Как! Стало быть, отец остался в заблужденье? Ты промолчал? С себя не снял ты подозренье Перед лицом его неистовых угроз? Жестокий! Если уж потоки этих слез Тебе – ничто, и ты решил меня оставить, — Ступай! Но хоть не дай себя ты обесславить, Сначала защити и жизнь свою и честь — Пусть отвратит отец божественную месть От головы твоей. Дай отповедь царице. Ужель ты без борьбы уступишь клеветнице? Открой Тесею все.

Ах! Иль не знаешь ты, Как я оборонял себя от клеветы? Но честь отцовская мне правоты дороже. Не мог я запятнать родительское ложе, Сказав всю истину. Чтоб мой отец краснел Пред сыном? Лишь тебе я все сказать посмел — Нет от любимой тайн. Ты знаешь все событья, И те, что от себя предпочитал бы скрыть я. Но не забудь, что ты мне поклялась молчать. На милые уста я наложил печать, — Чтоб до скончания веков они не смели И слова проронить об этом страшном деле. Нам надлежит вручить судьбу свою богам. Я твердо верю в их благоволенье к нам. И рано ль, поздно ли, но Федре нечестивой Они свой приговор объявят справедливый. Итак, ты поклялась, – ни слова никому. Во всем же остальном я гневу своему Дам волю. Вынужден бежать я из Трезена. Беги со мной! Беги из тягостного плена, — Здесь власть безжалостна и к истине глуха, Здесь воздух напоен миазмами греха. Не сразу хватятся тебя: моя опала Все заняла умы, все души взволновала. Не бойся! На меня ты положись вполне: Ведь стража все еще подчинена лишь мне. Получишь от меня друзей надежных в дар ты: На помощь Аргоса и на поддержку Спарты Мы можем уповать. Поведаем друзьям О множестве обид, здесь учиненных нам. Ужель позволим мы, чтоб Федра с юным сыном, Дорогу преградив обоим нам к Афинам, Присвоила права на наш наследный трон? Вот – случай! Поспешим, – не повторится он. Но ты колеблешься? Ужель моя отвага Тебя страшит? Хочу я твоего лишь блага. Я пламенем горю, ты ж холодна как лед! Да, на тернистый путь беглец тебя зовет!

Нет, что ты! Быть с тобой! – мне счастье только в этом, Пусть будем изгнаны и всем забыты светом! Но как же я могу бежать с тобой сейчас, Коль узы брачные не связывают нас? Я знаю – без вреда для чести, не краснея, Могу свершить побег я из дворца Тесея: Не в доме я родном, но у врага в плену, — Кто бегство из тюрьмы поставит мне в вину? Но если я решусь бежать с любимым вместе…

Нет, нет, ничем твоей я не затрону чести. Узнай же до конца о замыслах моих: Не связаны ничем в несчастиях своих, Отныне связаны да будем мы друг с другом: Спасаясь от врага, последуй за супругом. Союзы брачные свершаются порой Без свадебных пиров. За городской стеной, Где родичей моих священные могилы, Есть капище. Его хранят благие силы. Произнесенный там, ненарушим обет — Клятвопреступнику помилованья нет. И кара за обман, известная заране, — Крепчайшая узда для лживых обещаний. Коль ты согласье дашь, сегодня в храме том Торжественно свои мы судьбы сопряжем. И бог, которому приносят жертвы в храме, Да будет нам отцом и да пребудет с нами. Обеты брачные произнесем свои Пред Герой, что хранит покой и честь семьи, Пред целомудренной, суровой Артемидой. Да защитит нас Зевс божественной эгидой!

Но вот сам царь! Беги! Скорей покинь дворец! Чтоб наших замыслов не понял твой отец, Я задержусь на миг. Не ожидай меня ты, Пусть только будет мне надежный провожатый.

О боги! Я сюда за истиной иду. Ужели же и здесь ее я не найду?

Все к бегству приготовь. Нам дороги мгновенья.

Царевна! Как твое истолковать смущенье? Что привести могло царевича сюда?

Он, государь, со мной простился навсегда.

Во взгляде этом есть неведомая сила: Его надменную строптивость ты смирила.

Ну что же, истины я, царь, не утаю: Не унаследовал он ненависть твою. Царевич притеснять не станет невиновных.

Не расточал ли он тебе речей любовных? Его слова – обман, обеты – звук пустой. Знай: о любви твердил он не тебе одной.

Он, государь?

А ты поверила? Напрасно. Иль ты его любовь делить с другой согласна?

И ты позволил, царь, чтоб злая клевета Чернила эту жизнь, что так ясна, чиста? Ужель, в тенетах лжи запутавшись жестоко, Не отличаешь ты невинность от порока? Ведь чистота его, как солнце, всем видна, И скрыта тучами лишь от тебя она. Не перестану, царь, рыдать и заклинать я: Не верь клеветникам! Сними с него проклятье! Страшись, чтоб небеса, враждебные тебе, Не вняли тотчас же безжалостной мольбе, Чтоб жертвой ты не стал своей же злобы ярой: Нередко дар богов бывает божьей карой.

Я убеждаюсь в том, как ловок Ипполит. Ты мнишь спасти лжеца? Любовь тебя слепит, Не различаешь ты порок и добродетель. Есть доказательства, есть не один свидетель. Я видел – видел сам! – потоки горьких слез.

Ах!… Многим тварям злым, царь, головы ты снес, Но все ж судьба спасла от грозного Тесея Одно чудовище… Сказать тебе яснее Я не вольна: твой сын решил щадить отца, Я предала б его, сказав все до конца. Напрасны были бы твои все настоянья: Беря с него пример, я сохраню молчанье.

Что б это значило? Загадочная речь! Задумала меня на ложный след увлечь? Ужель они меня обманывают оба?… Но гаснет гнев во мне, и остывает злоба, И жалость робкая свой голос подает. Да!… Все ли я узнал? И все ли взял в расчет? Сомнения меня волнуют непривычно… Энону надобно мне допросить вторично, Узнать в подробностях, что совершилось тут, Эй, стража!… Пусть ко мне Энону приведут.

О царь! Не знаю, что задумала царица, Но будь настороже: боюсь, беда случится. В неописуемом отчаянье она. Черты искажены, как смерть она бледна. Энону прогнала. Та вне себя от горя Погибель обрела в несытой бездне моря, Быть может, поплатясь за некую вину. Но тайна канула в морскую глубину.

Что слышу?

Эта смерть не принесла царице Успокоения. Ее душа томится. То прижимает вдруг она к груди своей, Слезами исходя, малюток сыновей, То в исступлении, с безмерною тоскою Отталкивает их дрожащею рукою. Не ведает, куда свой направляет шаг. В невидящих ее глазах – могильный мрак. Три раза написать послание пыталась, Но лишь начав, рвала… О царь! Яви к ней жалость! Иди к ней! Гибельный уж недалек исход!

Энона умерла, и Федра смерти ждет. Что думать должен я теперь об Ипполите? Эй!… Сына моего скорее позовите! Пусть оправдается. Я выслушать готов.

О Посейдон! Молю, на мой откликнись зов! Свое жестокое свершить благодеянье Не торопись! Забудь о злом моем желанье!… Я легковерен был, спешил… И в страхе жду… Не сам ли на себя накликал я беду?

А, Терамен! Но где мой сын? Ты, верно, прячешь Питомца своего? Но что это, – ты плачешь? Где сын?…

Любовь к нему слышна в словах твоих. Но слишком поздно, царь. Знай, – нет его в живых!

О боги!…

Пред тобой свидетель безутешный. Погиб прекраснейший! Окончил жизнь безгрешный!

Погиб… Уже к нему объятья я простер. Но суд небесный был безжалостен и скор… Скажи, какой удар обрушили стихии?

Оставив позади ворота городские, Он колесницею в молчанье управлял, И те немногие, кого с собой он взял, Беря с него пример, безмолвствовали строго. Была им избрана микенская дорога. Он вожжи выпустил. Лихие скакуны, Что были вскормлены, что были вспоены Царевичем, его без слова понимали, — Брели понурые, деля его печали. Вдруг вопль чудовищный средь мрачной тишины Раздался – из морской возник он глубины. И только этот вопль потряс морское лоно, Послышалось из недр земли подобье стона. От страха в жилах кровь застыла у людей, И грива вздыбилась на шеях у коней. А море между тем пузырилось, вскипая, И вдруг на нем гора возникла водяная. На берег ринувшись, разбился пенный вал, И перед нами зверь невиданный предстал: Зверь с мордою быка, лобастой и рогатой, И с телом, чешуей покрытым желтоватой. Неукротимый бык! Неистовый дракон! Сверкая чешуей, свивался в кольца он И берег огласил свирепым долгим ревом. Застыли небеса в презрении суровом, Твердь вздрогнула, вокруг распространился смрад, И, ужаснувшись, вновь отпрянула назад Волна, что вынесла чудовище из моря. С неодолимою опасностью не споря, Ко храму ближнему все кинулись толпой. Но он, героя сын, сам истинный герой, Остановил коней и твердою рукою Метнул свое копье, да с силою такою, Что не могла спасти дракона чешуя. Из раны хлынула кровавая струя, Зверь с воплем ярости, для слуха нестерпимым, Пал под ноги коням, дохнув огнем и дымом. Страх сверхъестественный тут обуял коней. Они, не слушаясь ни слова, ни вожжей, Рвались из упряжи. Царевич своевластно Пытался их смирить, но все было напрасно, — Лишь пена падала кровавая с удил (Есть слух, что некий бог копьем их горячил). И, удивляя всех галопом небывалым, Помчались скакуны по рытвинам и скалам… Держался Ипполит, но вдруг – сломалась ось!… О, горе! О, зачем узреть мне довелось Тот ужас, что теперь мне вечно будет сниться! Разбилась вдребезги о камни колесница. Запутался в вожжах несчастный Ипполит. Упряжка мчится вдаль и за собой влачит Возничего. Коней сдержать он хочет криком, Они еще быстрей несутся в страхе диком. И скоро юноша стал раною сплошной. Наш вопль потряс холмы!… И бег свой роковой Смиряют скакуны, теряющие силы, У храма древнего, где царские могилы. Бегу, хотя нет сил, хотя дыханья нет… За мною – свита. Нас ведет кровавый след: Кровь пятна яркие оставила на скалах, Колючие кусты – в соцветьях капель алых. Бегу к нему, зову – и слышу слабый стон. Открыв на миг глаза, мне руку подал он. «Богами, – он шепнул, – наказан без вины я. Друг, пусть в тебе найдет опору Арикия. Когда опомнится разгневанный отец, Когда с раскаяньем увидит наконец, Что на меня возвел напрасно обвиненье, То пусть, дабы мой дух нашел успокоенье, Вернет он пленнице…» Смолк. С помертвелых губ Слетел последний вздох: в моих руках был труп, Труп, столь истерзанный, – ужасная картина! — Что в нем и сам отец не распознал бы сына!

Мой сын! Преемник мой! Он сгублен мной самим! Как страшен гнев богов, как неисповедим!… Увы, какая скорбь, терзания какие Мне суждены!…

И тут явилась Арикия. Бежала от тебя она за ним вослед, Их должен был связать супружеский обет. Она спешит к нему, гонимая любовью, И вдруг – на залитой дымящеюся кровью Траве (о, зрелище!) – простертый Ипполит! Несчастная на труп испуганно глядит… Возлюбленного в нем не распознав, не веря, Что невозвратная понесена потеря, Она его зовет… Увы, напрасен зов! И, побелев как мел и упрекнув богов Исполненным тоски невыразимой взглядом, Царевна падает без чувств с любимым рядом… Исмена, вся в слезах, осталась с нею там, Чтоб к жизни возвратить ее, – верней, к скорбям. А я, проклявший жизнь и солнце золотое, Пришел оповестить о гибели героя И рассказать тебе, могучий властелин, О чем в последний миг тебя просил твой сын… А вот и враг его безжалостный – царица!

А!… Торжеством своим желаешь ты упиться! Погиб мой первенец! Погиб в тот самый миг, Когда я пожалел… Когда в душе возник, Увы, бесплодный страх, что суд мой был поспешным. Ликуй же! Умер он. Виновным иль безгрешным? Не знаю, да и знать теперь мне ни к чему. Я обвинил его по слову твоему. Довольно, что о нем всю жизнь скорбеть я буду, А разбирательство послужит только к худу: Я сына не верну – лишь горше будет мне, Когда всплывет наверх сокрытое на дне. Прочь от тебя, от стен, причастных к преступленью! От стен, где будет он витать кровавой тенью! Бежать!… Но эта тень последует за мной! О, если бы скорей покинуть мир земной! Я сына осудил поспешно и неправо. Все тяготит меня, все мучит – даже слава! Будь неизвестен я, я спрятаться бы мог. Божественный Олимп! Как ты ко мне жесток! Суля мне милости, привел ты к краю бездны. Зачем взывать к богам? Моленья бесполезны. Осыпь они меня хоть тысячами благ, Того, что отняли, не возместят никак.

Тесей, преступное молчанье я нарушу. Неправда мне давно обременяет душу. Невинен был твой сын.

О, горе! Горе мне! Но сына проклял я, доверившись жене! Убийца!… Или мнишь ты получить прощенье?…

О, выслушай, Тесей! Мне дороги мгновенья. Твой сын был чист душой. На мне лежит вина. По воле высших сил была я зажжена Кровосмесительной неодолимой страстью. Энона гнусная вмешалась тут, к несчастью. Боясь, что страсть мою отвергший Ипполит О тайне, что ему открылась, не смолчит, Она отважилась (уговорив умело Меня ей не мешать) на ложь. И преуспела. Когда же я ее коварство прокляла, — Смерть – слишком легкую – в волнах она нашла. Могла б я оборвать клинком свои мученья, Но снять с невинного должна я подозренья. Чтоб имя доброе погибшему вернуть, Я к смерти избрала не столь короткий путь. И все ж кончается счет дням моим унылым: Струится по моим воспламененным жилам Медеей некогда нам привезенный яд [42] . Уж к сердцу подступил ему столь чуждый хлад, Уж небо и супруг, что так поруган мною, От глаз туманною закрыты пеленою, — То смерть торопится во мрак увлечь меня, Дабы не осквернял мой взор сиянья дня…

Мертва!…

Но не умрет, увы, воспоминанье О совершившемся чернейшем злодеянье. О, мой несчастный сын! Злой рок его унес. Пойдем! Кровавый труп омою ливнем слез И жертву моего злосчастного проклятья С раскаяньем приму в отцовские объятья… Он будет погребен, по праву, как герой, А я, чтоб дух его себе нашел покой, Ко всей ее семье забыв вражду былую, Его избранницу почту за дочь родную.