Архив управления полиции Гамбурга, комиссия по расследованию убийств

От: Сына Свена

Кому: Гаупткомиссару Йену Фабелю

Отправлено: 3 июня 2003, 23.00

Тема: ВРЕМЯ

ВРЕМЯ – СТРАННАЯ ШТУКА, НЕ ПРАВДА ЛИ? Я ПИШУ, А ВЫ ЧИТАЕТЕ, И ЭТО ВРОДЕ БЫ СОЕДИНЯЕТ НАС В ОДНОМ МОМЕНТЕ ВРЕМЕНИ. В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ЖЕ Я ПИШУ ЭТО ПИСЬМО, А ВЫ, ГЕРР ГАУПТКОМИССАР, СПИТЕ. ТОТ, КТО ДОЛЖЕН СТАТЬ МОЕЙ СЛЕДУЮЩЕЙ ЖЕРТВОЙ, ПОКА ЕЩЕ ЖИВ. НО К ТОМУ ВРЕМЕНИ, КОГДА ВЫ БУДЕТЕ ЭТО ЧИТАТЬ, ОН УМРЕТ. НАШ ТАНЕЦ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ЖИЗНИ Я ОСТАВАЛСЯ НЕЗАМЕТНОЙ ФИГУРОЙ НА ГРУППОВЫХ ФОТОГРАФИЯХ. ВСЕГДА ЗАТЕРЯН СРЕДИ ДРУГИХ. ОДНАКО ГЛУБОКО ВО МНЕ, О ЧЕМ НЕ ПОДОЗРЕВАЛИ НИ Я, НИ МИР, ЛЕЖАЛО СЕМЯ ЧЕГО-ТО ИСТИННО ВЕЛИКОГО И БЛАГОРОДНОГО.

ТЕПЕРЬ ЭТО ВЕЛИКОЕ И БЛАГОРОДНОЕ ВДРУГ ЗАЯВИЛО О СЕБЕ. Я НЕ ТРЕБУЮ ПОКЛОНЕНИЯ: Я ВСЕГО ЛИШЬ ДВЕРЬ, ЧЕРЕЗ КОТОРУЮ НЕЧТО ВЫСШЕЕ ВХОДИТ В СЕЙ МИР. ВЫ ЗНАЕТЕ, НА ЧТО Я СПОСОБЕН: ВЫ ВИДЕЛИ СОВЕРШЕННОЕ МНОЙ ДЕЯНИЕ. ОТНЫНЕ ПОВТОРЯТЬ ЕГО СНОВА И СНОВА ЕСТЬ МОЙ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ, МОЯ МИССИЯ. ВАШ ЖЕ ДОЛГ – ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ. ВЫ БУДЕТЕ ИСКАТЬ МЕНЯ ВЕЧНО, ГЕРР ФАБЕЛЬ. А Я ТЕМ ВРЕМЕНЕМ РАСПРАВЛЮ КРЫЛЬЯ ОРЛА ВО ВСЮ ИХ ЦАРСТВЕННУЮ ШИРЬ. Я ОСТАВЛЮ КРОВАВЫЙ СЛЕД НА НАШЕЙ СВЯЩЕННОЙ ЗЕМЛЕ.

ВЫ МОЖЕТЕ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ, НО ВЫ МЕНЯ НИКОГДА НЕ ПОЙМАЕТЕ.

ХВАТИТ МНЕ ПРОЗЯБАТЬ НЕПРИМЕТНОЙ ФИГУРОЙ НА ГРУППОВОМ ФОТО! ПОРА ВЫЙТИ В ЦЕНТР.

СЫН СВЕНА.

Среда, 4 июня, 4.00. Пёзельдорф, Гамбург

Преобладающая стихия Гамбурга – вода. В Гамбурге больше каналов, чем в Амстердаме или Венеции. И ни один европейский город не может похвастаться таким большим водоемом в самом центре города, как гамбургское озеро Альстер. Плюс к этому вода щедро льется с неба круглый год. И сегодня вечером, после убийственно душного дня, небеса разверзлись с особенным ожесточением.

Пока снаружи бесновалась и гремела гроза, в голове спящего Фабеля тоже творилось нечто невообразимое. Ему снилось что-то спутанное, составленное из перемешанных концовок и начал. Люди, разделенные десятилетиями, сходились в его кошмаре, чтобы жить в одном пространстве и времени. Фабелю по большому счету снилось всегда примерно одно и то же: отвратительный раздрай реальной жизни. Ничто не доводится до ума. Всем на все наплевать. Никто от усердия не переломится. Иногда факты сразу по дюжине нераспутанных уголовных дел метались из угла в угол его спящего мозга, сталкиваясь и сцепляясь. В сегодняшнем сне Фабель, как и во многих прежних кошмарах, шел через толпу из людей, убитых в Гамбурге за последние пятнадцать лет. Землистое лицо каждого покойника он знал и помнил так, как другие знают и помнят лица родных и близких. Но те в толпе, чьих убийц он засадил в тюрьму, не узнавали его и равнодушно проходили мимо. Этих равнодушных мертвецов, слава Богу, было большинство. Однако жертвы нераскрытых преступлений впивались в Фабеля обвиняющими яростными глазами и возмущенно демонстрировали ему свои раны. В какой-то момент толпа расступилась и выпустила ему навстречу Урсулу Кастнер, которая шла прямо на него, словно хотела наброситься на герра гаупткомиссара с кулаками. На Урсуле Кастнер был тот же изысканный серый жакет от «Шанель», что и в единственный раз, когда Фабель ее видел. Пока она шла к нему, пятнышко крови на сером жакете стремительно расползалось, и Фабель зачарованно наблюдал, как оно становится все больше, больше, больше… и ярче, ярче, ярче… Бескровные серые губы покойницы шевельнулись и беззвучно спросили его: «Почему же ты не поймал его?» Фабелю показалось очень странным, что ее губы шевелятся и он понимает вопрос, хотя голоса не слышит. Это потому, что он видел ее только раз, мертвой, и никогда не слышал, как она говорит? Но потом до него вдруг дошло: ну да, так и должно быть, ведь ей же выдрали легкие, и в пустой груди не было воздуха, на который могли бы опереться звуки…

Резкий звонок вырвал его из сна. За огромным окном – от потолка до пола и от стены до стены – грохотал гром, а ливень хлестал по стеклам. Еще дурной от сна, глупо хлопая глазами, он нащупал трубку на тумбочке у кровати.

– Да, слушаю.

– Привет, Йен. Это Вернер Мейер. Шеф, вам стоит сюда приехать… тут опять то же самое.

Танцующие в небе молнии снова и снова высвечивали черные силуэты телевизионной башни и шпиля церкви Святого Михаэля – словно плоский задник исполинской сцены. Дворники принадлежащего Фабелю «БМВ» даже на максимальной скорости не справлялись с вязкими водяными бомбочками, которые с бешеной частотой взрывались на всем пространстве ветрового стекла, уличные лампы и фары встречных автомобилей расплывались в многоконечные звезды. Возле городского управления полиции он подобрал Вернера Мейера, и теперь пальто его дородного подчиненного, занявшего все кресло пассажира, наполняло автомобиль острым запахом мокрой ткани.

– Действительно похоже на дело рук нашего типа? – спросил Фабель.

– Если верить детективам из участка на Давидштрассе, то да… чертовски похоже!

– Черт! – ругнулся Фабель по-английски. – Стало быть, наш парень, теперь уже без сомнения, серийный сукин сын. Вы звонили судмедэкспертам?

– Да. – Вернер Мейер раздраженно передернул необъятными плечами. – Увы, опять пришлют придурка Мёллера. Будет на месте раньше нас. А Мария, Пауль и Анна ждут нас на Давидштрассе.

– Что с электронной почтой? Получили новое послание от этого типа?

– Пока ничего нет.

Проехав по Ост-Вестштрассе в Санкт-Паули, фабелевский «БМВ» покатил по Репербану – гамбургской «греховной миле», которая и в пять утра горела безрадостными неоновыми огнями. Когда машина свернула на не менее греховную Гроссе-Фрайхайтштрассе – улицу Большой Свободы, ливень перешел в моросящий дождь. Справа и слева кипела война между традиционным кондовым пороком и импортным мещанским ширпотребом. Порномагазины, стрип-клубы и пивные, некогда здешние абсолютные властелины, безуспешно пытались отразить натиск новомодных винных баров и местных копий шоу-хитов Бродвея или лондонского Уэст-Энда. Яркие неоновые вывески «Секс живьем», «Пип-шоу» и «Крутое порно» теперь были вынуждены конкурировать с еще более яркими световыми рекламами «Кошек», «Короля-Льва» и «Mamma mia». Фабель в глубине души считал откровенный разврат здоровее слюнявых мюзиклов, в которых голого женского тела, кстати, тоже хватает.

– Вам доложили, что некий профессор Дорн пытался с вами связаться? – спросил Вернер Мейер. – Хочет что-то обсудить в связи с убийством Урсулы Кастнер…

– Что за Дорн? Матиас Дорн? – спросил Фабель. Он был подчеркнуто сосредоточен на дороге, словно этим актом концентрации пытался отогнать призраков из своего сна: оттеснить их туда, где им и пристало быть, – в дальние и темные углы памяти.

– Понятия не имею. По словам Дорна, вы должны помнить его по Гамбургскому университету. Он очень рвался переговорить с вами.

– Вот чудеса! – вслух подумал Фабель. – Какое отношение может иметь Матиас Дорн к делу Кастнер?

Он повернул с Гроссе-Фрайхайтштрассе на Давидштрассе. Машина проехала мимо щитов, которые стыдливо прикрывали вход на узенькую Гербертштрассе – пешеходную зону на всем своем протяжении. Несколько лет назад Фабель работал в этом районе и знал, что там в окнах первых этажей сейчас сидят облитые холодным светом проститутки и высматривают за пеленой дождя темные силуэты случайных клиентов и фраеров. Любовь двадцать первого века. Секс быстрого приготовления.

Чуть дальше ударила по ушам танцевальная музыка из «Белой мыши» на боковой Таубенштрассе. Наконец Фабель затормозил у красного кирпичного фасада полицейского участка. В дверях его поджидали двое: высокий долговязый парень с волосами песочного цвета и девушка, миниатюрная и миловидная брюнетка с губами цвета пожарной машины и в очень свободной черной кожаной куртке. Видя их – отчаянно молодых, свежих и бодрых в пять утра, – Фабель не мог не вздохнуть о своем возрасте.

– Привет, шеф, – сказала комиссар уголовного розыска Анна Вольф, садясь на заднее сиденье машины и сдвигаясь в сторону, чтобы поместился и ее напарник Пауль Линдеманн. – Здешние детективы меня проинструктировали. Я покажу, куда ехать…

Линдеманн захлопнул за собой дверцу, и машина тронулась.

После Давидштрассе обманчивый гламур центра Санкт-Паули быстро деградировал в ряды совсем уж сомнительных притонов. Тут завлекательные неоновые огни горели практически вхолостую, освещая залитые дождем совершенно пустые тротуары. Случайный прохожий, сутулясь в борьбе с ветром и дождем, должен был то и дело шарахаться от зазывал, выбегающих из дверей стрип-забегаловок, особенно навязчивых в такую погоду. Поворот на следующую улицу – как спуск еще на одну ступеньку. В дверных проемах маялись усталые понурые проститутки: одни довольно молодые, но истасканные, другие пугающе молодые и свежие, третьи пугающе старые и уродливые, четвертые так накачаны алкоголем или еще чем-то, что могли стоять, лишь держась за стену. На углу торчала какая-то личность неопределенного пола в мокрых лохмотьях. Человек посасывал что-то из бутылки и осыпал громкими ругательствами и проезжающие мимо автомобили, и проституток, и весь белый свет. Здесь за всеми дверями, за всеми наглухо занавешенными окнами шла торговля дешевой плотью. Самые что ни на есть непотребные кварталы портового Гамбурга: тут любое экзотичное желание будет удовлетворено за гроши. Пространство абсолютной сексуальной анархии, куда люди приходят исследовать самые темные закоулки своей души.

Во время одного следствия Фабелю довелось вдохнуть здешнюю ядовитую атмосферу, как говорится, обеими ноздрями – и несколько раз просмотреть в замедленном темпе снятый тут порнофильм, вещественное доказательство преступления. Сама природа его работы была такова, что Фабель обычно появлялся, так сказать, после последнего акта трагедии – когда на сцене уже лежал труп. Его задачей было опросить свидетелей, собрать улики – и восстановить картину преступления. Работа, как правило, медленная и кропотливая. А тут Фабель впервые мог быть свидетелем преступления, которое он расследовал. Он вынужден был предельно внимательно смотреть на телеэкран, с ужасом и отвращением наблюдая, как ни о чем не подозревающая порноактриска прилежно имитировала экстаз по стандартному безвкусному шаблону подобного рода фильмов. Ее бесстрастно, механически трахали трое мужчин в черных масках, а она вся извивалась и стонала, отрабатывая свой наверняка не очень большой гонорар. Зная, что произойдет в следующую минуту, смотреть на ее до смешного преувеличенное сексуальное упоение было жутко. Что обычно могло вызывать отвращение или заводить, теперь только леденило душу. Внезапно один из мужчин экономным профессиональным движением ловко накинул ей на шею кожаную удавку. В первый момент актрисулька несколько оторопела: так не договаривались! Этого не было в сценарии! Впрочем, Фабель не знал, существуют ли какие-то сценарии у таких фильмов. После секундной растерянности девушка стала подыгрывать – делать вид, что петля на шее ее зверски возбуждает. Однако мужчина затягивал удавку все сильнее и сильнее. И притворный экстаз девушки сменился сначала испугом, а потом неподдельным ужасом. Она исступленно заметалась, но было уже поздно. Попытка вырваться неуловимо сменилась судорогами агонии…

Они так никогда и не поймали ее убийц, и несчастная присоединилась к толпе возмущенных покойников из кошмаров Фабеля.

Тот видеофильм был снят где-то здесь, за одним из наглухо закрытых окон.

Не исключено, что в доме на этой улице прямо сейчас снимают другой фильм в том же роде – и с таким же финалом…

Еще один поворот – и ошеломляющее возвращение в нормальную жизнь: по обе стороны улицы – заурядные четырехэтажные жилые дома с темными в этот час окнами. После кварталов разврата тишина, покой и отсутствие кричащего света казались странными. Еще поворот – и новая улица, внешне еще более банальная. Но как раз тут их поджидало нечто незаурядное. Вокруг полицейского кордона собралась большая группа зевак – наверное, жильцы ближайших домов, которых любопытство выгнало в дождь и рассветную тьму. Внутри прямоугольника, обозначенного желтой ограничительной лентой, у жилого дома постройки 1950-х годов стояло несколько полицейских машин.

Фабель посигналил, и обермейстер средних лет принялся вежливо, но энергично оттеснять толпу, освобождая проезд. У одних зевак были приличествующие случаю торжественно-мрачные физиономии. На лицах других светилось бесстыже-веселое любопытство. Кто-то был одет нормально – откуда-то возвращался или куда-то шел. Однако у большинства под куртками или плащами были пижамы. Некоторые, в домашних тапочках посреди луж, вампирски тянулись посмотреть через головы других. Наметанный взгляд Фабеля, привычный к скоплениям зевак у места преступления, машинально выхватил из толпы необычную фигуру. Зеваки расступались неохотно, и, пока машина двигалась вперед короткими рывками, Фабель смог хорошо разглядеть странного старика: под семьдесят, невысокого роста – не больше метра шестидесяти пяти, – очень коренастый. Плоское скуластое лицо и маленькие цепкие зеленые глаза, которые даже в неверном свете фонарей светились ярким холодным огнем. Явно с Востока. Прибалт? Поляк? Или из еще более далекой страны? На одних лицах в толпе читался рассеянный интерес, на других угадывалось вульгарное нездоровое любопытство. А выражение на лице старика не поддавалось истолкованию. И, в отличие от прочих, он не был сосредоточен на суматохе полицейских у дома: он словно прикипел взглядом к Фабелю за опущенным стеклом бокового окна «БМВ». Обермейстер, заслонив старика, наклонился к Фабелю. Тот показал удостоверение уголовного розыска. Полицейский выпрямился, отсалютовал, махнул коллеге: «Пропусти!» – и отошел. Фабель поискал глазами коротышку с люминесцентными глазами, но тот словно сквозь землю провалился.

– Вы обратили внимание на старика? – спросил он Вернера Мейера.

– Какого старика?

– А вы? – Фабель повернулся к Анне и Паулю. – Вам он не бросился в глаза?

– Увы, шеф, – ответила Анна.

– Что за старик? – поинтересовался Пауль.

– А, проехали… – Фабель пожал плечами и подрулил к полицейским автомобилям у входа в дом.

Квартира, где было совершено преступление, находилась на четвертом этаже. Лестничную клетку скупо освещали полусферы настенных ламп – по одной на каждой площадке. Поднимаясь по лестнице, Фабель и его команда несколько раз прижимались к стене, чтобы пропустить идущих сверху полицейских в форме или судмедэкспертов. Никто их не приветствовал. Лица встречных были мрачны и замкнуты – и бледны явно не из-за дурного электрического света. Фабелю стало ясно, что наверху их ожидает что-то необычное. Что-то гораздо более страшное, нежели обычное преступление.

На лестничной площадке последнего этажа стоял, сложившись почти пополам, молоденький полицейский в форме. Парень был похож на марафонца после финиша: спина колесом, руки висят плетями у колен. Вдобавок он громко сопел, словно пытался отдышаться от бега. Он был так поглощен своим дыханием и изучением царапин на линолеуме, что Фабелю пришлось сунуть свое удостоверение под его склоненное лицо. Лишь тогда полицейский отреагировал, выпрямился и встал по стойке «смирно». Виновато хлопая глазами, рыжий вихрастый малый, с россыпью веснушек на лице, особенно ярких из-за смертельной бледности, быстро сказал:

– Извините, герр гаупткомиссар, я вас не заметил.

– Ничего страшного, – отозвался Фабель, по-отечески кладя руку на плечо стоящему навытяжку полицейскому и пытаясь заглянуть ему в глаза. – Ну как, отпустило?

Немного расслабившись и перестав моргать, полицейский кивнул. Фабель дружелюбно улыбнулся:

– Твое первое дело?

Юный полицейский впервые посмотрел Фабелю прямо в глаза:

– Нет, герр гаупткомиссар. Не первое. Но самое поганое… Никогда не видел ничего подобного…

– А меня, боюсь, уже ничем не удивишь, – произнес Фабель со вздохом.

Немного отставшие Пауль Линдеманн и Анна Вольф теперь присоединились к Фабелю и Вернеру Мейеру. Стоявший у двери квартиры полицейский в плаще-накидке ответственного за фиксацию места преступления вручил каждому из них по паре бледно-голубых бахил и белых хирургических перчаток. После того как они оделись, Фабель кивнул на дверь:

– Ну что, двинули?

В прихожей бросилась в глаза свежесть краски на стенах, словно здесь только-только закончили ремонт. Стены были бледно-желтого цвета: приятного, но какого-то уж очень невыразительного. Дверь в комнату. Дверь в кухню. И ближайшая – в ванную. Фабель первым делом заглянул туда. Тесновато, но очень чисто. И опять впечатление совсем недавнего ремонта. Казалось, этим помещением никто по-настоящему не пользовался. В ванной комнате обжитого дома на всех горизонтальных поверхностях какие-то флаконы, баночки-скляночки, тюбики и прочая полезная мелочь. А тут полок раз два и обчелся, и на них хоть шаром покати. Вторая дверь была широко распахнута и вела в единственную комнату – спальню и гостиную одновременно. Эта комната, и без того небольшая, казалась еще меньше из-за маленькой толпы полицейских и судмедэкспертов. Впрочем, каждый был при деле. С места на место переходили часто, лавируя между другими. Странный молчаливый балет.

Едва войдя в комнату, Фабель отметил про себя диковинную торжественную мрачность на лицах присутствующих. Она вроде бы и соответствовала ситуации, но на самом деле подобное поведение – большая редкость. На месте преступления, рядом с покойником или покойниками, видавшие виды сотрудники никогда не делают постных лиц. Обычно царит юморок висельников: черные шуточки позволяют тем, кто имеет дело со смертью, дистанцироваться от происходящего и хоть как-то оберегать себя от душевных травм. Сегодня все словно языки проглотили. И ходили как зомби. Похоже, на этот раз смерть исхитрилась и этих ёрников-балагуров за живое зацепить – и костлявой рукой щекотнуть их почти зачерствелые сердца.

Взглянув на кровать, Фабель понял, почему сегодня все ведут себя как-то по-особенному. За его спиной Вернер Мейер, тоже человек бывалый, тихо ругнулся:

– Дерьмо!..

В комнате словно взорвалась бомба с красной краской. Широкие лучи крови разлетелись от кровати во все стороны и лежали на ковре, на мебели и на стенах. Простыня на кровати была залита темной липкой кровью почти вся – от конца и до конца и во всю ширину; даже воздух, казалось, был пропитан густым медным запахом крови. Центром этого кровавого извержения было распятое тело женщины, привязанной за запястья и лодыжки к стойкам кровати. Фабель затруднялся определить ее возраст – скорее всего между двадцатью пятью и тридцатью годами. Туловище несчастной было вскрыто от шеи до середины живота, ребра развернуты от грудины вверх и в стороны – так что грудная клетка напоминала остов корабля. Перерубленные ребра белели в спутанной массе изрезанного мяса и поблескивающих темных внутренностей. Легкие, два черных комка в пене более светлой крови, лежали у женщины на плечах: одна доля справа, другая слева – как погоны.

Было впечатление, что в груди женщины сработала бомба направленного действия и разнесла ее туловище по заранее продуманной схеме.

Фабелю почудилось, что и его грудная клетка сейчас лопнет от внутреннего взрыва.

Вернер Мейер протиснулся мимо судебного фотографа и теперь стоял рядом с гаупткомиссаром – бледный как полотно.

– Опять он… – сказал Вернер Мейер. – Паршиво, шеф. Очень паршиво. У нас тут гуляет на свободе всем садистам садист.

Фабель с трудом оторвал взгляд от трупа – этот ужас гипнотически приковывал к себе. Сделав глубокий вдох и стряхнув отупелость, он повернулся к Паулю Линдеманну:

– Свидетели?

– Ни одного. Не спрашивайте меня, как можно учинить такое – и ни одним звуком не привлечь внимание соседей. Но факт есть факт. Никто ничего не слышал и не видел. Врут или не врут – не знаю.

– Следы взлома?

Пауль покачал головой:

– По словам парня, который ее нашел, дверь была приоткрыта. Однако следы взлома отсутствуют.

Фабель подошел к трупу поближе. То, что никто ничего не слышал, в его глазах усугубляло жуть происшедшего. Женщине не была дарована даже такая малость, как выкричать свой ужас и проститься с миром громко. Она умерла в одиночку и в тишине. Подробности Фабель вообразить не мог и не хотел – хотя результат был перед ними позволял реконструировать все детали. Он понимал одно: последние минуты жизни она провела во вселенской пустыне, наедине с убивавшим ее нелюдем.

Фабель заставил себя вглядеться в забрызганное кровью лицо. Рот приоткрыт, глаза широко распахнуты. В глазах ни ужаса, ни ненависти, ни даже отрешенного покоя. Пустые глаза без всякого выражения – как у куклы. Теперь нельзя было угадать, что за человек был за этим лицом. Патологоанатом Мёллер, в маске и шапочке и в белом медицинском одноразовом комбинезоне, склонился над телом и пристально изучал вскрытую грудь. Нетерпеливым жестом он отогнал Фабеля от кровати: не путайтесь под ногами!

Фабель перешел к осмотру помещения. Труп – объект не только пространства, но и времени. Он являет собой момент убийства – событие. В правильно зафиксированном месте преступления все вокруг принадлежит времени до или после события. Фабель внимательно оглядывал комнату, пробуя вообразить ее пустой, без суетящихся полицейских и судмедэкспертов. Даром что маленькая, комната не была загромождена мебелью. И опять бросалась в глаза безликость: не уютное гнездышко, а чисто функциональное помещение. На туалетном столике к лампе тулилась небольшая выцветшая фотография – пожалуй, единственная по-настоящему личная вещь. На стене висела внушительного размера литография: лежащая нагая женщина с полуприкрытыми в эротической истоме глазами. Редкая женщина выберет такую картину для собственного созерцания!.. Очень широкое зеркало в человеческий рост было установлено на той стене, за которой была кухня. В нем отражалась кровать. На ночном столике стояла плетеная корзинка с разноцветными упаковками презервативов.

Фабель повернулся к Анне Вольф и спросил:

– Проститутка?

– Похоже на то. Однако в картотеке отдела нравов на Давидштрассе не значилась. – Анна выглядела бледнее всех в комнате – наверное, из-за контраста с черными как смоль волосами. Фабель заметил, что она старательно избегает смотреть в сторону выпотрошенного трупа. – А вот парень, который ее нашел, – персона нам очень даже известная.

– Да ну?

– Фамилия Клугманн. Бывший гамбургский полицейский.

– А точнее?

– Работал в мобильной оперативной группе. Утверждает, что был другом убитой… Квартиру арендовал он.

– Что значит «утверждает»?

Тут в разговор вмешался Пауль:

– Местные ребята подозревают, что он был ее сутенером.

– Стоп, стоп! – воскликнул Фабель, сердито косясь на Пауля Линдеманна. – Из оперативной группы – и в сутенеры? Что-то у тебя очень буйная фантазия!

– Мы думаем, это более чем вероятно. Да, Клугманн действительно работал в МОГе, но его оттуда выперли.

– За что?

Вопрос перехватила Анна Вольф:

– Похоже, заразился дурными привычками и стал приторговывать наркотиками. Поймали с небольшим количеством кокаина и с треском уволили. Пошел под суд, однако отделался условным приговором. Государственный обвинитель не очень рвался упечь в тюрьму полицейского из спецотряда – «за несколько несчастных граммов кокаина»… Клугманн до конца стоял на том, что наркотик держал для личного пользования.

– Судя по всему, вы уже в курсе всех подробностей жизни этого Клугманна.

Анна рассмеялась.

– Пока мы с Паулем ждали вас в участке на Давидштрассе, один полицейский изложил нам историю Клугманна со всеми живописными деталями. Ганс Клугманн как сотрудник отдела по борьбе с организованной преступностью принимал участие в паре рейдов в Санкт-Паули. Обычные налеты мобильных оперативных групп на нарколаборатории турецкой мафии. Оба раза помещения оказывались непорочно чисты – было очевидно, что у них в полиции свой человек, который вовремя предупреждает об акциях. Поскольку в обеих операциях был задействован и уголовный розыск с Давидштрассе, то МОГ всячески валил вину на них – мол, утечка от них. Но после того, как Клугманн прокололся на кокаине, все решили, что именно он шестерил на мафию.

– То есть платил за наркоту не наличными, а информацией?

– Так утверждали. Однако как ни старались, прямых доказательств того, что Клугманн продавал информацию организации Улугбая, так и не нашли.

– И Клугманн в итоге отделался легким испугом?

– Да. И теперь работает в одном из стрип-клубов Улугбая.

Фабель криво усмехнулся:

– Лихо! А сутенер – это у него как хобби?

– Точно утверждать не стану. Так мне сказали местные ребята. За что купила, за то и продаю. Впрочем, про него еще много всякого порассказали. Тот еще тип!

– Могу себе представить! – сказал Фабель. Бывший элитный полицейский – роскошный подарок крестному отцу турецкой мафии Улугбаю: не только отлично обученная боевая машина, но и источник внутренней информации о приемах и методах полиции. – Будем рассматривать Клугманна как подозреваемого?

– Проверить его нужно всесторонне, – кивнула Анна. – Но что убийца – он, тут я очень и очень сомневаюсь. Когда по его звонку приехали местные полицейские, он был явно не в себе, в ступоре. Мы с Паулем имели возможность коротко переговорить с ним в участке на Давидштрассе. На вид отпетый сукин сын, однако на этот раз у него нет никакой заранее приготовленной складной истории. Дрожит и лепечет, что был ее другом и забежал ее проведать.

– Послушайте, а она у нас до сих пор безымянная? – спросил Фабель.

– Да, тут, кстати, проблема, – сказал Пауль. – Боюсь, что с этим придется попотеть. Клугманн ее фамилии не знает. Говорит, она всегда представлялась как Моник.

– Француженка?

Пауль осторожно улыбнулся и покосился на начальника: этот англичанин был известен своим британским чувством юмора. Но нет, вопрос был деловым, без подколки.

– Если верить Клугманну, то нет. Возможно, просто профессиональная кликуха.

– А как насчет личных вещей? Никаких документов?

– Хоть шаром покати.

Фабель пригляделся к комоду у кровати. Он был припорошен белым – значит, отпечатки пальцев уже сняли. Фабель выдвинул верхний ящик. Пенис-гигант на батарейках, четыре порножурнала – один садомазохистский. Фабель оглянулся на тело: запястья и лодыжки были туго привязаны к стойкам кровати чем-то похожим на простенькие черные чулки. Похоже, преступник схватил то, что оказалось под рукой, без подготовки и без эротического смысла. Да и других обычных садомазо прибамбасов не видно. В следующем ящике обнаружились дополнительный запас презервативов, большая коробка с бумажными салфетками и бутылочка ароматического массажного масла. В третьем ящике не было ничего, кроме стопки писчей бумаги и двух шариковых ручек.

Фабель повернулся к начальнику бригады судмедэкспертов.

– А где Хольгер Браунер? – спросил он, имея в виду руководителя отдела судмедэкспертизы.

– В отпуске до ближайшего понедельника.

Отсутствие Браунера раздосадовало Фабеля. Гениальный малый! Читает место преступления, как талантливый археолог – ландшафт: где другой равнодушно пройдет, этот заметит что-то неуловимое, какую-то подсказку, начнет копать – и докопается!

– Меня интересуют вещи в комоде. Может кто-нибудь из ваших парней собрать их для меня в мешок?

– Конечно, герр гаупткомиссар.

– А нижний ящик с самого начала был пустой?

Начальник бригады судмедэкспертов задумчиво сдвинул брови.

– Все, что мы брали для экспертизы и снятия отпечатков, уже положено на место. Да, в нижнем ящике не было ничего, кроме бумаги и ручек.

– А книгу для записи деловых встреч нашли?

Его собеседник удивленно вскинул брови.

– Она была хоть и проститутка, но не простая уличная шлюха, – пояснил Фабель. – Ее клиенты приходили по предварительной записи – скорее всего договаривались по телефону. Поэтому наверняка имелся ежедневник.

– Нет, ничего подобного мы не находили.

– Мне думается, если ежедневник имелся, то она хранила его именно здесь, – сказал Фабель, показывая на открытый третий ящик комода. – И если мы не можем его найти – значит, эта сволочь прихватила его с собой. По крайней мере я так предполагаю.

– Прихватил – чтобы мы не вышли на его след? – спросил Пауль. – Думаете, он был ее клиентом?

– Сомневаюсь. Этот гад – а я не сомневаюсь, что это наш гад, – вряд ли настолько глуп, чтобы выбрать в жертву того, с кем он прежде общался. Серийные убийцы выбирают, как правило, только случайных жертв.

– Стало быть, это определенно тот же негодяй, который прикончил Урсулу Кастнер?

– А кто же еще? – ответил Вернер Мейер, кивая в сторону трупа. – Его почерк. Фирменная работа. Не спутаешь!

Все надолго замолчали. Каждый погрузился в размышления о том, что лично для него будет значить появление серийного убийцы. И каждый про себя вздыхал, понимая, что ничего хорошего его не ждет. Собственный опыт и чужие рассказы подсказывали, что такого монстра сразу не поймаешь. Он, выматывая их души, будет убивать еще и еще. А они по крохам будут собирать информацию о нем. После изучения каждого нового места преступления будут делать маленький шажок вперед к поимке этой мрази – шажок, оплаченный кровью очередной невинной жертвы. Думать об этом было тошно…

Фабель первым нарушил мрачную тишину:

– А впрочем, если ежедневник прихватил не наш гад, то его мог стащить Клугманн, чтобы не засветить ее клиентов.

Патологоанатом Мёллер, который все это время, низко наклонившись, пристально разглядывал зияющую пустоту в груди женщины, выпрямился и, снимая окровавленные хирургические перчатки, обратился к гаупткомиссару:

– Вы правы, Фабель. Поработал тот же парень… – С неожиданной деликатностью, почти нежно, Мёллер убрал прядь золотистых волос с лица покойной. – Способ убийства во всех подробностях совпадает с прежним.

– Это бросается в глаза. Когда она умерла?

– Подобное дикое расчленение смазывает всю картину – температура тела падает с необычной скоростью…

Фабель перебил его:

– Когда же все-таки? Ваше ученое мнение?

Мёллер откинул голову и пожевал губами. Ростом он был гораздо выше Фабеля и смотрел на него надменно, словно на недостойную внимания козявку.

– По моей оценке, между часом ночи и тремя.

Из прихожей в комнату заглянула высокая блондинка в элегантном сером брючном костюме, более подходящем для заседания правления банка, чем для осмотра места кровавого преступления. Это была оберкоммиссар Мария Клее – новичок в команде Фабеля.

– Идите-ка сюда, шеф. Мы тут нашли кое-что интересное!

Фабель прошел за ней через прихожую в тесную кухоньку-пенал. Как и остальная квартира, кухня производила впечатление нежилой. Чайник да несколько пакетиков чая на столе – вот и все хозяйство. Единственная чашка лежала дном вверх на сушилке для посуды. Никаких других следов нормального быта: хоть бы одно немытое блюдце в мойке или записка, налепленная на дверцу холодильника!

Мария Клее молча указала на открытый высокий шкаф в нише. Фабель заглянул внутрь. Через стекло, заменявшее заднюю стенку, была видна залитая кровью кровать с развороченным трупом.

– Одностороннее зеркало? – спросил Фабель.

– Да, – ответила Мария. – По ту сторону, в комнате, зеркало во весь рост. А теперь полюбуйтесь на это. – Немного оттеснив Фабеля, она вытащила рукой в резиновой перчатке разорванный шнур электропитания из глубины шкафа. – Уверена, тут стояла камера.

– О, наш гад, возможно, заснят на видео?

– К сожалению, камера была и сплыла, – сказала Мария. – Не исключено, что он ее нашел и забрал.

– Спасибо. Проследите, пожалуйста, чтобы эксперты тут каждый сантиметр прочесали.

Фабель пошел к выходу из кухни, но Мария остановила его:

– Помню, девчонкой я ездила со своим классом на экскурсию в телестудию. Нам показывали съемочную площадку какого-то телефильма – мыльной оперы типа «Линденштрассе» или «Хорошие времена, дурные времена». Сперва построенная в студии квартира показалась мне удивительно настоящей. Но когда я подошла к декорациям близко-близко, иллюзия пропала. Бросалось в глаза, что небо просто намалевано на холсте, а дверцы шкафов не открываются…

– Вы это к чему, Мария?

– Эта квартира оформлена как типичное жилище проститутки. Но на самом деле она больше похожа на то, каким подобного рода жилище представляется художнику-декоратору средней руки. Совершенно не чувствуется, что кто-то тут действительно жил.

– А тут и впрямь никто не жил. Чисто рабочее помещение – для одной девицы или даже нескольких.

– Согласна, все правильно… Да только есть в этой квартире что-то неуловимо фальшивое. Разит декорацией! Понимаете, что я имею в виду?

Фабель задумчиво поводил бровями, затем с серьезным видом ответил:

– Очень даже понимаю, Мария.

Гаупткомиссар вернулся в комнату. Фотограф уже установил стойку с лампой и приступил к детальным съемкам. В ярком направленном свете труп и брызги крови казались еще более жуткими: сцена внезапно стала динамичной, насилие воскресало в случайном движении теней. Молоденький полицейский, которого недавно вывернуло наизнанку, замер теперь в двери и таращился на вдруг почти оживший труп. Фабель нарочно остановился между ним и кроватью, закрывая сцену своей спиной.

– Тебя как зовут, сынок?

– Беллер, герр гаупткомиссар. Уве Беллер.

– Ладно, Беллер, ты уже беседовал с соседями?

Взгляд Беллера повело за плечо Фабеля – к бесстыже освещенному ужасу. Усилием воли он сдержался и потупился в пол.

– Что вы говорите, герр гаупткомиссар? Ах да… Извините за рассеянность. На первом этаже – супружеская пара, а прямо под этой квартирой – старушка. Никто из них ничего не слышал. Впрочем, бабуля внизу фактически глухая.

– А имя девушки они знают?

– Нет. И старушка, и супружеская пара утверждают, что практически не видели ее. Прежде тут жила древняя старуха, которая умерла год назад. До нового жильца квартира пустовала месяца три.

– Они заметили, кто приходил к ней этой ночью?

– Нет. Обратили внимание только на того типа, который появился здесь в два тридцать ночи – и позвонил в полицию. Пару на первом этаже разбудил хлопок входной двери – там крепкая пружина, и, если не придержать, ночью гром еще тот… Однако до этого момента никто ничего не слышал. Пара на первом этаже преспокойно спала, а старушка прямо под этой квартирой, как я уже сказал, сильно глухая. – Беллер наклонил голову и все-таки не удержался – украдкой посмотрел через плечо Фабеля. – Работа абсолютнейшего психа!.. Но она сама нарывалась на неприятности. Тащить к себе в койку любого извращенца с улицы – такое добром не кончается.

Фабель взял в руки прислоненную к лампе на буфете фотографию с истрепанными углами. Захватанный кусочек чьей-то жизни – реальной жизни. Такой же уместный в этом стерильном нежилом помещении, как смех на похоронах. Фотография была сделана в солнечный день – похоже, в гамбургском парке Плантен-ун-Блюмен. Фотография старенькая, с большого расстояния, да и качество не ахти какое, но Фабель мог различить лицо девочки лет четырнадцати с волосами мышиного цвета. Лицо как лицо – не красавица и не дурнушка. Мимо такой пройдешь на улице не оглянувшись. Рядом с девочкой стояли парень лет девятнадцати и пара старше сорока. Непринужденность поз говорила яснее ясного: это семья.

– Какой бы она ни была, она была человеком, – возразил Фабель молоденькому полицейскому, не глядя на него. – Чьей-то дочерью… Знать бы вот только – чьей… – Он вынул из пиджачного кармана пакетик для улик и вложил в него истрепанную фотографию. Затем повернулся к Мёллеру: – Жду вашего письменного отчета! Пожалуйста, не тяните с ним.

Среда, 4 июня, 6.00. Санкт-Паули, Гамбург

Выйдя из квартиры, Фабель пошел к соседке снизу – прихватив с собой Беллера. Там, судя по глубине и количеству морщин, весьма древняя, но бодрая и живая старушка благородного вида уже угощала чаем полицейского в форме. Ее квартира по планировке была точной копией той, где сейчас лежал труп. Однако за десятилетия владелица так обжила это небольшое пространство и превратила его в столь уютное, набитое всякой всячиной зеленое гнездышко, что оно стало как бы частью ее самой. По контрасту квартире наверху придала индивидуальность не чья-то жизнь, а чья-то смерть.

Полицейский со смущенной улыбкой подхватился было прочь, но Фабель добродушно махнул рукой: сиди! Беллер представил хозяйку как фрау Штайнер. Она смотрела на Фабеля большими круглыми водянистыми глазами, которые в сочетании с короткой шеей делали ее похожей на сову. Фабель взял стул у стены и подсел за большой стол в центре комнаты – напротив старушки.

– С вами все в порядке, фрау Штайнер? – спросил он. – Понимаю, происшедшее для вас большой шок. Событие из ряда вон. Плюс суматоха, шум, десятки посторонних в доме… Представляю, как все это неприятно! Любой разволнуется!

Пока Фабель говорил, старуха тянулась головой к нему и напряженно морщилась, с трудом ловя каждое его слово.

– Ничего, справляюсь, – сказала она. – Как раз шум меня не беспокоит… Я, знаете ли, глуховата.

Фабель заговорил громче:

– Извините, не учел. Стало быть, вечером и ночью вы ничего не слышали?

Фрау Штайнер внезапно погрустнела.

– Слышать, может, и слышала… Да только что именно слышала – не знаю.

– То есть?

– У меня постоянно звенит в ушах. Возможно, это с моей глухотой как-то связано или с возрастом. Врачи говорят: какой-то тиннитус, чтоб ему неладно было! Я перед сном аппарат-то свой слуховой снимаю и все равно каждую ночь слышу не разбери что… какие-то хлопки, завывания… иногда даже нечто похожее на человеческие крики. Но это просто неотвязный шум в ушах. Поэтому я толком не знаю, что слышала: звон в собственных ушах или реальный шум и крики из квартиры наверху.

– Ах, сочувствую вам. Эта болезнь, видать, штука препротивная!

– Да я приноровилась на ералаш в ушах не обращать внимания, иначе ведь и рехнуться можно! – сказала старушка и покачала совиной головой – так медленно и осторожно, словно боялась повредить шею резким движением. – Эту напасть я терплю, молодой человек, с времен незапамятных – говоря точно, с июля 1943 года.

– Британская бомба контузила?

– Угадали. Не успела до бомбоубежища добежать. С той проклятой ночи барабанные перепонки и шалят. Ну и поджарилась изрядно… – Старушка оттянула длинный рукав черной шерстяной кофты и показала поразительно тонкую руку. Сухая, морщинистая кожа была вся в розово-белых пятнах. – На треть обгорела – едва выходили. Но этот чертов звон в ушах самое плохое, всю душу вымотал… – Она сделала короткую паузу, словно решала, поплакать ей или удержаться. Печаль придавала диковинную красоту ее большим совиным глазам. – Горько мне, что я так оплошала. Бедная девочка, видать, звала на помощь и кричала, кричала… А я, калоша старая, ничего не слышала…

На туалетном столике за старушкой стояли десятки старых черно-белых фотографий: она ребенком, подростком, молодой женщиной – узнаваемая с ранних лет по круглым совиным глазам; она и молодой мужчина с черной копной волос; тот же мужчина, только один и в форме резервного полицейского батальона времен Второй мировой войны. Фотографии детей отсутствовали. И послевоенных фотографий нет. Словно и не случилось этих последних пятидесяти лет ее жизни.

– Вы ее часто видели?

– Нет. А разговаривала с ней фактически только раз. Я подметала пол на лестничной площадке, а она шла к себе наверх.

– О чем же вы беседовали?

– Да это и беседой назвать трудно. Поздоровались, перекинулись парой фраз о погоде – вот и весь разговор. Я пригласила ее к себе на чашечку кофе, но она, похоже, торопилась – вежливо отказалась и поскакала дальше через две ступеньки. Она производила впечатление женщины деловой и небедной… Сколько я ее мельком из окна ни видела – всегда элегантно одета. Туфли дорогие. Сапожки изящные. Все вроде бы иностранное. Больше мы с ней так вот – нос к носу – не сталкивались. Я только слышала иногда через дверь, как она каблучками по лестнице стучит туда-обратно.

– А часто к ней гости захаживали? Особенно мужчины?

Фрау Штайнер задумалась.

– Нет… к ней если кто и приходил, то редко.

– Знаю, вопрос не очень приятный, но должен его задать. Фрау Штайнер, вы замечали что-либо, из чего можно заключить, что ваша соседка была, возможно, проституткой?

Круглые глаза старушки округлились еще больше.

– Нет. Конечно, нет. А разве она была… гулящая?

– Точно не знаем. Будь она проституткой, вы бы, наверное, обратили внимание, что к ней много ходят, и все мужчины. Я прав?

– Я, конечно, специально не следила… Мне кажется, за все время два-три посетителя – не больше. Теперь, когда вы заговорили о мужчинах, я действительно припоминаю, что все ее гости были мужского пола. Ни одной женщины я не видела.

– Вы можете описать их?

– О нет, – сказала фрау Штайнер, опять очень медленно покачав головой. – Не уверена даже в том, заходили ли к ней разные мужчины или каждый раз один и тот же. – Она показала в сторону входной двери, в которой было небольшое оконце с полупрозрачным золотисто-коричневым стеклом. – Я видела через стекло только очертания.

– Значит, вы не смогли бы опознать ни одного из бывших у нее мужчин?

– Только молодого человека, который снял эту квартиру…

– Его зовут Ганс Клугманн, герр гаупткомиссар, – быстро вставил Беллер. – Именно он обнаружил тело и позвонил в полицию.

– Он часто сюда приходил? – спросил Фабель у фрау Штайнер.

Старуха пожала тощими плечами:

– Я видела его только несколько раз. Как я уже сказала, возможно, я только его и слышала на лестнице. А может, всякий раз был другой… – Фрау Штайнер метнула еще один взгляд через прихожую на дверь с непрозрачным оконцем. – Вот что значит стареть, молодой человек. Мир сжимается и сжимается, пока не сведется к теням, мелькающим за твоей дверью…

– А когда герр Клугманн был здесь в последний раз? Можете точно вспомнить?

– На прошлой неделе… или на позапрошлой. Мне искренне жаль, но я, говоря по совести, мало этим интересовалась.

– Ничего страшного, фрау Штайнер. Спасибо, что уделили нам время.

Фабель поднялся со стула.

– Позвольте спросить, герр гаупткомиссар?.. – Водянистые совиные глаза часто-часто заморгали.

– Да, фрау Штайнер?

– Она страдала ужасно?

Скрывать не имело смысла. Все равно скоро все жуткие подробности будут в газетах.

– Боюсь, что да. Но теперь все, отмучилась… Всего доброго, фрау Штайнер. Если вдруг что вспомните или вам что-то понадобится – обратитесь к любому из полицейских.

Старуха, казалось, не слышала его. Осторожно покачивая головой, она тихо причитала:

– Какая трагедия! Ах, какая трагедия!

Когда они вышли из квартиры, Фабель спросил у Беллера:

– Ты, если я не ошибаюсь, был первым на месте преступления?

– Так точно.

– И никто поблизости не околачивался?

– Нет, герр гаупткомиссар. Тут был только этот Клугманн, который нам позвонил… Ну и к этому времени молодая пара вышла из своей квартиры на первом этаже.

– А случайно, не видел поблизости пожилого мужчину – небольшого роста, коренастого?

Беллер задумался, потом замотал головой.

– А позже, – настаивал Фабель, – когда начали собираться зеваки-вампиры? Крепкий такой старик под семьдесят? Похож на иностранца… Лицо славянского типа… то ли поляк, то ли русский. Глаза очень заметные – зеленые.

– Нет, герр гаупткомиссар, извините, не заметил… А это что – важно?

– Не знаю, – сказал Фабель. – Может, и не важно.

Среда, 4 июня, 7.30. Санкт-Паули, Гамбург

Комната для допросов в полицейском участке на Давидштрассе была образцом эффективного минимализма. Белые стены, белый потолок и белая дверь. Единственное окно выходило на оживленную улицу, но путь и без того скудному свету дождливого утра заграждало молочно-белое стекло. В комнате еще брезжил рассвет, тогда как на улице уже был день. Из обстановки был только стол, который одной стороной упирался в стену, и четыре привинченных к полу трубчатых металлических стула с черными сиденьями – по два с каждой стороны стола. На белом столе стоял массивный черный катушечный магнитофон, не привинченный к столешнице, очевидно, лишь в силу своей неподъемности. Над белым столом на белой стене висела обведенная черной рамкой инструкция на случай пожара. А выше красовался всплеск красных букв: «Курить запрещено!»

Фабель и Вернер Мейер сидели по одну сторону стола. Стул напротив Фабеля занимал мужчина лет тридцати пяти с зачесанными назад и смазанными чем-то жирным черными как смоль волосами, пряди которых постоянно падали на лоб. Рослый и крепкого телосложения – черная куртка из дешевого кожзаменителя чуть не лопалась на плечах, – он имел вид бывшего атлета, который забросил спорт и медленно опускается: валики вокруг талии, растущее брюшко, круги под глазами, бледная кожа и двухдневная щетина; лицо еще энергичное, но квадратный подбородок уже наливается жиром.

– Итак, вас зовут Ганс Клугманн? – начал Фабель, не заглядывая в свои записи.

– Да… – Клугманн сутуло наклонился вперед, сложив руки на столе лодочкой и потирая одним большим пальцем подушечку другого. Каждые две секунды пальцы менялись ролями. Если бы не эти нервные движения, Клугманн, сосредоточенный на своих руках, мог бы сойти за молящегося.

– Значит, это вы нашли девушку… – Фабель демонстративно заглянул в свой блокнот. – Некую Моник.

– Да…

Большие пальцы Клугманна замерли. Теперь он ритмично подрагивал правой ногой. При этом и его руки на столе дергались в такт.

– Вы, как я понимаю, были потрясены… Зрелище не из приятных…

Глаза Клугманна наполнились неподдельной болью.

– Это еще мягко сказано…

– Моник была вашей подругой?

– Да.

– Тем не менее вы утверждаете, что фамилии ее не знаете?

– Не знаю.

– Послушайте, герр Клугманн, – сказал Фабель, – я совершенно сбит с толку, и вы должны мне помочь. Я видел изуродованный труп неизвестной женщины в квартире, где нет и следа нормального быта: практически ни одной личной вещи, а в платяном шкафу – единственный сиротливый комплект одежды. В квартире ни кошелька, ни документов, а из продуктов – пакет молока в холодильнике. Мы также находим кое-какие вещи, характерные для рабочего помещения проститутки. Да и квартира расположена как-то очень удобно – хоть и не в квартале «красных фонарей», зато совсем рядом. И при этом мы не находим никакого подтверждения, что в квартире часто бывали посетители мужского пола. Теперь вам понятно, почему я в такой растерянности?

Клугманн пожал плечами.

– Вдобавок мы обнаруживаем, что официально квартиру снимает бывший сотрудник нашей мобильной оперативной группы и он, что уже ни в какие ворота не лезет, норовит нас уверить, будто фамилия его квартирантки ему неизвестна. – Фабель сделал паузу, чтобы до собеседника дошло. Но Клугманн словно и не слушал – сидел, безразлично уставившись на свои руки, и тряс коленом. – Поэтому не будем ходить вокруг да около. Я спрашиваю вас прямо: герр Клугманн, зачем вы пытаетесь водить нас за нос? Мы оба знаем, что эта девушка, Моник, занималась проституцией и в снятой вами квартире не жила, а использовала ее для встреч с немногочисленными постоянными клиентами. Ваши отношения с этой девушкой меня сейчас интересуют только в одном плане: что полезного вы можете сказать следствию, дабы помочь нам найти преступника. Надеюсь, я ясно выразился?

Клугманн кивнул, но взгляда от своих рук по-прежнему не отрывал.

– Так как же ее звали? Имя, фамилия.

– Я сказал вам: понятия не имею… Клянусь, это чистая правда. Я всегда называл ее так, как она сама себя называла, – Моник.

– Но проституткой она ведь была?

– О'кей, согласен. Может, и была… Я толком не знаю. Возможно, она временами и приторговывала собой. Временами. Но я к этому не имею никакого отношения. Просто у нее всегда были деньги, хотя она нигде не работала, и я догадывался, что кто-то ее содержит.

– Как долго вы с ней были знакомы?

– Месяца три или четыре. Не больше.

– Предположим, вам действительно не известно ее полное имя, – сказал Вернер Мейер. – Но кто-то его наверняка знал. С кем она встречалась?

– Понятия не имею.

– Вы не знакомы ни с кем из ее друзей? – спросил Фабель с подчеркнутым недоверием.

– Нет.

Фабель положил на стол фотографию первой жертвы – Урсулы Кастнер.

– Узнаете?

– Нет. То есть да… Видел в газетах. Кажется, адвокат, да? Ее что… точно так же?

Фабель проигнорировал вопрос и оставил фотографию на столе. Клугманн на нее больше ни разу не взглянул – сознательно обходил фотографию взглядом. Фабель эту мелочь заметил, и инстинкт подсказал ему, что это неспроста.

– А где жила Моник до того, как перебралась в вашу квартиру? Адрес знаете?

Клугманн пожал плечами.

– Ну, это уже смешно! – сказал Вернер Мейер, резко подаваясь вперед. Иногда сама массивность его тела и суровое выражение лица наполняли его движения незапланированной угрозой. Клугманн в ответ выпрямился на стуле и вызывающе откинул голову. – Вы тут нам вкручиваете, что эта женщина вошла в вашу жизнь и вселилась в вашу квартиру, даже не удосужившись сообщить вам свою фамилию и еще какие-либо подробности о себе?

– Согласитесь, герр Клугманн, – прежним спокойным тоном продолжал Фабель, – для полицейского, пусть и бывшего, поведение в высшей степени странное.

Клугманн опять расслабился на стуле.

– Да, я понимаю, как это выглядит со стороны. Но я не вру. Просто мы с вами нынче в разных мирах живем. В моем мире не начинают знакомство с обмена визитными карточками. Однажды ночью Моник появилась в баре, где я работаю… разговорились…

– Она была одна?

– Да. Именно поэтому я и завел с ней разговор. Арно, мой босс, решил, что она дорогая шлюха и пришла в его клуб снять клиента. Мне было велено шугануть ее. Слово за слово, выяснилось, что она человек симпатичный. Спросила, не знаю ли я, где можно снять комнату или маленькую квартирку, – ну я и сказал про свою квартиру.

– А почему вы, собственно, предложили ей эту квартиру? Почему не живете в ней сами, хотя платите за наем?

– Да я, как вам сказать… я вроде как сошелся с одной из наших танцовщиц. Соня живет в двух шагах от танцбара, и я повадился заканчивать ночь у нее, чтобы не переть через весь город к себе домой. А после того как я переехал в новую квартиру, поближе к работе, я в ней затеял ремонт и до его окончания совсем переселился к Соне. Ремонт уже почти завершался, но тут я встретил Моник, и она предложила мне хорошие деньги за квартиру, причем вперед. Планировала пожить там месяцев шесть, от силы – девять. Ну я и согласился – дело доброе сделал и сам внакладе не остался…

– Все ограничилось только этой сделкой? – спросил Вернер Мейер. – И вы больше никак не вмешивались в ее жизнь? Держались в стороне?

– Да, мы так и договаривались…

– Тогда зачем же вы явились к ней посреди ночи?

– Повидаться. Я заглядывал к ней время от времени – проверить, все ли в порядке, потрепаться. У нас были хорошие, приятельские отношения…

– Вы забежали навестить добрую знакомую в половине третьего утра? – саркастически ухмыльнулся Фабель.

– У нас с ней был одинаковый ночной образ жизни.

– А где вы, собственно, работаете, герр Клугманн?

– Я же говорил вам – в ночном клубе. Помощник управляющего в танцевальном баре.

Фабель опять заглянул в досье.

– Ах да, танцевальный бар «Парадиз» рядом с Гроссе-Фрайхайтштрассе… Правильно?

– Да.

– Стало быть, вы работаете на?..

– Сами знаете, на кого я работаю… – сердито сказал Клугманн и потупился. Перестав дергать ногой, он теперь одним ногтем ковырял другой.

Фабель раскрыл лежащее перед ним досье. На первой странице Клугманн увидел собственную фотографию в правом углу. Плечи его заметно осели.

– Так, так… – сказал Фабель, пролистывая папку. Затем он папку закрыл, откинулся на спинку стула и смерил Клугманна критическим взглядом. – Ваш нынешний работодатель – Ерсин Улугбай… К числу почтенных гамбургских граждан никак не относится, да?

– Вам видней.

– Любопытная у вас карьера, герр Клугманн, – произнес Вернер Мейер. – Из элитного подразделения полиции – и прямо в турецкую мафию.

– А куда еще мне было податься после того, как вы меня опозорили и выперли? – цинично усмехнулся Клугманн. – Подробности вы, я думаю, уже прочитали в своей папочке. Как бы там ни было, ни на какую мафию я не работаю. Я наслышан, что Улугбай занимается темными делами, но я в них не участвую. Возможно, бар и принадлежит Улугбаю – не проверял. Мой босс – Арно Хоффкнехт, менеджер. И другого начальника над собой я не знаю. Сам я называюсь звонко – помощник управляющего, хотя на самом деле я просто вышибала. И ни во что плохое не суюсь.

– Прикажете вам верить? – сказал Вернер Мейер. – И нос вас не подводит?

– Что вы имеете в виду?

– Когда последний раз нюхали?

На широкой шее Клугманна туго напряглись сухожилия.

– Да пошел ты в жопу, козел!

Глаза Вернера Мейера засверкали – казалось, он вот-вот сорвется и набросится на допрашиваемого с кулаками. Фабель опять взял разговор на себя.

– Герр Клугманн, напрасно вы ерепенитесь и отказываетесь сотрудничать. Это может только ухудшить ваше положение.

– А чем так уж плохо мое положение? Я в этой истории человек посторонний. Да и нет у вас против меня ничего…

– Вы что-то недоговариваете.

– Например?

– Например, куда подевалось расписание «деловых встреч» Моник?

– Не знаю, о чем вы говорите.

– И куда пропала видеокамера, которую вы установили за зеркалом? Зачем она там была? Просто порнуху снимали или планировали шантаж?

Клугманн озадаченно набычился.

– Вы про что? – спросил он. – Ни хрена не понимаю. Что вы тут мне навесить норовите?

Фабель устало откинулся на спинку стула. Вернер Мейер понял сигнал и, угрожающе наклонив голову, весь подался вперед. Казалось, его седой ежик еще больше вздыбился. Нехорошо улыбаясь, он процедил:

– Не нравишься ты мне, Клугманн. Очень не нравишься.

– Ох, беда-то какая! – насмешливо произнес Клугманн. – А я было решил, у нас с тобой будет любовь до гроба…

– А не нравишься ты мне потому, что ты предатель и мошенник. Опозорил честь мундира, когда начал шестерить на Улугбая. – Нарочито отшатываясь, Вернер Мейер скорчил брезгливую мину. – От тебя, дружок, смердит. Ты живешь в клоаке со шлюхой…

Клугманн весь напрягся и привстал.

Фабель, не поднимаясь, схватил его за руку и толкнул обратно на стул.

– Не лезь в бутылку…

А Вернер Мейер продолжал как ни в чем не бывало:

– Живешь с одной шлюхой, а другой сдаешь для работы квартиру – чтобы ее в один прекрасный день вывернул наизнанку какой-нибудь долбаный маньяк. А работаешь в выгребной яме на турецкого крестного отца. Что, Клугманн, противно слушать? А таким, как ты, правду про себя всегда противно слушать! И как ты умудряешься смотреть на себя в зеркало и не блевать? Ты же, черт возьми, был полицейским – и, судя по послужному списку, очень даже неплохим. Когда-то ты был честолюбивым малым – в хорошем смысле. А теперь вот… – Вернер Мейер выставил ладони вперед, словно хотел оттолкнуть от себя что-то отвратительное. – Теперь на тебя и глядеть тошно. – Опять надвигаясь всем телом на Клугманна, он проревел: – Паразит ты, Клугманн, вот ты кто! Я на все сто уверен, и ты бы мог сотворить с этой женщиной то, что с ней сотворили. Плюс к этому я на все сто уверен, что ты, говнюк, отлично знаешь ее полное имя, а нам только мозги пудришь!

Вернер Мейер вдруг замолчал. Фабель тоже молчал. В гробовой тишине после крика было что-то мучительное. Полицейские сознательно держали паузу. Клугманн нарочито развалился на стуле, вытянув вперед одну ногу, и ждал. Однако вторая нога нервно пританцовывала. Фабель хладнокровно изучал лицо Клугманна. Вполне ожидаемая равнодушная мина: деланая скука, вариантов которой Фабель навидался за годы допросов. За маской искусственного спокойствия и безразличия ему чаще всего удавалось уловить трепет ужаса и страх разоблачения. Но, глядя на Клугманна, он ничего не угадывал за маской нарочитого безразличия.

Дав Фабелю насмотреться на Клугманна, Вернер Мейер продолжал – уже не столь агрессивно, хотя с прежним ядом в голосе:

– Выходит, ты не был ее настоящим другом. Не был ее любовником. Не был ее клиентом… ты же не из тех, кто готов выложить четыреста евро только за то, чтобы вставить? По тому, что мы знаем об этой Моник, она была тебе не по рылу и не по карману – тебе слабо иметь дело с девицами такого класса.

Клугманн молча таращился на край стола.

– И уж совсем мне не верится в сказочку про опечаленного владельца квартиры, анонимную квартирантку которого зарезали в его спальне, возмутительно испачкав кровью ковер и обои. Так что же, собственно, остается? – спросил Вернер Мейер и тут же начал сам себе отвечать: – Не друг и не любовник. Не клиент. Вижу только два варианта… Или что это ты ее распотрошил, или что ты подвизался ее сутенером… о нет, тебе и сутенером быть не по уму. Ты просто горбатишься на Улугбая – собираешь дань с его девочек или выбиваешь долги… Выходит, ты с нее брал не только за квартиру, но и налог для Улугбая. А вздумай она хитрить, зажимать денежки или артачиться – ты бы ее маленько поучил, да? Ну как, правильно?

В ответ молчание.

– А может, такая работа тебе даже по душе? Может, у тебя член столбом, когда ты этих девочек кулаком уму-разуму учишь? И может, этой ночью ты просто немного перестарался, вошел во вкус?

Тут Клугманн наконец взорвался:

– Да не прикидывайтесь вы идиотом! Вы же видели состояние комнаты! Будь это я – я ж должен быть в крови с головы до пят!

– А вдруг ты аккуратно разделся до того, как поиметь удовольствие? Надо бы тебя послать к нашим судмедэкспертам – пусть тебя оглядят как следует…

– Да на здоровье! Можете мне хоть в жопу залезть – все равно ничего не найдете!.. Ну ладно, ладно, работаю я на Улугбая, работаю! Но к тому, что случилось сегодня ночью, это не имеет ни малейшего отношения. – Мало-помалу Клугманн переходил на крик. – В этом убийстве Улугбай никаким боком не замешан, и я напраслины возводить на него не стану. Этих гребаных турок я боюсь в сто раз больше, чем вас… Если им ударит в голову, что я с вами про них беседовал, я кончу в лесу без морды.

Фабель знал, на что намекает Клугманн. У турецкой мафии свои традиции: стоит кому-то помешать их наркоторговле или настучать на них полиции, и труп этого человека находят в лесу к северу от Гамбурга. Руки отрублены, все зубы выбиты и лицо срезано. Идентифицировать жертву очень трудно, иногда даже невозможно. Процесс опознания трупа так затягивается, что следователи приступают к разработке версий лишь тогда, когда все следы остыли и уже невозможно собрать достаточно улик для приговора.

– Ну, будет, будет… успокойся, Клугманн, – сказал Фабель. – Ты должен понять, что для нас ты пока единственный, кто был в той квартире…

– Сколько я там был! Секунды считанные! Как только ее увидел… так меня и вымело оттуда… Ну и тут же стал звонить вам.

– Почему вы не воспользовались телефоном в квартире?

– Да я там и секунды лишней не хотел оставаться. Всякого я в жизни навидался, но это… извините меня! Я звонил со своего сотового. На лестничной площадке.

– Ты туда пришел приблизительно в два тридцать? – спросил Фабель.

– Да.

– И ни к чему не прикасался?

– Нет. Вошел и тут же вышел.

– А как ты попал в квартиру? Свой ключ?

– Нет. То есть да. Ключ у меня есть, но я им не воспользовался. Дверь была чуть приоткрыта. Я и вошел.

– Твой звонок зарегистрирован в два тридцать пять. А где ты был до того, как решил навестить знакомую?

– На работе, в танцбаре «Парадиз».

– До которого часа? Только точно.

– Примерно до без четверти двух.

– Хочешь сказать, что ты целых сорок пять минут добирался от Гроссе-Фрайхайтштрассе до квартиры Моник?

– У меня было одно дело…

– Что за дело?

Клугманн многозначительно развел руками. Фабель задумчиво постучал шариковой ручкой себе по зубам.

– Если ты не можешь или не хочешь сказать нам, где ты ошивался в эти сорок пять минут, нам придется арестовать тебя. За три четверти часа ты мог прекрасным образом убить девушку, помыться и даже переодеться и только после этого позвонить в полицию: я, мол, только что сюда пришел – и такой страшный сюрприз.

– Ладно, все понятно… Я ездил в гавань – пересечься с одним парнем… купить травки…

– Что за парень? Имя?

– Ну вы даете! Кто же на такие вопросы отвечает?

Фабель вынул из папки цветную фотографию с места преступления и швырнул ее на стол. Кровать с лежащим на ней трупом была залита таким ярким светом, что все выглядело инсценировкой.

– Мы тут с тобой не шутки шутим, – сухо сказал Фабель.

Клугманн завороженно смотрел на фотографию. Он заметно побледнел. Очевидно, воспоминания накатили с новой силой.

– Мы с ней дружили. Мне нечего к этому добавить.

Вернер Мейер насмешливо фыркнул. Клугманн, не обращая внимания на него, обратился к Фабелю, глядя ему прямо в глаза:

– Вы отлично знаете, герр Фабель, что я ее не убивал…

Фабель сурово молчал. Клугманн опять обмяк и быстро заговорил:

– Короче, я у клуба сел в такси и поехал к гавани. Там таксист ждал, пока я встречался с тем парнем, а затем довез меня до места. Высадил меня приблизительно в два тридцать. Найдите таксиста, и он расскажет вам, что и когда я делал после отъезда из клуба.

– Найдем, если не врешь.

Фабель захлопнул папку и встал. Было ясно, что Клугманн не убийца, и не было серьезного повода задерживать его как важного свидетеля, который может улизнуть. Однако Фабель остался недоволен допросом. Клугманн вроде бы и не врал, но о стольком умалчивал, что у Фабеля было ощущение, словно он разглядывал городскую карту вверх тормашками: все вроде бы на своих местах, а мозги враскоряку и ничего не ясно.

Дойдя до двери, Фабель, не оглядываясь на Клугманна, произнес:

– Пойдешь к судмедэкспертам. Они проверят твою одежду и каждый сантиметр твоего тела.

Мария Клее, блондинка со стильной короткой стрижкой, была особа живая и быстрая, и ей шел ганноверский акцент – скороговорка без растяжки на гласных. Теперь она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в коридоре у комнаты для допросов. Как только Фабель вышел, она кинулась к нему с листом бумаги в руке.

– Ну, как прошло? – спросила она, сияя энергичными глазами.

Фабель собрался было отвечать, но тут подошел полицейский в форме – чтобы сопровождать Клугманна к судмедэкспертам. Глаза Клугманна и Марии встретились на мгновение. Клугманн, весь в себе, никак не отреагировал, а Мария нахмурилась, словно что-то припоминая.

– Вы его знаете? – спросил Фабель, когда Клугманн и его конвойный ушли.

– Затрудняюсь сказать… – Мария пожала плечами. – Вроде как видела его где-то…

– Очень даже вероятно. Он бывший гамбургский полицейский.

Мария еще раз пожала плечами, теперь будто отрезая что-то ненужное.

– Ну так что вы от него узнали?

– Он явно не наш сукин сын, хотя чистеньким его назвать нельзя. Что-то с ним не так. О чем-то он умалчивает. Вернее, он умалчивает об очень и очень многом. А какие успехи у вас?

– Я разговаривала с управляющим танцбаром Арно Хоффкнехтом. Он подтверждает, что Клугманн ушел с работы после часа тридцати.

– А не может этот Хоффкнехт покрывать его?

– Этот Хоффкнехт может что угодно. Тот еще тип! По морде видно – подлец из подлецов. – Марию невольно передернуло. – Однако Клугманна ему покрывать незачем. Десятки людей видели Клугманна на работе далеко за полночь. Ребята из угрозыска на Давидштрассе проверили утверждение Клугманна, что с работы он уехал на такси, водитель которого дожидался его потом в гавани и отвез к дому, где жила Моник…

– Нам он ту же версию только что изложил.

– Таксиста нашли, и он подтверждает, что взял Клугманна у ночного клуба в час сорок пять, довез до ресторанчика в гавани, по просьбе пассажира ждал его, затем довез до дома, где было совершено убийство, и высадил примерно около половины третьего.

– Отлично. Что-нибудь еще?

– Боюсь, что да, – сказала Мария и передала Фабелю распечатку только что полученного зловещего электронного письма от Сына Свена.

Среда, 4 июня, 10.00. Управление полиции, Гамбург

Фабель еще раз вслух перечитал текст от начала до конца, положил листок на стол и, взяв чашку чая, прошел с ней к окну. Комната для совещаний находилась на третьем этаже управления полиции. Машины внизу, на Гинденбургштрассе, то двигались, то останавливались, подчиняясь светофору: умиротворяющий ритм гамбургской жизни.

– Электронное письмо было адресовано вам лично? – спросил Ван Хайден.

– Так же, как и предыдущее, – ответил Фабель, прихлебывая чай. Он стоял спиной к остальным и смотрел сквозь стену дождя и поверх винтерхудского районного городского парка на центр Гамбурга, рельефный на фоне стального неба.

– И нет никакой возможности проследить, кто и откуда его послал? – спросил Ван Хайден.

– К сожалению, нет, герр криминальдиректор, – ответила за Фабеля Мария Клее. – Наш дружок, похоже, неплохо разбирается в компьютерных тонкостях. Единственный способ выяснить его местонахождение – накрыть его прямо в режиме онлайн. Даже в момент передачи письма засечь его будет исключительно трудно.

– Подключили наш технический отдел?

– Да, герр криминальдиректор, – сказала Мария Клее. Фабель по-прежнему стоял ко всем спиной и наблюдал за пульсацией транспорта внизу. – Мы также привлекли эксперта со стороны, чтобы отслеживать электронную почту. Он тоже лишь руками разводит.

– Здорово придумано, – сказал Фабель. – Анонимное письмо или записка – это нечто физическое, это предмет и соответственно улика: мы можем исследовать его на ДНК, анализировать почерк, идентифицировать источник бумаги и чернил… А электронное письмо – голый текст, без носителя. Для судмедэкспертов – ноль информации.

– Я всегда полагал, что по-настоящему анонимной электронной почты не существует, – сказал Ван Хайден. – Как насчет обязательного адреса в протоколе сетевого уровня?

– Верно, – кивнул Фабель, несколько озадаченный осведомленностью своего начальника в вопросах информатики. – В обоих случаях были разные провайдеры и разные клиенты. Наш тип входил в якобы абсолютно непроницаемые для посторонних сети и создавал в домене фальшивую учетную запись своего компьютера. Затем спокойно посылал письмо – с фальшивого адреса.

Фабель наконец отвернулся от окна. За большим овальным столом из древесины вишневого дерева сидели шесть человек. На одной стороне – четыре члена комиссии по расследованию убийств – костяк фабелевской команды: Вернер Мейер, Мария Клее, Анна Вольф и Пауль Линдеманн. На другой стороне, в одиночестве, – привлекательная темноволосая женщина лет тридцати пяти, доктор Сюзанна Экхарт, психолог-криминалист. Место во главе стола занимал начальник Фабеля криминальдиректор Хорст Ван Хайден.

Теперь Ван Хайден встал и подошел к стене, на которой висели большие цветные фотографии. Природа скроила его как полицейского настолько однозначно, что даже элегантный бледно-серый костюм от «Хьюго Босс» сидел на нем ладной полицейской формой.

Фотографии показывали под разным углом распотрошенные тела двух молодых женщин. Кровь повсюду. Белые кости мерцали сквозь запекшуюся кровь и пеструю плоть. Женщины разные, места преступления разные, но одна и та же жуть: вскрытое туловище, вывернутые наружу ребра, вырванные из грудной клетки легкие погонами на плечах… Ван Хайден бесстрастно изучал страшные снимки.

– Я думаю, Фабель, вы в курсе, кто наверху сейчас следит за нами, и притом самым пристальным образом?

– Да, герр криминальдиректор. Я понимаю.

– Мне вставили хороший пистон и велели положить конец этому… этому безобразию.

– Я прекрасно осведомлен, под каким политическим прессом вы находитесь… Однако сейчас моя первейшая обязанность – уберечь от зверя очередную невинную женщину.

Маленькие синие глазки Ван Хайдена холодно блеснули на дерзкого подчиненного.

– Герр гаупткомиссар, можете не сомневаться в правильности моих приоритетов, – сказал Ван Хайден, еще раз скользнув взглядом по фотографиям. – У меня дочь примерно того же возраста, что и вторая жертва. Однако и выволочки от бургомистра мне получать нисколько не улыбается!

– Как я уже говорил, герр криминальдиректор, мы делаем все возможное и невозможное, чтобы поймать ублюдка как можно быстрее.

– Ладно. Теперь еще одно. Что означает эта звонкая чушь: «расправлю крылья орла», «наша священная земля»? Не нравится мне эта лексика. Отдает политикой. Какого орла он имеет в виду? Германского?

– Не исключено, – сказал Фабель, метнув вопросительный взгляд на Сюзанну Экхарт.

– Да, не исключено, – подтвердила она. По легкому южному акценту Фабель признавал в ней уроженку Мюнхена. – Но орел как могучий, властный хищник – яркий психологический образ во многих культурах. Орел в письме мог быть просто метафорой: невидимый для добычи, он бесшумно кружит в вышине и затем внезапно падает камнем на жертву. Я полагаю, в данном случае орел является выражением подавленной и абстрагированной сексуальности, а не штампом из словаря политического экстремиста. Этот человек психопат, а не фанатик. Тут серьезная разница… Хотя, впрочем, в его письме есть нотки религиозного исступления и миссионерства. В сочетании с ритуализированным способом убийства это меня очень беспокоит.

– Так мы что, ищем психопата-неонациста? Да ли нет? – не без раздражения спросил Ван Хайден.

– Насчет неонацистской подоплеки очень сомневаюсь. Обычно правые экстремисты нападают на представителей национальных меньшинств. А наши жертвы к таковым не принадлежат. Но как одну из возможностей я бы это исключать не стала. Хотя вероятней всего, мы имеем дело с неким крестовым походом одной личности…

Говоря это, Сюзанна Экхарт имела глуповато-рассеянный вид человека, который пытается вспомнить, куда он сунул ключи от автомобиля.

– Ну и как прикажете трактовать ваши слова, фрау доктор? – раздраженно спросил Фабель.

Сюзанна Экхарт издала короткий, почти извиняющийся смешок.

– Пока что слишком мало данных. Нет материала для объективного исследования и серьезных профессиональных выводов…

– Тем не менее поделитесь, пожалуйста, своими предварительными соображениями, – сказал Ван Хайден.

– В данный момент определенно могу сказать только то, что это электронное письмо словно взято из учебника по психологии социопатов. В нем есть все характерные для социопата стандартные элементы: ощущение своей социальной дислокации и изоляции, морально-извращенная претензия на призванность, самоидентификация с высоким символом жестокой власти…

Фабеля передернуло от отвращения. Значит, их гад с «идеалами». Какая мерзость!

– Что значит «словно взято из учебника»? – спросил Ван Хайден, явно не уловив подтекст сказанного. – Мне доложили, что письмо подлинное – от убийцы. Или кто-то нас разыгрывает?

– Нет-нет… или да? – Экхарт снова рассмеялась, блеснув идеальными белыми зубами. – Извините, я немного запуталась. Я хочу сказать вот что: если бы меня попросили сочинить письмо от лица серийного убийцы, я бы включила именно те элементы, которые имеются в послании Сына Свена…

– Так фальшивка эти письма или нет? – недовольно перебил ее Ван Хайден. – Вы не только сами запутались, вы и нас запутываете!

– Письма почти стопроцентно подлинные. Два убийства и два электронных письма. Убийство – и сразу письмо. Новое убийство – и сразу новое письмо. Такое совпадение по времени почти исключает появление шутника или самозваного проповедника. Я ничего не берусь утверждать, я только высказываю свои предположения. – В поисках поддержки она обвела присутствующих глазами.

Фабель одобрительно, глубокомысленно кивнул. Но Ван Хайден просто перестал ею интересоваться. Он обратился к Фабелю:

– Эта последняя… эскапада – есть нам за что зацепиться?

– Второе убийство еще сложнее первого, – сказал Фабель. – Много всяких диковинных вещей. О жертве мы практически ничего не знаем…

– Верно, даже имени ее не можете выяснить… – произнес Ван Хайден.

Фабель не мог угадать по тону, что это: констатация факта или подколка.

– Мы работаем, – сухо сказал он.

Ван Хайден пролистал доклад Фабеля.

– А что с парнем, который служил в МОГ? Бывший элитный полицейский в роли сутенера. Хорошенькое дело! СМИ за это непременно ухватятся.

– К сожалению, мы были вынуждены его отпустить, – сказал Фабель. – Взяли под круглосуточное наблюдение. Я убежден, что он утаивает от нас какие-то важные факты, однако пока мы ничего доказать не можем.

– Уже просмотрели его послужной список?

– Мне только что принесли. – Фабель подошел к столу и сел – немного развалившись, опираясь локтем на стол. Он знал, что его небрежная поза раздражает чопорного Ван Хайдена, но ему нравилось задирать и дразнить начальника. – Клугманн был многообещающим новичком, погорел на наркотиках. В полицию пришел из воздушно-десантных войск…

– Подготовленный малый, да?

– Верно. Потому и взяли в спецкоманду, – сказал Фабель со смешком. – Им нужны мастера жать на курок без размышлений.

Ван Хайден весь ощетинился:

– Мобильные оперативные группы выполняют важную и полезную работу. И они точно такие же полицейские, как и мы. Не умнее и не глупее. А как этот Клугманн проявил себя в армии?

– Похоже, был образцовым солдатом… Ни одного плохого отзыва.

– Хороший человек вдруг пошел по кривой дорожке и переметнулся к дурным парням…

– Или профессиональный головорез просто сменил хозяев… Все зависит от точки зрения.

На сей раз Ван Хайден не заглотил приманку Фабеля и проигнорировал его выпад.

– Думаете, он держит на нас обиду и сотрудничать не хочет?

– Я и на секунду не могу представить себе, что такой тертый калач, как Клугманн, не знал полное имя женщины, которую он пустил жить в свою квартиру, – сказал Фабель. – Но у него железное алиби на время трагедии. Точный час смерти еще не установлен, но уже сейчас ясно, что Клугманн как убийца отпадает.

– Зачем же его в таком случае держать под круглосуточным наблюдением? Не разумнее ли использовать наших сотрудников как-то иначе?

Фабель заметил, что члены его команды украдкой недоуменно и возмущенно переглянулись.

– Я считаю, что это правильный путь. У нас на руках безымянный труп, найденный при самых причудливых обстоятельствах, и через Клугманна, я чувствую, мы сумеем быстрее всего установить личность жертвы. Как я уже сказал, парень определенно что-то скрывает. На данном этапе можно даже предположить, что он знаком с убийцей… Пока еще рано полностью отбрасывать версию, что этот Сын Свена был одним из клиентов девушки.

Фабель поймал на себе иронический взгляд доктора Экхарт. Психолог явно догадывалась, что Фабель втирает начальнику очки: хочет просто отвязаться от него, а следствие вести по-своему. И его тактика сработала.

– Ладно, – кивнул Ван Хайден. – Меня, собственно говоря, больше интересует личность убийцы, чем жертвы. Есть у нас еще какие-либо зацепки?

– Мы продолжаем изучать окружение первой убитой, – сказала Мария Клее, раскрывая блокнот с записями. – И пока что не видим ни малейшей связи между жертвами. Одна амбициозный адвокат по гражданским делам, другая проститутка. Создается впечатление, что объекты преступления выбираются случайно.

– Нам этот выбор может казаться случайным, – возразила доктор Экхарт, – но в сознании убийцы между ними связь должна быть непременно. Просто мы не способны угадать его ход мыслей. Помните, что мы имеем дело с серьезно поврежденной психикой: у подобных типов своя собственная логика, резко отличная от нашей. Он может быть зациклен на каком-нибудь пустяке: рост жертвы, походка, форма носа и так далее… Словом, общим может быть какой-то второстепенный или даже стостепенный признак, который бросается в глаза лишь убийце. И этот признак, возможно, только одному убийце и заметен… или вообще существует лишь в его воображении. Однако серийные убийцы никогда не выбирают жертв случайно. Просто принцип выбора нормальному человеку очень часто кажется совершенно нелепым.

Она замолчала.

– А вывод, фрау доктор? – нетерпеливо спросил Вернер Мейер.

– Любая женщина в Гамбурге независимо от возраста и социального положения потенциальная цель нашего маньяка.

Ван Хайден почесал свой седой ежик.

– М-да… – протянул он. – Негусто, ребята. Выходит, на сей момент у нас только одна ниточка к убийце – этот Клугманн, который, быть может, знает его как клиента последней жертвы?

– Есть еще одна ниточка, – неожиданно сказала доктор Экхарт, не поднимая глаз от своей папки с документами. Все повернулись к ней. – И эта ниточка – гаупткомиссар Фабель. Наш маньяк, имея некий абстрактный критерий для поиска жертв, точно так же сознательно почему-то выбрал герра Фабеля на роль… не знаю, как в данном случае выразиться… на роль своего альтер эго или противника в игре. Как бы то ни было, в его глазах герр Фабель – достойный оппонент. Живое воплощение Немезиды. Фактически гаупткомиссар Фабель стал ведущим героем фантазий маньяка и важной фигурой в его планах. Сын Свена явно намекает на то, что финал охоты на него он намерен режиссировать сам. – Тут фрау доктор Экхарт наконец подняла глаза и обратилась напрямую к Фабелю: – Не исключено, что в его фантазиях все кончается тем, что вы лично убиваете его. Слова «вы можете остановить меня, но вы меня никогда не поймаете» – это некое торжественное обещание.

– Он имеет в виду, что мне придется убить его, чтобы остановить?

– Возможно. Он убежден, что его сокровенное «я» – а на наш взгляд, его сумасшедшее «я» – совершенно неуязвимо. Вы не можете его уничтожить. Вполне вероятно, он считает себя в каком-то смысле бессмертным – даже убив его, вы его не истребите, а сами так и останетесь смертной вошью – ему не чета. И поэтому он чувствует себя в безопасности и готов с вами поиграть. Даже если при этом его телесной оболочке придется погибнуть.

– Я, извините, полицейский, а не палач. – Фабель нахмурился. – Какого дьявола он выбрал именно меня? Походка у меня особенная? Или нос?

– А вот этого нам знать не дано, – без улыбки ответила доктор Экхарт. – Причина может быть опять-таки совершенно экзотической и только этому Сыну Свена понятной, но…

– Что за «но»? – поторопил ее Ван Хайден.

Однако она продолжала обращаться исключительно к Фабелю:

– …но эта причина намертво связывает его и вас в его представлении. И поэтому вполне возможно, что в прошлом ваши дороги как-то пересекались. Не исключено, что это некто, с кем вы общаетесь в настоящее время.

– Но это не более чем предположение… – несколько растерянно сказал Фабель.

– Конечно, это только предположение. Однако весьма правдоподобное. Хотя все может свестись к тому, что он знает вас исключительно по прессе – скажем, читал про какие-то ваши следственные подвиги – и остановил свой болезненный выбор на вас как на известной личности.

– И все же вы не исключаете, что Сына Свена я мог знать в прошлом. И возможно, даже плотно общаться с ним?

– Не исключаю… Хотя утверждать что-либо определенно опять-таки не берусь.

Фабель резко повернулся к Ван Хайдену. Тот мгновенно угадал вопрос в его глазах и отрицательно мотнул головой:

– Нет, Фабель, он был только сукин сын, а не Сын Свена!

Фабель пожал плечами:

– Да, знаю. Просто само собой подумалось. Красивая версия: Свенссон, который дразнит меня каламбуром – Сыном Свена… Дескать, живой я и еще тебя помучаю!

Ван Хайден снова покачал головой:

– Забудь, Фабель. Свенссон в могиле. Уже почти двадцать лет как сдох.

– Что за Свенссон? – поинтересовалась доктор Экхарт.

– А, одна давняя история, – сказал Ван Хайден. – Предание минувших дней, и с нашим случаем ничего общего не имеет. Того Свенссона уже нет в живых.

– Предположительно, – поправил его Фабель. – Считается, что он сгорел. Но мы так и не доказали, что обгорелое тело принадлежало именно ему. Звали его Карл-Ганс Свенссон, и этот ублюдок верховодил организацией молоденьких дур-террористок. Был сперва в группе Баадера-Майнхоф – печально известной «Фракции Красной Армии». А потом захотел самостоятельности. Тогда было много отколовшихся групп, не разделявших убеждение Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф, что действовать следует сугубо подпольно. Многие сочетали легальные и нелегальные методы. В свенссонской «Группе радикального действия» были в основном девушки моложе двадцати лет, даже старшеклассницы. Он посылал их грабить банки или подкладывать бомбы в гамбургских торговых галереях.

– Мы с Фабелем не раз спорили на эту тему, – пояснил Ван Хайден, поворачиваясь к хорошенькой доктор Экхарт. – Поскольку идентификация обгорелого трупа Свенссона дала не слишком убедительный результат, у герра Фабеля сейчас шевельнулось подозрение, что этот террорист годами скрывался, а теперь «восстал из могилы» и учинил жестокие убийства.

– Вы правда верите, что это дело рук того Свенссона? – спросила психолог Фабеля.

– Не то чтобы очень верю, но как версию это несколько фантастическое предположение я бы не советовал отбрасывать с ходу…

– Извините за вопрос, – сказала доктор Экхарт, – и все же… Исходя из чего вы относите этого человека к кругу потенциальных подозреваемых? Даже если ваш террорист жив, то какая связь между ним и преступлениями, в которых очевиден почерк серийного убийцы?

– Конечно, в этой версии многое кажется притянутым за уши. Я даже могу согласиться с мнением герра криминальдиректора Ван Хайдена, что тот Свенссон, вероятно, погиб при взрыве. Но в этих письмах меня сразу резанула подпись «Сын Свена» – в сочетании с настойчивыми повторениями какой-то чепухи про орла. Подпольная кличка Свенссона – Орел. К тому же у него были весьма странные отношения с женщинами.

– Что значит «странные»?

– У него, похоже, была потребность полностью порабощать женщин. Говорят, он спал со всеми участницами своей чисто женской группы. В прессе их назвали «гарем Свенссона».

– А как он связан с вами?

– В 1983-м они совершили налет на головное отделение «Коммерц-банка» на площади Пауля Неверманна. В ограблении участвовали три девушки – члены свенссонской «Группы радикального действия». На выходе они случайно столкнулись с двумя патрульными полицейскими. Завязалась перестрелка. Одна террористка и полицейский были убиты, другая террористка и второй полицейский получили тяжелые ранения. Когда приехал я, третья террористка пыталась бежать. Я преследовал ее до набережной, кричал, чтобы она бросила оружие и сдалась, но она упрямо отстреливалась. Ранила меня в бок. Я положил ее двумя выстрелами в голову. Умерла сразу. Гизела Фром. Семнадцать лет. В сущности, ребенок.

– Понятно… – протянула доктор Экхарт. Сняв очки и щурясь, она пару секунд внимательно смотрела на Фабеля. – Через эту смерть Свенссон мог бы чувствовать себя связанным с вами. Тем не менее, даже если Свенссон каким-то чудом выжил и все это время где-то скрывался, он наименее убедительный кандидат в подозреваемые.

– Почему?

– Ни по одному из параметров не подходит: ни по возрасту, ни по психологии, ни по всему остальному… – Доктор Экхарт отбросила со своего высокого красивого лба непокорную прядь черных волос. Снова надев очки и заглянув в бумаги, она продолжила: – Профиль нашего убийцы можно составить, опираясь на вещественные доказательства с места преступления и содержание электронных писем. Конечно, это пока что только первый, очень общий набросок его портрета: мужчина между двадцатью и сорока годами – скорее всего под тридцать. Он явно весьма умен, но, вполне вероятно, сильно преувеличивает остроту своего ума. Образование – как минимум законченное среднее. Возможно, специалист с дипломом, который работает в солидной фирме или в солидном учреждении на более или менее ответственном посту, хотя чувствует себя обойденным и уверен, что способен на большее. А если ему по каким-то причинам не удалось получить или закончить высшее образование, то он бесится от того, что отсутствие университетского диплома препятствует его карьере. Но если он с высшим образованием, то нижнюю границу возраста следует поднять до приблизительно двадцати шести лет. Здесь уже было отмечено, что он вроде бы неплохо разбирается в тонкостях Интернета. С высокой степенью вероятности можно предположить, что живет один. В последнем письме он говорит о своей незаметности на групповой фотографии – и это хорошо вписывается в портрет типичного серийного убийцы: социально изолированный маргинал. Он отчаянно одинок, потому что его комплекс неполноценности препятствует нормальному общению с людьми. Он чувствует себя невостребованным и кругом обделенным: его ум оценивают недостаточно, его способностям не дают развиваться… Никто в мире его не понял. И этому враждебному миру он теперь объявляет войну. Не исключено, что в детстве или юности какая-то женщина унизила или унижала его и давила своей властью. Другой вариант: в прошлом был случай или целая полоса, когда мать манкировала обязанностью оберегать его и не защитила от отца-тирана или отца-самодура. Что бы ни вызвало ненависть нашего убийцы к женщинам, ее созревание, очевидно, совпало с половым созреванием – и его мастурбационные фантазии, вероятней всего, вращались вокруг мести всем женщинам, вокруг актов грубого насилия. Таким образом, ненависть к женщинам и страх перед ними навсегда сплелись в глубинах его подсознания с сексуальным возбуждением. Скорее всего он страдает от сексуальной дисфункции или даже почти полный импотент – за вычетом тех случаев, когда эрекции и оргазму предшествует акт экстремального насилия, направленный против женщин.

– Однако следов спермы или хотя бы попытки проникновения эксперты не обнаружили, – вежливо вставил Фабель.

Доктор Экхарт ответила на его взгляд, чуть пригнув голову и внимательно посмотрев на гаупткомиссара поверх очков.

– Из чего вовсе не следует, что сексуального акта не было. Этот ушлый малый, возможно, использовал презерватив, чтобы не оставить экспертам материал для анализа ДНК. Одно несомненно: то, что он делает для достижения сексуального удовлетворения, так чудовищно далеко от нормального секса, что это и сексом назвать нельзя. Не исключено, что он импотент полный и безнадежный и на месте преступления у него нет даже малейшей эрекции. Таким образом, хотя преступление совершается на сугубо сексуальной почве, преступник не способен самостоятельно разобраться в его природе – или признаться себе. И тут надо отметить, что и сама электронная почта убийцы, и ритуализированный способ убийства указывают на религиозную упаковку преступления. Убийство – некий ритуал, который он совершает по причинам более «высоким», чем вульгарное сексуальное удовлетворение.

В паузу после точки Мария Клее проворно вставила свое замечание:

– А если преступник не один? Или тут что-то вроде ритуала? Не имеем ли мы дело с каким-то религиозным культом?

Вернер Мейер презрительно хмыкнул. Женщины не сочли нужным отреагировать на его скептицизм, а Фабель упрекнул коллегу взглядом: не мешайте людям высказываться!

– Ваша догадка может быть справедливой, – ответила Сюзанна Экхарт. – Однако такой вариант кажется мне маловероятным. Но если предположить, что в преступлении замешано несколько человек, то гипотетические личностные параметры «главного героя» – того, кто убивал, – менять не придется. Если он действовал не один – значит, кто-то им манипулирует… некто, заместивший в его сознании равнодушных или жестоких родителей. Одну такую пару – серийного убийцу и его вдохновителя – поймали в Америке в восьмидесятые годы. Один из двух – абсолютно забитое существо, второй – патологический эгоцентрик. Но в нашем случае, мне представляется, речь идет о сольном крестовом походе против человечества. О чем преступник обстоятельно толкует в своем втором послании. Он – одинокий волк. Работающие в связке серийные убийцы – явление чрезвычайно редкое. – Доктор Экхарт сделала паузу и сняла очки. – Этот несчастный компенсирует актами чудовищного насилия тайный комплекс неполноценности. Именно поэтому я не верю в то, что это террорист герра Фабеля: не тот возраст, не те причины, не та психология и, наконец, не та политическая окраска…

Ван Хайден резко вскинулся:

– Что в вашем понимании означают слова «не та политическая окраска»?

– Тот портрет, который я набросала: желание свалить на общество личные неудачи, чувство социальной ущемленности и нереализованности… и так далее, вплоть до психосексуальной травмы, – все это куда больше соответствует типу неонациста, чем левака.

– Раньше вы вроде бы исключали политическую подоплеку?

– Я ее и сейчас почти полностью исключаю. Нашего преступника толкает убивать тяжелое сексуальное расстройство. Но, как у любого человека, у него есть какие-то политические взгляды. Возможно, в его искореженной душе сложились собственные гротескные теории. Повлияла психопатология на политические пристрастия или нет – не суть важно. Главное, он пытается использовать какие-то политические декларации для оправдания – или частичного оправдания – того, чему на самом деле оправдания не существует. Я веду к тому, что левый террорист типа Свенссона должен быть человеком совсем иного склада. Так сказать, с иным набором уродств.

Фабель кивнул.

– Тут мне вам возразить нечего. Но что, если все вертится исключительно вокруг меня? Вдруг это действительно Свенссон и он… как бы сказать… бросает мне вызов? Я убил одну из его женщин, а он убивает женщин, которых я как полицейский обязан защищать?

Сюзанна Экхарт рассмеялась:

– Ну, теперь мы поменялись ролями, герр Фабель! С точки зрения психологии это ни в какие ворота не лезет. На столь шатких основаниях строятся лишь дешевые триллеры, а не реальные маниакальные обсессии.

Она положила очки на стол, расправила плечи и откинула голову назад, неотрывно глядя на Фабеля. Как бы присутствующие не заметили, как дерзко она с ним кокетничает и насколько он ею увлечен.

– Если хотите поиграть в психолога, – продолжила Сюзанна Экхарт с улыбкой, – то позвольте мне поиграть в полицейского. Вы не раз подчеркивали, что этот Свенссон, вероятнее всего, давным-давно погиб…

– Правильно.

– В последнем письме наш преступник описал себя как «незаметную фигуру на групповой фотографии». Похоже на террориста с гаремом из студенток и школьниц? На террориста, портрет которого был на первых полосах всех газет?

Ван Хайден расхохотался.

– Фрау доктор Экхарт, придется мне назначить вас на место нашего незадачливого гаупткомиссара! – Затем, сразу посерьезнев, он обратился к Фабелю: – Завязываем обсуждать призраков. Все внимание на живых подозреваемых.

Фабель все никак не мог оторвать глаз от Сюзанны Экхарт, на губах которой доигрывала улыбка. Доктор отвечала взглядом на взгляд – и ее темные глаза вызывающе блестели.

– Будет подкалывать! – ворчливо сказал Фабель Ван Хайдену. – Я же с самого начала согласился, что это версия с потолка.

Доктор Экхарт опять водрузила на нос очки в модной оправе и взялась за досье.

– Еще одно. Хорошо бы сейчас посмотреть под новым углом на относительно недавние нераскрытые случаи изнасилования или попыток изнасилования. Восхождение к нынешним зверствам наш убийца, быть может, начинал с подобных нападений. Просто в конце концов они показались ему пресными. Потянуло на что-то более острое.

– Недавние нападения типа тех, что описала фрау доктор Экхарт, уже в фокусе нашего внимания? – спросил Ван Хайден, не без значения вскидывая бровь.

Вернер Мейер бросил отчаянный взгляд на Фабеля и гримасой показал: «Как же мы, дураки, этого сами не сообразили!» Ответный взгляд Фабеля его одернул: «Дураки, конечно… но признаваться в этом не стоит!»

Прокашлявшись для солидности, Фабель сказал:

– Герр криминальдиректор, мои ребята уже допросили или разыскивают для допроса тех преступников, которые находятся на свободе и приблизительно соответствуют портрету нашего убийцы. Пока ничего интересного. Хотя в прошлом году в Гамбурге и окрестностях было совершено много нераскрытых нападений на женщин. Мои сотрудники уже прочесывают архив.

– Замечательно, герр гаупткомиссар, – кивнул Ван Хайден. – Держите меня в курсе. Ладно, меня ждут другие дела. – Бросив взгляд на свои наручные часы, он сказал Фабелю: – Сможете подняться ко мне минут через десять?

– Да, герр криминальдиректор.

После ухода Ван Хайдена Фабель подошел к стене, увешанной фотографиями с обоих мест преступления. Фотовспышка в сочетании со специальным светом делала изображение противоестественно ярким и отчетливым, гротескно преувеличивая каждую жуткую деталь. В памяти Фабеля все сохранилось иначе – не так пестро. Четыре долгих месяца назад они с Вернером Мейером стояли на пустоши у шоссе на Люнебург. Завывал холодный ветер. Из потрескивающих раций неслись голоса полицейских. Портативные дуговые лампы освещали почти лунный пейзаж. Грудь трупа была распахнута, ребра вывернуты… Урсула Кастнер, первая жертва. Двадцать девять лет. Многообещающая юристка. А на следующий день управление получило первое электронное послание для Фабеля.

Фабель заметил рядом с собой Марию Клее и спросил отчасти ее, отчасти самого себя:

– Почему они это делают?

Его взгляд задумчиво перебегал с фотографии на фотографию.

– Делают – что?

– Почему они так покорно дают себя убить? Первая жертва, по всей видимости, сама пришла на свидание с убийцей: ее автомобиль был аккуратно припаркован на стоянке у автострады и заперт. Никаких указаний на борьбу или похищение силой. А вторая жертва, похоже, сама впустила убийцу к себе. Или у него даже имелся ключ от ее квартиры. Как бы то ни было, дверь не взломана, и нет свидетельств борьбы на лестничной площадке или в прихожей. Ну, Моник как проститутка имела ограниченную возможность выбирать, кого к себе пускать, а кого нет. Но Урсула Кастнер была женщиной умной и осторожной, с кем попало наверняка не якшалась. Почему они обе так легкомысленно вели себя с совершенно незнакомым человеком?

– А может, они встречались с ним не в первый раз? – возразила Мария.

– Серийные убийцы практически никогда не выбирают в жертвы людей, с которыми они знакомы, – сказала Сюзанна Экхарт, присоединяясь к Фабелю и Марии.

– Итак, почему Кастнер пошла с ним, а Моник пустила его в свою квартиру? – повторил Фабель свой вопрос.

Мария только плечами пожала.

– Возможно, у него располагающая к доверию внешность, – произнесла Сюзанна задумчиво. – Помните знаменитого Альберта Десальво?

Мария и Фабель растерянно переглянулись.

– Я имею в виду Бостонского душителя. Убил дюжину женщин в Бостоне в начале шестидесятых…

– К сожалению, никогда про него не слышал, – сказал Фабель.

– И век бы про него не слышать! – улыбнулась Сюзанна. – Но мне по должности приходится самым подробным образом изучать биографии извращенцев. Так вот, бостонские следователи задавали себе примерно тот же вопрос, что и вы: «Почему жертвы с такой легкостью пускали его к себе?»

– И они в итоге выяснили почему?

– Десальво оказался водопроводчиком. Звонил в дверь и заявлял, что его послали проверить состояние труб. Если нарывался на недоверчивую женщину, которая не пускала незнакомца в квартиру, он просто говорил: «Ладно, но домоуправитель, боюсь, очень рассердится», – разворачивался и уходил. Ссориться с домоуправителем у женщин охоты не было. То, как покорно Десальво пошел прочь, успокаивало. Да и в руке у него был чемоданчик с инструментами. В итоге некоторые поначалу недоверчивые особы возвращали его и открывали ему дверь.

– Вы намекаете, что нам следует искать водопроводчика? – спросила Мария.

– Меня не нужно понимать буквально, – сказала Сюзанна. – Стоит поискать того, кому мы склонны доверять – невзирая на то, что видим человека в первый раз.

Постукивая шариковой ручкой по подбородку, Мария сказала:

– По его собственному описанию, этот тип – личность неприметная. Не бросается в глаза на групповой фотографии. Значит, скорее всего и внешность у него заурядная. Он выдает себя за какое-то официальное лицо и соответственно одевается перед выходом на охоту…

– Слушайте, герр Фабель, слушайте! – сказала Сюзанна Экхарт, широко улыбаясь и показывая идеальные жемчужно-белые зубы. – В качестве психолога-любителя ваша сотрудница на голову превосходит вас.

Однако Фабель слушал рассеянно. Он весь был сосредоточен на фотографиях на стене.

– Можно даже предположить, что этот тип увеличивает себе кайф, переодеваясь кем-то. Его ритуальному «правосудию» очень подходит образ представителя власти. А кому люди доверяют безогляднее всего и кто больше прочих воплощает собой закон и порядок?..

Мария Клее ошарашенно уставилась на Фабеля. Затем тихо выдохнула:

– О черт!

– Ну, – спросил Фабель с усталой улыбкой, – кто понесет дурную весть герру криминальдиректору: вы или я?

Перед тем как идти к Ван Хайдену, Фабель заскочил в Седьмой отдел – в земельном управлении уголовной полиции этот отдел отвечает за борьбу против организованной преступности. Там он договорился о встрече с гаупткомиссаром Бухгольцем, возглавлявшим группу, которая занималась преступной организацией Улугбая. Бухгольц согласился обстоятельно побеседовать с Фабелем в половине третьего. По тону коллеги Фабель угадал, что его визит не оказался неожиданным, но желанием общаться с ним Бухгольц отнюдь не горит.

В своем кабинете Фабель наконец закончил изучение послужного списка Клугманна. Так и есть: шесть месяцев Клугманн служил под началом Бухгольца – в одной из мобильных оперативных групп. Это были как раз последние месяцы его работы в полиции – перед скандальным увольнением.

Фабель торопливо собирал бумаги для Ван Хайдена, когда дверь приоткрылась и возникла голова Вернера Мейера.

– Йен, вас опять разыскивает некий профессор Дорн. Хочет встретиться.

– Записали номер его телефона?

– Да. Утверждает, что может помочь нам разобраться с этими преступлениями. Настырный малый.

– Ладно, договоритесь о встрече.

Вернер Мейер кивнул и исчез. Сунув нужные папки под мышку, Фабель вышел из кабинета и направился к лифту. По пути он думал о своем былом наставнике. Его лицо он помнил во всех подробностях. Зато другое лицо, которое тоже ассоциировалось с фамилией Дорн, решительно ускользало…

Кабинет Ван Хайдена располагался на четвертом этаже городского управления полиции. В приемной Фабеля приветствовала улыбкой хорошенькая блондинка в штатском. Накрахмаленная белая блузка, черный костюм, волосы зачесаны назад и собраны в «конский хвост». Типичная служащая банка. Тем не менее она офицер полиции, и на поясе у нее пистолет…

Доложив шефу по телефону о приходе герра гаупткомиссара, секретарша провела Фабеля в небольшой конференц-зал. Длинное прямоугольное помещение с большими окнами по одной стороне – почти точная копия комнаты для совещаний на третьем этаже. Отсюда тоже была видна Гинденбургштрассе. Почти такой же длинный овальный стол из вишневого дерева, что и этажом ниже, только вокруг него не стулья, а солидные кожаные кресла. В трех креслах во главе стола теперь восседали, кроме Ван Хайдена, еще двое мужчин. Один незнакомый – приземистый мужчина мощного телосложения с короткими черными волосами и большими залысинами у висков. А второго – дородного, пухлолицего и краснощекого блондина – Фабель узнал: инненсенатор Гуго Ганц – в гамбургском правительстве этот чин соответствует министру внутренних дел. У окна, спиной к Фабелю, стоял высоченный четвертый мужчина в дорогом, судя по покрою, итальянском костюме. Он смотрел вниз на поток машин, не обращая внимания на троицу, оживленно что-то обсуждавшую.

Ван Хайден поймал взгляд Фабеля на сидящего за столом незнакомца и представил их друг другу.

– Оберст Герд Фолькер из БНД. Полковник Фолькер, позвольте представить вам первого гаупткомиссара Фабеля. Присаживайтесь, пожалуйста, герр Фабель.

«Ну, начинается», – подумал Фабель. На Федеральной разведывательной службе – Бундеснахрихтендинст, или БНД, – лежала обязанность защищать конституцию ФРГ, ловить террористов, отслеживать действия и планы экстремистских групп правого и левого толка. А в 1996 году БНД подключили и к борьбе с организованной преступностью. Фабель относился к БНД с неприязнью. Тайная полиция – она и есть тайная полиция, как ее ни называй.

Фолькер улыбнулся и протянул руку через стол.

– Рад познакомиться с вами, герр Фабель, – сказал он. – Начитан о вашей блестящей работе в прошлогоднем деле Маркуса Штюмбке.

Фабель пожал протянутую руку.

– А это – герр инненсенатор Ганц, – продолжал Ван Хайден.

Подавая руку, Ганц не счел нужным улыбнуться.

– Ужасная история, герр криминалькомиссар, – сказал Ганц, понижая Фабеля в звании сразу на несколько ступеней. – Надеюсь, вы делаете все возможное, чтобы остановить этого негодяя.

– Первый гаупткомиссар, – поправил Фабель. – Само собой, герр инненсенатор, мы прилагаем максимум усилий, чтобы поймать убийцу.

– Вы сами знаете, как пресса любит нагнетать обстановку и сеять панику… – Эти слова произнес высокий мужчина у окна, поворачиваясь к остальным.

Фабель узнал его сразу же. Широкоплечий и поджарый, чуть старше пятидесяти, умное выразительное лицо и проницательные голубые глаза. Белокурые волосы уже наполовину седые. Фабель, страстный поклонник английских портных, сразу определил, что дорогая ярко-синяя сорочка с Джермин-стрит, знакомой всем лондонским денди, а костюм определенно итальянский. Однако мужчина не казался хлыщом. Чувствовалось, что вкус и стиль у него от природы.

– Да, герр первый бургомистр, я и сам настрадался от заполошной прессы, – сказал Фабель, смотря прямо в глаза главе гамбургского правительства доктору Гансу Шрайберу, за которого он недавно голосовал.

Шрайбер улыбнулся в ответ.

– Если я не ошибаюсь, вы и есть английский комиссар?

– Ну, это немного не точно…

– Разве ваши предки не англичане?

– Нет. Во мне, собственно говоря, ни капли английской крови. Мать – шотландка, а отец – фриз. В детстве я жил с родителями в Великобритании. Там же начал получать образование. А почему вы спрашиваете?

– Из чистого любопытства. Я и сам отчаянный англофил. А наш Гамбург многие считают «самым британским городом вне Великобритании»… Как бы то ни было, ваше прозвище – английский комиссар – выделяет вас и ко многому обязывает. Вы ощущаете себя особенным, герр Фабель?

Фабель смущенно пожал плечами. Он не понимал, куда клонит герр первый бургомистр, да и сразу взятый им фамильярный тон не понравился.

Фабель действительно втайне ощущал себя особенным. Уж сколько лет он жил в Германии, а свои британские корни забыть никак не мог. Эта часть самого себя то сердила его, то наполняла гордостью.

К счастью, Шрайбер заметил, что поставил Фабеля в неловкое положение перед другими.

– Извините, герр Фабель, за неуместное любопытство. Просто я недавно имел случай пролистать ваш послужной список, из которого видно, что вы офицер, мягко говоря, незаурядный. И, говоря о вашей особенности, я имел в виду ваши следовательские таланты – в отличие от некоторых, вы человек, умеющий смотреть на все свежим взглядом, самостоятельный и энергичный. Вот почему я так уповаю на вас – лишь такой, как вы, способен быстро остановить монстра.

– Мне теперь отступать некуда – похоже, не я себя выбрал для этого дела, – сказал Фабель и объяснил, что так называемый Сын Свена почему-то положил на него глаз и выбрал своим почетным преследователем.

Слушая Фабеля, Шрайбер то кивал, то хмурился, словно смакуя и медленно проглатывая каждый кусочек информации, однако Фабель заметил, что пристальный взгляд бургомистра при этом беспокойно мечется по просторной комнате, – так хищник машинально изучает округу. Фабелю было очевидно, что бургомистр слушает его предельно внимательно… и одновременно думает о чем-то своем, далеком от происходящего разговора.

Когда Фабель замолчал, инненсенатор Ганц сказал:

– Меня интересует одно, герр гаупткомиссар: есть ли у вас четкая стратегия поведения в данной ситуации. Наша первейшая задача – не дать маньяку манипулировать нами, не втянуться в его игру! Нужно действовать, а не пассивно следовать за развитием событий!

Фабель хотел было парировать этот выпад, но Шрайбер его опередил:

– Гуго, герру Фабелю я доверяю целиком и полностью. Такой не подкачает. И думаю, негоже политикам диктовать уголовному розыску, как лучше работать.

Пухлые поросячье-розовые щеки Ганца заалели еще ярче. Шрайбер ясно дал понять ему, кто тут главный, а кто просто министр.

У Фабеля осталось двойственное чувство. Шрайбер вроде бы и похвалил его, и наговорил кучу приятного… Но он не был убежден, что бургомистр ему действительно доверяет. И что этому цепкому, одетому с иголочки доктору Шрайберу следует доверять…

Становившееся неловким молчание нарушил Ван Хайден:

– Думаю, гаупткомиссару Фабелю пора ввести вас, господа, в курс самых последних событий.

Шрайбер сел за стол, и Фабель начал обстоятельный рассказ, сопровождая его показом фотографий с мест преступлений. Толстый Ганц пару раз бледнел и ахал; Шрайбер вел себя сдержаннее – на его лице застыла маска торжественной сосредоточенности, которая подходит на все случаи официальной жизни – от похорон до радостных юбилейных церемоний. Закончив рапорт, Фабель откинулся на спинку кресла и вопросительно посмотрел на Ван Хайдена.

– У вас все, герр Фабель? – спросил тот. – Ничего нового не всплыло со времени нашей с вами последней беседы?

– К сожалению, появилось одно малоприятное предположение, герр криминальдиректор. Правда, пока что это голая гипотеза…

– Выкладывайте!

– Я только что обратил внимание присутствующих, что на входной двери квартиры второй жертвы не было следов взлома и в обоих случаях не имеется ни малейших свидетельств сопротивления жертв. Это привело нас к следующему заключению: или преступник принуждал к покорности, угрожая каким-то оружием, или жертвы по неизвестной причине доверяли своему будущему убийце. Если доверяли, то почему? Первое объяснение: были знакомы с убийцей. Это решительно противоречит повадке серийных убийц выбирать в жертвы людей, которые видят их в первый раз. Вдобавок жертвы жили в разных районах города и между ними социальная пропасть. Представить, что у них имелся общий знакомый, можно только с огромной натяжкой…

– А второе объяснение, почему они могли доверять убийце? – нетерпеливо спросил Шрайбер.

– Второе объяснение: наш преступник маскировался под должностное лицо, которое автоматически внушает доверие.

– А именно? – спросил Ван Хайден.

– Скажем, прикидывался полицейским… или чиновником городского самоуправления.

В комнате повисло тягостное молчание. Шрайбер и Ганц обменялись странным взглядом. У Ван Хайдена был прибитый вид. Один Фолькер казался невозмутимым.

– Но ведь это всего лишь предположение?

Вопрос Ван Хайдена больше походил на страстную мольбу: «Да минует нас чаша сия!»

– Верно, не более чем предположение. Однако нам трудно понять, почему жертвы без борьбы следуют за убийцей или без сопротивления пускают в свое жилище. Не исключено, что он маскируется под какого-то технического специалиста и имеет наготове правдоподобную байку, но наш криминальный психолог полагает, что в характере этого парня упиваться тем чувством власти над своими жертвами, которое дала бы ему полицейская форма или полицейская бляха.

Опять розовые щеки Ганца болезненно заалели.

– Я уверен, господа, вы и сами знаете, каким нападкам подвергается в настоящий момент полиция Гамбурга. Ее репутация в массовом сознании сильно подмочена постоянными наскоками прессы. Не далее как вчера у меня была малоприятная дискуссия на повышенных тонах с сенатской комиссией по делам полиции. Мне пытаются доказать, что гамбургская полиция якобы заражена расизмом и высшие чины не только смотрят сквозь пальцы на проявления расизма в рядах своих служащих, но и сами им грешат… Сейчас нам только не хватало маньяка в полицейской форме, который слоняется по городу и потрошит женщин!

Этот монолог взбесил Фабеля.

– Во-первых, я изложил лишь рабочую гипотезу, – сказал он. – Во-вторых, мы не можем отвечать за то, что какой-то психопат затеял маскарад и под видом полицейского творит черные дела!

– Герр инненсенатор Ганц другое имел в виду, – вмешался бургомистр Шрайбер. – Беда в том, что население уже сейчас относится к полиции не совсем доброжелательно. И начнет просто шарахаться от людей в форме, если узнает, что по улицам расхаживает серийный убийца в мундире или с бляхой уголовного розыска!

– Если это окажется правдой, информацию разумнее скрывать от широкой публики вплоть до поимки преступника. Все равно никому не поможет… Но хочу еще раз подчеркнуть, это просто версия – пока что ничем не подтвержденная версия!

– Я искренне надеюсь, что ваша гипотеза окажется ложной, герр Фабель, – сказал Ганц. Он хотел еще что-то добавить, однако Шрайбер остановил его строгим взглядом.

– Ладно, будем надеяться, что Бог нас милует, – сказал бургомистр. – К тому же я верю, что герр Фабель схватит этого монстра уже в самое ближайшее время.

«Мне бы ваш оптимизм, если он не фальшивый! – подумал Фабель. – Схватить-то этого типа я непременно схвачу, да только когда?»

Тут Шрайбер обратился напрямую к Ван Хайдену:

– Итак, я ожидаю конкретных подвижек в следствии как можно скорее. Нам надо выходить на прессу с чем-то положительным. Я знаю, какая сложная задача стоит перед вами. Делайте свое дело и ни о чем другом не думайте. Увы, мне в отличие от вас приходится постоянно тревожиться о настроениях в обществе. К сожалению, формируется нездоровый имидж Гамбурга как самого преступного города в Германии. Этому необходимо воспрепятствовать. Если серийный убийца загуляется на свободе, у жительниц Гамбурга будет дополнительная причина чувствовать себя обессвобоженными.

«„Чувствовать себя обессвобоженными“, – передразнил про себя Фабель. – Родного языка не знает! Хуже наших бюрократов только наши политики. Словечка в простоте не скажут! Почему, как только их выберут на должность, они сразу вычеловечиваются и обессовестливаются?»

Шрайбер встал и направился к двери. Ганц понял намек и тоже встал. За ним потянулись и остальные.

– Пожалуйста, держите нас в курсе, – торжественно произнес Ганц.

– Непременно, герр инненсенатор, – ответил Ван Хайден.

После того как оба политика ушли, Фабель обратился к Фолькеру:

– Позвольте спросить, герр оберст, чем этот случай интересует разведку?

– Надеюсь, ничем. – Глаза совершенно не участвовали в широченной улыбке Фолькера. Это не прибавило Фабелю доверия к офицеру БНД. – Я работаю также и в БАО. А у герра Ван Хайдена есть опасение, что за преступлениями, которые вы сейчас расследуете, стоит какая-нибудь правоэкстремистская группировка.

Фабель медленно кивнул, обрабатывая в голове неожиданную информацию. Ответ Фолькера его совершенно не удовлетворил. Чего ради вмешивается в дело БАО? Федеральное управление уголовной полиции создало это подразделение в гамбургском управлении в спешном порядке после шокирующего открытия, что крошечная квартира по адресу Мариенштрассе, 54 была штаб-квартирой террористов, виновных в событиях 11 сентября в Соединенных Штатах. По меньшей мере восемь из террористов, включая лидера ячейки, Мохаммеда Атта, прошли через эту гамбургскую квартирку. В БАО – Безондере ауфбау организацьон – насчитывалось семьдесят специалистов из Федерального управления уголовной полиции, двадцать пять гамбургских детективов и шесть американских агентов ФБР. Главной задачей этой сборной элитной бригады был сбор сведений о деятельности исламских террористических групп. Фабелю не хотелось обслуживать досужее любопытство и обсасывать детали дела с человеком, область деятельности которого не имела никакого отношения к обычной уголовщине.

– Я уже пояснил герру криминальдиректору, что неонацисты и политика в моем деле наверняка ни при чем, – отчеканил Фабель, не в силах скрыть раздражения.

Фолькер продолжал как ни в чем не бывало улыбаться.

– Конечно, герр Фабель, я и сам все понимаю. Однако, знаете ли, береженого и Бог бережет. Если существует хоть крохотная возможность какого-то политического элемента в этих преступлениях, то БНД и БАО лучше быть в курсе расследования и находиться наготове. Я обещаю как можно меньше путаться у вас под ногами. Одна просьба: своевременно информировать меня о ваших успехах и предупредить, если появится наималейший намек на политическую подоплеку.

– Договорились, герр оберст Фолькер.

Ван Хайден встал.

– Что ж, спасибо, герр Фабель, – сказал он. – Я полагаю, наша встреча прошла не без пользы для всех.

Он пошел к выходу, оглядываясь на Фабеля. Тот пожал протянутую руку Фолькера и поспешил за начальником.

Ван Хайден распахнул перед Фабелем дверь, пропустил первым в коридор и пошел за ним в сторону лифта. Когда они отошли от кабинета на несколько шагов, Ван Хайден тихо, с видом заговорщика сказал:

– Если найдете какие-либо доказательства, что этот псих действительно работает под полицейского, первым делом сообщите мне. Будем решать, что и как делать. Очень мне это все не нравится. Дьявольски не нравится. Если выяснится, что проститутку, сутенером которой был наш бывший полицейский, убил парень, переодевающийся полицейским… сами понимаете, какое это впечатление произведет. Нам такая реклама ни к чему.

– Буду постоянно держать вас в курсе, герр криминальдиректор, – пообещал Фабель.

Он решительно двинулся прочь, но Ван Хайден мягко придержал его за рукав.

– Еще одно, герр Фабель… Что бы вы ни обнаружили, сперва докладывайте мне, а уж потом оберсту Фолькеру… Вы меня понимаете?

Фабель слегка нахмурился.

– Разумеется, герр криминальдиректор.

Ван Хайден повернулся и зашагал в свой кабинет, а Фабель несколько секунд стоял на месте, глядя в спину начальника и собираясь с мыслями. Происходило некое действо, смысла которого он не понимал. Зачем-то к делу притянули Фолькера из БНД. Почему-то инненсенатора Ганца трясет от одной мысли, что убийца, возможно, наряжается полицейским. А первый бургомистр отчего-то дирижировал всей встречей с избыточным напрягом – как очень важным мероприятием. Фабель нутром чувствовал, что его охота на серийного убийцу вдруг оказалась частью чьей-то большой и непонятной игры. И в этой игре ему предназначают роль пешки.

Среда, 4 июня, 12.00. Морг Института судебной медицины. Эппендорф, Гамбург

Вся гамбургская судебная медицина сосредоточена в Институте судебной медицины. В институтском морге неизбежно оказываются все, погибшие насильственной смертью или умершие при подозрительных обстоятельствах.

Фабеля затошнило от ударившего в нос крепкого духа. Запах, конечно, знакомый, но к нему он так и не привык. Морг был пропитан не смрадом тления, как можно было ожидать, а затхлым сладковатым ароматом дезинфекции. На стальных столах мертвецкой, залитых уныло-ярким безжалостным светом, не лежало ни одного трупа. Мёллер, в зеленом медицинском халате, сидел за столом и, заглядывая в свои записи, одной рукой печатал что-то на компьютере. В другой руке у него была вилка, которую он периодически запускал в пластмассовый контейнер с винегретом. На появление Фабеля он никак не отреагировал.

– А я думал, тут есть не полагается, – сказал Фабель, без приглашения беря стул и садясь.

– Не полагается, – вяло согласился Мёллер, не поднимая глаз от записей. – Если желаете – можете арестовать.

– Что насчет сегодняшней женщины?

– Получите отчет ближе к концу дня. Как раз над ним работаю.

– Будьте другом, сообщите главные пункты прямо теперь.

Мёллер отложил вилку и откинулся на спинку кресла, беря свой затылок в замок из ладоней. Глядя на гостя по бессознательной привычке надменно, он спросил:

– Уже получили весточку от дружка по переписке?

– Мёллер, мне некогда лясы точить. Что любопытного узнали?

– Интересненького много, герр гаупткомиссар, – протянул Мёллер, сгребая свои записки. – Так… Жертва – женщина от двадцати пяти до тридцати пяти лет, рост метр шестьдесят пять, глаза синие, волосы каштановые, осветленные под блондинку. Причина смерти – остановка сердца, вызванная болевым шоком и массивной потерей крови в связи с обширной травмой грудной клетки. Легкие вырвали, когда она была уже мертва. Так… Ага! Вы считаете, что эта молодая особа была проституткой?

– Да. А что?

– Во-первых, в последние сорок восемь часов она не имела половых сношений. Во-вторых, у нее поразительно ухоженное тело.

– Ну и что?

– Мускулы крепкие, а соотношение жира и мускульной массы почти оптимальное. Я рискнул бы предположить, что она или профессионально занималась спортом, или регулярно посещала фитнес-клубы. Не курила. В крови ни малейшего следа алкоголя. Похоже, предпочитала здоровую пищу: в желудке какая-то рыба с бобами, да и содержание липидов в крови низкое. Ну, на наркотики мы ее тоже уже проверили. Чистая как стеклышко. – Откладывая записи, Мёллер добавил: – Если в этой леди не была заложена какая-либо генетическая бомба, то с таким организмом она, может, и до ста лет дотянула бы. Но дорога бедняжки пересеклась с вашим любителем переписки…

– А можете сказать что-нибудь об убийце?

– Ни единого следа. Никаких свидетельств проникновения, равно как и любых других сексуальных действий. Убийца определенно тот же самый – или, строго говоря, метод убийства совпадает с предыдущим во всех подробностях. Грудина рассечена одним ударом – мощнейшим, но при этом невероятно точным. Возможно, убийца использовал что-то вроде массивного ножа с широким лезвием или даже меч. После этого он развел ребра далеко в стороны и вынул легкие. Характер разломов и малое количество осколков указывают на опять-таки очень профессиональную работу. Как и рассечение грудины одним ударом, выворот ребер требует огромной физической силы. Действовал мужчина недюжинной физической силы… Судя по траектории движений, рост не ниже метра семидесяти. Как минимум среднего телосложения.

– Это сужает поиски до девяноста процентов мужского населения Гамбурга, – сказал Фабель без сарказма и не столько Мёллеру, сколько самому себе.

– Я, Фабель, не волшебник – имею дело исключительно с вещественными доказательствами и только на их основе делаю заключения… Но вообще-то я заинтригован трепетным отношением жертвы к своему здоровью и мышечному тонусу. – Мёллер рассмеялся. – Впрочем, в отличие от вас темная сторона нашей городской жизни мне практически неизвестна. Однако мне всегда почему-то казалось, что средняя гамбургская проститутка не слишком печется о своем здоровье – равно как и о здоровье своих клиентов.

– Средняя – наверное. А эта, похоже, была ночной пташкой высокого полета. Заботясь о здоровье, она инвестировала в свое тело – за хорошие деньги можно продать только качественный продукт! Но вы правы. С этой женщиной всё как-то… нестандартно. Мои ребята взяли отпечатки ее пальцев?

– Да, уже забегали.

– Хорошо. Большое спасибо, герр доктор Мёллер, – сказал Фабель, вставая. – Жду ваш подробный отчет до конца рабочего дня.

– Постойте, Фабель.

– Да?

– Есть еще кое-что…

– А именно?

– У нее на правом бедре шрам от старой раны.

– Достаточно заметный, чтобы помочь при опознании тела?

– Думаю, при опознании он очень поможет. Однако тут другое…

– Что вы имеете в виду?

Мёллер придвинулся к компьютеру и застучал по клавишам.

– Я приложил к отчету фотографию, сделанную цифровой камерой. Вот, смотрите.

На почти противоестественно белом бедре виднелось что-то вроде кратера, обведенного валиком затвердевшей кожи. Кратер наподобие лунного. Мёллер нажал на клавишу – и появился второй снимок, теперь задней части бедра. Тут кожа была не бледной, а противоестественно пестрой – аляповатые разводы багрового. Это объяснялось просто: труп лежал на спине, а сила притяжения сгоняет кровь в те части тела, которые ниже.

– А вот и выходное отверстие, – сказал Мёллер, постучав шариковой ручкой по соответствующему месту на экране. – Шрамы почти незаметны… Им лет пять или шесть. Узнали, что это?

– Да, конечно, – сказал Фабель. У него самого имелась подобная парная отметина: входное и выходное отверстие от пули.

Мёллер опять откинулся на спинку кресла.

– Уверен, это серьезно сузит круг поиска. Вряд ли в последние десять лет гамбургские врачи лечили много женщин с пулевыми ранениями.

На улице лило как из ведра. Но невзирая на ливень, Фабелю было приятно оказаться на свежем воздухе: все лучше спертой атмосферы мертвецкой с ее неповторимым набором одуряющих запахов! Машина была припаркована в сотне метров от морга, и он основательно промок, пока до нее бежал.

Через несколько минут он въехал в район доков, где главным в пейзаже были могучие, высокие подъемные краны на берегах Эльбы. Фабель позвонил по сотовому своей секретарше и попросил соединить с Вернером Мейером. Подошла Мария Клее и сказала, что Вернер сейчас с бригадой, которая следит за Клугманном. Фабель рассказал Марии о старом шраме на бедре покойной и попросил ее просмотреть отчеты всех гамбургских больниц и клиник о пулевых ранениях – все случаи, зафиксированные от пяти до пятнадцати лет назад. По закону, любая больница и любой врач обязаны докладывать полиции об обращениях с огнестрельными ранами. Мария была настроена скептически: если эта женщина действительно была проституткой и ее подстрелили в результате какой-то разборки в преступном мире, то рану, вероятнее всего, лечил медик из «своих» – ничего не документируя и полицию не уведомляя. Фабель возразил: такое возможно в принципе, но в данном случае очень маловероятно.

– Есть еще новости? – спросил он.

– Вернер оставил сообщение, что договорился о вашей встрече с профессором Дорном. Завтра в три часа дня. – После короткой паузы Мария полюбопытствовала: – А что, профессор Дорн – специалист в области судмедэкспертизы?

– Нет, – сказал Фабель, – по профессии он историк. – И, помолчав и тяжело сглотнув, добавил: – И я был уверен, что он – перевернутая страница моей истории… Что-нибудь еще?

Мария доложила, что несколько раз звонила некая Ангелика Блюм, журналистка. Имя Фабелю ничего не говорило.

– Послали бы ее куда подальше – в наш отдел связи с прессой!

– Я так и сделала. Да от нее не отвяжешься – говорит, ей нужны конкретно вы. Я прямо сказала: на вопросы отвечает только отдел связи с прессой, он же организовывает интервью с нашими сотрудниками. Но она утверждает, что не тему для статьи ищет, а хочет обсудить с вами некий вопрос большой важности.

– Спросили, что за вопрос?

– Разумеется. Ответ сводился к тому, что это не мое дело.

– Записали номер телефона?

– Ага.

– Ладно, увидимся, когда вернусь. В два тридцать у меня встреча в отделе по борьбе с организованной преступностью.

Рядом с гигантскими подъемными кранами закусочная у доков на берегу Эльбы казалась предназначенной для лилипутов. Торговля велась под ярким навесом из фургона с широким окном в боку. Чуть в стороне под большими пляжными зонтами стояли высокие столы, за которыми несколько человек жевали сосиски, пили пиво или кофе. У окна обслуживания был газетный стенд. В этой серой округе и на фоне серого неба, с которого лил дождь, закусочная производила впечатление чистого и веселого островка.

Фабель остановил машину у тротуара и бегом преодолел несколько метров до навеса закусочной. За прилавком стоял дородный краснощекий мужчина лет пятидесяти в белом халате и белом поварском колпаке. Увидев Фабеля, он лег локтями на прилавок и наклонился в сторону давнего знакомого.

– Доброе утро, герр гаупткомиссар, – сказал толстяк с сильным фризским акцентом. – Что-то неважно сегодня выглядишь!

– Хлопотная ночь, Дирк, – ответил Фабель, естественно соскальзывая с хохдойча – строгого литературного немецкого языка – на фризский диалект. – Кружку «Йевера» и кофе.

Глядя, как Дирк наливает пиво из металлической бочки, Фабель спросил:

– Давно не видел Махмуда?

– Э-э… да, пожалуй, давненько. А что, какие-то неприятности?

Сделав хороший глоток пива, Фабель отозвался:

– Ничего особенного. Просто надо переговорить. Я попробую ему звякнуть, но ты же знаешь – он у нас неуловимый.

Фабель запил пиво густым горячим черным кофе и тут же остудил рот новым большим глотком пива.

– И это что, весь твой обед? – неодобрительно покачал головой Дирк.

– Ладно, дай-ка мне бутерброд с сыром. Увидишь Махмуда – передай ему, что я его разыскиваю. Не мне тебе объяснять – шепни осторожненько. Этого парня нам подставлять нельзя, – сказал Фабель, глядя мимо хозяина заведения на стену фургона, где красовалась фотография Дирка, сделанная лет пятнадцать назад, – сухощавый молодой мужчина в зеленой полицейской форме. Фабель кивком показал на снимок и спросил: – У тебя не бывает неприятностей из-за этой фотографии?

Дирк вручил Фабелю половинку багета с сыром и корнишонами и пожал плечами:

– Всякое бывает. Иногда тут собирается хамоватая публика, но у меня с ними своя дипломатия. Срабатывает без осечки.

Владелец закусочной вытащил из-под прилавка массивный черный «глок». Фабель подавился пивом и быстро оглянулся – удостовериться, что никто на них не смотрит.

– Да убери ты, Христа ради! – прошипел он. – А я притворюсь, что не видел этого безобразия.

Дирк рассмеялся, спрятал пистолет, перегнулся через стойку и ласково потрепал Фабеля по щеке:

– Не кипятись, Йеник…

Так он называл Фабеля, когда они вместе служили в полиции. Хотя Дирк был всего лишь обермейстером – чин весьма скромный, еще совсем зеленый сыщик Фабель быстро угадал, что у старшего по возрасту товарища огромный опыт и хорошая смекалка. Дирк охотно делился знаниями и вводил Фабеля в курс полицейских тонкостей. Так же по-отечески он относился и к Францу Веберну, молоденькому полицейскому, который погиб в тот день, когда Фабель получил пулевое ранение. Для Дирка смерть Франца была огромным ударом. Когда он пришел навестить Фабеля в больнице, тот впервые увидел «папашу» Дирка в расстроенных чувствах – обычно он всегда был в заразительно прекрасном настроении.

Дождь прекратился, и солнце осторожно выглянуло в просвете облаков, опрокинув в реку гигантские тени гигантских кранов. Заплатив за бутерброд, пиво и кофе, Фабель положил на стойку еще несколько монет.

– Возьму-ка я, пожалуй, еще и «Шау маль!», – сказал он, беря с прилавка пеструю газету.

– Вот уж не думал, что ты читаешь подобную дребедень! – удивился Дирк.

– Я и не читаю. Но тут что-то про…

Гаупткомиссар развернул сложенный пополам таблоид. Огромные красные буквы на первой странице были как пощечина.

МАНЬЯК-ПОТРОШИТЕЛЬ НАНОСИТ НОВЫЙ УДАР!

ПОЛИЦИЯ ГАМБУРГА НЕ СПОСОБНА ОСТАНОВИТЬ СУМАСШЕДШЕГО!

Под заголовком была фотография Хорста Вана Хайдена с подписью:

КРИМИНАЛЬДИРЕКТОР ВАН ХАЙДЕН – ЧЕЛОВЕК, БЕССИЛЬНЫЙ ОБЕСПЕЧИТЬ БЕЗОПАСНОСТЬ ГАМБУРГСКИХ ЖЕНЩИН.

– Ах ты, черт! – пробормотал Фабель. Ван Хайден на стену полезет от злости.

В передовой статье гамбургскую полицию разносили в пух и прах. В конце газета предлагала награду за любую подсказку, которая может вывести на след преступника. Этой же мрачной истории был посвящен и разворот. Еще один ряд огромных красных букв кричал:

КТО ОЗАБОЧЕН ПОИМКОЙ МОНСТРА БОЛЬШЕ ВСЕХ?

КОНЕЧНО, «ШАУ МАЛЬ!»!

МЫ ЗАПЛАТИМ 10 ТЫСЯЧ ЕВРО ЗА ИНФОРМАЦИЮ, КОТОРАЯ ПРИВЕДЕТ К АРЕСТУ И ОСУЖДЕНИЮ МАНЬЯКА!

– Что там особенного? – спросил Дирк.

Фабель развернул газету и положил ее перед Дирком.

– А-а, теперь понятно… Наверное, именно ты расследуешь это дело, да?

– Верно, оба трупа на моей шее…

Фабель залпом допил холодное пиво, закусил чашкой уже остывшего кофе, а бутерброд оставил нетронутым на стойке.

– Ладно, пора двигать. А то Ван Хайден назначит награду за мою голову.

– Удачи, Йен.

Среда, 4 июня, 14.45. Управление полиции, Гамбург

Седьмой отдел занимается организованной преступностью и от остального гамбургского управления уголовной полиции отделен массивной стальной дверью, которую открывает электрический мотор по команде с охранного пульта. Видеокамеры отслеживают все ведущие к Седьмому отделу коридоры, и каждого входящего встречают бдительные глаза дежурных с автоматами. Так сказать, сейф внутри сейфа – охраняемый отдел внутри охраняемого полицейского управления.

В Гамбурге борьба с организованной преступностью выросла в большую, сложную и невидимую для посторонних глаз опасную игру.

На улицах кипело сражение иммигрантских мафий: турки, русские, украинцы и литовцы боролись с местными хилыми крестными отцами за два самых прибыльных сектора преступного рынка: секс и наркотики. Попутно разноязычные иммигранты время от времени устраивали разборки между собой. Одна особо агрессивная банда – «Ангелы Ада» – удостоилась даже постоянного специального подотдела в Седьмом отделе.

Воюя с тайными организациями, Седьмой отдел и сам поневоле все плотнее и плотнее окружал свои действия тайной. Утечка информации и предательство обходились дорого, порой из-за них гибли люди. Шла самая настоящая война, и сотрудники ощущали себя в большей степени солдатами, чем полицейскими.

Фабель подошел к стальной двери и нажал кнопку звонка. По команде из динамика над дверью он назвался и показал видеоглазу свое полицейское удостоверение. Загудел зуммер, замок громко щелкнул, и дверь начала открываться. Немолодой офицер в форме, широкоплечий, бугаистый и бритоголовый, поднялся навстречу Фабелю из-за охранного пульта.

– Сейчас к вам выйдут, – сказал он и неловкой растяжкой губ обозначил улыбку. – Наш сотрудник проведет вас к гаупткомиссару Бухгольцу.

Не успел Фабель присесть в крохотной приемной, как рядом с ним возник бугай помоложе. По-военному короткие русые волосы, под черной сорочкой перекатываются могучие мышцы. На широчайшем плече коричневая кожаная лямка кобуры с массивным неуставным «магнумом». При виде молодого культуриста пожилой служака весь просиял и показал два ряда идеально белых зубов. «Умеет же улыбнуться, если захочет!» – насмешливо подумал Фабель.

– Добрый день, герр гаупткомиссар. Я криминалькомиссар Лотар Кольски, работаю под началом гаупткомиссара Бухгольца.

Фабель встал и, пожимая протянутую руку, поймал себя на том, что не в силах отвести глаза от этой горы мышц. Он не мог понять, раздражает его это накачанное тело или восхищает.

– Пожалуйста, следуйте за мной, герр Фабель.

Пока они шагали по изгибам длинного коридора, Кольски щебетал что-то о выкрутасах погоды, о замоте на работе и планах махнуть в отпуск на остров Гран-Канария или… «ах, куда угодно, только прочь, прочь от этого бессолнечного пейзажа!». Фабель ошарашенно на него косился: от этой крутой, вооруженной до зубов горы мышц он ожидал чего угодно, кроме кокетливой светской беседы.

У кабинета Бухгольца Кольски любезно распахнул дверь. Обходя громадного криминалькомиссара, чтобы попасть в комнату, Фабель ощутил себя болонкой, которая обегает сенбернара. За широким столом с компьютерным дисплеем сидел мужчина лет пятидесяти пяти. Остатки волос по бокам головы были пострижены так коротко, что почти незаметно переходили в трехдневную щетину на лице. Нос выглядел так, словно его ломали много-много раз. Фабель слышал, что Бухгольц в молодости был боксером. За креслом на стене действительно висели фотографии, отображающие его карьеру в любительском боксе: то же лицо, что Фабель сейчас видел перед собой, только моложе и без нынешней одутловатости. Снимки показывали Бухгольца-боксера в разных возрастах, а его нос – на разных стадиях разрушения. На одной фотографии Бухгольц-подросток в боксерской форме высоко поднимал трофейный кубок. Подпись гласила: «Победитель чемпионата юниоров Харбурга в полутяжелом весе, 1964». Харбург – район Гамбурга. Но все равно – чемпион!

– Заходите и садитесь, герр Фабель, – сказал Бухгольц, приподнимаясь и указывая на один из стульев напротив стола.

Фабель сел и с удивлением обнаружил, что Кольски опустился на стул рядом.

– Криминалькомиссар Кольски отвечает у нас за банду Улугбая, – объяснил Бухгольц. – И в этом вопросе для вас он лучший помощник, чем я.

– Не исключено, что ваши сведения и помощь мне вообще не понадобятся, – сказал Фабель. – Но некоторые аспекты дела таковы, что контакт с Седьмым отделом не помешает – и самым подходящим партнером, как я понимаю, будете вы, герр Кольски. Жертва предположительно была проституткой и, возможно, работала на Улугбая, а ее «опекуном» был бывший офицер полиции Клугманн.

Бухгольц и Кольски обменялись быстрыми взглядами.

– Этот Клугманн, увы, нам хорошо знаком, – вздохнул криминалькомиссар Кольски. – Он у вас проходит как подозреваемый?

– Пока на него ничего нет. А что, стоит приглядеться?

– Вы полагаете, это дело рук серийного убийцы, то есть психопата? – спросил Бухгольц.

– Да. – Фабель вынул из своей папки фотографию с места преступления и положил на стол.

Бухгольц молча изучил ее, затем передал Кольски. Тот был настолько шокирован увиденным, что даже присвистнул.

– Да, этот сукин сын работает вдохновенно… – продолжал Фабель. – Так стоит ли следствию сосредоточиться на Клугманне?

Бухгольц решительно помотал головой и посмотрел на своего подчиненного. Тот отрицательно передернул широкими плечами.

– Нет, – сказал Бухгольц, – я Клугманна более или менее знаю и в роли серийного убийцы представить не могу. Он полицейский, который пошел по кривой дорожке… Улугбай действительно использует его как боевую машину, однако Клугманн решительно не способен на подобную мерзость. Он негодяй, но не психопат.

– Насколько я знаю, Клугманн был сотрудником вашего отдела и членом мобильного оперативного отряда, который работал против наркоторговцев.

– Правильно, – кивнул Бухгольц. – Этот гаденыш у нас работал. Помню, несколько операций закончились неожиданным провалом. Складывалось впечатление, что кто-то предупреждает преступников о наших налетах, но мы отказывались верить, что предатель в наших рядах. А потом обнаружилось, что Клугманн приторговывает информацией в обмен на наркотики. К счастью, он попался раньше, чем успел нанести нам значительный ущерб.

– А на чем он погорел?

– Мы обыскали его шкафчик. – Кольски сложил руки на груди, и бицепсы живописно напрягли ткань сорочки. – Нашли незарегистрированный пистолет, пачку наличных, перехваченную резинкой, и небольшое количество кокаина…

– Как, прямо здесь, в управлении?

– Да.

– А вам это не показалось странным? Слишком легко он подставился!

– Да, нам это тоже показалось диковатым, – сказал Бухгольц. – Там был и второй сомнительный момент: на обыск нас подвиг анонимный телефонный звонок. Без этого звонка мы бы Клугманна не поймали – у нас никаких подозрений не было. Однако Клугманн от наркотиков не отрекся – почти сразу признался, что нюхал и управление считал самым безопасным местом для хранения наркотиков. Какой нормальный человек станет их здесь искать?

– Мы говорим об очень небольшом количестве кокаина, да?

– Верно, – кивнул Бухгольц. – Всего лишь несколько граммов. Но, сами понимаете, и этого достаточно. Вы правильно подметили, что он попался как-то очень глупо и вся история похожа на подставу. Однако у нас на этот счет имеется своя теория.

– А именно?

– Улугбай может теперь вертеть Клугманном как пожелает. Мы так и не доказали, что Клугманн снабжал турок информацией о наших планах. Иначе он бы сейчас сидел за решеткой. А так ему в вину вменили только владение ничтожным количеством кокаина и незаконным огнестрельным оружием. Даже пачку наличных пришлось вернуть: никаких указаний на то, что эти деньги «грязные». Для того чтобы вышвырнуть его из полиции, улик хватило, а вот посадить не удалось.

Кольски подхватил рассказ:

– Улугбай в любой момент может передать нам доказательства того, что Клугманн на него шестерил. И тот загремит на хороший срок. Поэтому Клугманн у Улугбая на крючке, и прочно.

Фабель понимающе кивнул.

– Значит, уйдя из полиции, Клугманн не имел выбора – пришлось идти работать на Улугбая…

– Точно, – сказал Бухгольц.

– Вы думаете, что за анонимным звонком стоял Улугбай?

– Возможно. Хотя маловероятно. Клугманн и теперь чрезвычайно полезен Улугбаю как знаток методов и планов полиции и отлично обученный громила. Но, служа в спецотряде полиции, он был бы ему в сто раз полезнее.

– Так кто же капнул на Клугманна? Есть у вас соображения на этот счет?

Бухгольц развел руками.

– Мне известно не больше вашего, – сказал он. – Тому, кто вывел бы нас на предателя в наших рядах, мы бы отлично заплатили – и это любому очевидно. Поэтому нельзя не удивляться, что Клугманна сервировали нам бесплатно и анонимно.

– А может, у кого-то в организации Улугбая были свои планы? И он продал Клугманна без ведома «хозяина».

– Опять-таки возможно и опять-таки крайне маловероятно. Чертовы турки умеют помалкивать. Стукачество – не просто нарушение кодекса чести; оно карается смертью, и смертью довольно поганой – с отрезанием лица и прочими прелестями.

– А если вы очень храбрый и шустрый и за себя не боитесь, – подхватил Кольски, – то они доберутся до вашей семьи… или здесь, в Германии, или на старой родине, в Турции.

Фабель задумчиво кивнул, затем постучал пальцем по фотографии с места преступления.

– А не может ли это убийство быть из особой категории? Скажем, своего рода наказание за непокорность? Ритуализированное возмездие и другим урок – некоторые банды это любят…

Бухгольц опять переглянулся с Кольски.

– Нет, герр Фабель, тут нет почерка организованной преступности. Надежнее придерживаться версии серийного убийцы. Если эта история как-то связана с Улугбаем, нам это будет как серпом по одному месту… – Бухгольц повернулся к Кольски: – Но вы, Лотар, все-таки хорошенько проверьте по своим каналам, ладно?

– Обязательно, шеф.

Бухгольц опять обратился к Фабелю:

– Когда Улугбай хочет поквитаться с женщиной, она просто исчезает. Растворяется в воздухе. И полиция может отдыхать. Если бы Улугбай решил наказать проститутку за обман или сотрудничество с полицией и на ее примере припугнуть остальных, ее бы нашли с пулей в голове. Будь он очень сердит, ее бы удавили. Однако сейчас неподходящий момент даже для таких демонстраций – Улугбай залег на дно и в последнее время изображает из себя паиньку…

– Почему?

– У Улугбая есть двоюродный брат – Мехмет Илмаз, – объяснил Кольски. – Именно ему Улугбай в большой степени обязан своим успехом. Илмаз уже ухитрился легализовать значительную часть их бизнеса и, похоже, лично разрабатывал все самые сложные преступные операции. Короче, Илмаз в организации что-то вроде серого кардинала. Улугбай – босс только по названию, а всем заправляет его двоюродный брат. Улугбай взрывной, непредсказуемый и невероятно жестокий. Живи он лишь своей головой, мы бы его давно прищучили. Во всех случаях, когда мы этого ублюдка мало-мало не посадили, он горел на своем темпераменте – кто-то не так на него посмотрел, кто-то проявил неуважение к его организации – ну его и понесло, только успевай подбирать трупы! Илмаз куда хитрей и опасней. Именно его мы хотим засадить в первую очередь. Именно он сдерживает бешеный нрав Улугбая и не дает нам получить надежные улики против брата. Хотя его конечная цель – полностью легализоваться и перейти в категорию добропорядочных капиталистов, он тот еще сукин сын! Убийство для Илмаза – средство крайнее. Зато и убивает он не сгоряча, а хладнокровно, не оставляя улик, его убийства продуманы, как военные операции… ни с какой стороны не подступишься… Словом, Илмаз нынче навострился в нормальные предприниматели и заставляет всех в организации сидеть тихо, чтобы не ставить под угрозу его программу тотальной легитимизации.

– Значит, вы почти уверены, что улугбаевцы к этому не имеют никакого отношения?

– Да, почти уверены, – сказал Бухгольц. – Они такими вещами и обычно-то не балуются, а уж теперь – тем более. Насколько мне известно, подобное убийство не первое?

– Второе.

– Предыдущая жертва имела какое-нибудь отношение к организации Улугбая?

– Вроде бы нет.

Бухгольц развел руками: мол, больше ничем помочь не могу. Затем кивнул на фабелевскую папку:

– Не найдется экземплярчика для нас?

– Пожалуйста, герр гаупткомиссар.

Фабель вручил заранее приготовленные копии нескольких фотографий с обоих мест преступления.

– Будем оставаться в контакте, герр Фабель. И разумеется, мы будем признательны, если вы заранее уведомите меня о любых ваших действиях против людей из организации Улугбая.

– Затем я и приходил, герр гаупткомиссар, – чтобы ввести вас в курс и посоветоваться.

– Спасибо, герр первый гаупткомиссар, – сказал Бухгольц. – Мы никоим образом не намерены вмешиваться в ваше следствие. Но в том, что касается Улугбая, нам незачем толкаться и наступать друг другу на ноги.

– Надеюсь на плодотворное сотрудничество, герр Бухгольц.

Среда, 4 июня, 16.30. Пёзельдорф, Гамбург

День уже клонился к вечеру, когда Фабель добрался наконец до своей квартиры. Он бросил вынутые из ящика письма и принесенные с собой папки с документами на низкий столик у входа и прошел в кухню, которая находилась в глубокой просторной нише большой комнаты. Включив кофеварку, он разделся догола в ванной и забросил сорочку и нижнее белье в стиральную машину, стоявшую в крохотной прачечной рядом с просторной ванной комнатой. Быстро побрившись, Фабель встал под душ и блаженно замер с закрытыми глазами и откинутой назад головой. Тугие струи били по лицу и стекали по телу. Вода была горячее, чем хотелось бы, но Фабелю было лень возиться с кранами – и казалось, что кипятком лучше смоются грязь и ужас ночи.

Наслаждаясь одиночеством и покоем, Фабель обдумывал информацию, собранную за последние одиннадцать часов. Он пытался сосредоточиться на фактах, чтобы выстроить их в правильную цепочку и прийти к каким-то выводам, но каждые несколько секунд перед его глазами внезапно опять возникал труп молодой женщины на кровати – со всеми жуткими подробностями. Этот псих вырвал ей легкие… Каким же монстром надо быть, чтобы сделать такое? Если это как-то связано с сексом, то во что должна была мутировать сексуальность, чтобы человек получал удовольствие от такого? Фабель вспомнил Клугманна – законченный наркоман, костолом, прислуживающий мафии, жадная гнида, предавшая товарищей. Но даже он возмущенно открещивается от малейшей причастности к этому преступлению: «Да за кого вы меня принимаете!» Фабель и Клугманн были своего рода противоположностями: один пахал, пашет и будет пахать на закон, несмотря ни на что, другому ноша показалась или оказалась не по плечу, и он юркнул туда, где больше платят. Тем не менее оба они едины в своем отвращении к первобытному варварству этого запредельного преступника.

Стоя под обжигающе горячими струями воды, окутанный густым паром, Фабель ощущал внутри себя вселенский холод, словно где-то глубоко в нем сидела глыба нерасплавимого льда, от которой стыли внутренности и ныла душа. Он угадывал источник этого необоримого холода – запертое в темном углу мозга знание: с той же неизбежностью, с какой завтра снова взойдет солнце, убийца повторит свой ритуал, и очень скоро…

После душа Фабель надел черную кашемировую водолазку и светлые брюки и закрепил кобуру с пистолетом на поясе – под ветровкой не будет виден. Затем с чашкой черного кофе подошел к окну. Фабель жил в округе Пёзельдорф района Ротербаум – в квартале от фешенебельной Мильхштрассе и близко от центра, но достаточно далеко от суеты деловых и торговых кварталов. Квартира находилась в мансарде величественного особняка конца девятнадцатого века, стоящего в окружении таких же овеянных стариной зданий. Во время капитального ремонта и перестройки в мансарде установили панорамное окно – от стены до стены и почти до пола. Вид открывался потрясающий – на крыши Магдалененштрассе и окружающие Альстер парки. Сверху Фабель мог наблюдать, как красно-белые паромчики двигаются зигзагами по озеру и перемещают пассажиров между несколькими пристанями. Сложный танец паромов от пристани к пристани – четко по расписанию – задавал живой ритм городской жизни. Когда солнце стояло под определенным углом, на дальнем берегу Альстера поблескивала бирюзой иранская мечеть на улице Шёне-Аусзихт. Да будет благословен архитектор, догадавшийся сотворить это чудесное окно в его квартире!

Фабель жил тут много лет. Его дом находился на стыке студенческих кварталов – до университета было рукой подать – и модного фешенебельного округа Пёзельдорф. В одном направлении – бесчисленные букинистические магазинчики и музыкальные лавочки на улице Гриндельхоф и кинотеатр «Абатон», в котором на позднем сеансе крутили экзотические иностранные фильмы. В другом направлении – роскошная Мильхштрассе с винными барами и джаз-клубами, бутиками и ресторанами.

Облака наконец расступились, и засияло солнце. Но Фабеля это не порадовало – он смотрел на город безучастно: душа была не на месте, а мысли далеко от благостного пейзажа. Напрасно он шарил глазами по красотам Альстера и окрестностей, пытаясь заразиться их умиротворенностью.

Добродушно-открытый взгляду живописный Гамбург ни добродушным, ни живописным ему сейчас не казался. В его сознании этот другой город больше не вытеснял тот город, с которым он имел дело профессионально.

Фабель вернулся в кухню и налил себе чашку кофе. Затем нажал на кнопку воспроизведения автоответчика. Бесстрастный электронный голос доложил о наличии трех сообщений. Первое – от репортера «Гамбургер моргенпост» с просьбой прокомментировать последнее убийство. Ну да, губы раскатал! И откуда эти напористые ребята достают его домашний номер? Пора бы им знать, что до официального заявления полицейского пресс-центра он все равно им ни полслова не скажет!.. Два других сообщения были от Ангелики Блюм – журналистки, о которой говорила Мария. Эта Блюм не столько просила, сколько требовала. В первом сообщении: «Нам надо встретиться». Во втором еще круче: «Есть острая необходимость переговорить…» Похоже, новый репортерский трюк. Ничего, он воробей стреляный, его на пушку не возьмешь! Настырной Ангелике Блюм он звонить не станет.

Допив кофе, он сделал два звонка. Первый – Вернеру Мейеру. Но тот говорил по второй линии, и Фабель оставил сообщение, что скоро вернется в управление. Номер телефона для второго звонка пришлось искать в записной книжке. Долго не подходили, потом в трубке раздался мужской голос:

– Да?

– Махмуд? Это Фабель. Хочу с вами встре…

– Когда?

– Прогулочный паром. Семь тридцать.

– Договорились.

Фабель положил трубку, сунул записную книжку в карман, перекрутил пленку автоответчика и пошел было к выходу, затем вернулся и еще раз проиграл сообщение Ангелики Блюм. Номер ее домашнего телефона начинался с «040» – значит, она живет в самом Гамбурге. На сей раз Фабель номер телефона записал – на всякий случай.

Не успело эхо фабелевских шагов отзвучать на гулкой лестничной площадке, как в его пустой квартире зазвонил телефон. Через пять секунд щелкнул автоответчик, и голос Фабеля попросил оставить сообщение после длинного гудка. Женский голос расстроенно произнес: «Черт!» – и звонящая повесила трубку.

Среда, 4 июня, 16.30. Гостиница «Альтона Кроне», Гамбург

В вестибюле гостиницы он появился с почти президентской помпой – в кольце рослых телохранителей, одетых в одинаковые черные кожаные куртки. Высокий и худощавый, на излете восьмого десятка, в светло-сером плаще и тоже серой, но более темного оттенка пиджачной паре. Его осанке и быстрой походке мог бы позавидовать и иной шестидесятилетний. Тонкие черты лица и орлиный нос в сочетании с густой копной седых волос цвета слоновой кости придавали ему вид надменного аристократа.

Навстречу бросились два десятка фотографов. Вспышки их аппаратов почти сливались в одно полыхание. Тех фотографов, которые в попытке обойти товарищей подходили непозволительно близко, черные кожаные куртки грубо отталкивали прочь – один даже оказался на мраморном полу.

В паре шагов от стойки портье черные куртки расступились и позволили высокому старику следовать дальше в одиночку.

Портье, навидавшийся всякого рода важных персон – от рок-певцов и кинозвезд до политбоссов и миллиардеров, чье представление собственной значимости напрямую зависело от величины их банковских счетов, – не обращал ни малейшего внимания на всю эту суету и поднял глаза на посетителя лишь тогда, когда тот подошел вплотную к стойке, – впрочем, и ни секундой позже. С вежливой, но слегка усталой улыбкой он сказал:

– Добрый день, майн герр. Чем могу служить?

– Для меня здесь зарезервирован номер…

У старика и голос был соответствующий: звучный и властный. Однако и это не вывело портье из полусонного состояния.

– Ваше имя, майн герр? – спросил он, хотя, конечно же, узнал посетителя мгновенно.

Высокий старик, выдвинув нижнюю челюсть, вскинул подбородок и глянул на портье вдоль своего орлиного носа – словно прикидывая, куда ударить клювом.

– Айтель. Вольфганг Айтель.

Один репортер – сорокалетний малый неопрятного вида с всклокоченной русой шевелюрой – протолкался вперед, оттеснив коллег, и почти крикнул:

– Герр Айтель, неужели вы всерьез полагаете, что ваш сын имеет хотя бы малейший шанс быть избранным на пост бургомистра? В нашем городе, издавна приверженном либерализму и демократии…

Айтель метнул на наглеца испепеляюще-презрительный взгляд.

– Гамбуржцы – люди не глупые и сами соображают, кто для них лучше, не слушая типов вроде вас, которые норовят навязать им свои взгляды, – отчеканил Айтель, угрожающе надвигаясь на дерзкого репортера. – Журнал моего сына «Шау маль!» так отлично раскупается, вызывая злобу и ненависть беспомощных конкурентов, потому что с его страниц звучит истинный голос человека с улицы. Простой гамбуржец хочет быть услышан – и заслуживает быть услышанным! Мой сын – гарант того, что голос простого человека и впредь будет звучать открыто и смело со страниц «Шау маль!». Сенатором, а затем и первым бургомистром мой сын будет надежным защитником интересов простых людей.

– А в чем, по-вашему, заключаются те интересы, которые намерен отстаивать ваш сын?

Этот вопрос задала привлекательная журналистка лет сорока пяти с модно подстриженными золотисто-каштановыми волосами и в дорогом черном костюме, достаточно короткая юбка которого не скрывала ее все еще гладких и красивых ног. Диктофон в вытянутой руке она поднесла так близко к лицу Айтеля, что телохранитель положил предупреждающую лапищу на ее плечо.

– Убери руки, голубчик, а не то будешь отвечать за хулиганство! – сказала женщина хрипловатым голосом с таким спокойным вызовом, что рука костолома сама слетела с ее плеча.

Айтель повернулся на ее баварский акцент – он и сам говорил с таким же. Щелкнув каблуками и галантно кивнув, он сказал:

– Спасибо за вопрос, мадам. Позвольте, многоуважаемая, развернуто ответить на ваш вопрос. По мнению моего сына – а оно совпадает с мнением всех простых гамбуржцев! – хватит нам терпеть нынешнее жалкое положение города и страны. Массовая иммиграции нас достала! Что она нам дала? Продажу на каждом углу наркотической отравы для наших детей. Чудовищный рост преступности. Безработицу для местного населения. Иностранцы отняли у нас не только рабочие места, они вытирают ноги о нашу культуру и превратили Гамбург и другие прекрасные немецкие города в выгребные ямы, где царят насилие, проституция и наркоторговля.

– И во всем этом вы вините исключительно иностранцев?

– Мадам, я хочу сказать, что социал-демократы, мягко говоря, сели в лужу со своим хваленым экспериментом по созданию «мульти-культи». Никакого слияния разнообразных культур не произошло. Вышла гибель нашей – и мультибардак. К несчастью, нам теперь приходится жить с последствиями незадачливого эксперимента социалистов, потому что это наша земля и эмигрировать нам некуда, да и с какой стати! – Айтель еще больше выпрямился и теперь смотрел поверх журналистки на группу ее коллег, обращаясь к ним как с трибуны. – Долго ли еще будем мы терпеть наглое попрание идеалов добропорядочных немецких граждан? Сама основа нашего бытия оплевана. Привычная жизнь расползается по всем швам. Страшно за себя, страшно за наших детей – и никто более не уверен в завтрашнем дне…

Айтель опять посмотрел на журналистку и улыбнулся. У нее было выразительное лицо, большие проницательные зеленые глаза, полные, красиво очерченные губы, подчеркнутые сочно-красной помадой. Однако на его улыбку она не ответила улыбкой.

– Герр Айтель, – сказала она, – журнал вашего сына «Шау маль!» имеет репутацию падкого на сенсации издания и уже не раз показал свою однобокость в освещении сложных политических проблем. Можно ли коротко сформулировать политическую программу вашего сына как «Германия только для немцев»?

Айтель, мастак уходить от неприятных вопросов, был не из тех, кого просто смутить. Все колкие выпады разбивались о его показное добродушие. Только внезапно задрожавшая узкая верхняя губа выдавала охватившее его бешенство.

– Мадам, не все проблемы сложные. Есть и очень простые проблемы, вокруг которых всякие недобросовестные люди накручивают сложности. Разрушение нашего общества именно пришлыми элементами факт очевидный и однозначный. А у простой проблемы и решение должно быть бесхитростным.

– Вы говорите о репатриации? Или под «бесхитростным решением» вы имеете в виду не высылку на прежнюю родину, а «окончательное решение» вопроса, знакомое нам по истории?

Это встрял еще один журналист из группы репортеров, однако Айтель игнорировал его, сверля глазами свою прежнюю собеседницу.

– Хороший вопрос, герр Айтель. Не хотите ли ответить на него? – сказала она и сделала продуманно-короткую паузу – вполне многозначительную, но недостаточно длинную, чтобы Айтель начал отвечать. – Или вы предпочли бы объяснить, почему при таком однозначном отношении вашего сына ко всем иностранцам ваш концерн с таким энтузиазмом продает недвижимость в Гамбурге восточноевропейским интересантам?

Казалось, Айтель на секунду смутился. Затем в его глазах полыхнула злоба.

В этот момент в гостиничном вестибюле, вызвав новый переполох среди репортеров, появилась вторая группа со своим солнцем в центре. Группа такая же многочисленная и более «изысканная»: меньше мордоворотов в черных куртках и больше деловитых молодых людей в дорогих костюмах. Айтель забыл о журналистке и пошел навстречу сыну.

– Привет, папа! – закричал тот издалека.

Среднего роста, коренастый, темноволосый, подойдя к отцу, он схватил его руку и восторженно затряс. А затем, в избытке чувств, положил левую руку на плечо Айтеля-старшего, бывшее на уровне его глаз.

Айтель-старший повернулся и поискал глазами журналистку в черном костюме.

– Позвольте представить вам, мадам, моего сына – Норберт Айтель, будущий первый бургомистр вольного ганзейского города Гамбурга!

Опять истерично засверкали фотокамеры.

Журналистка улыбнулась – не столько в качестве приветствия, сколько забавляясь удивительной внешней непохожестью отца и сына.

– Да я уже знакома с вашим сыном… – с прежней хрипотцой сказала она, протягивая руку укороченному и более молодому варианту Айтеля. Тот, с широкой улыбкой, подчеркнуто вежливо поцеловал ей руку.

– Надеюсь, вы нас простите, – сказал Айтель-старший, – мы с сыном намерены обсудить некоторые важные вопросы. Поэтому нам придется откланяться.

Сделав почти синхронный глубокий прощальный кивок, оба мужчины пошли к лифтам. Отец приобнял сына за талию.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, герр Айтель, – крикнула вдогонку журналистка.

– Как-нибудь в другой раз, мадам. Спасибо всем за проявленный интерес.

Идя к выходу, журналистка мысленно ухмылялась: «„Мадам“! Так сейчас обращаются разве что к чопорной бабушке-аристократке…»

Стоя у лифта, Айтели наблюдали, как она удаляется. Ни отец, ни сын больше не улыбались. Как только ушли репортеры, ушла и улыбка. Теперь они только хищно скалились. Айтель-старший спросил:

– Это что за цаца, Норберт?

– Головастая дамочка. Вольный стрелок – внештатно сотрудничает в «Шпигеле» и в «Штерне». Уважаемая особа.

– А зовут?

– Блюм… Ангелика Блюм.

Среда, 4 июня, 18.45. Автострада В-73, Гамбург – Куксхавен

Страх протекал по его телу как электрический ток. Восхитительный страх, от которого покалывало череп и спирало дыхание. Но он выполнял великий долг и никогда не сетовал на то, что приходится так сильно рисковать.

Он снял с руля правую руку и вытер струившийся со лба пот. Чтобы погореть, достаточно рутинной полицейской проверки на автостраде, пустяковой аварии или даже проколотой шины и притормозившего рядом дорожного патруля – с благим намерением ему помочь. И для него все вмиг закончится…

Он повернул зеркало заднего обзора так, чтобы видеть ее. Она лежала на заднем сиденье. Дышала громко и глубоко, но с пугающими задержками. Черт! Неужели перестарался с дозой?

– Только не вздумай умереть! – пробормотал он, хотя точно знал, что она ничего не слышит и слышать не может. – Еще пару часов ты мне нужна живой!

Среда, 4 июня, 19.40. Альстер, Гамбург

Солнце, к вечеру окончательно одолевшее тучи, золотило прогулочный паром. Фабель стоял на палубе, навалившись локтями на перила. Пассажиров было относительно немного, а на палубе, помимо него, находилась только одна пожилая пара. Старики сидели на одной из скамей и в гробовом молчании разглядывали строения на берегу озера. Хоть бы словечком перемолвились. Или коснулись друг друга. Или хотя бы переглянулись… Фабель наблюдал за ними несколько минут, и они чудились ему живым олицетворением неизбывного одиночества: все переговорено, все чувства изжиты. Осталось лишь унылое одиночество… вдвоем… Он вдруг осознал, насколько полным было его собственное одиночество со времени развода. Всегда на людях и всегда один… В сравнении с его состоянием даже это тоскливое «одиночество вдвоем» было куда веселее.

После развода у него были женщины, даже много женщин. Но каждая новая связь только оживляла старую боль, рождала что-то вроде чувства вины непонятно перед кем… и отношения быстро прерывались, обреченные с самого начала. Каждый раз Фабель жаждал основательности отношений: искал в них некий высший смысл, чтобы загореться желанием строить новую общую жизнь. Но всякий раз ничего не находилось и ничего радостно не звенело в душе. Он вырос в одной из сплоченных лютеранских общин Восточной Фрисландии, где люди до сих пор относились с трепетом к институту брака: «…и в радости, и в горести, пока смерть не разлучит вас»… Чаще случалось почему-то в горести… И он женился навсегда – быть мужем и отцом, всерьез, с полной отдачей. Семья для него была то же, что и служба в полиции, – якорь в жизни. Страшнее всего, когда тебя бессмысленно мотает по океану бытия. Только на двух якорях – семье и работе – человек перестает быть случайной щепкой на волнах. А Рената взяла и обрубила ему якорный трос – и Фабель, вдруг потеряв надежную гавань, надолго растерялся: одного якоря ему было мало, чтобы ощущать себя реализованным человеком. Он даже и теперь – через пять лет после развода, – оказываясь в постели с женщиной, всякий раз ощущал себя прелюбодеем – он изменял, конечно же, не жене, которая бросила его, а своему давнишнему намерению жить основательно и честно…

Он ощутил, что рядом кто-то стоит, – к нему наконец решился подойти осторожный Махмуд. Высокий красивый черноволосый турок лет тридцати пяти широко улыбнулся старому знакомому, и гусиные лапки у его глаз еще больше углубились.

– Привет, герр гаупткомиссар. Что новенького на фронте борьбы с преступностью?

Фабель рассмеялся.

– Как вам сказать? Воюем помаленьку. А так – все по-старому. Когда они нас, а когда мы их. А что новенького на порнографическом фронте?

– Да так, все по-старому. Трахаемся помаленьку. Когда они нас, а когда мы их.

Турок расхохотался так громко, что пожилая пара вскинула головы, коротко посмотрела на него и тут же опять погрузилась в унылое бессловесное созерцание горизонта.

– А говоря серьезно, – продолжил Махмуд, – совсем бизнес захирел. Кому теперь порнофотки нужны? Кругом царит видео – и такое, и сякое, и цифровое. – Он вздохнул и изобразил печальную задумчивость. – Добрая старая грязная фотография больше никого не интересует. Хоть в легальный бизнес подавайся!

– Ну, ну, не преувеличивайте, на ваш век желающих еще хватит, – сказал Фабель и после паузы продолжил уже серьезным тоном: – Рад видеть вас, Махмуд. Без шуток, как дела?

– Жаловаться не на что. Недавно толкнул таблоиду снимочек, которому любой папарацци позавидует, и только что обменял чек на деньги. «Шау маль!» выложил две тысячи евро за фотографию одного из наших добропорядочных и пресолидных сенаторов – на выходе из стрип-клуба.

– Вы работаете и для «Шау маль!»? – озадаченно спросил Фабель. – Они же иностранцев на дух не выносят!

Махмуд рассмеялся.

– Если светит поднять тираж – они готовы сотрудничать хоть с турком, хоть с чертом.

– Как я догадываюсь, подловленный вами сенатор – социал-демократ? – спросил Фабель. – Что очень на руку обоим Айтелям.

– А-а, мне плевать! Все сенаторы одним миром мазаны…

– Не могу понять, какого дьявола вы имеете дело с этим журнальчиком. Вокруг него группируется всякая шваль – это же, по сути, просто шайка ублюдков-расистов.

Махмуд пожал плечами. Улыбка пропала с его лица.

– Послушайте, я родился и вырос в Германии и считаю себя немцем. Но потому, что мои родители прибыли сюда в качестве гастарбайтеров, большую часть моей жизни я прожил со статусом иностранца, без нормального немецкого паспорта и права называться немцем. Только правительство канцлера Шрёдера восстановило справедливость, и теперь я, с диким опозданием, немец не только по ощущению, но и по паспорту… Поэтому, настрадавшись, я решил не деликатничать – из страны, которая относится ко мне с такой, мягко говоря, настороженностью, я выжму по полной, особенно стесняться не стану!

Фабель в замешательстве молча смотрел в воду. Паром, постояв у причала в Уленхорсте, на восточном берегу Альстера, теперь взял курс на юг.

– Не мне судить вас, Махмуд, – сказал Фабель. – Хотя злостью жить нехорошо… Но у меня впечатление, что вы талантливый человек. Вы мне показывали ваши фотографии из быта здешних турецких иммигрантов – блестящие работы. Досадно видеть, как вы изводите свой талант на пустяки.

– Спасибо на добром слове, Йен. Теми работами я и сейчас горжусь. Увы, их никто не покупал. Пришлось щелкать дешевку для поганых таблоидов, а когда я понял, что этим заработком семью не прокормишь, переметнулся на порнуху. Сами знаете, меня от всякого непотребства с души воротит, но я должен хорошо зарабатывать – ртов-то у меня дома немало!

– Понимаю…

– Ну да ладно, – сказал Махмуд, опять улыбаясь и переходя на веселый тон, – вы, надо думать, не душу мою спасать явились, герр гаупткомиссар. Чем я вам могу помочь?

– Есть кое-какие проблемы. Для начала посмотрите… – Фабель вынул из внутреннего кармана куртки фотографию лица сегодняшней убитой. Снимок был сделан в морге – кровь смыта, волосы аккуратно зачесаны. Однако смерть и безжалостно яркое освещение превратили лицо в белую маску. – Больше ничего для опознания нет, есть еще только истрепанная подростковая фотография – нечеткий средний план. Узнаете эту женщину?

Махмуд покачал головой:

– Нет, не узнаю.

– Присмотритесь. Я думаю, она была дорогой проституткой. Возможно, работала и в порнобизнесе.

– Со мной она никогда не работала. Хотя, конечно, это явно не лучшее ее фото… Затрудняюсь точно сказать – передо мной много лиц мелькает…

Махмуд протянул фотографию гаупткомиссару.

– Оставьте себе, – сказал Фабель. – По возможности, поспрашивайте вокруг. Это для меня очень важно.

– А как ее звали?

– Тут у нас большая загвоздка, Махмуд. Нам про нее практически ничего не известно. Зовут якобы Моник; мы полагаем, что это всего лишь профессиональная кличка. Так что мы не знаем ни имени, ни фамилии, ни постоянного места проживания. Единственная примета – шрам от пулевого ранения на правом бедре. По нашей оценке, ее ранили лет пять-десять назад. Ничего в этой связи не припоминаете?

– Увы, Йен… Попробую что-нибудь выяснить. А как ее убили?

– Кто-то вздумал попрактиковаться на ней в анатомировании. Вскрыл ей грудь и вырвал легкие.

– Вот паскудство! Есть же такие изверги! – ошарашенно воскликнул Махмуд. Фабель всегда дивился, как Махмуд, вращаясь в таких кругах и занимаясь такой работой, до сих пор не стал циником, не отупел и сохранил нормальные человеческие чувства. – Это то самое сенсационное убийство, про которое сегодня трубят все газеты?

– Да, то самое, черт бы его побрал, – кивнул Фабель. – Поймать этого психа для нас сейчас задача номер один. Явно серийный убийца. А значит, сам он не остановится. Я обязан схватить его, прежде чем подонка потянет на новое приключение.

– Обещаю сделать все, что в моих силах. Но вы сами знаете – мне приходится действовать и расспрашивать осмотрительно. Я общаюсь с не очень-то сознательной публикой, им гражданский долг до одного места. Если они заподозрят, что я помогаю полиции, то я на этом свете не заживусь.

– Отлично понимаю. И прошу вас в этом случае быть особенно осторожным.

– Почему?

– У этой истории фон какой-то нехороший. Зачем-то путается под ногами БНД, будто у них своих дел мало. А парень, у которого Моник снимала квартиру, бывший сотрудника МОГа.

Махмуд присвистнул.

– Ганс Клугманн?

Фабель удивился осведомленности Махмуда.

– Вы с ним знакомы?

– Не то чтоб близко, но дорожки наши пересекались, – неопределенно протянул Махмуд, потом вдруг отступил на шаг от Фабеля и взволнованно воскликнул: – Погодите-ка! Клугманн ведь связан с Ерсином Улугбаем и Мехметом Илмазом. Правильно?

– Мы полагаем, что да.

– Послушайте, Йен, я вам всегда помочь рад и помогал не раз. Как ни крути, я ваш большой должник… Но разнюхивать в окружении Улугбая – нет, увольте! Он не только самый влиятельный турецкий крестный отец в Гамбурге, но и совершенно рехнутый. Дунь в его сторону – живьем кожу с морды сдерет!

– Ладно, ладно, успокойтесь, Махмуд! – сказал Фабель. – Ничего не надо разнюхивать. Просто держите ухо востро – может, что и услышите случайно. Меня интересует Клугманн. Любые сведения о нем. Кстати, что вы о нем знаете на данный момент?

– Только то, что он вкалывает вышибалой на Ерсина Улугбая, а прирабатывает в качестве независимого сутенера. Птица невысокого полета, пробавляется всякой грязной мелочью, к крупным делам не подпускают. Есть у него подружка – Соня Брун, танцовщица из «Парадиза». Была шлюхой и пахала на Клугманна, теперь он забрал ее с улицы. Видать, любовь пересилила алчность.

– А вы откуда знаете эту Соню?

– Может, вам когда-нибудь попадал в руки журнальчик «Эликсир» – крутое порно. Так вот, месяцев шесть назад я снимал для него. Соня была одной из моделей. Душевная такая… Мне было противно фотографировать то, что ее заставляли делать… Клугманн ждал ее за дверью. Когда мы закончили и вышли, нервы у него были на взводе – придрался к первому же ее слову и закатил скандал. Я думал, дело до мордобоя дойдет… Наверное, ему крепко надоело ревновать – как раз после этой съемки она пропала с улицы и перестала сниматься для журналов.

– А что вам известно про «Парадиз»?

– Клугманна там действительно используют в основном как вышибалу. «Парадиз» – заведение вполне легальное: никакими левыми делами там вроде бы не занимаются. Конечно, хитрят обычным образом: когда жирные бизнесмены из Франкфурта или Штутгарта надерутся как следует, глядя на танцы стриптизерок, с них не стесняются брать по тридцать евро за стакан дешевого пойла. Но там не трахаются в задних комнатах и наркотой не торгуют. Улугбай приобрел «Парадиз» примерно год назад – и, конечно же, почти даром: с этим не поторгуешься! Управляющим он назначил Хоффкнехта – мудрый ход. Все равно что поставить вегетарианца отвечать за мясной магазин. Хоффкнехт известен как любитель старшеклассников, поэтому своим стриптизеркам в трусы не лезет. Насколько я знаю, Клугманн следит, чтобы не было пьяных дебошей, отгоняет от бара всякую шпану, ну и объясняет загулявшим богатым дяденькам, которые трезвеют, когда им подают счет, что за удовольствие надо платить – или деньгами, или выбитыми зубами. Вышибала, так сказать, во всех смыслах слова, – закончил Махмуд со смешком. После паузы он широко улыбнулся: – А знаете, Йен… пожалуй, я с Соней переговорю! Она рада будет потрепаться – может, между делом о чем-либо и сболтнет. Да и с этим старым пидором Арно Хоффкнехтом пообщаюсь. Ладно, найдем более или менее безопасные варианты. Обещать ничего не обещаю, а постараться – постараюсь.

Фабель довольно улыбнулся:

– Вот это по-честному. Спасибо, Махмуд. На накладные расходы… – Фабель вынул из внутреннего кармана куртки пухлый конверт и передал его Махмуду. Тот проворно сунул конверт в карман брюк.

– Вам не мешает знать еще одно про Улугбая и его ребят, – сказал турок. – А может, вы уже в курсе…

– Что именно вы имеете в виду?

– На них крепко давят. Даже очень крепко. Говорят, в городе появилась украинская банда и жмет турок по-черному…

– Да я и сам знаю, что между турками и украинцами идет нескончаемая война, в которой, правда, то и дело случаются перемирия – когда украинцы рвут чубы друг дружке… Так что туркам за свое первое место бояться нечего.

– С междоусобицами покончено. Новая украинская банда всех мафиозных соотечественников взяла под свой контроль. Старые банды существуют по-прежнему и даже сохранили своих боссов, однако теперь вынуждены платить «налоги» новичкам. А те не позволяют им воевать между собой и с турками. Но при этом они решили вытеснить Улугбая из дела. По слухам, Илмаз, кузен Улугбая, был вынужден пойти на договор с новой украинской бандой. Те давят на него, чтобы он поскорее легализовал капиталы и собственность Улугбая. Тогда тот завяжет с преступным бизнесом и перейдет в категорию честных бюргеров… Похоже, сам Улугбай тоже наложил в штаны и хочет одного – без потерь выйти из игры.

– А кто верховодит украинцами?

– Пока загадка. Самое пикантное – в этой грозной команде то ли десять, то ли двенадцать человек. Говорят, страшны не столько они, сколько их руководитель – настоящий головорез!

Фабель пристально смотрел в воду, взвешивая информацию Махмуда. Какого же черта Бухгольц и Кольски умолчали о таком важном факте? Вряд ли это существенно для его расследования, но знать такие вещи все-таки не мешает!

Фабель повернулся к Махмуду и сказал:

– Тут что-то явно не так. Если у них только дюжина бойцов, то, будь эти ребята хоть трижды терминаторами, достаточно навалиться всем миром – от них и мокрого места не останется! Если не старые украинские банды в одиночку, то в союзе с турками – неужели не могут раздавить?

– Вы бы послушали, как украинцы говорят о новичках – или, точнее, как они избегают про них говорить! Вы, думаю, отлично знаете Юрия Варасова, да?

Фабель кивнул: Варасов, «человек-гора», известный головорез, мастак затевать кровавые разборки. По слухам, его конек – забивать соперников кулаками-кувалдами. Но гамбургской полиции ни разу не удалось собрать достаточно улик, чтобы отдать украинца под суд.

– Так вот, даже Варасов переходит на шепот, когда говорит об этих парнях. Очевидно, и он завязывает с деятельностью в Гамбурге – пересрал и уходит с пути новой банды. Я хочу сказать, что все трясутся от страха перед новичками. Это, конечно, странно: украинцы – народ крутой и смерти не очень-то боятся. Очевидно, от новичков исходит некая мистическая угроза, от которой стынет кровь в жилах даже у тех, кого обычно ничто не пугает…

– Извините, Махмуд, это все пустые слова. Не вижу в них ничего такого, от чего остальные должны падать вверх лапками.

– Идут разговоры, что все они – бывшие спецназовцы…

– Ну и что? Чуть ли не половина русских, украинских и прибалтийских мафиозных группировок или нанимают головорезов из бывших советских или российских спецназовцев, или почти целиком состоят из них…

Махмуд нетерпеливо замотал головой:

– Нет-нет, эти парни принадлежат к какому-то совсем особому подразделению. Воевали в Афганистане и в Чечне. Не знаю, чем они там занимались и что творили, но у них такая слава, что при одном упоминании о них люди бледнеют.

Громкоговоритель объявил, что паром делает остановку у причала Святого Георга.

– Я тут выхожу, – сказал Махмуд. – Про Моник и Клугманна узнаю, что смогу. Удачи, дружище.

– И тебе, Махмуд.

Турок быстро оглянулся по сторонам. Убедившись, что на них никто не смотрит, он крепко пожал руку Фабелю и пошел прочь.

В толпе сходящих на пристань Фабель заметил красивую молоденькую блондинку, длинные волосы которой чудесно золотились на солнце. Похоже, славянка – круглолицая. Такая красивая, юная и на вид бесконечно невинная… Фабель вздохнул и пошел на другую сторону парома. И не заметил, как хорошенькая блондинка двинулась в том же направлении, что и Махмуд, метрах в двадцати за ним – не догоняя его, но и не отставая…

Среда, 4 июня, 20.45. Кафе на берегу Альстера, Гамбург

Уже который час томившая Фабеля почти беспричинная усталость теперь одолела его окончательно. Сходя с парома, он ощущал себя и физически, и душевно измотанным – побитым и оплеванным. А между тем вечер был приятный – полная противоположность мрачному серому утру. Гамбург заливали веселые лучи предзакатного солнца.

Фабель сошел на берег в южном конце внутреннего Альстера и через пару минут оказался в самом сердце города. Присев за ресторанный столик у колоннады Альстер-Аркаден, он заказал селедку под шубой и кружку пива. Рядом был Альстер-флит, соединяющий Альстер и Эльбу, и взгляд Фабеля праздно следил за тем, как по искрящейся на солнце воде легко и царственно скользили белые лебеди. На другой стороне Альстер-флита находилась главная городская площадь с величественной ратушей, на башне которой блестели медные часы.

– Вы разрешите? – вдруг раздался рядом знакомый голос с мягким мюнхенским акцентом.

Гаупткомиссар удивленно повернул голову.

– Да… да, конечно, фрау доктор…

Фабель, на секунду замешкавшись из-за салфетки на коленях, галантно поднялся.

– Надеюсь, я не помешала… – промолвила Сюзанна Экхарт, садясь на стул рядом.

– Нет-нет, нисколько. – Фабель подозвал официантку и повернулся к Сюзанне: – Позвольте вас чем-нибудь угостить.

Сюзанна заказала бокал белого вина. Фабель предложил ей и перекусить, но она отрицательно замотала головой:

– Спасибо, я недавно ужинала. А вы ешьте, не обращайте на меня внимания.

Фабель отправил новый кусок селедки в рот. Но было трудно не обращать внимания на очаровательную женщину и неловко жевать под ее взглядом. Заметив его смущение, Сюзанна откинула голову назад и, полуприкрыв глаза, позволила солнцу ласкать лицо. У Фабеля опять дух захватило от ее красоты.

– Я прогуливалась по магазинам в аркаде, – сказала Сюзанна, кивнув на пестрые пакеты, которые она поставила у своего стула, – и вдруг заметила за столиком вас – такого измученного… Трудный денек выдался?

– Да, не легче остальных… Ничего не поделаешь: при моей работе бессонные ночи и ненормированный рабочий день – явление вполне обычное.

Официантка принесла вино.

Сюзанна подняла бокал:

– За ваше здоровье! Чтоб долгие дни и бессонные ночи не сказывались на нем.

– Cheers! – сказал Фабель, поднимая пивную кружку. В этих случаях он всегда предпочитал английское словечко немецкому «Zum Wohl!».

Сюзанна рассмеялась:

– Ах да, припоминаю, вы же у нас английский комиссар!

Фабель улыбнулся в ответ:

– Глупое прозвище. Комиссар я немецкий, да и никакой я не англичанин. Мать шотландка. А вы попробуйте шотландца назвать англичанином – он вам глаза выцарапает! В худшем случае он британец. Мать меня сгоряча чуть не нарекла по-шотландски – Иаин. Отец настоял на компромиссе – Йен. Впрочем, немножко англичанами в Гамбурге ощущают себя очень многие. Гамбург иногда даже называют самым восточным пригородом Лондона. Я думаю, как южанке, вам особенно понятно, что я имею в виду…

Поставив бокал на стол, Сюзанна ответила:

– Насчет английского духа Гамбурга ничего не могу сказать, а вот то, что он какой-то не очень немецкий, – это так… Никогда не думала, что смогу испытать шок от встречи с другой культурой прямо на территории Германии. Когда я приехала сюда из Мюнхена, первое время, говоря честно, у меня было чувство, что я оказалась в эмиграции. Настолько здесь все иначе, чем у нас на юге… Люди здесь такие…

– Англосаксы?

– Сдержанно-замкнутые… или это синонимы? В общем, пожив в Гамбурге, я понимаю, почему столько говорят о том, что это английский город… – Сделав еще глоток вина, она добавила: – Впрочем, я люблю англичан… британцев. И научилась любить гамбуржцев и Гамбург. Это замечательный город.

– Да, город замечательный, – сказал Фабель, задумчиво глядя на плывущих мимо лебедей. В его устах слово «замечательный» прозвучало почти иронично. – Такой замечательный, что дальше некуда… Ладно, не будем о грустном. А давно вы тут живете?

– Уже два года… О нет, скоро будет три! Так прижилась, что и времени не замечаю.

– Что вас привело сюда? Работа? Или переехали к мужу?

Сюзанна рассмеялась простодушной хитрости вопроса. Фабель и сам улыбнулся.

– Нет, герр Фабель, я не замужем. И у меня нет постоянного друга. Мне предложили хорошее место в Институте судебной медицины. А когда я проявила себя в институте, меня попросили консультировать гамбургский угрозыск. – Сюзанна оперлась локтями о стол, положила подбородок на скрещенные пальцы и с лукавой улыбкой спросила, заглядывая собеседнику в лицо: – А как фрау Фабель относится к тому, что вы днями и ночами пропадаете на работе?

Настал черед рассмеяться Фабелю.

– Фрау Фабель не существует, – сказал он. – Точнее, больше не существует: я пять лет в разводе.

– Извините, мне очень жаль…

Фабель остановил ее поднятыми ладонями.

– Чего тут извиняться. Дело давнее. Я уже более или менее свыкся с новым состоянием. Жить рядом с сыщиком – тяжкий крест. В конце концов жена не выдержала… спуталась с одним… который был всегда под рукой…

– Еще раз искренне сожалею, что затронула эту тему…

– Да ладно вам деликатничать, я не барышня… Кстати, о барышнях. У меня чудесная дочь, которая при любой возможности старается проводить со мной побольше времени…

Он замолчал. Молчала и Сюзанна. Беседа как-то очень быстро стала интимной, и оба не знали, как вернуться к легкому светскому разговору. Сюзанна рассеянно смотрела через Альстерфлит на ратушу, а Фабель доедал селедку. Промолчав хорошую минуту, они вдруг разом заговорили.

Сюзанна рассмеялась и сказала:

– Ладно, вы первый…

– Я просто хотел спросить вас… – Фабель осекся, с недовольством заметив, что голос его звучит как-то неуверенно. Поэтому он внутренне одернул себя и попробовал снова, более разбитным тоном: – Я собирался спросить вас, не поужинаете ли вы со мной как-нибудь – похоже, сейчас у вас нет времени рассиживаться. Давайте выберем более благоприятный момент…

Сюзанна широко улыбнулась:

– Охотно поужинаю с вами. Может, на следующей неделе? Позвоните мне в офис и договоримся. – Она посмотрела на свои часики. – А сегодня я действительно спешу. У меня еще дела. Поэтому я побежала… Спасибо за вино, герр Фабель.

– Называйте меня просто Йен.

– Спасибо за вино, Йен, – сказала Сюзанна, поднимаясь. – Итак, вы мне позвоните на следующей неделе?

– Непременно.

Фабель вскочил и пожал протянутую руку.

Сюзанна двинулась дальше по аркаде, а Фабель сел и, потягивая пиво, наблюдал, как она удаляется – то ярко освещенная солнцем, то в тени очередной колонны. От кружки пива на почти голодный желудок и вселенской усталости он соображал не очень ясно. Чем было ее «да»? Просто «да» – насчет ужина? Или это «да» обещало нечто большее?

Среда, 4 июня, 21.00. Аусендайх, в окрестностях Куксхавена

Ей чудилось, будто она полностью отделена от своего собственного тела – и от всего мира. Ее сознание словно находилось в толстом вязком коконе, куда извне практически ничего не проникало. Изредка кокон становился как бы тоньше, и тогда ее восприятие немного приближалось к нормальному, но сознание почти тут же снова затуманивалось, и она опять теряла связь с действительностью. Срывы в отупение сердили ее – однако даже эта резкая эмоция была какая-то расплывчато-отрешенная. Координировать движения тела не было никакой возможности. Она снова упала – лицом в мокрые листья на земле. Во рту возник отвратительный вкус перегноя. Вокруг были деревья. Она понимала, что должна знать, как называется место, где она сейчас находится, но слово «лес», очевидно, осталось в какой-то из отключенных областей мозга; даже напрягаясь, она не могла вспомнить, как называется, когда много-много деревьев растет рядом. Она полежала какое-то время, затем встала на ноги – и тут же упала опять. Вязкий кокон вокруг сознания рос, рос, пока не стал совершенно непроницаем. Все вокруг залила тьма…

Очнулась она с чуть более ясной головой. И смогла понять, что она в лесу и уже темно. Инстинкт выживания, не до конца подавленный наркотиком, заставил ее встать. Где-то впереди, за стволами, двигались огоньки. «Шоссе», «машины», «спасение» – слишком сложные интеллектуальные понятия; просто инстинкт заставлял ее двигаться в сторону огоньков. Она спотыкалась и падала еще несколько раз, однако внутренний автопилот, раз получив задание, упрямо вел избранным курсом – ее словно канатом тянуло в нужную сторону. Мало-помалу количество выступающих из земли корней стало меньше, а почва ровнее. Огни впереди стали крупнее и ярче, ярче, ярче…

Сознание вернулось к ней рывком – за мгновение перед тем, как налетел грузовик. Слыша визг тормозящей машины, она смотрела широко открытыми глазами прямо в надвигающиеся фары. «Как странно, – подумала она, – это смерть, а мне нисколечко не страшно».

Среда, 4 июня, 23.50. Альтона, Гамбург

Служащие и покупатели давно разъехались по домам, и в просторном подземном гараже остались считанные автомобили. «Сааб», скрипнув шинами на повороте, проехал к середине стоянки, но парковаться не стал – остановился и выключил фары, оставив только габаритные огни.

«Мерседес», прежде скрытый за широкой колонной, резко взял с места и поехал в сторону «сааба» так решительно, словно хотел таранить. В последний момент «мерседес» резко затормозил. Теперь машины стояли нос к носу, и ни одна не могла внезапно рвануть с места.

Первыми вышли турки из «мерседеса». Их было трое, все могучего телосложения.

Двое остались по сторонам автомобиля – за раскрытыми дверцами, используя их как щиты.

Третий, постарше и дороже одетый, подошел к «саабу» и постучал костяшками пальцев по боковому стеклу со стороны водителя. Легкое жужжание мотора, опускающего стекло. Стук! – дошло до упора. И сразу же громкий хлопок выстрела.

Турки, стоящие за дверцами «мерседеса», увидели фонтанчик крови на затылке их босса – пуля из «сааба» прошла через его череп. Раньше, чем они успели отреагировать, сзади быстро и часто захлопало – как град по крыше.

Оба парня замертво упали на бетон.

Из глубокой тени за «мерседесом» появились два высоких блондина. Пока один педантично подбирал далеко разлетевшиеся гильзы, другой сделал по контрольному выстрелу в голову каждого турка и тоже аккуратно собрал гильзы, сунув их в карман короткого кожаного пальто. Оба блондина направились к «саабу», по пути свинчивая глушители с пистолетов. Как только они оказались в машине, «сааб» сдал назад, элегантно развернулся и покатил к выезду из подземного гаража.

Четверг, 5 июня, 10.00. Пёзельдорф, Гамбург

Хотя от вчерашнего его отделял теперь долгий крепкий сон без сновидений, Фабель проснулся только физически бодрым – на душе по-прежнему кошки скребли. Заставил себя побриться, принять душ, одеться. «Гамбургер моргенпост» поднял с половичка и бросил на столик у двери – не читая.

Затем он выпил чашку кофе перед панорамным окном – весь в себе, мало что воспринимая из гамбургского пейзажа. Опять над городом висело стальное небо, высасывая краски из парков и домов. Однако розоватые просветы между серыми облаками обещали, что погода еще разгуляется. «Ты где-то там, – думалось Фабелю, – ты под одним небом со мной – затаился и ждешь не дождешься, как бы опять повторить свой „подвиг“. И гады мы будем, если станем дожидаться, что на энном убийстве ты наконец совершишь роковую для себя ошибку! Но что делать? Что? Как избежать новых жертв?»

Стоя перед окном и потягивая кофе, Фабель тщательно инвентаризировал уже имеющиеся факты. На первый взгляд все части картинки-головоломки налицо: бессовестный экс-полицейский, зверски убитая проститутка, а за четыре месяца до этого – первая жертва, вроде бы никак не связанная со второй, и эгоманьяк-социопат, посылающий полиции электронные письма, в которых он гордо берет на себя ответственность за изуверские преступления. Но когда Фабель пытался соединить части головоломки – края упрямо не сходились. Был соблазн закрыть глаза на некоторые нестыковки, однако в глубине сознания, где сидело его самое пристальное и самое честное «я», мигал красный предупреждающий огонек: не обманывайся, у тебя на самом деле пока что нет ответа ни на один вопрос…

Фабель допил кофе, схватил куртку и ключи и направился на работу.

Прямо при входе в здание управления полиции Фабель ощутил, что происходит нечто необычное. Мимо него по огромному холлу прорысила дюжина спецназовцев в черных комбинезонах со шлемами в руках – они спешили к бронированному автомобилю, ожидавшему на улице. Чуть дальше Бухгольц и Кольски разговаривали с первым гаупткомиссаром общеполицейских частей, в руке которого был синий оперативный планшет. Заметив Фабеля, все трое коротко и мрачно кивнули ему. Фабель кивнул в ответ. Очень хотелось узнать, что происходит, но у троицы был такой озабоченно-сосредоточенный вид, что он предпочел не соваться со своим любопытством. Из лифта навстречу Фабелю в сопровождении четверых сурового вида мужчин вышел Герд Фолькер из БНД. Наспех улыбнувшись, он бросил «доброе утро» и был таков, прежде чем Фабель успел задать какой-либо вопрос.

Выйдя из лифта, в холле комиссии по расследованию убийств Фабель налетел на Вернера Мейера.

– Привет. Что тут за суета?

Вернер Мейер протянул ему экземпляр «Гамбургер моргенпост», открытый на нужной странице.

– Грохнули Ерсина Улугбая. Очень профессионально.

Фабель свистнул от удивления. На цветной фотографии в «Гамбургер моргенпост» мужчина в шикарном пальто лежал в луже крови и разводах бензина на бетонном полу. В статье ничего не говорилось о мотивах преступления; сообщалось, что убиты трое и один из них, Ерсин Улугбай – весьма известная фигура в гамбургском преступном мире. Двое других вроде бы тоже турки, но пока не опознаны.

Теперь мрачная суматоха внизу больше не удивляла Фабеля.

– Ах ты, черт! Грядет полномасштабная война, – сказал он Вернеру Мейеру.

– К ней-то они и готовятся, – подхватила разговор Мария Клее, подходя с чашкой кофе в руке. – Может, тоже кофейку для бодрости, шеф?

Фабель отрицательно мотнул головой.

– И чего они тормошатся! – насмешливо сказал Вернер Мейер. – Зачем мешать одним ублюдкам убивать других ублюдков? Переколошматят друг друга – нам только экономия времени и сил.

– Сходись эти скоты в чистом поле, я бы это только приветствовал, – сказал Фабель, возвращая Вернеру Мейеру газету. – Пусть бы сами снижали свое поголовье. Но пальба в городе – это всегда случайные жертвы. Или как минимум паника и страх среди населения.

– Прохожих, конечно, жалко. А по бандитам я ни слезинки не пролью.

– Ладно, я к себе, – сказал Фабель. – Есть у вас двоих минутка времени?

В кабинете Фабель спросил Марию и Вернера:

– Ну как, что нарыли про вчерашнюю жертву?

– Увы, ничего нового, – ответила Мария. – Я проверила полицейские архивы по полной программе – и гамбургский, и общегерманский. У нее, похоже, не было криминального прошлого – отпечатки пальцев отсутствуют. Насчет пулевого ранения тоже дохлый номер. Не удается связать эту Моник с какой-либо гамбургской перестрелкой в последние пятнадцать лет.

– Значит, расширьте поиск.

– Уже занимаюсь, шеф.

– Анна и Пауль руководят наблюдением за Клугманном, – сказал Вернер Мейер. – От нас он направился прямо к себе домой и никуда пока не выходил. Последнее сообщение: занавески задернуты, никаких признаков жизни в квартире.

– А что с соседями по дому, в котором была убита Моник? Ничего интересного больше не рассказали? Никто не упоминал старика со славянской внешностью?

– Извините, о каком старике речь? – спросила Мария.

– Йен обратил внимание на старика славянского вида в толпе зевак на месте преступления, – пояснил Вернер Мейер.

– Такой плотный коротышка лет шестидесяти или семидесяти… очень похожий на иностранца?

Вернер Мейер и Фабель удивленно уставились на Марию.

– Он тоже бросился тебе в глаза?

– Не забывайте, что я приехала туда за пятнадцать минут до вас. Там уже стояла небольшая толпа зевак, а старик был метрах в ста от нее – шел со стороны Санкт-Паули. Он действительно какой-то особенный. Я бы сказала, похож на Хручова. Помните, был такой советский президент в шестидесятые годы, который с Кеннеди поцапался из-за Кубы?

– Его звали Хрущев, – поправил Фабель. – Чтоб очень похож – не знаю. Занятно, что и ты его заметила.

– Жаль, что я не занялась им всерьез. Хотя, собственно, причины никакой не было. Он ведь не пытался скрыться. А вы, шеф, подозреваете, что он убийца?

– Нет… – Фабель задумчиво нахмурился. – Хотя чем черт не шутит… Очень уж этот старик… странный. Может, это полнейшая чепуха и к делу не имеет отношения, но старик явно не местный, не с этой улицы, а ты видела, как он подходил к дому, где было совершено преступление. В пять утра случайных прохожих не так-то много.

– Хорошо, я лично расспрошу соседей, – сказал Вернер Мейер.

– Ты вот что еще сделай. Разузнай, не видел ли кто из соседей перед убийством поблизости полицейского. Только, ради всего святого, аккуратно, обиняками… Не дай Бог кто вообразит, что мы подозреваем одного из своих!

– Не стоит зацикливаться на том, что он был в полицейской форме, – сказала Мария. – Возможно, он просто показывает удостоверение уголовного розыска или полицейскую бляху.

– Верно, – кивнул Фабель. – На самом деле мы даже не уверены в том, что он выдает себя за представителя закона. Это гипотеза. Но форма давала бы ему такой козырь, что этот вариант нужно отработать до упора.

После ухода Вернера Мейера и Марии Клее Фабель попытался дозвониться до Махмуда. Назревала настоящая война между бандами, и Махмуд, выполняя его поручение, мог ненароком угодить на передовую.

В трубке звучали длинные гудки. Затем включилась служба приема сообщений.

– Это Йен. Обязательно позвоните мне. И забудьте про то, о чем мы говорили, просьба отменяется, – сказал Фабель и повесил трубку.

Четверг, 5 июня, 10.00. Куксхавенская городская больница

То, как полицейская форма сидела на Максе Зюльберге, было совершенным безобразием. Впрочем, все двадцать пять лет, что он служил в нижнесаксонской полиции – преимущественно в Куксхавене, мундир всегда сидел на нем как-то не так. Сперва Зюльберг был тощим перхастым юношей – и мундир висел на нем как на вешалке; потом как-то сразу, без промежуточной стадии, превратился в жирного перхастого немолодого пузана – и в форме казался еще более бесформенным, чем в штатском платье. Сегодня горчично-желтая сорочка с короткими рукавами почти лопалась на его талии, а на груди и спине висела складками. Словом, Зюльберг в качестве мальчика для битья мог бы служить находкой для любого начальника. Однако две звездочки на погонах подсказывали, что Макс принадлежал не к получателям начальственных разносов, а к их производителям.

Впрочем, у этого лысеющего коротышки было приветливое лицо, в любой момент готовое расплыться в улыбке. В Куксхавене и окрестностях его добродушная физиономия была знакома многим.

Сейчас Максу Зюльбергу улыбаться не хотелось. Рядом с ним, такой же неестественно белый в слепящем свете мертвецкой, стоял доктор Франц Штерн – худощавый красавец с густой гривой черных волос. Перед ними на стальном столе лежало искалеченное тело Петры Хайне, девятнадцатилетней студентки из городка Хеммор. Макс Зюльберг, полицейский со стажем, даже в спокойном Куксхавене за четверть века навидался насилия и смерти. Но сердце у него не зачерствело: когда он увидел эту девушку, только на год старше его дочери, первым движением его души было сказать ей что-либо успокаивающее, подложить под голову подушку – ведь неловко так лежать на холодном металлическом столе… Потом он засопел и нахмурился.

– Какая глупая смерть, – сказал он со вздохом. – Совсем еще девочка…

Штерн неопределенно хмыкнул.

– Хотел бы я знать, что эта «совсем еще девочка» делала поздно вечером посреди шоссе так далеко от города.

– Можно только гадать. Подождем, конечно, результатов вскрытия, но мне кажется, тут всему виной наркотик. Водитель грузовика говорит, она была как обкуренная – ничего вокруг себя не видела. Появилась из темноты так внезапно, что он ничего не мог сделать. Ударил, конечно, по тормозам… Хоть водитель и понимает, что его вины тут никакой, однако мучается страшно. Бедняга…

– Родителям сообщали? – спросил Штерн.

– Да, уже едут. При ней не было ни сумки, ни рюкзака, ни удостоверения личности. Зато на руке – браслет с медицинской информацией на случай несчастья.

Штерн машинально посмотрел на запястье мертвой девушки. Браслета, конечно, уже не было – полиция сразу приобщила его к делу. Однако нечто на руке привлекло внимание доктора, и он, сдвинув черные брови, низко склонился над трупом.

– Что вас заинтересовало? – спросил Зюльберг.

Штерн молча взял рукой в хирургической перчатке правое запястье девушки и тщательно его изучил. Затем исследовал ее лодыжки и левое запястье.

Зюльберг нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Ну что, герр доктор?

Штерн поднял руку девушки к его лицу.

Зюльберг пожал плечами.

– Я не специалист, – сказал он, – ничего особенного не вижу…

– А вы приглядитесь.

Зюльберг вздохнул, достал из кармана очки для чтения и водрузил их на нос. Когда он низко наклонился над покойницей, в нос ударил то ли реальный, то ли воображаемый запах свежего трупа. С близкого расстояния и в очках полицейский увидел то, что привлекло внимание доктора: слабый красный след вокруг запястья.

– Такие же следы на лодыжках и на другой руке, – произнес Штерн.

– Черт, – сказал Зюльберг, снимая очки. – Ее связывали.

– Да, она была связана, – отозвался Штерн, – но явно не вырывалась и не пыталась освободиться. Иначе следы были бы куда заметнее. Думаю, ее связали, когда она была без сознания или сильно чем-то одурманена. И на шоссе она вышла, очевидно, именно в таком состоянии – плохо соображая.

Что-то в одутловатом лице Зюльберга напряглось, придав ему неожиданно властный вид.

– Вскрытие – дело долгое, герр доктор Штерн, – сказал он. – А мне первый результат нужен прямо сейчас. Поэтому начните с анализа крови.

Четверг, 5 июня, 12.00. Управление полиции, Гамбург

По огоньку в глазах Вернера Мейера Фабель угадал, что тот раскопал что-то интересное.

Сам он полагался прежде всего на интуицию, а у Вернера был более методичный и въедливый подход к розыскной работе. Вернер любил копаться в деталях – Фабеля больше занимала общая картина преступления. Именно полярность характеров делала их такой хорошей командой. Не нравилось Фабелю в Вернере Мейере лишь его пренебрежение к аналитическим способностям Марии Клее.

Сейчас на лице Вернера было написано, что у него серьезный успех и он вышел на какой-то след.

– Ну, Вернер, давайте хвастайтесь!

Вернер сел напротив него и довольно хохотнул – было забавно, что начальник так легко читает по его лицу.

– Сразу две находки. Во-первых, выяснилось, что наш друг-приятель Клугманн, как ни странно, врал нам в глаза.

– Да уж, очень странно, – хмыкнул Фабель, подхватывая иронический тон Вернера. – Кто бы мог подумать!

Вернер показал распечатку, напоминающую телефонный счет, – набранные номера и продолжительность разговора, только без стоимости.

– Это кому Клугманн звонил со своего сотового, – пояснил Вернер в ответ на поднятые брови Фабеля. – Добыть информацию оказалось делом нелегким. Но ничего, справился. А теперь глядите сюда. – Вернер подчеркнул ногтем указательного пальца одну из строчек. – Он звонит по этому номеру в два тридцать пять ночи. И это номер ближайшего полицейского участка. Все правильно, и именно этот звонок зарегистрирован в участке. – Палец Вернера сдвинулся вверх по странице. – А теперь смотрим предыдущий звонок. Два часа двадцать две минуты.

Фабель поднял глаза от распечатки и, встретившись глазами с Вернером, воскликнул:

– Сукин сын!

– Верно. Тот еще сукин сын! Разговор длился двенадцать минут. Затем Клугманн повесил трубку и наконец позвонил в полицию. А теперь подумаем, куда, кроме полиции, может звонить человек после того, как он нашел распотрошенный труп своей якобы подруги. В службу доставки пиццы?

– И куда же звонил этот говнюк? Чей это номер?

Вернер Мейер откинулся широкой спиной на спинку стула и, слегка покачиваясь на его задних ножках, протянул:

– А это – находка номер два. Довольно загадочная. Номер я проверил и перепроверил по всем мыслимым каналам – от государственных организаций до «Телекома» и прочих поставщиков сотовой связи… И этот номер… – Тут Вернер Мейер со стуком приземлил стул под собой и хлопнул ладошкой по счету, лежащему на столе. – Этого номера не существует в природе!

– Ерунда. Должен существовать!

– Должен, раз Клугманн трепался по нему целых двенадцать минут. И все-таки он нигде не зарегистрирован. Стало быть, в данных обстоятельствах мы можем сделать только одно…

– Вы уже пробовали?

– Нет, эту честь я решил любезно предоставить вам, герр начальник.

Фабель схватил свой сотовый телефон. После второго гудка кто-то снял трубку, но не произнес ни слова.

Фабель пару секунд подождал. Однако на другом конце упрямо молчали.

– Алло?

Ни звука.

– Алло!

Фабелю казалось, что он слышит в мембране чье-то дыхание.

Подождав еще несколько секунд, Фабель сказал разбитным тоном:

– Алло! Это я. Неужели не узнаешь?

И сразу же раздались короткие гудки.

Фабель набрал загадочный номер еще раз.

Пару минут они с Вернером Мейером слушали долгие гудки. Фабель вздохнул, отложил телефон и обратился к Вернеру Мейеру:

– Ладно, займемся пока другим… Анна и Пауль по-прежнему следят за Клугманном?

Вернер Мейер кивнул.

– Хорошо, будем его брать.

* * *

Улочку было бы правильнее назвать переулком. Узкая, дома из бурого песчаника как минимум в три этажа – тут даже днем было темновато. Стоянка разрешалась только на одной стороне улицы, поэтому «БМВ» Анны Вольф и Пауля Линдеманна был припаркован за тридевять земель. А машине Фабеля вообще не нашлось места, и пришлось оставить ее за углом, на другой улице.

Не успели они с Вернером Мейером выйти из автомобиля, как увидели Соню Брун – она шла с двумя тяжелыми пакетами из супермаркета «Альди». Высокая, стройная, с длинными загорелыми ногами. Темные длинные волосы, солнечные очки на макушке. Гибкая и спортивная фигура. Фабель невольно вспомнил комментарий патологоанатома Мёллера о подчеркнутой спортивности второй жертвы. Соня был полячка – подрабатывала в том числе и стриптизеркой в «Парадизе». Черт его знает, может, он просто накрутил себя на то, что Моник была дорогой проституткой, а на самом деле она дешевая уличная шлюха, которая время от времени умудрялась подцепить богатого папочку…

Пока Соня шла мимо по другой стороне улицы, Фабель хорошо ее разглядел. Дешевый топик, натянутый на груди и оголяющий загорелый живот, линялая джинсовая мини-юбка и матерчатые сандалии с длинными ремешками, обвивающими изящные икры. Хоть лицо было видно только в профиль, угадывалось, что Соня хорошенькая. Одеть ее прилично – получится настоящая красавица.

Когда Соня завернула за угол, Фабель сообщил Анне и Паулю по рации о ее приближении.

– Мы с Вернером двигаем за ней. У меня ордер на арест Клугманна. Когда она откроет дверь, войдем вместе с ней.

Он вынул из кобуры «вальтер», передернул затвор, проверил предохранитель и сунул пистолет обратно в кобуру. Затем повернулся к Вернеру:

– С ним лучше не шутить. Скорее всего Клугманн сдастся без сопротивления, но если вздумает ерепениться… Профессионал.

Вернер Мейер проверил свое оружие.

– Голубчик и трепыхнуться не успеет, – солидно обронил он.

Полицейские вышли из автомобиля и пошли за Соней.

Когда они миновали «БМВ», к ним присоединились Анна и Пауль, отставая шагов на двадцать. Соня, с двумя пакетами в руках, повернулась, чтобы спиной открыть тяжелую дверь в железных воротах, – и скользнула взглядом по преследователям. Но не насторожилась. Четверка детективов прошла за женщиной через арку в мощеный двор; Фабель слышал, как сандалии Сони быстро застучали по камням. У двери Соня опять поставила сумки на землю и достала ключи. Именно в этот момент она увидела четверку чужаков.

– Ганс! – завопила она на весь двор. – Ганс!!!

Фабель был удивлен выражением ужаса на ее лице. Похоже, она приняла их за других, каких-то смертельно опасных людей. Он поднял левую руку в успокаивающем жесте, но в сочетании с массивным черным «вальтером» в другой руке жест не казался убедительным.

– Соня, не пугайтесь! Мы из полиции и хотим только поговорить с Гансом…

К выражению ужаса на лице Сони теперь примешалась растерянность. Трое мужчин рванули мимо нее по лестнице наверх, а миниатюрная Анна Вольф толкнула Соню в сторону от парадной двери и прочь от возможной линии огня так энергично, что та едва удержалась на ногах.

Фабель и Пауль вжались в стены по обе стороны от двери в клугманновскую квартиру.

– Полиция Гамбурга! – крикнул Фабель и кивнул Вернеру. Тот с силой пнул дверь ногой пониже замка, и она распахнулась.

Фабель, Вернер и Пауль ворвались в квартиру. Вернер и Пауль прикрывали, а Фабель двигался вперед, водя пистолетом в вытянутых руках вправо-влево, словно фонарем. Из квадратной прихожей двери вели в кухню, гостиную, ванную и две спальни. В квартире было чисто и светло, но обстановка самая дешевая. Фабель сунул пистолет в кобуру, вышел на лестничную клетку и махнул стоящей внизу Анне Вольф. Та привела Соню наверх. Фабель приказал Паулю принести Сонины пакеты, брошенные у парадной двери.

Анна заботливо усадила дрожащую Соню на кушетку в гостиной. Фабель присел перед ней на корточки.

– Соня, где Ганс?

Полячка пожала плечами, и из карих глаз наконец хлынули долго сдерживаемые слезы.

– Понятия не имею, где Ганс, – сказала она между всхлипами. – Был тут, когда я утром уходила. Он не говорил, что куда-либо собирается. Сидел безвыходно в квартире с тех пор, как погибла та девушка. Сильно убивался. А вы здесь из-за нее?

– Мы его ни в чем не обвиняем. Нам нужно только задать ему несколько важных вопросов.

В карих Сониных глазах теперь была смесь страха и враждебной ярости.

– Ладно, Соня, поговорим позже. Сначала я должен отлучиться. – Фабель повернулся к Анне и Паулю: – Ну-ка пошли. Надо перемолвиться. Снаружи.

Когда они втроем оказались на лестничной площадке, по лицам Анны Вольф и Пауля Линдеманна было ясно, что они знают, о чем шеф хочет с ними «перемолвиться». Анна Вольф заранее подняла руки, прося пощады.

– Я, конечно, жутко извиняюсь, шеф, но мне невдомек, как этот тип сумел проскользнуть мимо нас. Мы контролировали все входы и выходы…

– Значит, не все! – процедил Фабель, стараясь не давать волю гневу. – Клугманн на данный момент – единственное, что у нас есть. А вы дали ему смыться! – Сердито ткнув в них пальцем, он добавил: – Вы его потеряли. Вы же его и найдите!

– Будет сделано, шеф, – почти в один голос сказали Анна и Пауль.

– А для начала обойдите квартиры соседей.

Фабель вернулся в гостиную, сел на кушетку рядом с Соней и уперся локтями в колени.

– Ну, успокоились немного?

– Да пошли вы все…

– Хотел бы я знать, за кого вы нас приняли в самом начале. Ну-ка расскажите!

Соня резко повернулась к Фабелю и, удивленно моргая, переспросила:

– За кого я вас приняла? Что вы этим хотите сказать?

По истерично-вызывающему тону он сразу понял, что она что-то скрывает.

– Я знаю, не очень-то приятно, когда вооруженные полицейские врываются в ваш дом, но вы явно кого-то боялись больше полиции. Кого?

Соня молча смотрела в пол.

– Соня, скажите лучше правду. Ганс влип в какие-то неприятности? Если он в опасности, мы в силах выручить его. Только помогите его найти. Насколько нам известно, ничего дурного он не совершил – за вычетом того, что умолчал о некоторых вещах. Если он на этот раз будет откровенен с нами, мы его тут же отпустим.

Соня разрыдалась. Фабель по-отечески обнял ее за плечи.

– Честное слово, я не знаю, где он… – пробормотала женщина и, указав на сотовый телефон на столе, добавила: – Это его. А он без телефона никогда из дома не выходит!

Она повернулась к Фабелю, простодушно тараща большие глаза. Фабель вспомнил слова Махмуда «душевная такая».

Гаупткомиссар взял сотовый и нажал кнопку повторного набора. Высветился тот же номер, по которому Клугманн кинулся звонить, обнаружив труп Моник. Фабель молча показал экранчик Вернеру Мейеру – тот откликнулся многозначительным взглядом. Фабель сунул клугманновский сотовый себе в карман и снова занялся Соней.

– Так за кого же вы нас поначалу приняли? – спросил он. – В ваших интересах сказать правду.

– У Ганса были кое-какие дела… с иностранцами. Они то ли русские, то ли украинцы. Ганс старался меня в это не вмешивать, но я знаю, что эти типы чрезвычайно опасны. И похоже, его отношения с ними разладились. Несколько дней назад он велел мне на звонки в дверь не отзываться и никого в дом не пускать. Сказал: «Если я дома, то дверь любым гостям буду открывать сам». – Она опять всхлипнула. – Вот я и решила, что вы – те типы, которых он так опасался…

– Успокойтесь, Соня, теперь вас никто не тронет. Мы оставим человека для наблюдения за вашей квартирой. Он будет тут, пока мы не найдем Ганса.

Итак, русские или украинцы… Фабель вспомнил рассказ Махмуда о новой украинской банде. Эти ребята выкручивают руки Улугбаю. А Клугманн работает на Улугбая… Тут есть своя логика. Однако Клугманн всего лишь мелкая сошка в организации Улугбая и в рамках по-настоящему большой войны между бандами вряд ли кому интересен…

Фабель успокаивающе улыбнулся Соне.

– А где он сейчас, по-вашему? Может, просто вышел по делам или прогуляться?

Соня снова пожала плечами, хотя в ее глазах затаилась тревога.

– Если бы он куда собирался, утром бы обязательно меня предупредил. Он знал, что я хотела готовить большой обед… – Она машинально посмотрела на пакеты с покупками, брошенные в кухонном уголке. У нее опять задрожала нижняя губа.

– Не волнуйтесь, – сказал Фабель, – мы его непременно найдем. Ничего с вашим Гансом не стрясется.

Однако в душе гаупткомиссар не очень-то верил в благополучный исход.

Все пошло как-то наперекосяк, и он чувствовал, что нервы начинают сдавать. Нужно немедленно сосредоточиться и снова стать предельно внимательным. Спокойствие и бдительность – залог выживания. Кто начинает суетиться и дергаться – тот пропал. Вот он задергался как салага – и взломал замок торопливо и грубо. Теперь дверь вообще не запиралась. Слава Богу, он мог закрыться изнутри на засов и надеяться, что полицейские не станут слишком пристально рассматривать испорченный замок. А что полицейские придут, никаких сомнений.

Клугманн понимал, что он ускользнул только от самой непосредственной опасности, не более того. Как все сложится дальше, можно только гадать. Будет ли везение и дальше на его стороне? Соня долго не возвращалась из магазина. Он заволновался и стал осторожно выглядывать из окна, стараясь не показаться на глаза двум детективам в коричневом «БМВ», мужчине и женщине. Увидев наконец Соню, он залюбовался ее бодрой походкой и стройной фигуркой и улыбнулся про себя: чудесное существо, и правильно, не надо впутывать ее в свои дела… Однако за Соней из-за угла вдруг появились Фабель и Мейер – полицейские, которые недавно его допрашивали. А когда она миновала «БМВ», наблюдавшие за его квартирой детективы вышли из машины и на расстоянии последовали за Фабелем и Мейером. У Клугманна сердце оборвалось. Влип! Времени на размышления не было, оставались считанные секунды. Сколько нервов и сил он потратил на то, чтобы выпутаться из этой поганой истории с трупом в квартире, – и вот, нате вам… Клугманн схватил куртку, сунул в карман пистолет и бросился вон. Дверь за собой закрыл хоть и стремительно, но аккуратно – чтобы не хлопнуть. Во всех квартирах двери были одинаковые и замки одного типа – дешевый примитив. Владелец дома уповал прежде всего на крепкий замок парадной двери, а на остальные не желал тратиться. Клугманн спустился этажом ниже, при помощи перочинного ножа торопливо взломал замок соседской двери. В тот же момент внизу взвизгнула тугая пружина: вошла Соня. Полицейские ворвутся сразу за ней. Клугманн проворно скользнул в соседскую квартиру и мягко закрыл за собой дверь. Затем вскрик Сони, призывы Фабеля, быстрые шаги по лестнице – голоса у квартиры этажом выше. Клугманн стоял у стены в прихожей с закрытыми глазами, невольно затаив дыхание, опираясь затылком в стену и твердя про себя: «Черт, черт, черт!» Сотовый, он оставил в квартире сотовый! Идиот! Сам себя угробил. Без связи он пропал. Телефон надо добыть, и побыстрее.

Но пока что приходилось лишь затаиться и ждать.

Эту квартиру снимал мрачноватый югослав лет шестидесяти. Клугманн поначалу считал его уркой, затем узнал, что сосед – безобидный садовник в парке Штерншанцен: подрезает цветочки да подбирает использованные шприцы и презервативы. Его дневная смена начиналась в одиннадцать. Стало быть, раньше восьми он домой не должен вернуться. До этого времени желательно отсюда убраться…

Теперь они поставят караул прямо у выхода. Значит, уйти будет еще труднее. Впрочем, полицейские решили, что его в доме уже нет, и будут наблюдать за тем, кто входит, а не за тем, кто выходит. Клугманн посмотрел в сторону комнаты. Надо найти какие-нибудь немодные шмотки, чтобы выглядеть старше. Караульщики могут и не врубиться: они же будут высматривать молодого мужчину, входящего в дом, а не старика, который выходит.

Фабель на лестничной площадке костерил своих подчиненных за то, что они упустили Клугманна. Тот слышал весь разговор и про себя улыбался. Затем на лестнице рядом раздались шаги, и Клугманн замер. Характерный полицейский слишком вежливый шлепок открытой ладонью по дверному полотну. Клугманн затаил дыхание. Еще шлепок – громче прежнего.

– Полиция. Есть кто-нибудь дома?

Прошла целая вечность, прежде чем стучавшие пошли прочь. Затем раздался стук в дверь этажом ниже. Клугманн знал, что и там никто не ответит – жильцы на работе. Женский голос произнес досадливо: «Вот непруха!» Потом громко скрипнула дверь парадного. Значит, теперь двое во дворе, а Фабель и Мейер наверху.

Клугманн на цыпочках двинулся к платяному шкафу – искать что-нибудь для маскарада. Предстояло набраться терпения и ждать подходящего момента…

Четверг, 5 июня, 14.45. Тюрьма Фирланде в окрестностях Гамбурга

В городе было много пробок, и Фабель хвалил себя за сообразительность: предвидя заторы на дорогах, он выехал заранее и потому без чертыханий и нервов прополз через центр и переулочками, переулочками выбрался на скоростное шоссе В-5, а потом и за пределы Гамбурга. Сотовый телефон Клугманна он оставил Марии Клее – пусть передаст в техотдел, и тамошние башковитые ребята выжмут из электронной памяти максимум информации. Анна Вольф и Пауль Линдеманн, наверное, до сих пор прочесывают дом и окрестности, пытаясь взять уже давно остывший след Клугманна. Вообще-то они опытные и аккуратные детективы, таких просто не проведешь. Но видать, и Клугманн не дурак.

Сразу за Бергедорфом Фабель повернул на юг, к Нойенгамме. Начиналась совершенная Голландия: плоская-преплоская равнина, без единой складочки, словно утюгом разглаженная. Впрочем, монотонность ландшафта не ощущалась: глаз радовали живописные рощи, веселые красные крыши церквей, ветряные мельницы в голландском стиле и множество тщательно отреставрированных и бережно сохраняемых фахверковых домов под соломенными крышами. Частые дамбы и бегущие во все стороны каналы превращали поля в огромное зеленое одеяло из причудливых лоскутов.

По мере приближения к Нойенгамме у Фабеля на душе становилось все неуютнее. Эти места для него были обременены прошлым. Всякое тут сплелось в воспоминаниях – и хорошее, и дурное. К здешним краям у него было очень личное, интимное отношение. Здесь, у изгиба Эльбы, для него сходились все виды истории – история жизни и профессиональной карьеры и история страны.

Как и всем немецким детям его поколения, Фабелю очень рано пришлось взвалить на плечи бремя национальной катастрофы: с грехопадением Германии нужно было как-то разбираться. Десятилетним мальчишкой он засыпал отца вопросами: как страна дошла до жизни такой? Кто виноват и в чем? Правда ли то, что было уничтожено столько евреев? Отец с грустью в глазах рассказывал все, ничего не утаивал. Якобы во имя Германии было совершены неописуемые преступления. А потом отец побывал здесь, на этой плоской живописной равнине с веселыми церквушками и мельницами…

Тут, в Нойенгамме, погибло больше 55 тысяч заключенных в концлагере, в который наспех превратили заброшенную кирпичную фабрику. После войны, в 1948 году, практичные британцы вернули лагерь немцам – мол, уже почти готовая тюрьма. Немного перестроили и достроили – и действительно вышла отличная тюрьма Фирланде. До 1989-го Фирланде была одновременно и мемориалом жертвам Холокоста. Лишь тогда, с огромным опозданием, гамбургский сенат изволил заметить, что негоже держать людей в заключении в тех же стенах, где некогда было совершено столько злодеяний. Выделили средства и построили новую тюрьму – на приличествующем расстоянии от бывшего концлагеря.

Больше десяти лет Фабель не был в этих краях и думал, что с этой частью личного прошлого давно покончено – все забыто и похоронено. Но сейчас все опять оживало в душе…

Тюремный служащий проводил Фабеля до кабинета Дорна. Комната была светлая и просторная. По стенам – большие постеры на тему немецких исторических достопримечательностей: старинные любекские городские ворота, трирские древнеримские ворота «Порта Нигра», Кельнский собор… И конечно же, книжные полки от пола до потолка. Словно сюда, в тюрьму, перенесли целиком знакомый Фабелю рабочий кабинет Дорна в Гамбургском университете.

Дорн сидел за столом с молодым мускулистым парнем брутального вида в тенниске – руки сплошь в татуировках, бульдожья челюсть. Они разбирали какой-то учебный текст. Урка прилежно морщил лоб. Увидев Фабеля, Дорн встал, извинился перед учеником и пошел навстречу своему бывшему студенту.

– Добрый день, Йен! – воскликнул он, протягивая руку. – Рад, что вы смогли приехать. Присаживайтесь!

Заключенный взял со стола учебник и тетрадь и вышел.

Время добавило седины в усы и бородку профессора да морщин у глаз, но в общем и целом Матиас Дорн мало изменился с тех пор, как он преподавал Фабелю историю Европы: невысокий, опрятный, очень ладно скроенный синеглазый мужчина немного кукольного вида.

Пожимая слабую руку, Фабель солгал:

– Приятно видеть вас снова, герр профессор.

Для Фабеля и Дорн, и чувства, им пробуждаемые, принадлежали далекому невозвратному прошлому. Там бы им и оставаться…

Он сел напротив Дорна. На разделявшем их столе стояла фотография: девушка лет двадцати с таким же немного кукольным, подчеркнуто здоровым, румяным и свежим лицом. Фабель невольно задержал взгляд на этом лице, поражаясь тому, каким незнакомым оно теперь кажется.

– Я очень удивился, что вы тут работаете, – сказал Фабель.

– Только два дня в неделю, – улыбнулся Дорн. – Хорошо платят. Хотя свой профессор истории в тюрьме – штука диковинная. С другой стороны, сама тюрьма имеет диковинную историю. Я работаю одновременно и здесь, и в нойенгаммском мемориале жертвам Холокоста.

– Я удивился прежде всего тому, что вы стали работать с заключенными после того, как… – Фабель осекся – зря он начал фразу, закончить которую у него язык не поворачивался!

Дорн понял намек и со значением улыбнулся.

– На самом деле это весьма полезный опыт. Многие заключенные изучают историю с неожиданным жаром. Каким-то косвенным образом это помогает им разобраться в истории своей собственной жизни. Но я догадываюсь, что вы имели в виду. Думаю, у меня действительно был подсознательный мотив пойти работать сюда. Хотел повариться в здешней атмосфере, пообщаться с убийцами, понять их психологию… И через это уловить хоть какой-то смысл в том, что тогда произошло.

– Уловили?

– А то, что вы стали полицейским, помогло вам? – ответил Дорн вопросом на вопрос.

– Не знаю, это ли было причиной того, что я стал полицейским, – еще раз солгал Фабель. Они оба отлично понимали, что именно эта личная трагедия заставила одаренного студента-историка избрать карьеру следователя.

Дорн не стал возражать и развивать эту тему.

– Я хотел поговорить с вами о том убийстве, которое вы расследуете в данный момент, – сказал он.

– О тех убийствах, которые я расследую, – поправил его Фабель. – Убили еще одну девушку – точно так же, как Кастнер.

– Боже, какой ужас! И это подтверждает мои предположения. Потому-то я и рвался увидеться с вами.

– Продолжайте, профессор. Я весь внимание.

Дорн развернул номер «Гамбургер моргенпост» со статьей об убийстве Кастнер.

– Так же как и вас, – продолжал Дорн, – жизнь заставила меня пристально заинтересоваться тем, что происходит в голове психопата. Мне крайне неприятно это говорить, однако при всей своей мерзости врожденный инстинкт разрушения порой несет в себе некое извращенное творческое начало. – Дорн постучал пальцем по статье. – Полагаю, на сей раз ваш противник-психопат – натура творческая и потому особенно опасная. Йен, этот психопат – та еще тварь, с ним придется повозиться. Он производит впечатление… как бы это выразиться… человека осведомленного.

– Что вы хотите сказать?

Оттолкнув газету, Дорн сделал Фабелю знакомый жест рукой: так он всегда останавливал нетерпеливых студентов, которые торопились мимо посылок к выводам.

– Кто мы? – спросил Дорн, откидываясь на спинку кресла. – Что мы? Я говорю о немцах.

Профессор начинал так издалека, что у Фабеля заныли зубы.

– Простите, я не понимаю, при чем тут немцы как нация.

– Что такое, собственно говоря, немецкий характер? В чем заключается особенность немецкого народа?

Фабель пожал плечами:

– Понятия не имею. Да и плевать мне. То, что немцы какие-то особенные, – мы этого уже нахлебались, и эта теория принесла Германии – и всему миру – неисчислимые беды. Ни одна демагогическая теория не принесла людям столько горя, как эта.

– Верно, – кивнул Дорн. – Концепция немецкой уникальности – миф, раздутый австрийским ефрейтором до фантастических масштабов. Однако немецкий народ имел слабость и несчастье ему поверить. Один из самых важных уроков, которые я извлек из истории, занимаясь ею профессионально: никакого прошлого не существует, есть только настоящее. Только настоящее реально – что есть, то и видим, если осмеливаемся разуть глаза; а прошлое – игрушка в наших руках, его можно толковать и так, и этак. Прошлое – это то, что мы хотим из прошлого сделать. Сегодняшний день формирует прошлое, а не наоборот. Последние два столетия мы, немцы, только тем и занимались, что перекраивали прошлое: подгоняли его под наше новое понимание немецкой нации, которой на самом деле никогда не существовало. Да, «немецкая раса» – бред собачий. Мы пестрая смесь кровей скандинавских, славянских, кельтских, италийских и альпийских… Сборная солянка, объединенная языком и культурой, а не этнической принадлежностью.

– Куда вы клоните? И как ваши умствования связаны с сегодняшними убийствами?

Дорн снисходительно улыбнулся.

– Вы верите в то, что бог Туисто был рожден германской землей? И от трех его сыновей ведут свой род три племени чистокровных немцев?

– Разумеется, нет. Это просто древнее сказание.

– А в бога Вотана верите? Или в скандинавский пантеон богов во главе с Одином, который соответствовал Вотану древних германцев?

– Нет, – ответил Фабель. – Это опять-таки всего лишь красивые мифы. Послушайте, к чему…

Профессор величаво остановил его вытянутой ладонью.

– Да, это мифы. То есть выдумки. Но, как показал пример фашистской демагогии, вера в мифы может быть могучей и всеразрушающей. – Дорн вдруг схватил отложенную было газету со статьей об убийстве и эффектно швырнул ее на стол. – И этот тип верит в мифы!

– Как? Что? Кто? – в полном замешательстве произнес Фабель.

– Я говорю про вашего серийного убийцу. При каждом убийстве он ссылается на седую древность… нащупывает соответствия с настоящим в историях тысячелетней давности. Не будь его дела так отвратительны, можно было бы искренне восхититься его начитанностью.

– По-вашему, у этих убийств есть какие-то мифологические или исторические параллели?

– Кровавый орел.

Дорн с достоинством выдержал паузу и пристальный взгляд Фабеля.

– Что за орел такой?

– Ритуал «кровавый орел». Ваш серийный убийца не сексуальный маньяк. Он совершает убийства на религиозной почве. Он совершает жертвоприношения.

– Жертвоприношения? Ритуал «кровавый орел»? Извините, герр профессор, не могу взять в толк, о чем вы говорите. Объясните, пожалуйста, более внятно!

– Как вы знаете, здесь, на севере Германии, у саксов некогда была деревушка Гамм. Потом эти места завоевали франки и славяне, и поселение превратилось в Гаммабург. Затем нагрянули викинги с территории современной Дании. Альтона, которая теперь прямо в сердце современного Гамбурга, была датским городом вплоть до восемнадцатого столетия! Так что в наших жилах течет кровь викингов… конечно же, рядом с кровью других народов. В этих краях каким только богам не поклонялись: и Фрее, и Бальдуру, и Тору, и Локи, и Одину. Характер у скандинавских богов был далек от совершенства; они взбалмошные, завистливые, жадные, вспыльчивые и жестокие. Даже мудрый Один, отец богов, скандинавский аналог Зевса, не был исключением, тоже нравом капризен и груб. Но именно его наши предки хотели задобрить прежде всего.

Дорн сделал паузу, чтобы снять с книжной полки два увесистых тома.

– Один, как и прочие языческие боги, требовал жертвоприношений. И, по небесному чину, ему следовало больше прочих. К примеру, хронист Адам из Бремена подробно описывал кровавые празднества в Убсале – теперешней Упсале. Они происходили каждые девять лет и длились девять дней. Посильные приношения обязаны были делать все – от королей и вождей до простых смертных. Когда один вождь викингов – принявший христианство король Индж Старший – не пожелал приехать или хотя бы послать свои дары на празднество, его попросту свергли. В каждый из девяти дней убсальского празднества убивали девять живых существ: восемь животных – быка, петуха и так далее – и одного мужчину. Перерезали горло и развешивали вверх тормашками на суках в роще около святилища. Чудно, конечно. Все только потому, что девятка была магическим числом для одинопоклонников… Словом, для нас с вами важнее всего то, что Один требовал в том числе и человеческих жертв. Одной из форм жертвоприношения был ритуал «кровавый орел».

– В чем он заключался? – взволнованно спросил Фабель.

– Жертва, по вере древних германцев, должна была самостоятельно подняться к обиталищу Одина. Человек с крыльями орла.

– И откуда у человека брались орлиные крылья? – быстро спросил Фабель, хотя уже сам угадал страшный ответ.

Дорн смотрел на Фабеля строго и значительно, поглаживая один из толстых томов на столе.

– Брали пленника – к примеру, женщину, угнанную в рабство викингами во время одного из набегов, – раздевали и распинали на земле веревками. Затем жрец Одина брал палаш и вскрывал ее туловище…

Сердце Фабеля бешено заколотилось.

– Жрецы имели что-то вроде хирургического навыка: норовили вскрыть живого человека так, чтобы не повредить его внутренние органы. Затем, у все еще живого, разворачивали ребра, вырывали легкие и клали несчастному на плечи. Это были символические крылья «кровавого орла». И на этих крыльях жертва должна была лететь к Одину…

Фабель, потрясенный до глубины души, молча таращился на Дорна.

– Это исторический факт? – наконец выдавил он из себя.

– Так пишут хроники. Хотите – верьте, хотите – нет. Про ритуал «кровавого орла» писал хронист, настроенный враждебно против викингов, чьих набегов панически боялись все их соседи. В хрониках того времени викингов малевали как демонов зла. – Дорн рассеянно пролистал лежащую перед ним книгу. – Да, тут подобные случаи описаны во множестве… Жертвы могли быть любого пола. Вот, к слову, – сказал Дорн, открывая нужную страницу, – рассказ о плененном викингами английском принце. Когда за него отказались заплатить выкуп, викинги принесли пленника в жертву Одину – в качестве «кровавого орла». Таких примеров в хрониках более чем достаточно.

– Выходит, наш убийца подражает викингам? – все еще недоверчиво спросил Фабель.

– Вне сомнения. Я внимательно прочел все, что было в газетах об убийстве. Вы явно придержали многие детали, но картина расчленения настолько характерна, что я сразу подумал о викингах.

– Как-то не верится. Идиотизм и мерзость!

– Это для нас идиотизм и мерзость, – сказал Дорн. – А в глазах убийцы – великое благородное дело. Акт служения. Он уверен, что этим ублажает древних богов. И моральное право на его стороне. Он мнит себя миссионером, помогающим заблудшей Германии вернуться к истинной вере. – Дорн захлопнул книгу. – Йен, вы имеете дело с наитемнейшей из темных сил! Ваш убийца – истинное исчадие ада, ибо он верующий фанатик. И верит он не во что-нибудь, а в такую апокалиптическую пакость, от которой у любого христианина просто волосы дыбом встают! В мифологии викингов также имелось что-то вроде Страшного Суда, завершающего историю человечества. Он назывался Рагнарёк. Однако библейский конец света – детский праздник по сравнению с Рагнарёком! По мифу, это будет время, когда Один и сонм подчиненных ему богов сойдутся в сражении с Локи и Ваниром. Время огня, и крови, и льда – когда не станет ни земли, ни небес, а все живые существа будут истреблены. Наш рехнувшийся «кровавый орел» верит во всю эту дребедень. Он всерьез полагает, что его миссия – приблизить падение небес на землю и наполнить океаны кровью.

Фабель машинально крутил газету в руке, невидящим взглядом всматриваясь в заголовок статьи об убийстве Кастнер.

– Не слишком ли вы спешите с выводами, профессор? Насколько убедительна ваша версия? Наш психолог-криминалист профилирует преступника иначе…

– Разумеется, я не психолог, тут вы правы, – не без некоторого раздражения сказал Дорн. – Но примите во внимание тот факт, что я почти двадцать лет пытаюсь понять ход мыслей подобных людей. Пытаюсь понять, что движет маньяком, почему он превращается в мучителя и убийцу…

Дорн резко замолчал. В его глазах была непритворная боль.

Фабель сидел неподвижно, все еще не в силах прийти в себя от услышанного. Когда он наконец заговорил, было не ясно, к кому он обращается – к Дорну или к самому себе.

– Не могу поверить… Получается, что убийца ведет крестовый поход против скверны. У этого психа гаденькая фантазия, будто он облечен великой миссией и убивать – его обязанность… Господи, лучше бы он был простым сексуальным маньяком! И то приятнее!

– Я пересказал вам то, как ритуал жертвоприношения описан в древней хронике, – промолвил Дорн. – А было ли так на самом деле, можно только гадать. Не исключено, что хронист сгустил краски или вообще сочинил этот ритуал – лишь бы побольше очернить и демонизировать ненавистных викингов. Да и не важно. Главное, наш убийца вычитал из какой-то книжки описание ритуала – и верит, что так оно и было. И действует по образцу.

– Если для него это высокая миссия, – подхватил Фабель, – значит, он будет убивать снова и снова – пока мы его не остановим…

Что-то внутри Фабеля так рвалось прочь от тюрьмы, что он не стал звонить на работу с автостоянки у Фирланде, а доехал до нойенгаммской дамбы, вышел с сотовым из машины и вскарабкался на высокий откос. С дамбы был виден весь нойенгаммский концентрационный лагерь – симметричные ряды бараков. Лагерь был преимущественно женский. Несчастных, почти не кормя, заставляли строить временное жилье для гамбуржцев, дома которых были разбомблены союзниками. Десятилетний Фабель помнил, как отец рассказал ему о фашистской концепции «Vernichtung durch Arbeit» – истребление трудом.

Фабель сел на траву и рассеянно наблюдал, как тени облаков пробегают по территории бывшего лагеря. С дамбы скульптура «Умирающий заключенный» была просто черным пятном. Но Фабель помнил страшную фигуру, скорчившуюся на булыжниках при входе в мемориальный комплекс…

Здесь убивали ни в чем не повинных женщин во имя высосанной из пальца «немецкой идеи». По мнению Дорна, их серийный преступник тоже имеет «идею»: свою вульгарную психотическую жажду крови и низменную ненависть к человечеству он оправдывает историческими и этнологическими байками.

Фабель был в таких раздерганных чувствах, что не торопился звонить в управление – сначала хотел немного прийти в себя. Он еще раз попробовал дозвониться до Махмуда, но опять включился автоответчик. Все как-то наперекосяк. Остается только надеяться, что Махмуд сам сообразит залечь на дно, когда до него дойдет весть об убийстве Улугбая…

Фабель несколько минут сидел пригорюнившись – обхватив колени руками, наблюдая, как облака бегут по небу, а их тени – по земле. Затем встряхнулся, решительно набрал номер Вернера Мейера и коротко изложил ему дорновскую теорию.

– Вернусь примерно через час, – сказал он. – И сразу же собираемся на совещание в конференц-зале. Пауль и Анна мне тоже нужны – отзовите их с задания. Кстати, нашли они какие-нибудь следы Клугманна?

– Нет.

– Ладно, я и не надеялся… Зайдите к Ван Хайдену и спросите, сможет ли он забежать к нам на совещание. У меня для него чрезвычайно любопытная информация.