Глава 27

Джутовый мешок

– Теперь я уверен, что отец никогда не назначит меня на серьезную должность, даже при том, что, как и мои дед и прадед, он сам стал падишахом, когда был вдвое моложе меня.

Вытащив из ножен на поясе свой парадный кинжал, Салим нанес удар по розовой шелковистой парче, покрывавшей диван, на котором он отдыхал жарким полднем во дворце в крепости Лахора. Лезвие было притуплено, но кинжал все же прорезал тонкую ткань и вонзился в хлопковую набивку.

– Я ждал-ждал – и чего дождался? Ничего! Я не командующий, не наместник – и никакой надежды ни на что. Даже доброго слова не дождешься… Что мне делать? – вопрошал он у Сулейман-бека, который лежал, опершись на одну руку на соседнем диване, и держал чашу с соком манго в другой руке.

– Даже не знаю, – задумчиво ответил тот. Затем, сделав еще один глоток сока, продолжил: – Говорят, успех приходит к тем, кто умеет ждать и терпеть.

– Хоть ему уже далеко за пятьдесят, мой отец пребывает в добром здравии, как никогда, если ты это имеешь в виду. Я даже не уверен, что он смертен. Он так рьяно защищает свою власть и так мало внимания уделяет подготовке преемника, что мне начинает казаться, будто отец думает, что будет жить вечно. С возрастом он, кажется, только еще больше уверился в том, что его мнение – единственно верное.

Салим снова атаковал диван, на сей раз более яростно, отчего поднялись клубы пыли.

– Но если твой отец в ближайшее время и не собирается отправляться в рай, то этого нельзя сказать о твоих единокровных братьях – соперниках в престолонаследии. Они оба полностью поддались вину, верно? Если они продолжат в том же духе, то долго не протянут, даже если от природы здоровы как быки.

Салим улыбнулся про себя, так как вспомнил, как себя вели Даниал и Мурад за десять дней до этого. Акбар без предупреждения вызвал всех троих своих сыновей на просторную пыльную парадную площадь перед дворцом, когда солнце еще едва встало, воды реки Рави были укрыты белым туманом и в Лахоре пели самые ранние петухи. К счастью, предыдущий вечер был одним из тех, когда Салиму удалось справиться с собой и, следуя совету хакима, устоять перед соблазном принять опиум с вином. Вместо этого он пошел в гарем. Хотя тоска по Мехруниссе никогда не оставляла его, он решил больше не думать о ней. Впервые за долгое время Салим провел ночь с Джод-бай. Она игриво поздравила его с новым пробуждением мужской силы, когда они лежали рядом, нагие и покрытые потом, после второго любовного соития. Салим должен был признаться себе, что воздержание от дурмана увеличило его желание. Размышляя об этом, он возбудился вновь и занялся любовью с Джод-бай в третий раз. Поэтому принц был удовлетворен и трезв, хотя чувствовал себя усталым и сонным, когда появился на площади на рассвете по приказу отца.

Когда они появились, стало очевидно, что ни Мурад, ни Даниал не были так же воздержанны предыдущим вечером. Когда средний брат шел через высокие каменные ворота, ведущие к площади, слуга еще пытался завязать на нем пояс. Мурад, сжав квадратную челюсть, отогнал его в сторону и, во всеуслышание заявив, что не нуждается в мелочной опеке, небрежно повязал пояс сам. Даниал шел медленно и преувеличенно прямо, как пьяный, который старается делать вид, что не пил вовсе. Подходя к отцу, он неестественно держал голову, устремив взгляд налитых кровью глаз прямо перед собой, но споткнулся, не дойдя несколько шагов, и попытался согнуться в необходимом низком поклоне. Акбар тогда приказал, чтобы все трое его сыновей сели верхом на лошадей, которых конюхи уже держали наготове, и начали состязаться со стражниками, стараясь пронзить копьями арбузы. Когда Мурад попытался взобраться на лошадь, его небрежно повязанный пояс распустился, он споткнулся о тянувшийся за ним кусок ткани и, не устояв на ногах, плашмя упал на землю лицом вниз. Когда ему помогли встать и сесть в седло, он проскакал всего сто ярдов и снова свалился на землю.

У Даниала лучше вышло сесть верхом на лошадь и пустить ее вскачь. Но, пытаясь нацелить копье на арбуз, он также упал. Пошатываясь, младший принц поднялся на ноги, и его обильно вырвало через руку в перчатке, которую он поднес ко рту, стараясь сдержать зловонную струю.

Салим между тем успешно справился с арбузом. Отец не то чтобы похвалил его, но сказал:

– Я вижу, на этот раз ты не пил, Салим. Помни, что это не последняя моя проверка. Можешь идти.

Когда принц уходил с площади, он услышал, что отец приказывает братьям возвращаться в их покои, а затем распоряжается, чтобы те из стражников, кто пользовался наибольшим доверием падишаха, проследили, чтобы эти двое не покидали свои комнаты в течение четырнадцати дней и чтобы никто не приносил им алкоголь. Все это время они должны будут находиться под пристальным наблюдением, дабы удостовериться в их воздержании.

– Когда их заключение закончится, они ведь успокоятся, верно, Сулейман-бек?

– Вряд ли. Я уже слышал, что их друзьям удалось тайно пронести им спиртное. Говорят, что толстый слуга Мурада пронес бычий пузырь, наполненный вином, под своими просторными одеждами и что Даниал подкупил одного из стражников, чтобы ему принесли конопли – ее набили в ствол мушкета.

– Этого не может быть. Отец велит растоптать стражника слонами за такое неповиновение.

– Удивительно, на что люди готовы ради денег… Но может быть, это всего лишь слухи. По крайней мере, все сплетничают об этом.

– Может, ты и прав, и они мне не соперники в борьбе за престол моего отца, но это не означает, что у меня сейчас есть хоть какая-то возможность получить власть, на которую я имею право. Я мог бы сделать многое для нашей династии, если только мой отец позволит.

– Что, например?

– Ну, избавить его от некоторых льстивых и своекорыстных советников… Абуль Фазла для начала.

– Но ты знаешь, что отец не одобрил бы их отставки. По крайней мере, сначала ты должен будешь показать себя хорошим наместником, прежде чем подвергать критике его собственных советников и управляющих.

– Как это возможно, когда отец не дает мне высокий пост? – Салим обрушил свой кинжал на диван еще раз, глаза его загорелись. – Иногда я думаю, что у меня нет выбора, кроме как взять на себя управление провинцией без дозволения отца и показать, на что я способен!

– Но это будет мятеж.

– Называй как хочешь; я бы сказал, что действую по собственной воле.

– Ты это серьезно, да? – тихо спросил Сулейман-бек.

– Да, – сказал Салим, глядя своему молочному брату прямо в глаза. – Именно об этом я думал многие месяцы темными ночами, когда пытался побороть свою тягу к дурману. Не удивляйся так – у меня есть много друзей среди молодых командиров среднего ранга в нашей армии на востоке. Они также негодуют на самодурство своих старших начальников – и также хотят власти и самостоятельности.

– Это верно. Я знаю, о чем они ропщут, – сказал Сулейман-бек. – Еще их привлечет возможность получить продвижение и вознаграждение.

– Вижу, ты начинаешь допускать, что это возможно. Ты готов идти со мной?

– Ты же знаешь, что готов. Мы вместе так много пережили… Я верен лишь тебе одному. – Затем, немного подумав, исполненный той же серьезности и полный решимости, что и Салим, Сулейман-бек добавил: – К тому же так ты смог бы завоевать внимание и уважение своего отца. Если ты начнешь действовать, каковы будут твои первые шаги?

– Разведать настроения кое-кого из молодых сановников в восточной армии. Я не могу отправиться туда без позволения отца – но ты можешь.

– Я съезжу. У меня все еще есть кое-какие связи среди правящих кругов в Бенгалии, и я могу посетить их, не вызывая подозрений.

– Благодарю тебя за верность.

К своему большому удивлению, сказав это, Салим услышал новые властные нотки в своем тоне – он мало чем отличался от тона его отца. Теперь принц решился действовать – и ожиданию и неопределенности придет конец. Независимо от исхода, ему не придется корить себя за нерешительность.

Три месяца спустя из своего большого шатра в центре лагеря Салим смотрел, как над рекой Чамбал садится солнце. Стаи водоплавающих птиц темными силуэтами на фоне бледно-оранжевого заката снижались по воздуху к воде, усаживаясь в тростнике, окаймляющем берег реки. Шесть недель назад, под предлогом охотничьей экспедиции для ловли тигра в дальних краях, Салим покинул дворец своего отца. В последние дни он с тревогой посматривал на горизонт – не приближаются ли отряды всадников. Принц надеялся увидеть Сулейман-бека, возвращающегося из своей тайной миссии на востоке, но отчасти боялся, что завидневшиеся наездники могли оказаться людьми Абуль Фазла, которые едут заключить его под стражу, так как его заговор раскрыт.

В тот же день сразу после полудня появился отряд всадников. Когда они приблизились, появившись из мерцающего знойного марева, он увидел, что их так мало, что вряд ли они едут его схватить. К большому облегчению Салима, это был Сулейман-бек. Однако он был так истощен долгими днями в седле, что лишь заверил своего молочного брата в том, что имеются самые широкие возможности для осуществления его замысла, и просил позволения отпустить его спать. Они условились обсудить итоги его поездки более подробно за совместной вечерней трапезой.

Салим слышал, что позади него в шатре слуги уже начали стряпню. Заслонив рукою глаза от закатного солнца, он увидел, что к нему идет Сулейман-бек, и вышел вперед, чтобы поприветствовать его. Они обнялись – да так и вступили под навес окаймленного зеленого шатра. Здесь стоял низкий стол, обложенный шелковыми подушками и заставленный многочисленными яствами – цыпленок и ягненок, приготовленные в тандуре, тушеное мясо по-кашмирски с сухофруктами, неострыми приправами и кисломолочным соусом, горячие овощные блюда, приготовленные по гуджаратскому рецепту, и рыба из реки Чамбал. Когда они приступили к еде, макая в мясной соус лепешки нан, Салим отпустил слуг и начал разговор.

– Расскажи мне о твоих переговорах. На сколько командиров мы можем рассчитывать в восточных областях?

– Их приблизительно двести человек. Каждый из них предложил еще людей, кто мог бы разделять наши устремления. Это главным образом – как мы и ожидали – молодые люди, которые, как и мы, стремятся к самостоятельности, а также к награде, которую я посулил им от твоего имени. Есть среди них и пожилые – из тех, кто недоволен своим застоем в продвижении по службе, или тех, кто выступает против веротерпимости твоего отца и его сотрудничества с бывшими врагами.

– Сколько воинов под их началом?

– Тысяч тридцать.

– Этого должно быть довольно, чтобы показать моему отцу, что меня стоит воспринимать всерьез и предоставить мне больше власти.

– Многие были согласны присоединиться к нам, потому что ты не призываешь к открытому мятежу и свержению власти отца. Они уверены, что на каком-то этапе ты начнешь с ним договариваться.

– Пусть продолжают так думать. Да… да, я думаю, что к этому идет. Хотя иногда тешу свое самолюбие, воображая, что, если все пойдет очень хорошо, я мог бы заставить отца сложить полномочия сейчас, а не ждать его смерти.

– Остерегайся таких мыслей. У твоего отца очень мощная армия. Мы соберем достаточно людей, чтобы ты мог показать свой характер и пригодность к вершению важных дел, но никогда не поднимем настоящее восстание. Если ты попытаешься это сделать, мы потеряем некоторых из наших нынешних сторонников.

– Народ любит моего отца, я это знаю. Мне иногда кажется, что он понимает своих подданных лучше и заботится об их благополучии больше, чем о многих своих родных. Я, без сомнений, буду вести переговоры. Я только предлагаю быть готовыми ко всему, а потом увидим, как будут развиваться события.

– Когда мы делаем следующий шаг? Нам нельзя долго ждать. Везде соглядатаи Абуль Фазла. Он умеет тонко выведывать тайны и склонять людей на свою сторону.

– Оставь Абуль Фазла моим заботам. Он же не вездесущ, в конце концов. Но мы не станем задерживаться. Я уже послал гонцов к своим сторонникам в Агре и Лахоре и призвал их присоединиться ко мне в течение месяца. Когда ты отдохнешь и мы обсудим наш план более подробно, ты возвратишься на восток и соберешь там наши силы. Я же соберу свои собственные войска и, двинувшись вместе с ними, встречу тебя в Аллахабаде. Он лежит в месте слияния Джамны и Ганга, а это означает, что мой отец не сможет нас не заметить, если мы обустроим там наши позиции.

Салим поднял руку вверх, давая своей колонне знак остановиться. Гонец, посланный им к Нассеру Хамиду, командующему гарнизоном Аллахабада – до которого оставалось теперь всего четыре мили, и его купола и башни уже были ясно видны, – скакал назад к ним. Когда юноша обуздал лошадь, на его лице сияла широкая улыбка.

– Светлейший, въезд в город открыт. Нассер Хамид приветствует тебя.

Салим опустил плечи и расслабился впервые за последние недели. Нассер Хамид был его другом с юности и в секретной корреспонденции обещал открыть Салиму ворота в Аллахабад. Подъезжая к городу тем утром, принц чувствовал себя в полной безопасности.

Все, казалось, шло хорошо – даже слишком. С тех пор как уехал Сулейман-бек, он сумел привлечь на свою сторону молодых командиров из Лахора и Агры. Всего семь недель назад, почти не прерывая разговора с Абуль Фазлом, Акбар кивком одобрил просьбу своего старшего сына оставить дворец и Лахор, чтобы отправиться в очередную охотничью экспедицию.

На следующий день Салим выехал с отрядом своих последователей требовать внимания своего отца и подтверждать свою значимость, – так он решил для себя, хотя понимал, что многие назовут это мятежом. В пути принц задавался вопросом, как и при каких обстоятельствах снова увидит отца. Еще больше, чем то, как ко всему этому отнесется падишах, его заботило то, что он разлучен со своими женами и детьми.

Ни с одной из своих женщин он не был близок настолько, чтобы довериться им относительно своих замыслов. К тому же гарем печально известен своей жаждой сплетен. Его маленькие сыновья проводили бо́льшую часть времени с дедом, поэтому взять их с собой выглядело бы слишком странно, и это бы сразу заметили. Возможно, больше всего Салима расстраивало то, что он не мог рассказать ничего бабушке, которая столько сделала для его возвращения из Кабула. Принц знал, какую боль причиняет ей, бросая вызов своему отцу, да еще таким способом. Она любила их обоих и будет за них тревожиться, боясь, что их противостояние может превратиться в войну.

Однако пока что ничего на это не указывало. Его разведчики не сообщали ни о каких следах преследования, а когда по пути они столкнулись с подразделением всадников падишаха, их командир и Салим попросту раскланялись и поехали каждый в свою сторону. День за днем продвигаясь все дальше со своей растущей армией, принц начал получать удовольствие от власти и наслаждался ощущением свободы от отца. Он знал, что это не продлится вечно и что ему еще придется применить все свои способности, чтобы все вышло наилучшим образом – в его интересах и, напомнил он себе в который раз, в интересах династии. Сулейман-бек отправил посыльных с вестью, что идет во главе войска из Бенгалии и достигнет Аллахабада через две недели. Салим очень ждал встречи со своим молочным братом – и не только потому, что тот вел за собой крупные силы; ему не хватало его дружеского участия, спокойного взвешенного совета и абсолютной преданности Сулейман-бека. Но сейчас он должен быть уверен, что с размахом войдет в Аллахабад, чтобы произвести впечатление на его жителей и укрепить боевой дух собственного войска.

– Расправьте знамена, – скомандовал он, выпрямляясь в седле. – Прикажите трубачам на лошадях скакать вперед вместе со слонами, на которых едут музыканты с литаврами. Пусть наши войска сомкнут ряды – и под звуки труб и бой барабанов мы войдем в Аллахабад.

– Светлейший, от Бир Сингха прибыл человек, раджа Бундела из Орчхи, – объявил слуга, когда три месяца спустя Салим и Сулейман-бек стояли на высоких зубчатых стенах крепости в Аллахабаде, наблюдая учения конницы Салима на площади внизу. Поблизости на берегу Джамны длинными прямыми рядами стояли шатры, где разместились пятьдесят тысяч воинов, которые к настоящему времени собрались под его знамена, – почти вдвое больше того, на что он изначально рассчитывал.

– Я приму его. Приведите его ко мне сюда, на крепостную стену.

Пять минут спустя высокий худой человек с большими золотыми серьгами-обручами в обоих ушах поднялся по каменной лестнице на стену крепости. Одежда его была покрыта дорожной пылью, а в руке он нес джутовый мешок, вокруг которого роились черные мухи. Не доходя дюжину футов до Салима, человек положил мешок на пол и поклонился.

– Что хочет сообщить мне раджа?

Быстро выпрямившись, посланник усмехнулся, обнажив неровные белые зубы под густыми темными усами.

– Эти вести порадуют твое сердце, светлейший.

– Говори.

– Бир Сингх выполнил твое пожелание.

С этими словами человек снова поднял мешок и распорол шнур. Когда он раскрыл его горловину, в воздухе разнесся тошнотворный сладковатый запах. Тогда гонец запустил руку внутрь и вытащил за волосы разлагающуюся человеческую голову. Несмотря на то, что плоть уже распухла, лиловые губы раздулись и все лицо было покрыто запекшейся кровью, Салим сразу признал мясистые щеки и длинный нос Абуль Фазла. Бледный и потрясенный Сулейман-бек не мог отвести от головы взгляда, держась за живот, как будто его сейчас вырвет. Но довольный принц, нисколько не удивившись, просто сказал:

– Раджа хорошо справился с моим поручением. Я удвою вам обоим обещанное вознаграждение. – Затем он повернулся к Сулейман-беку. – Я не посвящал тебя в свой замысел, брат, для твоего же собственного блага, чтобы тебя не привлекли к ответу, буде меня предадут. Абуль Фазла необходимо было убить. Он был моим врагом. – Салим снова обратился к посланнику: – Расскажи мне, как погиб Абуль Фазл.

– Когда ты предупредил раджу о том, что Абуль Фазл должен проследовать через его земли, возвращаясь на север в Агру после инспекции имперских армий, сражающихся на границах Декана, у него было только две дороги, по которым он мог пересечь наши гористые земли, где ведется тщательное наблюдение. Приблизительно месяц назад раджа разузнал, что Абуль Фазл подъезжает с запада в сопровождении приблизительно пятидесяти воинов. Наши силы – я был с ними – заманили его войско в засаду, когда он поднялся по крутому и узкому проходу однажды вечером. Наши стрелки, укрывшиеся среди валунов над дорогой, перестреляли многих стражников Абуль Фазла, прежде чем те успели хотя бы достать свое оружие. Однако Абуль Фазл и около дюжины его воинов спрыгнули с лошадей и, не получив ранений, спрятались в скалах и кустарниках близ дороги. Из этого укрытия они вели прицельный огонь по всем, кто пытался к ним приблизиться, и успели ранить двоих. Среди них был один из моих собственных братьев – пуля ударила его в лицо, снеся большинство зубов и часть челюсти. Он пока еще жив, но не может ни говорить, ни есть должным образом, и для его же блага я призываю его смерть…

Посланник помолчал, и в его взгляде промелькнула грусть. Затем он продолжил:

– Когда раджа увидел, что Абуль Фазл полностью окружен, он послал воина под белым флагом с обещанием, что если тот сдастся, то сохранит жизнь тем немногим из его воинов, кому удалось выжить. Вскоре Абуль Фазл появился из-за кустов и, бросив свой меч, спокойно приблизился к радже. С бесстрастным лицом он сказал так: «Я не собираюсь убегать от тебя, ты, грязный, вшивый князек с гор. Делай со мной что хочешь, но помни, кто мой господин». Разгневанный его высокомерными словами, раджа выбежал вперед, на ходу вытаскивая из ножен свой зазубренный кинжал. Он схватил Абуль Фазла, который не стал сопротивляться, и рассек его толстую шею… Я видел смерть много раз, но даже не знал, что из человека может вылиться столько крови, сколько хлынуло из Абуль Фазла. Затем раджа перебил всех его стражников, живых и раненых, и приказал глубоко зарыть их, чтобы не добрались даже самые голодные дикие собаки.

– Почему он нарушил свое обещание и не пощадил стражников? – спросил Сулейман-бек.

– Раджа боялся, что весть о том, что случилось, дойдет до падишаха. Он знал, что Акбар очень ценил Абуль Фазла, а это означает, что если падишах узнает, кто убийца, месть его будет страшна.

– Так было нужно, Сулейман-бек, – добавил Салим. – Ради значимой цели нам иногда приходится действовать жестоко. Может статься, души тех храбрых стражей сейчас в раю. Их вина только в том, что они служили недоброму человеку. Абуль Фазл постоянно настраивал отца против меня, нашептывал ему, что я пьяница и выскочка, советовал назначать на высокие должности своих собственных родственников, а не меня или моих друзей. Даже бабушка говорила мне остерегаться его, говорила, что он мне вовсе не друг. Я его ненавидел. Эта его глумливая самодовольная улыбка, – Салим повысил голос, – это его едва скрываемое презрение… сколько раз я хотел затолкать ему обратно в горло те снисходительные лицемерные слова, что он говорил мне при отце!

При воспоминании о кознях Абуль Фазла Салима охватила ярость. Внезапно он резко пнул голову, и она покатилась вдоль крепостной стены; от нее отлетел кусок разлагающейся плоти. С глухим стуком голова приземлилась на мусор в сухом рву.

– Собаке – собачья смерть! Пусть звери отгрызут его лживый льстивый язык, а эти подобострастные и заискивающие глаза склюют вороны…

Тем же вечером Салим и Сулейман-бек расслаблялись в покоях принца. Последний теперь полностью воздерживался от опиума, но сейчас он пил вино. Оно было весьма неплохим, и он убедил себя, что уже достаточно силен, чтобы вовремя остановиться. Сразу после того, как слуга, принеся им еще вина, удалился, Сулейман-бек спросил:

– Не боишься ли ты возмездия отца за смерть Абуль Фазла? Зачем его так задевать, если знаешь, что он при желании разобьет наши силы?

– Я понимаю, что он располагает мощной и верной ему армией, но мы здесь уже много месяцев, а он так и не двинулся против нас. Отец предпочел не заметить моего мятежа, ограничившись лишь изданием фирманов, изображающих меня как неразумное и неблагодарное дитя и грозящих лишением имущества любому, кто переходит на мою сторону. Он собрал основные силы в Декане, чтобы подавить восстания на границах империи, и я не считаю, что он передумает и станет нападать на нас сейчас.

– Но Абуль Фазл был его другом, а также советником…

– А я – его сын. Отец знает, что должен думать о будущем нашей династии. Мурад умер около года назад, а внуки еще слишком малы, и теперь он, должно быть, признал, что у него в качестве наследников остаемся только вечно пьяный Даниал и я, и ему придется из нас выбирать. Он может питать сомнения относительно меня, но должен понимать, что у него по-настоящему нет выбора относительно своего преемника. Теперь я показал ему смертью Абуль Фазла, что могу действовать решительно и поступать столь же безжалостно со своими заклятыми врагами, как и он поступал с Хему, Адам-ханом и другими предателями, – и меня уже невозможно будет не замечать. И сейчас он не собирается отводить войска от южных границ, потому что не хочет со мною войны.

– Надеюсь, ты верно понимаешь намерения своего отца… это было бы хорошо для всех нас.

– В двух милях отсюда появился караван матери падишаха, – объявил один из горчи Салима.

Начиная с того момента, как накануне ее слуга-бадахшанец, крепкий человек средних лет, несколько лет назад сменивший хорошо знакомого Салиму седого старика, въехал в крепостные ворота Аллахабада, принц с тревогой ждал прибытия Хамиды. Беспокойно вздремнув несколько часов, он с рассвета мерил шагами свои покои, сдерживаясь, чтобы не прибегнуть к помощи спиртного или опиума для успокоения тревожных мыслей. Он будет очень рад встретить свою бабушку, которую не видел с того самого времени, как много месяцев назад покинул дворец своего отца, приступив к обретению собственной власти. При всех своих женах, а также любимой умной и волевой матери самую большую привязанность Салим чувствовал к Хамиде. Он всегда мог рассчитывать на ее спокойное сочувствие и неизменное здравомыслие и знал, что ею движет только любовь к нему. Однако поймет ли она, почему он был вынужден собрать войско против своего отца? Ее отправил отец? Или она приехала по собственной воле? Разумеется, бабушка должна привезти сообщение от Акбара, но в чем оно будет заключаться? Сейчас Салим гораздо больше сомневался в том, что правильно понимает, как ко всему этому отнесется отец, чем когда заявил это Сулейман-беку над головой Абуль Фазла. Но скоро все выяснится…

– Благодарю. Я сейчас же приду во внутренний двор поприветствовать ее в Аллахабаде.

Салим едва успел зайти под зеленый навес в освещенном солнцем внутреннем дворе, который по его приказу был усыпан ароматными лепестками розы, как увидел, что через открытые обитые железом ворота въезжают всадники, а за ними – и остальной караван бабушки. Затем под рев труб и гром литавр медленно вошел большой слон Хамиды; края его длинной расшитой попоны-джхул вздымали розовые лепестки. Позолоченный и украшенный драгоценными камнями паланкин-хауда на спине слона был тщательно скрыт от солнца и любопытных глаз светлыми тонкими легкими занавесями.

Как только махаут приказал слону мягко опуститься на колени, Салим распорядился, чтобы все слуги мужского пола и стражники покинули двор. Тогда он медленно подошел к паланкину, установил небольшую переносную скамейку, чтобы помочь пожилой путешественнице спуститься, и открыл легкий покров. Когда его глаза приспособились к полумраку внутри, он разобрал знакомую фигуру своей бабушки. Хоть ей и было уже за семьдесят, она по своей привычке сидела очень прямо. Напротив нее, почтительно склонив голову, сидела одна из ее любимых служанок, Зубейда, его старая няня, которую он спас из ущелья в Кашмире. Салим наклонился вперед и поцеловал Хамиду в лоб.

– Добро пожаловать в мою крепость в Аллахабаде, бабушка, – проговорил он, обнаружив, что у него это вышло неловко и скованно.

– Я рада приехать сюда. Ты слишком надолго покинул свои родные края и свою семью. – Затем, наверное, заметив, что Салим помрачнел, и предупреждая возможный поток оправданий, Хамида продолжила: – Поговорим об этом позже. Теперь помоги мне и Зубейде спуститься.

Тем же вечером, в сумерках, Салим медленно шел к женской части крепости, где располагались лучшие покои – на самом высоком ярусе, выходящем на Ганг. Там все было подготовлено к приезду бабушки. Сказав, что она устала с дороги и должна совершить омовение, освежиться и отдохнуть, Хамида настояла на том, чтобы отложить их разговор до того времени, пока не спадет дневная жара. Таким образом, у Салима оставалось еще время, чтобы поразмышлять о том, какое сообщение привезла ему бабушка, и попытаться уловить скрытый смысл тех нескольких слов, которыми они успели перекинуться. Он даже задавался вопросом, не привезла ли Хамида с собой согбенную и полностью седую Зубейду, которой было уже за восемьдесят, для того, чтобы напомнить ему о детстве и Кашмире, когда он был особенно близок к Акбару. В конце концов принц прекратил эти бесплодные гадания и занялся фехтованием на саблях с Сулейман-беком, а потом наслаждался баней в крепости.

Ступив на прохладную темную лестницу, ведущую к верхнему ярусу женских покоев, Салим ускорил шаг, страстно желая увидеть бабушку и услышать все, что она ни скажет. Когда он развел руками шелковую завесу, которая вела в ее комнату, он увидел, что Хамида, одетая аккуратно, но по-домашнему, в лиловые шелка, сидела на низком стуле, а Зубейда заканчивала прибирать ее все еще густые волосы, вставляя в них зажимы с аметистами. Увидев внука, Хамида попросила Зубейду оставить их, что та и сделала, уходя, поклонившись принцу.

– Сядь на тот стул, Салим, чтобы я тебя видела, – попросила Хамида.

Тот послушался, несмотря на то, что снедающая его тревога требовала выхода и он гораздо охотнее остался бы на ногах, дабы иметь возможность расхаживать по покоям во время разговора. Без особенных предисловий Хамида начала свою речь; ее голос был мягок и тверд, каким Салим помнил его всегда.

– Ради будущего династии нужно прекратить собирать войска и похваляться своей силой. Ты и твой отец должны примириться и объединиться, чтобы разбить наших настоящих врагов и расширить границы империи.

– У меня не было намерения вредить семье. Я премного уважаю наше происхождение и деяния наших предков. Я хочу, чтобы империя росла и процветала, но отец отказывается понимать мое желание помочь ему и разделить обязанности в управлении империей. Вместо этого он неправильно истолковывает мои действия как угрозу его власти.

– И это не удивительно, поскольку именно ты устроил убийство его главного советника и лучшего друга.

– Я…

– Не отрицай этого, Салим. Мы с тобой всегда были друг перед другом честны.

– Абуль Фазл видел во мне угрозу своему влиянию и положению советника. Я всегда презирал его льстивое лицемерие и едва прикрытое своекорыстие. Его смерть может означать перемены в управлении двором.

– Перемены действительно возможны – в твоих отношениях с отцом. Но ты можешь поставить себя на место Акбара и представить, какую боль причинила ему смерть Абуль Фазла? Думаю, что нет, учитывая все, что между вами происходило. Тогда я тебе расскажу. Вообрази, каково бы тебе было, если бы отец приказал убить Сулейман-бека. После предательства его собственного названого брата и кормилицы твой отец больше никогда и никому не доверял полностью. Я даже думаю, что именно из-за их предательства он отказывается предоставлять тебе и твоим братьям какие-либо серьезные полномочия. Однако со временем Акбар все же начал полагаться на Абуль Фазла. Подумай теперь, что он чувствовал, когда узнал, что его убили по приказу того, кому он должен был доверять, как самому себе. Твой отец получил это известие, когда посещал дворцовую голубятню, проверяя, насколько быстры его любимые птицы и как хорошо они обучены возвращаться к дому. Он едва не лишился чувств и в слезах был препровожден в свои покои, где пробыл два дня, не желая принимать пищу и кого-либо видеть. На третий день он вышел с покрасневшими глазами, взъерошенный и небритый, и приказал объявить при дворе недельный траур по Абуль Фазлу. А потом пошел к твоей матери, чтобы упрекнуть ее в том, что она родила такого непокорного сына. На что она ответила лишь, что рада тому, что у тебя достаёт ума, чтобы противостоять ему.

Салим улыбнулся, представив этот разговор.

– Горе твоего отца – не причина для веселья, – продолжила Хамида серьезно. – Когда я навестила его, Акбар снова разразился плачем. Он сказал: «Я знаю, что за этим стоит Салим. Что я, его отец, совершил такого, чтобы это заслужить? Мои воины и придворные любят и уважают меня. Почему мой старший сын не может поступать так же?» Я попыталась объяснить, что ты еще очень молод и больше печешься о собственных стремлениях и успехах, чем о чувствах других людей. Но еще я напомнила ему, что, несмотря на это, он был к тебе гораздо строже, безжалостнее и нетерпимее, чем ко многим своим сановникам. Что его собственный отец умер раньше, чем у них могли возникнуть любые разногласия по поводу его устремлений, и что в первые годы его правления он, Акбар, был нетерпелив и обижался на любые попытки сдержать его или дать совет. Он признал это, хоть и неохотно. Однако после долгих обсуждений в последующие дни, за которые я убеждала его проявить к тебе великодушие и мудрость, которой он славится во всей империи, Акбар согласился, чтобы я приехала сюда и узнала, сможете ли вы примириться.

– Я очень рад этому, но разве отец способен предоставить мне власть, которая мне требуется? Разве он не ведет себя как самец тигра, который пожирает свой собственный молодняк, если ему покажется, что они угрожают его силе?

– А ты сам, Салим? Ты сможешь признать, что временами бывал глупым и упрямым? И вел себя именно как молодой самец, когда соблазнил его наложницу Анаркали?

– Это все мое легкомыслие… Я не думал о последствиях своей страсти, желал лишь обладать ею. Я признаю́, что был неправ… Это стоило Анаркали жизни… и да, в тот раз я испытывал терпение своего отца.

– Это еще мягко сказано. Твой отец – великий человек, воитель столь же могущественный, как и его предки Тимур и Чингисхан, но также и более терпимый, более мудрый правитель. Я знаю, что родители и дети великих людей часто видят их не такими, как все остальные люди. Однако ты не проявил к нему уважения как к родителю, человеку и падишаху. Ты уронил его достоинство, которое столь значимо в его положении. Будь он менее великодушен или не пожелай оправдать это юной страстностью своего сына – тебя бы казнили точно так же, как Анаркали.

– Я знаю это, и я ему благодарен. Но в других случаях отец много раз пренебрегал мною и своим показным презрением заставлял меня терять лицо перед всеми придворными.

– Ты причинял ему боль, не умея обуздать и другие свои желания – не только свою любовную страсть. Как и твои единокровные братья, ты шатался вокруг дворца пьяный до бесчувствия или со стеклянными от принятого опиума глазами. Твой отец – гордый человек, он очень блюдет достоинство своего титула. Твое поведение оскорбляло и его, и тебя в глазах придворных.

– Но я попытался преодолеть свои привычки, в отличие от Даниала или Мурада, когда тот был еще жив.

– И поэтому отец идет тебе навстречу.

– Да? А как же Абуль Фазл?

– Акбар думает, что ты старался наказать его, своего отца, убив его лучшего друга, но он ставит кровные узы выше дружбы. На самом деле он знает, что должен будет поступить именно так. Мурад умер, Даниал спивается, поэтому ты и твои сыновья станете будущим династии.

Салима захлестнула волна облегчения. Он правильно понял намерения отца.

– То есть он признает, что я ему нужен?

– Да. Но и ты должен признать, что он тебе нужен еще больше. При желании Акбар мог подавить твой мятеж. Даже если бы он просто публично отрекся от тебя и лишил наследства, то тебе было бы трудно сохранить влияние на своих последователей. Ты ведь это понимаешь, верно?

Салим ничего не сказал на это. Бабушка права. Его собственное положение не было таким прочным, каким принцу нравилось его представлять. Его намерения надавить на отца, чтобы получить от него власть, ни к чему не привели. Казна Аллахабада быстро пустела. Вскоре ему придется искать деньги – или его войско начнет таять. Салим был оторван от двора и знати, а именно там находились многие фигуры, которых нужно обойти, если он хочет унаследовать престол своего отца. Принц хотел видеть своих сыновей, которые знакомы только с мнением своего деда относительно его мятежа. И самое главное, он знал, что – по крайней мере, в недалеком прошлом – в своих спорах они оба были не правы. Но гордость не позволяла ему этого признать. Наконец он просто сказал:

– Да.

– И ты согласишься примириться с ним?

– Да… при условии, что обойдется без унижений.

– Так и будет. Я даю слово. Твой отец согласился позволить мне взять все в свои руки и устроить церемонию во дворце.

– Тогда я согласен.

– Когда запоют трубы, ты войдешь в дурбар через правую дверь, – давала наставления Хамида.

Салим сопровождал ее в обратной дороге от Аллахабада до места, откуда до Агры, которую его отец недавно снова сделал столицей, останется день пути. Затем он вернулся в свой лагерь, в то время как бабушка продолжила путь в крепость Агры, чтобы сообщить Акбару о согласии его сына на примирение и уладить приготовления к церемонии.

– И ты уверена, что все будут действовать согласно твоему замыслу?

– Да. И ты тоже, вместе с остальными. Теперь приготовься. Я должна занять свое место за перегородкой-джали.

Улыбнувшись и похлопав его на прощание по плечу, Хамида вышла. У Салима оставалось немного времени, чтобы быстро оглядеть себя в зеркале и поправить узел своего зеленого шелкового пояса, прежде чем он услышал звуки трубы. Его сердце отчаянно колотилось, когда он пробирался к дверям, которые раскрыли для него два рослых стражника в зеленых тюрбанах. Войдя, он увидел отца, восседающего на своем возвышенном позолоченном престоле в окружении придворных. Падишах был полностью облачен в алую парчу, белыми были только пояс и церемониальный тюрбан с двумя павлиньими перьями, скрепленными четырьмя большими рубинами. На боку у него висел меч его деда, Аламгир, и когда Салим подошел ближе, он увидел, что его отец надел кольцо их предка Тимура, украшенное рычащим тигром. Не доходя нескольких шагов до престола отца, Салим приготовился низко поклониться в знак почтения, но Акбар внезапно поднялся с престола, подошел и обнял его. Затем, разжав руки, повернулся к придворным.

– Я призываю вас быть свидетелями моего примирения с любимым старшим сыном. Забудем обо всех наших прошлых разногласиях. Смотрите все: в знак нашего воссоединения я дарую ему свой церемониальный тюрбан. Впредь, если кто пойдет против одного из нас, будет иметь дело с обоими.

С этими словами Акбар снял свой тюрбан и водрузил его сыну на голову.

Слезы хлынули у Салима из глаз.

– Я обещаю чтить тебя во всем и быть преданным, во всем повинуясь тебе.

Однако четверть часа спустя, когда Салим покинул дурбар, его воодушевление стало понемногу рассеиваться. Отец обнимал его просто для виду, или это нечто большее? Принц вспоминал, с какой теплотой в голосе и с каким лицом Акбар перечислял все те незначительные обязанности, которые Салим для начала будет выполнять от его имени. И что, все получилось вот так запросто?

 

Глава 28

Отцы и дети

– Гони, Хусрав! Ты победишь! – кричал Салим через всю площадь у стен Агры.

Его старший сын верхом на проворном вороном коне скакал сквозь ряд копий, воткнутых в твердую землю. Он шел сразу за другим юношей на чалом скакуне, который несся сквозь ряд копий слева от него. Оба были далеко от третьего наездника справа от Хусрава, который уже задел пару копий и должен был развернуть своего коня для второй попытки. Хусраву только-только удалось вырваться вперед; несколько мгновений спустя он пересек финишную черту, пригнув голову и вздымая за собой клубы пыли.

Как его сын изменился за те два года, что Салим провел в Аллахабаде и в других местах, вдалеке от дворца Акбара! Когда он уехал, Хусрав был еще мальчик. Теперь это юноша семнадцати лет. Более всего принц сожалел о том, что тогда уехал в строжайшей тайне и что не счел возможным взять с собой Хусрава или Парвиза, дабы не раскрыть своих планов. Еще менее реально было забрать маленького Хуррама, которому теперь исполнилось почти тринадцать. С самого рождения он был практически неразлучен с дедом и ночью обычно спал в покоях Акбара. Даже сейчас они стояли вместе в десяти ярдах друг от друга. Оба живо приветствовали Хусрава – молодого, гибкого и полного сил, – спрыгнувшего с седла и шагавшего к Акбару, который держал хлыст наездника с инкрустированной драгоценными камнями рукояткой, готовый вручить его старшему внуку в качестве выигрыша. Какая безмятежная картина семейного счастья, думал Салим. Он отсутствовал здесь слишком долго. Принц поспешил подойти к отцу и двоим сыновьям как раз тогда, когда Хусрав брал хлыст из протянутых рук Акбара.

– Молодец, Хусрав. Ты такой же умелый всадник, как и я в своей юности, – радовался Акбар. Затем, как показалось Салиму, многозначительно посмотрев в его сторону, он продолжил: – Прошу тебя, оставайся таким же и во всем остальном; ведь, как я слышал от твоих наставников, ты весьма преуспеваешь. Никогда не позволяй одурманивать себя вредным привычкам или страстям, как уже бывало в нашей семье.

– Я буду послушен, уверяю тебя, – ответил Хусрав, глядя на своего деда.

Салим думал о том, что ему в этом возрасте не приходилось получать от отца такой поддержки, которая помогает развить уверенность в себе.

– Ты действительно хорошо проскакал, Хусрав. Я также поздравляю тебя, – заговорил Салим.

– Спасибо, отец. Я много упражнялся в верховой езде, пока ты отсутствовал.

– Хусрав и Хуррам, идемте смотреть на моих боевых слонов? – спросил Акбар. – У меня прекрасные слоны, и я знаю, что ты, Хусрав, собираешь отряд своих собственных слонят, собранных со всех концов империи. Может, мои махауты покажут тебе какие-нибудь способы выучки…

Сыновья Салима радостно закивали и последовали за своим дедом, который уже развернулся и направился к стойлам. Поборов ребяческий порыв выкрикнуть, что у него есть звери получше этих, Салим наблюдал, как трое из четырех его самых близких родных людей ушли от него. Отец – он был почти в этом уверен – сознательно не позвал его. Но, может быть, сыновья, и в особенности Хусрав, знали настроения Акбара и втайне с ним сговорились?

– Что? Ты уверен, что правильно услышал? – Салим едва не кричал на Сулейман-бека, когда они оба были в его покоях два месяца спустя.

– Да. Я только что закончил купаться в одном из хаммамов для командиров, куда ходят после упражнений в боевом искусстве. Я одевался в одной из боковых комнат, когда услышал, что вошли два командира. Я не видел их со своего места, и они, очевидно, не могли видеть меня. Они купались, но несмотря на плескание воды в бассейне, я слышал их слова достаточно ясно. Первый спросил: «Ты слышал, что кое-кто при дворе убеждает повелителя назначить Хусрава своим наследником вместо Даниала или Салима?» Второй же ответил: «Нет, но мысль неплохая. Даниал – никчемный пьяница, а Салим слишком необуздан и может сорваться в любой момент».

Лицо принца вытянулось от гнева, но он промолчал, и Сулейман-бек продолжил:

– Первый заговорил снова: «Верно. Кроме того, Салим поставит на все высокие места своих людей. Он ведь неизбежно предпочтет тех, кто следовал за ним в его изменническом восстании, тем из нас, кто остался верен его отцу. Нам еще повезет, если нас не постигнет участь Абуль Фазла…» Затем вошли другие командиры, и эти двое прервали свой разговор, перейдя на другие темы. Но я уверен, что точно передал тебе суть их слов.

Салим какое-то время молчал, безуспешно стараясь справиться с нахлынувшими на него чувствами. Больше всего во время пребывания в Аллахабаде он боялся, что отец может выдвинуть своим преемником одного из внуков, обойдя его самого, но такие мысли сосредоточились вокруг Хуррама, поскольку Акбар ему явно благоволил; впрочем, эту вероятность можно пока откинуть, поскольку Хуррам слишком мал. Теперь же выбор падишаха мог пасть на Хусрава. Он был уже почти взрослым, и по возвращении Салим сам заметил, что его старший сын собирает вокруг себя союзников, молодых людей почти одного с ним возраста.

Наконец принц спросил:

– Действительно ли нынче первый раз, когда ты слышал, что эти безмозглые предатели говорят о такой возможности?

– Так прямо – в первый. – Сулейман-бек выглядел встревоженным. – Но я слышал, как другие выражают сомнения относительно своей собственной судьбы, если ты окажешься у власти. Только им, естественно, очень важно знать, насколько глубоки были твои разногласия с отцом и насколько крепко вы с ним помирились. А отсюда уже недалеко и до мыслей о других претендентах.

– Я не допущу этого! – завопил Салим.

Кипя гневом, он схватил попавшееся под руку украшенное драгоценными камнями блюдо с низкого столика и с силой швырнул его в стену, отчего несколько камешков бирюзы и рубинов отлетели, а на самом блюде осталась вмятина.

– Остынь, – попросил Сулейман-бек. – Люди всегда будут искать для себя лучшей жизни. Такова человеческая натура. Ты должен уметь повлиять на них. Убеди больше людей в своих собственных достоинствах и докажи, что годишься в правители.

– Возможно, ты прав, – ответил Салим, его гнев уже немного утих. – Но как это сделать после такого долгого отсутствия?

– Попытайся показать, что ты никого не обойдешь вниманием.

– Может быть, взять сыновей сановников моего отца на должности моих советников…

– В таком случае стоит опасаться, что они станут наушничать и вносить раздоры.

– Возможно, и так, но, по правде говоря, скрывать нам почти что и нечего. Чем я был занят со времени своего возвращения? Только и делал, что, как всегда, терпеливо ожидал, пока отец обратится ко мне с каким-нибудь незначительным поручением. Я не выказывал своего разочарования и лишь с тобой делился своими переживаниями о том, что падишах все еще не предоставил мне больше полномочий или не отдал под мое начало какое-нибудь войско…

– Твоего отца можно понять. Как он мог назначить тебя командовать многочисленной армией, если еще не полностью уверен в твоих намерениях?

– Полагаю, что могу поставить себя на его место, – ответил Салим почти с улыбкой, но, помолчав, снова нахмурил брови. – Ты ведь не думаешь, что мой отец когда-либо собирался лишить меня наследства в пользу кого-либо из внуков, верно?

– По правде говоря, не знаю… Хоть ему сейчас уже за шестьдесят, он по-прежнему умен и скрытен, хорошо чувствует побуждения и стремления других людей, никогда не раскрывая своих собственных. Возможно, он решил негласно осуществить свое намерение сделать наследником престола Хусрава, зная, что слухи об этом наверняка просочатся. Тем самым он сможет влиять на тебя, чтобы ты продолжал соответствовать его пожеланиям и действительно изменил свой образ жизни.

– Это было бы очень похоже на него – такой расчетливый маневр вполне в его духе, – снова воскликнул Салим, топнув пяткой в толстый ковер, покрывающий пол, а затем добавил более спокойно: – Моему отцу все так же нет дела до того, что я чувствую. Хотя и до других членов семьи ему тоже нет дела. Когда Хусрав прознает про намерения падишаха сделать его своим наследником, он будет питать напрасные надежды.

– Тогда что ты собираешься предпринять?

– Сделаю вид, что не верю слухам, и продолжу вести себя как примерный сын, а втайне начну собирать вокруг себя больше последователей, обещая вознаградить их; и когда я приду к власти, у меня будет достаточно чиновников и умелых воинов. И я хочу, чтобы ты мне в этом помог. Ты более свободен в своих действиях, чем я.

– Можешь быть спокоен, светлейший.

– А я между тем попытаюсь каким-нибудь образом разузнать, что думает Хусрав…

Не теряя времени даром, Салим назначил встречу Хусраву, и через день отец и сын встретились, чтобы поупражняться в стрельбе.

– Я так рад тому, что ты смог присоединиться ко мне сегодня, – сказал Салим, прилаживая стрелу к тетиве своего изогнутого лука.

Он тщательно прицелился в набитое соломой чучело, одетое как человек. Через миг стрела, просвистев в воздухе, вонзилась в соломенное туловище.

– Хороший выстрел, отец, – похвалил Хусрав. Он также выпустил стрелу, положив ее в цель на волосок от стрелы Салима, и, опуская лук, добавил: – Я всегда рад провести время с тобой.

– Это хорошо. Мы так долго были вдали друг от друга… Я не хотел бы, чтобы ты думал, что я забыл про тебя, пока сидел в Аллахабаде.

– Я так не думал.

– Все, что я делал, было для блага династии, для тех, кто придет к власти после меня.

Хусрав улыбнулся.

– Но пока что правит мой дед. И, будь на то воля Всевышнего, его еще не скоро ждут блага рая. Кто знает, что может стать с любым из нас к тому времени?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Салим с невольной резкостью, затем снова поднял свой лук и выстрелил.

– Всего лишь то, что ни один из нас не может знать то, что может произойти за годы его правления. Все мы смертны. И пусть пока мы живы, течение времени меняет нас – и то, как другие нас видят.

Хусрав выпустил новую стрелу. На сей раз она попала точно в древко стрелы Салима, глубоко вонзившись в соломенное чучело. Это просто случайность – или предзнаменование? Задаваясь этим вопросом, Салим невольно вспоминал слова прорицателя из Сикри, который просил его остерегаться своих сыновей. Он взял другую стрелу и пустил ее соломенному человеку в горло.

– Ты правильно говоришь, что наши жизни пребывают в руках божественного провидения, но мы все должны быть согласны с тем, что существует естественный ход вещей, согласно которому сыновья переживают отцов и только тогда получают приличествующее им положение в обществе и самостоятельность. Я уверен, что ни один из нас не желал бы, чтобы было иначе.

Хусрав помолчал и затем только ответил:

– Я не желаю превзойти тебя. Я согласен с тем, что все определено волею Всевышнего.

Затем упражнения в стрельбе продолжились. Словно взаимно условившись оставить в стороне все противоречия, отец и сын повернули разговор к будничным событиям во дворце. Однако в конце стрельб, убирая свой лук в ящик из палисандра и глядя, как Хусрав уходит через внутренний двор, собираясь повидаться с дедом в слоновьих стойлах, Салим знал, что искра самолюбивой устремленности уже зажглась в пылком сердце его старшего сына – с подачи Акбара или сама собой. Следует быть настороже, расширять сеть своих союзников и примирять своих врагов. Прежде всего нужно сделать все, что можно, чтобы произвести хорошее впечатление на отца, даже пусть для этого придется не говорить всего, что думаешь. Это будет нелегко, но ради престола сделаешь все, что угодно.

Акбар и Салим разразились слезами, когда простой деревянный украшенный цветами катафалк нес гроб через ворота крепости Агры к лодке, на которой тот поплывет вдоль берегов Джамны в Дели, чтобы лечь рядом с гробом Хумаюна. Горе от смерти Хамиды объединило их – ей самой это пришлось бы по нраву. Она тихо скончалась на семьдесят восьмом году жизни, проболев всего несколько дней. Недомогание, которое сначала казалось обычной простудой, вскоре обернулось тяжелым недугом.

Акбар и Салим сидели по обе стороны от низкой кровати, на которой она лежала, и прощались с ней. С булькающими хрипами в груди Хамида шепотом напутствовала их любить друг друга точно так же, как она любила их обоих, – если не ради нее, то ради блага династии. Они сцепили ладони в рукопожатии, наклонившись друг к другу над ее сухим телом, как она и просила.

Вскоре после того, как свет полумесяца пролился в окно и мягкий бриз колыхнул легкие занавески, Хамида умерла. Ее последние слова были: «Я иду сквозь звезды, чтобы соединиться с тобой в раю, Хумаюн».

Что сейчас, должно быть, творится с отцом, думал Салим, едва сдерживая собственные чувства. Акбар должен острее осознавать скоротечность своей жизни после того, как несколькими месяцами ранее умерла Гульбадан, а теперь – Хамида. Он остался самым старшим в роду, а также – как и в многие прежние годы – его главой. Он потерял мать, которая любила и защищала его во младенчестве, когда в Умаркоте после безвременной кончины его отца грозил вспыхнуть мятеж. Хамида любила Акбара безо всяких условий, и Салим любил ее так же. И именно поэтому он будет скучать по ней больше, чем сможет выразить, чувствуя, что любовь и матери, и Акбара зависела от того, насколько он соответствует их ожиданиям и их представлениям о мире. Салим поглядел на Даниала, который стоял возле отца, сгорбленный и преждевременно постаревший. Его единокровный брат всего час назад явился ко двору, приехав из уединенного дворца около Фахтепур-Сикри, который он занимал по распоряжению Акбара, и его явно трясло. Салим подозревал, что это было или действие спиртного, или его отсутствия, – но только не горе. Тогда принц посмотрел на своих собственных троих сыновей – Хусрава, Парвиза и Хуррама, которые стояли рядом с ним. По понятной причине ни один из них не казался столь же тронут, как они с Акбаром, – ведь они не знали Хамиду так хорошо и так долго. Оставался ли он, Салим, для них такой же загадкой, какой для него был его собственный отец? Принц задавался этим вопросом не впервые. Если бы его дети пошли к Хамиде, стала бы она наставлять их уважать его и учиться от него так же, как велела ему самому относиться к Акбару много лет назад?

Для этого бабушка была слишком честна. Она обличала его слабости: не только пристрастие к спиртному и опиуму, но также мягкотелость и нетерпение, и его неумолимую ненависть и жажду мести, направленную на тех, кого он считал врагами, – таких, как Абуль Фазл. Однако, несмотря на эти недостатки, Хамида все еще верила в него – и в то, что он способен искупить свои ошибки, если придет к власти. Салим надеялся, что его сыновьям она объяснила бы все это так же подробно. Но если бабушка когда-нибудь с ними и говорила, то по поведению Хусрава этого сказать было нельзя. При встречах он продолжал держаться на отдалении от своего отца – примерно, скованно и отстраненно; казалось, он избегает контакта каждый раз, когда это было возможно. И, как подозревал Салим, надеялся оттеснить его от трона. Вот что, должно быть, чувствовал и сам Акбар, понял Салим. Тогда он посмотрел на изборожденное морщинами и заплаканное лицо своего отца и не задумываясь, почти невольно, положил руку ему на локоть в знак понимания и поддержки в его настоящем горе. Когда барабанщики стали выбивать медленную и печальную дробь и тело Хамиды осторожно понесли по трапу лодки, Акбар позволил руке сына оставаться на своей руке, в то время как сам прощался со своей матерью на земле.

– Сулейман-бек, у тебя кровь идет! Что произошло? – воскликнул Салим, когда его молочный брат прошел сквозь завесу, закрывающую дверной проем в покои Салима, и тот увидел, что его зеленая туника потемнела от крови, струившейся теперь по его левой руке и пальцам и капавшей на белый мраморный пол.

– Всего-навсего маленький спор о престолонаследии – и небольшая царапина.

– Подойди сюда, дай мне посмотреть. Может, вызвать хакима?

– Может, и вызвать. Хоть рана и неглубокая, ее, вероятно, придется зашить.

Сулейман-бек протянул руку, и Салим разорвал ткань рукава его туники, чтобы осмотреть рану – разрез три дюйма длиной на предплечье чуть выше локтя. Когда принц останавливал кровь своим шейным платком, то увидел, что лезвие разрезало светло-желтый слой подкожного жира и неглубоко проникло в мышцу, но не достало кость.

– Ты прав. Рана чистая и не слишком глубокая, но тебе все равно будет нужен хаким. Кровь еще идет, поэтому держи руку выше головы, чтобы уменьшить давление, а я пока перевяжу.

Повязывая свой шейный платок вокруг внушительного бицепса Сулейман-бека, он крикнул слуге привести хакима, а затем снова спросил брата, на сей раз с беспокойством в голосе, в котором слышалась уже не только забота о самом близком друге:

– Что произошло? О каком вопросе о престолонаследии ты говоришь?

– Я шел через внутренний двор мимо юнцов, с которыми водится Хусрав. И тут один из них громко говорит другому, да так, чтобы я слышал: «Видишь, идет старый Сулейман-бек. Мне его жаль. Не его хозяин станет падишахом. И останется ни с чем, не то что мы, когда придет к власти Хусрав, а не его мятежник-отец. Может, он к кому из нас в слуги пойдет, будет у нас новый хутмагар… Такой и в винах, должно быть, разбирается. Салиму ведь много наливать приходится». Я ничего не мог с собой поделать, хоть и знал, что им только этого и надо. Я повернулся и пошел к ним, схватил говорившего за горло, прижал его к столбу и предложил повторить то, что он сказал. Он пробулькал, что мое время ушло. Что, когда падишах умрет, нас обойдут. И что преуспевать – удел молодых.

Тогда я сказал ему, продолжая держать за горло: пусть, мол, сейчас попросит меня стать его хутмагаром, коли захочет – и сможет. Он ничего не сказал. Я сжимал все сильнее. Его лицо посинело, а глаза аж затрещали. Еще минута, и я бы его убил. Но вдруг я почувствовал острую боль в руке. Один из его друзей оказался посмелее остальных и полоснул меня кинжалом, чтобы ослабить мою хватку. Я на миг поймал взгляд нападавшего, мы оба испугались от того, что произошло, – и еще больше того, что могло произойти… Потом друзья Хусрава убежали, утащив за собой своего горластого, но задыхающегося товарища. Его горло еще долго будет болеть, и он теперь, по крайней мере, дважды подумает, прежде когда-либо ввяжется в спор.

– Я бы не смог так сдержаться, как ты, – ответил на это Салим. – Друзья Хусрава все больше наглеют, наступают, чувствуют себя вольготно и прославляют моего сына как достойного и сильного будущего правителя. Так как после прискорбной кончины Даниала я остался единственным из ныне живущих сыновей моего отца, их притязания на власть и призывы перескочить через поколение стали громче и явственнее. Как они смели напасть на тебя? Тем самым они как будто проверяют, как далеко смогут пойти, – или, возможно, даже хотят вынудить меня выступить против них и таким образом поссорить меня с отцом…

– Почему падишах не остановит их?

– Я не знаю. Он сильно сдал после смерти матери и Даниала. Иногда выглядит совсем как старик, и его часто мучает живот. Он, похоже, очень любит бывать вместе с Хуррамом, проверяет и исследует его способности и учит его – чего он никогда не делал ни для своих сыновей, ни для других внуков.

– Иногда я даже думаю, не позволяет ли он специально Хусраву и его сторонникам показать нам, насколько больше народу пойдет за ними, чем за нами.

– Может, и так. Я был рад, что даже некоторые сановники старшего возраста, которые процветали при Абуль Фазле, теперь начинают склоняться в мою пользу, обеспокоенные тем, что Хусрав выпячивает свою молодость, а они уповают на опыт. Возможно, мой отец более проницателен, чем я полагаю, и подспудно настраивает своих придворных должным образом.

– Хоть падишах и дряхлеет, его нельзя недооценивать.

– Но тогда как ты объяснишь его вспышки гнева против меня? На днях, например, когда он разнес в пух и прах то, как я организовал военные учения, и прямо при всех придворных заявил, что я был небрежен или пребывал в опиумном дурмане, – просто потому, что командир сглупил, как сам он позже и признал, неправильно расслышав мою команду, и повернул свое подразделение на площади не в том направлении…

– Любой мужчина не желает расставаться с властью. Иногда, чувствуя, что власть ускользает, они набрасываются от огорчения на своих преемников, внутри себя негодуя на свою слабость и на то, что все преходяще – и власть, и даже сама жизнь…

– Ты становишься философом, Сулейман-бек, – отозвался Салим. В этот момент из-за занавесей в дверях показался один из его горчи и объявил, что прибыл врач. – Достаточно. Давай поговорим позже. А сейчас ты позволишь хакиму заняться его рукоделием.

– В чем дело, Хуррам? – спросил Салим, с удивлением увидев, что его младший сын идет к нему через внутренний двор, где они с Сулейман-беком играли в шахматы.

– Дед говорит, что ему для здоровья и хорошего самочувствия будет полезно посмотреть на поединок лучших боевых слонов, твоего и Хусрава.

Салим и Сулейман-бек переглянулись.

– Когда?

– Сегодня ближе к вечеру, когда жара немного спадет. Дед хочет, чтобы слоны боролись на берегу Джамны у стен крепости, чтобы он мог смотреть с площадки-джарока.

– Скажите ему, что я с радостью повинуюсь и что я выставлю против слона Хусрава своего любимого боевого слона Громохода.

– Да, отец.

– Ты уже говорил со своим братом?

– Это как раз Хусрав предложил устроить борьбу, когда навещал деда сегодня. Он хвалил гигантского слона, которого привез из Бенгалии; его имя Дамудар, и его еще никому не удавалось победить.

– Знатный нас ждет поединок. Громоход также еще не знал поражений…

Салим улыбнулся своему сыну, но, как только Хуррам уехал, его улыбка исчезла.

– Хусрав это нарочно придумал, я уверен. Он надеется победить меня на глазах у всех.

– Возможно, и так, но как он может быть уверен, что его слон побьет твоего?

– Он достаточно тщеславен, чтобы полагать, что этот его бенгальский боец непобедим. Впрочем, даже если и нет, ему важно уже то, что, устраивая подобные бои, он намекнет миру, что мы с ним равны – и оба стремимся завоевать расположение отца. Кому, как не тебе, знать, насколько серьезны стремления его сторонников… У тебя остался шрам. Он хочет думать, что его победу воспримут как символ и хорошее знамение для него.

– И что ты собираешься сделать?

– Я должен сделать все возможное для победы своего слона. Приведите ко мне Сураджа и Басу, моих лучших махаутов. У нас есть еще несколько часов, чтобы подготовиться.

Весть о поединке слонов разнеслась быстро, и ко времени начала боя широкий сухой берег реки у крепости Агры заполнился взволнованными зрителями. Здесь было устроено место, где будут биться слоны, – участок земли двести футов длиной и пятьдесят футов шириной огородили рядами уложенных друг на друга джутовых мешков с землей в человеческий рост, оставив проходы для слонов с западной и восточной стороны. Посередине арену разделял земляной вал в шесть футов высотой. Салим стоял на площадке-джарока вместе с Хусравом и Хуррамом позади низкого трона, на котором восседал Акбар, облаченный в прекрасную расшитую кашмирскую шерстяную шаль. Глядя вниз, Салим заметил в толпе лиловые туники и серебристые тюрбаны людей Хусрава. Также он увидел красные и золотые одежды кое-кого из его собственных слуг, включая Захед-бада, начальника его стражи. Он посмотрел на своего старшего сына. Хусрав держался очень уверенно и только что сказал Акбару что-то, что очень его рассмешило.

Но вот падишах поднял руку; человек, стоявший на крепостной стене, поднес к губам свою бронзовую трубу в шесть футов длиной и дал три коротких гудка. Это был сигнал для слонов выйти из стойла, спуститься по трапу из крепости и прошествовать вдоль берега реки. Первым под гром литавр, в которые у крепостных ворот били музыканты, шел Дамудар. Этот слон пятнадцати футов высотой был одет в лиловую, окаймленную серебром бархатную попону-джхул; его огромные ноги сковывали свободно висящие серебряные цепи, чтобы он не убежал. Сидевший на его шее махаут должен был править им во время поединка с помощью длинного анкуса, похожего на багор. За спиной у него сидел второй махаут. Он должен был заменить первого, если тот упадет или поранится. Лоб и глаза Дамудара были защищены блестящей листовой сталью, которая покрывала его хобот до половины; бивни его были позолочены, а их концы окрашены алым. Когда Дамудар, выйдя из крепости, величественно прошествовал к месту поединка, сторонники Хусрава на берегу реки одобрительно взревели.

Вытянув шею, Салим теперь мог рассмотреть своего боевого слона, подарок от отца Джод-бай. Громоход медленно сошел вниз по скату с Сураджем, который сидел у него на шее перед Басу. Он был ниже противника почти на фут, но его посеребренные бивни были длиннее и более изогнуты. Раджпуты хорошо умели обучать своих слонов, и Громоход много раз доказывал свое бесстрашие.

Как только противники, каждый со своей стороны, вошли на арену, проходы за ними заложили мешками с землей. В это же время со слонов снимали попоны-джхул, и животные уже сердито трубили друг на друга; слон Хусрава мотал своей большой серой головой из стороны в сторону. Салим почувствовал, как сердце его учащенно забилось. Взглянув на сына, он понял – по тому, как быстро вздымалась и опадала его грудь, – что тот также взволнован. Быть может, он неправильно понял Хусрава и это всего лишь состязание двух слонов, представление для больного падишаха? Но наблюдая, как сын наклоняется и шепчет что-то Акбару на ухо, Салим уверился, что правильно понял его побуждения.

Юноши, пролезая между слоновьих ног, освобождали их от цепей. Они едва успели выкарабкаться за ограду, как слон Хусрава с зычным ревом понесся к центральному барьеру и, встав на задние ноги, с силой обрушил передние на землю. Затем снова взревел – ему не терпелось добраться до Громохода, который, осторожно подгоняемый Сураджем, стал медленно отступать назад к своей стороне барьера. Салим увидел победную усмешку Хусрава, а Дамудар тем временем продолжал наступать.

Вскоре, едва не скинув своих наездников, ревущий бенгалец растоптал своими огромными, как столбы, ногами остатки барьера и вылетел вперед, на половину Громохода, вздымая в воздух землю и пыль. Сурадж все еще сдерживал своего слона, как они с Салимом и договорились: он должен был заставить противника первым пойти в атаку. Никогда не знаешь, чем может закончиться поединок двух слонов, и здесь не обойтись без продуманной тактики, думал про себя Салим. Громоход был меньше, но увертливее, чем слон Хусрава.

Когда Дамудар побежал вперед, задрав хобот высоко в воздух и выставив вперед бивни, к Громоходу, Салим уже испугался, не запоздает ли Сурадж. Но в самый последний момент, когда бенгалец собирался нанести удар, махаут принца крикнул и стукнул анкусом по правому боку слона, заставив Громохода быстро отступить в сторону, избежав натиска Дамудара. Одновременно слон дернул головой, на ходу нанеся своим остро заточенным бивнем глубокую рваную рану в левый бок Дамудара. Из нее сразу засочилась кровь. Когда неприятельский слон унесся прочь, трубя от боли, Сурадж пустил Громохода вслед за ним. Он догнал его у самой ограды из земляных мешков. Там махаут Дамудара, все еще изо всех сил пытаясь справиться с испуганным и раненым животным, каким-то образом сумел развернуть его, чтобы снова вступить в схватку.

Подгоняемые погонщиками и криками толпы, два слона начали вставать на дыбы, стараясь забодать друг друга. Вскоре Громоход сумел рассечь хобот Дамудара ниже стальной брони. И когда тот резко отпрянул, напал на него, глубоко вонзив бивень в правое плечо своего противника. Хусрав заметно приуныл. Победа Громохода уже не за горами, подумал Салим.

Но когда разъяренные слоны сцепились снова, махаут Дамудара сделал движение вперед и занес над головой анкус. Казалось, он собрался ударить своего слона. Вдруг, схватившись за кожаную упряжь на шее Дамудара, он отклонился вправо и быстрым движением зацепил крюком своего анкуса ногу Сураджа. Потеряв равновесие, тот покачнулся и, размахивая руками, упал на землю. Со своего места Салим не мог полностью увидеть, что произошло, но он услышал потрясенный выдох, который через миг раздался из толпы.

– Остановите схватку! – приказал Акбар.

Слуги стали быстро бросать на арену зажженные петарды, чтобы напугать слонов и развести их друг от друга. Заряды шумели, шипели, дымились – и так напугали Дамудара, что он, едва не сбросив двух своих наездников, в панике бросился бежать и прорвался прямо через заграждение из мешков с землей. Топча любого, кто не успел отскочить в сторону, испуганный слон побежал вдоль берега реки, разгоняя всех на своем пути, а затем, перевернувшись, упал в Джамну, где наконец застрял, успев доплыть почти до самой середины реки, окрашивая воду вокруг себя красным. Между тем Басу скользнул вперед и занял место Сураджа на спине Громохода, стараясь в поднявшемся шуме и хаосе успокоить слона, и даже умудрился надеть ему на глаза повязку из хлопковой ткани. В самой середине арены виднелась груда искореженных останков – все, что осталось от Сураджа. Слон сокрушил ногой его голову, превратив ее в кровавую лепешку, а кишки махаута вывалились наружу. Салим повернулся к своему старшему сыну, крича:

– Твой возница понял, что мой слон побеждает, решил сжульничать, напав на моего махаута, и этот храбрый человек погиб ни за что!

– Это был несчастный случай. – Хусрав, заливаясь краской, старался не смотреть Салиму в глаза. – Победителя нет. Это была ничья. Дед…

Хусрав повернулся, обращаясь к Акбару, но падишах уже не обращал на них внимания. Он встал на ноги, и поддерживаемый с обеих сторон слугами, пристально наблюдал за чем-то с края балкона. Желая узнать, что же так привлекло внимание отца, Салим также вышел вперед. Под балконом слонялись зеваки, наблюдая за тем, как останки Сураджа собирали с земли и уносили на простых носилках, чтобы позже похоронить его по раджпутскому обряду. Но затем принц услышал сердитый крик и увидел, как между его людьми и сторонниками Хусрава завязалась драка. Он видел, как один из слуг сына вынул из-за пояса кинжал и полоснул одного из тех, кто его удерживал, по лицу. Тут же в драку ввязалось еще больше народу с обеих сторон, в ход пошли и кулаки, и оружие. Поблизости еще одна группа сторонников Салима столкнулась с людьми Хусрава на отмели реки; они дрались и топили друг друга в воде.

– Салим… Хусрав… Как смеют ваши люди устраивать при мне такие потасовки? Разве у вас нет власти над ними? Вам обоим должно быть стыдно! – Акбар дрожал от ярости. – Хуррам, кажется, ты – единственный, кому я могу доверять. Пойдите к начальнику стражи и прикажите, чтобы он немедленно прекратил это безобразие. Каждого, кто поднял оружие на другого, задержать и выпороть!

– Да, дедушка, – ответил Хуррам, убегая, чтобы исполнить приказ.

– А что до вас, Салим и Хусрав, подите прочь. Вы меня утомили.

Акбар снова сел и потер глаза руками. Хусрав поспешно вышел. Салим же колебался. Он хотел сказать что-нибудь в свое оправдание, но видел, что все бесполезно. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, – он только укрепит отца в его мнении. Бросив еще один взгляд на Акбара, который никак не поощрил его остаться, принц медленно вышел с балкона. По крайней мере, Хусрав в равной мере разделил неудовольствие Акбара, утешал он себя. Но тут же его пронзила другая мысль. Как там падишах сказал Хурраму?.. «Ты – единственный, кому я могу доверять». Возможно, эти слова несли в себе более глубокий смысл, чем он или Хусрав могли предположить. Как Акбар разъяснил бы мальчику произошедшее, останься они наедине? Что Салим и Хусрав так яростно друг с другом соперничают, что ни один из них не пригоден править?

 

Глава 29

Завоеватель мира

Октябрь, 1605 г.

– Горчи разбудил меня, чтобы сообщить, что отец болен. Что с ним? – спрашивал Салим однажды ранним утром.

– У повелителя был сильный приступ желудочных колик приблизительно три часа назад, затем началась рвота, – доложил главный хаким Акбара Ахмед-Малик, пожилой почтенный человек, одетый почти полностью в серое. Понизив голос и оглянувшись через плечо на стоявших у опочивальни Акбара стражников, доктор добавил: – Моя первая мысль была о том, что его отравили.

– Отравили? Это невозможно! Все, что ест мой отец, пробуют трижды; каждое блюдо мир бахавал, главный повар, отдает в запечатанном сосуде, который доставляют к столу под стражей. Даже воду из Ганга, которую он так любит, проверяют много раз.

– Способ всегда можно найти. Твой прадед чуть не погиб от рук отравителя здесь, в Агре; его тогда осматривал еще мой дед Абдул-Малик… Но теперь я полагаю, что мои подозрения необоснованны. Я приказал, чтобы часть рвоты дали съесть бродячим собакам, – и ни у одной из них не показалось признаков недомогания. Кроме того, симптомы твоего отца не похожи на признаки отравления.

– Что же это тогда? Та же самая болезнь живота, которая сразила его несколько месяцев назад?

– Очень вероятно, хотя я пока еще не уверен. Что бы за болезнь это ни была, она доставляет много мучений твоему отцу. И я, и другие врачи сделаем все, что можем, чтобы обнаружить причину, – обещаю тебе, светлейший.

– Я в этом уверен. Я могу увидеть падишаха?

– Он страдает от сильных болей и просил его не беспокоить.

– Разве нельзя уменьшить его страдания?

– Конечно. Я предложил ему опиум, но он отказался от него. Говорит, что у него есть важные неотложные дела и он должен сохранять ясность ума, даже если для этого придется терпеть боль.

Глаза Салима расширились, когда он понял, о чем говорит хаким. Акбар мог сказать так только в одном случае – он хочет назначить преемника. Он, должно быть, думает, что умирает…

– Хаким, я знаю, как отец надеется на тебя. Спаси его.

– Я приложу все усилия, светлейший. Но скажу честно: настолько слабым я его еще не видел. Его пульс слабый и рваный, и я подозреваю, что он мучился животом намного дольше и намного сильнее, чем сам рассказывает. Но сегодняшний приступ был таким сильным, что пришлось вызвать меня.

– Хаким… – начал Салим, но тут послышались шаги. К ним по коридору бежал Хусрав.

– Я только что услышал новости… Как мой дед?

Салим, посмотрев на раскрасневшееся лицо сына, рассудил, что тот, похоже, скорее оживился, чем встревожился.

– Он тяжело болен, – ответил он наконец. – Ахмед-Малик расскажет тебе подробнее. Но не задерживай его своими вопросами слишком долго – он должен быть у постели твоего деда.

Салим медленно пошел по слабо освещенному коридору, пытаясь собраться с мыслями. В подставках еще горело несколько факелов, но через раскрытое окно он увидел бледную полосу света над горизонтом – значит, скоро рассвет. Повернув за угол, принц увидел, что его ждет Сулейман-бек.

– Ну, что? – спросил тот.

Салим медленно покачал головой.

– Хаким полагает, что отец при смерти, хотя он не говорил этого. И думаю, отец это тоже знает. Но это кажется невероятным… Я так много думал о его смерти – о том, что она будет значить для моего будущего. Но никогда не верил, что этот момент наступит, никогда не представлял себе, что я буду чувствовать.

Сулейман-бек подошел ближе и положил руки Салиму на плечи.

– Сейчас не время думать о чувствах, хотя я понимаю, как тебе сложно. Весть о том, что падишах болен, уже разнеслась по городу, и люди Хусрава расхаживают по крепости Агры так, будто они здесь уже хозяева. Все только и делают, что гадают, кого падишах назовет своим наследником.

– Это решать отцу.

– Разумеется. Но никто из нас не может сказать, что может произойти. Прости, но Акбар может умереть, так и не объявив наследника… и даже если он назначит тебя, люди Хусрава могут поднять мятеж. Ты должен подготовиться. Чем ты будешь сильнее, тем быстрее сможешь ударить, если придется.

– Ты – верный друг мне, и ты, как всегда, прав, Сулейман-бек. Что ты предлагаешь мне предпринять?

– Позволь мне призвать военачальников, в чьей верности мы уверены, в столицу со своим войском.

– Очень хорошо. Но скажи им, пусть приедут тихо, без показной роскоши. Я не должен делать ничего, что вызвало бы подозрение или по-настоящему встревожило бы отца.

Акбар был бледен. Сложив крючковатые руки на покрывале, он ждал, пока его слуги осторожно поставят стул, на котором его несли от личных покоев до зала собраний. С тех пор, как он снова заболел, минуло уже два дня, а хакимы были все так же бессильны; его рвало кровью, хотя приступы стали немного реже, – вероятно, потому, что он практически не принимал пищи. Неудивительно, что его кожа выглядела почти прозрачной. Было трудно представить, что этот немощный старик когда-то победно бежал вокруг зубчатых стен крепости Агры, подхватив под каждую руку по стражнику. Теперь слуги устраивали подушки за спиной у Акбара. Салим видел, как отец вздрогнул от боли, но уже спустя минуту, справившись с собой, падишах начал свою речь:

– Я собрал здесь всех вас, моих верных советников – моих ички, как бы сказали мой отец и дед, – чтобы помочь мне принять, возможно, самое важное решение за время своего правления.

Голос Акбара был тих, но властен, как всегда.

– Я болен, и это ни для кого не секрет. Вероятно, я скоро умру. Пусть так. Что сейчас действительно важно – то, что я оставляю свою империю – империю Моголов – в надежных руках.

Салим заметил, как Хусрав, сидящий в великолепных одеждах своего излюбленного сочетания цветов – серебряного и лилового, – немного подался вперед при этих словах деда.

– Я бы принял это решение давно, но не был уверен, кого мне следует выбрать – своего старшего сына Салима или своего старшего внука Хусрава. Уверенный, что век мой еще долог, я решил пождать и понаблюдать за обоими, прежде чем судить, кто из них будет лучше приспособлен к правлению. Но жизнь моя подходит к концу. Выбор только за мной. Но прежде чем сделать его, я хочу услышать, что думаете вы, мои советники. Говорите.

Салим набрал в грудь воздуха. Следующие несколько минут решат всю его будущую судьбу. Слова шейха Салима Чишти отозвались эхом в его голове: «Ты станешь падишахом». Но многое произошло с той теплой темной ночи, когда он сбежал из дворца в Фахтепур-Сикри, чтобы просить помощи суфия. Что бы он ни делал, ему никогда не удавалось завоевать одобрение своего отца или хотя бы его внимание. И от отчаяния и тщеславия он совершил столько опрометчивых поступков… Салим был уверен, что Акбар так и не простил ему убийство Абуль Фазла, даже если делал вид, что они больше не враги.

Вперед вышел Ман Сингх из Амбера, дядя Хусрава по материнской линии.

– Повелитель, ты спрашиваешь нашего мнения, и я скажу тебе свое. Я за принца Хусрава. Он молод, у него еще вся жизнь впереди. При всем моем уважении к моему шурину принцу Салиму, он стоит на пороге своей зрелости. Он должен советовать и вести своего сына, а не сидеть на престоле.

Закончив, советник немного встряхнул головой, словно слова дались ему с трудом. Какое лицемерие, подумал Салим. Ведь Ман Сингх был совершенно очевидно заинтересован в том, чтобы сделать своего племянника новым падишахом.

– Я согласен, – сказал Азиз Кока, один из самых молодых командующих Акбара.

Губы Салима дрогнули. Всем было хорошо известно, что Хусрав пообещал сделать его своим хан-и‑ханан, когда станет падишахом.

– Нам нужен молодой и сильный вождь, готовый вести нас к новым победам, – значительно добавил Азиз Кока.

В палате воцарилась тишина, и Салим увидел, что придворные переглянулись. И тогда выступил вперед Хасан Амаль, отец которого еще юношей прибыл за Бабуром из Кабула.

– Нет! – Хотя он был по крайней мере лет на десять старше Акбара, его голос был тверд и решителен. – Много раз в нашей истории брат шел на брата в борьбе за престол, но не бывало такого в древних кланах моголов, чтобы отцу отказывали в пользу сына. Естественным – и в действительности единственным – преемником нашего великого падишаха должен быть Салим. Я полагаю, что выражаю не только свои чаяния, но и мнение многих других собравшихся здесь, кто был взволнован недавним соперничеством между партиями, поддерживающими этих двух принцев. Это непристойно и опасно. Я достаточно стар, чтобы помнить дни – прежде чем мы сделали нашу жизнь в Индостане безопасной, – когда наше будущее было под угрозой. Сегодня мы – полноправные хозяева великой империи и не должны рисковать им, порывая с обычаем. Справедливость и благоразумие требуют, чтобы принц Салим, старший и единственный из ныне живущих сыновей падишаха Акбара, унаследовал трон. Он делал ошибки, что свойственно любому из нас, но вместе с тем опыт преподнес ему много уроков. Он, я уверен в этом, станет достойным падишахом.

– Как ваш хан-и‑ханан, я согласен с этим, – мягко подтвердил Абдул Рахман.

Все вокруг одобрительно закивали головами. Но, вглядываясь в лицо своего отца, ища какого-нибудь знака, Салим ничего не смог по нему прочитать. Акбар сидел, полуприкрыв веки, и на мгновение принц испугался, что отец потеряет сознание. Но тут падишах поднял руку.

– Хасан Амаль и Абдул Рахман, я благодарен вам обоим за вашу неизменную мудрость. Вижу, большинство присутствующих поддерживают ваши слова. Они подтверждают то, что и я чувствую сердцем. Мои слуги уже принесли тюрбан и облачение падишаха из моих покоев…

Салим невольно напрягся, но заставил себя остаться спокойным и смотреть на отца, а Акбар тем временем продолжал:

– Все, что остается сделать, это вызвать мулл. Я хочу, чтобы они засвидетельствовали, что я выбираю принца Салима в качестве своего наследника.

Когда все направили взгляд на Салима, его захлестнула волна облегчения. Он будет править, такова его судьба. Его лицо сияло от радости, но в глазах стояли слезы, когда он произнес:

– Спасибо, отец. Я буду достоин твоего доверия. Когда настанет время, мне будет нужна всеобщая поддержка, и я буду править в интересах всех.

Двадцать минут спустя, перед советом и уламами, Абдул Рахман водрузил зеленый шелковый тюрбан падишаха на голову Салима, в то время как Хасан Амаль накинул ему на плечи облачение правителя.

Акбар посмотрел на своего сына и произнес:

– В присутствии всех вас, собравшихся здесь, я объявляю своего сына Салима следующим падишахом Моголов после своей смерти и вручаю ему свою власть над вами, в чем бы она ни заключалась. Я хочу слышать, как вы клянетесь ему.

По палате один за другим раздались ответные голоса, обещая преданность Салиму. Даже Азиз Кока не смолчал.

– Остается одна, последняя вещь. – Акбар пошарил рукой в складках своего плаща и дрожащей рукой извлек украшенный драгоценными камнями меч с рукояткой в виде орла. – Это Аламгир, меч, с которым мой дед Бабур одержал победу над своими врагами и завоевал империю. Много раз этот клинок спасал мою собственную жизнь и приносил мне победу. Салим, отдаю его в твои руки. Будь достоин его во всех смыслах.

Когда тот встал на колени сбоку от отца, чтобы взять меч, рубиновые глаза орла заблестели. Шейх Салим Чишти не ошибся в своих предсказаниях. Он падишах. Теперь его судьба в его собственных руках.

Несколько часов спустя хаким Акбара Ахмед Малик приехал в покои Салима. Вид у него был серьезный.

– Состояние твоего отца снова ухудшилось. Однако он остается в ясном уме. Когда он спросил нас, сколько ему еще осталось жить, мы были вынуждены сказать ему, что ни один из нас, его врачей, не может этого сказать, но ясно одно – конец уже близок. Счет идет на дни, а возможно, и на часы. Повелитель какое-то время молчал. А затем спокойно поблагодарил нас за нашу честность и за все, что мы сделали для него, а также просил нас снова привести тебя к нему.

– Я сейчас приду, – ответил Салим, отложив недавно законченную картину с изображением оленя нилгай, которая была написана по его заказу одним из придворных живописцев. По-прежнему питая глубокий интерес к природе, принц попросил, чтобы художник с особой тщательностью воспроизвел рельеф мышц, чтобы их можно было изучать.

Через несколько минут он пересек освещенный солнцем внутренний двор, где в тиши и уединении бил прекрасный фонтан; его вода бурлила в мраморных водных каналах. Один из стражников, стоявших у покоев его больного отца, раздвинул в стороны прекрасные легкие занавеси, чтобы новый правитель мог войти. Ни аромат сандалового дерева и камфоры, горящей в курильницах, ни постоянное внимание верных слуг Акбара не могли вполне заглушить острый кислый запах, который исходил от распадающихся внутренностей больного.

Падишах лежал, откинувшись на парчовых подушках. На его бледном лице, под глазами, пролегли синие тени, но Акбар оставался спокоен. Он сделал глоток воды, которую поднес к его губам слуга, и затем сказал:

– Подойди и сядь рядом, Салим. Мой голос слабеет, и я хочу, чтобы ты услышал мои слова.

Сын послушно сел рядом с отцом.

– Ахмед Малик говорит, что я скоро оставлю этот мир…

– Я молюсь, чтобы этого не случилось, – ответил Салим, осознав, что говорит это совершенно искренне. Теперь, когда престол, которого он жаждал так долго, был почти его, он чувствовал то же самое предвосхищение, которое сопровождало его бо́льшую часть жизни. Как он сможет достичь славы своего отца? – Но если твое время и пришло, ты оставляешь этот мир в счастье и спокойствии, что даровали нам твои успехи.

– Один из европейских священников однажды сказал мне, что философы, родившиеся за века до возникновения их христианской веры, так определяли сущность трагедии смерти: человек не познает истинное счастье, пока не простится с земной жизнью. Я долго видел правду в этих словах, когда стремился устроить дела нашей империи так, чтобы мое дело было живо и после моей смерти. Теперь, когда я стою на последнем пороге, я чувствую, что уйду умиротворенным, если ты выслушаешь от меня несколько советов на прощание.

– С радостью. С тех пор как ты назначил меня своим преемником, прошло всего несколько часов, но я уже успел ощутить ту чудовищную ответственность, что вскоре ляжет на мои плечи. Совет мне не помешает.

– Первое – никогда не забывай, что нельзя допускать застоя в империи. Если она не растет и не изменяется, подчиняясь ходу текущих событий, то будет лишь уменьшаться.

– Понимаю. Я продолжу кампанию в Декане. Наши границы на севере, востоке и западе проходят по рекам и горам. Южные же рубежи предоставляют наиболее вероятные возможности для расширения.

– Второе – всегда остерегайся мятежей.

Салиму на миг показалось, что отец сейчас упрекнет его, но Акбар без малейшего на это намека продолжил:

– По сведениям одного из моих летописцев, за время своего правления я подавил более ста сорока восстаний. Они вспыхивают, когда у армий не предвидится захватнических войн или добычи, которые отвлекли бы их от построения заговоров.

Салим кивнул.

– Будь терпим ко всем, независимо от сословий и вероисповеданий, и будь милосерден, насколько можешь. Это поможет объединить наших подданных. Но иногда твое милосердие могут неправильно истолковать или злоупотребить им самым гнусным образом. Тогда действуй решительно и безжалостно, чтобы доказать свое право на власть. Избегай ошибок моего отца Хумаюна. Лучше сразу лишить жизни немногих, чем впоследствии заплатить за это многими жизнями.

– Я попытаюсь не срываться, но буду действовать твердо и здраво, – по привычке ответил Салим.

Отец говорил очевидные и давно известные вещи. Наверное, сейчас, думая о своей жизни, он больше искал поводов гордиться собой, вместо того чтобы действительно стремиться помочь сыну. Но тут, словно прочитав мысли Салима, Акбар сказал:

– А теперь о том горьком опыте, что я вынес из своих ошибок.

Салим опешил. Он впервые слышал, чтобы его отец признавал за собой какие-либо серьезные прегрешения.

– Не забывай о семье. Наша династия сейчас настолько превосходит своими силами любых внешних соперников, что наибольшая угроза нашей власти может исходить только от внутренних междоусобиц. Мой отец слишком потворствовал своим единокровным братьям. Я же хотел показать, что власть нельзя делить ни с кем и что моя власть абсолютна. Я все еще убежден, что это верно и престол может занимать только один человек. Когда ты и твои братья выросли, я ожидал, что вы унаследуете мой характер и разделите мои убеждения, беспрекословно повинуясь моим наставлениям. Я не знал, что бывают люди, которые никогда не поймут друг друга. Мне бы никогда не пришло в голову не задавать вопросов или объединять собственных сторонников при жизни отца.

Салим увидел, что Акбар поморщился – то ли от боли в животе, то ли вспомнив о его проступках, – и ответил:

– Я попытаюсь не оставлять без внимания стремления моих сыновей, но уже начинаю понимать, насколько это трудно.

– Я держал вас всех в напряженном ожидании, постоянно проверяя, кто из вас может стать мне самым подходящим преемником. Но даже без этого, с годами я все больше понимал, что отношения родителей и детей неравны. Родитель сосредотачивает на ребенке свои ожидания, а также свою любовь и, следовательно, тщательно изучает его поведение и направляет его. Ребенок негодует на это бремя и стремится к независимости. Во всех своих недостатках, ошибках и неудачах он винит родителей, в то время как достоинства и успехи считает исключительно собственным достижением. Он верит, что может превзойти родителя, если только ему это позволят.

– Теперь я и сам это вижу, – признал Салим, – когда мои собственные сыновья повзрослели. Но ведь я восхищался тобой и твоими величайшими достижениями. От этого мне всегда было неловко в твоем присутствии, и я выглядел угрюмым. Это было неправильно. – Он замолчал, но затем через какое-то время спокойно закончил: – Я действительно сожалею, что причинил тебе боль.

– Прости и ты меня. Но теперь я прошу тебя только об одном. Извлеки уроки из прошлого, но смотри в будущее.

С этими словами Акбар протянул сухую руку своему старшему сыну. Тот тихонько взял ее в свою, чувствуя себя ближе к отцу, чем в раннем детстве, ведь сейчас их объединяла ответственность за будущее династии.

Под мерные удары литавр Салим шествовал к мраморному возвышению, на котором высился престол, ожидавший его в зале для собраний крепости Агры. Его руку украшало кольцо Тимура с эмблемой тигра, которое он осторожно снял с руки своего мертвого отца девять дней назад и надел себе на палец. На боку у него висел меч Аламгир с рукоятью в виде орла, а шею обвивала тройная нить неограненных изумрудов, переплетенных с жемчугом, которую когда-то носил его прадед Бабур. Ощущение единения с героическим прошлым Моголов наполняло Салима гордостью – будто его предки были здесь, среди его сановников и военачальников, наблюдая, как он занимает престол, за который они так упорно боролись, и воодушевляли преемника на новые победы. Повернувшись, Салим сел на зеленые парчовые подушки и обхватил руками, украшенными драгоценными кольцами, позолоченные подлокотники престола.

– Я соблюдал девять дней траура по своему почтенному отцу, тело которого теперь пребывает в его любимых садах в Сикандре, где я выстрою мавзолей, подобающий его величию. В пятницу в мечетях была прочитана хутба с моим именем, и настало время мне предстать перед вами как новому падишаху…

Салим помолчал и обвел взглядом сидящих перед ним мужей, совсем как отец. Отсюда все виделось по-другому. Жизни не только тех, кто находился перед его глазами, но и миллионов его подданных находились ныне в его руках. Это была высочайшая ответственность – вершить судьбы людей, подобно Всевышнему. Но как раз это и придало ему силу, заставив выпрямиться на троне. При этом он встретился взглядом с Сулейман-беком, который стоял возле рослой фигуры Абдул Рахмана, и по тому, как едва заметно улыбнулся его молочный брат, он понял, что тот догадывается о его чувствах. Салим посмотрел на своих сыновей, сидевших чуть ниже на возвышении справа от него. Восемнадцатилетний Хусрав, одетый в парадную лиловую шелковую тунику и тюрбан, сверкающий алмазами, стоял около тринадцатилетнего Хуррама, на лице которого еще лежала печать нескончаемого горя от смерти деда, значившего для него так много. Шестнадцатилетний Парвиз был виден сразу за ними. Прекрасные юноши… К Хусраву Салим присмотрелся немного пристальнее. Нужно простить мятежного сына за опрометчивые попытки самоутвердиться и найти способ примириться с ним. Должен быть какой-то способ наладить с ним связь и тем самым разорвать порочный круг разбитых мечтаний, зависти и неуверенности, которая загубила его собственное счастье и его отношения с отцом…

Выйдя из задумчивости, Салим продолжил свою речь:

– Я выбрал новое имя, под которым хочу быть известен как новый падишах Моголов, – Джахангир, Завоеватель мира. Я взял его потому, что предназначение монарха – следовать судьбе и править миром. Мой отец оставил мне могущественную империю. С вашей помощью, мои верные сторонники, я обещаю приумножить ее могущество.

Он встал и развел руки, словно каждого в комнате заключал в свои объятия. По огражденному балюстрадой залу понеслись крики:

– Да здравствует Джахангир!

Эти слова ласкали слух.

– Оставьте меня, – приказал Джахангир своему казначею и слугам, которые вместе с ним спустились по длинной каменной лестнице к обитой железом деревянной двери, ведущей в палату с сокровищами, скрытую под одной из конюшен в крепости Агры.

– Ты уверен, повелитель? В палате будет очень темно, если не зажечь лампу, а пол сырой и скользкий.

– Отдай мне ключ и свой факел – я хочу остаться здесь один.

Казначей передал Джахангиру затейливый железный ключ на кожаном ремне, а слуга в то же время отдал ему свой горящий факел из промасленной ткани. Падишах подождал, пока не стихнут шаги на лестнице и он останется один в этом месте, где стоял запах сырой земли. Богатства оказались такими несметными, что в это сложно было поверить. В списках имперских драгоценностей, которые подготовил для него казначей, перечислялось почти триста пятьдесят фунтов одних только алмазов, жемчуга, рубинов и изумрудов.

– Более шестисот двадцати пяти тысяч каратов драгоценных камней лучшего качества, повелитель, – объяснял казначей, сноровисто водя пальцем по колонкам цифр, – а полудрагоценных камней без счету. И не забывай про золотые и серебряные монеты.

Джахангир, совсем как ребенок, едва сдерживал желание войти в одну из палат своей сокровищницы. Он повернул ключ в тугом, хорошо смазанном замке, открыл тяжелую деревянную дверь и, держа факел высоко в руке, заглянул внутрь.

Внутри палаты было очень темно, но когда Джахангир вошел, что-то блеснуло в лиловых тенях. Он поднял факел еще выше – и на стене слева от двери заметил двойной ряд полукруглых ниш, где стояли масляные лампы. Падишах зажег их от факела, закрепил его на стене и затем осмотрелся. Здесь было просторнее, чем он ожидал, – палата была приблизительно тридцать футов длиной; потолок поддерживали стоящие в центре два красивых резных столба из песчаника. Внимание Джахангира привлекли четыре гигантских сундука с выгнутыми крышками, которые стояли на подмостях у противоположной стены. Медленно подойдя к ним, он открыл крышку первого и увидел, что тот доверху заполнен кроваво‑красными рубинами величиной с утиное яйцо. Падишах взял горсть и пригляделся к ним. Они были великолепны – лучшие среди драгоценных камней. На миг он вспомнил лицо Мехруниссы, когда она уронила край своего покрывала. Рубины ей пошли бы… А теперь он падишах и может одаривать драгоценностями любую, кого пожелает… и в жены себе взять может также любую…

Высыпав камни обратно в сундук, Джахангир закрыл крышку и пошел дальше. В следующем хранились темно-зеленые изумруды всяческих форм и размеров, ограненные и нет. В третьем сундуке лежали сапфиры и алмазы из единственной в мире шахты в Голконде, в Декане, в то время как четвертый был заполнен рассыпным жемчугом. Погружая в него руки до локтей, Джахангир чувствовал на коже его мерцающую прохладу. Направо от подмостей Джахангир увидел раскрытые мешки кораллов, топазов, бирюзы, аметистов и других полудрагоценных камней, которые были небрежно свалены в кучу на земле. Даже их одних было бы достаточно, чтобы содержать армию целый год… Внезапно падишах рассмеялся вслух. Ведь это – всего лишь крошечная часть его богатств, ничто по сравнению с сокровищницами в Дели или Лахоре, как уверял его казначей. Все еще смеясь, Джахангир схватил мешок и высыпал его содержимое на пол, потом из еще одного, и еще, перемешивая разноцветные драгоценные камни. Когда их набралась большая груда, он бросился на них и стал кататься. Теперь он падишах. Один индуистский мудрец говорил, что нет большего несчастья, чем достигнуть желаемого. Так вот: он не прав. Джахангир подбросил горсть драгоценных камней в воздух и наблюдал, как они вспыхнули, словно светлячки в искусственном свете…

Час спустя Джахангир, щурясь, вышел на яркое апрельское солнце с блаженным лицом, словно пил вино или принимал опиум. Но когда он взглянул на встревоженное лицо Сулейман-бека, его настроение как ветром сдуло.

– Что случилось?

– Измена, повелитель.

– О чем ты говоришь? Кто посмел?..

– Твой старший сын. Как ты знаешь, три дня назад принц Хусрав уехал из Агры.

– Я знаю. Он сказал мне, что собирается пожить в Сикандре, понаблюдать за строительством мавзолея для моего отца. Я дал ему наставления для зодчих…

– Он лгал. Хусрав и не собирался в Сикандру. Он едет на север, в Лахор, чтобы соединиться там со своими сторонниками и найти новых. Должно быть, он задумал это несколько недель назад. Вместе с ним Азиз Кока. Я знаю все это потому, что последний пытался подбить твоего шурина Ман Сингха присоединиться к мятежникам, но у того хватило ума отказаться и сообщить мне о заговоре.

Джахангир едва слышал его, поскольку в его голове уже формировались распоряжения:

– Мы можем настигнуть их. Подготовьте отряд моей самой быстрой конницы. Я сам поведу их. Я так долго ждал того, что является моим по праву, что не позволю никому забрать это у меня. Любой, бросивший мне вызов, заплатит за это своей кровью!