального разгула новой буржуазии, я заметил то, что буржуазия эта стала откровенно прозападной. Интеллигенция превратилась в слаборазвитую, разрушительную, идеалистичную и просто глупую человеческую массу, рассуждающую о мире на основе устаревших политических и экономических теорий. Невежественные, они путали все ценности, демократию перемешивали с нигилизмом и так далее. Но больше всего меня раздражал «нарождающийся средний класс Казахстана» с их приятно, но дешево оформленными квартирками, цивилизованной болтовней на вечеринках, с их бокалами дешевенького вина — чилийского или аргентинского, например. Ну и, конечно, авангарды этого нового нарастающего класса — казахские блогеры.
Дабы съебаться подальше от алматинской интеллигенции, от хипстеров и богатых неучей (ну и по рабочим моментам тоже), я решил отправиться в регионы. На прошлой неделе судьба занесла меня в город Тараз, где я снова почувствовал себя спокойным и гордым за будущее своей страны. А еще я увидел, что «нарождающийся средний класс Казахстана» — это миф.
Первым предупреждающим знаком был перелет из Алматы в Тараз самолетом трагической авиакомпании «Скат». В своем бортовом журнале скатовцы еще умудряются рекламировать себя как передовую авиалинию с «удобными, современными самолетами». Хуя. Эти самолеты, вероятно, были удобными в 70-х, когда их только построили. Теперь же они представляют из себя громкие и лязгающие, вонючие обломки с несуществующим пространством между сидениями и тормозами, которые не работают. Но опять-таки, что может так же хорошо резюмировать отсталость и идиотизм окружающей нас действительности, чем путешествия по воздуху на ржавых АН-24? В конце концов, я выбрал самое тактичное время, чтобы исследовать этот предмет — наши самолеты падают с неба с пугающей регулярностью в эти дни.
Ступив на таразскую землю своей смелой ногой, обутой в коричневый «брогг», я обнаружил предупреждающий знак номер два. Ночью, со стороны аэропорта незнакомый город на песчаной неприглядной земле выглядел излишне темным, неосвещенным, втиснутым в хмурую промзону. Проезжая мимо холодных фасадов зданий-бараков, расположенных на центральной улице Жамбыла, я увидел немногочисленных прохожих неопределенной национальности, в зависимости от падающего на них света похожих на узбеков. Центр Тараза был пуст, безлюден и похож на место, куда упала водородная бомба. Из провалившихся тротуаров росла трава. Здания зияли темными окнами. Когда-то в этих местах находились оживленные рынки Великого Шелкового пути…
Гостиница «Орда», в которой я остановился, оказалась современной и равнодушно теплой. Я прежде всего открыл в душевой кабинке горячую воду и, раздевшись, встал под горячую струю, намылив голову грубым кубиком желтого мыла.
Четверть часа спустя я вышел под серое небо на улице Жамбыла, которое немного попахивало гнилью. Под пахнущим нечистотами небом я занялся нехорошими грезами. Я думал о человеческом обществе, об организации жизни на планете, сомнамбулически идеализируя прошлое. В Таразе стояла казахская ночь.
Не отпуская от себя свои нехорошие мысли, я спустился в прилегающий к отелю лаундж-бар «Мемфис». Хотя лаундж-бар этот находился всего лишь одним этажом ниже, у меня появилось чувство, что я переступил через временной порог и оказался в 90-х. Для начала, какого хуя они назвали это место «Мемфис»? С одним из крупнейших экономических центров юга США эта харчевня не имела ничего общего. Обстановка здесь напоминала подпольный ленинградский ресторан времен немецкой оккупации. Я опустошил в полумраке несколько «Хайнекенов» и попытался понаблюдать за окружающим меня людом. В «Мемфисе» в этот день весело отмечали целых два дня рождения массивные люди с круглыми головами, мужчины и женщины, задорно отплясывающие под восточные мелодии, явно с любовью записанные со сборника «Turkish Hits 2007».
«Güneşi bilmez ayı bilmez!
Aşk çölünde zalimi kayıbım ben!
Haykırmaksa aşkı en ayıbı!» — что-то подобное доносилось из динамиков.
— Ал енды, туған күніңізбен! Әуелгі бақыт — денсаулық, екінші бақыт — ақ жаулық, үшінші бақыт — он саулық тілеймін. А теперь для наших специальных гостей новая песня Файрузы Абдуллаевой! — кричал в микрофон диджей.
И в то же время таразцы вызывали во мне любопытство и уважение. Сильные молодые люди, сильные ноги, крепкие торсы отплясывали на танцполе под плохую узбекскую музыку. Я сидел за бокалом светлого пива и был полон восхищения перед этой мощью. «Мне бы их всех в свою армию!» — думалось мне. Что делало их невероятно крутыми, так это их существование за пределами иронии. Если и можно подобрать для них определения, то ими станут такие прилагательные как «аутентичный», «искренний» и «неподдельный». В эпоху, когда подлинность является наиболее ценным и редким атрибутом из всех (по крайней мере, для блогеров-интеллектуалов), они занимают первое место в иерархии мировой крутизны и являются самыми крутыми bad-assmotherfuckers на нашей планете.
Благо, из моих безумных мыслей меня вырвал звонок старого таразского друга Омирбека. Омирбек позвал меня в близко расположенный от «Мемфиса» ночной клуб «Навигатор» и при этом попросил меня захватить с собой бутылку вина. Мне не очень-то хотелось туда идти, но Омирбек убедил меня в том, что на вечеринке будут присутствовать местные модные журналисты, художники и дизайнеры — то есть, как бы цивилизованная прослойка «нарождающегося среднего класса Казахстана» местного, таразского разлива.
Свернув с Жамбыла на улицу Казыбек би, я заскочил в продуктовый магазин, чтобы запастись вином и прочим провиантом. Единственной маркой вина, оказавшейся в лавке, было «Тургеньское Золотое» за 600 тенге. Я никогда не понимал, откуда в Тургене столько винограда, чтобы производить вино в таком количестве и по столь низким ценам, поэтому предпочел купить шесть бутылок пива.
— Есть 20 тенге? — спросила продавщица со зловещим выражением на лице.
Я пошарил в карманах.
— Нет, извините. — ответил я. Она начала бормотать что-то плохое про себя, а затем грубо швырнула сдачу на стойку. Я заглянул в кассу и увидел огромную коллекцию монет разной степени значимости. В чем заключается необходимость выпрашивать точное количество денег за прилавком, если у вас имеется сдача? Все продавщицы провинциального мира с таким трепетом и такими эмоциями к этому относятся, что начинаешь подозревать за этим нечто большее, чем простую казахскую лень. Вот и эта женщина — явно серьезно обиделась. Быть казахом в наше время — сами знаете, что это.
Я представил себя декламирующим этому монстру с завивкой за прилавком магазина свои нехорошие мысли:
«Страна полна цинизма и недоверия вообще к властям, весь народ находится в состоянии психического расстройства, общество выработало сильнейший комплекс неполноценности по отношению ко всему остальному миру!».
Ноль реакции.
«Один из самых смелых экологов страны, боровшийся против вырубки леса, был хладнокровно застрелен и выброшен на обочине!»
Никаких эмоций.
«Нация вымирает! С начала года 1200 человек в Казахстане совершили самоубийства. Свести счеты с жизнью пытались 2222 раза. Наибольшее количество суицида совершили люди в возрасте от 35 до 44 лет. This is fucked up, people. This is really fucked up. Сочетание выпивки, сигарет, страшных условий труда, болезней и нищеты медленно стирают нашу расу с лица Земли!».
Ноль реакции.
«У меня нет 20 тенге».
ОЙ-БАЙ! МЫНАУ ТЕРРОРИЗМ! ОСТАНОВКА СЕРДЦА!
Чувствуя себя преступником, я вышел и, не глядя на стоящих снаружи криминального вида людей, гордо прошествовал мимо них и отправился в «Навигатор». Они проводили меня стерильным молчанием. Но не увязались за мной.
Как только я оказался в ночном клубе, один взгляд вокруг в мгновение разогнал все мои иллюзии по поводу существования нарождающегося среднего класса в Казахстане. Сквозь зловонный запах алкоголя, сигарет и блевотины я разглядел коричневые цветочные обои на стенах и группу из 20 людей, спотыкавшихся вокруг в совершенно пьяном состоянии. Конечно же, на придвинутых друг к другу столах восседали давно заброшенные тарелки с «салатом» — небольшие, неопознанные кубики пищи, купающиеся в прудах из майонеза. Омирбек был уже не в кондиции с кем-либо разговаривать.
Ко мне подошел молодой парень с бутылкой виски в руках.
— Салем, қайдан пайда болдың?
— Алматы.
— Я был в Алматы в 1998 году.
— Молодец.
Далее он произнес что-то невнятное, кажется, похожее на «Я был у вас в цирке», но с пятого раза я разобрал «Я был у вас в “Поле чудес”».
— Серьео-о-о-озно? — спросил я у нового товарища.
— А чем ты там занимался?
— Я там ипррр…ипрррро…ипррии…ипр…прост…
— Ипподром?
— Жоқ! Ипррр…ипппроо…ип…ИК! — он чуть не упал от напряжения, проливая виски из бутылки по всему залу. — Так зачем ты туда ходил?
— Ипппп…прррроооо…иипрррррр…
Его лицо принимало еще более причудливые формы, и я начал подозревать, что бедный парняга страдает синдромом Дауна.
— Салем, меня зовут Айгерим, — сказала подошедшая ко мне ужасающе жирная журналистка с затвердевшим слоем грима на лице.
Пухлый лысый мужик в красной футболке приблизился ко мне, положив свое лицо в трех сантиметрах от моего на плечо, чтобы я мог ощутить весь прекрасный букет ароматов водки, и закричал: «АСТАНА, ЗАЕБИСЬ!!!».
Схватив свою куртку, я совершил быстрый выход на улицу, подумав: «Противники установления европейского общества в Казахстане могут успокоиться. Не будет у нас европейского общества».
И узбекские песни, и несговорчивые продавщицы, и пьяные лица в ночных клубах под серым казахским небом — тому подтверждение. Чингизханство — куда более коллективистская, общинная религия даже в сравнении с мусульманством, не говоря уже о христианстве.
Да, быть казахом — очень нервное и изматывающее занятие.