Князь Волконский не любил, когда его называли князем. Всякий раз это отгораживало, ставило незримый барьер. Одни этот барьер не решались перейти, другие не умели, третьи, а были и такие, самолюбивые, не хотели. Волконский детей воспитал в духе равенства и братства перед Богом и законом. Рождаются все одинаковыми, дворянами или простолюдинами их делают сословные различия, над которыми давно смеются в просвещенной Европе. Всеволод из кожи лезет, работает поболее иного простолюдина, освоил столярное и слесарное дело. Может прокормиться хоть своей головой — диплом инженера! Хоть руками — возьмут в любую рабочую артель. Наталья с детства делит людей на умных и глупых, на честных и криводушных, на жадных и бескорыстных. В ее присутствии самые близкие подруги не осмеливаются говорить о титулах. Словом, Волконский старался не помнить, что он князь, если не напоминали. Но сегодня явился к себе в кабинет взвинченный. Его обычно мягкое лицо потвердело, ясно проступили черты его отца, неистового Петра Волконского — кавалериста и дуэлянта, даже проявились жесткие линии скул Павла Волконского, героя задунайских баталий, кавалера боевых орденов Святого Георгия Победоносца трех степеней. Служащие притихли, укрылись, как мыши за буграми, воздвигнув перед собой на столах груды бумаг. Волконский с ходу велел вызвать адвоката из городского суда Арнольда Дьякова. Не пригласить, как отметили чиновники, а именно вызвать. Пахнет грозой. Дьяков прибыл тут же, осторожно приоткрыл дверь, поклонился:

— Вызывали, Андрей Петрович? Волконский, который ходил взад-вперед по кабинету, резко остановился:

— Арнольд Борисович, как вы объясните свое поведение? Дьяков сделал три шага по ковровой дорожке, остановился, не доходя до массивного стола градоначальника. .По ту сторону располагающе смотрится легкое кресло, но сам Волконский стоит, глаза мечут молнии, и Дьяков тоже стоял, выражая всем своим видом недоумение и неизменную верность и покорность князю.

— Простите, Андрей Петрович, — взмолился он, — я не совсем понял, что вы имеете в виду.

— Мне доложили, хотя с большим опозданием, что у вас была безобразная драка с каким-то бродячим купчишкой! Меня не интересуют и не касаются ваши увлечения английским боксом, хотя человек вашего ума мог бы… В том грязном инциденте упоминалось имя моей дочери! Дьяков вздохнул, его голова упала на грудь. Прерывающимся голосом он сказал:

— Это было. Я не знал как поступить. Этот пьяный купчишка, как вы точно изво-

лили выразиться, заявлял во всеуслышание, что женится на вашей дочери. Когда говорил о ней, делал весьма недвусмысленные жесты. Толпа таких же пьяных и грязных бродяг злорадно хохотала. Волконский, задыхаясь от гнева, спросил:

— Вы это точно знаете? Дьяков потупил взгляд:

— Точно. Я понимаю, недостойно было мне, дворянину. Я не выдержал, проучил мерзавца. По-мужицки, кулаками. Не на дуэль же вызывать! Другого эти скоты не понимают. Волконский сорвался с места, заходил взад-вперед. Дьяков стоял в почтительной позе, чуть наклонившись, не отрывая преданного взгляда от градоначальника. Волконский искоса поглядывал на быко– образного атлета, который сгибался под весом мускулов. Предан, как английский бульдог, силен, как медведь, в то же время быстр, как молния. Такой если проучит, то проучит.

— Этот торговец в городе бывает часто?

— Купец Васильев отпускает ему товар. Тоже темная личность, надо навести о нем справки. Волконский отмахнулся, нахмурился:

— Это лишнее. Я хочу лишь, чтобы имя моей дочери не упоминалось в связи с этим торгашом. Дьяков развел руками, поклонился, пряча блеск в глазах.

— Пьянство и похоть заставляют забыть о многом. Этот торгаш не то отбил в пьяной драке, не то выиграл в карты у китаез молоденькую гилячку, совсем ребенка! В лесу услаждает похоть ею, когда приезжает в город, здесь ищет новые, простите, объекты. Похоть играет, водка, разгул… Ваша дочь показалась ему подходящей… Волконский так побледнел, что Дьяков испугался за князя:

— Ради Бога, не берите так близко к сердцу.

— Когда этот мерзавец появится в городе, арестуйте его! Пусть Батраков посадит его в холодную. За дебош, за оскорбление. Нет, имя моей дочери не упоминать. За дебош, драку. Пусть узнает, что в городе правит закон.

— Хорошо, — быстро согласился Дьяков. — Все уладим, и купчишку изгоним. Он спит с инородцами, то есть с женами гиляков, у них такой обычай угождать гостю. Гиляки, как вы знаете, народ вымирающий, весь в плохих, заразных болезнях, не к обеду будь сказано. Беда не в том, что купчишка спит с их бабами, а может принести заразу в наш православный город. Когда я увидел его вчера с вашей дочерью…

— Что-о! — взревел Волконский. Дьяков молитвенно сложил руки, сделал осторожненький шаг вперед. Лицо стало умоляющим:

— Только не волнуйтесь! Я не хотел говорить, но княжна Наталья, не вините ее. Понятно: таинственный незнакомец, на плечах накидка, как у древнего тевтона, американский винчестер и прекрасный конь, наверняка краденый,.. Словом, она выезжала с ним за город.

— Моя дочь Наталья? Откуда вы знаете? Дьяков торопливо ответил:

— Кучер рассказал. Моя профессия заставляет быть в курсе всех дел. Неприятно, грязно, но я вынужден знать все сплетни в городе, чтобы лучше защищать интересы своих клиентов. Только, ради святого, не вините княжну Наталью. Она не знает жизни, она чистый невинный ангел! Это все этот похотливый мерзавец! Я даже узнал, что он один такой в работящей религиозной семье Ковалевых. Выродок! Отец с братьями отвернулись от него. Кулаки Волконского сжимались от гнева. Дьяков быстро проговорил:

— Андрей Петрович, я питаю к вашему семейству столь глубокое почтение… Я просто обязан вмешаться, долг любого порядочного человека! Я остановлю этого мерзавца. Побываю в его краях. У адвоката дела могут быть везде, поговорю с нужными людьми. Разберусь. Волконский набрал в грудь воздуха, лицо его приобрело синюшный оттенок. Князь шумно выдохнул, ответил мертвым голосом:

— Спасибо, Арнольд Борисович. Я решу сам. Это наше семейное дело.

— Андрей Петрович, умоляю! Волконский ответил все тем же бесстрастным пугающим голосом:

— Я запрещаю вмешиваться. У меня достаточно власти и влияния, чтобы разобраться и наказать любого человека во всем Приморье! Дьяков поклонился, попятился к двери. Надменный князь дал понять, что на эту тему говорить не изволит. Сам решает, казнит или милует. Волконский вернулся к столу, сел. Он совладал с собой, лицо стало каменным, заострилось и потемнело. Дьяков с поклоном закрыл за собой дверь. Так он и даст разобраться этому законнику, хуже того, либералу! Начнет выяснять, копать-

ся, усомнится, ведь многое шито белыми нитками, и для него, зараженного вольномыслием, презумпция невиновности значит многое. Что ж, зато он, Дьяков, человек свободный, старыми предрассудками не связан… …Васильев шкурки принял, хотя цену дал малую. Данила пробовал торговаться, но прижимистый купец как ножом отрезал:

— И так беру из расположения. Что я с ними буду делать? Ждать оказии, чтобы либо отправить в устье Амура, а там перепродать американцам или япошкам, либо при случае сбагрить в обоз, который идет в Россию. Не любо мне заниматься такими лесенками. Люблю прямые обмены, прямую продажу.

— Американцы дают хорошую цену?

— Но до них надо еще добраться. Хошь заведи собственный пост, поставь склад на берегу Тихого окияна. Для этого большой капитал надобен. Окупится с лихвой, но сперва надо потратиться. Я бы мог, но не по мне такое. Я охочусь за золотишком, за камушками. За них я тебе что хошь достану. Данила оптом запродал все шкурки, какие у него были в складе, набрал товару. Не Бог весть как много, но два баркаса загрузил почти вровень с бортами. Еще Васильев обещал дюжину хороших ружей, целый ящик патронов, но пароход запаздывал, должны к вечеру доставить. Отправив баркасы (Илья примет), Данила побрел обратно в город. Солнце еще не садилось, на бревенчатой мостовой оседала серая пыль. Только на пристани да на той части улицы, которая спускалась к реке, бревна блестели от влаги, воздух был чистый. Вернувшись на постоялый двор, Данила наскоро перекусил и не успел сообразить, чем заняться (ружья можно будет получить не ранее утра), как ноги сами понесли его в конюшню. Буян не удивился, когда Данила снял с гвоздя на стене его седло. Конь пошарил по карманам хозяина, выловил облепленный хлебными крошками кусок сахара, потом бодро понес его вдоль единственной улицы. Он чувствовал, куда нести и где остановиться. Конь остановился, затем опять шагнул, уловив нерешительность хозяина. Данила поймал себя на трусливой мыслишке проехать мимо. Одно дело встретить волшебную девушку на улице, другое — явиться к ней в дом. Рассердившись на себя, он спрыгнул, привязал коня у фонарного столба. Дом казался огромным, мрачным. Сердце стучало громко, мощно, и Данила бегом взбежал по ступенькам, резко и сильно постучал. Дверь открылась почти сразу. Привратник посмотрел в его лицо вопросительно, потом с удивлением и, как показалось Даниле, пренебрежительным взглядом окинул его с головы до ног. Данила вспыхнул, властно сказал:

— Отворяй двери, дед! Я в гости, не воровать.

— Куда, куда? — не понял привратник. — К кому в гости? К Варваре? Так к ней с черного хода.

— Сам ходи с черного, — буркнул Данила. Оттолкнув привратника, Данила шагнул через порог. Комната была громадная. Наверное, это называлось залой. Привратник что-то верещал, грозился, цеплялся за рукав. Данила прошел через зал, остановился в затруднении. Три двери, плотно закрытые, еще три двери были наверху, туда вела широкая деревянная лестница. Наконец привратник заверещал так, что Данила обратил на него внимание:

— Полиция! Я полицию вызову! Варнак! Наверху послышался дробный топот. Средняя дверь распахнулась, выскочила встревоженная Наталья. Быстро наклонившись над перилами, бросила испуганный взгляд, ее лицо мигом осветилось радостью. Она сбежала вниз, стуча каблучками по деревянным ступенькам. Данила ждал ее внизу, и она с разбега, не удержавшись, влетела ему в объятия. Он обнял ее, посмотрел в ее милое лицо, на котором появился испуг, ресницы задрожали, глаза стали еще крупнее, в их радужной оболочке он увидел свое лицо, и вот это лицо приблизилось. Она хотела повернуть голову, но он мягко придержал ее, нашел ее губы. Несколько мгновений ее губы были твердыми, как несозревшие сливы, потом из них словно бы ушел страх, они потеплели, стали мягче, нежнее. Она с трудом отстранилась, упираясь обеими кулачками в его грудь. Щеки ее полыхали, она сказала тихо, не поднимая глаз:

— Данила, мы не должны так делать.

— Натальюшка!.. Он огляделся по сторонам. Они были одни, привратник исчез. Наталья упиралась кулачками в его грудь и, откинув– 19 шись, смотрела ему в глаза. Данила сказал нежно, сильно смущаясь:

— Наташа, я люблю тебя. Я так люблю, что мне хочется от нежности к тебе плакать, хоть я никогда в жизни не ревел. Я готов сделать такое, чтобы тебе было хорошо всегда! Она с удивлением глядела ему в лицо, вслушивалась в слова. Неведомое чувство наполняло ее. Откинувшись на эти могучие руки, крепкие, как корни дуба, и нежные, как теплое дуновение ветерка, она уже чувствовала себя хорошо и защищенно. Ранее никогда не испытываемое тепло пошло по ее телу. Она внезапно покраснела, сделала слабую попытку выбраться из кольца его рук.

— Ох, Данила, что ты со мной делаешь!

— Наташа, я люблю тебя.

— Я тоже… наверное. Хотя это глупо, дико. Отец меня проклянет, а брат разорвет тебя на части. Он меня ревнует ко всем. Наверху послышались тяжелые шаги. Данила едва успел выпустить Наталью из рук, как вверху распахнулась крайняя дверь. Над перилами появился Всеволод. Он с недоумением посмотрел вниз, удивился:

— Ковалев? Какими судьбами? Брат быстро сбежал вниз, прыгая через две ступеньки. Щеки его тряслись, но глаза смотрели прямо и уверенно.

— Заехал проведать, — сказал Данила, — мы же соседи. Всеволод захохотал, хлопнул Данилу по плечу:

— Верно! Что для нынешних расстояний пара сотен верст? Мы, почитай, живем бок о бок. Пройдем в гостиную, есть хорошее вино. Если предпочитаешь, угощу водочкой.

— Спасибо, — ответил Данила. Он покосился на притихшую Наталью. — Я, собственно, по делу.

— Выкладывай.

— Хочу взять Наташу в жены. — Он услышал тихий вскрик Натальи, но не оглянулся. Всеволод усмехнулся:

— Это не новость, ты об этом уже говорил. Остался пустяк — получить ее согласие. Мы с отцом не варвары, против ее согласия не выдадим.

— Против согласия и не надо, — ответил Данила также невозмутимо. — Она согласна. Всеволод повернул смеющееся лицо к сестре. Она вскинула голову, встретила его взгляд. Улыбка медленно начала покидать лицо Всеволода. Он нервно оглянулся на Данилу, еще не веря, потом снова перевел глаза, которые вылезали из орбит, на сестру.

— Натали, ты слышала, что он говорит? Она судорожно вздохнула, ответила тихо:

— Данила предложил мне руку и сердце. Я приняла его предложение. Всеволод обалдело переводил взгляд с сестры на Данилу и обратно. Лицо его покраснело, потом снова приобрело нормальный вид:

— Ну, дорогие мои, так и кондрашку можно схватить! Разве так шутят?

— Это не шутка, — ответил Данила. Всеволод отмахнулся:

— Ну, сестренка, ты отмочила номер. Как наша прапрабабушка, которая сбежала с корнетом. Тайно обвенчалась в церкви, потом укатила с ним на Кавказ, помнишь? Наталья смотрела на брата:

— Не помню. Наверное, я была совсем маленькая. Ты не сердишься? Всеволод раскинул руки, положил ладони им на плечи:

— Я вас обоих люблю. Если вы ухитрились спеться, что даже я, старший брат, не заметил, то Бог вам в помощь! Все остальное приложится. Наталья слушала брата с полуоткрытым от удивления ртом. Данила засмеялся, никогда еще в жизни не был так счастлив. Гулко хлопнула входная дверь. Послышался сильный властный голос. В ответ что-то залепетал привратник. Князь ворвался в зал, словно ураган. Сделав два коротких шага, остановился, глаза метали молнии, рука повелительно вытянулась вперед:

— Этот человек Данила Ковалев? У Данилы радостная улыбка поползла с лица. Всеволод ответил с удивлением и некоторым замешательством:

— Да, папа. Чем ты возмущен?

— Вон из моего дома! — грянул князь. — Во-он! Данила увидел расширенные в испуге глаза Натальи. Всеволод обхватил сестру за плечи, прижал к себе. Лицо ее побледнело. Глядя поверх головы сестры, он спросил:

— Папа, что тебя взволновало? Сейчас все объяснится!

— Вон! — взревел князь. Он выбросил руку, указывая на дверь, — Вон из моего дома, мерзавец!

— Я не мерзавец, — ответил Данила, чувствуя, как становится трудно дышать. — Может, как-то объяснимся?

Князь в гневе повернулся к привратнику, закричал:

— Бегом в мой кабинет! На стене ружье! Неси быстрее, я застрелю этого негодяя! Данила охватил всех мгновенным испытывающим взором. Наталья дрожала, прижимаясь к брату, глаза ее были круглые от испуга и непонимания. Всеволод угрюмо смотрел на отца, сам князь топал от ярости, лицо было перекошено.

— Хорошо, — сказал Данила, он попятился к двери. — Я ухожу, не расходуйте патроны. Белый от ярости и унижения, он толкнул дверь, с порога повернулся:

— До свидания, Наталья. До свидания, Всеволод. Простите, что так получилось. С крыльца он прыгнул в седло. Буян, уловив его настроение, дернулся в галоп, а когда Данила сбросил повод с крюка, понесся бешеным аллюром, пугая прохожих. Бешенство застилало глаза. Белая кость, голубая кровь! Княжеская спесь заиграла, увидел быдло в благородном доме! Из Парижа духи, мать твою так! Все они, гады, на словах добренькие, за равенство и братство, а когда кончаются слова, кончается и равенство! Да провалитесь!.. Он вспомнил испуганные глаза Натальи, лицо Всеволода в смятении. Они стояли, будто проглотили языки, не от страха, оба выглядели ошарашенными, явно видели такое впервые. Как же, простолюдин пришел в гости! По сторонам раздавались громкие голоса. Конь пошел тише, чтобы не сбить людей, которые все чаще попадались по дороге. Это был центр городишка, дальше стояли базарные ряды. Из новенького бревенчатого домика не торопясь спускался по ступенькам широкоплечий человек в белом костюме. Костюм сиял белизной на солнце, ни складочки, брюки безукоризненно отутюжены. На шее широкий желтый галстук. Надвинутая на глаза модная белая шляпа скрывала лицо в тени, но Данила сразу узнал адвоката. Дьяков соступил на дощатый тротуар, поднял глаза на всадника. Их глаза встретились, Данила мгновенно ощутил, что перед ним враг — виновник всех его бед. Всех, а не только из-за Натальи. Дьяков поманил пробегавшего мальчишку, сказал:

— Получишь двугривенный, если быстро приведешь сюда квартального!

— Понял, дяденька! — воскликнул мальчишка обрадованно. — Он на базар пошел, я видел. Мигом приведу! Он исчез, только пятки засверкали. Данила спрыгнул с коня, бросил поводья проходившему старику. Дьяков глядел с интересом, глаза его весело щурились.

– Ты мразь и выродок, — сказал Данила четко. — В прошлый раз ты напал на меня неожиданно, без предупреждения. Сможешь ли ты, трус, одолеть меня и сейчас? Прохожие начали останавливаться, глядели с любопытством. Лицо Дьякова исказилось. Он победил тогда честно, этот таежный купчишка это знает и сейчас нарочито обливает грязью. Он медленно стал засучивать рукава. Данила быстро закатал свои. Дьяков закатывал аккуратно, неторопливо, но глаза его цепко держали противника. Народ стоял плотным кольцом, кто-то улюлюкал, слышался смех. Дьяков с холодной улыбкой выбросил руку вперед. Данила был начеку, но огромный кулак ударил в скулу так, что в голове затрещало. Он отступил на шаг, сквозь пелену в глазах увидел улыбающееся лицо Дьякова. Тот не спешил, наслаждался. Он был быстрее, намного быстрее. Данила попробовал закрыться кулаками, Дьяков снова выбросил, словно бы играючи, вперед руку. Кулак адвоката без усилий ударил Данилу в ту же скулу. В голове зазвонили колокола. Он отступал, пытаясь укрыться кулаками, Дьяков наступал, осыпая его короткими молниеносными ударами. Бил не сильно, и Данила не сразу сообразил, почему так. Лишь когда кровь брызнула из разбитых губ, он понял, Дьяков намеренно не сбивает с ног, старается как можно сильнее разбить лицо, губы, брови. Чтобы на другой день этот торговец не смог раскрыть глаза на распухшем посиневшем лице, не досчитался зубов, особенно передних, таких красивых! Чтобы шрамы всю жизнь напоминали, едва подойдет к зеркалу, кто его так унизил, опозорил. Он отступал под градом ударов, шатался. Краем глаза увидел собравшуюся толпу. Люди смотрели, кричали, махами руками, подбадривали, хохотали. Вдруг Данила почувствовал необъяснимую силищу. Он отступил еще, пошатнулся, внезапно с силой ударил Дьякова в живот. Тот охнул, согнулся в поясе. Лицо исказилось. Не успел адвокат разогнуться, Данила обрушил оба

сцепленных кулака ему на голову. Дьяков рухнул, как бык под ударом обуха.

— Вот это по-нашему! — услышал Данила удовлетворенное в толпе. Люди галдели, только теперь он услышал шум, вопли.

— Берегись! — крикнул Игнат, сын Васильева, и Данила рывком повернулся, но опоздал. Страшный удар послал его на землю. Он перевернулся два раза, начал подниматься, но Дьяков был над ним. Огромный кулак метнулся в челюсть. Данила плюхнулся головой к земле и в сторону, ухватил противника за ногу, дернул. Дьяков не удержался, с размаху сел на задницу. Данила увернулся от мощных рук — Дьяков на пуд тяжелее — и, вскочив, ударил ногой. Дьяков уже поднимался, но удар достал его в лицо. Он упал навзничь, тяжело поднялся, лицо было залито кровью. Данила отступил, ибо Дьяков изготовился ухватить за ногу. Они кружили, держа друг друга глазами. «Мое спасение», — думал Данила лихорадочно, — избегать английского бокса. Драться за жизнь! В этой драке нет правил. Адвокат выучился английскому боксу, надо не давать ему применять свои приемы. Дьяков быстро метнул вперед руку, Данила успел уклониться, но попал под более мощный удар. В голове снова зазвонило, он поспешно отступил, упал под следующим ударом, обеими ногами саданул Дьякова в живот. Тот сделал три шага назад, стараясь сохранить равновесие, Данила тут же вскочил. Догнав, ударил ногой, ударил снова. Дьяков шатался, кровь заливала глаза, он то и дело сбрасывал ее пригоршней. Белый костюм был залит кровью. Толпа уже молчала. Данила ударил обеими руками, целясь в нос, разбивая лицо. Хрустнули кости, Данила снова ударил правой, потом левой в зубы Дьякова. Тот задохнулся, изо рта брызнула струйка крови, он выплюнул два передних зуба. И все-таки Дьяков не падал. Шатаясь, он надвигался, огромный и тяжелый как скала. Его руки разошлись в стороны, и Данила отступал, зная, если попадется в это страшное объятие, Дьяков его задушит, сломает кости, пользуясь силой и огромным весом. Данила отступал, встречая Дьякова прямыми ударами кулаков в лицо. Лицо адвоката превратилось в кровавую маску. В глазах горела злоба и ненависть. Данила ударил еще и еще. Внезапно больше бить было некого. Он посмотрел вниз, у его ног лицом вниз лежал Дьяков. Под ним быстро растекалась струйка крови. Данила наклонился, с трудом перевернул его. Дьяков тяжело дышал, пытался подняться. Лицо его было в серой пыли, которая быстро намокала, смешиваясь с кровью, сползала коричневой грязью. Данила отступил, отряхнул ладони. Чьи-то руки хлопали по спине, плечам. Его отряхивали, что-то говорили. Данила обвел взглядом собравшихся. Вокруг стояли и шумели горожане, что-то говорили. Стояли лавочники и крестьяне, которые ехали на базар, а ч^уть поодаль, но совсем близко, стояла легкая коляска. На заднем сиденье стояла во весь рост княжна Волконская. Лицо ее было смертельно бледным, глаза расширены от ужаса и отвращения. Встретившись взглядом с Данилой, она села, что-то сказала кучеру, рысаки рванули и понеслись. Как будто водопад ледяной воды обрушился на Данилу. Он пошатнулся, неверными шагами пошел из круга. Перед ним расступились в благоговейном страхе, глядя на его мрачное окровавленное лицо. Игнат догнал, грубо схватил за плечо. Данила покорно остановился, слишком опустошенный, чтобы что-то говорить, возражать.

— Не двигайся, — велел Игнат. В его руке был мокрый платок, которым он стал вытирать кровь. Холодная влага приятно охлаждала разбитые губы.

— Она все видела? — спросил Данила глухо.

— Кто? — не понял Игнат. — А, барыня в коляске? Да, почитай, с самого начала. Сердце Данилы упало. Он чувствовал заботливые руки парня на лице, мокрый платок. Холодные капли побежали по шее, рубашка намокла. Значит, она сразу выскочила следом, прыгнула в коляску, велела догнать, хотела что-то сказать, объяснить, а он все разрушил своими руками.

— Какая жуть для нее, — вырвалось у него. Игнат удивленно посмотрел на сотоварища его отца:

— Почему? Ты не знаешь баб. Ей вполне могло понравиться. Примчался запыхавшийся квартальный в сопровождении ликующего мальчишки. Ему дали дорогу, мальчишка закричал, указывая пальцем на неподвижного Дьякова:

— Он вызывал! Квартальный окинул быстрым взглядом толпу, перевел взгляд на Данилу:

— У него были причины, да? Ты под арестом, парень.

— За что? — устало спросил Данила. Ему было все равно. Наталья видела его в звериной драке, видела с окровавленными кулаками, озверевшего.

— В участке разберемся. Хотя бы за драку. Толпа шумела. Несколько крепких мужиков поперли грудью на квартального:

— Все было по-честному! Они дрались по уговору, мы свидетели. Из толпы выдвинулся пузатенький мужчина в пенсне, сказал дрожащим голосом:

— Это было ужасно. Но я свидетельствую, что каждый мог отступить. Никто ни на кого не нападал. Нравы в этом краю дикие, но нарушений закона не было. Народ одобрительно загудел. Квартальный в затруднении огляделся, сплюнул в сердцах:

— Так какого дьявола меня звали. Там конокрады на базаре! Вылейте господину ведро воды на голову. Нет, лучше вызовите доктора! Похоже, он в нем нуждается больше, чем во мне.