Лидия Новгородцева

Я была на седьмом месяце беременности и редко появлялась в салоне. Вместо меня в нем все делали мои девочки, и надо сказать, они прекрасно справлялись с делом. Меня они тоже не оставляли без внимания. Шла вторая неделя ноября, когда, спустя месяц после похорон Музы, ко мне от его имени явился незнакомый мужчина. Я удивилась, когда служанка доложила мне, что пришел гость, который назвался близким человеком Музы. Я приняла его в гостиной. Это был дюжий мужчина приблизительно сорока лет, среднего роста и крепкого телосложения. У него были черные прямые волосы, местами подернутые сединой и такие же черные глаза. Сразу нельзя было сказать, симпатичный он или нет. Он достал из бумажника запечатанный конверт. Сам этот факт тут же привлек мое внимание. Во время разговора он сказал, что в течение многих лет он был близким и доверенным лицом Музы. Сказал, что он был и на его похоронах и что в последний раз он видел меня именно там. Хотя я не видела его, а, может быть, просто не помнила, так как тогдая была в таком состоянии, что это было бы совсем неудивительно. Не знаю, существовал ли на земле другой такой агент, который так скорбел бы и оплакивал своего шефа, как это делала я. О моем существовании посетитель знал от Музы, в прошлом он выполнил несколько заданий, которые были связаны и со мной. Если бы он действительно не был надежным человеком, то никак не мог бы знать об этих делах, это было бы просто невозможно. Поэтому я поверила, что он говорит правду и не является провокатором. Оказывается, после того, как у меня произошел инцидент с Распутиным, после чего я долго залечивала свои раны на дому, он несколько недель подряд дежурил у моегодома. Именно тогда ему и стало известно обо мне. Он сказал и то, что, во избежание возможной мести, и чтобы обеспечить мою безопасность, он в течение нескольких недель, незаметно провожал меня от дома до салона и обратно. Невообразимо, но он все это делал так, что я даже не заметила. У меня появилось чувство симпатии и благодарности к нему. Потом он сказал, что вырос на глазах у Музы, и если он чему-нибудь научился и что-нибудь знает или умеет, то все это благодаря именно Музе. – А прийти к Вам меня заставила смерть Музы, так как я выполняю его последнее поручение. За месяц до смерти он сказал мне: «Еслия умру, то корреспонденцию, которую до того, как выслать в Грузию, ты приносил ко мне на проверку, отнесешь к Лидии и передашь ей из рук в руки.» Невероятно, но этот человек и после смерти Музы выполнял его поручение.

Запечатанный конверт оказался письмом Николая Шитовца, которое он сам передал ему, чтобы тот отвез его в Тифлис.

– Он и раньше просил меня об этом, но я всегда приносил эти письма сначала к Музе, чтобы он мог ознакомиться с ними. И лишь в том случае, когда он считал нужным сделать это, я отвозил их в Тифлис. После этого конверта мне придется исчезнуть на некоторое время, так как вот уже второе письмо Шитовца я не доставляю адресату, и об этом скоро станет известно. Через несколько недель я отправлюсь в Европу, у меня есть кое-какие сбережения, и мне нетрудно будет прожить там некоторое время. Когда я устроюсь, то сообщу вам свой адрес, и при первой же надобности буду рад служить Вам.

Оказалось, что этот человек раньше служил в Тифлисской полиции. По какой-то причине он то ли сам ушел с работы, то ли его уволили. Потом Муза перевел его в Петербург, и он стал выполнять его специальные поручения. Шитовца он знал еще с Тифлиса, знал, что он часто ездил в Грузию по своим коммерческим делам, поэтому он часто выполнял и его просьбы, если надо было отвезти какое-нибудь письмо или посылку. Шитовец не знал о том, что этот человек был агентом Музы. Насколько я смогла догадаться, Муза всячески старался заблокировать любые сведения, касающиеся его лично и его деятельности, чтобы они не попали на его Родину. Эта информация заставила меня задуматься. Получается, что Муза вроде и дружил с Шитовцом и доверял ему, но все же проверял и контролировал, чтобы какие-нибудь лишние сведения о нем не дошли до Грузии. Он делал это, скорее всего, с целью безопасности, исходя из рода своей службы. Хотя, кто знает? Как мне думается сейчас, возможно, он и специально подослал Шитовцуэтого человека. Нельзя исключить и такой возможности.

Перед уходом визитер сказал мне: после смерти Музы у меня нет ни начальника, ни покровителя, так как после него я и не хочу, чтобы они у меня были. Мы тепло попрощались и, он ушел. Его слова запали мне прямо в сердце, так как я сама находилась в точно такой же ситуации и в таком же настроении. Лишь после его ухода я вскрыла конверт, это было письмо Шитовца на имя графа. Он довольно тепло писал и о нас тоже, он сердечно отзывался обо мне и Сандро и мне было приятно, что он и после смерти своего друга оставался так верен ему. И только сейчас я вспомнила сейф Музы, который я до того никогда не открывала. Я знала где он прятал ключи, взяла их и открыла сейф. В сейфе вместес другими документами оказались и такие, от которых мне стало страшно. За несколько недель до смерти он говорил мне об этом сейфе, и даже дал записать инструкцию, как вести себя в случае необходимости. В тот день он чувствовал себя сравнительно лучше, поэтому говорил со мной очень спокойно: «Если после моей смерти ты все же решишь продолжить дело с моим преемником, то передашь ему те документы, которые я дал тебе записать. Если же нет, то уничтожь их. В том случае, если на мое место назначат моего заместителя, ты можешь полностью положиться на него, но если это будет кто-нибудь другой, то никаких гарантий я дать тебе не могу, поэтому тебе придется принимать решение исходя из того, как будет лучше для тебя, Сандро и вашей семьи, выбор за тобой. Я всё же думаю, что когда Сандро окончит училище, для вас обоих будет лучше на некоторое время покинуть Петербург, так как здесь у вас есть враги, и жить тут без покровителя будет для вас опасно. Тебе так же опасно оставаться под твоим псевдонимом, так как через некоторое время история с этим именем может всплыть на поверхность.»

Когда я подумала над нашим разговором, то убедилась, что он был прав. После его смерти у нас сразу возникло столько проблем, что если бы вдруг еще и я оказалась замешанной во что-нибудь подобное, то не знаю, как бы нам пришлось выпутываться из этого положения. После разговора с Музой я уже решила продать салон, переоформить квартиру на мое настоящее имя и сдать ее, как только мы покинем Петербург, так как соображения Музы пришлись мне по сердцу. Да и родители мои были уже в возрасте, и у них никого, кроме меня, не было. Мне было бы лучше уехать в Полтаву, хотя бы на некоторое время. Главным было любыми путями вызволить Сандро из тюрьмы, так как семья Сахнова серьезно воевала против него.

В документах я нашла еще одно письмо Шитовца на имя графа, отправленное им еще раньше. Оказалось, что Шитовцу было известно обо мне еще с тех пор, как я чуть было не отшибла «ядра» Распутину. Я ясно увидела и то, какой роковой была семья Сахновых для Сандро, и как Шитовец характеризовал отца и сына Сахновых. У меня появилось большое уважение и симпатии к этому человеку, но тут же я почувствовала и некоторую неловкость перед ним. Из этого письма я многое узнала о работе Музы, и о его переживаниях. В моем уме запечатлелся его разговор о «своих» и «чужих». Я тогда впервые узнала о том, что на службе за спиной его называли «Музой Сатаны». Оказывается, его так боялись! Я не хотела, чтобы Сандро когда-нибудь увидел это письмо. Я боялась, что он может возненавидеть своего дядю, поэтому я и решила сжечь его, но потом почему-то передумала. Это письмо Шитовца стало для меня очень дорогим, так как кроме него я не располагала ничем, где бы хоть что-нибудь было написано о Музе.

К тому времени, как пришел этот мужчина, Сандро вот уже две недели официально числился в тюрьме училища, а в действительности находился в медицинской части. Для того, чтобы его не перевели в тюрьму, руководство училища и Шитовец старались прекратить уголовное дело против него. Это было видно и из письма Шитовца. Юрий Тонконогов сообщал мне обо всем, что там происходило. Прокурор в срочном порядке запросил из Грузии документы о семье Сандро. Если бы встал вопрос о возмещении морального и материального ущерба семье пострадавшего, то его родители должны были дать на это свое согласие. Но именно здесь и произошел казус, который очень встревожил меня. Полицмейстера, который пришел в семью Амиреджиби заверили в том, что они не знают никакого Сандро Амиреджиби. Не то чтов их семье, даже во всей их родне не было человека с таким именем. Во время прихода полицмейстера, главы семьи – Гиоргия Амиреджиби не было дома. Полицмейстер написал рапорт и передал его начальнику полиции. В начале декабря этот документ уже был в Петербурге у прокурора. Он же не стал долго раздумывать, и раз у Сандро не было покровителя, и тем более не удалось связаться с его семьей, и возможно, его документы были вообще сфальсифицированы, его из гауптвахты училища перевелив «Кресты». Я об этом ничего не знала. Но, Муза не был бы Музой, если бы историю и легенду о Сандро он создал бы так поверхностно. Не прошло и недели после того, как его перевели в тюрьму, как еще один документ пришел на имя прокурора, а его копия – к Юрию Тонконогову, в котором говорилось о том, что Сандро Амиреджиби приходится внебрачным сыном князю Гиоргию Амиреджиби, который и дал ему свою фамилию. Семье об этом неизвестно, поэтому во избежание скандала и неприятностей не рекомендовалось придавать эту информацию огласке, так как князь может и пожаловаться Государю. После смерти матери Сандро Амиреджиби, отец отправил своего сына в Петербург на учебу в школу юнкеров. На допросе же Сандро прекрасно рассказал всю эту историю. Прокурор вроде бы удовлетворился этим ответом, но все же не спешил возвращать Сандро обратно в училище. Точно не знаю, но, наверное, кроме того, что он испытывал давление со стороны семьи Сахновых, он еще, видимо, ждал и какого-то подношения от семьи Сандро. Тогда это было принятым и распространенным правилом во всей Империи.

Обо всем этом я узнала позже, так как восьмого числа я родила мальчика. Прокурор не согласился вернуть Сандро на гауптвахту училища даже тогда, когда Тонконогов преподнес ему конверт, «высланный Георгием Амиреджиби». По странному совпадению, этого прокурора повысили по службе и перевели в другую губернию. Старания Шитовца тоже не принесли успеха, так как в середине ноября было удовлетворено его прошение об отставке, и он официально уже не мог вмешаться в это дело.

После родов я не выходила из дома, так как не могла оставить ребенка, которого я кормила грудью десять-двенадцать раз в сутки. Моя помощница по салону навещала Сандро в тюрьме. Шел уже конец января, семья Сахновых требовала назначить судебное слушание. Я нервничала, и по этой причине у меня пропало молоко. Ребенку нужно было дополнительное питание, из-за этого я переживала вдвойне. Но я не сдавалась перед неприятностями и проблемами, которые волнами нахлынули на меня, я все время искала выход. Наверное, материнский инстинкт подсказывал мне действия, о которых я и думать не могла раньше.

Ко мне часто приходили в гости женщины из салона. Во время одной из таких встреч разговор зашел об Анне Вырубовой, фрейлине императрицы Александры Федоровны. Я уже знала, что до замужества Анна была Танеевой и приходилась мне дальней родственницей, да к тому же и с обеих сторон – и с отцовской, и с материнской, так как моя мама была Кутаисовой, а Кутаисовы у нас у обоих были предками в четвертом поколении. Ее отец, Александр Сергеевич Танеев, приходился двоюродным братом моему отцу, оба они были правнуками Михаила Кутузова. Я никогда не встречалась с ней, так как Анна родилась в Финляндии, потом она воспитывалась в Московской области в родовом имении, я же родилась в Полтаве. О них я знала от наших общих родственников. Мы были почти ровесницами. Тогда у меня, впервые промелькнула мысль обратиться к ней за помощью, но потом я почему-то передумала. Анна была в близких отношенияхс Распутиным. Во время моего визита к ней, возможно, кто-нибудь мог узнать меня, и в этом случае я подвергла бы себя опасности. К тому же я знала, что Распутин часто гостил в Царском Селе. Ведь все петербургские сплетни собирались в моем салоне, поэтому я много знала обо всем этом.

Тонконогов принес мне весть о том, что мать Сахнова, урожденная княжна Шереметьева, принимая во внимание молодость и своего сына, и его убийцы, посчитала, что все произошедшее являлось не злым умыслом, а лишь результатом их вспыльчивости. Поэтому она и сама не желала большого наказания для Сандро, но она запросила компенсацию в размере двадцати тысяч червонцев золотом. Когда он рассказал об этом, мне стало дурно. Откуда я могла взять такие деньги, кто мне мог их дать? Если бы я даже и продала свой салон, то все равно не смогла бы собрать такую сумму сразу. От всех этих мыслей у меня кругом шла голова.

После долгих раздумий о том, как выйти из создавшегося положения, на второй неделе марта, я решила испытать судьбу. Я оставила ребёнка с няней, и с первым же поездом отправилась в Царское Село навестить Вырубову. Я, конечно же, не знала, чего можно было ожидать от этой встречи, но я больше не могла сидеть, сложа руки. Выпало много снега, и дороги очищали с большим трудом, поэтому мы приехали в Царское с опозданием на целый час. В Александровском дворце я справилась об Анне Вырубовой, на всякий случай, от своего настоящего имени. Меня заставили ждать довольно долго, потом позвали. Когда ее служанка провожала меня в сторону флигеля фрейлины, я случайно увидела полковника, который приходил ко мне в салон. Он тоже посмотрел на меня и, несмотря на то, что я была одета в каракулевую шубу и шапку, он все же узнал меня, хотя в таком виде он никогда раньше меня не видел. Я точно не помнила его имени, но, когда он издалека поздоровался со мной, я остановилась. Он подошел ко мне, еще раз кивнул головой и поцеловал мне руку.

– Чем обязан, Лидия Николаевна? – я удивилась, что он помнил мое имя. Мне было неудобно говорить о моих проблемах в присутствии сопровождающей меня служанки. Мне стало неловко еще и от того, что он в ее присутствии обратился ко мне по псевдониму. Я лишь улыбнулась ему.

– Вы к кому?

– Я должна проводить ее к Анне Александровне, – почему-товместо меня ответила сопровождающая меня служанка.

– Я сам провожу даму через несколько минут, – сказал он и показал рукой, чтобы она оставила нас. Она тут же ушла.

– Может, у Вас какие-то неприятности, Лидия Николаевна?

Я опять медлила с ответом, я не знала что делать, не могла жея так неожиданно рассказать ему обо всем в коридоре.

– Говорите, не стесняйтесь.

– Я хотела попросить аудиенцию у Его Величества.

Эти слова вырвались у меня непроизвольно, до этого я ни о чем таком даже и не думала.

– Это нелегкое дело, но… – он помедлил, – Случилось что-нибудь? – Да, случилось! Мой муж, курсант Николаевского училища юнкеров, во время дуэли убил Дмитрия Сахнова, сам он тоже был тяжело ранен и лежал в госпитале. Сейчас, вот уже двас половиной месяца, он находится в тюрьме. Мать Сахнова, княгиня Шереметьева-Сахнова просит двадцать тысяч червонцев за то, чтобы его не стали строго наказывать.

– Этот грузинский юноша Ваш муж? – с удивлением спросил он, но я была удивлена тому, что он знал об этой истории.

– Да, у нас уже есть двухмесячный сын. Сегодня я впервые оставила его с няней и очень волнуюсь по этому поводу.

– Вы воистину героическая женщина, я уважаю Вас, но если Вы хотите, чтобы ваш муж скоро вышел из тюрьмы, то в первую очередь я бы посоветовал Вам не говорить об этом княгине Вырубовой, если она, конечно, уже обо всем не знает. Я подожду Вас, пока Вы будете у нее. А до того я постараюсь разузнать, что я могу сделать для Вас.

Я будто ухватилась за нить надежды. Он проводил меня до лестницы флигеля и сказал у дверей:

– Не оставайтесь у нее надолго: сегодня воскресенье, и Императрица вместе со своими фрейлинами ждут к обеду «святого черта». Жду Вас, – сказал он и поклонился.

От этих слов у меня по всему телу пробежала дрожь. Я поняла, что речь идет о Распутине. Мне сразу расхотелось идти к Вырубовой, но возвращаться назад я тоже не могла. Наверное, это было заметно по моему лицу. – А может… – начала было я, но не смогла закончить.

Он будто понял, о чем я подумала и что хотела сказать.

– Не оставайтесь там больше часа. Если Вы выйдете раньше, и не застанете меня или моего помощника здесь, то, в том флигеле, напротив, подойдите к такой же двери и попросите постовогона первом этаже позвать полковника Герарди.

Анна Вырубова встретила меня приветливо. Это была красиваяженщина с миловидным лицом. Мы были одного возраста. Я справилась о ее здоровье, рассказала о себе и нашей семье и сказала, что выполняю просьбу моего отца, который очень хотел, чтобы мы встретились и познакомились. Речь зашла и о наших родственниках, о которых я помнила очень мало, да и то только то, что слышала в детстве, а что с ними стало потом, я не знала. Но о чем-то же надо было говорить. Она мне показалась очень изящной и довольно умной женщиной. В конце продолжительной беседы она сказала мне: «Мы ждем к обеду гостя, и я Вас обязательно познакомлю с ним» Когда она мне это сказала, у меня кровь застыла в жилах. Но я быстро пришла в себя и сказала, что очень спешу, и что если она не будет против, то я еще зайду к ней в другой раз. Тогда она спросила меня, откуда я знакома с начальником охраны дворца полковником Герарди. Я только тогда узнала, кем в действительности был полковник. Не знаю почему, ноя сказала то, что первым пришло мне в голову: – Я познакомилась с ним в Николаевском училище, совершенно случайно, во время церемонии открытия памятника Михаилу Лермонтову, где учится сын моей близкой знакомой. Я даже не знала, что он служит здесь. – Я поняла, что о нашей случайной встрече с полковником она узнала от служанки. Потом я сказала, что полковник попросил меня зайти к нему, так как он должен был кое-что передать мне для моей знакомой. Не ручаюсь, что она поверила моим словам. Она лишь сказала мне:

– Этот Герарди большой проходимец и ловелас, я обязана былапредупредить Вас. Я улыбнулась ей в ответ и встала. Наверное, я волновалась.

– Не хочу опаздывать на поезд, я и к вам-то добралась с большим трудом, возможно следующего поезда уже не будет. По-моему, этот аргумент показался моей собеседнице болееубедительным. Она проводила меня и, пока я одевалась, сказала, что мне очень идет моя каракулевая шуба и шляпка. Мы поцеловались, и служанка проводила меня по лестнице. Как только я вышла из дверей в коридор, так прямо и наткнулась на этого окаянного. Он посмотрел на меня, но сразу не признал. Когда я увиделаего серые глаза, у меня чуть не остановилось сердце. Всего на двесекунды мы встретились взглядом, и я быстрым шагом направилось в том направлении, куда указал мне Герарди. Я шла не оглядываясь, почти бегом. Не знаю почему, но, на мгновенье, я остановилась и посмотрела назад. Распутин стоял, не двигаясь, и смотрел на меня. Я уверена, что он остановил меня своей энергией, и вспомнил меня именно в тот момент, когда я повернулась. За мной шел какой-то военный, он догнал меня прямо у двери, и сказал, что ждет меня. Потом он проводил меня к Герарди, того не оказалось в кабинете, и я стала дожидаться его в приемной.

Я чувствовала, что от волнения у меня молоко стало течь из груди. Платье намокло, я не знала, что делать. Возвращаться назад я боялась. Тот проклятый обязательно спросил бы у Вырубовойобо мне, и я не знаю, какое несчастье могло бы тогда со мной случиться. Если бы она сказала кто я, то кто смог бы защитить меня? Почему-то я подумала, что у меня уже есть покровитель, сам начальник охраны дворца, а может быть и сам его господин. То кольцо, которое Герарди передал мне тогда, по словам Музы, прислано было мне самим Николаем Вторым: «Этим он подтвердил, что ненавидит Распутина, и доволен твоим героическим поступком». Тогда я никак не могла понять, почему он, ненавидя Распутина, позволял ему бывать при дворе. Даже за короткое время встречи с Герарди и Вырубовой я почувствовала, какие интриги плелись во дворце, и как там все ненавидели друг друга. Полковник с улыбкой на лице вошел в приемную и проводил меня в свой кабинет.

– Не напугал ли Вас «святой черт»? – Я не ответила. Он догадался, что у меня не было настроения шутить, и добавил: – Не волнуйтесь, Вы так покинете дворец, что никто Вас больше не увидит.

В знак благодарности я лишь кивнула головой.

– Пока вы гостили у Анны Александровны, я поговорил по телефону с Козиным. – Услышав это, я немного ожила. – Он подробно рассказал мне о случившемся, очень хвалил молодого князя, и во всем произошедшем он обвинял погибшего. – На некотороевремя он остановился. – Откуда вы знакомы с Шитовцом? – Я неожидала такого вопроса и ответила чистосердечно.

– Через Музу. Он не мог скрыть своего удивления:

– Вы и его знали?

– Да.

– Откуда? Что у Вас было общего? Если можете, то скажите, пожалуйста.

Я догадалась, что он действительно был удивлен. Я подумала, что все уже в прошлом, Музы уже нет в живых, и если даже скажу, что я выполняла его поручения, то от этого не пострадает ни он, ни дело. Наоборот, у Герарди могло появиться больше доверия ко мне.

– Если Вы не можете или не хотите говорить, то я не настаиваю, Вы можете не отвечать.

– Я помогала Музе, мы были друзьями.

Он долго ничего не говорил, потом встал и стал ходить по кабинету.

– И как давно?

– Да с тех пор, как он переехал в Петербург.

Он посмотрел на меня с улыбкой.

– Моё уважение к Вам еще больше возросло, можете считатьменя своим другом. Муза был моим другом еще с тех пор, когдамы служили в жандармерии. Одним из главных инициаторов егоперевода в Петербург был именно я, – мне было приятно слышатьэто. – Каковы Ваши планы?

– Никаких планов у меня нет. Перед смертью Муза сказал мне, чтобы я продала салон и переехала к родителям, – ответила я сбольшей уверенностью.

– Он знал о вашем замужестве?

– Да, все произошло с его согласия, Сандро родственник Музы. – Я не стала уточнять насколько близкими были их родственныесвязи. Не знаю почему, но внутренний голос подсказывал мне, что надо было быть откровенной.

– Почему он советовал вам уехать?

– Он сказал, что после его смерти никто не сможет защититьменя и Сандро. Люди Распутина вновь набирают силы, и они могут нам отомстить.

И вновь наступила тишина. Он продолжал ходить по кабинету.

Было видно, что он думал о чем-то. Потом он сел напротив меня.

– Лидия Николаевна, смерть Музы нанесла нам большой ущерб, лично Император очень сожалеет об этом. Если Вы решите остаться и продолжить Ваше дело, то я лично позабочусь о Вашей личной безопасности. Подумайте. Ваш опыт весьма важен для нас.

Вашего мужа выпустят в ближайшие дни. Когда сочтете нужным,

Вы сможете иметь непосредственный контакт со мной по телефону, телеграфу или лично. В случае необходимости мы позаботимся о Вашем обеспечении и защите. Давайте дружить, Лидия Николаевна, – потом он остановился, будто принимал какое-то решение. – Подождите меня еще немного, – сказал он и вышел из кабинета.

Мне долго пришлось сидеть одной, и мысли мои унесли меня куда-то далеко. Я, вроде бы, и была довольна обещаниями полковника, но одновременно я чувствовала и какую-то тяжесть от вновь навалившегося на меня груза. Я словно потеряла свободу, да еще и по своей воле. Но я понимала и то, что больше нас не защитит никто, нам с Сандро нужен был покровитель.

Вошел ротмистр, тот, что дожидался меня в коридоре, сказал, что Борис Андреевич ждет меня в другом кабинете и велел следовать за ним. Мы прошли коридор, потом поднялись по лестнице и вновь пошли по широкому коридору. Когда мы подошли к двери, у которой стояла охрана, мне отворили, и я вошла в комнату, где меня встретил Герарди. Это был не кабинет, помещение больше походило на комнату отдыха с диванами и креслами; здесь же стояли шкафы со стеклянными витринами и множеством посуды и других предметов из фарфора. На стенах висели разного рода живописные полотна. Все вокруг свидетельствовало о большом богатстве.

– Не волнуетесь ли Вы, княгиня? – я покачала головой, но сердце, все-таки, екнуло. – Он лично побеседует с Вами.

Как только он произнес эти и слова, тут же отворилась втораядверь. Когда я увидела, кто вошел в комнату, мое сердце совсемсжалось от волнения, и я почувствовала, как из моих грудей хлынуло молоко. Я преклонила колено и склонила голову:

– Ваше Величество!

Он, улыбаясь, подошел ко мне, я тоже выпрямилась. Он былмоего роста. Какая-то энергия и тепло исходили от него.

– Я рад, что Вы навестили Нас, княгиня. Примите Наши соболезнования по поводу смерти близкого Вам человека. На Нас тожесильно подействовала смерть Музы. Мы потеряли верного другаи по государственному мыслящего человека.

Я покраснела от неожиданности и волнения, он же очень тепло сказал мне: – Не волнуйтесь, княгиня, садитесь. Он указал рукой на диван и подождал, пока я села, и лишь после этого селв своё кресло. Он попросил присесть и Герарди.

– Мы очень рады Вашему приходу и надеемся на Вашупомощь.

В знак согласия я невольно кивнула головой.

– Не оставил ли он что-нибудь важное для Нас?

Сердце мое екнуло, когда он задал мне этот вопрос, но я ответила почему-то совершенно спокойно.

– Ничего, Ваше Величество.

– В каком направлении Вы сотрудничали с Нашим другом Музой? У меня не было другого выхода, я должна была ответитьна этот вопрос. Но про себя я подумала, что все же не стоит говорить обо всем, во всяком случае, сразу.

– В вопросах, касающихся контрразведки и в связях с его резидентом во Франции.

Они с удивлением посмотрели друг на друга. Несколько секунд они сидели молча.

– А сохранилась ли эта связь после смерти Музы?

– Да.

– И Вы в курсе того, какого рода информацию он, в основном, передавал?

– Да. Это были, в основном, политические вопросы и вопросы, касающиеся вооружений. И вновь они переглянулись между собой. Герарди чуть заметно кивнул ему головой.

– А еще кто-нибудь знает об этом, не передали ли Вы кому-нибудь этот контакт?

– Ваше Величество! Перед смертью Муза сказал мне, что, еслия решу прекратить работу, то я должна была передать эту информацию его преемнику. Я же должна была закрыть салон и переселиться в имение к родителям. Я была беременна, я родила всегодва месяца назад, поэтому я не могла оставить ребенка и выйти издома, чтобы передать кому-нибудь что-либо. Сегодня я впервыевышла из дома и приехала прямо к Вам.

– Очень хорошо. И что же Вы решили?

– После того, как мой муж покинет тюрьму, мы собирались уехать, но…

– …Мы просим вас остаться и продолжить работу вместе с полковником Герарди. Вашего князя восстановят в училище, об этом не волнуйтесь. Вас никто не будет беспокоить. Мы очень нуждаемся в вашем опыте и преданности. Что вы на это скажите, княгиня?

Я замешкалась на некоторое время, в голове промелькнула мысль о том, что все начинается сначала, но я ответила: – Ваше Величество, я готова честно служить своей Родине.

Он улыбнулся.

– И Императору, – добавил он сам.

– Да, Ваше Величество!

Он с удовольствием улыбнулся и встал. Я встала тоже.

– Мы рады, что Вы навестили Нас, не буду Вас больше задерживать, дома ведь Вас ждет малыш, Как Вы его назвали?

– Давид.

– Да, грузины любят это имя. Господин полковник, проводите Нашу гостью, желаю удачи Вам и Вашему малышу.

Прощаясь, в знак благодарности я преклонила колено. Он жечуть кивнул головой и вышел из кабинета. Мне пришлось еще задержаться в кабинете Герарди, и нам тудапринесли обед. Мы долго беседовали. Узнав о том, какую информацию я сообщала Музе, он не мог скрыть своего удивленияи восхищения. Он часто вскакивал с кресла и принимался ходитьвзад-вперед. Он казался умным человеком, но это был не Муза, они близко не мог с ним сравниться. Мы договорились и о том, какя должна была передавать ему информацию, все это я уже зналапревосходно. Он сам предложил мне выбрать псевдоним, под которым я передавала бы ему информацию. Мне не пришлось долгодумать. – Пусть будет Муза, его душа поможет нам, – сказала я. Он остался доволен и кивнул головой.

В Петербург я возвращалась с двойственным чувством. Меняугнетало то, что я по своей же воле потеряла свободу. Мечтао том, что мы с Сандро будем свободно жить и растить детей, куда-то улетучилась, но ради моего Сандро, и маленького Давида я была готова взойти даже на эшафот. Разве это не ирония судьбы? С юных лет я боролась с Самодержавием, мечталастать героиней, и если бы кто-нибудь поручил мне бросить бомбу в Императора, я бы без колебания выполнила это задание. А сейчас я стала служить Ему лично. – Ох, Сандро, Сандро! – вздыхала я всю дорогу. Я как будто и его отчасти винила в этом повороте нашей судьбы. Вся наша жизнь, как я думала, пошла по совершенно иному пути. Я проклинала и семью Сахновых, ведь из писем Шитовца я знала, что такая судьба семьи Сандро была результатом их безнравственности и самодурства. Мне стало так тяжело на душе, что я заплакала, хотя и сдерживая себя. Вокруг было много народу, а мне так хотелось поплакать навзрыд, чтобы освободиться от всех эмоций, что охватили меня. Думала я и о том, кому больше повезло от этой встречи: Императору и Герарди или же мне. Они так легко заполучили подготовленный и обученный Музой кадр. Можно сказать, я сама согласилась на эту работу. Однако посмотрим, как долго просуществует эта Империя.

Приехав домой, я застала малыша больным, у него была температура. Он не перенес того, что я оставила его и не кормила целый день. Это тоже расстроило меня. Единственное, чем я утешалась, было то, что завтра или послезавтра Сандро должен был вернуться домой, и тогда все встало бы на свои места.

 

Сандро Амиреджиби

Через две недели меня из госпиталя отправили домой. Не прошло и недели, как к нам пришел Тонконогови сказал: «На тебя заведено уголовное дело, поэтому для тебя было бы разумно вернуться в училище и сесть на гауптвахту. Тебе лучше быть под покровительством и защитой твоего начальства. Мы договорились так для того, чтобы не дать основания для твоего переводав тюрьму, пока твоё дело не закрыто. Станислав Захарович Козин наказал тебе сегодня же вернуться в училище».

Я удивился, так как знал, что официально я уже считался отчисленным. Однако то, что сказал мне Тонконогов, пришлось мне по душе, и даже обрадовало меня. У меня и самого не было никакого желания садиться в тюрьму. В любом случае, я предпочитал находиться на гауптвахте училища. Чувствовал я себя неплохо, раны мои почти зажили, боли меня больше не беспокоили. Правда, левая рука все еще не действовала. Мое состояние улучшалось с каждым днем. Я предупредил Лидию, чтобы она не плакала, потом поцеловал ее и ушел с Тонконоговым.

Этот человек всегда удивлял меня своим спокойствием в любой ситуации. С того дня, как мы познакомились, он обращался со мной, как с себе равным, и как с другом. Он со всеми разговаривал изысканным, дружеским тоном, и тем самым положительно располагал к себе окружающих его людей. Только с моим дядей он разговаривал как со своим начальником, подчеркнуто почтительно, и с большим уважением. И даже после его смерти он сохранял ему верность. Среди прочего, это выражалось в его постоянном внимании ко мне и к Лидии. Он был настоящим русским патриотом и интеллигентом. Своей родиной он считал Грузию и любил ее безгранично. Со дня нашего знакомства я постоянно удивлялся тому, как его фамилия соответствовала форме его ног: у него, действительно, были весьма тонкие ноги. Наверное, их фамилия была обязана своим происхождением именно этой, родовойособенности. Это был высокий, худой мужчина, с очень умными глазами и благородным лицом. После смерти моего дяди его, оказывается, перевели в какой-то другой отдел того же министерства. Когда я познакомился с ним, он был капитаном, а всего несколько месяцев назад стал подполковником.

Всю дорогу до училища мы провели в разговорах. Он рассказывал мне о похоронах дяди: о том, кто присутствовал на церемонии, с каким почетом его проводили. Потом неожиданно он сказал мне вот что: «Со стороны семьи Сахновых суд испытывает большое давление, в это дело замешан и Великий князь. Всем хорошо известно, да и ты сам хорошо знаешь, что ты совершенно прав в этой истории, поэтому, как бы ни развивались события, ты должен сохранять спокойствие. Кто бы не вмешался в это дело, мы тебя не оставим без внимания. Когда-нибудь ты продолжишь учебу и обязательно осуществишь замысел и желание своего дяди, но сейчас все будет зависеть от того, как ты выдержишь все это. Мы, насколько сможем, будем рядом с тобой». Вот так он утешал меня. В училище мне выдали новый мундир, без погон и знаков отличия курсанта, и посадили на гауптвахту. В помещении окно было расположено наверху, у самого потолка, и выходило оно во двор. Весть о моем прибытии тут же облетела все училище. Мои однокурсники и другие курсанты подходили к окну и подбадривали меня. Поддерживали меня все – и старшие, и младшие. У окна гауптвахты собиралось столько народу, что пришлось поставить дежурного, чтобы никого не подпускать к окну. Сам дежурный говорил мне, кто приходил и что хотел передать. Поэтому у меня было приподнятое настроение: я не ожидал такой встречи и поддержки. На следующий день меня перевели в медицинскую часть. Там и навестил меня Козин. Он подробно расспросил меня обо всем, внимательно выслушал и ушел, так и не сказав мне ни одного дурного слова, даже не сделав замечания или упрека. Перед своим уходом он лишь покачал головой. Потом пришел Николай Ильич Вялов. Кроме того, что он был инспектором классов, он еще и обучал нас русскому языку. Он тепло побеседовал со мной. Вообще-то, он был очень строгим человеком, но мы уважали его. Он расспросил меня обо всем, а потом завел разговор о Сергее и Гапо. Я сказал, что хочу написать рапорт по поводу Гапо Датиева, так как он подбежал к нам лишь после того, как дуэль закончилась, и поэтому его отчисление из училища было несправедливым. Вялов задумался и сказал потом: Напиши, кажется, все было именно так. Он, конечно, прекрасно знал, что и как было на самом деле, но тут он нашел, за что ухватиться, чтобы смогли восстановить хотя бы Гапо. Из его рассказа я впервые узнал, что его брат-близнец – Михаил Ильич – служил в Батуми. Он тоже был полковником в отставке, и после окончания службы остался там же на посту директора школы. «Раз в году я навещаю его, и он тоже приезжает ко мне один раз в год». – Какой предмет он преподает? – спросил я его. – Русский язык, – ответил он. Он рассказал мне смешные истории, которые произошли во время русско-турецкой войны, когда они с братом служили в одном полку. Ровно тридцать шесть лет назад, ночью девятого ноября 1877 года, оба брата принимали участье во взятии крепости Карс под предводительством генерала Лорис-Меликова. Это был второй классический пример ночного штурма после Суворова, когда 11 декабря 1790 года был взят Измаил. Именно после той войны Михаила Ильича оставили в Батуми, так он и остался там жить. Потом он остановился, будто хотел вспомнить что-то, осмотрелменя с ног до головы, и спросил: – Знаешь ли ты, кто такой Михаил Кайхосроевич Амираджибов, он же Амиреджиби? – и улыбнулся, что было для него крайней редкостью.

Глазом не моргнув, я ему ответил:

– Да, генерал-лейтенант, герой русско-турецкой войны. Онбрат моего дедушки.

Я хорошо помнил рассказ моего дяди о моихновых родственниках, я все выучил наизусть. Вялов довольно засмеялся. Не знаю, почему он так отреагировал, но я заметил, что он был очень рад моему ответу. Потом онсказал:

– Когда мы с моим братом познакомились с ним, мы были поручиками в кавалерийском полку, а Михаил Кайхосроевич былполковником, он командовал Елизаветпольским пехотным полком. В 1877 году наш эскадрон помогал им во взятии Гелявердинских высот, и после этой блестящей победы мы легкосмогли взять Ердоган. За этот успех ему тогда был вручен орден Святого Георгия. В октябре того же года он еще раз показал своиспособности и энергичность, когда у Девебониуса он с молниеносной скоростью прорвал сильно укрепленные позиции противника и занял их. После этого ему дали второго Святого Георгия. Такое случалось крайне редко, в армии о нем ходили легенды. Потом был ночной штурм у Эрзерума, он занял крепость Асизия, но тогда он, кажется, был контужен. По возвращению из госпиталя он получил погоны генерал-майора. Он был умной и сильнойличностью, его очень любили и офицеры, и солдаты. Мне так было приятно слышать все это, будто речь шла действительно о моем дедушке, но за эти три года я почти сроднилсяс образом члена рода Амиреджиби.

– Однажды в его полку произошло вот что, – продолжил Вяловсвой рассказ. – Два офицера поссорились, и один вызвал другогона дуэль. Как только Михаил Кайхосроевич узнал об этом, он вызвал обоих к себе, и когда они явились, сказал им: «Если вы не откажетесь от дуэли, то тогда я вас обоих вызываю на дуэль.» Кто посмел бы в чем-нибудь воспротивиться ему, они оба отказались от своего замысла и помирились. Потом он объявил по своей дивизии, что если кто-нибудь посмеет вызвать на дуэль офицера его дивизии, то он вызывает на дуэль и его самого, и в таком случае, пусть присылает секундантов заодно и к нему. Ни в его полку, ни в его дивизии не состоялась ни одна дуэль. Вот таким он был человеком. До самой своей смерти он руководил Кавказским корпусом. Это редкость в сегодняшней русской армии. Он справил свой семидесятилетний юбилей и вскоре скончался. Царство ему небесное. Ты знал об этом?

– Да, кое о чем мне было известно, мне тоже рассказывали. Вот насчет дуэлей я ничего не знал, – солгал я отчасти, другого пути у меня просто не было.

– Мой брат Михаил Ильич часто встречался с ним. Когда я приезжал к нему, то всегда навещал и его тоже. Я был знаком и с Дариспаном, твоим дедушкой, я даже бывал в его имении близ Сурами. Хорошее у него было вино. Достойная у тебя семья, Сандро. Надеюсь, ты не осрамишь своих предков.

Я опустил голову. Не знаю, кого я стыдился, самого себя или незнакомых дедушек. Потом он сказал мне:

– Когда ты вернешься в Грузию, обязательно навести моего брата, – довольный этим заданием, я сразу же кивнул ему головой.

Перед тем, как уйти он сказал: «Если следователь вызовет тебя, то скажи, что сидишь на гауптвахте». Я улыбнулся. Он строго посмотрел на меня, пригрозил пальцем и ушел.

Я всегда думал, что этот человек строгих правил как-то по-особому внимательно обращался со мной, я постоянно чувствовал это, но он впервые за все годы сказал мне, что был знаком с семьей Амиреджиби. Наверное, если бы не эта дуэль, он никогда не сказал бы об этом. Как может забыть человек то родительское тепло или доброту, которые проявляли ко мне Козин и Вялов? В тот же день я написал рапорт на имя начальника училища с полным описанием дуэли, где я ни одним словом не упомянул Гапо. В конце я приписал, что Гапо Датиев не присутствовал на дуэли, так как днем раньше я обманул его, сказав, что отказываюсь от участия в дуэли. Он вместе с другими подбежал к нам после того, как все уже былокончено и т. д. Поэтому он был наказан несправедливо, только лишь из за того, что он оказался более проворным и раньше других прибежал к месту дуэли. К сожалению, я не мог написать то же самое о Сергее, так как это было бы очевидной ложью. Тем более, что у него уже был написан объяснительный рапорт.

Из лазарета меня два раза переводили на гауптвахту. Когда пришел следователь, то он захотел лично удостовериться, действительно ли я нахожусь там, или нет. Было начало декабря, когда утром ко мне зашел взволнованный Вялов и сказал, чтобы я срочно собрал свои вещи и перешел в помещение гауптвахты. Я понял, в чем было дело, и пулей помчался туда, но до полудня никого не было видно. Оказалось, что события разворачивались в главном корпусе. Прокурор сам лично явился в училище и говорил с Козиным. Позже дипломатические переговоры по поводу моей передачи переросли в серьезный спор, и под конец Козин, громогласно, во всеуслышание, заявил, что не отдаст меня. Его крики услышали многие, и тут же принесли мне эту весть. Каждые пять минут до меня доходили все новые и новые фразы, которые я должен был сводить вместе, чтобы уловить суть происходящего.

– Мы не воспитываем здесь трусов! Мы воспитываем героев и личностей! – кричал Козин прокурору.

– Ваши методы воспитания приводят к гибели молодых людей. – был ответ прокурора.

– На все божья воля! Она определяет, кому жить, а кому нет, кому быть героем, а кому червяком ползать. – Парировал Козин.

– Позвольте…

– Не позволю! Если бы вы бывали на фронте, не рассуждали быкак кабинетный червь!

– Позвольте…

– Не позволю моих героев в тюрьме сгноить. У нас найдется достойный человек, и не один, который вызовет вас на дуэль.

– Это невообразимо! Куда я попал?

– Вообразимо, надо только хорошо постараться.

Вот такие горячие речи доходили до меня. Короче говоря, всеучилище встало на мою защиту, даже те, кто не очень-то оправдывал причину моего конфликта со старшекурсником. Сам не знаюпочему. Возможно, подействовало то, что первым выстрелил Сахнов и ранил меня, а мой выстрел последовал за этим. Быть может, расположение курсантов не было бы таким, если бы я стрелял первым. Положа руку на сердце, скажу, что если бы я стрелял первым, то я бы ранил его в руку, чтобы у него не было шанса выстрелить в меня. Я часто думал и о том, почему пуля, нацеленная в грудь, попала мне в живот, ведь Сахнов был хорошим стрелком. Этот вопрос всю жизнь волнует меня, и я хочу им поделитьсяс вами. Первое, это то, что его пистолет был действительно заряжен некачественно, и по этой причине не достиг назначенной цели. Выстрел был нацелен в грудь, прямо в центр, но пуля попала ниже. Это сомнение таковым и осталось и мучает меня всю жизнь. Второе, это то, что когда я положил руку на живот, он невольно взглядом последовал за моим действием и выстрелил. Сахнов был хорошим стрелком, но я не знаю, стрелял ли он когда-нибудь из такого оружия. Но факт остается фактом, у него сдали нервы. Его взгляд следовал за моей рукой, как за двигающейся мишенью. Так или иначе, раз я тоже оказался пострадавшим, то и отношение ко мне в училище сложилось несколько иное. В мое оправдание появились аргументы, в том числе, и у начальства. Но кому-то очень было нужно наказать меня, и чем больше меня защищали, тем с большим азартом и агрессивностью он пытался достичь желаемого. Наверное, он не был моим ровесником, в противном случае вызвал бы меня на дуэль. И раз я не был ему равным, он со своей высоты хотел уничтожить меня. Прокурору всё же удалось добиться своего: «Чтобы не случился скандал, и мне не пришлось вызвать полицейский отряд, отдайте мне его на две недели, поберегите и честь моего мундира,» – заявил он. Все закончилось тем, что начальник училища заставил его написать расписку, о том, что в случае нарушения уговора, или если что-нибудь случится с Амиреджиби, вся ответственность за произошедшее возлагалась на прокурора.

В тот день чуть было не сорвался учебный процесс, курсантов с трудом удерживали в классах. Те, кому удалось выйти во двор, с бранью провожали прокурора. Меня усадили в полицейскую карету, товарищи ободряющими возгласами проводили меня.