Он медленно брел по пандусу космопорта, а в мозгу назойливо повторялась одна и та же мысль: «Мы достигли высот в науке и в развитии цивилизации, поэтому я и решил умереть».
Служащие космопорта обращали на него не больше внимания, чем на остальных пассажиров, идущих вместе с ним от полосы приземления к выходу. Через какое-то время он очутился на тротуаре городской улицы. Он едва видел то, что находилось вокруг; глаза были наполовину ослеплены потоком мыслей.
«Мы достигли высот в науке и в развитии цивилизации, поэтому я и решил умереть. — Он слегка прикусил зубами кончик языка. — Это будет легко. Они постараются, чтобы мне было легко. Что будет потом — этого я уже не узнаю, да и не все ли равно? Пока я не родился, меня не существовало. Можно сказать, мне тогда было все равно, живу я или нет».
Он поднял глаза вверх, где тускло серело забитое плотной облачностью земное небо. Да, на Марсе оно совсем не такое. Шел монотонный дождь, однако на прилетевшего не упало ни капли. Над улицей раскинулась просторная пластиковая крыша. Она собирала капли, направляя их в воронки водостоков. А улица оставалась теплой, сухой, безукоризненно чистой и свободной от микробов. Эго была улица эпохи высокоразвитой гигиены: чистота, комфорт и полная независимость от природных стихий.
По дороге с легким жужжанием неслось электрическое такси. Серебристые шарики его антенны быстро вращались, принимая невидимый энергетический поток со станции подзарядки. Прилетевший махнул рукой; его упрямая решимость все же победила нежелание, коренившееся глубоко внутри. Такси остановилось со звуком, похожим на негромкий вздох. Водитель равнодушно Уставился на возможного пассажира.
— Куда желаете ехать, мистер?
— К зданию Терминала Жизни, — ответил прилетевший, залезая в кабину.
Губы водителя разошлись; наверное, он собирался повторить адрес, как того требовала инструкция, но передумал. Он стиснул губы, включил двигатель и поехал нарочито медленно. Водительскую голову наполняли не самые радостные мысли. Он не любил пассажиров, ехавших в Терминал Жизни. Они зримо напоминали ему о сравнительно недолгом жизненном пути и о том, что даже для этого движения человеку отпущено не так-то много времени.
Пассажир ни разу не пожаловался на черепашью скорость. Он воспринимал происходящее с терпением фаталиста, чей разум привык, принимая решение, больше его не менять. Мимо пронеслось несколько спортивных электромобилей. Такси окатило несколькими упругими воздушными волнами, но и они не развеяли мрачного настроения водителя.
Высадив пассажира у мраморных входных ступеней Терминала Жизни, машина быстро поехала прочь. Пассажир это заметил. Он еще раз оглядел небо, улицу и безукоризненные архитектурные очертания высоких крыш. От хрустальных дверей Терминала его отделяло сорок ступеней. Он двинулся вверх, преодолевая упрямство сначала правой ноги, затем левой. С каждым шагом ноги все больше подчинялись его воле, и потому к дверям он добрался почти бегом.
За хрустальными дверями располагался круглый зал с мозаичным полом. В центре зала, прямо из пола, поднималась сверкающая гранитная рука. Ее размеры в пять или даже шесть раз превышали человеческий рост. Гигантский указательный палец был предостерегающе поднят вверх. Внутри гранитной руки находился генератор ментальных волн. В мозгу вошедшего их колебания отдавались громким телепатическим криком:
«Остановись и подумай: не осталось ли в твоей жизни незаконченных дел?»
Он спокойно обогнул руку и направился к столу в дальнем конце зала. Каучуковые подошвы ботинок делали шаги практически бесшумными. За столом сидела миловидная девушка в белой униформе. Завидев посетителя, она сразу же выпрямилась. На пухлых губах появилась улыбка.
— Могу ли я чем-нибудь вам помочь, сэр?
Он криво усмехнулся.
— Думаю, что да.
— Ой! — Ясные голубые глаза понимающе вспыхнули. — Значит, вы пришли сюда не ради получения информации? Вы желаете… желаете…
— Да, — ответил он.
Звук его голоса облетел пространство зала и торжественным эхом отразился под куполом.
— Да.
Гранитная рука продолжала вопрошать: «Остановись и подумай: не осталось ли в твоей жизни незаконченных дел?»
— Третья дверь направо, — прошептала девушка.
— Спасибо!
Служащая провожала его глазами, пока он не толкнул дверь и не скрылся. И даже потом девушка еще долго глядела на дверь, словно чувствовала свою вину.
Человек, занимавший кабинет за третьей дверью, ничем не напоминал мрачного палача из старинных книг. Это был жизнерадостный крепыш, быстро вставший из-за стола и шагнувший навстречу посетителю. Пожав вошедшему руку и предложив сесть, крепыш вернулся на свое место, пододвинул к себе стопку бланков и взял ручку. После этого он вопросительно посмотрел на посетителя.
— Ваше имя?
— Дуглас Мейсон.
Крепыш записал это в соответствующую графу бланка и спросил:
— Житель Земли?
— Марса.
— Марса? Так. Сколько вам лет?
— Двести восемьдесят семь.
— Значит, вы уже прошли свое третье омоложение?
— Да, — Мейсон дернулся. — Неужели даже для этого нужно заполнять кучу бумажек?
— Вовсе нет.
Крепыш изучающе посмотрел на Мейсона. Высокий, худощавый, в сером костюме, глаза усталые.
— Цивилизованное государство не лишает никого из граждан права распоряжаться собственной жизнью. Каждый имеет неотъемлемое право уйти из жизни по любой причине, которую сочтет убедительной, или вовсе без причины, просто по минутному капризу, но при условии, что способ ухода из жизни не представляет опасности для других граждан, не причиняет им никаких неудобств и не нарушает их душевного равновесия.
— Я знаю свои права, — заверил его Мейсон.
— В таком случае вам известно, — заученно продолжал крепыш, — что мы должны признать ваш выбор вне зависимости от вашего желания или нежелания помочь нам в заполнении этих бланков. Ваше нежелание отвечать ничем не помешает вам осуществить задуманный шаг, однако сведения, о которых мы спрашиваем, очень важны и ценны для нас. Мы были бы очень признательны вам за оказанную помощь. Вопросов совсем немного.
— Помощь? — переспросил Мейсон, почесывая подбородок. Он снова улыбнулся той же улыбкой, какой несколько минут назад одарил голубоглазую девушку в круглом зале, — Мне думается, что я уже давно не в состоянии кому-либо помочь.
— Подобное ощущение возникает у многих, но, как правило, они ошибаются. Должен вам сказать, — сообщил крепыш, усилив подачу жизнерадостности, — я работаю здесь уже двадцать лет, и за все это время не встретил ни одного абсолютно бесполезного человека.
— Сдается мне, что вы просто пытаетесь отговорить меня от принятого решения, — сказал Мейсон. Голос его стал жестким. — Я принял решение и не собираюсь его менять!
— Ответьте, если, конечно, сочтете нужным, а что послужило причиной вашего решения?
— Какое это имеет значение? Если человек решает умереть, такое решение уже само по себе является достаточной и обоснованной причиной. Но чтобы удовлетворить ваше любопытство, я отвечу: я не боюсь смерти. Вот моя главная причина.
— И жизни вы тоже не боитесь? — поспешно спросил крепыш. Его лицо вдруг показалось Мейсону не таким уже и толстым. Человек, занимавший этот кабинет, был достаточно проницателен.
— И жизни я тоже не боюсь, — не колеблясь, подтвердил Мейсон. — Когда ты исполняешь все свои замыслы и достигаешь всех целей, к которым стремился, когда ты вдоволь натешился амбициями, а твои друзья давно умерли, сначала ты просто удаляешься от дел, поскольку больше нечего делать. Потом жизнь перестает быть жизнью. Она превращается в обыкновенное существование, во времяпрепровождение. Я по горло сыт такой жизнью.
Крепыш, утративший недавнюю жизнерадостность, как-то сокрушенно пожал плечами.
— Я не вправе оспаривать то, что побуждает вас расстаться с жизнью, даже если бы мне этого и очень хотелось. — Он кивнул в сторону бланков. — Могу я все же получить от вас кое-какие сведения или вы категорически отказываетесь отвечать?
— Ладно, начинайте вашу рутину, — сказал Мейсон.
Крепыш снова взял ручку.
— Вы женаты?
— У меня на это никогда не было времени.
— Неужели? — В глазах крепыша мелькнуло недоверие. — Стало быть, и детей у вас нет. Никаких.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего предосудительного. Просто я хотел спросить: вы никогда не были донором?
— Я терпеть не могу такие штучки, даже если они признаны и одобрены нашей цивилизацией, — сердито ответил Мейсон.
— Эти, как вы их называете, штучки необходимы, поскольку кому-то они приносят немало пользы, — ответил хозяин кабинета, — Движущей силой современной науки является необходимость помогать людям. Неужели вам больше нравятся те варварские времена, когда наука была в положении продажной женщины, а знаниями сплошь и рядом злоупотребляли?
— Честно сказать, не знаю. Жизнь тогда была намного тяжелее, но зато она была более настоящей. Более живой, что ли.
— Вы предпочли бы такую жизнь?
— В своем нынешнем положении, да. — Мейсон говорил так, словно не с крепышом вел беседу, а размышлял вслух. — На Марсе у меня есть вилла из алебастра и кактусовый сад в сорок акров. Вилла набита всем, к чему можно прилепить эпитет «лучший из лучших» или «непревзойденный». Во многих отношениях она превратилась в мавзолей. За ее стенами я с абсолютным комфортом влачу свое существование, отбиваясь от наскоков безжалостной скуки, которая все равно находит способ вонзить в меня ядовитые шипы. Те крохи настоящей работы, что еще осталась в мире, отданы более молодым, прошедшим лишь первое или второе омоложение. Земля цивилизована. Венера цивилизована. Марс — не исключение, равно как и Луна. Города с искусственной атмосферой, райские уголки. Что говорить? Вы и сами знаете. Все вокруг цивилизовано, упорядочено, отрегулировано и находится под постоянным контролем.
— Все ли? — удивленно вскинул брови крепыш.
— Даже джунгли — и те стали искусственными и вполне безопасными для жизни любопытствующих неженок, — с нескрываемым пренебрежением говорил Мейсон. — Джунгли превратились в парк, где за каждым деревом тщательно следят, а за животными следят еще тщательнее, потому все они добренькие и не кусаются. Наконец-то лев пасется рядом с ягненком. Тьфу!
— Вам это не нравится? — спросил крепыш.
— Когда-то у китайцев было в ходу древнее проклятие: «Чтоб тебе жить во времена перемен!» Теперь оно перестало быть проклятием и превратилось в благопожелание. Мы в полной мере пользуемся благами науки и цивилизации. У нас столько прав, привилегий и свобод, что приходится ждать годами, когда подвернется случай против чего-нибудь побороться или что-нибудь разрушить. По сути, людям уже не за что бороться. Им не дают упасть и расшибить себе нос, поскольку цивилизация заботливо окружает место возможного падения мягкими подушками.
— Сомневаюсь, чтобы многие разделяли ваши представления, — сказал крепыш. — Люди не хотят потрясений и очень довольны своей жизнью. Только потом кому-то из них становится тошно от собственной праздности. Но большинству требуются десятки, если не сотни лет, пока они пресытятся жизнью.
Кончиком пера крепыш указал на бланк Мейсона.
— Вам, например, понадобилось почти триста лет, чтобы достичь этой стадии.
— Да, — согласился Мейсон. — Раньше меня привлекали якобы безграничные возможности попробовать себя в разных видах деятельности. Сейчас я понимаю: это не виды, а видимость деятельности. Это тупик. Если я останусь жить, рано или поздно я пройду очередное омоложение. И зачем? Какой смысл? Ради чего это комфортабельное прозябание?
Мейсон подался вперед. Его руки лежали на коленях, лицо стало суровым и жестким.
— Знаете, что я думаю? Я думаю: наука перестаралась с продлением жизни.
— Я бы не стал делать таких безапелляционных выводов.
— Перестаралась, — упрямо повторил Мейсон. — Говорю вам: наука заперла нас в ловушку своих достижений и провалов. Ее возможностей хватило, чтобы распространить земную цивилизацию на Венеру и Марс. Но не дальше. Дальние планеты недостижимы. У нашей цивилизации нет таких космических кораблей. Я уже не говорю о полетах к другим звездным системам. Ученые будут оправдываться, что не существует ни таких двигателей, ни такого топлива, чтобы преодолеть межзвездные пропасти. Нам постоянно твердят об этом. Наука довела нас до границ нашей цивилизации. Я как раз жил на границе — в вилле из алебастра, нашпигованной всеми мыслимыми автоматическими устройствами для моего ублажения. Наука побоялась идти дальше. И тогда она обратилась внутрь и стала цивилизировать то, что находится в пределах обжитого мира. В результате мы надежно прикованы и заперты в тюрьме абсолютной свободы и так чертовски счастливы, что остается только плакать от счастья.
Лицо коротышки выражало вежливое и молчаливое несогласие. Мейсону он лишь заметил:
— Не кажется ли вам странным, что вы, так яростно выступая против науки, вынуждены прибегать к ее достижениям, чтобы осуществить принятое вами решение?
— К чему устраивать ненужный балаган? — вопросом ответил Мейсон. — Я не говорил, что наука абсолютно бесполезна, у нее есть свои достижения. Но они не мешают мне видеть коренные недостатки науки.
— Возможно, в чем-то вы и правы, — изменившимся голосом произнес крепыш. — Я часто спрашиваю себя: до каких еще пределов дойдет наука?
— Она уже дошла до всех пределов. Ей больше некуда стремиться, и она остановилась. Все, что прекращает развиваться, останавливается.
— Как и любой гражданин, вы полностью имеете право на такое мнение. — Тон хозяина кабинета ясно показывал, что он уже составил свое мнение о Мейсоне. Пошелестев бланками, крепыш вытащил один из них. — Поскольку вы самым очевидным образом продемонстрировали мне окончательность своего решения, мне не остается иного, как подписать ваш ордер.
— Боги, вы слышите? Неужели еще одна бумажка?
Мейсон потянулся за подписанным ордером и взмахнул им, точно белым флагом.
— И что мне делать с этим вашим ордером?
Крепыш кивнул в сторону двери.
— Вы возьмете его и отдадите дежурному администратору. Он проконсультирует вас относительно процедуры вашего… ухода.
— По-моему, вы и так мне многое рассказали. — Мейсон снова взмахнул прощальным «флагом». — Спасибо вам за все. До встречи на том свете.
— Эго случится не раньше, чем мой организм перестанет выдерживать омоложения, — пообещал ему крепыш.
Дежурный администратор оказался долговязым, тощим, лысым и довольно неразговорчивым субъектом. Взяв ордер, он внимательно уставился в бумагу.
— Вы предпочитаете быстрый или медленный уход?
— Ну и вопрос! Кому захочется умирать медленно?
Заупокойным тоном дежурный администратор провозгласил:
— Я говорю не о процессе дезинтеграции, а об особенностях смерти. Желаете ли вы, чтобы она наступила вскоре или через некоторое время?
— Лучше вскоре, без лишних проволочек. А то чего доброго я дам слабину и изменю свое решение, — с мрачным юмором Добавил Мейсон.
— Такое случается.
— Да ну?
— Часто, — сообщил дежурный администратор.
— Это для меня новость, — признался Мейсон. — Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то выбрался отсюда и потом рассказывал о своих ощущениях.
— Никто и не рассказывает. Молчание — цена свободы.
— Значит, я могу в самую последнюю минуту вдруг передумать и преспокойно покинуть ваше заведение, если поклянусь молчать?
— Вам незачем клясться.
— Почему?
— Вам вряд ли захочется рассказывать о своей нравственной трусости.
— Черт побери, здесь вы абсолютно правы! — согласился Мейсон.
Дежурный администратор смерил его взглядом.
— Не думаю, что вы перемените свое решение. Вы отличаетесь особой быстротой реакции. У многих она замедленная, и они спохватываются, когда уже слишком поздно что-либо менять.
— Я понимаю, о чем вы. Не стану скрывать: за последние два года я шесть раз уступал своей слабости. Я не хочу поддаваться ей в седьмой раз.
Мейсон оглядел комнатку дежурного администратора. Кроме стола и настенного календаря, в ней больше ничего не было.
— Не скажете ли мне, как это произойдет?
— Неожиданно.
— Это-то я знаю. Но как?
— Способ выбирается с учетом индивидуальных особенностей.
— Любопытно.
— Потом вам уже не будет любопытно, — пообещал дежурный администратор. — Вы выйдете через ту дверь и подниметесь в автоматическом лифте в отель Терминала Жизни. Там вы сможете выбрать номер по своему вкусу. Они все комфортабельны и…
— Простите, куда я поднимусь? — громко переспросил Мейсон.
— В отель, — повторил дежурный администратор. — Там вы пробудете некоторое время, наслаждаясь превосходным обслуживанием, развлечениями и обществом таких же, как вы. Ваш уход из жизни произойдет, когда вы меньше всего будете этого ожидать. В зависимости от индивидуальных психологических особенностей, пребывание в отеле может продлиться от нескольких часов до нескольких дней. Но, согласитесь, это гуманный способ.
— Значит, мне придется просто сидеть и ждать, пока меня не лишат жизни?
— Там полно всевозможных развлечений, избавляющих от мрачных мыслей и хандры. Впрочем, у вас не должно быть причин для беспокойства. Если до подъема в отель вы не поддадитесь слабости и не передумаете, вы обязательно осуществите свое решение.
— Вы можете сообщить мне еще какие-нибудь подробности?
— Насколько могу судить, они не очень-то вас интересуют.
— Истинная правда, — согласился Мейсон. — Мне на них просто наплевать. Так как, могу я, что называется, отправляться в последний путь или вы тоже станете разводить бюрократию?
Дежурный администратор передернул плечами.
— Вообще-то мне нужно заполнить пару бланков. Но если вы так торопитесь, обойдемся и без этого.
Он указал на две одинаковые двери у себя за спиной.
— Выбирайте. И та и другая являются выходом.
Мейсон решительно направился к ближайшей двери, открыл
ее и выглянул наружу. Он увидел знакомый круглый зал с мозаичным полом и гранитной рукой.
«Остановись и подумай: не осталось ли в твоей жизни незаконченных дел?»
Он закрыл эту дверь и открыл другую… Узкое пространство. Распахнутые дверцы встроенного лифта. Кабина с голыми металлическими стенками, на одной из которых помещалась единственная красная кнопка.
Мейсон закрыл за собой дверь, вошел в кабину и спросил, разговаривая сам с собой:
— Ну что, поедем в преисподнюю?
Ему стало не по себе, но он все же закрыл дверцы кабины и коснулся большим пальцем красной кнопки. И только сейчас он понял, куда его повезет этот «лифт»!
Кнопка медленно двигалась под его пальцем. Мейсон завороженно и оцепенело следил за ней, не имея силы отдернуть палец. Ему казалось, что кнопка еле ползет. Или только казалось? Грядущий конец перечеркнул все его представления о времени. В приближении смерти самообладание изменило Мейсону. Все поры его тела широко раскрылись, само тело напряглось, сердце бешено колотилось, а мозг захлестывал вихрь неуловимых мыслей. В это мгновение кнопка замкнула контакты, и «лифт» исполнил свое истинное предназначение.
Пространство залил бледно-голубой мерцающий свет. На какую-то долю секунды Мейсон ощутил непередаваемую боль, потом его тело распалось на миллионы кусочков, которые распылились до последней молекулы.
Где-то далеко, за блеклой, бесцветной дымкой, слышались голоса. Они неторопливо переговаривались, приближаясь к нему. Затем голоса стихли, после чего зазвучали снова. Они что-то шептали ему в уши, исчезая в бесконечности и возвращаясь. В их появлении и исчезновении был какой-то странный ритм. Они напоминали… звуковую волну с неимоверно растянутой во времени амплитудой положительных и отрицательных периодов. Постепенно он стал различать смысл слов.
— Трое подряд. Никак шансы поворачиваются в нашу сторону?
— Не знаю. По-моему, рано говорить о шансах. Ты вечно цепляешься за сиюминутности.
— Слушай, а может, на той стороне они добились кое-каких успехов?
— Хотелось бы в это верить, но пока у меня нет оснований.
Мейсон сел и обхватил руками голову. Голоса в который уж раз исчезли, потом вернулись.
— Взбодри-ка его немного… да, в эту точку.
Его кольнули булавкой.
Мейсон открыл глаза и увидел седобородого человека.
— Ну-ну, не робей, парень. А орешек-то целехоньким дошел.
— Тебе повезло, — произнес другой человек, стоявший сбоку. Он был сильным и мускулистым. — Иногда от орешка доходит лишь половина ядрышка, а то и пустая скорлупа.
— Кому-то и половины ядрышка бывает много, — сказал Мейсон, не совсем понимая, что говорит.
Он перестал баюкать свою голову, уперся руками в пол и встал. Окружающее пространство бешено вертелось, сопротивляясь его вставанию.
Седобородый человек задумчиво посмотрел на Мейсона, потом поправил висевшую у себя на боку длинноствольную винтовку, отливавшую стальной синевой, и подошел к неказистому деревянному столу. Усевшись, он подтянул к себе какие-то бумаги, послюнявил кончик простого карандаша и опять посмотрел на Мейсона.
— Как тебя зовут?
Мейсон дернулся и тут же почувствовал у себя на плече мускулистую руку второго человека.
— Что за чертовщина? Неужели и здесь существуют бумажки?
— Нам от тебя много не надо, — успокоил его седобородый. — Всего три вопроса: имя, количество лет, оставшихся до очередного омоложения, и твоя профессия.
— Дуглас Мейсон, двадцать четыре, самоубийца, — лаконично ответил Мейсон.
Мускулистый человек захохотал. Когда Мейсон обернулся к нему, тот добавил:
— Тебя обманули, приятель.
— Помолчи, Корлетт, — с долей раздражения осадил его седобородый. — Я без конца тебе твержу: прибывающие испытывают психологический шок, который мы должны смягчать.
Он обнажил белые зубы и укоризненно покачал головой.
— Ты же имеешь дело с людьми, а не с бревнами.
— Не волнуйтесь. Я — не тепличный цветок, — сказал Мейсон. — Можете не опасаться: я не забьюсь в истерике.
Корлетт снова расхохотался.
— Слыхал, Декстер? Он не нуждается в смягчении!
Тот, кого звали Декстером, упер лицо в ладони и требовательно спросил:
— Как понимать твои слова?
— Так, как ты их слышал, — ответил Мейсон. — В той жизни у меня оставалось единственное занятие: сидеть и думать. Я думал обо всем, что только забредало в голову, но по большей части туда забредала всякая чушь. Я стал бесполезным винтиком в большой и сложной машине и был вынужден терпеливо дожидаться, пока меня не выкинут за полной ненадобностью.
— Знаю, — кивнул головой Декстер. — Сам через это проходил.
— Однажды по телевидению шла лекция, и лектор подкинул мне новую пищу для размышления. Он распинался, восхваляя нашу цивилизацию, ее совершенство и научную мощь. Совершенство цивилизации, вещал лектор, заключается в том, что каждый человек занимает свое определенное место, и каждое место соответствует определенному человеку. Он нарисовал впечатляющую картину громадной машины, где все винтики и шестеренки, большие и маленькие, взаимосвязаны и взаимозависимы. Знакомая песня. Впрыскивание гордости, чтобы воодушевить винтиков и заставить их поверить, будто вся наша цивилизация держится на каждом из них.
— И где тут новая пища для размышления? — удивился Декстер.
— Потом лектор допустил грубую ошибку. Он заявил, что наша неспособность достичь далеких планет является скрытым благом. Наша цивилизация, видите ли, настолько сложна и высокоорганизованна, что любое незапланированное перемещение винтиков и шестеренок угрожает ее развалом. Хаосом. Механизм суперцивилизации не сможет эффективно работать, если винтики и шестеренки станут выпадать из него быстрее, чем их успеют заменить.
— Вообще-то, здравая мысль, — высказал свое мнение Декстер. — И что было потом?
— Я жевал и пережевывал эту мысль, сидя на своей марсианской вилле с белыми стенами из алебастра.
Мейсон вопросительно взглянул на седобородого.
— Ты знаешь, что на Марсе нет алебастра?
— Нет, не знал.
— Можешь мне верить. Его там нет. Ни унции, ни даже крошки. Более века назад мне пришлось потратить небольшое состояние, чтобы доставить его с Земли. И не на грузовом корабле. Его мне отправляли методом вибротранспортировки. Две тысячи фунтов. Тогда это был предел для переброски на столь дальнее расстояние. Но компании, поставляющей алебастр, пришлось отправить его в значительно большем количестве из-за громадных потерь. Они достигали семидесяти пяти процентов. То есть на выходе лишь одна четверть правильно реинтегрировалась и превращалась в алебастр. Остальное можно было сразу выбрасывать на помойку. В этом-то и состоит главная сложность вибротранспортировки. Умопомрачительная скорость и не менее умопомрачительные потери.
— Продолжай! — велел Декстер, не сводя с него глаз.
— Люди наладили космическое сообщение между Землей и Марсом. Корабли летят медленно, но надежно. Пассажиры прибывают к месту назначения живыми, сохраняя свою целостность и человеческий облик.
Мейсон потер затылок. Шум в голове ослаб, но не исчез окончательно.
— Я четыре года подряд изучал возможности надежного и безопасного перемещения людей на далекие планеты способом вибротранспортировки. Заманчиво, правда? Входишь в камеру — и через мгновение оказываешься на другой планете. Я установил, что весовой предел не может превышать трехсот фунтов.
— Двухсот восьмидесяти четырех, — поправил его Декстер.
— Я также рассчитал шансы на успех. Меня ужаснуло, насколько они низки. Не больше трех на тысячу.
— Семь, — сказал Декстер.
— Уже семь? Значит, эффективность повысилась?
— Да. Она повышается постоянно, хотя и медленно.
— Все равно риск остается очень велик, — продолжал Мейсон, — Пока что путешествовать таким способом согласятся лишь сумасшедшие или потенциальные самоубийцы. Иными словами, те немногие винтики, которые давно поняли, что являются лишними в машине цивилизации.
— Одним из которых был ты? — спросил Декстер.
Он почесал в бороде, бросил задумчивый взгляд на Корлетта, потом опять повернулся к Мейсону.
Мейсон кивнул.
— Если бы люди узнали, что далекие планеты вполне достижимы, это здорово взбаламутило бы нашу цивилизацию. Но никто не торопится в Терминал Жизни, чтобы попытать счастья. Этот способ — для лишних винтиков, а не для искателей приключений. Таких винтиков слишком мало, и потому цивилизации ничто не угрожает.
— Значит, ты догадался, что к чему?
— Да. И сделал выводы. Я думал об основных правах людей, вернее, о том, что закон предписывает людям считать их основными правами. Я вспомнил, как время от времени начинают восхвалять Терминал Жизни, именуя его завоеванием цивилизации. Еще я думал о том, что ученые не очень-то пытаются создавать более совершенные космические корабли. Это меня удивило. Если ученых что-то захватывает, они не могут остановиться даже во сне. В чем же тогда дело? Единственный ответ: они чего-то достигли, но помалкивают!
Декстер негромко засмеялся.
— В твоих рассуждениях о скрытности ученых есть одно упущение. Если ты самостоятельно до многого додумался, почему бы миллионам других людей не прийти к тем же выводам и не устремиться за пределы опостылевшей цивилизации?
— Потому что пока я не получил убедительных доказательств, мои выводы были не более чем смутной догадкой. — Мейсон помрачнел. — Я боялся обмануться. С того момента, как я покинул Марс и ступил на Землю, я считал, что совершаю лучший в своей жизни поступок. Я поставил свою жизнь на эти семь случаев из тысячи… и я попал сюда целым и невредимым. Я родился счастливчиком: я получил эти доказательства.
— Ну так и держись за них, — вмешался Корлетт, — Нас здесь восемьсот человек. Учитывая скорость появления новичков — я имею в виду успешные случаи, — пройдет еще очень и очень много времени, когда нас станет восемьдесят тысяч, не говоря уже о восьми миллионах. Условия здешней жизни — более чем скромные. Никаких космических кораблей и самолетов, телевидения, центров омоложения, фантастических садов, вилл из алебастра и вибротранспортировки. Пути назад нет. Ты не можешь вернуться из загробного мира, победоносно размахивая доказательствами его существования.
— Знаю, — Мейсон причмокнул губами. Он, словно загипнотизированный, смотрел на синеватый блеск винтовки Декстера. — Большие мозги придумали хитроумную уловку. Чисто сработано. Вот вам жизнь после смерти, но никто не может вернуться и заявить, что ее нет. Трюк этот будет оставаться тайным до тех пор, пока у нас не хватит сил на собственную цивилизацию. И не только сил. Нас здесь должно стать значительно больше.
— Отлично сказано! — с воодушевлением согласился Корлетт.
— Но меня не волнует отдаленное будущее. Я искал доказательств для самого себя. Я сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Решил вернуться к тому, с чего когда-то начинал. Котлован, лопата в руках. Я еще не забыл это ремесло.
— Тебе здесь понадобится не только лопата, — сказал Декстер. Он постучал по прикладу винтовки, завладевшей вниманием Мейсона, — Планета далеко не так дружелюбна, как хотелось бы.
— Тем лучше. Цепи на то и существуют, чтобы их разбивать. Меня здесь не ждет центр омоложения, а без него мне осталось не так уж много. Поэтому дайте мне лопату, винтовку и скажите, что надо делать.
Ему дали и то и другое, после чего вывели из хижины. Мейсон оперся на рукоятку лопаты, втянул в себя густой воздух и посмотрел на грубые каменные домишки близлежащего поселка. Его взгляд переместился выше — туда, где в небесах висело огромное красное пятно. Под ногами шелестела трава непривычного пурпурного цвета.
— Какой потрясающий вид. Говорю это как новый житель Каллисто. Или вам он уже примелькался? — спросил Мейсон.