Мистер Саттон, надзиратель, заведовал работным домом Кларендон с 1895 года. После двух лет, ушедших на то, чтобы полностью вникнуть в работу, он, наконец, мог признать, что дела идут неплохо. Теперь он знал почти всех детей по имени, поэтому сразу узнал голос Энтони Брэдшоу, донесшийся из длинной общей спальни. Почему мальчик не во дворе вместе с остальными ребятами?

Саттон, стуча ботинками по голым доскам пола, подошел к кровати, на которой сидел мальчик. Теперь Энтони молчал и выглядел так, как будто недавно плакал. Что ж, почти все они плачут — тоскуя по дому, которого у них больше нет, или по давно умершим родителям и друзьям.

— Что случилось? — спросил Саттон. — Почему ты не на улице? И с кем ты только что говорил?

Глаза мальчика посмотрели на Саттона, уловив тусклый солнечный свет.

— Ни с кем, — ответил он.

— Ну, сам подумай, — сказал Саттон мягко, — здесь никого нет. Но ты разговаривал.

Энтони отвернулся.

— Я беседовал с другом, — ответил он тихо, — с лучшим другом. С самым лучшим другом в моей жизни.

Несмотря на теплый вечер, на мужчине был длинный темно-серый китель. Выглядел он достаточно выразительно — высокий, уверенный в себе, красивый и обаятельный.

Мужчина взял бокал вина в театральном буфете.

— Капитан Джек Харкнесс, — представился он молодой женщине, не спускавшей с него глаз, и улыбнулся. — Можно вам что-нибудь предложить?

— Я здесь с отцом, — ответила она с огорчением, как будто извиняясь.

— Я мог бы угостить вас обоих, — снова улыбнулся Джек.

Но затем он вспомнил, зачем сюда пришел, и улыбка его погасла.

— Наверное, в другой раз. — Он поднял бокал за ее здоровье. — Я тут вроде как на работе.

Джек не часто бывал в театрах, но в сегодняшнем представлении был один номер, который вызывал в нем интерес… профессиональный интерес. Заняв отдельную ложу, он с комфортом растянулся сразу на двух креслах, как вдруг на сцене появился тот самый мальчик.

Джек сел и принялся изучать через маленький бинокль двух человек внизу.

«Удивительный Энтони — чудо 1898 года», — прочитал Джек на стенде, стоящем на краю сцены.

Мальчик, лет десяти от роду, выглядел больным. Лицо его было бледным и отрешенным. Он уселся на высокий стул и, казалось, совсем не слушал говорившего рядом старика. Эдвард Хардиман объявил, что приходится ему дядей. У него были редкие седые волосы и костюм, видавший куда более лучшие виды. Но, судя по всему, номер привлекал к себе немало внимания и пользовался большим успехом. Хардиман объяснил публике то, о чем Джек уже был наслышан.

Этот мальчик — «Удивительный Энтони» — умел прозревать будущее. Он говорил о грядущей войне — о вооруженном противостоянии, в котором погибнут тысячи. Он рассказывал о том, что через сто лет появятся машины, которые смогут совершать миллионы вычислений в секунду.

Это был красивый номер… По крайней мере, Джек надеялся, что это всего лишь номер…

— Сотня гиней! — объявил Хардиман, помахав, по всей видимости, тем, что было пачкой банкнот. — Повторяю, сотня гиней тому, кто задаст Удивительному Энтони вопрос, на который тот не сможет ответить. Это предложение я делаю каждый вечер уже целый месяц. И до сих мор моя сотня гиней со мной… Я вас слушаю! — Хардиман указал на женщину, махавшую рукой из зрительного зала. — Только предупреждаю, спрашивайте только то, что знаете точно, — за последний месяц мы уже достаточно насмотрелись на растерянных людей.

— Когда мой день рождения? — спросила женщина.

Мальчик поискал ее глазами… широко распахнутыми глазами, как отметил Джек, разглядывая его в бинокль, — глазами, в которых угадывалась чудовищная скука.

— Двадцать пятого июля, — ответил мальчик тонким голосом, облетевшим притихший зал. — Год рождения — тысяча восемьсот пятьдесят седьмой.

— А мне она сказала, что ей двадцать один! — с притворным гневом объявил мужчина, сидевший рядом с женщиной.

Та хлопнула его по плечу, и публика взорвалась смехом.

— Кто-нибудь еще? — спросил Хардиман.

— Как он это делает? — закричал кто-то из зала.

— Действительно, как? — спросил Джек сам себя.

Зал притих.

— Я уже объяснял, — ответил, наконец, Энтони. — У меня есть друг. Невидимый друг. Он всегда со мной, но, кроме меня, его больше никто не видит. Сам я знаю немного, но мой друг знает все и подсказывает мне ответы. Вы не можете его услышать — только я…

— Как зовут твоего друга? — спросил кто-то.

Сверху было плохо слышно. Джек перегнулся через парапет ложи и принялся еще пристальнее разглядывать людей на сцене. В свете софита две одинокие фигуры отбрасывали четкие тени на задний занавес. Но что это — неужели игра света? Джек ясно увидел, что теней было три.

— Моего друга зовут Лофорам.

Джек прищурился.

— Ну, конечно же!

Он вскочил на ноги и воскликнул, стараясь перекричать шум в зале:

— У меня есть вопрос! И, полагаю, сегодня я заберу вашу сотню гиней!

— Очень хорошо, самонадеянный американский джентльмен в ложе, — прокричал Хардиман в ответ. — Я вас слушаю, сэр, — каков же будет вопрос? Только предупреждаю — деньги вам точно не достанутся.

— Я так не думаю, — ответил Джек. — Скажи мне, Энтони, — я очень хочу это знать, — как я умру?

Публика умолкла. Мальчик выглядел озадаченным. Он потряс головой, словно к чему-то прислушиваясь, затем ответил. Но ответил таким тихим голосом, что Джеку его было едва слышно. Хардиман раскрыл рот от удивления.

— Я не расслышал, — прокричал Джек. — Что ты сказал, Энтони? Скажи еще раз — как я умру?

Мальчик поднял на него свои широко распахнутые глаза. В них была грусть и одновременно страх.

— Я не знаю, — робко ответил он дрожащим голосом.

У «дяди» Эдварда Хардимана не было ста гиней. Номер Энтони приносил много денег, но Хардиман почти сразу все спускал на выпивку и азартные игры. Чтобы получить свой выигрыш, Джек с удовольствием встретился бы с ним после представления. Но Джек был не настолько глуп, чтобы ждать конца представления.

Поэтому, когда номер закончился и Хардиман поспешно выходил через заднюю дверь, таща за собой бледного несчастного Энтони, Джек был уже там.

— Так и знал, что встречу вас тут! — сказал он.

Хардиман дернулся в попытке убежать. Но не тут-то было! Джек швырнул его к кирпичной стене и крепко прижал.

— Как я понял, сотни гиней нет?

Хардиман не смог ничего ответить, поскольку рука Джека крепко сдавила ему горло.

— Но это не страшно. И знаешь, почему? Потому что мне не нужны деньги.

Джек ослабил хватку, и Хардиман осел на мокрый тротуар. Энтони глядел на них, не проронив ни слова.

— Полагаю, ты предвидел это, мальчик, — сказал ему Джек, помогая Хардиману встать, — но даже не пытался сбежать. Думаю, твой дядя этого не одобрит. Кроме того, я догадываюсь, что голос в твоей голове — твоего друга Лофорама — кричал тебе, чтобы ты бежал. Потому что он знает, что случится дальше, правильно?

Джек схватил Энтони за руку и притянул к себе поближе.

— Только это не «он», а «оно». И это «оно» — довольно отвратительно.

— Что вам нужно? — заикаясь, спросил Хардиман. — Если не деньги, то что?

— Мне нужен мальчик, — ответил Джек и покрепче сжал руку, чувствуя, что Энтони пытается вырваться. — И не пытайся вешать лапшу на уши о том, что вы родственники, что ты за него в ответе, что ты о нем заботишься… Потому что это вранье.

— Я не могу вам позволить…

Джек посмотрел на него пристально.

— Ты купил этого несчастного ребенка у надзирателя — в работном доме на улице Кларендон — в прошлом году. Купил как раба. А сейчас ты должен мне сто гиней, которые я с тебя не возьму. По-моему — отличная сделка. А теперь — проваливай!

Хардиман взглянул в глаза Джеку и увидел в них пылающую ярость. Ничего не оставалось, кроме как уйти.

— Что вы со мной сделаете? — спросил Энтони после того, как Хардиман их покинул.

Джек отпустил руку мальчика и наклонился к нему.

— Я тебе помогу. — Джек взял его лицо обеими ладонями и пристально в него всмотрелся. — Голос в твоей голове принадлежит инопланетянину. Это существо — сгусток энергии и мыслей, пришедшее к нам из другого мира. Его на самом деле зовут Лофорам — тут оно сказало тебе правду. Но это единственная правда, все остальное — ложь.

— Из другого мира? — казалось, Энтони стал даже бледнее, чем обычно. — Почему его никто больше не видит? Почему только я?

— Потому что оно живет в твоей голове. Снаружи — только призрак, невидимый для человеческих глаз. Но большая его часть — сидит внутри тебя. И ест, чтобы выжить. Не догадываешься, что именно?

Джек убрал руки, и Энтони смог покачать головой. Голос превратился в испуганный шепот:

— Что?

— Тебя. Оно ест мысли в твоей голове. Поэтому оно все знает. Оно знает будущее, потому что оно само из будущего — его каким-то образом затянуло на Землю вихрем. Может быть, в результате какой-то войны, кто знает? Но теперь оно здесь — в тебе. Оно воспринимает энергию мыслей людей, которые задают тебе вопросы, и сразу же видит ответы. Этот дар…

— Это проклятие, — прошептал мальчик.

— Скорее, беда, которая с тобой приключилась.

Джек закатал рукав плаща. На запястье блеснул странный толстый браслет, похожий на прибор.

— Я сказал, что оно питается тобой, и это так. Оно ест тебя, Энтони, ест твои мысли. Если я его не изгоню, то ты высохнешь и умрешь.

Джек повернул маленькое колесико на крышке прибора и шагнул поближе к Энтони.

— Прошу вас… — сказал мальчик.

— Оно еще кричит? — спросил Джек и провернул колесико почти до упора.

Энтони Брэдшоу упал. Джек поднял маленькое тельце с земли и крепко сжал в руках. Веки мальчика задрожали. К лицу постепенно возвращался естественный цвет.

— Все будет хорошо, — прошептал Джек, — обещаю, все будет хорошо…

Старик оторвал взгляд от древнего потрепанного кресла, стоящего рядом с узкой кроватью. Тусклые глаза слезились от прожитых лет. Он с усилием сфокусировал взгляд на темной фигуре, возвышающейся рядом с ним.

— Джек?

— Энтони, как дела?

— Это на самом деле вы? А я думал, что сплю. Подойдите поближе — мои глаза уже почти не видят.

— Так лучше? — человек склонился к его постели.

Да, это был Джек — и он был все таким же, несмотря на прожитые годы.

— Вы… вы совсем не изменились, — с удивлением заметил Энтони Брэдшоу.

Джек рассмеялся.

— Напротив, я изменился, — ответил он, — но выгляжу так же.

Энтони улыбнулся и кивнул.

— Вы нашли? — он взял Джека за руку и крепко сжал. — Вы нашли ответ на свой вопрос — тот самый, который задали мне тогда в театре?

— Нет, — ответил Джек тихо, — но я и не пытался искать.

Джек выпрямился.

— Видишь ли, я знал это всегда, но никогда не хотел в это верить — в то, что никогда не умру, — сказал он и тихо добавил: — Умирают только мои друзья…

Энтони почувствовал, как опять проваливается в сон. В последние дни он очень много спал. Но он прожил отличную жизнь. Очень хорошую жизнь — с того самого дня, когда она началась по-настоящему. И он знал, кому за это обязан. Энтони услышал медленные шаги Джека, отходящего в сторону двери.

— Ты пришел… — сказал Энтони, почти засыпая, — ты пришел, чтобы сказать…

— Прощай… — услышал он шепот.

Сиделка подоткнула под Энтони шерстяное одеяло и села рядом, приготовившись коротать ночь.

— Мне показалось, вы с кем-то разговаривали, — сказала она, — а здесь никого нет… Но вы ведь с кем-то говорили? — спросила она нерешительно.

Энтони отвернулся.

— Я беседовал с другом, — ответил он тихо. — С лучшим другом. С самым лучшим другом в моей жизни…