15.30, пятница 19 марта. Норддейч, Восточная Фризия

Спал Фабель плохо. Ему приснилась юная Хильке Тетьен. Девушка бежала по берегу, маня его за собой. Затем она скрылась за дюной, а когда Фабель преодолел песчаную гору, он увидел, что на песке лежит и смотрит на него немигающими лазоревыми глазами вовсе не Хильке, а та, другая, которую они нашли на берегу Эльбы.

С утра он и Лекс отправились в Норден — навестить матушку. Доктор сказал, что мама чувствует себя достаточно хорошо и ее можно выписать, однако в течение нескольких дней ее должен будет посещать врач. Когда они шли к машине, чтобы отправиться домой, Фабель с болью в сердце думал о том, какой хрупкой выглядит мама. Лекс сказал ей, что побудет с ней пару дней, пояснив, что Йену надо быть в Гамбурге, поскольку он ведет очень важное дело. Фабель был благодарен Лексу, что тот снял с него бремя забот, но в то же время чувствовал себя немного виноватым.

— Не беспокойся, — сказала мама. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу суеты и шума по пустякам. Со мной все будет в полном порядке. Ты сможешь навестить меня в следующий уик-энд.

Оказавшись на автобане А-28, Фабель позвонил в Полицай президиум Вернеру. Вернер спросил, как чувствует себя матушка Фабеля, после чего они принялись обсуждать ход расследования.

— Меня известили из Института судебной медицины о том, что ДНК девушки не соответствует образцам, взятым у фрау Элерс. Мы не знаем, кто она, но это определенно не Паула Элерс.

— Насколько продвинулась Анна в идентификации тела?

— Никаких результатов. Она расширила поиски, и выявилась парочка обнадеживающих случаев. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что к нашему делу они отношения не имеют. Со времени твоего отъезда она только этим и занимается… Вчера торчала на службе до глубокой ночи. Да, кстати, когда Меллер звонил, чтобы сообщить результаты анализа ДНК, он сказал, что ему хотелось бы обсудить с тобой кое-какие результаты вскрытия. Этот упертый мерзавец мне ничего не захотел сообщить… Ты же его знаешь. Сказал, что отчет ко времени возвращения будет на твоем столе. Я же сказал ему, что ты попросил меня передать тебе основные положения заключения.

— Ну и чем же он соизволил с тобой поделиться?

— Меллер сказал, что девушке лет пятнадцать-шестнадцать. На трупе имеются признаки трудного детства. Скверные зубы, следы переломов и все такое.

— Возможно, что она с детства подвергалась издевательствам, — сказал Фабель. — Это означает, что убийцей может быть один из родителей или опекун.

— И это объясняет, почему Анна никак не может найти ее в числе пропавших лиц, — согласился Вернер. — Если убийцей был кто-то из родителей, то они не торопятся сообщить об исчезновении. Вполне вероятно, что они вовсе не намерены этого делать, пытаясь замести следы.

— Пока им это удается, — протянул Фабель. — Но дело в том, — продолжил он, немного подумав, — что дети существуют не только в рамках своей семьи. Есть школа, в которой начинают интересоваться причинами их отсутствия. Имеются друзья и родственники, не понимающие, куда они могли подеваться.

— Анна опередила тебя, шеф, — сказал Вернер. — Она отработала списки прогульщиков большинства школ. Никакого результата. К списку друзей и родственников можешь добавить и возможных дружков. Если верить Меллеру, а оснований не верить у нас нет, хоть он и порядочный мерзавец, девица вела активную половую жизнь. Но по меньшей мере в течение двух-трех дней до смерти сексуальных контактов у нее не было. Во всяком случае, Меллер их не обнаружил.

Фабель с удивлением понял, что он уже миновал Аммерланд и проезжает мимо поворота на Ольденбург — город, где располагался его университет. Едва покинув Восточную Фризию, он опять погрузился в трясину, в которой люди способны совершить любое зло по отношению к ближнему, включая своих детей.

— Что еще? — со вздохом спросил он.

— Ничего, шеф. Да, Меллер сказал, что перед смертью девушка в течение сорока восьми часов практически ничего не ела. Ты едешь в Президиум?

— Да. Буду через пару часов.

Закончив разговор, Фабель включил радио. Приемник был настроен на первый канал национального радио, ученый муж вел дискуссию с автором скандального романа. Большую часть дебатов Фабель не слышал, но все же сумел уловить, что автор в своей книге превратил в убийцу реальную и широко известную историческую личность. Из продолжения дискуссии Фабель понял, что этим персонажем был один из братьев Гримм — знаменитых филологов девятнадцатого века, собиравших народные сказки, легенды и мифы. В ходе спора ученый закипал все сильнее и сильнее, а писатель, напротив, оставался совершенно невозмутимым. Писателя звали Герхард Вайс, а книга называлась «Мерхенштрассе» — «Дорога сказки». Роман был написан в форме путевого дневника Якоба Гримма. Ведущий программы пояснил слушателям, что Якоб и его брат Вильгельм собирали материалы, которые в конечном итоге легли в основу книг: «Детские и семейные сказки» и «Немецкие сказания». Описанные в романе события отличались от реальных лишь тем, что Якоб Гримм представал в нем в роли серийного убийцы детей и женщин. По воле автора он совершал преступления в городах и деревнях, которые посещал вместе с братом, и воспроизводил в своих ужасных деяниях одну из записанных братьями сказок. Свои безумные поступки Якоб объяснял необходимостью доказать истинность народных сказаний. Рожденный авторской фантазией Якоб Гримм в конечном итоге приходит к выводу, что мифы, сказки и легенды необходимы, чтобы дать выход темным силам, таящимся в человеческой душе.

— Это лишь аллегория, — объяснял Герхард Вайс, — литературный прием. Не существует и не существовало никаких указаний или даже намеков на то, что Якоб Гримм был педофилом или убийцей. Моя книга «Дорога сказки» — выдумка, игра ума. Я выбрал Якоба Гримма и его брата только потому, что они были собирателями немецкого фольклора. Эти люди изучали старинные предания и анализировали особенности немецкого языка. Если кто и понимал могущество мифов и фольклора, так это были братья Гримм. Сегодня мы боимся выпускать детей из поля зрения. Во всех проявлениях современной жизни мы видим опасность и зло. Мы отправляемся в кино, чтобы ужаснуться современным мифам, которые, по нашему убеждению, являются зеркальным отражением жизни и общества. Однако истина состоит в том, что опасность существовала всегда. Убийцы детей, насильники и смертельно опасные маньяки были присущи любому обществу. Являлись константой человеческого существования, если так можно выразиться. Разница состоит лишь в том, что если раньше мы пугали себя Серым Волком, ведьмой или притаившимся во тьме леса неизвестным злом, то теперь мы нагоняем на себя страх мифами о гениальном серийном убийце, маниакальном преследователе, пришельце из иных миров или созданном наукой монстре… По большому счету мы сподобились лишь на то, чтобы вернуть к жизни злого Серого Волка и создать новые аллегории вечного, древнего зла.

— И это, по вашему мнению, дает вам право бросать тень на великого немца? — спросил ученый тоном, в котором прозвучали негодование и изумление.

Голос писателя по-прежнему звучал ровно, без каких-либо эмоций, что показалось Фабелю странным. А может быть, даже и тревожным.

— Я понимаю, что привел в ярость как значительную часть немецкого литературного истеблишмента, так и потомков Якоба Грима. Но я всего лишь выполнял долг сочинителя современных сказок. В качестве такового я считал своей обязанностью продолжить старинную традицию пугать читателя затаившимися внутри людей темными силами.

Следующим слово взял ведущий:

— Наследников Якоба Гримма особенно возмутило, что вы, утверждая, что образ их предка как серийного убийцы является вымыслом, используете роман для пропаганды своей теории, в соответствии с которой «всякий литературный вымысел является правдой». Что вы хотите этим сказать? Так это выдумка или нет?

— Как вы правильно заметили, — продолжал Вайс все тем же ровным, лишенным эмоций голосом, — мой роман не основан на фактах. Но я не сомневаюсь, что грядущие поколения будут смотреть на него не так, как смотрим мы. Скорее всего они будут считать, что в нем присутствует доля истины. Менее образованное и более ленивое поколение, которое придет нам на смену, будет запоминать лишь беллетристику — то есть выдумку — и станет воспринимать ее как факт. Возьмем, к примеру, портрет шотландского короля Макбета, созданный Шекспиром. В реальной жизни Макбет был успешным, горячо любимым и уважаемым правителем. Но в угоду сидящему в то время на английском троне монарху Уильям Шекспир демонизировал этого достойнейшего человека. То есть мы имеем дело с чистейшей воды выдумкой. Но посмотрите, что произошло. Макбет превратился для всех в символ безжалостного, кровожадного честолюбия, алчности и насилия. Но эти отвратительные качества принадлежат не исторической личности, а всего лишь персонажу, порожденному фантазией Шекспира. Мы не просто превращаем истории в легенду или миф… мы изобретаем, придумываем несуществующие детали или занимаемся примитивной фабрикацией. В конечном итоге миф или сказка начинают восприниматься как истина.

Ученый муж, проигнорировав слова Вайса, в очередной раз обрушился на писателя с филиппикой за попытку очернить светлый образ Якоба Гримма, и дискуссия этим закончилась, поскольку истекло время передачи. Фабель выключил радио и погрузился в размышления. Писатель, по существу, утверждал, что людям во все времена была присуща склонность к ничем не обоснованному насилию и жестокости. Безумное чудовище, задушившее девушку и бросившее ее на берегу Эльбы, было лишь последним в бесконечном ряду психопатов. Фабель всегда знал, что это сущая правда. Он читал о французском аристократе шестнадцатого столетия Жиле де Рэ, который, обладая абсолютной властью в своих владениях, в течение многих лет безнаказанно похищал, насиловал и убивал маленьких мальчиков. Счет его жертв шел на сотни, если не на тысячи. Но, даже зная все это, Фабель пытался убедить себя, что серийный убийца — это современный феномен, продукт распада социального порядка или плод нездорового ума, повседневно подпитываемого грязной, полной насилия порнографией, легкодоступной на городских улицах или в Интернете. Если это так, говорил себе Фабель, то у людей еще остается слабая надежда. Коль скоро современное общество создало подобных монстров, то оно способно найти средства, чтобы их обуздать. С другой стороны, признание того, что зло является постоянным и неизбежным спутником человечества, означает расставание со всеми надеждами.

Фабель вложил в плейер компакт-диск, и салон машины заполнил голос Герберта Гренмейера. За окном проносились километры, а Фабель делал все, чтобы прогнать невеселые мысли о притаившемся в темноте леса вечном зле.

Оказавшись в своем кабинете, Фабель первым делом позвонил маме, и та заверила сына, что по-прежнему чувствует себя отлично, что Лекс кудахчет вокруг нее и готовит вкуснейшую еду. Голос мамы, похоже, вернул равновесие во вселенную Фабеля — ему казалось, что этот голос с заметным акцентом принадлежит маме его юности, той маме, которая была постоянным и неизменным фактором его существования. Закончив разговор с мамой, он позвонил Сусанне, сообщил, что вернулся, и они договорились встретиться после работы у него дома.

В кабинет, предварительно постучав в дверь, вошла Анна Вольф. Копна черных волос и темный макияж делали ее усталое лицо еще бледнее. На этом почти белом фоне ярким огнем пылала ярко-красная губная помада.

— Ты выглядишь так, словно совсем не спала, — сказал Фабель, жестом руки приглашая ее присесть.

— У вас тоже не самый лучший вид, шеф. Как мама?

— Спасибо, поправляется, — улыбнулся Фабель, — Пару дней у нее поживет мой брат. Насколько я понял, ты отчаянно пытаешься установить личность девушки?

— Из отчета о вскрытии я сделала вывод, что в детстве о ней не заботились и ей, возможно, приходилось терпеть издевательства. Нельзя исключать, что она давно убежала из семьи где-то в Германии или даже за границей. Но я продолжаю работу. — Анна сделала паузу, словно не знала, как начальство воспримет ее следующие слова. Но, преодолев неуверенность, она продолжила: — Может быть, вы не будете возражать, шеф, если я заодно попытаюсь плотнее заняться делом Паулы Элерс? Мне почему-то кажется, что в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же парнем.

— Ты так думаешь потому, что в руку трупа вложили записку с ложной идентификацией?

— Да. А также и потому, что обе девушки, как вы указали, поразительно похожи. Из этого следует, что убийца видел Паулу при жизни. По снимкам в прессе точное сходство уловить трудно. А ведь нам пришлось прибегнуть к анализу ДНК, чтобы определить, что девушка на берегу — не Паула Элерс.

— Понимаю. И что же ты хочешь найти в старом деле? — спросил Фабель.

— Я просмотрела все материалы дела вместе с Робертом Клаттом…

— Черт побери, — буркнул Фабель, — я совсем забыл о комиссаре Клатте. Как идет его адаптация?

— Нормально, — пожала плечами Анна. — Он, как мне кажется, хороший парень и пребывает в полном экстазе от возможности работать в Комиссии по расследованию убийств. — Она открыла папку с документами и продолжила: — Как бы то ни было, но мы с ним прошлись по этим бумагам и снова вернулись к Фендриху. Помните? Генрих Фендрих. Учитель немецкого языка и литературы.

Фабель коротко кивнул в ответ. Он помнил, что Анна рассказывала ему о Фендрихе в кафе по пути к Элерсам.

— Как вам известно, у Клатта в его отношении имеются серьезные подозрения. Он, впрочем, признает, что оснований для этого совсем не много… подозрения в основном базируются на интуиции, неприязни и полном отсутствии иных версий.

— Неприязни? — насторожился Фабель.

— Фендрих в некотором роде одиночка. Ему тридцать шесть лет… было тогда. Теперь под сорок. Он холост и живет с престарелой матерью. Хотя незадолго до исчезновения Паулы у него, видимо, была какая-то подружка. Но мне кажется, он расстался с ней примерно в то время, когда пропала Паула.

— Итак, комиссар Клатт отчаянно нуждался в подозреваемых, и когда ему подвернулся человек, смахивающий на Норманна Бейтса, он сразу в него вцепился, — сказал Фабель и, поймав недоуменный взгляд Анны, пояснил: — Норманн Бейтс — персонаж американского фильма «Психоз».

— Ах да. Конечно. В некотором смысле это именно так. Но разве можно его за это винить? Исчезла и предположительно убита девочка. По делу проходит учитель, который имел с ней прекрасные отношения и который, будем смотреть правде в глаза, вряд ли не способен вступать в нормальные связи. Кроме того, по словам одноклассниц Паулы, он уделял ей чрезмерно много времени во время занятий. Честно говоря, нам тоже было бы не вредно слегка потрясти этого Фендриха.

— Возможно. Но с другой стороны, похитителем и, вероятно, убийцей Паулы мог быть и прекрасный семьянин с совершенно непримечательной биографией. Да, кстати, что сейчас комиссар Клатт думает о Фендрихе?

— Что же… — Анна произнесла это с растяжкой, словно хотела подчеркнуть свою неуверенность, — …сейчас ему кажется, что он в свое время копал не там, где требовалось. Во всяком случае, я так считаю. Как бы то ни было, на момент исчезновения Паулы у Фендриха имелось надежное алиби…

— Но?

— Но Клатт до сих пор не отказался от своих «чувств» к учителю. Он считает, что в его отношениях с Паулой присутствовал какой-то нездоровый душок. Комиссар предлагает еще раз присмотреться к Фендриху. При этом сам он не хочет в этом участвовать. Фендрих уже угрожал вчинить ему иск за запугивание и необоснованные угрозы.

— А где его можно найти? Он по-прежнему в той же школе?

— Нет, — ответила Анна. — Фендрих перевелся в другую школу. На этот раз в Гамбурге… в Ральштедте, — уточнила Анна, сверившись с документами. — Но живет он в том же доме, что и три года тому назад. Это тоже в Ральштедте.

— О’кей, — сказал Фабель и, бросив взгляд на часы, поднялся со стула. — Герр Фендрих уже давно вернулся домой из школы, и мне хотелось бы узнать, имеется ли у него алиби на момент убийства девушки, обнаруженной нами на берегу Эльбы. Надо нанести ему визит.

Дом Фендриха в Ральштедте оказался солидной виллой еще довоенной постройки. Она стояла в глубине, на некотором расстоянии от тротуара, в ряду из пяти таких же строений. В свое время эти дома являлись одной из витрин роскоши и престижа Ротербаума и Эппендорфа, но теперь, пережив английские бомбежки и вторжение городских планировщиков, они казались среди дешевого жилья пятидесятых годов совершенно инородным телом. Перепланировка и строительство Ральштедта проводились в спешке, чтобы как можно скорее обеспечить жильем обитателей центра Гамбурга, ставших бездомными в результате бомбежек.

Фабель припарковал машину на противоположной стороне улицы. Анна подошла к ряду вилл, и Фабель понял, что все они, за исключением виллы учителя, перестроены в двух- и трехквартирные коттеджи. Жилье Фендриха отличалось ка-кой-то печальной запущенностью, а небольшой сад перед ним был совершенно неухожен, и прохожие не стеснялись бросать в заросли разный мусор.

Поднимаясь с Анной по каменным ступеням к дверям, Фабель положил руку на плечо девушки и глазами показал на два небольших, похожих на бойницы окна у основания стены. За беспорядочно разросшимися кустами окна были едва видны, но все же Фабель сумел рассмотреть за мутными стеклами решетки из толстых металлических прутьев.

— Подвал… — сказала Анна.

— Да, здесь можно держать кого-то «под землей»…

Они поднялись по ступеням, и Фабель нажал на фарфоровую кнопку старинного звонка. Откуда-то из глубины дома до них донесся мелодичный звон.

— Ты, Анна, будешь вести беседу. Я стану задавать вопросы, если почувствую, что надо узнать что-то дополнительно.

Дверь открылась. По мнению Фабеля, Фендрих выглядел скорее на пятьдесят, а вовсе не на сорок лет. Учитель оказался высок и тощ, а кожа на его лице имела сероватый оттенок. У него был высокий лоб и тусклые светлые волосы — настолько редкие, что было видно, как поблескивает кожа черепа в свете висевшей под высоким потолком прихожей лампы. Он с равнодушным любопытством посмотрел на Фабеля, перевел взгляд на Анну, а затем снова на Фабеля.

— Криминальная полиция Гамбурга, герр Фендрих, — произнесла Анна, демонстрируя ему металлический значок овальной формы. — Мы могли бы поговорить?

Лицо учителя стало вдруг похоже на каменную маску.

— В чем дело? — спросил он.

— Мы из Комиссии по расследованию убийств, герр Фендрих. Позавчера на берегу реки в Бланкенезе было найдено тело молодой девушки…

— Паула? — прервал ее Фендрих. — Это была Паула?

Выражение его лица снова изменилось, но понять, какие эмоции его обуревают, было трудно. Однако Фабель заметил на лице учителя чувство, похожее на ужас. Так ему, во всяком случае, показалось.

— Может быть, нам лучше пройти в дом, герр Фендрих? — спокойно сказал Фабель.

Фендрих на какое-то мгновение растерялся, но потом неохотно отступил в сторону, чтобы пропустить визитеров. Заперев дверь, он указал на первую комнату слева от прихожей:

— Если не возражаете, то лучше пройти в мой кабинет.

Кабинет оказался очень большим, в нем царил беспорядок, а холодный свет пары люминесцентных ламп, совершенно не вязавшихся с лепным потолком, придавал помещению какой-то зловещий вид. Вдоль стен стояли книжные полки. Свободной оставалась лишь одна сторона с выходящим на улицу окном. Письменный стол из темного дерева стоял в самом центре кабинета. На столе в совершеннейшем беспорядке лежал и книги и бумаги. Здесь же находились системный блок компьютера, монитор и принтер с каскадом исчезающих где-то под столом кабелей и проводов. На полу под окном лежали сильно смахивающие на мешки с песком связки бумаг и журналов. Все это было похоже на хаос, но Фабель чувствовал, что это всего лишь хорошо организованный беспорядок, позволявший Фендриху быстро и без труда получить то, что ему в данный момент требовалось. Если бы все книги и бумаги стояли под индексами строго на своих местах, то для того, чтобы взять их, хозяину кабинета потребовалось бы гораздо больше времени. Обстановка в кабинете говорила о том, что именно здесь школьный учитель проводит большую часть своей унылой жизни. У Фабеля появилось острое желание обыскать весь большой дом, чтобы узнать, что происходит за пределами этого небольшого центра жизни.

— Садитесь, — сказал Фендрих, освобождая два стула от груза книг и бумаг. Но прежде чем они успели сесть, учитель снова спросил: — Девушка, которую вы нашли… оказалась Паулой?

— Нет, герр Фендрих, — ответила Анна (лицо учителя стало чуть менее напряженным, но Фабель не стал бы называть это изменение проявлением облегчения), — но у нас есть основания считать, что между смертью этой девушки и исчезновением Паулы существует некая связь.

— Значит, выявились, чтобы снова меня донимать, — с кислой улыбкой произнес Фендрих. — Я по горло сыт контактами с вашим коллегой из Нордерштедта. — Он занял место за столом и продолжил: — Почему вы мне не верите? Я не имею ни малейшего отношения к исчезновению Паулы и требую, дьявол вас побери, чтобы вы оставили меня в покое.

Анна подняла в успокоительном жесте ладонь и с обезоруживающей улыбкой сказала:

— Послушайте, герр Фендрих, мне известно, что у вас с полицией Нордерштедта возникли… некоторые трения, когда она три года назад проводила следствие. Но мы работаем в Гамбурге и специализируемся на расследовании убийств. Дело Паулы Элерс нас интересует только в свете его возможной связи с убийством девушки. Наша беседа с вами является своего рода помощью в абсолютно ином расследовании. Вы, вполне вероятно, располагаете информацией, которая может иметь отношение к новому делу.

— Иными словами, вы хотите сказать, что меня подозревают и в других уголовных преступлениях?

— Вы прекрасно понимаете, герр Фендрих, что выступать со столь категоричными заявлениями мы не имеем права, — вступил в беседу Фабель. — Мы не знаем, кого ищем. Во всяком случае, пока. Но вы нас интересуете как свидетель, а вовсе не как подозреваемый.

Фендрих пожал плечами и, откинувшись на спинку кресла, спросил:

— Итак, что вы хотите узнать?

Анна успела познакомиться с фактической стороной жизни Фендриха, однако ее вопрос, живет ли он по-прежнему под одной крышей с матерью, подействовал на него, как удар плети.

— Мамочка умерла, — негодующе бросил он. — Скончалась шесть месяцев назад.

— Прошу нас простить, герр Фендрих, — сказал Фабель. В словах учителя он почувствовал искреннее горе и вспомнил о том ужасе, который ощутил сам, получив известие о болезни мамы.

— Она долго болела, — вздохнул Фендрих. — И вот теперь я живу один.

— После того как исчезла Паула, вы перешли на работу в другую школу, — таким тоном, словно не хотела допустить отклонения от темы беседы, сказала Анна. — Почему вы решили сделать это?

— После того, — с горьким смешком ответил Фендрих, — после того как ваш коллега — его звали Клатт — дал ясно понять, что основным подозреваемым являюсь я, все, естественно, решили так же. Родители, ученики и даже коллеги… Я мог прочитать это в их глазах. Мрачные сомнения… Пару раз мне звонили по телефону с угрозами. Вот я и решил сменить обстановку.

— А вы не подумали, что это могло только усилить подозрения? — спросила Анна.

— Плевать я хотел на их подозрения. Я был сыт всем этим по горло. Никто вокруг не замечал той боли, которую я испытал после пропажи Паулы. Девочка мне очень нравилась. По моему мнению, она имела громадный потенциал. Никто даже не пытался принять во внимание мое особое к ней отношение. За исключением вашего коллеги Клатта, который делал все для того, чтобы оно выглядело… порочным.

— Вы учили Паулу немецкому языку и литературе, не так ли? — спросила Анна.

Фендрих в ответ утвердительно кивнул.

— Вы утверждаете, что ее ждало прекрасное научное будущее… и это вас особенно привлекало.

— Да. Именно так, — воинственно вздернув голову, ответил Фендрих.

— Но все другие учителя, как мне кажется, в этом не были уверены. А школьные журналы говорят о ее весьма умеренных успехах по всем предметам.

— Господи, да я уже, наверное, тысячу раз говорил на эту тему. Я видел ее потенциал. Она обладала природным даром к изучению немецкого языка. Вы не хотите понять, что это очень похоже на музыкальный талант. Для этого необходимо обладать особым слухом. И у Паулы такой слух был. Она умела великолепно самовыражаться, когда у нее было настроение. — Он поставил локти на стол, наклонился чуть вперед и, глядя Анне в глаза, сказал: — Паула была классическим примером человека, не сумевшего реализоваться. У нее имелся потенциал стать личностью, и в то же время существовала серьезная угроза остаться никем или затеряться в общей массе. Я признаю, что другие учителя этого не замечали, а родители были просто не способны увидеть. Именно поэтому я посвящал ей так много времени. Я помогал, поскольку видел, что девочка может сбросить оковы тех заниженных ожиданий, которые существовали по отношению к ней в семье.

Фендрих откинулся на спинку кресла и развел ладони в стороны с таким видом, словно закончил выступление в суде. Затем он уронил руки на стол перед собой, как будто у него совсем не осталось сил. Фабель внимательно наблюдал за учителем, не произнося при этом ни слова. В тоне Фендриха, когда тот говорил о Пауле, звучала чуть ли не страсть, и его это немного тревожило.

Анна сменила тему и заговорила об алиби Фендриха на момент исчезновения Паулы. На все ее вопросы он отвечал точно так же, как и три года тому назад, и его ответы имелись в протоколах допросов. Но по ходу разговора Фендрих начал проявлять все более и более заметное раздражение.

— Я полагал, что мы будем беседовать о новом деле, — сказал он, когда Анна покончила с очередной серией вопросов. — Но пока вы пережевываете все то же старье. Вы сказали, что речь пойдет о другой девушке. О ее убийстве.

Фабель жестом попросил Анну передать ему досье. Он открыл папку, извлек на свет глянцевую фотографию, сделанную после обнаружения трупа на берегу Эльбы, и положил прямо перед Фендрихом. Фабеля интересовала степень реакции учителя. Эффект превзошел все ожидания.

— О Боже… — прошептал Фендрих и, прикрыв ладонью рот, окаменел, не отрывая глаз от снимка. Затем он склонился к фото с таким видом, словно изучал каждый миллиметр. Уже через несколько секунд Фендрих с облегчением вздохнул и поднял взгляд на Фабеля. — Я подумал…

— Вы подумали, что это Паула?

— Да, — кивнул Фендрих. — Простите, я испытал шок. — Он снова взглянул на фото и продолжил: — Боже, она так похожа на Паулу! Старше, естественно, но очень похожа. Сходство заставляет вас думать, что между делами существует связь?

— И это еще не все, — сказала Анна. — Убийца оставил нечто такое, что ввело нас в заблуждение по поводу личности убитой девушки. Он заставил нас думать, что это именно Паула. Не могли бы вы, герр Фендрих, рассказать нам обо всех ваших перемещениях, начиная со второй половины понедельника и кончая утром вторника?

Фендрих подумал немного, почмокал губами, глубоко вздохнул и сказал:

— Вообще-то рассказывать практически нечего. В понедельник и вторник я, как обычно, работал. В понедельник я пошел из школы прямо домой и немного почитал. Вторник… По пути с работы я сделал кое-какие покупки в мини-маркете и вернулся домой примерно в пять, пять тридцать… Весь вечер я провел дома.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

В глазах Фендриха отразился гнев.

— Понимаю… вы не смогли привлечь меня за исчезновение Паулы и теперь пытаетесь повесить на меня это дело.

— Ничего подобного, герр Фендрих, — попыталась успокоить его Анна. — Мы обязаны проверить все факты, если хотим добросовестно выполнить свою работу.

Огонь гнева в глазах Фендриха потух, но до конца слова Анны его явно не убедили. Он опять посмотрел на фотографию девушки, на сей раз долго не сводя с нее глаз.

— Это один и тот же человек, — наконец заявил он.

— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовалась Анна.

— Я хочу сказать, что вы правы… Связь существует. Великий Боже, они настолько похожи, что убитая девушка вполне могла бы быть ее сестрой. Кто бы ни был убийцей, он должен был знать Паулу. Знать достаточно хорошо. — В его взгляде снова появилась боль. — Паула умерла. Не так ли?

— Этого мы, герр Фендрих, не знаем…

Закончить фразу ей не позволил Фендрих.

— Да, — сказал он. — Да, я боюсь, что она мертва.