Глава 1

Осада Очакова

Крепость Очаков или, как говорили турки – Озю, считалась главным портовым городом в османских владениях на северном побережье Греческого моря. Султан, смеясь, говорил, что скорее Греческое море выйдет из берегов, чем крепость Озю покорится гяурам. Эта твердыня надежно закрывала выход в Черное море и служила крепчайшей преградой от нападений русских. Она защищала верность «непорочной девы султана» – греческого Понта Эвксинского.

Некогда Озю называли Черной твердыней, и выстроена она была на том самом месте, где в степные, скифские времена находилась савроматская крепость Алектора. Турки переименовали Черную твердыню в крепость реки Озю, а потом пристроили к степной фортеции еще одну и назвали ее Орта паланка. Третий ряд укреплений назывался Хасан-паша-йи джедид.

Время от времени турки, с помощью французских инженеров, исправляли стены и углубляли рвы. Едва подписав мир с Россией, Порта стала готовиться к войне. Все пояса укреплений были устроены так, чтобы обороняющиеся могли перейти из одной твердыни в другую, используя подземные пути, ведущие к лиману.

Во время последних ремонтных работ была ликвидирована главная опасность: отсутствие в Озю воды. Сначала выкопали глубокий колодец, правда, вода в нем оказалась горькой, как крымская соль… Тогда французские инженеры предложили устроить внутри крепости водоем из нескольких углублений, которые летом наполнялись с помощью дождевой воды, а зимой – снегом. Наконец от двух колодцев, находившихся вблизи паланки Капудан Хасан-паши, провели под землей глиняный водопровод. Под толщей земли находились огромный пороховой склад и арсенал.

Крепость Озю являла собой неправильный удлиненный четырехугольник. Узкой, восточной, стороной она примыкала к лиману, а три другие, обращенные в степь, представляли собой мощные каменные стены с нагорным ретраншементом. Линия редутов уходила далеко в степь. В южной части Озю находилась пятиугольная цитадель, возвышавшаяся перед Кылбурном над высоким откосом лимана. Предположительно крепость Озю была неприступна, но князь Потемкин счел штурм возможным…

Напрасно осторожные советчики напоминали князю о том, что гарнизон Очакова насчитывает 20 тысяч бойцов, а в артиллерийском арсенале крепости – 400 мортир и пушек. Циклоп отвечал «доброжелателям» снисходительной насмешкой. В лагерь русской армии под стенами Очакова князь прибыл с красавицей гречанкой и другими своими приближенными из разных племен и народов – греком Алексиано, запорожским казаком Антоном Головатым, американским пиратом Полем Джонсом и испанским моряком Хосе де Рибасом. Все эти люди верно служили Циклопу и были уверены в том, что турецкая твердыня рано или поздно будет побеждена.

Советники предупреждали князя и о том, что остров Березань со своими пушками позволяет принимать с моря турецкие корабли, а в селении Гаджибей находятся провиантские склады противника.

«Возле Аккермана стоит сераскир-паша с пятью тысячами янычар, в Бендерах – еще 12 тысяч турок и в Хотине – шесть тысяч…», – напоминали князю осторожные друзья. Но Циклоп был непреклонен в своем решении взять крепость Озю и открыть русской армии выход к Черному морю. Греческая красавица, сорви-голова из Гетерии Алексиано, запорожский казак, американский корсар и испанский моряк во всем вторили Потемкину. Впрочем, императрица Екатерина не выказывала сомнений в победе русского оружия. Екатерина не сомневалась в военной удаче Потемкина. По-настоящему ее беспокоило только одно – присутствие в русском лагере графини Софии Витт, мужа которой Потемкин пожаловал генеральским чином и отправил в Каменец-Подольскую крепость.

Под стенами Очакова собрались храбрецы и честолюбцы. Все они, как один, претендовали на высокие чины и не хотели никому повиноваться. Потемкин и его подчиненный генерал-аншеф Суворов тратили неимоверные усилия, чтобы везти «русский воз» в какую-нибудь одну сторону…

Шотландец Джон-Поль Джонс начал свою морскую службу на бригантине «Два друга», которая перевозила в Америку из Африки «черный товар» – то есть рабов из Африки. Но перевозить в Новый Свет этих несчастных Джонсу никогда не нравилось. Поэтому, при первом удобном случае, он поступил в английский королевский военный флот и получил первое офицерское звание. В это время шла война с мятежными английскими колониями, которые, по мнению англичан, нагло назвали себя Соединенными Штатами Северной Америки и провозгласили свою независимость от английской короны. Сначала Джонс тоже считал американцев наглецами, но потом – неожиданно для английского командования – перешел на их сторону. В шотландском моряке сидел бунтарский дух, который сделал его американским морским офицером.

Американский конгресс присвоил Джонсу звание лейтенанта и доверил командование первым кораблем американских военно-морских сил «Альфред». На этом корабле впервые был поднят звездно-полосатый флаг мятежных Северо-Американских Штатов. Уже через год Джонс стал командиром корвета «Скиталец», который приводил в ужас, слезы и трепет все побережье Великобритании. В 1776 году Джонс сжег суда в гавани Уайтхейвен, а на обратном пути в Америку захватил с собой английский фрегат «Дрейк». Король Великобритании Георг ІІІ издал указ повесить «этого негодяя шотландца Джонса», причем дважды: «за шею – для лишения жизни и за ноги – для позора».

Указ английского короля заставил Потемкина и Екатерину заинтересоваться «наглецом Джонсом». «Этот храбрец поможет нам войти в Константинополь», – решил Циклоп.

Екатерина согласилась с Потемкиным и предложила Джонсу звание генерал-майора – если только он перейдет на русскую службу. Моряк, приговоренный английским королем к двойному повешению, не замедлил согласиться.

Еще до прибытия Джонса в Санкт-Петербург Екатерина написала Потемкину под Очаков, что посылает знаменитого корсара на Юг. «Сей человек весьма способен в неприятеле умножать страх и трепет; его имя, чаю, вам известно; когда он к вам приедет, то вы сами лучше разберете, таков ли он, как об нем слух повсюду», – лукаво улыбаясь, диктовала Фике статс-секретарю Храповицкому. В ожидании Джонса Суворов писал Потемкину: «Всемогущий Бог да благословит предприятия Ваши! Это, конечно, милостивый Государь, Пауль Ионе, тот американец, который опасно, что б и нас, трубадуров Ваших, не перещеголял».

По прибытии в Херсон новоявленный русский флотоводец Поль Джонс не замедлил поднять свой флаг на линейном корабле «Святой Владимир». Русская эскадра американца состояла из двух линейных кораблей, трех фрегатов и восемнадцати вспомогательных судов. Американский корсар умудрялся добывать самую четкую и верную информацию о передислокации турецких кораблей. Он получал эти сведения от своего былого «коллеги» – итальянского корсара Ламбро Качони.

Качони при помощью своих 16 кораблей, получивших патент на право плавания под российским флагом, держал под контролем всю акваторию Понта Эвксинского. Бывший пират довольствовался щедрым жалованьем, которое предоставила ему русская императрица, и охотно занимался разведкой. Словом, итальянец и американец хорошо спелись – во славу русского оружия.

Вместе с первыми восторгами появились и первые разочарования. Однажды Суворов попросил контр-адмирала Поля Джонса прислать ему несколько судов для охраны Кинбурнской крепости. Джонс занял оборонительную линию у Глубокой пристани и отказал Суворову. Обиженный Суворов написал Потемкину: «Поль Джонс – порядочная свинья. Едва начали, как он порадовал меня своей обороной».

Однако, когда в июне состоялось первое морское сражение у стен Очакова, Суворов охотно простил шотландца. Турецкая эскадра атаковала русскую, но потерпела поражение. Три судна взлетели на воздух, а остальные ретировались под защиту крепостных пушек Очакова. За первую победу на лимане Екатерина отметила новых русских офицеров высокими наградами: принца Нассау-Зигена – орденом Святого Георгия 2-го класса, бригадира Рибаса – Святого Владимира 3-й степени, контр-адмирала Мордвинова и Пола Джонса – орденами Святой Анны. Грек Алексиано был пожалован в контр-адмиралы. Вскоре после морского сражения в гости к Полю Джонсу прибыли запорожцы во главе с другом детства князя Потемкина – запорожским казаком Антоном Головатым.

 

Глава 2

История Антона Головатого

«Добридень, коханий! Дякувати Богові, все в мене добре. Чекаю на тебе, а тебе все немає і немає…», – письма, начинавшиеся с этих слов, куренной атаман Запорожской Сечи Антон Головатый получал при каждой оказии. Их передавали братья-запорожцы, знавшие о том, что дома Головатого ждет любимая женщина, – та самая, из-за которой бывший киевский семинарист Антон Коваль попал на Сечь и променял былую, мирную жизнь на табак, трубку и саблю. Головатый вскрывал письмо, растерянно и нежно смотрел на беспомощные, неровные буквы, размытые слезами Ульяны, и тоска ожидания, до краев наполнявшая душу любимой, становилась и его тоской. И тогда, промучившись весь день и не найдя для бесконечно дорогой женщины слов утешения, он писал ей: «Чекай мене, рідна, чекай і я повернуся. Тільки коли це буде, мені невідомо. Перед нами турецька фортеця – треба її подолати. А москалi такi невдячнi – нiчого не вмiють, нiчого не роблять, тiльки лаються. И коли я iм її отримаю – зараз i повернуся додому».

Разве мог тот, чья судьба зависела от воли начальства и военного везения, давать обещания и дарить надежду? Его возвращение было во власти казацкой удачи и приятеля детских лет – князя Потемкина. Но Потемкин взял с собой, в военный у стен крепости Озю, графиню Софию Витт, на красоту которой не мог надышаться, а Головатый жил в разлуке с Ульяной уже очень долго.

Ульяна была дочкой сельского священника, отца Григория, который некогда учил грамоте казацкого сына Антона Коваля. Отец Антона, Андрей Коваль, не пошел за Иваном Мазепой и встал под клейноды нового гетмана Ивана Скоропадского, воевавшего со шведами на стороне Петра Великого. После войны Андрей Коваль ушел на покой, обзавелся хозяйством, женился. Единственному своему сыну Антону герой Полтавской баталии решил дать образование и отвел подростка к отцу Григорию, но на пороге казацкого сына встретил не сам священник, а его темноволосая и темноглазая красавица дочь с нежным кругленьким личиком и заразительным смехом.

Антон влюбился мгновенно, едва переступил порог: с годами эта полудетская любовь не погасла, а разгорелась словно костер, в который ежеминутно подбрасывали поленья преданности и восхищения. Пока Антон и Ульяна были подростками, родители не обращали внимания на их взаимную привязанность. Но когда Антон вырос, а Ульяна стала невестой, отец Григорий не захотел отдавать дочь сыну сечевого казака.

– Другой доли я желал бы тебе, дочка, – вздыхая, говорил священник. – Казацкая кровь течет в жилах этого отрока. Он не сможет жить без войны и опасности. Он уедет, а ты останешься одна. Годы ожидания, бесконечная тревога… Ты состаришься у окна. Я не выдам тебя за казацкого сына.

– Я люблю его! – отвечала Ульяна. – И согласна ждать, сколько понадобится.

– Нет, дочка, я не отдам тебя ему… Пойдешь непременно за семинариста, да чтоб из семьи приходского иерея, а лучше – архиерея. И дабы отрок сей был вида кроткого, нрава благочинного, до учения усердный, а вина в рот не брал!

Отец Григорий был тверд и непреклонен, но упрямство Ульяны и трогательная преданность Антона заставили его несколько смягчиться. Священник согласился выдать дочь за Антона Коваля, если тот поедет учиться в Киево-Могилянскую академию и навсегда откажется от горилки и табака. Сказано – сделано: любовь к Ульяне сделала казацкого сына бурсаком. Горилку и люльку Антон, однако, не бросил, но пользовался ими с большой осторожностью, дабы слава об этом не распространилась. Отцу Антона польстило, что его сын выучится в Киеве, и дело устроилось к общему удовольствию – но ненадолго.

Антон вернулся из Киева, но в священники не шел, медлил. Казацкая кровь отца бунтовала в нем, требовала испытаний, опасности и победы. Долгие годы Антон смирял себя ради Ульяны, но теперь, накануне решающего шага, смирение изменило ему.

– Каждый казак готов променять жену на табак, трубку и саблю! – увещевал непокорную дочь отец Григорий. – И твой Антон поступит так же. Как гетман Сагайдачный в старой песне…

Андрей Коваль послал в дом сельского священника сватов, но сватам вынесли гарбуза, а когда те проявили неуместную настойчивость – спустили цепных кобелей. Антон не ожидал отказа, и когда узнал о решении отца Ульяны, его обиде и боли не было предела. Он решил украсть любимую, но отец Григорий запер дочь в доме. Однажды ночью Ульяна попыталась выскользнуть из дома, но не тут-то было: отец за косы приволок ее назад.

Терпение изменило Антону: он просидел в шинке до глубокой ночи, а потом, пьяный, пошел к дому священника – выламывать дверь и крушить все, что под руку подвернется. Столь страшен был вид обуреваемого хмельным гневом отрока, что даже цепные псы не осмелились вылезти из своей будки и только утробно брехали изнутри.

Но отец Григорий, всерьез убоявшись за свою жизнь, позвал на помощь прихожан с криком: «Вбивають! Рятуйте, православные!» Православные скрутили казацкого сына, как следует отлупили, «для ума и протрезвления», и связанного отвезли к уездному начальству. Антону грозил арест и суд, но всех этих «милостей» судьбы казацкий сын дожидаться не стал. Он сбежал из-под стражи и отправился туда, где издавна привечали беглых, – в курени Запорожской Сечи. Предсказание священника сбылось: отчаявшийся жених стал сечевым казаком.

Накануне побега Андрей Коваль попросил о свидании с сыном. Уездное начальство не посмело отказать ветерану Северной войны.

– Чуяло мое отцовское сердце, что не приведет к добру это сватовство! – сказал сыну Андрей Коваль. – Хотел видеть тебя ученым, вот и разрешил в Киев ехать. Но не судьба тебе быть священником. Тебе, сынку, одна дорога – на Сечь.

Старый вояка снял с себя саблю, достал пару кремневых пистолей, положил их на большой платок. Дал сыну краюху хлеба с салом и несколько монет, крепко обнял.

– Помнишь, – тихо сказал он, – как мальчишкой ты играл в казаков с сыном моего боевого друга, майора Потемкина? Как мечтал стать атаманом, верховодить кошем в Сечи? Иди в Сечь, сынку…

Антон Коваль сбежал на рассвете. Перед тем как уйти на Сечь, он успел тайно повидаться с Ульяной.

– Я вернусь за тобой, – целуя любимую, говорил Антон, – я обязательно вернусь за тобой. Я вернусь в чести и славе, и тогда твой отец не посмеет мне отказать. Только дождись меня, кохана…

– Я буду ждать тебя, – помертвевшими губами шептала Ульяна, – столько, сколько понадобится.

Потом она припала к нему, словно мертвая. С трудом Антон оторвал от себя ту, которую побоялся взять с собой. Что его ожидало? Бегство, неизвестность, лишения, опасность… Разве мог он разделить все эти несчастья и испытания на двоих, словно краюху хлеба, взятую в дорогу? Антон решил вернуться за Ульяной в чести и славе, сечевым полковником, которому никто не посмеет отказать.

Он ушел, тщетно пытаясь не оглядываться, с душой, словно навсегда сведенной судорогой мертвой, глухой тоски. Лицо любимой было неестественно застывшим, бледным, как молочная полоса рассвета. Она смотрела ему вслед, сколько могла, а потом, словно замертво, упала на дорогу. На дороге ее нашел отец Григорий. Ульяна долго болела и просила каждого сечевого казака, который приходил в их село на побывку, передавать весточки Антону…

В Сечи сын Андрея Коваля назвался Антоном Головатым из селения Новые Санжары. Селение это он хорошо знал, так как бывал там неоднократно. Имя Головатый (башковитый, умный) пришло из детства – так называл Антона сын Александра Васильевича Потемкина, неугомонный Грицько, сам за вихры прозванный Нечесой.

Антон был зачислен казаком Кущевского куреня. В Сечи быстро оценили неугомонный ум молодого казака. Его авторитет держался на храбрости, отчаянности и справедливости. Головатый даже ездил в Петербург, к самой царице, где, к своему удивлению, встретил Грицько Нечесу. Друг детских лет, с которым они когда-то играли в запорожцев, был в фаворе у государыни, и старому знакомому обрадовался.

– Мне нужны надежные люди на Украине, – говорил Грицько. – Тебя изберут писарем Самарской паланки, но ты должен помочь мне, старый друже. Будешь в чести – вернешься к своей Ульяне. Я сам буду тебе сватом. Мне никто не откажет!

Головатый согласился служить Грицьку Нечесе. В Сечи Головатого неоднократно избирали «столичником», а когда императрица Екатерина ликвидировала старую Сечь, Головатый получил звание капитана и земельный надел в Старом Кодаке. Вместе с Грицько Нечесой и верными казаками Головатый оказался и у стен крепости Озю.

– Когда возьмем крепость, я отпущу тебя к Ульяне, – пообещал Головатому Потемкин. – Пожалую полковником, вернешься, как хотел, в чести и славе. Только помоги мне взять Озю. У Александра Васильевича Суворова есть блестящий прожект – касательно тебя и шотландского храбреца, Поля Джонса. Поступишь под начало к Джонсу, дальше расскажем, как быть. Только писем от коханой перед боем не читай – твое сердце должно быть твердым, а не мягким, как воск. Ступай, Антон. Мое слово крепкое – возьмем крепость, станешь свободным. А пока – терпи, казак, атаманом будешь!

Так Антон Головатый поступил под начало к американцу шотландского происхождения – адмиралу Джонсу. Между тем в родном селе Головатого отец Григорий давно раскаялся в своей непреклонной решимости спасти дочь от сечевого казака. Уже давно священник не мог смотреть дочери в глаза – с тех самых пор, когда нашел ее полумертвой на дороге.

Ульяна ждала Антона каждый день, и отец ощущал ее тоску ежеминутно. Словно змея, шевелилась дочерняя боль у него под сердцем. Однажды отец Григорий не сдержался и в письме попросил Антона вернуться. Но теперь Головатого не отпускало воинского начальство.

Антон приехал в родное село только однажды, на похороны отца. На пороге церкви, где должны были отпевать Андрея Коваля, стоял отец Григорий, и Головатый не сразу узнал его, таким бесконечно виноватым и даже жалким был его жестокий обидчик.

– Приехал! – сказал священник. – И слава Богу, что приехал. Иди в храм – там она. За тебя молится, свечи ставит. Тебе – во здравие, отцу твоему – за упокой. Ты прости меня, Антон Коваль, хотел я дочь свою от беды спасти, да погубил, видно.

– Мне завтра в полк возвращаться, – признался Головатый. – Один день у меня всего, панотец. Я теперь казацкая душа, зовусь Головатым и служу Грицьку Нечесе – большому человеку, князю Потемкину.

– Ее любишь по-прежнему? – спросил священник.

– Словно жену люблю, – твердо ответил Антон. – Как на исповеди скажу, были у меня другие, но ее не забыл.

– Тогда отца твоего отпою, а тебя с Ульяной в сей же день обвенчаю, – решил священник. – Чтобы женой она тебя ждала. Согласен?

– За честь почту, – ответил Коваль.

Ульяна стояла перед иконой Богородицы Семистрельной. Глаза опущены, губы скорбно сжаты, на голове – темный платок. Когда увидела Антона, тихо просияла, словно первая звезда на небе.

– Ты вернулся? – не смея поверить своему счастью, спросила она.

– Нет, кохана, – ответил Головатый. – Я на побывку приехал. Отца похоронить. Когда отца моего отпоют, нас с тобой – обвенчают.

После похорон Андрея Коваля отец Григорий обвенчал молодых. Наутро Антон вскочил в седло. «Чекай на мене! – сказал он любимой. – Буду вільним, приїду до тебе… І вже більше на війну не піду». Она ждала и почти каждый день писала Антону трогательные, беспомощные письма, которые он не мог читать без явственной душевной боли. Теперь судьба Антона и Ульяны зависела от князя Потемкина, крепости Озю и американского авантюриста Поля Джонса…

 

Глава 3

Личный враг короля Георга III

Секретно.

Из досье британской разведки.

«Джон-Поль Джонс, 1747 года рождения, шотландец. Офицер королевского флота. Роста невысокого. Лицо округлое. Волосы редкие, рыжие. Кожа лица смуглая. Глаза голубые. Телосложение среднее. Честолюбив. Вспыльчив. Прекрасный знаток морского дела. Отлично владеет холодным и огнестрельным оружием. Смел, дерзок, непредсказуем. За измену присяге и короне приговорен к смертной казни. Личный враг короля Георга ІІІ. Государство, предоставившее убежище преступнику, – враг Британской короны».

Вчерашние во главе с Антоном Головатым прибыли в распоряжение Поля Джонса теплым июньским вечером, когда не хотелось думать о разрушениях, потерях и военной славе. После продолжительного ужина с ведрами горилки и закуской на шотландский и малороссийский лад пьяный вдребезги контр-адмирал предложил казакам на лодках «прокатиться» к турецкому флоту. Неизвестно зачем с собой они захватили ведро с черной смоляной краской. Благо, ужин продлился до глухой ночи, и под покровом темноты можно было совершить эту безумную прогулку в надежде, что сонные турки не откроют огонь. Когда запорожские «чайки» подплыли к самому большому турецкому кораблю, Поль Джонс собственноручно сделал лаконичную надпись на его борту.

Ранним июньским утром на палубу корабля «Святой Владимир» с целью проверки и осмотра поднялся сам Григорий Александрович Потемкин. Появления контр-адмирала Поля Джонса Потемкину пришлось ожидать минут пятнадцать. Павел Жонес, как его называли в Петербурге, был одет не по полной форме, парик в спешке нахлобучил криво и, вдобавок, нимало не смутившись, дышал князю прямо в лицо чудовищным сивушным перегаром. Путая слова, с пересохшим ртом, контр-адмирал начал докладывать Потемкину, что ночью, желая точно знать расположение кораблей вражеского флота, он на легкой казачьей лодке обошел всю турецкую эскадру.

– На казацкой лодке? – удивленно переспросил Потемкин. – Позаимствовали лодку у Антона Головатого?

Шотландец понял, что сболтнул лишнее, и опустил голову, придумывая какую-нибудь отговорку.

– Дежурный офицер, – распорядился Потемкин, – потрудитесь предъявить мне кошевого атамана Головатого.

Через добрых пятнадцать минут пред разгневанным Потемкиным наконец-то предстал кошевой атаман собственной персоной – полусонный, с глазами заплывшими после вчерашней попойки, но вполне довольный собой. Впрочем, багровой опухолью заплыл глаз и у посланного за ним дежурного офицера.

– Наияснейший княже, – обратился к Потемкину Антон, дыхнув на Григория Александровича несколько меньшим перегаром, ибо его казацкое нутро более подходило для переваривания огненной малороссийской горилки, чем привыкший к шотландскому виски желудок Джонса, – кошевой атаман Головатый по вашему приказанию явился.

– Так что же вы, соколики, делали этой ночью? – строго спросил у друга детства Потемкин.

– Султанский флот обошли на чайках, для реко…ик-ик-гносцировки… – попытался ответить Головатый и тихо добавил: – Дякувати Богу, басурманы огонь не открыли.

– К самому флагману подошли на лодке! – гордо продолжил Поль Джонс.

Выслушав сбивчивый доклад контр-адмирала и кошевого атамана о совместных ночных действиях по изучению расположения вражеских кораблей, Потемкин взял подзорную трубу и посмотрел в сторону турецкого флагмана. На борту флагманского корабля турков черной масляной краской было написано: «FUCKING SHIT!».

– Что там написано? – лукаво улыбаясь, спросил Потемкин, для которого смысл надписи отнюдь не составлял секрета. Князь едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.

– На флагмане написано… – встрял в разговор Головатый, – що цю посудину спалити треба.

– Так и написано? – тщетно пытаясь казаться серьезным, переспросил князь.

– Именно так, наияснейший княже, – продолжал врать Антон, – так и написано «Сжечь. Поль Джонс». Чтобы хлопцы знали, какую посудину вперед сжигать из пушек.

– На какой день намечено сражение? – уже не сдерживая смех, спросил Потемкин.

– На сегодняшнее утро, сэр! – браво отрапортовал бывший корсар Джонс и, переглянувшись с Головатым, расплылся в улыбке.

– Так что же вы медлите, вперед! – приказал Потемкин и добавил, обращаясь к Головатому: – Гляди, Антошка… Одержим победу, вернешься к Ульяне! В чести и славе, как хотел…

– Только похмелиться бы наперед надо бы, ваше сиятельство! – попросил Головатый.

– Похмеляйтесь скоро – и вперед! – приказал Потемкин.

Когда главнокомандующий отплыл с корабля, контр-адмирал приступил к решительным действиям. Правда, действовать в это утро было немыслимо трудно: голова раскалывалась от казацкой горилки. К тому же дул слишком слабый ветер. Первыми дали залп турки. Их ядра взметнули столбы воды у борта «Святого Владимира».

В ответ корсар ударил по кораблю «отважного крокодила» (так Джонс называл флагманский корабль паши Эски-Гассана) с левого борта. Корсару удалось развернуть корабль, и залпом с другого борта Джонс вынудил турок изменить курс кораблей прикрытия, из-за чего они сели на мель. Ветер к тому времени стих полностью. Поэтому, используя только течение, ловкий американский корсар развернул «Св. Владимира» носом к противнику.

Теперь его корабль имел минимальную площадь для обстрела турками и медленно приближался к кораблю «отважного зеленого крокодила». Когда до турецкого флагмана оставались десятки метров, Джонс смог еще раз развернуть корабль. Орудия левого борта «Св. Владимира» извергли на неприятеля свои ядра. На турецком флагмане начался пожар. Эски-Гассан бежал на шлюпке под защиту стен Очакова. Чтобы не сгореть заживо, турецкие матросы бросались в море – прямо через орудийные порты.

В шатер главнокомандующего контр-адмирал Поль Джонс явился в тот же день и торжественно отрапортовал о победе.

– А почему корабли не спалили – те, что на мель сели? – поинтересовался Потемкин.

– Штиль помешал, – лаконично ответил корсар.

– Гриць, – встрял в разговор Головатый, стоявший рядом, – морячки турецкие с тех кораблей на шлюпках отплыли, а главный их, Эски-Гассан, первым сбежал. А спалить турецкие корабли адмиралу дийсно штиль помешал.

– Вот и выручай собутыльника, – наигранно холодно произнес Потемкин, – казацким чайкам ветер не нужен. Или вы, ребятушки, только по пьяному делу храбрецы?!

Все турецкие корабли, что на мель сели, – сжечь. Хоть тресни, а сожги их!

В ту же ночь все севшие на мель турецкие суда были сожжены.

Ночью Потемкину доложили, что на корабле «Святой Владимир» опять идет попойка. Больше всех выпили контр-адмирал Поль Жонес и Антон Головатый. Антон подарил другу Павлу костюм запорожца, и шотландец, облачившись в казацкие шаровары, прогуливался по палубе, попыхивая люлькой. Вдвоем они попеременно горланили шотландские и украинские песни, а потом нетвердыми голосами беседовали об оставленных дома женщинах.

– Никому об этих вольностях не говорить, – приказал князь своему секретарю Попову, – наши герои заслужили небольшой отдых.

Между тем герои дневного сражения и не собирались отдыхать. Вдребезги пьяный Джонс рассказывал другу Энтони о том, что собирается в поход на Индию и придумал для этого великого похода корабль совершенно нового вида.

– Нет корабля лучше казацкой чайки! – ответил на это Головатый и уронил отяжелевшую голову на грязный стол. – И все ж таки, Павло, – пробурчал он, тщетно пытаясь подняться: «Вiзьми мене з собою у цю Iндiю. Тiльки не зараз, а коли я з Ульяною хоч рiк поживу».

– Возьму, Энтони, – ответил своему товарищу корсар. – Непременно! Ты мой лучший друг. А если не возьму – пусть меня поймают и повесят на нок-рее эти скоты – англичане.

– На Iндiю! – заорал Головатый. – Давай ще выпьем, Павло! Треба нам у поход i Гриця взяти – князя Потемкина.

Тiльки без його гречанки. Я свою кохану дома залишив, а вiн свою гречанку сюди привез. Яка ж тут справедливiсть!

Отдых шотландца и запорожца прервал Эски-Гассан. В эту ночь турки, на оставшихся кораблях, попытались пробиться морем в сторону Херсона. Турецкая эскадра двигалась напролом. Батареи Кинбурнской крепости не могли остановить ее проход.

Суворов, предвидевший такой исход событий, загодя приказал установить две дополнительные батареи, которые своим огнем перекрывали вход в Днепровский лиман. Турок застали врасплох. Не ожидая огня непонятно откуда взявшейся русской батареи, турецкие корабли скучились. В темноте они натыкались друг на друга, некоторые сели на мель. Эскадра Поля Джонса в упор расстреляла большую часть турецких судов.

– Россия – удивительная страна! Сегодня мне впервые пришлось увидеть победу на море, одержанную… пехотным генералом, – сказал о Суворове корсар. – Но и я сдержал слово, данное князю Потемкину. Я сжег турецкий флот.

Потери Блистательной Порты в этих двух сражениях были велики: шесть линейных кораблей, два фрегата, семь вспомогательных судов, 6000 убитых, раненых, сгоревших заживо и утонувших, около двух тысяч пленных. Войска Суворова и Джонса потеряли всего 18 человек убитыми.

В Петербурге эту победу стали называть второй Чесмой. Екатерина наградила Джонса орденом Святой Анны 1-й степени. Однако в октябре Джонса срочно отозвали в Петербург, по личному распоряжению императрицы. Присутствие в русской армии американского корсара, трижды приговоренного Британией к смертной казни, грозило Российской империи конфликтом с туманным Альбионом. В Петербурге стало известно, что английские купцы по всей Российской империи в знак протеста против присутствия в России злейшего врага Британской короны стали выезжать домой. Английские капитаны, служившие в российском флоте, один за другим подали в отставку. Во избежание дипломатического скандала с Англией Екатерина решила пожертвовать Джонсом. На прощание государыня великодушно выплатила Джонсу его адмиральское жалование за два года вперед.

Навсегда покидая очаковские воды, уже не адмирал, а американский подданный Джон-Поль Джонс, увозил с собой орден Святой Анны, врученный ему лично Григорием Потемкиным, добротный серый плащ, подбитый лисьими хвостиками, подаренный Александром Суворовым и запорожский костюм, на память об Энтони – Антоне Головатом. Поход на Индию друзья отложили до лучших времен. Антону Головатому предстояло возвращение к молодой жене. Но сначала нужно было взять крепость Озю…

 

Глава 4

Секретные коммуникации Очаковской крепости

1 июля 1788 года Екатеринославская армия осадила Очаков. Она состояла из 35-ти пехотных полков, 28-ми конных, шести егерских корпусов и нескольких тысяч Донских, Бугских и Верных казаков. У русских насчитывалось до 180-ти орудий. Одновременно флот блокировал крепость Озю со стороны лимана. 14 июля началось сооружение осадных батарей. К середине августа была заложена первая параллель на расстоянии почти версты от Очакова. К середине октября русские батареи смогли приблизиться к турецким ретраншементам примерно на 150 сажен.

Суворов опять заговорил о штурме.

– Я на всякую пользу руки тебе развязываю, – ответил ему Потемкин, – но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна. Я все употребляю, надеясь на Бога, чтобы Очаков достался нам дешево.

«Все это нерешительность и бестолковое выжидание! – возмущался Суворов. – Попытаюсь вынудить Потемкина пойти на штурм». Вскоре он действительно осуществил такую попытку. Но попытка эта не только не имела успеха, но и чуть было не стоила Суворову жизни.

27 июля Суворов воспользовался вылазкой большого отряда турок и завязал с ними бой. Турки выслали подкрепление, и началось сражение. Силы сражающихся сторон были неравными. Погибло несколько сотен русских солдат, а сам Суворов был ранен в шею. Пуля прошла насквозь. Верный казачок вынес своего командира с поля боя.

Потемкин обвинил Суворова в больших потерях в славном Фанагорийском полку. «Солдаты не так дешевы, чтобы их терять попусту! – возмущенно сказал он Александру Васильевичу. И сурово добавил: – К тому же странно мне, что вы в моем присутствии делаете движения без моего приказания. Не за что потеряно бесценных людей столько, что довольно было и для всего Очакова…».

Узнав об этом инциденте, Екатерина, заявила в присутствии приближенных: «Слыхали, господа, старик, бросясь без спросу, потерял до 400 человек и сам ранен…».

Спустя месяц после этой стычки турки снова предприняли вылазку, но уже на правом фланге, – с намерением захватить русскую батарею, которой командовал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Короткими перебежками, укрываясь в многочисленных канавах и балках, янычары выскочили к установленным орудиям. Егеря штыковой контратакой отбросили турок и погнали их обратно к крепости, чтобы на их «плечах» ворваться в Очаков.

В это время Кутузов прильнул к амбразуре укрепления и тут же опрокинулся на спину – Михайлу Илларионыча достала турецкая пуля. Капитан артиллерии Алексей Михайлович Племянников подхватил раненого командира. Вызвали врача. Осмотр не дал утешительных известий. Пуля ударила Кутузова в правую щеку и вышла через затылок. Голова Михаила Илларионовича была вторично пробита почти в том же месте, что и при первом ранении, в бою у татарской деревушки Шумы. Оба ранения были не просто тяжелыми, а смертельными.

Потемкин справился у врачей о здоровье Кутузова. Доктор Дримпельман печально покачал головой.

– Если бы о таком случае мне рассказали, – ответил врач, – я бы счел его басней.

– Надобно думать, что Провидение охраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного! – ответил на это светлейший. И торжественно добавил: – Михайло Илларионыч исцелен от двух ран, каждая из которых – смертельна…

Начиная с 18 августа, русские батареи почти беспрерывно бомбардировали крепость, в которой не утихали пожары.

Все лето и до глубокой осени Очаков держал основные силы русской армии возле своих стен.

Осенью, по секретным каналам, князь Потемкин получил сведения о том, что французские инженеры, работавшие в крепости, устроили целую паутину подземных коммуникаций и ходов с пороховыми складами. Пороховые мины располагались под землей на удаленном расстоянии от крепости. При штурме они погубили бы тысячи солдатских душ.

Число минных и контрминных галерей вокруг Очакова доходило до нескольких десятков. Своды и стены таких галерей были обшиты деревом, иногда – кирпичом или диким камнем на известковом растворе. Все входы в подобные галереи были тщательно замурованы или скрыты. Немногие турецкие начальники Очакова знали о существовании минных галерей, а в их подробный план был посвящен только комендант с крепостным инженером.

Российский военный инженер Родион Гербель задействовал в земляных работах свыше двух тысяч землекопов. Русские днем и ночью рыли длинные подземные ходы, медленно продвигаясь к вражеской крепости. Однако турки разгадали маневр «гяуров» и тоже стали копать навстречу противнику.

Бок о бок с землекопами работали солдаты-«слухачи». Они должны были первыми услыхать удары турецких заступов. За рабочими и слухачами следовали гренадеры и казаки. Несколько раз галереи неприятелей встречались. Тогда под землей гремели взрывы, звенели сабли, раздавались яростная ругань и крики сражающихся и стоны умирающих. Однажды турки успели взорвать пороховой заряд. В лаз вошло около сотни солдат, а обратно из дымящейся ямы вынесли живыми всего восьмерых – тяжко контуженных и обожженных…

В решающий день осады русские стали взрывать в галереях мешки с пороховыми зарядами. В центральной галерее, после взрыва сорока тысяч пудов пороха, образовалась воронка шириной в 18 метров. Через образовавшиеся отверстия атакующие проникали к стенам крепости.

Капитаны инженерного корпуса Захар Захарьевич фон Шмит и Александр Федорович Новиков руководили подземными работами. Саперы заложили вокруг одного из турецких редутов контрольные колодцы. Эти колодцы показали, что на глубине четырех-пяти метров, в скальной известняковой породе, находится толстый слой глины. В нем можно было вести саперные работы.

Турки тоже не дремали. Они вырыли около двадцати колодцев и вывели из них столько же галерей навстречу неприятелю. Однажды, в слуховом окне, турок-слухач зафиксировал работу русских минеров. Турки замерли. Внимательное прослушивание подтвердило – противник шел навстречу им в том же слое земли. Тогда в этом месте турки заложили 20 пудов пороха. Когда русские саперы были в трех-четырех метрах от неприятеля, турки подожгли фитили.

Сильнейший взрыв заставил всех вздрогнуть. Русская подземная галерея была разрушена на протяжении тридцати метров. От сильнейшего взрыва содрогнулась земля на много верст вокруг, и степная пыль тучей поднялась в небо. Многие солдаты остались под землей навсегда…

Эта подземная трагедия окончательно убедила Потемкина, что без планов и карт не обойтись. «Вслепую» подойти под землей на близкое расстояние к крепости оказалось невозможным. Светлейший князь попытался получить план секретных коммуникаций крепости Озю по своим собственным каналам. С этой целью он отправлял из лагеря гонцов в Европу. Со стороны это выглядело как исполнение капризов графини Софии Витт, которая делила с князем тяготы походной жизни. Кроме Софии ставку командования озаряли своим присутствием очаровательные русские дамы: княгиня Голицына, графиня Самойлова и жена двоюродного брата Потемкина – Прасковья Гагарина.

Любой каприз этих красавиц исполнялся незамедлительно. Поэтому отправка очередного фельдегеря на Урал или Каспий – за черной осетровой икрой, в Милан – за благородными винами, или в Малороссию – за каплунами и копчеными окороками, ни у кого не вызывала подозрений. Графиня Витт подала князю блестящую идею – она решила разыскать своего былого друга, французского инженера Леруа, который некогда работал над секретными коммуникациями крепости Озю.

 

Глава 5

Путешествие инженера Леруа

Франсуа Леруа уже несколько лет жил в своем родном Марселе. В милой, веселой Франции он вспоминал порой о греческой красавице, бросившей его у стен Каменец-Подольской крепости. Но эти воспоминания были слишком печальными, и тогда Леруа приказал себе забыть о Софи – и действительно почти забыл ее нежное, как будто нарисованное пастелью, личико, черные, словно греческие маслины, глаза, очаровательную, весеннюю улыбку и сладкие, округлые плечи. Но иногда, на грани между сном и бодрствованием, приходили к Леруа воспоминания о той единственной ночи, которую он провел с Софи. И тогда Франсуа вспоминал пьянящий аромат ее кожи, восточный жар ее губ, маленькую нежную ручку, свесившуюся с кровати, огарок свечи на убогом столе придорожного трактира и даже купленную в дороге шаль, которой он укутывал гордые плечи и божественную грудь гречанки.

Порой, под влиянием благородных винных паров, Леруа даже думал, что в его жизни не было ничего прекраснее этой ночи, да, наверное, уже и не будет. Тогда, уже под утро, он вставал из-за пиршественного стола, шел к морю, слушал, как оно тихо ворчит спросонок, и вспоминал другое море, названное Греческим или Черным, и удаляющийся от берегов Константинополя корабль. Средиземное море сияло, как лазурные глаза польских красавиц, августовское утро дышало надвигающимся зноем… Все предвещало ослепительный день, но этим утром Леруа не хотел чувствовать счастья. Француз бродил вдоль берега и напевал себе под нос меланхоличные арии из итальянских опер. Нет, жизнь решительно не удалась, поскольку самая очаровательная женщина выскользнула из его рук!

Леруа по-прежнему был военным инженером. Он помогал сильным мира сего, которые желали строить новые крепости или укреплять старые. Правда, это были крепости друзей Франции – Оттоманской Порты или Речи Посполитой. Былой друг гречанки так и не женился и часто, засыпая рядом с очередной подругой, по ошибке называл ее своей Софи. Тогда Леруа будила пощечина, и очаровательная полячка или француженка, еще накануне вечером – ангел кротости и смирения, хлестала беднягу-инженера по щекам и называла подлецом и развратником. Рассерженная дама уходила, а Леруа оставался наедине с воспоминаниями. Правда, они грели его не хуже, чем очередная красавица под боком.

И вот однажды Леруа получил письмо от Софи. Его привез русский фельдъегерь, приехавший в Марсель за устрицами. От письма исходил едва уловимый запах степной полыни, пороха и духов, и Леруа, прежде чем прочитать, растроганным жестом прижал к лицу листок бумаги с неровными, скачущими буквами. Дама, писавшая эти строки, торопилась и нервничала, но все же не посмела зачеркнуть обращенное к нему: «Cher François». Из письма Леруа узнал, что его Софи стала графиней Витт, и, в память о былых временах, она просит его помочь влиятельнейшему русскому вельможе, князю Потемкину, осаждающему ныне крепость Озю. В чем должна была состоять эта помощь, в письме не сообщалось, но Леруа не стал разгадывать тайну Софи вдали от своей красавицы. Француз недолго собирался. На следующий же день после получения письма Леруа на быстроходной итальянской фелуке отплыл в крепость Озю.

Однако пока русский фельдъегерь разыскивал Леруа, в ставку Потемкина прибыл французский инженер Мароль. Его прислал в помощь князю Потемкину генерал Лафайет по просьбе принца Карла-Иосифа де Линя.

– Вот князь, – представил гостя принц де Линь, – рекомендую вам человека, который способен управлять осадными работами.

– Вы хотите иметь Очаков? Так, как имеют прекрасную женщину?! – фамильярно спросил Потемкина француз.

– Эта опасная красавица уже успела разбить слишком много сердец! – сердито ответил Григорий Александрович, внимательно рассматривая вновь прибывшего.

– Но вы будете ее иметь, даю слово чести! – нахально заявил Мароль.

– Для начала, голубчик, – распорядился Потемкин, – вам необходимо отдохнуть с дороги, отобедать, выпить вина. А потом уже браться за дела. И не возражайте, таков русский обычай.

Как только француз ушел, Потемкин повернулся к генерал-майору Синельникову.

– Так что ты говоришь? – обратился он к Синельникову. – Каких таких инженерных наук он представитель?

– Инженер мостов и дорог, ваше сиятельство! – ответил генерал.

– Инженер? – горько усмехнулся Потемкин и добавил, обратившись к присутствовавшей при разговоре Софии: – Этот молодчик – редкий нахал, и у меня нет причин ему доверять. Я могу доверять лишь тебе, Антону, Фалееву, Попову. Всем, кто со мной будет в степи.

– В какой степи? – ахнула София.

– В бессарабской степи, – ответил Потемкин. – Я тоже видел свое будущее в алтарном огне древнего города Борисфен. Я умру в бессарабской степи, на отвоеванных русской армией землях, на твоих руках. Рядом будут – Антон Головатый, мой секретарь Попов и обер-штер-кригс-комиссар Фалеев. Ты поднесешь мне к губам походную икону… А потом закроешь мне глаза.

– Откуда ты можешь это знать? – София нежно провела ладонью по щеке князя. – Все в руках Божиих. Не пытайся заглядывать вперед.

– Если бы я мог не заглядывать, – махнул рукой Потемкин, – если бы я не встретил однажды человека по имени Сен-Жермен, Ракоци или Монфера… Тогда бы я не хандрил и не опускался в «воды вавилонские»…

– Я тоже встретила этого человека, – прервала князя София, – но он подарил мне надежду, веру в свои силы и помощь Гетерии. Сен-Жермен помог и тебе, не говори о нем дурно…

Из «вод вавилонских» на твердую землю Потемкина вывел вопрос генерал-майора.

– Ваше сиятельство, – обратился к Потемкину Синельников, – что с французом этим делать?

– Окружить заботой, – усмехнулся князь, – пусть все считают, что мы рассчитываем лишь на его помощь. Но к делам его и близко не подпускать!

Между тем неизвестный гонец доставил австрийскому императору следующее письмо.

«Секретно.

Ваше Величество!

Князь Потемкин обманут. Прибывший от генерала Лафайета инженер действительно является специалистом по мостам и дорогам. Он не способен оказать какой-нибудь существенной помощи русской армии. Инженер Мароль заказал в Европе документы. В списке лишь книги – сочинения инженеров-фортификаторов, таких как Вобан и Реми. Князь Потемкин же считает, что Мароль доставит ему планы фортификационных укреплений Очакова.

Письмо мною вручено. Однако князь Потемкин медлит с ответом и, кажется, не хочет пользоваться нашим планом военных действий. Он стал чрезвычайно скрытен.

Карл».

Прибывший в русский лагерь военный уполномоченный австрийского императора, принц Карл-Иосиф де Линь привез Потемкину секретный пакет. В пакете находилось письмо, которое должно было служить планом всей военной кампании.

Изучив письмо, Потемкин пообещал де Линю непременно дать ответ. Однако с этого дня князь под любым предлогом избегал встреч с австрийским соглядатаем.

В начале октября Потемкин приказал артиллеристам сосредоточенным огнем разрушать крепостные стены со стороны лимана, где был намечен главный удар во время предстоящего штурма. Затем была произведена бомбардировка крепости. Турецкие пушки отчаянно палили в ответ, но не способны были воспрепятствовать разрушительным действиям российской артиллерии.

Как только канонада смолкла, Потемкин направил ультиматум коменданту Очакова. Паша снова ответил отказом… В это тяжелейшее время в лагерь Потемкина прибыл военный инженер Франсуа Леруа.

 

Глава 6

«Моя маленькая Софи…»

Франсуа Леруа с трудом узнал в стоявшей рядом с князем Потемкиным величественной даме свою маленькую, беззащитную Софи. Никогда у его Софи не было такого уверенного и проницательного взгляда, никогда ее красота не была такой победоносной и торжествующей.

Леруа помнил несчастную девочку, с трудом выскользнувшую из рук константинопольского доносчика, он знал ее растерянность, слезы и боль, но не был знаком с ее счастьем. Она часто плакала у него на плече, но француз и представить не мог, что когда-нибудь ему придется склониться перед Софи в почтительном поклоне.

И вот теперь, в лагере русских войск, в присутствии князя Потемкина, он поклонился своей былой подруге и коснулся благоговейным поцелуем кончиков ее тонких пальцев. Гречанка ничуть не смутилась, ответила ему легкой царственной улыбкой, а потом изложила свою просьбу. Точнее, говорил князь Потемкин, а Софи, словно бусины, нанизывала слова князя на тонкую нить беседы и время от времени поясняла сказанное.

Через полчаса военный инженер Леруа узнал, что ему предлагают стать предателем и выдать русскому военачальнику секреты подземных коммуникаций крепости Озю. Значит, он пересек моря и проливы не ради свидания с очаровательной дамой, увы, принадлежавшей теперь другому, а ради того, чтобы инженер Леруа навсегда запятнал свою репутацию, продавшись русским! И хоть бы еще нормальную цену предложили, а то – сущие гроши, жалованье инженера на российской службе!

Француз был вне себя от возмущения: он с трудом дослушал Потемкина, а потом, едва сдерживая вполне понятный гнев, заявил, что предателем никогда не был и не будет и намерен немедленно возвратиться в Марсель. Князь Потемкин разочарованно пожал плечами, а стоявшая рядом с ним величественная дама смутилась – впервые за этот разговор, показавшийся Леруа бесконечно долгим.

– Но почему, Франсуа, – сказала она неожиданно лирично и мягко, – почему ты не хочешь помогать нам? Разве Оттоманская Порта – твоя родина? Почему ты решил остаться верным туркам?

– Я служил им, Софи! – ответил инженер. – И я не продаю военные секреты. Даже ради очаровательных дам.

– Не продаешь? – кусая губы, переспросила София. – Но кто обязал тебя хранить молчание? Твой король или османский паша?

– Всего лишь моя совесть, Софи, – ответил Леруа.

– Мы оставим вас наедине с вашей совестью, сударь! – вмешался Потемкин. И добавил, обращаясь к гречанке: – Право же, Софьюшка, мы прогадали, отправляя фельдъегеря в Марсель. Хорошо хоть устриц привез. Этот господин не выдаст секретов крепости Озю. Придется отпустить его на родину.

Но гречанку слова Потемкина, по-видимому, не убедили, и она продолжила, обращаясь к инженеру:

– Франсуа, помнишь корабль, на котором я бежала из Константинополя? Ты должен помнить…

– Я все помню, Софи, – признался Леруа, – но его светлость князя Потемкина не обрадуют наши общие воспоминания…

– Вспомни, Франсуа, на корабле я рассказывала тебе про Гетерию, – не унималась София. – И о том, что турки сделали с греками… О том, как убили мою мать и отчима… Сожгли заживо в кабачке в квартале Пера. Я говорила тебе, что мой отец погиб в горах Пелопоннеса, сражаясь за Элладу!

– И теперь, Софи, ты хочешь отомстить туркам с помощью русской армии? – язвительно спросил Леруа. —

Намереваешься сжечь заживо тех, кто укрылся за стенами крепости Озю? А ведь у них есть и родные, и любимые! И, наверное, они так же преданы своей родине, как ты – своей! Бог мой, как жестоки женщины! И даже самые очаровательные из них…

– Напротив, мы хотим спасти людей – и своих, и неприятельских, насколько это возможно… Мы всего лишь хотим избежать кровопролитного и жестокого штурма, принудить крепость к капитуляции! – заступился за гречанку Потемкин. – План секретных коммуникаций поможет нам застать защитников крепости врасплох. Тогда не будет боев за каждый камень и дом. И люди, укрывшиеся за крепостными стенами, останутся живы, и наши солдаты тоже. Мы все равно возьмем крепость, мсье Леруа, но план секретных коммуникаций поможет избежать обоюдных потерь.

Леруа пристально взглянул в глаза Потемкину, но князь не отвел взгляд. Взгляд Потемкина источал силу и тайну, и Леруа впервые в жизни стало неуютно. Их безмолвная дуэль продолжалась несколько минут, но Леруа сдался первым – он опустил глаза.

– Что же вы решили, мсье Леруа? – снова спросил Потемкин, и француз с ужасом понял, что не может сказать «нет».

– Я подумаю над вашим предложением, князь! – ответил инженер, и благодарностью ему стал растроганный взгляд Софии.

– Благодарю тебя, Франсуа, – тихо сказала гречанка, и ее нежный голос булавкой вонзился в сердце француза.

Самая очаровательная женщина Европы опять ускользала из его рук!

Франсуа вышел из палатки Потемкина, унося с собой благодарный взгляд Софи. Ему предстояла бессонная ночь и жестокий выбор. Но женщина, оставшаяся рядом с Потемкиным, знала наверняка, что выбор уже сделан и Леруа скажет «да». Русская армия возьмет крепость Озю без напрасных жертв с обеих сторон… Но планам Софии и Потемкина не суждено было до конца сбыться.

 

Глава 7

Штурм острова Березань

Через несколько месяцев «очаковского сидения» Головатый снова получил весточку от Ульяны. «Серце моє, коханий! – писала Ульяна, – Богу молюся щоденно, щоб ти повернуся скоріше. Бо нема бiльше сил чекати… Захворiла я, любий…». Письмо задрожало в руках Головатого, и казацкому атаману показалось, что весь лагерь слышит ошалелый стук его сердца. Он вспомнил отпевание отца, венчание с Ульяной и ту единственную ночь, которая выпала им на долю. Утром он уехал, и Ульяна проводила его до околицы. Над селом плыл молочный туман, и деревянная церковка с зеленым куполом, где обвенчал их отец Григорий, словно взлетала в небо. Сладко пахло травами, и Головатому хотелось броситься в эти травы вместе с Ульяной, так чтобы не было больше войны и службы. Но его ожидали сабля и трубка, «очаковское сидение», казацкий лагерь и служба под началом Грицька Нечесы.

«Домой хочу!», – кричало теперь сердце Антона, и письмо дрожало в его руках. Всю следующую ночь Головатый истово и горячо молился Богу, чтобы отпустили его домой, к Ульяне. А наутро князь Потемкин предложил Головатому любопытную сделку…

Накануне к Очакову подошли три турецких корабля под прикрытием батареи на острове Березань. Осажденным завезли провиант и порох. Осада крепости Озю грозила надолго затянуться. Недруги Потемкина называли происходящее осадой Трои и поговаривали, что прекрасную гречанку Елену ныне заменила не менее очаровательная София, а место красавца Париса занял Циклоп. Адъютанты исправно доносили Потемкину все эти сплетни, и его единственный глаз полыхал гневом. Светлейший впадал в бешенство, обрывал бриллиантовые пуговицы на кафтане, грозил клеветникам то расстрелом, то поркой, а София тихо утешала его, настаивая греческую сладость на русской печали.

Вскоре после турецкого маневра Потемкин приказал командующему русской эскадрой в Севастополе адмиралу Войновичу атаковать неприятеля. Капудан-паша, однако, бой принять не решился и немедленно увел свой флот в Константинополь. Контр-адмиралу Мордвинову удалось разбить семь турецких судов под Очаковом. Теперь Потемкину мешала батарея на островке Березань, расположенном у самого входа в лиман, к югу от Очакова. Огонь ее пушек доставал до Кинбурна, что не давало никакой возможности штурмовать Очаков со стороны моря. При приближении русских кораблей турки поднимали тревогу, и яростная стрельба батарей не позволяла приблизиться к острову.

При известии о неудачах Потемкин мрачнел и долго смотрел в сторону острова своим единственным глазом.

Ненадолго отвлекшись от вечерней хандры, он пригласил к себе Головатого.

– Антон, – обратился Григорий Александрович к приятелю детских лет, – помнишь, как ты спалил турецкий корабль?

– Батько, – потупил голову запорожец, – опять лаяться станешь?

– Не буду тебя ругать. Послушай, лучше, – махнул рукой князь, – флоту к Березани не подойти.

– Так, – подтвердил Головатый и попытался сообразить, к чему клонит Потемкин, – не подойти…

– А вот казацкие чайки подойти к Березани смогут. К тому же верные казаки, – продолжил свою мысль светлейший, – умеют издревле примеряться к подобной обстановке. Им было не привыкать ходить на Константинополь в своих ладьях. И крепость на острове Березань казакам доступна.

– Так вот оно що? – догадался Головатый. – Так тобi Березань взяти треба, батьку?

– Как воздух, надобно! – подтвердил Григорий Александрович. – Комом это укрепление сидит у меня в горле.

– Наияснейший гетмане…. – полушутливо-полусерьезно начал Головатый.

– Антон, – оборвал его Потемкин, – давай без выкрутасов, говори прямо.

– Гриць, – хитровато прищурил один глаз Головатый, – а хрест за фортецю буде? Додому відпустиш чи ні? Пора вже мені повертатися.

– Ты только возьми Березань, – просил Потемкин, – будет тебе крест, и дом, и Ульяна. Все тебе будет.

– Якщо так, я згоден, батьку, – решил Головатый и добавил с пылом былого семинариста: – Боже, помози на Березань!

В одну из темных осенних ночей запорожцы Головатого на чайках поплыли к Березани. Штурм начался ранним утром, видимость была очень плохой, остров утопал в молочном мареве. Туман оказался спасительным и помог казакам незаметно приблизиться к острову.

«Бачу, ти, Ульяна, мені допомогаєш, – подумал Головатый. – Серце твоє у цьому тумані…». Подплывая к острову, он вспоминал густой туман, который плыл над селом в их прощальное утро. Тогда в тумане тонуло круглое личико Ульяны – теперь перед ним вставал опрокинутый в мутноватое марево остров.

Запорожцы пристали к острову не с западной стороны, где была пристань, а с северо-восточной. Здесь берег был весь изрезан ракушечными скалами и гротами. В этих гротах и схоронились казаки. Улучив момент, когда большая часть гарнизона крепости вышла на работы по заготовке камыша на топливо, запорожцы Головатого без единого выстрела сняли часовых и овладели укреплением. Здесь казаки сменили рубахи и шаровары на турецкую одежду.

Ожидание текло томительно. Казалось, что едва различимый крик «Ашхаду ан ля илляха илля Ллху!» раздался не через несколько мгновений, а через бесконечную вереницу часов. Казаки не могли видеть, но знали наверняка, что пропел эти слова мулла в белом тюрбане. После утренней молитвы должны были начаться хозяйственные работы.

Все это время десант Головатого ждал турок в засаде. Примерно через полчаса небольшими отрядами стали возвращаться турки с камышом. Переодетые казаки впускали их в крепость, а потом брали в плен и связывали. Всего было пленено 280 турок – во главе с двухбунчужным пашой.

Одна из групп турок, увидев переодетых казаков, попыталась было достичь береговой батареи, чтобы огнем ее пушек выбить неприятеля из укрепления. Но береговые пушки уже были захвачены казаками. Отряд запорожцев достиг острова вплавь и развернул их в противоположную сторону от берега. После первого залпа турки подняли руки над головой, прося пощады.

Как только был пленен последний турок, Головатый поднял на флагштоке российский флаг. На наблюдательном пункте очаковской крепости флаг немедленно заметили. Печальную для турок новость о взятии острова Березань сообщили коменданту сераскиру Гусейн-паше.

– Что это за флаг, – закричал он, – что происходит на Березани?

Начальник караула опустил подзорную трубу и от страха не мог выговорить ни слова. Гусейн вырвал трубу из трясущихся рук подчиненного.

Увиденное заставило Гусейн-пашу побагроветь и выругаться. В подзорную трубу он разглядел поднятый над крепостью российский флаг и голые задницы запорожцев, которые, хохоча, демонстрировали их неприятелю, спуская широченные шаровары. В это время к острову приближалось пять русских галер…

В ту же ночь другая часть казаков, посланная на Гаджи-бей, сожгла там склады с продовольствием и снаряжением для Очакова. Теперь Потемкин был уверен, что крепость долго не продержится.

Головатый снова появился в палатке Потемкина с ключами от крепости Березань. На голове у него был тюрбан двухбунчужного паши.

Сам паша находился рядом, но ни один мускул на его лице не выдал волнения или негодования. Он с гордой покорностью судьбе смотрел на гяуров и не произносил ни слова.

– Кресту твоему поклоняемся, владыко! – загрохотал Головатый, едва войдя в палатку.

Под хохот ближайшего окружения светлейшего и серебристый смех красавицы гречанки Головатый поведал некоторые подробности операции. Свой рассказ запорожец сопровождал жестикуляцией и в ролях показывал все подробности. Однако он не стал шокировать графиню Витт снятием шаровар.

В палатке был накрыт стол, к которому Потемкин пригласил пашу и других пленных турецких старшин. Когда аудиенция была окончена, Григорий Александрович преподнес паше бриллиантовый перстень.

– К чему этот дорогой подарок? – удивился турок.

– В честь нашего праздника, – рассмеялся Потемкин, – поверьте, ваш подарок нам намного дороже.

– Если бы не воля Аллаха, никакого подарка от меня вы бы не получили… – твердо ответил паша.

Как раз в этот момент загрохотала пушечная пальба с завоеванной Березани. Паша поклонился и в сопровождении своей свиты направился в палатку, предназначенную для его содержания в плену. Его уход сопровождался гиканьем и улюлюканьем казаков. Громче все кричал Головатый.

– Наияснейший гетмане… – снова начал на мгновение ставший серьезным балагур-запорожец. – Яка буде твоя нагорода?

В ответ Потемкин обнял Головатого и собственноручно возложил на него орден Святого Георгия четвертой степени.

– Едь домой, казаче, – решил князь. – Теперь мы крепость Озю одолеем. Ты свое дело сделал. Другие помощники найдутся… Начальника только вместо себя оставь. И сам решай – отпуск я тебе дал или отставку от службы. Вернешься, когда силы будут.

В ту ночь в лагере запорожцев не умолкали песни и веселый шум. Казаки обмывали крест атамана и смаковали подробности удачной военной экспедиции. Но наутро Головатый не смог покинуть своих друзей в тяжкую военную годину. Он намеревался вернуться домой только после взятия крепости Озю…

На рассвете турки произвели вылазку из крепости и напали на русскую батарею на левом фланге. Проверявший караулы на батарее генерал Максимов велел бить тревогу и лично возглавил оборону. Силы нападавших и защищающихся были неравными. Всем убитым и раненым турки отрубили головы, которые унесли с собой в крепость, а на батарее выставили свое знамя. Однако удержать батарею им помешало подоспевшее подкрепление. Русские солдаты в штыковой атаке отбили укрепление и вынудили турок бегством укрыться в крепости.

Головы генерала Максимова и его солдат турки выставили на штыках по всему валу крепости. Омерзение, которое вызывала эта картина, побудила кого-то из офицеров поступить точно так же с телами убитых и раненых турок. Через несколько минут в русском стане появились головы турок на пиках. Везде раздавались выкрики: «На штурм!» и «Смерть басурманам!». Об этом доложили князю. Он молча наблюдал отвратительное зрелище.

– Какое варварство… – тихо и скорбно сказал Потемкин.

Адъютанты поинтересовались, следует ли наказать виновных в убийстве раненых турецких воинов и надругательстве над их телами.

– Картина сия вызывает омерзение, – ответил князь, – но чувства моих солдат я понимаю сердцем. Наказывать никого не стоит. Однако головы сии следует убрать, а тела предать погребению.

Головатый смотрел в сторону турецкого вала, где выше других висела залепленная спекшейся кровью голова русского генерала, и думал о том, что вернуться домой до взятия крепости Озю не позволит ему воинская честь и невыносимая скорбь по убитым товарищам. Он окончательно решил вернуться домой после штурма…

 

Глава 8

День рождения императрицы Екатерины

Накануне дня рождения императрицы прелестные спутницы светлейшего князя получили давно обещанные кружева и деликатесы. А Софии французский военный инженер Леруа преподнес особый подарок – подробные карты и схемы фортификационных сооружений крепости и всех минных ходов. Карту он свернул в рулончик и перевязал надушенной розовой ленточкой. София приняла этот подарок, ласково улыбаясь, и даже украдкой подарила галантному кавалеру поцелуй… в щеку. Леруа с грустью подумал, что это, право, ничтожная плата за совершенный им подвиг любви.

По случаю дня рождения императрицы Потемкин устроил бал с фейерверком. Оркестр под управлением маэстро Сарти исполнил новую симфонию «Тебя, Бога, хвалим» – собственного сочинения дирижера. После последних аккордов оркестра и хора в игру вступили русские пушки. После припева «Свят, свят, свят!» началась самая сильная артподготовка за все время осады крепости.

Русские пушки разрушили замок Гассана-паши, крепость на оконечности Очаковского мыса и почти все строения внутри этой крепости, в том числе и провиантский магазин. Положение в крепости Озю становилось все хуже и хуже – каждый день в русском лагере появлялись дезертиры. Это были запорожцы, перешедшие на службу к султану, и турки. По их словам, провизии в крепости осталось дней на десять, едят уже лошадей и во всем терпят крайний недостаток. Один из дезертиров попросил личной аудиенции у князя Потемкина. Это был турок по имени Топчи Мехмед.

– Я фонтанных дел мастер, – признался Мехмед, – и могу показать тайный подземный ход в крепость.

– Вот видишь, – сказал Потемкин, обернувшись к Софии, – нашелся и хитроумный Одиссей с троянским конем… Только план секретных ходов у нас уже есть. А вот проводники не помешают. Будешь проводником?

– Князь, – попросил турок, – исполни сначала мою просьбу. Я не хочу, чтобы зря пролилась кровь твоих и наших людей. Попроси еще раз Гуссейн-пашу сдать крепость без кровопролития.

– Обещаю тебе это! – ответил Потемкин.

Потемкин еще раз попытался уговорить Гусейн-пашу сдать крепость. Но прошел еще месяц, а упрямый гарнизон не сдавался. Дальше тянуть со штурмом не представлялось возможности.

1 декабря 1788 года главнокомандующий Потемкин отдал приказ: «Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить наконец последние меры. Я решился брать ее приступом и на сих днях… произведу оный в действо. Представляя себе мужество и неустрашимость войска российского… ожидаю я с полною надеждою благополучного успеха. Я ласкаюсь увидеть тут отличные опыты похвального рвения, с которым всякий воин устремится исполнить свой долг. Таковым подвигом распространяя славу оружия Российского, учиним мы себя достойными названия, которое имеет армия, мною предводимая; мне же останется только хвалиться честью, что имею начальствовать столь храбрым воинством…»

4 декабря в палатке главнокомандующего проходило совещание. Начальникам отдельных частей была вручена подробная диспозиция, в которой указывалось количество колонн и сообщалось направление действий.

– Штурм назначаю, – обратился к присутствующим офицерам Потемкин, – на 6 декабря. Начнем его ранним утром. Перед рассветом турки спят крепко. Артподготовку проведем накануне вечером, после чего батареи займут новые позиции.

– Особенно, – строго приказал Потемкин, – при штурме щадить женщин, детей, раненых. По мере возможности…

 

Глава 9

Штурм крепости Очаков

Ранним морозным утром русские войска построились в шесть колон. Их главнокомандующий – князь Потемкин – молился, стоя на коленях перед походной иконой архангела Михаила. «Пошли нам, Святой Архангеле, победу малой кровью, и турецкой крови не дай рекой пролиться. Видит Бог, хотел я мира, но не сдают нам турки крепость без штурма. Стало быть, идем на приступ. Но пощади, Архистратиг небесного воинства, и нас, и врагов наших. Не дай нам в реках крови утонуть…»

Ответом на эту молитву стал первый выстрел сигнальной пушки. Солдаты перекрестились как один, сняли ранцы и бросили их на снег. При втором выстреле на землю полетели полушубки. Воины остались без теплой верхней одежды – она не должна была стеснять движений. Потемкин продолжал молиться, и архангел Михаил – с алыми крыльями и мечом в скрещенных дланях взирал на него с иконы.

Раздался третий выстрел, и шесть колонн одновременно с двух сторон крепости – западной и восточной – устремились на штурм. Первое расстояние до вала солдаты и офицеры преодолели молча. Потемкин повторял слова молитвы, и архангел Михаил с отеческой улыбкой внимал этим словам, как будто хотел сказать: «Ты воин, и я воин, я смотрю на тебя с неба и прошу у Господа защиты тебе и твоим людям. И будет вам эта защита дана, если ты пощадишь врагов своих и возьмешь крепость малой кровью. Без лютости победителя и с милосердием к побежденным».

«Благодарю Тебя, Воевода ангельской рати, – прошептал в ответ Потемкин. – Я твой завет исполню».

В эти минуты со стороны Березани по льду лимана на приступ Очакова бежали запорожцы во главе с Головатым. «Пощади меня, Господи, – шептал Антон. – Дай к Ульяне вернуться…»

Вскоре адъютант доложил о первом успехе на главном направлении – штурмующие преодолели ров. Воздух наполнился грохотом пушечных выстрелов, громкими хлопками от разрывов ручных гранат, свистом картечи и пуль, криками «Ура!» и стонами умирающих. Григорий Александрович перекрестился в последний раз и встал с колен.

Теперь уже не раб Божий Григорий, смиренно стоявший на коленях перед иконой архангела Михаила, а генерал-фельдмаршал Потемкин следил за ходом штурма, отдавал приказы и распоряжения.

Потемкин приказал ввести в дело резерв, который помог атакующим ворваться в крепость. Когда на правом фланге турки предприняли контратаку, генерал-фельдмаршал, не видя возможности помочь своим войскам пехотой, бросил на врага резервный эскадрон Екатеринославского кирасирского полка. Неприятель был отрезан от основных сил, и четыре тысячи турецких воинов сдались в плен.

Когда с левого фланга донеслось эхо подземных взрывов в минных галереях, сердце Григория Александровича екнуло и защемило: «Господи и Архангел Михаил, воевода небесный, простите и заступитесь!» Главнокомандующий впился единственным глазом в подзорную трубу, вглядываясь в пороховой дым, клубами вырывающийся из воронок от взорванной под землей турками мины. Когда дым развеялся, князь увидел, что взрыв не причинил вреда русским воинам. Григорий Александрович заметно повеселел: «Благодарю, Господи, и тебя, воевода небесный!»

Офицеры и генералы, накануне штурма поклявшиеся первыми ступить на вал ретраншемента, свято выполняли свои обещания. Граф Ираклий Морков, боевой офицер, год тому назад назначенный в армию Потемкина, поставил к валу первую лестницу и первым ворвался в ретраншемент.

Штурм и сражение были жестокими. Наравне с мужчинами крепость защищали турецкие женщины. Смерть летела камнями и пулями из окон глинобитных домов, с тускло мерцающим ятаганом пряталась за каждым углом. Озверевшие от потерь русские солдаты кололи всех без разбору. Потемкин пытался остановить бесполезное кровопролитие, но турки сражались с такой отчаянной яростью, что взять крепость «малой кровью» оказалось невозможным. «Прости, воевода небесный, прости, Архангеле Михаиле, – обращался к архистратигу Потемкин, – не принимают турки мира, не хотят покориться. Не в моих силах остановить бойню».

Штурм продолжался час с четвертью. Русские войска взяли 310 пушек и мортир, 180 знамен, не считая поломанных в бою, а турки потеряли убитыми 8700 человек. В плен сдалось 4000 турецких солдат и офицеров. В числе сдавшихся в плен были комендант крепости – трехбунчужный паша Гуссейн, три двухбунчужных паши и 448 офицеров. Потери русских составляли примерно тысячу солдатских и офицерских душ…

Антона Головатого пощадили турецкие сабли и пули. Видно там, в родном малороссийском селе, отмолила его Ульяна, стоя на коленях перед иконой Богородицы Семистрельной. Стояла на коленях, не шелохнувшись, с глазами, полными слез и душой, вместившей дары надежды, стояла, пока не упала в бесчувствии. Отец Григорий на руках отнес дочь в ее светелку. Царица Небесная улыбалась с иконы ласковой улыбкой сестры и матери всех заплутавших земных душ. Бродя по умолкшим бастионам павшей крепости, среди сплетенных в смертных объятиях трупов победителей и побежденных, Антон Головатый с облегчением понял, что теперь он действительно вернется д омой…

 

Глава 10

В побежденной твердыне

Генерал-фельдмаршал Потемкин вошел в побежденную крепость только на четвертый день. Рядом с князем находились плененный очаковский комендант Гуссейн-паша и графиня Витт. София, с детства привыкшая ненавидеть турок, теперь впервые испытывала к ним пронзительную и уже бесполезную жалость.

«Господь Всемогущий, Царица Небесная! – шептала она. – Разве я этого хотела?!». «Этого, София, ты хотела отомстить – и отомстила…», – отвечала ей не пожелавшая лгать совесть. Гречанка видела разрушенные дома, тела погибших, некоторые – наполовину съеденные крысами, разбитые выстрелами русской артиллерии валы. Она видела несчастных – живых и умирающих, но не видела врагов. Разве это они убили ее отца, мать и отчима, разве из-за них она лишилась дома и родины? В чем были виноваты перед ней эти люди, защищавшие крепость до последнего дома? Гречанка плакала, и Потемкин отворачивался, чтобы не видеть слез той, к чьим ногам он хотел бросить поверженную Оттоманскую Порту.

– Я больше не хочу гибели Турции! – всхлипывая, как ребенок, сказала Потемкину последняя из Палеологов.

– Даже ради матери-Эллады? – с подобием улыбки на скорбно сжатых губах спросил князь.

– Даже ради Нее! – прошептала София.

– Не бойся, Софьюшка, – попытался успокоить любимую Потемкин. – Я обещал небесному воеводе взять крепость малой кровью, но не смог зарок свой держать. На мне – грех. И мне за это умирать в бессарабской степи… Полным сил и жизни.

– Ты умрешь глубоким стариком, – прервала его София, – в окружении наших детей.

– Я не увижу нашего сына, – тихо сказал Потемкин. – Я буду лишь знать, что зачал его…

– Эти жертвы по твоей вине, паша! – гневно обратился Григорий Александрович к бывшему коменданту крепости Озю. – Ты мог приказать своим воинам сдаться в плен и остановить кровопролитие…

– Оставь, князь, эти ненужные упреки, – гордо ответил турок, – я исполнял свой долг, так же, как и ты – свой. Аллаху было угодно, чтобы судьба решила дело в твою пользу.

О былом благополучии крепости Озю теперь напоминали только архитектурные детали и обломки мраморных надгробий, тысячи разнообразных вещей, некогда принадлежавших купцам, ремесленникам и богачам. Обломки посуды, облицовочные плитки, курительные трубки с утонченными орнаментами, с позолотой и клеймами прославленных мастеров, трубки из нефрита и «пенного камня» (мершаума) – белоснежные, резные, инкрустированные крошечными голубыми стеклянными бусинами, которые турки называли «глазами от сглаза».

Валявшиеся в засохшей крови под ногами серебряные монеты победители уже гнушались подбирать – им досталось слишком много турецкого золота. То и дело навстречу попадались запоздалые кучки гренадеров или казаков, искавших среди трупов поживы. Все в перепачканных кровью мундирах, с жестокими, опустошенными взглядами, с раздувшимися от награбленного добра ранцами…

Суворов послал Потемкину полуироническое поздравление с затянувшейся до крайности победой. «С завоеванием Очакова спешу вашу светлость нижайше поздравить. Боже, даруй вам вящие лавры…», – писал генерал-аншеф князю.

За Очаковскую кампанию Потемкин был награжден высшей степенью ордена Святого Георгия и получил именную золотую медаль с изображением его персоны, о чем сама императрица указывала в рескрипте. «…Почтили мы Вас знаком 1-й степени военного Нашего ордена… жалуем Вам фельдмаршальский повелительный жезл, алмазами и лаврами украшенный… и в память оным сделать (приказали) медаль…», – писала своему былому фавориту Екатерина.

В высочайшем рескрипте от 16 декабря 1788 года было написано, что награждается Потемкин-Таврический, князь Григорий Александрович, генерал-фельдмаршал, главнокомандующий армией и флотом, действующими против турок, «в воздаяние усердия к Отечеству, искусства и отличного мужества, с которыми предводительствуя армиею Екатеринославскою и флотом на Черном море и одержав важные над неприятелем России и всего христианства поверхности, предуспел покорить оружию город и крепость Очаков».

Суворов получил в награду… бриллиантовое перо на шляпу ценой в 4450 рублей, Кутузов – орден Св. Анны Первой степени и Владимира Второй степени. Особо отличившиеся офицеры были награждены орденами Святых Георгия и Владимира, а «незаслужившим» их при штурме Очакова «…жаловали мы знаки золотые для ношения в петлице на ленте с черными и желтыми полосами…». Всем офицерам, награжденным этим памятным знаком, сокращался срок службы на «три года из числа лет, положенных для заслужения ордена военного…»

В своем рескрипте Екатерина написала о награждении солдат: «…Нижним чинам и рядовым, на штурме Очаковском бывшим, за храбрость их, Всемилостивейше жалуем серебряные медали…» Медали эти представляли собой необычной формы узкий овал с профилем Екатерины. На оборотной стороне медали была вытеснена девятистрочная надпись: «ЗА – ХРАБРОСТЬ – ОКАЗАННУЮ – ПРИ ВЗЯТЬЕ – ОЧАКОВА – ДЕКАБРЯ – 6 ДНЯ – 1788».

После Очакова Россия одержала еще ряд крупных побед. Снова отличился Потемкин, взявший Аккерман и Бендеры. Крепости эти сдались без боя – князь искупал очаковский грех и, применяя хитрости дипломатии, брал города бескровно.

Екатерина писала Григорию Александровичу: «Знатно, что имя твое страшно врагам, что сдались на дискрецию, едва лишь показался… Спасибо тебе и преспасибо. Кампания твоя нынешняя щегольская».

Теперь Потемкин управлял обширными землями, но принужден был заботиться о снабжении продовольствием войск, устраивал хлебные транспорты через польские области, создавал средства сообщений, неустанно руководил действиями армии, одно крыло которой стояло на Дунае, другое – касалось предгорий Кавказа. Он управлял действиями только что созданного флота и в то же время не упускал из виду дипломатических переговоров с соседями, союзниками и врагами. Графиня Витт повсюду следовала за князем, что приводило в неописуемый гнев императрицу Екатерину. Она решила разлучить Григория с его гречанкой.