На следующее утро в Большом Гатчинском дворце-музее царил уже настоящий переполох. Ночью в непосредственной близости от дворца произошло убийство – тело мужчины средних лет обнаружила собака, выведенная на утреннюю прогулку, и впечатлительную хозяйку, подошедшую глянуть, что же там такое, едва не хватил удар.

Приехавшая милиция оцепила место преступления, и там всё утро работали криминалисты. Шедшие на работу сотрудники музея, подходили к огороженному оперативниками месту и узнав, что произошло убийство, впадали в долгое оцепенение – такого здесь ещё не случалось. Среди возникшей суматохи выяснилось, что убитый – иностранец, и это лишь усугубило ситуацию. Ольга Олеговна в растрепанных чувствах позвонила Андрею, чтобы сообщить о зарезанном в двух шагах от дворца иностранце – и эта новость настолько поразила Андрея, что он, позабыв про свою диссертацию, тотчас бросился во дворец. Накрапывал мелкий дождик, туристов практически не было, однако сонное настроение природы резко контрастировало с нервным возбуждением, охватившим персонал музея. На вахте дежурил его старый знакомец Николай, который, стараясь сохранять внешнюю невозмутимость, тем не менее, поддался общей ажиотации и, излагая Андрею суть произошедшего, с трудом сдерживал обуревавшие его эмоции.

Итак, мужчина лежал в густых зарослях сирени, горло его было перерезано – от уха до уха, вследствие чего он в считанные минуты истёк кровью. Событие для тихой Гатчины само по себе не рядовое. А тут ещё в потайном кармане убитого обнаружились документы, из которых явствовало, что он – гражданин республики Мальта, житель города Ла Валетта, и находится в России всего несколько дней. Дело грозило стать громким, несмотря на то что пока не было доподлинно известно, с какой целью житель далёкого острова прибыл в Россию и конкретно в Гатчину, где именно остановился, и за каким чёртом его понесло в парк посреди ночи.

В общем, вопросов было куда больше чем ответов. Андрей слушал, не перебивая, – однако, едва только Николай произнёс слово «Мальта», как он тотчас насторожился. Интуиция подсказывала: загадочная гибель иностранца имеет самое непосредственное отношение к событиям, в центре которых оказались он, Агриппина, Виктор. Возможно, бабушке действительно повезло – эти люди убивают – настолько безжалостно, что язык не поворачивается назвать их людьми.

Вроде бы убитый мальтиец приехал в Россию по туристической визе. Но какова была его подлинная цель?

Андрей миновал несколько залов и, оказавшись в безлюдной анфиладе, позвонил Виктору. Тот сразу схватил трубку, будто только и ждал его звонка. Он был более чем взволнован и заговорил скороговоркой:

– А я тебе как раз звоню… Ты уже в курсе?

– Насчёт мальтийца? Да. Позвонила коллега, и я прибежал. Поговорил с охранником, но он мало что знает.

– Понимаешь… Этот человек – Роберто Миньос – рыцарь Мальтийского ордена. Он прибыл в составе делегации Ордена. Они все остановились в «Павле Первом». Насчет остальных не знаю, но у него здесь, кажется, была некая особая миссия.

– Какая ещё особая миссия?

– Точно не знаю. Так, непроверенные слухи. По официальной версии – турпоездка по следам славных дел своих предков. В переводе на человеческий язык, речь шла об очередной исторической реконструкции…

– За реконструкции исторических событий, по-моему, не убивают…

– Видишь ли… Всё настолько туманно, и, как ты можешь судить, вовсе небезопасно – я не хочу выказывать излишний интерес к их визиту. Постараюсь, конечно, среди своих разузнать побольше, может, кто-то и знает подоплеку этого трагического события – или хотя бы подозревает, в чем дело… И потом, это ведь на самом деле может быть случайность! Не забывай, дружище, сфера моих интересов – история Мальтийского ордена, мне интересно размышлять о расстановке сил в давно минувших баталиях…

– Положим, не только размышлять. Помнится, когда я не так давно изволил тебя посетить, ты меня встретил в полном боевом облачении, обвешанный восьмиконечными крестами, и целую лекцию мне прочёл…

– Таклекция-то была о чём? Об истории российско-мальтийских отношений! Вот и эти, приехавшие, намеревались прочесть пару-тройку лекций, своеобразный ликбез провести среди аборигенов. Тематика исключительно историческая. А получается, что?

– Ты же сам мне доказывал с пеной у рта, что мальтийские рыцари не исчезли окончательно, но лишь на время ушли в тень, и их новое появление на политической арене не за горами!

– Ну, доказывал… И от слов своих не отказываюсь. Вот только Роберто Миньос избрал не лучший способ появиться на этой самой арене… – вздохнул Виктор.

– Похоже, он не обладал свободой выбора. Почему-то мне кажется, что пожеланий синьора Миньоса никто не спрашивал…

– Это уж точно! – Виктор немного помолчал. – Есть у меня мыслишки на этот счёт… Давай встретимся вечерком?

– Заходи, – пригласил Андрей.

– Приду. Попробую пока разузнать по своим каналам… Но и ты держи руку на пульсе…

Дверь рабочего кабинета была слегка приоткрыта и оттуда доносился сердитый голос Бориса Львовича. Андрей помедлил, а потом вошел внутрь. Картина, которую он застал, выглядела весьма драматично. Сидевший за столом Марины Семеновны главный хранитель был мрачнее тучи и что-то выговаривал Ольге Олеговне, чье лицо скорее напоминало безжизненную маску.

– Здравствуйте, Андрей Иванович, – произнёс он, бросив на вновь пришедшего недовольный взгляд, – вы-то как? Тоже панике поддались и в истерику впали? Дурной пример, известно, заразителен.

– Никак нет, Борис Львович, – ответил Андрей с каменным лицом.

– Слава богу, хоть один нашелся! А то коллектив преимущественно женский, нас мужиков мало… Коллективный психоз этих дамочек действует на нервы хуже матерной ругани.

Андрей занял своё рабочее место, упёрся локтями в крышку стола и бесстрастно произнёс:

– С вашего позволения, товарищи, или если желаете – господа, я собираюсь немного поработать…

– Вот и ладно. Тогда не буду вам мешать, – Борис Львович поднялся и вышел из комнаты. Ольга Олеговна с облегчением вздохнула и откинулась на спинку стула, похоже, она получила по полной программе.

Странное дело, Андрею без особого труда удалось сосредоточиться на интерьерных ансамблях и прочая – он на одном дыхании проработал несколько часов, как будто чужая смерть помогла ему переоценить те минуты собственной жизни, что могли бы лечь в копилку Разума и Вечности, а вместо этого вполне могли сделаться добычей бесплотных мыслей-хронофагов.

Когда он, наконец, поднял голову, возвращаясь из пространства своей работы в пространство рабочей комнаты, от содержания – к форме, было уже далеко за полдень. И если прежде голод не тревожил его, то теперь Андрей почувствовал, что обед ему явно не повредит.

– Ольга Олеговна! – окликнул он «сокамерницу», которая за всё это время не произнесла ни слова. – Как настроение? Сильно вам сегодня досталось от нашего шефа?

– Да какое там настроение, Андрей Иванович? – отозвалась та еле слышно. – Я ведь не железная. У меня нервы. Не каждый день возле дворца такое случается… А тут еще Борис Львович!..

– Ничего, коллега, прорвемся! – нарочито бодро сказал он. – Может, перекусим – вот сразу настроение и поднимется.

– Что вы, мне сейчас кусок в горло не пойдет…

– Сочувствую. Всё же женщины более нежные существа, нежели мужчины, – констатировал он. – А вы не знаете, Марина Семёновна сегодня появится?

– Марина Семёновна уже появилась! – услышал он в ответ, прежде чем Ольга Олеговна успела собраться с мыслями. Легка на помине перелётная птичка Марина Семёновна!

– А у вас как настроение? – поинтересовался Андрей. – Тоже депрессия?

– Не могу сказать, чтобы убийства поднимали мой тонус, но депрессией не страдаю – слишком много дел, – не без иронии отозвалась она.

– По-вашему, у меня мало работы? – обиделась Ольга Олеговна.

– Дамы, дамы, ну что вы! Нам сейчас только не хватает выяснять отношения, – вмешался Андрей.

– Вот тут вы совершенно правы, – сказала Марина Семеновна. – Не стоит тратить нервы попусту – и так все на взводе. Да, Андрей Иванович, мне ведь удалось кое-что выяснить!

– В смысле? – сразу не понял Андрей.

– Ну, о чём вы вчера меня просили – насчёт сумасшедшего Гриши…

– Неужели?

– Представьте! Вот вам телефон его сестры, – и она продиктовала пятизначный номер.

Гатчинский, городской, – подумал он. Прекрасно!

Агриппина, как выяснилось позднее, исхитрилась выкроить время и навестила в больнице Елизавету Петровну, сообщившую, что завтра её выписывают домой. «И так продержали дольше, чем следовало, – объясняла бабушка. – И то правда, залежалась я здесь…»

По словам бабушки, вся больница с утра гудела об иностранце, которого зарезали нынче ночью в парке и который, по слухам, состоял в тоталитарной секте – неясно только в какой именно. К удивлению Агриппины, гораздо осведомленней оказался Сигурд Юльевич – он позвонил ей и сообщил, что Братство, к которому он имеет честь принадлежать, весьма обеспокоено убийством иностранного гостя, и видит опасность в эскалации насилия между структурами, декларирующими Дух как первооснову.

– И кто же, по его мнению, убил мирного мальтийца? – спросил Андрей.

– Я так и не поняла… Он изъяснялся так обтекаемо и туманно – Сигурд это умеет, – что, откровенно говоря, только запутал меня… Ясно одно: Братство не намерено совершать публичных телодвижений.

– Сегодня вечером собирался зайти Виктор. Может, он хоть что-то разузнает!..

– Сомневаюсь, – сказала девушка.

– Ты не знаешь Виктора. Как раз именно он что-нибудь и отыщет – постоянно на всяких необычных форумах отирается.

Виктор появился уже в сумерках, его рассказ был достаточно скуп на эмоции, хотя выяснить ему, действительно, кое-что удалось. Делегация Мальтийского ордена прибыла для проведения серии благотворительных лекций, но визы у них у всех были туристические. Роберто Миньос, которому теперь предстояло вернуться на родину не в удобном мягком кресле эконом-класса, а в цинковом гробу, выполнял некое «особое задание», то есть был своего рода секретным агентом под прикрытием. Суть этого то ли «особого задания», то ли «особой миссии» пока неясна. Существуют лишь предположения, но довольно странные, не сказать – мистические. Разумеется, лекции отменяются, и вся делегация отбудет домой на свой солнечный остров как только получит на это разрешение местных властей.

– Не густо, – констатировал Андрей. – Хотя и любопытно…

– Все-таки кое-что есть, и весьма интересное… – возразила ему Агриппина.

– И что же ты услышала в Витиных словах сверх того, что он произнёс? – не без ехидства спросил Андрей.

– Интуиция мне подсказывает, – серьезно заговорила девушка, – что мальтийцы ввязались в ту же игру, что и мы. Этот их Миньос, случайно или нет, попал под раздачу. Остальные деморализованы жестоким убийством и уезжают. Возможно, у них просто нет инструкций, как действовать в подобной экстраординарной ситуации. Или, быть может, Миньос был у них старшим, и теперь они потеряли все ориентиры. Невидимый противник, который оказался гораздо серьезнее, чем можно было предполагать, продолжает гонку, уничтожая всё, что – вольно или невольно – встаёт у него на пути. И потому нам следует поторопиться с последним шагом.

– Надеюсь, не с нашим последним шагом, – мрачно пошутил Виктор. – Что-то конкуренты больно крутые попались…

– Не каркай! – возмутилась Агриппина.

– Я что? Я ничего! – тотчас сдался на ее милость не любивший спорить с женщинами Виктор.

– И вообще, может это простая случайность, а мы вокруг этого целый огород нагородили! – продолжала девушка запальчиво.

– Не исключено, – согласился Виктор. – Только слишком уж много совпадений в последнее время…

– Будет вам ругаться! – миролюбиво заговорил Андрей. – Очень надеюсь, что у меня в руках завтра окажется карта подземных ходов. Тогда будем действовать незамедлительно.

«Неужели нашел карту?!» – ахнула Агриппина. «Ну, ты, брат, даёшь!» – уважительно сказал Виктор.

Едва за гостем закрылась дверь, как Андрей ощутил невероятную усталость. Она жила в каждой клеточке его тела. Это было чем-то похоже на нервное истощение, но все же это было нечто другое. Он пробормотал что-то нечленораздельное в ответ на вопрос Агриппины, что с ним? – и ушел в свою комнату. Вот он опускается на диван… Агриппина заходит следом, внимательно смотрит на него, но ничего не говорит. Вот она уже сидит с книгой в руках… читает… Губы её шевелятся, и Андрей скорее угадывает, чем слышит: «Спокойной ночи, дорогой…»

Он тоже собирается пожелать ей спокойной ночи, но не может, глаза его слипаются, и он засыпает…

И тотчас, как ему кажется, просыпается. Усталости как не бывало. Но что-то ещё необъяснимо изменилось за эту долю секунды, за этот миг, вобравший в себя сразу сон и явь, забытьё и пробуждение, – что-то в окружающем мире, в нём самом – как будто всё вдруг встало с ног на голову… Или наоборот?..

Он огляделся по сторонам, понял вдруг, что катит в карете, но почему-то нисколько не удивился и принялся рассматривать внутреннее убранство: позолота, парча, мягкие сиденья. Он повернул голову и посмотрел за окно: падал снег, а вдоль улицы расставлены были солдаты – и не простые солдаты, гвардия! Росту в каждом – ого-го!

Иван Павлович некоторое время глядел, завороженный кружащими белыми хлопьями и бесконечной цепью гвардейцев, вытянувшихся во фрунт, держа ружья «на караул», повернулся в другую сторону – словно и не менял положения. Картина осталась тою же: белые вальяжные мухи опускались на эполеты, на сукно парадных мундиров, и высоченные гренадеры, вытянувшись, неизменно приветствовали каждую из четырёх «особых» карет, как того требовал ритуал.

В завершение проехали по Невскому – здесь гвардейцы казались ещё выше, их выправка была лучше, их взгляды горели преданностью. Наконец возничий повернул лошадей, и карета въехала на площадь, и, сделав почётный круг, остановилась.

– Пожалуйте, Ваше сиятельство… – услышал он голос адъютанта и резво соскочил с подножки, и в числе других чинно шествующих сановников направился в Тронный зал, где и должна была состояться церемония.

Государь сразу нашёл его нетерпеливым взглядом, Ивану стало ясно, что царь давно уже дожидается его – своего любимца и крестника.

Церемония вот-вот начнётся, и вот уже граф Литта в алом своём облачении входит, предваряемый глашатаями. Глашатаи вскинули трубы, сверкнувшие золотыми раструбами, и действо началось.

Иван замер, заворожённый красотой церемонии. Он стоит на ступенях тронного места, вокруг него – придворные, высшие сановники Церкви, он замечает расшитые золотом ризы митрополита Гавриила, архиепископа Евгения Булгариса.

Граф Литта торжественно ступает в сопровождении свиты – трёх кавалеров и секретаря посольства. Они несут подушки из золотой парчи, на которых – часть десницы Иоанна Крестителя, кольчуга, специально изготовленная на Мальте, и знаки Ордена, тайные и явные, которым предстоит стать залогом могущества Императора, его силы и власти.

Троекратно поклонившись, граф Литта вручает Государю свиток, перевязанный лентой – верительную грамоту. Он произносит речь, он говорит по-французски, и главный смысл его витиеватых фраз – это просьба, обращённая к Государю. Не согласится ли Государь принять под своё покровительство орден Святого Иоанна Иерусалимского?

Все ждут ответного слова, все затаили дыхание. Иван Павлович не исключение. Он помнит, что в соответствии с церемониалом ответ от имени Государя должен произнести граф Ростопчин. Вот он выступает вперёд – вальяжный и одновременно по-военному собранный, вот он начинает говорить. Император Павел Первый готов оказать Ордену поддержку и покровительство.

Церемония продолжается. Государь принял от графа Литты кольчугу, вот он берёт с подушки цепь, на которой блистает знак ордена Святого Иоанна Иерусалимского – и надевает на шею. Вот он укрепляет чёрный бант с белым восьмиконечным крестом на левом плече Государыни Марии Фёдоровны. Вот великий князь Александр преклоняет колено, а Государь без мантии, сменив корону на треугольную шляпу, обнажив шпагу, трижды бьёт плашмя по левому плечу его, возводя наследника в рыцарское достоинство. Он вручает ему шпагу и, возложив на великого князя знак Мальтийского ордена Большого креста, целует его троекратно, знаменуя посвящение в рыцари.

Основная церемония завершена, граф Литта в сопровождении секретаря и кавалеров отправляется вручать кавалерские знаки Мальтийского ордена младшим членам императорской семьи.

Но граф Кутасов не торопится… В какой-то момент он словно впал в прострацию, отключился от своего внутреннего хронометра, и пропустил кульбит, который сделало время – беззаконной волной плеснуло, прервав своё мерное течение. Был ли это умопомрачительный скачок, выхвативший из памяти графа дни и недели обыденности, либо же с момента окончания первой церемонии прошло всего несколько минут? – выйдя из странного своего состояния Иван Павлович не смог бы ответить на этот вопрос, да и не это его занимает. Он знает (откуда пришло это знание? Кто-то из придворных шепнул, передавая волю Павла, или в приватной беседе сообщил лично Самодержец Всероссийский?) – предстоит тайный ритуал; в узком кругу посвящённых: посол Мальтийского ордена в России граф Литта примет от императора Павла на хранение магические знаки императорского могущества, важнейший залог обещанного покровительства, символ Высочайшего доверия, оказанного Мальтийскому ордену.

«Прошу вас, ваше сиятельство… Государь ждёт», – здесь слова звучат торжественным полушёпотом, Иван Павлович движется по анфиладе комнат, которая завершается тем самым залом, где и состоится основное действо.

На двух парчовых подушках, скрытые золотыми покрывалами от глаз людских, лежат Нечто. Первое и второе Нечто под двумя роскошными покрывалами – два магических предмета, которые император намерен передать ордену

– Я пригласил тебя, Иван – быть шафером моим перед Богом. Я уверен в тебе, как в себе самом, и пусть твоё присутствие здесь послужит лишним подтверждением моего к тебе расположения – более отеческого, нежели царского; я ведь не только Государь твой, но и крёстный, – произносит Павел скромно и торжественно.

Зал, где предстоит пройти Скрытому Церемониалу, более чем скромен. Вновь появляется граф Литта, подобострастно кланяется императору и застывает в почтительном отдалении. Его сопровождает лишь секретарь, но и тот удаляется по условному сигналу.

Государь резким движением сбрасывает первое покрывало. Подобно подстреленной золотой птице, опускается оно на паркет, и в руках Павла Кутасов видит простенькую дощечку, испещрённую диковинными значками. Это руны – символы, призванные дать властителю своему власть над миром, могущество, богатство, силу. Древние легенды Севера живописуют обретение рун через очищение страданием. Но сами по себе руны – лишь каракули, не имеющие применения. Для того чтобы заклинание начало действовать, они должны соединиться с предметом, обозначенным в первом символе – «тайное». «Тайное» – на второй подушке, и покрывало по-прежнему скрывает его от глаз людских.

– Тайное останется втайне, – провозглашает Государь, и приближается, чтобы собственноручно вручить мальтийцу руны и второй предмет, который, по желанию Павла, остаётся скрыт от присутствующих до конца ритуала.

Граф Литта снова кланяется, и благодарит. Он, кажется, действительно растроган. Он говорит по-французски, но, обращаясь к Павлу, именует его по-немецки Гроссмейстером. В одной руке посла – дощечка с рунами, во второй – подушка, золотое покрывало и между ними – Тайна. Держать оба эти предмета не очень удобно, и, точно почувствовав это, секретарь графа Литты опять возникает – бесшумный и предупредительный, своим появлением он словно закрывает церемонию, которая была слишком интимной и потому не требовала соблюдения всех условностей придворного этикета.

Граф Литта удалился, сопровождаемый секретарём, а Государь вдруг обнял крестника своего, а потом отстранил и произнёс, указуя перстом на знаки:

– Ваня, ты ведь знаешь, что значит сие?

– Смею лишь догадываться, Ваше Величество.

– Это власть над миром! Это – война и победа! Это – золото, что струится в нашу казну. Благословенных подданных моих беззаботные дни.

– Неужто так? – спросил Кутасов.

– Воистину, – перекрестился Павел. – Но ежели украдут по злому умыслу магические знаки сии – смерти не миновать владетелю, у коего украдены были. Я – владетель их был и остаюсь, а рыцари ордена Иоаннова стража неусыпная, и я доверил им власть свою и самую жизнь, ибо намерен опереться на них в том деле, которое задумал…

– Не смею и помыслить о тех вершинах, на которые вы ступите… Славу Александра Великого затмить по силам вам, Государь.

– Не мечом единым, но силой духа воевать следует… Православная церковь, Восточная и Западная христианская церковь, что под властью Папы пребывает, должны телом единым стать… Паству не делить, а дух единый нести… Вот что я задумал совершить, и тебе, Ваня, первому признаюсь, единому тебе. Дал бы Господь сил мне, и во Христе воссияет единая Вера, и под российской короной зацветёт христианский мир…

Поддавшись настроению Павла, попав под живое обаяние магнетизма его мыслей, Кутасов готов был возликовать, чуть не воочию видя рисуемые им картины. Но тут, поднявшись из глубин разума его, другое чувство сдержало этот порыв, а затем и пересилило – тревога ли то была, знамение ли недоброе, то ли во сне привиделось давеча, да и осело на сердце. Государь велел около себя остаться, при дворе императорском, а сердце так и тянуло Ивана обратно, в Гатчину. И графский титул, лишь по смерти Екатерины жалованный ему, уже привычен сделался и не развлекает, и не отвлекает, и сердца успокоить не может. И ничем сердце не успокоится – так заплакал бы граф Иван Павлович Кутасов горючими слезами, а и слёзы никак не осилят его. Только дурное чувство теснится в груди, и кажется, не к добру этот Литта и рыцари его появились при дворе, и не к добру Государь так приблизил их; вместе с реликвиями и власть, и жизнь саму доверил им в мечтательности своей – хорошего ждать не приходится.

Иван Павлович задремал в карете нечаянно, – и снова время утратило плавность и непрерывность течения, и в болезненном оцепенении нельзя было ни вспомнить, ни понять, ни даже угадать, весна на дворе или осень, ночь или день, и какой год, и какой город проезжаем, и страна какая за окнами кареты колышется. Но тревога и недобрые предчувствия давили сердце даже сквозь дрёму, даже сквозь оцепенение, лежащее на веках, как два века – или два медных пятака.