Глава 6

Падишах отправляется в путь

Небо озарялось мягким розоватым светом закатного солнца, и Акбару казалось, что сама природа хотела создать окружение, достойное предстоящей церемонии. Устланная бесчисленными роскошными цветистыми персидскими коврами площадь у подножия крепости Агры походила на сад. По бокам от нее на земле стояли перед золоченой деревянной оградой его военачальники и представители знати, а с третьей стороны разместились некоторые правители, давшие ему клятву верности. В центре, под сенью зеленого шелкового навеса, на мраморном возвышении были установлены гигантские золотые весы. Два блюда диаметром в пять футов, отделанные по краю рельефом из гладких кварцевых ромбов, обрамленных жемчугом, качались на массивных цепях, свисавших с дуба высотой в восемь футов. Одетый в зеленое облачение из жесткой парчи, с длинным ожерельем из ограненных изумрудов на шее и в головном уборе, сверкающем бриллиантами, Акбар начал степенно идти к весам под звуки барабанной дроби. Он удовлетворенно смотрел на многочисленные сундуки с драгоценными камнями, переливающиеся в свете стоящих кругом факелов, которые с наступлением сумерек слуги по очереди зажгли возле возвышения. Змеились золотые и серебряные цепи, монеты рекой лились из широко распахнутых парчовых мешков, – намеренно набитые доверху, они являли взорам богатство и щедрость. Сумки с пряностями были сложены на медные подносы возле украшенных драгоценными камнями фляг, частью сделанных из белого нефрита, где хранились дорогие благовония – амбра, ладан и алоэ. Свертки расшитых шелков, тонких и нежных, как крылья бабочки, мерцали среди драгоценных шалей из тончайшей козьей шерсти.

Было здесь и кое-что еще – двадцать больших железных прутьев. Акбар видел, как многие с интересом их рассматривали. Когда он взошел на пьедестал и приблизился к весам, бой барабанов смолк и раздался громкий глас трубы. По этому знаку слуги взяли прутья, поднесли их к весам и сложили на одном из гигантских блюд, которое быстро опустилось к земле под их тяжестью.

Со времени смерти Адам-хана прошло почти два года, и Акбар немало времени потратил в раздумьях, как и почему он не смог предвидеть предательства Адам-хана и как можно избежать новых заговоров среди знати. Падишах знал, что единственная причина, по которой он не желал подозревать Адам-хана и Махам-Ангу, заключалась в том, что с самого детства они были для него близкими людьми. Никто не заменит Акбару покойного Байрам-хана, и в будущем властитель никого не приблизит к себе так же и больше не станет никому всецело доверять. Полагаться следует только на себя. Но даже если близкие отношения с Адам-ханом и Махам-Ангой отчасти и служили оправданием тому, что он не замечал их хитростей, верно также и то, что он был столь уверен в своей власти и положении, что возомнил, будто никто не сможет на них покуситься.

Решение относительно того, как он может избежать неповиновения в будущем, пришло ему на ум почти случайно, когда один из его горчи читал ему жизнеописание его деда. Среди всех премудрых слов Бабура два выражения особенно запали ему в память: «Верных сторонников дают война и добыча» и «Прояви к своим воинам щедрость. Покуда они знают, что с тобою извлекут больше выгоды, чем с другими, они будут верны тебе». А уж Бабур знал жизнь, как никто другой, и у него было чему поучиться. Именно поэтому Акбар сегодня и собрал здесь всех представителей знати – он собирался объявить, что очень скоро начнет завоевательную войну, которая переполнит государственную казну золотом и драгоценностями; тем самым он хотел дать им почувствовать вкус грядущей наживы. Благодаря Гульбадан, которая была свидетелем таковому в первые годы правления его отца и сама предложила Акбару последовать примеру предшественника, он нашел единственно верный способ продемонстрировать свое великолепие и могущество – зрелищная церемония. К его радости, в сокровищницах Агры обнаружились весы, которые изготовили еще во времена молодости падишаха Хумаюна. Акбар позволил себе коротко улыбнуться, а затем поднял руки, прося тишины.

– По примеру своего отца я решил восстановить древний обычай правителей Индостана и публично взойти на весы, положив сокровища на вторую их чашу. Я буду проводить эту церемонию дважды в году – в день моего рождения по лунному календарю, как сегодня, и во второй раз в день моего рождения по солнцу. После взвешивания ценности будут распределяться среди собравшихся – то есть сегодня среди вас, – и вы всё увидите сами. Чтобы засвидетельствовать мое особое к вам почтение, ради первого раза я пожалую вам драгоценностей больше веса своего тела. Эти железные прутья весят вдвое больше меня.

Сказав это, Акбар сделал паузу, и затем сел со скрещенными ногами на блюдо рядом с грудой железа.

Слуги падишаха сразу начали нагружать второе блюдо, начав с самых ценных предметов. Десять сундуков с драгоценными камнями разместились на блюде, прежде чем чаша с Акбаром, подрагивая, начала медленно подниматься от земли. Повисла полная тишина, и повелитель чувствовал каждый устремленный на него взгляд, видел, как каждый в уме вычислял собственную долю в этой добыче. Моголы проделали долгий путь, думал он; за это время драгоценные камни в качестве награды сменились золотыми и серебряными цепями, а затем и мешками золота. В былые дни добычу делили прямо на поле боя, среди окровавленных, еще теплых тел врагов племени моголов. Каждый вождь клана подставлял свой щит, куда сваливали ценности, и потом уносил его, деля захваченное среди своих воинов. Но те времена, уходящие корнями в глубокое кочевое прошлое моголов, давно уже миновали. Акбар, как падишах Индостана, должен одаривать своих союзников не только для того, чтобы заручиться их отвагой в завоевательном походе, но и для сохранения своей власти на завоеванных землях.

Как только взвешивание было закончено, началась раздача щедрых подношений. С помощью своего управляющего Джаухара Акбар посчитал, сколько причитается каждому из присутствующих, и Джаухар тщательно занес все его распоряжения в счетные книги. Акбар смотрел, как управляющий называл одно за другим имена представителей знатных родов, командующих и вождей союзных племен, которые явились, чтобы получить причитающуюся им долю денег, драгоценностей, тонких шелков и пашмины для их жен и наложниц. Нашлись подарки даже для детей: миндаль в золотых обертках, фигурки воинов армии моголов – всадников, лучников и стрелков из мушкетов, а также куклы с крошечными серебряными сережками, ожерельями и браслетами. Еще Акбар приказал отложить некоторую часть ценностей, чтобы послать их наместникам и чиновникам отдаленных областей, а также наполнить зерном и рисом житницы деревень и городов империи, чтобы одарить своей щедростью даже простой люд. Той ночью во внутреннем дворе гарема в фонтанах бурлила розовая вода, и, сидя в золоченом кресле на завешанном бархатом пьедестале, Акбар наблюдал, как гости пируют у стола, над которым колдовали его самые лучшие и опытные повара. Здесь были бараны, зажаренные целиком на яблоневых углях, утки и куропатки, фаршированные сухофруктами и орехами, тушенные в медных горшках в пряном масляном шафранном соусе, и маринованные в кислом молоке и специях цыплята, испеченные в невероятно жарком тандыре – полевой глиняной печи, которую могольские воины брали в военные походы и принесли в Индостан во времена Бабура.

А еще, как жест особо утонченной роскоши, Акбар приказал посыпать драгоценными камнями края блюд, на которых подавали зард биринж – рис, приготовленный с маслом, изюмом, сушеными вишнями, миндалем, фисташками, имбирем и корицей, – который подавали к мясу. Он даже приказал положить на лед ароматные дыни и сладкий сочный виноград и отправить все это через Хайберский перевал из Кабула. Фрукты прибыли два дня назад в превосходном состоянии. Акбар подождал, пока гости в большинстве своем насытились и стали отходить от столов, отирая губы, перед тем как подняться с кресел. Теперь самое время рассказать им о своих замыслах. Видя их раскрасневшиеся лица, обращенные сейчас к нему, Акбар преисполнился уверенности в том, что они будут следовать за ним куда угодно.

– Я хочу вам кое-что поведать. Вот уже сорок лет минуло с тех пор, как мой дед Бабур завоевал Индостан для моголов. Ранняя смерть помешала ему расширить свои земли, как и моему собственному отцу. Но я молод, и во мне течет воинственная кровь моих предков. Она велит мне посвятить свою жизнь созданию непобедимой империи – империи, которую не только не сломить одной-единственной войной, но той, которая еще станет настоящим чудом света на многие века.

Достичь этого можно только завоевательными походами. Сегодня я одарил вас частью богатств нашей империи, но это лишь крупица того золота и славы, что вы получите, когда в последующие годы с вашей помощью я раздвину границы империи Моголов. Мои владения раскинутся с востока на запад от моря до моря. На юг они будут простираться за пределы Деканского плоскогорья к алмазным рудникам Голконды, чьи драгоценные камни будут сверкать на моем троне и украшать ваших жен и наложниц. Это не пустые слова. Здесь, стоя перед всеми вами, я обязываюсь завоевывать новые земли – и не только мелких князьков вдоль наших границ, которые думают, что могут бросить нам вызов, но и владения правителей богатых и могущественных королевств. Если они склонят гордую голову под властью Моголов, то найдут милосердие, почет и долю в нашем величии. Но если будут сопротивляться, то моя армия разорвет их воинов на части, разрушит их дворцы и крепости до основания.

Так будем же готовы к войне! Первым, кто увидит нашу силу, станет рана Удай Сингх из Мевара, сын раны Санга, которого мой дед Бабур победил сорок лет назад. Это предатель из предателей. Рана из Мевара заявляет, что они величайшие предводители раджпутских племен. В то время как многие из раджпутских королей давно объявили себя моими верными вассалами, Удай Сингх уходил от ответа, торговался и находил причины не приезжать ко двору. Теперь он открыто выказывает враждебность. Его воины недавно напали на обоз могольских торговцев, следовавших на побережье Гуджарата. Я потребовал возместить ущерб и в ответ получил от Удай Сингха оскорбления: «Ты – отпрыск конокрадов с варварского севера, тогда как мы – потомки бога Рамы, а через него – солнца, луны и огня. Ты нам не указ». Он еще узнает, на что мы способны. Через три месяца, когда мы закончим приготовления, я поведу свою армию наказать его!

Под возгласы одобрения и ликования Акбар поднял отделанную изумрудами нефритовую чашу.

– За победу!

Падишах щурился, глядя против солнца, когда они с Ахмед-ханом стояли на балконе крепости в Агре восемь недель спустя и наблюдали за отрядом конницы, вереница которой скакала вдоль грязного сухого берега Джамны. Двадцать копий были воткнуты в землю в ряд на расстоянии пяти ярдов друг от друга. Каждый наездник, приближаясь к ним, не замедлял стремительного галопа, привычно маневрируя на лошади между ними. Достигнув последнего копья и все еще прекрасно держа равновесие и сохраняя самообладание, воины поднимались в стременах и метали копье со стальным наконечником в установленные в десяти ярдах от них соломенные мишени. Ни один не промахнулся.

– Впечатляет, – пробормотал Акбар. – Скоро армия будет готова к походу, как ты считаешь?

– Через месяц, как мы и рассчитывали, а быть может, и раньше, хотя некоторым нашим стрелкам нужно еще поучиться заряжать новые большие орудия с более тяжелыми ядрами, которые турецкие оружейники отлили на наших заводах. Мы пока еще не дождались поставок дополнительных мушкетов, которые заказали искусным оружейным мастерам Лахора. Чтобы увеличить их убойную силу, в них можно зарядить в два раза больше пороха, чем мы используем сейчас. Говорят, если даже набивать их через дуло, они не взрываются. Когда мы их получим, наша армия станет самой боеспособной, а также самой многочисленной на тысячи миль вокруг, мощнее даже войска персидского шаха.

В то время как воин выдергивал копья из грязи, наездники перестроились. Теперь их задача состояла в том, чтобы доскакать до ряда глиняных горшков, выложенных по обе стороны от них, и, не сбрасывая скорости, подцеплять их наконечником копья. Это удавалось хуже. Один наездник, не рассчитав расстояние, воткнул копье в грязь и, кувыркнувшись из седла, тяжело шлепнулся о твердую иссохшую землю. Акбар улыбнулся. Ему и самому доводилось так падать.

Теперь падишах тренировался каждый день, стреляя раз за разом из мушкета, отрабатывая технику владения мечом, боевым цепом и топором, пока оружие не стало слушаться его, как собственная рука или нога. Еще он устраивал борцовские поединки со своими вельможами. Сначала они робели бороться с ним в полную силу и из почтительности отказывались бросать своего падишаха в пыль, но он был умел, быстр и мастерски их подзадоривал, поэтому такие затруднения быстро отпали сами собой.

Акбар смотрел, как быстро багровело небо. Еще полчаса – и будет совсем темно.

– Ахмед-хан, мы собираемся пойти поиграть в човган у реки.

– Но уже темнеет…

– Жди меня здесь.

Полчаса спустя, одетый в простую рубаху и штаны, верхом на маленькой мускулистой гнедой лошади с белыми щетками у копыт, Акбар несся из крепости через площадь и вниз, к берегу реки. За ним следовали оруженосцы, неся паллы – деревянные шары из темной древесины, и палки для игры в човган, в то время как четверо других сгибались под весом жаровни с пылающими древесными углями, установленной на носилки из двух деревянных шестов. Когда берег был уже близко, Акбар пришпорил лошадь, пустив ее в легкий галоп, и подъехал к всадникам. При виде своего падишаха они собрались слезть с лошадей и отдать почести.

– Нет. Оставайтесь в седле. Я хочу кое-что выяснить, и вы мне сейчас поможете, – сказал Акбар.

Поскольку чернильно-черные тени уже упали на водную гладь реки, он приказал своим оруженосцам расставить палки для човгана, обозначить цели факелами с обеих сторон и, наконец, кинуть один деревянный шар в жаровню. Почти сразу тот начал тлеть, но даже через четыре или пять минут еще не разгорелся. Акбар улыбнулся. Все было точно как в той истории про Тимура. Несколько вечеров подряд, с того самого времени, когда он объявил о подготовке к войне, Акбар попросил своего горчи читать ему о деяниях Тимура на случай, если можно будет перенять какой-нибудь опыт у великого предка. Одно описание от рассуждений о стратегии перешло к спортивным играм. Там рассказывалось, как Тимур случайно обнаружил, что полынное дерево может тлеть часами. И тогда он приказал своим воинам всю ночь играть в човган с горящими шарами, чтобы закалить их и подготовить к сражению. С тех пор Акбар желал сам сделать это.

– Бросай шар на землю, – приказал он.

Когда оруженосец снял шар с жаровни с помощью пары длинных изогнутых щипцов, Акбар пришпорил лошадь и пустился вскачь вслед за пылающим шаром.

– Играем! – завопил он.

Вскоре сумрак на берегу реки огласили удары копыт, крики и смех. Игра шла полным ходом до тех пор, пока высоко в небе не взошла луна, от которой грязные воды Джамны превратились в струящееся серебро.

Позже той же ночью, когда хаким разминал его затвердевшие мышцы с теплым маслом, Акбар снова задумался о Тимуре, который не проиграл ни одного сражения. Излюбленным его приемом были внезапные атаки и стремительные набеги. Именно так он проложил себе путь через Азию, и никакие препятствия – ни природа, ни человек – не смогли ослабить его напор. Преодолевая заснеженную гору Гиндукуш, он сумел спуститься с отвесного ледяного утеса и играючи отразить нападения племен людоедов, будто блох вытряс из своей меховой подкладки.

Тактика Тимура не подходила для встречи с нынешним врагом, таким как рана Удай Сингх, – у него на вооружении орудия, а сам он укрепился за высокими стенами своей крепости в пустыне, думал Акбар. Но Тимур беззаветно верил в свои силы. Стойкая воля к победе, решительность в наступлении и неуклонное стремление к цели – без этого не обойтись и сейчас, как и двести лет назад. Желание подражать своему предку-воителю так воодушевило Акбара, что ему стоило немалых усилий неподвижно лежать под сильными руками хакима.

Но очень скоро настал тот день, когда боевые барабаны начали выбивать дробь у выходов из Агры и армия Моголов двинулась на юго-запад к бледно-желтым пустыням Раджастхана в государство Мевар, навстречу его высокомерному ране. Мать так ярко описывала ему эту пустыню, что Акбар почти ощущал сухой песчаный ветер и слышал резкие вопли павлинов, которые обитали в том пустынном краю. Не удивительно, что Хамида так хорошо все это помнила. Она родила Акбара в небольшом селении в Раджастханской пустыне, скрываясь вместе с его отцом от предводителя раджпутов, который грозился вырвать Акбара из чрева матери и послать младенца в подарок Шер-шаху, врагу, который отнял у Хумаюна престол. Тот вождь раджпутов был нынче мертв, но Удай Сингха давно нужно было поставить на место; также не мешало подчинить Мевар, который, находясь на пути между Агрой и югом, имел важное стратегическое значение. В мыслях Акбар уже видел, как его армия проламывает ворота большой крепости Читторгарх, которая оставалась родовым поместьем семьи Удай Сингха на протяжении более восьмисот лет, а также символом их сословной гордости. Победа над раной, главой самого сильного правящего дома раджпутов, сделала бы Акбара самым грозным и почитаемым военачальником во всей Индии, – и тогда больше никто не посмеет бросить ему вызов.

 

Глава 7

Шафрановые воины

Ранним декабрьским утром, когда на небе не было ни облачка, Акбар стоял рядом с Ахмед-ханом, разглядывая цитадель государства Мевар, – крепость Читторгарх. Ее стены, сложенные из песчаника, растянулись более чем на три мили и стояли на широком скалистом возвышении, в пяти сотнях футов над раскинувшимися у его подножия сухими равнинами Раджастхана. В пределах ее стен были заключены храмы, дворцы, здания и рынки, а также боевые укрепления. Акбара немало заботило то обстоятельство, что он со своим войском уже держал этот город в осаде шесть недель – и безрезультатно. Сперва им сопутствовала удача. Они взяли Читторгарх в плотное кольцо, перекрыли все поставки продовольствия, а также захватывали или убивали любого из раджпутов, кто делал вылазки в поисках пропитания.

Им удалось почерпнуть немного полезных сведений от одного из пленников, оборванного тощего мальчишки лет десяти, которого они схватили вместе с двумя его старшими братьями, когда те спускались по уступу скалы с внешней стороны крепостной стены в отчаянных поисках еды. Когда воины Акбара увели мальчика от его братьев и соблазнили его куском свежепожаренной баранины, он рассказал им после долгих уговоров, что рана Удай Сингх не сам командует обороной, а назначил для этого двух своих молодых генералов – Джай Маля и Патти. Сам рана, по словам мальчика, находится где-то в горах Аравали, где он, как говорили, строил новую столицу, которую в честь него назовут Удайпуром.

Поведение его старших братьев, когда они узнали у мальчика, что именно он рассказал, показывало, насколько суров кодекс раджпутов. Они напали на него и чуть не задушили, но пацана успели отбить. На следующий день они снова напали на него, когда их втроем отправили на работы вместе с остальными пленниками, которые тесали и возили камни для строительства укреплений войск Акбара. На сей раз самый старший ударил своего брата по голове острым камнем, нанеся ему глубокую рану. Когда его оттаскивали от обливающегося кровью паренька, он кричал ему:

– Ты выдал нас врагу! Ты больше не брат мне! И не раджпут!

Когда Акбар услышал об этом, он приказал, чтобы мальчика вымыли, одели и отправили работать на кухне лагеря, отметив, что считает это подходящим занятием для того, кому, не в силах справиться с голодом, пришлось помогать осаждавшим Читторгарх. Однако мальчика так и не смогли уговорить показать какие-нибудь тайные ходы в крепость. Не удалось ничего узнать и от его старших братьев – ни с помощью жесткого допроса, ни под угрозой пыток. Вероятно, таких путей и не было. Акбар со своими военачальниками продолжил осаду, но его былая вера в успех пошатнулась. Он приказал выстроить пушки в ряд и после пушечного залпа идти в атаку на крепостные стены, чтобы захватить единственную пологую тропу длиной в пятьсот ярдов, ведущую из равнины до главных ворот города, которые располагались во впадине скалы. Но ни один из нападавших даже не добрался до основания ската. Как только его армия начала подступать к проходу, Акбар вынужден был бессильно наблюдать, как раджпуты в оранжевых тюрбанах, недосягаемые для пушечных ядер и мушкетов на высоте бойниц крепостных стен Читторгарха, обрушили на могольскую армию ливень пуль, арбалетных болтов и свистящих стрел. Нападавшие понесли большие потери убитыми и ранеными, множество воинов и лошадей полегло под самыми стенами крепости. Акбар с горечью видел, как многие гибли, бесстрашно выбегая помочь своим раненым товарищам вернуться назад под прикрытием.

В конечном счете от таких спасательных вылазок погибло столько воинов, что Акбару неохотно пришлось приказать своим военачальникам выпускать воинов только под покровом темноты. И даже тогда раджпутам удалось убить или ранить множество моголов, поскольку оказалось, что они боеспособны и в темноте, имея прекрасное зрение и слух. После этих атак еще много дней бойцы на позициях армии Акбара слышали доносящиеся от стен крепости мучительные крики своих раненых товарищей, которые молили о помощи, просили воды и в предсмертных муках именем своих матерей и Всевышнего заклинали избавить их от страданий. Невыносимо также было слышать долгое ржание раненых лошадей. Всюду тучами роились черные мухи, разжиревшие от обилия падали, и смрад от гниющих людских тел и конских туш так отравлял воздух вокруг лагеря Акбара, что тот приказал постоянно жечь сандал, чтобы хоть как-то перебить сладковатую, тошнотворную вонь разложения.

Полный решимости не отступать, падишах без устали днем и ночью обходил свой лагерь, поднимая боевой дух своих воинов. Он приказал им ночью строить небольшие насыпи или укрепления из земли и камня, чтобы днем обеспечить себе прикрытие для атак на крепостные стены. Однако, хотя отдельным группам воинов и удалось подобраться довольно близко к проходу, они не смогли больше продвинуться ни на шаг и были вынуждены снова отступить, прячась за насыпями и по возможности таща на себе раненых.

И сейчас Акбар наблюдал, как лучшие его войска предпринимают очередную попытку захватить проход, ведущий к воротам Читторгарха. На сей раз он и его военачальники решили, что в атаку пойдут боевые слоны. Воины уже забирались в хауды – седла-паланкины на спинах животных. Чтобы увеличить шансы на победу, слонов оснастили броней из стальных листов толще обычного. Хауды были укреплены прочным заграждением, чтобы обеспечить дополнительное прикрытие стрелкам и лучникам. Как только все воины оказались в седле, махауты, сидевшие на слонах за их ушами, подали животным сигнал подняться на ноги, и слоны тяжело выпрямились под весом утяжеленной брони, укрепленного седла и наездников. Вокруг них собирались пехотинцы и всадники, которые должны были следовать за ними в броске, готовые использовать в качестве оборонительных позиций выстроенные из камня и земли укрепления. Лошади трясли головой и тревожно переступали ногами, чувствуя, как их седоки напряженно ждут предстоящую атаку.

Со своего места Акбар видел, что защитники сосредоточились в бойницах, хорошо понимая, что сейчас начнется новый штурм их цитадели. И хотя его войско находилось еще вне пределов досягаемости мушкетных выстрелов, стрелы, выпущенные из бойниц высоко в воздух для большей дальности полета, начали резко падать сверху на воинов. Многие из них растеряли по пути бо́льшую часть силы и уже не пробивали броню слонов и людей, а часть их отражалась щитами. Некоторые, однако, ранили лошадей или хуже защищенных пехотинцев. Акбар видел, как стрела с черными перьями вонзилась в шею высокой белой лошади командира. Та рухнула, заливая алой кровью себя и своего наездника, мощного воина в остроконечном шлеме, который, освободившись от седла, крикнул, чтобы павшую лошадь заменили. Денщик, старик с седой головой, тяжело ступая, поспешил к нему, ведя другую лошадь, на сей раз гнедую, но по пути несколько стрел противника попали ему в грудь. Он пошатнулся и упал, выпустив узды, и лошадь, встав на дыбы, ускакала от могольских отрядов, скрывшись за крепостным валом Читторгарха.

– Ахмед-хан, пора подниматься в атаку, если нам нужна победа. Отдай приказ погонщикам слонов идти вперед, а артиллерия и лучники пусть обеспечат им прикрытие. Я поеду в первых рядах конницы, чтобы руководить приступом.

По сигналу Ахмед-хана слоны, обремененные дополнительной ношей, пошли вперед. Они шагали медленнее обычного, но все же уверенно продвигались вперед по сухой каменистой равнине, усеянной останками людей и животных вплоть до самого извилистого прохода к крепости. Стрелы защитников крепости здесь были бесполезны – они отскакивали от стальной брони слонов или, не причиняя вреда, застревали в настиле седел-паланкинов, усеивая их, как иглы дикобраза. Однако, когда нападавшие оказались в пределах расстояния выстрела из мушкета, Акбар увидел, как один слон приостановился, будто его ранило, но затем продолжил двигаться, стоически таща свою ношу, а позади него по земле тянулся кровавый след. Кое-где из седел выпадали раненые воины. Тем не менее Акбар с растущим волнением осознавал, что благодаря слонам это наступление оказалось успешнее всех предыдущих. Вскоре передние животные уже вошли в проход к крепости. Теперь настало время скомандовать всадникам наступать.

– За мной! Читторгарх будет наш! – закричал падишах, ведя в атаку наездников, готовых ринуться вслед за слонами, если тем удастся пробиться к крепостным воротам.

Но тут он увидел, как со стен Читторгарха на слонов полетели горящие горшки. Ни один из них не попал в цель, и они разбились на земле на безопасном расстоянии. Внезапно в проеме обитых железом главных ворот появился раджпут в оранжевом тюрбане. Он поднес тонкую свечу к большому глиняному горшку, который держал в руках, и когда налитая в него смола загорелась, завертел горшок над головой и со всех ног устремился вниз навстречу продвигающимся слонам. Рядом с ним бежали еще несколько человек, и у всех в руках были такие же горшки. И хотя сквозь грохот битвы Акбар не различал звуков выстрелов, его стрелки и лучники в хаудах, очевидно, пустили в ход свое оружие. Несколько раджпутов упали в проходе, уронив свои горящие горшки, но остальные бежали, при этом у одного из них одежда занялась огнем после того, как его горшок разбился от выстрела из мушкета. В конце концов этот человеческий факел осел пылающей грудой, успев лишь призывно махнуть горящей рукой своим товарищам.

Другие нападавшие раджпуты, пораженные пулями и стрелами, падали на землю с низкой стены сбоку от прохода. И все же остальные шли вперед, не замечая, как вокруг гибнут их товарищи. Спустя пару минут раджпут, бежавший первым, бросил свой пылающий горшок в одного из слонов Акбара, который только что успел поставить на склон передние ноги. Миг спустя смельчак, сраженный в лоб мушкетной пулей, рухнул на землю, но горящая смола из его горшка выплеснулась прямо в цель, и языки пламени побежали по броне на голове слона. Часть ее, должно быть, пролилась между стальными пластинами или брызнула животному в глаза, потому что обезумевший от острой боли слон с трубным ревом отступил от склона, толкнув идущего позади него собрата, а огонь перекинулся на его паланкин. Горшки, которые раджпуты бросали с крепостной стены, а также брошенные теми, кто пробежали по склону, также попали в цель.

Акбар с ужасом смотрел, как его воины начали спрыгивать с паланкинов раненых слонов и отбегать к исходным позициям. У некоторых из них одежда занялась огнем, и они катались по сухой земле, чтобы погасить ее. Другие просто бежали, крича от боли, а их спины полыхали оранжевым пламенем, пока люди не падали навзничь. Все больше слонов, испугавшись огня, поворачивали назад. Акбар видел, как один махаут молотом забивал в голову своего слона большой стальной штырь, добивая раненое животное, чтобы оно не покалечило в ярости собственных воинов. Громадный слон почти сразу издох и затих. Другой махаут не был столь решителен. Он спрыгнул с шеи своего слона – и бросил его кружить и бесноваться без поводьев. Слон с горящим паланкином на спине ринулся, громко трубя, к баррикадам армии Акбара. Там он врезался в одно заграждение, упал, и тогда открылся его незащищенный живот – и стрелки Акбара смогли добить его несколькими выстрелами. В предсмертных муках слон покатился по земле вместе с горящим седлом, милосердно закончив страдания воинов, оказавшихся в ловушке в паланкине. Едкое зловоние паленой шерсти и горящей плоти человека и животного витало теперь над полем битвы, смешиваясь с резким пороховым дымом и разъедая ноздри. Акбар уже понимал, что в этот раз, как и раньше, на победу надежды не было. Чтобы остановить бесполезные человеческие потери, падишах взмахом руки приказал войску отступать и сам повернул лошадь назад. Где же выход из этого тупика?

Тем же вечером, когда лучи закатного солнца отражались от наплечников позолоченных доспехов падишаха, тот в мрачном расположении духа входил в алый штабной шатер, где уже собрался военный совет.

Акбар так и не смог придумать ни одной стоящей тактической схемы. Он занял свое место на маленьком престоле, напротив которого со скрещенными ногами сидели полукругом Ахмед-хан и остальные военачальники. Их помощь и совет были для него сейчас важны как никогда, но он не мог отделаться от мысли, что совет у него слишком уж разномастный. Были здесь такие, как, например, Мухаммед-бек, человек в красно-зеленых полосатых одеждах, который служил ему еще дольше, чем Ахмед-хан; в юности он воевал при Панипате вместе с Бабуром и делил все жизненные невзгоды с Хумаюном, о чем красноречиво говорили его шрамы. Другие, вроде широкоплечего таджика Али Гюля с причудливыми усами, были гораздо моложе и застали лишь несколько последних сражений отца Акбара. Были здесь также и те, кто стал его союзником совсем недавно. К примеру, такие, как раджа Рави Сингх, рослый здоровяк в красном тюрбане, который сейчас шумно поедал миндаль с гравированного медного блюда, – правители меньших государств; или даже как сам Рави Сингх – из тех раджпутов, кто уже стал сюзереном Акбара после его победы над Хему. Сейчас все лица всех этих людей, старых и молодых, значительных и не очень, выражали лишь покорность.

– Какие мы сегодня понесли потери? – спросил падишах.

– Мы потеряли часть боевых слонов и более трехсот воинов, – доложил Ахмед-хан. – Есть много раненых с тяжелыми ожогами, и они, скорее всего, не выживут.

– Несмотря на потери, мы должны были попытаться, – ответил Акбар. – Нам стоит использовать больше новых, более совершенных приспособлений, таких как укрепленные хауды, если мы не хотим, чтобы рана Удай успел собрать большую армию или, может быть, даже заключил союз с другими правителями раджпутов, прежде чем мы сможем взять Читторгарх.

– Он вряд ли найдет себе союзников, – спокойно вставил Рави Сингх. – Правители государства Мевар очень долго отваживали от себя любых возможных союзников своими притязаниями на господство во всем Раджастхане, вели себя с соседями напыщенно и высокомерно.

– Что же, рад это слышать. Кому-либо удавалось захватить Читторгарх без помощи перебежчиков?

– Да, – ответил Мухаммед-бек и почесал горбатую, неправильно сросшуюся переносицу. – Более двухсот лет назад это сделал человек по имени Аладдин Хилджи, а позже – гуджараты.

– Мы можем узнать что-нибудь об их тактике?

– Я не знаю ничего о действиях Аладдина Хилджи: это было слишком давно. Однако, когда я был в Гуджарате после того, как твой отец осадил Чампнир, я говорил с местным стариком, который рассказывал мне, как в наступлении они попробовали, как и мы, строить укрепленные баррикады, чтобы атакующие могли подобраться поближе. Они даже построили своего рода крытый проход из толстых шкур – гуджараты называют его сабат, – благодаря чему они смогли продвинуться довольно высоко по склону. Но, насколько я могу судить, победа в итоге досталась им большей частью из-за того, что защитники крепости были уже истощены голодом и болезнями… Я бы заговорил о крытом проходе и раньше, если бы мне не казалось, что настил действительно хорошо защищает лишь от стрел, но при этом будет легко проницаем для мушкетных пуль, а также ядер.

– Но разве мы не сможем укрепить проход камнями и землей и уложить толстый деревянный настил на крышу? – спросил Ахмед-хан.

– Это займет много времени и будет стоить многих жизней, повелитель, – вставил Али Гюль.

– Но все наши предыдущие попытки были тщетны, – возразил Акбар. – Мой дед Бабур однажды сказал, что правитель должен признать – чтобы победить и расширить империю, он должен быть готов пожертвовать жизнями – может, даже и своей собственной, а также жизнями ближайших сторонников и семьи. И только тогда, когда будет одержана полная победа, он может проявить сострадание и возместить ущерб семьям павших. Надо подумать, не соорудить ли нам этот сабат. Составьте планы. Отправьте людей собрать побольше камней и хвороста. Чтобы защитить тех, кто будет возводить проход, изготовьте толстые щиты, как это сделали гуджараты. Они задержат стрелы. Кроме того, раджпуты не станут расходовать лишний порох для пушек и мушкетов, чтобы палить бесцельно, – ведь запас боеприпасов у них ограничен.

Акбар пребывал в хорошем расположении духа, подъезжая на лошади ко входу одного из двух больших проходов‑сабатов. Их возведение заняло гораздо меньше времени, чем он ожидал. Из леса, расположенного в нескольких милях от крепости, привезли в достаточном количестве массивные бревна. На ломку камня отправили захваченных пленных. Защитники Читторгарха, как и предсказывал Акбар, не стали тратить впустую порох на стрельбу из мушкетов и пушек, а от стрел воинов защищали щиты. Тем не менее ежедневно до сотни человек – это были главным образом нищие босяки-чернорабочие, соблазнившиеся предложенной Акбаром платой серебром, – гибли за работой. Падишах, как и обещал, поручил особым чиновникам тщательно вести запись имен погибших и раненых в бухгалтерских книгах в кожаном переплете, чтобы они или их семьи смогли получить вознаграждение, как только будет одержана победа.

Сабат, в который вошел Акбар, был возведен с большим размахом. Сооружение было, как с гордостью уверял Мухаммед-бек, которого назначили распорядителем строительных работ, достаточно широким для едущих в ряд десяти всадников или упряжки волов, тянущих маленькое орудие, и достаточно высоким даже для большого боевого слона. Из донесений Акбару было известно, что этот сабат, неуклонно прокладывающий свой извилистый путь вокруг склонов, охватывающих проход к крепости наподобие хищных щупалец, еще не достиг своей цели, но оставалось уже недолго…

– На какое расстояние сейчас уходит этот сабат, Мухаммед-бек? – спросил Акбар.

– Осталось приблизительно сто ярдов до подножия склона. Три дня назад мы потерпели неудачу, когда раджпутам удалось поджечь несколько бревен крыши. Только благодаря большой отваге наших рабочих, которые по цепочке передавали ведра воды из колодцев, чтобы погасить огонь, удалось не допустить разрушения передовой четверти сабата.

– Сообщите мне имена всех, кого нужно особо наградить.

– Да, повелитель.

– Я желаю сам осмотреть один из этих сабатов изнутри.

Акбар пришпорил свою черную лошадь, направив ее в темноту входа. Из-за толстой деревянной крыши воздух внутри был прохладнее. Падишах поехал вперед, и кислый запах – смесь сырой земли и дыма, пота, мочи и фекалий, животных и людей – все сильнее разъедал ему ноздри. Одиночные светильники из лоскутов ткани, опущенных в смолу, закрепленные на стенах, были единственным источником света. У каждого наготове стоял чернорабочий с кожаными ведрами с песком и сосудами с водой, чтобы сбить пламя, если огонь перекинется и загорятся смолистые бревна крыши. Когда Акбар шел мимо этих рабочих, большей частью полураздетых, в набедренных повязках и рваных рубахах, они падали перед ним ниц. Иногда он слезал с лошади, чтобы поговорить с ними, спрашивал, откуда они родом и велики ли их семьи, подбадривал их, оставлял несколько монет и двигался дальше.

Когда Акбар слушал иссохшего седого факельщика, рассказывавшего ему, что он глава большой семьи из деревни под названием Гургаон под Дели, стены сабата затряслись от глухого удара, посыпались мелкие камни и несколько крупных. Чернорабочий кинулся на землю, но тут же поднялся, видя, что Акбар так и остался стоять, удерживая встающую на дыбы лошадь. Застыдившись, он сказал:

– Прошу прощения. Я не так храбр, как вы, и пушечные залпы пугают меня, повелитель.

– Ты достаточно смел, раз не покидаешь свой пост, – ответил Акбар. – И запомни, что сказал о сражениях мой отец. Тот, кому довелось слышать выстрелы или взрывы, уже пережил их.

Рабочий несмело улыбнулся.

– Я запомню это, повелитель.

Акбар дал ему несколько мелких монет, и человек, подняв руки над головой, сложил их в индуистском приветствии. А падишах продолжил свой путь по сабату.

Спустя совсем немного времени, несмотря на извилистые изгибы тоннеля, он увидел впереди неясный свет, смутно исходящий от входа. Тут же послышался выстрел из мушкета – то ли его собственные воины прикрывали рабочих, пока те трудились под открытым небом, то ли защитники крепости расстреливали их из бойниц. Сразу же последовал сдавленный крик, вскоре перешедший в предсмертный вопль. Акбар уже успел понять по доносящимся звукам, что кто-то из строителей погиб за работой. Вскоре он добрался до конца сабата, где для дальнейшего строительства стен были сложены валуны и грубо распиленные бревна для возведения крыши. Прямо у входа в тоннель чернорабочие в поте лица смешивали ведра воды с сухой землей, чтобы получить грязь, которая служила своего рода цементом, скрепляющим стены. Акбар и Мухаммед-бек спустились с лошадей. Оба надели шлемы и в сопровождении телохранителей, прикрываясь большими железными щитами, пробрались через участок открытого пространства к каменному валу, за которым смогли спрятаться.

– Повелитель, гляди, если смотреть отсюда, то выходит хороший обзор бойниц Читторгарха.

Командир позвал Акбара пройти немного дальше вдоль насыпи. Его одежда и некогда белый тюрбан были покрыты пылью и грязью.

– Будь осторожен, повелитель, – сказал Мухаммед-бек. – Если ты видишь стрелков, значит, они тоже тебя видят и могут узнать в тебе падишаха по золоченому нагруднику.

– Мои воины ежедневно подвергают себя такой угрозе. Не колеблясь, так же поступлю и я, – отозвался Акбар.

Он выбрался вперед, туда, где стоял командир, указывая вверх. Отсюда была хорошо видна верхняя часть стены, где, очевидно, размещалась наблюдательная вышка. Посмотрев минуту-другую, Акбар заметил, как там появились двое и начали всматриваться в позиции моголов. Один из них – высокий человек с черной бородой – указал на что-то другому. Яркие солнечные блики от колец у него на пальцах и его манера держаться выдавали в нем важного военачальника. Акбар шепнул командиру в белом тюрбане:

– Подай-ка два заряженных мушкета и треногу. Попробую застрелить этих драгоценных господ.

Двое стрелков, оставленных у входа в сабат, быстро передали Акбару свое оружие. Чтобы навести на цель мушкет длиной шесть футов, удерживая его в устойчивом положении на треноге, падишаху пришлось опуститься на пыльную землю и, наполовину присев, наполовину согнувшись, занять позицию позади мушкета. Стараясь действовать спокойно и быстро, он навел дуло на украшенного драгоценными камнями человека, словно это был тигр в просвете зарослей джунглей. Изо всех сил задержав дыхание, чтобы не дернуться, выстрелил. Закашлявшись в облаке едкого дыма, увидел, как человек качнулся вперед и упал с глухим стуком на землю с наблюдательной вышки всего в нескольких ярдах от них. Другой сразу исчез, прежде чем Акбар успел приготовить второй мушкет.

– Заберите тело, – приказал он. – Посмотрим, кого мы подбили.

Когда два воина притащили обмякшее тело человека, Акбар заметил, что пуля из мушкета попала ему над ухом справа, хотя точно сказать было нельзя, так как бо́льшая часть затылочной части головы при падении превратилась в кровавое месиво.

– Очевидно, что это высокопоставленный чиновник, – сказал Мухаммед-бек, – но имени его я не знаю.

– Я тоже, – заметил Акбар. – Но раджа Рави может узнать его. Несмотря на повреждения, если мы покажем ему тело. Он встречался со многими вождями Мевара в прошлые годы, когда их государства не так враждовали.

Акбар стоял с раджой Рави Сингхом на верху насыпи из камня и земли, которую построили несколькими месяцами ранее, чтобы иметь лучший обзор крепости Читторгарх. Раджа говорил ему:

– Повелитель, с тех пор как на днях ты метким выстрелом сразил Джай Маля, мы наблюдаем, что в крепости началось оживление. Несмотря на отказ сдаться на твоих условиях, когда ты возвратил им тело, осажденные в крепости явно обеспокоены и его смертью, и возведением сабата. Они стали чаще предпринимать вылазки, пытаясь разрушить сабат и орудия, которые доставлялись через него, но мы сдержали их без особого труда. У них, должно быть, заканчиваются запасы съестного, принимая во внимание то, сколько мы задержали человек, покинувших крепость в поисках пропитания.

– Что они, по-твоему, готовятся предпринять?

– Я не знаю, повелитель.

Они какое-то время постояли молча, и вдруг Акбар внезапно заметил, что сразу в нескольких местах из стен крепости вырвались оранжевые языки пламени и к небу повалил черный дым. Ему уже доводилось видеть здесь такой огонь, но тогда он горел в одном месте. Раджа Рави объяснил ему, что это погребальный костер, какие устраивают для почитаемых вождей, убитых в бою. В таком случае погребальный костер для возвращенного тела Джай Маля просто неистовствовал. Однако вскоре возникавшие тут и там новые очаги пламени затмили и его.

– Что это, Рави?

– Осажденные, должно быть, поняли, что на освобождение нет никакой надежды и что поражение неизбежно. Они хотят сами выбрать для себя смерть. Совершают джаухар. Огонь, который ты видишь, – это не погребальные костры. Это женщины и девочки раджпутов бросаются в пламя со специально построенных площадок и сгорают. Матери прижимают младенцев к груди и бросаются вниз. Когда ты видишь красное пламя, знай: это мужчины бросают в костры ведра смолы и гии – топленого масла, чтобы те горели жарче и страданиям их родных быстрее пришел конец. Они обретут особую храбрость, зная, что их жены и дети мертвы и им больше не грозят страдания и унижения во вражеском плену. Они облачатся в боевое одеяние цвета шафрана. Затем выпьют воды с опиумом из рук друг друга, скрепив тем самым свое братство и чтобы не чувствовать боли от ран, а затем пойдут в наступление, на свой последний и самый отчаянный бой, и убьют нас, своих врагов, сколько смогут, прежде чем встретят собственную смерть.

Раджа говорил об этом с тихим восхищением. В конце концов, Рави – раджпут, думал Акбар. Сам он считал подобные жертвы совершенно бессмысленным и чрезвычайно безобразным обычаем, но вместе с тем не мог не восхищаться самоотверженностью, которую являли эти женщины, умирая в крепости, пока их враги наблюдали за этим из-под стен.

– Пусть пламя раскалится добела и да утихнет их боль, – так он молился. Затем, уже как военачальник, обратился к Рави: – Если ты прав, нам нужно подготовиться к их смертельному вызову. Распорядись приготовить больше пушек, сегодня мы провезем их через сабат и поставим у засады, откуда бросимся в атаку; пусть их установят там, откуда они смогут постоянно вести огонь по проходу, ведущему из крепости. Стрелкам и лучникам прикажи отправляться вдоль тоннеля на рассвете. Пусть подразделения всадников и боевых слонов будут готовы войти в них, как только мы заметим движение позади ворот крепости. Лошади и слоны не смогут спокойно ждать в темноте сабата слишком долго. Будет лучше, если они войдут внутрь, только когда будет необходимо.

Следующим утром в ранний час Акбар стоял недалеко от выхода из сабата, который вплотную приблизился к извилистой горной тропе, ведущей к главным воротам Читторгарха. Он стоял в окружении своих военачальников, одетый в боевые доспехи – прочно закрепленный позолоченный нагрудник и шлем с забралом; с ним также был меч деда Аламгир, недавно наточенный. За ночь защитники Читторгарха беспорядочно стреляли в людей Акбара, когда те спешно строили дополнительные заграждения вокруг выходов из сабата и на самом близком от склона расстоянии, на какое смогли подобраться. Раджпуты, однако, смогли убить троих из дюжины волов, тянувших небольшую пушку на позицию, а остальные животные в панике разбежались, опрокинув орудия и ранив некоторых лучников, оказавшихся у них на пути. Но вскоре защитники крепости, к своему огорчению, уже могли наблюдать, как орудие быстро исправили. Сами они огонь не открывали, по-видимому, сохраняя силы и порох для своего последнего боя на следующий день.

Задолго до наступления рассвета из бойниц Читторгарха раздался барабанный бой, который был громче обычного. Так продолжалось уже несколько часов; завораживающий ритм барабанов все не смолкал, и их непрерывную дробь сопровождали рев и завывание длинных труб. Иногда раздавался рев множества голосов, перекрывавший все другие звуки. Как объяснил Рави, это защитники крепости возносили молитвы индуистским богам в храмах крепости.

– Когда они нападут, Рави?

– Осталось совсем недолго. Они довели себя до такого бешеного исступления, что долго сдерживаться не смогут.

Четверть часа спустя железная решетка перед большими обитыми железом воротами Читторгарха медленно поехала вверх и начали отворяться деревянные створки дверей. В их просвете возник воин верхом на белой лошади; он протиснулся наружу и, размахивая над головой изогнутым мечом, стремглав поскакал вниз по длинной вьющейся по склону тропе; ветер развевал шлейф его шафранно-желтых одежд. За ним немедленно последовали другие, все новые и новые всадники. Вскоре к ним присоединилась пехота; бежали и мужчины, и юноши. Все были в шафранно-желтом. У каждого в руках было оружие. Все они издавали воинственный вопль на непонятном Акбару языке, и Рави быстро перевел ему эти слова: «Жизнь – ничто, честь – все».

– Стреляйте, как будете готовы, – приказал Акбар своим лучникам и стрелкам.

Почти в тот же миг первое ядро сразило наездника на вороной лошади. Когда он упал, другая лошадь споткнулась об него, свалилась вместе со всадником со склона и, пролетев сто футов, рухнула вниз на камни. Многих ранили стрелы и мушкетные пули, но остальные продолжали неуклонно продвигаться, отталкивая в сторону раненых, не глядя, упадут ли те со склона или их просто растопчет надвигающийся поток цвета шафрана. Ведущий воин на белой лошади достиг первого из орудий Акбара в тот момент, когда стрелки собирались поднести фитиль к запальному отверстию пушки. Но прежде он успел сокрушить наводчиков двумя взмахами меча. Затем направился ко второй пушке. На сей раз стрелки Акбара были расторопнее, успев разрядить орудие за миг до того, как враг достиг его. Ядро попало наезднику в живот, разорвав его пополам. Чудом не пострадав, его конь скакал по позициям Акбара – белая шкура залита алой кровью, а ноги наездника так и остались стоять в стременах.

Войско раджпутов теперь достигло подножия склона и рассеялось, вступая в бой с армией моголов. Столь сильно было их стремление бороться и умереть, что они, забыв про всякую тактику, просто бежали куда глаза глядят. Пара стрел или мушкетная пуля – и воин падал как подкошенный. Однако, если даже получив тяжелые ранения, им удавалось добраться до позиций армии Акбара, они немедленно бросались на врагов и, поборов, кидали их на землю и резали тяжелыми обоюдоострыми мечами и кинжалами с зазубренными лезвиями, какие были почти у каждого из них. Видя, что отряд его стрелков близок к полному уничтожению, Акбар приказал им отступить под прикрытие лучников, чтобы успеть перезарядить мушкеты. Земля на склоне под воротами была теперь залита кровью, завалена мертвыми телами и умирающими.

Несмотря на большие потери в своем войске, Акбар с радостью и облегчением увидел, что его воины медленно завоевывают преимущество в рукопашном бою и окружают небольшие группы раджпутов. Очень немногие оставшиеся из них еще выбегали из ворот крепости Читторгарх. Почти все они были подстрелены задолго до того, как им удавалось достичь подножия склона, где они карабкались по телам своих погибших товарищей. Каждый, кому это все же удавалось, почти сразу встречал смерть от мечей всадников Акбара, которые, проникнув через сабаты, теперь шли на всех отставших раджпутов. Падишах смотрел, как его воины последовательно уничтожали один за другим небольшие очаги сопротивления. Теперь уже не оставалось сомнений, что это была долгожданная победа – и его первая победа без руководства Байрам-хана. Первая из многих. И все же в своем ликовании падишах не мог не восхищаться отчаянной храбростью раджпутов и был особенно впечатлен поведением троих юношей, старшему из которых на вид было не больше четырнадцати лет, которые обнялись перед тем, как, занеся над головой мечи, бросились в бой с лучниками моголов – и мгновенно погибли под ураганом свистящих стрел, не успев даже к ним приблизиться. Такие воины больше достойны быть союзниками, чем врагами.

Скоро на поле битвы стало тихо. Акбар подозвал к себе Рави Сингха.

– Сожгите этих храбрых воинов согласно их верованиям. Поскольку их знать отклонила мое предложение сдаться после смерти Джай Маля, казните всех, кого найдете живым. Смерть им теперь не страшна, потому что, оставшись в живых, они нарушат кодекс чести воина. Затем взорвите крепость, чтобы никто никогда не смог использовать ее против нас, – и в назидание всем остальным правителям раджпутов, которые пока намерены скорее отклонить, чем принять мои предложения о союзничестве.

 

Глава 8

Хирабай

– Повелитель, Рай Сурджан хочет подчиниться тебе. Он предлагает стать твоим вассалом и взамен просит только оставить жизнь людям в стенах крепости Рантамбор.

Пожилой раджпут говорил, опустив взгляд в пол, но его высокая, жилистая фигура выражала достоинство. Слова, которые он только что произнес, дались ему трудно. Акбар подавил победную улыбку. Иногда он думал о сановниках, казненных после падения Читторгарха, но сожаления не испытывал. Не жалел он и о том, что приказал разрушить сам Читторгарх – оранжевое и красное пламя, а затем клубы серого дыма были видны в пустыне Раджастхана в течение многих дней. Эта демонстрация жестокости возымела желаемое действие. Осада Рантамбора – укрепленного города раджпутов, известного на весь Индостан мощью своих твердых кирпичных стен и высоких башен – продлилась меньше недели. Если Рай Сурджан готов подчиниться ему, это означает, что все знатные короли раджпутов теперь призна́ют его власть. Кроме, конечно, раны Удай Сингха из Мевара, все еще непокорно скрывающегося в горах Аравали после потери Читторгарха и окружающих крепость земель. А ведь с падения Читторгарха прошло меньше года… Вместе с королями Раджастхана, самыми влиятельными правителями Северной Индии, и их шафранно-желтым войском, – будет ли он знать поражения?

– Скажи своему правителю, что я принимаю его предложение и сохраню жизнь людям в Рантамборе. Сегодня он может оставаться с миром в крепости, а когда солнце встанет над горизонтом на высоту копья, я приму рану и его главных военачальников здесь, в моем лагере, и мы отпразднуем наш новый союз.

Той ночью Акбар вызвал в свой шатер писца. Иногда его ум переполняли такие яркие образы, а в душе бурлили такие чувства, что он действительно сожалел о том, что все еще не умел писать сам. По возвращении в Агру нужно обязательно назначить дворцового летописца – а возможно, и нескольких, – чтобы вести запись достижений его владычества, а также правления его отца и деда. Но сегодня этим займется писец. Падишах ждал, пока юноша откупорит зеленый нефритовый пузырек для чернил, висевший у него на шее на цепочке, и очинит перо, – и принялся диктовать.

– В сей год моего владычества пламя битвы с силой разгорелось в Раджастхане, но при виде мощи и бесстрашия моих армий храбрость врага стала водой и иссякла, словно капли дождя на песке. Я одержал здесь полную победу и заложил основы своего будущего могущества…

Еще долго после того, как писец ушел и в лагере стихли все звуки, Акбар не сомкнул глаз. Эти вдохновенные слова шли от самого сердца. У него блестящий жизненный путь – в этом нет сомнений, – и он хотел, чтобы весь мир знал о его деяниях через дворцовые хроники. Их нужно вести… Но никто не вечен. Одна-единственная стрела, или мушкетная пуля в бою, или нож во время ночного сна могут внезапно прервать его жизнь. И что потом станет с династией Моголов? Без прямого наследника империя быстро развалится, потому как Моголы снова раздробятся на кучку мелких военачальников, более заинтересованных в междоусобных войнах, чем в объединении, чтобы удержать то, что они завоевали на Индостане. И тогда это будет именно его просчет, равно как если бы он из небрежности и самодовольства дал своим армиям потерпеть поражение.

Этого нельзя допустить. Сейчас ему почти двадцать лет, и его обязанность – обеспечить будущее империи и династии. А чтобы сделать это, он должен жениться и родить сыновей. Это, безусловно, понравилось бы его матери и тетке. Они уже как-то намекали о подобном и даже предлагали возможных невест. Но, озабоченный замыслами завоевания Раджастхана, Акбар не обратил на это особого внимания – да и, по правде говоря, все еще не чувствовал большого желания жениться. Он наслаждался женщинами, и его гарем доставлял ему бесконечные удовольствия. Он совершенно не жаждал близости и доверия, какие были между Хамидой и Хумаюном. Он так и не научился снова полностью доверять кому-либо после предательства Адам-хана и Махам-Анги. Но, сидя здесь в полумраке в тревоге и наедине со своими мыслями, Акбар должен был признать, что время для брака пришло – если не для себя, то в интересах империи и прежде всего ради будущего династии. Прежде всего важно завести сильных, здоровых сыновей. Но брак также может помочь построить новые политические союзы… Акбар вспомнил некоторые слова из дневника Бабура, который его горчи читал ему: «Заключая браки, я заводил отношения с государствами».

Снаружи внезапно послышался тонкий писк – то сова схватила какую-то мелкую добычу. Довольный принятым решением, Акбар встал и потянулся. К выбору своей первой невесты он подошел основательно, как стратег. Женщины, Хамида и Гульбадан, предложили ему породниться со старой могольской знатью – то есть либо с дальней родственницей, либо с дочерью правителя Кабула, – но будут ли эти женщины наилучшим выбором для правителя Индостана? Разве подобные отношения настолько важны, что требуется еще и скрепить их узами брака?

Акбар всадил пятку в бок, поросший грубой шерстью, и верблюд рванул вперед, фыркая еще сердитее, чем когда ждал на палящем солнце начала гонок по широкой полосе прибрежной земли вдоль Джамны. Толпа, которую воины сдерживали тычками копий, неистово болела; глянув через правое плечо, Акбар заметил яркие цветистые ряды своих высокопоставленных гостей. Раджпутские князья в красно-оранжевых тюрбанах дали ему клятву верности – и он пригласил их в качестве почетных гостей в крепость Агры. Но ни о чем, кроме победы, падишах сейчас думать не мог. Он обхватил ногами костлявую шею верблюда у основания и, держа веревочные поводья, протянутые через большое кольцо в ноздрях верблюда, в одной руке и длинную бамбуковую палку – в другой, подгонял своего скакуна. Тот шел, дергаясь и покачиваясь; его ход разительно отличался от ровного хода лошади и немало его забавлял. Верблюда он выбрал себе замечательного – молодой самец, шкура цвета спелого зерна, сильные ноги и крутые бока, все норовит укусить и плюнуть, то есть силы в нем просто бурлят. Быстро оглядевшись, Акбар увидел, что по крайней мере на половину расстояния опережает ближайшего из пяти своих соперников, но преодолеть оставалось еще две мили, и всякое могло случиться. Он продолжал трусить на своем верблюде, как вдруг мимо проехал другой верблюд, толкнув его, и падишах почувствовал, как его бедро задела нога наездника. Это, с развевающимися на ветру темными волосами, мимо проскакал Ман Сингх, четырнадцатилетний сын раджи Амбера. О скорости раджпутских наездников слагают легенды, но и моголы не хуже.

– Хей! Хей! – закричал Акбар, замахиваясь палкой.

Впрочем, в этом не было нужды. Его верблюд сам повернул голову, и когда его обрамленные длинными ресницами глаза завидели соперника, он взревел и ринулся вперед.

Несколько раз они шли бок о бок, но потом Акбар снова вырвался вперед; в ушах у него свистел ветер, в ноздри бил кислый запаха пота – человека и животного.

– Хей! Хей! – закричал он снова, стараясь и снять напряжение, и подогнать верблюда. Рот был забит пылью, а по лицу ручьями тек пот, но ничто сейчас не могло отвлечь его внимания от двух копий, которые отмечали конец дистанции – до них оставалось около двухсот ярдов.

Оглянувшись, Акбар увидел, что Ман Сингх отстает от него на добрых пять ярдов. Ему казалось, будто он летит навстречу неминуемой победе. Но внезапно верблюд под ним споткнулся, зацепившись передними ногами за куст сухих колючек, которого Акбар не заметил, так как взор его был прикован к финишу. Когда верблюд припал на передние ноги, Акбар постарался как можно дальше откинуться назад, оперевшись на его горб, и, пытаясь сохранить равновесие, стиснул ногами бока верблюда. Одновременно, поборов инстинктивный порыв натянуть поводья, он ослабил их, позволяя верблюду попытаться самому встать на ноги. Пригнув голову к самой земле, животное старалось подняться, но ноги его подгибались. Полностью ослабив узды, Акбар всем телом навалился вперед, цепляясь за толстый загривок верблюда и пытаясь угадать, на какой бок он упадет, понимая, что должен успеть откатиться, иначе верблюд его раздавит. Затем каким-то образом верблюду все же удалось встать, и, единым рывком освободившись от колючек, он пустился вскачь. Акбар, захватив поводья, сумел подняться и выровняться в седле. Заминка продлилась не более пары мгновений, но этого было достаточно, чтобы Ман Сингх почти нагнал его. Они снова шли почти бок о бок.

– Хей, – гнал Акбар, – хей!

И снова его верблюд отозвался, низко пригнув шею, громким фырканьем. Еще пять шагов – и Акбар прорвался промеж двух копий, лишь на верблюжью морду опередив Ман Сингха. Когда он остановился, барабанщики уже били в свои подвешенные на шею круглые барабаны, приветствуя его победу. Акбар спрыгнул со своего верблюда, от которого шел пар, от души радуясь тому, что остался цел и вышел из гонки победителем.

Два часа спустя, когда землю окутали сумерки и темные силуэты первых летучих мышей засновали в сгущавшейся тьме, Акбар стоял на балконе крепости Агры. Он недавно совершил омовение и тогда же облачился в зеленую парчовую рубаху и шаровары, а шею его украшала золотая цепь с тридцатью ограненными изумрудами. Падишах еще чувствовал ломоту в теле после верблюжьих гонок, но не придавал этому значения. Гостившие у него раджпуты, собравшиеся здесь вокруг него, сейчас должны были стать свидетелями следующей части торжественных празднеств, устроенных в их честь. Хорошо зная, насколько они самолюбивы, Акбар решил сделать торжества особенно пышными, чтобы к тому времени, когда его новые союзники вернутся в свои владения, слухи о том, с каким размахом их правителей чествовали при дворе падишаха Моголов, уже успели дойти до их подданных.

По сигналу Акбара, в ночное небо с грохотом, как от мушкетной пальбы, начали взвиваться золотые и зеленые звезды. Сначала вспыхивало белым и красным, затем последовали ярко-желтые взрывы, сопровождаемые высоким свистом, будто клекот гигантского орла. Затем в воздухе рассеялась тонкая дымка, переливаясь от пурпурного до розового. Акбар услышал, как все, кто стоял рядом с ним, а также люди, толпой собравшиеся вдоль берегов Джамны, испустили изумленный вздох. Фокусники из Кашгара, приглашенные ко двору, знали толк в таких вещах. Падишах приказал им устроить самое грандиозное свое представление, и они не разочаровали его. Но в самом конце, до которого оставалось уже недолго, Акбару было очень любопытно посмотреть, как эти странные люди в длинных стеганых халатах из расшитого узорами шелка и остроконечных шляпах выполнят особое распоряжение, которое он им дал. Какое-то время в небе было тихо и темно, и Акбар чувствовал, как собравшиеся люди жаждут увидеть, что за новые чудесные зрелища сейчас предстанут перед ними. Вдруг, с шипением и свистом, в небесах распростерлась полосатая морда огромного тигра, который разинул пасть так широко, будто сейчас проглотит весь мир. Какое-то время он парил в воздухе, свирепый и великолепный, а затем черные и оранжевые полосы рассыпались мелкими мерцающими звездами.

– Тигр одержал верх над нами, – проговорил раджа Амбера Бхагван Дас, низкий жилистый человек лет тридцати, с тонкими чертами лица, зоркими черными глазами и орлиным носом; такая же внешность была и у его сына, Ман Сингха. Лоб раджи был отмечен ярко-красной точкой – тилаком, как принято у индуистов.

– Тигр – символ моей династии, это верно, – ответил Акбар, – но разве мы все не восхищаемся храбростью и силой этого зверя? Кто из нас не пробовал состязаться с ним в силе и хитрости на охоте, дабы почувствовать удовольствие от победы? Мои чаяния заключаются в том, чтобы однажды тигр стал символом нашей общей власти во всем Индостане.

– Возможно, так и случится, повелитель, – загадочно ответил Бхагван Дас и снова устремил взгляд в небо, где теперь только звезды освещали тихую ночь.

– Я прошу небеса, чтобы помогли мне – помогли нам – однажды отправиться на бой и вместе одержать много побед, как истинным собратьям по оружию, – продолжал Акбар, замечая, как Бхагван Дас искоса быстро глянул на него.

Из всех вождей раджпутов, которых падишах созвал в Агру – включая правителей Биканера, Джайсалмера и Гвалиора, – Бхагван Дас был самым влиятельным. Еще он отличался большой прозорливостью и властолюбием, а также не был союзником раны Мевара. Если Удай Сингх спустится с гор и попытается отвоевать свои потерянные земли, для Акбара было бы очень кстати, если б силы Бхагван Даса оказались на стороне Моголов. И если сегодня ночью все свершится так, как он задумал, то Бхагван Дас в самом деле станет его другом навек… Акбар приобнял раджпута за плечи.

– Позволь предложить тебе разделить со мной трапезу, Бхагван Дас, как и подобает союзникам.

Падишах повел Бхагван Даса и остальных приглашенных раджпутов вниз в большой прямоугольный внутренний двор. Двор освещался установленными в его центре тремя канделябрами высотой в восемь футов, в каждом из которых стояла дюжина длинных белых восковых свечей, источавших аромат жасмина, – они горели ярко, как звезды. По краю внутреннего двора мерцали маленькие свечки, расставленные в украшенных драгоценными камнями золотых подсвечниках, и фитили, опущенные в дия – плошки с благовонными маслами. Каменные плиты устилали шелковые ковры, прижатые серебряными и вырезанными из верблюжьей кости весами в виде листьев лотоса. Низкий стол с пухлыми покрытыми парчой подушками для сидения был накрыт с трех сторон. С четвертой стороны под расшитым золотом зеленым бархатным навесом стоял широкий пьедестал. На нем был установлен позолоченный престол и по обе стороны от него – диваны, также золоченые, но скромнее. Как только Акбар и его гости-раджпуты уселись на возвышении, а их придворные устроились вокруг столов, слуги стали носить блюда, полные яств, приготовленных лучшими поварами Акбара, – жаркое из мяса и дичи, тушеное мясо в пряном соусе, рис, смешанный с сушеными фруктами, орехи в золотых и серебряных обертках, свежие хлеба; подавали также ротис – раджпутское лакомство из зерна и проса, смешанного с пахтой, а еще виноград, дыни, сладости и марципаны. Оглядевшись, Акбар удостоверился, что все в порядке. Некоторая натянутость все же присутствовала, но это было вполне естественно – в конце концов, всего лишь пару месяцев назад падишах пребывал в состоянии войны с несколькими из присутствовавших здесь правителей, а некоторые из них также враждовали друг с другом. Цель этого приема состояла в том, чтобы показать раджпутским князьям, в высшей степени самолюбивым, почитавшим за предков солнце и луну, что это новое мироустройство соответствует их интересам и интересам Акбара и что, оставаясь верными трону Моголов, они смогут греться в лучах его славы.

Падишах подождал, пока слуги передадут по кругу блюда с бесаном – тонкой мукой, в которую гости могли опустить кончики пальцев, чтобы очистить их от жира, – и медные миски душистой воды, в которой затем можно было ополоснуть руки, а гости, полулежа или сидя, удобно устроятся на подушках. Тогда он поднялся, жестом попросил тишины и начал речь, которую до этого очень тщательно готовил, выбирая слова, чтобы они звучали твердо, но вместе с тем выражали глубокое почтение к его гостям.

– Мои люди пришли в Индостан не как разбойники, чтобы учинить грабеж и забрать все его богатство в наши собственные земли. Мы здесь, чтобы взять то, что принадлежит нам – так жених приезжает к давно сосватанной ему невесте. Почему я говорю, что Индостан принадлежит Моголам? Потому, что более ста шестидесяти лет назад мой предок Тимур завоевал его. И хотя не остался здесь, он назначил вассала, чтобы тот правил здесь как наместник падишаха. Но впоследствии в эти земли пришли самозванцы, и, озабоченные собственными военными столкновениями на далеком севере, Моголы ничего не могли сделать. Затем сорок лет назад Бабур, мой дед, возвратил империю и укрепил ее положение.

Но я не расцениваю Индостан как подчиненную нам землю и не считаю его жителей ниже по положению, чем кланы моголов. Все вы равны для меня. В то время как предатели не получат моего снисхождения, те, кто докажет мне свою преданность, будут процветать. Самые высокие должности при дворе, самые влиятельные позиции в моих армиях будут их – и особенно это касается вас, мои друзья из царств раджпутов, земель воинов. Чтобы засвидетельствовать свое почтение, настоящим я объявляю, что с этого дня и впредь вы будете принадлежать к числу моих приближенных – моих ички. Я говорю также, что не стану объявлять себя верховным землевладельцем, и отныне вы можете править в своих землях – своих ватанах, – как в собственных наследственных уделах с правом завещать их тому, кому пожелаете.

Закончив речь, Акбар сел, бросив взгляд на Бхагван Даса, который сидел по правую руку от него.

– Для нас это большая честь, повелитель, – проговорил раджпут.

– Присутствие здесь всех вас – также большая честь для меня… Бхагван Дас, я хочу сказать кое-что еще. Я намерен жениться. Я слышал о красоте и целомудрии твоей младшей сестры, Хирабай. Отдашь ли ты мне ее в жены?

Бхагван Дас, оторопев, на миг замешкался с ответом. Справившись с волнением, он спросил:

– Почему Хирабай, повелитель? Почему из всех женщин в твоей империи ты выбрал мою сестру?

– Этим я покажу свое уважение ко всем раджпутам. Из всех кланов Индостана вы больше всего походите на моголов – народ, закаленный в горниле битв, гордый и сильный. Ты, Бхагван Дас, правитель Амбера, величайший из раджпутов. Я уже видел мужество твоего сына во время верблюжьих бегов. Твоя сестра, я уверен, станет достойной женой падишаха. И к тому же – буду говорить прямо – я хочу скрепить наш военный союз. Что поспособствует этому лучше, чем брак?

– То есть ты намереваешься объединиться с моим народом через узы крови?.. – Бхагван Дас говорил медленно, как будто обдумывая идею и взвешивая, насколько она верна.

– Да.

– И ты собираешься жениться не единожды?

– Верно, в целях укрепления своей империи. Но клянусь тебе, Бхагван Дас, я всегда буду почитать твою сестру как принцессу раджпутов и первую из моих жен.

Бхагван Дас все же хмурился.

– Раджпуты всегда выдавали своих женщин только за соотечественников… И твой род также всегда соблюдал чистоту крови…

– Это так. Но я – первый правитель Моголов, который появился на свет в Индостане; здесь моя родина и мой дом. Почему же мне не взять в жены ту, кто также родом из этого края?

– Но мы, раджпуты, являемся индуистами. Выйти замуж за человека не нашей веры для моей сестры еще более немыслимо, чем стать женой человека из другого народа. Она не сможет принять ислам.

– Я и не стал бы на этом настаивать. Я уважаю ее веру, ведь это вера многих моих подданных. Я никогда не вмешивался в их вероисповедание, почему же я стану отказывать Хирабай в этой свободе?

На угловатом лице Бхагван Даса все так же было задумчивое выражение, и Акбар наклонился ближе.

– Даю свое слово – слово падишаха, – что никогда не стану вынуждать ее оставить свою веру. Она может построить храм, где сможет молиться своим богам в пределах имперского гарема.

– Но может статься, твоя собственная семья – твоя знать и муллы – будут возражать?

Акбар кинул взгляд туда, где восседали некоторые из его старейшин в белых тюрбанах и темных одеждах.

– Им придется признать, что это нужно для блага империи, – ответил он и затем добавил, уже более холодно: – Признать, что такова моя воля.

– Могут признать, а могут и не признать… И моя сестра, хоть и совсем еще юная – она много моложе меня, – тоже бывает своенравной и упрямой… она может не понять…

– Твоя сестра станет женой падишаха и, быть может, матерью следующего падишаха Моголов, а ты будешь его дядей. Бхагван Дас, отвечай прямо. Но прежде хорошо подумай.

Раджпут на секунду откинулся на подушки, перебирая пальцами тройную нить жемчуга, которая ниспадала у него почти до пояса. И наконец проговорил, улыбнувшись:

– Повелитель, ты оказываешь великую честь нашему роду. Хирабай твоя. Да благоволят твои и мои боги этому союзу.

Девушка очень тихо сидела под ярко-красным покрывалом, расшитым оранжевой и золотой нитью; лишь на ее головном уборе подрагивали цветы и листья, вплетенные в золотой обод и усеянные жемчугом – свадебный подарок от Акбара. Одетый в белые одежды индуистский священник закончил свою часть церемонии, и теперь настал черед муллы зачитать суры из Корана. Когда священник медленно и звучно выговаривал нараспев слова, Акбар увидел, как из-под ее одежд показалась маленькая ножка. Она была украшена причудливыми завитками узоров, нанесенных хной. Падишах посмотрел на свои руки, которые мать и тетка ему также выкрасили хной, – на удачу. Хамида и Гульбадан сейчас наблюдали за церемонией через сплетенную из ивовых прутьев решетку, которая позволяла им присутствовать незаметно.

Закончив наконец, мулла закрыл отделанную слоновьей костью обложку своей книги и вручил ее слуге, чтобы тот убрал ее в резную деревянную шкатулку. Затем взял кувшин с розовой водой и, когда Акбар протянул руки, вылил на них прохладную воду, что символизировало очищение. Остальное он выплеснул в прозрачную агатовую чашу.

– Выпей, повелитель, в знак заключения союза.

Акбар сделал несколько глотков и подал руку Хирабай, чтобы привести ее на торжественное празднество, которая ее семья устроила в соответствии с индуистскими обычаями.

Акбар пожаловал Бхагван Дасу роскошные, богато обставленные покои в крепости Агры; здесь могла остановиться его семья и свита, сопровождавшая Хирабай во время ее пути от Амбера, который она проделала в крытых носилках, подвешенных меж двух верблюдов. Сегодняшние торжества – лишь начало предстоящих в последующем месяце церемоний подношения даров, торжественных процессий, охотничьих выездов, слоновьих боев и демонстрации военного искусства. И все же, в то время как свадебный пир шел своим чередом, Акбар не мог не думать о том, что произойдет этой ночью, и ему было немного не по себе. Беззаботные сладострастные забавы в гареме с наложницами были для него привычным и приятным времяпрепровождением. В мягких, душистых руках этих женщин он находил покой и отдохновение от бремени власти правителя. Но разделить ложе с девственной принцессой раджпутов – дело совсем иное…

Он поглядел на сидящую близко к нему Хирабай, все еще скрытую под мерцающим покрывалом, и в сотый раз попытался представить себе, как она выглядит. Женщины раджпутов славились своей пленительной красотой, но даже если она ему не понравится, это совсем неважно, сказал он себе. Сейчас важнее всего то, что этим браком падишах обеспечил себе устойчивый союз с королевством Амбер. За ними последуют другие политические союзы такого же рода, и они обеспечат мир и благополучие империи. По крайней мере, как представительница монаршей семьи, Хирабай должна была понимать, что за заботы и ответственность несет правитель на своих плечах. Акбар попытался вникнуть в праздничные ритуалы. Перед ним одетые в ярко-синие одежды девушки из Амбера кружились в танце под бешеный ритм барабанной дроби, выбиваемой голыми по пояс худощавыми музыкантами в оранжевых тюрбанах, и завывание латунных труб. Музыканты-раджпуты высоко и гнусаво пели о доблести на поле битвы, акробаты прыгали сквозь петли из пылающей веревки, а старик в длинном халате, украшенном зеркальными осколками, в которых отражалось пламя свечей, заклинал питона в плетеной корзине. Он позволил ему обвиться вокруг шеи и даже поцеловал его толстую чешуйчатую морду.

Затем наступил ключевой момент празднества – его Акбар придумал сам. Когда фокусник скомандовал на каком-то резко звучащем языке, которого падишах никогда прежде не слышал, и питон с шипением возвратился в свою корзину, в палаты вошел главный егерь Акбара. Он вел за собой молодого жилистого леопарда с ошейником в рубинах и алмазах на желто-коричневой шее. Пятнышки у него под глазами были позолочены, отчего он походил на зверя из волшебной сказки. Леопард бил хвостом, вздымая клубы пыли над землей, и на обнаженных руках одетого в кожу охотника играли мышцы, когда тот крепче стискивал кулак с зажатой привязью. Акбар поднялся и обратился к Бхагван Дасу:

– Это Джала, детеныш из помета моего любимого охотничьего леопарда. Я дарю его тебе в честь этого радостного события.

У раджи заблестели глаза. Акбар знал, что тот любит охоту не меньше его самого, но более того, леопард – это редкий и очень ценный зверь, подобающий лишь монаршей особе. Такой дар и в самом деле говорил о большом почтении. Раджа только ошеломленно смотрел на зверя.

– Мои егери продолжат обучать его, и, когда он будет готов, я переправлю его в Амбер. – Акбар подошел к Джале и взял в ладони его изящную морду. – Будь же быстр и бесстрашен в преследовании добычи для своего нового хозяина, каким был для меня твой отец.

Свадебный пир был окончен. На небо взошла луна, и ее бледный свет посеребрил русло реки Джамны, где, в тридцати футах над водой, в гареме располагались покои, которые Акбар выбрал для Хирабай и куда он провел ее в сопровождении музыкантов. Когда слуги начали его раздевать, он бросил взгляд в сторону парчовых ширм, расшитых цветами и звездами, искусно выполненными ткачами Гуджарата. За ними его невесту раздевали и умащивали благовонными маслами, готовя к брачному ложу. Когда последний слуга ушел, Акбар накинул на плечи свободный зеленый халат и подошел к занавесям. Откинув одну из них в сторону, он скользнул внутрь. Хирабай стояла к нему спиной, сквозь тонкий шелк ее сорочки просвечивали контуры ее тонкого стройного тела. Волосы, окрашенные темно-красной хной, струились яркими волнами по спине. Линия ее плеч говорила о том, что она очень напряжена.

– Хирабай… Не бойся. Я не сделаю тебе больно.

Акбар положил обе руки ей на плечи и мягко повернул ее к себе лицом. Может быть, выражение ее глаз – взгляд дикого леопарда – предостерегло его. Когда Хирабай увернулась от его объятий и замахнулась правой рукой, она не застала его врасплох. Действуя привычно, как в сражении, он резко вывернул ей запястье, и она, вскрикнув, выронила на пол маленький кинжал с широким лезвием.

– За что? – Он крепко держал ее запястье. – За что? – вплотную приблизив лицо к ее лицу, крикнул он снова, еще громче, когда она не ответила сразу.

Глаза Хирабай, черные, как у ее брата, были полны ненависти.

– Да за то, что ты – враг моего народа! Сколько бесстрашных раджпутов ты убил в Читторгархе и их женщин, которым ты не оставил выбора, как только спастись от бесчестья, совершив джаухар? Мне жаль, что я была не с ними. Я с радостью пойду в огонь, но тебе не подчинюсь.

Акбар отпустил ее, и Хирабай отступила назад на несколько шагов, прежде чем остановилась и потерла правое запястье. Он оглядел ее, ища любое другое оружие, но девушка была почти обнаженной, так что больше ничего похожего видно не было.

– Твой брат так охотно отдал мне тебя… Он знает, что ты так думаешь? – Новая мысль пронзила его. – Может, он знает и то, что ты хочешь убить меня? Может, он тебя и подослал?

Впервые в глазах Хирабай появился страх.

– Нет. Он ничего не знал. Ему не до разговоров с женщинами из нашей семьи. Даже весть о том, что я должна стать твоей женой, он отправил мне в письме.

– Я сейчас позову стражу. И казню тебя до восхода солнца.

– Как тебе угодно.

– Ты вправду этого хочешь? Если мир узнает, что ты пыталась сделать, твой брат остаток жизни проведет в бесчестье и одиночестве. Кто из правителей раджпутов пожелает иметь дело с человеком, сестра которого пренебрегла всеми понятиями о долге и чести? Раджпуты славятся своей храбростью на поле брани, а не убийствами и подлостью.

Хирабай вспыхнула. Только сейчас Акбар заметил, как она была красива – овальное лицо с изящными кошачьими скулами, нежная кожа цвета молодого меда… Но падишаха ее чары совсем не прельщали. Шагнув к ней, он схватил ее за плечи.

– Слушай меня. Я не собираюсь рушить союз с царствами раджпутов из-за глупой выходки какой-то женщины. Вельможи, которых я казнил после падения Читторгарха, сами выбрали такой конец. Согласно боевому кодексу раджпутов, оставаться в живых для них означало позор. Тебе это ясно?

Хирабай ничего не сказала, но он чувствовал, что ее тело обмякло, как будто нападение опустошило ее, и он выпустил ее из рук.

– Я не скажу никому о том, что здесь произошло. И если ты ценишь честь своей семьи, тоже будешь молчать. Ты – моя жена и выполнишь то, что должна. Ты понимаешь, о чем я?

Хирабай кивнула.

– В таком случае тебе, как моей жене, пора выполнить свой первый долг.

Акбар взглядом показал на постель. Хирабай отвернулась, развязала унизанный жемчугом пояс на талии, и одежда слетела на пол. Ее изящно изогнутое тело было очаровательно, но Акбар был охвачен вовсе не желанием, а гневом, когда опустился на нее сверху и начал движения, ни на миг не сводя взгляда с ее глаз. Лицо Хирабай оставалось совершенно неподвижным, даже если ей и было больно и неприятно, когда он, все ускоряясь, двигался в ней, заботясь не об удовольствии, а лишь о деле. Не так он представлял себе первую брачную ночь со своей девственной невестой… Новая жена обманула его доверие так же, как Адам-хан. Хирабай – столь же опасный враг, как и любой другой на поле битвы. Но враг, как и Адам-хан, всегда бывал проучен – свой урок получила и она.

 

Глава 9

Салим

– Сожалею, повелитель, но у нее начались регулярные месячные очищения.

Хваджасара смотрела на Акбара со страхом, будто ее саму сейчас будут обвинять в том, что Хирабай никак не может забеременеть.

– Госпожа пребывает в печали с первого дня вашего брака. Почти не ест. Почти не выходит из своих покоев и не гуляет в садах гарема. Она говорит только с девицами, которых привезла с собой из Амбера, и сторонится остальных женщин, никогда не играет и не болтает с ними. Возможно, она нездорова… Мне позвать хакима, чтобы он снова ее осмотрел?

– Нет.

Всего шесть недель назад пожилой доктор, закрыв лицо тканью, чтобы не лицезреть других обитательниц гарема, приходил в сопровождении двух евнухов в покои Хирабай. Акбар наблюдал, как хаким, высовываясь из-под ткани, как черепаха из панциря, осмотрел ее, ощупывая тело руками под свободной хлопковой туникой.

– Я не вижу у нее никаких отклонений, повелитель, – объявил он наконец. – Вход в чрево здоровый и правильно сложен.

Акбар смотрел все так же задумчиво. Хаваджасара была женщина высокая, крепко сбитая и в свои сорок лет еще вполне привлекательная. Она стала распорядительницей гарема после того, как на покой отправилась та старуха, которая привела к Акбару Майялу, – как же давно это было… Но сейчас падишах думал только о Хирабай. Каждый раз, овладевая ею, он надеялся, что что-то изменится, но жена всегда лежала вяло и безучастно. Ее безволие тревожило его больше, чем если бы она попыталась от него отбиваться. Может, она до сих пор мечтает всадить в него нож? Падишах приказал распорядительнице гарема всегда проверять, чтобы в покоях Хирабай не было ничего острого. Распорядительница гарема посмотрела на него с интересом, но, конечно, повиновалась. Это защитит Хирабай и от самой себя – иногда он боялся, что она может попытаться себе навредить. Ее покои переместили в двухъярусный павильон. Тот хоть и выходит окнами на Джамну, но они забраны решетками из резного мрамора, так что прыгнуть из них нельзя.

– Повелитель?

Акбар забыл, что хаваджасара все еще стоит возле него.

– Ты свободна. Приходи снова через месяц; может, тогда – да помогут нам небеса – принесешь мне новости получше.

Некоторое время падишах сидел в уединении. Небо очистилось от туч, дожди прекратились. Обычно в это время он чаще бывал не во дворце, а на охоте… Почему же он не может не думать о Хирабай? Не из любви, скорее из самолюбия… Весь двор уже, должно быть, знает, что у падишаха с его молодой женой не все гладко. Они никогда не встречались за трапезой, не проводили вместе время, за исключением его ночных визитов в ее спальню. И даже тогда Акбар уходил спать к себе в покои. Он никогда не просыпался в ее объятиях на рассвете. Может, мать смогла бы хоть как-то ему это объяснить или хотя бы немного его успокоить… Раньше он смущался говорить с ней об этом, надеясь каждый месяц услышать, что Хирабай ждет ребенка. Но время шло.

Акбар отвлекался от дел, которые должны были занимать его ум. Если то, что рассказывал ему старик Джаухар, было правдой, то что-то в его окружении поменялось не в лучшую сторону. Бхагван Дас был прав, когда предсказывал, что брак Акбара с немусульманкой подвергнется критике. Муллы шептали, что бездетность Акбара – наказание за брак с неверной, индуской…

Хамида читала, но, увидев вошедшего Акбара, отложила свою книгу стихов.

– Что случилось? Вид у тебя обеспокоенный.

– Только что от меня ушла хаваджасара.

– И?..

– Хирабай все еще не забеременела.

– Наберись немного терпения. Помни, что вы женаты всего лишь шесть месяцев.

– Этим я себя и утешаю. Но сколько еще я должен ждать?

– Ты еще очень молод. Приведешь других жен, и будут дети – сыновья, пусть даже и не от Хирабай.

– Дело не только в том, что мне не терпится. Две недели назад у меня был Джаухар. Так как я сделал его своим визирем, ему многое доносят о том, что поговаривают при дворе.

– Не стоит слушать дворцовые сплетни.

– Нет, стоит. Кое-кто из старейшин – уламов – утверждает, что Хирабай никогда не будет иметь детей. Они говорят, что это мне божья кара за то, что я нарушил заповеди ислама, взяв в жены неверную.

– Империей правишь ты, а не уламы.

– Я не боюсь их, с их узкими предрассудками. Сначала, признаюсь, я действительно задавался вопросом: может, они правы? Но чем больше я думал об этом, тем больше сомневался в том, что милосердный, сострадательный Всевышний может отвергнуть людей просто потому, что они исповедуют иную веру. Но мои подданные могут начать прислушиваться к их доводам, пусть даже совершенно пустым. Это способно посеять ненависть и раздоры. Уламы прекрасно знают, почему я женился на индуске, – не только для того, чтобы скрепить военный союз, но и показать, что все могут процветать под властью Моголов, независимо от вероисповедания…

– Ты рассуждаешь мудро, – ответила Хамида. – Заранее видишь будущую опасность.

– Этому научил меня отец. Он говорил, что не видел угрозы в своих единокровных братьях до тех пор, пока вот-вот – и станет слишком поздно.

– Верно. Это почти стоило нам жизни.

– Я не должен повторять его ошибки, даже если это опасность другого рода.

– Расскажи мне о Хирабай. Я знаю, что ты недоволен… прости, но я слышу, что поговаривают, да и Гульбадан думает так же. Разве Хирабай тебе не по душе?

– Она меня ненавидит.

– С чего бы это было так?

– Она винит меня за казни раджпутской знати в Читторгархе и за то, что я снес крепость… она видит во мне лишь палача своего народа.

– Как она может так считать, когда ее родной брат рад называть себя твоим союзником?

Акбар пожал плечами.

– Я думаю, что она презирает его за это… но все равно ничего не говорит.

– Ты уверен, что правильно все понимаешь? Может быть, ей все у нас во дворце кажется чужим и она тоскует по своему дому в Раджастхане? Тогда со временем все изменится…

– Я знаю что говорю, мама. В нашу первую брачную ночь она пыталась всадить в меня нож.

Акбар не хотел этого говорить, но слова невольно вылетели, прежде чем он успел сдержаться.

– Как ты сказал?

Всякое сочувствие к невестке у Хамиды вмиг улетучилось, и ее глаза вспыхнули яростью.

– Тогда напрасно ты не казнил ее сразу. Ты совсем как твой отец – тот тоже не стал убивать своих братьев, когда те подняли мятеж в первый раз… Ты сказал, что учишься на его ошибках, а сам ложишься с женщиной, которая желает тебе смерти… Я не понимаю.

– Я знал, что ты меня не поймешь. Поэтому и не говорил тебе. Я держу Хирабай в женах ради своих подданных. Союз пришелся по душе раджпутам. Если я сошлю или казню ее, как они станут к нам относиться? И позволяя Хирабай поклоняться ее богам, я показываю, что моим индуистским подданным нет нужды меня бояться. Ведь людям за стенами крепости ничего не известно о нашей жизни во дворце. Они просто видят, что падишах Моголов взял в жены индуску, и они радуются.

Хамида молча слушала его, нахмурив в раздумьях свой прекрасный лоб.

– Возможно, ты прав, – отозвалась она наконец. – Но во мне говорят гнев и тревога матери. Я не скажу никому – даже Гульбадан – о том, что ты мне только что поведал, но мои слуги теперь будут следить за Хирабай, и так мы будем уверены, что она не сможет как-нибудь предотвратить или прервать беременность. В гаремах знают много таких уловок – выпить отвар горьких трав, вложить перед соитием в лоно губку, смоченную уксусом… даже вставляют ветки, обернутые овечьей шерстью, чтобы потом освободить чрево от плода. И у раджпуток тоже могут быть свои способы.

– За ней уже следят. Хаваджасара сидит за перегородкой-джали во время наших соитий и смотрит, все ли в порядке… Я только надеюсь, что Хирабай не может забеременеть не из-за своей ненависти. Она решительна, а ум может управлять телом. Я даже думаю, что если она и родит от меня ребенка, он вряд ли будет здоровым.

– Это глупо, Акбар. И кто знает… Хирабай очень молода. С появлением ребенка она может измениться…

– Она уже не так юна, какой была ты, когда стала женой моего отца.

– Мне повезло. Твой отец выбрал меня, потому что любил, и я любила его. Кроме того, я была всего лишь дочерью вельможи. Я не принадлежала к роду правителей, как Хирабай, поэтому груз древнего происхождения не давил мне на плечи. Поэтому для нас с твоим отцом все было проще.

– Даже несмотря на то, что вы пережили столько трудностей и опасностей?

– Может, и благодаря этому, кто знает?

И Хамида, чей взгляд оставался суровым с того момента, как Акбар рассказал ей о ненависти, которую питает к нему Хирабай, вдруг смягчилась. Она думала о Хумаюне. Доведется ли их сыну испытать любовь к женщине, подобную отношениям его родителей?

– Акбар, я, возможно, знаю, как тебе помочь. Гульбадан рассказала мне, что есть такой суфийский прорицатель – шейх Салим Чишти. Она обращалась к нему и утверждает, что так же, как и мой дед, он умеет прозревать будущее… Быть может, шейх сообщит тебе нечто, что разгонит твои мрачные мысли?

– Где живет этот суфий?

– Здесь неподалеку, в Сикри.

– Я знаю, где это. Я останавливался там однажды испить воды из колодца после охоты.

– Возможно, я не права, предлагая тебе такое. Твой отец в юности стал настолько уповать на предсказания звезд о будущем, что не увидел опасностей, что таились вокруг него в настоящем. Иногда своего будущего лучше не знать.

– Нет, я хочу знать. Тогда я смогу им распоряжаться.

Акбар шел в сопровождении небольшого отряда вдоль пыльной дороги и в сторону горного плато к Сикри. Две его любимые охотничьи собаки бежали рядом, высунув розовые языки; поблизости, кроме нескольких стражников, шли двое егерей и его горчи. Выбежавший из кустарника и подстреленный Акбаром молодой олень отправился в Агру, перекинутый через седло другого егеря, которого падишах отослал назад. Разумнее было создавать видимость охотничьей вылазки, подумал Акбар. Он не хотел, чтобы люди узнали, что падишах советуется с колдуном.

Впереди, в мерцающей дымке палящего зноя, виднелись силуэты кирпичных строений на краю плато – это и был Сикри.

– Мы отдохнем там, пока жара немного не спадет, – сказал он своему горчи. – Я слышал про суфийского прорицателя, который живет в этом селении, и мне любопытно увидеть его. Поезжайте туда и спросите, может ли падишах посетить его жилище.

Слуги ускакали вперед, а Акбар последовал за ними, но помедленнее. Его лошадь трусцой взобралась вверх по крутому склону и вошла в деревню, где властитель спустился, остановившись под сенью плотной листвы мангового дерева, отбрасывавшей на землю густую зеленую тень. Через пару минут он увидел, что его горчи идет обратно.

– Повелитель, шейх Салим Чишти приветствует тебя. Идемте, нам сюда.

Акбар последовал за своим слугой через селение к низкой хижине с двумя окнами по обе стороны от двери. Нырнув внутрь, он на миг оказался в темноте. Затем его глаза приспособились к полумраку, и он разглядел старика, одетого в длинные одежды из грубой белой шерсти. Тот стоял на коленях и молился, склоняясь головой к полу в направлении Мекки.

– Прости меня, повелитель, я возносил молитвы Всевышнему, чтобы Он наставил меня, как вам помочь.

Говоря это, старик взял трут и быстрыми, точными движениями зажег свечу в глиняном подсвечнике. В тусклом свете Акбар увидел его лицо, сморщенное, как грецкий орех.

– Как ты узнал, что я приехал за помощью? – спросил Акбар, осматриваясь. В доме было почти пусто, за исключением темно-красного молитвенного коврика, деревянного комода из грубо отесанных досок и кровати.

– Все, кто приезжают ко мне, надеются на помощь небес, даже если самих себя убеждают, что пришли из любопытства. Кажется, ты удивился, повелитель… Ты, наверное, думаешь, что я слишком много о себе возомнил? Я не просил у Всевышнего этот дар, но знаю, что по божественному промыслу могу быть проводником Его воли на земле. Подойди и сядь передо мной, чтобы я тебя видел.

Акбар сел на корточки на край тканого коврика. Несколько минут суфий сидел молча, но глаза его, поразительно ясные, как у совы, пристально смотрели на Акбара, будто он пытался проникнуть в самые сокровенные мысли гостя. Затем, слегка покачиваясь, сложил у груди свои длинные тонкие руки и начал говорить нараспев, повторяя одно: «Да снизойдет на меня твоя мудрость, яви мне путь».

«Когда же этот старец спросит, с каким делом я приехал?» – спрашивал себя Акбар. Но пока он ждал, на него вдруг снизошло умиротворение и спокойствие. Глаза закрылись, тело и разум его расслабились, невзгоды, желания и стремления улетучились, словно он стал как невинное и безмятежное дитя.

– Мы готовы начать. – Суфий протянул руку и мягко коснулся плеча Акбара. Падишах открыл глаза, сперва спросив себя, как долго он пребывал в этой сладостной полудреме. – Что ты хочешь знать, повелитель?

– Родит ли моя жена мне сына.

– И всё? Это простой вопрос.

– Не настолько простой, как кажется. Ты знаешь, что госпожа исповедует индуизм?

– Конечно, повелитель. Весь Индостан знает это.

– А сам я мусульманин. Не полагаешь ли ты, что ее бездетностью Всевышний наказывает меня за женитьбу на неверной?

– Нет. Как суфий, я полагаю, что к Всевышнему ведут многие пути, и каждый волен выбирать свой.

– Независимо от веры?

– Да. Всевышний принадлежит всем нам.

А ведь это так, думал Акбар, вглядываясь в желтые глаза шейха. Глупо было даже на миг допускать мысль, что в словах уламов была какая-то правда. Возможно, так же глупо было бояться, что у ненависти Хирабай к нему были другие причины, над которыми она не властна… И вскочив, он выпалил то, что сказать незнакомцу ему никогда бы не позволили гордость и высокое положение:

– Она не любит меня. Каждый раз, когда ложусь с нею, я вижу от нее лишь презрение… Я старался быть с ней ласков…

Суфий остановил его жестом руки.

– Придвинься поближе.

Акбар подался вперед. Салим Чишти взял ладонями его лицо и медленно приближался к нему, пока они не соприкоснулись лбами. Снова чувство удивительной благости и покоя охватило Акбара, будто его разум купался в лучах яркого света.

– Ничего не бойся, повелитель. Твоя жена скоро родит тебе прекрасного сына. И у тебя будет еще два сына. Еще много поколений династии Моголов будут процветать в Индостане, которому дают силы твои завоевания и твое ви́дение сильной и единой империи.

– Благодарю, шейх Салим Чишти. Благодарю тебя.

Акбар склонил голову. В нем возродилась уверенность, а все сомнения остались позади. Все будет так, как он задумал, можно быть уверенным. Он построит могущественную империю, и сыновья помогут ему, а после его смерти продолжат его дело… Династия будет процветать.

– Если твое пророчество сбудется, то я заложу в твою честь большой город здесь, в Сикри. Его сады, фонтаны и дворцы станут чудом из чудес, и я перевезу сюда из Агры свой дворец.

– Когда твоя жена будет ждать дитя, отправь ее сюда. Недалеко от селения есть небольшой рибат, где о ней смогут позаботиться; может статься, вдали от двора ее душа успокоится и она легче примет свое будущее материнство.

– Ей разрешат отправлять ее обряды?

– Безусловно. Как я уже сказал тебе, есть много путей, ведущих к Всевышнему и желанному познанию себя и Вселенной. Каждый волен выбрать свой.

– Тогда я и в самом деле пошлю ее сюда. – Акбар поднялся. – Благодарю тебя. Ты вселил в меня покой и надежду.

– Мне радостно это слышать. Но есть кое-что еще, что я должен сказать тебе, и на сей раз не столь приятное.

– И что же? – Падишах мягко тронул старика за плечо, все еще жилистое и сильное, покрытое грубой шерстяной одеждой.

– Хоть у тебя и будет три сильных сына, помни, что властолюбие и стремление править может отравить даже самые близкие семейные узы. Трезво смотри на любовь своих сыновей к тебе – и друг к другу.

– Что ты хочешь сказать? Ты говоришь о семейных усобицах, подобных тем, от которых пострадал мой отец?

– Я не знаю, повелитель. Хоть я и предвижу, что у тебя будут сыновья и твоя империя будет процветать, но кроме этого я вижу также и тени. Неясные, но они могут о чем-то предупреждать. Будь бдителен, повелитель. Помни мои слова. Неусыпно следи за своими сыновьями, пока те не возмужают, и тогда ты сможешь рассеять эти тени, прежде чем они станут осязаемыми и причинят вред…

Тем же днем, на обратном пути к Агре, Акбар думал над предостережением суфия. Еще со времен его предка Тимура часто случалось, что моголы почти уничтожали себя, идя войной друг на друга, а не на чужаков. Следует наблюдать за знаками и всегда быть настороже. Но все это будет еще не скоро… От радости при мысли о трех сыновьях Акбар пустил свою лошадь в быстрый галоп.

Шесть недель спустя сияющее лицо хаваджасары сказало все без слов – падишах сразу понял.

– Повелитель, это наконец случилось.

– Когда родится дитя?

– Хаким говорит, в августе.

– Я должен сходить в гарем.

Акбар был готов плакать от радости, когда почти бежал на женскую половину дворца. Войдя в покои Хирабай, он почувствовал в воздухе знакомый сладкий пряный аромат палочек, которые всегда горели здесь в медном горшке перед статуей суровой многорукой богини. Хирабай сидела на низком лакированном раджпутском стульчике, а служанка расчесывала ее густые окрашенные хной волосы. Акбару показалось, что лицо его жены, осунувшееся и худое, уже смягчилось и она начала понемногу расцветать. И все же если он надеялся, что она потеплеет и к нему, то его ждало разочарование. Ее взгляд, когда она смотрела на него, оставался таким же безучастным и непреклонным, как и прежде.

– Оставь нас, – сказал Акбар девушке.

Как только они остались одни, он спросил:

– Это правда? Ты ждешь ребенка?

– Да. Хаваджасара должна была тебе доложить.

– Я хотел услышать это от своей жены, как и подобает мужу… Хирабай, ты носишь моего ребенка, возможно, будущего правителя Моголов. Что мне сделать, чтобы ты стала более расположена ко мне и была счастлива?

– Все, что можно сделать, это отослать меня назад в Амбер; но это невозможно.

– Ты скоро станешь матерью. Это ничего не значит для тебя?

Хирабай поколебалась.

– Я буду любить этого ребенка, потому что в его венах будет течь кровь моего народа. Но я не смогу разыгрывать чувства, которых не испытываю к тебе. Все, о чем я прошу, – возьми себе других жен и оставь меня с миром.

– Родишь мне здорового сына, – и я больше никогда не дотронусь до тебя, обещаю.

Хирабай ничего не ответила.

– Я хочу, чтобы ты была готова к отъезду через неделю.

– Куда ты отправляешь меня? – Впервые с женщины спала отстраненность, она выглядела встревоженной.

– Не бойся. Я хочу, чтобы ты поехала в место доброго знамения – Сикри. Я не говорил тебе этого прежде, потому что знаю, что ты не доверяешь людям моей религии. Но там живет один мусульманский прорицатель. Он предсказал, что ты родишь мне сына, и попросил отправить тебя в одно место, где за тобой будут хорошо ухаживать, пока не придет время родить. Я отправлю с тобой своего лучшего врача, и ты сможешь взять слуг сколько пожелаешь. Там хороший воздух – более прохладный и здоровый, чем в Агре. Это пойдет на пользу тебе и ребенку, которого ты носишь, и ты сможешь поклоняться там своим собственным богам.

Хирабай смотрела вниз на свои руки, лежащие на коленях.

– Как тебе будет угодно.

– Я пошлю весть твоему брату?

Хирабай кивнула.

Акбар подождал какое-то время, надеясь, что она произнесет что-то еще. «Я буду любить этого ребенка», – сказала она, но будет ли это так? Если эта женщина ненавидит своего мужа, какую привязанность она может чувствовать к его сыну? На мгновение падишах вспомнил предупреждение суфия. Может, враждебность его жены и есть одна из тех теней вдалеке, которые предстали перед его взором? Последний раз взглянув с надеждой на повернутое вполоборота лицо Хирабай, Акбар оставил ее. Покинув жену, от которой веяло холодом, он почувствовал, как его вновь согревает ощущение счастья. У него будет сын!

– Я нарекаю тебя Салимом в честь святого человека, который предсказал твое рождение.

Держа на согнутой руке изгибающееся тельце своего новорожденного сына, другой рукой Акбар взял блюдце с мелкими золотыми монетками и осторожно осыпал ими голову ребенка. Салим, сжимая крошечные кулаки и молотя ими воздух, хоть и сморщился, но не расплакался. С гордой улыбкой Акбар высоко поднял дитя, чтобы его видели все. Затем он положил его на большую зеленую бархатную подушку, которую придерживал пожилой визирь Джаухар. Сейчас глава уламов, шейх Ахмад, голову которого украшал темный тюрбан, должен был сказать свое слово. Что он на самом деле думал о благословении ребенка от матери-индуски? Его лицо, утопавшее в густой темной бороде, никак не поменяло выражения. Но что бы ни думал шейх, он и его клика потерпели поражение – ведь ребенок все же родился, и ему совершенно все равно, какая в этом мире царит обстановка.

После вознесения хвалы Всевышнему за рождение Салима священник произнес торжественную речь:

– Мы все, кого повелитель призвал сюда, в Сикри, приветствуем благословенное рождение этой озаряющей своим сиянием весь свет жемчужины, обители благополучия и удачи, этого мерцающего в ночи драгоценного камня ларца величия и славы. Принц Салим, да укажет сам Всевышний тебе твой путь и да прольется на тебя океан божественной щедрости…

Той ночью Акбар выскользнул из огромного парчового общего шатра, специально установленного в Сикри для празднований в честь рождения его сына. Ему уже довелось бессвязно голосить песни, кружась рука об руку с Ахмед-ханом и другими военачальниками в каком-то старинном танце моголов – уже не все точно помнили эти движения. Но сейчас правитель кое-что должен был сделать. Подозвав свою лошадь, он сел верхом и, взяв только нескольких своих стражников, медленно поехал сквозь теплую ночь, благоухающую тлением кизяка, который обитатели Сикри жгли в кострах, чтобы готовить вечернюю трапезу. Он направлялся к рибату, где все еще оставалась Хирабай. Глядя в небо, он думал, что звезды, которые так любил его отец Хумаюн, никогда не казались столь яркими и никогда не усеивали небосвод так часто. Именно сейчас они будто испускали особый свет на землю, которая носила его сына, – сына, ради защиты которого он готов на все. Даже сейчас, будучи безмерно счастлив, Акбар не мог забыть предостережения суфия…

– Падишах едет! – прокричал один из его стражников, когда они завидели арочный вход рибата. Воины в оранжевом облачении раджпутов, которым Акбар поручил почетную обязанность защищать госпожу, вышли им навстречу.

– Приветствуем тебя, повелитель.

Акбар спешился, бросил поводья в руки горчи и прошел через ворота в небольшой, слабо освещенный внутренний двор. Когда снова прокричали «Падишах идет!», одна из раджпутских служанок Хирабай вышла из сумрака, неся масляную лампу, крошечное пламя которой мерцало и танцевало.

– Проведи меня к жене, пожалуйста.

Хирабай лежала на низкой кровати, откинувшись на синие полотняные подушки. Она кормила Салима грудью, и Акбар увидел у нее на лице удовлетворенность, которой ему никогда ранее замечать не доводилось. Это выглядело так неожиданно, что ее едва можно было узнать. Но при взгляде на Акбара ее сияющий вид мгновенно потух.

– Что привело тебя сюда? Ты должен быть на празднестве, оказывать почет своим гостям.

– Я внезапно понял, что должен видеть своего сына… и свою жену.

Хирабай ничего не ответила, но отняла Салима от груди и вручила его своей служанке. Ребенок раскричался, недовольный таким внезапным окончанием своей трапезы, но новоиспеченная мать дала девушке знак унести его.

– Хирабай, я приехал сюда, потому что хочу последний раз спросить тебя. Остаток наших жизней Салим будет связывать нас плотью и кровью. Разве нельзя нам забыть прошлое и начать все сначала ради него? Пусть все мои сыновья будут от тебя, чтобы в будущем они могли поддерживать друг друга и помогать друг другу, как и подобает родным братьям.

– Я сделала свое дело. Как я уже тебе говорила, все, что я хочу, это чтобы ты оставил меня в покое. Ты обещал, что так и будет, если я рожу тебе сына. Пусть у других твоих сыновей будут другие матери.

– Положение Салима будет менее безопасным, если он будет окружен лишь единокровными братьями. Они не будут всецело преданы ему. Ты подумала об этом? Разве не должна ты делать все, чтобы защитить его как можно лучше?

– У моего сына в жилах течет кровь раджпутов. Он растопчет любого соперника в пыль. – Хирабай вздернула подбородок.

Акбара переполнило отчаяние от такой бездумной, упрямой гордости и такого ограниченного взгляда на вещи. На мгновение падишах подумал, не сказать ли ей о предупреждениях суфия о том, что могло случиться в будущем, но он знал, что она не послушает. Пусть будет так, но он не желает, чтобы сына воспитала такая женщина.

– Очень хорошо. Я уважаю твою волю. Но тому, чего ты просишь, есть своя цена. Ты сможешь беспрепятственно видеть Салима когда захочешь. Однако я намереваюсь отдать его на воспитание своей матери. У Моголов наследника часто воспитывает старшая женщина в роду, а не кровная мать. Она назначит кормилицу, что также принято у Моголов. Мой сын будет воспитываться как могольский принц, а не как раджпут.

Хирабай смотрела на него, не сводя глаз. Если он ожидал увидеть горе или ярость, то ошибся. Она только плотнее сжала рот – это все, что выдало ее волнение.

– Ты – падишах. Твое слово – закон. – Хирабай сказала это высокомерно, даже надменно.

Он приехал к ней сегодня, чтобы дать ей последний шанс, но ничего не изменилось – открывать свое сердце для него она не желала.

 

Глава 10

Чудо света

– Ты оказал мне большую честь и возложил на меня большую ответственность, повелитель.

– Я знаю, что ты покажешь себя с наилучшей стороны, Абуль Фазл. Я хочу, чтобы летопись моего правления стала завещанием будущим поколениям. Ты должен писать правдиво – как о плохом, так и о хорошем. Не стремись просто польстить мне.

– Каждое мое слово будет начертано пером, славящим искренность.

Акбар подавил улыбку, глядя на своего недавно назначенного главного летописца. Хотя у него были и другие писцы, он начал понимать, что нужен человек, способный на большее, чем просто записывать его слова – кто-то, кому он сможет доверять, рассказывая о себе, и кто сможет описать все важные моменты его правления, даже когда он сам будет отсутствовать. Абуль Фазл был кривоногий человек немного моложе Акбара. У него была бычья шея и маленькая темная родинка в углу левого глаза. Его отец шейх Мубарак, ученый богослов, привез свою семью ко двору Моголов несколько лет тому назад. Навыки Абуль Фазла и как военачальника, и как знатока придворной дипломатии уже снискали внимание Акбара, но именно его визирь Джаухар рекомендовал ему на эту должность, заметив, что «лукавый и возмутительный льстец Абуль Фазл все же умен и предан; он блестяще умеет оказываться в центре событий и справится с задачей успешнее, чем более скромный или уходящий в сторону человек». Конечно, сияющая улыбка на чисто выбритом лице летописца сказала Акбару, что он весьма доволен оказанной ему честью.

– Ты должен уделить особое внимание описанию реформ, которые я намереваюсь провести в области управления империей. Эта летопись главным образом должна стать назиданием для моих преемников.

– Безусловно, повелитель.

Абуль Фазл подал слуге знак взмахом руки, унизанной множеством колец. Тот поставил перед ним вырезанную из тутового древа наклонную доску для письма и вручил ему бумагу, перо и чернила.

– Тогда приступим.

Акбар встал и начал прохаживаться взад-вперед по своим покоям. Через арочный проем он видел, как слуги шествуют на верблюдах вдоль залитых солнечным светом берегов Джамны, а по ту сторону воды его придворные – у одного был ястреб на запястье – шли на охоту. Ему очень хотелось сейчас оказаться вместе с ними, но дело всегда должно быть превыше удовольствий.

– Я уже принял несколько важных решений. Во‑первых, я хочу ввести единую иерархию для всех своих чиновников. Каждый из них, и не только на военной должности, будет числиться командующим определенным числом воинов. Это тебя удивляет, Абуль Фазл, но в такой большой и разрозненной империи я должен найти способ сделать управление единообразным и последовательным. Даже главный распорядитель дворцовой кухни будет задействован – к нему будут относиться шестьсот воинов. Ты, как мой советник и летописец, получишь в командование четыре тысячи.

Абуль Фазл довольно улыбнулся и снова склонился над своими бумагами, а Акбар тем временем продолжил:

– Далее. Некоторые земли в моей империи будут считаться собственностью падишаха. Мои чиновники будут взимать здесь подлежащие выплате подати и переводить их прямо в мою казну. Остальная часть моего государства будет разделена на джагиры – феодальные наделы – и роздана в качестве поместий знати и военачальникам. Те будут собирать на этих землях подати и осуществлять здесь власть взамен на обязанность предоставить согласованное число воинов для падишаха. Таким образом, если я начну войну, то смогу быстро собрать многочисленную и хорошо обученную армию.

– Смогут ли держатели завещать свой джагир сыновьям, повелитель?

– Нет. С их смертью джагир возвращается падишаху и тот распоряжается им по своему усмотрению. – Акбар помолчал. – Я делаю всю знать слугами империи и оставляю за собой право выгнать непокорного из джагира или отобрать свою собственность после его смерти. Так я могу заручиться их верностью и воспрепятствовать тому, чтобы любой из них составил заговор против меня.

Падишах замолчал, и какое-то время тишину нарушал лишь скрежет длинного пера с наконечником из слоновой кости, которым писал Абуль Фазл.

– Все ли здесь ясно? Ты записал все, что я сказал?

– Да, повелитель. Я записал точно и достаточно подробно для всех, кто прочтет мой документ, чтобы извлечь выгоду из твоей великой мудрости, небывалой прозорливости и государственного гения в даровании порядка вашим новым владениям.

И почему Абуль Фазл всегда так многословен? Акбар иногда не мог взять это в толк. Похоже, летописец думал, что многословная и неустанная лесть – верный способ завоевать расположение Акбара. Наверное, это свойственно персам, хотя Байрам-хан был совсем не такой… Воспоминания о старом наставнике и о том, как он с ним обошелся, все еще болезненно отдавались в душе, и Акбар решительно выкинул эти мысли из головы.

– Давай выйдем на улицу. Далее можно поговорить там.

Акбар повел его из своих покоев во внутренний двор, где играли трое его сыновей. Пятилетний Салим ехал в маленькой повозке, которую тянули Мурад, всего одиннадцатью месяцами младше, и Даниал, которому было три с половиной года. Они пока еще не заметили, что отец вместе с Абуль Фазлом стоит в тени дерева, и продолжали игру. Салим рос быстро. Он унаследовал от Хирабай стройное и гибкое тело, густые темные волосы и глаза, обрамленные длинными густыми ресницами. Мурад почти догонял его по росту, однако имел крепкий стан, больше походя на Акбара, но с чайного цвета глазами, как у его матери, раджпутской принцессы из Джайсалмера. Младший Даниал, по-детски пухлый – сейчас он изо всех сил спешил вслед за Мурадом, – пока еще не напоминал ни Акбара, ни свою мать, красавицу персиянку. Акбар смотрел на детей с удовлетворением, которое всегда чувствовал, глядя на них. Как и предсказывал шейх Салим Чишти, у него три крепких сына.

– Смотри на них, Абуль Фазл. Мог ли я сделать больше, чтобы обеспечить преемственность, чем стать отцом троих таких здоровых мальчишек, и разве есть для моей империи основа надежнее? Всевышний благоволит мне.

– Да, и в самом деле, повелитель. Он пролил на вас свой небесный свет.

Тележка остановилась с другой стороны внутреннего двора, и Мурад стал залезать в нее, заявив, что сейчас его очередь. На мгновение воспоминание о предостережении суфия нарушило ход мыслей Акбара. Следует обратить пристальное внимание на образование сыновей и внимательно следить за малейшими проявлениями соперничества или ревности между ними, думал он, продолжая пристально за ними наблюдать. Но Салим со смехом уступил свое место в тележке Мураду, и у того лицо расплылось в довольной улыбке. Они ведь совсем еще дети… Какой он глупец. Должны пройти годы, прежде чем придет пора волноваться, – если такой день вообще настанет…

Акбар уже собирался было присоединиться к детям, когда пришел горчи.

– Повелитель, зодчие пришли говорить о Сикри.

– Превосходно. Я сейчас приду. Ты идешь со мной, Абуль Фазл. Я хочу, чтобы ты знал все об этом замысле. Я задумал возвести новую столицу в Сикри и тем самым выполнить обещание, которое я дал шейху Салиму Чишти, суфийскому священнику, предсказавшему рождение моих сыновей.

– Ты знаешь толк в архитектуре, повелитель. Могила твоего отца в Дели – самое прекрасное здание во всем Индостане.

Абуль Фазл на этот раз не преувеличивал, думал Акбар, когда они шли обратно в его покои. Восьмиугольное здание мавзолея Хумаюна, возведенное из песчаника и мрамора, действительно было великолепно. Высокий двойной купол, строгие пропорции и изящные линии – все это напоминало могилу Тимура в далеком Самарканде, которую Акбар видел на рисунке. Мавзолей соответствовал месту, достойному упокоить его отца. Конечно, сам Акбар, вероятно, никогда не посетит Самарканд с его синими куполами и высокими Бирюзовыми воротами. Для него этот город останется мечтой или красивой волшебной притчей – издалека прекрасным, но ненастоящим. Он родился в Индостане – в его венах струится здешний сухой краснозем, и здесь его судьба… Эта мысль напомнила ему кое-что важное.

– Запиши это в хроники, Абуль Фазл. Сикри будет полностью отличаться от городов, которые я, или мой отец, или дед когда-либо строили в Индостане. Я решил возвести его в стиле моих индуистских подданных. Вот почему я выбрал зодчих из индусов. Мы уже вели с ними долгие переговоры. Они опираются на древние книги, в которых есть все знания, – от лучшего способа изготовления кирпичей до указаний того, какое расположение зданий принесет удачу их жителям.

Двое зодчих ждали в палате для собраний. Один был рослым человеком средних лет, другой – он держал в руках длинные свитки бумаги – гораздо младше. При виде Акбара они согнулись в поклоне, но падишах жестом приказал им встать и обратился к старшему из них:

– Приветствую тебя, Тухин Дас. Обойдемся без церемоний. Я желаю видеть то, что вы принесли показать мне. Что в бумагах, которые держит ваш сын?

– Кое-какие предварительные наброски, повелитель.

– Раскатайте свиток, я посмотрю.

– Конечно. Мохан, делай, как говорит повелитель.

Акбар подождал, пока сын Тухин Даса – худощавый молодой человек с тонкими чертами лица и индусским тилаком на лбу – разложит листы один за другим на эбеновом столе и прижмет каждый угол несколькими камешками, выудив их из небольшой сумки, подвешенной к поясу его коричневых шерстяных одежд. Кончики пальцев у него были испачканы чернилами, и Акбар заметил, что руки у юноши нервно подрагивают. Не дожидаясь, пока Мохан справится, Акбар нетерпеливо склонился над столом. Листы бумаги были покрыты сеткой небольших квадратов, на которых были отмечены различные здания.

– Повелитель, могу я предложить начать с этого? – Тухин Дас указал на самый большой из рисунков. – Здесь я начертал полное расположение дворцовых строений. Как ты уже постановил, они будут возведены на плато, а под ними расположатся жилые кварталы. Город будет окружен стенами с трех сторон, при этом с северо-западной стороны окажется большое озеро, что удобно не только для обороны Сикри, но и для обеспечения запасов воды.

Акбар кивнул в знак согласия.

– Я предлагаю палаты, мечеть и все другие дворцовые строения возвести вдоль линии этого горного хребта, который пролегает с юго-запада на северо-восток, как показывает мой рисунок. Но прошу понять, повелитель, что, хоть мы и старались изо всех сил учесть твои пожелания, это пока только предварительные наброски.

Когда зодчий указывал на свой рисунок, Акбар заметил, что на указательном пальце у него нет фаланги. Тухин Дас перехватил его взгляд.

– Несчастный случай, повелитель. Когда-то я был каменщиком. Плита, которую я тесал, упала и раздробила мне палец. Но это пошло мне на пользу: пришлось научиться составлять планы зданий.

– Пути судьбы неисповедимы. Продолжай.

– Дворцовые строения будут состоять из ряда взаимосвязанных зданий с внутренними дворами. То, что мы сегодня показали, – это планы расположения основных строений дворца. Если они тебе понравятся, мы можем сделать деревянные образцы, чтобы дать более подробное представление об их облике и расположении.

– А это что здесь? – Акбар указал на рисунке на большой огражденный участок.

– Покои гарема – здесь смогут вольготно разместиться пятьсот наложниц и родственниц падишаха вместе со слугами, как ты и просил. У большинства из них будут свои комнаты в этом дворце, свой панч-махал. – Тухин Дас показал набросок здания в пять ярусов высотой. – Я нарисовал его по образцу зданий, которые видел, путешествуя по Персии. Тамошние мастера разумно продумывают строение зданий и дворцов и устраивают в них специальные отдушины и отверстия, стараясь задержать и направить внутрь любые дуновения прохладного ветра, – что я и попробовал здесь осуществить. Я также постарался сделать это место красивым – видишь, здесь каждый ярус поддерживают тонкие колонны из песчаника. На самом верху будет хава-махал – дворец ветров под куполообразным навесом, где женщины смогут отдыхать.

– Хорошо, – отозвался Акбар.

Его жены и наложницы должны жить в роскоши, подобающей двору Моголов. Наложниц у падишаха с каждым годом все прибавлялось, но он все так же посещал Майялу, хотя уже больше из привязанности, нежели из страсти после стольких лет. Теперь для него были желанны другие женщины. Недавно к нему привезли русскую девушку – он таких раньше никогда не видел. Это был дар богатого могольского купца, который торговал в дальних странах, – большие глаза цвета сапфира, белая кожа и солнечные волосы. Теперь она поглощала бо́льшую часть его внимания.

– Вот рисунки зданий для твоих жен, для ваших матери и тетки, повелитель.

Акбар быстро просмотрел наброски изящных особняков, выполненные Тухин Дасом.

– Который из них, по твоему замыслу, предназначается для госпожи Хирабай?

– Вот этот. Посмотрите, здесь на крыше есть чаттри, куда она может пойти, чтобы наблюдать луну и поклоняться нашим индуистским богам, как ты и пожелал, повелитель.

Акбар внимательно рассмотрел рисунок. Хотя он едва виделся с Хирабай, он все же хотел, чтобы ей оказывали почет как первой из его жен и матери его старшего сына.

– Превосходно. А мой дворец?

– Смежный с гаремом и связанный с ним крытыми галереями и подземными проходами. Перед твоим дворцом, стоящим в большом внутреннем дворе, мы выстроим Ануп Талао, или Несравненное Озеро. Этот водоем двенадцати футов глубиной будет питаться водами озера посредством нескольких акведуков, и тогда ты всегда будешь слышать освежающий легкий плеск волн.

– Ты уверен, что здесь достаточно воды, чтобы обеспечить ею весь город?

– В этом нас уверяют инженеры, повелитель.

– А это что такое? – Акбар озадаченно смотрел на большое прямоугольное пространство необычного вида с одной стороны его предполагаемого дворца.

– Здесь будет терраса для тебя, повелитель. Но вместо того, чтобы покрыть землю простыми каменными плитами, я предлагаю кое-что новое: организовать площадку как крестообразную доску, на которой можно играть в индийскую игру пачиси. Она немного походит на игру в шахматы, которой, как я знаю, ты увлекаешься, повелитель. Ты со своими придворными мог бы отдыхать здесь и играть, используя гигантские фигуры.

– Превосходно. Ты очень изобретателен, Тухин Дас. А здесь?

– Это диван-и‑хас, зал, где ты сможешь уединяться для бесед. Снаружи кажется, что он имеет два яруса, но в действительности там только одно помещение… Мохан, покажи повелителю свои рисунки его внутреннего убранства.

Уже гораздо увереннее Мохан снял с плеча кожаный ранец и, вытащив маленький листок бумаги, развернул его и аккуратно положил на стол рядом с большими рисунками. Акбар увидел изображение палаты с высокими потолками, в центре которой высилась изящно вырезанная колонна, тонкая в основании и расширяющаяся кверху, а на ней покоился огороженный балюстрадой круглый постамент, соединенный диагональными мостами с четырьмя углами комнаты. Красиво, но для чего все это?

– Я не понимаю. Для чего этот высокий постамент и эти узкие висячие мосты?

– Постамент – это место, где ты будешь восседать на своем троне, повелитель, принимая посетителя. Мосты показывают, что тебе подвластны четыре стороны света. Тот, кто придет к тебе для беседы, должен будет пройти по одному из мостов. Остальные придворные могут смотреть и слушать, стоя внизу.

Акбар внимательно посмотрел на рисунок. Он ожидал, что Тухин Дас способен создать подобающую падишаху палату для собраний, но здесь мастер превзошел сам себя. Чем больше Акбар изучал его замысел и обдумывал заложенные в нем идеи, тем больше он ему нравился.

– Откуда ты почерпнул эту идею? Ты видел что-то подобное у персидского шаха?

– Ни у какого другого правителя нет такой палаты, повелитель. Я придумал это сам. Тебе нравится?

– Да, думаю, нравится… Но эта центральная колонна… по-видимому, она вырезана из дерева? Это, наверное, сандаловое дерево?

– Нет, повелитель. Она должна быть достаточно прочной, чтобы удерживать мосты, поэтому мы будем использовать песчаник.

– Невозможно. Узор слишком затейлив.

– Прости, но не соглашусь с тобой, повелитель. Я знаю, что это можно сделать. Мастера Индостана так искусны, что могут выреза́ть из песчаника, как из дерева, – им под силу выполнить любой узор.

– Если твои мастера действительно могут сделать так, как ты говоришь, тогда пусть все дворцовые здания – каждая колонна, каждая балюстрада, окно и дверной проем – пусть все будет вырезано из песчаника. Мы создадим красный город, который станет чудом света.

В мыслях Акбар уже видел свою новую столицу, изящную, как шкатулка для драгоценностей, и надежную, как камень, из которого она будет возведена. Город станет достойной данью шейху Салиму Чишти – и увековечит величие Моголов.

На строительство Сикри уже согнали, по словам Тухин Даса, назначенного Акбаром руководить строительством, более тридцати тысяч рабочих, и они всё прибывали. Каждый день под палящим солнцем длинная вереница мужчин, а кое-где и женщин сновала вверх и вниз по специально построенной грунтовой дороге, которая вела к плато. Они несли на вершину инструменты и уносили с собой вниз щебень и обломки в установленных на голове корзинах. Издалека люди напоминали дорожки муравьев, которые терпеливо и неустанно трудятся от первого бледного рассветного луча до багровых красок заката. Они были скудно одеты – мужчины в грязных индусских дхоти, набедренных повязках, и женщины в хлопчатобумажных сари, иногда с младенцем, привязанным за спиной. Лагерь, где они спали на сотканных циновках под навесами в бурых шатрах и готовили свою чечевичную похлебку с овощами и лепешками, раскинулся огнями костров далеко через пыльную равнину, почти сливаясь с землей.

Такой армией Акбару не доводилось командовать никогда – он думал об этом, когда ехал лично смотреть, как ведется строительство, вместе с Тухин Дасом, который был преисполнен удовлетворения.

– Посмотри, повелитель, здесь мы разравниваем землю, чтобы начать строительство; почти все готово. Скоро начинаем рыть первые котлованы.

– А что с добычей песчаника?

– Две тысячи неотесанных плит уже выломаны, и на следующей неделе мы начнем перевозить их сюда на арбах; тогда резчики и приступят к работе.

– У меня есть мысль, благодаря которой работа пойдет еще быстрее. У нас есть подробные рисунки для каждого здания. Не можем ли мы вырезать основные части прямо на карьере, здание за зданием, и затем уже готовыми перевозить их в Сикри и устанавливать на место?

– Превосходная мысль, повелитель. Так мы будем возводить здания быстрее, а также и уменьшим шум и перегруженность на самом месте строительства.

– Я хочу, чтобы каждый рабочий получил хорошую плату за свой труд. Объявите, что я удваиваю ежедневный заработок и что, если дело будет продвигаться быстро, один раз в неделю им будут бесплатно раздавать зерно из государственных житниц. Я хочу, чтобы они трудились в поте лица, и намереваюсь сам подать им пример.

– Каким же образом, повелитель?

– Возьмите меня на карьер. Я буду ломать камень бок о бок со своими подданными, чтобы показать им, что их падишах не чурается тяжелого ручного труда.

Два часа спустя пот заливал голый торс и нахмуренный от сосредоточения лоб Акбара, замахивающегося киркой. Как если бы он бросал боевой топор или копье, кирка попала точно в цель. Острый наконечник, входя в нужную отметку снова и снова, вгрызался в линию, прочерченную древесным углем по плите, и делал борозду, в которую умелые каменщики смогут вбить долота и отколоть ровный край. Это был изнурительный труд – завтра его мышцы будут жесткими и негнущимися, как после жестокой битвы, – но Акбар редко чувствовал себя более счастливым. Судьба уготовила для него великое поприще, но иногда приятно почувствовать себя простым смертным, молодым и полным сил, и не беспокоиться о том, что ждет впереди.

 

Глава 11

Оловянное море

– Повелитель, к тому времени, когда ты вернешься из своего похода в Гуджарат, городские стены будут близиться к завершению, – говорил Тухин Дас Акбару, когда вместе с Абуль Фазлом они объезжали вокруг стен Сикри, которые в настоящее время достигали лишь шести футов в высоту, чтобы проверить, как продвигается строительство.

– Давайте обещания осторожнее, – ответил Акбар. – Эту кампанию я намереваюсь завершить быстро. Ахмед-хан и другие из тех, кто сопровождали моего отца в его походе на Гуджарат почти сорок лет назад, многое мне рассказали. Именно из-за Шер-шаха мы были вынуждены оставить эти земли. На сей раз я хочу сделать так, чтобы Гуджарат остался за Моголами навсегда.

– Святые паломники, которые держат путь от Камбея и Сурата в Аравию, вознесут хвалу тебе, повелитель, если они смогут путешествовать в безопасности. Беззаконие, которое сопровождает междоусобицы в царском роду гуджаратов, омрачает их жизнь, будь то духовные или мирские путешествия, – запел сладкозвучный голос Абуль Фазла. – Как только гуджараты снова усмирятся под властью моголов, транзитные подати обеспечат обильный доход, я уверен.

– Ты прав, Абуль Фазл. Гуджарат остается богатым государством. Я намереваюсь возвратиться с большими богатствами и добычей, чтобы помочь тебе украсить Сикри, Тухин Дас.

– Благодарю, повелитель, и да пребудет с тобою удача в твоем походе, – ответил мастер.

– Я также в это верю. Но, полагаю, мои приготовления не оставят места случайностям.

На этом Акбар повернулся и, оставив Тухин Даса и Абуль Фазла решать, какую запись сделать в хронике, поехал вниз к широкой равнине, где его армия расположилась лагерем ниже горного хребта, на котором возводился его новый город. Подъезжая, он видел струйки дыма, плывущие от длинных мушкетов стрелков, пока командиры учили их стрелять залпами для усиления натиска. Поодаль в стороне артиллеристы трудились на палящем солнце под зорким взглядом таджикского военачальника Али Гюля, обучавшего их скорой стрельбе и быстрой перезарядке новой большой бронзовой пушки и осадных мортир, которые Акбар повелел отлить на своих собственных литейных заводах. Он всегда стремился получить преимущество от новшеств, поэтому решил испытать мортиру таких внушительных размеров, что Ахмед-хан утверждал, что потребуется тысяча волов, чтобы везти ее. Акбар знал, что он преувеличивает, и все же не стал брать это чудовищное орудие в Гуджарат. Если все пойдет согласно его замыслу – а нужно удостовериться, что будет так, – любая осада будет закончена задолго до того, как это орудие доставят и оно будет введено в бой. Прямо перед собой Акбар видел Ахмед-хана и более тучную фигуру Мухаммед-бека, которые стояли возле одного из их палаток командования, увлеченные беседой. Когда эти двое говорили, Ахмед-хан по привычке накручивал на палец прядь своей тонкой бороды, уже большей частью серебристой, в то время как полностью седой Мухаммед-бек взволнованно махал руками. Видя, что идет падишах, два почтенных воина поклонились.

– О чем вы тут спорите?

– Когда у нас будет достаточно поставок, чтобы начать поход, – ответил Ахмед-хан.

– Я предлагал задержаться на месяц, повелитель, – сказал Мухаммед-бек. – Пока еще мы не можем быть уверены, что у нас достаточно зерна.

– Повелитель, я в свою очередь утверждал, что, если мы отправимся быстро и налегке, как ты и намеревался, мы будем меньше нуждаться в провианте. В любом случае, так как мы уже заручились поддержкой недовольных членов разделенного царского рода гуджаратов, среди которых мирза Муким, то можно рассчитывать на некоторые поставки от них. Кроме того, при самом худшем раскладе мы сможем отправиться назад.

– Я на твоей стороне, Ахмед-хан, – ответил Акбар. – Призвав меня вмешаться, принц Муким уже узаконил наше вторжение – даже если предыдущее завоевание моим отцом Гуджарата само по себе не имело благовидного повода, – и я готов рассчитывать на то, что он предоставит нам провизию и войска. Принимая это во внимание, каков самый ранний срок нашего выступления?

– Через неделю, повелитель, – прикинул Мухаммед-бек.

– Тогда так тому и быть.

– Повелитель, ты видишь то облако пыли на горизонте? Это, должно быть, движется большой отряд, – обратился к Акбару Ахмед-хан, когда они ехали во главе авангарда своей армии через поля созревающего зерна недалеко от города гуджаратов Ахмадабада.

Акбар прикрыл глаза рукой в перчатке и вгляделся во вздымающуюся пыль. Это могли быть лишь силы Итимед-хана, самозваного шаха Гуджарата. Казалось, мирза Муким был прав, когда на переговорах утверждал, что если Акбар поскачет во весь опор, то сможет перехватить шаха под Ахмадабадом, когда тот выйдет против войска Моголов.

– Это воины Итимед-хана, я уверен в этом. Если все так, как сказал мирза Муким, то у нас есть преимущество внезапности.

– Мы скоро узнаем это, повелитель. Я приказываю приготовить оружие к бою и развернуться боевым строем?

– Именно так.

Спустя мгновения Акбар уже скакал на своем вороном жеребце во главе плотно идущей фаланги своих воинов по направлению к облаку пыли, сминая золотые хлебные поля на пути. Его голову покрывал остроконечный шлем с павлиньим пером, на груди сияли позолоченные доспехи, а в руке он держал меч Аламгир. Сразу за ним ехали два его горчи, держа большие зеленые знамена Моголов, развевающиеся на ветру. С каждым шагом его лошади силуэты всадников‑гуджаратов в облаке пыли становились все более отчетливыми. Акбару было ясно, что они признали, кто именно к ним приближается, и решили встретить врага лицом к лицу, а не отступать для защиты стен Ахмадабада.

– Сколько их, как думаешь, Ахмед-хан? – спросил Акбар, перекрикивая дробь лошадиных копыт.

– Трудно сказать. Возможно, тысяч пять, повелитель.

– Они, должно быть, думают, что достаточно превосходят нас численностью, чтобы быть уверенными в победе, но мы знаем другое, не так ли?

Между двумя шеренгами оставалось менее тысячи ярдов, и это расстояние стремительно сокращалось. По команде Акбара его лучники встали в стременах и выпустили залп стрел в гуджаратов. Еще в полете стрелы моголов встретились с ответным ураганом копий. Перед собой Акбар увидел, как лошадь одного из врагов рухнула на землю, – ее шею пронзили две стрелы. При падении наездник кубарем отлетел в заросли зерна. Одновременно другой наездник выскользнул из седла со стрелой в щеке. Позади себя Акбар услышал треск и отчаянный крик – по крайней мере один из его собственных воинов был ранен. Однако не успел властитель оглянуться, как две шеренги воинов, скачущих верхом, с разгона налетели друг на друга. В последний момент один из гуджаратов – по-видимому, признавший падишаха по его позолоченному нагруднику, – поставил свою гнедую лошадь на пути вороного жеребца Акбара в самоотверженной попытке выбить всадника из седла. Падишах успел заметить опасность. С силой натянув поводья, он развернул жеребца, чтобы ослабить удар, но тот все же сбил вороного с ног вместе с наездником. Фыркая от боли, жеребец пришел в ярость. Акбар наклонился вперед к его холке, держась коленями изо всех сил, чтобы оставаться в седле. Ему это почти удалось, но когда его жеребец стал подниматься на передние ноги, его занесло вбок и он запутался в зеленом знамени Моголов, выпавшем из холодеющих рук одного из горчи Акбара, пронзенного гуджаратским копьем и лежащего теперь в колосьях.

На сей раз Акбар, потерявший стремя в предыдущей схватке, не смог удержать равновесие и соскользнул с седла, но все же сумел одной рукой удержаться за узду. Через мгновение над ним склонился гуджарат, стремясь пронзить его копьем так же, как горчи. Выпустив поводья, Акбар отскочил в сторону, увернувшись от копья наездника и копыт его лошади. Отклонившись, он наотмашь ударил Аламгиром себе за спину. Несмотря на крепкую хватку, почувствовал, как меч сильно задрожал в его руке, когда удар сначала пришелся в бок лошади его противника, а затем хрустнули кость и сухожилие колена наездника. Враг также выпал из седла; он попытался встать, но разрубленная нога, подкосившись, не удержала его, и он рухнул в смятые колосья под копыта одной из могольских лошадей, которая копытом размозжила ему голову.

Наступление моголов откинуло гуджаратов назад, и теперь Акбара окружали его стражники. Вороной жеребец взвивался на дыбы в нескольких ярдах от него. Вкладывая в ножны Аламгир и схватив древко копья упавшего знамени Моголов, падишах подбежал к нему и вскочил в седло.

– Воины, вперед! Сила за нами! – закричал он.

Пришпоренный жеребец пустился в галоп, и Акбар с развевающимся знаменем снова ворвался в гущу всадников-гуджаратов. Захватив уздцы зубами, он обрушил Аламгир на какого-то могучего врага, но меч отскочил от его нагрудника. Новый удар падишаха пришелся другому гуджарату в плечо – меч глубоко рассек плоть, – а затем Акбар уже оказался по другую сторону схватки, и вскоре к нему присоединилась бо́льшая часть его стражников. Вручив одному из них зеленое знамя, Акбар огляделся и перевел дух. Накал битвы был по-прежнему силен, особенно около одного из красных флагов гуджаратов на расстоянии приблизительно в двести ярдов слева от него. Поспешно отерев пот, заливавший глаза, Акбар пришпорил свою лошадь и направился туда. Тогда же он внезапно увидел, что из колосьев непримятого зерна поднимается гуджарат в красном тюрбане. У него в руке был длинный кинжал, и он с размаху метнул его в Акбара. Кинжал летел точно в цель, но падишах успел низко нагнуться к шее лошади, и кинжал, звякнув лезвием по шлему и не причинив никакого вреда, сверкнув, упал на землю. Оставляя своим соратникам расправиться с нападавшим, Акбар направил своего вороного вперед. Вскоре он уже продвигался в толчее вокруг красного знамени, с силой раздавая удары направо и налево. Высокий гуджарат на гнедой кобыле ринулся к нему с копьем наперевес. Заметив его в последний момент, Акбар отклонил копье мечом, вскинув его вверх. С силой дернув поводья, гуджарат развернул лошадь, чтобы снова напасть, но на сей раз Акбар был готов. Уклонившись от удара наездника, он вонзил свой меч глубоко в левый бок этого могучего воина, и тот, выпав из седла, растянулся в пыли.

Тяжело дыша, Акбар обуздал лошадь и увидел, что под натиском превосходящих сил моголов гуджараты отступают и что паника в их рядах все нарастает; разворачивая лошадей, они пытаются бежать назад и укрыться в стенах Ахмадабада. Акбар принялся преследовать бегущее вражеское войско, но его жеребец начал вставать на дыбы и фыркать, отказываясь пускаться в погоню.

И тут вдруг одна из лошадей гуджаратов рухнула в грязь, перепрыгивая одну из оросительных канав, пересекавших поле. Другая лошадь споткнулась об нее, затем еще одна, и еще… Пока всадник изо всех сил пытался подняться на ноги, меч одного из стражников Акбара рассек ему горло; он упал назад в канаву, и хлынувшая из раны алая кровь потекла в зеленую воду, над которой гудели москиты. Сам падишах приблизился к гуджарату, который, как и несколько других воинов, замедлил ход и возвратился, чтобы попытаться спасти тех своих товарищей, кто лишился лошади.

– Битва окончена! Спасай свою жизнь. Ты окружен моими стражниками, и нет ничего постыдного в том, чтобы сдаться, после того как отважно сражался! – закричал Акбар.

После короткого колебания, оглянувшись на оставшихся воинов, гуджарат, у которого из раны по щеке сочилась кровь, бросил оружие. Другие воины последовали его примеру.

Когда моголы связывали своих пленных, к падишаху подвел свое войско Мухаммед-бек. Один из его воинов держал поводья серой лошади, на которой сидел худощавый юноша; под белыми одеждами у него был виден украшенный рубинами нагрудник.

– Это Итимед-хан, повелитель. Он прятался в поле за мертвой лошадью. Его стражники покинули его.

– Ты действительно Итимед-хан? – спросил Акбар.

– Да, это так, и я отдаюсь на твою милость, – спокойно ответил юноша, не поднимая взгляда от земли.

– Ты готов приказать своей армии прекратить сопротивление и отдать Ахмадабад и весь остальной Гуджарат под мою власть? В таком случае я сохраню жизнь тебе и твоим людям и отдам каждому из вас в управление небольшой надел по вашему выбору.

Облегчение разлилось по юному безусому лицу Итимед-хана.

– Я согласен. Освободи кого-нибудь из этих пленников, и они смогут отправиться посыльными.

Акбар кивнул, и его воины подошли к пленникам. Но прежде чем они развязали их и привели к своему вождю, чтобы тот дал им наставления, юноша заговорил снова:

– Повелитель, ты должен знать, что я не командую на побережье и прилегающих к нему землях портов Камбея и Сурата. Там всем заправляет мой мятежный брат Ибрагим Хусейн… – Помолчав, Итимед-хан тихо добавил: – И по правде говоря, я боюсь, что не все мои собственные военачальники повинуются приказу сложить оружие.

– О положении на побережье мне известно; скоро я приведу туда свою армию и заставлю Ибрагима Хусейна подчиниться мне. Что касается твоих командующих, для них будет лучше исполнить твой приказ. Передайте им от меня, что я предлагаю сдаться лишь один раз. Если они не согласятся, их ждет смерть.

Итимед-хан кивнул и снова кротко опустил в землю свои карие глаза. Акбар отвернулся. Презрение к людской слабости всегда соединялось у него с сочувствием. Он знал, что сам, к счастью, обладает достаточной силой характера, чтобы никогда не оказаться в таком же оскорбительном положении. Когда его сыновья, а затем и внуки прочитают о его сражениях в дворцовых летописях Абуль Фазла, они не встретят там свидетельств его позора и неудач, но будут радоваться его победам, как радовался сейчас и он сам.

Океан был тих, его волны мягко омывали светлый желтый песок. Слабый северный ветер колыхал листья высоких пальм, окаймляющих пляж. Меж тем Акбар наблюдал, как на расстоянии приблизительно мили с четвертью силы Ибрагима Хусейна сосредотачивались вокруг небольшой крепости на мысу, возведенной для защиты с земли и моря подходов к Камбею, расположенному в двух-трех милях пути по побережью. Около мыса на якоре стояло много судов. Акбар повернулся к Ахмед-хану.

– Ты бывал в Камбее с моим отцом. Что это за суда там стоят?

– Бо́льшей частью это арабские дау, доставляющие совершающих хадж паломников в Аравию, или же суда торговцев специями и тканями. Я часто видел их раньше в Камбее. Однако никогда не замечал здесь прежде те три судна, что находятся ближе к нам, – темные, с более угловатым корпусом, высокими бортами и двумя мачтами.

– Это не ствол ли орудия виден у одного из них на корме?

– Я не могу разглядеть, повелитель.

При этих словах Ахмед-хана матросы на самом ближнем из трех судов начали поднимать парус. И когда тот расправился под нок-реей, Акбар увидел, что на нем изображен крупный красный крест. Другие матросы вскарабкались в гребную лодку, которая была спущена на воду с судна и оставалась рядом на привязи. Вскоре, с помощью маленькой лодки, где работали веслами матросы, и па́руса они повели за собой главное судно, которое теперь медленно шло вдоль побережья к позициям войск Акбара. Через полтора месяца после усмирения Итимед-хана Акбар сделал мощный и быстрый бросок к океану. Оставив все свое тяжелое вооружение, он разбил и рассеял силы Ибрагима Хусейна везде, где удалось до них добраться. За день до этого войска Акбара сокрушили еще одну небольшую полузаброшенную крепость несколькими милями далее к югу вдоль побережья. Наблюдая приближающееся судно, Акбар был рад, что ранее приказал купить тягловых волов у крестьян из окрестных селений и нашел в захваченной крепости пять маленьких древних орудий, – все это пригодится в бою при захвате Камбея.

– Разверните орудия так, чтобы они могли стрелять в то судно, если понадобится. Стрелкам быть наготове, зарядить орудия, – приказал он.

Полчаса спустя, когда темный корабль с красным крестом на парусе практически поравнялся с армией Акбара и до берега оставалось всего четверть мили, на судне снова опустили якорь. Рослый воин в сверкающем нагруднике спустился по веревочной лестнице в гребную лодку, которая тянула судно вперед; вместе с ним сошел человек в белом тюрбане и струящихся сиреневых одеждах. Когда оба они сели на корме, матросы бросили веревку, привязывающую лодку к более крупному судну, и начали быстро грести в сторону берега. Как только лодка достигла отмели, рослый воин и его сопровождающий в сиреневых одеждах вышли на берег, перешагнув через борт, и по воде пошли в сторону земли. Оба они вытянули руки, по-видимому, чтобы показать, что безоружны. Акбар с интересом наблюдал за ними. С какой целью они пришли к нему, тогда как им должно быть хорошо известно, что сражения не избежать?

– Обыщите их, и если есть оружие, принесите его мне, – приказал он командующему своей стражей.

Тот быстро подбежал к этим двоим. Они позволили себя обыскать. Удостоверившись, что незнакомцы действительно безоружны, командующий привел их к Акбару. Когда они подошли ближе, падишах увидел, что человек в сиреневых одеждах был похож на гуджарата, а второй – более светлокож, с темными округлыми глазами. У него был крупный нос, полные губы и густая кудрявая каштановая борода. Он носил простой стальной нагрудник, а под ним – мешковатые панталоны выше колена в черно-золотую полоску. На ногах у него были красные чулки и изъеденные солью черные ботинки до щиколотки, каких Акбар никогда прежде не видел.

– Кто вы такие? – спросил он, когда эти двое склонились перед ним в низком поклоне.

– Я – Саид Мухаммед, родом из Гуджарата, – ответил человек в сиреневых одеждах, – со мной дон Игнасио Лопес, португальский командующий теми тремя большими судами, которые ты видишь в заливе; я служу у него толмачом.

Получается, этот человек с каштановой бородой был португалец – один из тех приезжих из далекой Европы, что начали несколько лет назад основывать центр торговли в Гоа, на тысячу миль дальше к югу вдоль побережья, думал Акбар, тщательно разглядывая вновь прибывшего. Ему уже доводилось слышать о португальцах. Хорошо известно, что они владеют большими запасами оружия всех видов, а их корабли вместе с командой отличаются высокой боеспособностью. Акбару никогда раньше не приходилось иметь с ними дела.

– Что ты хочешь? – спросил он.

Переводчик быстро сказал что-то португальцу на языке, которого Акбар никогда прежде не слышал, и выслушал его ответ. Тогда он снова поклонился падишаху.

– Дон Игнасио от имени своего короля признает тебя великим военачальником и могущественным падишахом, о храбрых делах которого он наслышан. Даже при том, что три его судна в заливе обладают большой мощностью и хорошо вооружены, и несмотря на предложенные Ибрагимом Хусейном сундуки с драгоценностями и золотом в обмен на военную помощь в сражении против тебя, мой господин хочет уверить тебя в своем нейтралитете в предстоящем сражении между тобой и Ибрагимом Хусейном.

– Я рад слышать это. Что он просит за это?

Еще раз посовещавшись, переводчик ответил.

– Право торговать через Камбей, как только он станет вашим.

– Когда порт будет мой, пусть этот человек снова прибудет ко мне и ожидает благоприятный ответ. А сейчас вам пора уходить. Я больше не могу задерживать свое наступление на Ибрагима Хусейна.

Двое мужчин поклонились, повернулись и тем же путем, по берегу и по воде, через отмель дошли до лодки и сели в нее. Акбар хотел еще о многом их расспросить, но сейчас было время действовать, а не размышлять. Он повернулся к Ахмед-хану.

– Приготовься к атаке. Мы поедем по берегу вдоль ряда деревьев, где песчаная земля более твердая. Ибрагим Хусейн и его люди будут наготове, учитывая то, что им не удалось заручиться помощью португальцев и что раньше мы всегда побеждали их, да и теперь превосходим численностью.

Полчаса спустя Акбар несся вдоль берега, и песок летел из-под копыт его вороного жеребца. Рядом с ним скакали его стражники; четверо из них держали зеленые знамена Моголов, а два других трубили в медные трубы. Когда они приблизились к оборонительным позициям Ибрагима Хусейна, Акбар увидел, что это большей частью траншеи и баррикады, наскоро вырытые в песчаной земле. Кирпичные стены крепости позади них были низкими и полуразрушенными. Однако у Ибрагима Хусейна явно были кое-какие орудия, так как вскоре показались оранжевые вспышки и от двухъярусного здания внутри крепости заклубился белый дым. Первый выстрел обезглавил одного из трубачей; его голова катилась по песку, пока не остановилась возле его упавшего инструмента. Еще несколько всадников упали, сраженные стрелами и мушкетными пулями, но воины Ибрагима Хусейна слишком нерасторопно перезаряжали орудия, и Акбар успел подскакать к первой баррикаде и пересечь одну из траншей. Когда его жеребец перепрыгнул через нее, падишах зарубил сидевшего в ней гуджарата, натягивавшего тугую тетиву своего лука, готовясь выстрелить. Меч Акбара рассек лучнику рот, и враг упал в сторону с выбитыми зубами и лицом, залитым кровью.

Прогремел другой пушечный выстрел, и падишаха обдало волной песка – ядро угодило в баррикады прямо перед ним. Артиллеристы гуджаратов попытались опустить стволы орудий, чтобы стрелять в надвигающегося врага, но тем самым лишь разрушили свои собственные укрепления. С силой натянув поводья, Акбар перескочил образовавшуюся в баррикаде брешь, мимо разорванных тел двух гуджаратов, заливавших песок кровью. Оглядевшись, он увидел, что другие отряды его всадников вслед за ним ворвались в укрепления. Падишах направил своего жеребца туда, где моголы уже спустились с лошадей и пытались по разрушенной кирпичной стене забраться в саму крепость. Когда он подъехал, кому-то из них уже удалось, подтянувшись на верхней части стены, перекинуться внутрь. Акбар спрыгнул с лошади и последовал за ними, схватившись рукой за торчащий из стены кусок железа, чтобы подтянуться. Он бежал со всех ног вслед за своими воинами, мчавшимися к двухъярусному укреплению, которое, как теперь стало видно, было единственным в крепости. Снова сноп пламени – по крайней мере, одно орудие внутри здания оставалось целым. Один из моголов упал, но сумел снова подняться – очевидно, контуженный. Тяжело дыша, Акбар уже почти догнал воинов, бежавших впереди, и они вместе ворвались в укрепление через дверной проем, оставленный открытым бегущими стрелками. Изо всех сил вглядываясь в темноту внутри, они разглядели крутую каменную лестницу в углу и взобрались по ней. Наверху один-единственный гуджарат, более храбрый, чем его товарищи, отчаянно пытался выкатить ядро и заправить его в ствол маленькой бронзовой пушки. Пораженный в спину коротким кинжалом, который метнул один из воинов Акбара, человек рухнул на деревянный лафет.

– Скорее, – закричал Акбар двум стражникам позади него, – водрузите наше зеленое знамя на крышу здания, чтобы все видели, что крепость пала! Найдите Мухаммед-бека. Пусть прикажет остальным войскам ехать вокруг крепости как можно быстрее и перехватить гуджаратов, бегущих на север, в Камбей!

Азарт битвы, смешанный с ликованием от того, что Гуджарат теперь захвачен и станет частью его растущей империи, еще не оставил Акбара, когда тем же вечером он стоял на верху маленькой сторожевой башни из песчаника на конце внутреннего волнореза, защищающего порт Камбей. Зеленое знамя Моголов развевалось над главными зданиями порта, жители которого открыли деревянные ворота, как только гуджараты, бежавшие с поля битвы на побережье, разнесли вести о поражении Ибрагима Хусейна. Последний, раненный в плечо боевым топором, сдался и теперь ждал своей участи в темнице. Как прекрасна была сейчас морская гладь, как волновалась она, словно расплавленное олово, под небом, где под конец дня солнце закрыли наплывающие с запада сизые облака!.. Внезапно Акбар решил, что должен сам пробороздить морские просторы, – он никогда не делал этого прежде.

Час спустя падишах стоял на носу лодки-дау пятидесяти футов длиной, который вздымался и падал вниз, пока судно шло среди все нараставших волн. Капитан дау предупредил Акбара, что темные облака, видимые над горизонтом от пожарной вышки, предвещали шторм, но властитель настоял на морской прогулке. Теперь капитан, низкий кривоногий человек, кричал матросам сворачивать паруса и навалиться на румпель, чтобы держать судно по ветру и позволить ему выстоять в шторм. Возле Акбара одного из молодых горчи отчаянно тошнило; брызги кислой рвоты летели на его одежду и на второго слугу, стоящего рядом с ним. Третий, с бледным лицом, побелевшими пальцами цеплялся за основу мачты, моля Всевышнего о защите и пощаде.

Внезапно особенно высокая волна обрушилась на борта, окатив Акбара и Ахмед-хана теплой водой и пеной. Сам Ахмед-хан, сильно обеспокоенный, повернулся к Акбару:

– Повелитель, давай двинемся обратно в гавань. Так будет только лучше.

Ветер развевал влажные темные волосы Акбара. Расставив ноги и стараясь держать равновесие при неожиданных толчках, он покачал головой.

– Бушующий океан меня завораживает. И потом, капитан говорит, что шторм скоро стихнет. Мощь этой стихии была мне неведома, я хотел испытать себя на ее водах; и теперь, несмотря на опасности и невзгоды, я учусь… Сокрушительные волны и безграничная власть океана – хорошее напоминание мне, чтобы не стать тщеславным и самонадеянным. Хоть мне и доводилось возглавлять великие армии, одерживать большие победы, наполнять казну и править народами больше, чем любому другому правителю, все же я – всего лишь человек, ничтожный и смертный пред ликом вечной природной стихии…

 

Глава 12

Котел с головами

– Прекрасная работа. Тигр смотрит так, словно и вправду сейчас набросится, – сказал Акбар сияющему мастеру, который стоял рядом, держа острое долото в одной руке и деревянную киянку другой.

Сейчас речь шла вовсе не о превосходном рельефе на плитах из песчаника зданий Сикри, который рассматривал Акбар, вернувшись из завоеванного Гуджарата. Они стояли на деревянном причале на берегу реки Джамны в Агре, тщательно разглядывая затейливо вырезанную голову на носу лодки.

– С этим тигром на носу судно станет превосходным флагманом в моем походе в Бенгалию.

Почти сразу, как только Акбар добрался до Сикри, начали приходить вести от военачальника из Бенгалии, Муним-хана. Сперва стало известно, что молодой шах Дауд, который сейчас управлял этой землей как вассал Акбара, после недавней смерти своего отца поднял мятеж, захватил имперскую казну и один из главных оружейных складов Моголов. Военачальник намеревался наказать его за это выступление. Второе сообщение оказалось скупым на подробности; здесь просто говорилось, что кампания оказалась труднее, чем ожидалось, и что он просит войска для подкрепления.

Прежде чем войска успели отправить, пришла третья весть, где Муним-хан умолял прибыть самого Акбара, потому что положение безвыходное. Дауд занял крепость Патну, которую военачальник взял в осаду, но сил его оказалось недостаточно. Едва успев расширить пределы империи к западному океану, Акбар немедленно столкнулся с необходимостью обеспечивать безопасность Бенгалии и ее восточного побережья для сохранения целостности империи, и, не тратя времени на испрашивание мнения советников, он послал ответ на третье письмо Муним-хана. В письме падишах приказывал держать осаду по мере сил, не растрачивая понапрасну воинов, беречь орудия и продовольствие, пока он сам не прибудет. Однако Акбар благоразумно объявил Муним-хану, что не отправится, пока не соберет достаточные силы, чтобы одержать безоговорочную победу, а также не подготовит суда в достаточном количестве, чтобы дойти вниз по Джамне в Аллахабад, и затем вдоль Ганга мимо Варанаси в Патну. Это означало, что ему понадобится по крайней мере три месяца, а возможно, и больше. Акбар решил, что нелишним будет произвести впечатление на своих подданных, живущих вдоль двух больших водных путей его империи, показав им самый великолепный флот, какой они когда-либо видели.

В тот же самый день, когда был отправлен гонец к Муним-хану, Акбар призвал к себе своих инженеров и корабелов. Инженерам он приказал разработать и соорудить плоты, большие и достаточно устойчивые, чтобы перевозить по реке боевых слонов, а также способные выдержать вес самых больших орудий и боеприпасов. Корабелам же падишах приказал приобрести как можно больше речных судов и перестроить их в военные, а также построить новые, как только будут наняты рабочие и закуплены строительные материалы. Зная о том, что казна полна, и не только добычей из Гуджарата, но также доходами, которые возросли после новых методов сбора податей, Акбар решил доставить своим подданным удовольствие, равно как и внушить благоговение, и поэтому приказал выстроить достаточно судов, чтобы на одном из них на палубе мог разместиться оркестр музыкантов, готовых играть, когда потребуется. Два других судна будут обставлены как плавающие сады, полные ярких благоухающих цветов, чтобы речные бризы разнесли их аромат к берегам. На четвертом судне он повелел устроить площадку, где его фокусники из Кашгара будут устраивать представления с фейерверками. Для его собственного удовольствия одна лодка должна была быть устроена так, чтобы везти его любимых охотничьих собак и леопардов, а также соколов и лошадей, дабы падишах мог причалить к берегу и поохотиться, когда ему заблагорассудится. И самые лучшие мастера должны были построить большое судно из тика, чтобы везти любимых наложниц из его гарема со всей возможной роскошью и удобством. Предполагалось, что там будут установлены ванны, где женщины смогут купаться в теплой воде с благовониями, а палубы – забраны большими щитами с затейливой резьбой, которые защитят гарем от любопытных глаз.

Наконец, падишах заказал выстроить два судна, где разместится кухня. Чтобы печи-тандуры, котлы и жаровни могли использоваться безопасно, на одном судне помещение для них обили листами тонкой меди. На другом судне устроили ледник из горного льда, чтобы сохранить свежими дыни, виноград и другие фрукты. Удовлетворенный тем, что все предусмотрел, Акбар успокоился и стал с нетерпением ждать, когда начнется его военная кампания.

– Повелитель, сегодня мы не сможем отчалить, – сказал Ахмед-хан. – Муссон в самом разгаре, и капитаны волнуются, что при таком стремительном течении разлившейся реки опасно отправляться в путь, вести суда по фарватеру и даже причаливать на ночные стоянки. Кроме того, глубокая грязь и болота по берегам реки будут мешать сопровождающим нас подразделениям всадников не отставать от нас.

Акбар задумался. Ахмед-хан с возрастом становится все более опасливым.

– Нет, мы отчалим сегодня, даже если будем продвигаться медленно. Мы примем все возможные меры предосторожности – скажем, будем спускать на воду только одно судно за раз, – но все равно отправимся в путь. Отчалить от пристани и отправиться в путь в такое время, когда другие не посмели бы, – это только усилит впечатление неукротимой силы, которое я хочу произвести на всех свидетелей нашего похода и всех, до кого дойдут слухи, – особенно на шаха Дауда. Если он не глупее, чем я думаю, то непременно отправит соглядатаев по пути следования наших кораблей.

Час спустя дождь на время прекратился, и омытое им солнце светило сквозь клубы пышных белых облаков. Акбар стоял на носу корабля-флагмана, прямо перед искусно вырезанной головой тигра. Он наблюдал, как гребцы в одних хлопковых набедренных повязках, истекая потом, гнули спины над веслами, гребя против течения, чтобы удержать большое судно в устойчивом положении в стремнине в середине реки, в то время как, одно за другим, остальные речные суда подводились к середине реки маленькими гребными лодками. Все прошло без происшествий, не считая нескольких небольших столкновений, и Акбар молился, чтобы и вся кампания прошла так же благополучно. Следует быть полностью уверенным. Нельзя терпеть поражения лишь потому, что не проявил достаточную заботу об исполнении намеченного или не проследил за тем, как командиры проводят в жизнь твои замыслы.

Зарница мерцала вдоль темных облаков, окутывающих горизонт, когда вереница слуг заносила по ребристому деревянному трапу в один из кораблей Акбара трофеи из его новой охотничьей экспедиции. Туши восьми убитых тигров – один был по крайней мере семи футов длиной от головы до хвоста – были привязаны к крепким бамбуковым шестам, которые несли на плечах четверо мужчин. Позади них другие слуги несли уже потрошенные оленьи туши, – оставалось лишь насадить их на вертел и приготовить к вечерней трапезе. В конце вереницы слуги несли на плечах безжизненно свисавшие связки пестрых уток. Сам Акбар уже совершил омовение и сменил залитую дождем и забрызганную грязью одежду на чистую и сухую. Потягивая красный арбузный сок с мякотью, он наблюдал за заключительными приготовлениями перед отправлением. Они стали привычными для матросов, поскольку Акбар настоял на том, чтобы устраивать охотничьи вылазки почти каждый день, начиная с отъезда из Агры, утверждая, что это хорошая возможность для наездников и стрелков не терять сноровку, а также развлечься самому. Установленный порядок менялся лишь тогда, когда – по крайней мере раз в неделю – по приказу падишаха Мухаммед-бек, Рави Сингх и другие полководцы устраивали на суше учения для пехоты; а также когда десять дней назад Акбар сошел на берег в Аллахабаде, святом городе в слиянии Джамны и Ганга, где договорился со здешним правителем устроить церемониальную процессию по улицам, а после кашгарские фокусники показывали свои фейерверки вечером у городских стен.

Властитель повернулся к стоявшему рядом Ахмед-хану.

– Сколько еще нам добираться до Патны?

– Возможно, месяц, но многое будет зависеть от муссона. Пока что удача благоволит нам. Единственный серьезный несчастный случай произошел тогда, когда столкнулись два плота, при этом три орудия ушли на дно Джамны. Однако, поскольку русло Ганга здесь расширяется, мы встретим много отмелей и возрастет опасность сесть на мель. Шах Дауд может даже попытаться устроить засаду, чтобы задержать нас. Мы знаем, что он хотел подкупить речных пиратов, дабы те напали на нас.

– Но они благоразумно отказались, не так ли?

– Да, повелитель. Некоторые даже сообщили об этом нам. Мы должны будем также остерегаться прибрежных крепостей, защищающих подходы к Патне. Наши разведчики докладывают, что они хорошо оснащены орудиями и заполнены людьми.

– Пока мы плыли вниз по реке, я много думал, чем задеть молодого шаха Дауда и как подорвать его боевой дух. Мне кажется, что сейчас самое время нам попытаться это сделать.

– Что ты имеешь в виду, повелитель? Каким образом? – Ахмед-хан по-настоящему удивился.

– Что, если отослать ему описание сил нашей армии и предложить ему принять наших послов, чтобы засвидетельствовать истинность моих заявлений? Я не хочу использовать свои превосходящие силы – армию и орудия, – а вместо этого вызову его на поединок.

– Но что, если он согласится?

– Я уверен, что нет, но если он и будет согласен, тем лучше для меня. Мне любого по силам одолеть, а этого щенка – тем более. Мы сохраним и людей, и время, если пойдем таким путем.

– Что же он скажет в ответ, как ты полагаешь?

– Отклонит наше предложение с уверенной миной на лице. Если он не храбрее, чем я думаю, или не лучший актер, – окружение заметит его тревогу. Когда его войска услышат о моем предложении – а уж мы об этом позаботимся, – они будут поражены нашей уверенностью. Если Дауд откажется от поединка, они станут считать своего вождя трусом, и это подорвет их боевой дух.

– Может, это и сработает, повелитель, – ответил Ахмед-хан с тенью сомнения в голосе.

– Должно сработать. Мои собственные кампании показали мне, что мой дед Бабур был прав, когда писал, что сражение нужно выиграть в уме, пока войска еще даже не появились в поле зрения друг друга, прежде чем одержать победу на поле боя. В любом случае, сделав такое предложение, мы ничего не теряем.

В этот момент затянувшие небо свинцовые тучи разразились раскатами грома и снова хлынул теплый муссонный ливень. Ганг забурлил от бесчисленных крупных капель. Флот Акбара, быстро свернув приготовления, отчалил.

Акбар и Ахмед-хан стояли на глинистых берегах Ганга, разглядывая одну из крепостей, защищающих подходы к Патне. Над моголами возвышались ее мощные стены пятидесяти футов высотой с кирпичной кладкой над каменным основанием; на стенах Акбар заметил длинные стволы бронзовых орудий. Пушки были, очевидно, направлены в сторону реки и ярко-зеленых от всходов рисовых полей, которыми в это время года была покрыта бо́льшая часть берегов Ганга. Нужно, чтобы войска пересекли их как можно быстрее, когда двинутся на штурм стен крепости.

Шах Дауд, как и ожидал Акбар, оставил предложение о поединке без ответа. Флотилия падишаха, перемещаясь настолько быстро, насколько это позволял муссон, добралась до места два дня назад. Предыдущей ночью, после небольшого военного совета Акбар приказал, чтобы часть флота под командованием Рави Сингха прошла под покровом темноты мимо крепости и, приготовив оружие, высадилась ниже по течению вооруженным отрядом, готовым напасть на крепость с той стороны. Акбар знал, что им очень на руку оказались дождевые тучи, закрывшие луну, и непрерывно льющий дождь, так как все это позволило судам незаметно подойти почти к самой стене крепости. Однако бдительный часовой забил тревогу, и со стен начали вести стрельбу из орудий. В плот, везущий пять боевых слонов, попало ядро, и тот начал рушиться. В пороховом дыму и в стремительном течении полноводной реки большое судно, везущее лучших лучников Акбара, набранных в войско из окрестностей Кабула, родины его отца, столкнулось с полузатопленным плотом со слонами и получило пробоину в носу ниже ватерлинии. Когда судно стало наполняться водой и затейливо вырезанный павлин на его носу ушел под воду, стрелки и артиллеристы на стенах крепости начали вести по ним прицельную стрельбу. Больше всего ядер поразило сокрушенный плот, два слона были убиты. Еще один, раненный в живот, упал в реку и поплыл на спине, молотя связанными ногами и трубя от боли, а грязная речная вода окрасилась кровью от зияющей раны в его животе. В то же время судно с лучниками Акбара на борту снова получило пробоину и теперь было наполовину затоплено. Несколько мертвых и раненых лучников с подбитого судна упали в реку. Освобождаясь от доспехов, воины бросали оружие и прыгали в реку, пытаясь доплыть до берега или к другим кораблям. Внезапно в темных водах показались изгибающиеся силуэты – это сверкающих глазами крокодилов привлек запах крови. Тогда со звуками сражения смешались громкие крики; воины стали уходить под воду, как ни старались люди на других судах отстреливать этих хищников, чьи острые зубы быстро оставили от раненого слона лишь окровавленные ошметки мяса.

Акбар лишь беглым взглядом насчитал десятки растерзанных тел лучников – то обглоданная нога, то окровавленное туловище проплывали к отмели вниз по течению. Пришлось даже прогонять стаи злонамеренных бродячих собак, которые подоспели к остаткам пиршества, начатого крокодилами. Все же, несмотря на потери, до Акбара дошли и хорошие вести. Остальная часть судов Рави Сингха сумела избежать столкновения и пройти вниз по течению мимо крепости с относительно небольшими потерями. Они уже начали высаживать войско с орудиями на берег. Стратегия, принятая на военном совете – окружить крепость и затем атаковать ее со всех сторон, – работала.

– Ахмед-хан, как скоро встретятся войска, высадившиеся выше и ниже по течению?

– Возможно, через час. Из крепости не предприняли никаких вылазок, чтобы остановить их.

– Хорошо. Плоты с орудиями должны быть готовы плыть мимо крепости и стрелять при появлении врага, когда я скомандую начать атаку.

– Так и есть. Артиллеристы на борту. Первый заряд уже заправлен, и порох хорошо защищен от дождей промасленными навесами. Войска, которые должны напасть на вход в крепость с воды, уже в своих лодках.

Час спустя Акбар отдал приказ, и матросы на десяти плотах, несущих орудия, подняли якоря, на которых стояли в середине реки. Работая длинными веслами, люди увели большие деревянные судна быстро вниз по течению. Как только они оказались у крепости на расстоянии выстрела, командующий на ведущем плоту – рослый человек с густой бородой и в красных одеждах – приказал воинам, зарядившим по его команде два орудия, открыть огонь. Тщательно ограждая в сложенных ладонях тонкую горящую свечу от дождя, заливающегося под навес, двое артиллеристов поднесли огонь к запалу пушки. Оба орудия выстрелили, несмотря на сырость. От отдачи плот сильно пошатнулся вверх-вниз в стремительном течении реки, и один стрелок рухнул в воду; товарищ едва успел втащить его обратно, пока не подоспел притаившийся в глубине крокодил. В то время как воины отчаянно спешили перезарядить орудия на качающемся плоту, пушка на другом судне дала залп, и вскоре над рекой потянулись клубы белого дыма, разбавленного дождем. Акбар стоял на небольшом глинистом мысу, вдающемся в реку. Через просвет в клубах дыма он разглядел, что ядра поразили ворота крепости со стороны реки, и те, казалось, с одной стороны покосились на толстом стержне. Теперь самое время для штурма, прежде чем осажденные успеют укрепить поврежденную часть.

– Лодки, вперед! – закричал падишах, изо всех сил стараясь перекрыть шум стрельбы из собственных орудий и ответные выстрелы людей шаха Дауда в крепости.

Со своего места Акбар также видел, что на суше его боевые слоны топают по грязной воде через рисовые поля к крепости, сминая ногами нежные зеленые посевы. Сидя в раскачивающихся на их спинах седлах-хаудах, стрелки начали сбивать воинов, которые заряжали орудия на стенах крепости. Остальные его воины бежали позади слонов, увязая ногами в грязи и используя крупные тела слонов как прикрытие. Некоторые несли с собой наскоро сбитые приставные лестницы, чтобы штурмовать стены. Один слон, пораженный ядром в голову, рухнул на рисовое поле, и пехота моголов теперь приспособила его тушу под защитные баррикады, прячась позади него, прежде чем выбегать в последнем броске к стене. Все шло как нужно – по крайней мере, пока.

Внезапно, переведя взгляд на происходящее на стремнине Ганга, Акбар увидел, что одна из гребных лодок, битком набитая его воинами, ринулась вперед, чтобы начать штурм крепостных ворот через водный подход в нескольких ярдах от берега. Ахмед-хан старался его удержать, но Акбар откинул его руку и, не раздумывая, помчался через отмель к воротам, забыв о затаившихся на дне крокодилах, обуреваемый жаждой вступить в бой. Воины узнали падишаха по позолоченному нагруднику и радостно приветствовали его, втащив в лодку через деревянный борт.

Быстро встав на ноги, Акбар устроился на носу лодки, поторапливая гребцов, подплывавших к воротам. Но через миг его вдруг откинуло назад, будто гигантская рука ударила его в грудь. Он неловко упал на деревянную распорку на днище лодки и лежал там, стараясь вдохнуть и недоумевая: что произошло? Крови не было, но весь правый бок будто сковало. Акбар ощупал свой нагрудник. Отверстия на нем не было, но осталась вмятина, от которой теперь расходилась тупая боль. Должно быть, в него на излете попала мушкетная пуля. Отмахнувшись от сгрудившихся вокруг него воинов, падишах сел – и увидел, что лодка находилась уже всего в нескольких ярдах от затвора. Всего несколько удачных или очень метких выстрелов из его плавучих орудий – и железная решетка высотой в десять футов, защищающая вход, была сломана, а сами деревянные ворота расколоты. Воины из второй лодки уже бежали к входу, петляя, чтобы сбить с цели стрелков и лучников на крепостной стене. Однако, как заметил Акбар, некоторые из них попадали, а остальные отступили, при этом кто-то тащил за собой раненых товарищей к крошечному убежищу в виде небольшой каменной будки в конце причала приблизительно в десяти ярдах от ворот. Перелезая через нос лодки еще до того, как она достигла берега, Акбар выскочил в воду и, громко плеща по воде, побежал к берегу, вопя:

– За мною, в ворота! Чем быстрее, тем безопаснее!

Акбар размахивал выставленным вперед мечом, держа его как можно ниже к земле. За ним немедленно ринулись тридцать его воинов, а вокруг них свистели мушкетные пули и стрелы. Увидев падишаха, воины, прятавшиеся за будкой на причале, снова перешли в наступление. Находясь ближе других, один из них – командир в зеленом тюрбане – первым прорвался через поврежденные ворота, сжимая в руке меч, но мушкетная пуля поразила его в лоб, когда он кричал своим воинам следовать за ним. Развернувшись от удара, он рухнул, едва успев зайти в крепость. Однако воины повиновались его последней команде, и, когда Акбар добрался до ворот, там находились уже с дюжину человек. Они распластались по стене, чтобы стать как можно ниже и незаметнее для защитников крепости. Меж тем воины все прибывали, выпрыгивая из многочисленных лодок, причаливающих к берегу, и скользя ногами по глинистой грязи. Акбар отдышался, взглянул вверх и увидел, что осажденным все больше и больше приходилось отбиваться от нападавших со стороны берега, не имея сил сдерживать натиск тех воинов, которые уже ворвались в пределы стен через ворота.

Показывая на каменную лестницу, которая вела к стенам крепости на расстоянии приблизительно в сорок ярдов, падишах закричал:

– Поднимемся здесь и нападем с тыла!

Затем он побежал вперед, как можно теснее прижимаясь к стене. Стрела попала бегущему позади него пехотинцу в горло, другой рухнул, потеряв при этом железный нагрудник. Акбар же оставался невредимым. Задыхаясь, он добрался до основания крутой лестницы и не мешкая начал подниматься вверх. Внезапно со стены упало пронзенное копьем тело одного из защитников крепости. С глухим стуком и хрустом костей оно рухнуло на каменную лестницу чуть выше Акбара. Он едва успел отскочить в сторону, когда изувеченное тело покатилось по ступенькам мимо него, застучав головой об острые края лестничных ступеней.

Перепрыгнув через две оставшиеся ступеньки, падишах оказался у бойниц на верху крепостной стены. Он рубанул тщедушного воина, который изо всех сил старался скинуть одну из приставных лестниц моголов; тот упал с рассеченной шеей. Тут же Акбар успел зарубить и второго, который прятался за крепостными стенами, стреляя в воинов, поднимающихся по приставным лестницам. Удар меча пришелся ему под колени, разрезав сухожилия; враг запнулся и упал со стены, молотя руками в воздухе. Третий повернулся лицом к Акбару, который легко сумел отразить его первый неуклюжий взмах меча Аламгиром, а затем другой рукой всадил длинный кинжал с тонким лезвием ему в бок, глубоко в ребра. Затем выдернул лезвие, и человек упал с кровавой пеной у рта; из раны его также хлынула кровь.

Оглядевшись, падишах увидел, что к этому времени многие его воины успели подняться по лестнице из внутреннего двора или вскарабкались по приставным лестницам на крепостные стены и что их уже гораздо больше, чем защитников, которые еще какое-то время продолжали храбро обороняться. Но вскоре силы их оказались разрозненными, многие были ранены, и все чаще враги бросали оружие и сдавались.

– Крепость наша! – победно закричал Акбар. – Удостоверьтесь, чтобы ни один из них не ушел.

И снова победа. В сумерках того же дня падишах стоял во внутреннем дворе крепости и бил москитов, которые в это время суток заполоняли воздух, способных привести в бешенство человека и животного своими болезненными укусами и гнусавым писком. Повернувшись к стоящему рядом Ахмед-хану, он спросил:

– Удалось ли узнать что-либо полезное из допроса пленников?

– Один из главных военачальников гуджаратов рассказал нам о смятении шаха Дауда, когда тот получил твой вызов на поединок. Он сказал, что шах прочитал его дважды или трижды, с каждым разом становясь все бледнее, а после, смяв бумагу, бросил ее в огонь и отер испарину со лба. Свое слово на этот счет он сказал, только когда одно из многих писем, что ты распространил, показали ему день или два спустя. По его мнению, в поединке нет нужды, поскольку так больше подобает разбираться между собой вождям банд разбойников‑дакойтов, чем правителям. Однако командир добавил, что шах Дауд удвоил число своих стражников на случай, если ты попытаешься заманить его в засаду.

– Если молодой шах так живо откликается на испытания его решимости и храбрости, мы можем подумать, как еще попугать его.

Говоря это, Акбар краем глаза увидел, как его воины под командованием младшего командира скидывают тела мертвых врагов в безобразные груды в одном углу внутреннего двора крепости. Внезапно его озарила мысль. С этим он продолжил:

– Души мертвецов уже отлетели от их тел, и последние больше им ни к чему, ведь так, Ахмед-хан?

– Так учит нас наша вера, повелитель.

– И все же они смогут спасти жизни своих товарищей, помогая убедить шаха Дауда сдаться раньше, чем он сам намеревался это сделать.

– Каким образом?

– Возьмите пятьдесят голов, положите их в большой медный котел. Покройте котел хорошей парчой, плотно скрепив края. Затем отправьте его под белым флагом в Патну с сообщением, что я еще раз предлагаю шаху Дауду сразиться со мною в поединке и говорю ему, что если он все еще не согласен, то его воины снова напрасно лишатся своих голов и именно он будет их палачом.

– Разве тем самым мы не покажем себя варварами, какими наши враги и так нас часто называют? – Ахмед-хан был потрясен.

– Тем лучше. Мы знаем, что чем больший страх внушим шаху Дауду и его войску, тем раньше они сдадутся. Начинайте рубить головы.

– Котел голов сработал на славу, повелитель. К тому времени, когда их доставили шаху Дауду, от тепла они успели разложиться. Когда он отвязал веревку, которой была подвязана парча, и снял ткань, чтобы посмотреть внутрь, в лицо ему вылетело облако черных мух в невообразимом зловонии. Шах Дауд отшатнулся, его вывернуло наизнанку, и не его одного. Он немедленно дал приказ своим лучшим полкам, в особенности всадникам и коннице стрелков и лучников, собираться и уезжать. Всего два часа спустя шах сам уже выезжал верхом из ворот Патны.

Акбар широко улыбнулся. Он правильно рассудил, каков этот шах Дауд, и мертвые головы действительно спасли жизни воинов. Залог успеха на войне – смекалка.

– Как ты узнал про все это? – спросил он Ахмед-хана.

– Командующий, которого Дауд оставил в городе, приказав держать осаду сколько возможно, не терял времени даром и отправил нам сообщение, что сложит оружие, если мы сохраним ему жизнь.

– Ты принял его, конечно?

– Да.

– Покажите, что мы не варвары. Удостоверьтесь, что с пленными обращаются хорошо… – Немного подумав, Акбар добавил: – Через день или два позволим некоторым из них сбежать, чтобы они донесли весть о хорошем содержании в плену своим товарищам в отдаленных крепостях. Это должно побудить многих из них сдаться.

– Повелитель…

– Где обосновался шах Дауд?

– В окруженном стеной городе Гамгарх, на родине своих предков.

– Где этот город и как он укреплен?

– На севере, повелитель. Он окружен стеной, и шах Дауд имел бы надежду удержаться там, если он соберет больше людей в свое войско. Кроме того, его новые воины еще не растеряли храбрости, чем смогут поднять и его боевой дух.

– Тогда мы должны отрезать ему путь прежде, чем он сможет добраться туда.

Хотя проливные дожди и закончились, серые облака по-прежнему затягивали низкое небо, едва пропуская первые слабые лучи утреннего солнца, когда лишь две недели спустя после падения Патны Акбар стоял под сырыми кронами нескольких высоких пальм на невысоком холме, на расстоянии в три четверти мили от поселения. Силы шаха Дауда были расположены лагерем вокруг небольшого города, внутри глинобитных стен крепости на вершине холма. Несмотря на его скромную высоту, с этого места открывался прекрасный обзор окружающих болот. Люди шаха Дауда при приближении передовых сил армии Акбара в составе двадцати тысяч воинов, включая конных стрелков и лучников, подошедших к городу за день до этого, не попытались бежать. Вместо этого всю ночь, несмотря на шторм, при свете факелов, гаснущих на дожде и ветре, и озаряемые непрестанно сверкавшими молниями, они трудились, строя укрепления из всего, что оказалось под рукой; опрокидывали повозки, чтобы заслонить промежутки между блоками в глинобитных стенах и пытаясь укрепить те их части, что были размыты дождем. Акбар считал, что его противники за то короткое время, что было в их распоряжении, постарались на славу. Повезло еще, думал он, что шах Дауд передвигается слишком быстро, чтобы везти с собой любое, даже самое маленькое орудие. Тем не менее его силы, почти равные по численности силам Акбара, казалось, были хорошо снабжены мушкетами, а укрепления, хоть и наскоро сделанные, выглядели крепкими. Разведчики сообщили Акбару, что в дело постройки пошла даже мебель, утварь и двери из городских домов. Несмотря на рвение врагов, Акбар знал, что посредством мощного штурма ему удастся захватить город, а с ним и шаха Дауда с его сокровищами. Тем самым сопротивлению в Бенгалии был бы положен конец и эта богатая и плодородная земля с ее сообразительными, предприимчивыми и трудолюбивыми людьми стала бы новой и ценной частью его империи. Ахмед-хан был, как обычно, возле Акбара, и падишах снова обратился к своему убеленному сединами хан-и‑ханан:

– Наши всадники уже окружили город?

– Да, более часа назад.

– Тогда дело за малым – остается лишь приказать нашим трубачам и барабанщикам дать сигнал для одновременной атаки на укрепления города со всех сторон.

– Это так, повелитель. Но я, как старый боевой товарищ твоего отца и твой главный военачальник, хочу попросить тебя об одном. Не подвергай себя опасности так, как ты поступил, когда мы напали на крепость у реки. Я помню, как твой отец Хумаюн наказал мне, чтобы ты берег себя ради династии, и Байрам-хан советовал тебе то же самое в битве с Хему. Твои сыновья еще очень малы; они окажутся в опасности, если ты погибнешь. Так же, как и вся империя.

– Я знаю, что ты желаешь мне только добра, и действительно, то, что ты говоришь, – это разумный совет. Все же я действую и подвергаю себя опасности не задумываясь… во всяком случае часто, поскольку сердцем чувствую, что мне не суждено умереть в сражении – по меньшей мере не так скоро, не прежде, чем я расширю свою империю. Я и в самом деле верю – и мудрецы, с которыми я советовался, подтверждают это, – что самые большие опасности подстерегают меня не на поле битвы.

– Но, как довелось осознать твоему отцу, судьбу человека решают его дела, а не пророчества и видения относительно будущего. Уверенность и храбрость могут зачастую приносить тебе успех там, где другие потерпели бы поражение, даже если ты поступаешь опрометчиво. Но ты не должен думать, что так будет всегда.

Акбар кивнул. Нужно побороть свою самонадеянность в сражении точно так же, как он старался поступать, обсуждая свои военные кампании с командующими.

– Иногда грань между необходимостью повести за собою людей и безрассудной храбростью очень тонка, я это знаю. Я постараюсь следить за собой. Я уже решил, что первую атаку сегодня возглавит Мухаммед-бек. Несмотря на свои лета, он так же рвется в бой, как в тот день, когда уехал из Бадахшана на войну вместе с моим дедом. Я с моим стражником буду наготове, чтобы применить силу и поддержать нападение в нужный момент.

– Тогда я приказываю Мухаммед-беку идти в атаку?

– Да.

Акбар и Ахмед-хан смотрели, как под звуки трубы всадники начали со всех сторон собираться к затопленным низинам у города на холме. Застревая в глянцевой черной мокрой грязи и огибая самые глубокие лужи, лошади медленно, но верно набирали скорость. Мухаммед-бек и его стражник ехали в первых рядах, неся зеленые знамена Моголов, которые развевал влажный морской бриз. Когда они приблизились к стенам на расстояние выстрела, показалось несколько разрозненных струек дыма от мушкетов воинов шаха Дауда, присевших позади укреплений. Тут и там падали лошади, сбрасывая своих седоков. Иногда воин падал из седла, исчезая под копытами лошадей следовавших за ним всадников, и бывал втоптан в грязь. Часто лошадь упавшего наездника, освобожденная от его веса, бежала, обгоняя идущее войско. Одна вороная лошадь без всадника первой прискакала к самому дальнему укреплению из тех, что охраняли город, и затем унеслась к низким домам, над которыми развевались желтые знамена шаха Дауда.

Казалось, все складывается удачно, думал Акбар. Но внезапно раздался треск мушкетных выстрелов из промежутка между глинобитными стенами, к которым продвигались Мухаммед-бек и его люди. Одна из повозок, закрывавших проломы в стене, отодвинулась, и оттуда показался отряд всадников. Держа в руках копья и пригнувшись к шеям лошадей, они ринулись вниз с холма на продвигающиеся войска Мухаммед-бека, которые рассеялись от этого натиска; несколько лошадей сбросили своих седоков в грязь. Тогда бенгальцы открыли остальные промежутки в своих укреплениях, и из них хлынули всадники, готовые вступить в бой.

Всего минута – и многие воины Мухаммед-бека уже лежали на земле, и лишь одно из его зеленых знамен все еще развевалось над головами. Акбар больше не мог сдерживаться – победа на этом рубеже крайне важна для исхода всего сражения, и он должен быть там, чтобы вести свои войска самому. Падишах вынул Аламгир из ножен и, пришпорив лошадь, пустил ее в галоп к схватке, сопровождаемый неотступно следовавшим за ним верным стражем. Самое большее через три минуты он уже был у холма, несмотря на то, что лошадь его один раз упала в грязь, перепрыгивая лужу. Когда Акбар начал подстегивать лошадь, чтобы та взошла на холм, где вовсю кипела битва, он оказался на расстоянии выстрела стрелков шаха Дауда, и те, признав его по позолоченному нагруднику, выпустили в него бо́льшую часть своих зарядов. Падишах слышал, как мимо него со свистом проносятся мушкетные пули и стрелы. В этот момент его лошадь вдруг пошатнулась, и он почувствовал, что ногу ему заливает ее теплая кровь. Раненная в бок мушкетной пулей, лошадь зашаталась и стала клонить голову.

Перед тем как она рухнула, Акбар успел выскочить из седла и приземлиться на ноги в слякоть. Поскользнувшись, он взмахнул руками, стараясь увернуться от столкновения со стражником, который ехал сразу позади него. Устояв на ногах, крикнул одному из воинов, чтобы тот отдал ему лошадь. Наездник сию секунду спрыгнул из седла и передал ему поводья. Акбар взлетел в седло, сунув свои отяжелевшие от грязи сапоги в стремена. Однако это задержало падишаха и его стража. Всадники шаха Дауда почти нагнали их. Акбар успел вовремя отклонить новую лошадь от здоровяка бенгальца, который крутил над своей непокрытой головой усеянный шипами боевой цеп. Воин не смог придержать лошадь, так как та бежала под гору. Как ни старался тянуть за уздцы, он промчался мимо Акбара, который взмахнул Аламгиром – и почувствовал, как сильно задрожал в руке меч при ударе о голову воина. В следующий миг он атаковал и второго воина, который несся с холма ему навстречу, но бенгалец увернулся, и клинок падишаха рассек воздух. Враг повернулся, чтобы снова встретиться с Акбаром. На сей раз тот имел преимущество, находясь выше него на склоне, и прежде чем бенгалец успел погнать свою лошадь через густую черную грязь в его сторону, Акбар налетел на него, выбив копье из его руки взмахом меча и затем вонзив ему острое лезвие глубоко в пах.

Избавившись от непосредственной угрозы, Акбар отер рукой стекающий по лицу пот и огляделся вокруг. Ожесточенная битва вокруг единственного оставшегося зеленого знамени Мухаммед-бека кипела сейчас в шестидесяти ярдах слева от него. Жестом приказав остававшимся с ним стражникам следовать за ним, Акбар направил серую кобылу прямо в бурлящее и дымящееся месиво из людей и лошадей. Он быстро прорвался через первый круг сражающихся к тому месту резни, где нападение Мухаммед-бека было смято стрелками и конницей шаха Дауда. В грязи лежали туши нескольких лошадей. Акбар заметил, что одна из них все еще слабо перебирает задними ногами. Под другой тушей он увидел тело одного из горчи Мухаммед-бека – юнцу едва стукнуло шестнадцать; его безбородую щеку до кости рассек меч, обнажив прекрасные белые зубы. Битва была в самом разгаре. Несколько бенгальцев попытались напасть с копьями на пеших воинов Мухаммед-бека, которые, похоже, защищали какого-то покрытого черной грязью человека; тот стоял, привалившись спиной к скале, широко расставив ноги и уронив голову на грудь. Акбар с ужасом понял, что это был сам Мухаммед-бек. Теперь он еще быстрее гнал лошадь в сторону воюющих, которые сейчас были слишком заняты битвой, чтобы заметить его приближение.

Акбар плашмя ударил мечом по крупу лошади ближайшего к нему бенгальца. Как он и рассчитывал, лошадь встала на дыбы, сбросив своего наездника под копыта лошади Акбара. Следующим падишах поразил другого бенгальца, который замахнулся копьем, целясь Акбару в шею, а теперь упал, выронив его из руки. За это время стражник падишаха убил еще троих врагов; остальные же, охваченные страхом, разворачивались, пытаясь бежать по слякотному склону холма и скрыться в стенах города. Это удалось только одному из них – да и у того рука оказалась пронзенной метко брошенным кинжалом.

Остановившись на миг, Акбар прокричал одному из горчи:

– Что с Мухаммед-беком?

– Бенгальцы признали в нем военачальника, когда он поскакал под нашими зелеными знаменами. Мушкетная пуля ранила его в плечо. Он упал с лошади, ударившись головой, а потом в бедро ему попало бенгальское копье.

– К хакиму его, и как можно скорее! Мухаммед-бек не продержался бы столько, не будь так крепок. Уж он-то сможет оправиться от этих ран.

На этом Акбар направил свою фыркающую лошадь вниз с холма в сторону городских укреплений. Часть его армии уже вторглась в пределы города и теперь продвигалась короткими перебежками к кучке строений с желтыми флагами, от одной жалкой глинобитной лачуги к другой, распугивая по пути тощих кур. Трое стрелков, укрывшись позади колодца, приладили свои мушкеты на край его кирпичного обода, огнем прикрывая своего товарища, который пытался затащить раненого воина в укрытие за дымящейся навозной кучей. В конце концов ему это удалось, и стрелки двинулись вперед.

Прежде чем и они и Акбар успели добраться до зданий, над которыми развевались желтые флаги – явно командный пункт армии шаха Дауда, – Акбар увидел, что позади них на вершине холма появились зеленые знамена. Его армия разрушила вражеские укрепления во многих местах и теперь успешно продвигалась вперед. Через мгновение из одного из зданий появились трое мужчин. Тот, что был впереди, шел с поднятыми руками навстречу воинам Акбара. Оба других сначала демонстративно бросили желтые знамена в грязь, а затем подняли руки. Победа за нами, понял падишах и вскинул кулак в воздух над головой. Поняв, что происходит, его воины также начали ликовать от радости – и облегчения от того, что остались в живых.

– Прикажите привести ко мне шаха Дауда, – прокричал Акбар.

На лице бенгальца, которому была дана команда, отразился испуг, но он скрылся в одном из зданий, нагнувшись у притолоки на входе. Прошло несколько минут, но никто не появился, и Акбар собирался было приказать воинам ворваться внутрь здания, но тут в дверном проеме появилась рослая фигура человека с длинным худым лицом, который начал медленно идти к Акбару. Не доходя до него приблизительно пятнадцать футов, он упал ничком в грязь. Судя по его виду, этот человек был по меньшей мере вдвое старше девятнадцатилетнего юноши, каким являлся шах Дауд.

– Кто ты такой? Где шах Дауд? Если он скрывается здесь, приведи его ко мне немедленно.

– Я – Устад-али, дядя шаха Дауда по материнской линии. Я был главным советчиком в его мятеже. На мне вся вина и ответственность. Я тайно отослал своего племянника вчера вечером, когда понял, что наши силы потерпят поражение, однако мы еще боролись. Все его сокровища здесь, в этих зданиях, и я сдаю их – и Бенгалию – тебе от его имени.

Акбар вглядывался в даль Бенгальского залива с палубы остроносой деревянной дау. С тех пор как он однажды вышел на судне в открытый океан в западной его части, его не покидало желание повторить это приключение уже на восточном побережье, – и сегодня это желание сбылось. Когда внезапный порыв теплого ветра рванул треугольный красный парус, судно под ним взвилось на волнах, и Акбару пришлось упереться ногами в палубу, чтобы устоять. Едва минул полдень, и море сияло серебряным светом так ярко, что смотреть было почти невыносимо; оставалось лишь ощущать его соленый привкус на губах. Войска Акбара заняли все крупнейшие города и селения Бенгалии, и даже если шах Дауд пока еще оставался на свободе, рано или поздно он все равно будет схвачен. Бенгалия же была во власти Акбара.

Тем утром падишах получил хорошие вести от гонца Абуль Фазла, своего летописца в Агре. В западной части его империи все было спокойно, и строительство Сикри быстро продвигалось. Акбар улыбнулся, глядя на волны. Похоже, минула важная веха его правления. Он успешно расширил свою империю, превзойдя своего деда, отца и даже свои собственные устремления. Хотя он и продолжит расширять владения Моголов – не в последнюю очередь в угоду своим сторонникам, одержимым воинственностью и жаждой добычи, – теперь главной задачей станет упрочение его верховной власти во всех его обширных владениях. Империя, которую он однажды завещает своему наследнику, должна быть нерушимой. Чтобы осуществить это, нужно сделать так, чтобы все его подданные – новые и прежние, индусы и мусульмане – почитали его как своего правителя, а не негодовали на него, как на варвара-завоевателя или чужеземного врага их веры. Это легче задумать, чем осуществить, но он примет этот новый вызов.