Я ухвачусь за более легкий конец дела и выстрою в алфавитном порядке великих от французской литературы.

Абу (1828-1885)

"Викторина закрыла глаза и продолжала читать" ("Les Mariages De Paris").

"Конечно, вы немец. Англичанин на вашем месте умер бы за нас, а я вознаградила бы его рукой моей дочери!" ("Король Монтаньи").

Бальзак (1799-1850)

"Я не вижу этого ясно, — сказал старый слепец" ("Сцены частной жизни. Беатрис").

"Одному из участников игры завязывают глаза, чтобы он не видел, куда его ведут, провожатый предупреждает его:

"Будьте осторожны! Не упускайте из виду ни одного из моих знаков!" ("La muse du deparlement").

"Азалии взбегали по стене и покрывали ковром все здание".

"Соловей сел на край окна" ("Lapeau de chagrin").

Птицы во французской литературе не придерживаются законов природы. Соловьи не только вообще не садятся на подоконники, но и не поют в декабре, как это утверждают братья Гонкур ("Idees et sensations"). Ламартин кормит хлебом ласточку ("Les contidences"), которая, как известно, питается только насекомыми.

Шатобриан видел летающих пингвинов ("Souvenire ienfance etc."). Виктор Гюго был так вдохновлен чистейшей невинной любовью им же самим созданных героев — Мариуса и Клозетты, что, не найдя чистоты большей, так охарактеризовал невинных любовников: "Два лебедя встретились на вершине Юнгфрау!" ("Отверженные"). У одного журналиста, который послал своей газете сообщение об индийском йоге, должно быть, были обширные представления и о способностях страуса, так как он написал, что йог в состоянии священного экстаза сунул голову по плечи в песок и оставался так восемь часов кряду. "Только страус способен на такое, — так заканчивается репортаж, — да и то только в момент опасности" ("Ле журнал", 1914, февраль, 6).

Мне придется защитить честь страуса. Еще никто не видел, чтобы он прятал голову в песок. Он не настолько глуп, хотя Плиний, этот древний источник сплетен в естествознании, называет его глупым. Но и Плиний тоже потому выдвигает против него обвинение в solidita's, что он засовывает голову в куст (frutix) и думает, что его не видно. Откуда взялось обвинение, неизвестно, верно одно, что такого дурака-страуса еще не бегало по Африке, который со страху обрек бы себя на такое странное самоубийство. Так что поговорка "страусиная политика" не имеет под собой никакой основы.

Бернарден де Сент-Пьер (1737-1814)

Поэт нежной души, автор "Павла и Виргинии", с благодарностью размышлял о добрых руках матери-природы.

"Собаки обычно пестры, и пятна на них отличаются друг от друга: одно светлое, другое темное. Это потому так, чтобы их можно было хорошо различать в квартире, на какую мебель бы они ни садились, в противоположном случае они сливались бы с цветом мебели" ("Гармония природы").

"На дыне природа проложила борозды затем, чтобы на семейном столе ее было проще разделить" (Там же).

"Блохи, как правило, прыгают на белое. Этим инстинктом природа наградила их потому, чтобы нам легче их было ловить" (Там же).

С другой стороны, простодушный аббат Гом (1802-1896) сомневается в целеустремленности природы, когда пишет:

"Что касается рыб, непонятно, как они умудряются жить и размножаться в соленой воде, и уж настоящее чудо, что их порода давно не вымерла" ("Catechisme de perseverance").

Банвиль ( 1823-1891)

Германия в танце ведет наверху, на холме мертвых, неистовее, чем конь без удил или чем урна, у которой нет ручек. ("Idylles prussionnes")

Неистовствующий конь — не редкость, а с неистовой урной человек еще не встречался. Даже если у нее откололись обе ручки.

Коппе (1842-1898)

"Женщина села меж дочерей. Они были близнецы, одной и другой было по 18 лет".

Шатобриан ( 1768-1848)

"Военная слава Наполеона? Эх! О ней уже и слуха не осталось. Действительно, он побеждал в больших битвах, но несмотря на это, самый маленький генерал профессиональнее его" ("Melanges politiques et litteraires").

Доде (1840-1897)

"Четыре тысячи босых и размахивающих руками арабов бежало за верблюдом, как дураки, сверкая на солнце шестьюстами тысяч зубов" ("Тартарен из Тараскона").

Если проверить расчет, то окажется, что у каждого отдельного араба было по 150 зубов. Конечно, расчеты — занятие не для писателей. Известный арифметический ляпсус допустил сам Флобер, когда заставил одного из главных героев "Мадам Бовари" отсчитать 75 франков одними двухфранковыми монетами. Леопольд Стапле, менее известный у нас французский писатель, не моргнув глазом, так определил преклонный возраст одного из своих героев: "Ему было 70, но он выглядел, как на еще столько же". Другой (чуть было не написал безымянный) парижский писатель, Марль Мерувель, дал прочувствовать хрупкость сложения своей героини:

"Она была так стройна, что мужская рука могла обхватить ее десятью пальцами". Ужасную картину рисует Кловис Уге об одном из своих малосимпатичных героев: "Наполовину тигр, наполовину шакал, наполовину змея!" Этому стопятидесятипроцентному чуду я неожиданно нашел пару в образе одного берлинского акционерного чуда. "Ле Журнал" в 14 номере за май 1927 года поместил отчет о черном дне берлинской биржи и написал, что рынок потрясли 80-и 100-процентное падение акций, а вот акции Гланцштоффа и Эльберфельда потеряли 150 процентов своей стоимости. Это парижское издание показало себя вообще несведущим в исчислении процентов. В его же номере от 29 апреля 1910 года есть такая фраза: "Вы на три четверти преувеличиваете отчасти из вежливости и молодого энтузиазма. Но в том, что вы говорите, все же есть пятьдесят процентов правды". Таинственные дроби тоже расставляют ловушку ничего не подозревающему писателю, как это случилось с Климентом Карагелем, который обратился к директорам парижских театров со следующим предупреждением: "Вы не считайте, что выброшенная пошлина на билеты в десятую часть сбора — это много, может случиться, что они повысят ее до одной пятнадцатой, а то и двадцатой".

Дюма-отец (1803-1870).

В своих воспоминаниях он упорно приписывает Шатобриану такую странную фразу:

"Я шел, шел противу моего желания, как скала, несомая потоком, и что же теперь? Я к вам ближе, чем вы ко мне". Но он сам не вспоминает, как в истории про судебный процесс из-за известного колье заставляет говорить одного из героев, того самого Дона Маноэля: "Ах! Ах! — сказал Дон Маноэль по-португальски". Для этой мозговитой фразы я нашел венгерскую пару. Когда герцог Уэльский посетил Будапешт, в одном из ресторанчиков в Буде ему понравился ловкий официант. "Как вас зовут?" — спросил герцог. "Шевалье Ронаи", — безупречно по-английски ответил официант" ("Аз энт", 1935, сентябрь, 13).

Флобер (1821-1880).

"Они остановились и, повернув спины буре, припали друг к другу, глаза в глаза, четырьмя руками удерживая зонтик" ("Бувар и Пекюше"). Подобную же ошибку совершила Ивет Жильбер, написав в своих воспоминаниях: "На обеде я сидела по правую руку герцога Уэльского, слева от меня занял место австрийский посол".

Готье (1811-1873).

"Надобно, чтобы камень-брусчатка был в животе вместо сердца" ("Мадмуазель де Мопен").

В одном из стихотворений ("Серенада") влюбленный рыцарь стоит перед балконом, а дама на балконе. Надо бы к ней взобраться, но как?

Ты поток своих чудных волос мне волною с балкона спусти, я по этим волнам поднимусь, в твою тихую пристань войду.

Ответ дамы поэт не сообщает.

Лябиш (1815-1888).

В произведениях этого плодовитого комедиографа так и кишат толстые bevue.

"Я познакомился с ним в омнибусе. Первым его словом был хороший пинок".

"У меня даже стула нет, на который моя жена могла бы преклонить голову".

"Там такой обычай: если молодая актриса понравится, то не интересуются ни ее именем, ни происхождением, ни полом".

"Что это? Наш корреспондент глух? Видимо, он из-за этого не отвечает на наши письма".

"Брак есть договор о взаимных обязательствах… Брачующиеся должны быть французами, свободными и разного пола".

"Раскаленное железо хотел бы я воткнуть ей в сердце, раскаленное железо, имя которому угрызения совести… раскаленное железо, которое следовало б за ней повсюду и разрушило бы ее печень, подобно стервятнику… и чье непрощающее зеркало показало бы ее грех, крикнув ей: "Несчастная, ты изменила своему другу!"

Мюссе (1810-1857).

"Уста молчат, чтобы слышать речь сердца" ("Nuit de mai").

Поэтическая картина, рту критика надо умолкнуть. Но сладкоречивый поэт майской ночи злоупотребляет поэтической свободой, потому что в другом месте он говорит:

"Жильом был добрый юноша, но ему никогда не приходило в голову, что сердце нужно и для другого, а не только, чтобы дышать".

Й. X. Росни-старший (1856-1940).

"Он был так печален, будто следовал за похоронной процессией, провожавшей самое последнее живое существо" ("Marthe Baraquin").