Андрей поднял голову: на пороге, таинственно улыбаясь, стояла бабушка.

– Умеешь ты ходить бесшумно… – констатировал он.

– Грешна, каюсь, – склонила она голову. – Между прочим, я всё слышала…

– Подслушивала? – возмутился Андрей.

– Да что ты, родненький. И в мыслях не было такого, чтобы специально подслушивать. Но, в самом деле, не уши же мне затыкать, когда ты своим дорогим любезности расточаешь и посылаешь возду… телефонные поцелуи.

– Могла бы хотя бы тактично сделать вид, что ничего не слышала, – Андрей посуровел.

– Ну, извини. Извини. Могла. Просто хотела избавить тебя от соблюдения ненужных условностей, – по крайней мере, сейчас и, по крайней мере, со мной.

– Если так – прощаю, – улыбнулся Андрей. – Ох, бабуля, живи ты веке в девятнадцатом и обретайся при дворе – ни одна дворцовая тайна не ускользнула бы от тебя, ни одна интрига не обошлась бы без твоего участия.

– Пожалуй, ты мне всё-таки льстишь, – махнула рукой Елизавета Петровна. – Я вот что хотела тебя спросить…

– Спрашивай, разрешаю…

– Спасибо, дорогой! Ты вроде бы собирался поработать дома…

– Да. А в чём дело? Ты – против? – не понял Андрей.

– Нет, совсем нет. Даже наоборот… Только я хотела спросить…

– Да спрашивай же, наконец! – засмеялся он.

– Ты никого сегодня не ждёшь? В гости, я имею в виду.

Андрей покачал головой.

– И это услышала.

Она только развела руками:

– Так получилось. И насколько я могу судить, это она и есть…

– Кто – она? – напрягся Андрей.

– О-о-она! Дама сердца.

– Вы на удивление проницательны, Елизавета Петровна. Да, это она и есть.

– Ну что ж, значит, плакала твоя работа на сегодня.

– Это ещё почему? У меня в запасе часа два, а то даже и три имеется. Вот если бы не отвлекали некоторые любопытствующие личности…

– Это я-то – любопытствующая? – возмутилась бабушка.

– Шучу я, шучу, – словно сдаваясь, поднял он руки вверх.

– То-то же! А теперь, дорогой внучек, спешу удалиться, дабы не тратить твоё драгоценное время на удовлетворение моего любопытства. А что ты хочешь – я просто старая женщина. Старая больная женщина!

– Старая? Больная? Бабушка, не кокетничай.

– Всё, всё, ухожу.

Но не успел Андрей собраться с мыслями, как бабушка снова появилась на пороге и произнесла шутливо-торжественно:

– Надеюсь, сегодня у меня появится шанс стать героем скандальной хроники!

– Непременно станешь, если душа твоя просит. Только Агриппина для жёлтых изданий не пишет.

– Это будет её первый опыт. И мой – первый.

– Только ты сама ей это предложи. Или навяжи свою кандидатуру, прояви находчивость, включи эпатаж!

– У, какой! Эпатаж ему! Уел бабушку. Радуйся. – Она помолчала. – Агриппина, говоришь? Интересное имя. Необычное… Ну всё, работай. – Елизавета Петровна повернулась и с высоко поднятой головой уплыла по коридору.

Андрей углубился в работу. День уже явственно клонился к вечеру, и солнечные лучи, косо проницая оконное стекло, бликовали на экране монитора. Андрей задёрнул штору. Работа шла туго, он никак не мог войти в привычный ритм, «поймать волну» – мысли всё время отклонялись от чисто искусствоведческих проблем, которым было посвящено исследование и, подобно птицам, кружили вокруг загадки, с которой ему пришлось столкнуться. Привычная картина мира за эти несколько дней раскрылась, точно детская книжка с сюрпризом, являя другие, необычные явления, да что там необычные – прямо-таки таинственные.

Для того, чтобы новая картина мира стала привычной, нужно, как минимум, две вещи: первое – убедиться в её целостности, второе – свыкнуться с её конфигурацией, от частностей до всеобщности. Непонятное, необъяснённое привычным стать не может, оно всякий раз может восприниматься иначе, и вместо картины мира мы получаем хаос. Язычникам древности, чтобы свыкнуться с явлениями природы, с которыми они сталкивались ежедневно, ежечасно, потребовалось создать не больше не меньше, как целый божественный пантеон. И тогда, например, гроза стала для них не просто громыханием грома и сверканием молний, но последствиями действий, предпринятых Зевсом или Перуном; стала привычным явлением, – и этот кубик занял своё место в мозаике общей картины миры.

Он никогда не верил в призраки, привидения, разве что в раннем детстве, когда окружающий мир воспринимается как сказка, волшебство. Теперь же, трижды столкнувшись «нос к носу» с одним из них, Андрей, как человек, способный усваивать новый опыт, при всём своём желании не мог оспаривать их существование. Но, как человек мыслящий, пытался объяснить самому себе, откуда и зачем в его жизни появилась другая, неведомая доселе сторона. Какого, спрашивается, чёрта?

Ответ на вопрос «зачем?» должна дать бумажка, найденная в тайнике. А вот откуда… Вопрос «откуда?» будем пока рассматривать как риторический, думал Андрей. Конечно, это паллиатив, полумера, но уж лучше пока так. Не зря говорится: за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь.

Всё-таки, во всём этом что-то было. Какая-то система, системность. Это прочитывается по тому, как разматывается пряжа событий, как открывается картинка – пусть ещё смутно и фрагментарно, но всё-таки: призрак Кутасова трижды являлся ему, с каждым разом становясь всё отчётливей, точно он, Андрей (поначалу пытавшийся просто отмахнуться – мол, заработался) с каждым разом приготовлялся к следующему шагу. Потом – тайник в раме портрета. Ему и в голову не могло прийти, что там есть тайник. Если бы не случайность, он никогда не нашёл его, – поглазел бы на портрет, и ушёл не солоно хлебавши. Теперь же он имеет дело с задачей, требующей решения.

Мобильник снова заиграл Баха – как и было обещано, звонила Агриппина.

– Ну что ты там? Ждёшь?

– А ты как думала. Ты сама что – едешь?

– Еду… Почти доехала. Где встретимся?

– Приезжай прямо ко мне.

– К тебе? Домой?

– Да. Бабушка тоже ждёт – не дождётся.

– Бабушка? Да, помню, ты говорил… Ну, домой – так домой. Только ты расскажи…

– Как добраться? Давай. Ты где сейчас?

– На Ленинградском, на Въезде вашем.

– Великолепно. Тогда езжай прямо. По Бродвею.

– Бродвею?

– Да, по проспект 25-го Октября. По нему доедешь до кирхи, увидишь – по левую руку будет Кирха и рядышком поворот…

– Налево?

– Да-да, налево. Это и будет улица Гагарина, – и он назвал свой адрес.

– Угу, поняла.

– Вот и умничка! На всякий случай, я спущусь тебя встречу.

– Премного благодарна, – сказала Агриппина таким тоном, точно сделала книксен – шуточный, конечно.

Они удачно встретились возле кирхи, он подсел в ее машину и показал, как заехать во двор, а когда она припарковалась, не удержался и легонько погладил невеличку-машинку по головке-крыше.

– Вот она, оказывается, какая, твоя Мальтийка…

– Кто-кто? – удивилась Агриппина, – Мальвиной я её зову. А ты как назвал?

– Мальти… Тьфу ты, – Андрей хлопнул себя по лбу. Видимо, увлечённые повествования Виктора о мальтийцах и иже с ними не прошли даром. – Ладно, это вроде как у меня в голове замкнуло.

Агриппина внимательно посмотрела на него:

– Понимаю. У тебя что-то серьёзное?

– Как тебе сказать… – замялся Андрей, не хотелось вот так, с ходу огорошивать девушку. – Давай-ка вначале поднимемся.

Не переставая разговаривать, они вошли в подъезд.

– Статью я, кстати, дописала. Как раз перед обедом сидела, заканчивала, и вдруг из сервис-центра позвонили, сказали, клиент готов – машина, то есть, можно забирать. Ну, я за полчасика добила текст, быстренько закинула редакторше в бокс и полетела. Вот! – Она продолжила, зачем-то понизив голос: – А твою бабушку как зовут? Ты не говорил, или я забыла.

– Елизавета Петровна, – ответил Андрей и добавил, – она у меня особенная!

– Не сомневаюсь, – улыбнулась Агриппина.

Услышав звук открываемой двери и происшедшую затем легкую суету в прихожей, бабушка показалась в коридоре.

– Здравствуйте, Елизавета Петровна, – произнесла Агриппина, стараясь сдержать волнение.

– Бабушка, это Агриппина. Агриппина, это моя бабушка, Елизавета Петровна, – церемонно произнес Андрей, представляя дам.

– Очень приятно, – сказала Агриппина.

Бабушка, конечно, не удержалась и не без юмора обратилась к Андрею:

– Видимо от большой любви, ты представил меня дважды. – Теперь она повернулась к девушке и произнесла уже совсем другим тоном, мягким и приветливым:

– Здравствуйте. Мне тоже весьма приятно с вами познакомиться. Что же мы стоим в прихожей? Проходите, пожалуйста…

– И – чувствуй себя, как дома! – сказал шутливо Андрей, которому сделалось немного не по себе от тех изучающих взглядов, которые бросали друг на друга обе женщины.

Чтобы поскорее скрыться от излишне внимательных глаз бабули, Андрей схватил Агриппину за руку и поскорее утащил в свою комнату.

– Вот моя берлога, вот мой дом родной, – скаламбурил он, стараясь избавиться от некоторого смущения.

– Угу, – отозвалась она, осматриваясь. – Вообще-то, у тебя уютненько.

– Рад стараться! Знаешь, я соскучился, – сказал он и почувствовал, что говорит чистую правду.

– Успел соскучиться? Со вчерашнего дня?

– Да. А что, это странно?

– Нисколечко. Я тоже о тебе всё время думала, милый. – Она наклонилась к нему и Андрей, повинуясь безотчётному порыву, поцеловал её губы долгим, затяжным поцелуем.

– Стоп! – Агриппина как бы опомнилась и топнула ногой. – Это ещё что такое?

– А в чём дело? – Андрей озадаченно посмотрел на неё.

– Сначала, понимаешь, заинтриговал. «Приезжай, – говорит, – расскажу». А как приехала – сразу целоваться! Тебе не стыдно? – упрекнула она.

– Ещё как!

– Стыд не дым, как говорится. Ладно, проехали. – Голос её посерьёзнел. – Ну, так что?

– Вот. – Вместо ответа Андрей протянул ей вчерашний листок из портрета.

– Что это? – Девушка осторожно развернула листок. Долго рассматривала его, поворачивала и так, и сяк, то подносила вплотную к глазам, то, наоборот, отодвигала, вытягивая руку.

Андрей молчал. Наконец Агриппина повернулась к нему:

– Какой-то он старый. Старинный даже, я бы сказала. Почти ничего не понятно. Кто-то поймёт…или пойдёт… Уедет. Всё-таки, что это? – повторила она свой вопрос.

– Да, старинный. Вот смотри. – И Андрей протянул ей распечатку.

– Это тот же текст? А дальше что – вторая часть?

– Совершенно верно. Это текст со старинного листка, только, так сказать, прояснённый. Не забывай, мы живём в век высоких технологий, – объяснил Андрей.

– Да я и не забываю. Но всё равно не понимаю. Это что-нибудь означает? – спросила Агриппина.

– Вот это я и пытаюсь выяснить. Подумал, может, ты… Две головы всё-таки лучше, чем одна.

– Это с какой стороны посмотреть… – хмыкнула она.

– Помнишь историю, которую я тебе рассказывал… Ну, там, в галерее, во дворце…

– Про призрака, что ли?

– Да. Ты ещё тогда сказала, что я похож на Кутасова…

– На кого?

– На портрет. Вспомни, в картинной галерее, во дворце.

– Ах, да, вспомнила! И что дальше?

– Так вот. Это он и был.

– Кто он? Призрак? Призрак портрета? – спросила Агриппина, давясь от смеха. Засмеялся и Андрей: «призрак портрета» – звучит!

– Тебе «ха-ха», а… в общем, так и есть.

И Андрей подробно пересказал девушке события вчерашнего вечера, а заодно и последующей ночи, в течение которой он узнал много нового в плане компьютерной обработки изображений.

– Этот твой Виктор – компьютерный гений? – спросила Агриппина.

– Типа того. Вообще-то он инженер…

– Одно другому не мешает. Гений вполне может работать инженером. Думаю, среди искусствоведов тоже отыщутся свои гении – стоит лишь поискать хорошенько.

– И среди журналисток отыщутся.

– Не спорю. – Агриппина задорно тряхнула своими рыжими волосами. – Занятная история. Я думала, такие только в книжках бывают.

– Как видишь, не только.

– Да, вижу, вижу. Вот что я по этому поводу думаю… Надо подумать, короче.

И после этих слов она впала в глубокую задумчивость, ибо её «надо подумать» было не просто фигурой речи, но руководством к немедленному действию.

– Знаешь, что… С частью первой всё ясно, это некая виньетка, нечто наподобие девиза, ну как «дорогу осилит идущий» – да и смысл, в общем, похожий… – медленно проговорила Агриппина.

– Согласен. Здесь мы видим прямое указание на то, что действием адресата этого послания должен стать поиск. То есть, человек, нашедший в тайнике этот листок, должен благодаря ему найти что-то ещё, – утвердительно кивнул Андрей

– Возможно. Хотя «найти» можно не только физический предмет, но и… истину, например.

– Бесспорно. Вот только нет тут никакого «хотя». Найти листок, расшифровать и, в результате поиска, обрести смысл бытия. – Андрей улыбнулся.

– Или, к примеру, отыскать в шкафу хорошо сохранившийся скелет… – Помолчав, девушка продолжила: – На мой взгляд, ключевую роль в тексте играет именно второй отрывок. Расшифровав его значение, мы решим твою задачу.

– По крайней мере, пройдём один этап, шагнём на ступеньку выше. Но что бы это могло означать?

– Предлагаешь мне поработать Шерлоком Холмсом?

– Готов разделить с тобою эту обязанность, в крайнем случае – готов служить при тебе Уотсоном, или Ватсоном, как там правильней выразиться… Да, кстати… почему именно Холмсом? – спросил Андрей. – Бродвей у нас в Гатчине имеется, а Бейкер-Стрит мы пока не обзавелись.

– Да просто… вспомнилось, – ответила Агриппина. – Эта вторая часть… второй отрывок… Напоминает мне один из рассказов Конан-Дойла. Даже не знаю, почему я его так хорошо запомнила. Читала-то в ранней юности, а вот – всплыло. Другие книги за месяц, за неделю уплывают из памяти в неизвестном направлении, вроде читала, а о чём – не помню, и всё! Избирательная память у меня. Девичья, одним словом.

– Какой рассказ?

– Называется он… как же?., м-м-м-м… «Обряд дома Месгрейвов» – вот как он называется! Там, правда, не стихотворение было, а нечто вроде вопросника, точно не припомню, да это и не важно…

– У бабушки есть Конан Дойл, хочешь, попрошу?

– Да, нет, ни к чему! – махнула рукой Агриппина. – Он нам не поможет больше, чем уже помог…

– А чем он помог?

– Дал толчок. Схему. Направление. – Она села на диван, поджав под себя ноги, и от резкого движения его пружины пронзительно скрипнули. – Короче, так, дорогой. Думаю, что это стихотворение – не набор метафор, а указание на конкретное место. Указание зашифрованное, но место, по-моему, должно определяться однозначно. Остаётся его расшифровать – вот и весь сказ.

– Да-а-а… Дела. – Теперь пришёл черёд Андрею глубоко задуматься. – Отче владыки-громовника… пурпурная дева… Фильм как-то шёл по «Культуре». Кажется, итальянский, про актрису… «Пурпурная дева»… Нет, ничего не ясно! – констатировал он, наконец.

– Между прочим, фильм называется «Пурпурная дива», – не удержалась и подколола его Агриппина. – Я на него рецензию писала для «Афиши»… – Она взъерошила свои пышные волосы, откинулась на спинку дивана и уставилась в потолок, словно именно на потолке могла сейчас прочесть разгадку странного послания. Потом перевела взгляд на Андрея. – Будем исходить из того, что действие происходит в Гатчине…

– Согласен. Тут есть прямое указание на место действия. «Старшая вотчина Пауля» – несомненно, Гатчина.

– Если есть старшая, должна быть и младшая.

– Правильно. «Младшая вотчина» – Павловск.

– Разве Павловск младше Гатчины? Из чего ты исходишь? Объясни критерий, – допытывалась Агриппина.

– Да какие критерии? Гатчина была имением графа Орлова, который и затеял строить здесь дворец. К тому времени, как великий князь Павел Петрович получил Гатчину в дар от матушки, дворец в версии Ринальди был уже построен, и наследник в нём поселился, в то время как Павловск только ещё строился! Так что Гатчинский Большой дворец – старший!

– Понятно. Стало быть, нам даётся подсказка, указывающая конкретное место где-то в его окрестностях…

Послышался осторожный стук в дверь: тук-тук.

– Бабушка! Это ты? – громко поинтересовался Андрей.

– А кто ж ещё? К вам можно? – спросила Елизавета Петровна. И Андрей невольно подумал, что в присутствии гостьи она сделалась образцом такта и доброжелательности.

– Ну конечно! Почему же нет? – Он искренне удивился этому вопросу.

– Андрюша, ты бы гостье чаю предложил – она ведь с дороги, – укоризненно продолжала Елизавета Петровна. – Деточка, идёмте-ка пить чай!

– Ой… как же я… вот идиот… – сконфузился Андрей. – Агриппина, чайку?

– Вы, может, есть хотите? – поинтересовалась Елизавета Петровна.

– Нет, спасибо, я обедала…

– Так это когда было… Ужинать уже пора! Андрей… – Бабушка с упрёком взглянула на внука. – Ухаживай за своей гостьей. Агриппина, никаких отговорок я не принимаю! Марш в ванную мыть руки – и за стол.

– Спасибо, – девушка была явно смущена повышенным вниманием к своей персоне.

Отужинав, молодые люди снова уединились в комнате Андрея. Цель была задана и осмыслена ими, они разгадали последнюю строчку и – как знать – если бы Елизавета Петровна не прервала их мозговой штурм, возможно, он увенчался бы полным успехом. После ужина, увы, запал иссяк, как будто другая энергия – мягкая, сонная пришла на смену прежней – стремительной. Андрей ещё пытался вытолкнуть мысли на прежнюю линию атаки, но девушка мягко перевела его эмоции в иную плоскость всего двумя словами. Они сидели на диване и она, придвинувшись вплотную к нему, осторожно опустила голову ему на плечо.

– Поцелуй меня… – прошептала она и прикрыла глаза.

Её губы были мягкими, а волосы, казалось, пахли мятой и ладаном. Голова Андрея закружилась – легко и сладостно.

– Я тебя… – выдохнул Андрей.

– Люблю… – одними губами произнесла девушка.

Их сердца бились в унисон, их чувства были синхронны – так же, как за полчаса до того были синхронны их мысли. Это было полное единение. Но они не могли знать, насколько они совпали друг с другом. Знать не могли – могли почувствовать. И они почувствовали.

– Сегодня ты никуда отсюда не уедешь, – просто сказал Андрей.

– А я, в общем-то, и не собиралась, – ответила Агриппина. Помолчала, а потом, точно опомнившись, спросила: – А как же Елизавета Петровна?

– Что – Елизавета Петровна? – улыбнулся Андрей. – Бабушка будет только «за», – ответил он на незаданный девушкой вопрос.

– Удивительная у тебя бабушка, – задумчиво сказала она.

– Что верно, то верно, – согласился Андрей. – Учитывая то, что она заставила смутиться такую акулу пера…

– Это я – акула пера? – возмутилась Агриппина. – Ничего подобного. И вовсе я не была смущена. Просто… она у тебя очень душевная и радушная. И гостеприимство её не напускное, не напоказ. Гостеприимство – просто так, от души, она не ищет от этого никаких… – Агриппина замолчала, подбирая нужное слово, – … бонусов. Сейчас это такая редкость.

– В вашем кругу, может быть, и редкость.

– Не иронизируй! Конечно, я могу говорить только за себя. В моём кругу это, действительно, не принято.

За окном темнело, и комнату накрыли мягкие сумерки. Через открытую форточку с улицы вдруг залетели бухающие звуки хард-рока и столь же стремительно улетели обратно: видимо, музыка играла в проезжавшей мимо машине. Уличный гомон становился тише. Кажется, начинал накрапывать по-осеннему мелкий дождик.

Они лежали в обнимку и говорили друг другу слова до невозможности глупые и невероятно светлые – такие, какие обычно говорят друг другу все влюблённые во все времена и на всех континентах. И не было в этот момент на земле людей, счастливее них. Но они об этом не думали.