Картина первая
ФРЭНК сидит за пишущей машинкой и печатает. На минуту он прерывается, гасит в пепельнице окурок сигареты, отхлёбывает из стоящего рядом стакана, смотрит на часы, затем продолжает печатать.
Дверь с шумом распахивается, и в комнату стремительно влетает РИТА. На ней новое платье, купленное в комиссионном магазине.
РИТА. Фрэнк!
Кружится, демонстрируя свою обновку.
ФРЭНК (улыбаясь). Это что ещё за видение, возвратившееся из столицы на круги своя?
Встаёт со стула и устремляется навстречу РИТЕ.
С возвращением!
РИТА. Фрэнк, это было невероятно!
Скидывает плащ, и отдаёт его Фрэнку, который вешает его на крючок у двери. РИТА подходит к письменному столу.
(Кладя на стол свою сумку). Нет, честно, это было что-то!
ФРЭНК. Да вы о чем — о Лондоне или о летней школе?
РИТА. И о том, и о другом. Мы всю неделю не расставались ни на минуту. Болтали без остановки, обежали весь Лондон, были и в пабах, и в театрах, накупили на распродаже кучу всякого подержанного тряпья, спать ложились за полночь… Ой, ну в общем…
ФРЭНК. Так значит, на работу времени уже не оставалось?
РИТА. На работу? Да мы всё время работали. Знаете, как они нас гнали: сочинения, одно за другим. Просто покоя не давали.
ФРЭНК идёт к письменному столу.
Хлоп, и ещё какая-нибудь лекция. Но всё равно там было замечательно!
Походит к книжным полкам и облокачивается на них.
ФРЭНК усаживается на свой крутящийся стул так, чтобы видеть её лицо.
Вообще-то поначалу мне было жутко не по себе. Одна, никого вокруг не знаю. Даже сбежать хотела. Но в первый же день, когда я стояла в библиотеке, знаете, разглядывая книги и делая вид, что я много в них понимаю, ко мне подошёл наш преподаватель, посмотрел на книгу, которую я держала в руках, и сказал: «Ага, так вам, стало быть, нравится Ферлингетти?» Я чуть было не выпалила: «Да, но только вместе с сыром Пармезан», но, хотите верьте, хотите нет, я вовремя остановилась. И вместо этого вдруг услышала собственный голос, произносящий что-то вроде: «Честно говоря, я не слишком хорошо знаю американскую поэзию». В этот момент, Фрэнк, вы могли бы мной гордиться. И вот он начал говорить со мной об американских поэтах — и мы просидели за разговором целую вечность — а ведь он формально даже не был моим непосредственным преподавателем, можете себе представить? А потом мы вместе отправились в большой зал, слушать лекцию, народу там собралось тысячи две. После того, как лекция закончилась, профессор спросил, нет ли у кого-нибудь вопросов. И представьте себе, Фрэнк, тут встала я!
В с т а е т.
Богом клянусь, я встала с места, и все смотрели только на меня. Уж не знаю, какой дьявол в меня вселился, я и рада бы сесть обратно, но ведь две тысячи человек видели, как я встаю, и я это сделала, я задала ему вопрос!
П а у з а.
ФРЭНК ждёт продолжения.
ФРЭНК. И что же было дальше?
РИТА. А что должно было быть дальше?
ФРЭНК. Ну, что за вопрос вы ему задали?
РИТА. Ой, я уже не помню, потому что потом я всю неделю задавала вопросы, просто остановиться не могла. Кажется, тот первый вопрос касался Чехова. Сами понимаете, Чехова-то я уж как-нибудь знаю.
ФРЭНК улыбается. РИТА подходит к стулу рядом с письменным столом и садится. ФРЭНК поворачивается так, чтобы видеть её лицо.
Ну, а как вам Франция? Сказали бы хоть пару слов.
ФРЭНК. Да рассказывать особенно нечего.
РИТА. Как это нечего, ну хоть что-то: я ведь никогда не была за границей. Ну, чем она знаменита, а?
ФРЭНК. Было довольно жарко…
Предлагает ей сигарету.
РИТА. Нет, нет, я теперь не курю. А вы что, выпили?
ФРЭНК. Немножко.
Кладёт сигареты на стол.
РИТА. Понятно. А что вы тут писали?
ФРЭНК. Так, ничего особенного.
РИТА. Покажете?
ФРЭНК. Может быть… Может, когда-нибудь покажу.
РИТА. Стало быть, вы тут немножко писали, немножко выпивали. Что ещё вы делали?
ФРЭНК (будничным тоном). От меня ушла Джулия.
РИТА. Что?
ФРЭНК. Представьте себе. Но разумеется, не из-за пригоревшего гарнира, не думайте. На самом деле всё произошло из-за оeufs en cocotte.
РИТА. Это что ещё такое?
ФРЭНК. Яйца, всего-навсего яйца. Дело в том, что матушка-природа, в великой мудрости своей, обрекла меня на нелюбовь к яйцам — в любом виде, будь то яйца en cocotte, то есть всмятку, или же яйца по-флорентийски, или по-бенедиктински, или всего-навсего вкрутую. Джулия утверждала, что природа совершила ошибку. Я настаивал на том, что природа всегда права. В результате этой дискуссии Джулия была вынуждена со мной расстаться.
РИТА. И всё из-за яиц?
ФРЭНК. Ну — скажем так, дискуссия о яйцах была лишь началом.
Закрывает пишущую машинку и отодвигает в сторону.
Так что, это основное событие, которым было отмечено наше пребывание во Франции. Так или иначе, каникулы закончились, вы вернулись, и даже Джулия тоже вернулась.
РИТА. Так она вернулась? И всё в порядке?
ФРЭНК. В полном порядке.
Ставит машинку на подоконник, а странички со стихами кладёт в ящик стола.
И теперь — у меня такое чувство, что мы проживём вместе всю жизнь. Во всяком случае, до той поры, пока ей не придёт в голову мысль изготовить oeufs a la crecy.
РИТА. Это что же, снова яйца, я слышала что-то такое от Триш.
ФРЭНК. Кто это, Триш?
РИТА. Ну Триш, мы с ней вместе снимаем квартиру. О господи, Фрэнк, неужели мы с вами так давно не виделись? Она переехала ко мне как раз перед летними каникулами.
ФРЭНК. Понятно. И что, оказалась хорошей соседкой?
РИТА. Колоссальной! Просто первый класс. Знаете, Фрэнк, у неё есть настоящий вкус, совсем как у вас, правда. У нас всё очень просто, только книги и цветы. Я хочу сказать вам, Фрэнк, сейчас самая лучшая пора в моей жизни, я это знаю, чувствую. Я даже начала ощущать себя молодой…
Выглядывает в окно.
…такой же, как они там, внизу.
ФРЭНК. Но, дорогая моя, двадцать шесть лет вряд ли можно счесть старостью.
РИТА. Да, конечно, но я имею в виду, что я кажусь себе такой же, как ваши ребята — оказывается, я ещё способна это ощутить…
Подходит к своей сумке.
Да, совсем забыла…
Ставит сумку на стол и начинает в ней копаться, наконец извлекает какую-то коробочку.
Я ведь привезла вам из Лондона подарок — ничего особенного, но я просто подумала…
Протягивает коробочку Фрэнку.
Вот.
ФРЭНК надевает на нос очки, извлекает из ящика стола ножницы, разрезает ленточку и, открыв коробочку, достаёт оттуда роскошную ручку.
Посмотрите — там есть надпись, читайте.
ФРЭНК (читая). «Только для стихов. Строжайшим образом. Рита»…
Смотрит, на Риту.
РИТА. Я решила, что это будет такой деликатный намёк.
ФРЭНК. Деликатный, говорите?
РИТА. Если вы захотите написать этой ручкой письмо или просто записку, у вас ничего не получится: вы прочитаете мою надпись и почувствуете себя ужасно виноватым — потому что не пишите стихов.
Улыбается, глядя на Фрэнка.
ФРЭНК (вставая с места и шутливо чмокая её в щёчку). Спасибо, Рита.
Садится обратно.
РИТА. Не стоит благодарности. Ну продолжим.
Потирает руки.
Так чем мы займёмся в этом семестре? Давайте начнём с какого-нибудь совершенно замечательного поэта. Пошли, проведём урок прямо там, внизу.
ФРЭНК (ошеломление). Где внизу?
РИТА (беря в руки сумку). Ну там — на травке — пошли.
ФРЭНК. На травке? Но никто в это время года не сидит на травке.
РИТА. Ещё как сидят…
Выглядывает в окно
— вот они, сидят и сейчас.
ФРЭНК. Ну так промочат себе задницу.
РИТА. Хорошо, мы можем сесть на скамейку.
Пытается поднять его со стула.
Ну пошли.
ФРЭНК (продолжая сидеть). Рита, я решительно против этой затеи.
РИТА. Но почему?
ФРЭНК. Я как Дракула. Испытываю отвращение к солнечному свету.
РИТА. Да ладно вам.
В з д ы х а е т.
Как хотите.
Направляется к окну.
Тогда давайте хотя бы откроем окно.
ФРЭНК. Ну если вам так хочется, валяйте, не смею мешать.
Разворачивает свой стул так, чтобы видеть её.
РИТА (изо всех сил стараясь открыть окно). Чёрта с два его сдвинешь с места.
ФРЭНК. Меня это нисколько не удивляет, моя милая. Его не открывали уже десятки лет.
РИТА (отворачиваясь). Ну и пусть. Но вам необходим свежий воздух, Фрэнк. Комнату надо проветрить.
Подходит к двери и распахивает её настежь.
ФРЭНК. Благодарю, но моя комната вовсе не нуждается в проветривании.
РИТА. Нуждается, чёрт побери. Комната — она как цветок.
ФРЭНК. Как цветок?
РИТА. Вот именно, ей тоже нужен свежий воздух.
Подходит к стулу, рядом с письменным столом Фрэнка и садится.
ФРЭНК. Тогда, может быть, её надо ещё и поливать?
Встаёт и закрывает дверь.
Если уж проводить аналогии, надо доводить их до логического конца. Польём ковёр из лейки, принесём тонны две чернозёма, можно добавить немного удобрений. Или давайте обрежем черенки и привьём их в других комнатах.
РИТА. Давайте, чего уж там, если вы совсем спятили.
ФРЭНК. Но вы сами совершенно определённо сказали, что комната — как цветок.
РИТА. Ну?
П а у з а.
ФРЭНК. Что «ну»?
РИТА. «Ну» означает, что любую аналогию можно довести до абсурда.
ФРЭНК. Разумеется. Причём, некоторые даже быстрее, чем вы думаете.
Улыбаясь, подходит к книжным полкам и начинает что-то искать среди книг.
Посмотрим, посмотрим… Вам угодно было какого-нибудь замечательного поэта — ну, вот этот, к примеру…
РИТА усаживается за стол, наблюдая за действиями Фрэнка.
Я давно уже собирался вам его почитать.
Пока он копается в книгах, одна из книг падает, за ней обнаруживается бутылка с виски.
Ну где же он?
РИТА. Всё пьёте эту гадость?
ФРЭНК. А что, разве я когда-нибудь вам говорил, что бросил пить?
РИТА (вынимая бутылку с полки). Нет. Но…
ФРЭНК. Что «но»?
РИТА. Зачем вам это, Фрэнк, ведь у вас столько интересных и важных занятий?
ФРЭНК. Именно затем, что у меня, как вы изволили заметить, «столько интересных и важных занятий». Понимаете, Рита, жизнь — это такой стремительный и такой жестокий водоворот, что мне обязательно надо иногда приложиться к бутылке, чтобы хоть как-то удержаться на поверхности.
РИТА. Но ведь это убивает вас, Фрэнк.
ФРЭНК. Послушайте, Рита, мне никогда не приходило в голову, что вы возьмётесь за моё воспитание.
РИТА. Да я и не собиралась. Просто я…
ФРЭНК. Что «просто я»?
РИТА. Просто я решила, что вы сами возьмётесь за своё воспитание.
ФРЭНК. Вы хотите сказать — под вашим благотворным влиянием?
ОНА пожимает плечами.
(Бросает свои поиски и оборачивается лицом к Рите). Ну, предположим. Предположим, я раскаюсь в содеянном и даже встану на путь истинный — ну а что будет, когда ваше влияние закончится? Когда вас здесь больше не будет? Что мне прикажете делать, когда, с совершенно трезвой головой, я увижу, как вы уйдёте отсюда навсегда, исчезнете, как будто никогда не появлялись?
РИТА. А кто вам сказал, что я собираюсь исчезнуть?
ФРЭНК. Но это же неизбежно, Рита. И тут уж ничего не поделаешь.
Снова поворачивается лицом к полкам.
РИТА. Да почему же я должна исчезнуть? Учёба продлится несколько лет, а когда я кончу курс, то, может быть, поступлю в настоящий университет, прямо здесь.
ФРЭНК. И заживём мы в счастье и согласии, так что ли? Нет, Рита, ваш уход столь же неизбежен, как… как…
РИТА. Как финал в «Макбете»?
ФРЭНК (улыбнувшись). Да, как в трагедии. Но в нашем случае это не будет трагедией, напротив, я с радостью провожу вас.
РИТА. Ясно. Премного благодарна.
П а у з а.
Что, так уж и с радостью?
ФРЭНК. Да, с радостью. Вы что же думали я бы предпочёл, чтобы вы оставались в этой комнате до конца своих дней? Ну хватит об этом.
Снова начинает копаться в книгах.
РИТА (помолчав). Иногда вы говорите ужасно грустные вещи. Ещё несколько минут тому назад я чувствовала себя бесконечно счастливой, а вот теперь, после ваших слов, у меня такое ощущение, будто я провела целую ночь в одной комнате с покойником.
ФРЭНК наконец находит нужную ему книгу.
ФРЭНК. Ну вот, это вас немножко развлечёт — вполне «замечательный» поэт Блейк.
РИТА. Блейк? Уильям Блейк?
ФРЭНК. Он самый. Вы должны его оценить, Рита, обычно его любят изображать каким-то заумным и непонятным — но вы его поймёте и полюбите.
РИТА. Уже.
ФРЭНК. Что «уже»?
Раскрывает книгу.
Вот, например…
Отдаёт том Блейка Рите, а сам снова усаживается на свой крутящийся стул.
РИТА (читает наизусть).
О роза, ты больна!
Во мраке ночи бурной
Разведал червь тайник
Любви твоей пурпурной.
И он туда проник,
Незримый, ненасытный,
И жизнь твою сгубил
Своей любовью скрытной [2]
ФРЭНК. Так вы читали Блейка?
РИТА (смеясь). Можете себе представить!
Бросает книгу на стол; стоит, облокотившись на полку с книгами.
Мы проходили его в летней школе.
ФРЭНК. Блейка в летней школе? Но это вроде не входит в программу, разве не так?
РИТА. Так. Но у нас был один преподаватель, он на Блейке просто помешан. Говорил о нём каждый день. Вообще, о чем бы он не заговаривал, в итоге всё равно всё сводилось к Блейку — даже пообедать он не мог, не вспомнив Блейка — например, Блейк и чипсы. Впрочем, он действительно его здорово знает. А в последний день мы сделали ему подарок с надписью этого самого стихотворения «Больная роза». Только мы его чуть-чуть изменили:
Ты роза не больна -
Тоска тебя гнетёт,
И злой садовник старый
Твоей кончины ждёт.
Мы боялись, что он пошлёт нас к чёрту, но нет, ему даже понравилось. Он сказал — что же он сказал? А, вот: «Пародия — это похвала, скрытая юмором».
ФРЭНК (поднимаясь со стула и ставя книгу на место). Стало быть, вы и Блейка уже знаете? И что же, вы прочитали весь цикл «Песен неведения и познания»?
РИТА. Ну конечно! Разве без этого цикла можно узнать Блейка по-настоящему?
ФРЭНК. Ну, разумеется, нельзя.
Возвращается и снова опускается, на свой стул.
З а т е м н е н и е.
РИТА берёт сумку, плащ и выходит из комнаты.
Картина вторая
ФРЭНК сидит за своим столом и проверяет студенческие сочинения. Время от времени начинает чертыхаться и что-то писать на полях. Раздаётся стук в дверь.
ФРЭНК. Войдите.
В комнату входит РИТА, закрывает за собой дверь, идёт к столу и швыряет на него сумку. Берёт стул, ставит его напротив Фрэнка, садится.
РИТА (в её голосе слышится что-то необычное). Привет, Фрэнк.
ФРЭНК (не поднимая глаз). Привет, Рита, вы опоздали.
РИТА. Знаю, Фрэнк. Мне очень жаль, но это не от меня зависело.
ФРЭНК (отрываясь от своих бумаг). Неужели? А что это у вас с голосом?
РИТА. С голосом всё в порядке. Просто я решила научиться разговаривать как подобает леди. Триш говорит, что невозможно рассуждать об изящной словесности столь безобразным голосом.
ФРЭНК. Но у вас вовсе не безобразный голос. Во всяком случае, он не был безобразным до сих пор. Пожалуйста, продолжайте говорить по-человечески.
РИТА. Но я и говорю по-человечески. Просто мне необходимо постоянно упражняться.
ФРЭНК. Вы хотите сказать, что, отныне намерены разговаривать таким голосом до конца нашего курса?
РИТА. А Триш считает, что, как бы мне не было трудно, я должна терпеть.
ФРЭНК. Не будете ли вы так любезны передать вашей Триш, что я не даю уроков роботам.
РИТА. Да никакой я не робот!
ФРЭНК (жалобно). Прошу вас, Рита, хватит!
РИТА. Но, Фрэнк, мне это совершенно необходимо.
ФРЭНК. Рита! Ради бога — будьте сами собой!
РИТА (нормальным голосом). Хорошо, хорошо.
Встаёт и отодвигает свой стул на обычное место.
ФРЭНК. А это ещё что такое?
РИТА. Что именно?
ФРЭНК. Чем это вы испачкались?
РИТА (вставая со стула). А, это земля.
ФРЭНК. Земля?
РИТА. Ну да. Я приехала сюда сегодня очень рано. И немножко поболтала со студентами — там, на лужайке.
Садится на своё постоянное место.
ФРЭНК. Вы — разговаривали со студентами — на лужайке?
РИТА (смеясь). Почему вас это так изумило? Я теперь умею разговаривать, Фрэнк.
ФРЭНК. Да нисколько это меня не изумило. Ну и что же? Вы ведь раньше их боялись как огня, скажете, нет?
РИТА. Сама теперь этому удивляюсь. Оказывается, они несут такую чушь?
ФРЭНК. Можно подумать, это для меня большая новость!
РИТА. Я и завела-то разговор, потому что, проходя мимо, услышала, как кто-то из них сказал, что он, видите ли, предпочитает «Сыновьям и любовникам» «Леди Чаттерли». Ну, я и подумала, либо пройду мимо, будто ничего не слышала, либо скажу им всё, что думаю. И сказала. Подошла поближе и говорю: «Прошу прощения, но до меня случайно донеслась эта чушь, которую вы несёте про Лоуренса». Вы бы видели их лица, Фрэнк! Но я на этом не остановилась… Сравнивать «Сыновья и любовники» и «Леди Чаттерли», — сказала я — это всё равно, что ставить в один ряд шипучку и шампанское. Тут началась бурная дискуссия и я оказалась в самом пекле.
ФРЭНК. Вы кажется сказали, что этот студент осмелился отдать предпочтение «Леди Чаттерли» как роману.
РИТА. Именно так.
ФРЭНК. В таком случае, это не значит, что он утверждал, будто «Леди Чаттерли» лучше, чем «Сыновья и любовники».
РИТА. Сначала он этого не говорил, но потом сказал и это. Прямо так и заявил, открытым текстом…
ФРЭНК. Ну и тут уж, Рита, вы его окончательно добили?
РИТА. Фрэнк, но ведь он же сам напрашивался. Просто настоящий идиот. И все его доводы ни к чёрту не годятся. Не только я так думаю, все со мной согласились…
ФРЭНК продолжает читать чьё-то сочинение.
Но там ещё был один, ну точно, ненормальный. Через пять минут он уже пригласил меня поехать с ним за границу. Оказывается, они все собираются рождественские каникулы провести на юге Франции, пошататься по маленьким городкам.
ФРЭНК. Вы не можете ехать.
РИТА. Это почему?
ФРЭНК. Вы не можете ехать — у вас на носу экзамены.
РИТА. Но у меня экзамены ещё до Рождества.
ФРЭНК. Да — но, вам же надо дождаться объявления результатов…
РИТА. Ладно. Всё равно никуда я не поеду.
ФРЭНК. Почему всё равно не поедете?
Смотрит на Риту.
РИТА. Это только для них всё так просто. Сел в поезд и нет проблем. Я так не могу.
ФРЭНК снова погружается в свою работу.
Тайгер его имя, этого полоумного. То есть на самом деле его зовут Тайсон, это они прозвали его Тайгером.
ФРЭНК (отрываясь от чтения). А стоит ли мне дальше заниматься вот этим?
Показывает на лежащее перед ним сочинение.
РИТА. То есть?
ФРЭНК. Ну, какой смысл во всей этой подготовке к экзаменам, коль скоро вы решили влюбиться и отправиться на юг Франции…
РИТА (потрясённая). Что вы сказали? Влюбиться? Да в кого? Бог ты мой, Фрэнк, да я просто поболтала с несколькими студентами. Знаете, это просто смешно.
ФРЭНК. Ну хорошо, тогда перестаньте нести всякую чепуху про мистера Тайсона.
РИТА. Да я и не думала о нём говорить.
ФРЭНК продолжает читать сочинение Риты.
Ну как?
ФРЭНК. Ну что вам сказать — не хуже всех остальных
Кладёт Ритину работу на стопку других сочинении.
РИТА. Честно?
ФРЭНК. Клянусь!
З а т е м н е н и е.
ФРЭНК выходит из комнаты.
Картина третья
РИТА сидит у окна в кресле, читая внушительных размеров книгу.
Входит ФРЭНК, с портфелем в руках. Он в стельку пьян.
ФРЭНК. К чёрту — нет, пошли они всё!.. Что скажете, Рита!
Подходит к письменному столу.
РИТА. Это вы о ком?
ФРЭНК. Вы бы их тоже послали, правда, Рита? Вы бы им объяснили по буквам, куда им следует отправиться…
Достаёт из портфеля бутылку виски.
РИТА. Кому я должна это объяснять, Фрэнк?
ФРЭНК. Да-с — студенты — они на меня настучали!
Подходит к книжным полкам и ставит бутылку рядом с книгами.
На меня! Изволили написать жалобу — как вам это нравится, а? Они изволили написать жалобу, а между тем, это была лучшая лекция во всей моей жизни.
РИТА. Вы провалились?
ФРЭНК. Провалился? Я блистал! Даже два раза свалился с кафедры.
Подходит к письменному столу.
РИТА. Ну и что теперь, вас уволят?
ФРЭНК (ложится на пол, ничком). Меня уволят? Никогда! Ведь для этот им нужно будет принять решение. Просто выставят на посмешище. Чтобы быть уволенным, надо было отмочить что-нибудь посерьёзней. А это просто студенты написали кляузу.
РИТА поднимается с места и направляется к ФРЭНКУ.
Нет, это расценят как мелкий проступок, вот и всё. Вот если бы я грабанул университетскую кассу — тогда уж точно бы уволили… Они предложили мне отпуск — на год — или на десять лет — где-нибудь в Европе или в Америке. Я сказал, что мне бы больше подошла Австралия — но они не поняли…
РИТА. Слушайте, Фрэнк вы сошли с ума!
ФРЭНК. То есть, шизанулся, — совершенно с вами согласен.
РИТА. Даже если вам наплевать на себя, подумайте хоть о студентах!
ФРЭНК. А почему я, собственно, должен о них думать?
РИТА. Ну, наверное, не очень это красиво выглядит, если преподаватель сваливается с кафедры на глазах у всех?
Подходит к стулу, стоящему рядом с письменным столом и кладёт книгу, которую она читала, к себе в сумку.
ФРЭНК. Может, я и свалился, милочка, но я не переставал ни на минуту говорить, — и когда я поднялся, я тоже говорил — ни одного словечка не перепутал — так на что же они жалуются?
РИТА. Но, может, они это сделали для вашей же пользы?
ФРЭНК. А может, и потому, что они — всего лишь сброд трусливых самодовольных тупиц, которым плевать на поэзию, даже если вколачивать её им в голову палкой.
П р и в с т а л.
«Ассонанс — сказал я им — это неправильная рифма».
Снова падает на пол.
А они посмотрели на меня так, будто я осквернил усыпальницу Уильяма Вордсворта.
РИТА. Ну хорошо, Фрэнк, мы поговорим о моём сочинении про Блейка на следующей неделе, идёт?
ФРЭНК. А куда это вы собрались? Нет, извините, у нас урок.
Поднимается и, шатаясь, идёт к ней навстречу.
РИТА. Но, Фрэнк, вы не можете проводить урок в таком состоянии. Давайте перенесём разговор о моём сочинении на следующую неделю.
ФРЭНК. Нет — никогда — прошу вас статься. Смотрите сюда — вот я уже трезв, как стёклышко!
Делает глубокий вдох и старается взять себя в руки.
Как стёклышко! Поехали…
Обнимает Риту и усаживает на свой крутящийся стул около письменного стола.
Вы не можете уйти вот так. Нам надо поговорить о вашем сочинении про Блейка. Что это вы такое придумали, Рита?
РИТА. А что, что-нибудь не так?
ФРЭНК. Да вот, к примеру, пассаж, посвящённый стихотворению «Цветок», где вы утверждаете, что оно, оказывается, несёт мотив сексуальности.
РИТА. Но это же так и есть!
ФРЭНК. Неужели?
РИТА. Ну. конечно, ведь если интерпретировать его с этой точки зрения, смысл окажется много шире, чем считалось до сих пор.
ФРЭНК. Шире? Да для чего, собственно, он должен оказаться «шире»? Это всего-навсего прелестное и вполне бесхитростное стихотворение о цветке, причём, цветке, увиденном глазами ребёнка.
РИТА (пожимая плечами). В каком-то смысле, да. Но разве оно не похоже на то стихотворение про розу, и разве его содержание не становится значительно глубже, если рассмотреть его на разных уровнях…
ФРЭНК. Послушайте, Рита, «Цветок» — это прелестное бесхитростное стихотворение…
РИТА. Ну да, Фрэнк, это вы уже говорили, но и Триш, и я, и некоторые другие люди тоже, с которыми мы вчера вечером обсуждали поэзию Блейка, пришли к заключению, что в ней, помимо того, что лежит на поверхности, всегда есть ещё что-то…
ФРЭНК. Ну, говорите, что же ещё там есть, очень даже интересно…
РИТА (старательно формулируя свою мысль). Есть ещё и некий скрытый смысл. Я хочу сказать, что если бы это было просто стихотворение о цветке, и ничего больше, то вряд ли оно представляло такой уж интерес, как вы считаете?
ФРЭНК. Понятно. Значит, вы полагаете, что вы его как бы переводите в ранг высокой поэзии, давая ему именно такую интерпретацию?
РИТА (слегка вызывающе). Так, собственно, какие ошибки вы обнаружили в моём сочинении, Фрэнк?
ФРЭНК. Дело не в ошибках, Рита. Просто оно мне не понравилось, вот и всё.
РИТА. Вы проявляете субъективность, Фрэнк.
ФРЭНК (с иронией). Боюсь, что вы правы.
Медленно последит к стулу, стоящему слева от письменного стола, и тяжело опускается на него.
РИТА. А если бы я написала такое на экзамене, что бы вы мне поставили?
ФРЭНК. Поставил бы высший балл.
РИТА. Ну так какого чёрта вам от меня ещё надо?
ФРЭНК (пожимая плечами). Я просто пытаюсь объяснить вам, что на сегодняшний день это вполне приемлемые. расхожие суждения о Блейке, но в них нет ничего от вас, Рита.
РИТА. А может быть. Фрэнк, это от вас в них ничего нет?
ФРЭНК (помолчав). Да. вполне может быть, что и так.
РИТА. Когда я пришла к вам, Фрэнк, вы не навязывали мне никаких готовых суждений, вы заставляли меня доходить до всего самой, вы разрешали мне иметь собственное мнение.
ФРЭНК (мягко). Конечно, Рита, я и сейчас по-прежнему вполне высоко ценю ваши собственные мысли, но то, что вы здесь написали, — не есть ваши мысли, Рита, поймите…
РИТА. Но вы же говорили, что я не должна высказывать собственную точку зрения. Вы требовали от меня объективности и ссылок на общепризнанные авторитеты. Ну так вот, я и ссылаюсь, чего вам ещё надо? Я разговаривала с разными людьми, я прочитала кучу книг и, сопоставив всё услышанное и прочитанное, пришла к такому выводу.
ФРЭНК смотрит на неё.
ФРЭНК (после паузы). Да, конечно, наверное, вы правы,
РИТА (срывающимся голосом). Подождите, Фрэнк, ну разве я должна на сто процентов придерживаться ваших взглядов на того же Блейка, разве я не имею права на собственную точку зрения?
ФРЭНК. Ну конечно же, имеете.
РИТА. Так что же тогда означает всё, что вы тут наговорили?
ФРЭНК. Только одно — не теряйте голову.
РИТА вскакивает со своего стула и направляется к Фрэнку.
РИТА (рассерженно). Это как прикажете понимать — не теряйте голову? Я вполне отвечаю и за свои слова, и за свои поступки. Это что же — теперь, когда я чему-то научилась, когда я могу читать настоящие книги, не прибегая каждые пять минут к вам за разъяснениями, вы заявляете мне, чтобы я не теряла голову?
Мечется по комнате.
ФРЭНК. Но это только потому, что я думаю о вашем же благе, Рита, и хочу, чтобы вы думали о нём тоже…
РИТА. Не надо…
Подходит вплотную к Фрэнку.
П а у з а.
И я — я тоже думаю о вашем благе, Фрэнк… Но сейчас вы должны — вы должны на какое-то время предоставить меня самой себе. Я больше не та дура. Фрэнк, какой пришла сюда когда-то — и не надо всё время водить меня за ручку… Я уже могу что-то сделать сама… И я не потеряю головы, Фрэнк, я знаю, что делаю. Но только — прошу вас — не надо обращаться со мной, как раньше, как вы привыкли. Я многому научилась, Фрэнк, — и я уже не перепутаю Сомерсета Моэма с Гарольдом Роббинсом. А вы по-прежнему продолжаете думать, будто я и сейчас без ума от «Рубиновых джунглей».
Походит к вращающемуся стулу и садится.
Просто… Вы ведь поняли, Фрэнк, о чем я говорю?
ФРЭНК. Да, моя дорогая, вполне.
РИТА. Простите меня.
ФРЭНК. Вовсе не за что.
П о м о л ч а в.
Между прочим, я прочитал эти ваши «Рубиновые джунгли». Знаете, превосходный роман!
РИТА (смеясь). Да ну вас, Фрэнк. Роман, конечно, по-своему интересный, но вряд ли его можно назвать превосходным.
З а т е м н е н и е.
РИТА выходит.
Картина четвёртая
ФРЭНК сидит на своём крутящемся стуле. В комнату входит Рита. Подходит к письменному столу.
РИТА. Фрэнк…
Он смотрит на часы.
Ну знаю, я опоздала. Прошу прощения.
ФРЭНК встаёт и отходит в противоположную от РИТЫ сторону.
Я вас очень задержала. Но мы заговорились, и я не обратила внимания, что уже так поздно.
ФРЭНК. Заговорились?
РИТА. Да. В своё оправдание могу сказать, что речь шла о Шекспире.
ФРЭНК. А, понятно… Я так и думал.
РИТА. Так что, вы уже не сможете со мной позаниматься? Ну хорошо. На следующей неделе я обещаю прийти вовремя.
ФРЭНК. Рита… Не уходите…
РИТА. Нет, серьёзно, Фрэнк, вы ведь напрасно потеряли столько времени. Так до следующей недели, согласны?
ФРЭНК. Сядьте, Рита!
РИТА подходит к своему постоянному месту и садится.
(Подходя к ней). Я вас ждал, вас всё не было, и я позвонил в вашу контору.
РИТА. Какую ещё контору?
ФРЭНК. Ну, в парикмахерскую, где вы работаете. Точнее, раньше работали.
РИТА. Я давно ушла из парикмахерской. Теперь я работаю в бистро.
ФРЭНК. Вы мне ничего не рассказывали.
РИТА. Неужели? А мне казалось, что я вам говорила. Кому-то я это точно говорила.
ФРЭНК. Не мне.
РИТА. А, ну извините.
П а у з а.
Я что-то сделала не так?
ФРЭНК (помолчав). Я вдруг понял, что когда-то вы мне рассказывали абсолютно всё.
РИТА. Я была уверена, что сказала вам.
ФРЭНК. Неправда. Хотите выпить?
РИТА. Да и кому какое дело, служу я в парикмахерской или в бистро?
ФРЭНК. Мне есть до этого дело.
Подходит к книжным полкам и извлекает из-за книг очередную бутылку.
Так не хотите выпить? Ну, а я приложусь, если вы не против.
РИТА. Да какая вам разница, где я работаю? Это всё мелочи, скучные и не имеющие решительно никакого значения.
ФРЭНК (беря с маленького столика стакан). Ах вот оно что? Весьма любопытно.
РИТА. Именно поэтому я больше не могла оставаться в парикмахерской: там всё сводилось к таким скучным и бессмысленным мелочам, и конца им не было видно… Извините, но давайте кончим. Не имею ни малейшего желания говорить больше об этой ерунде.
ФРЭНК. Ну, а о чем же вы говорите в своём бистро? Желаете доброго здоровья вашим клиентам?
РИТА. Говорим обо всём на свете.
ФРЭНК. Обо всём на свете?
РИТА. Представьте себе.
ФРЭНК. Уже представил.
РИТА. Мы разговариваем о важных вещах, Фрэнк, а всё скучное и несущественное оставляем тем, кому это интересно.
ФРЭНК. А что, мистер Тайсон тоже входит в число ваших посетителей?
РИТА. У нас бывает много студентов, и он тоже. Надеюсь, Фрэнк, вы не собираетесь снова давать мне наставления?
ФРЭНК. Какой в этом толк, если бы и собирался?
РИТА. Так вот, чтоб вы знали, Фрэнк, я считаю Тайгера совершенно очаровательным, равно как и многих других, с кем я общаюсь. Они молоды, и их пыл не растрачивается по мелочам. И они ничем не скованы — именно потому, что очень молоды. И мне с ними хорошо.
ФРЭНК (отходя от стола и стоя к Рите спиной). Может быть — может быть, вам больше не стоит тратить время на меня?
РИТА. Не говорите глупости, Фрэнк. Мне очень жаль, что я сегодня опоздала.
Помолчав, встаёт.
Простите, но мне надо идти. В семь у меня назначена встреча с Триш. Мы смотрим сегодня «Чайку».
ФРЭНК. Что ж.
Поворачивается к Рите лицом.
Надо так надо — Чехов не может ждать…
РИТА. Ну ладно вам…
ФРЭНК. А здесь, насколько я понимаю, вам уже каждая лишняя минута в тягость?
РИТА (делая шаг к нему). Это неправда, Фрэнк. Просто мне пора в театр.
ФРЭНК. На прошлой неделе вы вообще не пришли. Лишь сообщили по телефону, что занятия отменяются.
РИТА. Ну да — но сейчас столько всего интересного… Стало трудно выбираться…
ФРЭНК. Так я и предлагаю вам, Рита, может быть, больше не стоит…
РИТА (глядя на Фрэнка в упор). Ради всего святого, я не хочу бросать наших занятий. И мне необходимо бывать здесь. А кроме того, мне же надо будет сдавать экзамены, вы что, забыли?
ФРЭНК. Ну, на этот счёт я теперь совершенно спокоен. С экзаменами у вас не будет никаких проблем. И пожалуйста, не делайте вид, будто вы мне чем-то сильно обязаны, такая сентиментальность совсем вам не идёт.
Подходит к столу с другой стороны.
Я бы предпочёл, чтобы от этого вы меня избавили.
П ь е т.
РИТА. Если бы вы могли хоть на минуту оторваться от этой дряни, которую вы лакаете, надеясь, что снова превратитесь в поэта, и были бы способны разговаривать о том, что действительно важно, а не о всякой ерунде, типа того, где я работаю и где я не работаю, — то мне и в самом деле хотелось бы приходить сюда, как это было раньше.
ФРЭНК. А вы, Рита, оказывается научились различать, что, действительно, важно, а что, как вы говорите, ерунда?
РИТА. Я научилась делать литературный анализ, Фрэнк. И мне кажется, что именно на нём нам и следует сосредоточиться, иначе мне действительно нет смысла сюда приходить.
ФРЭНК. Так вы желаете заниматься литературным анализом? Извольте.
Смотрит на РИТУ несколько мгновений, затем подходит к письменному столу, извлекает из верхнего ящика два тоненьких томика и несколько машинописных страниц со стихами и протягивает всё это РИТЕ.
Прошу вас написать об этом к следующей неделе.
РИТА. А что это такое?
ФРЭНК. И пожалуйста — никаких сантиментов, никакой субъективности. Чистый анализ. Критическое исследование творчества одного малоизвестного английского поэта. Этот поэт — я.
З а т е м н е н и е.
РИТА выходит из комнаты.
Картина пятая
ФРЭНК сидит около окна со стаканом в руке, слушает радио. Рядом на подоконнике стоит бутылка виски. Раздаётся стук в дверь.
ФРЭНК. Войдите.
Входит РИТА и направляется к письменному столу.
РИТА. Вы трезвый, или как?
ФРЭНК. Если вы имеете в виду, способен ли я ещё воспринимать звуки человеческой речи, то да, вполне.
РИТА (подходя вплотную к Фрэнку). Мне бы хотелось, чтобы вы меня выслушали в трезвом состоянии.
Достаёт его стихи.
Они изумительны. Фрэнк, вы должны писать стихи.
Подходит к вращающемуся стулу и садится.
Они изумительны. В них столько ума. Глубины. Чувства стиля.
ФРЭНК (подходя к маленькому столику и ставя на него свой стакан). Да… говорите, говорите ещё…
РИТА. Они, действительно, прекрасны. Это не только моё мнение, Фрэнк. Мы с Триш говорили о них весь прошлый вечер. Она думает о них то же самое. Почему вы бросили писать? Мы не ложились спать почти всю ночь, говорили о ваших стихах. Сначала нам показалось, что это типично современная поэзия, знаете, нечто присущее лишь нашему столетию, но потом поняли, что в них есть что-то большее, что-то особое… Как это Триш выразилась? В их звучании прослеживается связь с традициями, идущими из девятнадцатого века, по вложенным в них мыслям, по возникающим ассоциациям…
ФРЭНК (подходя к столу слева). Хм, это великолепно, Рита. Какое счастье, что я не дал почитать их вам раньше. Представьте только, что бы вы сказали, если бы прочли мои стихи в начале нашего знакомства?
РИТА. Представить не трудно… Я бы ничего не поняла в них, Фрэнк.
ФРЭНК. Вы бы, наверное, сочли их никуда не годным дерьмом и швырнули бы их мне в морду?
РИТА (смеясь). Наверное, Фрэнк… Но а действительно не могла тогда их оценить, потому что заключённые в них ассоциации были мне недоступны.
ФРЭНК. Так я неплохо над вами поработал, а, Рита?
РИТА. Неплохо, Фрэнк. Теперь я это поняла.
ФРЭНК. Знаете, Рита, я решил — я решил тоже поменять имя. И с сегодняшнего дня я буду настаивать на том, чтобы меня называли Мери — Мери Шелли — как вам нравится такая ассоциация, Рита?
РИТА. Что вы хотите сказать?
ФРЭНК. Разве непонятно — она же написала такой романчик, в духе готики, помните — «Франкенштейн»?
РИТА. И что дальше?
ФРЭНК. Только одно: всё это…
Берёт в руки свои стихи.
Весь этот набор ловко и достаточно изобретательно натасканных отовсюду, как вы выразились, ассоциаций — на самом деле — лишь куча бессмысленного и бездарного дерьма, и это понятно любому, в ком сохранилась хоть капля здравого смысла. Мои стихи принадлежат к тому разряду книг, что приносят издателю дурную репутацию. Ум? Да вы найдёте больше ума в телефонной книге, а может быть, и больше глубины тоже. Единственное преимущество этих книжечек по сравнению с телефонным справочником, что их намного легче порвать.
Рвёт книжки в клочья, разбрасывает их по всей комнате.
Тут нет ни индивидуальности, ни стиля — лишь очень много претензий, вот и всё.
РИТА. Это неправда.
ФРЭНК. Я вовсе не жду, что вы мне поверите, Рита, ведь вы теперь сами умеете различать литературные шедевры, не так ли?
Швыряет в воздух последнюю горстку своих разорванных стихов и усаживается на стул.
Не пора ли вам наконец уйти? Честно говоря, с меня довольно.
РИТА. Чего довольно, Фрэнк?
ФРЭНК. Вас, милочка, вас…
РИТА. Хотите, я скажу, что вас так раздражает, мистер Поэт-неудачник, оплакивающий собственную судьбу? Вы не можете примириться с тем, что я стала другой, что я выросла. Неужели, Фрэнк, всё дело в том, что вы больше не можете изображать из себя доброго дядюшку, который нянчится с несмышлёнышем, в то время как, тот, развесив уши, ловит каждое его слово? Да, я изменилась, я знаю всё то, что знаете вы, и именно это вас не устраивает, — вы бы предпочли, чтобы я так и оставалась той дурочкой, какой была когда-то; вы ничем не отличаетесь от остальных — тех, кто хотел бы, чтобы мы всю жизнь прожили в невежестве — потому, что тогда мы кажемся всем такими смешными и забавными, не так ли? Вы больше не нужны мне, Фрэнк.
Встаёт, собирает свои вещи и направляется к двери.
Моя комната битком забита книгами. И я знаю, во что одеться, какое купить вино, что смотреть в театре, какие читать книги и газеты. Я вполне могу без вас обойтись.
ФРЭНК. И больше вам ничего не надо? Неужели только ради этой малости вы проделали такой длинный путь?
РИТА. Вам это представляется малостью? Ну да, для вас это действительно малость — потому, что вы все принимаете как должное и, упустив все шансы, которые дала вам жизнь, научились лишь надо всем издеваться и всё презирать.
ФРЭНК. А вы, Рита, стало быть, наконец-то поняли, что такое культура? И наверное, полагаете что те песни, что вы поёте сейчас, лучше прежних? Ошибаетесь — это всего лишь другие песни, вот и всё — однако в вашем исполнении они звучат слишком шумно, и слишком назойливо — а за этим пустота, и чужая мелодия… Ах, Рита, Рита…
РИТА. Вы сказали: Рита?
С м е е т с я.
Да кроме вас никто больше не называет меня Ритой. Я давно отказалась от этой мерзкой претенциозной клички — как только поняла, как она звучит на самом деле. Вы, идиот… Никто больше не называет меня Ритой.
ФРЭНК. И кто же вы теперь будете? Может быть, Вирджиния?
РИТА выходит.
Или Шарлотта? Джейн? Эмилия?
З а т е м н е н и е.
Картина шестая
ФРЭНК разговаривает по телефону, облокотившись на полки с книгами.
ФРЭНК. Да… Кажется, она там работает… Рита Уайт… Нет, нет… А, ну извините… Как вы сказали? Ах, Сьюзен Уайт? Больше не работает? Большое спасибо… Спасибо…
Свет постепенно гаснет. Когда освещается снова, мы понимаем, что прошло несколько часов. Теперь ФРЭНК сидит за своим столом, спиной к зрительному залу. Он снова разговаривает по телефону. На этот раз он пьян.
Да… Это… Простите, вас зовут Триш?… Видите ли, это говорит один знакомый Риты… Знакомый Риты… Ну да, я и хотел сказать: Сьюзен… Да… Вы не могли бы ей передать, что… ну, это… Это Фрэнк… Её преподаватель… Да, я… Пожалуйста, скажите ей, что она включена в список допущенных к экзамену… Я просто боюсь, что она не знает точно, когда и куда ей надо прийти… Вы не попросите её заглянуть ко мне?… Да, пожалуйста… Совершенно верно… Спасибо…
З а т е м н е н и е.
Картина седьмая
Входит РИТА, кутающаяся в красивое, до пят, зимнее пальто. Закуривает сигарету, подходит к бюро, на котором стоит много рождественских открыток, ставит свою рядом. Бросает конверт, в котором лежала открытка, в корзину для мусора и, открыв дверь, сталкивается с Фрэнком, держащим в каждой руке по большой коробке. От неожиданности он несколько смущается, роняет одну из коробок, однако быстро приходит в себя и входит в комнату. РИТА выходит в коридор и возвращается со второй коробкой.
ФРЭНК берёт стоящий около письменного стола стул, передвигает его к книжным полкам, влезает на него и начинает снимать с полок книги, аккуратно складывая их в принесённые коробки. РИТА наблюдает за его действиями, однако он продолжает заниматься своим делом, не обращая на неё никакого внимания.
РИТА. Счастливого Рождества, Фрэнк. Ну что, всё-таки вас уволили?
ФРЭНК. Не совсем.
РИТА. Ну, а зачем тогда вы укладываете книги, если не совсем?
ФРЭНК. Уезжаю в Австралию.
П а у з а.
Это было решено ещё несколько недель тому назад — уже и отпраздновали.
РИТА. Так что, вы всё-таки грабанули университетскую кассу, Фрэнк?
ФРЭНК. Ну, в каком-то смысле. Так сказать, метафорически. А коль скоро только метафорически, то и приговор был смягчён до двухлетней ссылки в Австралию. Хотя едва ли его можно счесть слишком уж мягким…
РИТА. А что сказала Джулия?
ФРЭНК. Пожелала мне счастливого пути.
РИТА. Так она с вами не едет?
ФРЭНК качает головой. РИТА помогает ему снимать с полок книги и укладывать их в коробки.
Ну, и что же вы собираетесь делать дальше?
ФРЭНК. Ничего особенного. Австралия — это сущий рай для таких, как я.
РИТА. Да ладно уж, Фрэнк…
ФРЭНК. Точно вам говорю. Вы разве не знаете, что австралийцы назвали свой любимый сорт пива именем одного весьма известного писателя. Пиво марки «Форстер». Естественно, что Форстера они при этом пишут неправильно — примерно так, как вы когда-то.
РИТА. Хватит шуток!
ФРЭНК. Ради всего святого, Рита, зачем вы пришли?
РИТА. Я пришла, чтобы сказать вам, Фрэнк, что вы хороший учитель.
П а у з а.
Спасибо, что записали меня в список экзаменующихся.
ФРЭНК. Ерунда. Я же знаю, как много это теперь для вас значит.
РИТА усаживается на маленький столик, ФРЭНК продолжает снимать книги с верхних полок.
РИТА. Вы ведь не хотели, чтобы я сдавала экзамены, не так ли, Фрэнк? Вы бы предпочли, чтобы я просто написала: «Ответы на все вопросы знает только Фрэнк», — правда? И я была почти готова поступить именно так. Когда нам сказали «Начали» и все заскрипели ручками, я продолжала сидеть, не двигаясь, глядя на первый вопрос. Знаете, Фрэнк, что это был за вопрос? «Какие способы преодоления трудностей, связанных с постановкой «Пер Гюнта», вы можете предложить?»
ФРЭНК спускается со стула, садится и продолжает упаковывать книги.
ФРЭНК. Ну, этот вопрос не должен был вызвать у вас сомнений.
РИТА. Вызвал, как это не странно. Я долго сидела, смотрела на лист бумаги, лежавший передо мной, и думала о том, что вы когда-то мне сказали. Я пыталась отогнать от себя эти воспоминания, убедить себя, что вы были не правы. Вы считаете, что ничего не дали мне, ничего для меня не сделали. Вы уверены, что всё свелось к тому, что я выучила кучу цитат и «пустых фраз». Что ж, я их действительно выучила. Но в том не было вашей вины — виной была жажда познания, которую я испытывала тогда. Я так хотела утолить её, что не была способна ни о чем задумываться, ни в чем сомневаться. Я же сказала вам, что была ужасно глупа. Это как с Триш, моей подружкой, я всегда считала её крайне рассудительной, даже флегматичной — а вчера, пришла домой, и застала её за попыткой покончить с собой, она хотела повеситься. Невероятно, не так ли? Оказалось, что половину своей жизни она старательно потребляет калории, витамины, и всё такое, а вторую столь же последовательно посвящает попыткам самоубийства.
П а у з а.
И вот я сидела, смотрела на лежавший передо мной вопрос о «Пер Гюнте» и просто думала. А потом взяла ручку и начала писать.
ФРЭНК. И вы написали: «Я бы поставила его на радио»?
РИТА. Да, можно было этим ограничиться. И вы бы мной ужасно гордились, когда я прибежала бы к вам, чтобы обо всём рассказать, — не так ли, Фрэнк? Но я предпочла не делать этого. Я сделала свой выбор сама. И я выдержала этот экзамен.
ФРЭНК. Да, я знаю. Вы получили высокий балл.
РИТА. Да, получила. Хотя, быть может, в этом нет никакого смысла. Но в тот момент у меня был выбор. И я сделала его, сделала сама. У меня был этот выбор, благодаря тому, что дали мне вы, Фрэнк. И, чтобы сказать вам об этом, я и пришла сегодня. Сказать, что вы настоящий учитель.
ФРЭНК (перестав возиться с книгами и глядя на Риту). Знаете — хм — я слышал про Австралию много хорошего. Говорят, сейчас там всё только начинается. А почему бы вам — ну, не поехать со мной? Мне кажется, нам обоим будет полезно уехать отсюда, где всё в прошлом, и переехать туда, где есть будущее.
РИТА. Мне кажется, это называется «покидать тонущий корабль»?
ФРЭНК. Пусть так. Неужели вы действительно думаете, что в нашей власти не дать этому кораблю затонуть окончательно?
РИТА смотрит сначала на Фрэнка, затем на опустевшие полки.
РИТА (увидев пустые бутылки из-под виски). Ничего себе, Фрэнк, мне кажется, что если бы на дне каждой бутылки лежало по трехпенсовику, вы бы могли купить всю Австралию с потрохами.
ФРЭНК (улыбаясь). Уклоняетесь от ответа на поставленный перед вами вопрос, Рита.
РИТА (пересаживаясь на коробку с книгами). Знаю. Тайгер предложил мне поехать с ним и его командой — во Францию.
ФРЭНК. И что вы решили?
РИТА. Пока ничего. Я не очень-то ему верю, честно говоря. Но я никогда не была во Франции. А мама пригласила меня на Рождество к себе.
ФРЭНК. И что же вы выберете?
РИТА. Я, действительно, ещё не решила. Может, поеду во Францию. А может, отправлюсь погостить у мамы. А может, решу завести ребёнка. Я не знаю. Но я обязательно приму какое-нибудь решение. Я должна выбрать что-то. Только пока не знаю, что.
ФРЭНК извлекает из-за книг какой-то пакет.
ФРЭНК. Что бы вы не решили, прошу вас, возьмите вот это…
РИТА. А что там?
ФРЭНК (протягивая ей пакет). Это — ну, как вам сказать — ну, в общем это платье. Я купил его тысячу лет назад для — ну, для одной моей знакомой — одной образованной женщины…
РИТА извлекает платье из пакета.
Не знаю, подойдёт ли размер, честно говоря, я мало что в этом понимаю…
РИТА. Вы сказали: для образованной женщины, Фрэнк? По-вашему, образованные женщины носят платья с таким декольте?
ФРЭНК. Ну, когда я его покупал, я, наверное, сделал больший акцент на слове «женщина», чем на слове «образованная».
РИТА. Я всё время только брала от вас, Фрэнк, и ничего не отдавала.
ФРЭНК. Ну, это неправда, вы ведь…
РИТА. Это правда. Я просто никогда не знала, что я могу для вас сделать. Теперь мне кажется, я знаю. Ну-ка, Фрэнк, идите сюда…
ФРЭНК. Что вы ещё придумали?
РИТА. Давайте, давайте…
Придвигает стул.
Прошу вас, вот сюда.
ФРЭНК совершенно сбит с толку.
Вот так, садитесь…
ФРЭНК покорно садится, РИТА извлекает из ящика стола ножницы и щёлкает ими над головой Фрэнка.
Сейчас я сделаю вас на десять лет моложе…
РИТА наклоняется над ним и начинает его стричь. Когда она приближается к уху, ФРЭНК начинает жалобно кричать.
З а т е м н е н и е.
Занавес
Послесловие Переводчика
Современный английский драматург Уилли Рассел назвал свою пьесу «Воспитание Риты» комедией — как некогда называл свои пьесы Чехов. Понятно, что в слово «комедия» Чехов вкладывал совершенно особый, не традиционный, собственный смысл, и смешного в его пьесах, прямо скажем, не слишком много. Слова дяди Вани «пропала жизнь» могут стать эпиграфом практически к каждой из них. И мне кажется, именно эти слова мог бы повторить вслед за чеховским героем Фрэнк из пьесы Рассела — университетский преподаватель-интеллектуал, у которого, однако, за томиками Элиота и Блейка спрятана на книжных полках непременная бутылка виски. Рассел — по происхождению неинтеллигент (как, впрочем, и Чехов) — замечательно точно угадал эту чисто интеллигентскую рефлексию и смутное, полуосознаваемое чувство неудовлетворенности, которое подтачивает мозг, делая все существование полупризрачным, полуреальным. Мотив «Пигмалиона». использованный Расселом, нарушает, однако, атмосферу «чеховской меланхолии», и в ней возгорается искра, дающая жизни героев новый импульс. При этом автору пьесы удается снять некоторую сентиментальность, быть может, чрезмерную идилличность с той интерпретации сюжета о Пигмалионе и Галатее, которую предложил когда-то Шоу: у Рассела все более жестко, более трезво, и — как ни странно — здесь больше правды, правды быта и правды человеческого духа.
Уилли Рассел — в отличие от того же Шоу и от английских драматургов — своих современников (Джона Осборна, Эдварда Бонда) — никогда не был «бунтарем», потому и вхождение его в театр Великобритании, и постепенное обретение известности не заключали в себе элемента сенсации. Рассел по природе своей, складу ума, ощущению жизни не является «ниспровергателем»: напротив, он куда больше склонен к утверждению вечных, неколебимых основ, не зависящих ни от политических настроений и перемен, ни от «моды», — словом, всего временного и преходящего.
Уилли РАССЕЛ родился в Ливерпуле в 1947 году. Его первая пьеса-триптих «Слепой из Ливерпуля» была показана на фестивале в Эдинбурге в 1972 году. А шестью годами позже в ливерпульском «Плейхаузе», где Рассел получил свои первые театральные впечатления, была поставлена одна из лучших его пьес «Парни и куколки», центральная героиня которой, Линда, стала в каком-то смысле «прообразом» Риты: уже тогда начал драматург «нащупывать» этот характер — простой девушки, глубоко, хотя и полуосознанно чувствующей неполноту, неполноценность той жизни, которой живет она сама, ее семья и друзья, испытывающая желание вырваться, бежать, разорвать путы — не только сословные, «классовые», но, что много сложнее и трудней. — психологические, преодолеть вечную «вялость ума», тоску повседневного существования… По-разному, в разных жанрах и разных сюжетах драматург варьировал этот мотив. И наиболее совершенной «вариацией на тему» оказалась именно пьеса «Воспитание Риты», поставленная впервые в 1980 году на малой сцене Королевского Шекспировского театра в Лондоне, в тот же сезон перенесенная на сцену вест-эндского театра «Пикадилли» (это — свидетельство успеха!), получившая приз Общества театров Вест-Энда за лучшую комедию (!), а три года спустя экранизированная режиссером Льюисом Гилбертом (в фильме снялись известные английские актеры Джулия Уолтерс и Майкл Кейн).
Примечательно: имя Уилли Рассела даже в английской критике крайне редко фигурирует в той достаточно постоянной «обойме» драматургов, что обычно перечисляются, когда речь заходит о современном театре Великобритании. Еще более любопытно, оно никогда не упоминалось в нашем (советском, российском) театро-литературоведении. Причина, вероятно, кроется в том, что Рассел и не вписывается ни в какую «обойму», не принадлежит ни к какой из многочисленных «волн» английской драматургии, сменявших одна другую за последние десятилетия. Уилли Рассел — драматург, стоящий особняком, занимающий со спокойным достоинством свое собственное место, определяемое и его несомненным талантом, и зрелым мастерством, и чертами его человеческой личности.
Юрий Фридштейн