Трагедии

Расин Жан

Гофолия [237]

 

 

(пер. Ю.В.Корнеева)

 

Предисловие

Общеизвестно, что царство Иудейское сложилось из двух колен — Иудина и Вениаминова, тогда так десять остальных, восстав против Ровоама, образовали царство Израильское. А поскольку цари иудейские были из дома Давидова и по разделу им достался город Иерусалим с храмом, все священники и левиты примкнули к ним и неразрывно связали себя с ними, что вполне понятно: после постройки храма Соломоном совершать жертвоприношения в других местах было запрещено, и все прочие алтари, воздвигавшиеся на горах, а потому именуемые в Писании «высотами», считались неугодными господу. Таким образом, богослужение могло отправляться по закону только на земле колена Иудина. Области же десяти колен были, за редкими исключениями, населены либо язычниками, либо схизматиками.

Вышеупомянутые священники и левиты сами составляли целое колено, притом многочисленное. Они разделялись на разряды, которые поочередно служили в храме от одной субботы до другой. Священники происходили из рода Ааронова: только отпрыскам его дозволялось совершать жертвоприношения. Им подчинялись левиты, выполнявшие различные обязанности, включая приготовление жертв, пение в храме и охрану его. Иногда, впрочем, левитами называли всех без различия представителей этого колена. Первосвященник, равно как те, кто имел право держать недельные че́реды, жили в притворе и дворах, примыкавших к храму и составлявших часть его. Все здание в целом именовалось святилищем, но обычно под этим словом разумелась внутренность храма, где стояли золотые светильники, жертвенник для курений, стол для хлебов предложения; однако и в этом помещении было еще одно называвшееся святая святых, где хранился ковчег и куда входил лишь первосвященник, да и то раз в год. По довольно прочно уста новившейся традиции холм, на котором высился храм, считался той самой горою, где Авраам вознамерился некогда принести в жертву сына своего Исаака.

Я почел долгом объяснить эти подробности, чтобы те, кто недостаточно тверд в библейской истории, не слишком затруднялись при чтении трагедии. Сюжетом я избрал узнание и возведение на престол Иоаса, так что в соответствии с правилами мне следовало бы назвать пиесу «Иоас», но свет, в большинстве случаев, был наслышан о ней как о «Гофолии», и такое название показалось мне самым естественным, тем более что Гофолии отведена в трагедии весьма значительная роль — смертью названного действующего лица завершается представление. Вот некоторые важнейшие происшествия, предварившие это великое событие.

Иорам, сын Иосафата, седьмой царь иудейский из династии Давида, вступил в брак с Гофолией, дочерью Ахава и Иезавели, правивших царством Израильским и стяжавших себе, особенно Иезавель, печальную известность кровавыми гонениями на пророков. Гофолия, такая же, нечестивица, как ее мать, скоро склонила своего царственного супруга к идолопоклонству и даже вынудила его воздвигнуть в Иерусалиме капище Ваала, божества страны Тирской и Сидонской, откуда была родом Иезавель. Царевичи, дети Иорама, за исключением Охозии, погибли от рук арабов и филистимлян на глазах отца, а сам он скончался от мучительной болезни, медленно пожравшей его внутренности. Страшная смерть отца не остановила Охозию: как родители его Иорам и Гофолия, он пошел путем нечестия. Однако государь этот процарствовал лишь год: отправившись навестить царя израильского, брата Гофолии, он погиб вместе с домом Ахава — его убили по приказу Ииуя, которого бог через пророков своих избрал царем израильским и орудием небесного возмездия. Ииуй истребил все семя Ахавово, а Иезавель повелел выбросить из окна, и труп ее, как предсказал Илия, был растерзан псами на винограднике того самого Иавуфея, которого она когда-то обрекла на смерть, чтобы завладеть его достоянием. Узнав у себя в Иерусалиме обо всех этих убийствах, Гофолия в свой черед замыслила извести царский дом Давида и предала палачам всех до одного детей Охозии, своих внуков. К счастью, Иосавеф, сестра Охозии и дочь Иорама от другой жены, не Гофолии, подоспев как раз в ту минуту, когда царевичей убивали, сумела вытащить из груды мертвецов Иоаса, тогда еще грудного младенца, — и вверила его вместе с кормилицей попечениям мужа своего первосвященника, а тот укрыл обоих в храме, где ребенок тайно воспитывался до провозглашения его царем иудейским. Книга Царств утверждает, что произошло это спустя семь лет, однако греческий текст Паралипоменона, которому следует Сульпиций Север, приводит иную цифру — восемь, что и дало мне основание изобразить царевича мальчиком лет девяти-десяти: в такие годы дети уже в состоянии отвечать на поставленные им вопросы.

Как мне кажется, я не вложил в уста Иоасу ничего, что превосходило бы разумение ребенка его возраста, сообразительного и с хорошей памятью. Но если даже я зашел слишком далеко, следует принять во внимание, что ребенок перед нами необыкновенный: он взращен в храме Первосвященником, который, видя в нем последнюю надежду своего народа, рано наставил его в обязанностях, налагаемых верой и царским венцом. С детьми иудеев дело вообще обстояло не так, как с нашими: обучать священному Писанию их начинали не после того, как они войдут в разум, а, по выражению апостола Павла, издетства. Каждому иудею полагалось раз в жизни собственноручно переписать весь Завет, царям — даже дважды; сверх того, они должны были постоянно иметь его перед глазами. Могу добавить еще одно: отпрыск королевского рода, достигший ныне восьми с половиной лет и составляющий величайшую отраду Франции, являет собой блистательный пример того, на что способно дитя, чьи счастливые задатки сочетаются с превосходным воспитанием. И если бы я наделил маленького Иоаса той живостью и остротой ума, какими блещут ответы нашего юного принца, меня справедливо упрекнули бы в прегрешении против правил правдоподобия.

Так как возраст Захарии, сына первосвященника, нигде не указан, можно при желании допустить, что он старше Иоаса на два-три года.

Я придерживался точки зрения многих весьма ученых комментаторов, утверждающих на основании самого библейского текста, что воины, которых Иодай, или Иегуда, как именуется он у Иосифа Флавия, призвал взяться за оружие, посвященное богу Давидом, были до одного священниками и левитами, равно как пять сотников, их предводителей. Действительно, — заявляют толкователи, — в таком священном деле все должно было быть священным: в нем не мог участвовать ни один мирянин. Речь шла ведь не только о том, чтобы сохранить власть за домом Давида: надо было еще не дать пресечься потомству великого царя, призванному произвести на свет Мессию. «Этот Мессия, столько раз возвещенный как сын Авраама, должен был также оказаться сыном Давида и всех царей иудейских». Вот почему знаменитый и высокоученый прелат, чьи слова я привел, именует Иоаса бесценным остатком рода Давидова. Иосиф говорит о нем в тех же выражениях, а Писание недвусмысленно указывает, что бог не истребил семейство Иорама до последнего человека, дабы сохранить ради Давида светильник, обещанный ему. А что такое этот светильник, как не свет, которому предстояло в свой час возгореться перед народами?

История не уточняет день венчания Иоаса на царство. Кое-кто из комментаторов настаивает на том, что день этот был праздничным. Я выбрал один из трех великих еврейских праздников — пятидесятницу, когда чествовалась память возглашения Завета на горе Синайской и в жертву богу приносились первые плоды нового урожая, отчего этот день именовался также праздником первин. Я рассчитывал, что названное обстоятельство позволит мне придать известное разнообразие песням хора.

Последний представлен у меня девушками из колена Левиева, и возглавляет его та, которую я делаю сестрой Захарии. Именно она приводит хор к своей матери, поет вместе с ним, говорит от его имени, словом, выполняет обязанности того участника хора у древних, которого они называли корифеем. Я попытался также подражать им в непрерывности действия, позволявшей не оставлять сцену пустой: промежутки между актами отмечались у них лишь гимнами да поучениями хора, имевшими прямое касательство к изображаемым событиям.

Меня, вероятно, упрекнут в излишней смелости за то, что я дерзнул вывести на сцену пророка, который по наитию божию предсказывает будущее. Тем не менее я проявил достаточную осторожность, приписав ему лишь такие выражения, какие встречаются у самих пророков. Хотя в Ветхом завете и не говорится прямо, что Иегуда обладал пророческим даром, как это сказано о его сыне, он все же предстает там человеком боговдохновенным. И, кроме того, разве не вытекает из Евангелия, что он мог пророчествовать уже в силу своего первосвященства? Я предполагаю поэтому, что он прозревает роковую перемену в Иоасе, который тридцать лет царствовал богобоязненно, а потом поддался дурным советам льстецов и осквернил себя убийством Захарии, сына и преемника первосвященника. Это кровопролитие, совершенное в храме, послужило одной из главных причин, навлекших на евреев гнев божий и все их дальнейшие несчастья. Считается даже, что именно с этого дня окончательно смолкли ответы господни в святая святых. Вот почему я решился произнести устами Иодая последующее пророчество о разрушении храма и гибели Иерусалима. Но поскольку пророки обычно перемежают угрозы словами утешения, а речь тут к тому же идет о возведении на трон одного из предков Мессии, я воспользовался случаем, чтобы предвозвестить пришествие утешителя, по которому тосковали все древние праведники. Эта сцена — до известной степени вставная — позволяет вполне естественно ввести музыку: при звуках инструментов многие пророки впадали в священное исступление, свидетельство чему — толпа пророков, которые вышли навстречу Саулу и перед которыми несли псалтири и гусли, равно как Елисей, который на вопрос царя иудейского и царя израильского о будущем, отозвался почти так же, как Иодай у меня: "Adducite mihi psaltem" .

Мне остается лишь добавить, что пророчество это усугубляет напряженность пиесы, привнося в нее ужас и другие душевные движения, вызываемые им у хора и главных действующих лиц.

 

Действующие лица

Иоас, царь иудейский, сын Охози́и.

Гофоли́я, вдова Иорама, бабка Иоаса,

Иодай, или Иегуда, первосвященник.

Иосавеф, тетка Иоаса, жена первосвященника,

Захария, сын Иодая и Иосавеф.

Суламита, сестра Захарии.

Авенир, один из главных военачальников царей иудейских.

Матфан, священник-вероотступник, жрец Ваала.

Азария, Исмаил и трое других начальников над священниками и левитами.

Навал, наперсник Матфана.

Агарь, женщина из свиты Гофолии.

Священники и левиты.

Свита Гофолии.

Кормилица Иоаса.

Хор девушек из колена Леви́ева.

Действие происходит в храме Иерусалимском, в преддверии покоев первосвященника.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Иодай, Авенир.

Авенир.

Да, храм я посетил, чтоб заодно с тобой Хвалу предвечному воздал и голос мой В день, что Израиль чтит с тех пор, как в оны лета С Синая возгласил господь слова завета. Как изменился век! Бывало, чуть восход, На зов священных труб [263] сюда спешил народ, И, чая празднества, вливался он волнами В притвор, украшенный душистыми цветами; И, в жертву принося зиждителю земли Первину от плодов, что на полях взросли, Чредой пред алтарем евреи представали; Священники обряд свершать не успевали. Но из-за женщины, чьи мерзостны дела, Дни счастья светлого затмились ночью зла. Лишь горсть приверженцев учения благого Дерзнула в храм прийти и вызвать тень былого. А прочими забыт бог, сотворивший их, Иль — что еще страшней! — у алтарей чужих Они пред идолом Ваала преклонились, Кощунствуя над тем, кому отцы молились. Поверь мне, я боюсь, что Гофолия месть Обрушить на тебя способна даже здесь, Почтения к тебе сорвав с себя личину, Что тут, в святилище, и примешь ты кончину.

Иодай.

Но есть ли у тебя причины думать так?

Авенир.

Кто праведно живет, тот нечестивцу враг. Давно уж, Иодай, царицы ранят гордость Твой сан и, главное, незыблемая твердость. Давно за преданность обычаям отцов Ты ею отнесен к числу бунтовщиков. Но больше, чем к тебе, в чужачке лицемерной Вражды к Иосавеф, твоей супруге верной: Первосвященник ты, как Аарон был встарь, А брат твоей жены — наш предыдущий царь. К тому же состоит всегда при Гофолии Вероотступник, в ней будящий мысли злые, Толкающий ее на низость и обман. Враг добродетели, былой левит Матфан [264] В повязке жреческой Ваалу служит рьяно, Но мало быть ему слугою истукана: Разрушить и снести мечтает он тайком Им подло брошенный святой господень дом. Он погубить тебя стремится всем, чем можно: То о тебе скорбит, то льстит тебе безбожно; То, притворясь, что он — добрейший из людей И пряча ненависть на дне души своей, Тобою запугать пытается царицу; То, ведая, какой в ней алчный дух таится, Нашептывает ей, что не сдаешь в казну Ты клад, накопленный Давидом в старину. И вот уж третий день спесивица скрывает, Что гнев неистовый ее обуревает. Вчера, когда на храм она метнула взгляд, Я видел: яростью глаза ее горят, Как если бы приют в обширном этом зданье Был дан тому, кто ей готовит воздаянье. Чем больше думаю, тем тверже верю я, Что под угрозою отныне жизнь твоя, Что и в святилище, где бог живет всеправый. Иезавели дочь проложит путь кровавый.

Иодай.

Кто властен море вспять десницей обратить [265] , Тот и преступников сумеет укротить. Доколе буду я его покорен воле, Мне, кроме господа, никто не страшен боле. Но все ж твои слова я оценил вполне: На вражьи умыслы глаза раскрыл ты мне. Я вижу, Авенир, ты возмущен нечестьем. Израильтянин ты и остаешься днесь им. Хвала творцу! Но гнев, который мы таим, Но рвенье на словах — цена какая им? Без дела веры нет: оно ее мерило. Уж восемь лет как трон Давида захватила Язычница, и хоть ручьями льет она Царей законных [266] кровь, немотствует страна. Всех внуков палачам предав на казнь и муку, Тиранка на творца теперь заносит руку. А ты, отчизны щит [267] , кого бойцом взрастил Иосафат [268] , наш царь, который бога чтил; Ты, кем спасен не раз был Иорам в сраженье, Кто в наших городах один унял смятенье, Когда так потрясла смерть Охозии рать, Что Ииуя вид заставил нас бежать, Ты молвишь богу: «Я закон твой соблюдаю», Но отвечает он устами Иодая: "Не похваляйся тем, что не презрел завет: Заслуги предо мной в молитвах праздных нет. Напрасно жертвы ты приносишь в честь господню Кровь козлищ и телиц без нужды мне сегодня, Когда о мщении взывает кровь царей. Порви с нечестием, за веру встань скорей, От лжи языческой очисти иудеев И на заклание вели отдать злодеев".

Авенир.

Что я могу один в стране, где каждый — раб? Иуда духом пал, Вениамин ослаб [269] . Когда весь царский род погибнул смертью злою, Свободолюбие угасло в нас былое. В народе говорят, что даже сам господь, Евреям всех врагов помогший побороть, Лик отвратил от нас [270] в годину униженья — Так истощили мы его долготерпенье. Десницей грозною с заоблачных высот Он смертным знамений уже не подает. Ковчег молчит [271] : над ним не слышен голос бога.

Иодай.

И все ж не видел мир досель чудес так много! Когда нам мощь свою ясней являл творец? Зачем глаза он дал тебе, народ-слепец? Зачем, забывчивый, погрязший в равнодушье, Не внемлешь сердцем ты тому, что слышат уши? [272] Ужели, Авенир, не понял ты чудес, Которыми наш век отметил царь небес: Как он израильским царям грозил; как скоро Легла на них печать несчастий и позора; Как кровью изошел на той земле Ахав, Которую отторг, невинного поправ [273] ; Как под ноги коням была на том же месте Иезавель в окно низринута из мести, И кровь лизали псы, и рвали на куски [274] Труп, втоптанный во прах, их жадные клыки; Как лжепророков сонм вотще молил Ваала [275] , А пламя с неба вдруг на жертвенник ниспало; Как слово обращал к стихиям Илия [276] , И наступала сушь, и люди и земля В течение трех лет от жажды изнывали; Как Елисей взывал — и мертвые вставали? [277] Верь этим знаменьям и помни, Авенир: Не ослабела длань того, кто создал мир. Он избранный народ вовеки не оставит И в должный час ему свое всесилье явит.

Авенир.

Но где ж величие, которое предрек Давиду, а затем и Соломону бог? Увы, как ждали мы, что будет бесконечно Потомков их на трон взводить творец предвечный, Что под руку свою возьмет один из них Роды и племена всех областей земных, Что смута и война везде искоренятся И что к его стопам цари во прах склонятся!

Иодай.

Как! Ты не веришь в то, что сказано творцом?

Авенир.

Где мы царя от чресл Давидовых найдем? Не оживит и бог, простерший длань над нами, Сухое дерево, что вырвано с корнями. Младенца нет: убит он Гофолией был. Чрез восемь лет не встать усопшим из могил. Вот если бы господь, злодейке месть готовя, От истребленья спас хоть каплю царской крови...

Иодай.

Как поступил бы ты?

Авенир.

Творца благодаря, Признал бы тотчас я законного царя, И по моим следам весь наш народ несчастный... Но для чего смущать себя мечтой напрасной? Последним отпрыском владык родной страны Царь Охозия был и с ним — его сыны. Отцу при мне стрелой навылет грудь пробило; Детей же мать его, как помнишь, истребила.

Иодай.

Я больше не скажу ни слова до того, Как солнце совершит треть круга своего И в третий утра час [278] начнется служба снова. Тогда опять явись в обитель всеблагого, И ты поймешь, узрев, как милостив он к нам, Что никогда не лжет господь своим сынам. Ступай же! К торжеству готовить храм пора нам: Уж кровлю золотит заря лучом багряным.

Авенир.

Неясно мне, что нас за милость нынче ждет, Но вижу я: к тебе Иосавеф идет. Прощай! Я вскорости вернусь с толпой густою, Спешащею сюда на празднество святое.

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Иодай, Иосавеф.

Иодай.

Час пробил. Время нам возвысить голос свой. Пора назвать того, кто здесь сокрыт тобой. Молчанье господа дает предлог удобный Хулителям его твердить в гордыне злобной, Что обещаньями лишь обманул он всех. Но мало этого: их окрылил успех, И мачеха твоя [279] преступно возмечтала Заставить жечь и нас куренья в честь Ваала. Так явим же царя, который в храме сем, Тобой спасенный, рос под божиим крылом. В нем живо мужество царей его народа, А разум далеко опережает годы. Сначала отрока творцу я посвящу И жребий будущий ему предвозвещу, А уж затем его провозгласят открыто Наследником царей священство и левиты.

Иосавеф.

Он знает, кем рожден и как его зовут?

Иодай.

Нет. Мнит Элиаким [280] — так он зовется тут — Себя подкидышем и верит, что с рожденья Отца я заменил ему из сожаленья.

Иосавеф.

Увы! Ужель спасен он мною для того, Чтоб через восемь лет настигла смерть его?

Иодай.

Как! Ты в словах творца дерзаешь сомневаться?

Иосавеф.

Привыкла я тебе во всем повиноваться. С тех пор как от убийц младенец утаен, На попечение твое был отдан он, И я, хотя его люблю, как мать родная, С ним видеться себе нередко возбраняю, Дабы случайное волненье, иль слеза На тайну не могла открыть ему глаза. Три ночи и три дня в тревоге неизбывной Я богу за дитя молилась непрерывно И все-таки спрошу: кто с нами в этот час? Поднимет Авенир иль нет свой меч за нас? Поклялся ли тебе он, воин знаменитый, Законному царю надежной быть защитой?

Иодай.

Чист Авенир душой, и вера в нем крепка, Но что у нас есть царь — не знает он пока.

Иосавеф.

Кто ж Иоасу друг? С кем снищет он победу? Не вверился ли ты Амону иль Оведу? Обоих мой отец вознес в былые дни.

Иодай.

Нет, Гофолиею развращены они.

Иосавеф.

Кому ж тягаться с ней тогда в бою открытом?

Иодай.

Ты слышала уже: священству и левитам.

Иосавеф.

Я знаю, божьих слуг тайком созвал ты в храм И против прежнего их вдвое больше там. На Гофолию все они восстать готовы, И преданы тебе и твердо дали слово Признать царя, что ты явить им посулил. Но как бы ни кипел в них благородный пыл, Сумеют ли они без помощи сторонней Царя оборонить и утвердить на троне? Едва известие царице принесут, Что Охозии сын нашел у нас приют, Своих наемников на храм тиранка двинет И силою в него ворваться не преминет. Как сладить с ними тем, кому в новинку бой, Кто, руки воздевать привыкнув лишь с мольбой, Не кровью недругов их обагрял в сраженьях, Но — агниц и телиц на жертвоприношеньях? Вдруг Иоасу в грудь кощунственный клинок...

Иодай.

Но разве от врагов не защитит нас бог, Который сироту в беде не оставляет И через слабого нам мощь свою являет; Который обещал, воззрясь на Изреель [281] , Ахава поразить и с ним Иезавель; Которым за грехи наказаны ужасно И зять их Иорам, и сын его злосчастный; Бог, длань которого, хоть не спешит она, Над всем потомством их давно занесена?

Иосавеф.

Вот почему меня страшит возмездье божье. Вдруг сына братнина оно постигнет тоже? Что если он и сам с рожденья осужден За преступленья тех, кем был на свет рожден? Простятся ль хоть ему, безвинному, обиды, Что претерпел творец от семени Давида? Увы! Не в силах я забыть тот страшный час, Когда был небом мне ниспослан Иоас. Мои племянники метались по покою Пред Гофолиею, сжимавшей нож рукою И воинов своих, наемных дикарей, Натравливавшею на отпрысков царей. Был Иоас без чувств, но ранен не смертельно. Его кормилице, пытавшейся бесцельно Убийц разжалобить и умиротворить, От глаз их удалось дитя на миг сокрыть. Я унесла его, слезами оросила, И в Иоасе жизнь тепло их воскресило, И то ль им двигал страх, то ль ласки он просил, Но обвил шею мне младенец что есть сил. Сгубить его не дай, благой творец вселенной! В роду Давида он — последнее колено, Взращен в любви к тебе, живет в дому твоем И лишь тебя привык считать своим отцом. И пусть мне твердости и веры недостало Пред низложением поклонницы Ваала, И пусть я не могу в себе перебороть Тревоги за того, кто кровь моя и плоть, — Исполни данное ребенку обещанье, За слабость лишь меня подвергнув наказанью.

Иодай.

Не чужд, Иосавеф, твой страх мне самому, Но требует господь, чтоб верили ему. Он — праведный судья, а не тиран бесчинный: У бога за отца не платит сын невинный. Сегодня те из нас, в ком чувство веры есть, Сойдутся в храм, чтоб вновь творцу обет принесть. Насколько ими чтим Давидов род доселе, Настолько же мерзка им дочь Иезавели. Взволнует Иоас их чистотой своей — Ручательством за то, что царских он кровей, И голос господа им станет внятен боле, Устами отрока собранию глаголя. От двух царей терпел глумление творец. Теперь пришла пора тому надеть венец, Кто будет знать, что власть над отчею державой Руками слуг своих вернул ему всеправый И что, подняв его из тьмы могильной, бог Давидов меркнущий светильник [282] вновь зажег. О боже, если ты прозрел, что нам на горе И он путем греха пойдет, свой род позоря, Пусть будет сорван он, как недозрелый плод, Иль, как цветок, жарой иссушенный, умрет. Но если он твои надежды не обманет И выполнителем твоих велений станет, Наследника царей на отчий трон венчай И недругов его мне, слабому, предай; Рассудок отумань царице жаждой мести И преврати ее с Матфаном подлым вместе В игралище слепых, разнузданных страстей, Предвозвестительниц падения царей! Простимся. Вон наш сын с сестрой и дочерями Благочестивейших служителей при храме.

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Иосавеф, Захария, Суламита, хор.

Иосавеф.

Спеши вослед отцу, Захария, мой сын: Первосвященник в храм не шествует один. — О девы юные левиева колена, Поющие того, кто вывел нас из плена, Делившие со мной отчаянье не раз, Единая моя утеха в скорбный час, В руках у вас цветы, себе венки вы свили, Но встарь на празднествах они уместны были. А в унижении, в годину бед и гроз Нет жертвы, господу угодней наших слез! Но чу! Священных труб заслышала я зовы. Дверь храма отперта, и к службе все готово. Я скоро возвращусь, чтоб вас в притвор ввести, А вам творцу хвалу пристало вознести.

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Хор.

Весь хор (поет).

Его величие разлито во вселенной. Да любит и да чтит всяк сущий в нем отца! Его могущество и воля довременны. Восславим милости творца!

Один голос.

Нет, не замкнуть уста изменой Его сынам, о нем поющим вдохновенно: Не будет их хвалам конца. Являет каждый день нам блеск его нетленный. Его величие разлито во вселенной. Восславим милости творца!

Весь хор (повторяет).

Его величие разлито во вселенной. Восславим милости творца!

Один голос.

Цветов полны луга ему в угоду, В садах им каждый плод взращен, Ниспосылает с небосвода И зной полуденный, и свежесть ночи он, Чтоб дружно на полях зазеленели всходы.

Другой голос.

Он солнцу повелел теплом живить природу, Его рукой над бездной свет зажжен, Но лучшее, что дал он своему народу, — Его завет, святой закон.

Третий голос.

Гора Синайская, живи воспоминаньем О том торжественном, неповторимом дне, Когда была ты вся в огне, И несся трубный звук из тучи в вышине, И смертным бог глаза слепил своим сияньем. Скажи, зачем ему необходим Был молний яркий сноп, иль непроглядный дым, Иль в облаках раскат громовый? Порядок ли стихий решил он возмутить, Иль землю вдруг переместить, Поколебав ее основы?

Четвертый голос.

Нет, стан израильский с твоих, Синай, высот Учением своим он озарил в пустыне Затем, чтоб избранный народ Любовью вечною пылал к нему отныне.

Весь хор.

О мудрость! О закон святой! О справедливость без предела! Что радостней в юдоли сей земной, Чем вере и творцу отдать себя всецело?

Один голос.

Спас наших предков от ярма господь, Помог им манной голод побороть. Он просветил наш дух, питает наше тело, Но хочет, чтоб любовь к нему не охладела.

Хор.

О справедливость без предела!

Тот же голос.

Для них раздвинул хлябь морскую бог, Для них из недр скалы извел поток. Он просветил наш дух, питает наше тело, Но хочет, чтоб к нему любовь не охладела.

Хор.

О мудрость! О закон святой! Что радостней в юдоли сей земной, Чем вере и творцу отдать себя всецело?

Другой голос.

Ужель позорный страх, в котором возросли вы, Неблагодарными вас сделал до того, Что чужд вам стал господь столь долготерпеливый И разлюбили вы его? Рабы должны пред деспотом склоняться, Отца же дети чтят, а не боятся. Щедрот от неба ждать возможно ль без конца И не любить творца?

Весь хор.

О мудрость! О закон святой! О справедливость без предела! Что радостней в юдоли сей земной, Чем вере и творцу отдать себя всецело?

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Иосавеф, Суламита, хор.

Иосавеф.

О дочери мои, умолкните покуда. Народ стекается к святыне отовсюду. С толпой молящихся войдем и мы в притвор — Там наши голоса вольются в общий хор.

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Иосавеф, Захария, Суламита, хор.

Иосавеф.

Что вижу я? Мой сын, ты снова здесь? В чем дело? И почему лицом ты стал белее мела?

Захария.

Мать...

Иосавеф.

Отвечай же мне!

Захария.

Храм осквернен навек...

Иосавеф.

Как! Кем?

Захария.

И царь небес кощунство не пресек.

Иосавеф.

Я вся дрожу... Но кто виновен в оскверненье?

Захария.

Уже родитель мой, взяв хлебы предложенья, Плод жатвы, что господь опять нам подарил, Вознес их на алтарь и руки обагрил Невинных мирных жертв дымящеюся кровью И внутренности их воздел горе с любовью, А наш Элиаким, весь в белом полотне [283] , Прислуживал ему, со мною наравне. И вот уж кровью жертв священники кропили Алтарь предвечного и всех, кто в храме были, Как вдруг послышался в притворе смутный гул И сразу же к дверям все взоры притянул. Стоит в них... Смею ли, смогу ль произнести я? Стоит в них женщина, и это — Гофолия.

Иосавеф.

О небо!

Захария.

Голову подняв, она идет Туда, куда закон закрыл для женщин вход, И направляется с отвагою безбожной К святилищу, где быть одним левитам можно. Народ, теснясь, бежит — смятеньем он объят. Отец же мой... О, сколь его был грозен взгляд! Таким лишь Моисей взирал на фараона. "Царица, — молвил он, — не нарушай закона. Жене и грешнице нет доступа сюда. Уйди, иль проклята ты богом навсегда!" Свирепо на него царица поглядела И злобную хулу изречь в ответ хотела, Но тут, я думаю, господень херувим Предстал пред ней с мечом сверкающим своим [284] , Затем что немота язык ее сковала, И прежней дерзости как сроду не бывало, И взор оцепенел — читался в нем испуг: Она увидела Элиакима вдруг.

Иосавеф.

Ужель приметить ей Элиакима дали?

Захария.

За ней, жестокою, мы оба наблюдали, И пригнетал к земле нас ужас ледяной. Но тут священники, пред нами встав стеной, Велели нам уйти. Вот все, что мне известно О том, как осквернен наш праздник благочестный.

Иосавеф.

Ах! Мальчика отнять задумали у нас. Затем лишь и пришла сюда она сейчас. Я слезы лью, а он, быть может, о пощаде... Его, о господи, спаси Давида ради!

Суламита.

О ком ты плачешь, мать, с прискорбием таким?

Захария.

Ужель в опасности дитя Элиаким?

Суламита.

Быть может, чем-то он царице неугоден?

Захария.

Кому опасен тот, кто беден и безроден?

Иосавеф.

Вот и она. Уйдем. Не след встречаться с ней.

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Гофолия, Авенир, Агарь, свита Гофолии.

Агарь.

Отбудем, госпожа, отсюда поскорей. Тут все тебя гневит, твою гордыню раня. Пусть населяют храм священники, как ране, А ты вернись назад в свой царственный чертог, Где сердцем отдохнешь от шума и тревог.

Гофолия.

Как видишь, не могу: душа моя мятется. Но где Матфан? Тебе позвать его придется, И попытаюсь я найти в беседе с ним Мир, что так нужен мне и так недостижим.

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гофолия, Авенир, свита Гофолии.

Авенир.

Прости, что за него отважусь я вступиться. На Иодаев пыл тебе не след гневиться. Закон нам свыше дан — бог заповедал сам, Как надлежит блюсти его алтарь и храм, Где править чин должны лишь Аарона чада, Левиты ж — помогать в свершении обряда, И — тут особенно завет творца суров — Вовек запрещено им чтить других богов. Мать и жена царей, что управляли нами, Ужель неведомы тебе порядки в храме И знаешь ты закон так плохо, что сейчас... Но вот и твой Матфан. Я оставляю вас.

Гофолия.

Тебя не отпущу отсюда никуда я. Забудем временно и дерзость Иодая, И суеверие, которое велит, Чтоб иноземцу вход был в этот храм закрыт [285] . Тревогою иной удручена я боле. Я знаю, Авенир, ты вырос в ратном поле И служишь преданно, душой неколебим, Как богу своему, так и царям своим. Останься.

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Гофолия, Авенир, Матфан, свита Гофолии.

Матфан.

Место ль тут царице всемогущей? Что так тебя томит? Забота? Страх гнетущий? Чего тебе искать среди врагов своих? Как очутилась ты в нечистом храме их? Ужель угас тот гнев, что за непослушанье...

Гофолия.

Матфан и Авенир, внемлите мне в молчанье. Я не намерена о прошлом говорить Иль объяснять, зачем пришлось мне кровь пролить. Свершила я лишь то, что долгом почитала, И как бы злобно чернь сегодня ни роптала, Не ей, мятежнице, судить мои дела, Коль небо говорит, что я права была. Одерживаю верх я в каждом бранном споре. Власть Гофолии чтут от моря и до моря [286] . Мир в Иерусалим был мною принесен И путь на Иордан арабам прегражден. Я филистимлян к нам ни разу не впустила И дань, как прежние цари, им не платила. Владыка Сирии меня сестрой зовет, А тот, кем истреблен мой венценосный род, Кто и меня сгубить едва не ухитрился, Надменный Ииуй в Сама́рии укрылся: Убийце этому везде грозит войной Сосед, что на него искусно поднят мной [287] , И он за благо счел со мною не тягаться. Своей победою могла б я наслаждаться, Но смутная боязнь, предвестница беды, Мне отравила вдруг моих удач плоды. Увидела я сон (хоть снов ли мне страшиться!), И с этих пор душа тоскует и крушится, И позабыть его ей ни на миг невмочь. Так вот, передо мной в одну глухую ночь Предстала мать моя Иезавель неслышно. Она, как в смертный час, была одета пышно. Гордыню не сломил в ней даже натиск бед, И на ее лице еще виднелся след Румян [288] , которыми прикрыла в день кончины Она прочерченные временем морщины. И я услышала: "Суров еврейский бог. Вострепещи: на смерть он и тебя обрек. О дочь достойная, испытываю жалость Я к участи твоей". И тут мне показалось, Что, смолкнув, надо мной чело склонила мать. Простерла руки я, спеша ее обнять, Но с трепетом узрел мой взор, к ней устремленный, Лишь ноги, кисти рук и череп оголенный В пыли, впитавшей кровь и вязкой, словно слизь, Да псов, которые из-за костей дрались.

Авенир.

О, боже праведный!

Гофолия.

Но тут мне, оробелой, Явилось вдруг дитя в одежде снежно-белой, Что на священниках еврейских видим мы, И свет моим глазам опять блеснул из тьмы. Однако чуть во мне волненье усмирилось И с умилением я в отрока вперилась, Как сердце у меня от боли вновь зашлось — Изменник сталью мне пронзил его насквозь. Такой испуг, в меня вселенный сновиденьем, Сочтете, может быть, вы просто наважденьем. Я со стыдом себе твердила и сама, Что страх мой — лишь игра усталого ума. Но нет! Будь я права, все кончилось бы разом, А этот сон смущал мне дважды дух и разум, И дважды отрок тот мне, спящей, представал, Готовясь в грудь мою вонзить стальной кинжал. Я так измучилась и так затосковала, Что пала наконец пред алтарем Ваала В надежде, что покой сумею обрести. Со страху человек на все готов пойти! Вот почему меня направила тревога И в храм еврейского безжалостного бога. Я думала: как он ни гневен, ни суров, Все ж не смягчить его не может вид даров. Прости, Ваалов жрец, мне это прегрешенье. Вхожу. Народ бежит. Умолкли песнопенья. Первосвященник мне грозит жезлом своим. Он говорит, и тут — о ужас! — рядом с ним Я вижу отрока коварного воочью Таким, каким во сне он мне явился ночью [289] . Нет, не ошиблась я! Все тот же лик а взгляд, Все тот же белизной сверкающий наряд... Да, это он стоял вблизи от Иодая, Но был отослан прочь, чуть подошла туда я. Вот почему к себе я во дворец нейду И, задержавшись тут, от вас совета жду. Скажи, Матфан, что мне все это предвещает?

Матфан.

И сон меня страшит, и явь меня смущает.

Гофолия.

Видал ли, Авенир, ты отрока того? Кем он рожден на свет, и как зовут его?

Авенир.

С первосвященником два мальчика стояли. Один был сын его, коль мне глаза не лгали. С другим я незнаком.

Матфан.

Царица, слов не трать. Обоих следует тебе к рукам прибрать. Ты знаешь, Иодай ценим высоко мною, А я за зло чинить не склонен зло двойное И справедливости одной ищу во всем, Но будь сам Иодай преступнику отцом, Он разве б не казнил его без колебанья?

Авенир.

Как может мальчик быть виновен в злодеянье?

Матфан.

Во сне держал он нож, а сон — небесный знак, В ошибку ж небеса не могут впасть никак. Чего еще искать?

Авенир.

Но разве сон — улики? Младенца кровь пролив, свершим мы грех великий. Узнаем хоть сперва, кто он и кем рожден.

Матфан.

Нет. Он опасен нам, а, значит, уличен. Ведь если у него родня и предки знатны, Он должен тем скорей исчезнуть безвозвратно; А если, к счастью, он — людей безвестных сын, Что за беда, коль жизнь отдаст простолюдин? Обязан государь быть на расправу скорым: Порой спасают трон лишь быстрым приговором. Не след царей смущать сомненьем никогда. Кто заподозрен, тот виновен до суда [290] .

Авенир.

В устах жреца звучат такие речи странно. Я с детских лет мужал на поле славы бранной, Орудьем мщения царям служа в бою, Но за безвинного свой голос подаю. А ты, Матфан, кто быть отцом обязан сирым И умягчать сердца в годину гнева миром, За рвенье выдаешь свой мстительный расчет И требуешь: пусть кровь обильнее течет. Быть искренним ты мне, царица, разрешила, И я дерзну спросить: что страх тебе внушило? Сон? Слабое дитя? Но отрок мог вполне Быть и не тем, кого ты видела во сне.

Гофолия.

Не спорю, Авенир, ошиблась я, наверно, И сон пустой меня разволновал чрезмерно, Но чтоб сомнения нас не терзали впредь, На отрока вблизи должна я посмотреть. Вели детей сюда доставить неотложно.

Авенир.

Боюсь...

Гофолия.

Иль отказать мне в послушанье можно? И как я твой отказ должна истолковать? Он подозрения в меня вселит опять. Пусть Иодай ко мне детей ведет живее. Я тоже иногда повелевать умею. Добра — порукою тому мои дела — К священству вашему я, Авенир, была. Хоть на меня оно, как всем давно известно, Возводит клевету бесстыдно и бесчестно, Никто не пострадал, и цел доныне храм. Но искушать себя я более не дам. Пусть помнит Иодай, чья дерзость безгранична, Что оскорбления я не стерплю вторично. Ступай!

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Гофолия, Матфан, свита Гофолии.

Матфан.

Теперь, когда не надо мне хитрить, На правду я могу глаза тебе раскрыть. Чудовище растит первосвященник в храме. Опереди грозу, нависшую над нами. Храм нынче Авенир с рассветом посетил. Ты знаешь, он всегда царей законных чтил, А Иодай друзей, быть может, наущает Взвести на трон дитя, что сны твои смущает, Будь это сын его иль кто другой...

Гофолия.

Ты прав: Не лгали небеса, мне вещий знак подав. Но это я должна в последний раз проверить. Ребенок лет таких не в силах лицемерить, А слово лишнее — к секрету ключ порой. Младенца расспросить придется мне самой, А ты тайком, чтоб шум не поднялся в столице, Дай ти́рянам моим приказ вооружиться.

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Иоас, Гофолия, Иосавеф, Захария, Суламита, Авенир, двое левитов, хор, свита Гофолии.

Иосавеф (обоим левитам).

Вверяю вам детей, всем нам столь дорогих. Служители творца, глаз не сводите с них.

Авенир (к Иосавеф).

За безопасность их я сам тебе ручаюсь.

Гофолия.

О небо! Чем в него я пристальней вперяюсь... Да, это он! Опять мне страх стесняет грудь. Скажи, тебе он сын?

Иосавеф.

Кто? Этот?

Гофолия.

Да.

Иосавеф.

Отнюдь. Вот сын, которого мне даровал зиждитель.

Гофолия.

Коль это так, ответь, дитя, кто твой родитель. Я жду.

Иосавеф.

Но небеса поныне...

Гофолия.

Почему Со мною говорить мешаешь ты ему? Пусть отвечает сам.

Иосавеф.

Разумного ответа Нельзя от мальчика желать в такие лета.

Гофолия.

В такие лета лгать ребенок не привык И кривдой не сквернит невинный свой язык. Оставь его — он мне и сам ответить может.

Иосавеф (в сторону).

Пусть бог ему в уста свою премудрость вложит!

Гофолия.

Как звать тебя?

Иоас.

Меня Элиаким зовут.

Гофолия.

А твоего отца?

Иоас.

Мне говорили тут, Что с детства обо мне печется царь небесный, А сам я сирота, безродный и безвестный.

Гофолия.

Где ж твой отец и мать?

Иоас.

Я брошен ими был.

Гофолия.

Давно ль?

Иоас.

С тех самых пор, как в этот мир вступил.

Гофолия.

Известно ли хотя б, из края ты какого?

Иоас.

Храм — вот мой край родной. Не знаю я другого [291] .

Гофолия.

Не ведомо ль тебе, где был ты найден?

Иоас.

Там, Где на съедение достался бы волкам.

Гофолия.

Кем в храм ты принесен?

Иоас.

Женой, не пожелавшей Назвать себя и с глаз немедленно пропавшей.

Гофолия.

И кто ж растил тебя с младенческих годов?

Иоас.

Покинет ли в беде господь своих сынов? Он пропитание птенцам ниспосылает И от щедрот своих всем тварям уделяет [292] . Взываю я к нему, и пищу он дает Мне, сирому, от жертв, что в храм несет народ [293] .

Гофолия.

Вновь начала терять я самообладанье. Его беспомощность, правдивость, обаянье Так тронули меня, что ненависть моя... О чудо! Жалости доступна даже я.

Авенир.

Вот враг, которого так сильно ты боялась! Обманчив был твой сон, хотя, быть может, жалость, Сумевшая тебя, о госпожа, смягчить, И есть удар, что ты страшилась получить.

Гофолия (к Иоасу и к Иосавеф).

Куда вы?

Иосавеф.

Нечего сказать ребенку больше, И докучать тебе мы с ним не смеем дольше.

Гофолия.

Нет, не спешите так. Чем день заполнен твой?

Иоас.

Молюсь я господу, учу закон святой, Теперь уже читать умею слово божье И переписывать его пытаюсь тоже.

Гофолия.

Что ж говорит закон?

Иоас.

Что бог быть должен чтим. Что он жестоко мстит хулителям своим, Не терпит тех, кому сирот тиранить любо, Спесивца долу гнет, карает душегуба.

Гофолия.

Понятно... А скажи, как те проводят дни, Кто здесь живет?

Иоас.

Творцу хвалу поют они.

Гофолия.

Ужель ваш бог хвалой так любит упиваться?

Иоас.

Мирским занятиям нельзя тут предаваться.

Гофолия.

Чем развлекаешься ты, мальчик?

Иоас.

Иногда С первосвященником я прихожу сюда, И поручает он мне в час богослуженья Соль подносить ему и подавать куренья.

Гофолия.

И больше ты отрад не знаешь никаких? Мне жаль, что столь суров твой жребий с лет таких. А жить в моем дворце нет у тебя охоты?

Иоас.

Могу ли я забыть господние щедроты?

Гофолия.

Не нужно это мне. Верь в бога своего.

Иоас.

Но он не чтим тобой.

Гофолия.

Ты можешь чтить его.

Иоас.

Но служат божеству в твоем дворце чужому.

Гофолия.

Что ж! У тебя свой бог, а я молюсь другому. Они равны.

Иоас.

Один есть царь на небесах, И этот царь — мой бог, а твой — лишь тлен и прах.

Гофолия.

Все радости тебе я дам своею властью.

Иоас.

Иссохнет, как поток, неправедного счастье [294] .

Гофолия.

О ком ты?

Иосавеф.

Не гневись. Он ведь так мал сейчас...

Гофолия (к Иосавеф).

Я поняла, чему он учится у вас. Но мне, Элиаким, внушил ты восхищенье. Никто из сверстников с тобой нейдет в сравненье, А царство некому наследовать мое. Брось свой унылый храм, скинь жалкое тряпье. С тобой богатствами я рада поделиться, И в этом нынче же ты можешь убедиться, Коль во дворце моем согласен жить со мной. Ты будешь для меня во всем как сын родной.

Иоас.

Как сын?

Гофолия.

О, да.

Иоас.

Отца, которого люблю я, Менять мне...

Гофолия.

На кого?

Иоас.

На мать — и мать такую?

Гофолия (к Иосавеф).

Он памятью не слаб: во всех речах его Я узнаю тебя и мужа твоего. Хотя я вас всегда щадила, иноверцы, Вы яд вливаете невинным детям в сердце, Им так меня черня и понося тайком, Что их бросает в дрожь при имени моем.

Иосавеф.

Как повесть наших бед от них держать в секрете, Коль ставишь ты себе в заслугу беды эти?

Гофолия.

Да, полнят гордостью меня мои дела. За кровь отцов я кровь потомков пролила, Но ведь родитель мой и брат при мне убиты [295] , Мать брошена в окно под конские копыта; При мне — взирал ли кто на зрелище страшней? — Погибло семьдесят царевых сыновей [296] За наказание каких-то там пророков [297] , Прозвавших мать мою вместилищем пороков. Царица я и дочь. Так мне ли, став рабой Трусливой жалости, забыть тот гнев слепой, Который гибели обрек мое семейство? Нет, за удар — удар, злодейство — за злодейство! Как был с лица земли сметен Ахавов род, Так мной Давидов дом погублен в свой черед. Что стало бы со мной, когда б, собрав все силы, Я материнских чувств в себе не подавила И крови собственной не пролила ручьи, Чтоб страхом укротить вас, недруги мои? Не я — расторг ваш бог, безжалостный во мщенье, Двух царственных домов былое единенье. К сынам Давидовым враждой пылаю я. Они чужие мне, хотя в них кровь моя.

Иосавеф.

Да, преуспела ты. Но пусть нас бог рассудит.

Гофолия.

Нет, пусть ваш бог верней своим обетам будет. Где тот Давидов сын, царь всех земных племен, Который вам давно с небес предвозвещен И о котором вы мечтаете крамольно? Прощай! Но встретимся мы снова. Я довольна: Хотела видеть я — и видела.

Авенир (к Иосавеф).

Назад Прими того, кто мной был под охрану взят.

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Иоас, Иодай, Иосавеф, Захария, Суламита, Авенир, левиты, хор.

Иосавеф (Иодаю).

Ты слышал ли наш спор с царицей, полной мести, Супруг мой?

Иодай.

Слышал все, с тобой страдая вместе, И был с левитами готов спешить к тебе, Чтоб отстоять тебя иль умереть в борьбе. ( Иоасу, обнимая его. ) Дитя, да сохранит тебя господь, чье имя Прославил нынче ты ответами своими! — Ты, честный Авенир, в обиду не дал нас. Так помни: жду тебя я здесь в урочный час. А мы, священники, чей взор и песнопенья Убийцы мерзостной смутило появленье, Во славу божию заколем жертву вновь — Пусть грешные следы с камней смывает кровь.

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Хор.

Одна из дев хора.

Какое нам светило ныне, Опять взойдя, слепит глаза огнем лучей? Чем станет дивный отрок сей, Которого прельстить гордыня Не может пышностью своей?

Другая.

Пока к стопам Ваала злого Народ покорно припадал, Ребенок гневно и сурово, Хотя еще он слаб и мал, Перед Иезавелью новой, Как новый Илия, предстал [298] .

Третья.

Кто он? И от кого узнать мы это сможем? Твой не был ли отец, дитя, пророком божьим?

Четвертая.

Не так ли Самуил [299] , от детских лет Простой, безвестный служка в храме, Надеждой и щитом народа стал с годами? Ах, если б ты, как он, Израиль спас от бед!

Пятая.

О, счастлив без конца Младенец, господом избранный И голосу небесного отца Внимать наученный им рано! С рожденья взысканный всем множеством щедрот, К мирским тревогам непричастный, Средь зла и скверны чистым он растет: Они сгубить его не властны.

Весь хор.

Сужден удел прекрасный Тому, о ком с пелен печется бог всевластный!

Тот же голос (один).

Так, в доле, за холмом Укрыт от непогоды, Над светлоструйным родником Цветет прелестный крин, краса природы. С рожденья взысканный всем множеством щедрот, К мирским тревогам непричастный, Средь зла и скверны чистым он растет. Они сгубить его не властны.

Весь хор.

О, счастлив без конца Ребенок, что блюдет святой завет творца!

Один голос.

Как непосильны те дороги, Что к добродетели невинного ведут! Какие перед ним, взалкавшим мира в боге, Преграды, грозные встают! Как недруги его тиранят! Где праведным найти приют, Коль грешникам числа нет?

Другой голос.

О, город, некогда Давиду дорогой, Гора, где обитал создатель всеблагой, Сион [300] , как страждешь ты, пред господом виновный! Сколь страшный гнев небес тебя, Сион, постиг, Коль иноземкою греховной Захвачен трон твоих владык!

Весь хор.

Сколь страшный гнев небес тебя, Сион, постиг, Коль иноземкою греховной Захвачен трон твоих владык!

Тот же голос (продолжает).

Народ израильский забыл Псалмы, в которых встарь воспет Давидом был Небесный наш отец и судия верховный. Сколь страшный гнев небес тебя, Сион, постиг, Коль вслед за иноземкою греховной Презрел и ты того, кто пас твоих владык!

Один голос.

Доколе, господи, ты будешь равнодушно На злодеяния насильников взирать? Они твой храм уже дерзают попирать, Зовут безумцами тех, кто тебе послушны. Доколе, господи, ты будешь равнодушно На злодеяния насильников взирать?

Другой.

Зачем, кричат они, пред богом вы дрожите? Зачем, блюдя его закон, От стольких радостей бежите? Помочь вам неспособен он.

Третий.

Внушает сонм их грешный: жизнь — живущим, Так пусть цветут цветы и плещет смех. Запретных нет утех. Безумство — думать о грядущем. Уж раз недолго нам идти земным путем, Без дум и без забот упьемся днем бегущим. Как знать не завтра ль мы умрем?

Весь хор.

Пусть слезы льют с отчаяньем во взорах Они, злосчастные, но озарит которых Сиянием своим твой вечный град, А мы, кого сквозь тьму ведет твой свет нетленный По сей юдоли бренной, Твое величие да воспоем стократ.

Один голос.

Опьянены они, слепые, суетою, Но хмель ее — как сон: пройдет он с быстротою, И воздаянья трубный глас Пробудит гневно их (о, страшный час!). Тогда вкусит бедняк счастливый Мир за твоим столом, творец чадолюбивый, Но в ярости своей, безмерно справедливой, Ты чашу горькую испить на этот раз Заставишь род их нечестивый.

Весь хор.

О, пробужденья час! О, сон пустой и лживый! О, мщенья трубный глас!

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Матфан, Навал, хор.

Матфан.

Прошу вас, девушки, Иосавеф позвать. Скажите, хочет с ней Матфан потолковать.

Одна из дев хора.

Матфан!.. Да поразит его десница бога!

Навал.

Как! Все бегут? А кто ж покажет нам дорогу?

Матфан.

Найду и сам. Идем!

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Захария, Матфан, Навал.

Захария.

Куда ты, дерзкий? Стой! Не смей переступать за сей порог святой. Имеют право быть здесь только слуги божьи. Миряне же сюда, — гласит закон, — не вхожи. К кому ты? Мой отец на празднике таком Не снизойдет до встреч с языческим жрецом; А мать, простершись ниц, смиренно бога молит, И отвлекать ее пришельцу не позволят.

Матфан.

Мы подождем, мой сын, а ты свой гнев умерь. Я к матери твоей не зря пришел, поверь — Приказ владычицы мне передать ей надо.

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Матфан, Навал.

Навал.

Спесь от родителей перенимают чада. Но прислан ты зачем царицею сюда? Ей нерешительность досель была чужда. Зловещее дитя во сне ее смутило, Речь Иодая в гнев смятенье превратила, И дерзкого она решила усмирить, А в здешний храм тебя с Ваалом водворить. Уже про это мне поведал ты, счастливый, И я надеялся на долю от поживы, Но Гофолия вновь заколебалась вдруг.

Матфан.

Я третий день ее не узнаю, мой друг. Она теперь не та владычица былая, Что, слабость женскую рассудком подавляя, Умела в нужный час опередить врага И знала, как в борьбе минута дорога. Сломили волю в ней пустые угрызенья. Решимость прежнюю свели на нет сомненья, И — снова женщина — она лишилась сил. Однако горечи я в сердце ей подлил. И, рвенью моему доверившись всецело, Мне воинов ее поднять она велела. Но то ли сирота, что к ней был приведен, Хотя, как говорят, подкидыш он с пелен, Рассеял ужас, сном навеянный царице; То ль ухитрился к ней он ловко подольститься, — Не знаю. Ясно лишь, что гнев ее угас И мщенье отложить угодно ей сейчас. Она сама с собой в противоречье впала. Я к ней: "Род отрока, как мне известно стало, Возводит Иодай к низвергнутым царям. Дитя он лицезреть дает идущим в храм И силится вторым представить Моисеем, Внушая помыслы мятежные евреям". Покрылся краской лик от этих слов у ней. Вовек ничей обман не действовал быстрей. "Мне ль неизвестностью, — рекла она, — терзаться? Сомненья слабостью рискуют показаться. Ступай к Иосавеф, скажи ей вот о чем: Огнем спалю я храм и сокрушу мечом, О нем сегодня же бунтовщики восплачут, Коль мне в заложники ребенка не назначат".

Навал.

Ну, что ж! Не думаю, что ради сироты, Который в храме был взращен из доброты, Мятежники дадут снести свою святыню.

Матфан.

Нет, Иодаевой не знаешь ты гордыни. Уж если богу им подкидыш посвящен, Сто раз в мучениях умрет скорее он, Чем выдаст мне дитя, с которым — это ясно! — К тому же носятся тут все подобострастно. О нем, коль верно я в слова царицы вник, Все знает Иодай, хоть сдержан на язык. Но отрок принесет им лишь беду большую: Его не выдадут, и дело довершу я, И храм их, ненависть вселяющий в меня, Огонь и меч сметут до окончанья дня.

Навал.

Что ненависть в тебе такую воспитало? Ужель столь ревностно ты веруешь в Ваала? А вот, к примеру, мне, чей пращур — Измаил [301] , Не ближе твой Ваал, чем бог евреев был.

Матфан.

Приписываешь, друг, ты слепоту Матфану, Коль мнишь, что искренне служу я истукану, Колоде, исподволь источенной червем [302] И мной от тления спасаемой с трудом. Слугою господа родившись в храме этом, Не изменил бы я досель своим обетам, Когда бы с их ярмом сумел согласовать Стремленье к почестям и страсть повелевать. Воспоминаньями тебя не утруждая, Я умолчу, Навал, как мнил у Иодая Отнять кадильницу, первосвященства знак, Как бился, как хитрил, отчаивался как, Но, побежденный им, избрал стезю другую, Решив, что преуспеть лишь при дворе могу я. Прельстил я слух царей угодливой хвалой, И вещим начал им казаться голос мой. У них в сердцах страстей подогревая пламя, Край бездны устилал пред ними я цветами. Я, кроме воли их, иных святынь не знал И мнения свои в угоду им менял. Насколько оскорблял их слух, легко ранимый, Суровый Иодай, к пороку нетерпимый, Настолько ж я всегда умел их чаровать, На правду им глаза мешая открывать, В наряд законности бесчинство облекая [303] И кровь невинных лить усердно помогая. Когда был новый бог дан Гофолией нам И возвела она ему во славу храм, А Иерусалим стенанья оглашали, И небо с воплями левиты вопрошали, Ужели вновь смолчит предвечный судия, Примером послужил евреям робким я, Отрекшись веры их, и наименовала Царица тотчас же меня жрецом "Ваала. Опасность Иодай почувствовал во мне: Надев повязку, я стою с ним наравне. Однако не забыт и на вершине славы Мной бог, которому я изменил лукаво, И мысль о нем селит боязнь в душе моей, А из-за этого я злобствую сильней. Нет, счастье полное вкушу я лишь сегодня, Когда всем докажу бессилие господне И угрызения свои похороню Здесь, в храме, преданном позору и огню. Но вот Иосавеф.

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Иосавеф, Матфан, Навал.

Матфан.

Царица хочет, чтобы Восстановился мир и присмирела злоба. К тебе же послан я был ею потому, Что всех ты выше тут по сердцу и уму. Есть слух, — я верю, он не может подтвердиться, Хоть как назло совпал с тревожным сном царицы, — Что заговор твой муж составил, осмелев, И Гофолиею владеет страшный гнев. Стыжусь услугами кичиться я тщеславно. Пусть Иодай ко мне несправедлив был явно, Но так как надлежит за зло платить добром... Короче, с миром я пришел, а не с мечом. За право веровать и жить как в дни былые В залог вы лишь одно дадите Гофолии (Хоть из-за этого я с нею в спор вступил) — Подкидыша, что здесь замечен ею был.

Иосавеф.

Элиакима?

Матфан.

Сам я за нее краснею. Как мог быть сон пустой на веру принят ею? Но если тотчас мне дитя не отдадут, Она сочтет, что ей вы все враждебны тут. С ответом медлить вам царица запрещает.

Иосавеф.

Вот, значит, что за мир Матфан нам возвещает!

Матфан.

Как! Ты колеблешься? Но чем ты смущена? Уступка в пустяке — невелика цена.

Иосавеф.

Я просто думаю, с чего бы так нежданно Переменился нрав лукавого Матфана И вправду ль сотворить хоть раз добро готов Он, корень стольких зол, строитель стольких ков.

Матфан.

Печалиться тебе не след, как мне сдается. Твой сын Захария с тобою остается. Но почему же так найденыш дорог вам? Вот тут впадаю я в растерянность и сам. Кто этот отрок? Клад, священством утаенный? Освободитель, вам всевышним возвещенный? Обдумай все и знай: отказ лишь подтвердит Слух, что по городу о вас уже летит.

Иосавеф.

Слух?

Матфан.

Да, что из семьи ребенок родовитой И что твой муж растит его для цели скрытой.

Иосавеф.

Чем снова и разжег Матфан в царице гнев?

Матфан.

Мои сомнения рассей, Иосавеф. Я знаю, так тебе противна ложь любая, Что жизнь — и ту отдаст супруга Иодая, Коль ей, дабы себя от смерти сохранить, Уста хоть словом лжи придется осквернить. Итак, ребенок к вам сюда попал случайно, Происхождение его — поныне тайна, И вы не знаете, ни как он наречен, Ни даже кем он был когда-то вам вручен? Ответь. Твоим словам охотно я поверю: Кто бога чтит, как ты, тот чужд и лицемерью.

Иосавеф.

К лицу ль тебе, злодей, упоминать о том, Чье имя ты хулишь бесстыдным языком? Как проповедовать дерзаешь правду божью Ты, отравляющий, как ядом, души ложью, Которою в тебе полно все естество, Предатель, господа забывший своего?

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Иодай, Иосавеф, Матфан, Навал.

Иодай.

Не лгут ли мне глаза? Здесь, в храме, жрец Ваала? И ты, Давида дочь, речам его внимала? Как! Ты беседуешь с изменником таким Без страха, что земля разверзнется под ним И на обоих вас из бездны прянет пламя, И стены упадут, и вас убьет камнями? Какое дело к нам у нечестивца есть, Что воздух заражать решается он здесь?

Матфан.

Как Иодай гневлив — из этой речи ясно, Но пусть помыслит он, что и ему опасно Царицу оскорблять, гонца ее браня. Вам повеленье шлет она через меня.

Иодай.

Какие ж бедствия нам возвещает снова Такой приказ из уст посланника такого?

Матфан.

Твоей жене уже он ведом, Иодай.

Иодай.

Тогда, чудовище, отсюда вон ступай И мерзости свои умножь злодейством лишним. Клятвопреступник ты и осужден всевышним. Не лучший у него позна́ешь ты удел, Чем Авирон, Дафан, Доик, Ахитофел [304] : Псы, что Иезавель на части растерзали, Ждут у твоих дверей, клыки свирепо скаля.

Матфан (смутясь).

Увидим, кто из нас... до темноты ночной... Возьмет... Идем, Навал!

Навал.

Куда ты? Что с тобой? Зачем безумные вокруг ты мечешь взоры? Вот дверь. За мной!

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Иодай, Иосавеф.

Иосавеф.

Гроза над нами грянет скоро. Приказ ребенка взять царица отдала. Вкруг отрока уже редеет тайны мгла. Матфан вот-вот поймет, кто был его родитель И что задумал ты, мой муж и повелитель.

Иодай.

Кем кознодею был наш замысел открыт? Не выдал ли тебя твой потрясенный вид?

Иосавеф.

Владела я собой, насколько сил хватало. Но верь: опасное мгновение настало. Наш долг — до лучших дней ребенка поберечь. Покуда меж собой ведут злодеи речь И в храм не ворвалась царица самолично, Мне спрятать отрока позволь, супруг, вторично. Еще открыты нам ворота и пути. Не следует ли мне в пустыню с ним уйти? На все отважусь я. Мне тайный выход ведом. Там не увяжется никто за нами следом. Пересечем Кедрон [305] мы с мальчиком вдвоем И, злополучные, приют себе найдем В суровом том краю, безводном и пустынном, Куда был встарь Давид восставшим загнан сыном. Гораздо меньше я страшусь волков и львов... Но Ииуй помочь, быть может, нам готов? Обдумай мой совет — он нам сулит спасенье. Пусть Ииуй возьмет наш клад на сохраненье. Нас с отроком к нему сегодня ж отошли — До Ииуевой недалеко земли, А сам он не жесток, не глух к мольбам и пеням И полон к имени Давида уваженьем. Да и видал ли мир с тех пор, как сотворен, Владыку, — коль не сын Иезавели он, — Который бы отверг просителя такого? Долг каждого царя — вступаться за другого.

Иодай.

Боязнь постыдная! Нелепые мечты! Ужель поддержки ждешь от Ииуя ты?

Иосавеф.

Предусмотрительность — не грех пред ликом бога. Самонадеянность карающего строго, И разве с умыслом, что непостижен нам, Длань Ииуя он вооружил не сам? [306]

Иодай.

На Ииуя, встарь избранника господня, Безумьем было бы надеяться сегодня — Неблагодарностью за милость он воздал: На мерзостную дочь Ахава не восстал, Путем израильских царей идет упрямо, Щадит египетского идолища храмы [307] И на высотах жечь дерзает, наконец, Курения, хотя не терпит их творец. Не станет Ииуй орудьем мщенья божья — Нечисты у него душа и руки тоже. Нет, лишь на господа должны мы уповать. Элиакима нам не следует скрывать — Пусть явится в венце и царственном уборе, Я ж час назначенный немедленно ускорю, Дабы опередить врага по мере сил.

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Иодай, Иосавеф, Азария в сопровождении хора и множества левитов.

Иодай.

Скажи, Азария, ты входы в храм закрыл?

Азария.

При мне их заперли на прочные засовы.

Иодай.

Одни левиты здесь и никого чужого?

Азария.

Я дважды обошел притворы — никого. Толпа молящихся из храма своего, Как стадо, ужасом гонимое, бежала, И лишь господних слуг в нем совесть удержала. Народ наш не был так напуган с тех времен, Когда спешил за ним в погоню фараон [308] .

Иодай.

Народ, перечащий лишь повеленьям божьим, Достоин рабства ты!.. Но медлить мы не можем. Однако почему здесь девы в миг такой?

Одна из дев хора.

Не разлучимся мы, наш господин, с тобой. Иль в храме божием считают нас чужими? Тут наши родичи. Мы остаемся с ними.

Другая.

Хоть робки мы, увы, хоть не под силу нам Колом, как Иаиль, пронзить висок врагам [309] И вольность возвратить поруганной отчизне, Мы в жертву принести ей можем наши жизни. Когда за храм мечи поднять придет вам срок, К моленьям нашим слух, быть может, склонит бог.

Иодай.

Так вот кто, господи, твое орудье мщенья! Священников, детей и дев ты шлешь в сраженье. Но если с ними ты, никто не сломит их. Ты властен мертвеца вернуть в число живых. Ты ранишь и целишь, казнишь и воскрешаешь [310] . Ты нам уверенность в самих себе внушаешь. Не в доблестях своих мы черпаем ее — Нам силы придают всеведенье твое И мысль, что этот храм, творца приют нетленный, Пребудет навсегда, как солнце над вселенной. Но что за трепет мной внезапно овладел? Ужели на меня дух божий низлетел? Да, это он речет, и взор мой обострился, И мрак грядущего передо мной раскрылся. Левиты, вторьте мне! Пусть ваши гусли в лад С глаголом уст моих рокочут и звенят.

Хор (поет в сопровождении всех инструментов).

Да прозвучит господень голос в храме И нас надеждой новой вдохновит, Как вешними утрами Роса траву поникшую живит.

Иодай.

Внемлите мне, земля с небесной твердью вместе. Ты мнишь, Иаков, бог уснул, простив нечестье? Нет, он восстал! И вы, кто грешен, ждите мести.   Музыка возобновляется. Иодай тотчас же продолжает.

Как золото могло стать низменным свинцом?

Первосвященник кем зарезан в храме сем? [312] Плачь, Иерусалим, о город злоковарный, Пророков божиих палач неблагодарный! [313] Создатель отказал тебе в любви былой, И фимиам ему стал ненавистен твой. Куда детей и жен в оковах гонят? [314] Царь городов земных повержен и снесен. Священники в плену, во прахе царский трон. Храм рухнул — господом навек покинут он, И кедр его столбов в огне пожара тонет. О Иерусалим, печаль моя [315] , Кем ты лишен красы и ввергнут в униженье? Где взять довольно слез, чтоб о твоем паденье Ручьями лил их я?

Азария.

О храм!

Иосавеф.

Давид!

Хор.

Пусть вновь, Сион, творца твердыня, Он даст тебе припасть к реке его щедрот.   На минуту снова музыка, затем Иодай прерывает ее.

Иодай.

Но что это? В песках пустыни, Не град Давидов ли из праха восстает [316] , Животворящая, нетленная святыня? Ликуй, людской счастливый род! К Сиону, ставшему еще прекрасней ныне, Не только избранный народ — Все племена земли стремятся в свой черед. [317] Встань, Иерусалим, с челом, горе́ воздетым, И, славой вечною венчанный, посмотри, Как распростерлись ниц перед тобой цари, Как все, кто страждет в мире этом, Привлечены к тебе твоим целящим светом. Блаженны те, кому войти в Сион дано! Да оросится с небосклона Иссохшее земное лоно, И вам родит спасителя оно!

Иосавеф.

Увы! Спасителя нам неоткуда ждать, Коль царский род, что жизнь ему был должен дать...

Иодай.

Ступай, Иосавеф, готовь венец богатый, Который на челе Давид носил когда-то. ( Левитам. ) А вы последуйте за мною сей же час Туда, где мы храним вдали от чуждых глаз Те копья и мечи, которые, бывало, Кровь филистимская в сраженьях омывала: Немало их принес Давид на склоне лет В дар присносущему подателю побед. Достойней применить оружье вряд ли можно. Идем. Раздать его хочу я неотложно.

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Суламита, хор.

Суламита.

О сестры, как томлюсь я страхом и тоской! Такие ль, бог всесильный, бог единый, Куренья, жертвы и первины На алтарях твоих уместны в день такой?

Одна из дев хора.

Как нестерпим нам, робким женам, Губительных доспехов вид! И кто поверил бы, что сталь жестоким звоном Обитель мира огласит?

Вторая.

Но почему, к творцу и вере безучастный, Молчит по-прежнему весь Иерусалим? Сам Авенир, что за отвагу чтим, — И тот к нам не спешит на помощь в миг опасный.

Суламита.

Откуда при дворе, где произвол — закон, Где нужно к сильному ласкаться, Где награжден и вознесен Льстец за умение бесстыдно пресмыкаться, Защитник может отыскаться Тем, кто безвинно притеснен?

Третья.

Но для кого же в миг столь треволненный Приготовляют здесь царей венец священный?

Суламита.

Свой приговор господь изрек, Но внять ему один первосвященник смог. А мы опять в недоуменье: То ль даст нам избавленье, То ль горше нас накажет бог?

Весь хор (поет).

Угроза и обет! О тайна без предела! Как много бед и благ нам предвозвещено? Лишь ты, предвечная премудрость, слить сумела Любовь и гнев в одно.

Один голос.

Сион падет во прах: пожары и осада Его разрушат до конца.

Второй.

Нет, устоит Сион: святой глагол творца Ему навек ограда.

Первый.

Я вижу: дивный блеск его красы исчез.

Второй.

Я вижу: озарил всю землю свет Сиона.

Первый.

Он тонет в пропасти, и пропасть та бездонна.

Второй.

Вознес чело он до небес.

Первый.

О мрак падения!

Второй.

О вечный полдень славы!

Первый.

О скорбный стон!

Второй.

О гимн победы величавый!

Третий.

Проникнем — будет день мы в тайну, а сейчас Нам не к лицу тревога.

Все три.

Смиримся же пред гневом бога В надежде, что он любит нас.

Четвертый.

Всю, без раздела Отдав творцу любовь свою, С соблазнами мы в бой вступаем смело И верх берем в бою. Нет счастья во вселенной целой Превыше, чем творцу отдать любовь свою Всю, без раздела.

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Иоас, Иосавеф, Захария, Суламита, левит, хор.

Суламита.

Как наш Элиаким ступает величаво! С ним слева мать моя и брат мой юный — справа. Что оба отрока несут, прижав к груди? Зачем левит с мечом шагает впереди?

Иосавеф (Захарии).

Сюда, на аналой, все так же полон тщанья, Ты водрузишь, мой сын, священное писанье; Благоговейно ты положишь рядом с ним Давидов царственный венец, Элиаким; А ты, левит, приказ исполнив Иодая, Придвинешь царский меч к венцу с другого края.

Иоас.

Поведай, госпожа, что происходит тут? Зачем на аналой венец и меч кладут? Обряда этого не видел я доселе, Хоть в храме и живу почти что с колыбели.

Иосавеф.

Все скоро объяснят тебе, мое дитя.

Иоас.

Зачем венец на лоб кладешь ты мне, шутя? Его достоинству не причиняй урона — Ведь он Давидом был носим во время оно. К лицу ль подкидышу, что пищей для зверья...

Иосавеф (примеряя на него венец).

Молчи! Таков приказ, что получила я.

Иоас.

Как! Зарыдала ты? Но почему, царевна? О ком ты слезы льешь? Чья участь так плачевна? Уж не моя ль? А вдруг до истеченья дня, Как Иевфая дочь [318] , заколют и меня, Чтоб этой жертвою смягчился вседержитель? Что ж! Вправе жизнь назад у сына взять родитель.

Иосавеф.

Вот тот, кто возвестит о жребии твоем. Не бойся ничего. А мы пока уйдем.

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Иоас, Иодай.

Иоас (бросаясь в объятья первосвященника).

Отец мой!

Иодай.

Да, мой сын?

Иоас.

Скажи, что здесь творится?

Иодай.

Не вправе от тебя я долее таиться, И раньше всех тебе пристало знать, что ждет По воле божией тебя и твой народ. Проникнись мужеством, и в вере черпай силы, И докажи, что полн ты рвения и пыла, Которые в тебе старался я взрастить. Пора! Свой долг творцу не медли заплатить. Скажи мне: у тебя такое есть желанье?

Иоас.

Я жизнь за господа отдам без колебанья.

Иодай.

Деяния царей читали мы тебе. Ты помнишь ли, чего не позволять себе Обязан тот, в ком чтут помазанника божья?

Иоас.

Владыке мудрому, речет господь, негоже Своей опорою сокровища считать И соплеменников без нужды угнетать. Бояться должен он всеправедного бога И соблюдать святой завет господень строго. [319]

Иодай.

И на кого ж из тех, кто занимал престол, Ты б походить во всем, мой мальчик, предпочел?

Иоас.

Давид, что господа любил любовью сына, — Вот для меня пример царя и властелина.

Иодай.

И ввек не станешь ты к нечестию терпим, Как Охозия встарь, как Иорам пред ним?

Иоас.

Отец мой!..

Иодай.

Нет, ответь: ты склонен подражать им?

Иоас.

Пусть тем, кто с ними схож, воздаст господь проклятьем! Иодай простирается у его ног. Как! Ты у ног моих? Я от стыда горю.

Иодай.

Честь, Иоас, воздал я своему царю. Достоин предка будь, Давида отпрыск юный.

Иоас.

Я — Иоас?

Иодай.

Творец, создавший мир подлунный, Детоубийцы гнев помог нам обмануть, И хоть кинжал тебе уже поранил грудь, Избранник господа, смогли тебя спасти мы. Но Гофолии месть вовек неукротима: Не менее дерзка, властолюбива, зла, Чем в день, когда на казнь потомков обрекла, Теперь свести с тобой царица хочет счеты — Под именем чужим ей страшен все равно ты. Но я сумел собрать под стяг твой, Иоас, Людей, что за тебя отмстят на этот раз. Пускай сюда войдут семей духовных главы, Что в храме че́реды держать имеют право [320] .

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Иоас, Иодай, Авария, Исмаил и трое других начальников над левитами.

Иодай (продолжает).

Царь, вот кем от врага ты будешь защищен! Священники, вот царь, что вам предвозвещен!

Азария.

Как! Наш Элиаким?

Исмаил.

Как! Этот отрок чистый.

Иодай.

Законный государь, царей наследник истый. Он — Охозии сын, из всех детей меньшой, И звался Иоас, что помнит здесь любой. Как цвет, до времени растоптанный злодейски, Его уже народ оплакал иудейский, Сочтя, что с братьями он жертвой бабки стал. Но грудь царевича хоть и задел кинжал, Не допустил господь исхода рокового, В ребенке раненом вздул пламя жизни снова И зорких палачей помог нам обвести: Иосавеф дитя успела унести, Его с кормилицей здесь, в храме, приютила. И в тайну лишь меня как мужа посвятила.

Иоас.

Отец мой, чем могу я за любовь воздать Тебе и той, кто мне теперь родней, чем мать?

Иодай.

О благодарности отложим разговоры. Вот царь ваш. Он для вас надежда и опора. Я уберег его, служители творца. Осталось довести вам дело до конца. Едва узнает та, в ком кровь Иезавели, Что юный Иоас жив и здоров доселе, Вновь подошлет она к ребенку палачей — Еще неведомый, уже он страшен ей. Должны опередить мы ярость Гофолии, Чтоб иго рабства снять у иудеев с выи, Отмстить за царский дом, восстановить закон И двум коленам дать царя взвести на трон. Да, бой с царицею нам предстоит неравный — В распоряжении ее, самодержавной, И рать немалая наемных удальцов, И все, кто изменил обычаям отцов. Но бог, наш вождь и щит, не даст нас уничтожить. Им послан Иоас Израиль обнадежить, Он страхом помутил тиранке ум и взор, И вас сюда собрал я ей наперекор. Мы в храме, мнит она, бессильны, безоружны. Поэтому венчать нам Иоаса нужно, Воззвать о помощи к подателю побед, За молодым царем направиться вослед И, в робких мужество вселяя по дороге, Нагрянуть тотчас же к язычнице в чертоги. Кто, даже между тех, в чьих душах вера спит, Так низок, чтобы в нем не пробудился стыд И чтоб не ринулся он в битву вместе с нами, Узрев царя, что был воспитан богом в храме, Первосвященника, чей предок — Аарон, И сонм левиевых сынов со всех сторон, А в их руках мечи и копья боевые, Что посвятил творцу Давид в года былые? Бог ужасом сразит сердца, что впали в грех. Еврей иль тирянин пред вами — бейте всех! Да не смущает вас число врагов убитых. Не внуки ли вы тех левитов знаменитых, Которые в тот день, когда на зло творцу Израиль ветреный молиться стал тельцу [321] , Кровопролитие благое совершили — Греховную родню оружьем сокрушили И этим подвигом всем вам, потомкам их, Стяжали честь служить у алтарей святых? Я вижу: вам начать не терпится восстанье. Так поклянитесь же на божием писанье Законному царю народа своего Жить, драться и дойти на гибель за него.

Азария.

Я клятву приношу за все свое колено, Что Иоас на трон воссядет непременно И мы не оторвем ладони от клинков, Пока не превратим во прах его врагов. А если кто из нас не соблюдет обета, Пусть на него падет господня месть за это, Пусть ни ему, ни тем, кого он породит, И после смерти бог измены не простит!

Иодай.

А ты клянешься, царь, отныне до кончины Святой завет творца не преступать бесчинно?

Иоас.

Вовеки не свершу я нечестивый шаг.

Иодай.

Мой сын, — тебя еще я звать дерзаю так, — Не зря тебе вопрос мной задан был сквозь слезы: Отнюдь не мнимая их вызвала угроза. Ты, в храме выросший безвестным бедняком, С соблазнами двора покуда не знаком, Не пробовал хмельной отравы самовластья, Не видел ни льстецов, ни их подобострастья. Они тебе внушат, что соблюдать закон — Долг черни, а не тех, кто властвовать рожден; Что прихоть царская и есть источник права; Что волен государь всем жертвовать для славы; Что труд и нищета — удел людей простых; Что надлежит пасти жезлом железным их; Что, не гнетя народ, познаешь гнет народа. Так, становясь во лжи бесстыдней год от года, Твой нрав, что прежде был столь чист, они растлят И к истине в тебя презрение вселят — Мол, прав лишь ты один всегда в большом и в малом. Мудрейший из владык — и тот, увы, внимал им [322] . Клянись же пред людьми и мной на книге сей, Что верность сохранишь и впредь царю царей, Что добрых пощадишь, а злым воздашь с лихвою, Что будет бог судьей меж нищим и тобою, Зане смиренную одежду из холста Носил ты в детстве сам, бедняк и сирота.

Иоас.

Клянусь во всем блюсти заветы всеблагого! Срази меня, творец, коль я нарушу слово!

Иодай.

Ступай за мной: тебе помазанье я дам. Иосавеф, войди и ты с другими в храм.

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Иоас, Иодай, Иосавеф, Захария, Суламита, Азария, Исмаил,

трое других начальников над левитами, хор.

Иосавеф (обнимая Иоаса).

Мой царь! Давидов сын!

Иоас.

О мать моя родная! Захария, в тебе я брата обнимаю.

Иосавеф (Захарии).

Он — царь твой. Перед ним колена преклони.

Иодай (глядя, как они обнимаются).

В таком согласии дай бог вам кончить дни.

Иосавеф (Иоасу).

Узнал ты, кто тебя родил на свет когда-то?

Иоас.

Я знаю, от кого меня уберегла ты,

Иосавеф.

Звать Иоасом я тебя могу теперь.

Иоас.

Да, но, как прежде, я люблю всех вас, поверь.

Хор.

Как! Это...

Иосавеф.

Иоас.

Иодай.

Левит сюда стремится.

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Иоас, Иодай, Иосавеф, Захария, Суламита, Азария, Исмаил, трое других начальников над левитами, левит, хор.

Левит.

Не знаю, что опять замыслила царица, Но звонких медных труб везде звучит призыв, И факелы зажглись, знамена озарив. Рать Гофолия шлет, как видно, в наступленье, А нам рассчитывать нельзя на подкрепленье — К холму, на коем храм творцу сооружен, Стянулись тиряне. Он ими окружен, И нам один из них с издевкой крикнул даже, Что беззащитны мы — наш Авенир под стражей.

Иосавеф (Иоасу).

Мой мальчик, лишь на миг ты возвращен мне был, Хоть, чтоб тебя спасти, я не щадила сил. Увы! Забыл творец о семени Давида.

Иодай (к Иосавеф).

Знай: маловерие — создателю обида. Страшись же на царя навлечь господень гнев. Но если даже бог, твои мольбы презрев, Сгубить Давидов дом захочет непременно, Подумай, разве ты не на горе священной, Где древле пращур наш [323] , покорен небесам, Безропотную длань простер над сыном сам И на костер возвел возлюбленное чадо, Своих преклонных лет единую отраду, Хоть ясно сознавал, что в жертву принесет Не только первенца, но с ним и весь свой род? Друзья, разделимся. Со стороны восточной Прикроешь, Исмаил, ты нас; а ты — с полночной; Ты — с западной; а ты — с полдневной стороны. Но, как вы мужеством ни одушевлены, Идти на вылазку я запрещаю строго, Чтоб этим не раскрыть наш замысел до срока; Однако пусть любой священник иль левит Где мной поставлен был, там насмерть и стоит. Враги, воззрясь на храм слепым от злобы взглядом, Уже считают, нас под нож гонимым стадом, Которому принять мешает робость бой. Азария, везде с царем бок о бок стой. ( Иоасу. ) Идем, последний сын прославленного дома! Вдохни отвагу в тех, что мной на брань ведомы, И на чело прими наследственный венец, И кончи жизнь царем, коль ждет тебя конец. Ступай за ним. ( Одному из левитов. ) Подай доспехи мне живее. ( Хору. ) Смягчите, девушки, творца слезой своею!

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Суламита, хор.

Весь хор (поет).

Пусть вам, чей прадед — Аарон, Поможет небо биться смело. Нет более святого дела Для вас, чей прадед — Аарон: За бога, за царя клинок ваш обнажен.

Один голос.

Где гром твой, вседержитель? Ужель злодеи не падут И твой суровый суд Не страшен им, о вышний мститель?

Второй.

Где, бог Иакова, твоя любовь к сынам? Ужель для нас надежды не осталось И так виновны мы, что ты не внемлешь нам, Что наша скорбь в тебе не будит жалость?

Весь хор.

Где, бог Иакова, твоя любовь к сынам?

Один голос.

Ведь это в твой престол нетленный Направлен грешными полет их дерзких стрел, Чтоб положить предел Господней власти над вселенной; Чтоб снять твою узду с насельников земных, Разрушить алтари и растерзать святых; Чтоб позабылось имя бога И к людям не нашел дорогу Его помазанник, которого так ждут [324] .

Весь хор.

Где гром твой, вседержитель? Ужель злодеи не падут И твой суровый суд Не страшен им, о вышний мститель?

Один голос.

Ужель, наш юный царь, Последний ты побег иссушенного древа? Ужель на этот раз ты не избегнешь гнева Убийцы, что тебя сразить хотела встарь? Скажи, не ангел ли, что бог к тебе послал, Укрыл тебя тогда от палачей царицы, Иль из могилы, где ты спал, Творец тебе к живым дозволил возвратиться?

Второй голос.

О господи, царя не предавай врагам: Он деда и отца не подражал грехам — Всегда нечестия душа его чуждалась.

Хор.

Где, бог Иакова, твоя любовь к сынам? Ужель их скорбь в тебе не будит жалость?

Одна из дев хора (говорит).

Чу, сестры! Вот уж, медью труб звеня, Кольцо наемников вкруг нас заколыхалось.

Суламита.

Их поступь слышу я, их рев, и у меня От страха сердце сжалось. Войдемте в храм. За мной! Скорей! Бежим искать спасенья Под грозною священной сенью.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Захария, Суламита, хор.

Суламита.

Ну что, Захария? Мы ждем, мой брат, вестей [325] .

Захария.

Пускай весь пыл души в молитву каждый вложит: Последний миг уже настал для нас, быть может. К жестокой битве дан, сестра моя, сигнал.

Суламита.

Что делает наш царь?

Захария.

Венец он восприял. Помазал мой отец ему чело елеем. Как было радостно увидеть нам, евреям, Царя, воскресшего из мертвых наконец! Остался от ножа на нем еще рубец. Кормилица его с ним вместе появилась, Та самая, что здесь тайком изноровилась Дитя бесценное взрастить и воспитать, В чем помогали ей лишь бог да наша мать. Левиты плакали, но в громкие рыданья Вплетали возгласы хвалы и ликованья, А он, все так же прост и добр, как до сих пор, Жал руку одному, бросал другому взор, То братом, то отцом их называл при этом И клялся следовать их дружеским советам.

Суламита.

Достигла ль города о происшедшем весть?

Захария.

Нет. Знают все пока лишь те, кто собран здесь. Левитов у ворот расставлены отряды. Им нужен только знак, чтоб выйти из ограды И на врага бегом ударить сей же час, Крича: «Да здравствует наш царь, наш Иоас!» Царю родитель мой велел уйти оттуда И от Азарии не отходить покуда. Царица же на храм, сжимая нож, глядит, И грешнице смешон ворот закрытых вид: К ним скоро подвезут осадные машины, И тут останутся лишь трупы да руины. Когда священники, в чье сердце вкрался страх, Отца молили скрыть в старинных тайниках От недругов хотя б святой ковчег завета, "Собратья, — молвил он, — к лицу ль вам трусость эта? Твердыни повергать нам помогал ковчег [326] , Заставил Иордан он вспять направить бег [327] . С ним стольких недругов сломили иудеи. Ужель пред женщиной мы дрогнем, им владея?". В тревоге наша мать то смотрит на алтарь, То взор отчаянный стремит туда, где царь. Молчание она хранит, но так крушится, Что, глядя на нее, злодей — и тот смягчится. Порой подходит царь и гладит ей рукой Лоб, щеки, волосы... О сестры, все за мной! Уж если суждено, чтоб смерть царя скосила, С ним заодно и нас поглотит пусть могила.

Суламита.

Чья дерзкая рука стучится шумно в храм? Зачем бегут толпой левиты к воротам, Оружие прикрыв одеждой осторожно? Сюда ворвался враг?

Захария.

Твоя тревога ложна: Бог Авенира к нам привел.

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Иодай, Иосавеф, Захария, Суламита, Авенир, Исмаил, два левита, хор.

Иодай.

Глаза мне лгут Иль Авенира я и вправду вижу тут? Как ты сумел пройти сквозь толщу рати вражьей? К тому ж, мы слышали, что ты, увы, под стражей И держит, друг, в цепях тебя Ахава дочь Из страха, как бы нам ты не дерзнул помочь.

Авенир.

Да, я опасен ей отвагою своею. Но что мне смерть? Поверь, пред ней я не сробею. Иная мысль в тюрьме внушала ужас мне — Что в час, когда навек погибнет храм в огне, Резней не утолит царица жажду мщенья И не дарует мне от жизни избавленья, Поняв, как страстно я мечтаю умереть, Чтоб о своих царях не сокрушаться впредь.

Иодай.

Каким же чудом ты исторгнут из темницы?

Авенир.

Лишь богу ведомо, что в сердце у царицы. Она, когда меня к ней привели назад, С тоской промолвила: "Ваш храм в осаду взят, И гибель предстоит ему в огне пожара — Господь ваш моего не отразит удара. И все ж священство мной, — но пусть спешит оно! — На двух условиях быть может прощено: Элиакима мне в залог пускай представят И, сверх того, в казну сегодня ж переправят Тот клад, который был Давидом вашим дан Первосвященникам когда-то под сохран. Лишь так мы можем спор путем уладить мирным".

Иодай.

Какое же принять решенье, Авенир, нам?

Авенир.

И то сокровище, что в храме скрыл Давид, Коль вправду до сих пор оно у вас лежит, И утварь редкую, и ценные сосуды, От сребролюбицы спасенные покуда, — Отдайте все. Ужель нечистым дикарям Позволишь осквернить ты жертвенник и храм, И херувимов сжечь [328] , и на ковчег священный Кощунственно швырнуть твой труп окровавленный?

Иодай.

Но подобает ли тому, чей дух высок, Несчастное дитя, что нам доверил бог, Расчетливо предать на казнь и поруганье И жизнь себе купить ценой его страданья?

Авенир.

Дай бог, — и знает он, что мой язык не лжет, — Чтоб Гофолией был забыт ребенок тот И казнь, что принята не им, но Авениром, Могла ей наконец исполнить душу миром! Что пользы отроку, коль вы дадите бой? Спасете ль вы дитя, пожертвовав собой? Неисполнимого не требует зиждитель. Когда-то, как велел безжалостный правитель, В Нил брошен Моисей [329] был тою, кем рожден, И во младенчестве расстался б с жизнью он, Но не дал царь небес ему погибнуть рано, И кров дитя нашло у самого тирана. Откуда знать тебе, не сходный ли удел Элиакиму бог назначить захотел И не вселил ли он уже к ребенку жалость В грудь той, что извести царей не побоялась? Ведь я же видел сам, — и ты, Иосавеф, — Что встреча с отроком в ней укротила гнев И привела ее в немалое волненье. Царевна, ты молчишь в столь грозное мгновенье? Ужель, чтоб сироту безродного спасти, Позволит Иодай с лица земли смести Свою семью, народ и храм, хотя заветом Разрешено творцу служить лишь в зданье этом? Родись Элиаким, чтоб троном обладать, — И то он больших жертв от вас не мог бы ждать.

Иосавеф (тихо Иодаю).

Ты слышал сам: он чтит царей законных семя. Откройся же ему во всем.

Иодай.

Еще не время.

Авенир.

Нет, время. Поспеши предотвратить беду. Покуда я с тобой беседу здесь веду, Матфан старается, от злобы багровея, Чтоб знак к резне дала царица поживее. Я заклинаю, ниц повергшись, господин, Тебя святилищем, куда ты вхож один И где витает дух владыки всеблагого, Который испытать нас пожелал сурово: Удар уступками попробуй оттянуть, А мне лишь до утра дозволь передохнуть, Нет, до ночи, и я принять сумею меры, Чтоб не страдали впредь ни храм, ни наша вера. Но вижу я, увы, тщету своих речей: Им не поколебать решимости твоей — Лишь добродетели ты внемлешь неизменно. Так дайте же, сыны Левиева колена, И Авениру меч, чтоб встретить смерть свою По крайней мере мог он с недругом в бою.

Иодай.

Сдаюсь. Ответить грех на твой совет отказом: Он нас от многих бед избавить может разом. Да, в храме сбережен Давидов древний клад. Его мне вверили немало лет назад, И скрыть старались мы от всех, что им владеем; Он был последнею опорой иудеям. Но раз сокровища от нас царица ждет, Я прикажу, чтоб ей открыла стража вход. Пусть вместе с ней войдут знатнейшие вельможи, А ты уговори ее в жилище божье Своих наемников свирепых не вводить — От разоренья храм должны мы оградить. Не страшны, думаю, ей дети и левиты? Вы с ней условитесь о численности свиты, А в деле с мальчиком, внушившим ей испуг, Решенье за тобой: ты справедлив, мой друг, При ней открою я, какого отрок рода, И скажешь ты, лишить иль нет его свободы. Меж ним и ей тебя поставлю я судьей.

Авенир.

Не бойся: взят уже он под защиту мной. Я возвращаюсь к той, чье передал посланье.

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Иодай, Иосавеф, Захария, Суламита, Исмаил, два левита, хор.

Иодай.

Вот жертву и ведут, о боже, на закланье. Послушай, Исмаил... ( Шепчет ему на ухо. )

Иосавеф.

Творец, создавший нас, Взор нечестивицы затми и в этот раз, Как в страшный день, когда, дитя спасти желая, Его от палачей в объятьях унесла я!

Иодай.

Мой мудрый Исмаил, не медли — час приспел, Все сделай в точности, как я тебе велел, И, главное, смотри, чтоб страх неосторожно Никто не пробудил до срока в ней, безбожной. Вы ж Иоасу трон поставьте, дети, здесь, Чтоб царь пред воинством мог на него воссесть В присутствии своей кормилицы достойной. А ты, Иосавеф, не плачь и будь спокойной. ( Одному из левитов. ) Едва в царице спесь все чувства заглушит И за святой порог шагнуть она решит, Велишь ты, чтоб назад отрезать ей дорогу, Закрыть ворота вновь и протрубить тревогу, Что вражескую рать в смятенье приведет. А мы на выручку царю сзовем народ И постараемся, чтоб стало всем известно, Как Иоас спасен от смерти был чудесно. Но вот и государь.

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Иоас, Иодай, Иосавеф, Захария, Суламита, Азария, множество священников и левитов, хор.

Иодай (продолжает).

Служители творца, Расположитесь вкруг носителя венца, Но скрытно, так, чтоб вас не видела царица, Пока я вам пред ней не прикажу явиться.   Все священники и левиты скрываются.

Царь, внемли мне и верь: угодно небесам,

Чтоб ты узрел, как враг падет к твоим стопам. Ту, кем ты был уже чуть не убит однажды, Вновь направляют к нам корысть и мести жажда. Но не страшись, мой царь, минуты роковой: Сам ангел мщенья бдит над нами и тобой. Взойди на трон и... Чу! Ворота отомкнулись. Дозволь, чтоб пред тобой завесы запахнулись. ( Задергивает завесы. ) Царевна, ты в лице меняешься?

Иосавеф.

О да! Ведь целая толпа убийц идет сюда. Ужель не видишь ты, как тирские наймиты ...

Иодай.

Я вижу лишь одно: ворота вновь закрыты. Мы в безопасности.

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Иоас, Гофолия, Иодай, Иосавеф, Авенир, свита Гофолии. Иоас скрыт завесами.

Гофолия (Иодаю).

Вот где ты, бунтовщик, Ты, поджигатель смут, бесстыдный клеветник, Разнуздывающий везде дурные страсти, Безумной черни вождь и враг верховной власти! Ты мнил, что будет вам оградою ваш бог. Ну, видишь ты теперь, как он тебе помог? Все у меня в руках — и ты, и это зданье, И я на алтаре, где ты свершал закланья, Могла бы и тебя... Но слову я верна, Коль скоро выкуп мне уплатишь ты сполна. Где отрок? Где ваш клад? Я ждать не стану доле. Они нужны мне.

Иодай.

Я твою исполню волю И покажу тебе одновременно их.   Завесы раздергиваются.

Предстань, Давида внук, дитя царей былых!

Ты узнаешь ли в нем кровь тех, кто нами правил, Царица? Этот шрам не твой ли нож оставил? Вот Иоас, твой царь и Охозии сын. Евреи, Авенир, вот кто ваш властелин.

Авенир.

О, небо!

Гофолия (Иодаю).

Кознодей!

Иодай.

А кто жена вон эта? Не та ль, кем вскормлен царь в младенческие лета? Моей супругою сокрыт он в храме был И сохранен для нас вождем небесных сил. Вот он, мне вверенный Давидов клад бесценный!

Гофолия.

Дитя на гибель ты обрек своей изменой. От призрака меня избавьте, храбрецы!

Иодай.

Восстаньте за царя, господние бойцы!   Сцена открывается на всю глубину, показывая зрителям внутренние помещения храма. Со всех сторон на сцену устремляются вооруженные левиты.

Гофолия.

Где я? Подстроена была ловушка в храме. Предательство! Я здесь окружена врагами.

Иодай.

Напрасно мечется по сторонам твой взгляд — Отрезал сам творец тебе пути назад. Он предал нам тебя и требует расплаты За кровь, которую потоками лила ты.

Гофолия.

Как! Воинов моих постыдный страх сковал? Ты, подлый Авенир, в капкан меня зазвал!

Авенир.

Свидетель бог...

Гофолия.

Оставь ты бога, лжец двуликий, И за меня отмсти.

Авенир (бросаясь к ногам Иоаса).

Я? Своему владыке?

Гофолия.

Вы мните, Иоас — ваш царь, бунтовщики? Но держат храм еще в кольце мои полки. Они идут сюда. Я слышу клич их бранный. Дрожите! Ждет всех вас возмездие, смутьяны.

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Иоас, Гофолия, Иодай, Исмаил и все действующие лица предыдущего явления.

Исмаил (Иодаю).

Свободен храм, и враг отогнан от ворот. Наемники бегут, покорствует народ. Как вихрь уносит дым, что над землей клубится, Так голос господа рассеял рать царицы. Левиты с паперти евреям дали знать, Что Охозии сын явился трон занять, Что он младенцем был спасен от вражьей стали И что Ахава дочь в ловушку мы поймали. Внезапно крикам их завторил трубный зов, И бог вселил в сердца царицыных бойцов Тот леденящий страх, что войску Гедеона [330] Мадианитян смять помог во время оно. У тирян выпало оружие из рук, И первыми они пустились в бегство вдруг. Часть иудеев вслед за ними поспешила, Но большинство, узрев, что божья длань свершила, Власть Иоасову признали над собой. Весь город запружен ликующей толпой. Все обнимаются, царя благословляют И присносущего за милость прославляют. Все счастливы, что сын Давида воскрешен. Всем сделался Ваал и мерзок, и смешон. Повергнут он во прах. Матфан, его служитель, Убит.

Гофолия.

Еврейский бог, ты снова победитель! Да, это Иоас. Я узнаю его По следу явному удара моего. Черты, осанка, взгляд — мне все в нем так знакомо, На всем лежит печать враждебного мне дома. Вновь посрамлен Ахав, и верх Давидом взят. Лишь ты, жестокий бог, ты в этом виноват. Ты соблазнил меня надеждою на мщенье, Но вынуждал менять сто раз на дню решенье, То жалость к мальчику будя в груди моей, То взоры мне слепя сокровищем царей, Чтоб не разграбили твой храм и достоянье. Что ж! Пусть теперь царит твой сын, твое созданье, И пусть с того начнет свое правленье он, Что в грудь праматери им будет нож вонзен! Но вот что я ему желаю, умирая... Желаю? Нет, вот в чем его я заверяю: В свой час закон творца сочтет и он ярмом — Ахава и моя проснется кровь и в нем [331] . Тогда опять венца Давидова владетель, Как дед и как отец, забудет добродетель И богу отомстит, алтарь его скверня, За нас — Иезавель, Ахава и меня.

Иодай.

Пусть уведут ее, зане свершенье мести Кощунством было бы в таком священном месте, И пусть за кровь царей, что к небу вопиет, Кровь нечестивицы прольется в свой черед; А если кто дерзнет спасать ее от кары, Пусть не уйдет и он от меткого удара.

«Гофолия», д. V, явл. 6. Гравюра Шевийе по рис. Жака де Сэв.

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Иоас, Иодай, Иосавеф, Авенир и все действующие лица предыдущего явления.

Иоас.

О боже, видящий смятение мое, Да не сразит меня проклятие ее, И участь, ею мне предсказанная, минет! Пусть Иоас умрет, коль он тебя отринет!

Иодай (левитам).

Зовите в храм народ, чтоб царь предстал ему И присягнули все владыке своему. Народ, левиты, царь, в смирении сердечном Скрепим опять союз Иакова с предвечным, Покаемся в грехах и принесем обет Чтить бога и блюсти его святой завет. Вновь, Авенир, вождем будь воинства царева.

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Иоас, Иодай, левит и все действующие лица предыдущего явления.

Иодай.

Ну что? Наказана ль преступница сурово?

Левит.

За нечистивость ей, злодейке, меч воздал. Весь Иерусалим, что столько лет страдал Под игом грешницы жестокой и лукавой, Взирает с радостью на труп ее кровавый.

Иодай.

Свидетель правого господнего суда, О иудеев царь, запомни навсегда, Что в небесах есть бог, за беззащитных мститель, Судья земным царям и сиротам родитель.