Агриппина чмокнула его в щеку, рассеянно бросила – созвонимся! – и ее юркая мальтийка продолжила путь, затерявшись в массе других машин. Андрей следил за ней взглядом до тех пор, пока она окончательно не растворилась в этом энергичном и разноцветном потоке, дышавшим выхлопными газами, и ощутил, как защемило сердце, словно он расставался с Агриппиной навсегда, а не на несколько часов. Он вздохнул, встряхнулся, словно сбрасывая с себя наваждение, и устремился к станции метро «Гражданский проспект», возле которой его и высадила девушка. Спустившись по эскалатору в сверкающее мрамором и металлом чрево подземки, он вошел в полупустой вагон метропоезда, комфортно расположился на сиденье и тотчас выпал из реальности. Память настойчиво воскрешала картины минувшей ночи. В сумраке комнаты сверкали и подрагивали огоньки множества свечей. Большие и маленькие, толстые и тонкие, цветные и белые – свечи и свечечки стояли на книжных полках, на столике, на подоконнике, горели и сияли, точно звезды. И среди этого звездного великолепия – только они двое, плыли, словно подхваченные безбрежным потоком Млечного Пути, купались в невесомости вне пространства и времени, испытывали ни с чем не сравнимое блаженство, отдаваясь друг другу истово, самозабвенно. Он настолько погрузился в приятные грёзы, что проехал свою станцию, так что пришлось возвращаться и потом практически бежать до университета, чтобы не опоздать на занятия – благо, у него вторая пара.

Ну а дальше началась обычная рутина. Хотя, даже в общих чертах рассказывая студентам о программе своего курса и темах, которые он собирается освещать в своих лекциях, Андрей обычно увлекался сам и увлекал студентов. Ему нравилось, когда после занятий к нему подходили и задавали вопросы. Тогда он хитро посмеивался и обещал поведать об этом и еще чём-то замечательно интересном в следующий раз. И всегда честно предупреждал, что найти материал, который он дает, в учебниках, конечно, можно, но трудно, – потому что для этого необходимо прочесть «ну очень много книг…», из чего следовало, что стоит посещать его занятия и постоянно вести конспекты. Контакт со студентами у него складывался сам собой: он человек сравнительно молодой, они молодые, – так что особых проблем в этой области не возникало. Вот только студентки порой излишне донимали, через месяц-полтора занятий симпатичный и обаятельный препод начинал получать множество любовных записок, которые, разумеется, выбрасывал, но – чего скрывать! – которые были ему весьма приятны.

Проведя две пары подряд и полностью освободившись, Андрей направился в деканат, чтобы утрясти расписание. Анна Андреевна, которая обычно занималась этим неблагодарным делом – всем хотелось иметь сдвоенные пары без «окон», чтобы не торчать в институте без дела, – к нему благоволила по причине, не ясной до конца и ему самому, вероятно, он был просто ей симпатичен. Вот и сейчас, увидев Андрея, дородная, совершенно седая Анна Андреевна тотчас оживилась и предложила ему выпить чаю с домашним печеньем, от чего он, конечно, не отказался. В процессе чаепития они неторопливо обсудили последние факультетские новости: Сергей Сергеич перешел в другой вуз на повышение, и теперь будет работать старшим преподавателем, Нина Олеговна ушла на пенсию, но, возможно, иногда будет вести семинары, и пр., и пр.

Выяснилось, что в понедельник у него второй парой – лекция. Во вторник две лекции и одно семинарское занятие. А в четверг аж три семинара. Впрочем, семинарские занятия начнутся со следующей недели. «Пыталась совместить, чтобы получилось всего два дня – но никак, – виновато сказала Анна Андреевна, разводя руками, – уж не обессудьте!»

– Что вы, дражайшая Анна Андреевна, – произнес он, – расписание прекрасное, после одной пары я вполне могу работать в библиотеке.

– Ну да, ну да, – закивала она облегченно. – Ох, совсем забыла – старость не радость! – вам тут один человек звонил, спрашивал, когда вы сегодня работаете. Я сказала, он что-то пробурчал и отключился.

– А он не представился? – спросил Андрей.

– Нет. Странный какой-то, настойчивый очень. Сказал, что из Риги приехал всего на два дня и хотел бы с вами поговорить по научным вопросам. Он какую-то вашу статью читал, и она его очень заинтересовала. У него еще легкий акцент был, кажется, действительно прибалтийский.

– Хмм… – задумался Андрей, припоминая, есть ли у него в Риге знакомые и кто бы это мог быть, однако, не смог никого припомнить. – Значит, не представился… Ну, и бог с ним, Анна Андреевна, захочет – найдет! О, уже половина третьего, – воскликнул он, посмотрев на часы, – пора бежать! – Он поцеловал ей руку, отчего щеки немолодой дамы зарделись от удовольствия, и вышел из деканата.

Спускаясь по широкой лестнице главного корпуса, он уже позабыл и про свои занятия, и про студентов, и про странный звонок – он спешил на встречу с Агриппиной.

Присев на пустую скамейку в скверике перед Казанским собором, он набрал бабушкин номер – однако ее мобильник не отвечал. И где ее носит? Подумал он. Ведь не молоденькая уже. Хорошо, что вчера вечером он позвонил и сообщил, что останется в Питере. Положив трубку в карман, он закурил сигарету, и тотчас, словно из-под земли, возле скамейки возникла Агриппина. Кажется, она обладает способностью телепортации, сказал он себе, поднимаясь. В утренней спешке Андрей не обратил внимания, как она одета, но сейчас это бросилось ему в глаза. Сегодня на Агриппине был не стандартный молодежно-деловой прикид питерской журналистки, обтягивающие джинсы и курточка, а строгий темный костюм в полоску и белая, с кипенью кружевного жабо на груди, блузка. «Конечно, – пожала она плечами в ответ на его немой вопрос, – мы же идем в гости к приличному человеку!» Она еще и мысли читает, усмехнулся он.

Мальтийка, не торопясь, влилась в бензиновое стадо сердито фыркающих автомобилей и со средней скоростью нескольких километров в час – обычной для середины дня в центре города – поползла по Невскому. Не прошло и получаса, как они миновали Таврический сад и повернули на Таврическую улицу, где Агриппина каким-то чудом смогла припарковать свою малышку как раз напротив нужного дома, втиснувшись между двумя огромными джипами. «Нам сюда», – указала она рукой на каменный дом с высокими прямоугольными окнами. Андрей окинул взглядом здание и автоматически отметил: модерн начала прошлого века. Они пересекли дорогу, вошли в прохладный темный подъезд и по широким пологим ступеням поднялись на второй этаж. Им долго не открывали, пришлось позвонить вторично. Наконец, высокая дверь медленно отворилась, и они очутились в небольшой прихожей, слишком маленькой для такого породистого дома. Профессор оказался невысоким человеком в очках и с явно выпирающим брюшком. На нем был синий пуловер, из-под которого выглядывала голубая сорочка с мятым воротом.

– Очень, очень рад видеть! – он поцеловал ручку Агриппине. – Нехорошо, совсем забыла старика. Знаю, знаю, скажешь, что занята на работе, забегалась, вся в делах и прочее. Извинений не принимаю. В следующую субботу приходи на мой день рождения. Не буду уточнять, сколько мне стукнет – неважно. Обязательно приходи, будут интересные люди. Ты ведь любишь знакомиться с интересными людьми? – он хитро посмотрел на нее небольшими серыми глазками. – А потом интервью в своей газете напишешь или статейку проблемную. Знаю я вас, журналистов. – Он перевел взгляд на Андрея и протянул руку: – Сигурд Юльевич. Рад знакомству. А что мы, собственно, здесь стоим? Прошу… – Он повернулся и направился в комнату.

Большая комната, которую правильнее было, наверное, назвать залой, имела неправильную форму и сплошь была заставлена книжными стеллажами, старыми диванами, креслами и прочим антиквариатом. Посредине уперся мощными ножками в пол старинный дубовый стол, покрытый старинного же вида скатертью. Над ним висела большая металлическая, с кованым цветочным орнаментом люстра, которую около века назад, по всей видимости, заправляли керосином, а нынче переделали в электрическую. На столе лежала толстая книга с закладкой – вероятно, профессор перед их приходом читал.

Сигурд Юльевич уселся в кресло с высокой спинкой, в котором почти утонул, и жестом пригласил гостей присесть на диван.

– Может быть, чай или кофе? – спросил он. – А может, коньячку? – и хитровато посмотрел на Андрея.

– Нет, спасибо, я не хочу, – отозвалась Агриппина и вопросительно глянула на Андрея. Тот отрицательно качнул головой.

– Ну, тогда слушаю вас, дети мои, – посерьезнел профессор. – Что же привело вас в такой чудесный день в мои покрытые пылью веков покои?

Молодые люди переглянулась, она чуть заметно ободряюще кивнула, и он заговорил.

– По образованию я искусствовед, – начал Андрей. – Сейчас работаю над диссертацией по интерьерам Гатчинского дворца, в основном, восемнадцатый век. И в ходе работы наткнулся случайно на рунические знаки. Обнаружил их в рукописи, подозреваю, масонской. Не вижу особой связи между ними, думаю даже, что это вообще не имеет отношения к моей работе. Но хотелось бы все же знать, что здесь написано.

Он извлек из своей черной папки копию рунического текста с дощечки и протянул профессору. Тот, как показалось Андрею, взял листок в руки с легким пренебрежением, посмотрел на него, потом с удивлением перевел взгляд на Андрея и буквально впился в него глазами.

– Действительно, – наконец произнес Сигурд Юльевич, – это не имеет никакого отношения к восемнадцатому веку. Совершенно непонятно, каким образом это очутилось среди бумаг того времени. – Он немного помолчал и продолжал: – Вы знакомы со скандинавской мифологией?

Агриппина только плечами пожала. Андрей же сказал несколько сконфуженно:

– В институте изучал, но, если откровенно, почти все позабыл.

– Я так и думал, – кивнул профессор. – Дело в том, что руническое письмо тесно связано с мифологией, вернее, с тем магическим взглядом на мир, который был у наших предков. Здесь, – он потряс листком, – начертано магическое заклинание. Впрочем, наверное, Агриппина вам об этом уже поведала, – лукаво улыбнулся он, – уж в чем в чем, а в гадании она знает толк! Ладно, не конфузься, – сказал он ласково девушке, – мы с твоей бабушкой сто лет были знакомы. Я, конечно, вам текст этот переведу, только чуть позже. Хочу, чтобы вы для начала смогли хотя бы немного проникнуть в мир древних представлений и осознали значимость этой надписи. Согласны?

Они дружно кивнули в ответ.

– Ну, тогда вперед к знаниям!..  – и он простер руку вперед и вверх, словно указывая им путь. Потом снова откинулся в кресле и продолжал: – Как я уже сказал, письмо это руническое, – следовательно, связано с древней магией. Наши предки относились к оккультным знаниям с большим уважением. Вот, например, как звучит старинное предупреждение незнайкам, которые пытались воспользоваться рунами.

То есть, иметь дело с рунами считалось занятием весьма опасным. Обычно руны вырезались на прутиках или палочках. Тацит описывает гадание на рунах следующим образом: «Отрубив ветку плодоносящего дерева, – обычно это был бук или дуб, пояснил профессор, – разрезают ее на куски, которые отмечают каким-то знаками и разбрасывают как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени… или же сам отец семейства… помолившись богам и смотря на небо, трижды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование». Гадали и на крови. Страбон рассказывал об этом действе следующим образом: «Жрицы-предсказательницы, седовласые, в белых одеждах… выходили навстречу пленным с обнаженными мечами, надевали на них венки и вели их к медному котлу, вместимостью 20 амфор. Там была лестница; они всходили по ней и, склонившись над котлом, перерезали горло каждому из пленных, которых им подавали. По крови, натекавшей в котел, они совершали гаданье». Гадали также и на крови жертвенных животных, о чем упоминается в древнеисландских памятниках.

– Да… занятие не для слабонервных, – прокомментировала Агриппина. – Брр! – она передернула плечами. – Там что, про это? – кивнула она на текст.

– Нет. Я пытаюсь нарисовать вам картину древнескандинавской жизни. Тогда ведь свято верили в то, что старшими рунами можно воздействовать на враждебные человеку стихии: огонь, воду, врагов, – наслать порчу и совершать другие нехорошие деяния. Герберт фон Лист, основатель школы рунической магии, считал, что в «Песне Высокого» из «Старшей Эдды» зашифрован первоначальный рунический ряд из 18 рун. Кстати, этот самый Гвидо позднее основал небезызвестное «Общество Туле», в которое входила вся гитлеровская верхушка. Но об этом сейчас много говорится и пишется.

В песнях, относящихся к рунам, часто говорится, что их неправильное использование может привести к страшным последствиям. В одной из саг рассказывалось, как при прочтении одного нида в палатах ярла – знатного человека – пришло в движение висевшее на стенах оружие, убив многих воинов, а сам ярл упал замертво, при этом у него отгнили волосы и борода по одну сторону пробора.

– Нид – это проклятье? – спросила Агриппина с долей отвращения, вероятно, представив отгнившую бороду.

– Да. И весьма своеобразное. На жердь сверху насаживали лошадиный череп и вырезали на нем некое заклятье. Это, с позволения сказать, сооружение называлось «нид» и одновременно так же назывался хулительный жанр скальдической поэзии, который обладал убойной магической силой.

– В древности магию и поэзию фактически не разделяли, – сказал Андрей.

– Совершенно верно, – подтвердил Сигурд Юльевич. – Они выросли из одного корня. О чем это я? Ах, да… По-видимому, в «Песне Высокого» иносказательно описывается магическое действие рун на природные стихии и на людей. Приведу пример, – тут профессор прикрыл глаза и принялся нараспев декламировать:

Да-да! Не больше и не меньше! Считалось, что можно заклятьем остановить огонь. А сейчас я прочитаю вам заклятья от бури и колдунов. – Он помолчал немного, словно припоминая, затем принялся нараспев читать:

Прочитав последнюю строфу, он вдруг повернулся к Агриппине и озорно ей подмигнул.

– Ну что вы, Сигурд Юльевич, – возмутилась она, – я-то здесь при чем?

– Знаем-знаем, все знаем… – ехидненько пропел он фальцетом и погрозил девушке пальцем.

В ответ она только фыркнула, как рассерженная кошка.

– Не сердись, деточка, я же шучу, – примирительно сказал профессор. – Ну вот, потерял мысль… – Он покивал, что-то бормоча себе под нос, потом снова заговорил: – В те стародавние времена мир представлялся людям совершенно другим – волшебным, – а потому несравнимо более интересным и наполненным всякими неожиданностями, нежели наш теперешний технократический. Как ни странно, современная картина мира гораздо более проста и упорядочена в сравнении с космогонией наших предков. Тогда не вызывало никаких сомнений, что не только природа оказывает свое влияние на людей, но и люди силой мысли могут воздействовать на нее. По крайней мере, они были в этом уверены. Поэзия – как вы справедливо заметили, – обратился он к Андрею, – тогда еще не отделилась от культовых ритуалов и обладала огромной магической силой. Я расскажу вам одну из красивейших легенд об Одине: каким образом он раздобыл мёд поэзии. Как вам, наверное, известно, Один – один из главных богов скандинавского пантеона. Эта философская притча о смысле бытия, которая не утратила, как мне кажется, значения и по сей день, – удивительно поэтична и мудра.

Профессор замолчал и прикрыл глаза, словно собрался подремать. Его гости смотрели на него, боясь шевельнуться, потом переглянулись, и Агриппина пожала плечами – дескать, сама не знаю, что с ним. Минута, другая… Время, казалось, тянется бесконечно. Девушка уже собралась было прервать затянувшееся молчание, как вдруг профессор открыл глаза и улыбнулся.

– Мне кажется, я вас замучил своей мифологией, – немного смущенно произнес Сигурд Юльевич. – Увлекаюсь и не замечаю времени. Может, все-таки кофе или чай?

– Нет-нет, – произнесла Агриппина. – Расскажите про мёд поэзии. Я никогда не слышала эту легенду.

– Тогда слушайте, – тотчас оживился профессор. – После заключения мира между асами и ванами – высшими богами – их слюна была собрана в некий сосуд, и из нее был сделан мудрец по имени Квасир. Однако два карлика, Фьяляр и Галяр, убили Квасира и смешали его кровь с пчелиным медом. Любой, кому удавалось попробовать этот волшебный напиток – мед поэзии – становился поэтом или мудрецом. Но затем карлики убили великана Гиллинга и, чтобы откупиться от его отца Суттунга, отдали ему мед поэзии. Сут-тунг спрятал мед поэзии в горной пещере и отдал его под охрану своей дочери Гуннлёд. Страстно желавший раздобыть мёд поэзии, Один нанялся в работники к брату Суттунга – Бауги. За свою работу он потребовал глоток меда поэзии, однако, когда Бауги привел его к своему брату Суттунгу, тот отказался дать хотя бы один глоток. И тогда Один с помощью Бауги решил украсть мед поэзии. Бауги просверлил гору волшебным буравом, и Один проник в отверстие в облике змеи. Он соблазнил Гуннлёд, выпил весь мёд, потом обернулся орлом и вернулся в верхний мир, где с тех пор и находится мёд поэзии.

– Другими словами, сущность поэзии – божественна… – медленно проговорил Андрей.

– Именно. Вы, уважаемый Андрей Иванович, ухватили самую суть. Поэзия, в ее первоначальном виде, имеет божественное происхождение. Недаром многие поэты предсказывают в стихах собственную смерть, да и самые значимые мировые события тоже. Поэзия в те стародавние времена была тождественна мудрости и магии. Увы, в наши дни она практически утратила обаяние волшебства. Да, и вот что ещё любопытно! – добавил он. – Пока Один в образе орла летел в Асгард, некоторое количество мёда вытекло у него через… хм… задний проход. По легенде, именно эта часть мёда поэзии досталась поэтам-бездарям и махровым графоманам.

Андрей с Агриппиной невольно рассмеялись. Профессор снова откинулся в своем монументальном кресле. Его глаза изучали лица слушателей, пытаясь оценить впечатление, произведенное рассказом. Наконец, он удовлетворенно улыбнулся и повернулся к столу. Взял листок с рунами, не глядя, нащупал на столе ручку и стал что-то писать на листке. Его гости хранили молчание, стараясь не прерывать этот творческий процесс. «Ага… ну да, конечно… пожалуй, так…» – бормотал себе под нос профессор, то и дело взъерошивая свои седые волосы, отчего они скоро встали торчком и напоминали забавный пушистый нимб.

Девушка коснулась руки Андрея. Она напряженно ждала, не отрывая взгляда от профессора. Потом наклонилась к Андрею и прошептала: «Ты волнуешься?»

– С чего бы это? – тоже шепотом отозвался он.

– Ну, мало ли что там написано…

– Ты же мне растолковала значение.

– Но я же специалист по ворожбе!

Он сжал ее руку – тоже мне специалист. А Сигурд Юльевич, тем временем, поднял голову и уставился на них невидящим взором.

– Сие очень и очень странно, – сообщил он, и снова уткнулся в руны. – Говорите, нашли в рукописи восемнадцатого века? – обратился он к Андрею. Тот кивнул. – Поразительно! – профессор, наконец, снова откинулся в кресле. Теперь глаза его сверлили Андрея, словно два буравчика. – В принципе, я перевел ваш текст. Но он вызывает много вопросов. Разумеется, это заклинание, очень сильное магическое заклинание, по всей вероятности, относящееся к какому-то ценному артефакту. Невероятно ценному с точки зрения древних, потому что являлся этот артефакт принадлежностью богов, а затем был дарован на сохранение людям. Здесь используются самые сильные, старшие, руны – и это имеет огромное значение, потому что артефакт благодаря этому заклинанию наделял своего обладателя невероятной магической мощью.

Профессор опять умолк и нацелился на своих умиравших от любопытства слушателей испытующим взглядом.

– Хотел бы предостеречь вас, молодые люди, от излишней увлеченности рунами и всей этой древней магией, – произнес он. – Чтобы проникнуть в тайный смысл рун, сам бог Один, – а это был один из верховных богов скандинавского пантеона, – девять ночей провисел на Мировом древе, ясене Иггдрасиль, пронзенный собственным копьем. Знание не дается просто так, господа хорошие! – предостерегающе поднял он указательный палец. – Оно требует жертв и зачастую даже крови. – И он вдруг снова принялся читать нараспев:

Ну, и так далее. Отрывок из Старшей Эдды. Один вырезал руны своим волшебным кинжалом – поэтому они были наделены невероятной мощью. В исландских сагах есть намеки на то, что затем он передал этот кинжал вёльвам – колдуньям – на сохранение, чтобы они могли вырезать и трактовать руны. Кстати, господа из Аненербе в годы войны усиленно гонялись за всевозможными древними артефактами, наделенными магической силой, – Копьем Судьбы, кинжалом Одина, Чашей Грааля, древнетибетскими манускриптами, – чтобы затем собрать все их воедино в некоем заколдованном замке, специально для этого обустроенном, и потом править оттуда миром тысячу лет. Тысячелетний рейх, так сказать!.. Ну, о том, что значки, напоминающие двойную молнию, на форме эсэсовцев – это рунический знак силы, вы, наверное, знаете и без меня. Об этом в последнее время разве что ленивый не говорил.

Профессор снова воззрился на Агриппину с Андреем и наконец-то соизволил снизойти до того, чтобы удовлетворить снедавшее их любопытство.

– Ну а сказано в вашем тексте следующее, – произнес он буднично, уткнувшись в листок, – «то, что скрыто от людских глаз, дарует своему владельцу власть, могущество, богатство, радость, озарение, военную мощь и защиту от врагов». Так-то, друзья мои! – и он протянул листок Агриппине. – Почерк у меня, конечно, не намного лучше рун, но, надеюсь, разберетесь… – И он поднялся, давая гостям понять, что аудиенция окончена.

Провожая посетителей, уже в прихожей Сигурд Юльевич на прощание заметил: «И не уподобляйтесь несмышленым детям. Ребенок берет в руки пульт от телевизора, нажимает на кнопки с различными значками – и на экране появляются цветные картинки. Ребенок не понимает, как работает телевизор, ничего не знает об электричестве и полупроводниках. Когда имеете дело с рунами, вспомните про такого ребенка и постарайтесь быть осторожнее…»

Что он имел в виду под этим своим «осторожнее», думал Андрей, спускаясь по лестнице вслед за быстроногой Агриппиной. Голова у него шла кругом: «мифический ясень Иггдрасиль», «Песнь Высокого», «мёд поэзии», «старшие руны», «кинжал Одина». Полный сумбур и сумятица. Стоп, мысленно остановил себя Андрей. Сейчас мне необходимо отстраниться от всей этой древней магии, а потом всё обдумать уже спокойно, как говорится, на трезвую голову. Сказано – сделано. Они вышли из парадного на улицу. Огромный город жил своей шумной и суетливой жизнью, и никому не было никакого дела до какой-то древнескандинавской чертовщины. Если продолжать в том же духе, можно окончательно свихнуться, – усмехнулся он, садясь в машину рядом с Агриппиной.

– Ты что-нибудь понял? – поинтересовалась она, включая зажигание.

– Не уверен, – после паузы отозвался он. – Может, потом прояснится, когда все окончательно в голове уложится.

– Будем надеяться, – кивнула она, трогая с места. – Тебе куда?

– Подбрось на Балтийский вокзал, если по дороге.

– Чего не сделаешь ради любимого мужчины! – воскликнула она, выезжая на проспект. – Когда твоя электричка?

– Минут через сорок, – сообщил он, взглянув на часы.

– Должны успеть, – и она прибавила скорость.