Глава 1. Кровь на песке

Северо-восточный Хиндустан ,

весна 1606 года

Появившись из-под навеса своего пурпурного шатра, Джахангир в предрассветных сумерках уставился на гребень холма, на котором расположились силы его старшего сына Хусрава. Ранним утром под безоблачным небом в полупустыне было прохладно. Даже на таком расстоянии Джахангир мог видеть фигуры, передвигающиеся по лагерю. В руках некоторых из них были фонари. В разных частях лагеря разжигались костры для приготовления пищи. На фоне восходящего солнца перед большим шатром, стоявшим прямо на гребне, развевались знамена. Скорее всего это был личный шатер сына. Наблюдая, Джахангир ощутил грусть, такую же легкую, как и прохлада утреннего воздуха. Как могло дойти до этого? Почему сегодня он должен в битве встретиться с собственным сыном?

Всего пять месяцев назад, после смерти его отца Акбара, ему казалось, что он получил все, о чем так долго мечтал. Его провозгласили падишахом государства Великих Моголов – четвертым представителем династии. Для правления он выбрал себе имя Джахангир, что означает «Покоритель мира». Это было ни с чем не сравнимое чувство – быть властелином державы, которая простиралась от гор Белуджистана на западе до болот Бенгалии на востоке, от шафрановых полей Кашмира на севере до высохшего на солнце красного плоскогорья Декана на юге. Жизни ста миллионов подданных зависели от него. Он же не зависел ни от кого.

Когда падишах вышел на резной балкон, прилепившийся к стенам крепости Агра, чтобы в первый раз предстать перед своими подданными в качестве падишаха, и услышал приветственный рев толпы, покрывавший все берега реки Джамны , ему показалось невероятным, что его отец мертв. Акбар, отбросив в сторону все опасности и трудности, создал богатую и величественную державу. И если раньше Джахангир никогда не был уверен в любви своего отца или в том, что оправдал ожидания Акбара, пока тот был жив, то теперь он неожиданно засомневался, что сможет оправдать их после его смерти. Но, закрыв глаза, он произнес молчаливую клятву: «Ты оставил мне в наследство власть и богатство. Я докажу тебе, что достоин тебя. Я смогу защитить и приумножить то, что было создано тобой и нашими предками». И сам факт произнесения этой клятвы вернул ему уверенность в себе.

А потом, всего через несколько недель после этого, ему нанесли удар. И удар этот нанес не чужак, а его собственный восемнадцатилетний сын. Предательство – и тот климат недоверия, который оно создает, – всегда уродливо, но оно уродливо вдвойне, если предателем оказывается твой отпрыск. Моголы очень часто оказывались своими самыми опасными врагами, погружаясь в междоусобицы в те дни, когда им надо было объединяться. И он, Джахангир, не хочет и не позволит, чтобы это повторилось сейчас, в самом начале его правления. Ему придется показать всем, насколько серьезно он относится к предательству среди членов семьи и как быстро и беспощадно готов покарать за него.

За последние несколько недель самым главным для нового падишаха было сблизиться с войсками сына. Накануне вечером его армия наконец догнала войско Хусрава и окружила его на гребне холма. И чем больше Джахангир думал о предательстве сына, тем сильнее в душе его разгорался гнев, тем глубже каблуки его сапог погружались в землю. Неожиданно он почувствовал, что к нему подошел его молочный брат Сулейман-бек.

– Где тебя носило? – требовательно спросил падишах голосом, хриплым от сдерживаемых эмоций.

– Выслушивал последние доклады наших разведчиков, которые ночью подбирались близко к лагерю Хусрава.

– И что же они говорят? Понял ли мой сын, что не сможет отступать дальше и что ему придется ответить за свой мятеж?

– Да. Он готовит свою армию к бою.

– И как же он и его военачальники развертывают свои силы?

– На хребте расположено несколько небольших индийских захоронений, сделанных из песчаника. Они окружили их повозками и теперь возводят заграждения из земли, чтобы прикрыть свои пушки и защитить стрелков и лучников.

– То есть они готовятся защищаться, а не нападать?

– Именно. Они знают, что это их единственный шанс на успех. Ни Хусрав, ни его главный военачальник Азиз Кока не дураки.

– Однако они оказались достаточно глупы, чтобы бросить мне вызов, – прервал Джахангир своего брата.

– Должен ли я отдать приказ готовиться к немедленной атаке?

– Прежде чем я приму решение – есть ли на холме родник или другой источник воды?

– Я допросил того единственного пастуха, на которого мы наткнулись прошлым вечером. Он говорит, что нет, но он настолько испуган, что может говорить то, что, как ему кажется, я хочу услышать. Хотя гребень в основном состоит из красной глины и скал, на которых виднеются несколько чахлых деревьев и едва заметная трава.

– Тогда, возможно, пастух говорит правду. В этом случае вместо немедленной атаки давай немного подождем, пока у них не закончится вода, и позволим им поразмышлять о том, что ждет их в случае битвы. Так же как и Хусрав, большинство его соратников молоды и неопытны в вопросах войны. Так что их размышления окажутся во много раз страшнее, чем сама битва.

– Может быть. Но пока сдались не так много из них, как я ожидал.

Джахангир скривился. Накануне вечером он согласился с предложением Сулейман-бека обстрелять лагерь Хусрава стрелами с привязанными к ним письмами с обещаниями сохранить жизнь любому младшему офицеру или солдату, которые в течение ночи перейдут на их сторону. Второго шанса у них не будет. После битвы на милосердие рассчитывать не стоит.

– Сколько же их сдались?

– Меньше тысячи. И в основном это плохо вооруженные пехотинцы. Большинство – юнцы, которые присоединились к войскам Хусрава на марше в надежде пощекотать себе нервы и захватить военные трофеи. Дезертир рассказал о том, как один из этих юнцов, которого поймали при попытке к бегству, был по приказу Хусрава брошен живьем в костер, где его копьями удерживали до тех пор, пока не стихли крики. После этого его обугленное тело пронесли по всему лагерю, чтобы другим неповадно было.

– Сколько человек сейчас у Хусрава?

– Дезертиры называют цифру двенадцать тысяч. Думаю, что она занижена, но и в любом случае их не больше пятнадцати тысяч.

– Это значит, что нас больше на три-четыре тысячи. Этого достаточно, чтобы компенсировать потери наших войск, которые будут у нас во время атаки. Мы окажемся более уязвимы, чем люди Хусрава, прячущиеся за оборонительными сооружениями.

Пока Джахангир ходил перед своим шатром в ожидании, когда горчи, оруженосец, приготовит его к бою, в голове правителя вертелись сотни вопросов. Все ли он сделал для того, чтобы добиться успеха? Излишняя самоуверенность так же опасна для военачальника, как и ее недостаток. Достаточно ли хорош тот план, который они с Сулейман-беком разработали вчера поздно вечером, чтобы обеспечить ему победу в этой первой его битве в ранге падишаха? Почему предательство Хусрава оказалось для него неожиданным? Пока Акбар был жив, Хусрав заискивал перед своим дедом в надежде, что тот назовет его своим наследником. А когда вместо него Акбар выбрал Джахангира, Хусрав, казалось, смирился с этим, но, как выяснилось, лишь ждал своего часа. Под видом того что ему надо проверить, как движется строительство усыпальницы деда в Сикандре, в пяти милях от Агры, сын Джахангира покинул крепость вместе со своими приближенными. Но вместо того чтобы направиться в Сикандру, он взял курс на Дели, по пути вербуя в свои ряды недовольных.

Солнце стояло уже высоко, когда Джахангир собрал своих военачальников для получения последних приказов.

– Ты, Абдул Рахман, поведешь наших боевых слонов вместе с конным отрядом стрелков и лучников на запад, туда, где хребет постепенно переходит в равнину, – распорядился правитель. – Когда доберешься, то начнешь наступать вдоль хребта так, чтобы Хусрав поверил, что это, как предполагает современная стратегия, и есть направление нашего главного удара. Но это будет не так. Это будет ложный маневр, чтобы отвлечь на себя как можно больше войск Хусрава. Когда я увижу, что ты вступил в бой, мы с Сулейман-беком выступим во главе еще одного отряда всадников. Сначала мы притворимся, что идем на запад, тебе на помощь, но потом развернемся и двинемся прямо на хребет перед нами, в направлении шатра Хусрава. Исмаил Амаль, ты останешься здесь, во главе резерва, и будешь защищать наш лагерь от возможного нападения. Все ли вы поняли, что должны будете делать?

– Да, повелитель, – раздалось со всех сторон.

– Тогда – наше дело правое, и да пребудет с нами Всевышний.

Спустя полчаса Джахангир был полностью готов к битве и истекал потом под стальным шлемом и покрытыми гравировкой стальными же пластинами, которые защищали его грудь и спину. Сидя на белом коне, который рыл копытом землю, будто чувствовал приближающуюся битву, падишах наблюдал, как размеренными шагами наступают войска Абдула Рахмана. Трубы блестели на солнце, барабаны отбивали все убыстряющийся темп, зеленые флаги плескались на легком ветру. Когда Абдул и его люди подошли к подножию хребта, над ближайшими к ним позициями бунтовщиков появились облачка белого дыма – это его пушкари открыли огонь по атакующим из больших орудий.

Но было очевидно, что артиллеристы слишком нервничали и открыли стрельбу чересчур рано – первые ядра упали с большим недолетом, подняв фонтаны земли перед шеренгами Абдула Рахмана. Однако скоро Джахангир, к своему большому неудовольствию, увидел, как один из его ведущих боевых слонов упал, несмотря на защиту из стали, и, падая, раздавил паланкин у себя на спине. Затем упал еще один слон. Падишаху показалось было, что атака захлебнулась, но благодаря усилиям погонщиков, сидевших за ушами слонов, остальные животные прошли мимо павших товарищей и удивительно быстро для своих размеров двинулись вверх по хребту. Отдельные клубы дыма говорили о том, что в действие вступили небольшие пушки, расположенные на помостах на спинах слонов. В это же время Джахангир увидел свою кавалерию с распущенными зелеными знаменами, которая летела вверх по хребту. С копьями наперевес всадники перескочили укрепления из красной глины и столкнулись с кавалеристами Хусрава. При этом столкновении многие попадали, и лишенные всадников лошади заметались по полю боя, мешая атакующим. Поле заволокло клубами дыма, которые мешали видеть, но падишаху удалось рассмотреть, как от шатра сына, блестя нагрудными пластинами, отделился эскадрон всадников, поскакавший на запад, на помощь войскам, которые пытались противостоять атаке Абдула Рахмана. Центр битвы находился именно там.

– Теперь и нам пора! – крикнул Джахангир Сулейман-беку, вытаскивая из ножен меч своих предков Аламгир с рукояткой в виде головы орла, и, приподнявшись на стременах, дал сигнал своим трубачам играть наступление. Вскоре его белый конь легко перешел на галоп, поднимая облака пыли и двигаясь якобы на подмогу Абдулу Рахману.

Сердце Джахангира забилось в предвкушении схватки. Несмотря на то что ему было уже тридцать шесть лет, он успел поучаствовать в гораздо меньшем количестве битв, чем его предки в этом же возрасте, – частично из-за того, что отец не давал ему возможности командовать войсками, частично потому, что военные успехи Акбара значительно уменьшили количество желающих вступить в военный конфликт с моголами. Но сейчас главнокомандующим был он сам, Джахангир, империя принадлежала ему, и он раздавит всех своих недругов.

Заставив своего жеребца вырваться вперед, падишах дал сигнал всадникам развернуться для лобовой атаки на хребет. При этом, извернувшись в седле, он увидел, как один из всадников, скакавший на гнедой лошади, повернув слишком резко, упал на землю. Другой конь споткнулся об упавшую гнедую, которая размахивала в воздухе ногами, пытаясь подняться, и через мгновение оба упавших животных, так же как и их всадники, исчезли под лошадиной лавой, которая, ускоряясь, двигалась вверх по склону холма.

Низко пригнувшись к холке своего белого коня и выставив перед собой свой Аламгир, Джахангир сосредоточился на том, чтобы не налететь на осколки скал, покрывавшие весь склон. Потом услышал выстрел и свист пули, выпущенной из ружья, которая пролетела рядом с его ухом. Он уже почти добрался до первого земляного препятствия. Ослабив поводья, падишах заставил лошадь перепрыгнуть через него, благо в нем было не больше трех футов высоты. Лошадь с удовольствием повиновалась ему и прыгнула. Оказавшись по ту сторону бруствера, Джахангир налетел на высокого стрелка, который прятался за ним, отчаянно пытаясь перезарядить оружие и вбивая пулю в длинный ствол ружья. Ему так и не удалось этого сделать. Тяжелый удар Джахангира пришелся по его шее, сломал ему позвонки и практически отделил голову от туловища.

Тяжело дыша, падишах скакал в сторону вершины хребта, туда, где, по-видимому, располагался шатер Хусрава. До него было еще около полумили, когда скорость его лошади неожиданно снизилась. Посмотрев вниз, всадник увидел две стрелы, торчавшие из левого бока животного. Темно-красная кровь уже текла из ран и пачкала белоснежную шкуру лошади. Джахангиру едва хватило времени подумать о том, как ему повезло – одна из стрел воткнулась всего в паре дюймов от его колена, – как его конь начал падать, и падишаху пришлось выпрыгнуть из седла, чтобы не быть раздавленным конской тушей. Падая, он потерял шлем и меч и ударился о каменистую почву с такой силой, что почти потерял возможность дышать.

Несколько раз перекувырнувшись через голову, Джахангир постарался сжаться в комок, прикрыв голову руками – таким образом он пытался защититься от подков лошадей, которые скакали следом за ним. И тем не менее одна из подков ударила его по пластине, защищавшей спину, перед тем как он окончательно замер, зацепившись за осколок скалы в стороне от скачущих лошадей и места основного боя. Правитель попытался встать, но голова у него кружилась, в ушах звенело, а перед глазами все расплывалось. Однако он смог увидеть мужчину, который поднялся возле соседней группы камней и бросился в его сторону, размахивая мечом и явно надеясь на награду и славу, которую он смог бы получить, убив или захватив в плен самого Джахангира.

Инстинктивно падишах дотронулся до пояса, где висел его кинжал в драгоценных ножнах. Тот был на месте, и он быстро достал его, как раз когда мужчина – дородный, с грубыми чертами лица и черной чалмой над клочковатой бородой – бросился на него. Джахангир увернулся от его первой атаки, но поскользнулся и упал на землю. Схватив свой тяжелый обоюдоострый палаш двумя руками, нападавший попытался изо всех сил ударить падишаха в шею, но слишком поторопился, и его неуклюжий удар попал по металлической пластине, с которой лезвие соскользнуло, заставив ударившего самого потерять равновесие. Джахангир с силой выбросил вперед свою одетую в сапог ногу и с удовлетворением почувствовал, как подалась мягкая плоть его противника, которому он попал в промежность. Выронив оружие, враг согнулся пополам, сжимая руками свои разбитые, нестерпимо болящие яички.

Воспользовавшись своим преимуществом, Джахангир дважды ударил нападавшего кинжалом в район голени, заставив его зашататься и упасть. Потом подполз к нему по грязной земле и глубоко вонзил кинжал ему в горло, как раз под адамовым яблоком. Кровь хлынула потоком, и мужчина замер.

Спасшийся, но все еще стоящий на четвереньках и отчаянно пытающийся вздохнуть полной грудью, Джахангир осмотрелся. Ему показалось, что прошло уже много времени, но на самом деле с момента, когда он упал с лошади, не прошло и пяти минут. Все сражение, казалось, переместилось вверх по склону. Но потом, хотя перед глазами у него все по-прежнему расплывалось, ему удалось разглядеть фигуру на лошади, которая приближалась к нему, ведя еще одну лошадь в поводу. Падишах поднялся на нетвердых ногах и приготовился к новой атаке, но тут услышал знакомый голос:

– Джахангир, с тобой все хорошо?

Это был Сулейман-бек.

– Кажется, да. У тебя есть вода? – спросил правитель.

Всадник протянул ему кожаную бутыль. Джахангир схватил ее двумя руками, поднял вверх и стал жадно пить.

– Тебе не следовало быть таким нетерпеливым во время атаки, – упрекнул его молочный брат. – Ты ускакал и от меня, и от своего телохранителя. Падишах не может подставляться таким образом.

– Это моя битва. Мой сын восстал против моего трона, и я должен раздавить его, – огрызнулся Джахангир, а потом добавил: – Как идет бой? Дай мне свободную лошадь. Я должен вернуться и стать во главе нападающих.

– Лошадь я привел специально для тебя. А заодно нашел и твой меч. – С этими словами Сулейман-бек протянул брату поводья и оружие. – Но ты вправду уверен, что не пострадал?

– Да. – Голос Джахангира звучал увереннее, чем он чувствовал себя на самом деле.

С помощью Сулейман-бека он взобрался на свою новую лошадь, которая оказалась поджарой гнедой. К своему облегчению, правитель чувствовал, как ему становится все лучше и лучше. В окружении Сулейман-бека и нескольких телохранителей, взявших его в кольцо, он вновь двинулся вверх по склону холма – туда, где бой шел уже вокруг шатров. Люди Хусрава отчаянно сопротивлялись. Падишах видел, как лошади под сошедшимися в бою всадниками встают на дыбы. Несколько всадников Хусрава, которые, по-видимому, узнали Джахангира и Сулейман-бека, вышли из схватки и с криками «Хусрав зиндербад!» бросились вниз по склону, с целью напасть на них. «Да здравствует Хусрав!» Один из них летел прямо на Джахангира. Когда он приблизился, размахивая руками и ногами в разные стороны, правитель узнал младшего брата Азиза Кока. Оказавшись совсем рядом, молодой человек попытался нанести падишаху сильный удар, широко замахнувшись своей искривленной саблей, но Джахангир пригнулся, и сабля просвистела в двух дюймах над его головой.

По инерции всадник продолжал двигаться вперед, и Джахангир, повернувшись в седле, нанес ему сильнейший удар по предплечью, практически отрубив руку. Потеряв контроль над своей лошадью, мальчишка продолжал скакать вниз по холму, в сторону лагеря Джахангира, пока его не вышиб из седла точный выстрел одного из стрелков из ружей, которых Исмаил Амаль разместил за перевернутыми повозками для защиты лагеря.

Зрение Джахангира полностью восстановилось, и, взглянув вокруг себя, он увидел, что с одним из нападавших уже разобрались, а остальные отступают вверх по склону. Несколько тел лежали на земле. Недалеко, раскинув руки в стороны, валялся на спине мужчина в халате шафранового цвета с седеющей бородой. Из его живота торчало покрытое кровью копье. Джахангир узнал Тучина Сингха, одного из своих самых верных телохранителей, раджпута  из Амбера, с родины его матери. Этот человек охранял его почти четверть века и вот теперь отдал свою жизнь в битве за него. А всего в нескольких ярдах от Тучина на земле, в красной глине, извивалась стройная фигура, взбрыкивавшая ногами и прижимавшая руки к животу, из которого торчали красно-синие кишки. В агонии умирающий громко звал мать. Джахангир резко втянул воздух – он узнал сведенное судорогой безбородое лицо Имрана, самого младшего из братьев Азиза Кока. Ему было никак не больше тринадцати, и он уже никогда больше не увидит восхода солнца.

Ярость на Хусрава, Азиза Кока и их сообщников, которые стали причиной столь многих смертей в своей неуемной жажде власти и нежелании подождать, пока наступит их время, захлестнула Джахангира. Крикнув Сулейман-беку и телохранителям, чтобы те следовали за ним, падишах погнал гнедую вверх по склону. Уже скоро он оказался в самой гуще схватки, рубя и кромсая направо и налево. Струя теплой крови, которая брызнула из шеи воина после того, как правитель нанес по ней сильнейший удар своим Аламгиром, попала ему в лицо и на какое-то время вновь ослепила его. Джахангир быстро стер кровь рукавом своей туники и опять бросился в гущу рукопашной схватки, окруженный криками, воплями и звоном оружия.

Едкий запах пота и пороха заполнил ноздри Джахангиру, а кровавая взвесь, висевшая в воздухе, с трудом позволяла ему отличать своих от чужих. Но он упорно двигался вперед в окружении Сулейман-бека и телохранителей. Нанеся последний удар Аламгиром, который пришелся очередному стороннику Хусрава прямо по коленной чашечке, раздробив кость и разрезав сухожилия, Джахангир оказался за передней линией обороны противника. При этом он чуть вновь не потерял свою саблю, которая застряла в ноге противника. Подняв глаза, увидел, что шатры Хусрава были теперь всего в каких-нибудь четырехстах ярдах от него. Но пока падишах смотрел на них, от шатров отделилась большая группа всадников, которая исчезла по другую сторону хребта. Среди них Джахангир заметил – или ему показалось, что он заметил – фигуру Хусрава.

– В погоню! Трусы хотят сбежать! – крикнул он Сулейман-беку и телохранителям, одновременно пришпоривая свою гнедую. Но животное уже тяжело дышало – ноздри лошади дрожали от напряжения в предыдущей схватке. В отличие от белого жеребца, место которого ей пришлось занять, она не отличалась ни выносливостью, ни характером. Достигнув вершины хребта, Джахангир увидел, что группа беглецов уже рубится с его воинами, оставленными у подножия холма. Им понадобилось всего несколько минут, чтобы прорваться – при этом они потеряли всего одного человека, чья лошадь с болтающимися поводьями скакала вслед за беглецами, которые, сохранив боевой порядок, направлялись по равнине на север.

Еще раз пришпорив гнедую, Джахангир начал то, что в душе считал абсолютно бесполезным занятием. Его сыну удастся ускользнуть. И почему он не выделил больше людей из резерва, чтобы избежать подобного прорыва? И тут, к своему огромному облегчению, падишах увидел отряд с зелеными знаменами Великих Моголов – не с пурпурными, которые выбрал себе Хусрав. Этот отряд появился на западе и двигался на перехват. По-видимому, Абдул Рахман тоже увидел беглецов и послал преследователей. Они быстро сокращали расстояние до своих противников. Джахангир заставил свою уставшую лошадь спуститься по дальнему склону. Рядом с ним спускались Сулейман-бек и телохранители. Но не успели они добраться до подножия холма, как люди Хусрава отвернули от своих преследователей и поскакали на северо-восток, взметая за собой облака пыли. Потом Джахангир увидел, как четверо или пятеро из арьергарда его сына развернулись и, размахивая саблями, бросились на людей Абдула Рахмана в самоубийственной попытке выиграть время для своих товарищей.

Не успев сделать и нескольких шагов, один из этих храбрецов упал, раскинув руки, со своей черной лошади – в него попала стрела, выпущенная одним из лучников, которых Абдул Рахман предусмотрительно включил в число преследователей. Джахангир видел, как они встали на своих стременах, чтобы иметь возможность спустить тетиву. Мгновения спустя на землю упала лошадь одного из беглецов, заставив своего наездника перевернуться через голову. Остальные продолжили свое движение вперед и врезались в передовую линию людей Абдула Рахмана, которые расступились и окружили их, практически не сбавляя скорости. Меньше чем через минуту всадники Джахангира уже вновь скакали вперед, низко опустив головы к лошадиным шеям, а тела бунтовщиков и их лошадей остались лежать позади. Сторонникам шахзаде удалось захватить с собой в загробный мир парочку противников, но их храбрость не спасет Хусрава. Люди Абдула Рахмана практически догнали группу беглецов, и еще двое из них – один с пурпурным знаменем Хусрава – упали на землю, став, по-видимому, жертвами лучников. Нога знаменосца запуталась в стремени, и лошадь тащила его по красной глине добрую сотню ярдов; темно-красное знамя тащилось вслед за ним. А потом кожаный ремень стремени лопнул, и изломанное тело вместе со знаменем осталось лежать на земле.

Джахангир продолжал погонять свою гнедую, бока которой тяжело вздымались от усилий. Он видел, как люди Хусрава сделали еще один поворот, но потом неожиданно остановились возле нескольких чахлых деревьев. Сначала падишах решил, что они решили дать последний бой, но потом сквозь пыль, висящую вокруг них, рассмотрел блеск сложенного на земле оружия. Принеся в жертву столь многих, таких как младшие братья Азиза Кока или как храбрецы, атаковавшие авангард Абдула Рахмана, теперь они сдавались, в надежде спасти свои жалкие жизни. Они еще пожалеют о том, что решили не умирать, как мужчины, на поле битвы, мрачно подумал Джахангир, еще сильнее сжимая каблуками бока гнедой, в попытке заставить ее отдать последние силы.

– Приведите их.

Еще не успев остыть от горячки боя, с сердцем, полным гнева, Джахангир наблюдал из тени чахлых деревьев, как его воины вытащили вперед Хусрава, его главнокомандующего Азиза Кока и конюшего Хассана Джамала и бросили их на колени перед ним. И хотя двое соратников Хусрава не смели поднять глаз на повелителя, сам зачинщик смуты смотрел на отца полным мольбы взглядом. За ними, с руками, связанными за спинами обрывками одежды и седельных чепраков, располагались человек тридцать, которые сдались вместе с Хусравом. Воины Джахангира грубо сбивали их на землю. Среди них правитель неожиданно узнал высокого, мускулистого мужчину, с бородой, выкрашенной хной в красный цвет. Он вспомнил, как заметил его во время боя, когда этот человек с глумливой улыбкой на лице колол наконечником копья молодого воина, упавшего с коня и в ужасе беспомощно лежавшего перед ним. Вдоволь наиздевавшись над этим юношей, бородач, наконец, пронзил ему живот.

Джахангира охватила такая ярость, что на мгновение он потерял способность думать. А когда она вернулась к нему, единственным, что занимало его мысли, было желание наказать этих бесчувственных бунтовщиков как можно сильнее. И внезапно к нему пришло решение. На протяжении многих поколений моголы наказывали самых страшных преступников – детоубийц, насильников и так далее, – сажая их на кол. Его прапрадедушка Бабур, первый падишах моголов, проделывал то же самое с грабителями и бунтовщиками. Так же надо наказать и этих людей. Несмотря на то что им был дан шанс сдаться, они продолжили свое восстание, насаживая совсем молодых юношей на свои пики. Так пусть же на собственном опыте поймут, что такое быть насаженным на острие. Пусть испытают ужас и боль. Это будет только справедливо. Не раздумывая больше ни минуты, падишах крикнул воинам хриплым от гнева голосом:

– Наделайте кольев из этих деревьев вашими мечами и боевыми топорами! Вкопайте их в землю. Как можно лучше заточите их верхушки или привяжите к ним пики, и насадите предателей на них. И сделайте это немедленно! Не трогайте только моего сына и двоих его главных пособников. Пусть они понаблюдают за агонией своих людей прежде, чем узнают, что ждет их самих. Ожидание приговора заставит их получше понять те страдания, которые они причиняли другим.

Когда воины бросились выполнять его приказ – одни рубили деревья боевыми топорами, другие копали землю, используя все подручные средства, включая собственные шлемы, чтобы сделать гнезда для кольев, а третьи хватали плененных и волокли их по земле, – Джахангир почувствовал руку Сулейман-бека на своей руке. Но прежде чем его молочный брат смог произнести хоть слово, правитель прервал его:

– Нет, Сулейман-бек, без этого не обойтись. Они сами напросились на это. Они были безжалостны – таким же буду и я. Я должен преподать всем урок.

Джахангир видел, что Хусрав, все еще стоявший на коленях, наблюдает за происходящим с вызывающим презрение ужасом. Падишах с трудом смог сдержаться и не задушить его собственными руками, когда вспомнил о предательстве сына и о бессмысленных потерях такого количества хороших людей. Не прошло и пяти минут, а четверо людей Джахангира уже подняли высоко в воздух первого отчаянно сопротивляющегося и брыкающегося пленника – полного волосатого мужчину, с которого они содрали почти всю одежду. Потом, напрягая все свои силы, насадили его тело на один из в спешке установленных кольев с привязанным к нему острием копья. Когда острие проникло в мягкую плоть возле его сфинктера, воздух разорвали крики мужчины – больше напоминавшие крики животного, чем человека. Поток крови окрасил землю, когда люди Джахангира повисли на ногах пленника и острие кола вышло где-то в районе его грудины. Все больше бунтовщиков сажали на колья, и воздух заполнился вонью разорванных внутренностей и экскрементов преступников, которые, будучи на грани смерти, уже не могли контролировать свои естественные отправления. Но Джахангир, которого все еще переполняли желание восстановить справедливость и праведный гнев, едва обратил на это внимание.

Теперь наступила очередь показать Хусраву те ужасы, причиной которых стало его честолюбие. Отец наклонился и, схватив стоящего на коленях сына за плечи, резко поднял его на ноги.

– Посмотри, что ты натворил. Эти люди страдают из-за тебя. Пройди вдоль кольев… давай же! – закричал он, приближая свое лицо к лицу Хусрава, а затем, отпустив сына, толкнул его в сторону кольев.

Но Хусрав, крепко обхватив себя руками и зажмурив глаза, попытался отвернуться. Тогда Джахангир позвал своих телохранителей.

– Проведите его мимо кольев и назад. И не торопитесь. Убедитесь, что он осмотрел все тела.

Два охранника немедленно схватили бунтовщика за руки и потащили его к кольям. Голова Хусрава опускалась все ниже и ниже, но через каждую пару шагов его эскорт останавливался перед одним из его умирающих сторонников, извивавшимся на колу, опускаясь на нем все ниже и ниже, и один из воинов, схватив сына падишаха за волосы на затылке, заставлял его смотреть. Было ясно, что с Хусрава уже достаточно. Джахангир увидел, как его сын сначала повис на руках воинов, а потом повалился на землю. Падишах решил, что он потерял сознание.

– Достаточно! Приведите сына и поставьте его вместе с Азизом Кока и Хассаном Джамалом передо мной, – велел он.

Через несколько мгновений Джахангир еще раз осмотрел трех мужчин, стоявших перед ним на коленях. Длинные волосы Хусрава были влажными от воды, которую стражники вылили на него, когда приводили в сознание. Его всего трясло, он был мертвенно бледен, и казалось, что его вот-вот вывернет наружу. Джахангир заговорил, возвысив голос так, чтобы его было слышно сквозь крики агонии, доносившиеся от кольев, на которые все еще насаживали оставшихся бунтовщиков.

– Все вы повинны в самом страшном преступлении, которое подданный может совершить против своего властелина, – в вооруженном восстании. Вы…

– Я не просто подданный… Я твой сын… – взмолился Хусрав. Приятное лицо молодого человека теперь было искажено ужасом.

– Замолчи! Спроси себя, вел ли ты себя как сын, прежде чем претендовать на это имя. Ты не заслуживаешь лучшего отношения, чем эти существа, которых мучают из-за тебя, или эти двое, стоящие возле тебя. Азиз Кока, Хассан Джамал, когда-то вы клялись мне в верности, но нарушили эту клятву. – Преступники беспомощно смотрели на Джахангира закатившимися от страха глазами, а он продолжал: – Так что не ждите от меня милосердия, потому что нет его у меня. Вы действовали как пренебрегающие опасностью и вероломные люди, полные амбиций, но в то же время и как слепые безмозглые скоты. Так вот, чтобы люди видели вашу звериную натуру, вас отвезут в Лахор, где на базаре вас лишат одежды и зашьют в только что содранные шкуры быка и осла. Потом вас посадят задом наперед на спины ослов и провезут по улицам города в самый жаркий час, чтобы мои добрые горожане смогли увидеть ваш стыд и понять, насколько смешными выглядят ваши претензии на захват власти.

Джахангир услышал, как двое мужчин задохнулись. Идея подобного наказания пришла к нему неожиданно, как просветление, когда он уже начал говорить. Правитель знал, что его дед Хумаюн гордился своей способностью придумывать новые и иногда эксцентричные наказания за различные преступления. Теперь и он сам идет по его стопам. Но у падишаха больше не было времени, чтобы тратить его на сообщников сына, поэтому он обернулся к Хусраву, который, молитвенно сложив руки, всхлипывал и бормотал что-то нечленораздельное. Джахангир не мог разобрать слов – они звучали как полная тарабарщина. Падишах собрался и приготовился произнести слова, которые отправят его сына навстречу его судьбе.

– Хусрав, ты поднял армию недовольных предателей с единственной целью сбросить меня – твоего отца и законного правителя моголов – с трона и захватить его. Ты отвечаешь за всю пролитую кровь и по справедливости должен за нее заплатить. – Голос правителя стал хриплым, и он верил в каждое слово, которое произносил. Хусрав тоже знал это и от страха не смог сдержаться. Джахангир увидел, как по его штанам из хлопка расползается темное пятно и капающая моча образует желтоватую лужицу возле его ног.

Неожиданно на властителя накатила волна жалости к тому положению, в котором теперь находился его сын. И хотя несколько мгновений назад он твердо намеревался отдать приказ обезглавить Хусрава, сейчас Джахангир уже не желал его смерти. И так было пролито слишком много крови, испытано слишком много страданий…

– Но я решил помиловать тебя, – услышал падишах свои собственные слова. – Ты мой сын, и я не лишу тебя жизни. Вместо этого тебя поместят в тюрьму, где у тебя будут месяцы и годы, чтобы хорошенько обдумать все свои проступки, из-за которых ты лишился свободы и чести.

Когда Хусрава, Азиза Кока и Хассана Джамала увели, Джахангир обернулся к своему молочному брату, который все еще стоял рядом:

– Сулейман-бек, прикажи воинам перерезать горло тем из посаженных на кол, кто еще жив. Они достаточно настрадались. Пусть их тела похоронят в общей могиле, колья уберут и все вокруг присыплют свежей землей. И пусть ранеными в битве – не важно, друзьями или врагами, – займутся наши хакимы . Всех мертвых пусть похоронят в соответствии с их религией. Я хочу забыть, сколько крови было пролито сегодня.

Через неделю в крепости Баграт, которую Джахангир сделал своей временной штаб-квартирой на тот период, пока войска восстанавливали силы и приводились в порядок, падишах читал длинное письмо, которое только что получил от наместника Лахора. В нем говорилось о судьбе Азиза Кока и Хассана Джамала. Читая, Джахангир мысленно представлял себе описанное – двоих сопротивляющихся придворных, полностью лишенных их достоинства, зашивают в воняющие свежей кровью шкуры. Наместник написал о том, что головы животных все еще болтались за спиной преступников, причудливо колыхаясь при каждом отчаянном движении негодяев, когда их везли по улицам города, а население веселилось и бросало в них гнилые овощи и камни. Азиз Кока, которого зашили в шкуру осла, задохнулся, когда шкура высохла на солнце и сжалась под воздействием невыносимой жары, а Хассан Джамал был жив, хотя и почти без сознания, когда его извлекли из шкуры быка. Сейчас он находился в подземной тюрьме Лахора. В конце письма наместник спрашивал, желает ли повелитель, чтобы преступника казнили.

Джахангир подошел к оконному проему и посмотрел на унылый песчаный пейзаж. Теперь, когда у него было время все обдумать, ему было немного стыдно за жестокость наказания, которое он придумал, хотя оно пошло всем на пользу и будет примером для других. Он действовал под влиянием момента, когда гнев полностью овладел им. Теперь же падишах успокоился и хотел бы, чтобы все пошло по-другому. Только слабый правитель боится демонстрировать свое милосердие… Он хотел, чтобы Хассан Джамал умер. И только по чистой случайности мужчина смог выжить, что давало Джахангиру шанс продемонстрировать снисходительность, которая может начать врачевать раны, нанесенные ряду его придворных восстанием Хусрава. Падишах вызвал писца и продиктовал ему свой ответ наместнику:

– «Хасан Джамал достаточно наказан. Пусть живет».

Сыну преподан жесткий урок, размышлял Джахангир, оставшись в одиночестве, но понял ли он хоть что-то? Хусрав упрям, тщеславен и невероятно честолюбив. Правитель знал, что амбиции не так легко сдержать. Разве сам он не провел двадцать лет жизни в мучительном страхе, что его отец, Акбар, может лишить его трона, о котором он так мечтал? Разве сам он не восставал? Так вот теперь, так же как и он сам, его сын Хусрав будет вынужден ждать, назначит ли его, своего старшего сына, Джахангир своим наследником, несмотря на восстание. Это решение может подождать. Слава Аллаху, у него впереди еще длинная жизнь…

А как же его остальные сыновья? Разногласия с собственным отцом не позволяли Джахангиру часто видеться с ними. После возвращения ко двору отца ему было сложно восстановить с детьми те тесные связи, которые должны быть между отцом и сыновьями. Джахангир нахмурился, вспомнив слова, которые много лет назад сказал ему шейх Салим Чишти, суфийский  святой, предсказавший его отцу рождение самого Джахангира. Будучи еще молодым человеком, падишах спросил старика о своем будущем.

– Внимательно следи за теми, кто тебя окружает. Осторожно отбирай своих доверенных людей и никому не верь, даже тем, кто связан с тобой узами крови… даже сыновьям, которые у тебя будут, – сказал тогда святой. – Амбиции – это обоюдоострый меч. Они могут сделать человека великим, а могут отравить все его существование…

Надо помнить об этом предупреждении. Ведь многое из того, что предсказал суфий, уже произошло. Джахангир действительно стал падишахом, и амбиции действительно развратили одного из его сыновей.

Может быть, именно поэтому его гнев на Хусрава был так силен… Джахангир вспомнил, как всего за пару дней до битвы с сыном его войска вошли в небольшую деревню, состоявшую из глинобитных домиков, и ее седеющий староста, после того как распростерся ниц перед падишахом, достал из кармана своего неопрятного коричневого халата три небольшие бронзовые монеты, заявив при этом, что монеты дали ему вербовщики Хусрава. Сильно дрожащими пальцами он протянул их Джахангиру, как знак своего подчинения. Изучив их, правитель заметил, что на каждой из, казалось бы, небрежно отчеканенных монет, было изображение сына, а надпись, шедшая по окружности, провозглашала его Властителем Хиндустана. Джахангир настолько вышел из себя, что велел избить кнутом старосту за то, что тот решился сохранить монеты. Сами монеты были немедленно обезображены кузнецами, а изданный указ гласил о том, что у любого, кто впредь посмеет дотронуться до подобных денег, будут отрублены пальцы на правой руке. Хилое тело старосты уже было грубо обнажено до пояса и привязано к единственному дереву на территории деревни, а самый мощный телохранитель Джахангира уже со свистом рассекал воздух своим семихвостым бичом, готовясь к экзекуции, но Сулейман-беку с трудом удалось уговорить повелителя пощадить несчастного. Как же ему повезло, что с самой юности рядом с ним находится Сулейман-бек – верный друг, который инстинктивно разбирается в его настроениях и в то же время является мудрым советником…

А что же Парвиз и Хуррам – в шестнадцать и четырнадцать лет они ненамного моложе Хусрава – думают о попытке своего сводного брата сбросить с трона отца и о том наказании, к которому Джахангир его приговорил? Мать Парвиза родилась в одном из старинных кланов моголов, тогда как мать Хуррама, так же как и мать Хусрава, была раджпутской принцессой, а сам Хуррам воспитывался при дворе Акбара, который отличал его от всех остальных. Оба сына, но особенно Хуррам, могут решить, что имеют на трон не меньше прав, чем Хусрав. Хорошо, что хоть об амбициях самого молодого сына, Шахрияра, который все еще живет со своей матерью-наложницей в гареме падишаха, можно пока не беспокоиться.

Джахангиру надо было как можно быстрее вернуться в Агру к младшим сыновьям. Он уже продемонстрировал наказанием Хусрава и его последователей, что как падишах не потерпит никакого инакомыслия. Но ему также надо показать сыновьям, что он их любящий отец и что на безжалостные поступки его толкнуло только предательство Хусрава…

 

Глава 2. Наемный убийца

– Ты уверен, что понимаешь, что должен сделать?

Джахангир пристально посмотрел на англичанина, стоявшего пред ним. Это была всего лишь его вторая встреча с Бартоломью Хокинсом, но он уже понял, что последний подходит на роль наемного убийцы. Хокинс объяснялся на грубом, искаженном персидском, которому научился, служа наемником в армии шаха Персии в Исфахане, но Джахангиру было этого достаточно, чтобы проверить его со всех сторон.

– Я дам тебе пятьсот золотых мохуров  на поездку в Бенгалию прямо сейчас. А когда Шер Афган  будет мертв, заплачу еще тысячу мохуров.

Бартоломью Хокинс согласно кивнул. На его широком, обгоревшем на солнце лице было написано удовлетворение. Несмотря на то что этот мужчина стоял в десяти футах от него, Джахангир чувствовал исходящую от него почти животную вонь. Почему эти иностранцы не моются? Их все больше и больше появлялось при его дворе в Агре. Англичане, как этот, французы, итальянцы, португальцы, испанцы… И все эти люди, кем бы они ни были – миссионерами, купцами или наемниками, – дурно пахли. Может быть, это из-за одежды, которую они носят? Коренастое, истекающее по́том тело Хокинса было затянуто в тесный черный кожаный камзол, панталоны, которые завязывались темно-красными лентами прямо под коленями, и шерстяные чулки серовато-коричневого цвета. На его ногах красовалась пара исцарапанных сапог для верховой езды.

– Вам не важно, как я его убью? – спросил англичанин.

– Нет; главное, чтобы он умер. Если ты его просто ранишь, то мне это ни к чему.

– А когда я приеду в Гаур, как я разыщу этого Шер Афгана?

– Он – мой наместник и командующий войсками крепости Гаура. Осмотрись, подожди, и ты увидишь, как он исполняет свои ежедневные обязанности. Еще вопросы?

– А вы не дадите мне документ? – спросил Хокинс, поколебавшись. – Может быть, письмо с вашей печатью – чтобы можно было доказать, что я у вас на службе…

– Нет. Ничто не должно связывать меня со смертью Шер Афгана. Я плачу тебе за твое мастерство. Ты же сам сказал мне, что выполнял щекотливые поручения шаха.

Англичанин пожал своими мощными плечами.

– Тогда у меня больше нет вопросов. Я выезжаю завтра.

Оставшись в одиночестве, Джахангир медленно вышел на балкон своих частных покоев, который смотрел на реку Джамна. Добьется ли Бартоломью Хокинс успеха? Он выглядит достаточно жестким и в отличие от остальных европейцев при дворе может немного говорить по-персидски. Но основной причиной, по которой Джахангир остановил свой выбор именно на нем, было то, что этот человек – иностранец. Если б он послал кого-нибудь из своих людей, то они проболтались бы – может быть, всего одно слово другу или родственнику, – и слухи о его планах могли достичь Шер Афгана, дав тому достаточно времени на то, чтобы сбежать. С Хокинсом такой риск был гораздо меньше – у него не было никаких обязанностей ни перед кем в Хиндустане, и он никому ничего не был должен. Наемник даже не спросил Джахангира, почему Шер Афган должен умереть. Такое отсутствие любопытства достойно восхищения… Джахангир ни одному человеку не сказал о причинах своей встречи с англичанином. Он мог бы поделиться этим со своим молочным братом Сулейман-беком, но тот умер от сыпного тифа. Умер, когда они вместе вернулись из короткого похода против единомышленников Хусрава, сумевших скрыться в джунглях к юго-востоку от Агры. Даже теперь Джахангир вздрагивал, когда вспоминал последние мгновения Сулейман-бека, которые тот провел в душной, влажной палатке, когда по ней барабанили капли муссонного дождя, а над ней раскинулись свинцовые тучи. Брат умер всего через двенадцать часов после появления первых признаков болезни. Лихорадка началась у него очень быстро, и он перестал узнавать даже Джахангира. Его губы, покрытые пленкой беловатой слюны, растягивались в крике, когда его покрытое по́том, измученное тело извивалось под тонким одеялом. А потом он внезапно замер, так и не дав Джахангиру шанса попрощаться с ним или сказать ему, насколько важны были его мудрые советы и сдерживающие слова во время восстания Джахангира против собственного отца или в темные дни восстания Хусрава…

Особенно тяжелой эта потеря верного друга выглядела на фоне налаживающейся жизни. За десять месяцев, прошедших со дня смерти Сулейман-бека, не было больше никаких бунтов – даже малейших намеков на недовольство. Держава Джахангира пребывала в безопасности. Единственная угроза исходила от правителя Персии, воинственного шаха Аббаса – если только сведения, добытые разведчиками Абдула Рахмана, верны, – который хотел вернуть себе Кандагар, отобрав его у моголов. Но сильная армия, вооруженная двадцатью бронзовыми пушками и двумя сотнями боевых слонов, которую Джахангир немедленно направил на северо-запад, заставила драчуна задуматься. Его войска, носившие малиновые головные уборы, отошли задолго до того, как армия приблизилась на расстояние видимости к высоким кирпичным стенам Кандагара.

Джахангир все еще отчаянно горевал по своему молочному брату. Несмотря на всех своих жен и сыновей, свою власть и свои владения, он чувствовал себя таким одиноким – даже изолированным, – каким никогда не чувствовал в присутствии Сулейман-бека. Его детство было полно неизвестности – с одной стороны, он старался не подвести своего отца Акбара, человека, не знавшего поражений, а с другой – поддерживать свою мать-раджпутку, которая ненавидела и презирала его отца, считая Акбара варварским поработителем ее народа.

Если б не бабушка Джахангира, Хамида, которая всегда была готова выслушать и подбодрить внука, он вряд ли нашел бы свой путь в жизни. Сулейман-бек был единственным человеком, который смог приблизиться к тому месту, которое она занимала в жизни Джахангира, – месту верного и мудрого друга, советы которого, какими бы неприятными они ни были, он предпочитал советам остальных придворных, единственной целью которых были награды и продвижение по службе.

Только вчера падишах ездил проверять, как идут дела на строительстве куполообразной усыпальницы из песчаника, которую он велел воздвигнуть для Сулейман-бека недалеко от крепости Агра. И, наблюдая за тем, как работники обтесывают камень, Джахангир вновь испытал приступ горя от своей потери и провел оставшийся вечер наедине со своими мыслями. Смерть Сулейман-бека как ничто другое напомнила ему о мимолетности земной жизни.

Ни один человек, вне зависимости от того, насколько он молод и здоров, не знает о том, сколько еще дней ему отпущено. Прежде чем смерть одержит над ним верх, он должен достичь всего, к чему стремится, и при этом успеть насладиться жизнью – не важно, сколько ее еще осталось; так почему же не воспользоваться своим могуществом, чтобы получить все это? Размышления правителя привели наконец к тому, что он велел послать за Бартоломью Хокинсом и без дальнейших колебаний поручил ему секретную миссию…

Джахангир посмотрел на небеса, которые с каждым днем становились все ниже, скрытые тяжелыми дождевыми тучами. Через несколько недель наступит время муссонных дождей. Он надеялся, что они не помешают Хокинсу спуститься вниз сначала по Джамне, а потом по Гангу до Бенгалии. И хотя скоро реки наполнятся до краев, облегчая путешественникам дорогу, течения в них станут очень опасными. Время для подобной миссии получилось неидеальным, но Джахангир был нетерпелив. Если Бартоломью Хокинс справится, властитель сможет получить один предмет – или, точнее, одного человека, – который сделает его жизнь завершенной, хотя осторожный Сулейман-бек и засомневался бы в его методах.

Бартоломью Хокинс шлепнул по комару, который только что укусил его в челюсть. Посмотрев на ладонь, он увидел, что она испачкана темно-красной кровью. Отлично, он достал этого негодяя, хотя это всего лишь крохотная победа в его битве с целой армией москитов, которые отравляли ему жизнь. Лошадь, которую он купил, чтобы преодолеть последний отрезок своего пути в Гаур, была старой, ее ребра торчали, как ребра тощего верблюда, но даже самое лучшее животное с трудом смогло бы проложить себе путь в густой охряной грязи. Только мысль о тысяче мохуров заставляла англичанина двигаться вперед. После того как уехал из Агры, Хокинс перенес два длительных периода лихорадки – пот насквозь пропитал и его самого, и его одежду, и его постель, – и такой приступ поноса, сопровождаемый желудочными резями, что успел поклясться, что сядет на первый же попавшийся корабль на побережье и отправится домой в Англию. В тот момент он свято в это верил – но когда его настиг последний приступ лихорадки, Бартоломью все еще находился на борту лодки, где за ним ухаживал одетый во все белое старый индус с седыми волосами и добрыми карими глазами. А когда англичанин попытался засунуть в руку этому мужчине монетку, тот отпрянул в сторону. Положительно, Хокинс никогда не сможет понять эту страну…

Впереди, в догорающем свете дня, Бартоломью видел конец идущего в Гаур каравана, к которому он пристал. Занятые тем, как бы провести своих тяжело груженных животных по болотистой почве, купцы не проявляли к англичанину никакого интереса, хотя он и приготовил для них историю – Хокинс собирался выдать себя за португальского чиновника, направляющегося в торговое поселение Хугли в дельте Ганга с тем, чтобы выяснить возможности расширения торговли индиго и хлопчатобумажной тканью. Правда, он не был похож на чиновника – не говоря уже о португальце – со своими вьющимися волосами цвета меди и бледно-голубыми глазами, – но купцы об этом не догадывались. Так же как не догадывались они и о том, что в его седельных сумках лежали два изумительных кинжала: один – персидский и такой острый, что его лезвие легко разрезало волос из конского хвоста, а второй – турецкий, с изогнутым лезвием, на котором были выгравированы – так по крайней мере сказал ему турецкий оружейник, который продал кинжал, – слова: «Я заберу твою жизнь, а попадешь ты в Рай или в Ад – на все воля Аллаха». Вид падишаха в их последнюю встречу говорил о том, что он хотел бы, чтобы Шер Афган отправился в ад, хотя правитель ни словом не намекнул, почему он желает, чтобы этот человек умер.

Бартоломью достал свою кожаную бутыль и сделал глоток воды. Та была теплой и вонючей, но он уже давно перестал обращать внимание на такие мелочи. Он молился только об одном – чтобы у него не повторился приступ желудочных колик. Закрыв бутылку, англичанин вновь вспомнил Джахангира и то, как пристально смотрели на него глаза с приятного тонкокостного мужского лица, когда падишах отдавал свои распоряжения. Несмотря на роскошные одеяния и унизанные кольцами пальцы, Бартоломью разглядел в нем человека, который не слишком отличался от него самого… Человека, который знал, что ему надо, и был готов безжалостно добиваться этого. А еще Хокинс заметил два побелевших шрама – один был на внешней части левой руки Джахангира, а второй шел от правой брови вверх, через лоб. Падишах, несомненно, разбирался в искусстве убивать.

Неожиданно англичанин услышал впереди крики. Инстинктивно он вынул из ножен свой меч, на случай если на караван напали грабители – местные называли их дакойтами. Такие нападения часто случались в предзакатные часы, когда спускающаяся темнота скрывала бандитов, а купцы уставали от дневного перехода. Три дня назад Хокинс спас одного ничтожного торговца коврами. Тот мужчина остановился под моросящим дождем, чтобы переложить груз с захромавшего мула на других своих животных. Он пытался справиться с ковром, который по размерам не уступал ему самому, когда на него напали двое, возникшие из темноты. Спешившись, один из них сбил торговца на землю, а второй стал собирать вожжи мулов, готовясь увести их. Они были так поглощены своим занятием, что заметили Бартоломью, галопом вылетевшего из темноты, только когда было слишком поздно. Выхватив свой меч из толедской стали, Хокинс почти отрубил голову одному из бандитов, а второму расколол ее, как спелый арбуз. Благодарность торговца коврами не знала границ, и он немедленно попытался навязать англичанину один из своих ковров. Но тот уже жалел о своих действиях. Если он хочет выполнить задание и получить награду, ему не стоит привлекать к себе внимание.

Однако сейчас кричали не из-за нападения дакойтов. Крики были полны радости и облегчения, а не страха. Впереди Бартоломью разглядел силуэты сторожевых башен на фоне закатного неба – это был Гаур. Хокинс отпустил ножны меча и шлепнул свою лошадь:

– Теперь уже скоро, скотина несчастная.

Что это за шум во дворе в такое время суток? Бартоломью беспокойно заворочался на набитом соломой матрасе в маленькой комнатке, которую он снял в караван-сарае сразу же возле главных ворот Гаура. Англичанин сел и яростно зачесался, а потом поднялся на ноги и, даже не удосужившись обуться, вышел на улицу. Несмотря на то что солнце едва взошло, купцы уже раскладывали свой товар на большой каменной платформе, расположенной в центре двора, и готовились начинать торговлю. Здесь были сумки с пряностями, мешки с рисом, просом и кукурузой, свертки хлопка мышиного цвета и кричаще пестрые шелка. Бартоломью равнодушно осмотрел все это, но тут неожиданно заметил ранее спасенного им торговца коврами.

– Гаур – прекрасный город, господин, – сказал тот, тоже увидев англичанина.

– Согласен, – механически согласился наемник. Он уже собирался вернуться в свою комнату и поспать еще пару часиков, как вдруг ему в голову пришла мысль. – Хассан Али – ведь так, кажется, тебя зовут?

Купец кивнул.

– Хассан Али, ты хорошо знаешь Гаур? – спросил англичанин.

– Да. Я приезжаю сюда шесть раз в год, а два моих двоюродных брата торгуют здесь постоянно.

– Ты говорил, что хочешь отплатить мне за мою помощь. Так будь моим проводником. Я это место совсем не знаю, а мои наниматели в Португалии ждут от меня подробного отчета.

Час спустя Бартоломью вслед за Хассаном пересек квадратный двор караван-сарая и вышел через его высокие арочные ворота на улицы города. Сначала заполненные мусором улицы показались англичанину слишком захудалыми, но постепенно торговец, который для человека его роста двигался очень быстро, вывел его в центр города. Улицы стали шире, а дома – некоторые из них были двухэтажными – выглядели даже красиво. Хокинс также обратил внимание на многочисленные группы солдат, мимо которых они проходили.

– Куда это они направляются? – спросил он, указывая на двадцать воинов в зеленых тюрбанах и зеленых поясах, построенных в колонну по двое.

– Это отряд, который охранял стены города ночью, а сейчас их сменили, и они направляются в казармы, – рассказал его проводник.

– А где эти казармы?

– Недалеко. Я покажу.

Несколько минут спустя Бартоломью смотрел на высокое, похожее на крепость квадратное здание с расположенным перед ним плацом. Его стены, сложенные из кирпича, возвышались футов на пятьдесят. Пока Хокинс наблюдал, группа всадников, без сомнения, возвращавшихся с занятий по выездке, проехала сквозь массивные металлические ворота, украшенные острыми пиками; эти ворота служили единственным входом в строение.

– Неплохое здание, – заметил англичанин.

– Да. Его построил падишах Акбар – да упокоится его душа с миром – после завоевания Бенгалии. Он также укрепил крепостные стены города и построил прекрасные караван-сараи. Это был воистину великий человек.

– Уверен в этом… А кто командует здесь войсками моголов? Он должен быть очень важным человеком, коли падишах доверил ему такое дело.

– Я не знаю его имени. Прошу прощения.

– Пустяки. Мне просто интересно, кому можно было доверить такое задание. Хиндустан, по сравнению с моей страной, просто громаден. У меня на родине монарху значительно легче контролировать свою страну и следить за тем…

– Все верно. Наше государство не имеет себе равных в мире. – Хассан Али самодовольно кивнул. – Пойдем. Я отведу тебя на большой базар, где, так же как и в караван-сараях, тоже ведется торговля.

Они как раз собрались уходить, когда резкие, металлические звуки трубы заставили их остановиться. Через несколько мгновений из переулка появились двенадцать всадников на роскошных гнедых лошадях. Они ехали легким галопом и пересекли плац в направлении казармы. У одного из них в руках была короткая медная труба, звуками которой он возвестил об их прибытии. За ними скакали еще три всадника – двое в куполообразных шлемах двигались по обе стороны от высокого мужчины, который не смотрел по сторонам. Его длинные волосы развевались из-под шлема с белым плюмажем.

Сердце Бартоломью забилось быстрее. Он оглянулся и увидел, что Хассан Али разговаривает с торговцем дынями, одетым в грязную набедренную повязку. Англичанин внимательно прислушался, но так и не смог понять, о чем был разговор. Наверное, это местное наречие, подумал он, но точно не персидский язык. Казалось, что торговцу дынями есть что рассказать. Он возник из-за пирамиды своего желто-зеленого цилиндрического товара и теперь взволнованно говорил, указывая рукой на казармы, где уже успели скрыться мужчина в шлеме с плюмажем и его эскорт.

– Господин, – сказал Хассан Али Хокинсу, – командующего гарнизоном зовут Шер Афган. Мы только что его видели. Торговец дынями говорит, что он великий воин. Два года назад предыдущий падишах послал его в джунгли и болота Аракана к востоку отсюда, с тем чтобы он разобрался с тамошними пиратами. Это ужасное место, полное крокодилов, но Шер Афган победил. Он захватил и казнил пять сотен пиратов, а потом сжег их тела на погребальном костре, сложенном из их же собственных лодок.

– Он что, живет в казармах? – поинтересовался наемник.

– Нет. Его особняк расположен в большом саду на севере города, возле ворот Оружейников. А теперь пойдем на базар. Там ты найдешь много интересного для себя. Последний раз, когда я там был, я видел раскрашенную фигурку одного из ваших португальских богов. У него были золотые крылья…

Бартоломью не торопился. Каждый день шли сильные и теплые дожди, капли которых выбивали фонтанчики грязи на мощеном дворе караван-сарая. В перерывах между этими дождями он надевал темно-коричневый плащ с капюшоном, который купил на базаре, чтобы поменьше привлекать к себе внимания, и бродил по Гауру, пока в его сознании не запечатлелись малейшие изгибы всех улиц и аллей на пространстве между казармами и домом Шер Афгана. Он также наблюдал за передвижениями своей будущей жертвы, которые, если не считать поездок на соколиную охоту, когда это позволяла погода, были удивительно однообразными. Практически каждый день Афган проводил послеобеденные часы в казармах. По понедельникам он устраивал смотр войскам на плацу, наблюдая за тем, как его воины управляются с ружьями, а по средам инспектировал отдельные участки городских оборонительных сооружений.

За время своего долгого путешествия из Агры Бартоломью не раз размышлял над тем, как найти возможность убить этого человека. В какой-то момент ему даже пришло в голову затеять с последним ссору на улице, как будто Гаур был английским городом, в котором они с Шер Афганом могли столкнуться в таверне. Но сейчас, когда он увидел не только физическую силу этого мужчины, но и сопровождавших его везде телохранителей, эта идея показалась ему не такой уж привлекательной. Единственным способом выполнить задание была хитрость. Возможно, у него получится найти такое место, с которого удобно будет прицелиться из лука или метнуть кинжал, но шансы ранить Афгана, не говоря уже о том, чтобы убить его, были слишком призрачными. А Джахангир четко дал понять, что хочет, чтобы Шер Афган умер.

Решение пришло к Бартоломью, только когда прекратились дожди и воздух наполнился новой свежестью. Оно было настолько очевидным и простым – хотя и небезопасным для самого исполнителя, – что Хокинс осклабился, удивляясь, почему не додумался до этого раньше.

Две недели спустя, около одиннадцати часов вечера – в час, когда ворота караван-сарая запирались на ночь, – Бартоломью выскользнул из своей комнаты, пнув на прощание пропитанный потом матрас, набитый сеном, на котором он провел столько беспокойных ночей. Под его темным плащом скрывались висевший на металлической цепи меч и два кинжала – турецкий под правой рукой и персидский под левой. Англичанин сделал прорези в грубой ткани плаща, чтобы их легче было достать.

Он быстро пересек двор караван-сарая и прошел сквозь его арочные ворота, мимо спящего привратника, который по идее должен был следить за поздними визитерами, ищущими ночлег для себя и стойло для своих лошадей. Выйдя на улицу, Хокинс осмотрелся, дабы убедиться, что он один, а потом двинулся вперед по безмолвным узким улочкам. Англичанин уже много раз проходил именно этим путем и отлично знал, куда тот его приведет. Сейчас он пересек плац и направлялся мимо казарм в северную часть города. Добравшись до небольшого индуистского храма, где перед богом в виде слона горели в медном сосуде тонкие свечи, Бартоломью свернул на аллею, где выступающие верхние этажи домов чуть ли не касались друг друга. Он услышал негромкое пение женщины в одном доме и плач ребенка в другом. То тут, то там сквозь резные деревянные ставни, закрывающие окна, мелькал оранжевый свет масляных ламп.

Неожиданно Бартоломью наступил на что-то мягкое. Это была собака, чей укоризненный скулеж сопровождал его потом на протяжении всей неторопливой прогулки. Торопиться было некуда, да и спешащий мужчина всегда вызывает подозрение.

Аллея стала шире и, завернув налево, вывела его на широкую площадь. Хокинс изучил ее во все времена суток. Он точно знал, сколько деревьев ниим  давали тень продавцам, занимающимся торговлей вразнос в течение жаркого дня, сколько других улиц и аллей выходило на нее и сколько человек охраняет здание, находящееся в дальнем конце площади. Еще больше надвинув свой капюшон на голову, Бартоломью осторожно выглянул из-за угла на площадь. Молодая луна с трудом освещала окружающую территорию, но в свете горящих жаровен, расположенных по обеим сторонам металлических ворот, он увидел, что с прошлых ночей ничего не изменилось – ворота охраняли четыре человека. В этом же свете было видно зеленое знамя над воротами – по словам Хассана Али, знак того, что хозяин находится дома. Кругом стоял абсолютный покой. Если б в доме был какой-то прием или праздник, наемнику пришлось бы отложить задуманное…

Увидев то, что хотел, Бартоломью отступил в тень аллеи и пошел назад по своим же следам. Пройдя так около ста шагов, он подошел к переулку, который уходил влево. Днем этот переулок был полон торговцев овощами, всучивающих свой товар прохожим и всячески поносящих товар соседа, но сейчас он был пуст и тих. Англичанин пошел по нему, оскальзываясь на гниющих овощах под ногами и вдыхая их вонь, но его мысли были заняты совсем другим. Улица изгибалась за пределами площади. Через несколько сот ярдов она пройдет совсем рядом с западной стеной прекрасного сада, расположенного за домом Шер Афгана…

Стена была довольно высокой – не меньше двадцати футов, – но Хокинс знал, что в кирпичной кладке достаточно пустот, за которые можно уцепиться руками и на которые можно опереться ногами. В последние две ночи он перелезал через эту стену, выбирая то место, где по другую сторону густо рос бамбук, и спускаясь на землю под защитой густой растительности.

Согнувшись среди побегов бамбука, англичанин некоторое время слушал и наблюдал. Сквозь раскачивающиеся побеги он смог рассмотреть дворик с фонтаном, а за ним – темные стены самого дома. Металлические ворота, закрывавшие вход, были похожи на те, что Хокинс видел на главном входе в поместье, но в них было два отличия. Они были открыты – за ними Бартоломью смог рассмотреть внутренний дворик – и их почти не охраняли. По ночам привратник – по его тонкой фигуре наемник решил, что это какой-то юнец – сидел на деревянном стуле прямо внутри ворот. По-видимому, у него не было никакого оружия – лишь небольшой барабан, чтобы можно было поднять тревогу в случае опасности.

Но какая опасность могла угрожать Шер Афгану? Он был командующим гарнизоном в спокойной – хотя и отдаленной – части мирной и могущественной державы. Солдаты, охранявшие ворота, находились там скорее для показухи, чем для чего-то другого. И еще раз Бартоломью задумался, почему падишах хочет, чтобы этот человек умер, и почему – будучи практически всемогущим – он выбрал такой способ избавиться от Шер Афгана. Если тот совершил преступление, то почему Джахангир не казнил его? В конце концов, он – падишах… Хотя это совсем не его, Хокинса, дело. Главное – это тысяча мохуров.

Добравшись до стены без всяких приключений, Бартоломью еще раз огляделся, дабы убедиться, что рядом никого нет. Удовлетворенный, он подтянул свой темный плащ и стал взбираться наверх. На этот раз по какой-то причине – то ли нервы, то ли желание побыстрее сделать работу, – англичанин недостаточно тщательно выбирал места, за которые цеплялся руками. Когда он поднялся уже футов на пятнадцать, угловой кирпич, за который наемник цеплялся правой рукой, раскрошился, и мужчина чуть не грохнулся на землю. Изо всех сил вдавив пальцы ног в промежутки между кирпичами и вцепившись в стену левой рукой – Бартоломью почувствовал, как кровь сочится у него из-под ногтей, – он смог закрепиться на стене. Подняв правую руку вверх, стал ощупывать неровную поверхность, пока не нашел место, которое показалось ему безопасным. Сделав последний отчаянный рывок, Хокинс оказался на стене.

Утерев пот с лица, он осторожно спустился по другой стороне стены, расцепив пальцы, когда был еще на высоте десяти футов, и приземлившись на проплешину, которую сам же обнаружил между стеблями бамбука. Присев с бешено бьющимся сердцем, прислушался. Никаких звуков. Полная тишина. Отлично. Время, должно быть, уже перевалило за полночь, но все-таки для следующего шага было пока слишком рано. Бартоломью слегка пошевелился, устраиваясь поудобнее, и почувствовал, как какое-то крохотное существо – мышь или геккон – пробежало по его ноге, а потом услышал знакомое жужжание москитов. Слегка нахмурившись, наемник постарался сосредоточиться на том, что ждало его впереди.

Около часа ночи Бартоломью стал медленно двигаться в сторону дома, держась в тени сначала бамбука, а потом растопыренных ветвей манговых деревьев, покрытых мясистыми листьями. В лунном свете он видел перед собой привратника, склонившего голову на грудь и мирно спящего на своем стуле. За ним располагался совершенно тихий в это время внутренний дворик, освещенный только несколькими фонарями, воткнутыми в щели между кирпичами стены. Хокинс бросился через сад, мимо фонтана, в сторону дома, выбрав место слева от ворот, которое скрывалось в плотной тени, отбрасываемой выступающим балконом. Прижавшись спиной к стене, он на мгновение прикрыл глаза и восстановил дыхание.

Затем наемник стал подбираться к воротам. Добравшись до них, замер и заглянул внутрь. Сейчас он был так близок к привратнику, что слышал его легкое всхрапывание. Это был единственный звук. Напрягая мускулы, англичанин бросился в ворота, схватил привратника со спины обеими руками и выволок его в сад, зажимая ему рот правой ладонью.

– Один звук – и ты мертвец, – прошептал Бартоломью по-персидски. – Ты меня понял?

Глаза юнца широко раскрылись от ужаса, но он утвердительно кивнул.

– А теперь веди меня туда, где спит твой хозяин, Шер Афган, – велел Хокинс.

Парень опять кивнул. Сжав шею мальчишки до боли в правой руке, Бартоломью левой вытащил из ножен, сделанных из воловьей шкуры, турецкий кинжал и пошел вслед за привратником через внутренний дворик, к двери в его углу, и вверх по узкой лестнице, которая привела их в длинный коридор. Он чувствовал, что мальчишка, как щенок, дрожит под его рукой.

– Здесь, господин. В этой комнате. – Юноша остановился перед комнатой, располагавшейся за высокими дверями из темного полированного дерева, украшенными бронзовыми изображениями тигров. Хокинс почувствовал резкий аромат – вероятно, камфары – и крепче сжал шею юнца, который оглядывался вокруг полными ужаса карими глазами.

И тут парень неожиданно открыл рот, чтобы поднять тревогу.

Бартоломью не стал колебаться. Двумя быстрыми движениями он оттянул голову юноши назад левой рукой, а правой провел острием своего турецкого кинжала по нежной коже его шеи. В горле несчастного что-то булькнуло, и англичанин опустил обмякшее тело на пол. При других обстоятельствах он бы мог пощадить привратника, но только не сейчас, когда малейшая ошибка могла стоить жизни ему самому. Автоматически англичанин вытер лезвие о плащ. Все его мысли были сейчас за этой дверью – что он увидит по другую сторону деревянных створок с изображениями тигров? Он слышал, что слово «шер» означает «тигр»; если это так, то он не ошибся, и Шер Афган сейчас всего в нескольких футах от него.

Все еще держа кинжал в правой руке, Хокинс левой осторожно приподнял металлическое кольцо – опять-таки в виде тигра – на правой стороне двери и тихонько толкнул ее. К его облегчению, дверь открывалась мягко и без скрипа. Открыв ее на шесть дюймов, Бартоломью замер. Бледный золотой свет подсказал ему, что в комнате не было абсолютно темно, на что он втайне надеялся. Может быть, Шер Афган уже заметил открывающуюся дверь и сейчас достает свой меч из ножен…

Не колеблясь больше ни минуты, убийца распахнул дверь и сделал шаг вперед. Большая комната была обита красным шелком с золотой вышивкой. Под ногами у него был толстый ковер, а от кристаллов, раскаленных в украшенной эмалью курильнице, поднималась струйка дыма. В наполненных маслом бронзовых диях  тлели фитили. Но Бартоломью не смотрел на эту роскошь. Он смотрел прямо сквозь прозрачную занавеску, сделанную из розового муслина, натянутую поперек комнаты и делящую ее на два помещения. Сквозь ткань он видел громадную низкую кровать, на которой лежали переплетенные нагие тела мужчины и женщины. Что ж, по крайней мере мужчина был настолько поглощен своим занятием, что наемник вполне мог открыть дверь пинком – все равно он этого не заметил бы. Женщина лежала на спине; ее стройные ноги обхватывали мускулистые бедра мужчины, и он толчками входил в нее, закрыв ей вид на двери своим телом.

Провидение не могло дать ему лучшего шанса, подумал Бартоломью, приближаясь к кровати. Он осторожно отодвинул муслин и на цыпочках сделал несколько последних шагов. Теперь Хокинс был так близко, что видел влажную пленку на спине мужчины, чувствовал ее солоноватый запах, в то время как и сам этот мужчина, и женщина, чье лицо было повернуто в сторону, все еще не догадывались о его присутствии. Приближалась кульминация, и с каждым новым толчком Шер Афган закидывал голову назад. В один из таких моментов англичанин бросился вперед, схватил его за густые черные волосы, оттянул его голову еще дальше назад и аккуратно перерезал ему яремную вену. Бартоломью был опытным убийцей. Так же как и привратник, Шер Афган не издал ни звука, когда его горячая красная кровь стала толчками вытекать из зияющей раны.

Хокинс схватился за отяжелевшее тело, взглянул в глаза убитого, чтобы убедиться, что это действительно Шер Афган, сбросил тело на пол и повернулся к женщине, которая теперь уже открыла глаза и сидела, обняв колени, как бы защищаясь. Кровь ее любимого стекала меж ее пышных грудей, а темно-карие глаза не отрываясь смотрели на лицо убийцы, как бы пытаясь угадать, что он сделает в следующий момент.

– Не шуми – и я тебя не трону, – сказал Хокинс.

Медленно, не отводя глаз от его лица, женщина натянула на себя простыню, но не издала ни звука.

Бартоломью почувствовал облегчение – он не хотел убивать женщину, так же как не хотел убивать юного привратника, – и в то же время удивление. Он ожидал, что другая на ее месте разразится истеричными криками или начнет оскорблять его, а эта вовсе не выглядела такой убитой, какой могла бы быть, принимая во внимание тот факт, что мужчина, который только что со страстью и энергией занимался с ней любовью, теперь лежал в луже свертывающейся крови на полу. Вместо этого на ее лице можно было прочитать любопытство. Убийца понял, что она пытается запомнить мельчайшие детали, начиная с темного грязного плаща и покрытых кровью рук и кончая локонами волос медного цвета, которые выбились из-под мышиного цвета повязки, которой он завязал себе голову.

Хокинс развернулся, чтобы уйти. Он и так уже задержался здесь. Отступая, вновь повернулся лицом к женщине – на тот случай, если у нее окажется нож, – и добрался до дверей, в любую минуту ожидая ее криков с призывами стражников. Но он успел выйти из комнаты, пройти по коридору, спуститься по лестнице и оказаться во внутреннем дворике, прежде чем, наконец, услышал резкий женский крик: «Убили!» Пробегая по темному саду, наемник услышал звуки у себя за спиной – мужские голоса, топот бегущих шагов. Но он был уже возле стены. Продравшись сквозь заросли бамбука, не обращая внимания на порезы и царапины, Хокинс бросился к стене и перелетел через нее на этот раз без всяких осложнений.

Оказавшись на улице, он на мгновение остановился и легко поцеловал свой турецкий кинжал, который все еще был покрыт запекшейся кровью Шер Афгана. Тысяча мохуров была его.

 

Глава 3. Вдова

– Мы обмыли тело твоего мужа и приготовили его к погребению, – сказал хаким. – Я подумал, что, прежде чем мы положим его в гроб, тебе захочется самой убедиться, что все сделано так, как ты велела.

– Благодарю. – Мехрунисса подошла ближе и посмотрела на труп своего мужа. – Прошу вас, оставьте меня одну…

Оставшись в одиночестве, вдова наклонилась над телом и внимательно посмотрела на лицо Шер Афгана, которое выглядело на удивление мирно для человека, чей конец оказался настолько ужасным. Она почувствовала терпкий запах камфарной воды, которой хаким и его помощники омывали труп.

– Мне жаль, что ты умер такой смертью, – прошептала женщина, – но я рада, что освободилась от тебя. Если б убийца зарезал меня вместо тебя, тебе было бы все равно.

На мгновение она коснулась щеки своего мужа кончиками пальцев.

– Теперь твоя кожа холодна – но ты ведь всегда был холоден по отношению ко мне и к нашей дочери, которая ничего для тебя не значила, потому что не родилась мальчиком…

Мехрунисса почувствовала слезы на глазах, но оплакивала она не Шер Афгана. Как ни презирала эта женщина жалость к себе самой, сейчас она оплакивала все свои потерянные годы, прожитые с человеком, который, получив в свое распоряжение ее приданое, превратил ее в объект для удовлетворения собственной похоти и демонстрации своей власти. Ей было едва семнадцать, когда она вышла за него замуж. Ничто не подготовило ее к тому, что впоследствии оказалось его бессердечным безразличием, или – если б Мехрунисса когда-нибудь решилась пожаловаться – к его небрежной и порочной жестокости. Она отвернулась, почувствовав, как к горлу у нее подступила тошнота. Голова слегка кружилась. Прошло едва ли шесть часов с того момента, как убийца нанес удар. Все произошедшее еще было свежо в ее памяти: глаза убийцы – бледно-голубые, как у персидской кошки, – когда он стоял над кроватью, серебряный блеск его кинжала, теплая красная кровь, льющаяся из раны на шее Шер Афгана на ее обнаженную плоть, выражение полнейшего удивления на лице мужа за мгновение до того, как его душа рассталась с телом…

Все произошло так быстро, что Мехрунисса даже не успела испугаться, но сейчас мысль о том, что убийца мог использовать свой окровавленный кинжал и против нее, заставила ее задрожать. Он ведь без колебаний убил молодого привратника…

Солдаты уже перетряхивали весь город в поисках убийцы. Описания вдовы было достаточно для того, чтобы решить, что, кем бы он ни был, этот человек был иностранцем. Уже поступали сведения о мужчине с бледно-голубыми глазами – некоторые называли его португальцем, – который остановился в одном из караван-сараев, но сейчас внезапно исчез… Обхватив себя руками, чтобы согреться, хотя на улице стоял летний день, Мехрунисса повернулась спиной к телу мужа и стала мерить шагами помещение, как делала всегда, когда хотела подумать. Ее меньше волновала личность убийцы, чем его мотивы. Было ли это убийство прелюдией к восстанию? Может быть, сам Гаур вскоре подвергнется нападению? Если это так, то и ее жизнь, и жизнь ее дочери все еще находятся в опасности…

Или убийство Шер Афгана связано с личной местью? У ее мужа было множество врагов. Он сам хвастался ей, как присваивал деньги падишаха и поднимал подати выше разрешенного уровня, чтобы обогатиться. А еще он рассказывал, что брал взятки у вождей бандитов, располагавшихся к северу от Гаура, в обмен на то, что закрывал глаза на их деятельность. Сама Мехрунисса знала, что как раз перед прошлогодним периодом муссонных дождей в ответ на давление чиновников из Агры, которым пожаловались богатые купцы, ее муж отступил от своего слова и стал нещадно преследовать бандитов, вмазывая головы убитых в стены крепости, как предупреждение живым. Сколько человек на свете были бы счастливы, если б Шер Афган умер, и сколько из них решились бы убить его в собственной спальне?

Услышав голоса в соседней комнате – по-видимому, это гробовщики пришли снимать мерку с покойного, – Мехрунисса поспешно отмахнулась от этих мыслей. В ближайшие часы и дни ей еще предстоит быть начеку из-за возможной опасности, угрожающей ей и ее дочери, но сейчас нужно играть роль безутешной вдовы. Это дело ее семейной чести. Она скрупулезно соблюдет все погребальные ритуалы, и никто не сможет заподозрить, что в глубине души она чувствует не горе, а облегчение.

Не смывший следов путешествия, с грязными волосами, Бартоломью Хокинс был проведен в личные апартаменты Джахангира. Несмотря на то что время уже приближалось к полуночи, узнав о прибытии англичанина, падишах не смог больше ждать.

– Ну?.. – спросил он нетерпеливо.

– Все в порядке, повелитель. Я рассек ему горло своими собственными руками.

– Тебя кто-нибудь видел?

– Лишь женщина, которая была с ним.

Джахангир уставился на наемника с выражением ужаса на лице.

– Ты не причинил ей зла?

– Нет, повелитель.

– Ты в этом уверен?

– Клянусь своей жизнью.

Правитель видел недоумение на лице Бартоломью. Ясно, что этот человек не врет. Ему стало легче дышать.

– Ты хорошо поработал. Один из моих горчи утром принесет тебе твои деньги… – Падишах вдруг замолчал – в голову ему пришла одна идея. – И что ты собираешься теперь делать? Вернешься на родину?

– Не уверен, повелитель.

– Если ты останешься при моем дворе, я найду для тебя занятие. И если ты будешь служить мне так же хорошо, как и сейчас, то я сделаю тебя достаточно богатым, чтобы ты смог вернуться на родину на своем собственном корабле.

Несмотря на усталость, глаза Бартоломью Хокинса алчно заблестели. Людей не так уж трудно понимать, как казалось ему раньше, подумал Джахангир.

Несмотря на все подушки и меховые покрывала, которые должны были защитить их от холода, запряженная волами повозка, которая везла Мехруниссу через Хайберский перевал в Кабул, была неудобна. Женщина будет счастлива, когда это длинное путешествие из Бенгалии наконец закончится. Ее дочь Ладили спала, положив голову на колени Фариши, ее няни из Персии, которая ухаживала за ней с самого рождения. Малышке понравилось путешествие на лодке сначала на запад по Гангу, а потом на север по Джамне, но, после того как они сошли на берег в районе Дели, чтобы проделать последние шестьсот миль пути по земле, ребенок стал капризничать. Внутри повозки с закрытыми тяжелыми занавесями окнами было темно и душно. Ладили еще не было и шести лет, и она была слишком мала, чтобы понимать необходимость опускать занавеси, чтобы никто не видел их со стороны. Девочка любила лишь то время суток, когда разбивали лагерь и она могла свободно бегать по территории, отделенной высокими деревянными щитами от остального мира.

Правда, продвигались вперед они достаточно успешно. Перевалы будут преодолены еще до того, как выпадет первый снег. Зима в Кабуле – время суровое. Мехрунисса вспоминала, как с карнизов дома ее отца свешивались сосульки толщиной в руку и как все вымирало за стенами города – это белое безмолвие нарушалось лишь изредка, когда голодный волк выходил на охоту в поисках пищи. И тем не менее не раз в жарком и влажном климате Бенгалии женщина мечтала ощутить морозный ветер у себя на щеке и выдохнуть в холодный воздух клубы горячего дыхания.

К тому моменту, когда они уехали из Гаура, убийцу Шер Афгана все еще не нашли, так же как и не нашли никаких улик, указывавших на мотивы убийства. К облегчению Мехруниссы в городе все было спокойно, но в то же время она радовалась, что Гаур остался далеко позади. Вдова ожидала, что устроением ее долгого путешествия займется отец, и поэтому была удивлена, когда получила его письмо, в котором он информировал ее о том, что во время всего путешествия ее будут сопровождать войска падишаха из крепости Мунгер, расположенной к западу от Гаура вниз по течению Ганга.

«Падишах разделяет с тобой твое горе. Он желает, чтобы ты как можно быстрее вернулась в свою семью, – писал ее отец. – Падишах относится к нам лучше, чем я мог когда-либо мечтать. Благословляю тебя, дочь моя».

Письмо было подписано «Гияз-бек» и запечатано большой печатью казначея Кабула.

Во время этого долгого путешествия Мехрунисса часто думала над словами отца. Может быть, щедрость падишаха по отношению к ее семье связана с теми месяцами, которые он провел в Кабуле после того, как его отец, падишах Акбар, выслал его туда? Если верить слухам, появившимся еще до прибытия шахзаде, Джахангир сильно рассердил Акбара. Жена Саиф-хана, наместника Кабула, объяснила матери Мехруниссы, что же произошло в действительности – молодого человека застали с одной из наложниц его отца. Его наказанием стало изгнание – наказанием женщины стала смерть…

Сын падишаха стал частым посетителем дома отца Мехруниссы. Она все еще помнила приготовления, которые начинались, когда гонец приносил весть, что шахзаде направляется в их дом: как ее мать приказывала зажигать в курильницах драгоценную камфару, как отец надевал свое лучшее платье и торопился к дверям, чтобы поприветствовать гостя на пороге. А лучше всего она помнила тот вечер, когда ее отец – не предупредив ее о своих намерениях – призвал ее для того, чтобы она станцевала один из персидских танцев перед их гостем. Пока ее служанки причесывали и умащивали ее волосы, Мехрунисса нервничала, но в то же время испытывала возбуждение. Она станцевала танец золотого дерева, в котором крохотные колокольчики в ее пальцах символизировали падение золотых осенних листьев на лесную почву, где их трепал холодный ветер, предвестник наступающей зимы.

Девушка так старалась правильно выполнить все движения – танец был сложным, и она провела с учителем много часов, доводя его до совершенства, – что в начале даже не смотрела на шахзаде. А потом, когда дух танца подхватил ее и в ее движениях появилась уверенность, она подняла глаза и почувствовала его пристальный взгляд на себе. По какой-то причине, которую Мехрунисса не смогла объяснить себе тогда и которую она тем более не понимала сейчас, женщина позволила себе опустить шаль. Всего на три-четыре секунды – не более, – позволив гостю увидеть свое лицо и поняв, что ему это понравилось.

А вскоре Акбар вернул своего сына в Агру. К тому времени голова Мехруниссы была занята мыслями о предстоящей свадьбе с Шер Афганом. Это была хорошая партия для дочери персидского аристократа, который абсолютно нищим прибыл ко двору Великих Моголов. И хотя ее отец достаточно разбогател на службе у падишаха и благодаря рискованным спекуляциям с купцами, проезжающими через Кабул, мог предложить за своей дочерью богатое приданое – десять тысяч мохуров, – у него не было ни земель, ни поместий. В то же время Шер Афган принадлежал к старой могольской аристократии – его прадед участвовал вместе с Бабуром, первым падишахом моголов, в его завоевании Хиндустана. Готовясь к свадьбе, девушка постаралась забыть шахзаде – который теперь стал падишахом, – превратившегося для нее в несбыточную мечту о том, что могло бы состояться…

Повозку здорово тряхнуло. Скорее всего одно из передних колес наехало на булыжник, подумала Мехрунисса. Она действительно будет очень рада, когда это путешествие закончится.

Мехрунисса отложила в сторону томик стихов персидского поэта Фирдуза, который ее отец купил для нее у купца, недавно приехавшего из Табриза, встала и потянулась. Чувствуя, что ей надо размяться, она поднялась на плоскую крышу отцовского дома, наслаждаясь теплом каменных ступеней под своими окрашенными хной босыми ногами. Ступив на крышу, посмотрела на север. Там, на фоне заснеженной гряды гор, виднелась запрещенная крепость, воздвигнутая на голом утесе, возвышавшемся над городом.

Она часто думала об этой крепости во время своего пребывания в Гауре – как крохотные бойницы в ее стенах напоминали глаза, наблюдающие за Кабулом. Несмотря на то что это была резиденция наместника, отец Мехруниссы рассказывал, что роскоши там мало – просто продуваемая всеми ветрами цитадель, построенная еще до Бабура, который начал свое вторжение в Хиндустан именно отсюда. И все равно ей хотелось увидеть, что внутри этой постройки, в которой были взлелеяны такие непомерные амбиции. Как должен был чувствовать себя человек, наблюдающий за тем, как армия моголов покидает стены цитадели и растекается по равнинам, двигаясь по пути завоеваний, изменивших судьбы миллионов людей? Что должен был чувствовать сам Бабур, когда увидел, что его амбиции превращаются в реальность?

Сможет ли она понять это когда-нибудь? Даже если ей не довелось родиться мужчиной, как ее старшему брату Асаф-хану, офицеру армии падишаха, участвующему сейчас в кампании на юге, в Декане, в тысячах милях отсюда, или как ее младшему брату Мир-хану, который служит в гарнизоне Гвалиора, где заключен сын падишаха Хусрав, она все равно хотела бы еще много где побывать и много что понять… Ведь родись она мужчиной, отец не бросил бы ее умирать сразу же после рождения во время своего опасного путешествия из Персии в Агру, хотя ему этого очень не хотелось, и не обрадовался бы так после того, как судьба и верный купец вернули ее. Мысль о том, что холодный расчет возобладал над любовью ее отца к ней – а она была уверена, что родители ее любят, – осталась с Мехруниссой навсегда. Вместе с опытом, который она приобрела в Бенгалии, эта мысль заставила ее циничнее относиться к людям и к мотивам их поведения. А в кризисные периоды такие мысли могут серьезно влиять на окружающих.

Кроме того, женская жизнь, ее собственная жизнь, была невероятно замкнута, будь то в родительском доме или позже, в гареме Шер Афгана в Гауре. Еще когда она была ребенком, ее интересовало так много вещей – родина ее семьи на востоке, в Персии, и то, как падишах управляет своей державой, и действительно ли купола и минареты Самарканда на северо-западе блестят голубым, зеленым и золотым цветами, как ей рассказывали. Ее отец – когда ей удавалось оторвать его от его бухгалтерских книг – пытался ответить на ее вопросы, но ей хотелось знать еще больше. Чтение помогало Мехруниссе бороться с разочарованием. В Гауре те несколько рукописных томов, которые ей удалось приобрести, скрашивали ее жизнь с Шер Афганом после того, как она разочаровалась в своем муже. И в то же время они увеличивали ее беспокойство и растущее недовольство. Все вокруг – и рассказы путешественников, и даже стихи – разжигали ее и без того яркое воображение, рассказывая о жизни, во много раз более интересной, чем регулярное спаривание без любви в гареме Шер Афгана или домашний уют ее родительского дома…

Неожиданно Мехрунисса услышала шум внизу на площади. Быстро подойдя к красно-оранжевому экрану, который закрывал крышу со стороны, граничащей с площадью, от нескромных взглядов прохожих, она посмотрела вниз. На площадь выезжал конный отряд воинов падишаха во главе с офицером и знаменосцем. Когда военные спешились, слуги ее отца поспешно схватились за уздечки, а через мгновение появилась высокая и худая фигура ее отца, самого Гияз-бека. Быстро наклонив голову и коснувшись правой рукой груди, он увел офицера в дом. «Что им надо?» – подумала Мехрунисса.

Оставшиеся всадники разгуливали по площади, разговаривали, смеялись и угощались орехами, которые купили у старика-торговца – его лицо было таким же морщинистым, как и орехи, которые он продавал, – вечно торчавшего на площади. Но как Мехрунисса ни напрягалась, она не могла разобрать их слов. Время шло, офицер все еще был у ее отца, и женщина, спустившись во внутренний двор на женской половине, уселась в кресло и вновь открыла книгу. Тени стали удлиняться, и двое слуг уже зажигали лампы, когда Мехрунисса услышала отцовский голос. Подняв глаза, она увидела, что тот сильно возбужден.

– В чем дело, отец?

Гияз-бек жестом велел слугам покинуть помещение, а потом устроился рядом с дочерью на корточках, вращая тонкими пальцами кольцо из аметиста в золотой оправе, которое, сколько она себя помнила, он носил на среднем пальце левой руки. Она никогда не видела своего отца – обычно сдержанного и спокойного – в таком состоянии.

Несколько мгновений он колебался, а потом начал не совсем твердым голосом:

– Ты помнишь письмо, которое я написал тебе в Гаур? Что я удивлен расположением падишаха и тем, что он выделил свои войска для того, чтобы сопроводить тебя домой?

– Помню.

– Я тогда был не совсем честен с тобой… У меня было подозрение, каковы могут быть мотивы падишаха…

– Что ты имеешь в виду?

– Несколько лет назад кое-что случилось здесь, в Кабуле, – кое-что, связанное с тобой. Я тебе об этом никогда не говорил, поскольку считал, что тебе лучше об этом не знать. Если б дела повернулись по-другому, я унес бы это знание с собой в могилу. Когда падишах был еще шахзаде, сосланным сюда, в Кабул, мы многое с ним обсуждали. И хотя я был лишь казначеем его отца, мне кажется, что он уважал меня как человека образованного и даже относился ко мне как к другу. Именно поэтому однажды я попросил тебя, свою единственную дочь, станцевать для него. Я думал только о том, чтобы отплатить ему за его отношение самым дорогим, что у меня было. Но вскоре после этого – может быть, даже на следующий день, точно не помню – он приехал ко мне… Ты знаешь, что ему было нужно? – Гияз-бек пристально смотрел на дочь.

– Нет.

– Он попросил отдать тебя ему в жены.

Мехрунисса встала так резко, что ее кресло перевернулось.

– Он хотел жениться на мне?..

– Да. Но я был вынужден сказать ему, что ты уже обещана Шер Афгану и что честь не позволяет мне разорвать этот договор…

Сжав руки, Мехрунисса стала мерить шагами двор. Ее отец отказал Джахангиру… Вместо того чтобы быть женой холодного и жестокого Шер Афгана и жить в вонючей жаре Бенгалии, она могла бы стать женой шахзаде при дворе Великих Моголов и пребывать в самом центре событий. Почему? Как он мог? Что могло заставить отца лишить ее столь многого? Ему это тоже было бы выгодно, так же как и остальной семье…

– Ты злишься на меня – и, возможно, имеешь на это право. Я знаю, что твое замужество было несчастным, но я не мог этого предвидеть. Тогда мне казалось, что у меня нет другого выхода. В конце концов, шахзаде был изгнан своим отцом. Для того чтобы жениться на тебе, ему нужно было разрешение отца, а он вряд ли смог бы его получить. В те времена его шансы быть казненным и стать следующим падишахом были приблизительно одинаковы. Так что для семьи было бы плохо, если б падишах связывал нас с ним, – объяснил Гияз-бек и замолчал.

Мехрунисса чувствовала, что в попытках ее отца оправдаться есть что-то противоречивое. Он отказал Джахангиру, боясь потерять честь, или в его действиях опять возобладал холодный расчет? Но тут Гияз-бек продолжил:

– Выслушай, что еще я должен тебе сказать, и тогда, быть может, ты не будешь судить меня столь сурово. Падишах назначил меня своим казначеем и велел перебираться в Агру. – Глаза отца Мехруниссы внезапно наполнились слезами – такого она еще никогда не видела. – Последние двадцать лет, с того самого момента, как мы переехали сюда, я мечтал о том дне, когда мои способности будут по достоинству оценены и меня назначат на высокий пост. Я уже отчаялся дождаться этого и приучил себя довольствоваться малым… Но я хочу сказать еще кое-что. Падишах пишет, что ты должна войти в свиту одной из вдов падишаха Акбара в его гареме. Дочь, я уверен, что он тебя не забыл. Теперь, когда ты вдова, а он падишах, Джахангир волен сделать то, что не мог сделать, когда был просто шахзаде, а ты была обещана другому мужчине.

И вот прошло всего шесть дней, а Мехрунисса лежит в паланкине, который восемь представителей племени Гилзаи несут на своих широких плечах. Она вместе со своей спящей дочерью Ладили быстро движется вниз по узкому и каменистому Хурдскому ущелью, первому этапу спуска на равнины Хиндустана. Розовые парчовые занавески треплет ветер, и поэтому она изредка может видеть крутые, усыпанные щебенкой склоны, на которых кое-где виднеются каменные дубы . Носильщики полубегут, стараясь песней поддерживать ровный ритм движений. Мехрунисса надеется, что ее отец не ошибся в том, что касается намерений падишаха. Она хочет, чтобы он стал ее супругом, но по собственному опыту знает, что мужчины иногда сильно меняются. В первые месяцы их супружества Шер Афган тоже был внимательным мужем и нежным любовником – до тех пор, пока она ему не надоела… А вдруг она сейчас не понравится Джахангиру? Мужчины любят молоденьких. Тогда дочь Гияз-бека была шестнадцатилетней девочкой, а сегодня она двадцатичетырехлетняя женщина…

Ружейные выстрелы и тревожные крики, которые раздались в конце колонны, прервали ее мысли. Паланкин отчаянно закачало – носильщики прекратили петь и увеличили скорость. Одной рукой обняв Ладили, Мехрунисса другой приподняла занавеску и выглянула наружу, но не смогла рассмотреть ничего, кроме скал и щебня. При этом крики становились все громче, а ружейная стрельба приближалась. Потом из конца колонны проскакал всадник, да так близко, что женщина смогла почувствовать запах лошадиного пота, а пыль, поднятая копытами его лошади, запорошила ей глаза и заставила закашляться.

– Дакойты напали на караван с багажом! – кричал всадник. – Три человека и два верблюда убиты! Срочно подмогу в конец колонны!

Протерев глаза от пыли, Мехрунисса попыталась посмотреть назад, но резкий изгиб дороги скрывал от нее багажный караван. Эти перевалы были известны нападениями бандитов из племен Африди на небольшие группы путешественников, но атака на караван, который охраняют воины падишаха, была сущим безумием. Они даже не представляют, на кого подняли руку… или представляют? Может быть, они поддались искушению, узнав, что в путь отправился богатый казначей Кабула? Тени удлинялись. Через пару часов солнце исчезнет за вершинами окружающих их гор. Может быть, атака на багажный караван совершена с целью заставить их углубиться еще дальше в узкое Хурдское ущелье, где в сумерках их ждет уже настоящая засада? Мысль об опасности, грозившей ей, Ладили, а также ее родителям, которые находились в колонне впереди них, заставила женщину на мгновение похолодеть, а потом она начала судорожно размышлять. Как ей защитить себя и свою дочь? У нее нет оружия. Ладили проснулась, и Мехрунисса прижала ребенка к себе. Почувствовав напряжение матери, девочка захныкала.

– Тихо, – сказала Мехрунисса, стараясь, чтобы ее голос звучал бодро. – Все будет хорошо. А кроме того, слезы еще никому не помогали.

Как раз в этот момент кто-то отдал приказ остановиться. Носильщики выполнили его так резко, что женщину бросило вперед. Она отпустила Ладили и ударилась головой о бамбуковую раму паланкина, да так сильно, что на мгновение потеряла сознание. Затем, собравшись с силами, прижала дочь к полу.

– Не вздумай шевелиться, – велела Мехрунисса.

После этого дочь Гияз-бека, вытянув шею, как цапля, выглянула из паланкина и увидела, что вся колонна впереди них стоит. Стрелки спешивались и, закинув оружие за спину, взбирались по покрытым щебнем склонам – при этом грязь и камни осыпались прямо за ними, – пытаясь добраться до обломков скал, которые можно было использовать как удобные огневые позиции. Потом мимо паланкина Мехруниссы проскакал отряд всадников, направляющийся в конец каравана, где все громче становились звуки боя. Проход был таким узким, что им пришлось вытянуться в колонну по одному, дабы протиснуться мимо паланкина. Последним скакал на черной лошади молодой офицер, с взволнованным лицом и мечом наголо. Может быть, ей стоит нарушить пурду  и бежать вместе с Ладили к повозке ее родителей, подумала Мехрунисса, – но потом отбросила эту мысль. Это просто подставит их под выстрелы стрелков, которые могут прятаться в горах. Смысла суетиться нет – надо ждать, когда исход боя станет яснее. Она плотнее задернула шторы в паланкине. В полутьме время тянулось медленно. Не имея возможности полностью отключиться от ружейных выстрелов – они то звучали ближе, то удалялись, – от резких приказов солдатам наступать или отступать, а также от боли в области лба, на котором медленно надувалась большая шишка, женщина заставляла себя петь Ладили персидские народные песни.

Наконец стрельба и крики в хвосте каравана прекратились, но что это могло означать? Потом Мехрунисса услышала лошадиный топот, победные возгласы и ответные приветственные крики ее носильщиков и воинов, расположившихся рядом с паланкином. Бандитов скорее всего отбили… Выглянув еще раз, она увидела, как возвращаются победившие воины падишаха. У некоторых из них, включая и уже знакомого ей молодого офицера, с седел свисали привязанные за волосы отрубленные головы противников – кровь капала из их неровно отрубленных шей. Но внимание женщины привлек последний наездник, который поравнялся с ней. Он был одет в странный узкий и короткий кожаный камзол, а на голове у него вместо островерхого шлема моголов со стальной бахромой для защиты шеи красовался простой круглый шлем. Поравнявшись с Мехруниссой, всадник повернулся в ее сторону. Пара его бледно-голубых, похожих на кошачьи глаз уставилась прямо на нее.

 

Глава 4. Гарем падишаха

– Пора, госпожа. Меня зовут Мала. Я – хаваджасара повелителя и хранительница его гарема. Я здесь, чтобы сопроводить вас в апартаменты Фатимы-Бегум, которой вы будете прислуживать.

Мала была высокой, величавой женщиной средних лет. Длинный жезл из слоновой кости, верх которого был вырезан в виде цветка лотоса, был символом занимаемой ею должности и сообщал ей дополнительное достоинство. Мехрунисса почувствовала, что за улыбкой Малы скрывается опасная личность.

Она перевела взгляд на своих родителей, которые стояли рядом во дворе роскошных апартаментов, расположенных внутри крепости Агра, предоставленных Гияз-беку и его семейству. Ее мать держала Ладили за руку. Мехрунисса встала на колени и поцеловала дочь. Она с нетерпением ждала этого момента, но теперь, когда он наступил – через три недели после их прибытия в Агру, – ощутила тревогу и какое-то внутреннее сопротивление. Ей было тяжело расстаться с дочерью, которая служила ей утешением все это время, хотя она и оставляла ее под надзором своих родителей и няни Фариши. Кроме того, у девочки будет возможность навещать ее в гареме.

Чувствуя, что хаваджасара следит за ней, Мехрунисса заставила себя скрыть свои чувства – этому искусству она научилась, живя с Шер Афганом, – и придала своему лицу спокойное выражение. Обняв Ладили в последний раз, она выпрямилась, повернулась к своим родителям и по очереди простилась с ними. Лицо Гияз-бека светилось от гордости.

– Мы будем о тебе думать. Верно служи своей хозяйке, – напутствовал он дочь.

Вслед за хаваджасарой Мехрунисса вышла из двора и направилась вниз по лестнице из песчаника, которая выходила на крутую дорогу, ведущую в центр Агры. В нескольких ярдах от лестницы она увидела шесть служанок, одетых в зеленые одежды, которые стояли возле затянутого шелком паланкина. Все они были высокими и массивными. Мехрунисса уже слышала о мускулистых турецких женщинах, которые помогали охранять гарем, но, когда она подошла ближе, у нее перехватило дыхание – эти слуги были не женщинами, а евнухами с большими руками и ногами и странно гладкими лицами, не мужскими и не женскими. У всех у них были богатые украшения, а глаза некоторых были обведены черной краской для глаз. Ей уже приходилось видеть евнухов, которые выступали или в качестве слуг, или в качестве актеров, танцевавших на базарах, но она никогда не видела, чтобы они одевались в подобную пародию на женскую одежду.

– Госпожа, паланкин ждет вас, – сказала хаваджасара.

Мехрунисса вошла в паланкин и уселась, скрестив ноги, на низком сиденье. Чьи-то руки задернули шелковые занавески вокруг нее, и паланкин взмыл вверх, поднятый евнухами на плечи. Потом он начал, медленно раскачиваясь, подниматься по наклонной плоскости, унося ее к новой жизни, и Мехрунисса поняла, что руки у нее крепко сжаты, а сердце колотится так сильно, что кровь стучит в висках. Так много случилось за такое короткое время… В полумраке паланкина она попыталась вспомнить приятное худощавое лицо Джахангира и то, как он смотрел на нее, когда она танцевала перед ним в Кабуле… Неужели он – ее будущее, как утверждает ее отец и как мечтает она сама? Очень скоро она это узнает.

– Зачем я понадобился тебе, повелитель? Я прибыл из Фатехпур-Сикри, как только получил от тебя известие. – Голос суфия был мягок, но его взгляд проникал глубоко в душу Джахангира. Теперь, когда наступил момент, желание говорить у падишаха внезапно исчезло. Суфий, которого он из уважения к его статусу святого пригласил сесть рядом с собой на стул в своих личных покоях, казалось, почувствовал его замешательство и продолжил:

– Я знаю, что, будучи еще мальчиком, ты открыл свое сердце моему отцу. Я не хочу сказать, что обладаю проницательностью своего отца или его способностью к предвидению, но если ты мне доверишься, я попробую тебе помочь.

Джахангир вспомнил ту теплую ночь в Сикри, когда он явился в дом шейха Салима Чишти в надежде получить ответы на свои вопросы.

– Твой отец был великий человек. Он сказал мне тогда, чтобы я не отчаивался, сказал, что я буду падишахом. Его слова поддерживали меня в сложные моменты жизни, когда я превращался из юноши в мужчину.

– Так, может быть, мои слова тоже подбодрят тебя…

Джахангир посмотрел на суфия. Этот человек был значительно крупнее, чем его тщедушный отец. Ростом он был с падишаха, и мускулатура у него была, как у воина. Но наверняка его физическое превосходство не делает его более снисходительным к моральным слабостям других людей, подумал правитель. Он глубоко вздохнул и начал, тщательно подбирая слова:

– Когда мой отец сослал меня в Кабул, я увидел там женщину, дочь одного из отцовских чиновников. Я сразу же понял, что она – именно та, которую я ищу. И хотя к тому времени у меня уже было несколько жен, я был абсолютно уверен, что она станет родной душой для меня и что я должен на ней жениться. Но имелась одна преграда – она уже была обещана одному из военачальников моего отца, и хотя я умолял его, он не согласился разрушить их обручение.

– Падишах Акбар был справедливым человеком, повелитель.

– Да. Но не всегда он бывал справедлив по отношению к членам своей собственной семьи. Он отказался понять, насколько важна была для меня эта женщина. Он не мог понять, что я почувствовал себя, как мой дед Хумаюн, когда впервые увидел свою будущую жену Хамиду. Тогда дед порвал все отношения со своим братом Хиндалом, который тоже был влюблен в Хамиду, с тем чтобы заполучить ее. Он даже свою державу поставил под угрозу из-за любви к ней. Некоторые могут сказать, что это было глупо… – Джахангир посмотрел на суфия, который молча сидел рядом с ним, положив руки на колени и слегка наклонив голову в белом тюрбане. – Но он был прав. После свадьбы они с Хамидой редко расставались. Она поддерживала его все то опасное время, пока он наконец не вернул себе трон Великих Моголов. А после его внезапной кончины Хамида нашла в себе силы проследить, чтобы падишахом стал мой отец.

– Твоя бабушка была храброй женщиной и достойной повелительницей. И ты чувствовал, что та женщина, которую ты встретил, будет для тебя таким же хорошим спутником?

– Я был в этом уверен. Мой отец заставил меня отказаться от нее, но, став падишахом, я понял, что наступило время, когда я могу быть с ней.

– Но ты говорил, что она была обещана другому. Она вышла замуж за того человека?

– Да.

– В таком случае что же изменилось? Ее муж умер?

– Да, он мертв. – Джахангир запнулся, а потом встал и прошелся по комнате, прежде чем повернуться лицом к суфию. По выражению на его лице падишах понял, что тот уже знает, что последует дальше. – Его звали Шер Афган. Он командовал моими войсками в Гауре, в Бенгалии. Я велел убить его и приказал доставить его вдову сюда, в мой гарем.

– Убить человека с тем, чтобы завладеть его женой, – это большой грех, повелитель. – Теперь суфий сидел очень прямо с суровым выражением на лице.

– А было ли это убийством? Я – падишах. Жизнь и смерть любого из моих подданных принадлежат мне.

– Но, как падишах, ты же еще и столп справедливости. Ты не можешь убивать по своей прихоти или если тебе это удобно.

– Шер Афган был вором. Командующий, которого я назначил после него, предоставил мне достаточно доказательств того, сколько моих денег он украл. Тысячи мохуров, которые посылали ему на приобретение лошадей и оружия, осели в его собственном кармане. Кроме того, он казнил богатых купцов по ложным обвинениям, с тем чтобы завладеть их состояниями. У меня достаточно улик, чтобы казнить Шер Афгана десять, нет, двадцать раз…

– Но ты ничего не знал о его преступлениях, когда приказал убить его?

– Нет, – поколебавшись, признался Джахангир.

– В таком случае, повелитель – и прости меня за эти прямые слова, – ты не должен пытаться оправдать свои действия. Ты действовал из эгоистичных соображений, и ничего больше.

– Но чем мои действия так уж отличаются от действий моего деда? Чем мое преступление хуже, чем его? Он украл женщину у своего брата, который его любил и был ему предан. Если б он не порвал с Хиндалом, того никогда не убили бы…

– Твое преступление гораздо хуже, потому что ты велел убить человека ради собственных интересов. Ты согрешил не только против Аллаха, но и против семьи женщины, которую желаешь, и против самой этой женщины. И ты сам знаешь это, иначе зачем было посылать за мной? – Чистые карие глаза суфия смотрели падишаху прямо в лицо. Когда Джахангир ничего ему не ответил, мужчина продолжил: – Я не могу освободить тебя от твоего греха… Такое под силу лишь Всевышнему.

Каждое слово суфия – правда, подумал Джахангир. Желание повиниться стало для него невыносимым, и он был рад, что наконец-то сделал это, – но при этом обманывал себя, надеясь, что этот святой человек посмотрит на его действия сквозь пальцы.

– Я постараюсь заслужить прощение Всевышнего. Я утрою свои подношения нищим, – пообещал правитель. – Я велю построить новые мечети в Агре, Дели и Лахоре. Я…

– Повелитель, этого недостаточно. – Суфий остановил его, подняв руку. – Ты сказал, что распорядился, дабы женщину привезли в твой гарем. Ты уже спал с ней?

– Нет. Она не просто наложница. Я уже говорил, что хочу жениться на ней. В настоящее время она служит при дворе одной из моих мачех и ничего обо всем этом не знает. Но я собираюсь скоро послать за ней… чтобы рассказать о своих чувствах…

– Нет. Часть твоего покаяния должна касаться лично тебя. Ты должен подвергнуть себя наказанию воздержанием. Женись ты на ней сейчас – и Всевышний может потребовать за это колоссальную плату. Ты должен смирить свои желания и ждать. Ты не должен ложиться с ней в одну постель по крайней мере шесть месяцев и на протяжении всего этого времени должен ежедневно молить Всевышнего о прощении.

Сказав эти слова, суфий встал и вышел из комнаты, не дожидаясь, пока Джахангир отпустит его.

Широкое лицо Фатимы-Бегум было морщинистым и высохшим, как пергамент, а крупная родинка на левой стороне ее подбородка была увенчана тремя седыми волосками. «Неужели она когда-то была красивой – настолько красивой, чтобы Акбар захотел взять ее в жены?» – размышляла Мехрунисса, наблюдая за женщиной, дремлющей на низкой кровати в окружении пухлых оранжевых подушек. Она считала, что знает ответ. Выбирая своих наложниц за их физические прелести, Акбар использовал женитьбу как способ укрепления политических связей. Семья Фатимы управляла небольшим государством на границе с Синдом .

Мехрунисса нетерпеливо пошевелилась. Ей хотелось почитать, но Фатима-Бегум любила полумрак в своих покоях. Занавески из муслина, висевшие в высоких арочных окнах, отсекали яркий солнечный свет. Дочь Гияз-бека встала и подошла к одному из окон. Приподняв край занавески, она посмотрела на янтарные воды протекавшей внизу Джамны. Группа мужчин двигалась по ее широкому болотистому берегу в сопровождении охотничьих собак. И опять Мехрунисса позавидовала свободе мужчин. Здесь, в гареме падишаха, в этом изолированном городе женщин, она чувствовала себя в еще большей неволе, чем в Кабуле. Несмотря на красоту его наполненных цветами садов и террас, на его аллеи деревьев и журчащие ароматные фонтаны, на богатую обстановку – ни одна пядь пола не оставалась не закрытой коврами, – на разноцветные шелка и изысканный бархат, закрывающие дверные проемы, гарем напоминал ей тюрьму. Большие ворота, ведущие внутрь, охранялись воинами-раджпутами, а внутренняя территория контролировалась женщинами-охранниками и евнухами с пустыми лицами, но при этом со всезнающим видом, чье присутствие даже по прошествии восьми недель все еще заставляло Мехруниссу нервничать.

Однако больше всего она переживала то, что пока еще ничего не слышала от падишаха… Женщина даже ни разу не видела его, хотя знала, что он находится при дворе. Почему правитель все еще не послал за ней или не навестил Фатиму-Бегум, где – он знал это наверняка – мог с ней встретиться? А не может случиться так, что ее надежды – и надежды ее отца – не имеют под собой никакого основания? Надо набраться терпения, уговаривала себя Мехрунисса, отворачиваясь от окна. А что еще ей остается? Инстинкт подсказывал ей, что если она хочет чего-то добиться здесь, то должна понять этот странный новый мир. И когда Фатима-Бегум дает ей поручения, она должна пользоваться этим для того, чтобы изучить гарем. Мехрунисса уже знала, что в похожих на соты комнатах, построенных с трех сторон мощеной площади, где располагались и покои Фатимы-Бегум, жили десятки женщин, так или иначе связанных с семьей падишаха, – тетки, двоюродные бабки и отдаленные родственницы самых отдаленных родственников.

Вдова Шер Афгана видела уже достаточно, чтобы понять, что ее оценка роли Малы и ее характера была правильной. Хаваджасара жестко контролировала каждый аспект жизни гарема, начиная от приготовления косметики и духов и проверки счетов и кончая закупками питания и контролем над кухнями. Неназойливая, но крайне эффективная, Мала знала по имени каждого из своей армии помощников и слуг, вплоть до последних женщин-ассенизаторов, нанимаемых для того, чтобы чистить подземные тоннели, в которые сливались все нечистоты. Это она давала разрешение женщинам-посетительницам входить в гарем, а кроме того, в обязанности хаваджасары – так слышала Мехрунисса – входило ведение подробного досье на каждую женщину, с которой падишах занимался любовью, включая и его жен, на тот случай если будет зачат ребенок. Следя за происходящим через крохотное окошко, расположенное под потолком каждой спальни, она фиксировала даже количество соитий.

Жены Джахангира – как опять-таки выяснила Мехрунисса – жили в роскошных покоях в отдельном здании гарема, в котором ей еще не приходилось бывать. Если б только ее отец согласился на просьбу Джахангира, высказанную так много лет назад, она вполне могла бы быть одной из них. Что они за женщины и посещает ли все еще падишах их спальни? Для нее, как для новенькой, было сложно задавать прямые вопросы, но ежедневные сплетни были одним из основных занятий в гареме, а их нетрудно было направить в нужное русло. Мехрунисса уже слышала, что Тадж Биби, мать шахзаде Хуррама, была веселой женщиной с хорошим чувством юмора, а мать Парвиза, родившаяся в Персии, сильно растолстела, поедая засахаренные фрукты, к которым питала особое пристрастие, но до сих пор была настолько тщеславна, что проводила часы, рассматривая себя в одно из крохотных зеркал, оправленных в перламутр и вставленных в перстень на большом пальце, которые нынче так популярны.

А еще Мехрунисса узнала, что после восстания Хусрава его мать Ман-бай не покидает своих покоев, попеременно то проклиная Хусрава, то обвиняя других в том, что сбили ее сына с праведного пути. Если верить слухам, Ман-бай всегда была женщиной очень нервной. Печально, когда женщине приходится разрываться между любовью к мужу и к сыну, но Ман-бай должна была быть сильнее…

Мехрунисса настолько глубоко задумалась, что вздрогнула, когда двери в покои Фатимы-Бегум распахнулись и в них вбежала ее племянница Султана, вдова лет сорока.

– Прошу прощения, но Фатима-Бегум спит, – прошептала Мехрунисса.

– Я вижу. Когда проснется, скажи, что я зайду позже. Мне нужно срочно обсудить вопрос о грузе индиго. – Голос Султаны был холоден, а выражение ее лица, когда она повернулась, чтобы уйти, было неприветливым.

Мехрунисса уже успела привыкнуть к холодности и даже враждебности некоторых из обитательниц гарема, а также к их любопытству. Она слышала, как две пожилые дамы обсуждали, почему вдруг вдова убитого Шар-Афгана стала прислуживать в гареме. «Она еще молода и достаточно красива, так что ее вполне могли выдать замуж», – говорила одна из них.

Вопрос был действительно хорошим. «Что я здесь делаю?» – подумала Мехрунисса. В противоположном конце комнаты Фатима-Бегум сменила позу и негромко захрапела.

– Хаваджасара приказывает всем немедленно собраться во дворе, – сказала одна из горничных Фатимы, невысокая жилистая женщина, которую звали Надия. – Даже вы должны прийти, госпожа, – добавила она, уважительно наклонив голову в сторону своей пожилой хозяйки.

– Это еще почему? Что случилось? – проворчала та.

Видно, Фатиме-Бегум не нравится, что прервали ее раннюю вечернюю трапезу, подумала Мехрунисса.

– Наложницу застали с одним из евнухов. Кто-то говорит, что в нем было больше мужского, чем он показывал, а кто-то – что они только целовались. Ее будут бить кнутом.

– В мои молодые годы такое преступление наказывалось смертью. – Обычно спокойное лицо Фатимы исказила гримаса осуждения. – А что с евнухом?

– Его уже отвели на плац, где он умрет под ногами слонов.

– Хорошо, – удовлетворенно заметила Фатима. – Так и должно быть.

Выйдя вслед за ней, Мехрунисса заметила, что двор был уже полон болтающих женщин – некоторые из них выглядели озабоченными, а другие не скрывали своего любопытства и старались занять место, откуда лучше был виден центр двора, где пять женщин, охранявших гарем, устанавливали деревянную конструкцию, похожую на рамные козлы.

– Встань у меня за спиной, – приказала Фатима-Бегум Мехруниссе, – и держи мой платок и флакон с благовониями.

Одна из женщин-охранниц проверяла козлы на прочность своими сильными обнаженными руками. Она сделала шаг назад и кивнула одной из своих соратниц, которая, поднеся к губам короткий бронзовый горн, издала резкий металлический звук. С этим звуком Мехрунисса увидела, как хаваджасара, одетая в пурпурные одежды, вышла с правой стороны на двор своей обычной неторопливой и величавой походкой. Женщины расступались, давая ей пройти. Вслед за Малой две женщины-охранницы волокли полноватую наложницу, чьи глаза уже были полны слез и чей смиренный вид говорил о том, что она не ждет никакого снисхождения.

– Разденьте ее. И пусть начнется наказание, – сказала хаваджасара, подходя к деревянной конструкции.

Охранницы, державшие провинившуюся женщину, заставили ее встать на колени и грубо сорвали с нее шелковый лиф и длинные свободные муслиновые брюки – деликатная материя разорвалась, и мелкие жемчужины, украшавшие застежку, рассыпались и раскатились по плитам двора. Одна из них замерла рядом с ногой Мехруниссы. Когда охранницы потащили ее к деревянной раме, наложница стала кричать – ее тело напрягалось и извивалось, а полные груди подпрыгивали, но ее сил оказалось недостаточно, чтобы вырваться из рук мускулистых женщин, и те быстро привязали ее колени кожаными ремнями к нижним углам рамы, а кисти – к верхним.

У несчастной были очень длинные волосы, доходившие ей ниже ягодиц. Достав кинжал, одна из охранниц отрезала их у самого основания шеи и бросила эту блестящую массу кипой на землю. Мехрунисса услышала всеобщий вздох, раздавшийся вокруг нее. Для женщины потеря волос – одной из ее главных прелестей – сама по себе была ужасным и постыдным событием.

Теперь вперед выступили две охранницы, которые сняли свои туники и достали из широких кожаных поясов, затянутых вокруг их талий, завязанные узлами бичи с короткими рукоятками. Встав по обеим сторонам от жертвы, они подняли руки и стали методично, одна за другой, наносить удары по дрожащему и извивающемуся телу грешницы. Нанося удар, они выкрикивали его порядковый номер: один, два, три… И каждый раз, когда бич погружался в ее нежную и мягкую плоть, наложница вскрикивала. В конце концов ее вскрики превратились в один непрекращающийся животный визг.

Отчаянно, но без всякого успеха, она пыталась изогнуться так, чтобы кнут не мог достать до ее тела. Вскоре кровь уже бежала по ее спине, по бокам и между ягодицами, испещряя каплями плитку под ней. Мехрунисса вдруг поняла, что на дворе стоит мертвая тишина.

– Девятнадцать, двадцать! – выкрикнули охранницы, чьи собственные тела были покрыты блестящей пленкой пота. На пятнадцатом ударе безвольная кровоточащая фигура прекратила извиваться – казалось, что ее хозяйка потеряла сознание.

– Достаточно, – распорядилась хаваджасара. – А теперь выбросьте ее обнаженной на улицу. Там эта дрянь найдет себе достойное место в публичном доме на базаре.

И высоко подняв свой жезл, она прошла через двор. У нее за спиной женщины начинали говорить.

Дрожащая Мехрунисса почувствовала, что ей нехорошо. Ей необходимы были воздух и открытое пространство. Сказав Фатиме-Бегум, что она плохо себя чувствует, женщина пробежала к фонтану, расположенному в углу быстро пустеющего двора, и, усевшись на его мраморный бордюр, плеснула водой себе на лицо.

– С вами все хорошо, госпожа? – услышала Мехрунисса чей-то голос. Она подняла глаза и увидела Надию.

– Да. Просто я никогда раньше не видела ничего подобного. Не думала, что наказания в гареме могут быть так безжалостны…

– Ей еще повезло. Наказание кнутом – это еще не самое страшное. Вы же наверняка слышали об Анаркали?

Мехрунисса отрицательно покачала головой.

– Ее живьем замуровали в стену в подземной тюрьме дворца в Лахоре, – рассказала Надия. – Говорят, что, если ночью пройти мимо этого места, можно услышать ее рыдания.

– А что же она сделала, чтобы заслужить такую смерть?

– Она была самой любимой наложницей падишаха Акбара, но взяла себе в любовники его сына, нашего нынешнего императора Джахангира.

Мехрунисса уставилась на служанку. Анаркали – по-видимому, так звали наложницу, из-за объятий которой Джахангира сослали в Кабул. Что за кошмарная цена за несколько мгновений человеческой слабости…

– А что же произошло в действительности, Надия?

Служанка расцвела. Было видно, что это одна из ее любимых историй.

– Страсть Акбара к Анаркали превосходила его страсть к любой другой наложнице. Однажды она рассказала мне, что, оставаясь с ней один на один, падишах заставлял ее танцевать перед ним голой, в одних только драгоценностях, которые он ей дарил. Однажды, во время великого праздника Новруз, он устроил обед, на котором заставил Анаркали танцевать перед ним и его вельможами. Сын Акбара Джахангир был одним из приглашенных. Он никогда не видел Анаркали прежде и был настолько поражен ее красотой, что дал себе слово овладеть ею, несмотря на то что она принадлежала его отцу. Он подкупил женщину, которая в то время была хаваджасарой, с тем, чтобы она привела к нему Анаркали, когда его отец покинет дворец.

– И их застукали вместе?

– Сначала нет. Но вожделение Джахангира росло, а вместе с ним росло и его безрассудство. Хаваджасара испугалась и во всем призналась падишаху. За это она умерла быстрой смертью. А потом падишах приказал, чтобы Джахангир и Анаркали предстали перед ним. Мой дядя был одним из телохранителей Акбара и все видел. Он рассказывал, что Анаркали умоляла сохранить ей жизнь – ее лицо было все измазано расплывшейся краской для глаз, – но Акбар ее не услышал. И даже когда Джахангир крикнул, что во всем виноват он, а не женщина, падишах велел ему замолчать. Он приказал, чтобы Анаркали замуровали в стену и оставили там умирать от голода. Что же касается шахзаде, рассказывал дядя, то все были уверены, что Акбар прикажет казнить его. Как только Анаркали увели, все придворные погрузились в глубокое молчание. Но, независимо от своих намерений и независимо от того, как он был зол на него, в последний момент Акбар не смог отдать приказ казнить своего собственного сына. Вместо этого он отправил его в изгнание в компании одного лишь его молочного брата.

– Я знаю, – кивнула Мехрунисса. – Его сослали в Кабул, когда мой отец был там казначеем.

– Но на этом история Анаркали не заканчивается. По крайней мере так мне кажется…

– Что ты хочешь этим сказать?

– По гарему ходили слухи, что Джахангиру удалось уговорить свою бабушку Хамиду облегчить страдания Анаркали и каким-то образом, перед тем как последний кирпич был уложен в стену, ей передали флакон с ядом, чтобы она могла избежать долгой и мучительной смерти.

Несмотря на теплый вечерний воздух, Мехрунисса содрогнулась. Сначала избиение кнутом, а теперь эта страшная история…

– Мне надо возвращаться к Фатиме-Бегум, – сказала она.

Пока они с Надией шли по двору, где уже успели убрать деревянную конструкцию и смыть следы крови, вдова Шер Афгана все думала о трагедии Анаркали. Был ли Акбар жестким и бессердечным человеком? Другие говорили о нем совсем по-другому, и уж, конечно, ее отец был о нем совсем другого мнения. Гияз-бек всегда превозносил почившего падишаха за его терпимость и справедливость, с которыми тот правил своей державой. Может быть, в порыве гнева Акбар забыл, кто он такой, и отомстил, как мужчина с оскорбленной гордостью, а не как падишах, который должен быть выше того, чтобы жестоко мстить слабой женщине, не имеющей никакой власти над собственной судьбой?

Джахангир… Действительно ли он был во всем виноват? Что эта история может рассказать о его характере? Что он может быть безрассудным, импульсивным и эгоистичным, но при этом смелым и способным на большие чувства. Он постарался защитить Анаркали и взял всю вину на себя. Когда же это ему не удалось, он сделал все, что мог, дабы облегчить ее страдания. Мехрунисса вспомнила его стройное тело и неотразимый взгляд, который заставил ее опустить шаль, когда она танцевала для него. Это могло показаться странным, но история его обреченной страсти к Анаркали не унизила его в ее глазах, а скорее наоборот. Как волнительно, должно быть, делить с подобным мужчиной жизнь – с мужчиной, полным жизненной энергии и обладающим такой властью…

И в то же время у дочери Гияз-бека появились другие, более трезвые мысли. Нет ли между историей Анаркали и ее собственной некоторого пугающего сходства? Джахангиру было достаточно увидеть Анаркали только один раз, чтобы решить, что он должен обладать ею, – и он отчаянно добивался ее. Так же, всего один раз, он увидел и ее, Мехруниссу – это произошло вскоре после смерти Анаркали, – и возжелал ее. Это было не совсем так, пыталась успокоить себя женщина. Джахангир открыто, с соблюдением правил, попросил ее руки у ее отца. И когда отец отказал ему, он с этим смирился. Или нет?

Ее мозг лихорадочно заработал. Непрошеный, перед ее глазами вновь возник голубоглазый мужчина, проезжающий мимо нее во время путешествия из Кабула. Тогда она попросила Фаришу, няню Ладили и всем известную сплетницу, выяснить, кто он. Через два дня та торжественно сообщила ей, что среди телохранителей действительно есть мужчина с голубыми глазами – англичанин, которого недавно назначил сам падишах. В тот момент эта информация убедила Мехруниссу, что она ошиблась. Ведь говорили, что Шер Афгана убил португалец. Кроме того, продолжала она уговаривать себя, эти иностранцы все похожи друг на друга, а убийцу мужа она видела всего несколько мгновений, в тусклом свете и при ужасных обстоятельствах. И тем не менее вдова не чувствовала удовлетворения. Она никогда не сможет забыть взгляд бледных глаз того мужчины, когда он проводил кинжалом по шее ее мужа, или ошибиться, увидев их еще раз. Может быть, сейчас она приблизилась к истине, подумала Мехрунисса. Джахангир вожделел Анаркали и не позволил ничему стать между ними. Если падишах так же хочет и ее, Мехруниссу, то почему он должен быть менее безжалостным? Уже во второй раз женщина задрожала, но на этот раз из-за себя самой, а не из-за мертвой наложницы. Она физически возбуждалась, когда думала о том, как сильно вожделеет ее Джахангир, но судьба Анаркали говорила о том, что слишком тесный контакт с семьей падишаха может быть как подарком, так и наказанием Судьбы…

 

Глава 5. Благотворительный базар

Джахангир почувствовал, как искривленный клинок противника с резким звуком задел кольчугу, которая защищала его бедро, прежде чем глубоко врезаться в позолоченную кожу его седла. Резко натянув поводья своей вороной лошади, он нацелился своим мечом в руку противника, который судорожно пытался отвести ее в сторону, чтобы нанести еще один удар. Но падишах не попал по ней, так как рядом еще один всадник натянул вожжи так сильно, что его серая лошадь встала на дыбы. Одно из передних копыт животного ударило в живот лошади Джахангира, а второе попало ему в колено. Удар пришелся вскользь, но нижняя часть его ноги онемела, и он потерял стремя.

Его лошадь отклонилась в сторону, заржав от боли, и Джахангир потерял равновесие, но быстро восстановил его, умудрился успокоить лошадь и нашел стремя. А потом нападающий бросился на него еще раз. Падишах успел пригнуться к шее своей вороной, и меч противника просвистел в нескольких дюймах над его плюмажем. Раджа был настоящим воином, который выбрал его из всех участников схватки, но у Джахангира было время обдумать свои действия, пока он разворачивал лошадь, чтобы оказаться с этим человеком лицом к лицу. Оба противника пришпорили своих животных и одновременно бросились навстречу друг другу. На этот раз Джахангир целился в шею противника. Сначала его оружие скользнуло по стальному нагруднику, а потом вошло в плоть раджи, разрезая его сухожилия.

В то же время Джахангир почувствовал жалящую боль в том месте, где кривой клинок раджи, разрезав его перчатку с высокой кожаной крагой, коснулся его руки, из которой сразу же полилась кровь. Быстро повернувшись, падишах увидел, как его противник медленно наклонился в седле, а затем упал на пыльную землю, ударившись так сильно, что даже отпустил зажатый в правой руке меч.

Джахангир спрыгнул с седла, и полупобежал-полузахромал – из-за поврежденного колена – в сторону поверженного мужчины. Несмотря на то что яркая кровь, выливаясь из раны на шее, заливала его густую черную бороду, а потом попадала на его нагрудник, раджа все еще пытался встать на ноги.

– Сдавайся! – потребовал Джахангир.

– И закончить жизнь у тебя в темнице? Ни за что. Я умру здесь, на красной земле моих предков, которые владели ею гораздо дольше, чем вы хотели ее захватить. – Эти слова раджи смешивались с бульканьем крови у него в горле, но он собрал остатки своих сил и вытащил из ножен, спрятанных в сапоге, длинный кинжал с зазубренным лезвием. Однако еще до того, как враг смог поднять руку, чтобы нанести удар, меч Джахангира вновь опустился на его шею, прямо под адамовым яблоком, и практически отделил голову раджи от его тела. Его противник откинулся на землю, окрашивая кровью глину вокруг себя. Его тело дважды дернулась, и он замер – на этот раз навсегда.

Джахангир стоял над бездыханным трупом. Его собственная кровь не останавливаясь текла из раненого предплечья, заполняя пальцы перчатки чем-то теплым и липким. Чувствительность в его колене быстро возвращалась, но принесла она только острую боль. Сорвав шейный платок своей раненой рукой, Джахангир грубо стер кровь с колена в том месте, где копыто лошади рассекло не только кожу, но и верхний слой розоватого жира, под которым виднелись ярко-красные мышцы.

Его легко могли убить – он мог потерять жизнь и трон задолго до того, как удовлетворил бы все свои амбиции. Почему же он решил лично возглавить кампанию против раджи Мирзапура, который сейчас лежит перед ним, поверженный во прах, вопреки советам своих советников? Почему он сам возглавил атаку на ряды противников, намного обогнав своих телохранителей, так же как сделал это во время битвы против Хусрава? Ведь раджа в конечном итоге не представлял никакой угрозы для его трона – он был просто непокорным вассалом, правившим крохотным государством на границе пустыни Раджастхана, который отказался платить ежегодную дань в сокровищницу падишаха. Частью ответа на эти вопросы было то, что Джахангир не уставал повторять своим советникам: он должен продемонстрировать всем, что не потерпит инакомыслия от своих вассалов, какими бы могучими или смиренными те ни были, и что он никому не может перепоручить задачу наказания бунтовщиков. Но самому себе правитель должен был признаться, что это была не единственная причина, по которой он лично возглавил кампанию. Война отвлекла его от мыслей о Мехруниссе, от Агры и от практически непреодолимого желания увидеть ее, несмотря на предупреждение суфия.

Неожиданно почувствовав слабость от жары и потери крови, Джахангир крикнул, чтобы ему принесли воды. А потом мир закружился у него перед глазами…

Через несколько мгновений он пришел в себя и увидел, что лежит на одеяле, расстеленном на земле, а двое серьезного вида хакимов наклонились над ним и пытаются обработать и зашить его раны под палящим солнцем. С вернувшимся сознанием пришла неожиданная мысль. Теперь, когда раджа мертв и военная кампания закончена, он легко может вернуться в Агру к моменту празднования наступления Нового года. Эти празднества наверняка дадут ему возможность хотя бы еще раз увидеть Мехруниссу, не нарушая при этом наставлений суфия не предпринимать к этому никаких шагов. Несмотря на острый укол боли, последовавший за тем, как игла проткнула кожу на его предплечье, когда хаким сдвинул вместе края его раны, Джахангир не смог сдержать улыбки.

– Ну и что ты думаешь об Агре? – спросила Мехрунисса свою племянницу, когда женщины уселись в апартаментах Гияз-бека.

«Как же ты прекрасна, Арджуманд Бану», – подумала она. Вдова Шер Афгана не видела эту девушку с того момента, как та была ребенком в Кабуле. Теперь ей было четырнадцать лет, и в ней не было неуклюжести, свойственной девочкам в ее возрасте. Овал ее лица был изыскан, брови нежно изгибались, а густые черные волосы доставали почти до пояса. Она была похожа на свою мать-персиянку, которая умерла, когда дочери было всего четыре года, но ее глаза, так же как и глаза ее отца, Асаф-хана, были черными, как угли.

– Я никогда не видела ничего подобного – столько слуг, столько внутренних двориков и фонтанов, столько драгоценностей! Когда мы въезжали в крепость, нас приветствовали боем барабанов в честь моего отца. – Арджуманд все никак не могла прийти в себя от этих новых впечатлений.

Мехрунисса улыбнулась. Как же здорово было бы вновь почувствовать себя четырнадцатилетней…

– С момента правления Акбара барабаны звучат в честь прибытия победоносных военачальников. Я тоже была очень горда услышать их, – сказала она.

Несколько недель назад отец Мехруниссы с радостью написал ей, что ее брат, Асаф-хан, так хорошо проявил себя во время войны на юге, в Декане, что падишах назначил его командующим гарнизоном Агры. В город Асаф-хан прибыл две недели назад. Мехруниссе пришлось потратить все это время на то, чтобы получить разрешение посетить дом Гияз-бека – сначала от Фатимы-Бегум, а потом от вмешивающейся во все дела хаваджасары, – и сейчас она с нетерпением ждала появления брата.

– Куда же пропал твой отец? – забеспокоилась женщина. – У меня разрешение только до захода солнца.

– Он обсуждает с падишахом планы новых крепостных сооружений, но обещал прийти, как только сможет.

Мехрунисса слышала, как ее мать что-то поет Ладили в комнате на противоположной стороне внутреннего двора. Ребенок быстро привык к ее отсутствию, но, хотя она и понимала, что должна радоваться этому, мысль о том, что дочь по ней не скучает, немного ранила Мехруниссу. Ее семья процветала. Мать рассказала ей, что деятельность Гияз-бека на посту казначея падишаха заполняла все его время, а Асаф-хан – это было очевидно – ходил у повелителя в любимчиках. И только сама Мехрунисса потерпела полный провал. Она все еще так и не услышала ни слова от падишаха, а монотонность ежедневного прислуживания Фатиме-Бегум раздражала ее все больше и больше.

– В чем дело, тетя? Ты выглядишь грустной, – заметила ее юная собеседница.

– Да так, ничего. Я просто подумала, сколько воды утекло с тех пор, когда мы виделись в последний раз.

– А как женщины падишаха? Его жены и наложницы – на кого они похожи? – приставала к ней Арджуманд.

– Я их не видела, – покачала головой Мехрунисса. – Они живут в отдельной части гарема, где ест и спит сам падишах. А я живу там, где большинство женщин стары, как моя хозяйка.

– Я представляла себе гарем падишаха иначе. – Было видно, что ее племянница разочарована.

– Я тоже… – кивнула Мехрунисса и в этот момент услышала шаги в коридоре. В комнату вошел Асаф-хан.

– Сестра! Слуги сказали мне, что я найду тебя здесь.

Прежде чем Мехрунисса смогла встать из кресла, он успел обнять ее и приподнять над полом. Ее брат был таким же высоким, как отец, но шире в плечах и с квадратным подбородком. Он улыбался, глядя на нее.

– А ты изменилась… Когда я видел тебя в последний раз, ты была девочкой, ненамного старше Арджуманд и намного более неуклюжей. А сейчас, ты только посмотри…

– Я тоже рада видеть тебя, Асаф-хан. Когда я видела тебя в последний раз, ты был простым офицером, прыщавым и тонконогим, – парировала его сестра. – А теперь ты командуешь гарнизоном Агры…

– Падишах добр ко мне, – пожал плечами Асаф-хан. – Надеюсь, нашему брату тоже повезет. Если удастся, я добьюсь перевода Мир-хана сюда из Гвалиора, чтобы наша семья смогла действительно воссоединиться. Это будет приятно нашим родителям, особенно маме… Но вот вам последние новости – падишах пригласил нашу семью принять участие в придворном благотворительном базаре в Агре в следующем месяце.

– А что это такое? – Арджуманд посмотрела непонимающими глазами на отца, но ответила ей Мехрунисса:

– Базар – это часть Новруза, восемнадцатидневного празднования прихода Нового года, которое ввел падишах Акбар, чтобы отметить переход солнца в созвездие Овна. Фатима-Бегум вечно жалуется, что за две недели до начала праздника в гареме слышны только звуки работы ремесленников, которые воздвигают павильон в крепостных садах.

– А придворный благотворительный базар?

– Это одно из самых важных событий праздника. Похож на обычный базар, только покупатели на нем – сплошь вельможи и придворные. Он происходит ночью в крепостном саду. Жены придворных – такие же, как мы, женщины – раскладывают на столах безделушки и шелка и играют роль продавцов, подшучивая и торгуясь со своими возможными покупателями – членами семьи падишаха и принцессами. Базар – мероприятие настолько закрытое, что женщины на него приходят, не пряча лиц.

– Отец, и я тоже смогу пойти, правда? – неожиданно разволновалась Арджуманд.

– Ну конечно. А теперь мне пора идти. У меня еще остались военные дела, но я скоро вернусь, – сказал Асаф-хан.

После его ухода Мехрунисса осталась с девочкой, пытаясь ответить на ее многочисленные вопросы. Но мысли ее были далеко. Фатима-Бегум много рассказывала ей об этом базаре, который она не одобряла, и говорила о нем такие вещи, которые Мехрунисса не могла повторить своей племяннице.

– Этот благотворительный базар – место, где торгуют живым товаром, не больше и не меньше, – ворчала старая женщина. – Акбар затеял его, потому что хотел найти себе новых любовниц. И если какая-то незамужняя женщина привлекала его внимание, он отдавал приказ хаваджасаре приготовить ее для постельных удовольствий.

Глядя на гримасу, которая исказила обычно доброжелательное лицо ее хозяйки, Мехрунисса догадалась, что когда-то давным-давно на базаре произошло нечто, что здорово ее обидело. Может быть, она осуждала любовную неразборчивость Акбара? В душе Мехрунисса чувствовала такое же возбуждение, как и ее племянница. На базаре – она могла быть в этом уверена – у нее появится возможность увидеть падишаха. Но позволит ли ей Фатима-Бегум посетить его?

Неделей позже, когда в помещениях, занимаемых Фатимой-Бегум и вызывающих у Мехруниссы приступы страха из-за их тесноты, зажглись свечи, вдова получила ответ на этот свой вопрос. Все время с того самого момента, когда она рассказала хозяйке о приглашении на благотворительный базар, та уходила от прямого ответа. И вот теперь, несмотря на то что Мехрунисса надела свои самые роскошные наряды и самые изысканные украшения, на лице у Фатимы-Бегум появилось то упрямое выражение, которое ее служанка так хорошо знала.

– Я решила. Ты вдова, – сказала Фатима. – Тебе будет неловко принимать участие в этом базаре одной. А я уже слишком стара для таких вещей. Лучше почитай мне персидских поэтов. Это для нас с тобой будет приятнее, чем весь этот шум и пошлость.

Прикусив губу, Мехрунисса взяла томик поэзии и дрожащими пальцами расстегнула серебряные застежки на его переплете из палисандрового дерева.

Большой внутренний двор крепости Агры здорово изменился, подумал Хуррам, когда после тройного сигнала фанфар он со своим старшим братом Парвизом вошел во двор вслед за отцом Джахангиром. Все трое были одеты в одежды, затканные золотом. В шарах из цветного стекла, подвешенных к веткам деревьев и кустов, горели свечи, а искусственные деревья из золота и серебра отбрасывали яркие движущиеся тени – красные, синие, желтые и зеленые, – покачиваясь на легком ветерке. Вдоль стен Хуррам увидел задрапированные бархатом столы, полные различного рода безделушек, и женщин, в ожидании стоявших за ними. Все выглядело так же роскошно, как и во времена его деда Акбара. Юноша ясно представлял себе то удовольствие, которое почивший падишах черпал в праздновании Новруза. «Богатство – это хорошо, – говорил дед Хуррама. – Можно даже сказать, что оно необходимо. Но для монарха самое важное – постоянно демонстрировать его своему народу».

И Акбар понимал толк в роскоши. Самые ранние воспоминания Хуррама были связаны с поездкой через весь город бок о бок с падишахом на спине громадного слона. Акбар не уставал демонстрировать себя своим подданным, и они обожали его за это. «Падишах был подобен солнцу, и несколько его лучей упали и на меня», – подумалось Хурраму. А вот его отец, Джахангир, который, сверкая бриллиантами, сейчас двигался среди своей знати, всегда держался в тени. Даже будучи ребенком, Хуррам чувствовал, что между его родными существует напряжение – между дедом и отцом, а также между отцом и его самым старшим сводным братом Хусравом, который, вместо того чтобы праздновать сейчас первый Новруз после провозглашения их отца падишахом, сидит в темнице в Гвалиоре. Хусрав оказался не только дураком, но и предателем, размышлял Хуррам, двигаясь вслед за отцом к возвышению, задрапированному шитой серебром материей, которое находилось в самом центре двора под шатром из такой же материи, блестевшей в свете факелов, горевших по обеим сторонам от строения.

– Сегодня ночью – кульминация нашего празднования Новруза, когда все мы приветствуем наступление нового лунного года, – начал падишах, поднявшись на возвышение. – Мои астрологи предсказывают, что грядущий год будет одним из самых великих в истории нашей державы. Сейчас наступило время отдать должное женщинам при моем дворе. И до тех пор, пока звезды не начнут бледнеть на небе, они – а не мы – хозяева на этом празднике. Если нам не удастся их переубедить, мы обязаны платить за их товар столько, сколько они просят. Так пусть же начнется этот придворный благотворительный базар!

Джахангир спустился с возвышения. Хурраму показалось, что он остановился на мгновение, как будто искал кого-то в толпе, а потом на его лице появилось выражение разочарования. Но падишах взял себя в руки и пошел в сторону стола, на котором лежал яркий красно-коричневый бархат и за которым стояла матрона; в ней Хуррам узнал одну из кормилиц Парвиза. Тот пошел следом за отцом, а Хуррам остановился. Эта женщина славилась своей разговорчивостью, а ему сейчас не хотелось выслушивать бесконечные истории из детства его самого и его старшего брата. Тесная одежда казалась Хурраму тяжелой и неудобной. Поведя широкими плечами под жесткой тканью, юноша почувствовал, как между его лопатками побежала струйка пота.

Вместо того чтобы последовать за отцом, Хуррам прошел в более тихую часть двора, где, как он понял, за столами стояли более молодые женщины и где он надеялся увидеть хоть одно хорошенькое личико. Правда, в настоящее время всю его энергию высасывала крутобедрая и пышногрудая танцовщица с базара в Агре. И вот тут Хуррам заметил в тени изысканно изогнувшихся ветвей покрытого белыми цветами жасмина, росшего на крепостной стене, небольшой стол, на котором располагалось несколько глиняных предметов. За столом стояла высокая, стройная девушка. Он не мог рассмотреть ее лица, но заметил блеск жемчугов и бриллиантов, вплетенных в густые черные волосы, которые колыхались, когда девушка переставляла свои безделушки. Юноша подошел ближе. Продавщица что-то напевала себе под нос и не обращала на него никакого внимания, пока он не остановился в нескольких футах от нее. В удивлении она широко открыла черные глаза.

Хуррам никогда в жизни не видел такого идеального лица.

– Я не хотел тебя пугать, – произнес он. – А чем ты торгуешь?

Девушка вместо ответа протянула ему вазу, выкрашенную яркими синими и зелеными красками. Ваза была мила, но совершенно обычна. А вот в сверкающих глазах, окруженных густыми ресницами, которые застенчиво наблюдали за ним, ничего обычного не было. Хуррам почувствовал себя дураком, проглотившим язык. Он не отрываясь смотрел на вазу, пытаясь придумать что-то умное.

– Я сама раскрасила ее. Тебе нравится? – начала разговор девушка.

Подняв глаза и посмотрев на нее, Хуррам решил, что она смеется над ним. Ей, должно быть, лет четырнадцать-пятнадцать, подумал он. Кожа у нее была того нежного оттенка, что бывает у жемчужин, которые арабские купцы привозят ко двору падишаха, а губы – мягкими и розовыми.

– Мне нравится. Сколько ты за нее хочешь? – спросил сын правителя.

– А что ты за нее дашь? – спросила девушка, наклонив голову.

– Все, что ты попросишь.

– Значит, ты богат?

В зеленых глазах Хуррама промелькнуло удивление. Разве она не видела, как он вошел во двор и стоял возле возвышения, пока говорил его отец? Но даже если и нет – все знают, как выглядят сыновья падишаха…

– Достаточно богат, – ответил молодой человек.

– Это хорошо.

– Сколько времени ты при дворе?

– Четыре недели.

– А откуда ты?

– Моего отца зовут Асаф-хан, и он офицер в войске падишаха; служил в Декане, пока повелитель не назначил его командующим гарнизона Агры.

– Арджуманд… Я не хотела оставлять тебя одну так долго…

С этими словами к ним быстро подошла женщина, одетая в элегантные одежды цвета меда, чье тонкое лицо имело явное сходство с лицом девушки. Она немного задыхалась, но, увидев Хуррама, выпрямилась и, склонив голову, негромко произнесла:

– Благодарю вас за то, что посетили наш прилавок, светлейший. Наши товары просты, но моя внучка сделала их своими собственными руками.

– Они очень красивы. Я куплю их все. Просто назовите вашу цену, – сказал юноша.

– Арджуманд, слово за тобой. – Женщина повернулась к юной продавщице.

Девушка, которая теперь пристально изучала Хуррама, казалось, заколебалась.

– Один золотой мохур, – сказала она наконец.

– Я дам тебе десять. Горчи, мне нужно десять мохуров! – крикнул юноша своему оруженосцу, который стоял в нескольких футах от них. Тот сделал шаг вперед и протянул деньги Арджуманд.

– Нет, дай их мне.

Оруженосец высыпал золото в правую руку Хуррама. Тот медленно поднял ее и протянул золото девушке. Ветер усилился, и казалось, что Арджуманд купается в лучах радуги, которые отбрасывали на нее качающиеся стеклянные шары с горящими в них свечами. Она брала монеты одну за другой, и прикосновение кончиков ее пальцев к коже его ладони показалось Хурраму самым чувственным из всех, которые он испытывал до сего дня. В шоке он посмотрел ей в лицо, и по ее глазам понял, что Арджуманд чувствует то же самое. Он хотел, чтобы это прикосновение продолжалось вечно… Неожиданно юноша почувствовал, что запутался и не может разобраться в своих ощущениях.

– Благодарю тебя, – пробормотал он и, повернувшись, быстро ушел. И только вернувшись в толпу смеющихся гостей вокруг основных прилавков, вспомнил, что так и не забрал свои покупки, а девушка его не окликнула.

Джамиля игриво провела пальцами по покрытой по́том груди Хуррама.

– Сегодня ты, светлейший, был настоящим тигром. – С этими словами она прикусила его за мочку уха, и он почувствовал в ее дыхании запах кардамона, который она так любила жевать.

– Хватит. – Сын падишаха оттолкнул ее руку и, осторожно отодвинувшись от нее, встал. Сквозь резную деревянную перегородку, которая отделяла комнату, в которой Джамиля спала, от соседней комнаты, служившей танцовщицам столовой, он увидел старуху, тщательно подметающую утрамбованный земляной пол пучком сухих веток. Эта старуха неплохо жила на те деньги, которые девушки брали со своих клиентов.

Хуррам приостановился, чтобы брызнуть на лицо водой из глиняной емкости, стоявшей на металлической подставке.

– В чем дело? Тебе было со мной плохо? – спросила Джамиля, чья уверенная улыбка говорила о том, что она ничуть не сомневается в своих способностях.

– Нет. Конечно, нет.

– Тогда что с тобой? – Джамиля повернулась на бок.

Сын правителя посмотрел на круглое симпатичное личико и на чувственные изгибы тела женщины, с которой он развлекался последние полгода. Ему нравилась беспорядочная атмосфера базара и девочки – свободные и непринужденные, которые отнюдь не были такими запуганными, как те, что могла найти ему хаваджасара в крепости Агры, где за ним постоянно следило такое количество глаз. Джамиля научила его всему, что касалось занятий любовью. Хуррам был неуклюжим, перевозбужденным подростком, а она показала ему, как можно доставить женщине удовольствие и как это может увеличить его собственное удовольствие. Ее теплое, податливое тело, ее изобретательность увлекли его. Но теперь все это было в прошлом.

Молодой человек думал, что занятие любовью с Джамилей излечит его от его страстного увлечения Арджуманд, но этого не произошло. Даже обладая телом Джамили, он видел перед собой лицо той девушки. С ночи благотворительного базара прошло уже два месяца, а он все еще не мог выкинуть из головы дочь Асаф-хана.

– Возвращайся в кровать. У тебя, должно быть, остались еще силы, а у меня есть для тебя кое-что новенькое… – прервал его мысли голос Джамили.

Она сидела в кровати с набухшими сосками, выкрашенными хной, и юноша почувствовал знакомое напряжение внизу живота. Но ведь это будет просто еще одно соитие. Они с Джамилей похожи на совокупляющихся животных, горячих и голодных в данный конкретный момент, но не имеющих никаких настоящих чувств друг к другу. Если он сейчас не пойдет к ней, то женщина найдет себе другого, а если она и ее танцевальная труппа покинут Агру, то он легко найдет ей замену. Их лихорадочные занятия любовью, которые заставляли обоих терять контроль над собой, напоминали не более чем расчесывание зудящего места. И теперь, когда Хуррам постоянно думал об Арджуманд, этого ему было уже недостаточно.

– В чем дело? – Джахангир отложил миниатюрный рисунок антилопы-нильгау, который рассматривал в своих частных покоях. Придворному художнику удалось ухватить каждую деталь, включая голубоватый оттенок шкуры животного и тонкий разрез его глаз…

– Мы не могли бы остаться одни? – поколебавшись, попросил Хуррам.

– Отставьте нас, – приказал падишах слугам.

Двери еще не успели закрыться за последним из них, а у юноши уже вырвалось:

– Я хочу жениться.

Джахангир посмотрел на сына, которому было почти шестнадцать и который был высок и мускулист, как взрослый мужчина. Мало кто из его офицеров мог победить Хуррама в борьбе или схватке на мечах.

– Ты прав. – На лице Джахангира появилось задумчивое выражение. – Я был приблизительно в твоем возрасте, когда женился в первый раз, но нам некуда торопиться. Я подумаю, кто может составить тебе приличную партию. У раджпутского правителя Джайсалмера растет несколько дочерей, и если мы породнимся с его семьей, это обрадует наших индийских подданных. Или можно поискать за пределами державы… Женитьба на девушке из семьи шаха Персии заставит его отказаться от своих амбиций в отношении Кандагара…

Мысль Джахангира заработала в полную силу. Он позовет своего визиря, Маджид-хана и, может быть, еще кого-то из советников, и они обсудят этот вопрос.

– Я рад, Хуррам, что ты сам заговорил со мной об этом. Это доказывает, что ты уже взрослый человек, которому нужна первая жена, – сказал правитель сыну. – Мы еще обсудим это, когда я все обдумаю; обещаю тебе, что это будет скоро.

– Я уже знаю, кого хочу взять в жены. – Хуррам говорил возбужденным голосом, его зеленые глаза были серьезными.

– И кто же это? – удивленно сморгнул Джахангир.

– Дочь командующего гарнизоном Агры.

– Дочь Асаф-хана? А где ты ее видел?

– На придворном благотворительном базаре. Ее зовут Арджуманд.

– А сколько ей лет? Асаф-хан сам еще слишком молод, чтобы иметь дочь на выданье.

– Наверное, она чуть моложе меня.

Джахангир нахмурился. Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о том, что это просто юношеское увлечение, но во всем этом было нечто загадочное. Молодая женщина, на которую обратил внимание Хуррам, должна быть племянницей Мехруниссы и, таким образом, внучкой его казначея Гияз-бека. И тут он вспомнил нечто, что сказала ему его бабушка Хамида, когда Гияз-бек появился при дворе Акбара без копейки денег и в полном отчаянии. Что же это было? Что-то вроде: «В мире происходит масса вещей, которые кажутся нам случайными, и тем не менее я часто вижу связи, существующие между такими событиями, как будто божественный прядильщик сидит за ткацким станком… В один прекрасный день этот Гияз-бек станет очень важен для нашей династии». У Хамиды был дар предвидения. Только полный идиот пропустит ее слова мимо ушей.

– Хуррам, ты все еще слишком молод, но я вижу, что твое решение твердо. Если твое сердце остановилось на этой девушке, то я не буду возражать и сам надену обручальное кольцо на ее палец как символ союза двух наших семей, – пообещал падишах. – Я лишь прошу тебя немного подождать со свадьбой.

Джахангир увидел удивление на лице сына – было видно, что тот не ожидал, что все пройдет так гладко, – а потом оно сменилось улыбкой восторга, и Хуррам обнял его.

– Я подожду – и сделаю все, о чем ты попросишь…

– Я приглашу Асаф-хана. Есть вещи, которые мы с ним должны обсудить. А до этого времени веди себя сдержанно. Не говори об этом никому, даже своей матери.

Оставшись в одиночестве, Джахангир какое-то время сидел, опустив голову на руки. Разговор с Хуррамом вызвал у него множество мыслей. В отличие от Хусрава, предательства которого он все еще не мог простить, Хуррам был верным сыном, которым мог бы гордиться любой отец. Джахангиру хотелось бы быть таким же уверенным в себе в возрасте Хуррама. А еще хотелось бы лучше знать этого своего сына, но пристрастие Акбара к своему внуку сделало это невозможным. Мальчик воспитывался в доме своего деда. И именно он – а не отец – был во главе процессии, когда Хуррам впервые пошел в школу. Но все это осталось в далеком прошлом, а в последнее время они с сыном все больше времени проводили вместе. И тем не менее падишаху удалось удивить Хуррама, так легко согласившись на его просьбу. Шахзаде крови державы Великих Моголов имеет право выбирать себе жен. Но хотя Арджуманд и происходит из благородной персидской семьи, ему никогда не пришло бы в голову выбрать ее в жены сыну. Правда, Джахангир слишком хорошо знал из собственного опыта, что от выбора родителей в данном случае мало что зависело. Такой выбор не сыграл никакой роли в случае Хумаюна и Хамиды. И падишах прекрасно знал, что сам чувствует по отношению к Мехруниссе, так что он не мог упрекнуть сына за то, что тот так безоглядно влюбился.

Кажется, женщины из семьи Гияз-бека имеют мистическую власть над мужчинами из его собственной семьи. Но, как и Хурраму, ему самому тоже придется подождать…

 

Глава 6. Топор палача

– Госпожа, проснись!

Кто-то отчаянно тряс ее за плечо, и в какой-то момент Мехрунисса не могла понять, спит она или бодрствует, но, открыв сонные глаза, увидела склонившуюся над ней Надию.

– Что случилось? Зачем ты будишь меня?

Служанка зажгла масляную лампу на мраморном столике возле кровати, и та бросала колеблющиеся оранжевые блики на легком ветерке, дувшем из оконного проема.

– Для тебя записка. Посыльный, который доставил ее к воротам гарема, предупредил, что ее надо немедленно прочитать.

Мехрунисса увидела, что служанка чуть ли не дрожит от любопытства. Ее сердце заколотилось, когда она села и взяла в руки запечатанный конверт, который протягивала ей Надия. Новости, доставленные в столь поздний час, могут быть только плохими. Ее пальцы слегка задрожали, когда она развернула сложенную бумагу и узнала летящий почерк своей племянницы. Записку писали в явной спешке. На бумаге виднелись не характерные для Арджуманд кляксы, а некоторые слова были зачеркнуты:

Тетя, случилось нечто ужасное. Мой отец в Дели по своим военным делам, и нам с бабушкой больше не к кому обратиться. Сегодня, пока я находилась в покоях дедушки и бабушки в крепости, пришла стража и арестовала моего дедушку. Они утверждают, что он – участник заговора, которым руководил Хусрав из своей камеры в Гвалиоре и целью которого было убийство падишаха. Якобы Хусрав обещал дедушке, что назначит его своим визирем, если тот поможет ему завладеть сокровищницей падишаха. Ты знаешь моего дедушку – он всегда так спокоен и обладает таким чувством собственного достоинства… Он молча проследовал за ними, велев нам не беспокоиться, но я догадалась, насколько он поражен и испуган.

В письме было что-то еще, но Мехрунисса с трудом могла переварить то, что успела прочитать. Ее отец, Гияз-бек, который верой и правдой служил Акбару, а потом Джахангиру на протяжении двух десятилетий, арестован за участие в заговоре против падишаха… Это невероятно. На мгновение она подумала, что все еще спит и это какой-то жуткий ночной кошмар, но тонкое жужжание москитов, раздававшееся где-то поблизости, и резкий мускусный запах духов, которыми всегда пользовалась Надия, были вполне реальными.

– Что там? Надеюсь, ничего страшного? – спросила служанка, блестя глазами.

– Семейные дела. Ты можешь идти, но оставь мне лампу, чтобы у меня был свет для чтения.

Убедившись, что Надия ушла, Мехрунисса отбросила назад свои длинные волосы и еще раз посмотрела на письмо Арджуманд. Кровь застыла у нее в жилах, когда она наконец поняла его значение. Жизнь ее отца под угрозой, а вся их семья на пороге бесчестия. Теперь сама мысль о женитьбе шахзаде Хуррама на Арджуманд могла вызвать лишь смех, а ее собственные мечты… Какое-то время она испуганно смотрела на развевающиеся парчовые занавеси на дверях, в любой момент ожидая, что тонкая материя будет отброшена в сторону и явятся евнухи, вместе с охраной гарема, чтобы арестовать и ее.

Она должна сохранять спокойствие. Крепко сжав записку Арджуманд в руках, Мехрунисса стала читать дальше:

Когда они уводили дедушку, один из стражников сказал ему: «Твой сын Мир-хан был арестован по такому же обвинению два дня назад в Гвалиоре, и его доставили в Агру в цепях». Дедушка заболел от всех этих волнений. Прошу тебя, тетя, помоги. Скажи, что нам делать.

Под запиской было нацарапано: «Арджуманд».

Мехрунисса встала с кровати и, аккуратно сложив записку, положила ее на столик рядом с лампой. Потом подошла к окну и оперлась руками о все еще теплый подоконник из песчаника. Внизу вдова увидела фигуры двух охранниц, которые патрулировали внутренний двор гарема – их фонари, сделанные из пропитанных смолой лохмотьев, отбрасывали пляшущие тени. Она услышала, как где-то рядом дворцовый хранитель времени, гарияли, отсчитывает часы – один… два… три… А взглянув вверх, на небо, женщина увидела на нем россыпь созвездий на фоне черных глубин, и каким-то образом красота этих звезд, таких далеких от земных проблем, дала ей силы, успокоила ее и помогла ей сосредоточиться.

Ее отец, Гияз-бек, человек чести и безраздельно преданный падишаху, ни в чем не виновен, в этом она уверена. Любые обвинения в его адрес – это результат недопонимания или зависти. А вот как быть с братом, с Мир-ханом?.. В нем она не была так уверена. Они вместе выросли в Кабуле. Мехрунисса всегда знала, что ему не хватает ее умственных способностей, или способностей Асаф-хана, или той внутренней силы, которой обладали они оба. Мир-хан был человеком тщеславным и не понимал своих недостатков. Она прекрасно знала, что им легко манипулировать. Время от времени, когда они были еще детьми, Мехрунисса сама подговаривала его совершить что-нибудь в свою пользу, а не в его. Она все еще краснела, когда вспоминала, как однажды подговорила его залезть на гнилую ветвь абрикосового дерева, чтобы собрать для нее фрукты. Ветка сломалась, и брат свалился на землю…

Но это было давно. Мир-хану следовало бы набраться ума и осторожности, но продвижение по службе, которое пришло к Асаф-хану в столь раннем возрасте, для него оказалось недостижимым. Могли ли разочарование, зависть к успехам старшего брата или сладкие обещания заставить его принять участие в каком-нибудь диком мероприятии? Этого Мехрунисса не знала. Ее младший брат мог быть таким же невиновным, как и Гияз-бек. Она не торопилась бы с его оценкой. Сейчас самое главное – сохранить холодную голову и решить, что делать дальше. Судьба ее семьи и ее собственная судьба – и даже их жизни – висят сейчас на волоске. Торопиться не надо, но и бездействие может оказаться фатальным…

Она может написать Асаф-хану в Дели. Но он почти наверняка уже знает о том, что произошло, и сейчас галопом мчится в Агру. Вместе они смогут решить, как спасти семью. А может быть, его тоже обвинили в участии в заговоре и сейчас он уже под стражей?.. Нет, она не может ждать, пока ей станет известна судьба Асаф-хана. Она, и только она, должна действовать немедленно.

После часа бесцельного хождения по своей небольшой комнате, когда на горизонте уже появились первые, еще бледные, лучи восходящего солнца, Мехрунисса села, скрестив ноги, перед письменным столом. Опустив перо в чернильницу из зеленого оникса – подарок ее отца, – она написала короткую записку Арджуманд:

Спокойно ждите с бабушкой возвращения моего отца и ничего не предпринимайте. Верь мне.

Закончив писать, женщина посыпала лист бумаги песком, чтобы высохли чернила, сложила его и, нагрев палочку сургуча, капнула на письмо, запечатав его своей собственной печатью, которой многие годы пользовались ее предки в Персии и на которой был вырезан орел. Она редко пользовалась этой печатью, но сейчас выбрала именно ее, потому что вид надменного орла напоминал ей о долгой и славной истории ее семьи и давал ей смелость для того, чтобы сделать следующий шаг, который она уже обдумала, но о котором ничего не сообщила Арджуманд.

Еще раз обмакнув перо в чернильницу, вдова начала свое письмо к Джахангиру:

Повелитель, я никогда не решилась бы обратиться к тебе, если б не моя любовь к семье и не мой долг, который велит мне хранить ее честь. Прошу тебя, повелитель, дай мне возможность увидеться с тобой. Мехрунисса, дочь Гияз-бека.

И вновь она сложила лист и потянулась за сургучом, который через несколько мгновений закапал на бумагу кроваво-красными каплями.

День тянется удивительно медленно. Скоро наступят сумерки. Теперь все уже знают о происшедшем, размышляла Мехрунисса. Фатима-Бегум не посылала за ней. Более того, никто и близко не подходил к ней, даже вечно любопытная Надия. Они, должно быть, боятся заразиться, подойдя слишком близко к члену семьи Гияз-бека, но ей было все равно. Прошло уже больше двенадцати часов с того момента, как она послала письмо Джахангиру, подкупив золотом служанку и велев ей передать письмо прямо в руки слуге Маджид-хана, визиря Джахангира, предупредив того о том, что это письмо от дочери Гияз-бека. Из того, что Мехрунисса о нем знала, следовало, что Маджид-хан был справедливым человеком, который в последние месяцы регулярно посещал ее отца, – но, может быть, сейчас он тоже захочет дистанцироваться от Гияз-бека. Она представила себе, как визирь подносит письмо к пламени свечи и сжигает ее последнюю надежду…

– Немедленно следуй за мной.

Мехрунисса развернулась. Она не слышала, как вошла хаваджасара, и испугалась, увидев Малу всего в нескольких футах от себя. На лице женщины застыло ледяное выражение, когда она указала своим жезлом в сторону двери. Мехрунисса была одета в свои самые роскошные одежды синего цвета, расшитые серебряными ирисами – на тот случай, если падишах призовет ее, – но, посмотрев на презрительное выражение лица хаваджасары, она засомневалась, пришла ли Мала для того, чтобы проводить ее к правителю. Это больше походило на то, что ее изгоняют из гарема падишаха, а в этом случае она ни за что не уйдет без своих любимых вещей, таких как зеленая чернильница и особенно ее драгоценности. Женщина взяла тонкой работы кашмирскую шаль, подарок Асаф-хана, и уже протянула руку за шкатулкой с драгоценностями, когда хаваджасара рявкнула:

– Оставь все здесь! Иди как есть. Только надень вуаль.

Мехрунисса положила шаль, прикрепила вуаль и покорно опустила глаза. «Итак, моя жизнь совершила полный оборот», – думала она, шагая за высокой, одетой в зеленое, фигурой Малы из своей комнаты, по коридору и через внутренний двор гарема, в котором уже зажигали вечерние свечи. Когда вдова заметила косые взгляды и услышала язвительные замечания в свой адрес, на ее глаза навернулись слезы, но она гордо выпрямилась и не ускорила шагов. Пусть сама хаваджасара идет очень быстро, она не собирается бежать из гарема, как побитая плетью собачка.

Но потом Мехрунисса поняла, что Мала ведет ее не к воротам, ведущим из гарема, которые были прямо перед ними. Вместо этого она резко повернула налево и теперь взбиралась по невысоким каменным ступенькам, которые вели в ту часть крепости, в которой Мехрунисса никогда еще не бывала. Сердце дочери Гияз-бека затрепетало. Куда ведет ее Мала?

Хаваджасара остановилась на площадке лестницы и обернулась назад:

– Поторапливайся.

Мехрунисса подобрала юбки своего голубого одеяния и стала взбираться вверх. Добравшись до площадки, она оказалась на широкой террасе. Прямо напротив нее возвышались высокие деревянные двери, покрытые блестящими листами серебра, которые были украшены полудрагоценными камнями. Мала быстро заговорила о чем-то с четырьмя стражниками-раджпутами в красных тюрбанах, указывая на Мехруниссу.

Стражники распахнули ворота. Мала подождала, пока спутница не догнала ее, а потом, схватив ее за руку, провела Мехруниссу в широкий коридор, украшенный парчовыми занавесями. Воздух в коридоре резко пах камфарой и благовониями, которые курились в золотых курильницах, сделанных в виде павлинов с распущенными хвостами, украшенными сапфирами и изумрудами. Впереди перед ними возвышались еще две двери, еще выше и шире предыдущих, на этот раз покрытые золотом, инкрустированным черепаховым гребнем и слоновой костью. Перед этими дверями стояли по стойке «смирно» десять охранников-раджпутов, вооруженных копьями со стальными наконечниками.

– Куда мы идем? – шепотом спросила Мехрунисса у Малы.

– Это собственный вход повелителя в гарем. За этими дверями его частные покои, – ответила та.

– Ты ведешь меня к падишаху?

– Да. Уверена, он сам решит, что с тобой делать.

Но Мехрунисса уже не слушала Малу. В эти несколько мгновений, оставшихся до встречи с падишахом, она еще раз вспомнила свою речь, которую повторяла снова и снова с того самого момента, как отправила Джахангиру письмо.

И вот теперь эти великолепные золотые двери раскрываются. Мала отошла в сторону, и дальше дочь Гияз-бека пойдет одна. Подняв голову, Мехрунисса переступила порог.

Падишах сидел на невысоком возвышении в дальнем конце комнаты. Мехрунисса думала, что сейчас увидит горчи, служителей или даже охранников, которые должны были бы защищать жизнь падишаха от дочери и сестры предполагаемых заговорщиков, но они оказались одни в помещении. Удлиняющиеся тени, падающие через оконные проемы, и колеблющийся свет свечей не позволили Мехруниссе рассмотреть выражение лица Джахангира. Подойдя к нему на расстояние пятнадцати футов, женщина пала перед ним ниц, как и планировала это заранее, и ее волосы нимбом окружили ее голову. Кроме того, как и задумала, Мехрунисса не стала ждать, когда заговорит падишах.

– Повелитель, благодарю тебя за великую доброту, которую ты проявил, дав мне эту аудиенцию, – произнесла она. – Я здесь, чтобы умолять тебя от лица своего отца, Гияз-бека. Жизнью своей клянусь, что он не сделал ничего, что могло бы навредить тебе, его благодетелю, который дал ему все, что у него есть. Мой отец никогда не будет просить за себя, поэтому я делаю это вместо него. Я прошу только о справедливости.

Мехрунисса лежала неподвижно, уткнув лицо в толстый ковер и вытянув руки в стороны. Но мужчина, сидевший на темноватом возвышении перед ней, не издал ни звука. Она с трудом поборола желание поднять голову, и в тот момент, когда почувствовала, что уже не может больше не смотреть на него, его сильные руки взяли ее под руки и поставили на ноги. Женщина закрыла глаза. Теперь, когда он был так близко от нее, она не могла посмотреть на него из боязни того, что может увидеть осуждение, а не сострадание. Руки правителя отпустили ее плечи, а потом она почувствовала, как он отстегивает один угол ее вуали. Мехрунисса открыла глаза и во второй раз в жизни посмотрела в глаза Джахангиру. Это было то же самое лицо, которое она видела много лет назад в Кабуле. Правда, на нем уже появились морщины, но оно было бы красивее того, молодого, если б не жесткое и холодное выражение, увидев которое, женщина почувствовала слабость и чуть не потеряла сознание. Джахангир пристально смотрел на нее, но понять, о чем он думает, по его лицу было невозможно. По прошествии нескольких мгновений он повернулся, взошел на возвышение и вновь сел.

– Твоего отца и твоего брата допрашивали.

– Мой отец ни в чем не виновен, – повторила Мехрунисса, стараясь говорить спокойным и размеренным голосом. – Кто его обвиняет?

– Комендант Гвалиорской крепости. Его шпионы слышали, как Хусрав обсуждал с твоим братом, Мир-ханом, какова вероятность того, что шах Персии пошлет свои войска, дабы поддержать моего сына, в случае если пообещать ему Кандагар. Твой брат ответил, что Гияз-бек еще сохранил влияние при персидском дворе… Он подразумевал, что твоего отца можно заставить принять участие в заговоре.

Мехрунисса покраснела от гнева. Она сразу же представила себе Мир-хана, надутого от того, что с ним советуется сам шахзаде, и готового ради этого на все…

– Сама мысль об этом абсурдна. – Женщина вздернула подбородок. – Мир-хан просто старался произвести впечатление. Мой отец покинул Персию еще до моего рождения. И порвал все связи с родиной, когда стал чиновником государства Великих Моголов, которому он так хорошо служил. Даже если б его подкупили – что само по себе невозможно, – какая ему выгода поддерживать одного из твоих сыновей в борьбе против тебя, когда его внучка собирается замуж за шахзаде Хуррама?

Джахангир не отрывал от нее глаз. «Даже если он и испытывает по отношению ко мне какие-то чувства, то никак их не выдает», – подумала Мехрунисса.

– Ты говорила очень убедительно, но еще до того, как ты с такой страстью бросилась на защиту отца, я уже решил, что Гияз-бек ничего не знал о заговоре, – сказал наконец падишах. – Я давно знаю его и уверен, что он человек порядочный.

«Мой отец в безопасности!» На мгновение все вокруг Мехруниссы потемнело, и она поднесла руку к глазам, собираясь с силами.

– А вот о твоем брате этого не скажешь, – продолжал Джахангир.

– Мой брат…

– Улики против него исчерпывающие. Хотя вначале он от всего отказывался, после некоторого… скажем так, нажима… признался в том, что мой сын-предатель Хусрав посулил ему всяческие награды за участие в заговоре против меня, и он на это согласился.

Мехрунисса молчала.

– Ты пришла сюда в поисках справедливости. И только что продемонстрировала мне свое умение мыслить логически. Как бы ты поступила на моем месте? – спросил падишах.

Женщина смотрела прямо перед собой на ковер, богато украшенный изображениями красных цветов на темно-синем фоне, и вспоминала Мир-хана, веселого, беспечного ребенка, который лез по гнилой ветке абрикосового дерева, смеясь и протягивая руку за плодами. От этих воспоминаний ей стало физически больно.

– Повелитель, – ее голос звучал ровно и холодно, без малейшей дрожи, – у тебя нет выбора. Мир-хан – предатель. Казни его. Так поступила бы я, будь на твоем месте.

– В своем письме ты пишешь о своей любви к семье. А что, для любящей сестры в порядке вещей советовать казнить своего любимого брата?

– У персов есть поговорка: «Если на дереве растут горькие плоды, его надо срубить, чтобы спасти сад». Мир-хан предал свои обязательства по отношению к тебе как к падишаху и свой долг по отношению к своей семье. Он – то самое зараженное дерево. Остальная его семья – это сад.

– Очень хорошо. Поступим так, как ты советуешь. – Подавшись вперед, Джахангир взял в руки большой бронзовый колокол, который стоял рядом, и отчаянно зазвонил в него. Металлический язык успел звякнуть не более трех раз, как в боковую дверь прямо возле возвышения вошел горчи.

– Повелитель?

– Пусть приведут предателя Мир-хана.

Минуты проходили, но ни Мехрунисса, ни Джахангир, неподвижно сидевший на своем возвышении, не произнесли ни слова. Женщина копила силы, готовясь к следующему этапу того, что казалось ей самым длинным испытанием в ее жизни. Было около семи часов вечера – прошло уже пятнадцать часов с того момента, как Надия разбудила ее пугающей запиской от Арджуманд Бану. И хотя душевно Мехрунисса была совершенно измучена, она не имела права позволить себе расслабиться. Только оставаясь сильной, она сможет все преодолеть и спасти свою семью.

Звуки мужских голосов и приближающихся шагов отвлекли Мехруниссу от ее мыслей. Через ту же боковую дверь вошел горчи, который, отступив в сторону, крикнул:

– Ввести Мир-хана!

Вошли двое стражников, которые тащили третьего мужчину, висящего между ними. Когда они подошли в трепещущем свете свечей к возвышению, Мехруниссе пришлось собрать все свои силы, чтобы не отвернуться. Стражники остановились на одной линии с ней и бросили пленника на пол. Мир-хан не сопротивлялся. Он вообще выглядел так, словно был без сознания. Когда брат упал вперед, Мехрунисса увидела его избитое, окровавленное лицо. Его одежда была изорвана, и сквозь прорехи его сестра увидела то, что показалось ей красными следами от ожогов на его спине, нанесенных, возможно, раскаленным железом. Она сказала себе, что Мир-хан должен заплатить за свои ошибки, что он должен стать той жертвой, которая спасет их всех, – но видеть замученного младшего брата лежащим на полу рядом с ней было выше ее сил. Чувствуя, что Джахангир смотрит на нее, а не на Мир-хана, она вся напряглась, чтобы не потерять самообладание. Через мгновение падишах обратился к пленнику:

– Мир-хан, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Все тело узника сотрясали судороги. Один из стражников схватил его за длинные волосы и приподнял ему голову.

– Отвечай повелителю.

Мир-хан пробормотал что-то нечленораздельное, и стражник, отведя ногу назад, ударил его сапогом в низ живота. На этот раз пленник смог произнести несколько слов:

– Прости меня, повелитель.

– Предательству нет прощения. Ты заслуживаешь смерти предателя. Даже твоя сестра высказалась за твою казнь, – сказал падишах, и Мехрунисса вздрогнула, когда Мир-хан посмотрел на нее отчаянными глазами. – Я должен был бы приказать, чтобы тебя бросили под ноги слону или посадили бы на кол, как я сделал это со сторонниками моего сына во время его предыдущего бунта, – ты был настолько глуп, что их судьба тебя ничему не научила.

Джахангир говорил ледяным голосом. Мехрунисса с трудом удерживалась от того, чтобы не броситься на пол рядом с Мир-ханом и, забыв о своих предыдущих словах, не начать умолять за него.

– Но ради твоей сестры, – продолжал меж тем Джахангир, – которая продемонстрировала нам такую храбрость, какой у тебя никогда не было, я избавлю тебя от долгого и мучительного прощания с жизнью, которое ты, без сомнения, заслуживаешь. Ты хочешь что-нибудь сказать перед смертью?

Мир-хан с трудом встал на колени, но, когда он заговорил, обратился к сестре, а не к падишаху. К ее громадному облегчению в его словах не было ни злобы, ни упреков.

– Мехрунисса… прости меня…

– Я прощаю тебя, брат. – Во рту у женщины пересохло, и эти слова дались ей с трудом.

– Позовите палача, – распорядился Джахангир.

По-видимому, тот ждал в соседней комнате, так как в дверях мгновенно показался высокий мужчина в черном тюрбане и кожаной одежде, украшенной металлическими заклепками. В одной руке он держал обоюдоострый топор, а другой прижимал к себе нечто, напоминавшее свернутую шкуру животного.

– Повелитель?

– Отруби голову этому человеку.

Услышав слова падишаха, Мир-хан опять рухнул на ковер. Палач раскатал шкуру, а потом отодвинул в сторону ковер перед возвышением и аккуратно разложил шкуру на каменных плитах. Приготовившись таким образом, он кивнул стражникам. Мир-хан все еще продолжал всхлипывать, когда те подняли его и перетащили на шкуру.

– Вытяни шею, – приказал палач. Один из стражников вытащил из-под брата свою левую руку, а второй отвел в сторону правую, и Мехрунисса увидела то, что можно было назвать высшим проявлением мужества – ее брат сам медленно вытянул шею. Палач убрал с нее пряди темных волос, и, удовлетворенный, отступил назад и поднял свой топор. Замерев в таком положении, он бросил быстрый взгляд на Джахангира, который коротко кивнул.

Мехрунисса почувствовала ветерок на своей щеке, когда палач опустил топор, а потом услышала глухой удар, когда сталь вошла в шею ее брата. Его голова упала на землю с еще более глухим звуком, пачкая все вокруг яркими пятнами крови. На какое-то мгновение Мехрунисса оцепенела. А потом к ней пришло спасительное понимание – палач хорошо знает свое дело. Ее брат не страдал. Она спасла его от медленной смерти. Женщина проследила за тем, как палач быстро завернул в шкуру голову и тело ее брата и с помощью одного из стражников вынес их из помещения. Только несколько капель крови на плитах говорили о том, что всего мгновение назад на этом самом месте человека лишили жизни.

– Все кончено, – услышала Мехрунисса слова Джахангира. – Возвращайся в гарем.

Казалось, женщина полностью лишилась способности думать и чувствовать. Слепо повинуясь его словам, она заковыляла в сторону золотых дверей в конце комнаты, которые уже открывались, чтобы пропустить ее.

Только через несколько минут после возвращения в свою комнату в гареме, которую она уже не надеялась увидеть, Мехрунисса позволила себе расплакаться. Ей было тяжело наблюдать за казнью брата. На ладонях остались кровавые отметины в тех местах, где в них впились ее ногти, когда она пыталась сдерживать себя. Но Мир-хан сам заслужил такую судьбу. Он был виновен, и правосудие свершилось. Мехрунисса ничего не могла сделать, чтобы спасти его, а если б попыталась, то поставила бы под угрозу и свою семью, и самое себя. Так же как ее отец был готов бросить ее новорожденным младенцем, чтобы дать остальной семье шанс выжить, так и она должна была принести Мир-хана в жертву. Но то, что она выбрала целесообразность, не значило, что она не любила брата, каким бы слабым и глупым он ни был.

А что теперь? Встреча с Джахангиром, о которой она так долго мечтала, наконец состоялась, но при совсем других обстоятельствах. Что же ждет в будущем ее… или ее семью?

 

Глава 7. Отпущение грехов

Ритмичный звук копыт его лошади, скакавшей по высохшей земле в сторону Фатехпур-Сикри, успокаивал Джахангира. Этот звук говорил о том, что теперь наконец, после стольких месяцев ожидания, он может действовать. С тех пор как падишах увидел Мехруниссу в последний раз, он никак не мог выбросить ее из головы. Та отвага, с которой она предстала перед ним и защищала своего отца, подтвердила то, что он инстинктивно чувствовал все эти годы, – она была выдающейся и при этом очень красивой женщиной. Другие на ее месте рыдали бы и ныли, но она сохранила чувство собственного достоинства. К концу их встречи у правителя не было уже никаких сомнений, что Мир-хан был единственным предателем в их семье. А еще он понял, что все те чувства, которые она пробудила в нем много лет назад, никуда не делись. Он хотел ее еще больше, чем прежде.

Однако решительная борьба с последствиями последнего заговора Хусрава, которым он управлял из своей тюрьмы в Гвалиоре, была для падишаха тогда на первом месте. С каждым днем он все больше и больше узнавал о группе горячих голов, о молодых людях, похожих на Мир-хана, которые поклялись поддерживать Хусрава, ослепленные посулами, которые его амбициозный сын не имел никакого права раздавать. Джахангиру пришлось действовать быстро, так чтобы сообщники бунтовщиков не успели разбежаться до того, как их допросят на предмет имен новых заговорщиков, а потом казнят.

Решить судьбу Хусрава было гораздо труднее. В прошлом отец был милосерден к нему – и каков результат? Сын отплатил ему за его благородство новым обманом… Нет, от этого отпрыска не стоит ждать ни покаяния, ни благодарности. Как бы Джахангир его ни наказал, эта кара должна быть достаточно жестокой, чтобы отбить у сына всякое желание бунтовать в будущем. И тем не менее спешить не стоит… Пока правитель распорядился поместить Хусрава в подземную камеру в Гвалиоре и запретил кому бы то ни было общаться с ним.

Падишах мог довериться Яр Мухаммаду, суровому старому служаке из Бадахшана, которого он недавно назначил комендантом Гвалиора, для того, чтобы его распоряжения выполнялись буквально. Что касается прежнего коменданта, то он был чересчур мягкотелым и сделал для Хусрава слишком много послаблений. Именно его можно было назвать виновным в этом заговоре, и поэтому он, боясь гнева Джахангира, попытался скрыть свою несостоятельность, истово раскрывая информацию о заговорщиках и обвиняя при этом даже таких невиновных, как Гияз-бек, чтобы спасти свою шкуру. Джахангир без колебаний освободил его от занимаемого поста, лишил всех земель и отправил в ссылку…

Правитель улыбнулся мрачноватой улыбкой. Надо было сделать так, чтобы люди надолго забыли, что это такое – бунтовать против падишаха. И вот теперь, когда кризис был близок к благополучному разрешению, он смог вернуться к более личным делам. Накануне ночью, когда мысли о Мехруниссе не давали ему заснуть, Джахангир задумался, не изменил ли бунт Хусрава расклад между ним и семьей Мехруниссы? На этот вопрос мог ответить только суфий, и падишах решил съездить к нему, как только закончится ежедневное заседание совета.

Впереди, в быстро спускающихся сумерках, Джахангир смог рассмотреть свет костров, на которых готовили пищу. Фатехпур-Сикри должен быть недалеко. Он пустил коня быстрым галопом, удивив своего горчи и телохранителей. Позади правитель слышал их крики, которыми они погоняли своих лошадей, стараясь не отстать.

Пятнадцать минут спустя Джахангир спрыгнул с лошади перед приземистым домом с кирпичными стенами, который располагался вне стен уже почти покинутого сейчас города Фатехпур-Сикри, которые были сложены из песчаника. Дом выглядел меньше и скромнее, чем правитель помнил по своему предыдущему визиту, когда он еще мальчиком посещал отца суфия, но время иногда может сыграть с памятью шутку.

– Вы все – ждите здесь, – приказал он своим спутникам.

Заглянув в крохотное окошко справа от входной двери, Джахангир увидел мерцающий желтоватый свет масляной лампы, который горел в помещении. Он снял перчатки и постучал в грубую деревянную дверь, а потом осторожно приоткрыл ее. Не услышав внутри никаких звуков, постучал еще раз и, низко наклонившись перед притолокой, вошел внутрь.

Комната с плотно утрамбованным земляным полом, на котором лежало несколько ковриков, и с койкой в углу, на которой была натянута сетка, была такой же, какой Джахангир ее помнил, но самого суфия нигде видно не было. На мгновение сердце гостя ушло в пятки, но потом он услышал голоса на улице, и через несколько мгновений в помещение вошел суфий, который, так же как Джахангир, низко согнулся, чтобы не задеть белым тюрбаном за притолоку.

– Повелитель, мне жаль, что я не смог поприветствовать тебя в своем доме. Я собирал хворост.

– Это я виноват в том, что приехал без предупреждения, – возразил падишах.

– Прошу тебя, повелитель… – Суфий жестом показал на один из ковриков и, когда Джахангир уселся на него, скрестив ноги, устроился напротив. – Что привело тебя ко мне в такой спешке?

– Мне опять нужен твой совет.

– По тому же самому поводу?

Правителю показалось, что он заметил, как сжались челюсти суфия.

– Да, – сказал падишах. – Ситуация изменилась.

– Каким образом?

– Ты сказал мне, что я согрешил не только против Всевышнего, но и против семьи женщины, которую люблю и хочу сделать своей женой – Мехруниссу, дочь моего казначея Гияз-бека, – убив мужчину, которого семья выбрала ей в мужья. Из-за этого нехорошего поступка ты предостерег меня от спешки, которая может вызвать гнев Аллаха, и посоветовал ждать, возложив на меня епитимью. – Суфий согласно кивнул, но ничего не сказал, и Джахангир продолжил: – Мой сын Хусрав устроил еще один заговор с целью лишить меня жизни и захватить мой трон. Среди главных заговорщиков оказался младший сын Гияз-бека – брат Мехруниссы. Он во всем признался, и я приказал казнить его. Вопрос мой состоит в следующем: не уравновешивает ли его преступление против меня мой проступок против его семьи?

Глаза суфия были полуприкрыты. Он опирался подбородком на сложенные руки и все еще молчал. Джахангир ждал. Может быть, ему надо было просто послать за Мехруниссой? Но уважение к суфию и еще большее уважение к его умершему отцу не позволили ему сделать это.

– В том, что ты говоришь, есть некая логика, – заговорил наконец суфий. – Всевышний будет тебе окончательным судьей, но теперь ты не единственный грешник среди членов ваших двух семей. Думаю, что счет закрыт. Однако помни: какое бы счастье ни ожидало тебя впереди, шаг, который ты предпринял, чтобы достичь его, был недостоин тебя ни как мужчины, ни как падишаха.

– Я знаю. – Джахангир склонил голову.

Суфий прав. Он не должен был приказывать убить Шер Афгана. Это был поступок ревнивого любовника, а не всемогущего правителя. Но сейчас все это бледнело по сравнению с той радостью, которую он ощутил после слов суфия. Теперь Мехрунисса может принадлежать ему.

– Скажи мне, что ждет нас в будущем? – задал он новый вопрос. – Станет ли эта женщина той моей второй половиной, которую я ищу?

– Я не знаю ответа на этот вопрос, повелитель. Я уже говорил раньше, что я не так велик, как мой отец. У меня нет его дара предвидения. Но если ты любишь ее так, как ты говоришь, – тогда нет ничего невозможного.

– Спасибо. Ты осчастливил меня. Как я могу отплатить тебе?

– Я говорил так, как подсказывало мне мое понимание Всевышнего и его промысла, а не ради наград; но вознеси молитву на гробнице моего отца, прежде чем покинешь Фатехпур-Сикри. И еще раз расскажи Всевышнему о всех своих грехах и о своей невоздержанности, а не только об убийстве Шер Афгана. Может быть, мой отец сможет благословить тебя оттуда, где он сейчас находится, и сделать легче ту дорогу, которая лежит перед тобой…

– Нет, не совсем так. Вот послушай…

Салла громко прочитала стихотворение, сразу же переводя его на персидский с родного армянского. Мехрунисса покачала головой. Ей понадобится много времени, чтобы изучить этот язык, но такое развлечение только радовало ее. Каждый новый день походил на день прошедший и был точной копией дня будущего. И хотя дочь Гияз-бека опять жила в покоях Фатимы-Бегум, она подвергалась остракизму. Сообщения о новых арестах тех, кто был членом заговора Хусрава, поступали непрерывно. Казни ее брата оказалось достаточно, чтобы обитатели гарема стали относиться к ней с подозрением. А вот Салла, чей ученый отец работал в библиотеке падишаха, казалось, не обращала на это внимания. Ее совсем недавно назначили в служанки к Фатиме-Бегум, и Мехрунисса радовалась ее компании. Помимо армянского, Салла предложила учить ее английскому – языку, которому Гияз-бек, проведший в молодости три года в качестве мунши, или секретаря, английского купца, уже пытался ее учить.

Длинные черные волосы Саллы были такими густыми, что она с трудом их расчесывала, и они прядями висели вокруг серьезного лица девушки, когда та повторяла перевод, с которым у Мехруниссы были проблемы:

– Не бойся, когда ночь становится черной, как яма. Это просто облако на мгновение скрыло сияние луны и звезд. Их свет вернется еще более красивым, потому что был потерян и теперь обретен вновь…

Эти слова тронули Мехруниссу.

– Кто это написал? – спросила она.

– Один из наших величайших поэтов – Акопян из Еревана.

– А как давно…

Мехрунисса не смогла закончить вопрос, потому что в комнату вбежала Надия.

– Госпожа, вам надо немедленно идти. Хаваджасара ждет вас.

«И что теперь?» – подумала Мехрунисса, вставая. Каждую минуту после встречи с Джахангиром она ждала, что ее отошлют в дом родителей. Письма, которые вдова посылала им и Асаф-хану, читал кто-то из придворных. Она была уверена, что вся переписка, особенно исходящая из гарема, между членами семьи заподозренного в предательстве, тщательно изучается.

Вслед за Надией женщина вышла на широкий внутренний двор – судя по тени, которая падала на циферблат солнечных часов, было около полудня. Здесь она увидела Малу. За высокой фигурой хаваджасары стояли шесть слуг в простых темно-зеленых халатах, которые, сложив руки на груди, пристально смотрели на Мехруниссу. Три евнуха и три женщины.

– Ты посылала за мной, – обратилась Мехрунисса к хаваджасаре.

– Да, госпожа.

– И что тебе надо?

– Я не имею права говорить об этом прилюдно. Прошу тебя, следуй за мной.

Мала с напыщенным видом двинулась во главе отряда слуг, как будто она была крупным государственным деятелем, что в какой-то степени соответствовало действительности. Вслед за слугами шла Мехрунисса. Маленькая процессия проследовала через двор, мимо поворота, который, как теперь знала дочь Гияз-бека, вел к личным покоям падишаха, и прямо к воротам, ведущим из гарема. Значит, ее все-таки изгоняют…

Но потом Мехрунисса заметила небольшую арку слева от ворот. Дойдя до нее, Мала исчезла внутри. Пройдя в арку вслед за слугами, ее спутница оказалась в узком проходе, который вел вниз и резко поворачивал налево. На какое-то мгновение ей в голову пришла сумасшедшая мысль, что ее ведут в подземную тюрьму, но потом она заметила, что воздух становится все теплее. Капли влаги стекали по стенам из песчаника, и женщина почувствовала запах не темницы, а духов – розовой воды, сандала и амбры. Еще один резкий поворот – и вдали забрезжил свет. Несколько шагов – и вдова оказалась в крохотном прямоугольном дворике, окруженном высокими стенами. Подняв голову вверх, она смогла увидеть только прямоугольник неба ярко-синего цвета. В центре дворика журчал фонтан, а в проеме стены, который располагался прямо напротив Мехруниссы, находился источник влажного, ароматного пара – хаммам .

– Прошу тебя, раздевайся, – попросила хаваджасара.

Мехрунисса молча смотрела на нее.

– По правилам гарема, я не имела права сказать тебе это до того, как мы оказались в этом укромном месте, но падишах послал за тобой, – объяснила Мала. – Сегодня, если ты ему понравишься, то разделишь с ним ложе. И это не обсуждается. Так что делай, что тебе говорят.

Мехрунисса была настолько поражена, что совсем не сопротивлялась, когда слуги стали ее раздевать – они развязали жемчужные кисточки на ее поясе с эмалью, украшенном кусками полированного розового кварца, сняли с нее розовое шелковое платье с нижней юбкой и освободили от шелковой обуви ее ноги. Прежде чем женщина смогла что-то сообразить, она уже стояла нагой в ярких лучах солнца, заливающих небольшой внутренний двор, а хаваджасара рассматривала ее тело беспристрастным взглядом работорговцев, которых Мехрунисса видела на кабульском базаре. Она перекинула часть своих длинных волос вперед, чтобы закрыть обнаженную грудь, все еще пытаясь понять то, что сказала ей Мала. Значит, Джахангир наконец послал за ней, но, по-видимому, не для того, чтобы сделать ее своей женой. Ее готовили для его ложа как обычную наложницу.

– Пойдем, – пригласила хаваджасара, показывая на вход в хаммам. Внутри от горячих камней, на которые по мраморному желобу лилась ароматизированная вода, поднимался пар, от которого у Мехруниссы слегка защипало глаза. Она почувствовала, как на ее коже проступили капельки пота. Дочь Гияз-бека всегда любила хаммам, но сейчас, в самом начале долгого процесса, ее тело было напряжено. Сначала она улеглась на мраморную скамью – слуги подлили еще воды на горячие, шипящие камни – и почувствовала, как ее кожа истекает потом, становясь гладкой и похожей на шелк. Затем, в соседней комнате, она погрузилась в небольшой бассейн с водой – такой холодной, что в ней еще плавали кусочки льда, принесенного с ледника крепости. Потом ее провели в третью, чуть более просторную комнату. В ней не было естественного освещения, но свет от многочисленных масляных ламп, расставленных в стенных нишах, позволял насладиться изящными цветочными узорами на покрытых штукатуркой стенах и на высоком арочном потолке. Здесь турчанка с большими сильными руками отмассировала Мехруниссу с пахучими маслами, пока она лежала лицом вниз на мраморной скамье.

От резкого запаха камфары, курившейся в бронзовой курильнице в углу комнаты, у нее стала кружиться голова. Она совсем потеряла счет времени, когда после окончания массажа один из евнухов закутал ее в накидку из муслина, такую тонкую, что она была практически прозрачной, и подвел к низкому сиденью. Усадив ее, он стал расчесывать ей волосы, вплетая в них нитки драгоценностей и сбрызгивая духами. Другой евнух, хмурый от напряжения, выщипал ей брови и обвел веки краской для глаз, сделав ее темные длинные ресницы еще темнее. Потом, взяв алебастровую банку с карминной пастой, этот второй евнух подкрасил ей губы, и когда он отступил на шаг, его довольное ворчание сказало Мехруниссе о том, что мастер удовлетворен своей работой. Следующим к ней подошел третий евнух с нефритовым блюдцем, полным хны. Тонкой кисточкой он разрисовал ее руки, ладони и ноги изысканными узорами. Сбитая с толку, Мехрунисса наблюдала за его работой как бы со стороны – как будто он готовил какую-то куклу, которая не имела к ней никакого отношения. Но слова, которые она от него услышала, заставили ее понять, что речь идет о ее теле.

– Распахни свой халат, госпожа.

Мехрунисса посмотрела в гладкое, слегка нахальное лицо служителя гарема. Его голос, хотя он и был евнухом, был таким же низким, как у взрослого мужчины.

– Что ты сказал? – переспросила женщина.

– Прошу тебя, распахни свой халат, – повторил евнух.

Но она все еще не шевелилась, так что он наклонился вперед, просунул руки под воротник ее муслиновой накидки и осторожно спустил материю с ее плеч, чтобы обнажились ее груди. Потом, надув губы, евнух поднес кончик своей кисточки к ее соскам, которые набухли от прикосновения к ним, и сделал их немного темнее. После этого он нарисовал гирлянду крохотных цветов вокруг них на более светлой коже и, закончив, вновь закрыл женщину накидкой.

– Хаваджасара, она готова, – позвал евнух.

Мала появилась рядом с ним, и они оба пристально изучили Мехруниссу. Наконец главная распорядительница гарема кивнула.

– Отлично. Прекрасная работа, – сказала она и, обращаясь к Мехруниссе, продолжила: – Прошу тебя, выйди еще раз во внутренний двор.

Теперь там уже горели факелы в канделябрах, а посмотрев на кусочек неба высоко вверху, дочь Гияз-бека смогла увидеть первые звезды, которые успели появиться на ночном небе. Из этого она смогла заключить, как долго продолжались все эти приготовления.

– Поешь. – Хаваджасара жестом указала на блюдо с фисташками, миндалем и сушеными фруктами, которое стояло на серебряной подставке рядом с фонтаном, но Мехрунисса только покачала головой, почувствовав тяжесть вплетенных в волосы драгоценностей. – Как хочешь.

Мала хлопнула в ладоши, и вперед вышли три женщины-служанки, в руках которых были свободный парчовый халат янтарного цвета, расшитые золотом атласные тапки и нить желтых полудрагоценных камней «кошачий глаз», которую должны были повесить ей на шею и завязать вокруг ее тонкой талии.

– Прошу тебя, повернись, чтобы я могла убедиться, что все сделано так, как надо, – сказала Мала, когда служанки закончили.

Мехрунисса послушно повернулась вокруг собственной оси. С того самого момента, как хаваджасара рассказала ей о том, что ждет ее этой ночью, в ее душе росло ощущение того, что она больше не распоряжается своей судьбой. Уже совсем скоро она вновь увидит Джахангира. Во время их последней встречи Мехрунисса четко знала, что должна говорить и делать. А на этот раз у нее не было никаких мыслей…

– Достаточно, – сказала Мала. – Пойдем. Время.

– Хаваджасара… помоги мне, посоветуй. – Не успев произнести эту просьбу, Мехрунисса уже презирала себя за нее, но ничего не могла с собой поделать.

Сжатые губы Малы раздвинулись наподобие улыбки.

– Твоя задача – ублажить падишаха. Это все, что тебе надо знать.

Назад в основной внутренний двор Мехрунисса вернулась вместе с одним из евнухов. Вслед за ним она поднялась по ступеням, ведущим в личные покои падишаха. Сквозь мельчайшую блестящую сетку, которую Мала аккуратно закрепила у нее на голове, Мехрунисса видела все расплывчатым и иллюзорным – серебряные двери, которые распахнула раджпутская стража, чтобы они с евнухом могли пройти, золотые двери, ведущие в покои Джахангира, которые блестели скорее как мягкая ткань, чем как холодный металл… Сразу же за золотыми дверями ее ждала женщина, которую Мехрунисса никогда раньше не видела, но ей сразу стало ясно, что эта женщина и евнух знают друг друга.

– По приказу повелителя Мехрунисса доставлена, – сказал евнух, поклонившись.

– Спасибо, Халед, – ответила женщина, а потом, когда он вышел и стража закрыла за ним двери, взяла Мехруниссу за руку. – Я – Аса, начальница женщин-телохранительниц повелителя, и в мои обязанности входит проверять, чтобы любая женщина, входящая в его покои, была безоружна. Прошу тебя, подними руки. – Она быстро пробежала руками по телу Мехруниссы. – Хорошо. Прошу тебя, сюда.

Мехрунисса прошла вслед за Асой в дальний конец длинного зала, мимо возвышения, на котором сидел Джахангир во время суда над ее братом, и прошла через дверь, скрытую за занавесями в пятнадцати футах за возвышением. За дверью оказался широкий коридор, в котором находилось много раджпутов, защищавших подходы к небольшой квадратной двери. Даже сквозь свою сетку Мехрунисса почувствовала блеск драгоценностей, украшавших эту дверь. Остановившись возле нее, Аса обратилась к стражникам:

– За этой женщиной посылал падишах. Откройте дверь.

Раджпуты бросились выполнять ее приказание. Мехрунисса почувствовала, как Аса слегка нажала рукой между ее лопатками и подтолкнула ее в полутемное помещение за дверью.

Когда дверь за ней закрылась, Мехрунисса замерла. Джахангир стоял всего в нескольких футах от нее, одетый в парчовый халат, скрепленный под подбородком рубиновой застежкой. Его длинные волосы были распущены.

– Ты посылал за мной, повелитель. – В их последнюю встречу вдова старалась сдерживаться, но сейчас она полностью потеряла контроль над своим голосом и услышала, как он дрожит.

– Сними вуаль, – приказал Джахангир, подходя ближе.

Женщина медленно подняла руки, отстегнула кусок блестящей сетки и позволила ему медленно опуститься на землю.

– Я давно жду тебя, Мехрунисса. Я хотел бы провести с тобой ночь, но прежде всего я должен узнать, хочешь ли этого ты? – спросил падишах.

– Хочу, повелитель, – услышала женщина свой голос.

– Тогда пойдем.

Повернувшись, Джахангир направился к громадной низкой кровати, покрытой шелковыми простынями, на которой не было ничего – ни подушек, ни валиков. Высокие свечи в серебряных канделябрах горели по обеим сторонам ложа, отбрасывая тени на его гладкую поверхность. Правитель расстегнул застежку, и халат упал на пол. Его мускулистое, покрытое маслом тело блестело в приглушенном свете. Он наблюдал, как Мехрунисса медленно сняла свою одежду и предстала пред ним обнаженной. Восторг, написанный в его глазах, пока он медленно впитывал взглядом каждый изгиб и каждую выпуклость ее обнаженного тела, возбудил женщину больше, чем если б он сразу же грубо овладел ею, как любил это делать Шер Афган, ее супруг. Было ли то, что сейчас должно было произойти, началом длительных отношений или просто ничего не значащим эпизодом в их жизни, неожиданно показалось ей сосем неважным по сравнению с физическим желанием, которое росло внутри ее. Раньше она верила, что голова управляет телом, но сейчас поняла, что это не всегда так.

Не дожидаясь, пока Джахангир что-то скажет, Мехрунисса медленно приблизилась и, подняв руки, прижалась к нему всем своим надушенным телом. Она почувствовала, как ее соски затвердели, коснувшись его груди, и поняла, что он возбужден не меньше ее. Обеими руками Джахангир сжал ее ягодицы, и она инстинктивно поняла, чего он от нее ждет. Крепко сжав его плечи, женщина обняла его ногами за бедра. Руки на ее ягодицах сжались, и она задрожала, почувствовав, как падишах вошел в нее и начал двигаться в ней. Он входил в нее все глубже и глубже, а она выгибала спину, в глубине ее горла начинался крик, и она впивалась ногтями в его кожу, заставляя его двигаться все быстрее.

– Подожди, – прошептал Джахангир.

Он отнес ее на постель, положил на спину и, не нарушая ритма своих движений, улегся сверху. Затем стал целовать ее правый сосок, дразня его языком и слегка покусывая нежную кожу вокруг него. Он уже почти достиг высшего наслаждения, но сдерживался, дожидаясь, пока она сможет присоединиться к нему. Последним мощным движением он и ее довел до оргазма. Женщина услышала их смешавшиеся крики, когда его обессиленное тело упало на нее и они замерли в объятиях друг друга с колотящимися сердцами. Когда страсть, разрывавшая ее изнутри, стала понемногу успокаиваться, Мехрунисса прижалась лицом к груди Джахангира и почувствовала, как его пальцы нежно ласкают ее волосы.

Спустя шесть часов она приоткрыла сонные глаза и увидела бледный рассвет, проникающий в комнату сквозь оконный проем. А еще увидела то, что ее разбудило. Рядом с кроватью стояла Аса. Мехрунисса поспешно прикрыла свое обнаженное тело простыней.

– Повелитель, – говорила Аса, глядя на крепко спящего на спине Джахангира, одна рука которого лежала у него на груди, а другая была закинута за голову. – Прошу вас, вставайте.

Джахангир открыл глаза.

– Повелитель, пора выходить на джароку , – сказала начальница телохранителей.

Падишах немедленно вылез из кровати и просунул руки в рукава шелкового халата, который подала ему Аса. Нагнув голову, он позволил женщине надеть на себя зеленый шелковый тюрбан, украшенный пером белой цапли, которое было закреплено бриллиантовой звездой. Потом, быстро посмотревшись на себя в бронзовое зеркало, которое держала перед ним Аса, он вышел сквозь трепещущие на ветру зеленые занавеси на балкон для торжественных выходов падишаха, который смотрел на реку Джамна и начал джароку-и-даршан .

Выбравшись из кровати, обнаженная Мехрунисса прокралась через комнату и выглянула из-за занавески. Джахангир стоял на балконе, как делал это каждое утро, чтобы доказать верноподданным, что падишах моголов еще жив. Под звуки большого барабана дундхуби, звучавшего из ворот, он воздел руки к небу. Волнение охватило Мехруниссу, когда она услышала отклик толпы, расположившейся по песчаным берегам реки возле крепости. Вот это настоящая власть – когда твоя жизнь или смерть важны для сотен миллионов людей. Теперь с зубчатых стен крепости донеслись звуки труб – все это было частью ежедневного ритуала. Падишах… Почувствовав прохладу, Мехрунисса вернулась в постель и укрылась шелковой простыней, которая еще хранила тепло их тел. Вчера она без колебаний отдалась мужчине из плоти и крови. Отдалась с такой страстью, на которую считала себя не способной. Они трижды занимались любовью, и каждый следующий раз был еще более сокрушительным, чем предыдущий. Но наступил день, и ее любимый – уже не просто человек, но правитель, который может выбрать себе любую женщину. Зачем же он послал за ней? Чтобы удовлетворить похоть, которая, как прыщ, не давала ему покоя с того самого момента, как он увидел ее в Кабуле? Или это было простое любопытство?

На что она может надеяться? На то, что будет время от времени делить с падишахом ложе? На то, что станет его наложницей? А может быть, переспав с ней, он потеряет к ней всякий интерес? Он может выбрать себе женщину лет на десять моложе… Дочь Гияз-бека все еще размышляла об этом, когда спустя полчаса Джахангир вернулся. Он принял ванну – влажные пряди волос прилипли к его лицу. Как и раньше, по выражению его лица сложно было что-нибудь понять.

– Мне возвращаться в гарем, повелитель? – спросила Мехрунисса, предпочтя самой задать этот вопрос, чем быть отосланной мужчиной, в руках которого она ночью чувствовала себя абсолютной ровней ему.

– Да.

Мехрунисса спустила стройные ноги с кровати и нагнулась, чтобы подобрать свой халат цвета янтаря. Джахангир подошел к ней сзади. Она почувствовала его руки у себя на груди и его губы на своей шее.

– Ты не понимаешь, – сказал он. – И я не уверен, что сам понимаю…

– Повелитель?..

– Мое решение послать за тобой вчера не было спонтанным. Я хотел тебя с того самого момента, как увидел в Кабуле, и все это время не прекращал думать о тебе. Когда я узнал, что твоя семья замешана в заговоре против меня, то испугался, что это сделает тебя недоступной. Монарх не должен и не может терпеть инакомыслие… и призывы к мятежу. А когда ты попросила об аудиенции, я не знал, о чем ты собираешься говорить. – Челюсти Джахангира сжались. – В том, что касалось Гияз-бека, все было просто. Я сказал тебе, что уже знал о его невиновности. И тем не менее ты храбро защищала его, будучи уверенной, что он приговорен. Но больше всего меня поразило твое отношение к брату, Мир-хану. Я знаю, что это такое – иметь предателя в своей семье. – Падишах мрачно улыбнулся. – Я знаю, как сложно подавить родственные чувства. У тебя хватило сил это сделать – посмотреть, как я казню твоего брата, чтобы спасти остальную семью.

Глаза Мехруниссы наполнились слезами, когда правитель приподнял ее лицо за подбородок и пристально посмотрел ей в глаза.

– Мой дед Хумаюн нашел родственную душу в своей жене Хамиде. Мне кажется, что я нашел ее в тебе. Я хочу, чтобы ты стала моей владычицей и первой из моих жен. Когда я закончу разбираться с бунтом моего сына, мы поженимся – если ты согласишься меня принять.

– Ни на кого другого я не соглашусь, – сказала женщина и почувствовала, как падишах вытер ее слезы.

– Но я должен тебе кое в чем признаться. Мне не будет покоя, пока я это не сделаю. Это я приказал убить твоего мужа, Шер Афгана. Я послал для этого человека из Агры в Гаур.

Мехрунисса открыла рот, вспомнив еще раз бледные голубые глаза.

– Убийца был англичанином? – спросила она.

– Да. Его зовут Бартоломью Хокинс. Сейчас он один из моих телохранителей. С тех пор я выяснил, что твой муж повинен во множестве преступлений – вымогательстве, подкупе, особой жестокости, – но тогда я этого не знал. Я велел убить его просто потому, что он стоял у меня на пути. Мехрунисса… ты сможешь когда-нибудь простить меня?

Женщина приложила палец к губам правителя:

– Не надо ничего больше говорить. И мне нечего прощать. Я ненавидела Шер Афгана. Он был со мной жесток. И я рада, что меня от него освободили.

– Тогда нам больше ничто не мешает…

Джахангир наклонил голову и поцеловал Мехруниссу долгим и страстным поцелуем.

Когда слуги отодвинули занавеси, чтобы он мог войти в свой личный кабинет, Джахангир увидел в нем грузную фигуру Яр Мухаммада, недавно назначенного комендантом Гвалиора. Увидев падишаха, Яр бросился лицом на пол, широко раскинув руки в стороны – традиционный знак почтения на его среднеазиатской родине.

– Встань, Яр Мухаммад, – сказал ему падишах. – Ты уже избавил мир от тех, кто вступил в сговор с моим сыном-предателем?

– Владыка, думаю, что я обнаружил их всех и разобрался с ними. Как ты и велел, те, кто признался, умерли быстрой и легкой смертью от топора палача. Только один, Саад Азиз, отказался признать свою вину, даже под пыткой каленым железом. Думаю, что он надеялся перехитрить нас и избежать справедливого наказания, но один из заговорщиков, когда его вели на эшафот, показал мне письмо Саада Азиза – для того чтобы облегчить себе душу перед смертью. В этом письме Саад Азиз клянется в поддержке шахзаде Хусраву. Когда я показал письмо Азизу, он имел наглость заявить, что это подделка. Так вот, чтобы все знали, чем грозит им предательство, я приговорил его к старинной могольской казни, которую используют у нас в степях. Я собрал жителей и гарнизон на большом плацу под стенами крепости Гвалиор. Под бой барабанов конечности Саада Азиза были привязаны к диким жеребцам. Стражники освободили лошадей и пустили их галопом так, что каждая конечность Саада Азиза была вырвана из его тела. И каждую из них поместили над одними из четырех ворот крепости, а тело и голову демонстрировали на базарной площади.

Тонкое лицо Яр Мухаммада, украшенное синевато-багровым шрамом на левой щеке, ничего не выражало, пока он отчитывался. На мгновение Джахангир в глубине души усомнился в необходимости такой жестокости со стороны коменданта, но у того было право действовать так, как он действовал. У Саада Азиза была возможность повиниться во всем. И если боль и стыд его казни заставят других отказаться от мыслей о бунте, то все было сделано не зря. Падишаху действительно было приятно осознавать, что всего за три месяца он полностью подавил бунт своего сына. И тем не менее правитель с трудом задал следующий вопрос:

– А Хусрав?

– Он был наказан точно в соответствии с твоим распоряжением. Хаким, которого ты прислал и который действительно разбирается в таких вопросах, сначала дал ему опиум, чтобы заглушить боль. Затем четверо из моих самых сильных людей держали его прижатым к земле, а пятый схватил его за голову и удерживал ее неподвижной, пока хаким зашивал ему веки крепкой шелковой нитью. Шахзаде не может видеть ничего вокруг себя и больше не представляет угрозы для тебя или для спокойствия державы.

Джахангиру было тяжело думать о своем симпатичном и энергичном сыне, которого сделали инвалидом, но он сказал себе, что сын сам заслужил свое наказание. Ослепление было еще одной традиционной казнью, перенесенной моголами из Центральной Азии в Хиндустан. Она позволяла правителю нейтрализовать непокорных членов своей семьи, не убивая их. Его визирь, Маджид-хан, напомнил Джахангиру, что именно так поступил его дед Хумаюн с самым непокорным из своих сводных братьев Камраном. И чем больше падишах думал об этом, тем более справедливым казалось ему такое наказание. В случае с Камраном его глаза пронзили иглой, а потом натерли их солью с лимонным соком, чтобы навсегда лишить его зрения. А вот то, что веки Хусраву только зашили, позволяло хакимам вернуть ему зрение в случае, если он действительно в один прекрасный день образумится…

Неожиданный шум заставил Джахангира повернуться – у входа в помещение стоял взволнованный горчи.

– Повелитель… – начал было он, но не смог продолжить.

– Я же сказал, что не хочу, чтобы меня отвлекали, и что я хочу остаться наедине с Яр Мухаммадом, – посмотрел на юношу Джахангир.

– У меня срочная новость из гарема.

– И что это за новость?

«Неужели что-то случилось с Мехруниссой?» – подумал правитель и неожиданно испугался.

– Речь о госпоже Ман Бай. Слуги нашли ее лежащей на кровати в свадебном платье. Рядом на столе стояла бутылка с опиумом. Они думают, что она выпила слишком много – в бутылке остался один осадок.

Джахангир почувствовал и раздражение, и жалость одновременно. У Ман Бай всегда были проблемы с головой, она часто впадала в истерики и, будучи его первой женой, всегда безумно ревновала его к тем, на ком он женился позже. Много раз она причиняла себе вред только для того, чтобы привлечь его внимание к своей персоне. Скорее всего Ман Бай узнала, что Хусрав ослеплен. Один из слуг, прибывших из Гвалиора с Яр Мухаммадом, должно быть, рассказал о казни, и новости быстро распространились по дворцу. Слепая любовь к сыну не позволяла Ман Бай осознать всю серьезность его проступков. В сыне она видела только непослушного, жизнерадостного юношу. Эта женщина никогда не понимала всю смертельную глубину амбиций шахзаде и того, на что он готов был пойти для удовлетворения этих амбиций. Последние несколько недель жена просила Джахангира простить сына и при этом то умоляла его, то впадала в истерику. Опиум был ее спонтанной реакцией на новость – таким образом она выражала и свой протест, и свою печаль. Его долг – пойти сейчас к ней, даже если он знает, что, придя в себя, она осыплет его несправедливыми обвинениями. Джахангир сам с неохотой отдал приказ ослепить сына, но не жалел об этом. Если за преступлением не последует наказание, то на земле воцарится хаос.

– Я сейчас приду. Прости меня, Яр Мухаммад, – сказал падишах и быстро вышел из комнаты.

Подходя к покоям Ман Бай в гареме, он неожиданно услышал вой. Когда Джахангир вошел, раджпутские слуги толпились вокруг тела, которое неподвижно лежало на диване с откинутой в сторону рукой. Правителю не нужно было никаких подтверждений, чтобы понять, что женщина мертва.

Несколько мгновений он стоял неподвижно, охваченный горем и сомнениями, виня во всем себя. Воспоминания о той Ман Бай, которой она была в самом начале – молодой и жадной до любви, пока демоны не победили ее, – переполняли его. Когда-то он был увлечен ею и никогда не желал ей беды, не говоря уже о подобной смерти. На глаза Джахангиру навернулись слезы, но он вытер их и выпрямился. Он не виноват в ее самоубийстве, и никто не смеет обвинять его в этом. Хусрав вместе со своей собственной разрушил множество чужих жизней – именно он, и только он, довел свою мать до смерти своими непомерными и эгоистичными амбициями. Лицо Джахангира окаменело. Никогда больше он не позволит члену своей семьи поставить под угрозу его правление или благополучие державы.

– Пусть сложат погребальный костер. Кремируйте Ман Бай в соответствии с законами ее индуистской религии и ее положением жены падишаха, – торжественно произнес Джахангир, прежде чем повернуться и в молчании выйти из комнаты.

 

Глава 8. Светоч дворца

Джахангир томно потянулся, а потом повернул голову и посмотрел на обнаженную Мехруниссу, которая лежала в кровати рядом с ним. Наступило утро после их свадьбы. Жемчужный оттенок ее кожи приглашал его погладить изгиб ее бедра, которое было слегка повернуто в его сторону, но правитель не хотел будить жену. Он наслаждался тем, что наблюдает, как она спит, – как вздымаются ее груди, как выглядят ее полные губы, прямой нос и широкие брови. Никогда не устанет он смотреть на это лицо – в этом Джахангир был уверен. Их свадьба, которая состоялась, как только позволили приличия после смерти его жены Ман Бай и после того, как он подавил второй бунт своего сына, шахзаде Хусрава, ознаменует собой – он был в этом уверен – новый этап как в его жизни, так и в его правлении. С Мехруниссой рядом он достигнет всего, о чем мечтал для себя и для своей династии.

Неожиданно жена открыла свои большие глаза и посмотрела прямо на него.

– Я должен дать тебе обещание, – сказал Джахангир.

– Какое же?

– Что я никогда больше не женюсь. И хотя у меня есть другие жены – ты будешь последней. – Мехрунисса потянулась, чтобы поцеловать его, но падишах остановил ее: – И вот еще что – в честь нашей свадьбы теперь тебя при дворе будут называть Нур Махал.

Мехрунисса села в кровати. «Нур Махал» означало «Светоч Дворца».

– Это большая честь… – ответила женщина.

– Не говори со мной так, как говорят мои придворные, – с лестью на языке и с ложью и алчностью в сердце, – велел правитель. Его жена посмотрела на него, ожидая увидеть, что он смеется над ней, но Джахангир продолжил говорить на полном серьезе: – Мне не нужна твоя благодарность. Я выбрал этот титул, потому что ты принесла свет в мой мир. Один из придворных ювелиров уже вырезает печать с твоим новым именем – это будет изумруд в оправе из слоновой кости… Эта печать укажет то место, которое ты занимаешь в моем сердце и при моем дворе. Но для меня ты навсегда останешься Мехруниссой. Я все еще помню, как стоял за колонной в кабинете отца и слушал, как твой отец рассказывал о своем путешествии из Персии – о том, как он бросил тебя, как только ты родилась, потому что обстоятельства были отчаянные, и о том, как он не смог смириться с мыслью, что оставил тебя на растерзание холоду и волкам, и вернулся за тобой… Тогда мне казалось, хотя я и был маленьким мальчиком, что твоей жизнью распоряжается жребий. Мы с тобой в этом похожи. Жизнь моей семьи тоже во многом зависит от жребия. Мой прадед верил, что ему выпал жребий создать здесь, в Хиндустане, империю. А мне и моим сыновьям выпал жребий развивать его наследие.

– Я тебе помогу, – сказала Мехрунисса, веря каждому своему слову. Судьба дала ей возможность обрести власть и влияние, которые редко достаются особам женского пола, и она своего не упустит.

Джахангир тоже сел и встряхнул своими черными волосами. Он улыбнулся, и его настроение при виде обнаженных форм жены сразу улучшилось.

– Это наше свадебное ложе. А я слишком долго говорил о серьезных вещах… Сейчас мы с тобой только молодожены, и я хочу опять заняться с тобой любовью.

Она открыла объятия ему навстречу.

Мехрунисса закрыла глаза, и Салла стала расчесывать ей волосы. Новая жена падишаха была рада, что ей удалось сделать армянку одной из своих придворных дам, но больше всего она радовалась тому, что избавилась от хаваджасары. Через три недели после свадьбы Мехрунисса пригласила Малу в свои новые и роскошные покои, расположенные в башне с видом на реку Джамна – раньше они принадлежали бабушке Джахангира, Хамиде.

– Оставь все. Иди как есть, – сказала Мехрунисса, почти слово в слово повторив слова, которые когда-то сказала ей Мала. Хаваджасара беспомощно смотрела на нее.

– Но ты не можешь вот так просто прогнать меня. Я честно и добросовестно выполняла свою работу.

– Ты слишком наслаждалась своей властью.

В глазах хаваджасары появился блеск. Казалось, что она готова ответить, но потом передумала и, покачав головой, приготовилась идти.

– Ты кое-что забыла, – сказала ей вслед жена правителя.

Мала замерла, а когда она вновь повернулась к Мехруниссе, та увидела у нее в глазах злые слезы.

– Что именно, госпожа?

– Символ твоей власти.

Мехрунисса протянула руку, на который еще оставались изысканные узоры, нарисованные хной к свадьбе, и Мала нехотя вложила в нее еще теплый от ее руки жезл, вырезанный из слоновой кости.

– Госпожа, мне вплести тебе в волосы цветы жасмина? – спросила Салла, замерев с эбеновой расческой в руках.

Мехрунисса кивнула. Нежные пальцы служанки вновь вернулись к работе, а она позволила себе вернуться к более приятным воспоминаниям. Насколько ее первая брачная ночь с Джахангиром отличалась от такой же с Шер Афганом! Тогда она была так молода и так неопытна, особенно в том, что касалось мужчин… Для Шер Афгана же было важно только его собственное удовлетворение. Джахангир, напротив, был опытным любовником и, более того, в каждом его движении ощущалась его страсть к ней. Каждый день он посылал ей подарки и при этом говорил: «Если тебе что-то надо – только скажи, и ты все получишь».

Было приятно знать, что, как жена падишаха, она могла иметь все самое лучшее. Она будет украшением того места, которое займет при дворе.

Но что это будет за место? Как она может стать второй половинкой Джахангира, которую он так страстно желает найти? Муж говорил о тесных отношениях между его бабушкой и дедушкой. Для Мехруниссы Хамида и Хумаюн были просто именами, но она постарается узнать о них как можно больше – и изменится, став такой, какой хочет видеть ее Джахангир. Это поможет ей удовлетворить свои собственные неуемные амбиции и достичь того, к чему она так стремится. Но прежде всего она должна сохранить его любовь. Без нее все остальное потеряет смысл…

А пока ее собственные возможности – так же как и возможности ее семьи – казались ей бесконечными. Джахангир не только восстановил ее отца в должности казначея, но и присвоил ему титул Итимад-уд-Даула, Столп Правления. Скоро ей придется заняться свадьбой Арджуманд и Хуррама, но здесь торопиться не стоит… Никто не должен сказать, что, как только новая супруга падишаха заняла свое место, она сразу же начала продвигать вперед свою семью. И хотя все в гареме изменили к ней свое отношение, Мехрунисса знала, что многие недовольны ее свадьбой с Джахангиром. Она не была такого благородного происхождения, как другие жены падишаха. Мать Хуррама, Тадж Биби, была раджпутской принцессой, а Сахиб Джамал, мать его старшего брата Парвиза, происходила из старинной могольской семьи. Во время ее единственной встречи с ними – обе нанесли ей визит вежливости – новая супруга падишаха заметила у них под маской формальной вежливости настороженность и презрение, которые не могли скрыть никакие комплименты.

– Удивительно, что твой отец смог нищим добраться до двора моголов из Персии, – сказала ей Тадж Биби с улыбкой на круглом лице, угощаясь миндалем из блюда, которое предложила ей Мехрунисса.

– Мой отец был благородным человеком, с которым судьба на родине плохо обошлась. Ему повезло, когда он смог понравиться почившему падишаху, – сказала дочь Гияз-бека.

– И то верно, можно сказать, что повезло всему вашему семейству, – казалось, что улыбка Тадж Биби стала немного жестче.

– Такие вещи в руках Всемогущего, а не людей, – ответила Мехрунисса и перевела разговор на Хуррама, превознося его красоту.

Тадж Биби, будучи гордой и безумно любящей своего сына матерью, слегка расслабилась, но потом сказала, глядя Мехруниссе прямо в глаза:

– Очень важно, чтобы мой сын правильно женился. В его венах течет кровь величайших раджпутских кланов и владетельных моголов.

Мехрунисса вежливо согласилась с ней, хотя прекрасно поняла, что Тадж Биби хотела этим сказать – эта женщина осуждала желание Хуррама жениться на Арджуманд. Теперь дочь Гияз-бека еще больше настроилась на то, чтобы эта свадьба состоялась.

Мать Парвиза была менее разговорчива. В глазах Сахиб Джамал с густо накрашенными ресницами Мехрунисса заметила определенное высокомерное любопытство, но при этом она задавала мало вопросов. Говорила эта женщина практически только о себе и о своей семье – о том, как ее предки вместе с Бабуром завоевывали Хиндустан. Она ясно дала понять, что Мехруниссе нечего рассчитывать на дружеские отношения с ней в будущем.

– Я веду тихую, замкнутую жизнь, – пробормотала Сахиб Джамал. – У меня слабое здоровье, и круг моих друзей очень невелик.

Конечно, часть их враждебности была связана с естественной ревностью двух стареющих женщин по отношению к их более молодой и красивой сопернице. Мехрунисса улыбнулась, посмотрев на свое отражение в зеркале. Цветы жасмина ей явно идут… Она не позволит враждебности других жен действовать себе на нервы, а кроме того, она уже налаживает отношения с Ясминой, наложницей падишаха и матерью его младшего сына Шахрияра. Из того, что она успела увидеть, этот мальчик, хоть он и был необыкновенно хорош, был испорченным шалопаем, который орал и прятался в юбках матери всякий раз, когда его что-то не устраивало. Кроме того, если верить его учителям, он не слишком утруждал себя учебой. Наступало время, когда его нужно было забирать из гарема и селить в собственных покоях. Но Мехрунисса не стала ни о чем этом говорить Ясмине, которая души не чаяла в сыне.

Пока Салла заканчивала ее прическу, новая жена падишаха проверила узкий кинжал в красных бархатных ножнах, который скрытно носила под халатом. Пока дочь Гияз-бека жила у Фатимы-Бегум, она вдоволь наслушалась от Надии рассказов о ревности и междоусобицах в гаремах. Одна история рассказывала о прекрасной молодой наложнице, которую столкнул с крепостной стены евнух, подкупленный соперницей. В другой говорилось о младшей жене Акбара, которая умерла в жутких мучениях после того, как враги подмешали ей в пищу толченое стекло. Так что носить кинжал или нанимать специального дегустатора, чтобы проверять дары в виде фруктов и сладостей, которые продолжали поступать и после свадьбы, было совсем не лишним. Конечно, когда Мехрунисса ела вместе с Джахангиром, она была в полной безопасности. Предосторожности, сопровождавшие приготовление еды для падишаха, были тщательно продуманы – начиная от одежды с короткими рукавами, которую носили все повара, чтобы их руки были все время на виду на тот случай, если им вздумается использовать яд, и до процесса запечатывания блюд на кухне тестом, прямо на глазах у дворецкого Джахангира, прежде чем их относили в столовую. А вот когда жена правителя остается одна, ей надо быть настороже.

Полчаса спустя, спускаясь по крутому склону, идущему от крепости Агры, сидя на платформе-хаудах  с посеребренной крышей-куполом, Мехрунисса испытывала и волнение, и глубокое удовлетворение. Когда она впервые предложила присоединиться к Джахангиру во время охоты на тигров, тот сильно удивился.

– Но ни одна правительница моголов не делала ничего подобного, – сказал он.

– А почему нет? Почему бы мне не быть первой? Я хочу быть с тобой всегда и везде и разделять твои удовольствия. Кроме того, мне кажется, что это очень возбуждает.

– Я подумаю, – ответил Джахангир, но его жена уже поняла, что ее просьба заинтриговала его.

На следующий день он подарил ей пару ружей с прикладами, украшенными слоновой костью и эбеновым деревом, и сообщил, что заказал специальный охотничий хаудах для ее слона. У него будут широкие проемы по сторонам, и, хотя в них будет висеть мелкая сетка, которая скроет ее от нескромных взглядов, эта сетка будет висеть на широких бронзовых кольцах, так что в кульминационный момент охоты ее можно будет легко отодвинуть, чтобы дать Мехруниссе возможность прицелиться. Падишах лично учил ее стрельбе из ружья, а тот факт, что он решил расположиться на ее платформе, вместо того чтобы ехать на собственном слоне, обрадовал Мехруниссу еще больше. Позади них сидели два евнуха из гарема, обученные быстро перезаряжать ружья.

– Ты выглядишь счастливой. – Губы Джахангира коснулись шеи женщины.

– А я действительно счастлива. И собираюсь сегодня убить свою первую жертву.

– Нам может не повезти. Тигры, которых выследили мои загонщики поутру, могли сменить лежку.

Сначала казалось, что Джахангир прав. Загонщики, которые ускакали вперед, не могли обнаружить тигриных следов. Через три часа после того, как они покинули Агру, падишах распорядился возвращаться назад, но Мехрунисса взмолилась:

– Прошу тебя. Ну еще немножко! Посмотри, мы уже добрались до холмов, где сегодня утром видели тигров…

– Очень хорошо, – улыбнулся Джахангир.

Вначале песчаная, покрытая дюнами местность с несколькими жалкими кустиками казалась малообещающей. Для тигров на ней не было места, где они могли бы спрятаться. Но потом поверхность стала подниматься в сторону больших серых скал, среди которых росли тамариндовые  деревья. Неожиданно слон, на котором ехала правящая чета, остановился, и Джахангир нагнулся, чтобы послушать, что ему скажет загонщик.

– Они нашли свежие следы. Сейчас они выложат труп козла, который привезли с собой, возле скал, – прошептал падишах через несколько мгновений. – А мы подождем здесь, с подветренной стороны.

Шли минуты, легкий бриз играл листьями тамаринда, но кругом стояла полная тишина. А потом Мехрунисса почувствовала сильный мускусный запах, и в ту же минуту ее муж прошептал:

– Идут… Смотри… Целых двое, вон там, между скалами. Дайте нам ружья и держите запалы наготове, – велел он евнухам и отодвинул сетку на хаудахе.

Мехрунисса быстро уложила ствол своего ружья на барьер платформы и проверила короткий фитиль, а потом, согнувшись, как учил ее Джахангир, посмотрела вдоль ствола. И в этот момент в скалах показались две черно-рыжие фигуры. Тигры, опустив головы между массивными лопатками, медленно и осторожно приближались к мертвому козлу. Женщина уже протянула было руку к запалу, но супруг остановил ее:

– Нет, пока нет. Если будешь торопиться, то можешь их спугнуть.

Кровь стучала в ушах – ждать для Мехруниссы было настоящей мукой. Наконец тигры добрались до козла, и когда они погрузили зубы в мясо, жена падишаха почувствовала, что хищники забыли о всякой осторожности.

– Давай, – сказал Джахангир. – Твой – тот, что справа, мой – тот, что слева.

Взяв у стоящего за спиной евнуха дымящийся фитиль, Мехрунисса прицелилась в широкую, залитую козлиным жиром грудь своей мишени. Раздался выстрел, похожий на резкий треск. Ее тигр закачался, свежая кровь окрасила его белую грудь. Практически одновременно рухнул с громким ревом тигр Джахангира. Дернувшись несколько раз, он замер, и из его полуоткрытой пасти розовато-черный язык вывалился.

Мехрунисса ощутила совершенно новое первобытное волнение. С горящими глазами она повернулась к Джахангиру.

Но в этот момент позади их слона раздалось тонкое ржание, и мимо них проскакал молодой горчи, верхом на гнедой кобыле, которая испугалась звуков выстрелов. Слон в тревоге поднял хобот и переступил ногами, однако махут  смог его успокоить. Всадник с дергающимися в разные стороны руками и ногами тщетно натягивал вожжи. Мехрунисса уже собиралась рассмеяться, когда лошадь наконец сбросила его через голову рядом с тем местом, где лежали трупы тигров. По-видимому, он потерял сознание.

Неожиданно какой-то инстинкт подсказал Мехруниссе посмотреть не на распростертое тело юноши, а на скалы над ним.

Там двигалось что-то черно-рыжее.

– Мое ружье, быстро! – Отбросив первый ствол, женщина схватила новое оружие из рук евнуха, двумя быстрыми движениями укрепила его на барьере платформы и направила в сторону скал. Она успела как раз вовремя – животное, которое было даже больше, чем два первых, совершило высокий прыжок в сторону оруженосца, который все еще лежал на земле. Мехрунисса выстрелила. В спешке она заняла неправильную позицию, и отдача при выстреле бросила ее на противоположный барьер. С трудом поднявшись, женщина увидела, как туша тигра наполовину накрыла тело юноши, который пытается выбраться из-под нее.

– Вот это выстрел! С тобой все хорошо? – спросил Джахангир. Его жена кивнула, все еще тяжело дыша. – Ты не перестаешь восхищать меня. – Падишах смотрел на нее в полном восторге. – Ты среагировала даже быстрее, чем я.

– Тигр представлял собой угрозу, и я действовала не думая, – ответила женщина.

– А ты могла бы выстрелить, если б это был человек?

– А почему нет, если б он был моим врагом… или твоим?

Хурраму должен понравиться этот подарок в виде портрета его будущей супруги, думал Джахангир, рассматривая изображение, сделанное Мушак-ханом, его главным придворным художником, которое стояло в его покоях на резном пюпитре из палисандра.

Правитель крохотного отдаленного государства, которое называется Англией, недавно прислал ко двору свои подарки, включая портреты самого себя и своего семейства. И хотя люди на картинах выглядели очень нелепо в своих узких одеждах и шляпах с плюмажами на высоких тульях и закругленными полями, сама идея иметь изображения окружающих его людей так понравилась Джахангиру, что он заказал несколько своих портретов. Это не понравилось муллам, которые утверждали, что изображения, сделанные руками человека, – это богохульство в глазах Всевышнего Создателя, но некоторые придворные, желая угодить падишаху, уже носили его миниатюрные портреты как украшение своих тюрбанов.

Внимательно изучая изображение Арджуманд, Джахангир заметил ее сходство с Мехруниссой, хотя в лице его жены заключалась харизматическая сила, которой не было у ее племянницы и которая не переставала восхищать его даже через шесть месяцев после свадьбы. С Мехруниссой он ощущал себя таким удовлетворенным и умиротворенным, каким никогда не чувствовал себя прежде. Ее любовь окутывала его. Она не только разбиралась в его настроениях, но и умела изменять их. Если ему было грустно, она знала, как рассмешить его. Если его что-то волновало, она умела успокоить его не просто приятными словами, а практичными и благоразумными советами – не жесткими, но всегда уместными. Он проводил столько же времени, выслушивая ее советы, сколько проводил его со своим визирем Маджид-ханом и другими членами совета – правда, в их советах ему все время приходилось отделять мудрость от личной заинтересованности. Через месяц он поступит так, как посоветовала ему жена, и позволит Хурраму жениться на Арджуманд Бану. Тадж Биби пыталась объяснить ему, что такой брак представляет собой мезальянс, но, увидев его решимость, замолкла.

Джахангир уже выбрал дату – 10 мая 1612 года, и его астрологи гарантировали той паре, которая поженится в этот день, абсолютное счастье. Теперь ему остается только организовать самую роскошную свадьбу, которую когда-либо видели при дворе Великих Моголов. И он сделает это не только для своего сына, но и для своей жены, которой будет приятно видеть честь, оказанную ее семье.

Хуррам, одетый только в халат из зеленой парчи, перевязанный узким золотым поясом, в одиночестве стоял в спальне новобрачных рядом с занавеской из флера, за которой служанки готовили Арджуманд Бану к вступлению в супружеские отношения. Он посмотрел на свои руки, которые его мать украсила узорами, нарисованными красками, приготовленными из хны и куркумы, что должно было принести ему удачу. На нем все еще была свадебная тиара из блестящего жемчуга, которую его отец возложил на его голову как раз перед тем, как он выехал из крепости на слоне. Голова этого слона была украшена шлемом, инкрустированным бриллиантами, которые сверкали на ярком солнечном свете. Слон следовал за бесконечной свадебной процессией, направляющейся в усадьбу Асаф-хана. Перед ним маршировали трубачи и барабанщики, потом шли слуги, несущие в руках подносы с пряностями, а потом уже друзья и молочные братья Хуррама на одинаковых гнедых жеребцах.

Казалось, что шествие и свадебные церемонии никогда не закончатся – таинственные обряды мулл, шепотом произнесенное Арджуманд согласие стать женой Хуррама, ритуал омовения рук в розовой воде, совместное питье воды из кубка в знак скрепления союза – и все это сопровождалось пирами и обменом подарками. Глядя на Арджуманд, сидящую рядом с ним и скрытую под слоями блестящих шалей, жених пытался догадаться, о чем она думает. Скоро он это узнает. Она уже так близко от…

Сердце Хуррама колотилось, и, к своему удивлению, он понял, что испытывает неуверенность и даже нервничает. Его ожидания были настолько высоки, что он боялся разочарования. А что, если в занятиях любовью с Арджуманд не будет в конечном счете ничего особенного? Его собственная мать, пребывающая в своем обычном хорошем настроении, предупредила его, чтобы он не ожидал слишком многого, но Хуррам знал, что должен доверять своему чутью. Тадж Биби ненавидела Мехруниссу и не приветствовала связи сына с еще одной женщиной из ее семейства. Хуррам слышал, как когда ей рассказали, что Мехрунисса похвалила мужскую силу и сладость дыхания Джахангира, мать огрызнулась, что подобные сравнения может делать только женщина с большим опытом.

Наконец служанки отодвинули занавесь в сторону. Голова обнаженной Арджуманд лежала на валике из шелка цвета слоновой кости, и ее длинные волосы были разложены по ее плечам. Тело блестело от ароматических масел, которыми ее натерли, – церемония, проводившаяся не только для того, чтобы сделать новобрачную более привлекательной для мужа, но и для того, чтобы возбудить девушку и приготовить ее к ночи любви. Служанки из гарема хорошо выполнили свою работу. Хуррам видел, как вздымаются и опадают полные груди его жены, как напряжены ее маленькие соски и как сияют ее глаза.

– Оставьте нас, – приказал он, чувствуя, как служанки украдкой бросают на них взгляды поверх своих прозрачных вуалей. Потом медленно подошел к кровати и, распустив пояс, позволил халату упасть на пол. Лег рядом со своей женой, очень близко, но в то же время не касаясь ее. Прежде чем овладеть ею, Хуррам должен ей кое-что сказать, если только сможет подобрать слова. Приподнявшись на локте, он взглянул в ее сияющие глаза.

– Арджуманд, что бы ни произошло, всю свою оставшуюся жизнь я буду любить и оберегать тебя. И сколько бы времени ни отпустил нам Всевышний, твое счастье для меня всегда будет важнее моего собственного. Клянусь тебе.

– А я клянусь, что буду тебе хорошей женой. Когда отец в первый раз сказал мне, что ты хочешь на мне жениться, – я испугалась… Ты был настолько выше меня по положению и казался мне существом из мира, которого я совсем не знала… Но когда предательство моего дяди навлекло позор на мою семью, ты не оставил меня. И тогда я поняла, что ты действительно любишь меня. И сегодня я отдамся тебе целиком и с полным доверием, как это может сделать только любящая женщина. – Очаровательное лицо девушки выглядело почти мрачным, когда она произносила эти слова.

– Хватит слов, – прошептал Хуррам и притянул ее к себе.

– Повелители, мы осмотрели кровать шахзаде Хуррама и его невесты. Обряд вступил в силу, и Арджуманд Бану действительно оказалась девственницей. – Хранительница гарема шахзаде низко склонилась перед Мехруниссой и Джахангиром, прежде чем произнести традиционную молитву о даровании потомства молодой паре. – И да будет, по милости Аллаха, чрево жены полно наследниками, как копи, под завязку набитые драгоценными каменьями…

Мехрунисса ласково улыбнулась Джахангиру. Она была женой падишаха, а ее племянница вышла замуж за любимого сына падишаха. Никогда еще будущее не казалось ей таким многообещающим.

 

Глава 9. Жизнь и смерть

– Женитьба тебе к лицу, Хуррам.

Это действительно так, подумал Джахангир, глядя на мраморную шахматную доску и обдумывая свой следующий ход. Его сын и вправду выглядит удовлетворенным. Получить женщину, которая тебе дороже всех остальных, – это действительно дар небес. Он был рад, что Хуррам так же счастлив, как и он сам.

Юноша улыбнулся, но ничего не сказал. Подумав еще немного, он передвинул пешку на два поля вперед. По его довольному виду Джахангир понял: его сын уверен, что сделал мудрый ход. А в действительности он совершил ошибку. Еще пара ходов – и падишах победит.

– Счастье делает тебя неосторожным. Ты не проигрывал мне уже много месяцев, но сегодня ты проиграешь, – сказал правитель.

Через десять минут игра закончилась, и побежденный и слегка упавший духом Хуррам поднялся, готовый послать за лошадьми. Но Джахангиру надо было кое о чем поговорить с ним. Он не был уверен, как его сын отреагирует на это после женитьбы на Арджуманд, и уже давно откладывал этот разговор. Но Хуррам – наследник правителя моголов и должен понимать, в чем заключаются его обязанности…

– Хуррам… прежде чем ты уедешь, мне надо тебе кое-что сказать.

– Слушаю, отец.

– Сядь и выслушай меня. То, что я сейчас скажу, пойдет на пользу и нашей династии, и нашей державе.

Как быстро может измениться настроение человека, печально подумал Джахангир, заметив настороженное выражение, появившееся на лице молодого человека. Всего несколько минут назад они были просто отцом и сыном, наслаждающимися партией в шахматы жаркой ночью в Агре. Быть правителем – значит нести на себе тяжелую ношу… Это значит быть отмеченным среди других людей и подвергаться давлению, которое недоступно простому человеку… Но он ни за что не хотел бы изменить свою судьбу. С ранних лет, с того самого момента, когда он понял, кем является, Джахангир мечтал о троне. И он был уверен, что Хуррам мечтает о том же. Но подобные амбиции требовали высокой ответственности перед династией, и не важно было, насколько эта ответственность может быть разрушительной для правителя как для простого человека. Глубоко вдохнув, Джахангир начал…

Арджуманд лежала под шелковым балдахином, на диване со множеством подушек, в огражденном со всех сторон саду гарема в усадьбе Хуррама, которая была построена в излучине реки Джамна, рядом с крепостью Агры. Наступала пора горячих, обжигающих летних ветров. Здесь юная женщина была защищена от них, но она не завидовала жителям города, укрывавшимся от ветра в домах, построенных из глины, в которых вечно не хватало воздуха. Иногда ветра поднимали высоко в воздух искры костров, на которых готовилась пища, и тогда вспыхивали сухие, как солома, крыши. Служанки Арджуманд рассказали ей, что три дня назад два дома сгорели до основания, и в их пламени погибли женщины, которые слишком боялись нарушить пурду, чтобы выбежать из огня.

Но сейчас не время для мрачных мыслей – она для этого слишком счастлива. Рука Арджуманд лежала на ее плоском, гладком животе, в котором зародилась новая жизнь. Она была на восьмой неделе беременности. Ее любовь к Хурраму была такой же полной, как и его – она это точно знала – к ней. Сейчас молодая женщина уже не представляла себе жизни без него – без того волнения, которое начинала ощущать с наступлением вечера, когда знала, что скоро, освободившись от своих обязанностей, он придет к ней. И хотя в их первую ночь девушка стеснялась, сейчас ее физическая страсть ни в чем не уступала его собственной. Та вседозволенность, которую она ощущала в объятиях мужа, должна была бы заставить ее покраснеть, но вместо этого Арджуманд испытывала гордость, зная, что такое же наслаждение она доставляет и ему.

Внезапно за высокими деревянными воротами, которые отделяли гарем от остального дворца, раздался топот лошадиных копыт по наклонному пандусу. Может быть, это Хуррам вернулся так рано? Звук труб подтвердил ее догадку. И когда двери в дальнем конце сада распахнулись, Арджуманд побежала к нему по черным и белым плиткам, ощущая их приятное тепло своими босыми ногами. Он поймал ее в объятия, но, вместо того чтобы поцеловать, прижал к себе так крепко, что сразу стало понятно – что-то случилось.

– Хуррам, в чем дело? Что произошло? – спросила Арджуманд, когда муж отпустил ее.

– Мне надо кое-что тебе рассказать.

Его голос звучал напряженно, но лицо светилось любовью к ней. Что бы ни произошло, все не так плохо…

– Отец говорит, что я должен опять жениться.

– Нет… – Жена Хуррама инстинктивно поднесла руку к животу.

Увидев этот жест, сын падишаха опять обнял ее и еще крепче прижал к себе.

– Не надо так расстраиваться, Арджуманд. Прошу тебя…

– Кто она?

– Персидская принцесса, которую шах предложил в жены в качестве жеста доброй воли по отношению к державе Великих Моголов.

– Но почему ты, Хуррам? Почему не Парвиз? Он старше тебя.

– Именно этот вопрос я и задал отцу. Он ответил, что из всех его сыновей я больше всего подхожу на роль его наследника. Хусрав – предатель, Парвиз слишком сильно любит вино и опиум, а юный Шахрияр робок и боязлив. А еще он сказал, что если я действительно стану следующим падишахом моголов, то он хочет передать мне трон как можно более защищенным. А союз с семьей шаха в этом поможет.

– И что ты ему ответил?

– А что я мог ответить? Я – шахзаде крови и хочу стать наследником своего отца… Я не могу делать только то, что мне хочется. Я сказал ему, что у меня нет желания заводить новых жен – ты властительница моего сердца, – но что я ему повинуюсь.

– И когда же свадьба? – Арджуманд отодвинулась от мужа.

– Придворный астролог определит точную дату, но все произойдет через несколько месяцев; это позволит договориться о приданом, а принцесса получит возможность прибыть в Агру как полагается. Отец планирует послать специальный эскорт, чтобы встретить ее и ее двор на границе с Персией.

– А мне придется прятаться за джали  и наблюдать, как ее тело красят хной, умащивают и поливают духами, готовя к супружескому ложу? – Арджуманд всю трясло, и ей было все равно, увидит муж ее слезы или нет.

– Нам с тобой и так повезло. Нечасто люди в нашем положении могут жениться по любви, и мой отец вполне мог нам это запретить. Я не могу забыть о своем долге перед страной и отцом. Но я могу обещать тебе, что ты смысл всей моей жизни. Ты – мумтаз , для меня с тобой не сравнится ни одна женщина во Вселенной. Ты – женщина, которую я хочу видеть в качестве матери моих детей. Эта принцесса никогда ничего не будет для меня значить, клянусь тебе. Она даже жить будет не здесь, а в отдельном дворце…

Голос Хуррама слегка задрожал, и Арджуманд заметила, как он тыльной стороной руки вытер глаза. И этот жест подтвердил ей, что муж говорит правду. Но мир для Арджуманд перестал быть таким идеальным местом, как прежде…

Она никогда не испытывала подобной боли. Арджуманд послушно тужилась под руководством двух повитух, и это была не только физическая боль, но и моральная – потому что она знала, что в это же самое время, в полумиле от дворца, ее муж Хуррам женится в крепости Агры на другой женщине. Молодая женщина истекала по́том, схватки происходили все чаще и чаще, но думать она могла только о том, как Джахангир возлагает на голову сына брачную тиару, а рядом, закутанная в вуаль, сидит персидская принцесса. А что, если она красива? Как Хуррам мог обещать не любить женщину, которую никогда не видел?

– Госпожа, ляг…

Крепкие руки заставили Арджуманд вернуться на пропитанную по́том простыню. Не понимая, что она делает, роженица попыталась встать и подойти к окну, чтобы увидеть свадебный салют, который запустят в небо. Когда это произойдет, это будет означать, что для молодоженов наступил час вступления в супружеские отношения…

– Постарайся расслабиться. Жди схваток… – Одна из повитух по ошибке приняла попытку Арджуманд сесть за желание ускорить рождение ребенка. Жена шахзаде приказала себе лежать спокойно и слушаться повитух.

– Тужься, госпожа! Тужься!

Собрав все свои последние силы, поддерживаемая с двух сторон повитухами, Арджуманд напряглась. Перед глазами у нее все помутилось, и она упала на матрас. Что это за тонкий писк, который она слышит? Неужели эти ужасные звуки издает она сама? Женщина закрыла глаза и почувствовала, что ее невесомое тело куда-то несет…

– Госпожа… – Чья-то рука нежно дотронулась до ее плеча. Должно быть, это одна из повитух, подумала Арджуманд и попыталась отодвинуться. Но ей это не удалось – не было сил. Боль могла снова начаться в любую минуту, а у нее не осталось сил с ней бороться.

– Оставьте нас, – произнес другой голос, на этот раз мужской.

Открылась и закрылась дверь. Арджуманд открыла глаза. Сначала ее ослепил свет, падавший через окно напротив кровати.

– Арджуманд, разве тебе нечего сказать своему мужу и дочери?

В тумане появилось лицо Хуррама. В руках у него был сверток, завернутый в кусок зеленой парчи. Встав рядом с ней на колени, супруг вложил дочь в ее руки.

Воды Джамны показались Джахангиру покрытыми золотом, когда он холодным зимним вечером после захода солнца быстро шел к залу заседаний совета. Наверное, так же выглядит и Зарафшан – так называемая Золотоносная река, которая течет мимо Самарканда и о которой он читал в дневниках своего прадеда Бабура. Тот много сил потратил на создание державы Великих Моголов, но всегда находились люди, которые надеялись скинуть их с трона. Множество раз с тех пор, как они воткнули свое зеленое знамя в красную почву Хиндустана, начинались войны, и сейчас они стояли на пороге новой войны. Падишах созвал свой военный совет, чтобы обсудить тревожные новости с южных границ государства.

Богатые мусульманские султанаты, расположенные на юге, на Деканском плоскогорье – Голконда, и в особенности Ахмаднагар и Биджапур, – всегда яростно боролись за свою независимость, а еще яростнее защищали колоссальные ценности, скрытые в копях драгоценных камней на своих территориях, и представляли давнюю проблему для моголов. Правда, иногда эти государства начинали воевать друг с другом, но обычно они объединялись против общего врага. Джахангир помнил рассказ Акбара о том, как тому удалось сделать их правителей своими сюзеренами и как, когда они неожиданно отказались платить ежегодную дань, он смог запугать их, послав войска для захвата части их территорий.

И вот опять эти государства встали во главе сопротивления власти моголов. У них был необычный главнокомандующий – Малик Амбар, абиссинец. Попав в Индию рабом, он невероятным образом достиг высших постов при дворе султанов Ахмаднагара, и теперь его наняли и правители Ахмаднагара, и правители Биджапура, чтобы он от их имени вел партизанскую войну против моголов. Для того чтобы подняться из того небытия, в котором он находился, Малик Амбар должен был обладать очень сильным характером, амбициями и решимостью, а кроме этого, быть умным и эффективным военачальником. Значительно более умным, чем Парвиз, подумал Джахангир, которого он, впервые услышав о возросшей активности Малика Амбара шесть месяцев назад, отправил в Декан, чтобы подавить восстание.

Войдя в зал совета, падишах увидел напряженные лица своих военачальников и советников, которые стоя приветствовали его. Среди них он заметил высокую фигуру Икбал-бека, одного из старших офицеров, которого он отправил вместе с Парвизом. Лицо военачальника было изборождено морщинами от усталости. Одна рука у него была забинтована и подвешена на перевязи; кровь на бинтах говорила о том, что рана плохо заживает.

– Икбал-бек, мы ждем твоего отчета, – сказал Джахангир, занимая место в центре круга своих советников.

– Повелитель, я с прискорбием должен сообщить, что Малик Амбар нанес сокрушительное поражение твоим войскам. На нас напали из засады, больше тысячи наших воинов пали и еще больше были ранены. Мы потеряли большие территории.

– Расскажи в подробностях, что произошло, – приказал Джахангир, стараясь не показать гнева и тревоги, которые он испытывал.

Икбал-бек продолжил свой рассказ. По тому, как военачальник теребил край туники своей здоровой рукой, было видно, что он сильно страдает.

– Однажды ранним утром наши люди собрались вокруг костров в лагере, который был расположен в узком ущелье между холмами Декана. Они грелись и завтракали чапати  с далом , когда на нас налетели всадники Малика Амбара. Они прошли сквозь те несколько пикетов, которые приказал выставить твой сын, как острый нож сквозь мякину, и пронеслись по лагерю, успев убить множество воинов, пока мы смогли взять в руки оружие. А до того момента мы пытались отбиваться от их мечей и копий горящими ветками, которые вытаскивали из костров.

Джахангир увидел, как по щекам Икбал-бека текут слезы.

– Группа всадников прижала моего сына Асифа и несколько его соратников к деревянным багажным повозкам, где они пытались защитить деньги и драгоценности, лежавшие в сундуках, которые стояли на этих повозках. И хотя Асиф и его товарищи храбро сражались, они были пешими, и в руках у них были только мечи. Они не могли подобраться к всадникам достаточно близко, чтобы ранить их. Один из воинов Малика Амбара насадил Асифа на острие своей пики. Пика пробила его тело и так глубоко вонзилась в дерево повозки, что ее хозяин не смог ее вытащить. Асиф умер прежде, чем я смог добраться до него… – Тут рассказ Икбал-бека прервали его негромкие всхлипывания. Джахангир знал, что Асиф был его последним остававшимся в живых сыном.

После паузы, во время которой военачальник вытер слезы своим платком и постепенно пришел в себя, он продолжил:

– Подавив всякое организованное сопротивление, люди Малика Амбара разделились на три группы. Первая сконцентрировалась на том, чтобы убить как можно больше наших слонов, втыкая им свои пики глубоко в рот или просто кромсая их хоботы, без которых слоны не могут жить. Вторая группа выгребла из багажных повозок все деньги, защищая которые погиб мой сын, и не забыла при этом оружие. Третья подожгла наши шатры, используя головни из наших же костров. А потом все они исчезли так же быстро, как появились. Мы потеряли слишком много людей и, честно говоря, почти лишились веры в свои силы, чтобы их преследовать. Нам ничего не оставалось, как отступить и перегруппировать силы.

– Как им удалось напасть столь внезапно? – сурово спросил Джахангир.

– Они атаковали нас с холмов, которые мы считали непроходимыми для больших групп воинов. – Икбал-бек опустил глаза. – Должен признаться, повелитель, что они знают местность лучше нас.

– А что делал мой сын, Парвиз?

– Когда началась атака, он находился в своем шатре. Его телохранители были, как и всегда, вооружены и настороже. Они хорошо защищали шатер твоего сына. Кроме того, Малик Амбар предпочитает легкую добычу. Мы должны были биться лучше… Мне действительно очень жаль, повелитель.

– Я достаточно хорошо тебя знаю и оплакиваю вместе с тобой гибель твоего сына. Что сделано – то сделано. Мы должны думать о том, как отомстить Малику Амбару и выкинуть его с наших земель. Пусть каждый из вас подумает, что мы можем сделать. Продолжим обсуждение утром.

Когда члены военного совета расходились, Джахангир остановил Хуррама.

– Это поражение – оскорбление, за которое мы должны отомстить. Если мы этого не сделаем, то другие наши соседи или даже бунтующие вассалы могут неверно истолковать наши действия. Я отзываю Парвиза. Он никакой не военный и – хотя Икбал-бек слишком благороден, чтобы об этом сказать, – редко бывает трезвым, если только верны отчеты некоторых из моих офицеров. Боюсь, то, что он не распорядился выставить больше пикетов и находился в своем шатре, когда все его люди уже проснулись и были на улице, связано с его пьянством. Он умолял меня позволить ему стать во главе войска, и я согласился, надеясь, что большая ответственность изменит его. Но я ошибся.

Хуррам молчал. Несмотря на то что между ним и Парвизом было всего два года разницы, они воспитывались в разных домах и никогда не были близки.

– Я решил послать тебя командовать нашими войсками вместо него, – продолжил Джахангир. – Моя жена считает – и я с ней полностью согласен, – что ты гораздо способнее брата. Докажи это в войне с Маликом Амбаром, и я осыплю тебя наградами.

– Я не подведу тебя, отец, – сказал Хуррам, с трудом скрывая свое волнение от того, что он впервые в жизни должен был получить войска под свое начало.

– Отлично. С этого момента и до твоего отъезда – который, я надеюсь, состоится, как только будут готовы свежие силы и вооружение, – ты должен присутствовать на всех заседаниях военного совета.

Хуррам находился в эйфории всю дорогу из Агры до ворот своего дворца, где, при мысли о том, что он скажет Арджуманд, вся его радость испарилась. Их дочери Джаханар было едва два годика. Сама мысль о том, что ему придется их оставить, была непереносима. Что скажет Арджуманд? Но это тот шанс, на который сын падишаха надеялся, и он не должен его упустить. Если его так страшит разговор с Арджуманд, то как он сможет лицом к лицу встретиться с врагом? Задав себе этот вопрос, Хуррам направился в гарем.

Как и всегда, Арджуманд ждала его. На ней были прозрачные голубые шаровары и узкое чоли , которое оставляло ее живот открытым. Пупок был украшен сверкающим голубым топазом в оправе из бриллиантов. Хуррам решил, что она никогда еще не была так красива, хотя, может быть, ему так показалось, потому что он знал, что скоро лишится роскоши видеть ее.

Он поцеловал жену и взял ее за руки.

– Арджуманд, мой отец оказал мне великую честь. Он назначил меня командующим войсками, которые воюют сейчас с бунтовщиками в Декане. Если я не подведу его, то, мне кажется, есть шанс, что он публично провозгласит меня своим наследником…

Мгновение женщина молчала, а потом сказала серьезным голосом:

– Я горжусь тобой. Ты превзойдешь все ожидания своего отца. Когда ты должен ехать?

– Скоро. Единственное, о чем я жалею… Это о том, что мне придется оставить вас с дочерью.

– Почему? – Арджуманд взглянула на мужа.

– Я не могу взять вас с собой – до места около пятисот миль, а может, и больше, – подвергнув вас испытанию жарой, опасностями и неудобствами путешествия. Вы должны остаться здесь, где – я уверен – будете в безопасности.

– Хуррам, когда ты сказал, что должен жениться еще раз и что это твой долг, я согласилась с тобой. Сейчас я говорю, что должна ехать с тобой – что это мой долг, – и ты должен со мной согласиться. Мои бабушка и дедушка не разлучались даже в самые тяжелые времена. Они знали, что расставание – это самое страшное, что может с ними случиться. Посмотри на падишаха и тетю Мехруниссу – они всегда вместе. Даже когда он едет охотиться – она едет вместе с ним. Она – лучший стрелок и охотник на тигров, чем он сам. Тетя даже ездит верхом на лошади, когда они остаются вдвоем. Я уверена, что, если падишах поедет на войну, она последует за ним. Так почему же я должна поступать по-другому?

– У тебя еще мало сил. Рождение Джаханар далось тебе с трудом… Ты должна быть здесь, в окружении лучших хакимов, на случай если вновь понесешь…

– Лучшие хакимы могут отправиться вместе с нами. Хуррам, я не кукла. Я наслаждаюсь своей жизнью здесь, в гареме, но все это не важно по сравнению с тобой. Если понадобится, я последую за тобой босиком с Джаханар на руках и буду счастлива. – Арджуманд схватила супруга за руку, и он почувствовал, как ее ногти впились в его тело. Хуррам никогда не видел ее такой непреклонной – ее обычно нежное лицо стало почти воинственным.

– Может быть, отцу стоит послать именно тебя против Малика Амбара – ты выглядишь достаточно свирепо, – усмехнулся Хуррам, надеясь увидеть ответную улыбку жены, но выражение ее лица не изменилось.

И что же ему делать? Отец дает ему шанс доказать, что он достоин стать следующим падишахом… Однако до сих пор, хотя его и воспитывали воином и учителя часами разбирали с ним стратегию прошлых военных кампаний моголов и учили его сражаться мечом, кинжалом, булавой и огнестрельным оружием, ему никогда не приходилось самостоятельно командовать войсками. Он не может позволить себе, чтобы кто-то или что-то отвлекало его от главной цели. И в то же время расстаться с Арджуманд – это все равно что лишиться части себя. Может быть, он будет думать лучше, воевать эффективнее, если будет знать, что она каждый день ждет его возвращения? Конечно, в этом случае он будет чувствовать себя счастливым…

– Хуррам… – Ногти Арджуманд еще сильнее впились ему в руку.

Неожиданно все стало очень просто – они никогда не расстанутся, а он сделает все, что в его силах, чтобы сберечь ее.

– Очень хорошо. Мы поедем вместе, – сказал шахзаде.

– И так будет всегда, – закончила Арджуманд твердым голосом.

 

Глава 10. Повелитель мира

Суровые стены дворца-крепости Буханпур, находившейся в 450 милях к юго-востоку от Агры, построенные из песчаника, отражались в медленных водах реки Тапти. Шахзаде Хуррам прибыл в этот город – ставку моголов в Декане – месяц назад и теперь вновь покидал его, чтобы начать наконец полномасштабную кампанию против Малика Амбара. Процессия боевых слонов, уже укрытых налезающими друг на друга стальными пластинами, спускалась по извилистому настилу, ведущему из четырехэтажного слоновника, так называемого хати махала, на плац, расположенный за городской стеной. Здесь погонщики слонов, сидящие у них за ушами, укололи громадных животных стальными крюками, которые они держали в руках, и заставили их встать на колени, пока слуги устанавливали позолоченные хаудахи на их спинах. Когда те были закреплены кожаными ремнями, на слонов взобрались генералы Хуррама со своими горчи и телохранителями. Обычно на хаудахи поднималось по три человека, но на платформах, установленных на самых больших слонах, помещались по четыре воина. На платформы других слонов покрытые по́том слуги, одетые лишь в набедренные повязки, подняли пушки небольшого калибра.

Когда приготовления были закончены, главные ворота крепости распахнулись, и в них появился личный боевой слон Хуррама. Превосходивший размерами любого другого слона, он нес на себе хаудах под зеленым тентом, на котором уже восседал шахзаде, великолепно одетый для военного похода, в стальном нагруднике, украшенном черепаховым гребнем, с позолоченным шлемом на голове. За этим слоном следовали еще четыре. На первом из них размещалась платформа, расшитые муслиновые занавески которой были тщательно застегнуты на золотые пуговицы, чтобы скрыть Арджуманд от нескромных взглядов. На остальных трех сидели по четыре воина-раджпута в оранжевых тюрбанах – наиболее доверенные телохранители Хуррама, которые получили от него приказ под страхом смерти защищать Арджуманд Бану от любой опасности. Каждый раджпут был вооружен не только ружьем последней модели, но и более скорострельным, хотя и не таким смертельным, луком со стрелами и мечом. Выражение лиц этих воинов под роскошными широкими усами было свирепым. Их настороженные взгляды даже сейчас выискивали в небольшой толпе, собравшейся возле ворот, признаки опасности или скрытого наемного убийцу, посланного Маликом Амбаром для того, чтобы лишить армию моголов ее командующего или командующего армией – его красавицы жены. Однако в толпе они могли разглядеть лишь склоненные головы и аплодирующие безоружные руки.

Остальные боевые слоны выстроились позади слонов Хуррама, Арджуманд и их телохранителей. Все вместе они медленно двигались по плацу, мимо затейливо украшенных бронзовых орудий, установленных на тяжелых деревянных передках, и десятков быков и буйволов, уже запряженных в них. Самую большую пушку должны были тащить тридцать животных с рогами, выкрашенными в зеленый цвет моголов – на каждых трех быков приходилось по одному вооруженному кнутом вознице, который должен был следить за тем, чтобы животные не отлынивали от своей работы. Между пушками располагались восьмиколесные повозки с амуницией, которые тащили или верблюды, или быки и в которых располагались мешки с порохом, хорошо укрытые промасленной материей, чтобы защитить их от влаги и дождя, и большие каменные или железные ядра.

Наконец слон Хуррама занял свое место за авангардом, состоящим из элитных всадников, построенных в шеренги по двенадцать. По приказу шахзаде их одели в одинаковые золоченые одежды, а на их тюрбанах, сшитых из той же материи, что и одежда, развевались перья цапли. Все они сидели на лошадях темного окраса, и на концах их пик развевались зеленые и золотые вымпелы.

– Когда шпионы Малика Амбара сообщат ему о нашем построении, а я уверен, что так оно и будет, – сказал Хуррам горчи, который стоял рядом с ним, – он поймет, что ему лучше бояться противника, который обращает внимание не только на оружие, но и на форму своих войск.

Затем, преисполненный уверенности в себе и гордости за воинов, сын падишаха дал приказ выступать. С крепостных стен запели медные трубы, которым вторили трубы всадников авангарда. Большие басовые барабаны, по десять футов в диаметре каждый, звучали в воротах, а барабаны, прикрепленные к бокам лошадей музыкантов, отбивали четкий ритм, под аккомпанемент которого колонна медленно пришла в движение.

На своем пути на юг по песчаным берегам Тапти уходящая от крепости колонна обросла новыми конными отрядами, а также менее роскошно одетыми и обутыми, но хорошо вооруженными пешими формированиями. За ними двигались разномастные повозки, везущие багаж. Наконец, вслед за повозками, глотая пыль, поднятую армией, двинулась огромная масса плохо организованных и неуправляемых людей, всегда готовых удовлетворить любые запросы воинов и обеспечить им развлечения и отдых. В этой толпе шли портные и башмачники, готовые обновить одежду и обувь, пострадавшие во время переходов. Там же были торговцы сладостями и вином, а за ними следовали акробаты, волшебники, глотатели огня и даже труппа кружащихся дервишей . Для того чтобы предоставить воинам более интимные отдых и утешение, к армии присоединились тысячи проституток, не обязательно молодых и хорошеньких, но готовых отдаваться всем, кто пожелает, за тарелку похлебки из риса и чечевицы.

Шесть недель спустя Хуррам проснулся в шатре гарема и увидел, что Арджуманд уже встала. Она обняла его, умоляя быть осторожнее в предстоящем бою. Обещав ей это, муж объяснил, что его задача – это рейд на силы Малика Амбара с целью обескровить их, и поцеловал ее в полные теплые губы. Потом осторожно освободился из ее объятий и отбросил в сторону расшитое одеяло из голубой шерсти. Встав, сын падишаха набросил шелковый зеленый халат на свое мускулистое тело и выскользнул из шатра как раз в тот момент, когда из-за низких холмов, окружавших лагерь, показались первые лучи солнца. Остановившись на несколько мгновений, чтобы полной грудью вздохнуть холодный утренний воздух, Хуррам перешел в соседний шатер, где его уже ждали горчи, чтобы помочь одеться перед битвой. Вскоре шахзаде уже был в своем стальном нагруднике, украшенном гравировкой, и в куполообразном шлеме со стальными цепями, опускающимися на затылок для защиты шеи. Быстро съев завтрак, состоявший из ножки цыпленка, приготовленной в тандыре со специями, и двух горячих пшеничных лепешек, Хуррам сел в седло гнедого коня и, окруженный телохранителями, поскакал туда, где ждали пять тысяч его лучших всадников на нетерпеливо перебирающих копытами лошадях, готовых к бою.

– Вперед, – сказал он Камрану Икбалу, дородному молодому командующему кавалерией, и они отправились в путь.

Проезжая сквозь внешние заградительные сооружения лагеря, Хуррам в последний раз оглянулся на шатер гарема. Он был рад, что в нем его ждала Арджуманд. Прошлым вечером, когда план рейда был составлен, ее нешумное присутствие помогло ему расслабиться и немного поспать, чтобы приготовиться к сегодняшней битве. Пришпорив своего гнедого, сын падишаха повел свой отряд через высохшие окрестности к той точке в двенадцати милях от лагеря, где, если информация его разведчиков была верна, позже должны были появиться силы Малика Амбара.

Около девяти утра Хуррам остановил своих людей в тени невысокого водораздела, который должен был скрыть их на тот случай, если люди Малика Амбара появятся с той стороны, откуда он ожидал их увидеть. Соскочив со своего позолоченного седла с высокой лукой, шахзаде быстро забрался на вершину водораздела. Здесь он лег на живот и осторожно посмотрел поверх хребта. Вскоре к нему присоединились его офицеры. Никто не заметил ничего живого, кроме нескольких козлов, пасшихся на равнине. Так они наблюдали три четверти часа, и Хуррам уже начал беспокоиться, что его разведчики могли ошибиться или что Малик Амбар смог заранее узнать о рейде и, избежав внимания разведчиков, изменить путь своего продвижения, – либо, что еще хуже, мог решить напасть на лагерь моголов. Вокруг никого не было видно. Хуррам уже стал задумываться, не вернуть ли часть своих сил назад в лагерь, дабы они проверили, всё ли там в порядке, но решил подождать еще немного. К своему большому облегчению, через десять минут он увидел на востоке громадное облако пыли – именно оттуда шахзаде ожидал прибытия сил Малика Амбара. А еще через несколько минут один из его разведчиков, которому было велено наблюдать за войском противника с безопасного расстояния, подъехал к нему на своей покрытой пеной гнедой кобыле.

– Как далеко они находятся? – спросил Хуррам. – Нагретый воздух не дает определить расстояние…

– На расстоянии двух-трех миль, светлейший, – сообщил разведчик.

– Это ближе, чем я думал… Какова их походная колонна?

– Кордоны разведчиков движутся на расстоянии четверти мили от основных сил, и они выглядят, насколько я смог рассмотреть со своего места, полностью расслабленными. Пушки и повозки с амуницией все еще зачехлены – в этом я абсолютно уверен.

– То есть они не подозревают, что мы близко?

– Мне кажется, нет, светлейший.

– Что ж, скоро они об этом узнают, – сказал Хуррам, поворачиваясь, чтобы спуститься с холма. – Атакуем прямо сейчас! – крикнул он своим офицерам. – Не забывайте, что наша главная цель – это их пушки. Чем больше пушек нам удастся уничтожить или вывести из игры, тем меньше будет их огневая мощь.

Четверть часа спустя Хуррам уже скакал во главе своих людей по направлению к колонне Малика Амбара. Копыта лошадей отбивали ритм по сухой земле, а поднятая ими пыль попадала в глаза наездников и забивала носы и рты. Теперь, сквозь плотное облако пыли, Хуррам увидел, что люди Амбара поняли наконец угрожающую им опасность. Всадники противника готовились отразить атаку; одни его пушкари судорожно сдирали ткань с повозок и требовали от возниц развернуть быков так, чтобы пушки смотрели в сторону нападавших, а другие выгружали из повозок ядра и мешки с порохом. Лучники взбирались на платформы боевых слонов. Стрелки заряжали свое оружие и клали его длинные стволы на треноги – так, чтобы было удобнее целиться. Хуррам видел, как вдоль боевых порядков противника проехала группа военных в блестящих нагрудниках. Возможно, это Малик Амбар и его офицеры раздавали приказы и подбадривали своих солдат.

На несущихся галопом людей Хуррама с неба стали падать стрелы. Свист проносящихся рядом пуль вместе со вспышками и клубами дыма сказали шахзаде о том, что по крайней мере некоторые из стрелков противника открыли стрельбу. А еще через несколько мгновений раздался более низкий гул, и появилось большое облако дыма – значит, в бой вступила одна из пушек Малика Амбара. Не более чем в десяти ярдах от себя Хуррам увидел, как один из его всадников – молодой раджпут со знаменем в руках – был выбит из седла и, падая, потерял свой зеленый штандарт. Лошадь следовавшего за ним всадника споткнулась и, запутавшись ногами в знамени, тоже упала, сбросив своего наездника через голову и сбив в падении еще одного коня и его всадника в грязь. «До противника остается четверть мили, – подумал Хуррам. – За то время, что потребуется для того, чтобы покрыть эту дистанцию, враг не сможет нанести нам серьезный урон».

Инстинктивно пригнув голову к гриве лошади, сын падишаха потянул за повод, чтобы лошадь скакала точно на пушку противника, и пришпорил ее пятками. И вот он уже среди врагов – врубился в линию стрелков, располагавшихся в нескольких ярдах от пушки, чтобы защищать ее, и ударил мечом одного из них, в пурпурном тюрбане. Тот уже выстрелил и теперь отчаянно пытался перезарядить свое ружье, забивая шомполом в его длинный ствол свинцовую пулю, которую он достал из белого хлопчатобумажного подсумка у себя на боку. Этот стрелок так и не закончил то, что делал. Меч Хуррама, наточенный до бритвенной остроты оружейниками в лагере, попал ему по щеке и практически отрубил его челюсть, обнажив крепкие белые зубы. Уронив ружье, стрелок упал на землю, а сын Джахангира, даже не взглянув на него, поскакал дальше, к пушке и повозке с амуницией, окруженный своими телохранителями.

Всего в десяти ярдах от Хуррама раздался оглушительной выстрел пушки, из дула которой вырвалось облако дыма. Ядро попало в живот еще одному из телохранителей шахзаде и практически разорвало его пополам – залитая кровью лошадь, с нижней частью тела, которая все еще держалась в седле, галопом понеслась вперед.

Кашляя от едкого порохового дыма, оглушенный звоном в ушах, Хуррам направил своего коня вперед и нанес удар мечом еще одному артиллеристу, который, сгибаясь под тяжестью каменного ядра, пытался добраться до своего орудия. Получив удар в спину, этот мужчина уронил ядро и упал на землю – его белая рубаха мгновенно пропиталась кровью. Еще через минуту, а может быть, и быстрее – в бою время тянется удивительно медленно, – Хуррам оказался по другую сторону вражеской линии. Оглянувшись вокруг, он увидел, что многие из стрелков противника бросают шомпола и пытаются убежать, бросив свои посты. Большинству это не удалось, потому что всадники шахзаде наносили им удары в спину мечами или поднимали их на свои копья. Люди Хуррама стали быстро собираться вокруг него.

– Те из вас, у кого есть клинья, вбивайте их в замки пушек, – распорядился он. – А те, у кого есть молотки, постарайтесь отбить колеса от орудийных передков. Те же из вас, кому поручено взорвать повозки с порохом, когда мы будем отступать, – принимайтесь за дело. А мы будем сдерживать людей Малика Амбара, пока вы работаете.

Всадники спешились и занялись своими делами, а Хуррам услышал звуки трубы и сквозь разрывы в дымовой завесе – он уже знал, что она здорово сбивает с толку на поле битвы, – увидел группу всадников Амбара, которая появилась среди полностью дезорганизованных рядов его солдат и направлялась прямо в его сторону.

– За мной, давайте встретим их ударом во фронт! – крикнул сын падишаха и пришпорил свою лошадь.

Ни он, ни его люди не успели еще поднять своих коней в галоп, как враг обрушился на них. По-видимому, узнав Хуррама, один из офицеров противника с большим пузом, которому не хватило времени надеть ни нагрудник, ни шлем, направил свою лошадь прямо на него. Шахзаде развернул своего коня, тяжело дышавшего от предыдущих усилий, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. Первым успел нанести удар его противник, кривой меч которого попал по нагруднику шахзаде и соскользнул, заставив нападающего потерять равновесие. Из-за этого Хуррам тоже промахнулся – его меч просвистел над головой пригнувшегося противника. Но потом шахзаде, который быстрее восстановил равновесие, нанес следующий удар прямо по выпяченному и ничем не защищенному животу мужчины, чуть ниже его грудины. Выронив ятаган и поводья, противник схватился за свою рану и упал с лошади, которая, почувствовав свободу, галопом покинула место схватки.

Остановившись, чтобы восстановить дыхание, Хуррам оглянулся и увидел, что все больше и больше солдат Малика Амбара вступают в битву, а несколько его собственных воинов уже лежат на земле, раненые или убитые. Рейд оказался более успешным, чем он надеялся, сильно ослабив силы Амбара и нанеся урон его вооружению. Теперь, когда их задача выполнена, сыну падишаха и его людям пришла пора отступать, пока у них еще есть такая возможность.

– По коням! – крикнул Хуррам тем, кто заканчивал ломать пушки. – Забирайте раненых и тех, кто лишился лошадей, садитесь по двое на одну лошадь. Но не забудьте запалить фитили, которые вы проложили к повозкам с порохом.

Он наблюдал, как его спешившиеся всадники возвращались в седла, сажая своих товарищей у себя за спиной. Один высокий раджпут пытался посадить на лошадь своего товарища, когда две стрелы, одна за другой, воткнулись в тело раненого, и тот упал мертвым.

– Быстрее, – поторопил всех Хуррам и пришпорил своего гнедого, который уже с головы до ног был покрыт пленкой белесого пота. Шахзаде ускакал одним из последних. Перейдя на галоп, он повернулся в седле и увидел еще одного всадника, упавшего с лошади после того, как в него попало копье, брошенное одним из людей Малика Амбара. Нога всадника зацепилась за стремя, и лошадь тащила его за собой, пока кожаный ремень не порвался.

Неожиданно Хуррам почувствовал на щеке порыв теплого воздуха, и рядом раздался оглушительный взрыв. По крайней мере одна из повозок с порохом была взорвана. Снова взрыв – и что-то больно впилось ему в левую щеку, возле носа. По лицу побежала теплая струйка, попавшая Хурраму в рот. На вкус она была солоноватой и имела металлический привкус – это была кровь.

На скаку шахзаде поднял руку к щеке и выдернул осколок металла. Возможно, это кусок металлической пороховой бочки, подумал он.

Вскоре Хуррам уже был на вершине холма, откуда началось их наступление и где сейчас перегруппировывались его силы. Похлопав коня по вздымающимся бокам, сын падишаха оглянулся и увидел, что несколько могольских всадников все еще пытаются оторваться от дезорганизованной колонны войск Малика Амбара. Ноги серой лошади, взобравшейся на холм, подломились, и она упала, но ее наездник, грузный мужчина с кривыми ногами, вовремя успел соскочить с нее. Присмотревшись, Хуррам увидел, что бок лошади был располосован ударом меча, но храброе животное смогло вынести своего ездока из схватки.

Люди Малика Амбара их не преследовали. Повторилось то, что уже случилось дважды с того момента, как Хуррам оставил Бурханпур: его противник предпочел тактическое отступление, соглашаясь с потерями живой силы в подобных рейдах и не пытаясь преследовать нападавших, когда те выходили из боя. Казалось, Амбар полностью сосредоточился на отступлении в горы, возвышавшиеся на границе плоскогорья Декан, которое он начал, впервые услышав о прибытии в армию Хуррама. Там его воины смогут использовать свое знание местности перед гораздо более многочисленной армией моголов.

Хуррам вытер окровавленный меч о попону седла и спрятал его в украшенные драгоценностями ножны. Он одновременно испытывал и удовлетворение, и разочарование. Удовлетворение от того, что он нанес урон армии Малика Амбара, уменьшив количество его воинов и огневую мощь артиллерии с минимальными потерями среди своих солдат, – а разочарование из-за того, что Малик Амбар все еще не решался на решающую битву. Шахзаде успокаивал себя только тем, что слишком долго оттягивать битву будет невозможно.

– Дай мне взглянуть, – потребовала Арджуманд.

Не прошло еще и пяти минут, как Хуррам вернулся в лагерь на своем измученном гнедом коне. Не обращая внимания на окружающих, его жена выскочила из шатра гарема, чтобы поприветствовать его. Все прошедшие часы она бесцельно мерила шагами шатер, не обращая внимания на жару и очень коротко отвечая на попытки ее слуг отвлечь ее внимание обрывками дворцовых сплетен или вопросами о том, чем она хотела бы освежиться. Увидев кровь на лице Хуррама, жена немедленно увела его в шатер.

– Ничего страшного. Это только царапина… клянусь тебе. Она уже подсохла, – запротестовал было Хуррам.

Но от Арджуманд было не так легко отделаться – она уже потребовала, чтобы ему промыли рану соком листьев дерева ниим, что, как она слышала, гарантировало избавление от инфекции. Пока служанка в спешном порядке разыскивала этот сок, Арджуманд распустила ремни нагрудника мужа и сняла его, приговаривая при этом:

– Слава Аллаху, что ты жив.

– Я же обещал тебе вернуться… – отозвался сын падишаха. – Ты выглядишь такой взволнованной! Ты уверена, что сопровождение меня в этой кампании – именно то, что тебе надо? Может быть, тебе лучше было бы перебраться в Бурханпур?

– Ни за что, – твердо ответила Арджуманд. – Здесь я узнаю новости быстрее. Гораздо тяжелее будет ждать вестников, а потом пытаться по их лицу определить, какие вести они принесли. Здесь, в лагере, я могу быть с тобой, могу делить с тобой твои мысли и, наконец, смогу разделить с тобой радость твоей победы, которая, я уверена, неизбежна. – Произнеся это, она крепко обняла мужа, не обращая внимания на резкий запах пота, исходивший от его одежды.

Но даже отвечая на ее объятия, Хуррам не мог не думать, что еще он должен сделать для достижения той победы, в которую так верила Арджуманд. Малик Амбар по-прежнему оставался очень опасным противником.

– Вместо того чтобы встретиться с нами в открытом поле, светлейший, Малик Амбар отступил в ущелье милях в пяти отсюда, – доложил Камран Икбал. По его мясистому лицу бежали струйки пота – он только что вернулся из разведывательного рейда. – Его люди уже закрывают вход с помощью повозок, обломков скал и всего, что попадается им под руку.

Наконец-то, подумал Хуррам. С того самого рейда, во время которого он получил поверхностное ранение в щеку, его войска не разрывали контакта с войсками Малика Амбара, которые отступали в сторону территории султана Ахмаднагара. С помощью целого ряда налетов и изнуряющих стычек Хуррам заставил своего врага отойти от укрепленных крепостей, где тот мог пополнить ряды своих воинов. Теперь было ясно, что Малик Амбар, которому удалось выполнить нелегкую задачу по сохранению дисциплины среди отступающих отрядов, решил остановиться и дать бой. И несмотря на то что абиссинец выбрал местность, больше подходящую для обороны, Хуррам был уверен в победе.

– А что это за ущелье? Тупик? – спросил сын падишаха.

– У него форма бутылки. Вход в него – это ее горлышко, самая узкая часть. Склоны очень крутые и покрыты осколками скал и каменистыми осыпями. По дну течет небольшая речка, берущая свое начало от родника – она обеспечит людей Малика Амбара водой. Кроме того, в ущелье много леса. Они смогут использовать его для строительства заграждений, и еще останется для того, чтобы помешать любому нашему наступлению.

– И что ты думаешь? Надо ли наступать прямо сейчас? – Хурраму не терпелось начать финальную битву.

– Нет, светлейший. Хоть это и выглядит очень заманчиво, но, мне кажется, нет, – ответил Камран Икбал. – Вход в долину очень узок, и его легко укрепить. Если в атаку пойдет наша конница, мы рискуем получить мощный ответный удар. Надо ждать, пока подтянется артиллерия и подойдут боевые слоны.

Хуррам знал, что Икбал прав. Он будет полным идиотом, если после стольких дней маневров, которые заставили армию Малика Амбара отступить на эти позиции, пойдет на неоправданный риск. Сейчас Амбар походил на раненого льва в логове – раненого, но все еще способного разорвать нетерпеливого или беспечного охотника.

– Сегодня победа будет на нашей стороне, – обещал Хуррам Арджуманд часом раньше.

И вот сейчас, со своей позиции на холме в полумиле от входа в ущелье, он наблюдал за армией Малика Амбара, которая закрылась в нем. Вход оказался действительно очень узким – не больше двухсот ярдов в поперечнике, – а скалы по бокам от него были настолько круты, что по ним невозможно было спуститься – по крайней мере не отряду его воинов под огнем противника. Армия Амбара завалила вход обломками скал, срубленными деревьями и даже связками колючих кустов, которые росли неподалеку, а также перевернутыми повозками. Дула тех орудий, которые еще оставались у Малика Амбара после рейдов Хуррама, торчали из заграждения через равные промежутки.

Больше, чем когда-либо, шахзаде был убежден, что был прав, когда на вчерашнем заседании военного совета оценил место, в котором река вытекала на равнину, как самую слабую точку обороны противника. Люди Малика Амбара не могли перекрыть реку из-за боязни того, что подобная дамба поднимет уровень воды в реке и ущелье окажется непригодным для людей.

Группа боевых слонов, как это и было решено на военном совете, уже выдвигалась на позицию для атаки, медленно, но неукротимо двигаясь в сторону входа в ущелье. Хуррам видел дым от ружейных выстрелов, которые его стрелки делали с платформ. С других раздавались выстрелы легких пушек. За слонами уже строились ряды его кавалерии, готовые немедленно броситься в любую появившуюся брешь в обороне. Душой шахзаде хотел сейчас быть с ними и возглавить наступление, но умом он понимал, что Арджуманд была права и думала не только о его безопасности, когда умоляла его последовать советам военачальников и руководить битвой на расстоянии от постоянной неразберихи и клубов дыма, которые были ее неотъемлемой частью.

Из-за рукотворных заграждений Малика Амбара раздались выстрелы пушек, и Хуррам увидел, как один из ведущих слонов остановился, а затем медленно упал прямо в реку, раздавив при падении свою платформу. Два махута упали с шеи другого слона, сбитые скорее всего выстрелами противника. Их слон повернул в сторону от линии атаки, высоко задрав хобот от страха и паники. Пока он поворачивался, острые мечи, закрепленные на его бивнях, разрезали ноги одного из следовавших за ним слонов, который тоже упал. При его падении, как заметил Хуррам, легкая пушка выпала из хаудаха прямо на землю. Еще один из слонов споткнулся о нее и стал падать вперед, сбросив с себя как обоих махутов, так и свою платформу с воинами. Некоторые слоны продолжали наступление, но им было все труднее маневрировать между телами их упавших товарищей. Сейчас им было практически невозможно развить скорость, необходимую для того, чтобы прорвать баррикады Малика Амбара. На глазах у шахзаде упал еще один слон – он падал так медленно, что воины успели спрыгнуть у него со спины и бросились врассыпную. В ужасе Хуррам увидел, как один из них почти сразу же упал, пораженный ружейной пулей. Второй повернулся, чтобы помочь товарищу, но был убит еще до того, как смог до него добраться. Третий тоже получил ранение, но, видимо, более легкое, так как пополз в сторону своих войск, а четвертый, который бежал по мелководью, уже почти выбежал за пределы дальности ружейного огня, но тоже поймал пулю, взмахнул на бегу руками и упал лицом в воду.

Таким образом, по крайней мере четверо слонов упали, а два или три теперь разворачивались в сторону от баррикады. Один из них, сильно раненный, ступил в реку и свалился, окрашивая ее быстрые воды своей кровью. Наверное, стоит прекратить атаку, подумал шахзаде, прежде чем потери резко возрастут, и немедленно отдал приказ конному гонцу, который находился рядом с ним. Он всегда знал, что Малик Амбар – умный, опытный и коварный противник. Хуррам был уверен, что абиссинец рассуждает следующим образом: «Хорошо закрепившись в ущелье, я смогу нанести моголам такой урон, что они либо отступят и, таким образом, подставятся под мою контратаку, либо ситуация превратится в тупиковую и мне удастся выторговать перемирие и возможность безопасного отступления для войска». Хуррам даже представить себе не мог реакцию своего отца, если он позволит подобному случиться и провалит, таким образом, свою первую военную кампанию. Необходимо было обдумать новую стратегию. Лучше отложить наступление на день-два, чем начинать еще одну бесполезную атаку.

– Наши потери? – спросил шахзаде своих командиров, когда все они уселись полукругом вокруг него, скрестив под собой ноги.

– По крайней мере шестьсот человек убиты или серьезно ранены. Пока хакимы успели заняться только теми, у кого, по их мнению, есть шансы выжить. Не менее важно то, что тридцать наших лучших боевых слонов или убиты, или получили такие ранения, после которых их милосерднее было прикончить, чтобы прекратить страдания, – ответил Камран Икбал.

– Это хуже, чем я ожидал. Мне кажется, нам надо оставить идею лобовой атаки. Мы уверены в том, что нет никаких скрытых проходов в ущелье, а его склоны действительно так круты?

– Да, насколько мы можем судить, светлейший. Местные жители, которые обычно бывают надежным источником информации, или разбежались, или настолько испуганы, что от них мало толку. Если мы надавим на них посильнее, они просто начнут говорить то, что, по их мнению, мы хотим услышать, а это будет уже полная катастрофа.

– Но ведь мы же послали наших разведчиков, чтобы те пробрались по откосу и разведали долину с тыла, не так ли?

– Это так, но Малик Амбар выслал множество своих собственных дозоров. Зная местность лучше наших людей, они организовали несколько успешных засад. Кроме того, те, кто в них выжил, и те, кто выполнил приказ, не получив ранений, – все говорят о том, что единственный путь, по которому в ущелье могут войти войска, – это узкий передний проход.

– Тогда как, по вашему мнению, мы должны наступать? – задал вопрос Хуррам, которому в голову не приходило никаких идей.

– Светлейший, нам необходимо разместить пушки на передней позиции и разрушить с их помощью завалы, – заговорил Валид-бек, худой бадахшанин, командующий артиллерией моголов. Он был в два раза старше шахзаде.

– Это проще сказать, чем сделать. У пушкарей не будет никакой защиты, и люди Малика Амбара смогут спокойно перестрелять их прежде, чем те возьмутся за дело.

– А почему бы не использовать слоновьи туши в качестве защиты для оружейных расчетов? – предложил Камран Икбал.

– Неплохо, но нам надо выдвинуть орудия на позиции, а это приведет к большим потерям, – сказал Хуррам. И тут ему в голову неожиданно пришла мысль. Когда Арджуманд и его военные советники уговаривали его держаться за линией атаки, они называли дым от выстрелов фактором, который вызывает наибольшую неразбериху; так почему бы не попытаться использовать дым себе на пользу? – А мы можем создать дымовую завесу, за которой наши люди смогут разместить пушки за трупами слонов? – спросил он. – Вокруг валяется масса хвороста и травы, которые при горении сильно дымят. За пару часов наши люди могут сделать достаточные запасы.

– Это может сработать, светлейший, – задумчиво произнес Валид-бек.

– И сработает. Мы прикажем нашим людям повязать на рукава белые или зеленые куски материи, чтобы они отличали друг друга в дыму. Немедленно прикажите людям начать сбор валежника. За ночь мы разложим его в нужных местах, а ты, Валид-бек, должен начать выдвижение орудий за пару часов до рассвета – так, чтобы темнота обеспечила нам дополнительное прикрытие.

В четыре часа утра Хуррам уже был одет для битвы, а первые быки медленно потянули орудия в сторону входа в ущелье под защитой всадников. Валежник был разложен в тех точках, откуда ветер будет нести дым на позиции Малика Амбара, затрудняя обзор его людям. В надежде на чудо Хуррам молился, чтобы легкий ветерок не изменил своего направления и не прекратился. Ему показалось, что прошло минут двадцать, прежде чем до него донеслись первые выстрелы. Погонщики быков столкнулись с пикетами Малика Амбара, которые тот расположил перед баррикадой. «Ты неплохой полководец, абиссинец, – подумал шахзаде, – но я докажу, что я не хуже».

Взошло солнце. Пора было претворять в жизнь план с дымовой завесой.

– Зажечь первые костры! – воскликнул сын падишаха, и всадник умчался проследить, чтобы этот приказ был выполнен. У Валид-бека и его пушкарей был приказ открывать стрельбу, как только пушки окажутся на позициях под защитой слоновьих туш.

Уже через пару минут шахзаде услышал первый глухой пушечный выстрел, вслед за которым раздался треск выстрелов ружейных. Битва началась, и даже со своей позиции в шестистах ярдах от передней линии Хуррам почувствовал запах горящих веток. Чем светлее становилось, тем яснее он видел, что основная часть дыма наползает именно на позиции Малика Амбара.

Несмотря на возражения своих военачальников, шахзаде решил, что он лично возглавит наступление своих всадников через бреши, проделанные в баррикаде пушечными ядрами. Ждать оставалось уже недолго. Подозвав конюшего, Хуррам уселся на гнедого скакуна и рысью подъехал к тому месту, где его ждали телохранители и основная масса конников во главе с Камраном Икбалом. Через десять минут к нему прискакал посыльный.

– Светлейший, в дыму сложно судить наверняка, но нам кажется, что нам удалось пробить брешь в двадцати ярдах от реки, в том месте, где преграда была сделана в основном из сучьев и перевернутых повозок.

– Ну что ж, Камран Икбал, вперед, – распорядился Хуррам. Сейчас он нервничал больше, чем перед любой другой своей битвой. Его сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Но двигаясь вперед, он смог заставить себя успокоиться и сконцентрироваться на том, что ждало его впереди. Вскоре сын падишаха и его всадники проскакали мимо первого из мертвых слонов, и Хуррам почувствовал запах уже начинавшегося разложения. Этот запах, вместе с тысячами черных опаловых мух, жужжавших над трупом, должно быть, делал невыносимой жизнь членов оружейного расчета большой бронзовой пушки, которая вела огонь из-за туши животного. Вонь от следующего на их пути трупа была совсем удушающей и могла вызвать приступ рвоты даже у самого крепкого воина. Люди Малика Амбара пытались отстреливаться наугад, ничего не видя в дыму, и им повезло попасть ядром прямо в живот мертвого гиганта. Его уже вздувшиеся внутренности лопнули – и все вокруг залило смрадом.

Глубоко сглотнув, чтобы подавить рвотный позыв, и плотнее затянув платок на лице, Хуррам приказал своим людям увеличить скорость.

В просвет в клубах дыма ему удалось разглядеть, что заграждение противника было всего в каких-то трехстах ярдах от них, но, к своему ужасу, шахзаде не смог рассмотреть в нем никакой бреши. А потом поднявшийся ветер разогнал дым, и брешь появилась слева от него, ближе к реке, чем он рассчитывал.

– Вот она! – закричал шахзаде. – Поворот налево!

Вслед за собственным приказом он пустил свою лошадь галопом. Меньше чем через минуту в дыму, который окутывал все вокруг, вновь показалось заграждение. Оно было разрушено лишь частично, поэтому Хуррам, ослабив вожжи и наклонившись вперед в седле, послал свою лошадь в прыжок через его остатки, которые были около трех футов высотой. Изо всех сил оттолкнувшись задними ногами, конь легко перескочил через препятствие.

В сопровождении своих телохранителей шахзаде оказался во вражеском лагере.

– Рубите стрелков! – крикнул он.

Двигаясь в дыму вдоль баррикады, сын падишаха наткнулся на пушку, которая готовилась к выстрелу. Одним взмахом своего тяжелого, но отлично сбалансированного меча он отрубил голову пушкарю, стоявшему возле запала. Почувствовав теплую кровь на лице, Хуррам двумя ударами уничтожил еще двух артиллеристов – один из них стоял с шомполом в руках, а другой держал мешок с порохом, готовясь перезарядить орудие. В окружении своих телохранителей шахзаде галопом несся дальше вдоль заграждения, по пути уничтожив еще один оружейный расчет. Потом он повернул вдоль усыпанного галькой берега быстрой речки и еще дальше углубился в лагерь противника, надеясь вовлечь в битву – и, соответственно, обречь на уничтожение – еще больше врагов.

Вместе со своими людьми он зарубил несколько стрелков противника, которые уже бежали со своих позиций у заграждения. Но неожиданно справа, из клубов дыма, появилась группа всадников Малика Амбара – и галопом налетела на фланг отряда Хуррама, двое из членов которого уже пали под их напором. Сам Хуррам повернул своего гнедого, чтобы встретиться с нападавшими лицом к лицу, и замахнулся мечом на двух пролетавших мимо врагов. Один из них парировал его удар, второй выпал из седла с глубокой раной в животе.

После этого Хуррам попытался развернуть лошадь, чтобы вновь встретиться со своим первым противником, но один из вражеских солдат напал на него с пикой. Ее наконечник ударил его в нагрудник и соскользнул, но сама сила удара выбила Хуррама из седла, и он упал на самом краю реки. Подняв голову, сын падишаха вновь увидел надвигающегося на него всадника с копьем. Казалось, что время остановилось, и ему неожиданно пришло в голову, как сильно он хочет увидеть Арджуманд. Но шахзаде понимал, что не сможет этого сделать, если сейчас не уберется с пути этого человека. Он ждал до самого последнего момента, когда всадник уже поднял копье, чтобы нанести удар, а потом перекатился по гальке в мелкой воде. В движении он достал свой кинжал и метнул его в противника. В наездника Хуррам не попал, но кинжал поразил лошадь, которая попятилась назад и сбросила с себя седока, который с громким всплеском упал в воду.

Встав на четвереньки, шахзаде добрался по мелководью до упавшего мужчины и навалился на него сверху. Он схватил его за горло, впился пальцами в его адамово яблоко и давил до тех пор, пока тот не издал свой последний вздох и тело его не обмякло. Отбросив противника в сторону, Хуррам с трудом поднялся на ноги и выбрался из реки. Вода заливала его сапоги и стекала с его одежды, но он радовался тому, что остался в живых. Выйдя из реки, шахзаде заметил, что один из его людей поймал гнедого. Тела не менее пяти его телохранителей были разбросаны по берегу, а еще двое из них пытались перевязать глубокий кровоточащий порез на руке молодого раджпута, который кусал губы, чтобы не закричать от боли. Однако, вновь сев в седло, шахзаде с удовлетворением отметил, что мертвых врагов на берегу лежит больше, чем его людей, и что враги отступают, оставив часть поля боя моголам.

– Куда направились люди Малика Амбара? – спросил он телохранителей.

– По берегу реки в сторону противоположного конца ущелья, вместе со многими своими соратниками.

– Мы захватили заграждения?

– Да, светлейший, – ответил только что подъехавший Камран Икбал; он тяжело дышал. – Осталось еще несколько очагов сопротивления, но мы легко справляемся с ними.

– Надо преследовать тех, кто отступил, но осторожно. Костры гаснут, и дым рассеивается. Мы становимся легкими целями для стрелков и лучников, которые могут прятаться за деревьями. Давайте двигаться быстро и придерживаться берега реки, где меньше препятствий.

Произнеся эти слова, Хуррам пришпорил лошадь и направил ее вдоль речного берега. Вскоре он и его люди догнали отряд отступающих лучников и пехотинцев. Большинство уже побросали оружие, но один из стрелков, зная, что смерть все равно неизбежна, развернулся и направил лук на Хуррама. Один из телохранителей сбил его с ног ударом меча, но он все-таки успел спустить с тетивы свою стрелу с черным оперением, которая со свистом полетела в сторону шахзаде и вонзилась в его позолоченное седло, задев при этом бедро всадника. Хуррам не ощутил боли, но почувствовал, как по его ноге побежала струйка крови. Не обращая на нее внимания, он продолжил свой путь, пока не оказался у палаток, разбитых на расчищенном участке земли. Все они выглядели покинутыми, а некоторые горели, очевидно, подожженные отступающими солдатами Малика Амбара.

Оставив лагерь у себя за спиной, шахзаде вместе с телохранителями продолжил движение вдоль реки, которая становилась все у́же, по мере того как стены ущелья становились все круче и неприступнее. Неожиданно из-за деревьев раздались выстрелы, и один из охранников упал, получив в лоб ружейную пулю. Завернув за изгиб реки, Хуррам увидел еще одно заграждение, построенное из деревьев, из-за которого стреляли ружья. Тропа была слишком узкой, чтобы он мог увернуться от выстрелов, сидя на лошади, поэтому он послал ее вперед, в сторону баррикады, и вокруг него просвистело несколько пуль. Но удача не покинула сына падишаха, и они с лошадью, не получив ни царапины, перепрыгнули через препятствие. Практически мгновенно защитники заграждения побросали ружья и бросились в близлежащий кустарник. Один из офицеров, темная кожа которого выдавала в нем абиссинца, такого же, каким был сам Малик Амбар, споткнулся о корни дерева и во весь рост растянулся на земле.

– Живьем берите! – закричал шахзаде.

Двое его телохранителей спешились и, выполняя приказ, ухватили измученного мужчину за руки.

– Подведите его ко мне, – приказал Хуррам.

Повинуясь, охранники поставили офицера перед ним на колени.

– Где Малик Амбар? – заговорил шахзаде на хинди, а не на персидском языке, на котором обычно общался при дворе и со своими старшими офицерами.

– Если б тебя взяли в плен, ты не выдал бы своего генерала; вот и я его не выдам, – ответил абиссинец.

Но взгляд, который он инстинктивно бросил в конец ущелья, выдал его.

Посмотрев в ту же сторону, Хуррам увидел несколько фигур, которые почти добрались до вершины покрытого камнепадами склона.

– Там есть выход из ущелья, правильно?

Увидев фигуры, пленник расслабился.

– Если называть систему лестниц, которую мы построили из стволов деревьев, выходом, то да, – ответил он. – Но вам от него никакой пользы. На лошадях по лестницам не взберешься, а наших командиров и тех воинов, которым удалось уйти, лошади ждут на самом верху, и они успеют исчезнуть, прежде чем вы возобновите погоню.

– Проверьте, правду ли он говорит, – велел Хуррам своим телохранителям, – но будьте осторожны. Вы вполне можете наткнуться на засаду.

Вечером того же дня сын падишаха лежал в объятиях Арджуманд. Рана на бедре оказалась несерьезной и теперь была перевязана чистым бинтом, а сам он был вымыт и чувствовал себя обновленным. Снаружи его люди шумно праздновали победу. Какое-то время шахзаде праздновал вместе с ними, а потом, прежде чем вернуться к Арджуманд, прошел по палаткам, в которых хакимы пользовали раненых. Его радость от победы в своей первой самостоятельной кампании омрачалась их страданиями и тем, что абиссинский офицер сказал правду – Малику Амбару удалось скрыться. Но подсчеты количества пленных и убитых говорили о том, что беглеца сопровождало не больше нескольких сот человек. Армия правителя Ахмаднагара была полностью уничтожена. Ему придется начинать переговоры о мире. Победа принадлежала моголам.

Войска шахзаде Хуррама были построены на берегу Джамны возле крепости Агра. Боевые слоны, выстроенные рядами, были по случаю празднеств убраны в свою стальную броню, но – так как праздновали победу, а не начало войны – на их бивнях, позолоченных погонщиками, не было острых мечей. Повозки, запряженные белыми быками с позолоченными рогами, окруженные раджпутскими стражниками в красных и оранжевых тюрбанах, были полны добром, захваченным людьми шахзаде.

Сам он двигался в двадцати шагах от передней линии войска на гнедом жеребце, который так храбро служил ему во время решающей битвы. Непривычный к позолоченной церемониальной головной пластине и длинной зеленой попоне из бархата, доходившей почти до самой земли, конь гарцевал и прядал ушами.

– Спокойно, – прошептал Хуррам, поглаживая его блестящую гладкую шею. – Ты должен позволить людям порадоваться нашему возвращению и насладиться нашей победой.

Неожиданно со стен раздалось пение множества труб, и на одной из них появилась фигура Джахангира с воздетыми к небу руками, который приветствовал триумфальное возвращение могольских армий.

На противоположном берегу реки, повинуясь жесту падишаха, заревела толпа, в которой люди вертелись и толкались, стараясь занять более выгодное место. Внезапно Хуррам почувствовал непреодолимое желание броситься вместе с конем в реку, переплыть на тот берег и оказаться в самой гуще восхищенных и выкрикивающих одобрительные слова зрителей. Неужели победа и публичное признание – это всегда так приятно? Но когда он вновь поднял глаза, то увидел, что его отец исчез. Значит, ему пора. В сопровождении телохранителей шахзаде рысью направился к крутому подъему, который вел в крепость. Здесь, восседая на украшенном сапфирами хаудахе на одном из слонов падишаха, его уже ждала Арджуманд. Она была скрыта от нескромных взглядов шелковыми занавесями.

Двенадцать конных телохранителей – посланных Джахангиром в качестве признания его заслуг – в колонне по два следовали за ее слоном. Перед ней маршировали воины Хуррама, которых он за храбрость на поле битвы назначил охранять супругу во время возвращения в Агру. Приказав собственным охранникам замкнуть процессию, шахзаде занял свое место в ее начале и затянутой в перчатку рукой подал сигнал своей небольшой свите двигаться вверх по крутому подъему.

Когда они прошли сквозь главные ворота и оказались в крепости, загремели барабаны, и слуги стали усыпать путь шахзаде позолоченными лепестками роз и крохотными золотыми и серебряными украшениями, сделанными в форме луны и звезд, которые трепетали в воздухе рядом с ними. Продолжая свой путь по крутому и извилистому подъему, Хуррам обратил внимание на то, что со всех стен свешивалась зеленая парча. Вскоре они прошли сквозь еще одни ворота и оказались на главном дворе крепости, в конце которого находился Зал официальных церемоний его отца, украшенный множеством колонн и открытый с трех сторон. Сам двор был полон придворных, но по его центру шел широкий свободный коридор, усыпанный лепестками роз. В конце его виднелась сверкающая фигура падишаха, сидевшего на установленном на возвышении троне.

Когда Хуррам был уже в тридцати футах от того места, где сидел Джахангир, он, подняв руку, остановил процессию, чтобы приветствовать отца, спешившись. Не успел шахзаде сделать и трех шагов в направлении правителя, как услышал:

– Остановись, я сам подойду к тебе.

Все окружающие с удивлением вздохнули. Для падишаха было неслыханным сойти с трона, чтобы поприветствовать военачальника, вернувшегося с войны, – даже если этот военачальник был его плотью и кровью. Джахангир медленно встал с трона, подошел к краю возвышения и спустился на шесть низких мраморных ступеней. Хуррам наблюдал за перьями цапли, покачивающимися на украшенном драгоценностями тюрбане его отца, пока тот шел к нему, за блеском бриллиантов в его ушах и на его пальцах, которые горели, как белое пламя, но видел он все это как во сне.

Когда его отец оказался в паре футов от него, Хуррам опустился на колени и склонил голову. Джахангир дотронулся до его волос и распорядился:

– Внесите.

Подняв глаза, шахзаде увидел слугу, который приближался к нему с золотым подносом, полным… Он не мог рассмотреть, что на нем лежало. Его отец взял поднос в руки. Хуррам вновь опустил глаза и в следующий момент почувствовал, как падишах осторожно высыпает содержимое подноса ему на голову. На полу вокруг него запрыгали золотые монеты и драгоценные камни.

– Приветствую тебя дома, мой любимый сын-победитель, – услышал он слова отца, а потом почувствовал, как руки Джахангира поднимают его с пола. – Я хочу, чтобы все присутствующие знали, как я уважаю тебя – и как сына, и как главнокомандующего. И в знак своего восхищения дарую тебе титул Шаха Джахана, Повелителя мира.

Хуррам раздулся от гордости. Кампанию он начал полный надежд, но в то же время неуверенный, насколько она окажется удачной. И вот сейчас шахзаде испытывал глубокое удовлетворение от хорошо выполненной работы. Он показал отцу, на что способен, и тот оценил его по достоинству. И теперь ничто не мешало ему удовлетворить свои амбиции и стать официальным наследником падишаха.

 

Глава 11. Карета, обитая красным бархатом

Мехрунисса наблюдала за происходящим из-под шелкового балдахина, установленного на террасе рядом с личными покоями падишаха. Затраченные усилия вернулись сторицей. Она планировала это семейное празднество с того самого момента, как до них дошли новости о победах Хуррама на юге. Еда была изысканной, особенно те блюда, которые она велела приготовить своему повару из Персии: перепелки, томленные в гранатовом соусе, цельный ягненок, нафаршированный абрикосами и фисташками, рис, приготовленный с шафраном и сушеными кисловатыми вишнями, и, конечно, все эти груши и дыни с ароматной мякотью, которую так любит Джахангир. Вместо того чтобы подать их на блюдах, полных толченого льда, любимая жена падишаха велела, чтобы их подали на подложке из бриллиантов и жемчуга. Представление, в котором принимали участие танцовщицы, музыканты и акробаты, удалось, но теперь все уже удалились, и они остались вчетвером.

Арджуманд выглядит сегодня особенно красиво, подумала Мехрунисса, внимательно рассматривая свою племянницу в мягком свете масляных ламп, расставленных в зеркальных альковах, сделанных в стенах террасы. Диадема из рубинов и изумрудов, которую Джахангир подарил ей на рождение их дочери, Джаханары, ей очень идет. Так же как и материнство. Арджуманд опять была беременна, и ее кожа и волосы, казалось, светились особым светом.

Мехрунисса посмотрела на свой собственный обнаженный гладкий живот, который был виден между плотно подогнанным чоли и парой широких шаровар из красного шелка, собранных в коленях. Каждый месяц она все еще надеялась почувствовать признаки беременности – и каждый месяц ее ждало разочарование. Она мечтала иметь ребенка от Джахангира – особенно мальчика. Муж не станет любить ее еще больше, но это обозначит более тесную связь между ними и придаст ей новый статус в глазах окружающих. Было приятно думать, что ее кровь смешается с кровью династии Великих Моголов и будет существовать в следующих поколениях правителей. Но время шло, и, хотя ее тело было все еще стройным и упругим, месяц назад Салла обнаружила седой волос в ее черной гриве. Первый, но далеко не последний.

Так что матерью и бабушкой будущих падишахов предстояло стать другому, более молодому члену их семьи – Арджуманд. Ее племянница как раз показывала Хурраму шелковый наряд, украшенный жемчугом с пуговицами из слоновой кости, который тетка подарила ей в самом начале вечера. Взглянув на Джахангира, сидевшего рядом с ней, Мехрунисса увидела, как он следит за своим сыном и невесткой с выражением спокойной гордости на лице.

– Ты была права, когда посоветовала мне отправить Хуррама на место Парвиза в Декан, – сказал он жене перед началом вечера. – Я не был уверен, что он готов взять на себя такую ответственность, но ты увидела то, что было скрыто от меня, – у него есть и храбрость, и голова военачальника.

Однако сейчас, когда Хуррам что-то сказал отцу, а тот встал и подошел к нему, в душу Мехруниссы закрались сомнения. Ради своей семьи – и ради счастья своей племянницы – она сделала все, что было в ее силах, чтобы свадьба Арджуманд с Хуррамом состоялась. Она никогда не сомневалась, что для ее семьи будет только лучше, если шахзаде сможет произвести на своего отца впечатление – именно поэтому она уговорила падишаха сделать сына командующим походом в Декан. А что, если ее собственные интересы и интересы ее семьи, в широком понимании этого слова, окажутся разными? Мехрунисса не ожидала таких успехов от Хуррама и не думала, что они произведут такое впечатление на Джахангира…

Утром, когда она следила за церемонией через джали сбоку от трона в Зале официальных церемоний, ее поразило то, что падишах сошел со своего трона и осыпал сына золотом и драгоценностями. Он не говорил ей о том, что планирует поступить именно так, как и о том, что планирует пожаловать Хурраму право устанавливать красный шатер  во время военных кампаний и передать ему управление Хиссар Фирузой  – и то и другое ясно показывало, что Джахангир намеревается провозгласить Хуррама своим наследником. Так что теперь, когда шахзаде возвратился, возможно, отец захочет больше привлекать его к управлению державой. И тогда Хуррам, а не она, Мехрунисса, может превратиться в того конфидента, к которому падишах станет обращаться чаще всего. А у Джахангира, как у правителя, была масса рутинных обязанностей и забот. Его жена была уверена, что со своим умом и энергией она вполне может взять выполнение части из них на себя – и она уже стала демонстрировать супругу, что такое возможно. Всего несколько месяцев назад он рассказал ей о жалобах купцов, путешествующих к северо-западу от Кабула, на ночные нападения бандитов на их лагеря. Падишах с удовольствием выслушал ее предложение построить как можно больше караван-сараев вдоль основных дорог, в которых путешественники наверняка найдут безопасный ночлег для себя и конюшню для своих животных с грузами.

Но она могла помогать не только в таких прозаических вопросах. Мехрунисса уже поняла, что необходимость принятия сложных решений давит на Джахангира. И если он не действовал мгновенно – под влиянием минутной слабости или эмоций, о чем впоследствии жалел, – то часто откладывал их в долгий ящик, дожидаться того дня, когда, слишком озабоченный или растерянный, он выпьет вина и покурит опиума для того, чтобы расслабиться. А его супруга достаточно хорошо знает принципы управления правительством и от своего отца, и от того, что слышит на заседаниях совета, находясь за джали, чтобы разделить с супругом эту ответственность. И для нее это не будет тяжелым долгом – она получает от этого глубокое наслаждение…

Громкий смех Джахангира прервал мысли Мехруниссы. Должно быть, Хуррам сказал что-то занимательное, и теперь отец хлопал его по плечу. Со стороны это была вполне мирная семейная сцена, но жене падишаха почудилось в ней что-то зловещее, и она разозлилась на себя за то, что упустила нить разговора. Ей опять придется наблюдать и ждать, более всего защищая свои собственные интересы. Она должна убедить Джахангира, что ему нужна только она, и никто больше.

– Повелитель, посол из Англии ждет перед Залом официальных церемоний, – доложил горчи как-то осенним днем, когда Джахангир и Мехрунисса находились в своих личных покоях.

– Отлично, – падишах кивнул. – Позови слуг.

Пока они одевали его, он улыбался. Джахангир с некоторым любопытством ожидал этой встречи. Новости о том, что английское посольство прибыло в порт Сурат, достигли двора правителя моголов восемь недель назад. Пока посол медленно продвигался в сторону Агры, он слал падишаху подарки. Один из них, позолоченный экипаж изумительной работы, выполненный в форме гигантской дыни на высоких колесах – Джахангир никогда не видел ничего подобного, – очень понравился правителю, даже несмотря на то, что обивка из красного бархата оказалась покрыта пятнами плесени – несомненный результат долгого путешествия на влажном, просоленном корабле, на котором посол прибыл со своего отдаленного острова. Мехрунисса тоже была очарована повозкой, так что падишах подарил ее ей, приказав своим мастерам приготовить для себя ее точную копию. Ему необходимо было узнать, кто должен ее везти – быки или лошади – и какова должна быть упряжь.

– Как ты думаешь, что нужно этому послу? – спросила Мехрунисса, пока падишах рассматривал свое отражение в высоком зеркале.

– Думаю, торговые концессии, такие же как у португальцев и голландцев. После того как я позволил его соплеменникам открыть в Сурате небольшую базу и ввозить через нее некоторые товары, они завалили меня петициями с просьбами разрешить им торговать индиго, хлопчатобумажными тканями, а также драгоценными камнями и жемчугом. Я все время откладывал свой ответ, и вот теперь повелитель их страны прислал человека, который будет умолять меня от его имени.

– Ты правильно сделал, что не стал торопиться с ответом. Из того, что я слышала, некоторые из этих иностранных купцов набираются нахальства и позволяют себе ссоры и драки между собой на улицах наших городов, а также оскорбляют местных жителей.

– Торговля приносит богатство. Но я согласен с тобой: их надо держать в узде.

Через пятнадцать минут раздались звуки труб. Джахангир вошел в Зал для официальных церемоний и уселся на троне, окруженный своими советниками и придворными. Хуррам сидел на почетном месте рядом с ним.

Звуки фанфар, сопровождаемые грохотом барабанов, возвестили о прибытии посла. Увидев его, Джахангир с трудом удержался от смеха. В его сторону медленно двигалась высокая фигура с очень тонкими ногами, обтянутыми бледной материей и торчащими из того, что было похоже на короткие мешковатые штаны темно-фиолетового цвета с разрезами, сквозь которые виднелась красная материя, схваченные алыми пуговицами над коленями. Тесный жакет из ярко-желтой парчи, который заканчивался пуговицей как раз над пахом, подчеркивал невероятную худобу посла. Когда он подошел ближе, Джахангир увидел под полями шляпы с высокой тульей, украшенной изгибающимся пером, ярко-красное лицо – оно что, так покраснело на солнце? – цвет которого подчеркивался широкой каймой из белой, жесткой на вид материи, обвивающей шею мужчины. На плечи падали жидкие каштановые волосы, недостаток которых компенсировался экстравагантно изгибающимися усами. Возраст этого необычного человека было трудно определить, но Джахангир решил, что послу около сорока.

За ним следовал молодой человек – практически мальчик, – одетый очень похоже, с тем лишь исключением, что его одежда имела темно-коричневый цвет и он был без шляпы. Роста юноша был среднего, с волосами цвета овса и с яркими голубыми глазами, как у Бартоломью Хокинса (последний, к огорчению Джахангира, недавно возвратился в Англию, чуть не лопаясь от вновь обретенного богатства), которые с любопытством рассматривали правителя, сидевшего на золотом троне. В правой руке юноши был поводок, прикрепленный к ошейнику длинноногой собаки с бледной шерстью, такой худой, что падишах мог взглядом пересчитать все ее ребра. В чем-то она была похожа на самого посла.

Повинуясь жесту визиря Джахангира, Маджид-хана, посол остановился футах в десяти от возвышения, на котором стоял трон, и снял шляпу, которую засунул под правую руку. После этого он вытянул одну худую ногу прямо перед собой, согнул другую и склонился всем туловищем от бедра вперед, делая при этом круговые движения правой рукой. Это был довольно странный поклон, который в точности повторил молодой человек – Джахангир решил, что он горчи посла. Падишах уже собирался пригласить одного из своих ученых, который немного знал английский, чтобы тот переводил разговор с чужеземцем, но посол сам заговорил на запинающемся, но вполне понятном персидском:

– Великий падишах, меня зовут сэр Томас Ро. Я привез вам приветы от своего короля Якова Первого Английского и Шестого Шотландского . Узнав о вашем величии, мой король хочет вручить вам подарки со своей родины. Я уже послал некоторые из них вперед и привез с собой множество других – картины, серебряные зеркала, выделанную кожу, карту известного мира и напиток с севера нашей страны, который мы называем виски. Четырех лошадей я вручу вам, Ваше Величество, когда они оправятся после длительного морского путешествия и будут достойны вашего внимания. А вот это охотничья собака из моей страны, которых мы в Англии называем борзыми. Это самые быстрые собаки на свете.

С этими словами Ро повернулся к молодому человеку, который стоял у него за правым плечом. Юноша сделал шаг вперед и отцепил поводок. Джахангир ждал, что собака убежит, но ее, по-видимому, тщательно дрессировали именно для этого момента. Собака сделала несколько шагов вперед, а потом, как и Томас, вытянула свою правую переднюю лапу и склонила голову, в точности повторив поклон посла.

– Приветствуем тебя при нашем дворе. Я благодарю твоего правителя за подарки. – Джахангир сделал знак одному из горчи, чтобы тот забрал собаку. – Надеюсь, что покои в крепости, выделенные тебе, покажутся тебе удобными, и буду рад поговорить с тобой в будущем.

Было видно, что Ро сбит с толку, и молодой человек зашептал что-то ему в ухо. Посол кивнул.

– Мой господин приносит вам свои извинения, Ваше Величество, – начал молодой человек. – Он выучил несколько слов на персидском – достаточно для того, чтобы поприветствовать вас, – и надеется выучить еще больше. Но пока его понимание вашего языка ограничено. Я – его переводчик и оруженосец. Зовут меня Николас Баллантайн. – Сказав это, юноша пошептался со своим господином и продолжил: – Посол благодарит вас за вашу доброту. Его покои вполне удобны. Он надеется, что во время ваших бесед, которых он ждет с нетерпением, вы благосклонно отнесетесь к нашему желанию торговать с вашей великой державой. Он хочет, чтобы я передал вам, что у нас не только есть чем торговать, но что мы можем предоставить свои корабли для доставки ваших паломников в Аравию. Мы – островные жители, и наши корабли – лучшие в мире. Они могут пересекать океанские просторы, а огнем своих пушек уничтожат корабли любой другой державы. Может быть, вы слышали, Ваше Величество, что в прошлом году два португальских корабля осмелились напасть на нас возле вашего побережья, и мы потопили их…

Глаза Джахангира расширились, и не только от удивления, что молодой человек говорит на практически безукоризненном персидском, но и от прямоты предложения. Моголу – или лучше сказать, персу – понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы подойти к сути вопроса. Но было полезно узнать, что английский повелитель готов предложить помимо подарков. До сих пор фактическая монополия на перевозку мусульманских паломников из порта Гуджарат на их пути в Мекку принадлежала португальским и арабским кораблям. Последние не всегда были надежны – всего три недели назад один из них перевернулся в шторм с тремя сотнями паломников на борту. Кроме того, арабские мореходы не умели сопротивляться пиратам, которые нападали на корабли с паломниками. Что же касается португальцев, то Джахангир видел разрешения, которые они выдавали пассажирам с изображением своих богов – бородатого молодого человека, которого они звали Иисус, и бледнолицей госпожи-девственницы по имени Мария. Корабли португальцев были надежными, на них плавали хорошо вооруженные матросы, которые могли дать отпор пиратам, но португальцы в своем торговом поселении на Гоа становились все заносчивее. Их священники агрессивно искали новообращенных как среди мусульман, так и среди индуистов, и даже пытались убедить паломников, направляющихся в Мекку, в ошибочности их веры. Кроме того, за перевозку они требовали огромные суммы. Может быть, тот факт, что английский король прислал посла ко двору Великих Моголов, поумерит их аппетиты?

– Скажи своему господину, что я подумаю над его предложением, и мы поговорим об этом позже, – ответил Джахангир.

Затем он коротко кивнул трубачу, который стоял справа от возвышения, и тот, поднеся медный инструмент к губам, издал короткий звук, известивший всех о том, что аудиенция закончена. Падишах встал, а посол опять выставил вперед ногу и сделал свой изысканный поклон. Когда он выпрямился, его и без того красное лицо покраснело еще больше, а под мышками его желтого парчового жилета проступили пятна пота. Это что, нервы или просто жаркий климат Хиндустана, к которому посол еще не привык?

– Пусть принесут еще вина, – велел Джахангир горчи.

Лицо Томаса Ро блестело от пота, мышцы его щек обвисли – все это было результатом того непомерного количества алкоголя, который он поглотил за последние три часа. Падишаху никогда не приходилось встречать человека с подобными навыками. Вино ничуть не ухудшало способность посла мыслить – скорее наоборот. Чем больше он пил, тем больше Джахангир наслаждался общением с ним, смакуя подробности, которые срывались с губ англичанина. Ро явно был образованным человеком, хотя имена писателей, которых он так любил цитировать – все это были римские и греческие философы, часть из которых успели умереть почти две тысячи лет назад, – были не известны Джахангиру. За те четыре месяца, что Томас провел при дворе, его персидский значительно улучшился, а вино – хотя падишах и ожидал увидеть обратное – только прибавляло ему беглости. Только вчера Джахангир слушал, как посол спорил на религиозную тему с одним из его мудрецов, пытаясь доказать, что вера в философский камень – субстанцию, которая, по мнению некоторых, была способна превращать металлы в серебро и золото и хранила секрет вечной жизни, – не что иное, как иррациональная глупость. И Джахангир, который был не склонен доверять тому, чему не видел прямых доказательств, согласился с англичанином.

На столе перед ними лежала книга с картами, созданными картографом, которого Ро называл Меркатором и которую посол подарил падишаху вскоре после своего появления при дворе. Томас назвал книгу «Атласом», пояснив, что так зовут мифического героя, который держит на себе весь мир и который был изображен на обложке книги.

– Я знаю, Ваше Величество, что при восхождении на трон вы приняли имя «Покоритель мира», но вы только посмотрите, насколько велик этот мир…

Слова посла прозвучали немного лукаво, но Джахангир рассмеялся. Потрясенный, он возвращался к книге, перевертывая ее тяжелые листы, чтобы увидеть контуры стран, о которых никогда не слышал, но при этом все время обдумывал свои вопросы к Ро, из-за которых и пригласил его еще раз в свои личные покои.

– Если верить тому, что ты мне рассказал, получается, что испанцы, португальцы и голландцы – лучшие путешественники, чем англичане? – спросил правитель. – Этот Магеллан, о котором ты мне рассказывал, чьи корабли первыми обошли вокруг света, был португальцем, правильно?

Ро постарался устроиться поудобнее. С длинными худыми ногами ему сложно было долгое время сидеть неподвижно, скрестив их.

– Да, Ваше Величество. То, что некоторым иностранным путешественникам повезло в их походах, – чистая правда. Но никто не может соперничать с английскими кораблями и матросами. Мои соотечественники недавно основали первое поселение в Северной Америке и назвали его Джеймстауном в честь нашего великого короля .

Святая вера Томаса в могущество его заброшенного крохотного острова не уставала восхищать Джахангира. Жизнь, которую посол описывал с таким энтузиазмом, начиная с привычек обычных людей и кончая правилами дворцового этикета, казалась падишаху примитивной, хотя врожденная вежливость и растущее уважение к Ро не позволяли ему заявить об этом прямо.

– Если то, что ты говоришь, правда и твоя страна сможет предоставить корабли для перевозки паломников, то я смогу предоставить вашей стране торговые концессии, о которых вы просите, но с некоторыми условиями, – сказал правитель.

– Ну конечно, Ваше Величество.

Несмотря на все выпитое вино, взгляд Томаса неожиданно стал осмысленным. Многие месяцы после прибытия посла ко двору Джахангир кормил его обещаниями, хотя и послал от себя подарки королю Якову, которые тщательно отобрали с точки зрения производимого ими впечатления, а не их роскоши, с тем чтобы они не оскорбили английского владыку, который, совершенно очевидно, не обладал богатством моголов. Несмотря на то что сам Джахангир был очень доволен коробочкой из хрусталя, отделанной золотом, некоторые из подарков англичан уже разваливались – кожа задубела (возможно, от жары), с картинных рам облезала позолота, а дурно пахнувшую обивку повозки уже давно заменили на тончайшую зеленую парчу из Гуджарата. Но Ро предложил падишаху то, что не предлагал до него ни один из послов, – информацию об окружающем их мире в виде карт и описаний новых растений и животных, которых находили в том «новом мире», о котором он без устали говорил. Вскоре после прибытия англичанин подарил Джахангиру несколько твердых клубней круглой формы – он назвал их картофелем – и заявил, что их очень вкусно есть в вареном или жареном виде.

– Повелитель, – сказал вернувшийся горчи, – это вино, ароматизированное розовой водой, – специальный подарок от повелительницы. Она велела передать, что приготовила его своими собственными руками.

– Отлично, – кивнул падишах. – Теперь, посол, мы сможем сравнить крепость этого вина с крепостью виски. И пошли за своим горчи – пусть он споет мне английские песни…

– Госпожа, повелитель заснул.

Мехрунисса оторвалась от книги, которую читала при свете масляной лампы, хотя сейчас, когда в оконный проем проникали лучи утреннего солнца, она была уже не нужна.

– А посол?

– Тоже спит, госпожа.

– Прикажи слугам перенести господина в его покои и пошли за слугами англичанина, чтобы они забрали его.

Это был далеко не первый случай, когда пьянка падишаха с послом продолжалась до самого рассвета, и Мехрунисса прекрасно знала, что имеет в виду горчи, говоря, что ее супруг спит, – правитель просто отключился. Подобные загулы с Ро становились все более частыми. Джахангир объяснял это тем, что у них было множество интересных тем для разговоров и идей для обсуждения. Вчера он сказал жене, что собирается рассказать послу о своих экспериментах с новыми лекарствами, особенно о его открытии – целебной мази для заживления ран, основой для которой была вода с перебродившими в ней листьями платана. Падишах пробовал ее на горчи, которого во время охоты ударил в бедро олень-самец. Но из своих наблюдений из-за джали Мехрунисса знала, что мужчины очень быстро перешли на более фривольные темы и стали распевать непристойные песни – на английском и на персидском, – которым научились друг у друга. Они даже пытались меряться силой, и более мощный Джахангир, естественно, победил.

Они скорее напоминали пару мальчишек, чем падишаха и посла иностранного правителя, но, может быть, подобные кутежи были обычным делом при английском дворе? Для Джахангира в них была определенная прелесть – подобные вечера контрастировали со строгими правилами его собственного двора, где он должен был вести себя не как человек, а как воплощение могущества и богатства. Когда Ро громко пустил газы в его присутствии, падишах рассмеялся и похлопал его по плечу. И хотя во время этих встреч поглощалось огромное количество спиртного, сами по себе встречи были не так уж плохи. Они действовали на Джахангира расслабляюще и ничем не угрожали самой Мехруниссе, за исключением тех ночей, которые ему приходилось проводить не в ее постели. Более того, они были даже полезны, так как позволяли ей делать больше его дел. И когда он, наконец, просыпался с ноющими висками, в которые втирали алоэ и сандал, чтобы облегчить боль, супруга с успехом заменяла его.

Иногда Джахангиру со все еще красными глазами после прошедшей ночи было трудно сосредоточиться на мелочах, которые составляли львиную часть вопросов, обсуждавшихся в совете, – таких как повышение налогов, жалование титулов и раздача земель знати или написание приказов наместникам провинций. Такие вещи утомляли его даже в лучшие времена. Мехрунисса же никогда не пропускала заседаний совета, сидя за джали на галерее для монарших особ и впитывая все происходящее. Она уже могла напомнить мужу о тех вещах, о которых он забывал. Все чаще любимая жена правителя вызывалась сама прочитать официальные документы, а потом пересказать их суть супругу, которого они так утомляли. Джахангир легко соглашался на это, радуясь, что может взвалить часть своих обязанностей на ее плечи.

Как она и надеялась, падишах теперь часто обращался к ней за советом и иногда даже шутил, что его визирь, Маджид-хан, больше ему не нужен. Граница между влиянием и властью не была такой уж непреодолимой, и Мехрунисса стала постепенно переходить ее…

Ее страхи, что Джахангир станет чаще советоваться с шахзаде, оказались беспочвенными. Падишах был счастлив, что у Хуррама и Арджуманд родился сын, Дара Шукох. Однако хотя он действительно много времени проводил с сыном, это было на охоте, или во время соревнований по стрельбе из лука, или на боях слонов.

После возвращения из Декана Хуррам не выказывал ни малейшего желания погрузиться в вопросы управления государством, которые сама Мехрунисса находила такими пленительными и интересными. При этом другие люди уже заметили ее растущее влияние. Только на прошлой неделе в гарем поступило несколько прошений, адресованных лично ей. Скоро она попросит у Джахангира разрешения издавать эдикты от своего собственного имени, чтобы облегчить ему жизнь. Она будет использовать изумруд с выгравированным на нем ее именем, Нур Махал, который он ей подарил…

Двери распахнулись, и вошли слуги, сгибаясь под тяжестью носилок, на которых возлежал Джахангир, широко раскинув руки в стороны. Жена услышала его тяжелое, ритмичное дыхание.

– Поставьте носилки вон там и оставьте нас, – распорядилась Мехрунисса, указывая на затемненный угол комнаты, подальше от яркого солнечного света, лившегося в окно. Как только они остались вдвоем, женщина обмакнула шелковый платок в медную чашу с водой и подошла к Джахангиру, опустившись возле него на колени. Как же глубоко он спит, подумала она, разглядывая его лицо, которое за прошедшие годы немного обрюзгло, но не утратило своей привлекательности. Когда она стала вытирать его лоб, ее охватила волна нежности к мужу. Этот мужчина дал ей – и сможет дать в будущем – все, о чем она когда-либо мечтала.

Джахангир пошевелился. Неожиданно он открыл глаза, и на его губах появилась слегка печальная улыбка.

– Кажется, я опять перебрал этого твоего вина…

 

Глава 12. Перо, полное яда

– Госпожа… прости, что бужу тебя…

Мехрунисса открыла сонные глаза и увидела Саллу, стоящую над диваном, на котором она дремала. Армянка тяжело дышала, как будто бегом бежала в покои своей хозяйки.

– В чем дело? – Правительница настороженно села на диване. – Что-то с падишахом?

Часом раньше Джахангир покинул ее, чтобы присутствовать на бою одного из своих боевых слонов – громадного, покрытого шрамами чудовища по кличке Мститель, ветерана множества стычек, с обломанным правым клыком, осколком которого он удивительно удачно действовал, с еще более крупным экземпляром, присланым ему в подарок комендантом Гвалиора. В другое время она бы тоже пошла вместе с мужем – ей нравилось наблюдать за тем, как эти гороподобные животные соперничают друг с другом, и делать ставки на то, кто победит, – но на этот раз она чувствовала себя немного усталой и решила отдохнуть.

– С падишахом всё в порядке, госпожа, – сообщила служанка.

– Тогда в чем дело?

Салла протянула ей заколку, выполненную в виде павлина, покрытые эмалью перья которого были украшены крохотными изумрудами и сапфирами. Это была любимая заколка Мехруниссы, и она находилась у нее в волосах, когда она сидела за джали, вделанной в стену рядом с троном падишаха в Зале официальных церемоний, и слушала, как посланец наместника Лахора рассказывал о том, как продвигается строительство новых фортификационных сооружений. Скорее всего заколка незаметно выпала из ее волос, но ведь Салла точно не стала бы будить ее, чтобы рассказать о находке этой безделушки…

– Она лежала на вашем кресле, за джали, – рассказывала меж тем армянка. – Я нашла ее, когда пришла за своей шалью, которую оставила там, но пока я забирала ее, я кое-что услышала… – Салла выглядела такой встревоженной, что Мехрунисса инстинктивно взяла ее за руку.

– И что же это было?

Хотя ей и не терпелось узнать, что так взволновало ее доверенную служанку, говорила Мехрунисса спокойным тоном.

– Речь об английском после и его горчи, – стала рассказывать Салла. – Они остались одни в Зале официальных церемоний, потому что все придворные отправились вместе с падишахом на бой слонов. Я услышала, как посол сказал своему горчи, что они наконец-то могут говорить, ничего не опасаясь. Мне стало любопытно, и я остановилась – госпоже известно, что я понимаю их язык. Посол стоял, прислонившись к одной из колонн из песчаника, которая располагалась возле возвышения, а его горчи присел на само возвышение…

При этих словах Мехрунисса нахмурилась. Сидеть на возвышении, предназначенном для трона императора, было неслыханным нарушением этикета, но чужеземцы, по-видимому, думали, что их никто не видит.

– Продолжай, – велела жена падишаха.

– Посол сказал, что хочет продиктовать письмо, которое необходимо отправить в Англию. И еще сказал, что его господину пора узнать правду о падишахе – о том, что он не только раздувается от самодовольства, но и находится под каблуком у своей женщины. Он сказал – простите, госпожа, – что в его стране женщину, подобную вам, уже давно бы поставили на место.

– Что еще он сказал? – Голос Мехруниссы дрожал от гнева.

– Не знаю… Я сразу же побежала искать вас. Я сделала что-то не так?

– Ты правильно поступила. Пойдем со мной. Если посол все еще там, мне может понадобиться твоя помощь, чтобы понять, что он говорит.

Несмотря на то что жена падишаха давно уже мучилась, пытаясь выучить английский язык – с помощью Саллы она даже читала сонеты английского поэта по имени Шекспир, которые Ро подарил Джахангиру, – при этом понимала, что знает язык хуже Саллы.

Женщины быстро покинули покои Мехруниссы и прошли по длинному, узкому коридору, который соединял их с небольшой, темной комнатой, расположенной позади джали. Меньше чем через пару минут правительница в сопровождении Саллы неслышно вошла в комнату. Усевшись на стул, обитый розовым шелком, она наклонилась к ширме и приникла глазом к отверстию в форме звезды, проделанному в стене из песчаника. Томас Ро, веретенообразная фигура которого была скрыта под длинной розовой атласной туникой, стоял точно так, как это описала Салла, – прислонившись к колонне, а золотоволосая голова Николаса Баллантайна склонилась над листом бумаги, который он только что посыпал песком. Значит, диктовка закончилась. Мехрунисса разочарованно откинулась на стуле и внезапно услышала, как Ро сказал:

– Прочитай еще раз, на тот случай, если ты что-то напутал…

– «Ваше Милостивое Величество, – начал Баллантайн так медленно, что у Саллы было достаточно времени чтобы подсказать Мехруниссе незнакомые слова, – прошло уже восемнадцать месяцев с того момента, как я прибыл ко двору Моголов. Я уже много раз писал вам о той роскоши, которой падишах окружает себя, но на прошлой неделе он оказал мне честь, пригласив в одну из своих подземных сокровищниц. Мне трудно подобрать слова, чтобы описать все то, что я увидел, – освещенные свечами хранилища были полны изумрудов и сапфиров, по размеру более крупных, чем грецкие орехи, шелковые мешки лопались от такого количества жемчуга, какое просто невозможно себе представить, а бриллианты затмевали своим сиянием солнце. Естественно, я ничем не выдал своего изумления и предпочел просто кивнуть, как будто успел привыкнуть к подобного рода зрелищам. Но если говорить правду, Ваше Величество, то боевые слоны, любимые лошади падишаха и его охотничьи леопарды украшены более многочисленными драгоценностями, чем содержится в любой из королевских сокровищниц Европы, и все они оправлены в чистое золото. Это сверкающее богатство очень важно для падишаха, который, как Люцифер, гордится своей династией, своей державой и самим собой. Он обожает демонстрировать свои богатства, но я с сожалением должен сообщить вам, что в последнее время его самодовольство развивается в новом направлении. Я уже имел честь сообщить вам, как, не обращая никакого внимания на запрет мулл изображать на картинах людей и животных – мне рассказывали, что его отец следовал этому запрету беспрекословно, – он полюбил ваш портрет, который Ваше Величество направили ему в подарок, и велел нарисовать свой собственный портрет. И он очень доволен портретом, на котором художник – именуемый Бичитром – изобразил его сидящим на украшенной драгоценностями чаше, напоминающей потир , с золотым нимбом вокруг головы. На картине он протягивает книгу мулле, а вы, Ваше Величество, вместе с турецким султаном и шахом Персии изображены в виде крохотных, едва заметных фигурок в углу полотна. Подобной аллегорией падишах в своей заносчивости претендует на роль властелина мира…»

Мехрунисса пошевелилась на стуле. Как смеет Ро говорить о Джахангире столь презрительно и небрежно?! Но оруженосец продолжал, и она вновь сосредоточила все свое внимание на его словах. Ей было очень важно понять каждое слово и правильно разобраться в нюансах написанного.

– «Этот портрет оскорбителен для Вашего Королевского Величества, хотя, когда падишах показал его мне, я заметил лишь, что художнику удалось передать внешнее сходство, и не стал комментировать композицию картины. Падишах настолько самодоволен, что не обратил внимания на мою прохладную реакцию, что я предвидел заранее. Я ведь действительно провожу с ним так много времени – ему нравится мое общество, и он не устает засыпать меня вопросами, – что у меня была прекрасная возможность изучить его характер. Думаю, что наступило время, когда я должен попытаться объяснить его Вашему Королевскому Величеству, почему, несмотря на то что падишах даровал нам мелкие концессии на торговлю индиго, хлопком и мускусом, он так и не дает мне ответа, касающегося возможности для английских кораблей перевозить паломников в Аравию. Как я знаю из вашего последнего послания, ваше терпение в этом вопросе уже подходит к концу…»

Юноша сделал паузу, а потом продолжил читать:

– «Падишах Джахангир – человек сложный и противоречивый. Он может быть очарователен и добродушен. Будучи человеком открытым и любознательным от природы, он получает удовольствие от наблюдений за окружающим миром. Когда совсем недавно один из крестьян сообщил, что с небес упал громадный, почти расплавленный камень, который врезался в холм недалеко от Агры, падишах приказал вырыть его, пока тот не остыл, и сделать из добытого из него металла мечи, чтобы проверить их крепость. Он же приказал исследовать внутренности льва, чтобы найти в них нечто, что могло бы отвечать за храбрость животного. И в то же время падишах может быть импульсивным, нетерпеливым и вспыльчивым до невозможности. И, терпимо относясь к большинству вопросов, включая религиозные – мне иногда кажется, что сам он не религиозен, – Джахангир может неожиданно проявить ничем не объяснимую жестокость. А будучи уверенным в достоинствах публичных демонстраций, он может устроить пышное зрелище из пыток и казней. Время от времени падишах наслаждается видом людей, с которых заживо сдирают кожу или которых топчут слонами. Он говорит, что эти его наказания всегда хорошо обдуманы. Я в этом не сомневаюсь – так же как не сомневаюсь в том, что они могут быть полезными, – но меня всего выворачивает, когда я наблюдаю за ними. А падишах, случается, наблюдает за некоторыми из этих казней так пристально, как будто это опыты алхимиков, и отмечает для себя, как долго умирает человек с содранной кожей или человек, посаженный на кол, и как при этом работают его внутренние органы. Но на мой взгляд, Ваше Величество, самое худшее – это то, что падишах позволяет женщине управлять собой. Эта Мехрунисса, о которой я уже имел честь вам писать, оказывает, я в этом уверен, пагубное влияние как на самого падишаха, так и на державу, которой он управляет. При дворе всем хорошо известно, что она жадна до власти и поощряет у мужа его любовь к вину и опиуму, чтобы тот легче передавал свою власть ей. Здесь она важнее любого придворного – даже визиря падишаха. Я, естественно, не забываю посылать ей подарки и хвалебные записки, но, несмотря на все это, уверен, что она нам не друг, что подтверждается слухами, которые циркулируют при дворе. Каждый раз, когда я спрашиваю падишаха о паломниках, он с улыбкой советует мне набраться терпения. Мне кажется, что за всеми этими отсрочками стоит супруга падишаха. Придворные рассказывают, что, хотя сама Мехрунисса – персиянка по рождению, она ненавидит всех иностранцев и подозревает нас в таких же своекорыстных мотивах, как и ее собственные. Поэтому она стремится, пользуясь своим доступом к ушам падишаха, стравить нас всех и, таким образом, увеличить свою собственную власть и свое влияние. Вместо того чтобы слушать ее, Джахангир должен был бы научить ее не вмешиваться не в свои дела и знать свое место. И так думаю не я один… Все-таки я не теряю надежды достичь нашей цели. Падишах считает меня своим другом, и если мне хватит терпения, то я смогу уговорить его благосклонно отнестись к нашей просьбе о паломниках. Я напишу вам снова, когда у меня будет свежая и, надеюсь, благоприятная информация».

Николас Баллантайн поднял глаза от письма.

– Хорошо, – кивнул Ро. – Я бы даже сказал – отлично. Это письмо надо немедленно отправить в Сурат, чтобы оно было на «Перегрине» еще до того, как корабль отправится в Англию через неделю. Пойдем ко мне, и я запечатаю его своей печатью.

Сквозь джали Мехрунисса увидела, как Баллантайн сложил лист бумаги и спрятал его в сумку. Двое англичан медленно вышли из зала. Былая усталость жены правителя улетучилась без следа, сменившись приливом энергии и желанием действовать. Она поняла достаточно, чтобы быть уверенной, что Ро ей не союзник. И более того, он неуважительно отозвался о падишахе…

Мехрунисса долго сидела молча, а рядом с ней ждала безмолвная Салла.

– Ладили, прочитай мне первые три строфы.

Пока девочка, которой исполнилось уже десять лет, читала, Мехрунисса думала о том, что ее дочь, так же как и она сама, наделена острым и живым умом. Но правительница не могла сконцентрироваться на стихах, хотя нынешнее было одним из ее любимых. Мехрунисса все время пыталась представить себе, что сейчас происходит в покоях Томаса Ро. Ей понадобилось какое-то время, чтобы решить, как отомстить ему и стоит ли овчинка выделки. Успокоившись, она смогла более рационально обдумать письмо. Как и любой другой посол на этом свете, Ро хотел продемонстрировать своему владыке, каким влиянием он обладает при дворе, как глубоко он проник в жизнь сильных мира сего, как хорошо защищает интересы своей страны и что отсутствие результатов не зависит от его усилий… Сейчас, когда правительница стала спокойнее, она могла простить Томасу некоторые его высказывания.

И тем не менее Мехрунисса не могла пройти мимо характеристики, которую он дал ей самой. «При дворе всем хорошо известно, что она жадна до власти…» – так, кажется, он написал? А что, если сам Ро поощряет подобные разговоры среди многочисленных друзей и знакомых, которых завел себе среди окружения падишаха? Мехрунисса была зла на себя за то, что неправильно оценила ситуацию. Долгое время она поощряла встречи своего супруга с Ро, зная не только то, что ему нравится компания посла, но и то, что чем дольше он пробудет с послом, тем меньше времени у него останется на официальные дела, которые так его раздражали и которые она так жаждала – и была готова – взять на себя, дабы облегчить ему жизнь.

Она никогда не позволит Ро подорвать ее положение при дворе и разрушить все то, чего уже достигла и чего мечтала достичь в будущем. Теперь, когда она действительно задумалась об этом, Мехрунисса вспомнила странное выражение на лице Маджид-хана, когда две недели назад падишах велел своему визирю направить ей на одобрение документы, связанные с перестройками в Лахоре. А уже совсем недавно она слышала, как две старые дамы в гареме – двоюродная бабка Джахангира и дальняя родственница его отца – стенали по поводу возросшего влияния ее семьи.

– Гияз-бек контролирует финансы, Асаф-хан – комендант Агры, а сама она…

Мехрунисса очень хорошо знала, кого они имели в виду, говоря «сама она». Салле пришлось целый час расчесывать ее длинные волосы, чтобы к ней вернулось хорошее настроение. За это время она успела прийти к решению. Ро должен покинуть двор. И вот сегодня настал день, когда она наконец поймет, сработает ли ее план…

Неожиданно Мехрунисса поняла, что Ладили закончила читать и смотрит прямо на нее.

– Отлично. Умница, – улыбнулась правительница, чувствуя легкую вину из-за того, что так и не поняла, насколько хорошо читает ее дочь.

Николас Баллантайн с некоторым страхом посмотрел на своего господина, лицо которого, обычно красное, стало бледным, как бумага, и который лежал обнаженный на пропитанной потом кровати.

– Мне кажется, что мой желудок жарится на медленном огне, и меня пронесло не меньше шести раз за последний час, – простонал посол, закрывая глаза.

– А когда это началось?

– Не успел я закончить ужин.

Очень похоже на дизентерию, подумал Николас, которая неизбежно поражает большинство иностранцев, приезжающих в Хиндустан. Судя по запаху, это точно она – вонь, которая исходила от почти полного бронзового ночного горшка, стоявшего под кроватью Ро, была омерзительной. Позвав слугу, чтобы тот заменил горшок и принес новый, Баллантайн, собравшись с силами, подошел ближе к послу, тощая грудь которого судорожно вздымалась и опадала, а руки крепко сжимали края кровати, как будто он боялся выпасть из нее.

– Я приведу хакима, – сказал юноша.

Когда через двадцать минут он вернулся с одним из придворных хакимов – невысоким, коренастым мужчиной в коричневом тюрбане, – Томаса рвало в медную посудину, которую слуга держал прямо перед ним. Когда же больной закончил и откинулся на кровати, хаким потрогал его лоб, а потом по очереди оттянул веки на его глазах.

– Покажите язык, – велел он. Ро высунул кончик языка, который был покрыт, как заметил Николас, желтой пленкой.

– Еще, – велел лекарь.

Томас с трудом высунул язык чуть сильнее.

– Вы съели какую-то гниль. Надо быть осторожнее в такую жару, – заметил хаким.

– По приказу падишаха, вся еда для посла готовится на кухне самого падишаха, – заметил Николас, – а там самое пристальное внимание…

– Подобные симптомы может вызвать только отравление гнилой пищей. Его тело сейчас пытается избавиться от причины, вызвавшей отравление, как через верх, так и через низ, – стал объяснять доктор, но увидев, что он все еще не убедил Николаса, добавил: – Молодой человек, если б это был яд, то ваш хозяин был бы давно мертв. Сейчас я могу сказать, что его жизни ничто не угрожает, если только в течение нескольких дней он будет лежать, пить много воды и питаться лишь творогом с солью, в который надо будет добавлять шарики опиума. Я сам приготовлю ему первую порцию. Следите внимательно, чтобы запомнить, что вам придется делать. Скармливайте ему по две ложки – не больше – каждый час, пока не прекратятся понос и рвота. После этого в течение трех дней он должен пить только воду. Если будут какие-то изменения – немедленно посылайте за мной.

Николас согласно кивнул. После того как хаким удалился, он пригласил слуг, чтобы те обмыли Ро, поменяли ему постельное белье и принесли ночную рубашку, потому что посла стала бить дрожь.

– Может быть, я слишком долго сижу здесь, – предположил Томас. Со своими длинными повисшими усами и водой, стекающей по лицу после того, как его обмыли, он выглядел совсем подавленным. – Говорят, что местный климат не подходит европейцам и что мало кто из нас выдерживает дольше двух периодов муссонов.

– Крепитесь, – попытался поддержать его молодой человек. – До сих пор вы были вполне здоровы. Это могло произойти где угодно… даже в Англии… А вы еще не завершили свою миссию.

– Может быть, ты и прав… Ты хороший юноша, Николас, благодарю тебя. Я не забуду, как хорошо ты мне служишь. – Ро удалось выдавить из себя слабую улыбку, но потом на его лице появилась гримаса, и его сотрясли новые спазмы. – А теперь оставь меня…

Посол задохнулся, перегнулся через край кровати и потянулся за ночным горшком.

– Мне казалось, что ты собираешься провести этот вечер с сэром Томасом. – Мехрунисса подняла глаза на Джахангира, который вошел в ее покои и теперь наклонился, чтобы поцеловать ее.

– Он прислал сказать, что нездоров.

– Как жаль… Надеюсь, что он быстро поправится.

Мехрунисса постаралась, чтобы на ее лице появилось выражение легкой озабоченности, а не глубокого удовлетворения. Подкупить слугу, который положил кусочек гнилого мяса в сильно сдобренный пряностями пилав из молодого барашка, столь любимый Ро, оказалось проще простого. Правительница не чувствовала никакой вины – посол заслужил свои страдания тем, что написал о ней столько гадостей. Мехрунисса надеялась, что он почувствует себя достаточно больным, чтобы задуматься об отъезде из Агры. А если нет, то она уже нашла способ докучать послу через его желудок, и будет повторять это снова и снова, до тех пор, пока он не ослабнет настолько, что выполнит то, чего она от него ждет, – покинет двор моголов. Терпения ей не занимать.

– Я в любом случае зашел бы к тебе, – сказал ее муж. – Мне надо с тобой кое-что обсудить. Мои агенты на юге доносят, что Малик Амбар собирает новую армию. Мне казалось, что мы преподали ему хороший урок, но его нахальство и амбиции – которые ничуть не меньше, чем у правителей Декана, от имени которых он действует, – не дают ему покоя.

– И ты опять пошлешь Хуррама?

– Вот это-то я и хотел с тобой обсудить. В прошлый раз он хорошо зарекомендовал себя и будет ждать, что я пошлю его и на этот раз. Но мне не хочется подвергать его новым опасностям. Чем больше я смотрю на него, тем больше убеждаюсь, что должен провозгласить его своим наследником и держать его здесь, рядом с собой, в полной безопасности. Мне многое надо рассказать ему о том, что касается управления государством. Это поможет ему, когда придет время занять мое место. Мне всегда хотелось, чтобы мой отец поступил так же со мной, и я не хочу повторять его ошибок.

Мехрунисса быстро соображала. Все ее инстинкты подсказывали ей, что она не должна допускать дальнейшего сближения Джахангира и Хуррама. Даже принимая во внимание то, что шахзаде женат на ее племяннице и будущее ее семьи от этого может только выиграть, ее собственное будущее может сильно пострадать от такого сближения. Этого нельзя допустить. Но что сказать сейчас падишаху?.. Неожиданно ей в голову пришла идея.

– Я понимаю твое нежелание расставаться с сыном, – заговорила женщина. – Но он человек гордый и будет оскорблен, если ты не пошлешь его против Малика Амбара. Хуррам воспримет это как твое недовольство тем, что в прошлый раз он не смог захватить или убить абиссинца.

– Значит, ты действительно считаешь, что я должен послать его?

– Да. Для него борьба с Маликом Амбаром – это незавершенное дело. Я сама слышала, как он это говорил, и любое другое дело его унизит. А вот когда он вернется – а я уверена, что он вернется, если ты велишь ему не рисковать своей жизнью, – у тебя будет достаточно времени, чтобы провозгласить его своим наследником. Ты еще не стар – у тебя впереди много времени, чтобы обдумать такой серьезный шаг. Ты не должен забывать, что у тебя есть и другие сыновья, так что подумай, что они будут чувствовать, когда увидят, что ты слишком много внимания уделяешь Хурраму.

– Парвиз – дурак и пьяница. И он не должен иметь больше прав на трон, чем их имеет сейчас Хусрав.

– Но ведь есть еще и Шахрияр. Он быстро растет, и я слышала много хорошего о том, как он развивается. Говорят, что он отличный наездник и прекрасный стрелок как из лука, так и из ружья.

– Мне становится стыдно, – улыбнулся Джахангир. – Ты не должна рассказывать мне, как живет мой сын. Должен признаться, я действительно редко вижу Шахрияра.

– А надо бы видеть почаще… Тогда ты сам мог бы судить о нем.

А ведь она права, подумал падишах. Никакой спешки с объявлением имени наследника нет. А еще она права в том, что Хуррам должен сам разобраться с Маликом Амбаром…

– Как и всегда, твоему внутреннему голосу можно доверять. Ты очень ясно видишь все происходящее, – сказал правитель жене.

– Я просто хочу тебе помочь. И когда Хуррам отправится на войну, я организую небольшой прием и приглашу на него Шахрияра, чтобы ты сам мог посмотреть, как он растет. Может быть, я даже приглашу на прием Ладили, которая тоже растет и которой есть что показать… Мне кажется, что ты будешь ею доволен.

– Так и сделай. А теперь – довольно о делах. Ты избавила меня от мрачных мыслей. Теперь пора подумать об удовольствии тела.

Падишах осторожно стал расстегивать коралловые пуговицы на низком лифе супруги и улыбнулся, увидев ответный свет в ее глазах. Джахангир принадлежит только ей, никто и ничто не должно вставать между ними.

 

Глава 13. Абиссинец

– Мой отец еще раз посылает нас против Малика Амбара. Непоколебимый в своих намерениях даже после своего предыдущего поражения, абиссинец вновь вторгся на территорию моголов… – начал Хуррам.

Он стоял на балконе-джароке крепости Агра, одетый в роскошные одежды светло-желтого цвета, перехваченные четырьмя нитями жемчуга, которые служили ему поясом. Еще одна жемчужина, по величине не уступающая крупной виноградине, украшала его тюрбан. Шахзаде обращался к своим войскам, построенным плечом к плечу на плацу под стенами крепости. Джахангир, наблюдавший за ним из комнаты, расположенной позади балкона, задавал себе вопрос: мог ли он с такими же уверенностью и авторитетом говорить, когда был в возрасте Хуррама? Шорох, как будто порыв ветра коснулся в поле колосьев пшеницы, пробежал по рядам слушавших Хуррама, а потом раздались восторженные возгласы.

– На этот раз мы не успокоимся, пока не победим Малика Амбара, и изгоним его с нашей территории, как это было три года назад, – продолжил Хуррам, жестом руки призывая воинов к тишине. – Мы потребуем, чтобы его хозяева, султаны Голконды, Биджапура и Ахмаднагара, расстались с частью своих земель и богатств в нашу пользу. Наша добыча будет внушительной, и я лично прослежу, чтобы все вы получили ее часть.

Хуррам опустил руку и улыбнулся, когда его люди разразились криками «Хуррам зиндербад!» и «Падишах Джахангир зиндербад!». Его отец подумал, что их предок Бабур был прав, когда писал о том, что лояльность и храбрость воинов напрямую зависят от обещанных им барышей.

– Сегодня, когда наши приготовления будут завершены, – продолжил шахзаде, когда крики стихли, – я велю поварам устроить специальный пир, чтобы завтра утром мы покинули Агру не только уверенные в своей полной победе, но и с полными желудками.

Еще одна волна восторженных криков обрушилась на Хуррама, который повернулся и в сопровождении двух мощных телохранителей, тоже одетых во все светло-желтое, с нагрудниками и шлемами, отполированными до зеркального блеска, вошел в помещение, где его ждал отец.

– Хорошо сказано, – похвалил Джахангир, обнимая сына.

– Просто я хочу, чтобы мои люди хорошо воевали. Обещанный пир ускорит их приготовления.

– Сегодня я получил новости о передвижениях Малика Амбара. Кажется, сейчас он мародерствует в районе Манду, где уже успел разорить несколько богатейших поместий. Кроме того, он захватил два районных казначейства и местный арсенал.

– То есть там он прилично поживился?

– Да, но это может сыграть нам на руку – затруднит его передвижения, и тебе будет проще его догнать.

– В этом самая большая моя проблема. У меня больше людей с более тяжелым вооружением. Хотя я распорядился, чтобы наши люди не обременяли себя ненужными вещами, его войска все равно будут более подвижными и быстрыми. Кроме того, на собственном горьком опыте мы убедились, что южные земли они знают лучше нас. Они опять будут нашей вечно ускользающей целью…

– Но я уверен, что ты добьешься успеха.

По выражению лица сына Джахангир понял, что тот тоже в этом не сомневается.

– Я снова расположу свою штаб-квартиру в Бурханпуре, на реке Тапти. Оттуда я маршем отправлюсь в Манду и постараюсь встретиться там с Маликом Амбаром. Кроме того, я пошлю отряды на его правый фланг, чтобы отрезать ему пути к отступлению. Я планирую заманить его в глубь нашей территории, вместо того чтобы выгнать его с нее. Это лишит его преимущества знакомой местности. После того как я разобью его там – и да поможет мне в этом Всевышний, – у меня появится шанс окончательно разбить остатки его армии, когда они будут отступать на свою территорию, и захватить самого Малика Амбара, покончив с ним раз и навсегда.

– Будь осторожен. Он – достойный противник.

– На этот раз он от меня не уйдет.

– Я знаю. Но не позволяй юношескому рвению и вере в собственные силы, какой бы справедливой она ни была, заставить тебя забыть о благоразумии. Тщательно продумай план битвы со своими военачальниками. И сам не рискуй почем зря.

– Я запомню твои слова, отец.

– Арджуманд едет с тобой, несмотря на беременность?

– Она настаивает на этом, как и в прошлый раз. И также отказывается расставаться с нашими детьми, хотя, когда мы доберемся до Бурханпура, они останутся в безопасности в местной крепости… Прости, отец. Если это все, то я должен тебя покинуть. Мне еще надо решить несколько вопросов по снабжению армии, прежде чем начнется прощальный пир.

Джахангир раскрыл объятия своему сыну, и мужчины обнялись.

– Да благословит тебя Всевышний, и скорее возвращайся с победой, сын мой.

После того как Хуррам ушел, падишах вышел на джароку. Плац уже опустел. На Джамне он увидел цепочку слонов, которых вели на водопой из хати махала. Животные медленно двигались в сторону коричневой воды, в остальном же берег реки был пуст. Солнце садилось, окрашивая небо на западе в розовый и фиолетовый цвета. Сколько раз уже стояли здесь падишахи моголов, наблюдая за подобной сценой? На мгновение Джахангир представил себе своих предков – воина из азиатских степей Бабура, мечтателя и звездочета Хумаюна, его собственного великого отца Акбара, прославляемого собственным народом, – стоящими рядом с собой. Их династия была очень древней – не останавливаясь на Тимуре, она начиналась с величайшего воина Чингисхана… Джахангир гордился этим, но еще более сильную гордость у него вызывало то, что он смог вырастить такого талантливого и преданного сына, каким стал Хуррам. Сына, который теперь поведет армии на защиту той державы, которую его предки создали, проливая свою кровь.

– Светлейший, – начал свой отчет Камран Икбал. Солнце Декана нещадно палило красный шатер, в котором на низком диване сидел Хуррам, окруженный своими старшими офицерами. – С тех пор как мы освободили территорию вокруг Манду, войска Малика Амбара отступают перед нашими передовыми отрядами. Они все еще двигаются вдоль реки Бари, придерживаясь ее западного берега и направляясь на юг. Сейчас они находятся менее чем в двадцати милях от своей собственной территории.

– Отлично. Это значит, что мы кое-чего достигли с того момента, как начали наше преследование из Бурханпура, – отозвался сын падишаха. – Но этого недостаточно… Есть ли наши войска между противником и цепью высоких холмов, по которым проходит граница между нашими землями?

– Нет, светлейший. Там всего несколько отрядов наших разведчиков, которые не смогут задержать войска Амбара.

– Я так и думал. Абиссинец вновь переиграл нас. Несмотря на все наши усилия, мы так и не смогли отрезать его от границы и заставить встретиться с нами на той территории, которую мы сами выберем. Такое впечатление, что он предвидит каждый наш шаг.

– Но мы побеждали его людей во всех наших стычках с ними и смогли отрезать его от тех мест, где есть что пограбить. Более того, мы смогли вернуть часть награбленного, – заметил Камран Икбал с ноткой гордости в голосе, а другие офицеры с готовностью закивали в его поддержку.

– Все так, но я хочу большего, чем просто отразить его угрозу. А сейчас я боюсь, что через пару дней он опять вернется в знакомые ему горы и его будет невозможно вытащить на решающую битву, – заметил Хуррам, безуспешно стараясь скрыть свое разочарование. Накануне вечером он пожаловался Арджуманд, что у него такое ощущение, будто среди его людей есть шпион Малика Амбара.

– Но разве в этом случае он не постарался бы неожиданно напасть на тебя и разбить, вместо того чтобы постоянно отступать? – возразила его жена. Возможно, она права, успокаивал сам себя Хуррам.

– Светлейший, один из наших самых надежных разведчиков докладывает, что милях в десяти от того места, где сейчас находятся войска неприятеля, река резко поворачивает на запад, – прервали мрачные размышления шахзаде слова Камрана Икбала. – Может быть, стоит попытаться загнать его в угол на этом изгибе?

– Может быть, но все зависит от того, какая там почва. Она не слишком болотистая, а?

– Нет. Там есть несколько песчаных банок, которые можно было бы использовать как какую-то защиту, но они достаточно низки, и их не так много.

– Тогда, может быть, стоит рискнуть… – Настроение Хуррама улучшилось. – Когда Малик Амбар должен там появиться?

– Завтра, часов в десять утра – если он разобьет лагерь, как всегда, около девяти сегодня вечером.

– Тогда нападем на него там. Удвойте наши охранные пикеты, чтобы разведчики Амбара не могли подобраться достаточно близко и рассмотреть наши приготовления. Для безопасности мы займемся ими после того, как наступит ночь.

На следующее утро Хуррама охватили одновременно страх и возбуждение – он всегда испытывал их перед началом битвы. Все остальные чувства покинули его, когда он галопом скакал по песчаной почве в сторону позиций Малика Амбара в излучине реки. Казалось, враги так и не заметили их ночных приготовлений – но передовая группа его боевых слонов успела пройти только половину того десятимильного отрезка пути, который должен был привести ее к повороту реки, а на нее уже напали передовые разведчики Малика Амбара. И хотя стрелки на хаудахах смогли застрелить трех разведчиков, по крайней мере двое других успели ускакать в сторону колонны войск Амбара, так что он узнает об их наступлении за час до того, как оно начнется. «Может быть, я был не прав, отказавшись от использования только кавалерии», – подумал Хуррам. Но в таком случае ему могло не хватить огня легкой артиллерии, расположенной на слоновьих платформах. Да и сами громоздкие животные на удивление быстро двигались размашистыми шагами, лишь немного отставая от всадников.

За то время, которое у них было после предупреждения разведчиков, артиллеристы Малика Амбара успели расположить с полдюжины пушек за песчаными дюнами. Это было немало, но все же меньше, чем предполагал Хуррам. Первые выстрелы пришлись по песчаным барханам, не причинив никому вреда, однако два следующих ядра приземлились совсем рядом друг с другом в передней линии всадников моголов.

Хуррам, который скакал во второй линии, чтобы лучше видеть и оценивать обстановку, увидел, как кони двух его наездников упали на землю, перекинув всадников через головы. Несколько лошадей, включая и лошадь знаменосца моголов, споткнулись о трупы и тоже попадали, задирая ноги высоко в воздух. Ветер потащил длинное зеленое знамя, которое выронил знаменосец, в сторону позиций Малика Амбара, и в конце концов оно зацепилось за маленький, хилый кустик, росший на склоне одной из дюн.

Пушкари Амбара оказались хорошо обучены и дисциплинированны. Раздалось еще несколько выстрелов, и новые всадники попадали на землю. Две лошади – одна без части передней левой ноги и обе без седоков, – заржав от боли, бросились в сторону от пушек, наперерез другим могольским всадникам. Из-за этого первая волна кавалерии стала стремительно терять скорость. Очень скоро сам Хуррам и другие всадники второй волны оказались среди остатков первой.

– Вперед! За мной! – закричал шахзаде во всю силу своих легких, стараясь чтобы его услышали заколебавшиеся было всадники. – На ближайшие пушки – те, что за дюной слева. Расстояние слишком маленькое, и они смогут выстрелить лишь один раз, прежде чем мы до них доберемся!

Пригнув голову к гриве и вытянув вперед правую руку с зажатым в ней мечом, Хуррам направил своего коня прямо на длинную невысокую дюну, расположившуюся в самом центре обороны Малика Амбара, туда, где торчали стволы двух пушек. Не успел он проскакать и половины дистанции, как услышал оглушительный взрыв, вслед за которым раздался второй, и на Хуррама пахнуло горячим воздухом, за которым последовал настоящий душ из кусков металла, песка и грязи. Из-за дюны поднимался едкий дым. Гнедая лошадь всадника, который скакал рядом с ним, упала на землю с куском металла, торчащим из горла, а ее седок, высокий раджпут в оранжевом одеянии, врезался в землю головой вперед, да так и остался лежать со сломанной шеей. Хуррам пятками подгонял своего коня – в ушах у него звенело, а глаза и рот были забиты грязью и полны едкого дыма. Но, даже почти теряя сознание, он сообразил, что громкие взрывы не были похожи на обычные звуки пушечных выстрелов. На мгновение шахзаде подумал, что это могло быть какое-то новое, неизвестное оружие, но потом его гнедой забрался на дюну, часть дыма рассеялась, и он увидел, что одну из двух больших пушек, расположенных за дюной, разорвало выстрелом. Ее ствол раскрылся, как шкурка банана, а вокруг были разбросаны изуродованные и лишенные конечностей тела канониров. Рядом, в большом кратере, валялись клочья чего-то белого и куски жести. За пушкой должен был взорваться порох, сложенный неподалеку.

Взрыв первой пушки сорвал вторую с тяжелого деревянного передка. Упав, она придавила двух пушкарей. Третий, с поврежденной ногой, которая превратилась в кровавое месиво ниже колена, пытался отползти в сторону.

Натянув вожжи и приостановив лошадь, чтобы остальные могли собраться вокруг него, Хуррам осмотрел себя. Нижняя часть его нагрудника, лука седла и стальная пластина, защищавшая голову животного, – все было покрыто кровью и мелкими ошметками человеческой плоти, которые, должно быть, принадлежали кому-то из обслуги первой пушки. Содрогнувшись, шахзаде подумал, что ему здорово повезло. Взрыв произошел прямо перед ним. Если б не чрезмерный заряд или дефект при литье, которые привели к взрыву ствола, ядро, вылетевшее из него, скорее всего разорвало бы шахзаде напополам. Так что он должен как можно полнее использовать этот подарок судьбы.

К радости Хуррама, и он, и его люди, которые сейчас собрались вокруг него, находились за передовой линией войск Малика Амбара, и пушкари абиссинца уже не могли развернуть свои орудия таким образом, чтобы стрелять по ним, даже если б они, оглушенные всеми этими взрывами, догадались бы это сделать. Подошли несколько боевых слонов, которые утаптывали мягкий песок дюн на своем пути. Хуррам направил их в центр обороны Амбара, где, как он смог рассмотреть, за дюнами прятались багажные повозки, возле которых находилась группа воинов на лошадях, и крикнул своим всадникам, чтобы они следовали за ним.

Воины Малика Амбара приходили в себя после замешательства, вызванного неожиданным появлением моголов. Когда слоны продвинулись вперед, до шахзаде донесся треск ружейных выстрелов, сопровождаемых визгом пуль, отлетающих рикошетом от стальных пластин на груди животных. Стрелки прятались за близлежащими дюнами. Один из слонов, которому пуля попала в незащищенное место, сначала замедлил свой ход и отвернул было в сторону, но остальные продолжали двигаться вперед, не обращая внимания на то, как их товарищ ревет от боли. Зная, что с ружьями существует та же проблема, что и с пушками – ведь на непростой процесс их перезарядки требуется время, – Хуррам немедленно подал знак офицеру на своем фланге взять несколько всадников и отрезать стрелков, пока те не успели перезарядить свои ружья. Тот повиновался, и меньше чем через минуту часть стрелков противника показалась на вершине одной из дюн, пока всадники окружали тех, кто прятался за ней. Враги бросали свое оружие и на бегу, в отчаянии старались прикрыть голову руками от острых мечей всадников. Это им не помогло, и вскоре все они лежали на земле.

А слоны тем временем приближались к повозкам. Внезапно Хуррам увидел, как группа всадников Малика Амбара пытается отодвинуть в сторону две повозки. Когда им это удалось, за ними показались две пушки, рядом с которыми находились пушкари в коротких кожаных куртках. Они немедленно поднесли свечи к запалам. Один из идущих впереди слонов наклонился вперед, когда ядро раздробило его клык и превратило пасть и хобот в кровавое месиво. Второе ядро, к счастью, зарылось в землю прямо перед ногами громадного могольского слона, подняв при этом целый фонтан песка. Животное мгновенно остановилось, возможно, ослепленное этим фонтаном, и затрубило. Несмотря на это, другие слоны стали обходить его, повинуясь командам своих махутов, как будто они маршировали на плацу. Хуррам увидел вспышку и клуб белого дыма, показавшийся над хаудахом вслед за выстрелом легкой пушки. Ядро попало в ближайшее орудие Малика Амбара, повредив одно из ее стянутых железным обручем колес и разбив передок, после чего дуло под странным углом уставилось в небо. Стрелки с другой платформы достали двоих из команды пушкарей, один из которых теперь лежал на спине, в смертельных судорогах барабаня пятками по земле. Пока Хуррам наблюдал за ним, четверо его всадников окружили двоих оставшихся в живых артиллеристов, которые бросились на землю лицом вниз в знак того, что они сдаются.

Приказав своим людям продолжать движение в сторону берега реки, Хуррам с удовольствием увидел, что люди Малика Амбара отступают туда же. Жестом направив своих людей против отступающего неприятеля, он понял, что не пройдет и часа, как битва вновь закончится его победой, хотя на этот раз для того, чтобы это произошло, потребовался счастливый взрыв пушки противника. Однако когда конь шахзаде взобрался на вершину дюны и перед его седоком открылся вид на излучину реки, Хуррам увидел на другом ее берегу группу воинов на лошадях. Другие люди абиссинца переправлялись через стремнину на плотах, яростно отталкиваясь при этом шестами. Когда меньше чем через минуту шахзаде оказался у воды, человек в начищенном до зеркального блеска нагруднике, который сиял в лучах позднего утреннего солнца, стоявший на противоположном берегу, поднял руку с мечом, как бы бросая ему вызов, а потом повернулся и увел остатки своей армии. Малику Амбару опять удалось скрыться, подумал Хуррам, но он и в этот раз потерял большинство своих солдат и – если в повозках лежит то, что он думает, – основную часть добычи. Его отец будет доволен, когда до него дойдут эти новости. Довольна была бы и его мать, но Тадж Биби умерла три месяца назад. Если верить той информации, которая дошла до него, она умерла во сне – неожиданной, но мирной смертью. Шахзаде все еще часто вспоминал о ней и не мог поверить, что ее больше нет.

Гибкое тело акробата, прикрытое лишь оранжевой набедренной повязкой, блестело натертой маслом кожей, когда его хозяин, выгнувшись на плитке балкона в собственных покоях Джахангира, поднял правую руку, чтобы вставить себе в рот гибкую двухфутовую стальную шпагу, которую правитель только что осмотрел. Падишах задохнулся, когда шпага полностью, до самой рукоятки исчезла, ожидая, что ее кончик сейчас где-то проколет кожу мужчины и выйдет наружу, сопровождаемый фонтаном крови. Но фокусник так же изящно, как проглотил ее, медленно вытащил шпагу назад, поклонился Джахангиру и Мехруниссе и положил клинок на балкон. Затем хлопнул в ладоши, и вперед вышли два акробата; каждый из них держал в руках тонкий шомпол, крепко обмотанный пропитанной маслом материей, которую они тут же подожгли. Опять отклонившись назад, на этот раз так далеко, что его длинные темные волосы коснулись каменной плитки пола, акробат проглотил сначала один из шомполов, потом второй, а потом оба вместе. И если после глотания шпаги нигде не было видно проколотой кожи, то теперь точно так же нигде не чувствовалось запаха горящей плоти. Когда мужчина выпрямился и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы задуть все еще горящие шомпола, Джахангир бросил ему горсть золотых мохуров.

– Я надеялась, что они развлекут тебя, – сказала Мехрунисса, когда акробаты легкими шагами покинули террасу. – Эти люди прибыли с далеких холмов на северо-востоке, где тамошние племена понимают толк в подобных вещах.

– И они действительно меня развлекли. Утром я опять приглашу их и попрошу раскрыть секрет этих фокусов, – ответил падишах.

Мехрунисса улыбнулась. Она все время выискивала разные любопытные штуки, которые могли отвлечь ее мужа от забот. Ей нравилось, когда он искал покой в ее компании, а вечера, которые они проводили вместе, были лучшим временем для разговоров.

Джахангир отхлебнул вина с запахом роз, которое она лично приготовила для него.

– Я получил письмо от Шахрияра. Шахзаде все еще в Бхадауре, но в отчетах говорится, что он уже нашел хорошее место для новой крепости. Судя по тому, что пишет Шахрияр, он тщательно изучил местность и у него есть даже несколько предложений относительно того, как должна быть построена эта крепость.

– Прекрасно, – кивнула Мехрунисса. Правительница сама подсказала эти предложения Шахрияру, после того как обсудила со своим братом желание супруга построить новую крепость для защиты южных подступов к Агре. Она почувствовала, что Асаф-хан несколько обескуражен тем, что Джахангир решил – не без ее помощи, о чем брат не знал, – поручить этот проект Шахрияру. Как командующий гарнизоном Агры, ее брат считал, что он по крайней мере должен сопровождать шахзаде. С досады Асаф-хан рассказал Мехруниссе все, что он собирался предложить при строительстве новой крепости. Она сочувственно улыбалась, внимательно слушала и все запоминала, а потом написала Шахрияру и искусно вложила некоторые из этих мыслей ему в голову, в которой его собственных идей никогда не наблюдалось.

– Я не был уверен, что Шахрияр может взять на себя такую ответственность – ведь ему всего семнадцать лет, – но, кажется, ты была права, когда предложила поручить это именно ему, – сказал падишах.

– А ты был прав, когда послал его без всякого сопровождения. Если б с ним поехал мой брат, как ты предлагал с самого начала, Шахрияр мог бы решить, что ты ему не доверяешь.

– Ты хорошо разбираешься в людях.

– Я уже говорила, что ты недооцениваешь Шахрияра.

– Хорошо было бы, если б ты сказала, что мне делать с Парвизом… Женитьба ничуть не остепенила его – скорее наоборот. Он напоминает мне моих братьев по отцу Мурада и Даниала. Несмотря на все усилия отца, они померли от вина. Боюсь, что пьянство – это проклятие, которое висит над моей семьей…

– Парвиз – взрослый человек. Он должен сам бороться со своей слабостью. Не твоя вина, что он пьян практически каждый день. Человек не должен позволять вину брать верх над собой.

«Как я, например», – подумал про себя Джахангир. В молодости он тоже злоупотреблял вином и опиумом, чтобы хоть как-то скрасить свое разочарование от того, что отец не давал ему серьезных поручений. Он тоже мог бы умереть, если б не любовь его молочного брата, Сулейман-бека, который помог ему покончить с этой привычкой. На мгновение перед внутренним взором падишаха появилось лицо Сулейман-бека – но не измученное лихорадкой, каким он видел его в последний раз, а уверенное и веселое. Этот человек был его настоящим другом, и даже сейчас, по прошествии стольких лет, ему часто не хватало его. Что бы сейчас сказал о нем его молочный брат? О его растущей праздности, о его пренебрежении государственными делами, о его пьянках с английским послом – правда, к сожалению, они происходили все реже и реже, потому что сэр Томас часто болел… Что сказал бы брат о его любви к опиуму, о котором Джахангир никогда не забывал, но которая сейчас становилась все сильнее?

Почему он дает себе волю в том, что касается вина и опиума? В молодости Джахангир увлекался ими от горя, для того чтобы забыть о жизненных разочарованиях. А теперь, когда он взрослый человек, стоящий во главе богатой и прочной державы, отец двух сыновей, которыми может гордиться, то почему же он не может увлечься ими от радости? Они помогают ему расслабиться и даже расширить сознание. И именно в те моменты, когда Джахангир находился в приятном трансе, вызванном вином и опиумом, ему в голову приходили его самые мудрые мысли об устройстве окружающего его мира… и случались его самые интересные дискуссии с Ро, касавшиеся всего на свете – от своеобразия христианской религии до искусства. Мехрунисса только что сказала, что он не позволяет вину и опиуму брать верх над собой, но, если говорить об этом начистоту, Джахангир не был в этом уверен. Если он не принимал их дольше чем полдня, у него начиналась тяга, с которой он не мог долго справляться. Но даже если они отвлекают его от ежедневных дел по управлению страной, разве это так важно? У него достаточно верных людей, которые всегда готовы разделить с ним эту ношу, включая и Мехруниссу. Падишаха развлекало то, как она постоянно ищет для себя новые занятия, как старается убедить его, что хочет быть только его помощницей… Он был уверен, что так оно и есть, но в то же время знал, какое удовольствие она получает от этого. Может быть, ему не стоит так сильно бороться с вином и опиумом, когда у него есть она, женщина, которая защищает его интересы…

– Ты получил сегодня пакет от Хуррама, верно? – спросила Мехрунисса, прерывая его размышления.

– Да. Его кампания против Малика Амбара идет весьма успешно. Он хороший командующий. Я рад, что дал ему шанс показать себя в битве, чего никогда не делал мой отец. Фортуна, кажется, любит его, как это и предсказывали астрологи в момент его рождения. И семья его тоже растет. Он пишет, что его новорожденная дочь вылечилась от лихорадки и теперь хорошо себя чувствует. Они назвали ее Рошанарой.

Мехрунисса молчала. Прошло уже почти девять месяцев с того момента, как Хуррам отправился в Декан. Вначале Джахангир скучал по нему и расстраивался от того, что его нет рядом, но под ее чутким руководством он все больше и больше интересовался своим младшим сыном. Она поняла, что падишаху больно осознавать, что из двух его старших сыновей один оказался предателем, а второй – пьяницей… По отношению к ним Джахангир считал себя несостоятельным отцом, так же как его отец Акбар был несостоятелен по отношению к нему самому. И именно поэтому он был готов гордиться способным и харизматичным Хуррамом, не забывая при этом замечать хорошие черты в красавце Шахрияре. Конечно, лучше было бы, если б среди сыновей Джахангира существовало соперничество за его благосклонность, подумала Мехрунисса. Их конкуренция и ревность дали бы ей возможностей расширить свое влияние на Джахангира больше, чем она могла сделать это сейчас, когда Хуррам был его единственным любимым сыном…

 

Глава 14. Внутренний враг

– Повелитель, прости, что нарушил твой покой, – произнес Маджид-хан, входя в покои Джахангира с прижатыми к груди руками. – Гонец доставил еще один пакет из Декана. Он у меня с собой.

Падишах вот уже несколько недель не имел никаких известий от Хуррама. Последним, о чем ему сообщили, было выздоровление Рошанары, и теперь ему не терпелось узнать, действительно ли поход развивается так успешно, как это предсказывал его сын. Он протянул руку за письмом и сломал печать.

«Хотя я еще не захватил Малика Амбара, я разбил его армию и завладел его казной», – писал Хуррам своим твердым почерком. Детально описав стычку с войсками абиссинца в излучине реки, он закончил письмо словами: «Наш враг отступил на свою территорию как побитая собака. Как только перегруппирую войска и пополню запасы, я начну его преследование. В своей победе я не сомневаюсь».

– Отличные новости, Маджид-хан, – довольно улыбнулся Джахангир. – Мой сын победил Малика Амбара на поле битвы, и тому пришлось бежать. Надо рассказать об этом госпоже.

Несколькими минутами позже он вошел в покои Мехруниссы.

– Я наконец получил письмо от Хуррама. Вот, взгляни…

Супруга падишаха стала внимательно читать, но еще до того, как она закончила чтение, Джахангир принялся восхвалять достоинства сына.

– Он проявил себя таким зрелым, таким мудрым… Когда он вернется в Агру, я назначу его постоянным членом военного совета. Он это заслужил.

Улыбка на губах Мехруниссы, когда она слушала эти восхваления, была гораздо веселее ее мрачных мыслей. Она никак не ожидала, что Хуррам сможет достичь столь многого. И уж, конечно, она не думала, что это произойдет за такой короткий промежуток времени. Так что когда молодой человек вернется во главе армии победителей, что сможет помешать Джахангиру провозгласить его своим наследником? Для него это будет совершенно естественный поступок…

– Нам надо это отпраздновать, – сказал правитель. – Позже, когда станет немного прохладнее, я прикажу организовать скачки на верблюдах на берегу Джамны. Мне уже давно хочется испытать животных, которых прислал мне раджа Амбера. Он клянется, что раджпутским беговым верблюдам нет равных в мире, но я в этом сомневаюсь…

– Отличная идея. Я буду наблюдать со своего балкона.

Однако позже, когда Мехрунисса увидела, как Джахангир со своими телохранителями рысью поскакал на берег, туда, где воины устроили круг для скачек длиною в полмили, у нее разболелась голова, и она потеряла всякий интерес к этому представлению. Обычно правительница с удовольствием наблюдала за скачками на верблюдах – ей нравились фырканье животных, бегущих с вытянутыми шеями, крики наездников, рев толпы… Сразу после их женитьбы падишах сам участвовал в скачках и даже довольно часто побеждал в них. Мехрунисса помнила, как после победы он возвращался в ее покои, весь покрытый по́том победы… Она отвернулась от берега реки как раз в тот момент, когда трубачи подняли к губам свои инструменты, чтобы дать сигнал к началу первого заезда.

– Салла, – позвала жена падишаха. – У меня что-то глаза разболелись. Сделай мне массаж – это всегда успокаивает меня.

Как только Мехрунисса устроилась на красном атласном валике, армянка осторожно приступила к работе, искусно разминая мышцы ее шеи. Пульсирующая боль постепенно исчезла, и правительница мысленно вернулась к пакету от Хуррама. Может быть, она вновь ошиблась, заставив Джахангира отправить сына на юг?.. Желая отдалить его от шахзаде, своими руками дала Хурраму возможность отличиться еще больше… Если ему удастся захватить или убить Малика Амбара – а он, кажется, в этом не сомневается, – шахзаде через несколько месяцев вернется ко двору, где неизбежно будет ждать новых почестей и ответственных постов. Он наверняка мечтает о… Хотя падишаху нет еще и пятидесяти, его леность, из-за которой он так быстро привык к приготовляемой ею смеси вина и опиума и из-за которой он позволяет ей помогать ему с выполнением его государственных обязанностей, может привести к тому, что правитель передаст основную часть своих обязанностей по управлению страной своему талантливому сыну, а сам посвятит остаток жизни изучению природных диковин. Страсть и то ощущение власти, которые так привлекали ее в муже, исчезнут. Это не пойдет на пользу Джахангиру, сказала себе женщина. Из-за этого он слишком рано станет стариком. А что будет с ней? Она превратится в скучающую и быстро стареющую повелительницу гарема… На мгновение перед ней возникло широкое морщинистое лицо Фатимы-Бегум и ее ленивое, обрюзгшее тело. Мехрунисса не позволит, чтобы подобное произошло и с ней. Гарем для нее слишком мал. Джахангир принадлежит ей, и никому больше – он ведь сам так часто говорит ей об этом. Взлет Хуррама надо не затормозить, а остановить. А может быть, даже повернуть вспять…

– Госпожа, прости, я что, сделала тебе больно? – испугалась служанка. – Я увидела в зеркале, как ты неожиданно нахмурилась…

– Нет, Салла. Я просто задумалась.

Продолжая размышлять, Мехрунисса ощутила нечто похожее на приступ паники. Что ей делать? Даже в самые тяжелые моменты своей жизни она умела находить выход. Разве она не выжила, когда отец ребенком оставил ее на растерзание стихии и волкам? Разве она не спасла себя и свою семью, когда предательство ее брата поставило их всех на край гибели? Сейчас не время для колебаний…

– Спасибо, Салла, мне уже лучше, – сказала Мехрунисса, садясь. – Ты можешь идти. И проследи, чтобы мне не мешали.

Оставшись наедине с восторженными криками толпы и звуками фанфар, которые доносились сквозь оконный проем – это говорило о том, что скачки еще не закончились, – Мехрунисса по привычке стала мерить шагами комнату. Так она поступала всегда, когда хотела подумать. Ее взгляд упал на низкий мраморный столик, на котором лежала печать, вырезанная из слоновой кости. На печати был вырезан новый титул, который Джахангир недавно пожаловал ей. Теперь она больше не Нур Махал, Светоч Дворца, а Нур Джахан, Светоч Вселенной. А еще она не только любимая жена падишаха, но и его самый доверенный советник… И это ее главное оружие. Вскоре в голове у Мехруниссы стал формироваться план. Он был смелым и довольно рискованным, но если все удастся, то тогда она – а не ее племянница Арджуманд – станет бабкой и прабабкой падишахов.

К тому времени, когда Джахангир вернулся к ней, на двор опустились сумерки. Падишах выглядел счастливым и удовлетворенным.

– Я был абсолютно прав – эти верблюды из Раджастхана не так быстры, как кажутся, к тому же они с норовом. Ты видела, как один из них сбросил ездока, а потом стал лягаться?

– По правде говоря, я не следила за скачками, – сказала Мехрунисса. – Весь день меня мучает одна мысль – с того самого момента, как я увидела письмо Хуррама.

– И что это за мысль?

Сердце женщины забилось быстрее, но она постаралась притвориться сдержанной и даже немного грустной.

– Не уверена, что должна сказать тебе об этом, – ответила Мехрунисса, – но у меня не может быть секретов от тебя.

– Продолжай. – Лицо Джахангира стало таким же серьезным, как и ее собственное.

– Ты знаешь, что я читаю все отчеты, которые поступают от твоих представителей в лагере Хуррама. В основном они касаются запасов еды, требований поставить новые повозки или новые шатры – все это мелочи, недостойные твоего внимания. Но в последнее время среди всех этих мелочей я стала замечать нечто большее – намеки на то, что Хуррам становится заносчивым… что на заседаниях военного совета он не слушает других, даже если это офицеры, которые старше и опытнее его, как, например, Валид-бек, начальник его артиллерии. Возможно, все это несерьезно: ведь поход – пока по крайней мере – развивается достаточно успешно. Но в нескольких недавних отчетах говорится и о том, что Хуррам пренебрежительно отзывался о тебе, хвастаясь тем, что смог добиться военных успехов гораздо раньше, чем это сделал ты…

Джахангир смотрел на жену во все глаза, и она услышала, как участилось его дыхание.

– А ты уверена? Он никогда не был самонадеянным…

– В этом нет сомнений. Хуррам хороший командир, и он хорошо это знает – отсюда его растущее честолюбие. Конечно, молодому человеку, который достиг такого успеха, можно многое простить. Вполне естественно, что голова у него закружилась. Даже тон его последнего письма говорит о том, насколько он собой доволен. Я уверена, что он не замышляет никаких глупостей, как его брат Хусрав, но если такое поведение оставить без внимания, это может стать опасным…

– А кто его обвиняет? Может быть, это те люди, которых обошли продвижением по службе, или те, кого Хуррам упрекнул в ошибках? Из-за этого они могут быть им недовольны…

– Думаю, что ты ошибаешься. Я выяснила кое-что. Это просто младшие командиры – они слишком незначительны, чтобы ты знал их имена или чтобы обратить на себя внимание Хуррама. И хотя они думали, что выполняют свой долг, им не стоило доверять такие мысли бумаге. Если б эти слова прочитали недобрые глаза, у них могли бы возникнуть неприятности, так что я все сожгла… Ради тебя и ради этих неразумных офицеров. – Мехрунисса указала на курильницу для ладана, в которой виднелись обрывки бумаги.

Неожиданно Джахангиру показалось, что он говорит не с Мехруниссой, а со старым шейхом Салимом Чишти, который много лет назад предупреждал его: «Никому не верь, даже тем, кто связан с тобой узами крови… даже сыновьям, которые у тебя будут…»

После того как Хусрав был ослеплен, падишах решил, что ему нечего больше бояться своих сыновей – ни Парвиза, который по утрам даже не вылезает из постели, ни Хуррама, такого покорного с виду, который получил от него все, включая Арджуманд, ни тем более Шахрияра. Но он, возможно, ошибся. Хуррам, без сомнения, самый одаренный из всех его сыновей – весь мир это видит, да и сам шахзаде тоже это понимает. Мехрунисса пытается подбодрить его – она не хочет, чтобы он нервничал, – но почему он должен быть уверен, что Хуррам не замышляет восстания, как это делал Хусрав?

– Не надо так беспокоиться – я тебя предупредила, и ты теперь можешь подавить все в зародыше, – добавила жена падишаха.

– Если ты права, то что мне делать?

– Я не совсем уверена… – Тут Мехрунисса притворилась, что колеблется. – Одно ясно – тебе необходимо приструнить Хуррама.

– Согласен, но как?

– Ну, может быть, если взвесить все еще раз, ты был слишком щедр, когда позволил ему ставить красный шатер на поле боя. Я знаю, ты сделал это, потому что хотел наградить его, но это могло вызвать у него приступ безмерной самонадеянности и неоправданных ожиданий… Почему бы не написать ему и не сообщить, что ты на время отзываешь эту привилегию? Сообщи ему, что хотя ты и восхищаешься его победами, ты немного поторопился…

– Он воспримет это как оскорбление. Я бы на его месте понял это именно так.

– Правильно, но это будет для него еще одной проверкой. Будучи выделенным среди всех своим дедом, со всеми своими желаниями, мгновенно выполняемыми тобой, шахзаде стал воспринимать свои повышения по службе как должное, а не как твою очередную милость и дар, которым ты волен награждать его или не награждать. А его реакция покажет тебе, остается ли он все еще твоим верным и послушным сыном или его честолюбие превзошло чувство долга. Не забывай, что ты одновременно и его падишах, и его отец. И что все это пойдет лишь на пользу Хурраму. Действуя незамедлительно, ты поступишь как хороший отец, который спасает своего заблудшего сына.

Джахангир согласно кивнул. В том, что сказала Мехрунисса, была своя правда. Сын никогда не сталкивался с трудностями, которые ему самому пришлось перенести, будучи молодым человеком. Если Хуррам поведет себя должным образом, красный шатер можно будет скоро вернуть.

Голуби, выкрашенные во все цвета радуги, с ошейниками, украшенными драгоценностями, возвращались в голубятню падишаха, который стоял рядом с Мехруниссой на сложенной из песчаника террасе своих личных покоев. На берегах реки Джамны, протекавшей под крепостью, пастухи гнали своих коз и верблюдов на водопой, а на мелководье синевато-серые бегемоты наслаждались последними лучами солнца в теплой, коричневатой воде.

На фоне заходящего солнца Джахангир увидел небольшую группу всадников, приближающуюся к крепости. Когда всадники оказались достаточно близко, во главе группы он узнал своего младшего сына Шахрияра, которого сопровождали двое сокольничих; на их руках, затянутых перчатками, сидели соколы с колпачками на головах. Судя по количеству мертвых птиц, свисавших с седла третьего сокольничего, охота оказалось удачной.

– А ты знаешь, что Шахрияр послал Ладили записку, в которой хвастался, что его соколы убьют сегодня как минимум дюжину пернатых? – обратилась Мехрунисса к супругу. – Моя дочь ответила, что на нее произведет впечатление только в два раза большая цифра. Кажется, что он добился своего… Он становится почти таким же хорошим охотником, как и ты.

– Не говоря о тебе…

– Ты мне льстишь, – улыбнулась женщина и добавила: – Скоро я научу Ладили стрелять из ружья. Ей уже пятнадцать – она достаточно взрослая, чтобы сопровождать меня на охоте. Конечно, на хаудахе и не нарушая правил пурды.

Джахангир осмотрел темнеющее небо, пытаясь разглядеть своего последнего голубя. Будем надеяться, что соколы Шахрияра его пощадили. Он много раз говорил младшему сыну не охотиться рядом с крепостью, но не был уверен, насколько тот обращает внимание на его слова. Кроме того, голуби иногда сами улетают дальше, чем им положено… Наконец, падишах увидел птицу бледно-лилового цвета, собирающуюся приземлиться на каменную балюстраду рядом с ним. Он осторожно поднял опоздавшего и поместил его в голубятню.

– Я как раз хотела спросить тебя, – продолжала между тем Мехрунисса. – Шахрияр никогда ничего не говорил тебе о Ладили?

Джахангир задумался на мгновение. Ему всегда казалось, что голова его младшего сына-красавчика заполнена только мыслями об охоте, и ни о чем больше.

– Нет, не думаю. А в чем дело?

– Может быть, все это пустое, но за последнее время Шахрияр несколько раз с восторгом говорил мне о ней – он уже видел ее несколько раз, а во время празднования Новруза они поговорили друг с другом. – Мехрунисса слегка пожала плечами. – Дело не в том, что он говорил, а в том, как он это говорил.

– Ты думаешь, он что-то к ней испытывает?

– Не знаю. Может быть…

– Я могу с ним поговорить.

– Так и сделай. В последнее время вы стали с ним близки. Я уверена, что он поделится с тобой… И если Ладили ему нравится, то вели ему забыть об этом.

– А почему бы Шахрияру не восхищаться ею, – удивленно заморгал Джахангир, – и, уж коли на то пошло, даже не жениться на ней?

– Но я думала, что ты собираешься подобрать ему невесту среди правителей Синда…

– Правильно. Как ты знаешь, я уже обсудил это с членами моего совета, но все это дела отдаленного будущего. Шахрияр может жениться на наследнице правителей Синда, но при этом ничто не мешает ему сначала жениться на твоей дочери. В конце концов, позволил же я Хурраму вступить в брак с твоей племянницей до того, как он женился на своей персидской невесте…

– Если Шахрияр действительно хочет жениться на Ладили, – расцвела Мехрунисса, – то я буду абсолютно счастлива. Ты же знаешь, как я его уважаю.

– И не всегда заслуженно… Боюсь, что на прошлой неделе мне пришлось сделать ему внушение за то, что он забыл обсудить с моим командующим конницей количество новых животных, которое мы должны приобрести для кавалерии. Но он еще очень молод и в конце концов научится. Кто знает, может быть, женитьба заставит его повзрослеть… Пойду разыщу его.

Оставшись у голубятни в одиночестве, Мехрунисса расслабилась. Она не надеялась, что все окажется так просто. Женщина прекрасно знала, что Шахрияр ответит Джахангиру. Она долго готовила шахзаде к этому моменту, намекая ему на то, как Ладили восхищается им самим и его красотой – а такие мысли не трудно внушить юной и наивной девушке, – и следя за тем, чтобы у Шахрияра было достаточно случаев насладиться несомненной красотой ее дочери. Ей не пришлось прилагать слишком много усилий для того, чтобы Шахрияр сам поверил, что влюблен в Ладили. Дочь же ее была воспитана в понимании того, что отпрыск семьи падишаха – это хорошая партия.

Молодые будут счастливы так же, как и она сама, особенно когда убедит Джахангира провозгласить Шахрияра своим наследником, а на это не понадобится много времени. Пылкий и не привыкший к возражениям или неудачам Хуррам зло ответил на письмо отца, в котором тот лишал его права разбивать красный шатер, чего и ожидала жена падишаха, хорошо зная его характер. Шахзаде написал обидное и возмущенное письмо, в котором не было и следа изысканных любезностей, составляющих немалую часть придворного этикета. Письмо здорово разозлило Джахангира, который посчитал их отсутствие оскорблением для своего достоинства. Подозрения, которые он испытывал в отношении своего еще недавно обожаемого сына, усилились. И если Мехрунисса сможет добиться открытого противостояния между ними, то ее собственное положение станет недосягаемым. И это тоже будет в интересах Джахангира. В конце концов, кого его интересы волновали больше, чем ее?

Через месяц, в своих собственных покоях, украшенных по такому случаю разноцветными фонариками, Джахангир надел на тонкий пальчик Ладили кольцо с изумрудом и вложил ее ручку в руку Шахрияра.

– Сим я благословляю ваш союз. Пусть он будет счастливым и принесет вам процветание и множество детей.

Падишах не мог рассмотреть выражение лица Ладили под несколькими слоями свадебных вуалей, но Мехрунисса выглядела совершенно счастливой. Джахангир знал, что она страдает от того, что так и не смогла родить ему ребенка – после всех этих лет, проведенных вместе, это было уже маловероятно, – но как она сама сказала ему, женитьба одного из его сыновей на ее дочери была как бальзам на ее раны. Сам же правитель, чем больше размышлял, тем больше радовался этому союзу. Шахрияру еще предстояло многому научиться, но он был хорошим и послушным сыном, свободным от пороков своего брата Парвиза и лишенным гордости и заносчивости, которые появились у Хуррама.

При мысли о последнем падишах нахмурился. Как он отреагирует, когда узнает о помолвке Шахрияра? Будет ли он оскорблен тем, что отец не написал ему об этом событии?.. Что ж, пусть оскорбляется. Ничего другого он не заслужил своим демонстративным неуважением. В любом случае то, что Джахангир сейчас сообщит всем, будет для Хуррама гораздо более жестоким ударом.

– Шахрияр, в качестве моего дара я передаю тебе право на владение Бадапером, который после смерти его прежнего владельца недавно перешел в собственность казны.

– Благодарю тебя, отец.

Младший сын опустился на колени, и отец коснулся его головы своей усыпанной кольцами рукой, довольный тем эффектом, который его щедрость произвела на юношу. Незадолго до того, как Хуррам отправился в Декан, Джахангир пообещал ему богатые и плодородные земли Бадапера. Новость о том, что он передал право на них его единокровному брату, послужит ему – как объяснила Мехрунисса – еще одним благотворным уроком, который сможет помочь юноше выздороветь.

 

Глава 15. Возвращение домой

Два журавля-саруса с алыми головами неподвижно стояли на песчаном берегу реки Чамбал. При приближении колонны Хуррама они взлетели, и их тонкие, изящные ноги стали похожи на ленты воздушного змея. Пара бакланов с блестящими на голове перьями ныряли в реке в поисках рыбы, но безмятежная картина окружающего мира не производила на шахзаде никакого впечатления. Для него Чамбал был просто последним рубежом в долгом и поспешном путешествии из Декана на северо-восток. Прикрыв глаза от раннего утреннего солнца, он посмотрел на переправу, к которой уже подходили груженные фашинником верблюды. Несмотря на то что сезон муссонов был уже не за горами, дожди еще не начались и уровень воды в реке был низок. Шахзаде и его сопровождающие переправятся на тот берег без всяких проблем. Если им повезет, то в Агру они прибудут еще до наступления ночи.

Хуррам не хотел прерывать свой поход против Малика Амбара как раз в период подготовки к его преследованию на его собственной территории, для того чтобы добиться окончательной победы, но чувствовал, что у него нет выбора. Он должен выяснить, что задумал его отец. Получить письменное сообщение о том, что его лишают привилегии воздвигать красный шатер, само по себе было достаточно оскорбительно, но узнать постфактум о том, что Джахангир передал обещанные ему земли Шахрияру, было еще более серьезным ударом по его самолюбию. Впрочем, скоро – может быть, уже через несколько часов – Хуррам встретится с отцом лицом к лицу и напрямую спросит его, чем заслужил его немилость. И отец наверняка не сможет пропустить мимо ушей обращение сына, сделанное им лично.

Однако последний этап их путешествия занял немного больше времени, чем рассчитывал Хуррам. Вскоре после переправы через Чамбал небо затянули черно-фиолетовые муссонные облака, набежавшие с запада, которые пролились таким дождем, что земля превратилась в вязкую топь, в которой уставшие лошади и вьючные животные скользили и падали. Но как раз перед заходом солнца Хуррам смог разглядеть фонари, мигающие сквозь пелену дождя, которые были установлены по обеим сторонам широко открытых ворот, готовых принять их. Неделю назад шахзаде послал вперед гонцов, чтобы те приготовили дворец к их прибытию.

После длительных раздумий он послал отцу короткую записку – для того чтобы продемонстрировать тому свою оскорбленную невинность.

Я не могу находиться в Декане, не зная, чем я так оскорбил тебя. Я только старался выполнять свои обязанности, но ты ведешь себя так, будто я бросил тебе открытый вызов. Прибыв в Агру, я буду готов ответить на любой вопрос и на любое обвинение.

Хуррам рысью въехал на двор дома и, спешившись, бросил вожжи горчи. Большая, закрытая повозка, которую тянули быки и в которой путешествовали Арджуманд и дети, еще только въезжала в ворота. Когда она остановилась, сын падишаха приподнял промокший насквозь полог и заглянул внутрь. Лицо его жены, хотя она и пыталась улыбнуться, выглядело усталым и измученным, а руками она прикрывала свой живот. Эта ее последняя беременность протекала тяжело. Четырехлетняя Джаханара, так же как и ее сестра Рошанара, которую Арджуманд держала на руках, обе не спали, так же как их мать; а вот два их брата, Дара Шукох и Шах Шуджа, спали без задних ног, прижавшись друг к другу, как маленькие щенки. Глядя на свое семейство, Хуррам почувствовал, как внутри у него поднимается волна гнева из-за того, что его близким пришлось перенести все опасности и тяготы этого поспешного путешествия. Как же все это отличается от его предыдущего возвращения в Агру, когда отец осыпал его золотом и драгоценностями и пожаловал ему титул «Шах Джахан»!

– Светлейший, к тебе посетитель, – послышался голос слуги.

Хуррам встал. Взглянув на мраморный циферблат солнечных часов во дворе, он понял, что уже почти полдень. Все утро он ждет ответ на свое письмо, которое с первыми лучами солнца отправил во дворец и в котором просил о встрече с отцом. То, что его заставили ждать так долго, было еще одним щелчком по носу, хотя теперь он, должно быть, уже совсем скоро увидит Джахангира. Однако при виде посетителя лицо Хуррама вытянулось. Вместо визиря своего отца Маджид-хана или какого-то другого высокопоставленного придворного он увидел высокую, веретенообразную фигуру английского посла. Даже несмотря на свое смятение, шахзаде заметил, насколько изменился сэр Томас Ро. Он был тоньше, чем обычно, его бедра, торчавшие из коротких полосатых бриджей, были не толще предплечья Хуррама, а его некогда красное лицо – бледным. Белки глаз англичанина были почти желтыми и Хуррам заметил, что длинная эбеновая палка с пестрой лентой на рукоятке, которую он сжимал в слегка дрожащей руке, являлась для Ро не символом его достоинства или украшением, а способом поддерживать себя в вертикальном положении. Посол тяжело опирался на нее.

– Благодарю за то, что согласились принять меня, светлейший, – сказал он.

Хуррам жестом пригласил Томаса сесть на низкую скамью, которая стояла под шелковым тентом, и велел слугам принести еще подушек. Он никогда не любил посла – шахзаде не доверял всем иностранцам, которые терлись вокруг двора, и никак не мог понять, чем заинтересовал отца именно этот, – но физическое состояние англичанина требовало учтивого с ним обхождения. Ро осторожно опустился на сиденье. При этом по его лицу пробежала гримаса, и он не смог сдержать негромкий стон.

– Прошу прощения, светлейший. Мой желудок сильно мучает меня.

И не только желудок, подумал посол, криво усмехнувшись. Все его внутренности доставляли ему страшные мучения. Не проходило и недели, чтобы у него не начинался жестокий понос, а теперь к этому добавились еще и воспаленные геморроидальные узлы – его «изумруды», как называл он их в своих письмах к жене в Англию, которые становились все более и более раздражительными. Но этому надменному шахзаде он ни о чем подобном не расскажет. У них найдутся гораздо более важные темы для обсуждения. С того момента, как Томас узнал, что Хуррам направляется в Агру, он задавал себе вопрос – не стоит ли встретиться с ним? Беседа будет тяжелой, но его долг перед собственным королем, перед своей страной, заставлял его начать ее.

– Светлейший, то, что я собираюсь вам рассказать, предназначено лишь для вас.

– Оставьте нас, – велел Хуррам своим слугам и придвинулся поближе. – В чем дело?

Ро подождал, пока все посторонние не покинули помещение.

– Простите, что побеспокоил вас сразу же по возвращении в Агру, светлейший, но мне было необходимо встретиться с вами. Хотя я здесь и иностранец, мне удалось за то время, что я живу при дворе вашего отца, выучить ваш язык и завести множество знакомств среди придворных. Какое-то время я даже был фаворитом вашего отца. Мне даже показалось, что он смотрит на меня как на друга…

– Так значит, это не он послал тебя?

– Нет. Я здесь по своей собственной инициативе, а не по его поручению. Более того, я уже довольно давно не имел чести встречаться с ним лично. То, что я собираюсь рассказать, может показаться вам невероятным, но я умоляю поверить мне. – Томас подался вперед и положил обе руки на рукоятку трости. – Остерегайтесь госпожи Мехруниссы. Она вам больше не друг. Более того – она ваш враг.

Мехрунисса? У этого англичанина что, и с головой не всё в порядке? Иначе невозможно объяснить это его странное заявление и желание его сделать…

– Ты ошибаешься, – холодно произнес Хуррам. – Госпожа – тетка моей жены, двоюродная бабушка моих детей. Семейные узы и любовь, которую – я знаю – она испытывает к моей жене, делают такое обвинение немыслимым.

– Выслушайте меня, светлейший. Очень скоро я возвращаюсь домой, в Англию, – мой организм не может более переносить этот суровый климат. Если я останусь здесь, то умру. Но позвольте мне сделать это со спокойной совестью, с сознанием того, что я пытался предупредить вас, даже если вы и не стали меня слушать. Не забывайте, что, будучи иностранцем, я могу сказать вам такое, чего не скажет ни один могольский придворный. Спросите себя, почему ваш отец так переменился к вам? Спросите себя, почему он предпочитает Шахрияра?

Прямота посла обескуражила Хуррама.

– Между нами произошло некоторое недопонимание, – сухо произнес шахзаде.

– Нет. Это все происки госпожи. Она думает, что действует скрытно, но многие при дворе уже заметили ее интриги. Пока вы были в Декане, она делала все, что было в ее силах, чтобы приблизить Шахрияра к падишаху. Я заметил это и задал себе вопрос – зачем? У младшего шахзаде нет никаких выдающихся способностей или талантов – простите, светлейший, что я так отзываюсь о вашем единокровном брате, – я даже слышал, как его называют туповатым. Но когда я узнал о его помолвке с дочерью госпожи, многое для меня стало понятным. Госпожа жаждет власти. Вы, наверное, и не знаете, сколько декретов она издает, сколько решений принимает. Некоторые даже называют ее «спальным падишахом». Ее цель – заставить вашего отца провозгласить своим официальным наследником Шахрияра, а не вас. И когда ваш отец умрет, она будет править Хиндустаном. А шахзаде Шахрияр и ее дочь будут просто марионетками в ее руках.

Хуррам смотрел на серьезное лицо Ро, покрытое каплями пота, несмотря на то что он сидел в тени. То, что англичанин сейчас ему говорит, кажется невероятным, но…

– Мой отец никогда не позволит супруге манипулировать им таким образом, – медленно произнес шахзаде скорее для себя, чем для посла.

– Ваш отец сильно изменился. Государственные дела навевают на него скуку. Можете спросить его советников. А госпожа поощряет его ничегонеделание, его интерес к окружающей живой природе, к вину и опиуму… Она сделала его полностью зависимым от себя и использует его доверие ради своей собственной выгоды.

– Ты сказал, что больше не фаворит моего отца. Что произошло?

– Я не уверен, что знаю… Бывали дни, когда я много времени проводил в компании падишаха. Когда я заболел в первый раз, он был очень заботлив, предлагал разные лекарства и даже один раз прислал ко мне своего личного хакима. Но потом его интерес ко мне пропал. Он все реже стал приглашать меня к себе, даже когда я бывал здоров, а потом эти приглашения вообще прекратились. Так что последнее время я вижу вашего отца лишь во время официальных церемоний.

– Но может быть, моего отца утомили твои требования торговых концессий? – спросил Хуррам, и выражение лица Ро подсказало ему, что он не так уж далек от истины. – Ты сказал, что хочешь уехать со спокойной совестью, зная, что предупредил меня. Почему, сэр Томас? Почему тебя должно волновать, какого из своих сыновей мой отец привечает больше?

– Меня это волнует потому, что ваш отец отказал английским кораблям в праве перевозить ваших паломников в Аравию наряду с португальцами и арабами. Мой король очень сильно разочарован. Если б ваш отец не отказал нам, в Сурат прибыло бы еще больше английских кораблей и наше торговое поселение там значительно расширилось бы. Наши корабли везли бы товары из Англии, а перевозя паломников, могли бы заодно доставлять товары из Хиндустана в Аравию или даже в Англию. Торговля – это цель любой цивилизованной нации, а торговля Англии с государством моголов в этом случае могла бы значительно вырасти.

«Никогда не пойму этой любви иностранцев к торговле, – подумал Хуррам. – Ро – человек благородного происхождения, и тем не менее его лицо оживляется, когда он говорит о торговле, как лицо какого-то жалкого купца на базаре».

В волнении посол уронил свою трость, и ему пришлось согнуться, чтобы поднять ее, прежде чем он продолжил:

– Я прибыл сюда в надежде, что мой рассказ поможет вам спастись… что вы запомните, что первым вас предупредил англичанин, и будете нам благодарны… что в один прекрасный день, когда вы станете падишахом – в чем я не сомневаюсь, – вы будете благосклонны к моей стране.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что мне надо спасаться?

– Теперь, когда госпожа стала на этот путь, она не успокоится до тех пор, пока не спровоцирует открытый разрыв – а может быть, даже войну – между вами и вашим отцом. – Видя скептицизм собеседника, Томас в отчаянии покачал головой: – Светлейший, обдумайте то, что я только что вам рассказал. Клянусь, что я не лгу. Если вы проигнорируете мои слова, то пожалеете об этом.

Теперь серьезность Ро и отчаянная убежденность в его голосе наконец проникли сквозь облако недоверия, заполнявшее мысли Хуррама. Мехрунисса… Неужели это сама Мехрунисса – а не какой-то амбициозный придворный или вероломный командир – настроила отца против него? Если она действительно стала его врагом, то все, что происходило с ним в последнее время, становится понятным.

– Я не знаю, верить ли тебе, но обдумаю то, что ты мне рассказал, – пообещал шахзаде.

– Большего мне и не надо – кроме, пожалуй, одной услуги. Как я уже сказал, я скоро возвращаюсь в Англию, но мой паж, Николас Баллантайн, хотел бы остаться в Хиндустане. Он человек верный и умный, поэтому будет хорошим слугой любому хозяину. Вы не могли бы взять его к себе?

– Чтобы он шпионил за мной и писал тебе письма в Англию?

– Нет. – В первый раз за всю беседу посол позволил себе улыбнуться. – Я-то как раз изо всех сил убеждал его вернуться в Англию… Но это не важно. Если вам, светлейший, он не нужен, я попрошу кого-нибудь из своих знакомых при дворе.

Обычно подвижное лицо Асаф-хана было абсолютно непроницаемым, пока тот слушал Хуррама. После того как шахзаде закончил, он на несколько минут задумался.

– Мне трудно говорить такое о своей собственной сестре, но, боюсь, посол прав. Мехрунисса сейчас выступает против тебя. Она мечтает о том дне, когда будет править от имени Шахрияра, а ты стоишь у нее на пути. Как уже сказал посол, люди при дворе начинают шептаться о ее любви к власти.

Хуррам ударил затянутой в перчатку рукой по колонне из песчаника, на которую опирался.

– Как же отец может быть таким слепым? Разве он не знает того, о чем говорят все?

– Знает, но предпочитает не замечать этого. Всего месяц назад мулла Шейх Хассан во время пятничной молитвы покритиковал падишаха за то, что тот позволяет госпоже издавать государственные декреты. Он заявил, что у женщины нет на это права. А еще он критиковал падишаха за то, что тот пьет вино, которое туманит его рассудок и от которого он засыпает во время заседаний Совета улемов . Мехрунисса хотела, чтобы муллу высекли за это, но в тот раз падишах восстал и просто не обратил внимания на ее вспышку. И не только муллы настроены против моей сестры. Некоторые из военачальников – особенно ветераны, такие как Яр Мухаммад, наместник Гвалиора, – жалуются мне, что чаще видят теперь на приказах падишаха печать госпожи, чем его собственную. Но об этом они говорят лишь в узком кругу. А те из немногих, кто решился заявить об этом открыто, на следующий день были «повышены» до должностей наместников в болотах Бенгалии, зараженных лихорадкой…

На дворе вечерело. После того как посол уехал, Хуррам бесцельно прождал приглашения отца проследовать в крепость. Весь день он снова и снова возвращался к словам Ро, и с каждым разом они казались ему все более заслуживающими доверия. Шахзаде уже собирался приказать оседлать лошадь, чтоб отправиться в крепость без приглашения и там лично потребовать встречи с отцом, но тут ему в голову пришла мысль посоветоваться с Асаф-ханом. Он лучше, чем кто бы то ни было, должен знать сокровенные мысли своей сестры, а будучи отцом Арджуманд, заслуживает полного доверия.

– Но, нанося вред мне, Мехрунисса наносит вред Арджуманд и нашим детям. Или это для нее ничего не значит?

– Абсолютно ничего. Заняв первое место в сердце Джахангира, она думает сначала о своих собственных интересах, затем – об интересах своей дочери. И не потерпит никаких соперников… кем бы они ни были. Тебя давно не было при дворе, и ты не можешь представить себе того, что я не могу игнорировать. Она держит падишаха в изоляции. И даже будучи командующим гарнизоном Агры, я редко вижу его в эти дни. А когда мы с ним встречаемся, Мехрунисса всегда рядом. Это она отдает приказы мне и другим военачальникам. На них болтается печать с ее новым именем, которое ей дал Джахангир. Моя сестра теперь не Нур Махал, Светоч Дворца; твой отец наградил ее другим именем – Нур Джахан, Светоч Вселенной.

– А что говорит по этому поводу Гияз-бек?

– Даже он не может на нее повлиять. Как государственный казначей, он знал, что Бадапер был обещан тебе. Но когда отец спросил Мехруниссу, почему его передали Шахрияру, она сказала ему, что это его не касается. – Асаф-хан немного помолчал, а потом спросил: – И что ты собираешься делать?

– Это надо прекращать. Я заставлю отца встретиться со мной, хочет он этого или нет. Я заставлю его понять, что госпожа льет яд ему в уши и что я все еще его верный сын. Меня слишком долго не было при дворе. Когда он вновь увидит меня, его любовь ко мне вернется.

– Будь осторожен, светлейший. Не дай эмоциям взять верх над твоими мыслями. Если ты позволишь сердцу управлять головой – считай, что ты проиграл. Помни о предупреждении посла: берегись Мехруниссы. Она так же умна, как и бесстрашна.

– Не волнуйся, Асаф-хан. Теперь я наконец знаю, кто мой враг, – и знаю, насколько он силен. Я не позволю эмоциям овладеть мной в большей степени, чем они владеют мной во время битвы. Меня еще никто не побеждал в тех битвах, которые я вел от имени своего отца. И я не позволю этой женщине победить меня теперь.

– Прошу прощения, светлейший, но падишах распорядился, чтобы его не беспокоили.

– Маджид-хан, я знаю, что ты верный слуга моего отца. Как его визирь, ты должен ставить его собственные интересы превыше всего, так же как и интересы державы. Между мной и отцом возникло недопонимание, и возникло оно не по моей вине. Если я смогу встретиться с ним всего на несколько минут, то, уверен, мне удастся доказать ему мою преданность и положить конец возникшему отчуждению.

Тонкое вытянутое лицо визиря было задумчивым. Он смотрел в какую-то точку за левым плечом Хуррама. «Он знает, что я прав, – думал Хуррам, – но не может определиться, стоит ли бросать вызов госпоже». Шахзаде взял Маджид-хана за руку, повернул его лицом к себе и заставил посмотреть себе в глаза.

– Я уже три дня жду, когда отец позовет меня. Но ведь я же не Хусрав! Я не замышлял захватить трон своего отца. Ведь ты же это знаешь, Маджид-хан. Клянусь жизнью своей любимой жены и детей, все, что мне надо, – это справедливость. Посмотри… – С этими словами Хуррам отпустил визиря и отступил на шаг, затем вынул из ножен свой изогнутый кинжал и вложил его в руки пораженного царедворца. – Возьми его, и мой меч тоже.

– Нет-нет, светлейший, – было видно, что визирь сильно смущен. – Я не сомневаюсь в чистоте твоих намерений. – Оглянувшись вокруг, как будто он боялся, что его подслушают в его собственных покоях, Маджид-хан понизил голос и добавил: – Светлейший, каждый день, когда на город спускаются сумерки, повелитель идет к голубятне, расположенной на стенах крепости, дабы проследить, как возвращаются его голуби. Он не берет с собой ни слуг, ни охрану – из боязни напугать птиц. Иногда его сопровождает госпожа, но сегодня вечером она устраивает особый прием в покоях падишаха и, я уверен, будет лично наблюдать за приготовлениями.

Небо на западе уже розовело, когда Хуррам пробрался на крепостную стену, используя крутые и узкие ступеньки в самом западном углу крепости, где они с братьями когда-то играли в ее захватчиков и защитников. Пыль и паутина, затянувшая все вокруг, говорили о том, что здесь мало кто ходит, так что он добрался до стены без приключений – его даже не заметили. В ста ярдах перед собой молодой человек увидел голубятню с конической крышей, а под ней – арочную дверь, за которой виднелась широкая лестница, ведущая, как он знал, во внутренние дворы дворца. Когда шахзаде осмотрелся вокруг, то не увидел ни одного охранника.

Он подошел к голубятне поближе и, спрятавшись в ее тени, стал ждать.

Хуррам слышал, как по двору, который находился прямо под ним, ходят слуги, зажигающие факелы и масляные лампы, а потом увидел отражение яркой вспышки на успевших потемнеть небесах. Это значило, что в главном дворе, возле Зала официальных приемов, зажгли великую акаш дию – гигантское блюдце, наполненное маслом и установленное на золотой подставке высотой в двадцать футов.

Вид двора заставил его сердце забиться сильнее. Как это все знакомо – начиная с абрикосового света ламп и кончая запахом камфары, плывущего в воздухе… Это был его мир, место, в котором он вырос.

Высокая фигура без головного убора, одетая в развевающийся халат, появилась в дверях и направилась к голубятне.

– Отец! – Хуррам подбежал к Джахангиру, который мгновенно ухватился правой рукой за кинжал. В сумерках шахзаде увидел блеск закаленной стали. – Отец… это я, Хуррам.

Все слова, которые он много раз репетировал, куда-то испарились, и шахзаде бросился в ноги своему отцу. Он ждал, что Джахангир коснется своей рукой его головы, но так и не дождался. Подняв глаза, Хуррам увидел, что лицо падишаха искажено гневом.

– Как ты смеешь бросаться на меня, как какой-то наемный убийца? – Голос отца сел, как будто он только что выпил.

Потрясенный его яростью, шахзаде поднялся на ноги.

– Я не убийца, а твой сын. И я имею право видеть тебя.

– Нет у тебя никаких прав. – Падишах убрал кинжал назад в ножны.

– Кажется, ты прав… Прошло три дня, как я появился в Агре, и все это время я умолял тебя принять меня. Почему ты ничего не ответил мне?

– Потому что я не хочу тебя видеть. А кроме этого, я ведь не отдавал тебе приказ бросить свой пост в Декане. В своей заносчивости ты поступаешь только так, как хочется тебе.

– Я прибыл в Агру, чтобы узнать, чем я заслужил твою немилость. Я не могу продолжать поход, когда каждый вновь прибывший гонец сообщает мне все новые вещи, которые унижают меня. Почему ты послал Шахрияра против персов? Почему ты отдал ему мои земли?

– Не пристало тебе меня допрашивать.

– Если ты не разрешаешь задавать тебе вопросы, то разреши хотя бы рассказать тебе, каких я жду ответов. Я уверен, что кто-то настраивает тебя против меня.

– И кто же это?

– Мехрунисса, – ответил Хуррам, поколебавшись всего мгновение.

Джахангир сделал шаг в его сторону, и молодой человек был потрясен, увидев, насколько изменился его отец за те восемнадцать месяцев, что он отсутствовал. Глаза у падишаха были налиты кровью, а его некогда упругие щеки обвисли.

– Твоя супруга завидует тому, что ты любишь меня или когда-то любил, – заставил себя продолжить шахзаде. – Она боится моего влияния на тебя и пытается заменить меня на Шахрияра, у которого нет ни одной собственной мысли. Когда он станет ее зятем, ее контроль над ним станет абсолютным, так же как ее контроль над дочерью… и над тобой!

– Довольно! Ты что, с ума сошел? Именно госпожа умолила меня позволить тебе жениться на Арджуманд Бану и отправить тебя в твою первую военную кампанию. Это не она тебя боится, а ты сам не можешь смириться с ее влиянием и ее любовью ко мне. Мой отец был великим человеком, но он совершил ошибку, выделяя тебя из всех, когда ты был еще мальчиком. Ты вырос, веря в то, что у тебя есть право стать моим наследником.

– Это неправда, ты сам поощрял меня так думать. Это ты дал мне титул Шах Джахана и право ставить красный шатер.

– Но я не провозглашал тебя следующим падишахом моголов. И я сам буду решать, кто из моих сыновей станет моим наследником. Я слышал о твоем высокомерном поведении в Декане, о том, что ты ведешь себя так, как будто трон уже принадлежит тебе…

– И от кого же ты слышал такое?

– Я уже сказал тебе: прекрати задавать мне вопросы. Разве твой самовольный приезд в Агру и то, что ты сейчас стоишь передо мной, не подтверждают всего, что я слышал о твоей гордыне, безрассудстве и безответственных амбициях?

Джахангира всего трясло. И чем больше Хуррам смотрел на него, тем больше он понимал, что отец стал для него чужим. Он надеялся вернуть ту любовь, которую падишах когда-то испытывал к нему, но один его вид, казалось, приводил правителя в бешенство. Шахзаде почувствовал беспомощность и безнадежность, каких никогда не испытывал в бою, но все-таки решил сделать последнюю попытку.

– Я приехал потому, что хотел сказать тебе прямо в лицо: я – твой верный сын. Вот и всё.

Дошли ли его слова до Джахангира? Казалось, что выражение лица отца стало мягче.

– Я тоже отец нескольких сыновей. – Хуррам постарался развить свой успех. – В будущем они также будут совершать вещи, которые будут мне неприятны, но я надеюсь, что буду всегда любить их и постараюсь быть справедливым по отношению к ним. Я ведь прошу лишь о справедливости, отец. Ты должен…

К своему неудовольствию, он услышал шаги, и на лестнице появился горчи, держащий в правой руке факел – на улице было уже совсем темно.

– Повелитель, госпожа велела передать, что музыканты готовы.

– Скажи ей, что я сейчас приду, – ответил Джахангир, и как только юноша исчез, снова повернулся к сыну: – Я обдумаю то, что ты мне сказал. А теперь иди и не появляйся в крепости, пока я не пошлю за тобой.

С этими словами он развернулся и исчез в дверном проеме. Некоторое время Хуррам стоял, слушая воркование голубей. Он отправится домой и будет ждать, как велел ему его отец. В конце концов, а что еще ему остается?

– У тебя обеспокоенный вид. Что, не вернулся один из голубей? – поинтересовалась Мехрунисса.

– Ты видишь меня насквозь, – отозвался ее муж. – Нет, меня расстроили не голуби. Ко мне приходил Хуррам, пока я был на крепостной стене.

– Хуррам? Да как он посмел!

– Именно так я ему и сказал…

– Что ему было нужно?

– Узнать, почему я до сих пор не послал за ним, и выяснить, что же такого он сделал, чтобы вызвать мое недовольство.

Мехрунисса нахмурилась. В комнату вошла служанка – наверняка хочет спросить, не пора ли начинать музыкантам, расположившимся на террасе. Жестом руки правительница велела ей убираться. Она не ожидала, что Хуррам найдет способ обратиться к отцу напрямую. По ее расчетам, через несколько дней, и чем позже, тем лучше – это еще больше ударит по самолюбию Хуррама, – Джахангир должен был пригласить его в Зал официальных приемов и там, в присутствии всего двора, выразить ему порицание за то, что сын покинул Декан, и велеть ему возвращаться. При таком раскладе у шахзаде не было бы возможности сказать Джахангиру то, что явно тронуло падишаха. Но она недооценила Хуррама.

– Самоуверенность – это один из его недостатков, – заметила женщина.

– Мне показалось, что он искренне расстроен.

– Это потому, что он знает: обо всех его провинностях уже известно. Он пытался вызвать к себе симпатию.

– Он утверждает, что ничего плохого не совершал… что враги пытаются отдалить меня от него.

– Враги? А кто именно?

– Ты. – Джахангир поднял голову и посмотрел жене прямо в глаза.

– Но почему я должна быть его врагом?

– Он утверждает, что ты жаждешь власти, а он стоит у тебя на пути.

Мехрунисса почувствовала, как кровь застучала у нее в висках, но постаралась сохранить спокойное и даже слегка печальное выражение лица.

– Я не думала, что в своей гордыне он зайдет так далеко. Он знает, как я люблю тебя и как стараюсь хоть немного облегчить тебе управление государством, чтобы дать возможность сосредоточиться на действительно важных делах. Именно поэтому он атакует тебя через меня.

– А зачем ему это?

– Ты что, не понимаешь? – Мехрунисса взяла руки супруга в свои. – Если он посмел сказать такое тебе прямо в лицо, то только представь себе, какие возмутительные вещи он говорит другим! Утверждая, что тобой руководит женщина, он намекает на то, что ты больше не можешь управлять государством. Все эти обвинения в мою сторону он придумал для того, чтобы иметь повод для захвата трона.

– Но в таком случае зачем надо было приезжать в Агру? Зачем надо было встречаться со мной? Его армия в Декане, и он легко может поднять ее против меня.

– Это все часть его плана. – Мехрунисса отпустила руки Джахангира и обернулась, чтобы взять стеклянную бутыль. Вынув пробку, она плеснула немного жидкости в чашу и протянула ее Джахангиру: – Выпей, это тебя успокоит.

Падишах сделал глоток вина, в котором чувствовалась легкая горечь от растворенного в нем опиума. Он мгновенно почувствовал тепло в желудке и через несколько минут сделал еще один большой глоток, наслаждаясь тем, как теплота разливается по всему его телу. Усевшись на диване и облокотившись спиной о расшитый парчовый валик, Джахангир стал изучать содержимое чаши, наблюдая за тем, как рубиновая жидкость играет в свете ламп, когда он держит сосуд в своих не совсем твердых руках.

– Продолжай… – попросил он жену.

– Как я уже сказала, цель Хуррама – это твой трон. И он не стал ничего предпринимать, находясь в Декане, потому что хотел выяснить настроения двора. Может быть, именно этим он и занимается, прибыв в Агру, – я точно знаю, что шахзаде общался с Маджид-ханом. Возможно, он воспользовался этим временем, чтобы оболгать нас обоих. И встречу с тобой мог организовать для того, чтобы потом сказать, что он обращался к тебе, но ты его не послушал. Уверена, что совсем скоро его армия вернется из Декана. Твоя вторая армия находится на северо-западе с Шахрияром, так что положение у тебя достаточно уязвимое.

Джахангир отпил еще вина, но ничего не сказал.

– Хуррам умнее Хусрава и хорошо скрывает свои амбиции, но хочет он того же. – Подойдя, Мехрунисса села рядом с мужем. – Отцу ужасно знать, что его сыновья ему не верны. Трагедия, когда брат идет на брата в то время, когда их сила в единстве, но так уж устроен мир… Ты уже один раз столкнулся с этим, и вот опять… – Ее тон был печален. – Устремления – вещь хорошая, но мысль о том, что можно получить еще более почетную награду, способна подвигнуть человека на неблаговидные поступки…

«Она права, – подумал Джахангир. – Разве шейх Салим Чишти не говорил мне те же слова много лет назад? Суфиец предвидел неверность Хусрава и Хуррама и попытался предупредить меня, так же как это делает сейчас Мехрунисса…»

– И что же я должен сделать? – На глаза ему навернулись слезы жалости к самому себе, и он допил оставшееся в чашке вино.

– Взять Хуррама под стражу.

Хуррам и Арджуманд сидели, скрестив ноги, перед низким столом, покрытым белой скатертью. Блюда, расставленные на нем – фазан в тамариндовом соусе, жареный ягненок, нафаршированный сушеными фруктами, и хлеб, только что извлеченный из тандыра, – издавали восхитительный аромат. И тем не менее Хурраму совсем не хотелось есть – а глядя на жену, он понял, что она чувствует себя так же. Его рассказ о встрече с отцом потряс женщину.

– Надо поесть… – заговорил было шахзаде, но не смог продолжить. Одна из служанок Арджуманд вбежала через занавешенную дверь.

– Прости меня, светлейший, но Асаф-хан прислал из Агры срочную записку.

– Отец? – Арджуманд испуганно взглянула на мужа, который вскочил на ноги, чуть не перевернув посуду на столе, и выхватил записку из рук прислужницы. Неужели Асаф-хан узнал, что Джахангир смягчился, подумал шахзаде, ломая печать и разворачивая бумагу. Но, прочитав написанные в спешке слова, он почувствовал, как кровь застывает у него в жилах:

Падишах отдал приказ о твоем немедленном аресте. Вы должны бежать. Начальник охраны, мой друг, показал мне письменный приказ. Он сможет на какое-то время затянуть выезд всадников, но ненадолго. Молюсь, чтобы эта записка вовремя дошла до тебя. Уничтожь ее, как только прочтешь, иначе ее содержание может уничтожить и меня, и моего друга.

Какое-то время Хуррам был настолько ошарашен, что не мог ни говорить, ни что-либо делать. Он просто смотрел на листок бумаги, как будто буквы с него могли куда-то исчезнуть.

– Хуррам, что случилось? – Голос Арджуманд привел его в чувство. Действуя так же инстинктивно, как на поле битвы, сын падишаха поднес записку к пламени лампы. Потом, взяв супругу за руку, поднял ее на ноги.

– Отец отдал приказ о моем аресте. Приведи детей. Нам надо немедленно уезжать.

Глаза его жены расширились, но тревога, которая звучала в его голосе, говорила о том, что времени на вопросы нет, и она побежала в детские покои. Выбежав вслед за ней из двери, а потом и из гарема, Хуррам крикнул своим телохранителям:

– Седлайте всех лошадей, которые у нас есть!

Боясь в любой момент услышать голоса стражи перед воротами, он бросился в свою комнату, где открыл висевшим у него не шее ключом расписной сундук. Схватив небольшой мешочек с драгоценными камнями и кошель с золотыми монетами, которые он засунул в сумку, перекинутую через плечо, шахзаде прицепил к поясу свой меч и бросился на главный двор.

Арджуманд уже ждала его под накинутой на голову шалью. Рядом с ней Джаханара держала за руку Дара Шукоха с заспанными глазами, а няньки держали на руках Рошанару и Шаха Шуджа. Грум накинул седло и попону на последнюю из лошадей и наклонился, чтобы проверить, как натянута подпруга. Когда он отошел в сторону, выполнив свою задачу, Хуррам выкрикнул приказ отправляться и оседлал высокую гнедую лошадь, устроив Арджуманд у себя за спиной. Жена обняла его за пояс, и шахзаде пятками послал лошадь вперед, прямо через ворота дворца. Когда он вернется сюда? Позади него, двигаясь с не меньшей поспешностью, скакали с десяток его слуг. Дара Шукох и Джаханара сидели на луках седел двух его горчи, а Шах Шудж и Рошанара находились в плетеных коробах, висевших по обоим бокам широкогрудой каштановой лошади, на которой скакал дворецкий Хуррама, Шах Гал.

Оглянувшись через плечо, шахзаде увидел на наклонном пандусе, ведущем из крепости, огни. Могут ли это быть стражники с факелами? Нет, это, должно быть, мерцающие огни жаровен, которые обычно освещают подходы к крепости. Хуррам напрягся, пытаясь услышать хоть какие-то звуки. Боялся он не за себя, а за свою семью. Что случится с ними, если его отправят в заключение или казнят? Арджуманд крепче прижалась к его спине, и он услышал лай двух псов, которые выскочили из хибары на обочине дороги и запрыгали вокруг его лошади. Вскоре они остались далеко позади, а обволакивающую их темноту нарушали только звуки конских копыт его крохотной, доведенной до отчаяния команды, которая галопом скакала на юго-восток вдоль реки Джамна. И все-таки Хуррам не чувствовал себя в полной безопасности. Низко склонившись к гриве лошади, он мог думать только об одном – с восходом солнца он и его семья должны оказаться как можно дальше от Агры.

 

Глава 16. Асиргарх

Одинокий всадник на черной лошади галопом скакал по равнине, оставляя за собой шлейф красной пыли в неподвижном вечернем воздухе. Хуррам наблюдал с крепостной стены, как он, приблизившись к основанию холма, на котором располагалась крепость Асиргарх, слегка снизил скорость и начал взбираться по крутой дороге, ведущей к стенам крепости. Когда он достаточно приблизился, шахзаде увидел, что, несмотря на жару, на всаднике были надеты стальной шлем и куртка с металлическими пластинами.

– Может быть, стоит пристрелить его? – предложил стоящий рядом Камран Икбал.

– Не надо. Одинокий всадник для нас не опасен. Посмотрим, что ему надо, – ответил Хуррам, не отводя глаз от незнакомца, который добрался до ровной площадки прямо под стеной крепости и теперь вновь пытался поднять свою основательно измученную лошадь в галоп.

В пятидесяти ярдах от ворот он взял мешок, который висел у его седла и, неожиданно натянув поводья коня, так что тот присел на задние ноги, остановил животное. Раскрутив мешок над головой, изо всех сил бросил его в сторону ворот крепости, украшенных острыми пиками.

– Подарок для предателя Хуррама, да гниет он в аду! – крикнул этот человек, а потом развернул лошадь и галопом поскакал вниз по дороге, пригнув голову к самой гриве и двигаясь зигзагами, как будто ждал, что стрелки на стенах крепости откроют по нему огонь.

Когда всадник быстро спустился на равнину, шахзаде окинул взглядом пустынный пейзаж, размышляя, не была ли попытка всадника подъехать к самой крепости прелюдией к началу атаки. Но вокруг не было видно ни единой живой души, за исключением двух стервятников, которые парили в воздушных течениях высоко в небе.

– Пошлите кого-нибудь забрать мешок, – распорядился Хуррам, вытирая струйку пота со щеки. Июнь только начался, но жара росла с каждым днем, и воздух становился все тяжелее и давил на людей.

Через несколько мгновений шахзаде услышал, как начали вращаться шестерни в помещении для подъемных механизмов у ворот. За ними раздался грохот цепей, и громадная решетка, защищавшая въездные ворота, стала медленно подниматься. Потом в правой половинке ворот открылась небольшая дверца, не больше четырех футов в высоту. Из нее появился высокий и стройный молодой человек, с волосами цвета овса, блестевшими на солнце, который подбежал к тому месту, где мешок зацепился за колючий куст. Томас Ро был прав, подумал Хуррам, наблюдая, как Николас Баллантайн наклонился, чтобы поднять мешок. За последние несколько месяцев англичанин показал себя верным и находчивым горчи. В суматохе побега из Агры шахзаде совсем забыл о просьбе Ро взять молодого человека к себе на службу. А вот Николас не забыл. Посадив своего хозяина на один из кораблей, направлявшихся в Англию из порта Сурат, он добрался до Асиргарха, который располагался на северном краю плато Декан.

Хуррам увидел, как Баллантайн неожиданно отшатнулся и чуть не уронил мешок. Затем, чуть успокоившись, англичанин взял мешок обеими руками и, стараясь держать его подальше от себя, осторожно внес его через дверь в крепость. Шахзаде не терпелось узнать, что привез всадник, и он быстро спустился по крутым каменным ступеням в главный внутренний двор. Группа воинов толпилась возле Николаса, у ног которого лежал джутовый мешок. Подойдя, Хуррам почувствовал омерзительную вонь.

– Открой, – велел он Баллантайну, – и побыстрее.

Англичанин кинжалом перерезал толстый шнур, которым был завязан мешок, и приподнял его. Из него выкатился какой-то покрытый пятнами, гниющий предмет. На мгновение Хуррам решил, что это гнилая дыня, но потом в нос ему ударил тяжелый, сладковатый запах смерти.

Один из воинов, долговязый юноша, отвернулся, и его вырвало. Да и сам шахзаде почувствовал, как желчь подступила у него к горлу, когда он понял, на что смотрит.

Присев на корточки, он заставил себя посмотреть на пятнистый, сочащийся гноем предмет, который когда-то был головой Джамал-хана, одного из его доверенных разведчиков. Несколько недель назад сын падишаха послал его с письмом к наместнику провинции Манду – в этом письме он просил о поддержке в случае окончательного разрыва с Джахангиром. Левый глаз разведчика вытек, и в окровавленной глазнице шевелилась пара личинок. Изо рта с поломанными зубами, гнойными деснами и вывернутыми фиолетовыми губами торчал кусок бумаги, на котором Хуррам узнал свою собственную печать. Это могло быть только его письмо к наместнику.

– Светлейший, в мешке есть еще кое-что, – услышал он голос Николаса.

Выпрямившись, шахзаде взял в руки небольшой кожаный мешочек, который протягивал ему горчи, и, отчаянно стараясь подавить рвотные позывы, отступил на пару шагов, чтобы открыть его. Внутри оказалось письмо, адресованное «Предателю Хурраму»:

Я – верный слуга падишаха Джахангира. С твоим посланцем я поступил так, как он того заслуживал. Он умирал долго, но, будучи слугой такого господина, не заслужил милосердия. В последние моменты своей агонии он рассказал все, что знал, – сколько у тебя войска, сколько артиллерии и к скольким еще людям ты послал своих гонцов с письмами, предлагая им совершить предательство. Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду при дворе и сообщу о твоем бунтарстве падишаху.

Письмо было подписано: «Али-хан, наместник Манду».

– Это письмо ничего не значит. Обыкновенное оскорбительное высокомерие и бравада, – заметил Хуррам с уверенностью, которой у него не было. – Похороните голову с соблюдением всех религиозных обрядов. Это все, что мы можем сделать для Джамал-хана.

Он отвернулся и, держа письмо в руках, направился в покои Арджуманд, которые располагались на верхнем этаже. Через открытую дверь шахзаде увидел жену, сидевшую в оконном проеме с их новорожденным сыном Аурангзебом на руках. На мгновение Хуррам остановился. Малыш рос здоровым ребенком, но его отец никогда не забудет тот день, наступивший через два месяца после их побега из Агры и на целый месяц раньше срока, когда у Арджуманд начались схватки. Они как раз взбирались на горы Виндхья, где, напоенные муссонными ливнями, все ручейки превратились в опасные потоки, а единственной защитой для их шатров на привалах служили насквозь промокшие ветки деревьев.

Без хакимов и повитух, с помощью лишь двух нянь, которые их сопровождали, Арджуманд родила сына в закрытой повозке, которую везли несколько быков. Стоя под дождем и беспомощно прислушиваясь к ее крикам – всей душой желая, чтобы они прекратились, и в то же время боясь этого, – Хуррам никогда еще не чувствовал себя таким бессильным. Почему его жизнь, которая так хорошо начиналась с благосклонности его деда и отца, с женитьбы на женщине, которую он любит и которая любит его, с победоносных военных кампаний, вдруг столь резко изменилась? «Неужели судьба так испытывает меня, – думал шахзаде, обняв себя руками для тепла, – чтобы проверить, не исчезнут ли мои устремления пред лицом неудач? Ни за что, – твердо решил он, опустив руки и выпрямившись во весь рост – крики Арджуманд в тот момент как раз достигли крещендо. – Все испытания сделают меня только еще более непоколебимым». Мгновения спустя крики его жены стихли, и к ним присоединился энергичный плач ребенка.

Однако сейчас, когда Хуррам стоял в тени двери и наблюдал за женой и сыном, страх за них, который никогда полностью не покидал его, сжал его сердце с новой силой. Он смело вел в бой армии, но, когда дело касалось защиты его семьи, когда, казалось, весь мир ополчился против них, все менялось. Шахзаде надеялся, что его войска в Декане сохранят ему верность, но сразу же после бегства его семьи и задолго до того, как он добрался до своих отрядов, Джахангир направил туда собственных гонцов с приказом прекратить поход против Малика Амбара и возвращаться в Агру. Некоторые военачальники Хуррама – такие как Камран Икбал, – не подчинились приказу и присоединились к шахзаде в Асиргархе. Но тех, кто хорошо знал, в чем заключаются их интересы, и боялся кары Джахангира, оказалось больше. Они вернулись в Агру и там публично принесли клятву на верность падишаху, которую от них требовали. И вот теперь новый удар – убийство Джамал-хана… Ни один человек не может выдержать пыток. Джамал-хан действительно знал некоторые из планов Хуррама, и шахзаде молил Аллаха, чтобы признания, которые у него вырвали, не слишком скомпрометировали его возможных сторонников. Пока ни один из действительно важных правителей и наместников, которых он пытался привлечь на свою сторону, не ответил ему. Без всякого сомнения, все они выжидали, чтобы понять, куда дует ветер, и это может спасти их, если информация о его письмах к ним дойдет до Джахангира. А вот помощь в этом случае они Хурраму не окажут, даже тайную.

Притворившись веселым, шахзаде вошел к Арджуманд, но она слишком хорошо его знала. Услышав его шаги, женщина подняла голову, но ее улыбка увяла, как только она увидела напряженные черты его лица.

– Что случилось, Хуррам?

Он не ответил, наклонившись, чтобы поцеловать ее, а потом прошел к окну и опять посмотрел на высохший ландшафт, который, казалось, подрагивал в раскаленном воздухе. За спиной шахзаде услышал, как Арджуманд позвала служанку, чтобы та забрала Аурангзеба. А потом ее руки мягко коснулись его и повернули лицом к ней.

– Прошу тебя, Хуррам. Что бы ни случилось, ты должен рассказать, – проговорила она.

– Ты помнишь, что я посылал Джамал-хана к наместнику Манду в качестве своего эмиссара? И вот я получил ответ. Надеясь на то, что мой отец вознаградит его, наместник приказал пытать Джамал-хана, чтобы узнать о наших планах, а потом распорядился убить его. Ему хватило безрассудства вернуть мне его голову вместе с высокомерной запиской. Он, видимо, полностью уверовал в то, что отец окончательно рассорился со мной и у меня нет никаких шансов на восстановление отношений, иначе никогда не решился бы на такое. И он, возможно, прав. За все эти месяцы, что мы живем здесь, я не получил от отца ни одной строчки, хотя сам послал ему несколько писем, в которых заявлял о своей невиновности.

– Но и армии против тебя он тоже не послал. Это ведь должно кое-что значить.

– Совсем необязательно. Как и все остальные – как те, кого я пытаюсь убедить и кто мне не отвечает, – он может просто ждать, пока его возможности награждать и миловать, с которыми я не могу тягаться, выиграют за него все битвы. Мои люди уже начинают разбегаться. На последней перекличке их было всего две тысячи… Кто знает, сколько их останется через месяц… через два месяца? Так больше продолжаться не может. Как я смогу достичь того, что принадлежит мне по праву рождения и соответствует моим способностям?

– Но что ты можешь сделать?

– Вернуться в Агру, броситься к ногам отца, еще раз отдать себя в его распоряжение и заставить его выслушать меня…

– Нет! – Горячность супруги испугала шахзаде. – Послушай меня, Хуррам. Поступив так, ты подпишешь себе смертный приговор. Самое меньшее, на что ты сможешь рассчитывать, – это ослепление по примеру Хусрава. Когда ты впервые сказал мне, что Мехрунисса стала нашим врагом, я не могла поверить в то, что моя собственная тетка… Но потом я стала размышлять и поняла, насколько мало ее знаю. Когда я росла, она была со своим первым мужем в Бенгалии. После того как Мехрунисса стала женой падишаха, она, кажется, сильно отдалилась от нас и стала больше внимания уделять себе и своему положению… Я практически не встречалась с ней один на один. А теперь, когда Ладили помолвлена с Шахрияром, мы стали препятствием на ее пути к… Теперь я это хорошо понимаю. А еще я хорошо знаю, насколько моя тетка умна, решительна и сильна. Она использовала эти свои качества, чтобы спасти себя и нашу семью, когда мой дядя, Мир-хан, принял участие в бунте Хусрава, и направит их против нас, если ей это будет нужно. Не возвращайся в Агру… Не отдавай себя в ее руки. Я прихожу в ужас, когда думаю, на что она может уговорить падишаха. Прошу тебя, обещай мне…

В голосе Арджуманд слышалась страстная убежденность. Обычно она доверяла решениям мужа и редко с ним спорила. Но может быть, сейчас она права? Как бы ни верил Хуррам в свою невинность и в свои способности убеждать и спорить, Мехрунисса, занимая прочное положение в сердце Джахангира, скорее всего не позволит ему даже встретиться с отцом.

– Очень хорошо, – наконец сказал шахзаде. – Обещаю, я наберусь терпения и подожду еще…

Джахангир поморщился, когда хаким плотно перебинтовал его руку. Глубокая рана была результатом собственной небрежности падишаха во время соколиной охоты на Джамне. Если б рука была в перчатке, острый желтый клюв его сокола, любимой птицы, которую он сам выдрессировал, не смог бы повредить старый шрам от раны, полученной правителем в бою с раджой Мирзапура.

Когда хаким закончил свою работу, в покои вошел слуга.

– Повелитель, тебя хочет видеть наместник Манду. Он говорит, что его новости не могут ждать.

– Тогда пусть его приведут ко мне.

«Что нужно этому человеку?» – размышлял Джахангир, пока хаким собирал свои инструменты. Провинция Манду находилась далеко на юге, а тучный и стареющий Али-хан не любил перенапрягаться зря.

Через пять минут перед правителем появился наместник. Его пропитанные по́том одежды и грязная обувь говорили о том, что у него действительно что-то срочное.

– В чем дело, Али-хан? – спросил падишах.

– Важные новости. Я хотел, чтобы ты услышал их из моих уст, иначе ты им не поверил бы.

– Продолжай.

– Твой сын, шахзаде Хуррам, поднимает против тебя твоих подданных.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он написал мне с просьбой о поддержке на тот случай, если между вами возникнет открытая вражда. Я, естественно, отказался – и подумал, что мой долг немедленно сообщить об этом тебе.

– Покажи мне его письмо.

– У меня его больше нет, но я подверг его посланника пыткам, и тот во всем признался. Шахзаде Хуррам пытается создать на юге опорный пункт, откуда сможет угрожать тебе. Я не единственный наместник, к которому он обратился. Вот, посмотри… список имен… – На лице Али-хана появилась улыбка, показавшаяся Джахангиру заискивающей.

Падишах взял бумагу, которую ему протягивал наместник. У него уже однажды были причины сомневаться в верности Али-хана во время последнего бунта Хусрава. Однако этот придворный был человеком хитрым и со связями, а у Джахангира никогда не было достаточно улик против него. Хуррам знал, что верность наместника Манду вызывает у отца сомнения и, вероятно, именно поэтому обратился к нему. То, что Али-хан – несомненно, после тщательного обдумывания – решил все-таки выдать шахзаде отцу, многое говорило о слабости Хуррама.

Мельком взглянув на список, Джахангир заметил, что он достаточно длинный. Неожиданно правитель почувствовал себя усталым и захотел остаться в одиночестве.

– Я хорошо награжу тебя, Али-хан. А теперь оставь меня.

– Благодарю тебя, повелитель. Ты можешь быть уверен в моей верности, – радостно улыбнулся наместник, прежде чем повернуться и выйти из комнаты.

Как только двери за ним закрылись, Джахангир провел тыльной стороной ладони по глазам. Как может быть его некогда самый любимый сын таким вероломным? С их последней встречи на крепостной стене правитель практически каждый день думал о нем, размышляя, что он может предпринять. Часть его надеялась, что Хуррам покается в своем неповиновении и отдаст себя в его руки. Письма сына из Асиргарха вначале укрепляли эту его надежду, но Мехрунисса обратила внимание мужа на то, что они были не чем иным, как высокомерными попытками оправдаться – в них не было ни слова извинения или признания ошибки. Послушавшись ее, Джахангир не стал на них отвечать. Но и войск против своего сына не послал, как этого требовала его супруга. И вот теперь получается, что она, как и всегда, оказалась права… Его бездеятельность подвигла Хуррама на открытое неповиновение.

Уже смеркалось, когда Джахангир подошел к покоям Мехруниссы. Он возвращался с заседания совета, на котором Али-хан, на этот раз одетый в чистый зеленый халат, повторил свой рассказ. Допрос с пристрастием, который его советники устроили наместнику, показал падишаху, что они так же обеспокоены, как и он, или притворяются таковыми. Их имен не было в списке Али-хана, но знал ли кто-нибудь из них о коварных планах Хуррама? При этой мысли лицо Джахангира окаменело. Мехрунисса все видела и слышала сквозь решетку в задней стене зала советов. Он хотел услышать ее мнение, а заодно проконсультироваться с Гияз-беком и Асаф-ханом, которых пригласил присоединиться к ним.

В покоях Мехруниссы только что зажгли вечерние свечи. У Джахангира нестерпимо болела голова. Супруга немедленно подошла к нему, положила руки ему на плечи и легко коснулась своими губами его губ, а потом молча отвернулась и налила ему бокал вина. Падишах сделал большой глоток. «Как же мне не хватало этого утешения и успокаивающего тепла, которое дает вино!» – подумал он, как раз в тот момент, когда двери распахнулись, чтобы пропустить высокую старческую фигуру Гияз-бека, за которой виднелась дородная фигура его сына, Асаф-хана.

– Ну что ж, все вы слышали Али-хана. И что вы думаете по этому поводу? – напрямую спросил Джахангир.

– Повелитель, я не знаю, что сказать. – Гияз-бек покачал своей серебряной шевелюрой. – Никогда не думал, что такое возможно.

– Очень даже возможно. Все, как я и предполагала. Хуррам мечтает о захвате трона. Я была права, когда советовала тебе арестовать его много месяцев назад. Если б стража в тот день шевелилась быстрее… – вступила в разговор Мехрунисса.

– Но, повелитель, задумайся на мгновение – Али-хан сказал только, что шахзаде Хуррам пытается найти себе сторонников. Это не значит, что он собирается выступить против тебя во главе армии, – возразил ее отец.

– А зачем он тогда делает то, что делает? – поинтересовалась правительница.

– Затем, дочь, что он чувствует себя уязвленным. Прости меня за прямоту, повелитель, но ведь ты ни разу не сказал шахзаде, чем он вызвал твой гнев. Именно поэтому твой сын появился в Агре, чтобы попытаться поговорить с тобой, рискуя навлечь на себя твою немилость… Маджид-хан рассказал мне о своем разговоре с шахзаде в ту ночь. Честно говоря, ни я, ни многие другие придворные – мы не понимаем, чем вызвано твое недовольство. Шахзаде Хуррам выполнял все, о чем ты его просил… Преданно и храбро вел твои армии к победам… До недавнего времени он был твоей самой большой гордостью… Все ожидали, что ты провозгласишь его своим наследником…

– Вот именно. Из-за того, что падишах был так открыт и благороден в своих чувствах, он и дал повод для таких ожиданий, но сам шахзаде превратил их в нечто совсем другое – в жадное и нетерпеливое честолюбие… – снова вмешалась Мехрунисса.

– Честолюбие свойственно молодости. Но чем ты можешь доказать, что он замышлял предательство?

– Он оставил свою ставку в Декане и прибыл в Агру.

– Лишь потому, что здесь происходили вещи, которых он не понимал. Такие как, например, передача шахзаде Шахрияру земель, которые были обещаны Хурраму… Что, кстати, соответствует действительности.

– Решать, кому давать эти земли, – прерогатива падишаха. И не тебе ставить под сомнение решения повелителя.

– Так же как не тебе прерывать меня. Может быть, ты и жена падишаха, но я пока что твой отец, – напомнил старик, после чего замолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжил: – Повелитель, с того самого момента, как твой почивший отец спас меня и мою семью от нужды, я стараюсь верой и правдой служить твоему дому. И когда я призываю тебя действовать осторожно, это говорит во мне мой жизненный опыт. Не принимай никаких поспешных решений, о которых ты впоследствии можешь пожалеть.

В помещении повисла тишина. Мехрунисса отвернулась. По ее позе и по тому, как его жена наклонила голову, Джахангир мог видеть, насколько она разозлилась. Он никогда не слышал, чтобы Мехрунисса спорила с отцом, так же как не слышал, чтобы Гияз-бек, обычно столь уравновешенный, говорил с такой страстью. Брат правительницы бросал на них взгляды исподлобья.

– Асаф-хан, ты стоишь здесь такой молчаливый и мрачный… Разве тебе нечего сказать? – задал ему вопрос Джахангир. – Ведь крах Хуррама будет крахом и для твоей дочери.

– Я думаю, что мой отец прав, повелитель. Не стоит действовать, пока мы не узнаем подробности, – ответил сын Гияз-бека. – Тебе надо выяснить, о чем думает и что чувствует Хуррам. Пошли к нему кого-нибудь… я сам с удовольствием съезжу.

– Правильно, – вставил его отец. – Дай ему по крайней мере один шанс на восстановление отношений, прежде чем он зайдет так далеко, что это станет невозможным.

– А может быть, он сам этого не хочет?

– Ты никогда не узнаешь этого, пока не попытаешься, повелитель. В любом случае твои подданные будут превозносить тебя за попытку избежать войны с собственным сыном, – настаивал Гияз-бек.

Джахангир уставился на темный осадок в своем бокале. Слова старика затронули его за живое. Может быть, он действительно несправедлив к Хурраму, так же как Акбар был несправедлив к нему самому? Что бы произошло, если б он до конца выслушал Хуррама в ту ночь на крепостной стене? Смогли бы они договориться?

– Отец, в идеальном мире твое предложение было бы правильным, – вновь вступила в разговор Мехрунисса, – но наш мир не идеален. И в нем живут наши враги – как внутри нашей страны, так и за ее пределами, – которые спят и видят, как бы поживиться за счет падишаха. И уже прямо сейчас Хуррам может собирать свои силы, вербуя союзников среди наших врагов.

– У тебя есть какие-то доказательства? – вновь повернулся к ней Гияз-бек.

– Ходят слухи… Каждый новый день, когда мы с вами занимаемся здесь обсуждениями, ослабляет падишаха и делает Хуррама сильнее, о чем он прекрасно осведомлен. – Опустившись на колени перед Джахангиром, Мехрунисса взяла его лицо в свои руки. – Послушай меня. Разве я не была всегда твоим добрым советчиком? Ты должен действовать быстро. Неуверенность – это признак слабости. Я знаю, как это тяжело, но ты должен раздавить Хуррама. Когда он предстанет перед тобой в качестве пленника, у вас будет достаточно времени для разговоров. Ты его отец, но прежде всего ты его падишах. Разве защита державы не является твоей первейшей обязанностью? – Мгновение она, не отрываясь, смотрела мужу в глаза, а потом убрала руки и встала.

– Повелитель, – покачал головой Гияз-бек, – слова моей дочери плохо продуманы. Не надо торопиться. Подумай хотя бы несколько дней…

– Ты же знаешь, что говоришь это только потому, что ставишь моего брата и его дочь выше меня и моей дочери, – заявила Мехрунисса дрожащим голосом. – А ты, брат… – она обернулась к Асаф-хану. – Реши же для себя, наконец, кому в действительности принадлежит твоя верность – падишаху или твоей дочери?

Асаф-хан отступил назад и нервно посмотрел на Джахангира, но Гияз-бека было трудно запугать.

– Мехрунисса, как смеешь ты выдвигать такие обвинения! – воскликнул он. – Мы тоже можем обвинить тебя в том, что ты преследуешь свои собственные интересы, пытаясь поставить интересы твоей дочери и Шахрияра выше интересов Хуррама и Арджуманд.

– Ты стареешь. Твой ум начинает подводить тебя, иначе ты не сказал бы такую глупость, – ответила его дочь. – Сейчас речь идет о безопасности державы, а не о семейных интересах.

– Ты дерзишь мне. И забываешь о том уважении, которое должна мне оказывать…

– Должна? Это ты говоришь о долге? А где был твой долг, когда ты оставил меня, новорожденную, умирать под деревом? И где было тогда твое уважение?

– Мы все были на волосок от смерти. У меня не было выбора, и тебе это хорошо известно. А потом удача улыбнулась нам, я вернулся и нашел тебя…

– И вот теперь ты бросаешь меня еще раз.

– Прекратите! – Голова у Джахангира все еще болела. В какой-то миг он даже почувствовал раздражение в отношении Мехруниссы, чьи обычно прекрасные глаза сейчас сверкали от гнева и чья нижняя губа уродливо выпятилась. – Я хотел выслушать ваше мнение по этому делу, потому что оно касается обеих наших семей, но решения я буду принимать один.

– Конечно. – Казалось, что правительница успокоилась. – Мне жаль, что я так разозлилась, но это все ради тебя, потому что я хочу защитить тебя от неприятностей… Что мы и должны делать для тех, кого любим.

Падишах посмотрел на всех троих – на отца, сына и дочь. Не только его семья разделилась под гнетом последних событий.

– Я подумаю над тем, что вы все здесь наговорили, а сейчас я возвращаюсь к себе.

Он заметил, как Мехрунисса сделала легкое движение в его сторону, но проигнорировал это. Сегодня ему необходимо побыть одному, чтобы поразмышлять.

Джахангир сидел в темноте возле оконного проема; рядом с ним стоял кубок с вином, сдобренным опиумом, которое приготовила Мехрунисса. Когда он делал глоток, боль в голове стихала, но ему все еще трудно было разобраться в собственных мыслях. Его сознание наполнилось неприятными видениями. Вот он ребенком следит за своим отцом Акбаром и думает, сможет ли когда-нибудь заслужить его одобрение; вот он теплой ночью бежит в дом суфийца, шейха Салима Чишти, чтобы рассказать старцу о своих страхах и сомнениях; а вот он бунтует против отца… Всю свою любовь Акбар тратил на сыновей Джахангира, а не на него самого, – и к чему это привело в случае с Хусравом? Крики сторонников его старшего сына, посаженных на кол, эхом отдавались в голове падишаха, а сам Хусрав смотрел на него невидящими глазами.

Испуганный всеми этими ужасами, Джахангир встряхнулся и отставил металлический кубок в самый дальний угол, выплеснув осадок на ковры. У него должно быть незамутненное сознание. Постепенно мягкий бриз, проникавший в комнату через открытое окно, очистил его голову от наркотика и винных паров. Если б Акбар был ему хорошим отцом, а он был бы хорошим отцом своим сыновьям, бунта Хусрава и неприязни Хуррама никогда бы не было. А ведь он так старался не повторить ошибок Акбара! Но может быть, то, что произошло, было неизбежно – может быть, все это результат наследия моголов, которое они привезли с собой из азиатских степей? У них в крови была тяга к трону, так же как в крови у оленя-пятилетки неизбывна тяга проверить свою силу в бою с вожаком стада. И самой природой отцам предназначено преподавать своим сыновьям жестокие уроки…

Джахангир посмотрел на звездное небо. Его дед, падишах Хумаюн, верил, что в звездах кроются разгадки всех тайн жития. Губы правителя изогнулись. Звезды точно не смогли помочь Хумаюну в решении его собственных проблем, которые возникли потому, что он был милосерден, когда должен был быть жесток, и колебался, когда необходимо было действовать решительно. Так он потерял свою державу.

Но с ним, Джахангиром, этого никогда не произойдет. Он слишком долго ждал своего трона… Мехрунисса права, как и всегда. Любая задержка, любое колебание с его стороны могут оказаться фатальными. Он должен отбросить чувства в сторону и разобраться с Хуррамом.

В сумерках следующего вечера, когда весь его двор собрался перед мраморным возвышением в Зале официальных церемоний, Джахангир встал, чтобы обратиться к стоящим перед ним придворным. Теперь, когда решение было принято, он чувствовал себя все увереннее, так же как чувствовал себя, впервые появившись перед своими подданными на балконе-джароке. Ближе всех к возвышению стояли Гияз-бек, Асаф-хан и Маджид-хан. Правитель никому, даже Мехруниссе, не сказал, о чем собирается говорить, но всем было ясно, что сообщение его будет касаться чего-то необычайно важного.

Падишах приказал, чтобы все сто колонн, сделанных из песчаника, были задрапированы черным шелком. Все фонтаны во дворе были выключены, и черный шелк закрывал клумбы с яркими цветами, скрывая их великолепие. Сам Джахангир был одет во все черное, а на голове у него был простой тюрбан того же цвета и ни одной драгоценности. Придворные неловко оглядывались вокруг. Правитель подождал, доводя напряжение до точки кипения, и начал:

– Как вы все знаете, вчера наместник провинции Манду доложил мне, что мой сын шахзаде Хуррам готовит бунт. Он обратился ко многим наместникам, призывая их встать на его сторону против меня. Но это не единственное его преступление. Он бросил свой пост в Декане и без моего разрешения прибыл в Агру. А когда я приказал арестовать его, бежал под покровом ночи. Но даже тогда я надеялся, что Хуррам исправит свою ошибку и вернется на путь долга. Любя его отцовской любовью, я был терпелив, давая ему время раскаяться в его юношеском высокомерии, – и не посылал против него войска. Но собственное честолюбие шахзаде полностью его разрушило. И на все это он ответил не любовью, а дальнейшим неповиновением. И я больше не могу сдерживать себя.

С этими словами Джахангир замолчал. Тишина была абсолютной. Его взгляд упал на Гияз-бека, который стоял с опущенной головой. Отцу Мехруниссы может не понравиться то, что падишах собирается сказать, но его собственная безопасность и безопасность державы должны быть превыше всего. Громким и твердым голосом, чтобы подчеркнуть важность момента, Джахангир скомандовал:

– Пусть принесут мне главную книгу государственных актов, в которую я занес имя этого бидалаута, этого негодяя по имени Хуррам, в тот проклятый Всевышним день, когда он родился!

Вперед вышел слуга с большой переплетенной в зеленую кожу книгой, которую поместил на подставку из тутового дерева, разложенную вторым слугой. Джахангир открыл книгу и стал медленно переворачивать страницы, пока не нашел нужную ему. После этого, взяв из рук слуги перо, обмакнул его в чернильницу из черного оникса, которую ему протянули, и решительным жестом провел линию через всю страницу.

– Перед всеми вами я объявляю, что отказываюсь от бидалаута Хуррама. Так же как на ваших глазах я вычеркнул его из списка своих сыновей, так я навсегда вычеркиваю его из своего сердца. С этого дня Хуррам мне больше не сын.

Еще не закончив говорить, Джахангир услышал, как зашептались шокированные придворные. На лицах Гияз-бека и Асаф-хана, которые стояли в нескольких футах от него, был написан ужас, а его визирь Маджид-хан с закрытыми глазами перебирал четки и слегка покачивался вперед-назад. Но правитель еще не закончил.

– Я не потерплю бунтов в своей державе – кто бы ни был их зачинщиком. Ранее я уже подписал фирман, государственный декрет, в котором объявляю Хуррама вне закона и назначаю награду за его голову – пятьдесят тысяч мохуров тому, кто сможет его захватить. Более того, я направляю против него армию под командованием Махабат-хана. Она выступит через неделю.

Джахангир повернулся и быстро вышел из зала, мечтая о вине с опиумом, которое готовила Мехрунисса и которое могло смягчить тяготы реальной жизни, жизни падишаха и отца, вновь терзающие его.

 

Глава 17. Бандиты

Запах дождя, падающего на горячую землю – ни на что не похожий запах муссона, – становится все более едким, по мере того как они углубляются в пропахшие сероводородом земли Бенгалии, размышлял Хуррам, двигаясь во главе колонны и через плечо наблюдая за группой людей, в беспорядке следовавших за ним. За последние месяцы эта группа сократилась до пятисот – шестисот человек. Новости о том, что Махабат-хан вышел из Агры во главе большой и хорошо вооруженной армии – двадцать тысяч воинов и триста боевых слонов, – если верить слухам, на охоту за ним, заставили многих из его собственных людей дезертировать.

Хуррам лишь однажды встречался с Махабат-ханом при дворе, но много слышал о храбрости этого военачальника на поле битвы. Он был персом, состоявшим на службе у шаха, пока, как и Гияз-бек, не лишился его благосклонности и не перешел на службу к моголам. Судя по всему, Махабат-хан был человеком, привыкшим рисковать, иногда импульсивным до безрассудства, но всегда успешным – по крайней мере пока. Его личная гвардия, насчитывающая две тысячи элитных раджпутских воинов, была беззаветно ему предана. По-видимому, Махабат-хан действительно был прирожденным лидером, если, будучи иностранцем и мусульманином, смог произвести такое впечатление на бесстрашных, одетых в желто-оранжевые одежды индуистских воинов, которые считали себя детьми Солнца и Луны. «Неудивительно, – подумал Хуррам, – что некоторые из моих людей предпочли испариться». Но лучше иметь за собой небольшую группу верных соратников, чем армию, не способную на решительные действия.

Почувствовав комариный укус, шахзаде хлопнул себя по щеке и, посмотрев на руку, увидел, что та испачкалась в крови. Он редко когда чувствовал себя более измученным и угнетенным. Объявив его вне закона, отец настроил против него все мужское население страны. В душе молодого человека росло ощущение беспомощности, смешанное с гневом. Как вообще мог его отец отказаться от него и так жестоко публично оскорбить, не дав ему ни единого шанса защититься? Как могла вся та гордость, которую падишах испытывал по отношению к нему, к его победам и к благоприятной дате его рождения, превратиться в такую мстительную злобу? Что бы ни думал отец про себя, он был не чем другим, как марионеткой в руках Мехруниссы. Она контролировала Джахангира, используя его пагубную страсть к вину и опиуму, а через него контролировала всю державу. И добивалась всего, чего хотела. Асаф-хан, чей гонец проследовал за отступающим из Асиргарха Хуррамом, написал, что два месяца назад Джахангир призвал Шахрияра и, водрузив ему на голову тюрбан падишаха, провозгласил его своим наследником. И это еще не всё. Придворные астрологи определили дату свадьбы Шахрияра и Ладили – она состоится во время празднований наступления Нового года.

А Хуррам пока был вынужден бежать со своей семьей в попытке спасти собственную жизнь, и, возможно, им придется покинуть пределы державы. Мехрунисса превратила его в такого же безземельного скитальца, какими были его прадед Хумаюн и сам Бабур. Но ей его не победить. Он будет править, так же как Хумаюн и Бабур. Джахангир может делать и говорить все, что хочет, но он, Хуррам, – единственный из его четырех сыновей, который достоин быть падишахом. А отец лишил его этого права…

Услышав неожиданный шум у себя за спиной, Хуррам обернулся. Колесо тяжело груженной повозки завязло в болотистой почве. Если его людям не удастся быстро высвободить его, то повозку придется бросить. Еда и вооружение были менее важны, чем увеличение дистанции между их группой и преследующей их армией отца. Слава Аллаху, его маленькая группа может двигаться быстрее, чем большая армия, вынужденная тащить за собой артиллерию по местности, которая стала практически непроходимой от муссонных дождей, льющих вот уже два месяца. Из-за этого все болота и топи превратились в непреодолимую преграду для большой армии. Именно поэтому Хуррам решил двигаться на восток. Но даже если Махабат-хан настигнет его в Бенгалии, они смогут сесть на корабль и поискать убежище на южном побережье. Всего две недели назад шахзаде получил неожиданное письмо – предложение союза от Малика Амбара. «Мы с тобой были достойными противниками на поле битвы, – писал абиссинец, – так почему бы нам теперь не стать братьями по оружию?» Хуррам ничего ему не ответил, но и не отверг полностью эту идею. Малик Амбар и те, кто стоит за ним – правители княжеств Декана, – потребуют, конечно, значительных уступок за свою поддержку, но с ними у него будет достаточно сил, чтобы противостоять отцу. Правда, вправе ли он объединяться с врагами державы Великих Моголов, даже если это, казалось бы, единственный способ восстановить принадлежащее ему по праву положение?

Пока его люди тянули и раскачивали повозку, Хуррам почувствовал, как его захлестнула волна разочарования. Даже не позвав своего телохранителя, он пятками пришпорил свою лошадь и поскакал вперед по хлюпающей земле. Проехав так не больше полумили, шахзаде увидел сквозь пелену дождя ленту воды и, стерев капли с лица, напряг зрение. Скорее всего они наконец добрались до реки Маханади… Хуррам уже хотел было повернуть лошадь и вернуться с хорошей вестью к своим, когда у него над головой просвистела стрела, не задевшая его, но здорово испугавшая. Еще одна стрела – черная и с черным оперением – попала в его седельную сумку, застряв в покрытой от влаги плесенью позолоченной коже всего в нескольких дюймах от его бедра, а третья стрела воткнулась в землю возле правой передней ноги его лошади. Низко пригнувшись к гриве коня и натянув поводья, чтобы заставить его повернуть, Хуррам поднял животное в галоп и поскакал в сторону своей колонны. Его нервы были натянуты до предела, и он ежеминутно боялся, что вот сейчас ему в спину попадет стрела, которая разом положит конец всем его честолюбивым планам. По пути шахзаде проклинал себя за свое безрассудство. Он обязан был выслать вперед дозорных.

Кто эти напавшие? Неужели один из сторонников его отца, привлеченный суммой награды и путешествующий налегке, смог их догнать? А может быть, это Махабат-хан со своими воинами? Если это так, то он дорого продаст свою жизнь. Хурраму показалось, что прошла целая вечность, хотя в действительности он скакал меньше минуты, прежде чем увидел свою колонну. Как только шахзаде оказался в зоне слышимости, он крикнул:

– Лучники – вперед! Нас атакуют. Прекратить движение. Ружья в такой дождь бесполезны. Приготовить луки и стрелы!

Оказавшись среди своих людей, он спешился и поставил лошадь так, чтобы она загораживала его с той стороны, откуда летели стрелы.

Пока его люди натягивали поводья и доставали оружие, Хуррам оглянулся в сторону реки, но ничего не увидел. Может быть, нападавшие уже скрылись… Но как раз в этот момент в воздухе просвистела еще одна стрела, которая положила конец подобным мыслям. Она попала в горло молодому горчи, который стоял в нескольких футах от Хуррама, и теперь кровь текла меж его пальцами, которыми он сжимал шею. Следующая стрела попала в шею вьючного мула, и животное издало пронзительный крик, прежде чем упасть на колени в густую грязь.

Основной мыслью Хуррама было добраться до Арджуманд и детей. По крайней мере толстые висячие занавеси, которые закрывали кибитку, запряженную волами, могли в какой-то степени защитить их от стрел. Нырнув за телегу с зерном и двигаясь в грязи короткими перебежками, шахзаде смог добраться до кибитки, в которой ехали его жена с дочерями. Добежав до нее, он отодвинул полог и заглянул внутрь. Арджуманд, крепко обнимая девочек, вжалась в угол и была уже готова закричать, когда увидела мужа.

– На нас напали, но я не знаю кто и почему, – задохнувшийся Хуррам тяжело дышал. – Ложись на пол и не поднимайся, пока я не приду за вами. И ни в коем случае не выходи из повозки.

Арджуманд кивнула. Опустив полог и согнувшись в три погибели, ее муж бросился к повозке, в которой находились мальчики с их нянями. Сыновья смотрели на него круглыми глазами, пока шахзаде повторял инструкции, которые дал их матери. Когда он закончил, пронзительный крик сообщил ему о том, что еще одна стрела нашла свою цель.

Весь вымазанный в грязи, Хуррам вернулся под защиту повозки с зерном и с колотящимся сердцем оглянулся вокруг. Тела двух его людей валялись в вязкой грязи. Николас Баллантайн – с розовыми от собственной крови руками – тыкал в свое колено кинжалом, пытаясь извлечь из него наконечник стрелы. Рядом с ним на боку лежал еще один мул, судорожно дергающий ногами. Но прежде чем он смог обдумать ситуацию, над их головами пронеслось еще несколько стрел; одна попала воину в спину, а другая – в ступицу одного из колес повозки Арджуманд. А потом обстрел неожиданно прекратился. Все это время дождь становился все сильнее и сильнее, заливая все вокруг и барабаня по растущим лужам. Должно быть, лучникам с мокрыми пальцами стало сложнее накладывать стрелы на пропитанную водой тетиву луков…

Что же происходит? Осторожно подняв голову, Хуррам разглядел сквозь потоки воды группу всадников, которая приближалась к ним медленной рысью со стороны реки. В серой пелене дождя ему было сложно сосчитать, сколько их. Может быть, они тоже не могут оценить его силы? «Что ж, скоро вы все узнаете», – подумал шахзаде.

– По коням и за мной! – крикнул он своим телохранителям, после чего подбежал к лошади и забрался в мокрое седло. – Остальные защищают повозки и занимаются ранеными.

Через несколько мгновений Хуррам со своими телохранителями уже мчался навстречу неизвестным врагам в облаке воды и грязи, поднятом копытами их лошадей.

– Всем пригнуться! – скомандовал он, пригибаясь к шее лошади, вынимая меч и чувствуя, как теплый дождь бежит по его лицу. Крепко сжав бока коня коленями на тот случай, если он вдруг споткнется в грязи, шахзаде прищурил глаза и выбрал себе цель.

Когда Хуррам и его люди появились из-за завесы дождя, они услышали удивленные и встревоженные крики своих врагов. Те стали беспорядочно дергать за поводья и разворачивать своих животных, чтобы получить возможность скрыться у реки. Подгоняя собственную лошадь, шахзаде проскакал мимо колючего куста, на котором висел грязный обрывок тюрбана. Доехав до поворота тропы, он наконец смог рассмотреть всю группу – она состояла из тридцати или сорока всадников без шлемов с заброшенными за спину луками и колчанами, которые изо всех сил дергали руками и ногами, подгоняя своих утопающих в грязи коней. Однако они двигались недостаточно быстро по сравнению с моголами, лошади которых были лучше.

Теперь они никуда не денутся, подумал Хуррам с мрачным удовлетворением, когда он и его люди оказались рядом с бегущими. Один из них упал с лошади, и сын падишаха услышал, как его череп раскололся под копытами коня телохранителя Хуррама. Быстро догнав следующего, чья небольшая коричневая лошадка с трудом скакала вперед, шахзаде нанес сильнейший удар, практически разрубив ему спину. Взмахом своего меча он обезглавил еще одного – тощего парня в грубом халате мышиного цвета, который был настолько глуп, что придержал свою лошадь, чтобы взглянуть, где находятся его преследователи. Его голова упала в лужу, а тело медленно сползло с седла и через несколько мгновений тоже оказалось в грязи. Хуррам увидел вокруг своих воинов – они ловко действовали своим заточенным и закаленным стальным оружием, которому противники ничего не могли противопоставить. Повсюду виднелись свежие потоки крови темно-красного цвета, которые смешивались с потоками грязной дождевой воды на земле.

Меньше чем за пять минут люди Хуррама покончили практически со всеми врагами, за исключением нескольких, которые по берегу реки смогли добраться до кустов. Шахзаде уже собирался повернуть лошадь и дать приказ отступать, когда в тридцати футах от себя заметил движение в засохших ветках кустарника. Один из нападавших скорее всего спрятался там, после того как лишился лошади. Вытянув свой окровавленный меч из ножен, Хуррам спешился и неслышно подошел к кустам, которые сейчас были неподвижны. Не дойдя до них футов десяти, он стал медленно забирать вправо, а затем нырнул под ветки и увидел перед собой спину скрючившегося мужчины, рядом с которым лежали лук и колчан и который держал в правой руке охотничий нож с зазубренным лезвием. Он не замечал присутствия Хуррама до тех пор, пока не почувствовал, как кончик меча последнего уперся ему прямо в копчик.

– Встань и выходи, – велел шахзаде по-персидски. Скоро он узнает, кто это – воины его отца или нет. Мужчина не пошевелился. Тогда Хуррам повторил свой приказ на хинди и ткнул острием – на порванном и промокшем халате появилась кровь. Его враг вскрикнул, быстро распрямившись, отвел ветви в сторону и повернулся лицом к нему, зажав нож в руке и безумными глазами ища путь к отступлению. Он был невысоким, но крепким, и в его левой мочке висела золотая сережка в виде обода.

– Нож на землю! – крикнул Хуррам. Мужчина выронил оружие, и шахзаде ногой отбросил его в сторону. – Кто ты и почему вы напали на меня и моих людей?

– А почему бы и нет? Любой дурак, которому хватило ума ехать через эти болота, – наша законная добыча.

Значит, это всего лишь местные дакойты, хотя и смертельно опасные, подумал Хуррам, вспомнив своих раненых и убитых людей, тела которых лежали сейчас в грязи на тропе. Это презренное существо за все заплатит, но еще не сейчас.

– Кто главарь? Где ваш лагерь? – принялся расспрашивать пленника сын падишаха.

– У нас нет ни того ни другого. Мы люди свободные. Скитаемся по этим землям и устраиваем лагерь там, где захотим.

– И сколько же вас всего?

– Нас совсем немного, мы ищем себе пропитание. А на вас наткнулись совершенно случайно. Думали, это торговый караван… Если б мы знали, сколько вас, то никогда не напали бы таким количеством. Но скоро подтянутся наши братья – их будут сотни, и они отомстят. Вы узнаете о том, что они здесь, только когда будет уже слишком поздно. Они разрушат ваш лагерь, перебьют воинов, захватят ваше добро и повеселятся с вашими женщинами…

Не закончив, бандит неожиданно отпрыгнул в сторону, отчаянно пытаясь дотянуться до своего ножа, который лежал, наполовину погруженный в лужу. Его пальцы как раз ухватились за его рукоятку, когда Хуррам воткнул ему в живот свой меч. Грабитель упал спиной в грязь и, подергавшись несколько мгновений с вытаращенными глазами и залитым кровью ртом, испустил дух.

Сев на лошадь, Хуррам вернулся назад по тропе, раздумывая над тем, что сказал дакойт. Что это было – тщеславное хвастовство или здесь действительно много разбойников, может быть, целая армия? Он не имеет права рисковать. Его люди должны напрячься и переправиться через реку до наступления темноты. Сколько еще раз ему придется зависеть от милосердия бандитов – таких же преступников, каким объявил его собственный отец, – пока его сторонники не окажутся в безопасности? Всю дорогу опальный шахзаде ощущал горечь от того, что его отец сотворил с ним, и его мучили мрачные мысли о том, как низко он пал.

Через два часа, когда все мертвые были похоронены, а дозоры подтвердили отсутствие следов бандитов, колонна преодолела короткое расстояние до реки. Та была широкой – около двухсот футов в ширину, – но, несмотря на обильные дожди, не очень глубокой. Там, где дозорные нашли брод, глубина была не больше четырех футов. И тем не менее течение было быстрым, а на середине реки виднелись торчащие обломки скал. Хуррам заставил свою лошадь войти в воду, чтобы определить силу течения. К его облегчению, животное легко стояло на ногах – так что если они будут осторожны, то смогут переправиться на другой берег.

– Пошлите отряд воинов через реку, чтобы они закрепились на противоположном берегу, – приказал шахзаде командиру своих телохранителей. – После этого начнем переправлять повозки.

Вскоре Хуррам увидел на другом берегу факел – это был сигнал к началу переправы. Дождь прекратился, и на небе даже появился клочок голубого неба, когда погонщики стали загонять первых быков, впряженных в повозки с багажом, в воду. Протестующие животные двигались невероятно медленно, но все же смогли благополучно добраться до противоположного берега. После этого Хуррам приказал переправить вьючных мулов, поклажа которых была не слишком тяжела, так как основные грузы были размещены на повозках. И хотя вода доходила им до живота, а некоторых из них приходилось загонять в воду наконечниками пик, мулы тоже благополучно добрались до другого берега, где встряхнулись, как собаки, под звон висящих у них на шеях колокольчиков.

Хуррам слегка расслабился. На оставшихся повозках находились только люди, и они были значительно легче, чем багаж. Если им повезет, можно считать, что дневные несчастья закончились. Посмотрев на небо, шахзаде понял, что еще достаточно светло. До вечера они сумеют отойти от реки на две-три мили, а там он уже выберет место для лагеря и расставит пикеты. Первыми отправились две повозки с ранеными. Николас Баллантайн с грубой окровавленной повязкой на колене, видневшейся сквозь сделанный им разрез на штанах, сидел рядом с возницей на первой из них и следил за скрытыми на дне камнями и плывущими кусками деревьев, которых было достаточно много. Следующей двинулась повозка с сыновьями Хуррама и их нянями. После того как они оказались на том берегу, наступила очередь кибитки, в которой передвигалась Арджуманд.

Когда четыре белых вола, запряженные в нее, вошли в воду, Хуррам заставил свою лошадь последовать за кибиткой и постарался держаться поближе к ней на случай аварии. Вода текла сквозь медленно вращающиеся тяжелые, окованные металлом колеса. Возница удачно избегал острых обломков камней на дне, но когда фургон оказался почти на середине реки, один из двух передних волов споткнулся и почти упал на колени. Испустив громкое мычание, он смог снова встать и продолжил упрямо тянуть лямку. В следующее мгновение Хуррам услышал тревожные крики с противоположного берега и увидел, как мужчины бегут к воде. Посмотрев вверх по течению, в ту сторону, куда они все указывали, он увидел массивное сломанное дерево с торчащими в разные стороны поломанными ветвями, которое неслось прямо на них в пенящемся потоке. Он с трудом смог сообразить, что происходит, а дерево уже врезалось в левую сторону кибитки. Ступицы задних колес разлетелись вдребезги, и фургон стал медленно заваливаться набок. Какое-то время дерево лежало прямо на нем, пока сила течения не отправила его вниз по реке. Подогнав свою лошадь ближе к кибитке, Хуррам увидел, что яростно борющиеся за жизнь волы скрылись под водой.

– Перережь их упряжь! Немедленно! – крикнул он вознице, а затем, спрыгнув с лошади, умудрился вцепиться в одну из сломанных ступиц и забраться на то, что раньше было левым боком кибитки, а теперь превратилось в его крышу. Вытащив кинжал, шахзаде проделал неровное отверстие в толстом покрытии и заглянул внутрь. Льющиеся потоки воды доходили Арджуманд почти до подбородка, ее волосы плавали на поверхности реки; сама она правой рукой держалась за одно из деревянных ребер жесткости кибитки, а левой пыталась удержать на поверхности Рошанару. Джоханара тоже держалась обеими руками за другое ребро. У себя за спиной Хуррам услышал крики – люди спешили ему на помощь. Джоханара была к нему ближе всех, и он протянул ей правую руку.

– Отпусти кибитку и держись за меня, – велел он испуганному ребенку, который, поколебавшись мгновение, схватился за него.

Шахзаде вытащил девочку наружу и передал ее одному из воинов, который сумел подогнать свою лошадь поближе к кибитке. Потом вновь вернулся назад.

– Арджуманд, постарайся подобраться поближе, чтобы я мог взять у тебя Рошанару.

В полутьме Хурраму удалось рассмотреть глаза жены – она тяжело задышала, но протянула правую руку вдоль деревянного ребра, которое так и не отпустила, и передала ему Рошанару. Наклонившись, шахзаде смог схватить дочь за руку и, несмотря на ее крики, выдернул ее из фургона.

Но когда Хуррам повернулся, чтобы передать девочку одному из своих людей, кибитка резко качнулась. Он потерял дно под ногами и упал в воду, чувствуя, как сила течения вырвала ребенка у него из рук.

– Рошанара! – закричал шахзаде, стирая воду с глаз. – Рошанара!

Сначала его дочери нигде не было видно, но потом на поверхности показался обрывок чего-то пурпурного – это был цвет халата девочки, – и он увидел, как ее уносит течение.

Арджуманд услышала его отчаянные крики и теперь выбиралась из кибитки. По щеке у нее текла кровь.

– Где Рошанара?! – закричала она.

Хуррам указал вниз по течению.

– Стой там, где стоишь; я догоню ее.

Но не успел он закончить фразу, как Арджуманд бросилась в реку. Она была хорошей пловчихой – любила поплавать в бассейне гарема в их дворце в Агре, – но с сильным течением, которое уже уносило ее, как и с острыми осколками скал, скрытыми под поверхностью воды, ей было не справиться.

Хуррам мгновенно принял решение. Он выбрался из воды на дальнем берегу реки, где теперь находились почти все его люди, и велел им всем двигаться за ним, а сам вскочил на лошадь. После этого поскакал вниз по течению со всей скоростью, которую позволял развить толстый слой грязи, покрывавшей берег, внимательно рассматривая при этом поверхность реки, крутящуюся в водоворотах. В нескольких сотнях ярдов река под деревьями делала резкий поворот налево. Течение там должно было замедляться, а длинные ветви деревьев доставали почти до середины потока. Сердце Хуррама остановилось, когда он увидел Арджуманд, цепляющуюся за кусок дерева, а в ста или около того ярдах впереди нее – нечто ярко-красное размерами не больше куклы. Это была Рошанара. И он должен был добраться до поворота раньше ее и ее матери…

Ветви хлестали его по лицу, пока Хуррам несся в сторону поворота. Резко остановив лошадь, он спрыгнул с седла и забрался на одно из деревьев, нависших над водой. Придерживаясь за толстую гладкую ветвь, которая была в трех футах над водой, шахзаде продвинулся так далеко, как, по его мнению, могло выдержать дерево. Все еще держась за ветвь, он лег на нее и повернулся лицом к воде. И успел как раз вовремя. Вот она, похожая на комок промокших красных лоскутьев… Вытянув вперед свободную руку, сын падишаха смог ухватиться за халат Рошанары, а потом и за ее руку. Ему понадобилась вся его сила, чтобы вытащить девочку из воды одной рукой, но он сделал это, а потом выпрямился на ветке. С облегчением Хуррам услышал прерывистое дыхание ребенка. Тело его дочери обмякло, но она была жива. Один из его воинов взобрался на соседнюю ветку, и шахзаде передал ребенка ему.

Пока Рошанару переносили в безопасное место, Хуррам вновь улегся на ветку. Он видел, как Арджуманд несет в его сторону – она все еще держалась за кусок дерева, но была слишком далеко, чтобы он мог ее поймать. Когда жена почти поравнялась с ним, Хуррам бросился в воду и поплыл в ее сторону. Здесь река была глубже, но, как он и надеялся, изгиб ослаблял течение. Десять гребков – и он уже был возле Арджуманд. Обняв ее левой рукой за талию, Хуррам скомандовал:

– Отпускай бревно, я держу тебя.

Женщина сделала, как он велел, и шахзаде стал двигаться в сторону берега, загребая правой рукой и изо всех сил работая ногами. С залитыми водой глазами он не мог думать ни о чем другом, кроме зеленоватых неясных очертаний берега, и о том, что ни за что не должен выпускать Арджуманд из рук.

А потом он увидел, как что-то протянулось в их сторону.

– Держись за древко копья, светлейший! – раздался крик.

Пальцы Хуррама коснулись дерева. Вцепившись в древко, он почувствовал, как его вытягивают на берег. Через несколько мгновений они с Арджуманд лежали на берегу, хватая воздух открытыми ртами. В том месте, где его жена ударилась об острый осколок скалы, ее рука была ободрана, и из нее потоком текла кровь; на щеке тоже была царапина. Но первыми ее словами были:

– Рошанара… Она жива?

Хуррам смог только кивнуть в ответ. Продрогшие, мокрые и вымазанные в грязи, супруги заключили друг друга в благодарные объятия.

 

Глава 18. Поддержка чужестранцев

Вязкая, дурно пахнущая коричневая грязь все еще липла к колесам повозок, как будто не хотела их отпускать. Хуррам был близок к полному отчаянию. С момента переправы через реку Маханади прошло уже несколько недель, а продвигались вперед они чрезвычайно медленно – в отдельные дни делали не больше трех-четырех миль в день, двигаясь на северо-восток в сторону дельты Ганга. Муссонные дожди прекратились, но их последствия пока никуда не исчезли – воздух был влажным, землю покрывал ковер из гниющих листьев и поломанных веток, почти черная вода поблескивала в начинающих загнивать топях, через которые они перебирались. Несмотря на то что бандиты их больше не беспокоили, а войск Махабат-хана нигде не было видно, опасности подстерегали их на каждом шагу. В траве ползали ядовитые змеи, над болотами по вечерам поднимались тучи кружащихся, жалящих москитов в поисках теплой крови, и в довершение ко всему воинов Хуррама косили болезни – за последние две недели умерли шестеро, включая пожилого дворецкого Шаха Гала, который вместе с ним отправился в изгнание из Агры. С каждым утром воинов становилось все меньше – многие решали попытать счастья в одиночку.

Погруженный в невеселые мысли, Хуррам отодвинул в сторону запутанный клубок влажного, клочковатого зеленого мха, который покрывал все деревья. Больше всего его волновала жена, которая опять была беременна, и дети. Все малыши выглядели болезненными и худыми, а сама Арджуманд была совершенно измучена, и под глазами у нее залегли темные тени. Рана на предплечье, которую жена получила во время переправы через реку Маханади, так до конца и не зажила – она все еще выглядела воспаленной и опухшей, а время от времени из нее выделялся желтоватый гной. Что же ему делать? Хорошо бы знать, где находится сейчас армия Махабат-хана… Приблизилась ли она к ним с началом сухого сезона или вернулась в лагеря на период муссонов? Без этой информации невозможно было что-либо планировать. Разведчики, которых шахзаде отправил в поисках следов преследователей, еще не вернулись и, может быть, не вернутся уже никогда – соблазн дезертировать мог оказаться слишком велик.

Голова Хуррама раскалывалась от боли. Опустив глаза, он увидел, насколько износилась и испачкалась его одежда, сейчас похожая на тусклую кожу его когда-то великолепной лошади, ребра которой торчали наружу. Вновь подняв глаза, шахзаде попытался убедить себя в том, что растительность вокруг них становится все реже. Наверняка они уже недалеко от побережья или хотя бы от сети протоков, которые и составляют устье реки Ганг. Если б им только удалось найти какой-нибудь проход, по которому они смогли бы спуститься до моря…

Как будто услышав молитвы Хуррама, впереди из зелени леса появились Николас Баллантайн и еще один его телохранитель. Шахзаде высылал их вперед, как делал это теперь всегда после встречи с дакойтами на берегу реки, чтобы разведчики обследовали местность.

– Ну как? – крикнул Хуррам, как только они приблизились достаточно, чтобы услышать его, и лишь потом, к своему удивлению, заметил, что они не одни. В двадцати ярдах позади них, восседая на ухоженном белом муле, следовал мужчина в длинной одежде из грубой коричневой материи, чья странная, плоская широкополая шляпа закрывала его лицо.

– Светлейший! – Николас Баллантайн рысью подъехал к шахзаде; его розовое лицо блестело от пота. – Этот человек – португальский священник. Мы обнаружили его, когда он наблюдал за командой людей, заготавливавших дрова милях в пяти отсюда. Он говорит, что мы недалеко от португальского поселения в Хугли.

– Хугли? – Хуррам нахмурился. Он слышал, как отец говорил об этом торговом поселении. При дворе ходили слухи, что португальские священники в Хугли пытались насильно обращать местных жителей в свою веру и даже продавали тех, кто не соглашался креститься, на корабли работорговцев, бросавшие якорь поблизости… – Этот поп знает, кто я такой?

– Нет, светлейший. Все, что я сказал ему, – это то, что вы могольский аристократ.

– Пусть он приблизится.

Подъехав, священник склонил голову в приветствии. Под полями его шляпы Хуррам разглядел желтые глаза на вытянутом лице с длинным носом и коротко подстриженную бородку.

– Я так понимаю, что ты португальский священник из Хугли, – сказал шахзаде.

– Да, светлейший, – ответил мужчина по-персидски.

– Ты знаешь меня?

– Меня зовут отец Роналду. Я посещал двор вашего отца несколько лет назад. В то время падишах очень интересовался нашей религией – истинной верой. Он даже подумывал о том, чтобы назначить такого же, как я, иезуитского священника учителем к вашему младшему брату.

Хуррам кивнул. Теперь он вспомнил, насколько его отец интересовался иезуитами, – совсем как его дед Акбар. На какое-то время двор заполнился священниками, и муллы стали возражать против их процессий по улицам Агры, во время которых они шли вслед за громадным, грубо сколоченным крестом, и их непрестанных требований разрешить им строительство храмов.

– Падишах поддался влиянию догм своих собственных священников, – отец Роналду выпятил тонкие губы, – а ведь они просто ревновали нас к нашему успеху и боялись нас как открывателей истинного пути Господня.

Хуррам промолчал. Сейчас не время для религиозных дебатов. Ему и его семье необходима помощь, а этот человек может ее предоставить.

– Ты знаешь, что привело меня в Бенгалию? – спросил он, не отрывая глаз от лица иезуита. Желтые глаза чужака сморгнули.

– Мы слышали о каком-то разногласии между вами и вашим отцом, – ответил отец Роналду, подумав мгновение.

– Это не просто разногласие. Мы с ним на грани войны. Я привез сюда свою семью в надежде найти для нее укрытие, пока буду перегруппировывать свои силы. У меня все еще множество союзников.

– Вы действительно думаете, что дело дойдет до войны? – Казалось, что священник в шоке.

– Надеюсь, что нет, но всякое может случиться. Мой отец больше не принадлежит самому себе. Он слишком увлекается вином и опиумом, а управление государством передал своей жене.

– Госпоже Мехруниссе?.. Недавно мы получили декрет, разрешающий нам торговлю индиго, с ее печатью. Мы удивились, но решили, что падишах болен…

– Нет. Страной управляет она, а не мой отец. Позже я расскажу тебе больше, но сначала я должен знать, предоставите ли вы мне и моей семье убежище в Хугли? Мы проделали сотни миль и часто сталкивались с опасностями. Мои дети еще слишком малы, а жена беременна и больна… Они должны отдохнуть.

– Наш христианский долг помочь вам, светлейший. – В первый раз за всю беседу иезуит улыбнулся. – Если вы пошлете своего английского слугу вместе со мной, то я переговорю со своими братьями, и мы приготовим для вас помещение.

Легкий ветерок колыхал муслиновые занавески на окнах беленой комнаты, расположенной в простом одноэтажном доме, крытом соломой, который стоял на сваях на берегу реки Хугли. Здесь, на низком диване, расположилась Арджуманд. На мгновение ее взгляд остановился на темной картине, изображающей прибитого к кресту мужчину, висевшей на стене напротив. Мужчина был так худ, что все его ребра торчали наружу, а кровь, вытекавшая из-под тернового венца, была столь темного оттенка, что казалась черной. Она текла по его восковому лицу, искаженному агонией. Глаза прибитого к кресту в отчаянии смотрели в небо, и зрачков было почти не видно – только белки с сеточкой красных сосудов. Картина вселяла ужас, и по ночам Арджуманд занавешивала ее куском ткани, но днем она не хотела обижать португальских служанок, которые с такой добротой ухаживали за ней. Они готовили и убирали за священниками и взяли на себя заботы о ней, Хурраме и их домочадцах, которые разместились в стенах лагеря иезуитов, – часто кормили их соленой рыбой, которую португальцы, казалось, беззаветно любили. Воины Хуррама встали лагерем на берегу реки в четверти мили ниже по течению, там, где бросали якорь торговые корабли португальцев. Мысли жены шахзаде часто возвращались к Агре, и особенно к ее дедушке Гияз-беку, которого она никогда больше не увидит. Купец-португалец, приехавший в Хугли незадолго до их прибытия, рассказал иезуитам, что государственный казначей умер и двор моголов находится в трауре.

Арджуманд отказывалась верить в это. Дедушка всегда так много значил в ее жизни, да и в жизни всей их семьи… Эти мысли неизбежно заставили ее вспомнить о тетке. Мехрунисса сейчас наверняка в глубоком трауре… или нет? Благодаря ей семья падишаха моголов была расколота так же, как это случалось много раз в прошлом – отец выступал против сына, кровные братья шли друг против друга. Иногда Арджуманд казалось, что их семейные проблемы похожи на червоточину в цветке, которую никто не замечает, пока не становится слишком поздно.

Такие разногласия не должны происходить между ее детьми, подумала Арджуманд, прислушиваясь к их крикам, доносившимся с улицы. Хуррам любит трех своих сыновей, а те, в свою очередь, любят отца. Более того, братья являлись единоутробными, у них была одна любящая их мать, которая растила их, – это не единокровные братья от разных матерей, которые вырастают в разных домах и у которых так и не успевает сформироваться чувство братской любви. А уж опасности и тяготы, с которыми они уже столкнулись и столкнутся в будущем, сблизят их еще больше.

Почувствовав толчок внутри живота, женщина поменяла положение. Кто родится на этот раз? Еще один сын? Ребенок был крупным – ее живот никогда еще так не раздувался. Обычно она легко переносила беременность, и с каждым разом ей становилось все легче и легче рожать. Но на этот раз Арджуманд чувствовала себя усталой и немного испуганной. Все, что ей пришлось перенести, включая и заражение раны на руке, которая все не заживала, сильно ее ослабило… Она чуть не задохнулась, почувствовав, как ее тело пронзила острая боль.

Когда Хуррам подъезжал к поселению иезуитов после нескольких приятных часов, проведенных на охоте на берегах Хугли, он увидел юношу, бежавшего в их сторону, в котором он узнал одного из слуг местных жителей. Тот был обращенным христианином и вместо хлопковой дхоти  одевался в европейский камзол и штаны.

– У твоей жены начались схватки! – крикнул паренек, как только Хуррам смог его услышать.

Шахзаде уставился на него, думая только об одном: рано… слишком рано… Быстро въехав в поселение, он спрыгнул с лошади и взбежал по деревянным ступенькам в комнату Арджуманд. Перед закрытой дверью Хуррам остановился, надеясь расслышать обычные крики боли, но за дверью царила тишина, от которой кровь застыла у него в жилах. А потом дверь открылась, и из нее вышла одна из португальских служанок.

– Что случилось? – спросил шахзаде требовательным тоном, но она только непонимающе взглянула на него. Оттолкнув ее в сторону, он вошел в комнату. Арджуманд лежала на полу в луже крови, а повитуха заворачивала в кусок материи что-то совсем крохотное и неподвижное.

Сын падишаха медленно подошел к постели, боясь того, что может увидеть.

– Хуррам, прости… мы потеряли нашего сына, – раздался у него за спиной голос жены.

Прошло несколько мгновений, прежде чем он смог заговорить, но и тогда его голос дрожал:

– Для меня самое главное – это то, что ты жива… Во всем виноват только я. Тебе нельзя было переносить ничего подобного. Я должен был позволить отцу арестовать меня в Агре, а не тащить тебя с детьми через весь Хиндустан, пока мы не превратились в просто загнанных животных, за спинами которых лязгают зубами собаки…

– Нет, – прошептала Арджуманд. – Не говори так. Нас ведь двое, а пока мы вдвоем, мы не должны терять надежду.

Хуррам молча обнял ее, но его переполняла злоба. В том, что он потерял сына, виноват его отец, и это так же верно, как если б он убил его собственными руками. Если б Джахангир не начал преследовать его и его семью, Арджуманд не пришлось бы бежать, и с ней никогда бы не случился этот несчастный случай на переправе, который оставил ее совсем без сил.

– Этого не может быть. – Хуррам не мог поверить в то, что говорил ему отец Роналду.

– Мне очень жаль. Мы сделали все, что было в наших силах. Мы на три месяца обеспечили вас своим гостеприимством, а теперь вам пора…

– У моей жены только что был выкидыш. Она едва может стоять на ногах… Арджуманд не перенесет путешествия.

– Милосердие и сострадание заставили нас протянуть вам руку помощи, пока ваша жена была беременна… Мы и так сделали больше, чем должны были.

– Я тебе не верю. Что настроило вас против нас? – Этот вопрос был задан прямо в лоб.

На мгновение Хурраму показалось, что отец Роналду слегка сконфузился, но потом он выпрямил свой худой стан.

– Падишах, ваш отец, знает, что вы в Хугли. Две недели назад один из наших кораблей доставил письмо из дворца. В нем говорилось, что если мы не изгоним вас, то падишах пошлет против нас войска и сожжет поселение до основания. Этого мы не можем допустить. Мы должны выполнять работу, порученную нам Господом, – спасать из тьмы души…

– А еще зарабатывать деньги, – зло прервал иезуита Хуррам. – Мой отец совершил достаточно ошибок в жизни, но он не позволил вам увлечь себя вашими лживыми и своекорыстными разговорами. Где же ваше христианское милосердие, о котором вы все время говорите; где же ваша любовь к ближнему? Вы заставляете меня отправиться в путь с больной женщиной, которая три дня назад чуть не умерла…

– Мне очень жаль. Но я ничего не могу поделать. Глава моего ордена вместе с президентом купеческой гильдии приняли такое решение на одном из заседаний совета.

Не осознавая, что он делает, Хуррам дотронулся до рукоятки своего кинжала. Как бы ему хотелось заткнуть этот масляный, оправдывающий самого себя голос!

– Это письмо, о котором ты говорил, – его подписал мой отец? – спросил шахзаде.

– Нет. – Иезуит посмотрел на свои пыльные сандалии. – Оно было подписано госпожой и запечатано ее печатью с титулом Нур Джахан, Светоч Вселенной.

– Хорошенько запомни то, что я тебе скажу: госпожа вам не друг. Она презирает всех европейцев, так же как бездомных собак, грызущихся за кусок мяса под столом у моголов. Вы можете избежать ее гнева, выполнив ее команду, но награды вы не получите никогда. А когда я в один прекрасный день сяду на трон моголов – а это обязательно произойдет, – я не забуду вашего черствого равнодушия.

Как только иезуит убежал – без сомнения, он торопился передать все услышанное своим собратьям, – Хуррам вернулся прямо в военный лагерь и быстро оценил ситуацию. Его трехсот воинов хватит для того, чтобы отбить любое нападение стражников, охраняющих поселение португальцев, если они будут настолько глупы, что попытаются захватить его в плен и передать отцу. Надо поставить двойную линию охраны вокруг лагеря, решил шахзаде, а спать сегодня ночью они с Арджуманд и детьми будут в лагере, а не в поселении. Позже он сходит к ней и осторожно расскажет обо всем, что произошло. Но сначала ему надо сделать еще кое-что.

Отдав необходимые приказы, Хуррам прошел в свои личные покои и сел, скрестив ноги, перед низким столом. Подумав немного, он взял лист бумаги, обмакнул птичье перо, оправленное в футляр из слоновой кости, в чернильницу из нефрита и начал писать, тщательно обдумывая слова. Закончив, несколько раз перечитал написанное, а потом встал и приказал позвать к нему Николаса Баллантайна. Горчи явился через пять минут – его приметные волосы были спрятаны под плотно повязанным черным тюрбаном, который он теперь практически не снимал.

– Прежде чем покинуть Хиндустан, – Хуррам дотронулся до его плеча, – твой хозяин, сэр Томас Ро, сказал мне, что, если я возьму тебя на службу, ты будешь верным и надежным слугой. Он не ошибся?

– Нет, светлейший. – В широко открытых голубых глазах Николаса появилось любопытство.

– Тогда послушай – я буду с тобой откровенен. Мы не можем больше оставаться в Хугли. Португальцы боятся, что мой отец покарает их, если они будут продолжать держать нас здесь, о чем мне и сказали. Но я также знаю, что мы не можем и путешествовать дальше без цели. Армии отца очень быстро догонят нас и сотрут с лица земли. Мы можем уплыть на корабле в Персию или какую-нибудь другую страну, но я не хочу покидать родину. Кроме того, моя жена очень слаба, а я должен в первую очередь думать о ней. Поэтому я решил написать отцу письмо с просьбой о примирении. Не знаю, согласится ли он услышать меня, но я должен попробовать. Вопрос следующий – согласишься ли ты быть моим посланником? Как иностранец и бывший слуга Томаса Ро, которого мой отец считал своим другом, ты будешь в большей безопасности, чем любой другой могольский эмиссар. Кроме того, ты хорошо знаешь двор и то, как он функционирует. Так что у тебя хороший шанс доставить письмо до адресата.

– Конечно, светлейший.

 

Глава 19. Посланник

В райском мире Кашмира все было фиолетового цвета – и поля диких крокусов, которые тянулись до самого озера Дал, и воды самого озера, которое сверкало аметистом в солнечном свете, и пики окружающих гор… Джахангир лежал на спине среди крокусов, вдыхал их сладковатый аромат и время от времени отрывал лепестки цветов и подбрасывал их в воздух – так, что они кружились вокруг него, словно снежинки. Какой же покой он ощущает вокруг… Он может лежать так, пока не начнутся настоящие снегопады, которые укроют его тело своими успокаивающими ледяными хлопьями…

– Повелитель. – Голос слуги вернул его к реальности и разрушил мечты.

Джахангир со стоном повернулся на покрытом светло-желтой парчой диване, который служил ему ложем в его личных апартаментах в Агре, и почувствовал, как чья-то рука осторожно коснулась его плеча.

– Повелитель, прибыл посланник от шахзаде Хуррама.

При упоминании имени сына Джахангир открыл глаза и медленно сел. Изысканный, слегка размытый мир, созданный вином и опиумом, разрушился, и он протер глаза. В потоке солнечных лучей, проникавших через джали напротив его ложа, окружающее казалось слишком резким и слишком ярким. Его взгляд упал на кубок, украшенный драгоценными камнями, который стоял на низком столике возле дивана. В нем еще плескались остатки темно-красного вина. Протянув дрожащую руку, падишах сделал глоток и почувствовал, как горькая жидкость проникла ему в горло. Он закашлялся и выпил воды, которую ему поспешно налил разбудивший его молодой слуга.

– Что ты сказал? – переспросил правитель.

– Твой сын, шахзаде Хуррам, прислал посланника. Тот просит о встрече с тобой.

Хуррам? Джахангир на мгновение задумался. Иногда в своих ярких, реалистичных снах он видел своего третьего сына, но тот всегда был на расстоянии – на противоположном берегу реки, или высоко на стенах крепости, или скакал галопом в клубах пыли. Всегда слишком далеко, чтобы можно было окликнуть его, и, казалось, он совсем не замечал отца. За годы, которые прошли с того момента, как падишах видел Хуррама в последний раз, он достаточно часто вспоминал о нем в предутренние часы, и тогда боль и гнев в его душе смешивались с сожалением о тех временах, когда шахзаде был верным сыном, которым он так гордился, что осы́пал его золотом и драгоценностями… Но, даже одурманенный вином и опиумом, правитель понимал, что послание от Хуррама сейчас, когда Махабат-хан со своей армией догоняет его, могло означать только одно – капитуляцию.

– Я сейчас приду в Зал официальных церемоний, – сказал Джахангир слуге севшим голосом. – Пусть соберут придворных и предупредят госпожу. Она наверняка захочет послушать с женской галереи то, что будет говорить посланник… И убери это, – добавил он, протянув слуге кубок с вином.

Прошел почти час. Наконец Джахангир появился на своем троне, и трубач по его сигналу поднес свой инструмент к губам, чтобы возвестить несколькими короткими звуками, что падишах готов к аудиенции. Когда правитель бросил взгляд на решетку, укрепленную высоко в стене с одной стороны от трона, ему показалось, что он увидел за ней блеск темных глаз под жемчужной диадемой. Отлично – Мехрунисса на месте.

Правитель наблюдал, как посланник Хуррама медленно приближается вслед за четырьмя стражами, одетыми в традиционные зеленые цвета моголов. Джахангир не мог рассмотреть его лицо – оно было загорожено спинами охранников, расступившихся в стороны на расстоянии двадцати футов от трона. Немного неуклюже, как будто он не привык к этому, мужчина бросился на пол, вытянув руки в стороны в формальном приветствии корунуш. Под темным тюрбаном Джахангир увидел багровую кожу. Посланник оказался европейцем.

– Ты можешь встать, – разрешил падишах, наклоняясь вперед, чтобы лучше разглядеть собеседника. Когда тот встал на ноги и поднял голову, Джахангир увидел пару голубых глаз на сожженном солнцем молодом лице. Оно было знакомым, но мозг правителя все еще был затуманен, и он с удивлением посмотрел на молодого человека.

– Кто ты?

– Меня зовут Николас Баллантайн. Когда-то я был слугой сэра Томаса Ро, посла короля Англии при дворе моголов.

Сказав это, Николас низко поклонился и выставил вперед правую ногу, как это часто делал сэр Томас. Как давно, оказывается, это было… Джахангир с теплотой вспомнил о вечерах, проведенных с Ро.

– Сейчас я служу вашему сыну, шахзаде Хурраму, который доверил мне письмо к Вашему Величеству.

Засунув руку в сумку из красной верблюжьей кожи, висевшую у него на плече, Баллантайн достал письмо. Джахангир заметил, что пальцы англичанина нервно подрагивают, хотя голос его, с необычным акцентом, был тверд и спокоен.

– Мы прочитаем, что этот негодяй осмелился нам написать. – Падишах кивнул своему визирю Маджид-хану, который сделал шаг вперед с того места, где он стоял справа от возвышения, взял письмо у Николаса и передал своему господину. Джахангир медленно сломал печать, раскрыл его и посмотрел на мелко исписанный лист. Его собственный отец Акбар – который вообще не умел ни читать, ни писать – гордился изящным почерком Хуррама. Неожиданно падишаху пришла в голову картина, на которой Акбар ведет слоненка с сидящим на его спине четырехлетним Хуррамом во главе величественной процессии по улицам Лахора, а сам он, Джахангир в это время стоит в сторонке, забытый и сыном, и отцом…

Голова правителя разламывалась от боли, но он заставил себя сосредоточиться на письме и стал медленно и внимательно читать:

Отец, по причинам, которые мне до сих пор неясны, я, к несчастью, лишился твоей любви и вызвал твой гнев. Ты отрекся от меня. Ты послал армию, которая меня преследует, и даже объявил меня вне закона, дав право любому своему подданному безнаказанно убить меня. Я не ставлю под сомнение причины, побудившие тебя так поступить. Ты – падишах и имеешь право править так, как считаешь нужным. Но я обращаюсь этим письмом к тебе как к моему отцу и моему правителю. Я сожалею обо всем, что совершил и что могло вызвать твое недовольство, и я отдаю себя в твои руки, рассчитывая на твое милосердие. Моя жена и дети больше не могут вести эту неприкаянную жизнь, не зная, где и когда мы найдем убежище. Ради них, если не ради меня, я умоляю тебя вернуть мне свое расположение. Я повинуюсь любому твоему приказу – поеду туда, куда ты решишь меня послать, – но пусть закончится этот раздор между нами. Клянусь своей собственной жизнью и жизнью членов моей семьи, что я твой верный и послушный сын. Выведи меня вновь из тьмы на свет твоего прощения.

Джахангир опустил письмо и посмотрел вокруг. Глаза придворных смотрели только на него. Он физически ощущал энергию их любопытства. Правитель еще раз взглянул на письмо. «Ты – падишах и имеешь право править так, как считаешь нужным». Действительно ли его сын так считает?

– Шахзаде Хуррам молит меня о прощении, – произнес наконец Джахангир, и по рядам придворных пробежал шепот. – Я обдумаю свой ответ. – Николасу же, который стоял перед ним со склоненной головой, он сказал: – Я пошлю за тобой, когда приму решение.

А потом немного неуверенно, но все еще сжимая в руке письмо Хуррама, падишах встал с трона, спустился с возвышения и покинул зал в совершенно растрепанных мыслях и чувствах.

Оставшись одна в своих покоях в гареме, Мехрунисса мерила комнату шагами, ожидая, когда появится падишах, – она была уверена, что он скоро придет. Что конкретно написал Хуррам? Женщина сгорала от нетерпения, желая узнать это, и в то же время ощущала некоторую тревогу. Если б только она смогла перехватить это письмо, как перехватывала те, которые Хуррам писал отцу в самом начале их разрыва! Что бы шахзаде в нем ни написал, она видела, как сильно это задело Джахангира. Ярость, которую он чувствовал по отношению к сыну и которая позволила ей так легко подтолкнуть его к мысли об объявлении шахзаде вне закона, постепенно сходит на нет. Падишах стареет – и морально, и физически. А когда на них начинают дуть холодные ветры старости, некоторые мужчины иногда пытаются исправить те ошибки, которые совершили в жизни, пока у них есть еще время на это. Может быть, в глубине души Джахангир жаждет воссоединиться с сыном…

Смерть Парвиза, случившаяся два месяца назад – он тогда страшно кричал в белой горячке, – расстроила Джахангира и заставила его более внимательно относиться к тому, сколько он сам поглощает вина и опиума, смягчив, возможно, его отношение к его другим непутевым сыновьям. За последнее время ее муж несколько раз заговаривал о том, что хорошо было бы улучшить условия заключения Хусрава…

Мехрунисса услышала шаги и голоса, провозглашавшие: «Дорогу падишаху!» Потом распахнулись полированные двери из тутового дерева, украшенные инкрустациями из слоновой кости. Когда Джахангир вошел, она подбежала к нему и взяла его за руки.

– Ты выглядишь взволнованным и больным. Что же этот бидалаут посмел написать в своем письме, что тебя так расстроило?

– Прочитай сама.

Мехрунисса схватила письмо и быстро пробежала его глазами.

– Хуррам знает, что против Махабат-хана у него нет никаких шансов, и именно поэтому написал тебе в таком умоляющем тоне. Но даже умоляя тебя о прощении, он не признает своей вины. Посмотри, что он здесь пишет. – Кончиком окрашенного хной пальца женщина указала на строчку «по причинам, которые мне до сих пор неясны, я, к несчастью, лишился твоей любви». – Он все еще раздувается от гордости и самомнения. Как будто это он прощает тебя, а не наоборот.

– Но если он искренне хочет восстановить хорошие отношения, – возразил Джахангир, – то, может быть, мне стоит об этом задуматься. Махабат-хан – один из лучших моих военачальников. Именно поэтому я послал его преследовать Хуррама. Я с гораздо большим удовольствием отправил бы его армию против персов – на тот случай, если они нападут на Кандагар, как сообщают нам наши шпионы. Как перс и бывший воин шаха, он лучше понимает их образ мыслей и тактику. И кроме того, если мой сын вновь склонится перед моей властью и сделает это добровольно, то это лишь прибавит мне величия в глазах подданных.

Мехрунисса внимательно посмотрела на мужа. Она уже давно не видела его таким решительным. И хотя она верила, что в конце концов сможет направить его мысли туда, куда посчитает нужным, возможно, он был прав. Несмотря на все то, что она только что сказала Джахангиру, у нее не было уверенности, что Махабат-хан, каким бы способным он ни был, сможет поймать Хуррама. А ведь все то время, на которое шахзаде останется отщепенцем, он будет представлять угрозу и для Джахангира, и для нее самой, и для ее планов, касающихся Шахрияра и ее дочери Ладили. Хуррам ведь тоже способный и опытный военачальник. И всегда будет существовать вероятность, что он сможет собрать достаточно сил, чтобы выступить против Махабат-хана. Она же сама слышала, что Малик Амбар предложил ему союз против Джахангира. Хуррам вообще может заняться поисками таких сил за пределами державы. Шах Персии, вне всякого сомнения, будет просто счастлив предложить ему войска в обмен на территориальные уступки. А что, если Хуррам предложит шаху столь желанный тому Кандагар? Ее персидские соотечественники уже дважды предлагали свою помощь могольским правителям – сначала Бабуру, а потом Хумаюну – в обмен на то, чего им очень хотелось.

– И каково твое мнение? Мне соглашаться? – настойчиво допытывался Джахангир, вращая на пальце кольцо с головой тигра, которое когда-то принадлежало его великому предку Тимуру.

Мысли Мехруниссы неслись вскачь, но выражение ее лица оставалось спокойным.

– Может быть, ты и прав, – сказала она. – Этот разрыв существует уже слишком долго, и ему пора положить конец. Он вызвал разлад и в моей собственной семье, и уже давно является для меня источником душевной боли. Я знаю, насколько счастлив будет мой брат, Асаф-хан, если этот разлад прекратится. Но надо все тщательно обдумать. Садись рядом.

Пока Джахангир устраивался на валике из бирюзового шелка рядом с ней, Мехрунисса еще раз взяла в руки письмо Хуррама, как будто хотела прочитать его еще раз, но в действительности выигрывая время на размышления. В голову ей пришла одна идея, но ей необходимо очень тщательно все обдумать. Она не может доверять Хурраму, который вернется ко двору, убежденный – а в этом правительница нисколько не сомневалась, – что источником и оплотом недовольства отца была именно она. И Мехрунисса начала говорить мягко, очень тщательно подбирая слова:

– Я часто думала: как жаль, что Хуррам позволил своим амбициям взять над ним верх. С тех пор он своими действиями доказал, что заслуживает трона не больше, чем Хусрав или тот же самый бедняга Парвиз, который так и не смог побороть своего пристрастия к вину. В то же время Хуррам обладает несомненными талантами, и если он будет тебе послушен, то почему бы не использовать их на пользу державы? Кроме того, ты же сам сказал, что если поступишь с ним великодушно, то это лишь усилит уважение твоих подданных к тебе.

Джахангир кивал, явно довольный тем, что слышит.

– Но будет лучше – по крайней мере пока, – если он будет держаться подальше от двора, – продолжила воодушевленная Мехрунисса. – Дай ему в управление какую-нибудь отдаленную провинцию. Пусть он опять докажет свою верность тяжелым и усердным трудом вдали от средоточия власти. Так ты узнаешь, искренен ли он в своих излияниях.

– Я могу послать его наместником в Балагхат…

При упоминании этой крохотной провинции в Центральном Хиндустане – слишком бедной, чтобы на доходы с нее можно было экипировать целую армию, – Мехрунисса улыбнулась. Она сама не смогла бы придумать лучше.

– Отличная идея, – согласилась женщина. – Хотя Балагхат расположен не так далеко от княжеств Декана, которые спят и видят, как бы доставить тебе неприятности. Их правители могут попытаться втянуть Хуррама в восстание против тебя. Говорят, что Малик Амбар предлагал ему объединить силы…

– Тогда, может быть, отправить его еще куда-нибудь? В Кабул, например? – Джахангир улыбнулся, вспомнив свою собственную ссылку, после того как он соблазнил наложницу отца Анаркали. Тогда молодой шахзаде впервые увидел Мехруниссу.

– Нет, это слишком богатое и важное место, – возразила его жена, не зная, о чем он подумал в этот момент. – Это будет выглядеть скорее как награда за его высокомерие. Балагхат гораздо лучше. Если он на него согласится, то ему придется попридержать свою гордость. Но мы должны придумать нечто, гарантирующее нам, что Хуррам не попытается взбунтоваться.

– Что именно? Обложить его шпионами?

– Нет. Шпионов можно подкупить. Мне кажется, что Хуррам сам ответил на этот вопрос. В письме он клянется в своей лояльности не только своей собственной жизнью, но и жизнью своей семьи. Проверь это.

– Как?

– Поставь условием своего прощения направление его старшего сына Дара Шукоха – может быть, вместе с братом – ко двору.

– Ты хочешь сказать – в качестве заложников?

– Что ж, можно сказать и так. Даже Хуррам не посмеет выступить против тебя, пока его сыновья находятся в твоей власти.

– В это я готов поверить… но правильно ли разлучать его сыновей с ним? Я по своему детству знаю, насколько важна для ребенка родительская любовь. – Джахангир вздохнул, как будто ему вновь вспомнилось его безрадостное детство.

– С ними будут хорошо обращаться. И подумай о всех тех преимуществах, которые даст им присутствие при дворе рядом с их дедом… А если Хуррам действительно верит в то, что пишет, то нам никогда не придется принимать против него никаких мер.

Какое-то время Джахангир молчал. Мехрунисса знала, что ее предложение удивило его и, может быть, даже шокировало, но если он хорошенько подумает, то согласится, что в этом есть смысл. Она сама чем больше думала об этом решении, тем больше проникалась им, хотя ей придется следить за тем, чтобы в реальности Джахангир не слишком часто встречался со своими внуками…

– Я ведь думаю только о тебе, – заметила супруга падишаха через какое-то время, придвигаясь к нему и кладя голову ему на плечо; она почувствовала, как он гладит ее волосы. – Поведение Хуррама так сильно тебя расстроило… Соглашаясь на примирение, ты ведешь себя как истинно милосердный повелитель, но тебе надо думать прежде всего о себе. Сделай так, как я предлагаю, и, уверена, все получится так, как ты хочешь. Хурраму придется согласиться на твои условия, и ты сможешь отозвать Махабат-хана и его армию. Ты уже и так достаточно настрадался от своих неблагодарных и мятежных сыновей. Пора положить этому конец.

Джахангир провел рукой по глазам, а потом наконец улыбнулся, хотя улыбка у него получилась тусклой и грустной.

– Я уверен, что ты права. Ты всегда права. Завтра я соберу совет и сообщу им о своем решении. Хорошо будет примириться с Хуррамом. Да и внуков увидеть тоже будет приятно. Дара Шукох, наверное, сильно изменился…

На следующее утро Николас получил приглашение посетить Джахангира в его личных покоях. С того самого момента, как он прибыл в Агру, англичанин нервничал, помня о предостережении Хуррама. Но пока с ним не произошло ничего страшного, и письмо шахзаде оказалось в руках Джахангира.

Когда горчи провел Баллантайна в комнату, он увидел падишаха, стоявшего в самом ее центре, в ночном белье и с распущенными волосами. Когда правитель кивнул в ответ на глубокий поклон посланника, на его морщинистом лице все еще можно было разглядеть печать былого величия, но теперь англичанин, видя его на близком расстоянии, смог понять, насколько постарел падишах по сравнению с теми днями, когда они с сэром Ро были собутыльниками, рассказывавшими друг другу истории до самого рассвета.

– Отвези это моему сыну. – Джахангир протянул посланнику расшитый кожаный бумажник. – В нем – мой ответ на его письмо. Береги его пуще жизни. Я велел подать свежих лошадей, чтобы ты и твой эскорт двигались побыстрее.

– Благодарю вас, Ваше Величество. – Николас взял в руки бумажник, сгорая от любопытства, что же написал падишах. Он поколебался несколько мгновений, надеясь, что Джахангир даст ему хоть какой-то намек, но тот уже отвернулся и теперь умывался в серебряной чаше с водой, которую держал перед ним его слуга.

Спустя полчаса Джахангир наблюдал из окна, как Николас со своими воинами спускается по крутой дороге, ведущей от стен крепости к бурлящим улицам Агры. «Как Хуррам отреагирует на мое письмо?» – размышлял падишах. И тут ему впервые пришла в голову мысль: а что Арджуманд – женщина одной крови с его обожаемой Мехруниссой – скажет по этому поводу? Согласится ли она расстаться со своими детьми или будет уговаривать Хуррама не отсылать их отцу?

 

Глава 20. Сделка

– Махабат-хан сделает все от него зависящее, чтобы догнать и схватить тебя. – С этими словами Азам Бакхш пошевелил угли в жаровне и пригласил Хуррама придвинуться поближе к огню. Приближалась осень, и холодные ветра уже стали задувать с гор, вершины которых виднелись на горизонте на северо-западе. Сидя во дворе построенного из кирпича форта на берегу реки Гандак, Хуррам и Бакхш, который предложил шахзаде с семьей убежище, слегка замерзли.

– А ты знаешь Махабат-хана? – с удивлением спросил Хуррам. Азам Бакхш был стариком – ему было за семьдесят, – который в молодости воевал в войсках Акбара.

– Только понаслышке. Говорят, что он прирожденный командир, лихой и находчивый, умный и амбициозный. Он настолько хорош, что его всадники-раджпуты поклялись ему в верности до самой смерти, хотя он и не одной с ними веры.

Хуррам смотрел на раскаленные оранжевые угли. По слухам, которые принесли сегодня люди Азама Бакхша, армия Махамад-хана была меньше чем в четырех неделях пути от них. Это известие повергло опального шахзаде в шок. Он надеялся, что по крайней мере какое-то время он будет здесь в безопасности. Приглашение от старого вояки, которого Хуррам помнил только по смутным детским воспоминаниям, укрыться в его фамильном замке, который располагался среди холмов к северу от Патны, стало для него приятным сюрпризом. Дворецкий Азама Бакхша нашел группу Хуррама через неделю после того, как они оставили Хугли. Старик писал, что узнал о тяжелом положении шахзаде и предлагает ему помощь как любимому внуку Акбара и в память о самом Акбаре, которого он глубоко почитает. Хуррам немедленно отправился к нему и теперь находился где-то в двухстах милях к северу от Хугли. Но и это убежище будет только временным. Крохотная крепость не сможет противостоять армии Махабат-хана. Да и не будет он ставить своего друга в рискованное положение. Правда, сейчас шахзаде волновал только один вопрос – почему Махабат-хан все еще преследует его?

– Я надеялся, что отец отзовет его. Прошло уже почти два месяца, как я послал своего человека в Агру, – сказал сын падишаха.

– А твоему курьеру можно доверять?

– Да, я в нем уверен. Но по дороге в Агру он мог столкнуться с массой опасностей, так что я не уверен, что он туда добрался. Госпожа могла узнать о его задании и выслать ему навстречу наемных убийц. Его могли убить бандиты, он мог заболеть… Может быть, мне не стоило посылать европейца; они здесь болеют гораздо чаще нас… Если б все прошло гладко, то он уже должен был бы найти меня. Это место ни для кого не секрет, если по моему следу идет сам Махабат-хан, да и видели нас по пути сюда множество людей…

Хуррам поднял голову и посмотрел на яркую россыпь звезд на ночном небе. Как все-таки ничтожны и краткосрочны жизни людей по сравнению с этим таинственным и бесконечным сиянием над их головами…

– Не стоит так хмуриться, – прервал его мысли хриплый голос Азама Бакхша. – Время еще есть. Годы научили меня одной важной вещи – терпению. Так что все еще может образоваться.

Хуррам кивнул, но только из вежливости. Он не мог позволить себе быть терпеливым, когда жизни его любимых висели на такой тонкой ниточке.

Два дня спустя оказалось, что Азам Бакхш все-таки прав. Хуррам был у Арджуманд, когда услышал, как дробь барабанов возвестила о вновь прибывших. Вскочив на ноги, он бросился вниз по узкой лестнице, которая вела во внутренний двор.

Николас Баллантайн как раз слезал с лошади. Когда англичанин развязал платок, которым было закрыто его лицо, Хуррам увидел, насколько он измучен. Щеки его ввалились, а подбородок покрывала щетина.

– Светлейший…

Николас приготовился опуститься на колени, но Хуррам быстро остановил его:

– Не надо. Расскажи лучше, что с тобой приключилось? Ты передал письмо отцу? Что он сказал?

– Я без происшествий добрался до Агры, хотя мое путешествие заняло больше времени, чем я предполагал. Падишах принял меня в Зале официальных приемов, где и прочитал ваше письмо. На следующий день он передал мне вот это, чтобы я доставил его к вам. – С этими словами Баллантайн засунул руку в камзол и достал бумажник, который ему поручил Джахангир. Даже на отдыхе, в короткие мгновения забытья, он все время помнил об этой вещи, лежащей у него под рубашкой всего в нескольких дюймах от сердца. Протянув бумажник своему господину, англичанин почувствовал, как с его плеч свалился тяжелый груз.

Непослушными пальцами Хуррам открыл бумажник, достал из него письмо и начал читать. Наблюдая за ним, Николас заметил, как у него на лице сначала появилась радость, а потом ее сменило недоумение, на смену которому пришел гнев. Он также услышал, как шахзаде резко вдохнул воздух и стал пальцами мять край листка. Затем, неожиданно вспомнив о посланнике, его сопровождающих и других слугах, заполнявших двор, которые внимательно наблюдали за ним, Хуррам взял себя в руки.

– Благодарю тебя, – негромко сказал он Николасу, – ты с честью справился с этим нелегким заданием. Когда отдохнешь, мы поговорим. Я хочу знать все, что произошло с тобой при дворе, но сначала я должен увидеть свою жену.

Хуррам отвернулся, отошел в тень и стал взбираться по ступенькам лестницы, ведущей на верхний этаж. Баллантайн не мог узнать в нем человека, который всего несколько минут назад радостно выбежал на залитый солнцем двор. Склонив голову, шахзаде еле двигался, как будто старался отложить свою встречу с Арджуманд.

Она ждала его возле двери.

– Это же твой посланник вернулся из дворца, правда?

Сын падишаха кивнул и медленно прикрыл за собой дубовую дверь, чтобы их никто не услышал.

– Хуррам, что у тебя за вид? Что пишет твой отец?

– Он отзовет Махабат-хана вместе с его армией, – начал шахзаде, немного поколебавшись, – в том случае, если я с оставшимися у меня людьми перейду в Балагхат, куда он назначает меня наместником. А еще я должен согласиться не появляться при дворе, пока он сам не пригласит меня туда.

Измученное лицо Арджуманд внезапно расцвело. Она опять была похожа на ту счастливую, энергичную девочку, которую Хуррам впервые увидел на благотворительном базаре.

– Но ведь это же прекрасно! Твой отец согласился восстановить отношения с тобой. Это может означать, что он решил простить тебя. Наконец-то после всех этих лет скитаний мы и наши дети будем в безопасности… – Женщина обняла шахзаде за шею, но он не ответил на ее объятия, и она, опустив руки, отступила на шаг. – В чем дело? Разве не на это мы надеялись? Почему же ты такой несчастный, Хуррам? Скажи же мне…

Ее муж подумал о тех холодных, кратких и высокомерных словах, которыми было написано письмо Джахангира, – это было не письмо прощения от отца к сыну, а список условий, которые правитель посылает своему провинившемуся вассалу. И среди всех этих условий было одно, с которым он с трудом мог согласиться и о котором должен был рассказать Арджуманд.

– В качестве гарантии того, что я буду вести себя хорошо, отец требует, чтобы мы послали Дара Шукоха и одного из его братьев ко двору.

– Что? – прошептала Арджуманд. Обхватив руками голову, как будто по ней только что ударили, она упала на колени на вытертый красный ковер.

Хуррам беспомощно наблюдал за тем, как рыдает его жена. Ему надо было бы обнять и прижать ее к себе, но что он мог сказать ей в утешение, когда чувствовал себя в точно таком же отчаянии?

– Отец пишет, что с мальчиками будут хорошо обращаться, но я не хочу лгать тебе. Они будут заложниками, хотя их и не станут так называть.

– Дара Шукох еще такой маленький… Я даже думать об этом не могу. Как может твой отец быть таким жестоким?! Ведь он когда-то любил Дара… Я помню его подарки, которые он сделал нам на его рождение…

– Я уверен, что отец никогда не причинит вреда нашим сыновьям, но… – Хуррам сделал паузу и посмотрел на жену, зная, что та поймет его.

Вытирая тыльной стороной руки слезы со щек и пытаясь взять себя в руки, Арджуманд смогла выдавить из себя только одно слово:

– Мехрунисса?

Ее муж кивнул.

– Ты действительно думаешь, что она может причинить им зло?

Шахзаде задумался. Как бы он ни ненавидел Мехруниссу – а кто знает, на что способна эта женщина в отчаянных обстоятельствах? – действительно ли он видит в ней хладнокровную убийцу его детей?

– Нет, я так не думаю, – ответил он наконец. – Да и зачем ей это? Для нее достаточно лишь контролировать наших сыновей. Она достаточно умна, чтобы понимать, что любая резкость по отношению к ним вызовет негодование. Наша традиция – а она восходит к временам самого Тимура – говорит о том, что жизни юных и невинных наследников престола священны. Только те из них, кто восстал в более зрелом возрасте, подвергаются самому суровому наказанию.

Арджуманд медленно встала с пола, отбросила с лица растрепавшиеся волосы и подошла к оконному проему. Солнце уже садилось, окрашивая в розовый цвет верхушки далеких гор. Женщина чувствовала едкий запах дыма, поднимавшегося от костров из кизяка, на которых уже начали готовить вечернюю пищу, и видела первые фонари, которые зажгли в нижнем дворе. Вокруг течет обычная жизнь, подумала она, а вот их собственная неожиданно перевернулась с ног на голову. Что она должна делать, будучи матерью? Пожертвовать двумя своими детьми, чтобы гарантировать существование всех остальных? Физическая боль деторождения – ничто по сравнению с той душевной агонией, которую она переживает.

– Мы должны сделать свой выбор. Нам совсем не обязательно соглашаться на условия моего отца, – заметил сын падишаха. – Мы можем уйти на север, высоко в горы, где Махабат-хану будет трудно нас преследовать…

– Нет. – Арджуманд отвернулась от окна с каменным лицом. – Подумай, что скажет твой отец, если мы отвергнем его приглашение: что твое нежелание отдать своих сыновей в его руки – а ведь он их дед – означает, что ты никогда и не собирался хранить ему верность. Он спросит, почему это послушный и покорный сын отказывается послать детей к их родному деду, если только не замышляет восстания? Тогда падишах удвоит усилия по твоей поимке, а что будет с нашими детьми в этом случае?

Несмотря на то что инстинкт отца и принца крови подсказывал шахзаде, что от предложения падишаха надо отказаться, он засомневался. «Разве она не права?» – размышлял Хуррам, потрясенный прямотой и простотой слов его жены. Разве у них в действительности есть выбор? У него не более трехсот всадников и никакой возможности набрать новых. Если б он был один, то мог бы воевать, как его прапрадед Бабур, – уйти в горы, придерживаясь тактики молниеносных налетов, и ждать, когда представится возможность захватить территорию. Но он должен думать о семье…

Теперь, немного успокоившись, Хуррам понял, что предложение отца напоминает утонченный ход на шахматной доске и не оставляет ему возможности отступить куда-либо, кроме того места, которое выбрал его отец. Джахангир когда-то любил играть в шахматы, но Хуррам хорошо понимал, в чьем извращенном сознании зародилась идея заставить его поступиться своими сыновьями. Он ясно представил себе Мехруниссу, наматывающую на палец черный локон и с улыбкой ожидающую, что решат они с Арджуманд. Тетка его жены напоминала паука, который, начав с одной-двух паутинок, постепенно сплетает замысловатую сеть. В один прекрасный день, поклялся себе Хуррам, он уничтожит эту паутину. Он освободит от нее себя, свою семью и даже своего отца – если только того еще не слишком затянет в ловушку Мехруниссы – от ее пут и вновь сделает державу моголов процветающей страной. Но это может произойти только в далеком будущем. А сейчас ему надо думать о настоящем.

– Ты права, – согласился шахзаде и почувствовал тяжесть на сердце. – Правда заключается в том – и ты поняла это быстрее меня, – что у нас практически нет выбора. Но кого еще мы пошлем с Дара Шукохом – Шаха Шуджа или Аурангзеба?

– Аурангзеба, – ответила Арджуманд после минутного размышления. – Хоть он и младше Шаха Шуджа на год, зато гораздо сильнее – он очень редко болеет – и совершенно бесстрашен. Мысль о том, что он отправится во дворец, его даже развеселит. – Голос женщины слегка дрожал. – Когда мальчики должны ехать?

– Отец пишет, что о своем решении я должен немедленно написать командующему гарнизоном Патны, который отправит ему письмо с курьерской эстафетой. Если мы принимаем его условия, то должны отправить сыновей под сильной охраной в Аллахабад, куда он направит людей для их встречи. Дара Шукох – достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что между мной и моим отцом существовал конфликт. Ему надо будет сказать, что мы помирились и что его дед с нетерпением ждет его и одного из его братьев. И не надо, чтобы он видел, насколько мы встревожены…

 

Глава 21. Лишенный принципов

Махабат-хан взял из рук курьера падишаха кожаную почтовую сумку. Пятью минутами ранее этот совершенно измученный всадник догнал колонну, которая в туче пыли двигалась навстречу столкновению с Хуррамом. Открыв потертую сумку, Махабат-хан достал из нее единственное письмо и сломал зеленую восковую печать. Быстрый взгляд на письмо сказал ему все, что он хотел узнать. Несмотря на то что на письме была печать Джахангира, оно было написано почерком Мехруниссы, как это часто случалось с отдаваемыми ему письменными приказами. Текст был очень лаконичным:

Негодяй одумался и заключил сделку, передав двух своих сыновей под наше опекунство, как гарантию своего хорошего поведения в будущем. Твоя миссия закончена. Возвращайся в Агру и жди дальнейших указаний, которые мы отправим тебе по прибытии в Кашмир. М.

Дальше шла дата и место написания – Лахор.

Ни слова одобрения или благодарности, подумал Махабат-хан, сжимая письмо в руке.

– Ответа не будет, – сообщил он курьеру. – Просто подтверди, что я получил письмо.

Затем, повернувшись к офицеру, который ехал рядом с ним – это был молодой и стройный раджпут Ашока на гнедой лошади, – военачальник сказал:

– Падишах – или, скорее, госпожа – приказал нам возвращаться. Кампания закончена. Здесь мы остановимся и заночуем. – И, смягчившись, он добавил одному из слуг: – Проследи, чтобы курьера накормили и он отдохнул, а также получил свежую лошадь, прежде чем отправится обратно.

В ту ночь Махабат-хан никак не мог заснуть. Не только потому, что его шатер сильно нагрелся за день и в нем не хватало воздуха – хотя это и правда было так, – и не потому, что он выпил много вина из своего родного Шираза со своими старшими командирами – хотя он действительно это сделал, – а потому, что он был более чем просто недоволен тем, как его армию отозвали в Агру. Причем сделал это даже не падишах, размышлял военачальник, а госпожа. То, что она была автором безапелляционного приказа, только увеличивало его недовольство. Уже не в первый раз он задумался, почему должен позволять Мехруниссе испытывать его верность падишаху, посылая его то туда, то сюда, как будто он обычный воин.

Почему в этот раз она своим волевым решением лишила его и его соратников богатой добычи, которая по праву принадлежала бы им, если б они разбили Хуррама и его союзников? Она ведь просто женщина, пусть и самая хитрая и расчетливая из всех, с кем ему приходилось встречаться, да еще и персиянка – так же как и он…

И хотя она смогла прибрать к рукам падишаха – самого, наверное, могущественного человека на земле – и превратить его в обыкновенного подкаблучника, он, Махабат-хан, гораздо умнее ее или по крайней мере ровня ей. У них в жилах течет персидская кровь, но он происходит из более знатной семьи. У нее не больше прав распоряжаться верховной властью, чем у него. Может быть, она и умна, но не умнее его. В отличие от него она никогда не командовала армиями – и, будучи женщиной, никогда не будет…

Чем больше Махабат-хан рассуждал таким образом, беспокойно ворочаясь под простым хлопковым одеялом, тем больше ему казалось, что он должен положить конец господству Мехруниссы. Он не хуже ее может распоряжаться властью, данной ему падишахом, несмотря на все ее интриги против Хуррама и попытки протащить ее тупого зятя Шахрияра в официальные наследники падишаха, особенно теперь, когда от пьянства наконец умер Парвиз. Может быть, он ошибся, не подумав чуть раньше об объединении своих сил с молодым и харизматичным Хуррамом против его стареющего отца и его расчетливой, действующей в личных интересах и безжалостной любимой жены? То, что они с Хуррамом постоянно находились на войне, привело к тому, что два военачальника только однажды встретились при дворе; но шахзаде по всем признакам был благородным и щедрым командиром, чье военное искусство подтверждалось его способностью ускользать от армии Махабат-хана. Хуррам вызывал такую преданность, что даже сейчас у него при дворе было множество приверженцев, хотя они и предпочитали не высовываться. Может быть, стоит перейти на его сторону прямо сейчас? Все столкновения и стычки со сторонниками Хуррама, которые случались во время его преследования, проходили по правилам ведения войны. Ни с той ни с другой стороны не было ни резни, ни казней, ни потерь близких членов семьи, которые обычно приводят к кровной мести или вечной вражде…

Пока Махабат-хан ворочался, слишком перевозбужденный, чтобы заснуть, ему в голову пришла еще одна мысль. А что, если ему взять на себя роль независимого участника в этой борьбе за власть? От последнего курьера и от тех, которые прибыли до него, он знал, что сейчас, ранней весной, падишах с супругой и со всем своим двором и скарбом – но без сильной охраны – двигаются в сторону Кашмира, пребывая в счастливом заблуждении, что, решив проблему Хуррама, избавились от всех серьезных опасностей. А что, если они ошибаются и он сам превратится из верного – и даже раболепного – полководца, выполняющего любое их приказание, независимо от того, в какой форме оно было ему передано, в верховного властителя и их династии, и их державы?

Разве сейчас он сам не может их контролировать? Что, если он, Махабат-хан, и десять тысяч его воинов, каждый из которых предан ему лично, проследуют за падишахом с госпожой и отберут у них детей Хуррама? Разве в этом случае Хуррам не будет смотреть на него другими глазами, чем если он, Махабат-хан, предложит ему союз прямо сейчас? Или – еще лучше, хотя это и слишком дерзко, – может быть, стоит захватить также самого одурманенного опиумом Джахангира вместе с женой в придачу к детям Хуррама, и тогда уже диктовать свою волю уже обеим сторонам? И пусть падишах и Хуррам поборются за его благосклонность… Сколько же в таком случае он получит трофеев, сколько власти сосредоточит в своих руках? Несравнимо с тем, что он получил бы, продолжая преследовать Хуррама или вступив с ним в немедленный союз. И ведь это не просто фантазии. Его обширный опыт ведения войн учит, что часто наиболее успешными оказываются самые нестандартные и дерзкие планы – может быть, из-за оцепенения и неожиданности, которые они вызывают у противника именно своей необычностью… Все это достаточно рискованно, подумал Махабат-хан, шлепнув рукой по зудящему комару, даже очень рискованно, но иногда он чувствовал себя полноценным человеком лишь перед лицом реальной опасности или пытаясь уравнять изначально неравные шансы. Именно это сделало его воином. Утром он должен будет проверить своих людей, но он не сомневается в их верности или в их любви к трофеям… Решение принято. Он захватит весь отряд Джахангира – и поиграет в создателя и ниспровергателя падишахов.

Через несколько минут после такого решения Махабат-хан уже спал глубоким, спокойным сном, не обращая внимания на жару и жужжащих насекомых.

Джахангир поудобнее устроился на обтянутом парчой валике, лежащем на толстом ковре, покрывающем пол его шатра. «Старею», – подумал он. Его мускулы ныли после восьми часов, проведенных в хаудахе на спине слона. Колонна падишаха, длиной почти в полмили, закончила еще один день медленного продвижения на северо-запад. Правителю было приятно увидеть покрытые пеной воды реки Джелам цвета зеленого нефрита. Это была последняя крупная преграда на их пути к Кашмиру. И красные шатры, которые послали вперед и уже установили на противоположном берегу, тоже радовали его взгляд.

– Когда будем переправляться? – поинтересовалась Мехрунисса, сидевшая на низком стуле возле мужа.

– Командиры говорят, что, для того чтобы переправить нашу колонну, потребуется два дня, если не больше. Это будет непросто. Потребуется время, чтобы построить мост из лодок. Как видишь, уровень воды в Джеламе очень высок из-за таяния снегов в горах. Они предлагают нам самим переправиться утром второго дня.

– Не важно. Здесь хорошее место для того, чтобы передохнуть, а спешить нам некуда. – Мехрунисса убрала локон с лица. – Ты устал. Скоро я прикажу разжечь огонь в банном шатре, и ты сможешь принять ванну.

Джахангир кивнул и прикрыл глаза. Он был рад, что супруга предложила ему поехать в Кашмир. Наконец-то кризис с Хуррамом разрешился, и теперь он может безопасно отъезжать от Агры на большие расстояния… Судя по последнему посланию от Маджид-хана, Хуррам благополучно добрался до Балагхата и приступил к исполнению обязанностей наместника. Время покажет, выполнит ли он, несмотря на все сомнения Мехруниссы, свою часть договора, на что он, его отец, очень надеется. Двое сыновей Хуррама, находящиеся теперь у них, – хорошая тому гарантия.

Теперь, когда гражданская война в стране закончена, ему можно меньше бояться внешних врагов, которые как шакалы, почуявшие неподалеку кровь раненого животного, следили за раздором в державе Великих Моголов. Незадолго до того как правитель покинул Агру, шах Персии прислал ему в качестве подарка шесть идеально подобранных гнедых скакунов. Вместе с ними пришло предложение вечной дружбы. А Джахангир хорошо знал, что, если б шах почувствовал хоть малейшую его слабость, он с радостью захватил бы Кандагар, Герат или еще какую-нибудь крепость рядом с рекой Гемланд и своей границей.

Падишах чувствовал, что после всех недавних событий ему необходимо расслабиться, а озера и сады Кашмира предоставят ему такую возможность. Он влюбился в это место сразу же после того, как впервые увидел смутные очертания полей, заросших крокусами, которые его отец присоединил к державе Моголов. Здесь Джахангир чувствовал себя ближе всего к Акбару. А сейчас он будет проводить время, плавая по озеру Дал на своей барже или рыская по горам в поисках дичи и постепенно приходя в себя после всего, что натворил Хуррам. А может быть, к нему вернется часть его физических сил и прекратится кашель, который почти не покидает его в последние месяцы…

Неожиданно снаружи послышались детские голоса.

– Это Дара Шукох и Аурангзеб? – поинтересовался правитель.

– Я разрешила им потренироваться в стрельбе из лука на берегу, – кивнула Мехрунисса. – У них столько энергии… Путешествие их совсем не утомляет.

– Иногда я сомневаюсь, что мы правильно сделали, забрав их у родителей. Им, должно быть, тяжело.

– У нас не было выбора. В державе должен быть мир, а то, что они у нас, его обеспечивает. Мы хорошо с ними обращаемся. Они ни в чем не испытывают нужды.

– Но мальчики, должно быть, скучают по родителям… Они не видели их вот уже больше трех месяцев. Аурангзеб выглядит достаточно жизнерадостным, а вот Дара Шукох – я сам это видел – иногда смотрит на нас и хмурится. И тогда я задаю себе вопрос, о чем он думает…

– Он еще мальчик. Возможно, он думает о том, когда опять отправится охотиться или дрессировать соколов… – Мехрунисса говорила резко, тоном, не допускающим возражений. – Думаю, что теперь я пойду и лично прослежу за тем, как греют воду для бани. Прошлым вечером она была не слишком горячей – слуги разленились и не собрали достаточно дров для костра. А потом приготовлю твое вечернее вино.

Когда его супруга ушла, Джахангир вновь вытянулся на полу. Он любил Дара Шукоха и Аурангзеба и чувствовал, что их изначальная сдержанность по отношению к нему постепенно исчезает. Взаимоотношения между дедом и внуками должны быть не такими напряженными, как между отцом и сыновьями… Здесь не может быть никакого соперничества. Возможно, именно поэтому его собственный отец, Акбар, так благоволил своим внукам.

– Мы догнали колонну падишаха, ага . Последние две ночи они стоят лагерем на берегу реки Джелам в пяти милях перед нами. Его люди строят из лодок мост, чтобы перейти реку. Основная часть его воинов – думаю, тысячи две из трех, которые его сопровождают, – перешли реку сегодня вечером до наступления темноты, и я слышал приказы прекратить переправу и заняться приготовлением вечерней пищи. Я уверен, что колонна самого падишаха переправится завтра, – закончил доклад разведчик, весь затянутый в темно-коричневые одежды, чтобы легче было сливаться с землей.

Махабат-хан почувствовал облегчение.

Как он и был в этом уверен, его командиры единодушно поддержали его смелый и дерзкий план, несмотря на его очевидные риски и опасности. И точно так же поступили его закаленные в битвах раджпуты. Двигаясь со скоростью, в восемь раз превышающей скорость колонны падишаха, они быстро ее нагнали. Несколько чиновников на пути их следования, которые удивились подобной поспешности, успокоились, когда Махабат-хан объяснил им, что хочет лично сообщить падишаху об еще одной успешной военной кампании. И тем не менее он радовался, что гонка закончена и наступило время претворить его план в жизнь.

– Лагерь защищен удаленными пикетами с тыла? – задал вопрос Махабат-хан.

– Нет, – ответил разведчик. – Есть часовые, но их совсем немного. Они расположены прямо по периметру лагеря и ведут себя очень расслабленно. Единственные патрули, которые я видел, веером двигались по противоположному берегу реки, изучая скорее всего предстоящую дорогу.

Махабат-хан улыбнулся. Обстоятельства складываются в его пользу. Утром ему придется просто подождать, когда еще больше войска переправится на ту сторону, а потом захватить или сжечь мост, обыскать лагерь и взять в плен падишаха, госпожу и сыновей Хуррама. Сегодня же – так, на всякий случай – он и его люди отойдут на пару миль назад и не будут зажигать костры, которые могут выдать их присутствие.

Ночь у подножия гор и холмов, окружающих долину реки Джелам, выдалась холодной. Когда Махабат-хан вывел своих всадников сразу же после восхода солнца, все вокруг было скрыто в морозной дымке. Фортуна явно на его стороне. «Дымка позволит мне незаметно приблизиться к переправе», – подумал он. Но не стоило полагаться только на везение. Надо было сохранять спокойствие и ничего не принимать на веру. Махабат-хан видел множество военачальников, которые терпели поражение лишь потому, что слишком сильно верили в свою удачу и совсем не занимались планированием или не уделяли никакого внимания безопасности собственной атаки. Поэтому он еще раз напомнил своим офицерам о данных накануне распоряжениях.

– Ашока, – обратился Махабат-хан к молодому раджпуту, сидящему на гнедой лошади во главе своих воинов, – ты должен будешь заблокировать переправу – так, чтобы войска с того берега не смогли вернуться. Если надо будет – сожги ее. Теперь ты, Раджеш, – тут он повернулся к опытному воину с кустистой бородой и шрамом, который по диагонали пересекал все его лицо, от линии волос на лбу до самой бороды; его пустая левая глазница была прикрыта куском кожи. – Ты со своими людьми окружишь лагерь и проследишь, чтобы не одна живая душа не выбралась из него на юг, дабы сообщить о наших действиях. А я во главе остальных воинов захвачу семью падишаха. Помните о необходимости избегать ненужных ранений и не только среди наших людей, но и среди войска падишаха. Нам надо, чтобы как можно большее количество его людей перешло на нашу сторону. И самое главное: проследите, чтобы семья падишаха не пострадала. Живые, они для нас в несколько раз дороже, чем их вес в чистом золоте. А мертвыми они превратятся для нас в груз, который будет тащить нас в ад. Все как один восстанут против нас, и взаимное согласие будет невозможно. Вы меня поняли? – Офицеры утвердительно кивнули. – Тогда давайте по максимуму используем преимущество этой дымки.

Развернув лошадь, Махабат-хан поскакал в сторону серой пелены. Следующие несколько часов будут решающими для его будущего. Он или получит контроль над державой, или – если его дерзкий план провалится – умрет медленной смертью. Падишах никогда не позволял предателям умирать легко и быстро. Военачальника передернуло, когда он вспомнил тех, кого видел посаженными на кол или по шею закопанными в горячий песок и оставленными умирать на палящем солнце. А еще тех, у кого палачи с пустыми глазами живьем вытягивали внутренности и наматывали, виток за витком, на палки. Ради самого себя и ради своих людей он должен победить – и он победит… С хмурым лицом перс послал свою высокую черную лошадь вперед.

Через час, без каких-либо приключений или признаков того, что их обнаружили, Махабат-хан со своими людьми оказался среди невысоких глиняных холмов возле реки, прямо над переправой. Хотя дымка еще не исчезла, она стала тонкой и неоднородной. В ее просветах военачальник увидел, что воины падишаха переправляются по мосту вместе с несколькими вьючными слонами, чей вес и неуклюжая походка заставили связанные между собой лодки подпрыгивать и раскачиваться в быстром течении реки, воды которой были серо-зеленого цвета от камней и мусора, принесенных с вершин гор и ледников. Еще через один просвет в медленно текущей дымке Махабат-хан увидел красные шатры падишаха, которые пока оставались на его берегу и перед которыми горели костры для приготовления пищи – вероятно, падишах с госпожой наслаждались неторопливой утренней трапезой.

По своему опыту при дворе Махабат-хан знал, что повелитель, одуревший от вечерних экспериментов с вином или опиумом или с тем и другим одновременно, встает по утрам достаточно поздно и остается в полубессознательном состоянии до самого полудня. Хорошо бы так было и сегодня, но он не может делать на это ставку.

– Не будем терять время, – скомандовал Махабат-хан, повернувшись к своим офицерам. – Действуйте, и действуйте быстро. Следите за дисциплиной среди ваших людей. Пусть они развернут наши знамена, чтобы воины падишаха увидели, кто мы такие, и до самого последнего момента не могли понять, что мы собираемся делать.

С этими словами он пятками ударил по бокам своей черной лошади, которая с удовольствием подчинилась ему и подняла тучи пыли, спускаясь с глиняных холмов в сторону лагеря.

Еще через пять минут Махабат-хан уже скакал сквозь редкую охрану, защищавшую периметр лагеря Джахангира. Первые несколько стражников были, казалось, настолько сбиты с толку происходящим, что потянулись за оружием, только когда было уже слишком поздно, – его собственные превосходящие силы нахлынули еще до того, как они смогли его подготовить. Продвигаясь в сторону реки, военачальник осмотрелся и увидел людей Раджеша, которые разворачивали свою собственную охрану вокруг лагеря, и всадников Ашоки, которые галопом неслись в сторону моста из лодок, разбивая и переворачивая на своем пути горшки, кастрюли и другое лагерное оборудование. Не услышав выстрелов и не увидев летящих стрел, Махабат-хан направился в сторону шатров падишаха. Вскоре он добрался до цели, и на его глазах из них в панике выскочили несколько человек. По их безбородым лицам и мягким, красочным одеждам он догадался, что это евнухи из обслуги гарема. Резко натянув поводья, так, что его лошадь чуть не встала на дыбы, Махабат-хан остановил животное на месте и спрыгнул с седла прямо на одного из евнухов, гибкого юношу, который несколько мгновений вертелся и выкручивался, пытаясь освободиться из хватки военного, но, поняв всю тщетность своих усилий, прекратил сопротивление. Махабат-хан схватил его за плечо и встряхнул.

– Где падишах?

Евнух ничего не сказал и лишь кивнул в направлении места в десяти ярдах от них, огороженного деревянными панелями, искусно разрисованными сценами охоты и связанными вместе кожаными ремнями. Из-под панелей сочилась вода. Значит, вот он где – в банных шатрах, отмокает после вчерашней пьянки, решил Махабат-хан. Отбросив евнуха в сторону, полководец подбежал к месту, огороженному панелями, и ударами ноги сбил несколько из них.

Воздух наполнился ароматом розовой воды. От громадной ванны, вырезанной из единого куска камня, которую падишах везде возил за собой, поднимался пар. Но в ванне не было ничего, кроме горячей воды, а единственными людьми, которых увидел Махабат-хан, были двое слуг, на гладких лицах которых явственно читались ужас и тревога. Неожиданно военачальник услышал треск ружейных выстрелов, доносившийся со стороны берега реки. Где же падишах? Неужели его план провалился? А вдруг, да хранит его Аллах, один из его людей нашел способ во время долгого марша предать его, и сейчас Джахангир приготовил для него ловушку? Махабат-хан развернулся и с колотящимся сердцем побежал в сторону от хаммама.

– Немедленно разыщите падишаха!

Крики и звон стали, ударяющейся о сталь, волнами накатывались на спящего Джахангира. А потом, неожиданно приблизившись, они разбудили его.

Пытаясь собраться с мыслями, он поднялся на ноги, и когда горчи не откликнулся на его призыв, направился к выходу из шатра.

Зацикленный на том, чтобы найти лошадь и добраться до берега реки, Махабат-хан не заметил, как поднялся полог шатра, и чуть не столкнулся с хилой, но прямой фигурой, которая появилась из-под него, все еще одетая в ночное белье. Он мгновенно узнал похудевшего Джахангира с запавшими больше, чем обычно, глазами.

– Что это за суета, Махабат-хан? – первым заговорил падишах.

Военачальник на какое-то время лишился дара речи.

– Я взял тебя под свою охрану ради благополучия державы, – ответил он наконец.

– Охрана ради державы? Что за ерунда! Что ты хочешь этим сказать?

– Госпожа и твои нынешние советники действуют лишь в своих корыстных интересах, а не в твоих. Мои советы будут лучше, чем их, – неуклюже произнес Махабат-хан.

– Да как ты смеешь? – В голосе Джахангира послышался былой напор и темперамент, его глаза заблестели, а рука потянулась к тому месту, где, будь он полностью одет, находился бы кинжал. Не найдя его, падишах огляделся в поисках стражи, но те немногие, кого он увидел, уже лежали на земле, с руками, связанными за спиной. Люди Махабат-хана были повсюду – их обнаженные мечи блестели в лучах утреннего солнца.

– И что же, ты дашь мне право принять участие в выборе моих новых советников? – спросил правитель, опустив руку.

– В свое время – когда ты убедишься, насколько я лучше нынешних.

Махабат-хану показалось, что, несмотря на затуманенные опиумом глаза, Джахангир просчитывает варианты. Наконец пленник кивнул, как будто понял, что сопротивление в настоящий момент ничего ему не даст, медленно повернулся и исчез под красным пологом своего шатра. Махабат-хан взглянул на своих людей.

– Охраняйте шатер повелителя, но обращайтесь с ним как подобает. Он – наш падишах.

В шатре Джахангир судорожно пытался разобраться в том, что сейчас произошло. Чего пытается добиться Махабат-хан? Правитель знал, что особо ничего не может предпринять в данный конкретный момент. А где же Мехрунисса и внуки? Вскоре он узнал ответ на этот вопрос из громкого разговора за стенкой шатра.

– Командир, дети Хуррама у нас, – услышал он. – Мы нашли их под сильной охраной в шатре, который стоял немного в стороне от других. Дара Шукох все время спрашивает, когда мы вернем их родителям, и утверждает, что нас за это хорошо вознаградят. Я велел ему набраться терпения и немного подождать. Аурангзеб в основном молчит, но в его взгляде я вижу открытое неповиновение.

– Очень хорошо, Раджеш, – услышал Джахангир ответ Махабат-хана. – В таком случае Хуррам согласится по крайней мере побеседовать с нами. Хорошо ухаживайте за мальчишками и не спускайте с них глаз. Не удивлюсь, если они попытаются убежать… А что с госпожой?

– Не знаю. Наши люди перевернули весь лагерь, но безуспешно. Один из евнухов в гареме рассказал, что она якобы схватила лук, набросила темную одежду, прыгнула на лошадь и ускакала верхом. Но ни одна женщина не будет вести себя таким образом, командир.

– Ты еще никогда не встречался с госпожой… Под ее женским обличьем бьется сердце тигра.

Джахангир улыбнулся. А Махабат-хан не дурак! С Мехруниссой на свободе не все еще потеряно.

Снаружи военачальник, опять нахмурив брови от беспокойства и напряжения, вскочил на лошадь и быстро отправился в сторону моста из лодок. Если повелительнице действительно удалось скрыться, то его план удался лишь наполовину. До реки было рукой подать, и через несколько мгновений всадник снова спешился. Вокруг моста, который остался несожженным, не было видно никаких признаков жизни, но несколько стрелков Махабат-хана прятались неподалеку, за перевернутыми телегами. Их ружья на треногах были готовы к залпу, и они смотрели вдоль их длинных стальных стволов, направленных на противоположный берег реки. Несколько человек во главе с Ашокой пытались, наклонившись, перевязать огнестрельные раны двух своих товарищей. Кроме того, на берегу лежали два тела в насквозь пропитанных кровью одеждах. Теперь Махабат-хан понял, откуда доносились выстрелы, и с тяжелым сердцем догадался, что было их причиной.

– Ашока, что здесь произошло?

– Сначала все было в порядке. Мы взяли под свой контроль подходы к мосту. Воины, которые были на нем, подчинились нашим приказам и продолжили переправу; они были уверены, что погибнут, если окажут сопротивление, повернут назад или даже замрут без движения. Те, кто ждал переправы – в основном это были погонщики мулов со своими животными, – достаточно легко сдались, хотя командир, наблюдавший за ними, попытался вытащить меч. – Махабат-хан проследил за взглядом своего подчиненного и увидел крепко сбитую мужскую фигуру с руками, связанными за спиной; его охраняли двое из людей Ашоки. – Прежде чем мы его взяли, он ранил одного из моих младших командиров, но, хвала Аллаху, очень легко.

– А как же получилось так, что другие люди ранены или убиты?

– Не прошло и пары минут, как я услышал цокот копыт у себя за спиной и увидел, как закутанная в плащ фигура галопом несется в сторону моста. «Стой, или мы будем стрелать!» – крикнул я. Капюшон откинулся, и я увидел потоки длинных черных волос. На мгновение мне показалось, что это женщина, но потом я отбросил эту мысль. Ни одна женщина не может так скакать верхом, управляя лошадью руками и ногами. Я уже хотел было дать приказ стрелять, но тут понял, что слишком долго рассуждал и всадник уже успел убрать с дороги двух моих людей, охранявших въезд на мост, сбросив одного из них в воду. Он был уже на середине моста, который яростно раскачивался под ударами копыт скачущей галопом лошади. Помня о твоем приказе не причинять вреда людям, которые могут обладать каким-то влиянием, я решил не мешать этому всаднику. Я не мог не восхищаться его смелостью. Когда он достиг противоположного берега, там расчехлили ружья и первым же залпом нанесли нам эти потери. С тех пор мы продолжаем время от времени обмениваться выстрелами.

– Правильно сделали, что не стали стрелять. Ты даже не представляешь, кого мог убить, – сказал Махабат-хан. А потом, подумав, что это идеально созвучно сложившейся ситуации, добавил: – Сожгите мост, чтобы никто не мог вернуться назад.

 

Глава 22. Кровавая река

– Вы обесчестили себя и перед Всевышним, и перед падишахом, и перед своими людьми! Из-за вашей халатности произошло невероятное – захвачен падишах! – Мехрунисса в ярости мерила шагами помещение перед старшими командирами телохранителей Джахангира, совершенно позабыв о правилах пурды. Когда она смотрела им прямо в глаза, они первыми отводили свой взгляд и опускали глаза, как смиренные девушки. – И как вы собираетесь восстановить свою честь? Как собираетесь освободить падишаха? Вы ничего не предпринимали, пока люди Махабат-хана жгли лодочный мост сразу же после моего побега. И как мы теперь переправимся через реку? А мы переправимся через нее, даже если нам придется переплыть ее вместе с нашими лошадьми и слонами… Ну же, отвечайте мне!

В шатре повисла тишина.

– Повелительница, – заговорил наконец высокий бадахшанин с изогнутым, как у орла, носом, стараясь не встречаться взглядом с пылающими гневом глазами Мехруниссы, – когда я шел во главе передового отряда, в задачу которого входил поиск переправы через Джелам четыре или пять дней назад, мы нашли возможный брод в миле отсюда вверх по реке. Мы отказались от него, потому что вода стояла слишком высоко и люди не могли идти вброд без риска быть унесенными течением. Переправиться там могли только всадники на лошадях и слоны, да и то дно там неровное и покрыто осколками скал. Так что мы сразу решили избежать возможных опасностей и построить лодочный мост там, где течение замедляется поворотом реки вокруг небольшого холма на этом берегу, хотя там еще глубже. Но если нет никакой альтернативы, мы можем подумать об атаке через брод, повелительница.

– У кого-нибудь из вас есть лучшее предложение? – спросила Мехрунисса. В ответ она услышала только шарканье ног и увидела обмен молчаливыми взглядами.

– Что ж, отлично, значит, идем через брод – ни я, ни вы не можем оставить падишаха в руках этого отступника Махабат-хана. Сколько времени займет подготовка атаки?

– Необходимо несколько часов, чтобы произвести инвентаризацию имеющегося в нашем распоряжении вооружения. Затем надо будет завернуть ружья и боеприпасы в промасленные мешки, чтобы максимально защитить их от воды и надеть боевые доспехи на оставшихся слонов – вот, собственно, и всё… Мы можем быть готовы до захода солнца, но лучше начинать утром.

– А не уйдет ли Махабат-хан вместо того, чтобы стоять и следить за этими нашими приготовлениями? – подал голос стройный молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой – один из самых молодых командиров.

– Нет. Кем бы он ни был, Махабат-хан все-таки не такой идиот, как вы, – ответила Мехрунисса. – Он знает, что, даже захватив падишаха, но не сумев взять меня, не сможет получить власть. Не волнуйтесь – он будет ждать моего следующего хода. Мы атакуем утром – так, чтобы ни один из вас, бездарей, не смог пожаловаться на то, что ему не хватило времени на подготовку. А пока продолжайте беглый огонь по противоположному берегу, дабы люди Махабат-хана провели тревожную ночь. И разошлите патрули в разных направлениях – пусть на той стороне поломают головы над нашими следующими действиями. – Правительница мрачно улыбнулась. Она почти наслаждалась ситуацией: Махабат-хан дал ей наконец возможность действовать напрямую, а не через посредника, как это было раньше. – А еще приготовьте моего слона и боевой хаудах. Завтра я сама поведу вас, чтобы вы могли восстановить свою честь и спасти вашего падишаха. И хоть многие из вас трусы в душе, вы не решитесь медлить, если вас будет вести женщина.

– Повелитель, Махабат-хан позволил твоим внукам присоединиться к тебе, – сказал высокий раджпут, отводя в сторону полог на входе в шатер.

Дара Шукох и Аурангзеб осторожно вошли. «Мальчики не понимают, что происходит вокруг», – подумал Джахангир. Когда внуки остались одни, он опустился на колени и взял каждого из них за руку.

– Не бойтесь. Никто не причинит вам зла. Я с вами и буду вас защищать. И госпожа скоро освободит нас. Она убежала от Махабат-хана и уже сейчас строит наши войска на другом берегу реки.

Аурангзеб ничего не сказал, но Джахангир почувствовал, как Дара Шукох вырвал свою руку.

– Госпожа нам не друг – она наш враг. Я слышал, так говорил мой отец.

– Он ошибается. Мехрунисса – ваша двоюродная бабушка и волнуется о вашем благополучии. Она найдет способ помочь нам… помочь вам… – Джахангир отпустил руку Аурангзеба и встал.

– А мой отец говорит, что она беспокоится только о себе самой, – продолжил Дара Шукох. – Поэтому позволяет тебе так напиваться – чтобы управлять вместо тебя. Отец сказал никогда не доверять ей… вот я и не доверяю. Мы с братом хотим домой!

– Достаточно! Я попросил привести вас ко мне, поскольку думал, что вы боитесь… и вот как вы отплатили мне за это! Когда мы опять будем на свободе, я постараюсь забыть то, что ты мне сказал, Дара Шукох. Но мне печально видеть, что мой сын воспитал вас такими же надменными и неблагодарными, как и он сам.

Отвернувшись, Джахангир глубоко вздохнул. Горячность Дара Шукоха потрясла его.

– Ага, они движутся вдоль берега реки! – крикнул один из младших командиров Махабат-хана утром следующего дня, через пару часов после восхода солнца.

Военачальник велел своим разведчикам тщательно следить за происходящим на противоположном берегу, пытаясь предугадать, что будут делать Мехрунисса и военачальники Джахангира. Допросив пленных – не угрожая им и не пугая пытками, а обещая награды, когда он получит власть, – Махабат-хан выяснил, что Джахангира сопровождали не три тысячи воинов, как он думал, а целых шесть, из которых им удалось захватить сотен пятнадцать с массой оружия. Со своими десятью тысячами раджпутов он теоретически в два раза превосходил силы Мехруниссы, но практически хорошо понимал, что четверть его воинов понадобится ему для охраны лагеря и пленников. Поэтому он выделил Ашоку и две сотни его самых верных и хладнокровных воинов для того, чтобы они следили за безопасностью падишаха и его внуков и не спускали с них глаз.

И хотя патрули, разосланные по приказу Мехруниссы в разных направлениях, на какое-то время сбили Махабат-хана с толку, он вскоре понял, что силы падишаха концентрируются вверху по течению, за небольшим холмом на своем берегу. Перед самым заходом солнца один из пленных рассказал о том, что командиры Джахангира ранее рассматривали возможность перехода через реку по глубокому броду как альтернативу строительству лодочного моста, но быстро отказались от этого. Махабат-хану потребовалось всего несколько минут, чтобы понять, что Мехрунисса не собирается ни сдаваться, ни бежать, а планирует попытку освобождения своего супруга атакой через этот самый брод. Он не мог не восхититься отвагой своей персидской соплеменницы. Она чем-то напоминала военачальнику его собственную жену, и на мгновение ему захотелось ощутить возле себя успокаивающее присутствие своей волевой жены. Но в самом начале своего импульсивного отхода из Декана Махабат-хан написал супруге, велев ей покинуть Агру под видом посещения родственников в Персии и спрятаться в горах Аравалли, в Раджастхане, откуда происходило большинство его воинов и где, он был в этом уверен, его жена будет в безопасности.

Когда Махабат-хан решил для себя, что рано или поздно его атакуют через брод, он велел тысяче своих лучших стрелков взять еще по одному ружью из захваченных у воинов падишаха запасов, дабы они могли быстро сделать по два выстрела. Перс также приказал части своих людей заниматься только зарядкой ружей, чтобы опять-таки увеличить скорость стрельбы. Таким образом, военачальник намеревался компенсировать недостаток артиллерии – в его распоряжении имелись лишь три небольшие бронзовые пушки, которые он захватил вместе с обозом падишаха, но и у тех было очень ограниченное количество ядер и пороха. Эти пушки Махабат-хан велел поставить на запряженные волами телеги, которые под покровом темноты разместили на низком, болотистом берегу возле брода, там же, где он велел спрятаться своим избранным стрелкам с их двумя ружьями и с помощниками-заряжающими.

Теперь, когда наступило время действий, Махабат-хан успокоился. Он распорядился, чтобы стрелки и лучники не стреляли до тех пор, пока не убедятся, что цели находятся в радиусе поражения их оружия, и дал приказ начинать стрельбу по готовности; после этого она должна была продолжаться с как можно большей частотой. Расчетам легких пушек военачальник отдал такой же приказ, хотя и знал, что, поскольку у них нет опыта стрельбы из этих орудий, заряжать пушки они будут долго. После этого предводитель захватчиков встал вместе с отрядом всадников, ждавших команды атаковать тех воинов падишаха, которым удастся перейти Джелам вброд.

Первыми, кого Махабат-хан увидел входящими в реку, которая в этом месте была всего восемьдесят ярдов шириной, были три крупных слона, защищенные броней и с кривыми клинками, привязанными к их выкрашенным красной краской бивням. За ушами у каждого из них сидели по двое погонщиков, которые изо всех сил старались стать как можно меньше, понимая, что находятся на хорошо простреливаемых местах. На открытых деревянных хаудахах на спине каждого из слонов стояли по пять стрелков. Затем в холодную воду вошли два следующих боевых слона, и Махабат-хан увидел, что за ними следуют еще двадцать или тридцать животных. Возможно, подумал он, часть из них – это вьючные слоны, которых заставили играть непривычную для них роль. Кроме того, на том берегу собрались несколько сотен всадников, превративших копытами своих лошадей берег в болото. У многих в руках были длинные пики с развевающимися зелеными вымпелами моголов. Средний слон в первом ряду из трех животных вошел в реку всего на десять ярдов и споткнулся, попав, по-видимому, в одну из глубоких ям, покрывающих дно реки, о которых говорил пленник, – люди Махабат-хана даже не успели открыть огонь. Этот слон закачался так сильно, что двое стрелков с открытого хаудаха упали в быстрые воды реки, и она унесла их в сторону сгоревших остатков лодочного моста.

Махабат-хан сразу же понял, что это его шанс, и приказал открыть огонь. В течение нескольких мгновений из болота появились стрелки и лучники – и приступили к работе. Первые выстрелы попали в обоих махутов, сидевших на соседнем слоне, и те тоже свалились в бурлящие воды Джелама, в то время как испуганное животное попыталось в страхе развернуться и возвратиться на северный берег, с которого оно только что сошло в реку. Но во время поворота этот слон тоже поскользнулся, и его левое плечо скрылось под поверхностью воды. Придавленный весом своей брони, он полностью потерял равновесие, и течение унесло его, наполовину погруженного в воду и захлебывающегося ею. Стрелкам, находившимся на его хаудахе, оставалось только спрыгнуть в воду и изо всех сил плыть к берегу. Единственный оставшийся в переднем ряду слон продолжил двигаться вперед, так же как и те, что следовали за ним, пока ядро, выпущенное из одной из легких пушек, не нашло свою цель в четвертом ряду животных и не попало одному из слонов в незащищенную часть морды, после чего он тоже упал, окрашивая зеленые воды Джелама в красный цвет своей крови.

Множество всадников падишаха теперь тоже вошли в воду, и их лошади, казалось, продвигались вперед достаточно успешно – где-то по дну, где-то вплавь, обходя спотыкающихся слонов. Некоторые из всадников даже храбро вставали на стременах и выпускали стрелы или – что особенно удивило Махабат-хана – стреляли из длинноствольных ружей. Двое или трое его стрелков были убиты, а остальные перезаряжали свое оружие, поэтому огонь с его стороны стал реже. Это позволило нескольким передовым всадникам падишаха завершить переправу.

– Вперед! – крикнул Махабат-хан и на глазах своих всадников бросился на болотистый берег, чтобы атаковать людей противника в тот момент, когда те выходили из воды.

Его первый удар скользнул по чьему-то нагруднику, зато второй попал прямо в горло гнедой лошади, которая мгновенно свалилась, сбросив своего ездока. Какое-то время она еще дрыгала ногами на мелководье, а ее кровь толчками выливалась прямо в воду, но потом животное замерло. По всему берегу вокруг Махабат-хана происходили стычки между всадниками. Здесь лошадь встала на дыбы, и конник падишаха свалился с нее, там одного из его раджпутов выбили из седла и насадили на копье, как цыпленка, приготовленного для костра…

Еще дальше двое мужчин бились на мелководье, перекатываясь друг через друга в попытках удержать голову противника под водой. Потом один из них умудрился вытащить кинжал и ударил врага под нагрудник. И вновь вода окрасилась кровью. Победитель – Махабат-хан с облегчением увидел, что это один из его раджпутов, с которого потоками стекала вода, – отбросил в сторону тело умирающего противника и стал выбираться на берег. Но облегчение Махабат-хана быстро сменилось тревогой, когда этот раджпут неожиданно взмахнул руками и упал на спину, мгновенно исчезнув в быстром течении. Практически сразу же еще один его воин упал с лошади так близко от своего предводителя, что тот оказался весь забрызган холодной водой. Военачальник оглянулся вокруг, чтобы определить источник таких метких выстрелов, и услышал, как пуля просвистела прямо у него над головой.

А потом он увидел, откуда велась стрельба, – с позолоченного хаудаха, укрепленного на спине слона, переходившего реку вброд в пятидесяти футах от него. На платформе стояли четыре фигуры. Та из них, что держалась впереди, была закутана в темный плащ. Остальные трое являлись слугами, двое из которых заряжали ружья, вбивая шомполами свинцовые пули в их дула, а третий передавал заряженные ружья фигуре в плаще. Госпожа, мгновенно понял Махабат-хан и инстинктивно почувствовал, что та его тоже узнала. Хорошо зная о ее искусстве охотника на тигров, он постарался уменьшиться в размерах, низко пригнувшись к холке своей лошади и обняв ее за шею. Но всего через несколько мгновений почувствовал острую боль в правой руке, которая сразу же онемела, а его лошадь рванулась вперед. И он, и животное были ранены.

Махабат-хан тут же оказался в холодной воде, и течение потащило его вперед. Шлем он потерял при падении, но вес нагрудника тянул его на дно. Вода заполнила его уши и нос, заставив его бороться за то, чтобы закрыть рот; она давила ему на уши, и его легкие, казалось, готовы были взорваться. Персу необходимо быстро освободиться от нагрудника, иначе он непременно утонул бы. Несмотря на рану, Махабат-хан мог двигать правой рукой, поэтому схватился за кинжал на поясе. Найдя его, крепко сжал пальцы на нефритовой рукоятке и только потом достал его из ножен, боясь, что оружие выскользнет из его рук. Кинжал достаточно легко вышел из ножен, и военный по очереди перерезал два кожаных ремня на левой стороне нагрудника. Когда он попытался снять его, сила течения мгновенно подхватила нагрудник, и поскольку ремни на правой стороне еще держались, Махабат-хана мгновенно утащило под воду – до того как он смог полностью освободиться.

Воин с трудом вынырнул и полным ртом хлебнул чистого воздуха, после чего почувствовал сильный удар по спине, за которым последовал еще один, прямо по копчику. Оказалось, что он сцепился с еще одним плывущим по течению телом – с телом умирающей лошади, которая в агонии колотила копытами. Махабат-хан вновь нырнул, на этот раз под лошадь, и вцепился в камень на дне реки, чтобы остановиться и подождать, пока течение не унесет тело животного. Затем он опять показался на поверхности и совершил ошибку, попытавшись выбраться из воды, шагая по дну. Его нога соскользнула с покрытого водорослями куска скалы, и он вновь с головой ушел под воду. После этого Махабат-хан попытался добраться до берега вплавь, используя все свои скудные умения в этой области. Правда, он был уже почти у поворота реки, и течение там стало помедленнее. Используя остатки своих сил, перс смог дотащиться до мелководья и выбраться на берег. Вода, стекавшая с его насквозь промокшей одежды, смешивалась с кровью, хлещущей из раны на его правой руке.

Махабат-хан уселся на болотистый берег и осмотрел свою рану. Он увидел слой светло-кремового жира и красные мышцы, но не кость. Слава Аллаху, значит, она не задета! Мужчина снял шерстяную ткань желтого цвета, которая была обмотана вокруг его шеи, чтобы нагрудник не так натирал ее. Материя была насквозь мокрой, но Махабат-хан смог отжать ее левой рукой, а затем, помогая себе зубами, плотно затянуть на ране. Тут он заметил тень всадника, который приближался к нему со спины. Махабат-хан понял, что у него практически нет шансов, если это окажется воин падишаха, но, обернувшись, к своему большому облегчению, понял, что это один из его собственных телохранителей, который, увидев, как он упал в реку, поскакал вниз по течению в надежде, что его вынесет на берег.

– С тобой все хорошо, командир? – спросил всадник.

– Кажется, да, – ответил раненый, хотя его начинала бить дрожь от холода и шока. – Дай мне твою лошадь, – добавил он.

Затем Махабат-хан встал, но его колени подогнулись, и он вновь упал на землю. Всадник спешился, но, прежде чем успел подойти, его господин уже снова был на ногах. На этот раз его колени выдержали, и он заковылял к лошади, а потом с помощью телохранителя взобрался на нее. У него так замерзли ноги, что он едва ощущал их, но умудрился неуклюже засунуть их в стремена и, криком поблагодарив своего телохранителя, направился туда, где продолжался бой вокруг брода. Это было совсем близко, и Махабат-хан понял, что с того момента, как он был ранен и упал в реку, прошло не более пятнадцати минут. Хотя для боя это достаточно долгое время.

Насколько он понял, его люди брали верх, как это и должно было случиться, принимая во внимание их превосходство в численности и тот факт, что их противникам приходилось под огнем преодолевать реку. Вскоре Махабат-хан заметил Раджеша и поехал к нему, закричав, как только понял, что тот может его услышать:

– Что случилось со слоном с позолоченным хаудахом?

– Один из твоих телохранителей рассказал мне, что вскоре после того, как ты свалился в реку, один из его махутов упал, а второй, по-видимому раненый, не смог управлять зверем в одиночку. Животное вернулось на середину реки, а потом исчезло из виду.

– На нем была госпожа! – выпалил Махабат-хан, обшаривая взглядом реку в поисках гигантского животного или его хаудаха. – Мы должны найти этого слона. Мы должны знать, жива ли она еще или умерла.

– В детстве родители оставили меня умирать, а я выжила. Так что понадобится нечто большее, чем ты, Махабат-хан, чтобы убить меня, – раздался голос у него за спиной.

От неожиданности военачальник вздрогнул и повернулся. Он был слишком поглощен поисками и среди звуков битвы не услышал, как к нему сзади подъехали телохранители с пленницей. Ею оказалась Мехрунисса, которая выглядела абсолютно невозмутимой.

– Мне очень жаль, что я не убила тебя, Махабат-хан, – заявила она. – На этот раз я сдаюсь тебе из соображений целесообразности, а не из страха. А теперь доставь меня к моему супругу. Я уже приказала своим людям сдаться. И помни, что это твоя временная победа.

 

Глава 23. В разные стороны

– Благодарю, повелитель, за то, что ты согласился с моим предложением. Раджеш будет отличным конюшим – гораздо лучшим, чем был Алим Дас, который был взяточником и ничего не понимал в лошадях. – С этими словами Махабат-хан поклонился и вышел из приемной.

Он был удивлен, что Джахангир так легко согласился с назначением нового конюшего. Честно говоря, Раджеш разбирался в лошадях ненамного лучше, чем предыдущая бездарность, а кроме того, будучи человеком продажным, вполне мог использовать свое положение в корыстных целях. Мало кто из чиновников этим не грешит. Но он по крайней мере не хуже предыдущего, а само назначение – достойная награда одному из лучших сторонников Махабат-хана.

Возвращаясь в свои роскошные покои в форте, построенном на вершине холма Хари Парбат, видимого из Сринагара , военачальник обдумывал то, что произошло за те несколько месяцев, минувших с того момента, как он захватил падишаха и его двор. После долгих размышлений Махабат-хан решил тогда, что они вместе должны продолжить путь в Сринагар. Это покажет всем окружающим, что между ними нет никаких трений, и позволит решить проблему придворных и чиновников, с которыми было непонятно что делать, если б они вдруг решили вернуться в Агру или в Лахор. Наместник Кашмира был старым армейским коллегой Махабат-хана, да к тому же еще и персом из Тебриза. Так что благодаря этим двум обстоятельствам захвативший падишаха военачальник ожидал от него поддержки, которую и получил, особенно после того, как посулил наместнику повышение по службе и богатые подарки.

Самой большой проблемой для него тогда – да и сейчас – было решить, как использовать неожиданно свалившуюся на него власть, как сделать так, чтобы она принадлежала ему вечно. Когда он говорил с Джахангиром и Мехруниссой, они молча соглашались с его предложениями. Супруги стали возражать, только когда он поднял вопрос о замене некоторых из их наиболее доверенных слуг и роспуске последних телохранителей, которые сопровождали их во время путешествия в Кашмир, и Махабат-хан согласился с их просьбами ради сохранения видимости внешнего благополучия – слуги и телохранители остались с ними.

Но со здоровьем Джахангира все было плохо. Он очень мало ел, хотя и продолжал поглощать алкоголь и опиум в значительных количествах. Махабат-хан собственными глазами видел, как это влияет на внешний вид падишаха, которому было всего пятьдесят восемь лет. В дополнение к налитым кровью глазам и к тому, что он почти все время находился в полубессознательном состоянии, Джахангира сотрясали приступы кашля. И хотя он продолжал утверждать, что целебный воздух Кашмира очистит его легкие, Махабат-хану казалось, что окружающая благодать действует на него слишком уж медленно.

И тем не менее падишах все еще был способен удивлять Махабат-хана, когда, освободившись на время от действия наркотика, он со знанием дела комментировал военные вопросы или давал остроумные характеристики своим придворным и командирам. Но больше всего перса поразили глубокие знания падишаха в области растений и животных, а также окружающей природы вообще, и Кашмира в особенности.

Лишь один раз Джахангир заговорил с Махабат-ханом о ситуации, в которой оказался. Они ехали бок о бок вдоль озера Дал, немного опередив своих телохранителей. Махабат-хан посчитал благоразумным всегда иметь их под рукой на тот случай, если его пленник попытается бежать или кто-то нападет на него самого.

– Махабат-хан, а ты уже научился с осторожностью относиться к тому, о чем мечтаешь? – неожиданно спросил Джахангир. – Я ведь тоже мечтал о неограниченной власти, когда она еще не была для меня достижима. А потом, когда я получил ее, то понял, что гораздо сложнее разобраться, что делать с ней дальше, потому что не мог полностью доверять даже самым близким мне людям.

Махабат-хан вздрогнул от точности этого утверждения, но Джахангир, казалось, не заметил этого.

– Власть разрушает большинство людей. Я знаю это по себе, именно поэтому с радостью избегаю ее с помощью вина и опиума, которые готовит для меня моя жена. Мне очень удобно перекладывать принятие решений на плечи госпожи, а сейчас даже она избавилась от этого груза, потому что ты взял его на себя. Предупреждаю – власть ведет к одиночеству… так мне по крайней мере кажется. – Пленник замолчал на мгновение, а потом продолжил: – А может быть, все это связано с тем временем, когда я получил ее, потому что уже тогда я чувствовал себя очень одиноким. Я успел потерять свою бабушку – Хамиду, – которая во всем меня поддерживала, и, конечно, своего отца… Хотя я до сих пор так и не знаю, любил ли он меня. Очень скоро я потерял и своего лучшего друга, молочного брата Сулейман-бека. Я не был близок ни со своими сыновьями, ни со своими женами. Какое-то время я наслаждался своей властью и был при этом – теперь я могу в этом признаться – жесток и капризен. А потом женился на Мехруниссе. Я любил ее тогда и люблю до сих пор. Верю, что и она любит меня… меня, так же как и мою власть. И чем больше она хотела ее, тем больше я ей ее отдавал. Неужели я ошибался?..

Чем дольше Джахангир говорил, тем тише становился его голос – Махабат-хану уже казалось, что падишах разговаривает сам с собой; а потом его голос и вовсе затих. Пленный правитель повернулся и рассеянно посмотрел на сверкающую поверхность озера Дал. Его спутник ничего не ответил ему, поскольку знал, что никакого ответа падишах от него не ждет и не требует.

«А как же госпожа?» – размышлял военачальник. Она по привычке присутствовала на всех его встречах с Джахангиром и полностью отказалась от соблюдения пурды в его присутствии, хотя все остальное время проводила в уединении гарема. Ее глаза смело встречались с его взглядом, и иногда Махабат-хану казалось, что они говорят ему: она полностью в его власти и он может делать с ней все, что хочет. Это заставило его задуматься о том, что, может быть, Мехрунисса хочет соблазнить его и вернуть таким образом утерянную власть. В конце концов, ей еще нет и пятидесяти, она всего на пару лет старше его, и ее тело еще не стало оплывать, как восковая свеча, что часто случается, когда женщина стареет или толстеет. И хотя Махабат-хан твердо отказался от идеи соблазнения, как от бессмысленной фантазии, при встрече с ней почему-то именно он отводил свой взгляд. Когда она говорила своим мягким голосом и улыбалась, военачальник обычно соглашался, практически не задумываясь, выполнить ее просьбы, такие как оставить при ней ее бывших телохранителей. «Любит ли она падишаха?» – пытался понять Махабат-хан. Скорее всего, да. Конечно, она дает ему опиум. Конечно, она наслаждается принадлежащей ему властью и не слишком скрывает это от других. Это он много раз наблюдал. Однако когда Мехрунисса вытирала падишаху пот со лба или держала перед ним чашу, в которую он мог отхаркаться, когда был болен, Махабат-хан ясно видел по ее лицу, что она его любит. Может быть, ее мотивы так же запутаны, как и его собственные? Возможно, все прояснится во время их долгого путешествия в Лахор, которое уже нельзя больше откладывать. Ночи становились прохладными, и все говорило о приближении осени. Да и сам Махабат-хан должен был наконец решить, что он будет делать дальше. И хотя перс тщательно подготовил захват падишаха с приближенными, позже ему стало ясно, что он совсем не продумал свои последующие шаги. Сейчас военачальник был практически парализован в своих действиях боязнью совершить неправильный шаг как в поисках новых союзников, так и в попытках обеспечить неприкосновенность своей власти на длительное время. После прибытия в Кашмир он практически ничего не делал, кроме того, что посылал письма Асаф-хану, которые тот пересылал своему зятю. В этих письмах военачальник убеждал Хуррама в том, что его дети живы и здоровы и что с ними хорошо обращаются, а также в том, что он верен семье падишаха в целом и понимает положение самого Хуррама в частности. После этих размышлений Махабат-хан решил, что они отправятся на равнины через неделю.

– Мне будет грустно уезжать из Кашмира.

– Даже несмотря на то, что мы были здесь пленниками?

– Даже несмотря на это. Ничто не может отвлечь меня от красоты этого места, а Махабат-хан вел себя с нами достаточно уважительно.

– Подобное уважение ничего ему не стоит. Вот если б он спросил тебя, готов ли ты покинуть Кашмир, это было бы настоящим уважением. А вместо этого он вежливо сообщил нам дату, как будто мы его слуги…

– Если быть справедливым, то мы действительно уже не можем задерживаться здесь. Через пару недель на перевалах выпадет первый снег.

– Это верно. В любом случае, несмотря на нахальство Махабат-хана, я рада, что мы уезжаем. Наши планы зависят от нашего возвращения на равнины. – С этими словами Мехрунисса встала и принялась смешивать для мужа небольшое количество опиума с розовой водой. – Ты же не забудешь соглашаться со всеми требованиями Махабат-хана по пути из Кашмира, правда? С приближением момента, когда надо будет действовать, очень важно не сделать ничего, что могло бы его насторожить.

– Конечно, не забуду. В любом случае он мало о чем просит.

– И тебе надо быть поосторожнее в присутствии внуков. Дети с удовольствием подслушивают то, что не предназначено для их ушей, а потом громко рассказывают об этом, чтобы произвести впечатление на других людей.

– При них я ничего не говорил.

– Отлично. Ведь существует еще риск, что они могут попытаться использовать услышанное, дабы заставить Махабат-хана отправить их к родителям, – Дара Шукох вполне способен на такое. Я заметила, с каким удовольствием он гуляет с Махабат-ханом, выслушивает его рассказы о битвах и задает массу вопросов…

– Он умный и любознательный мальчик. Кроме того, разве другие дети не задают вопросы? Помню, как я сам это делал. Это часть процесса взросления.

– Возможно. Но мы должны быть осторожнее, особенно сейчас, когда почти достигли желаемого.

– Иногда я думаю: разве нельзя достигнуть какого-то соглашения, какого-то компромисса с Махабат-ханом, вместо того чтобы плести эти твои заговоры?

– Ты говоришь так, словно мы можем доверять Махабат-хану. Мы же ничего не знаем о том, что он думает на самом деле.

– Ты что, думаешь, что он может причинить нам зло?

– Он производит впечатление достойного человека, и он, без сомнения, хороший военачальник, но не забывай, что он прежде всего – предатель, самовольно захвативший власть, которую только ты сам имел право передать ему. Он очень сильно рискует и должен – если только он не полный дурак – понимать это. Кто знает, на что он способен в случае, если почует опасность для себя? Кроме того, «эти мои заговоры», как ты их называешь, развиваются вполне успешно.

Мехрунисса взболтала опиум с розовой водой в стеклянной бутылке, налила немного в кубок и передала напиток падишаху, а потом плотнее закутала его в кашмирскую шаль с изысканным рисунком. Джахангир кашлял все больше, а температура воздуха опускалась все ниже.

– Ты ведь сможешь сыграть свою роль точно так же, как я играю свою, правда? – настойчиво повторила она. – Махабат-хан относится ко мне с подозрением, но тебя он уважает…

С северного берега реки Джелам, сидя на платформе, установленной на спине его любимого слона Громовержца, Джахангир наблюдал за Махабат-ханом и Ашокой. Они расслабленно сидели на спинах своих лошадей, стоявших на болотистом холме на южном берегу реки, и наблюдали за новой переправой из лодок, которую построили через Джелам после последнего пройденного этапа на обратном пути из Кашмира. Течение реки замедлилось, и она стала гораздо более узкой, чем была весной, так что им без труда удалось набрать достаточное количество лодок, которые связали друг с другом, чтобы таким образом создать основу моста, позже накрытую ветками и различными частями лагерного оборудования.

Погода стояла хорошая, и они быстро продвигались через перевалы и долины. В долинах листья уже окрасились в золотой и красный цвета, а местные жители заканчивали сбор урожая яблок с грушами и сушку винограда и абрикосов, которыми их местность славилась на весь Хиндустан. Земледельцы наполняли свои закрома клубнями, зерном и сеном, чтобы было чем кормить себя и своих животных во время долгой и суровой зимы. Это было почти идиллическое путешествие, во время которого все расслабились. Мехрунисса, казалось, полностью погрузилась в персидскую поэзию и выходила из своих покоев только для того, чтобы дать распоряжение слугам набрать осенних цветов и образчиков животного мира за пределами лагеря для Джахангира, который, как она рассказала Махабат-хану, был настолько вдохновлен красотой осени, что возобновил свое изучение окружающей природы с удвоенной энергией.

Чуть раньше в тот день Махабат-хан сообщил падишаху, что все должны закончить переправу до наступления сумерек – так чтобы на следующее утро выступить в сторону Лахора. Потом он перешел через мост вместе с Ашокой и авангардом, состоявшим из трети его армии. На этом берегу военачальник оставил Раджеша – чье предложение возглавить арьергард принял без всяких задних мыслей, – которому поручил по сигналу переправить семью падишаха и его сопровождающих, а потом переправиться самому с остатками армии.

Переведя взгляд на сам мост, Джахангир увидел высокого раджпута в лиловом тюрбане, ехавшего верхом на гнедом жеребце, который нервно шагал по раскачивающемуся под его копытами мосту, перебираясь на северный берег. Скорее всего это был посланец, который вез Раджешу приказ Махабат-хана начинать переправу падишаха и сопровождающих. Раджпут действительно подъехал к Раджешу, который в напряженной позе сидел на спине белой лошади всего в нескольких футах от слона Джахангира. Пленный правитель почувствовал, как его сердце забилось быстрее, совсем как в юности перед началом битвы.

– Раджеш, Махабат-хан приказывает тебе переправить падишаха с супругой на другую сторону, – сказал посланец.

Раджеш колебался, как показалось правителю, целую вечность, а потом произнес напряженным и прерывистым от волнения голосом:

– Передай Махабат-хану, что я не смогу… то есть я не буду…

Джахангир расслабился. План его жены сработает. Все эти долгие часы планирования и уговоров – он сам уговаривал Раджеша под присмотром Мехруниссы – приносили плоды. Что она за женщина! И каким бы противником была, будь она мужчиной!

Раджеш продолжал – теперь, когда главное было сказано, ему стало гораздо легче.

– Передай Махабат-хану, что как человек, занимающий государственную должность – в настоящее время это должность конюшего, – я подчиняюсь только падишаху, и ему одному. Падишах обещал мне и моим людям дальнейшее повышение по службе, если мы будем подчиняться только ему. Я приму на себя командование отрядом честных подданных, которые уже сейчас торопятся перейти на сторону падишаха. Я сожалею, что вынужден прервать все связи с Махабат-ханом, но ради наших прошлых отношений я отпускаю тебя к нему целым и невредимым. Передай ему также, что я уговорил падишаха подождать полчаса после того, как ты переправишься на тот берег, прежде чем отдавать приказ открыть огонь по нему и по остальным бунтовщикам против законной власти.

…Махабат-хан сидел на противоположном берегу реки, глубоко погруженный в размышления. Несмотря на то что Джахангир и Мехрунисса продолжали спокойно воспринимать его власть, он так и не смог продвинуться в рассуждениях о том, как укрепить свое положение. Падишах был прав, когда говорил, что властвовать – значит быть одиноким. Военачальник чувствовал, что не может советоваться с другими или обсуждать с ними свои взгляды из страха, что подобное могут расценить как слабость или нерешительность. Это, в свою очередь, вело к тому, что он откладывал важные решения и все больше увязал в деталях или мелочах – таких, например, как снабжение их каравана едой во время путешествия. Махабат-хан развернул свою лошадь и спустился к самому мосту. Скоро падишах с супругой приступят к переправе.

Однако, подъехав к берегу, военачальник с удивлением увидел, как раджпут в фиолетовом тюрбане в одиночестве неторопливо едет по слегка колышущемуся мосту, а на той, другой стороне реки нет никаких признаков подготовки к переправе падишаха. Что происходит? Махабат-хан спешился и подбежал к всаднику как раз в тот момент, когда тот сошел с моста.

Когда молодой раджпут запинающимся голосом передал Махабат-хану послание Раджеша, лицо военачальника исказилось гримасой ярости, и он бросил на землю свои перчатки для верховой езды.

Мехрунисса его перехитрила. Как он смог оказаться таким дураком?! Неожиданно ему пришло в голову, что, когда она якобы отправляла слуг за цветами и животными, в действительности они обеспечивали обмен письмами между ней и сторонниками падишаха. А еще Махабат-хан понял, что расплачивается за бездумное согласие пойти этой парочке навстречу и не распускать остатки их телохранителей. Как мог Раджеш предать его? Как Мехрунисса смогла перетащить этого человека на свою сторону? Как Раджеш убедил своих подчиненных присоединиться к нему?

Но, даже будучи в бешенстве, Махабат-хан быстро нашел ответы на эти вопросы. Для продажного Раджеша обещания прощения и дальнейшего продвижения по службе были вполне достаточны. А что касается его людей – почти все они происходили из небольшого, бедного государства в Раджастхане, которым управлял его отец. Так что в первую очередь они хранили верность именно Раджешу. Но каковы бы ни были причины их предательства, сейчас не время размышлять над ними. Надо было действовать как можно быстрее. Понимание этого придало Махабат-хану сил.

– Сжечь мост, – приказал он Ашоке. – Раджеш нас предал. Пусть зажгут факелы от полуденных костров для приготовления пищи. Я сам подожгу его.

Когда потрясенный Ашока отъехал, военачальнику пришла в голову еще одна мысль. Несмотря на свою ярость и желание отомстить, он не станет пытаться вновь захватить падишаха и госпожу. Он рожден для битв, в которых ясно видны различия между врагом и союзником и в которых каждое действие имеет конкретный результат, – а не для малопонятного и двусмысленного мира придворных интриг. Джахангир был прав. Исполнение честолюбивого желания по достижению верховной власти само по себе уже несет наказание. Он и его люди, как бы мало их ни осталось, уйдут в горы. А там Махабат-хан сможет обдумать свое будущее… решить, кому он может предложить свои услуги и на чьи плечи сможет переложить привилегию лидера принимать сложные решения.

– Твой план сработал. Я тебя поздравляю, – сказал Джахангир вечером.

Мехрунисса ликовала. Он часто видел у нее такое выражение лица после удачного выстрела на тигриной охоте. Падишах улыбнулся, вспоминая, как она переиграла и перехитрила Махабат-хана – одного из его лучших и самых умных полководцев! Как будто он был простым мальчишкой, очарованным ее привлекательностью…

– Я с самого начала предупреждала Махабат-хана, что его победа временная. Надеюсь, он еще вспомнит мои слова…

– Уверен, что вспомнит. Как ты думаешь, что он будет делать теперь?

– Не знаю. И сомневаюсь, что он сам это знает. Но если он не дурак, то уберется из страны – может быть, вернется в Персию… Он же должен понимать, что его преступление не останется без наказания и после благополучного возвращения в Лахор ты обрушишь на него все свои армии.

Джахангир кивнул. Мехрунисса права. Махабат-хан почувствовал свой шанс и попытался им воспользоваться. И если его за это не наказать, то другим тоже может прийти в голову мысль о бунте. Хотя он, падишах, с самого начала не должен был допускать ничего подобного. Возможно, он стареет… Эта мысль слегка омрачила его радость. Когда он вернется в столицу, надо будет продемонстрировать всем, что он управляет державой так же твердо, как и раньше. «А сейчас, – сказал Джахангир самому себе, – тебе и Мехруниссе надо просто наслаждаться вновь обретенной свободой, а Дара Шукох и Аурангзеб пусть присоединятся к нам и разделят с нами этот триумф».

– Приведите сюда моих внуков, – велел он горчи.

Через несколько минут мальчики вошли в шатер, и правитель обнял каждого из них по очереди.

– Это великий момент, – сказал он.

– Почему, дедушка? – поинтересовался Дара Шукох.

Все, что происходило за последние месяцы, должно было выглядеть очень странно в глазах ребенка, подумал Джахангир.

– Мы перехитрили нашего врага Махабат-хана и вновь обрели свободу, – пояснил он.

– А разве Махабат-хан был нашим врагом? – удивился его старший внук.

– Да, – ответил Джахангир. – Он держал нас здесь против нашей воли и хотел указывать мне, кого я должен выбирать в советники и как должен управлять государством.

– А я думал… То есть то, как ты с ним разговаривал… Мне показалось, что вы стали друзьями.

– Нет, – улыбнулся падишах. – Все это было притворство. Иногда для того, чтобы получить то, что он хочет, правитель должен не гнушаться обычного обмана. Ты поймешь это, когда станешь постарше. А теперь попробуй этих сушеных фруктов. И ты тоже, Аурангзеб.

Он протянул детям поднос с сушеными абрикосами с марципанами, но Дара Шукох, несмотря на то что Аурангзеб взял целую горсть, к ним не притронулся. Он выглядел задумчивым.

– Прежде чем прислать нас к тебе, отец кое-что сказал нам про тебя…

– Что именно? – напрягся Джахангир.

– Что ты не только наш дедушка и падишах, но и великий человек. Поэтому мы всегда должны относиться к тебе с уважением. А что, Махабат-хан ошибся именно в этом? Он забыл про уважение к тебе?

Джахангир кивнул, но думал он в этот момент совсем о другом. Неужели Хуррам действительно мог сказать такое? А если да, то он что, просто хотел убедиться, что внуки ничем не разгневают деда? Или действительно верил в то, что говорил?

Джахангир следил за салютом, который освещал небо над его лагерем, разбитым на равнине к северо-западу от города Бхимбер. Два дня назад к ним присоединились Шахрияр, Ладили, их маленькая дочь, которая родилась как раз перед отъездом падишаха в Кашмир, и десять тысяч войска, чтобы сопровождать его на оставшемся до Лахора пути. Вместе с ними прибыли несколько высших чиновников и наиболее важных придворных. Теперь, когда их безопасность не вызывала сомнения, Мехрунисса предложила устроить праздник, дабы отметить одновременно их прибытие и освобождение правителя от власти Махабат-хана, с чем Джахангир с радостью согласился. Когда разорвалась последняя и самая большая петарда, разбросавшая по небу множество красных и фиолетовых огней, Джахангир почувствовал, что он доволен. Несмотря на предательство своего лучшего военачальника, он все еще твердо держал государство в своих руках. В то же время, когда разведчики доложили ему, что Махабат-хан так и не показывался из гор, в которых скрылся месяц назад, падишах получил еще одно известие: его чиновники сообщили, что Хуррам тихо сидит на юге, волнения в Гуджарате были быстро подавлены могольским наместником, а в остальном в государстве царят тишина и покой.

Как только салют – его приобрели у китайских купцов, проходивших на северо-восток, в сторону Пешавара и Хайберского перевала, и запустили в качестве прелюдии к сегодняшнему празднеству – закончился, Джахангир проинспектировал подготовку к торжеству. Он приказал, чтобы возвышение, на котором должен был стоять трон падишаха, было воздвигнуто в самом центре громадного лагеря, в пятидесяти ярдах от его красного шатра, и задрапировано золотой тканью. Невысокий трон и стул для Шахрияра с затейливой резьбой уже стояли на своих местах. Немного в стороне, закрытое со всех сторон ширмами, располагалось место, где будут есть Мехрунисса и ее дочь Ладили. Слуги все еще раскладывали красные бархатные подушки, расшитые золотом, вокруг низкого стола с серебряными тарелками и кубками для питья, накрытого прямо перед возвышением, за которым усядутся старшие военачальники и главные чиновники. Чуть дальше располагались менее изысканно накрытые столы для младших командиров и придворных, а остальные слуги готовили места для прочих людей по всему лагерю.

Запах жарящегося мяса – оленины и баранины, уток, кур и павлинов – уже поднимался от сотен вертелов, установленных над кострами. Переносные тандыры наполнялись мясом, более искусно приготовленным с кислым молоком и специями. Горшки с блюдами, сдобренными сушеными кашмирскими фруктами – абрикосами, вишнями и кишмишем, – уже закипали. Месилось тесто, чтобы хлеб можно было выпекать и подавать на столы по мере надобности. Запеканки из риса с розовой водой, толченым миндалем и кремом, кое-где украшенные золотыми листьями, были уже готовы и прикрыты тканями. Да, все так, как и должно быть. Джахангир, одобрительно поворчав, вернулся в шатер, где горчи уже ждали его, дабы одеть для торжества.

Часом позже почетный караул был уже на месте, когда под рев фанфар поднялся полог шатра падишаха и из него выплыли четыре паланкина, каждый из которых несли по четыре человека. Первые два остановились перед возвышением. Вторые, закрытые, отнесли в самый тыл, чтобы Мехрунисса и Ладили могли зайти за ширмы, невидимые зевакам. С последним звуком фанфар из первого паланкина медленно вышел Джахангир, а из второго к нему присоединился Шахрияр. Шахзаде помог отцу подняться на возвышение и пройти к трону.

Прежде чем сесть, Джахангир на мгновение поднял глаза к звездам, сиявшим на черном бархате неба. Ему это только кажется или они действительно светят сегодня особенно ярко, одаривая его праздник своим серебряным светом?

Он поднял руку, требуя тишины, и заговорил твердым голосом:

– Сегодня мы все собрались здесь, чтобы отпраздновать и приезд моего любимого сына Шахрияра, и наше освобождение из лап предателя Махабат-хана. Его преступление не прощено и не забыто. Наказание просто отложено.

Сделав паузу, правитель оглянулся вокруг и заметил недалеко от себя нервничающего Раджеша, одетого в зеленый цвет моголов и с повязкой такого же цвета на пустой глазнице. Его единственный глаз смотрел прямо в тарелку перед ним, а пальцы бессознательно вертели пуговицу.

– Но сейчас не время рассуждать о прошедших событиях и их последствиях. Главным остается будущее нашей державы.

Произнеся эти слова, падишах заметил, как Шахрияр заерзал на своем стуле. Несмотря на требования Мехруниссы перед тем, как они вышли к народу, он решил не подчеркивать еще раз, что младший сын является его официальным наследником. Сегодня не стоит говорить о таких вещах – особенно сейчас, когда его кашель ослаб и он чувствует себя гораздо лучше. Несмотря на постоянные и щедрые похвалы со стороны Мехруниссы, то, как Шахрияр исполнял возложенные на него обязанности, иногда заставляло Джахангира усомниться в том, что у сына хватит мозгов и способностей вести страну по пути процветания после того, как тот унаследует его трон. Эти его сомнения усугубились после того, как некоторые из вновь прибывших чиновников осторожно рассказали ему о нерешительности Шахрияра, проявленной им в то время, когда падишах находился в Кашмире в руках Махабат-хана.

Кроме того, хотя Джахангир и не говорил ничего Мехруниссе, он стал задумываться, не примириться ли ему с Хуррамом, так же как его собственный отец примирился с ним после его многолетнего неповиновения. Слова Дара Шукоха заставили его задуматься… осознать, что ошибки были совершены обеими сторонами. Его прошлая любовь к Хурраму начала постепенно восстанавливаться: он вспомнил, в какое благоприятное время родился сын… каким смелым воином и лидером он был… и как доказал, насколько он достойнее великой династии, основанной Бабуром, чем его более послушный, но менее одаренный брат Шахрияр. Падишах мог продолжать обманывать себя, но время неумолимо…

Легкое покашливание одного из военных вернуло Джахангира к действительности и к тому, что он собирался сказать перед тем, как погрузился в грезы.

– Я верю в то, что мы вступаем в золотую эру, – снова заговорил он. – Наши внутренние враги уничтожены, а враги внешние боятся приближаться к нашим границам. Мир и процветание ждут жителей нашей державы. Именно об этом я хотел сказать вам сегодня. И вот еще что… В вашем присутствии я хочу воздать должное своей жене, Мехруниссе, которая столько сделала для того, чтобы мы могли оказаться сейчас здесь, перед вами. Не так часто женщины принимают активное участие в происходящем за пределами домашнего очага, но она помогает мне во всем, за что я ей благодарен. – Зиндербат моголы! – крикнул Джахангир, вскинув руки вверх. – Да здравствует держава Моголов!

– Зиндербат падишах Джахангир! Да здравствует падишах Джахангир! – немедленно подхватила толпа.

Люди неистовствовали, пока он занимал свое место на троне, и это напомнило ему его первое явление народу в качестве падишаха на балконе-джароке в крепости Агра много лет назад. Как же далеко вперед он ушел! Как много и хорошего, и плохого пришлось ему испытать… И как многое еще предстоит сделать, чтобы полностью выполнить данную тогда клятву быть достойным своего отца Акбара!

Неожиданно внимание правителя привлек запах жареного мяса. Слуга поставил перед ним оленину, украшенную рубиново-красными зернами граната, и Джахангир стал есть с давно забытым удовольствием.

Спустя три часа Мехрунисса поднялась с кровати, на которой они медленно и не торопясь, не забывая о слабом теле Джахангира, занимались любовью, что случилось впервые за несколько недель, под доносившиеся с улицы звуки попойки, в которую превратилось торжество. После этого она, как и всегда, приготовила для мужа розовую воду с опиумом, которую он медленно выпил, прежде чем погрузиться в сон с довольной улыбкой на лице. Сама Мехрунисса прилегла рядом. Вскоре после этого она, кутаясь в шелковый халат, стала рассматривать своего супруга. Его хвалебная речь – которую он на этот раз не репетировал с ней – глубоко ее тронула. У них еще много лет впереди, и с ее помощью он станет Величайшим. А потом… что ж, когда на трон усядется Шахрияр – а Мехрунисса проследит, чтобы именно так и случилось, – она все равно будет самым могущественным человеком в стране. Шахрияра нельзя назвать светочем разума, и с помощью Ладили она быстро вылепит из него то, что ей будет нужно. А что касается Хуррама и душки Арджуманд – она сама решит их судьбу и судьбу их сыновей, двое из которых спят сейчас на другой половине шатра…

С головой, полной приятных мыслей, Мехрунисса отвернулась от мужа, а потом встала и пошла на собственное, отгороженное от всех спальное место.

– Хакимов! Срочно!

Услышав крик, Мехрунисса села на кровати. Не успела она этого сделать, как служанка распахнула полог, висевший вокруг ее ложа.

– Госпожа, скорее! – закричала она. – Падишах… Ему плохо!

Правительница встала, накинула зеленый халат поверх ночной рубашки и бросилась на половину Джахангира. Тот лежал на кровати, и в углу его рта виднелась струйка рвотной массы. Здесь же уже были хаким и слуга Джахангира, который до переполоха спал рядом с ним.

– Некоторое время назад я услышал, как он закашлялся, но потом все стихло. А когда я посмотрел на него – я делаю это каждый час, – то увидел его вот таким, – рассказывал этот слуга.

Хаким поднял глаза и увидел Мехруниссу.

– Падишах умер, госпожа, – сказал он без всяких предисловий. – По-видимому, его вырвало, он пытался откашляться, а потом задохнулся. Я уже ничего не могу сделать.

Мехруниссу затрясло. Джахангир умер… Умер мужчина, который не предал ее ни разу в жизни, для которого она всегда была желанна, который никогда не оставлял ее и внимательно относился к ее мыслям и желаниям… Когда она опустилась на колени и коснулась его холодеющего лица тыльной стороной пальцев, по ее щекам побежали слезы – от шока, от осознания потери, от любви. На несколько минут она полностью отдалась своему горю и слезам, а потом ее сознание пронзила мысль. Что же будет? Джахангир покинул ее, хотя и не по своей воле. Теперь ей опять придется бороться за себя и за свое положение при дворе. Тыльной стороной руки женщина смахнула слезы, после чего встала, взяла себя в руки и негромко распорядилась:

– Позовите Шахрияра и Ладили.

Через пару минут появилась молодая пара – оба с заспанными глазами, в которых читались замешательство и тревога.

– Как видите, падишах мертв, – произнесла Мехрунисса. – Шахрияр, если ты хочешь править после него, вы оба должны делать так, как я велю.

 

Глава 24. Погребальный кортеж

– Шах Шуджа, держи меч вверх, иначе никогда не станешь хорошим бойцом. Попробуй парировать мою атаку.

Голос Хуррама гулко отдавался в одном из самых больших помещений дворца-крепости Бурханпур. Шахзаде улыбнулся, наблюдая, как одиннадцатилетний сын безуспешно пытается отбить его затупленный меч, а потом вдруг почувствовал, что кто-то вошел в комнату у него за спиной. Повернувшись, он увидел одного из своих горчи.

– Светлейший, прошу простить меня, – заикаясь, произнес взволнованный юноша, – но во дворе крепости без всякого предупреждения появились пять всадников. Они утверждают, что скакали галопом день и ночь последние двадцать дней из лагеря падишаха, останавливаясь лишь за тем, чтобы поесть, немного поспать и поменять лошадей, – так спешили добраться сюда. Они говорят, что у них письмо чрезвычайной важности от Асаф-хана, которое они могут передать только тебе лично.

Хуррам немедленно опустил меч. В его голове сразу же возникли десятки мыслей о том, что может быть написано в письме. Он выбежал из комнаты и, перепрыгивая через две ступеньки зараз, спустился по лестнице, ведущей во двор. Неужели что-то случилось с Дара Шукохом или Аурангзебом? Не могла ли Мехрунисса уговорить Джахангира посадить их в какую-то темницу? Конечно, нет… но если это так, то как сказать об этом Арджуманд? А может быть, в письме написаны подробности той мутной истории, когда Махабат-хан неожиданно объявил себя главным советником Джахангира? Ведь в то время только странные, но примирительные, по сути, письма Махабат-хана и постоянно повторяющиеся советы Асаф-хана не терять головы удержали самого Хуррама от вмешательства в конфликт во главе своих воинов. Правда, они с семьей переехали из Балагхата западнее, в Бурханпур, чтобы быть поближе к главным путям на север. В самых последних сообщениях говорилось о том, что Мехрунисса смогла вернуть падишаху контроль над ситуацией, а мятежный перс ушел в горы. В тот момент Хуррам еще удивился, что такой приверженец военной силы, как Махабат-хан, не стал сопротивляться. Может быть, теперь он вернулся, приводя в исполнение часть какого-то глобального плана?

Появившись во дворе и сощурившись от яркого солнца, Хуррам увидел перед собой пять покрытых дорожной грязью наездников, которые все еще держали в руках поводья лошадей – причем у каждого их было по две. Они, должно быть, использовали одного коня как подменного, чтобы ускорить свое движение и менять животных на ходу, когда возникнет такая необходимость. Когда его глаза привыкли к блеску дня, Хуррам увидел высокого молодого человека, стоявшего несколько впереди остальных. Это был Ханиф, старший сын одного из лучших командиров и самого верного сторонника Асаф-хана. Если сюда прискакал Ханиф, то новости действительно серьезные.

Не тратя время на предварительные разговоры, Хуррам подошел прямо к молодому человеку.

– У тебя письмо для меня, Ханиф?

Тот немедленно вынул письмо с печатью Асаф-хана из кожаной сумки у себя на груди и протянул его Хурраму, который молча открыл его.

«Падишах, твой отец, умер».

Эти слова обожгли шахзаде сильнее, чем полуденное солнце, под лучами которого он стоял с непокрытой головой. Помимо констатации того, что правитель мертв, Асаф-хан сообщал в письме, что с Дара Шукохом и Аурангзебом всё в порядке, и торопил Хуррама: «Теперь самое время действовать. Торопись, пока другие не воспользовались возможностью и не захватили то, что должно принадлежать тебе».

Потрясенный содержанием письма, шахзаде коротко поблагодарил курьеров за ту скорость, с которой они доставили послание, и отпустил их. Взмахом руки отослав слуг, он остался один на залитом солнцем дворе с письмом в руках, пытаясь осознать то, что написал Асаф-хан, и то, о чем он намеренно умолчал. Отец, которого Хуррам не видел вот уже несколько лет, мертв, с этим все понятно. А вот как он умер и почему? Мехрунисса что, отравила его? Она ведь откровенно хвасталась перед своим братом, Асаф-ханом, тем, что избавилась от Томаса Ро, регулярно добавляя ему в пищу гнилое мясо. Но что она получает от смерти отца? Скорее всего, если она и отравила Джахангира, то не желая этого, а просто постоянно увеличивая дозы опиума и алкоголя в том пойле, которое готовила для него, чтобы держать его в своем подчинении…

Пока шахзаде раздумывал над возможными причинами смерти отца, в голове его возникали картинки его жизни с ним – не те, которые относились к годам разлада, а те, в которых он был еще маленьким и дед Акбар учил его хитростям езды на верблюдах или игры в шахматы, а отец стоял рядом, напряженный и неловкий. Хуррам вспомнил неуклюжие попытки Джахангира восстановить их отношения после восстания против Акбара, вспомнил смерть своего дела, восстания Хусрава и те прекрасные годы, когда он только что женился на Арджуманд и был главным военачальником отца и его самым близким сподвижником.

Вспоминая все это, Хуррам понял, что отец любил его, а он любил своего отца. Слезы навернулись у него на глазах. Он вытер их и вернулся мыслями к Мехруниссе. Она была главной причиной их отчуждения с отцом. И она все еще жива, а двое его сыновей находятся в ее власти. За эти три недели, что прошли после смерти падишаха, она, без сомнения, хорошо обдумала следующие ходы, как свои, так и двух ее марионеток – Шахрияра и Ладили. Привычная к манипуляциям, расчетливая и хладнокровная, эта женщина не стала долго оплакивать потерю, и он, Хуррам, тоже не может себе этого позволить. Как правильно пишет Асаф-хан, он должен начинать действовать немедленно. Но сначала необходимо сообщить новости Арджуманд.

– Нет, на этот раз мы впервые в жизни должны расстаться с тобой, – настойчиво произнес Хуррам, не обращая внимания на упрямое выражение лица жены. – Как ты не понимаешь – сейчас не то время, когда мы вместе ехали на войну или бежали от стражников отца! В первом случае мы знали, что если с нами что-то случится, то твой отец, как и мой, позаботится о наших детях. Во втором случае, во время побега, им было безопаснее всего оставаться с нами. А сейчас, когда я разделяю наши силы и ищу союзников, тебе безопаснее всего оставаться здесь, вместе с детьми. Если ты останешься, а меня постигнет неудача – да хранит меня Аллах от этого! – они будут под твоей защитой, а не останутся беззащитными сиротами во власти Мехруниссы.

Выражение лица Арджуманд слегка изменилось.

– Я тебя понимаю и должна согласиться с тобой, но разве твои планы на будущее логичны? Зачем дробить наши силы и ехать на север с таким небольшим количеством людей?

– Я думал, что все уже объяснил, – затем, что я не знаю, кому еще в голову может прийти мысль претендовать на трон, и поэтому не ведаю, где таится самая большая опасность. Мне приходится одновременно решать несколько задач. Во-первых, собрать как можно больше людей за как можно более короткое время. Лучше всего это сделать, послав отряды воинов под командованием доверенных командиров, дабы те набрали людей у моих друзей и союзников. Ты же знаешь, что я уже послал Мохуна Сингха на поиски Махабат-хана. Этот перс – человек здравомыслящий и прагматичный. Он поймет, что союз со мной – это его единственная возможность восстановить свою подмоченную репутацию. Кроме того, мне надо разослать повсюду наших разведчиков и шпионов. Я не могу позволить себе, чтобы твой отец – каким бы хорошим он ни был – оставался нашими единственными ушами и глазами. И наконец, чтобы успеть воспользоваться происходящими изменениями, мне необходимо как можно быстрее и незаметнее добраться до Агры, оставив основные силы дожидаться прибытия новых людей.

– Понятно… И каким же образом ты хочешь стать незаметным?

– Этого я еще не придумал. Трудно скрыть даже маленький отряд, а я знаю, что шпионы Мехруниссы будут повсюду.

– Тогда почему бы тебе не попытаться замаскировать свой отряд, вместо того чтобы скрывать его?

– Каким образом?

– Например, превратив его в торговый караван.

– Нет. В такие неспокойные времена торговый караван будут останавливать, обыскивать и даже попытаются ограбить… Но ты права. Сама идея маскировки совсем не плоха. Я что-нибудь придумаю.

«Чей это гроб?» – услышал Хуррам мужской голос, лежа в удушающую полуденную жару в отделанном бархатом серебряном гробу, стоявшем на задрапированных черной парчой похоронных дрогах, которые тянули шестнадцать волов. Ему страстно хотелось почесать искусанные москитами костяшки левой кисти и пошевелить правой ногой, которая уже начинала неметь, но он знал, что не должен делать никаких движений, от которых гроб мог сдвинуться – и выдать, что его обитатель еще жив. Несмотря на эссенцию сандала, которой была пропитана материя, закрывающая его лицо, вонь гниющего мяса, которое положили в гроб десять дней назад, дабы сделать картину более реалистичной, была удушающей. Шахзаде забрался в гроб, едва увидев, как в облаке красноватой пыли к ним приближается группа всадников, скачущих от Ротрага, большой крепости с зубчатыми стенами. Расположенная на скалистом возвышении, эта крепость доминировала над всей округой и над дорогой, ведущей на северо-запад, в Агру. Эта крепость была цитаделью Васима Гала, одного из самых упертых сторонников Мехруниссы.

Идея замаскировать отряд под похоронный кортеж, якобы везущий тело погибшего в Декане командира, чтобы похоронить его на родине, после долгих раздумий пришла в голову не Хурраму, а его жене. Арджуманд посчитала, что шансы на то, что такой кортеж будут обыскивать, достаточно малы. И она же предложила завершающий штрих в виде гнилого мяса. Хуррам же, в свою очередь, придумал следующий обман: так же как его бабушка Хамида, которая, скрывая смерть своего мужа Хумаюна, чтобы иметь возможность организовать поддержку Акбара, заставила человека, схожего ростом и комплекцией с усопшим, выдавать себя за него, так и Хуррам поручил доверенному командиру одеться в его одежды и мелькать в частных покоях Барханпурской крепости, дабы все думали, что он еще не отправился на север.

И до сих пор все шло по плану. Шахзаде лишь дважды пришлось забираться в гроб, и оба раза противник разворачивался при виде печальной процессии. Но этот командир Васима Гала не похож на остальных, подумал шахзаде, пытаясь подавить внезапное желание чихнуть. Он услышал, как Васима отдает своим людям приказы проверить багаж. Ружья и другое вооружение людей Хуррама было надежно спрятано под фуражом для животных или в повозках с двойным дном. Но при обыске с пристрастием их вполне могли обнаружить, так что сердце «покойника» заколотилось еще быстрее.

– Это тело Хассан-хана – командира армии шахзаде Хуррама и родственника правителя Мултана, которое мы, его верные спутники, везем в Пешавар, дабы похоронить на родине, – услышал Хуррам ответ одного из своих воинов. – Мы исполняем его волю, которую он высказал в своих последних связных словах, произнесенных в палатке, где он лежал, весь покрытый по́том, и умирал от сыпного тифа.

Шахзаде показалось, что он ясно услышал, как командир противника резко вдохнул воздух. Это была посланная свыше мысль – упомянуть о сыпном тифе. Болезнь эта была настолько смертельной и распространялась так быстро, что никто не хотел оказаться рядом с больным или его гробом. Через несколько мгновений Хуррам услышал голос командира Васима Гала:

– Хоть он и поддерживал предателя, пусть душа его войдет в рай. – Голос раздался на некотором расстоянии от гроба. – Можете ехать.

Хуррам удовлетворенно улыбнулся, когда через две недели после описанных событий он осмотрел свой выросший военный совет, расположившийся в красном шатре в пятидесяти милях к юго-востоку от Агры. Вскоре после того, как они покинули территорию Васима Гала, шахзаде перестал маскировать свой небольшой отряд под похоронный кортеж. Три дня назад к нему присоединился еще один большой отряд воинов с несколькими боевыми слонами, который прибыл из Барханпура под командованием Камрана Икбала. Отряд двигался кружным путем, чтобы запутать возможных шпионов Мехруниссы. Кроме того, многие командиры войск падишаха, расположенных в тех местах, по которым он проходил, так же как и некоторые из местных правителей-вассалов, присоединились к его армии. Теперь она насчитывала около пятнадцати тысяч человек и была хорошо оснащена и обеспечена всем необходимым.

– Что мы знаем о последних передвижениях Шахрияра, Ладили и Мехруниссы? – задал вопрос Хуррам.

– Наши шпионы сообщают, что после того, как Шахрияр незаконно провозгласил себя падишахом месяц назад в Лахоре, он со своей женой и тещей никуда из Агры не выезжал и просто рассылает эмиссаров к своим возможным союзникам, – ответил Камран Икбал.

– А Махабат-хан?

– В последнем своем письме Мохун Сингх сообщил, что движется вместе с Махабат-ханом на встречу с отрядом твоего тестя Асаф-хана. Он настаивает на том, что нет никаких причин сомневаться в преданности Махабат-хана больше, чем в его собственной или в преданности Асаф-хана.

– Отлично. Будем надеяться, что Мохун Сингх не ошибся и что Махабат-хан усвоил урок не вмешиваться в политику. Ему должно хватить ума, дабы понять, что если он хочет восстановить свои позиции в державе моголов, то я – его единственный шанс. Он может не сомневаться, что с Мехруниссой воссоединиться ему не удастся.

– Мохун Сингх уверен, что по своей натуре Махабат-хан – человек, верный трону, и только то, как Мехрунисса обращалась с ним, заставило его поднять восстание.

– Надо будет приглядывать за ним, когда он присоединится к нам вместе с Асаф-ханом… Когда это может случиться?

– Недели через три-четыре. Им понадобится время, чтобы набрать по пути новых воинов. Махабат-хан, например, послал своих эмиссаров в Раджастхан, призвать под свои знамена старых боевых товарищей и набрать новых в этой кузнице воинов.

– Значит, нам остался один Хусрав, правильно? Он что, все еще хочет побороться за трон?

– Да. Хотя наши источники и сообщают, что попытки хакимов расшить его глаза и восстановить зрение были успешны лишь частично, он все еще не потерял способности привлекать к себе новых сторонников. Твой брат перетянул на свою сторону наместника Гвалиора, где он провел столько времени в заключении, и множество местных командиров, и теперь собирается в третий раз провозгласить себя падишахом.

– И в третий раз у него ничего не получится, – заметил шахзаде.

«Почему Хусрав никак не хочет расстаться со своими амбициями? Почему он не хочет просто наслаждаться восстановившимся зрением и любовью своей верной жены Джани, которая была с ним все эти долгие годы заключения? Почему хочет выступить против меня?» – подумал Хуррам и прикусил губу вместо того, чтобы произнести этот вопрос вслух.

– Сколько человек ему удалось собрать? – задал он другой вопрос.

– Тысяч десять. Некоторые из них – братья и сыновья тех, кто погиб во время его прежних восстаний против твоего отца. Они захватили казначейство и оружейные склады Гвалиора, так что не испытывают нужды ни в оружии, ни в припасах.

– И они направляются в Агру?

– Да. Наши разведчики доносят, что они где-то в двадцати пяти милях к западу от нас и в сорока милях от Агры.

– Принимая во внимание то, что Шахрияр никуда не выезжает из Агры, а нам стоит подождать Махабат-хана и Асаф-хана с их подкреплением, прежде чем вступать с ним в бой, предлагаю сначала раз и навсегда покончить с амбициями Хусрава. Если мы оставим здесь весь наш обоз со скарбом, сможем мы догнать его и навязать ему битву до того, как он доберется до Агры?

– Конечно. По докладам наших разведчиков, Хусрав делает не больше восьми миль в день, возможно, надеясь найти больше союзников по пути в столицу. Нас разделяет ровная территория без крупных рек, поэтому мы сможем нагнать его через сорок восемь часов, даже если помимо всадников и конных стрелков с лучниками возьмем с собой боевых слонов.

– Ну что ж… Тогда так и сделаем. Проследите, чтобы здесь осталось достаточно войск для защиты обоза и тяжелой артиллерии, и немедленно отдавайте необходимые приказы.

С нетерпением ожидая начала битвы, которая решит его будущее, Хуррам с несколькими телохранителями двигался впереди главной колонны войск, когда всего два дня спустя к нему подскакал всадник на взмыленной серой лошади.

– Люди Хусрава занимают позиции вокруг деревушки вон там, – сообщил он. – Их больше, чем мы думали, – тысяч двенадцать или около того. Когда они узнали о нашем приближении, то явно решили использовать ту защиту, которую могут предоставить им низкие глинобитные стены вокруг загонов для скота и даже простые, крытые сеном одноэтажные дома в деревне. Сейчас они пытаются установить на позициях пушки, а пока выставили небольшой заслон из стрелков и лучников в двухстах футах перед деревней.

Проследив за вытянутой рукой разведчика, Хуррам увидел в подрагивающем от жары воздухе, что деревня расположена на небольшой площадке ровной земли, прилепившейся к дальнему берегу речки, которая сейчас, в жаркий сезон, превратилась в полосу жидкой грязи. У Хусрава было небольшое превосходство в живой силе, так как шахзаде пришлось оставить часть войска для охраны обоза.

И тем не менее, несмотря на то что его люди устали после двухдневной погони за Хусравом и день был невыносимо жарким, Хуррам решил не ждать подхода своих военачальников и атаковать позиции брата с ходу, пока воины противника не успели полностью закончить их подготовку.

– Передай Камрану Икбалу – пусть приготовит отряд из половины всей нашей кавалерии к немедленной атаке, – приказал шахзаде. – Пока он будет атаковать деревню в лоб, я с оставшимися всадниками перейду через речку и окажусь в тылу у защищающихся. И пусть боевые слоны с легкими пушками на хаудахах следуют как можно ближе за кавалерией.

Где-то через четверть часа или около того Хуррам увидел, как его всадники с тучной фигурой Камрана Икбала на высоком черном жеребце во главе и с четырьмя знаменосцами у него за спиной, набирая скорость, летят в сторону деревни. Поднятая копытами пыль закрыла их, и шахзаде, оседлав, в свою очередь, любимую гнедую лошадь, двинулся во главе двух тысяч своих лучших всадников влево, чтобы начать окружение деревни. Вскоре грохот легкой артиллерии и треск ружейных выстрелов сообщили ему о том, что люди Хусрава вступили в бой с Камраном Икбалом. Сквозь просветы в пыли и в дыму Хуррам увидел, что артиллеристы его единокровного брата неплохо прицелились. Несколько лошадей Камрана Икбала упали, другие скакали по полю без всадников с болтающимися поводьями, стараясь убраться подальше от поля битвы. Неожиданно Хурраму показалось, что один из знаменосцев поворачивает лошадь – создалось впечатление, что атака захлебнулась. А потом все скрылось за плотным пороховым дымом.

Хуррам вдруг засомневался. Не слишком ли он поторопился в своем желании, приказав немедленно атаковать противника, когда гораздо умнее было бы подождать и дать отдохнуть усталым людям? Не ошибся ли он, несколько раз дробя свои силы – сначала оставив часть их для охраны обоза, а потом разделив на две части для этой двойной атаки? Но было уже слишком поздно. Теперь самое худшее, что он может сделать, – это прекратить атаку и отвести своих людей, давая, таким образом, Хусраву возможность для контратаки. Он выбрал наступление, и теперь его будущее зависит от того, сможет ли он окружить противника. Несмотря на то что люди Хусрава бились отчаянно и потери среди атаковавших в лоб росли, они вполне могут отступить под его собственным напором с тыла, испугавшись, что их пути отхода будут отрезаны. Кроме того, Камран Икбал и его люди – опытные и отважные бойцы. И даже если вначале слегка замешкались, они не сдадутся и продолжат наступать с удвоенной энергией.

Сам же Хуррам приближался к границам речки. «Она скорее похожа на полосу липкой коричневой грязи, испещренной сотнями следов животных, а не на реку», – подумал шахзаде. Взмахом руки он послал своих всадников вперед и заставил собственную гнедую войти в грязь. Вскоре Хуррам уже скакал по противоположному берегу в сопровождении телохранителей и кавалеристов. Однако посмотрев назад, он заметил, что пара лошадей валяется на земле – скорее всего завязли копытами в глубокой непролазной грязи из-за того, что бездумные наездники нещадно гнали их вперед.

Вновь посмотрев вперед, Хуррам увидел, что первая низкая стена, окружающая загон для скота, находится всего в двухстах футах от него. Неожиданно он увидел вспышки – из-за нее поднялись стрелки и открыли огонь. Мимо просвистели пули. Еще один из всадников шахзаде, раджпут в оранжевом тюрбане и с экстравагантной бородой, получил пулю прямо в лоб, вылетел из седла и несколько раз перекатился по земле, прежде чем его тело попало под копыта скакавших сзади лошадей. Судя по количеству вспышек, стрелков там человек пятьдесят, подумал Хуррам. Но большинство из них не успеет перезарядить ружья до того, как он со своими людьми доберется до них. Однако тут, к его огорчению, из-за стены появились лучники, которые, быстро произведя залп, вновь скрылись за ее защитой. Шахзаде показалось, что одна из стрел летит прямо в него, и время вокруг него остановилось. Прежде чем он смог натянуть вожжи, стрела попала в небольшую пластину из закаленной стали, которая защищала голову лошади, и отлетела в сторону.

Сила удара и его неожиданность ошеломили гнедую, и она заметалась из стороны в сторону. Хурраму пришлось отчаянно бороться, чтобы вновь взять ее под свой контроль. Натянув поводья и наклонившись к самой шее лошади, он смог заставить ее перепрыгнуть через осыпающуюся глинобитную стену, которая в этом месте была не больше трех футов высотой. Большинство из его людей тоже благополучно преодолели это препятствие, однако кони двоих из них попали в навозную кучу, сложенную прямо за стеной. Передние ноги животных заскользили вперед, их крупы ударились о стену, и седоки вылетели из седел и приземлились на землю, перелетев через головы животных.

Хуррам нацелил свой первый удар на лучника в темном халате, который собирался наложить стрелу на тетиву своего большого двойного лука. Острое лезвие ударило этого стрелка наискосок через грудь, и тот упал на спину, выронив оружие из рук. Несколько людей Хуррама вокруг него попадали из своих седел, раненые или убитые.

Кровь шумела в висках шахзаде, когда он в сопровождении двух телохранителей прорвался в саму деревню и завернул за угол низкого сарая. Из постройки выскочил козленок, который сразу же попал в ноги лошади одного из телохранителей. Лошадь споткнулась, и ее наездник упал прямо на пальмовые ветви, которыми была накрыта крыша сарая. Под его весом они провалились, и мужчина исчез из виду.

Кони Хуррама и его телохранителя из-за возникшей помехи вновь потеряли скорость. Однако вскоре шахзаде разогнал свою гнедую и неожиданно выскочил на узкую главную улицу деревни. Здесь его взгляд упал на выкрашенную белым цветом раку, в которой пряталось красное изображение многорукой индуистской богини Кали с ожерельем из желтых цветов на шее. А затем Хуррам увидел в конце улицы пушку, наполовину скрытую в тени, отбрасываемой ветвями и листьями баньяна. Было видно, как пушкарь подносит запал к полке с порохом. Изо всех сил натянув поводья, шахзаде заставил гнедую сойти с улицы в промежуток между двумя домами. При этом он потревожил кур, которые рылись в пыли, а теперь разбежались с громким кудахтаньем.

Практически мгновенно он услышал пушечный выстрел и увидел над домами облако белого дыма, вдогонку которому раздался удар и крик. Ядро попало в одного из его конников. Это не был телохранитель, который скакал прямо за ним, – тот тоже смог вовремя спрятаться между домами. Теперь же, настроившись сильно удивить пушкарей, пока они заряжают пушку, Хуррам со своим человеком быстро преодолели какие-то хилые кусты, которые использовались как загон для птицы, и поскакали, прокладывая себе дорогу сквозь плетни и остатки глиняной кухонной утвари, вдоль домов, которые уже давно были оставлены хозяевами.

Добравшись до угла последнего дома и повернув за него, Хуррам увидел пушку под баньяном всего в нескольких ярдах от себя. Раздетые до пояса и все покрытые потом, пушкари отчаянно старались пропихнуть в ствол порох и ядро, в то время как три или четыре стрелка стреляли из-за ствола дерева, который защищал их, вдоль главной улицы по его людям, стараясь не подпустить их к заряжавшейся пушке. Не останавливаясь и не думая, управляя гнедой с помощью рук и пяток, Хуррам бросился на пушку в сопровождении своего единственного телохранителя. При виде их двое из трех пушкарей бросились бежать, чтобы попасть по очереди на пику телохранителя. Третий остался стоять на месте и храбро попытался выбить Хуррама из седла длинным шомполом. Его неуклюжий удар прошел мимо, а шахзаде вытащил меч и ударил пушкаря по обнаженному плечу. Лезвие глубоко вонзилось в кожу и сухожилия, и мужчина упал на дуло пушки, заливая ее кровью из своей раны.

Между тем стрелок развернул свое ружье, чтобы прицелиться в Хуррама, но у ружья был длинный ствол – почти шесть футов, – и воин сильно нервничал. Ружье при выстреле тряслось у него в руках, и пуля не задела ни всадника, ни его лошадь, просвистев у нее над головой. Хуррам так сильно ударил мужчину по голове своим мечом, что тот чуть не выпал у него из его руки, а череп мужчины раскололся, как спелый арбуз, разбрызгав мозги и кровь в пыли дороги.

Тут шахзаде осознал, что часть войск Хусрава отступает, и те люди, которые вместе с ним ворвались в деревню, преследуют их. Отдышавшись, он услышал звуки боя, доносившиеся оттуда, где люди Камрана Икбала пошли в лобовую атаку. Его глаза щипало от едкого дыма, который заволок всю округу. Искры то ли от пушечных выстрелов, то ли от ружейных, подожгли крыши нескольких домов. Сильный ветер разносил искры пожара по крышам других строений. Скоро вся деревня заполыхает.

– Давайте нападем на людей Хусрава с тыла!.. – крикнул Хуррам своим людям, которые собирались вокруг него.

Но не успел он закончить, как со стороны места боя показалась группа конных людей – они выскочили из одного из переулков, выходивших на главную улицу. Увидев шахзаде, их командиры поскакали прямо на него, обнажив свое оружие. Сквозь дым Хуррам увидел в середине этой группы всадника, лошадь которого имела вторые поводья, – ею управлял наездник, ехавший впереди. На этой лошади мог сидеть только наполовину слепой единокровный брат шахзаде…

Хуррам ударил гнедую пятками и направил ее в сторону державшегося впереди всадника. Тот поднял меч свободной рукой и парировал первый удар шахзаде, но не смог уйти от второго, который практически отрубил ему руку чуть повыше запястья. Кровь брызнула из обрубка, и всадник повернул свою лошадь в сторону от схватки, бросив при этом поводья второго коня. Инстинктивно среагировав, Хуррам быстро нагнулся и схватил поводья еще до того, как они успели коснуться земли. Выведя лошадь Хусрава – серого скакуна – из схватки, он крикнул:

– Это я, Хуррам! Хусрав, ты должен сдаться. Ты у меня в плену.

Его брат не издал ни звука.

– Неужели еще недостаточно людей погибло из-за тебя, и не только сейчас, но и во время твоих предыдущих бунтов? Ну скажи же хоть что-нибудь! – вновь выкрикнул шахзаде, еще громче, подумав, что его предыдущие слова потонули в шуме битвы и в треске горящих крыш.

Лицо Хусрава оставалось практически невозмутимым. Казалось, что смотрит он, да и то с трудом, лишь одним глазом. Второй его глаз был пуст и ничего не видел. Когда рядом с ними с крыши сарая упала пылающая балка, от чего конь Хусрава дернул головой, полуслепой всадник наконец подал голос.

– Сдаюсь, – произнес он.

– Я всегда жил по древнему завету наших предков, который они принесли с собой из степей, – или трон, или гроб. Это третий раз, когда я попытался заполучить трон и потерпел неудачу. Дважды я избежал смерти, в то время как моим сторонникам это не удалось. Во второй раз я лишился зрения. Если б не любовь моей жены, Джани, я бы впал в отчаяние. Теперь я готов умереть. Позволь мне лишь продиктовать мое последнее письмо ей, – говорил Хусрав монотонным голосом, стоя перед Хуррамом минут через двадцать после своей капитуляции.

По бокам его слегка придерживали за руки двое стражников. Воины бунтовщика подчинились его приказу, и теперь их обыскивали, а отобранное у них оружие складывали в пирамиды. Пока Хуррам – его лицо было все еще закопчено дымом, а одежды и тело оставались влажными от пота битвы – слушал своего единокровного брата, ему показалось, что Хусрав неким волевым сверхусилием абстрагировался от всего окружающего и теперь готов принять любую судьбу, которая его ожидает.

Сам же Хуррам в отличие от брата не мог в такой момент оставаться равнодушным. Ликование по поводу победы и того, что она означает для его дальнейших притязаний на трон, смешивалось с горем от потери столь большого количества людей. Среди раненых оказался Камран Икбал. Его рука была очень сильно повреждена ружейной пулей, которую он словил, когда поднимал своих людей в бой после того, как захлебнулась их первая лобовая атака. Хакимы сказали Хурраму, что спасти его может только немедленная ампутация руки по локоть. Они уже наточили свои ножи и положили железо для прижигания раны в огонь. Еще хуже было состояние одного из молодых горчи шахзаде – на него упала практически целая пылающая крыша из пальмовых листьев, пока он лежал на земле, уже раненный мечом в бок. Его крики, когда Хуррам подошел к нему, были больше похожи на звериные, чем на крики человека, но шахзаде все-таки заставил себя посмотреть ему в лицо, с которого свешивались лоскутья кожи. Хакимы сказали, что единственное, что они могут сделать для этого несчастного, – это поить его водой с опиумом, дабы облегчить ему переход в райские кущи. «И да поможет ему Аллах, чтобы это произошло побыстрее!» – подумал Хуррам.

Он чувствовал, как закипает от гнева, глядя на своего равнодушного ко всему брата, который был виновником этих страданий, и ему захотелось ударить его. Но шахзаде сдержался. Какая от этого польза? Он не должен действовать под влиянием гнева.

– Тебя отвезут в темницы Бурханпура, – сказал Хуррам брату. – Там ты будешь ждать моего решения. Я не стану принимать решения в гневе о наказании тебя и твоих командиров, как это однажды сделал наш отец.

– Я не могу обещать тебе, что не буду представлять для тебя угрозы. Я себя знаю. Пока я жив, живы и мои амбиции… Я готов к смерти, – ответил на это Хусрав, все еще равнодушный ко всему, но через несколько мгновений спросил уже более заинтересованным тоном: – А сможет Джани присоединиться ко мне в Барханпуре?

Хуррам уже собрался было отказать ему в его просьбе, но тут вспомнил Арджуманд, вспомнил, как он ее любит. И эта любовь к жене означала, что он не сможет отказать своему единокровному брату.

– Да, – согласился шахзаде. – Хоть ты и не заслуживаешь ее, я удовлетворю твою просьбу. Но не ради тебя, а ради нее.

 

Глава 25. Отцовский грех

Лахор, январь 1628 года

Мехрунисса сидела, погруженная в глубокие размышления на низком диване, покрытом бархатом, в своих собственных покоях, расположенных на втором этаже дворца, окнами выходившего на реку Рави.

Рядом с ней лежали отчеты вассалов, собирающихся возле Лахора со своими войсками в ответ на ее призывы. Конечно, призывали их от имени Шахрияра, которого объявили падишахом четыре месяца назад во время пятничной молитвы в мечети Лахора, так что и ответы направлялись на его имя, но молодого правителя они интересовали еще меньше, чем заинтересовали бы его отца. Вспомнив Джахангира, Мехрунисса почувствовала, как душа ее наполняется печалью и горем, которые никогда полностью не покидали ее с самого момента его смерти. Глубина и живучесть этих эмоций сначала удивляли женщину, но потом она поняла, насколько много значила для нее его любовь. Несмотря на то что Мехрунисса гордилась своей независимостью, она зависела от своего мужа так же, как он зависел от нее. Она любила и его, и ту власть, которой он обладал.

Шахрияр же оказался еще более слабым правителем, чем она ожидала, – он полностью погряз в тщеславии, и его интересовала лишь внешняя сторона правления. Основную часть своего времени новый падишах проводил за выбором орнаментов и одежды, которые могли бы украсить его, несомненно, статную фигуру, или за охотой и легкомысленными развлечениями, которым правитель предавался в компании таких же пустоголовых молодых людей, как и он сам. Его совершенно не интересовали государственные дела. И это должно было бы радовать Мехруниссу, но в реальности представляло собой дополнительную опасность. Когда ее зять заседал в совете со своими советниками, его невежество в государственных и военных вопросах было настолько вопиющим и так бросалось в глаза, что разрушало веру и доверие к нему его подданных. То ли он обращал недостаточно внимания на те инструкции и предложения, которые давала ему Мехрунисса, постоянно повторяя их ему самым простым и доступным языком с помощью Ладили, то ли остатки ума покидали его от стресса, который он испытывал, оказываясь перед советом.

Мехрунисса еще раз глубоко пожалела о тех ограничениях, которые накладывала на нее принадлежность к женскому полу. Если б только она могла сама присутствовать на заседаниях… Но женщина знала, что не имеет смысла терять время на несбыточные мечты. Несмотря на победу Хуррама над Хусравом и его кажущееся беспроблемное продвижение к Лахору, многие важные придворные и правители вассальных государств отказывались признать его главенство до тех пор, пока результат борьбы за наследие не станет более очевидным. И действительно, если письмам ее сторонников можно доверять, то очень скоро еще больше отрядов присоединится к ее войску в Лахоре. Мехрунисса использовала содержимое обширных сокровищниц крепости для того, чтобы немедленно выплачивать значительные суммы тем, кто уже присоединился к ней, и пообещать им еще большее вознаграждение после того, как Хуррам будет разбит. И хотя Лахор не был полностью обнесен крепостными стенами, под ее руководством командиры Шахрияра отлично защитили дворец со стороны реки – они поставили частоколы из стволов деревьев и глины вокруг всего дворца и соорудили специальные гнезда для всех тех орудий, которые находились в их распоряжении. Запасов продовольствия, так же как и запасов пороха и другого оружия, было достаточно, чтобы выдержать длительную осаду. Если ей удастся удержать Шахрияра и его военачальников от того, чтобы встретить армию Хуррама в открытом поле, у них будут хорошие шансы отбить первый приступ его войск, а потом постепенно обескровить их, прежде чем перейти в решающую контратаку. Ее главной задачей будет вселить в Шахрияра, а через него и в его командиров, достаточно уверенности и решимости выдержать осаду с тем, чтобы потом одержать триумфальную победу. К счастью, ее уверенности и боевого духа хватит на целую армию.

Мехрунисса осознавала: то, что Дара Шукох и Аурангзеб находятся в ее власти, дает ей дополнительное преимущество. Во время одного из многочисленных восстаний против своего единокровного брата, падишаха Хумаюна, Камран поставил сына Хумаюна, будущего падишаха Акбара, на крепостную стену во время штурма, заставив, таким образом, Хумаюна прекратить наступление, которое должно было вот-вот завершиться взятием крепости. Ей не обязательно доходить до такой крайности – по крайней мере до тех пор, пока в этом не возникнет крайняя необходимость, – но она знала, что мысль о чем-то подобном не будет давать покоя Хурраму, который даже лучше ее знал биографию Акбара. Тем не менее дети Хуррама уже сослужили Мехруниссе другую службу – они привязали к ней Шахрияра и лишили его возможности заключить сепаратную мирную сделку. С помощью Ладили, которая, к счастью, оставалась абсолютно преданной своей матери, смогла убедить Шахрияра, что двое маленьких принцев настолько милы и привлекательны, что их присутствие при дворе может представлять опасность для его собственного положения. Придворные могут начать вспоминать об их отце, на которого оба мальчика были очень похожи. Вдова Джахангира также предположила, что дети могут попытаться сбежать или что их могут попытаться освободить. Так что Шахрияр с удовольствием приказал разместить мальчиков в двух крошечных комнатах в отдаленной части дворца и охранять двадцать четыре часа в сутки.

Успокоенная уверенностью в неуязвимости своей позиции, Мехрунисса задумалась о некоторых дипломатических инициативах, которые пришли ей в голову. Может быть, ей – или формально Шахрияру – послать эмиссаров в пограничные с Хиндустаном государства с предложением территориальных уступок в случае, если они выступят на стороне Шахрияра против Хуррама? Шах Персии с большим удовольствием пойдет на это, если пообещать ему Кандагар с прилегающими землями. Правители княжеств Декана тоже с удовольствием согласятся на предложение вернуть им некоторые из захваченных территорий – потом, когда ее позиции усилятся, их можно будет вернуть назад, – и их военачальник, Малик Амбар, все еще энергичный, несмотря на возраст, встанет во главе их армии. Тем более что у них с Хуррамом есть одно незаконченное дельце. Может быть, португальцы или даже англичане пошлют своих матросов, вооруженных этими смертельными современными пушками в обмен на торговые концессии. Возможностей очень много. Несмотря на все недостатки Шахрияра, Мехрунисса сможет удержать его на троне. В конце концов, она многие годы управляла страной от имени Джахангира.

Хуррам сидел вместе с Асаф-ханом и Махабат-ханом перед невысоким столом, установленным в его красном шатре. Сквозь полог шатра, подвязанный золотым шнуром, он мог видеть реку Рави, сверкающую под лучами вечернего солнца, а за ней – Лахорский дворец, теперь скрытый за частоколами и фортификационными сооружениями. Шахзаде посмотрел на Махабат-хана, который сидел в расслабленной позе и прихлебывал напиток из смеси различных трав, заваренных в кипятке, который, по его словам, был популярен в его родной Персии в качестве тонизирующего средства. Первые встречи между ними были официальными и напряженными, если не сказать, полными взаимного недоверия, как это и должно было быть между командующими, многие годы воевавшими друг против друга. Но Махабат-хан проявил себя человеком уважительным и старался держаться на заднем плане, до тех пор пока благодаря умиротворяющему присутствию Асаф-хана, объединившемуся с персом за несколько дней до встречи с Хуррамом, атмосфера не разрядилась. Теперь бывшие враги свободно могли обсуждать профессиональные вопросы и даже приводить в пример случаи из их действий друг против друга, когда хотели защитить выбор той или иной стратегии. И это даже к лучшему, подумал Хуррам. Он слишком поспешно напал на войско Хусрава, и только смелость его людей спасла шахзаде от поражения. Силы, развернутые Мехруниссой и Шахрияром в Лахоре, были гораздо внушительнее, а их оборонительные сооружения во много раз превосходили те, которые в спешке построили люди Хусрава. Он должен обуздать свое нетерпение и все тщательно спланировать, оставив как можно меньше шансов различным случайностям.

– Махабат-хан, мы уже решили, что лобовая атака слишком опасна, так как нам придется форсировать реку под огнем противника. А где, ты считаешь, нам надо переправиться через Рави? – спросил Хуррам.

– Я предлагаю переправиться в двух местах – выше и ниже Лахора по течению реки, так, чтобы атаковать одновременно с двух сторон, – ответил военачальник. – Мы уже собрали достаточно лодок и плотов, чтобы их хватило на два моста.

– Хорошая мысль. Но сколько нам понадобится на это времени?

– Одна ночь.

– Ты хочешь сказать, что если я сейчас отдам приказ, то мы сможем атаковать завтра утром?

– Да. Наши люди хорошо подготовлены, а оборудование и запасы, которые им могут понадобиться, уже выгружены на берегу.

– Ну что ж, тогда пусть будет завтра. Я возглавлю переправу ниже по течению – возьмешь на себя ту, что будет выше?

– Конечно.

– Но, Хуррам, может быть, не стоит подвергать себя опасности, становясь во главе наступающих сил? Может быть, тебе лучше взять на себя общее командование и руководство артиллерией? – вмешался в разговор Асаф-хан.

– При нормальных обстоятельствах ты, возможно, был бы прав, но сейчас обстоятельства не нормальные, – возразил шахзаде. – Я ведь не только будущий падишах, но и отец. И двое моих сыновей в плену у Мехруниссы и Шахрияра. Я хочу сам добраться до них как можно скорее. Я полностью доверяю тебе командование артиллерией – ты должен будешь убедиться, что пушки стреляют по частоколам и пушечным гнездам и избегают тех мест, где Шахрияр может прятать моих сыновей – твоих внуков.

Ранним утром следующего дня Хуррам стоял на берегу реки Рави в двух с половиной милях ниже по течению от Лахора и наблюдал, как группы его людей забираются в небольшую флотилию лодок, которые они конфисковали у местных жителей под обещание хорошей награды. Воины стали бесшумно опускать весла в воду и поднимать истрепанные и заштопанные во многих местах паруса из хлопковой ткани, которыми были снабжены почти все лодки. У этих людей был приказ первыми пересечь реку и закрепиться на противоположном берегу, дав отпор силам Шахрияра, которые могли там находиться, а потом связать из лодок последнюю секцию уже частично построенного моста и закрепить ее у противоположного берега – так, чтобы она соединилась с той его частью, которую уже провели с берега, расположенного прямо под ним. Люди шахзаде не встретили никакого сопротивления, когда ночью спустились вниз по реке и начали строительство первой очереди моста. Никаких признаков людей Шахрияра не появилось и с восходом солнца – рыжего шара на затянутом дымкой небе – ни среди болотистых холмов, спускавшихся к противоположному берегу, ни на самом берегу. Муссонные дожди в этом году были слабыми, так что уровень воды в реке был достаточно низок для данного сезона, а сама река была шириной не больше двухсот футов или около того.

Шахзаде наблюдал, как первые лодки стали отчаливать от берега – гребцы в них пригнулись к веслам. В каждой лодке лежали по два-три стрелка с длинноствольными ружьями, заряженными и направленными в сторону вражеского берега. Несмотря на течение, которое было довольно сильным, через пару минут первая лодка – одна из самых больших, с корпусом, выкрашенным в красный цвет – уткнулась носом в противоположный берег, так и не встретив никакого сопротивления. Воины уже балансировали на ее бортах, готовые спрыгнуть на мелководье и выйти на берег, когда Хуррам услышал несколько ружейных выстрелов. Один из его людей, который, согнувшись, сидел на борту лодки, с громким всплеском упал в воду – и за ним последовали еще трое со следующей лодки. Как и предполагал их предводитель, выстрелы раздавались из-за одного из холмов, который располагался футах в ста от береговой линии. За выстрелами последовала туча стрел, но, быстро прикинув, сколько там может быть стрелков, Хуррам с облегчением понял, что их не больше тридцати. Было ясно, что противоположный берег охраняет лишь небольшой отряд противника. Его собственные люди теперь изо всех сил с громким топотом бежали по голому берегу в сторону холмов, вытащив из ножен мечи. Когда они уже преодолели почти три четверти пути, из долины между двумя холмами раздались новые выстрелы, и несколько человек Хуррама упали, включая и самого первого – одетого во все зеленое гиганта, который сжимал в руках кривую саблю. Правда, он почти сразу вскочил на ноги и возобновил движение, но ни этот гигант, ни другие еще не успели добраться до вершины глиняного холма, когда шахзаде увидел группу верховых – численностью человек сорок, – которая появилась из-за холмов и во весь опор поскакала к Лахору. Скорее всего это был передовой пикет, к которому усиление не подошло бы, даже если б они его попросили.

Один из последних всадников упал, раскинув руки и вылетев из седла – в него, должно быть, попала ружейная пуля. Еще одна лошадь – гнедая – споткнулась и сбросила своего седока, но остальные смогли скрыться под кронами жиденьких деревьев. Шахзаде был уверен, что, даже если Мехрунисса этого еще не знает, очень скоро ей доложат о том, что его войска переправились через реку.

– Торопитесь! – крикнул он одному из командиров. – Начинайте крепить лодки к противоположному берегу. Готовьте войска к переправе. Не теряйте время!

Спустя два часа Хуррам уже был на противоположном берегу реки. Его люди быстро закончили строительство моста, и хотя некоторые его секции из-за сильного течения приходилось удерживать лодками, привязанными к нему крепкими пеньковыми канатами, свою задачу он выполнил. Даже если сейчас мост развалится, основная часть кавалерии, многие боевые слоны и легкая артиллерия шахзаде все равно уже успели переправиться – и у него достаточно сил, чтобы начать штурм оборонительных сооружений, окружавших дворец Лахора.

Собрав вокруг себя командиров, как и он, приготовившихся к битве, Хуррам обратился к ним с короткой речью:

– Знайте одно: сегодня решающий день в моей жизни. К концу этого дня с вашей помощью я или получу трон и спасу своих любимых сыновей, или погибну, пытаясь сделать это. Но я знаю, что вместе с вами добьюсь победы. А когда это произойдет, все вы получите роскошные подарки из сокровищниц Лахора и конфискованные земли сторонников моего единокровного брата. Помните, наш план очень прост. Как только мы услышим, что пушки Асаф-хана открыли огонь по частоколам через реку Рави, мы и люди Махабат-хана – а его гонцы уже сообщили мне, что он благополучно переправился через реку выше по течению, – одновременно начнем наступление на частоколы с противоположных сторон.

Через несколько минут Хуррам услышал канонаду орудий Асаф-хана. Вслед за четырьмя телохранителями, каждый из которых держал в руках большое темно-зеленое знамя, и четырьмя трубачами, дувшими в свои длинные медные инструменты, шахзаде тронул гнедую лошадь во главе отряда своих людей. Скоро он уже быстрой рысью двигался по ничем не защищенной, растрескавшейся от жары, грязи, покрывавшей речной берег. Сердце его билось быстрее, чем обычно, когда он шел на битву, и шахзаде чувствовал, что ему сложно полностью сосредоточиться на предстоящем бое. Хуррам постоянно возвращался мыслями к тому, где во дворце он найдет своих сыновей, если сможет в него войти.

Зная, что необходимо сосредоточиться на настоящем, а не мечтать о будущем, если только он хочет благополучно дойти и довести своих людей до цели, шахзаде слегка натянул поводья, а затем постарался взглядом проникнуть сквозь дым, поднятый пушками Асаф-хана и ответной стрельбой пушек Шахрияра. Дворец, окруженный частоколами, находился не более чем в полумиле от Хуррама. Однако люди Шахрияра разрушили практически все дома и здания между тем местом, где сейчас находились войска его старшего брата, и собственными позициями, чтобы улучшить обзор для стрельбы. Горы мусора, оставшегося от разрушенных зданий, который не убрали, значительно замедлят ход конницы, и многие всадники погибнут еще до того, как доберутся до частоколов, с беспокойством подумал Хуррам. Но если они спешатся и последние восемьсот ярдов преодолеют в пешем строю, то эти горы превратятся в хорошую защиту.

Развернув лошадь, Хуррам приказал первым рядам своих людей спешиться. Оставив по одному человеку на каждые шесть лошадей, дабы следить за ними, он повел остальных, согнувшихся вдвое, от одной кучи мусора к другой. Прежде чем они успели пройти десятую часть расстояния, люди Шахрияра обнаружили их и открыли по ним огонь прямой наводкой из пушек и ружей. Хуррам бросился за остатки стены одного из разрушенных домов. Расположившись там, он увидел, как один из его людей, прятавшийся за мусором недалеко от него, вдруг обмяк, пораженный, по-видимому, срикошетившей пулей, так как спереди он был закрыт со всех сторон. Махнув затянутой в перчатку рукой своим людям, чтобы те следовали за ним – что они тут же храбро сделали, – Хуррам опять побежал вперед, скрываясь за грудами обломков и двигаясь зигзагами, чтобы затруднить противнику прицел.

К тому времени, когда шахзаде вновь остановился, чтобы передохнуть за стволом дерева ниим, сломанного пушечным ядром, он успел пробежать ярдов шестьсот в свисте стрел и пуль, летевших вокруг него. Почувствовав на левой щеке струйку, как ему показалось, пота, шахзаде вытер ее кремовым шарфом и увидел, что ткань окрасилась в красный цвет. Сняв перчатку, Хуррам ощупал лицо и обнаружил рану рядом с левым ухом, но она оказалась совсем незначительной – простая царапина, нанесенная куском каменной кладки, отбитым то ли ядром, то ли ружейной пулей. Выглянув из-за ствола, Хуррам увидел, что на оставшемся отрезке пути до частокола нет больше никаких укрытий. Сам палисад был около четырех футов в высоту, но в некоторых местах он оказался сильно поврежден ядрами пушек Асаф-хана, летевшими с противоположного берега реки Рави.

Подождав всего несколько минут, чтобы его люди смогли подтянуться к нему, Хуррам крикнул трубачам, чтобы те протрубили условный сигнал Асаф-хану, который означал, что они добрались до частокола и стрельбу надо перенести на другое место. Потом он приказал знаменосцам выше поднять зеленые полотнища и, наконец, встал, после чего, окруженный телохранителями, бросился на заграждение. И опять мимо него свистели ружейные пули, а одна из стрел попала в стальную плашку на его нагруднике и отскочила в сторону. Мгновение спустя шахзаде споткнулся о валяющийся на земле и практически не видимый в пыли кирпич и чуть не упал. Но быстро восстановив равновесие, он почти мгновенно взлетел на частокол и, подтянувшись на мускулистых руках, сначала уселся на него верхом, а потом спрыгнул на другую сторону.

Легко приземлившись на ноги, Хуррам сразу же столкнулся с высоким стрелком. Выстрелив в него и не попав, этот стрелок схватил ружье за длинное дуло и замахнулся на шахзаде прикладом, но тот качнулся на каблуках и ушел от удара, а потом воткнул свой меч прямо в выпирающий живот стрелка. Когда Хуррам выдернул окровавленный клинок, то услышал громкий звук выходящих газов. Потом он увидел еще одного воина, который приготовился напасть на него, высоко подняв вверх свою кривую саблю. Шахзаде опять попытался отклониться, но поскользнулся, вывернул колено и упал на бок. Увидев это, его противник бросился на него, готовясь нанести удар, и Хурраму пришлось откатиться в сторону. Меч воина вонзился в землю как раз в том месте, где недавно была голова шахзаде. В ответ он ударил своим мечом по ногам противника, и тот тоже упал. Затем, быстро поднявшись на колени, Хуррам изо всех сил, на которые только был способен, ударил мечом по горлу лежащего на земле воина. Хлынул поток крови, и мужчина затих навеки.

С трудом поднявшись на ноги и осмотревшись, шахзаде увидел, что его люди полностью овладели частоколом и их противники повсюду прекращают сопротивление и бегут под защиту стен дворца. А потом сквозь дым увидел перед собой зеленое знамя моголов. Это раджпуты Махабат-хана вошли за частокол с другой стороны.

– К главным воротам дворца! – крикнул Хуррам хриплым от волнения и дыма голосом и вместе со своими людьми бросился вперед со всей скоростью, на которую только был способен, ожидая каждое мгновение контратаки стрелков и лучников противника. К своему удивлению, он не увидел стрел и не услышал выстрелов. Казалось, что силы Шахрияра быстро тают. Они что, полностью деморализованы или отступают по заранее продуманному плану на подготовленные позиции или за крепостные укрепления?

На бегу Хуррам заметил на земле брошенные мечи и ружья противника. Он пробежал мимо перевернутых повозок и других защитных сооружений – за некоторыми из них оставались пушки. Пушкари и стрелки вполне могли бы расстрелять людей Хуррама прямой наводкой, но они предпочли бросить всё, не сделав ни единого выстрела. Люди Шахрияра бежали. Скоро Хуррам добрался до высоких, покрытых металлом ворот, ведущих во дворец, которые были распахнуты и которые, казалось, никто не защищал. Он победил, промелькнула у него в голове ликующая мысль. Теперь надо разыскать сыновей…

Неожиданно телохранитель, бежавший рядом с ним, пересек ему путь, пытаясь не наступить на осколок скалы, – и упал, раскинув руки, на землю. В свою очередь, изменив направление и посмотрев вниз, Хуррам увидел, что пуля попала телохранителю точно в лоб. Но у него не было времени задуматься об этом, потому что он уже вбежал в ворота.

Мехрунисса отошла от оконного проема в своих покоях, которые располагались на втором этаже дворца, и опустила ружье. То самое, приклад которого был украшен перламутром и из которого она убила столько тигров. Вдова падишаха смогла точно прицелиться даже на таком расстоянии. И почему этот телохранитель вдруг возник перед Хуррамом? Он не мог ее видеть и не пытался закрыть собой шахзаде… Но потом мозг Мехруниссы, деятельный, как и всегда, начал перебирать оставшиеся у нее теперь варианты – как действовать, когда дворец пал, – а в этом у нее не было никаких сомнений. Вскоре Хуррам и его люди начнут обыскивать помещения дворца в поисках его сыновей, ее самой и Шахрияра…

А где сейчас Шахрияр? Его не было ни во главе войск, ни с Ладили, которая находилась в соседней комнате с ребенком. Мехрунисса не может ни на кого положиться – как и в прошлом, ей придется рассчитывать только на свои собственные силы. Она знала, что стреляла с дальним прицелом, и не только в буквальном смысле этого слова. Но даже если б ей удалось убить Хуррама, маловероятно, что его люди сдались бы. Скорее – по приказу ее собственного брата и Арджуманд – они провозгласили бы падишахом Дара Шукоха. Так что же, ей остается умереть в бою, перезарядив ружье и убив первого, кто войдет в комнату? Нет. Ей приходилось преодолевать трудности с самого рождения. И она еще не готова умереть. Спокойный, уравновешенный и утонченный мозг способен изменить к лучшему самые, казалось бы, безнадежные обстоятельства. И сейчас ей поможет ее статус «просто женщины». Она знает, что ей делать…

В сопровождении нескольких телохранителей Хуррам быстро, перепрыгивая через две ступеньки за раз, поднимался по мраморной лестнице, ведущей на второй этаж дворца, где, как он вспомнил после недолгого размышления посреди хаоса схватки за главные ворота, находились покои падишаха. Шахзаде стал по очереди распахивать украшенные слоновой костью двери по обеим сторонам коридора, тускло освещенного единственным окном в самом его конце. Он искал своих сыновей. Где они? Не спрятали ли их Мехрунисса и Шахрияр, как гарантию своего собственного безопасного отступления? А может быть, они убили мальчиков, чтобы отомстить ему за его успех? Мехрунисса вполне способна на такое, подумал Хуррам, непроизвольно сжимая рукоятку меча.

Первая комната, в которую он вошел, была абсолютно пуста – только муслиновые шторы колыхались на ветерке, проникавшем сквозь оконный проем. Вторая тоже оказалась пустой, так же как и третья, хотя опрокинутый серебряный кубок с остатками шербета, пролившимися на скатерть, говорил о том, что эту комнату недавно покинули в большой спешке. Когда, с мечом в руке, Хуррам вышел из этого помещения, дальше по коридору открылась еще одна дверь, и из нее появилась женщина с прямой спиной, одетая во что-то темное, лицо которой было закрыто кремовой шалью. Высоко подняв голову, она твердыми шагами направилась в сторону шахзаде.

Практически мгновенно Хуррам понял по ее осанке и по хладнокровию, которым дышала ее фигура, что перед ним Мехрунисса. Прежде чем он успел отдать приказ схватить ее, она сдернула шаль и бросилась на пол в десятке футов перед ним.

– Я сдаюсь, Хуррам. Трон твой. Поступай со мной как знаешь, – произнесла женщина и тут же добавила: – Но ты, наверное, хочешь знать, где Дара Шукох и Аурангзеб, правда?

Шахзаде удивился. Неужели Мехрунисса готова расстаться с его сыновьями, с единственным, что она может использовать в торговле с ним, без требования каких-либо уступок с его стороны?

– Да, да. Где они? – спросил он.

– Шахрияр заточил их в двух небольших комнатах в подвале круглой башни из песчаника в восточном крыле дворца. Их сторожили двадцать четыре часа в сутки, хотя, судя по той храбрости, которую продемонстрировали сегодня Шахрияр и его люди, стражи наверняка уже давным-давно убежали. Не волнуйся, с твоими сыновьями всё в порядке, хотя они немного побледнели и похудели из-за недостатка света и физических упражнений.

– Ты же не лжешь, правда?! – вскричал Хуррам, разрываясь между страхом и надеждой. Все это было слишком просто. Или это одна из хитростей Мехруниссы – какая-нибудь ловушка?

– А зачем мне лгать? Игра закончена. Ты победил. Чего я добьюсь, лишний раз разозлив тебя? Иди же к ним!

– Заприте эту женщину в гареме. Я разберусь с ней позже, – распорядился Хуррам и бросился вниз, по тем же самым ступеням.

На этот раз шахзаде спешил к воротам на залитый солнцем двор. Там он увидел воинов Шахрияра со связанными за спиной руками, которые стояли вдоль одной из стен, пока его собственные люди обыскивали их и отбирали найденное оружие.

Да, в восточном крыле дворца была круглая башня, и да, там вроде бы виднелась лестница, ведущая в подвал. Хуррам подбежал к ним и стал спускаться, перепрыгивая через две ступени одновременно, но его нога поскользнулась на покрытой мхом нижней ступеньке, и он еще раз вывихнул колено. С трудом удержавшись, чтобы не упасть, шахзаде осмотрелся и увидел низкий арочный проход, который вел в темный, влажный и воняющий плесенью коридор. В сопровождении телохранителей он теперь мог лишь полубежать-полуковылять по нему. Коридор заканчивался тупиком, но по обеим его сторонам было по одной двери. В каждой была небольшая проволочная решетка, и каждая была закрыта на металлическую цепь.

– Дара! Аурангзеб! – крикнул Хуррам. – Вы где?

Ответа не последовало. Боясь самого худшего, шахзаде заставил себя посмотреть в решетку правой двери. Аурангзеб лежал на койке с матрасом из натянутых веревок, которые можно найти только в домах самых бедных крестьян. Во рту у него был кляп из куска грязной коричневой материи, а руки в кандалах были прикованы к стене. Под койкой стояла почти полная лохань с испражнениями, а рядом с ней виднелась глиняная тарелка с остатками чапати. Облегчение Хуррама от того, что его дети все еще живы, смешалось с яростью на тех, кто посмел обращаться с ними подобным образом. Он повернулся к другой двери и увидел Дара Шукоха, тоже с кляпом и в наручниках.

– Откройте же эти двери! – крикнул шахзаде своим телохранителям, которые пришли вместе с ним.

Один из них – грузный раджпут – стал бросаться всем своим весом поочередно на каждую из дверей, но безуспешно. Другой нашел где-то стальной штырь и вставил его в звено цепи, на которую была заперта дверь в комнату Дара Шукоха. Заревев от усилия, воин вывернул это звено. Дверь со скрипом распахнулась, и Хуррам, оттолкнув раджпута, вбежал в дурно пахнущее помещение. Дрожащими руками он стал вытаскивать кляп, в то время как его телохранители занялись кандалами.

– Дара Шукох, ты в безопасности, – произнес шахзаде, сдерживая слезы, когда ему наконец удалось развязать кляп.

В ту же минуту Дара Шукох, руки которого тоже освободили – его тело сотрясали эмоции, – обнял отца за шею. Через несколько минут в темницу брата вбежал Аурангзеб, которого освободил один из стражников, и обнял их обоих. Хуррам больше не мог сдержать слезы радости и облегчения. Но несмотря на то что они мешали ему ясно видеть окружающее, он заметил запавшие глаза своих детей и то, какими похудевшими они выглядели.

После нескольких минут, в течение которых ни один из них не мог произнести ни слова, Хуррам заговорил:

– И сколько вас держали так?

– Четырнадцать дней, отец, – ответил Дара все еще хриплым после долгого молчания голосом.

– Сначала нас посадили в эти камеры и приковали одну руку к стене. И только в последние несколько часов на обе наши руки надели кандалы и вставили в рот кляп, – уточнил Аурангзеб.

– И кто же приказал посадить вас в эту тюрьму?

– Когда нас только привели сюда, один из стражников сказал мне, что это был Шахрияр, – ответил Дара Шукох. – Этот стражник был добрым и обернул мою руку мягкой материей, когда надевал на нее железо. Прошу тебя, пожалей его, отец!

– Я прослежу, чтобы его наказали не слишком жестоко. А он не сказал, почему Шахрияр решил вас запереть?

– Чтобы мы не убежали или чтобы нас не попытались освободить. Чтобы можно было использовать нас как заложников, – объяснил Дара Шукох и через мгновение добавил: – Отец, мне кажется, что Шахрияр приходил сюда, чтобы забрать нас. Дверь тряслась, как будто ее хотели отпереть, и я слышал голос – мне показалось, что это был его голос, – который звал стражников. Но они не появились, а сам он не смог открыть дверь.

– Возможно, что вам здорово повезло. Трудно себе представить, что он мог совершить, поддавшись страху и панике, – заметил Хуррам, чувствуя, что в нем растет ненависть скорее к Шахрияру, чем к Мехруниссе. Она по крайней мере нашла в себе смелость встретиться с ним лицом к лицу – ей хватило ума понять, что она проиграла, и выдать ему местонахождение его сыновей.

Шахзаде высвободился из объятий мальчиков.

– Давайте выйдем во двор, на солнце, – предложил он. – А потом вы вымоетесь и поедите, пока я ищу Шахрияра.

Они быстро покинули влажные помещения подвала и выбрались по ступеням на свет. Оба мальчика руками закрывали глаза от блеска солнечных лучей, которых они не видели две недели.

Всего через пару минут после того, как они вышли на свет, Хуррам увидел, как от гарема в их направлении грубо толкают женскую фигуру. Первым его желанием было узнать, что еще успела натворить Мехрунисса, несмотря на ее признание своего поражения, однако вскоре он понял, что эта женщина выше вдовы Джахангира и шире ее в плечах. Она изо всех сил сопротивлялась стражникам, которые тащили ее к Хурраму, отказывалась двигать ногами и отчаянно боролась. Когда она приблизилась, шахзаде увидел на ее подбородке щетину, которой не видывал даже у самых волосатых женщин. Это был мужчина в женских одеждах – Шахрияр, чью смазливую физиономию портил фиолетовый синяк под правым глазом, который был практически закрыт. Было ясно, что брали его силой.

– Где вы его отыскали? – спросил Хуррам у одного из стражников, который придерживал Шахрияра, упавшего на колени и умоляюще сложившего руки.

– После того как мы взяли под стражу госпожу Мехруниссу, ее дочь Ладили и ребенка Ладили, мы стали обыскивать гарем, – рассказал стражник. – Мы не обнаружили никого, у кого не было бы права находиться в нем, пока не добрались до последней и самой крохотной комнатки. Я вошел в нее. В ней собирали испачканное белье и грязную одежду перед стиркой. Казалось, что всё в порядке, но, повернувшись, чтобы выйти, я обратил внимание на то, что кипа белого белья возле двери слегка шевельнулась, как будто мышь пробежала, так что я решил проверить, в чем там дело. И я рад, что так поступил. Когда я ударил по куче, моя нога наткнулась на чье-то тело, и из тряпья выскочила женщина, которая попыталась убежать, оцарапав заодно мне лицо. Я схватил ее за плечи и отбросил назад, на кучу белья, а потом уселся на нее сверху так, чтобы она не могла вырваться. «Кто ты? И почему хочешь убежать?» – закричал я. «Я боюсь, что ты меня изнасилуешь. Я девственница и не хочу стать жертвой такого грубого воина, как ты», – ответила она тонким голоском. И хотя он не был похож ни на один женский голос, который мне приходилось слышать, я стал подниматься с колен. Но в этот момент она ударила меня ногой в пах. Когда я согнулся от боли, она попыталась оттолкнуть меня, но я крепко ее держал. Тогда она вцепилась зубами в мою руку. Именно в этот момент ее вуаль упала, и я понял, что это мужчина. Я ударил его изо всей силы. Больше он не сопротивлялся.

– Молодец, – похвалил Хуррам и, повернувшись к своему брату, потребовал: – И что же ты, Шахрияр, можешь сказать в свое оправдание?

– Отпусти меня! – умоляюще произнес тот, не отводя просящих глаз от Хуррама.

– Почему я должен сделать это после всего того, что ты сделал с моими сыновьями? Как посмел ты обращаться с невинными принцами крови, как с простыми преступниками?

– Это не я. Я только…

– Что только?

– Выполнял желания Мехруниссы.

– Посмотрим, что она скажет на это. Приведи сюда госпожу, – велел Хуррам одному из стражников.

Через несколько минут Мехрунисса уже стояла перед ним, спокойная и собранная.

– Это существо утверждает, что выполняло твои приказы, – сказал ей Хуррам, кивая на Шахрияра.

– Тогда пусть он их покажет, – ответила вдова Джахангира. – До какой низости должен дойти мужчина, чтобы прятаться за женскую юбку?! Я что, присутствовала на заседаниях совета? Я что, приказала надеть наручники на твоих сыновей? Сам спроси стражников – если найдешь!

Неплохая идея, подумал Хуррам, вспомнив рассказ своих детей.

– Что ж, Шахрияр, отвечай на это обвинение, – повернулся он к брату.

– Но я ведь знал, что это именно то, чего она хочет… что мои действия доставят удовольствие и ей, и Ладили, – проговорил тот. – Мехрунисса ликовала по поводу твоего падения и бесчестия. Она стояла за всем этим.

– Мехрунисса, это правда? – посмотрел Хуррам на женщину.

– Многие годы я не была твоим другом. И не отрицаю этого, – сказала та. – Но я действовала не из личной неприязни и не из желания мелко досадить тебе… Все мы прежде всего думаем о себе. Я действовала в своих собственных интересах… а то, что при этом я разрушила вашу с Арджуманд жизнь, было чистой случайностью, а не моей целью. Возможно, я виновна во многих твоих страданиях, и я готова умереть за это… но мелочные и дурные изменения в содержании твоих сыновей не имеют ко мне никакого отношения, в этом ты можешь быть уверен.

А ведь это действительно так, подумал Хуррам. Дара Шукох во дворе рассказал ему – а стражник подтвердил его слова, – что Шахрияр лично приказал, дабы их не кормили едой со стола падишаха, а подавали им только воду и чапати, а диваны сменили на веревочные койки. Шахзаде снова охватил гнев.

– Мехрунисса говорит правду? – обратился он к Шахрияру.

Тот промолчал.

– Ты заслуживаешь смерти, – сказал Хуррам и, повернувшись к вдове Джахангира, спросил: – Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой он должен жить?

Мехрунисса напряглась – так же как тогда, давным-давно, когда она стояла перед Джахангиром, а рядом лежал ее истекающий кровью после пыток брат-заговорщик. Она ничего не может сделать для Шахрияра. Он – необходимая жертва, смерть которой дает шанс ей, ее дочери Ладили и ее внучке.

– Если хочешь услышать совет простой женщины, то за свои дела он заслуживает смерти, – ответила она. – Оставить его в живых – значит оставить вечную угрозу твоему трону. Вспомни примеры опасной мягкотелости, которые преподали тебе твои предки. Подумай о Камране и Хумаюне, о Хусраве и твоем собственном отце. Стоит бунтовщикам почувствовать вкус власти – и они захотят ощущать его вновь и вновь. И ты, и твоя любимая Арджуманд, и ваши дети будете спать спокойнее, когда Шахрияра не станет. Ты сам знаешь это в глубине души. Ты хочешь, чтобы умерли и Шахрияр, и Хусрав. Я это вижу… но хватит ли тебе мужества признать это? Делай то, что требуется для того, чтобы выжить. И можешь использовать эти мои слова, чтобы успокоить свою совесть, если ты слишком слаб и тебе не обойтись без этого. Пусть женщина разделит с тобой твою вину. Почему бы и нет?

Слова Мехруниссы эхом отозвались в душе Хуррама. Действительно, даже если сердце подсказывает ему, что он должен несколько иначе вести себя с братьями, которые пытались захватить освободившийся отцовский трон, он все равно был бы рад, если б они умерли и угроза, исходящая от них, навсегда исчезла бы. И в то же время он достаточно слаб и желает, чтобы такое решение принимал кто-то другой – так, чтобы ему самому не пришлось осознать всю глубину собственного эгоизма… Но если он хочет стать падишахом, то должен научиться нести этот груз ответственности.

После недолгого молчания, во время которого никто не произнес ни слова, шахзаде наконец решился:

– Шахрияр, ты умрешь прямо сейчас – и не только потому, что заслужил это своими преступлениями, но и потому, что это необходимо нашей династии, мне лично и моим сыновьям. Стража, увести его. Казните его ударом меча. И сделайте это чисто и быстро.

Казалось, Шахрияр потерял сознание, когда стражники наклонились и стали поднимать его с колен. На половине пути через двор он начал кричать, вырываться и лягаться у них в руках. По какой-то причине – может быть, для того чтобы продемонстрировать свою твердость и ответственность за принятое решение, – Хуррам заставил себя следить за ними до тех пор, пока они не скрылись из виду. Потом он повернулся к Мехруниссе. Она все еще твердо и вызывающе смотрела на него – ее губы были сжаты, а взгляд сосредоточен. Но, внимательно оглядев ее, Хуррам понял, что перед ним стоит старая женщина. Под глазами у нее залегли мешки, а когда-то темные зрачки уже выцвели по краям. Верхнюю губу покрывали тончайшие волоски, а вокруг рта пролегли глубокие морщины. Кожа на скулах обвисла. Мехрунисса была старой вдовой, лишившейся власти так же, как и былой красоты, как бы ей ни хотелось влиять на происходящие вокруг события. В отличие от Шахрияра, она, казалось, совсем не боялась умереть. Может быть, самым большим наказанием для нее будет полное забвение… Пусть она увидит, насколько ничтожной станет отныне.

– Что касается тебя, Мехрунисса, то ты будешь жить в затворничестве со своим горем, как это и подобает вдове падишаха, – объявил Хуррам. – Я подыщу какое-нибудь отдаленное местечко, где ты сможешь размышлять о своей потере и о своих грехах и в молитвах ждать решения Всевышнего, не отвлекаясь на то, что происходит в мире, который очень скоро забудет о тебе.

Когда ее уводили, Мехрунисса не произнесла ни слова. Она вновь получила то, что хотела. Она будет жить. Однако чем больше женщина понимала, что начертано ей судьбой в будущем, тем сильнее сомневалась, стоило ли ей бороться за такую жизнь. Не лучше ли было кануть в неизвестность? Ведь смерть неизбежна. Так почему же она не умерла сейчас, когда – она это знала – у нее была такая возможность? Ей что, изменила ее всегдашняя отвага? Этот вопрос будет вечно преследовать ее.

В ту ночь, сидя в покоях падишаха и прислушиваясь к звукам празднества за окном, Хуррам при свете свечи написал два письма. Первое было к Арджуманд – длинное, полное любви, в котором говорилось о том, что их сыновья в безопасности, и о том, как он завоевал трон. В этом письме шахзаде велел ей как можно скорее появиться под стенами Агры вместе с оставшимися детьми, дабы приготовиться к провозглашению его падишахом, которое состоится в столице. Второе письмо вышло мрачным и значительно более коротким, и адресовано оно было наместнику в Бурханпуре.

Под звуки труб и фанфар Хуррам, за которым следовали Дара Шукох и Аурангзеб, быстро вышел из своего красного шатра, разбитого возле деревушки Сикандра в пяти милях от Агры. Расположенная рядом с гробницей его любимого деда Акбара – ее изящные, словно парящие в воздухе ворота, сделанные из песчаника, были хорошо видны сквозь рощу деревьев ниим, – Сикандра показалась Хурраму удобным местом для остановки перед триумфальным въездом в Агру. Это был не военный лагерь с четкими линиями палаток и военной дисциплиной, а громадный палаточный город, в котором уже начались празднества по поводу его триумфа. Знамена традиционного зеленого цвета моголов украшали шатры его придворных и военачальников, которые группировались вокруг его собственного шатра, а потом разбегались во всех направлениях. Каждую ночь, в течение двух недель после прибытия шахзаде из Лахора, в лагере устраивались торжественные пиры и увеселения – за них платили из сундуков, в которых хранились сокровища Агры и ключи от которых теперь принадлежали Хурраму. Каждый день число жителей лагеря увеличивалось – прибывали все новые вассалы, повинуясь призыву будущего падишаха.

И вот, наконец, на подходе показался караван человека, которого Хуррам ждал больше, чем кого-либо другого. Он мог уже видеть поблескивающий в лучах полуденного солнца серебряный хаудах Арджуманд, украшенный изумрудами и установленный на спине присланного им слона, покрытого роскошной попоной, который должен был нести его супругу эти последние мили ее путешествия. Перед слоном ехали несколько всадников-раджпутов Махабат-хана, а за ним был виден еще один слон, на котором путешествовали четверо детей будущего падишаха, включая новорожденного сына Мурада Бакхша, которого он еще не видел. Мысль о том, что его семья наконец-то воссоединится, наполнила душу Хуррама счастьем, которое было сильнее, чем то, которое он ощущал, обдумывая, как взойдет на трон. Он улыбнулся Дара Шукоху и Аурангзебу, которые стояли рядом с ним в одеждах и тюрбанах из серебристой ткани в ожидании торжественного момента.

– Это ваша мать. Она прибывает, – сказал Хуррам.

Он провел мальчиков к огромному шатру высотой в двадцать футов в самой высокой точке, который был воздвигнут перед шатрами гарема в ожидании слона Арджуманд. Хурраму пришлось заставить себя стоять спокойно между двумя сыновьями, положив им руки на плечи и наблюдая, как приближается слон его жены и как два махута, пристроившиеся за покрашенными золотом ушами животного, искусно направляют его с помощью металлических крючьев прямо в гигантский шатер. Как только слон вошел в него в сопровождении шахзаде и его сыновей, слуги опустили полог. Хуррам подождал, когда махуты заставили громадное животное опуститься на колени и, соскользнув с его шеи, быстро установили лестницу из позолоченного дерева, стоявшую рядом наготове. После этого, прикоснувшись руками к груди, они быстро покинули шатер. С колотящимся сердцем Хуррам взобрался по ступеням лестницы и медленно отодвинул расшитые жемчугом зеленые шелковые занавески. Он не мог произнести ни слова, глядя в глаза Арджуманд. Затем, перегнувшись в хаудах, обнял супругу и поцеловал ее теплые губы.

– Я так долго ждал этого момента… иногда мне казалось, что он никогда не наступит. Но здесь есть еще двое, которые ждали дольше меня, – прошептал Хуррам, разжимая наконец свои объятия.

Он открыл серебряную дверцу хаудаха и, поддерживая жену за окрашенную хной руку, помог ей спуститься. Слезы уже бежали по щекам женщины, когда она оглянулась в поисках сыновей. А потом в мягком свете масляных ламп, во множестве горевших в шатре, Арджуманд увидела Дара Шукоха и Аурангзеба, которые смотрели на нее нерешительно и даже смущенно… Улыбаясь сквозь слезы, она протянула к ним руки, и дети бросились в ее объятия.

Спустя три ночи, когда они лежали рядом в кровати после любовных безумств, Арджуманд вдруг села. Отбросив локон темных волос, она долго смотрела в глаза Хуррама.

– Можно задать тебе вопрос?

– Конечно.

– Когда мы двигались в сторону Сикандры, одна из моих служанок рассказала мне кое-что, во что я с трудом поверила, – историю, которую она услышала от гонца, только что прибывшего из Бурханпура. Я пыталась забыть о ней, но не смогла.

– И что это за история? – Что-то в голосе Арджуманд заставило Хуррама тоже сесть.

– Однажды утром слуги нашли Хусрава мертвым в тех покоях, где ты его запер.

Какое-то время падишах молчал.

– Все верно. Мой единокровный брат мертв, – негромко подтвердил он наконец.

– Но в истории говорится о том, что его убили по твоему приказу.

Хуррам вновь ответил не сразу. Во втором его письме – том, которое было отослано наместнику Барханпура, – содержался приказ убить Хусрава, и сделать это как можно более безболезненно. Он писал это письмо с тяжелым сердцем, но уверенный в том, что действует в интересах своей собственной семьи и целесообразности. Однако позже, пока шахзаде ждал известий о том, что его приказ исполнен, он задумался о том, что должен был почувствовать Хусрав, когда услышал, что дверь в его покои неожиданно открылась… когда он повернулся и почти слепыми глазами посмотрел в ее сторону… удивляясь, кто бы это мог быть… может быть, надеясь, что это его жена, Джани? В какой момент его брат понял, что открывшаяся дверь несет ему не утешение любимой жены, а встречу с наемными убийцами? И как он умер? В приказе Хуррама говорилось только о том, что его смерть должна быть безболезненной. Был ли это удар кинжала прямо в сердце или точный разрез, нанесенный лезвием меча? Чаша с ядом, который насильно влили пленнику в рот сквозь сжатые губы, или подушка, которой ему перекрыли воздух?

Как бы это ни произошло, Хуррам понимал, что не может позволить своим чувствам одержать верх над необходимостью и не имеет права думать подобным образом. Он должен думать о Хусраве как о возможном бунтовщике, который остался в прошлом, а не как о живом и чувствующем человеческом существе. Неужели на него так повлияли слова Мехруниссы, сказанные ей, когда она стояла перед ним рядом с Шахрияром? Сыграла ли она на его чувствах, которые были обострены победой и обретением сыновей? Не заставила ли она его сделать нечто, о чем он будет жалеть до конца дней своих, так же как она заставляла подчиняться его отца? Нет, снова и снова убеждал себя Хуррам. Он, и только он сам, пришел к этому судьбоносному решению, которое было вполне оправдано.

– Я не могу лгать тебе. Все правда. Но я поступил так, чтобы защитить нас и наших детей, – признался Хуррам, после чего снова немного помолчал, а потом заставил себя продолжить: – Скажу даже больше… Это известие я получил только вчера. После того как были завершены приготовления к похоронам, Джани ушла к себе в комнату и убила себя – говорят, проглотив горящий уголь из жаровни, которая согревала холодный зимний воздух в комнате.

В глазах Арджуманд появились слезы, и ее начало трясти.

– Как ты мог, Хуррам? Какая кошмарная смерть! Я почти чувствую, как этот уголек царапает мне горло и выжигает мои легкие… Какую кошмарную и жуткую боль должна была испытать она в последние мгновения жизни!

Смерть Джани – особенно то, как это произошло, – потрясла и Хуррама, когда он услышал об этом в первый раз.

– Я не отдавал приказ о ее смерти, – только и смог ответить он.

– Но ведь это последствия твоего приказа убить Хусрава… Джани любила его так же сильно, как я люблю тебя. Я знаю, что лишить себя жизни – это большой грех, и молю Аллаха, чтобы он дал мне силы жить ради сыновей в том случае, если я потеряю тебя; но я хорошо понимаю, как горе могло лишить ее разума.

Хуррам посмотрел во взволнованные глаза Арджуманд. То, что она говорит, – правда. Его действия привели к смерти Джани. Но какие бы сомнения ни обуревали его, какую бы вину он ни испытывал, он должен отбросить эти мысли в сторону и быть сильным.

– Я сделал это ради наших детей. Они – наше будущее и будущее нашей династии, – произнес новый падишах и отбросил мысль о том, что все это он сделал, чтобы облегчить свою собственную жизнь и правление. Хотя, может быть, все эти мотивы в жизни неотделимы один от другого? Мало кто из людей, даже если речь идет о падишахе, способен быть твердым в своих мыслях и поступках – большинство предпочитают обманывать самих себя разными лицемерными оправданиями своих действий…

– Я молюсь о том, чтобы Хусрав и особенно Джани вошли в райский сад, – сказала Арджуманд. – Я молюсь о том, чтобы Аллах простил тебя и не наказывал ни тебя, ни твоих детей.

– Я тоже, – сказал Хуррам.

Он никогда еще не был так краток с женой и никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Именно это имели в виду его дед и отец, когда говорили об одиночестве во власти. Теперь оно останется с ним навечно.

 

Глава 26. Павлиний трон

Агра, 14 февраля 1628 года

Великие ворота крепости Агра – его крепости – возвышались перед Хуррамом, когда его слон торжественно поднимался по крутому, украшенному цветами пандусу во главе церемониальной процессии. Хуррам тщательно выбрал день своего входа в Агру – по солнечному календарю сегодня была 72-я годовщина объявления Акбара падишахом Великих Моголов. Встав еще до рассвета, он прогулялся в легкой утренней дымке до гробницы деда как раз в то время, когда павлины разлетались от нее в близлежащие сады.

– Я буду достойным падишахом, – прошептал Хуррам, прижавшись губами к сделанному из песчаника саркофагу.

Кроме того, сегодня была и 145-я годовщина рождения Бабура, амбиции и отвага которого бросили Хиндустан к ногам моголов. Меч Аламгир с рукояткой, украшенной орлом, принадлежавший Бабуру, теперь висел на боку Хуррама. Сколько битв должен был видеть этот клинок во время долгого похода от Аму-Дарьи до Хиндустана… Рубиновые глаза орла блестели на солнце. Взглянув на свою правую руку, новый падишах с удовлетворением улыбнулся, увидев нечто, что принадлежало его еще более древнему предку, – это было тяжелое золотое кольцо с выгравированным изображением рычащего тигра, которое когда-то носил сам Тимур. Хуррам был десятым потомком по прямой линии этого великого воина, держава которого когда-то простиралась от берегов Средиземного моря на западе до границ Китая на востоке. Когда Хуррам родился, звезды на небе, к великой радости Акбара, стояли в том же самом порядке, в каком они находились при рождении Тимура. И сейчас внук Акбара ощущал, что на него смотрят не только его подданные, но и духи его предков, которые наблюдают, как тридцатишестилетний падишах Великих Моголов возлагает на свои широкие плечи надежды и амбиции их династии.

Когда слон Хуррама прошел в ворота и попал в тень алого бархатного козырька, раздался бой барабанов. На мгновение новый правитель прикрыл глаза, пытаясь на всю жизнь запомнить этот момент – кульминацию всех его желаний и амбиций. Но неожиданно вернувшиеся мрачные мысли прогнали эту эйфорию. Падишах задрожал, несмотря на жаркий день и на вес его теплого зеленого парчового халата, украшенного бриллиантами. Он вспомнил анонимную записку, найденную пришпиленной стальным кинжалом к земле недалеко от его шатра, когда он вернулся из усыпальницы своего деда. Ее содержание было очень коротким:

Плохая примета восходить на трон, пролив при этом столько крови, правда?

Как записка могла попасть туда под носом у стражи? Или она была написана кем-то, кого он считает своим другом и кто в действительности им не является? Кем-то, чье присутствие возле его шатра не вызывало ни у кого подозрения? А может, ее оставил незнакомец, которому удалось пробраться в самое сердце его лагеря? Все были заняты подготовкой к его торжественному входу в Агру уже задолго до восхода солнца, а если принять во внимание, что все вокруг было окутано легкой белой утренней дымкой, то это, должно быть, было не так уж и трудно…

Когда Хуррам бросил записку в жаровню и стал наблюдать, как она исчезает в пламени, у него перед глазами возник образ Мехруниссы. Эта женщина вполне могла написать такое. Неужели она действительно смогла найти способ испортить ему настроение из своего уединения в Лахоре в день, который по праву считается самым великим днем в его жизни? Если это так, то она добилась своего. Кто бы ни написал эту записку, она потрясла Хуррама. Но он старался не думать о ней. Он даже ничего не сказал о ней Арджуманд, прощальный поцелуй которой утром в гареме физически возбудил его так же, как возбуждал все эти годы, прошедшие с момента их свадьбы. Ее поцелуи всегда действовали на него возбуждающе, и на какое-то мгновение этот прогнал прочь его мрачные мысли.

Но теперь, когда слон вновь вышел на солнце и двинулся в сторону трона, о котором Хуррам так долго мечтал, эти мысли вернулись. Почему? Потому что он виноват? Нет. Смерти Шахрияра и Хусрава были необходимостью, не так ли? Разве немного крови, пролитой в самом начале правления, не лучше, чем потоки крови, пролитые позже лишь из-за того, что ему не хватило мужества действовать? Разве преимущества, которые принесут ему эти смерти, не перевешивают грех, который он взял на душу, распорядившись о них? Да, многократно повторял себе падишах, этими своими приказами он убрал с дороги потенциальных претендентов на трон и защитил себя и свою семью.

«Хватит, – велел Хуррам самому себе. – Ты сделал то, что должен был сделать, а прошлое – это лишь прошлое, и ничего больше».

Гораздо важнее настоящее и будущее, безопасность которых он обеспечил своими действиями. Пытаясь взять себя в руки, Хуррам оглянулся на длиннющую процессию, следовавшую за ним. Слон под зеленой попоной, несущий четырех его сыновей, принцев крови, слон поменьше, на котором едет Арджуманд с двумя их дочерями в хаудахе, закрытом со всех сторон занавесями из серебряной ткани, в которую вплетены решетки из золотых нитей, дабы сидящие внутри могли наблюдать за происходящим, следовали прямо за ним. Следом, верхом на белоснежном жеребце, ехал отец Арджуманд, Асаф-хан. Рядом с ним, на гнедом коне, покрытом попоной, украшенной драгоценными камнями, изящно кивая толпе, гарцевал Махабат-хан, хан-и-ханан Хуррама, его верховный главнокомандующий. За ними ехали телохранители падишаха в сопровождении всадников, выстроенных в шеренги по четыре – многие из них были в алых тюрбанах раджпутов, – и, наконец, последними шли стрелки и лучники в одеждах зеленого цвета моголов, представляющие могучую армию, которая теперь подчинялась только Хурраму.

Вид всех этих людей вселил в нового падишаха уверенность. Над его головой по зубчатым стенам крепости бежали слуги, осыпающие зрителей золотыми и серебряными монетами, которые только что отчеканили в знак начала нового правления, и полудрагоценными камнями – аметистами, «кошачьим глазом» и топазами. Другие слуги разбрасывали звездочки и полумесяцы, вырезанные из тончайших листов золота и серебра. Казалось, что небеса проливаются на землю сокровищами – могольскими сокровищами. И он был властителем всего этого – властителем, который должен наслаждаться своими несметными богатствами и властью. Он не позволит нескольким злобным словам выбить его из колеи.

Проехав через вторые ворота, Хуррам увидел перед собой широкий, усыпанный цветами двор с фонтанами, построенными еще Акбаром, а за ними – Зал официальных церемоний со множеством колонн, где его дожидался золотой трон на мраморном постаменте. Его самые важные придворные уже расположились перед троном по старшинству. Всего через несколько мгновений он займет свое место и впервые в жизни обратится к двору Великих Моголов. И если он согрешил, пролив кровь, то он готов многократно искупить этот грех перед своими подданными. Он докажет им, что заслужил и этот трон, и их любовь, и заставит их гордиться тем, что он – их падишах.

Неожиданно Хуррам вспомнил слова своего деда, Акбара: «Люди любят представления и хотят, чтобы их правители вызывали у них восторг и гордость. Великий правитель должен быть подобен солнцу – слишком ярким, чтобы на него было больно смотреть, и в то же время он должен излучать такую теплоту и свет, без которых его подданные, кажется, не могли бы существовать». Акбар действительно был великолепен. Но он, Хуррам, будет стараться во всем ему подражать, следовать его примеру и даже превзойти его, если это будет возможно. Он будет править под именем, данным ему его отцом, – Повелитель Мира, Шах Джахан. А золотой трон, на который он сейчас сядет, недостаточно великолепен для Повелителя Мира. Хуррам уже посетил свои сокровищницы, в которых драгоценных камней было так много, что их не считали, а взвешивали: «Видишь, повелитель, вот здесь у нас полтонны алмазов, а вот здесь тонна жемчуга». Он пригласит лучших ювелиров державы, чтобы те создали трон, в украшении которого будут использованы величайшие камни из его сокровищ. Он будет сидеть под расшитым драгоценными камнями балдахином, который будут поддерживать колонны, украшенные рубинами. На вершине паланкина возвысится дерево, символизирующее древо жизни, со стволом, инкрустированным алмазами и жемчугом, а по обеим сторонам его будут сидеть два сверкающих павлина с раскрытыми хвостами. И на него действительно будет больно смотреть, когда он будет восседать на этом троне.

Сложно превзойти Акбара, великого и справедливого падишаха, которого обожали все его подданные, независимо от расы или религии, но он, Хуррам, твердо решил добиться этого как глава правящей династии. Отношения Акбара со своими сыновьями были фрагментарными и прохладными, так же как и его собственные отношения с Джахангиром. И в том и в другом поколении, и даже в поколении Хумаюна до них, кровные братья шли друг против друга в борьбе за трон. Но Хурраму, в отличие от Акбара, повезло – у него дружная, любящая семья, и он проследит, чтобы она оставалась такой же и в будущем. Его сыновья и дочери, рожденные от одной матери и ставшие еще ближе друг другу после всех испытаний, которые им пришлось перенести, помогут ему изменить стиль правления. Как Дара Шукох и Аурангзеб, которые столько пережили вместе, смогут воевать друг с другом? Порочное семейное соперничество – старинная необходимость выбора тактя тахта, трон или гроб, которая испортила предыдущие поколения и ослабила державу угрозой гражданской войны, исчезнет навсегда.

А кроме этого, он оградит свою семью и самого себя от другой семейной слабости. От любви к опиуму и вину, которая размягчила мозги его отцу и прадеду Хумаюну и привела к гибели многих членов его семьи – единокровного брата Парвиза и дядей Даниала и Мурада. Первое, что он сделает, – это запретит вино в своей семье, хотя, как и Акбар с Бабуром до него, сам он достаточно силен, чтобы не стать его вечным слугой…

Барабанная дробь послужила сигналом того, что слону Хуррама пора остановиться и опуститься на колени. Через мгновение он спустится с него и пойдет к трону в сопровождении своих сыновей, а слон Арджуманд перенесет ее и их дочерей в гарем. Там, на женской галерее, Арджуманд, его любовь и утешение, не покидавшая его во всех прошлых несчастьях, будет сквозь джали следить, как он впервые обратится к придворным. Вот-вот начнется его правление… И хотя начинается оно кровью, с помощью Арджуманд он сделает все, чтобы закончилось оно славой…