Опасная поездка по Нилу. Мюнхгаузен несколько недель живет на миндальном дереве, бьется об заклад с султаном, выигрывает заклад и вместе с ним — сокровищницу султана. Раскаяние султана и тщетная погоня за Мюнхгаузеном.

— В Каире я ни с кем не обмолвился ни словом о задуманной мной поездке по Нилу, о которой я упомянул в последний раз, господа, друзья и товарищи, иначе меня, наверное, предупредили бы о том, что в это время ежегодно Нил, разливаясь, выходит из берегов. Нанятые лодочники, убедившись лишь в том, что взятой провизии хватит нам всем надолго, также ничего не сказали о стихии. Мы тронулись в путь, и несколько дней все шло прекрасно.

На четвертый или пятый день я заметил, что воды Нила приняли странный красноватый цвет и стали выступать из берегов.

Спустя еще один день Нил настолько вздулся, что не успело солнце закатиться, как вода залила землю и справа, и слева от нас на целые мили… Часом позже наша барка наскочила на какой-то предмет, который мы приняли в темноте за плетень или фашину. Мы засели основательно и решили спокойно ждать до следующего утра. На рассвете мы увидели, что окружены совершенно спелыми миндальными превосходными орехами, которых оказалось невероятное количество, и это представляло немалую удачу для нас.

Брошенный лот показал, что мы находились более чем на шестьдесят футов над землей и не могли двинуться ни вперед, ни назад. Спустя несколько часов поднялся сильный ветер, опрокинувший нашу барку на бок, причем она зачерпнула воды и затонула со всеми припасами.

Счастье еще, что у нас был миндаль, не давший нам умереть голодной смертью, и что все мы — а нас было восемь мужчин и два мальчика — могли спастись на ветвях деревьев, где нам пришлось просидеть пять с половиной недель, пока вода не спала настолько, что мы увидели наконец под нашим деревом землю, покрытую илом, и нашу барку, находившуюся на расстоянии около двухсот саженей от того места, где она затонула. Мы с радостными возгласами спустились с дерева и по скользкому илу добрались до барки. Некоторые продукты были совершенно испорчены водой, но часть запасов сохранилась довольно хорошо, и наскоро приготовленный обед показался нам необыкновенно вкусным после нескольких недель питания одним миндалем. По нашему расчету, нас угнало на сто семьдесят три мили от ближайшего жилья.

Когда мы добрались наконец, после долгого путешествия пешком, до берега Нила, который уже вошел в свое обыкновенное русло, мы получили от одного бея другую барку и дней через шесть прибыли в Александрию, откуда тотчас же отплыли в Константинополь. Мне стоило очень большого труда заставить наших лодочников принять, кроме стоимости погибшей барки, еще денежный подарок: они считали себя совершенно осчастливленными тем, что просидели целых шесть недель на одном дереве со славным Мюнхгаузеном и питались, как и я, миндалем… Вот как много значит даже в чужих странах носить знаменитое имя…

Вы, конечно, не будете изумлены, друзья и товарищи, если я вам скажу, что, блестяще выполнив данное мне поручение в Египте, я попал в еще большую милость у султана, чем прежде.

Если вам придется, к примеру, встретиться на Лейпцигской ярмарке с настоящим мусульманином (большая часть их — поддельные, так называемые белые арапы), то можете испытать его: попробуйте только спросить его о господине Мюнхгаузене, и если он — настоящий, то непременно расскажет вам подробно о моей дружбе с султаном, потому что об этом известно во всей Турции.

Его высочество положительно не мог обходиться без меня; я каждый день должен был с ним обедать и ужинать и охотно сознаюсь, что из всех монархов самые утонченные и изысканные блюда я отведал лишь у турецкого султана. Разумеется, я говорю только о кушаньях, потому что вино, как вам известно, запрещено поклонникам Магомета. Поэтому за парадными турецкими обедами вино никогда не подается. Зато после этого его высочество ждала обыкновенно в кабинете бутылочка отменного хорошего напитка, и он, удаляясь в свои апартаменты, часто приглашал меня дружеским жестом следовать за ним.

Однажды, когда я шел с ним по такому приглашению, султан шепнул мне:

— Мюнхгаузен, сегодня мы отведаем что-то бесподобное! Я знаю, вы, христиане, понимаете толк в винах, и прошу вас сказать мне по совести, какого вы мнения о нем. Это последняя бутылочка токайского, которое я получил в подарок от одного венгерского магната. Ну, как вам нравится винцо? Ага?

— Да, ваше высочество, — сказал я, — это недурной сорт… действительно! Однако…

— Стойте, стойте, Мюнхгаузен! Не хвастайте! Или вы в самом деле хотите сказать, что пивали когда-нибудь вино лучше этого?

— Ваше высочество, мне не нужно уверять вас, что правда для меня дороже всего на свете, и потому я прошу смилостивиться, если я скажу, что в Вене, у покойного императора Карла Шестого, выпил не одну бутылку такого токайского, сравнительно с которым это вино кажется самой обыкновенной кислятиной.

— Ого, любезнейший! Это — настоящее токайское!

— Да, ваше высочество! Но так называемое токайское и настоящее токайское — это большая разница! Не желает ли ваше высочество побиться об заклад? Я берусь через час доставить прямо из императорского погреба бутылку токайского, которое понравится вам несравненно больше.

— Мюнхгаузен! Вы мелете вздор!..

— Нет, не вздор! Ручаюсь своей головой! Берусь через час доставить такое токайское, с которым это вино нельзя и сравнить…

— Ну, ладно! Согласен! Но если ровно в четыре часа вина не будет здесь, вы заплатите мне головой: я не позволю дурачить себя даже своему лучшему другу! Зато, если вы выиграете заклад, вы можете взять из моей сокровищницы столько золота, жемчуга и драгоценных камней, сколько в состоянии унести самый сильный человек.

«Это дело!» — подумал я и попросил перо, бумагу и чернила, чтобы написать австрийской императрице Марии Терезии письмо следующего содержания:

Ваше величество как единственная наследница Вашего в бозе почивающего батюшки получили в наследство и его погреб. Смею ли я просить у Вас через подателя сего бутылку того токайского, которое я часто пивал у Вашего батюшки? Но только самого лучшего сорта! Речь идет об одном закладе. В свою очередь я охотно готов служить за это всем, чем могу, и остаюсь… и т. д.

Так как было уже пять минут четвертого, то я тотчас отдал эту записку, даже не запечатав ее, моему скороходу, которому пришлось отвязать гири и немедленно отправиться пешком в Вену.

Затем султан и я, в ожидании лучшего вина, допили его бутылку.

Пробило четверть четвертого, затем половина четвертого, потом и три четверти четвертого, а скорохода все еще не было видно. Сознаюсь, у меня уже начало щемить сердце: мне показалось, его высочество стал уже посматривать на шнур от звонка, чтобы послать за палачом. Правда, я еще получил разрешение выйти в сад, чтобы подышать свежим воздухом; однако — что мне показалось в высшей степени подозрительным — за мной шло по пятам несколько человек прислуги, не спускавших с меня глаз.

Объятый страхом, я послал за моим стрелком и острослухом, и они явились, когда стрелки уже показывали без пяти минут четыре и часы уже собирались бить.

Острослух растянулся на земле и сообщил, что хотя моего скорохода и не слышно, но он, по-видимому, лежит где-то далеко на земле и спит, так как ясно можно различить его храп.

Мой честный стрелок быстро взбежал на высокую террасу и воскликнул:

— Клянусь спасением души! Этот лентяй разлегся под дубом около Белграда, и рядом с ним — бутылка. Подожди же! Мы тебя разбудим! — С этими словами он выпустил полный заряд своего кухенрейтеровского ружья в вершину дерева, так что на спящего посыпался целый град желудей, веток и листьев. Скороход тут же вскочил на ноги и, схватив бутылку, побежал и, разумеется, до четырех часов явился с ней и с собственноручной запиской императрицы Марии Терезии к дверям покоев султана.

Султан поклонился мне в знак признания моей правоты; когда же он попробовал вино, то заключил меня в объятия и сказал, продолжая причмокивать губами:

— Мюнхгаузен, не сердитесь, если я приберегу эту бутылочку для себя одного. С вашими связями в Вене вы сумеете заполучить для себя этот божественный напиток!

Тут он запер бутылку в шкафчик, сунул ключ в карман и позвал своего казначея. Последний тотчас же явился, и султан, у которого также «слово — олово», сказал казначею:

— Вы знаете господина Мюнхгаузена, но даже не представляете, какие громадные услуги оказал он турецкому государству… Поэтому прикажите отпустить моему другу из моей сокровищницы, в награду за его заслуги и как слабый знак моей благодарности, столько золота, жемчуга и драгоценных камней, сколько сможет донести самый сильный человек. Мюнхгаузен заслуживает этого!

Казначей склонился перед своим повелителем. Я велел позвать силача, и, пока остальные мои слуги распоряжались в гавани, приготовляя к отплытию самый большой корабль, мы пошли следом за казначеем в сокровищницу. Здесь мой силач сложил в один тюк все, что там находилось, — решительно все — и, обвязав этот необъятных размеров тюк пеньковой веревкой, взвалил его себе на плечи. Мы поспешно направились к гавани, а тем временем казначей побежал к султану и с отчаянием рассказал ему, что мой слуга утащил всю наличность казначейства!.. Султан нашел, что это чересчур неудачная шутка, и весьма пожалел о своем необдуманном обещании… Он никак не воображал, что такое возможно!.. Главному адмиралу был отдан приказ немедленно снарядить весь флот и без промедления послать его вдогонку за моим кораблем, крепким генуэзским судном… За ночь мы давно уже прошли пролив Дарданеллы и большую часть Эгейского моря. На следующее утро мы шли между берегом Греции и островом Крит и находились уже в Средиземном море, когда показались многочисленные паруса преследующего нас турецкого флота. Это вызвало в нас некоторую тревогу за благополучный выход из столь затруднительного положения.

Тут ко мне подошел мой ветрила и принялся утешать меня:

— Не пугайтесь, ваше превосходительство! Мы сейчас отбросим их туда, откуда они явились!

С этими словами он встал на палубе корабля, около штурвала, таким образом, что его правая ноздря была обращена к туркам, а левая — к нашему парусу. И вдруг навстречу гнавшимся за нами кораблям задул такой ураган, что их мачты, паруса и снасти затрещали, а их самих разбросало в разные стороны и откинуло далеко назад, в то же время наш корабль с неисчислимыми сокровищами в несколько часов добежал до Италии. А как на мне оправдалась пословица: «Что легко наживается, то легко и проживается», — об этом я расскажу вам в следующий раз.