Тамара Танеева

О случившемся в тюрьме бунте я узнала позже других, но когда стало известно о побеге Сандро, все мои ожидания и надеждыв одно мгновение рухнули. Мне стало плохо, и это, конечно же, повлияло и на ребенка. К счастью, такое положение продолжалось недолго. Благодаря Юрию Тонконогову уже через четыредня он вернулся домой. Сколько неприятностей и волнений свалилось нам на головуза эти месяцы! Интуиция подсказывала мне, что в нашей с Сандрожизни начинался новый этап. Мне надо было освободитьсяот шлейфа прошлого, тем более что Музы уже не было в живых. К тому же, по его мнению, мое дальнейшее проживание под псевдонимом было небезопасным. Я полностью разделяла его соображениями. Но, кроме этого, со дня нашего знакомства с Сандро, а особенно после того, как мы полюбили друг друга, моя двуликость и чужое имя не давали мне покоя. Я уже не могла жить тайной жизнью, объятой туманом лжи, за спиной у моего Сандро так, чтобы он не знал об этом. Мне казалось, будто я предаю его. А ведья ненавидела предателей. Я все время думала, как мне быть дальше, как себя вести. Когда я с грустными мыслями возвращалась из Царского Села, именно тогда я и решила рассказать ему обо всем, ничего не скрывая. Меня волновало лишь одно, как он восприметвсе это, не охладеет ли он ко мне, но утешало меня то, что я имеладело с разумным человеком. Когда он в первый раз увидел ребенка и почувствовал семейный уют, я сразу поняла, что он любитнас обоих, а еще я убедилась в том, что насильно его никто немог бы заставить покинуть тюрьму. Этот шаг он сделал из любвик нам. Тогда я и рассказала ему обо всем. Он принял все оченьспокойно, и оценил все удивительно правильно. Ему не нравилось лишь то, что мне некоторое время все же придется продолжить работу, к тому же я точно не знала, как долго все это продлится. Он поцеловал меня, приласкал и поблагодарил за все. Потом сказал: «Если бы ты не рассказала мне обо всем, я все равно любил бы тебя, даже узнав об этом от других.» Мне стало намного легче, и я почувствовала себя самой счастливой, ведь Сандро был мне не только мужем…

Из моих писем родители уже знали о Сандро, а сейчас уже и о ребенке. Они горели желанием поскорее встретиться с нами. Мы запланировали поездку в Полтаву на лето, во время летних каникул Сандро.

Разговор с Сандро убедил меня в том, что мне надо было вернуть мое настоящее имя, а потом обвенчаться с ним в Полтаве. Квартиру я оформила на мое настоящее имя, то же самое я сделала и с салоном. Мой салон я назвала «Салон Таты». «Тата» был мой новый псевдоним, и состоял он из инициалов Тамары Танеевой. Пока я сидела дома с ребенком, число постоянных посетителей салона уменьшилось, распространились слухи, что я продала его. Никто из нас не мог бы придумать лучше. Я немного передохнула и оставила среди постоянных посетителей и клиентов лишь нужных мне людей. Я немного сменила интерьер, чтобы была видна рука нового хозяина. Все знали, что я продала салон своей знакомой. Всю весну я занималась улаживанием этих дел.

Я никогда не верила снам, но в конце марта мне приснился такой сон, будто все происходило наяву. Во сне я увидела обнажённую женщину, вызывающую страсть. Она была настолько красивой, что ни один мужчина не удержался бы от соблазна упасть к ней в постель… Она подробно расспросила меня обо всем – обо мне, о ребенке, о Сандро, о том, как мы познакомились, и о чём только она меня не спрашивала. Я отвечала на все её вопросы. Почему-то, я считала себя обязанной подробно рассказать ей обо всём. Потом она мне сказала, что будет война, большая война. «В результате этой войны, ты потеряешь своих новых патронов. – сказала она мне. – Раненый Сандро будет находиться у меня, но он выживет.» Она еще многое сказала мне. Это был сон, но в тоже время, всё походило на явь. В то время, разговоры о войне велись достаточно часто, и эта весна тоже не была исключением, но мывсё же, в это мало верили. После этого сна или видения я стала ревновать Сандро. Я подумала, что он действительномогполюбить такую женщину. Тем более, что я хорошо знала характер Сандро, его способность увлечься и его внутреннее мужское кипение… Впервые я испытала ревность. Впрочем, к кому я могла ревновать его раньше, если до этого он, кроме мужчин и лошадей, и не видел никого? У меня, конечно же, не было никаких оснований на это, но исходя из того, что в моем салоне разбирались все сплетни Петербурга, было неудивительным, что все это психологически действовало на меня. Чувствительная женщина всегда думает о своей любви, ее всегда интересует, где находится ее муж, и чем он занимается. Подобного не испытывают те женщины, которые уже не способны реагировать даже на прикосновение своего мужчины, настолько они пресыщены мужским вниманием и лаской. Но это еще зависит и от стремлений самой женщины. Те женщины, которые с раннего возраста познали другого мужчину, у которых уже появилась аллергия к своим мужьям, и которые примеряются к другим мужчинам, тоже не адекватно реагируют на своих мужей. Их головы забиты любовными фантазиями, связанными с другими мужчинами. Отсюда и идут все сплетни и толки о том, что у кого-то столько мужчин, а у другой, столько-то, этот мужчина столько раз в неделю живет с женщиной, а другой – столько… У них уже заведена целая бухгалтерия и статистика о мужской эрекции. Такая женщина при всем своем желании не сможет сказать, какой из этих мужчин является ее мечтой и настоящей любовью, так как все ее чувства смешались воедино. Начиная с Императора, мы знали все обо всех, о высокопоставленных чиновниках или известных персонах, кто что представлял собой в мужских делах. Вот и ходили разные толки, женщины обменивались разными интригами, плелись комбинации в отношении всех известных представителей мужского и женского пола. Ведь все узлы петербургских сплетен и интриг завязывались и развязывались именно в моем салоне. И все это продолжалось в течение многих лет. Все старания других салонов перенести к себе место собрания известных дам не дали никаких результатов. У конкурентов тоже ничего не вышло. Правда, ко мне поступал лучший товар из Европы, и этот факт сам по себе привлекалвнимание женщин. Было бы неправдой сказать, что я прилагала к этому какие-либо дополнительные усилия. Главным было сделать так, чтоб нескольких важных и видных красивых дам наведывались часто в мой салон. А уж вслед за ними, как пчелы за маткой, последовали бы и остальные женщины. Почему? – спросит кто-нибудь, ведь женщины ненавидят своих конкурентов! Да, действительно, в основном ненавидят, но умные женщины умело пользуются их избранностью, как приманкой во время охоты. Ведь за такими женщинами увиваются толпы мужчин точно так же, как мухи слетаются на мед, поэтому и выбор тоже остается за ними. При этом и другие женщины могут заполучить себе кого-нибудь из мужчин, когда разочарованный и, возможно, в своем роде оскорбленный мужчина, хоть с кем-то, но все же должен удовлетворить свою прихоть. Быть может оттого, что я относительно поздно стала женщиной, моя святая любовь к любимому мужчине ничуть не ослабла, и не атрофировалась. Я не то что не теряла чувствительности к нему, а даже, наоборот, рядом с ним я едва не лишалась чувств от любви к нему. Каждый раз, когда его отпускали из училища, его приход домой был настоящим праздником и счастьем для меня. Мы оба были счастливы, и наши чувства ничуть не ослабли. До появления Сандро в моей жизни, женщины в салоне называли меня монашкой. Они прибегали к тысячам уловок, чтобы хоть как-то переделать меня на свой лад, но у них ничего не получалось. Я всегда придерживалась того мнения, что легкомыслие ничего хорошего не приносит ни женщине, ни ее семье. Тем более, когда я руководила столь ответственной работой.

Когда собравшимся в салоне женщинам надоедало говорить о мужчинах с этой точки зрения, они тут же приступали к обсуждению их работы. Вот тут то как раз и появлялись такие новости, которые больше всего интересовали меня, И, хотела я того или нет, но мне приходилось их выслушивать, а потом надо было еще и записать, если вдруг что-нибудь из сказанного оказывалось важным для дела. А как же иначе, если мужчины порой болтливее женщин! Они могут говорить всю ночь напролет, лишь бы доказать женщине, что они особенные, показать ей свое всесилие и всезнание. Иногда их так увлекал разговор о своей работе, чтопри всем своем желании, не смогли бы вставить в разговор ни одного слова. А ночью, и не говорите! В постели они могут наговорить столько всего, что даже опытным женщинам запомнить было бы трудно. Но мне было достаточно и того, что они запоминали, а потом по секрету доверяли мне. Подобно раскаленным углям, они часто держали в голове эти горячие сведения, пытаясь поскорее освободиться от них, чтобы не обжечься. Они находили разные причины для того, чтобы как можно поскорее прибежать ко мне в салон, а реже и домой. Да к тому же еще и рано утром, так, что я уже не знала, что и делать. Они не вспоминали ни о своих детях, ни о своих семьях, пока делились со мной своими эмоциями и впечатлениями. Особенно любили они делиться впечатлениями о том, насколько неповторимой и романтичной была проведенная ночь, как ихмужчинысходилипонимсума, а периодически говорили они и о том, что им поведал партнер во время ласки и любовной утехи. Напившись кофе, и получив полную разгрузку, они покидали салон такими довольными и опустошенными, будто провели еще одну неповторимую ночь. Девяносто девять процентов, а возможно – и больше, от полученной информации не стоили и ломаного гроша, но иногда среди этого сора можно было обнаружить такой жемчуг, что мне самой верилось с трудом. Сколько услышанного надо было переработать и очистить от шелухи! Добывать полезную информацию – все равно, что добывать золото, когда надо переработать целую тонну породы, чтобы извлечь два-три грамма чистого золота. К тому же, если не знаешь где и как искать, можно копать всю жизнь, и так ничего и не получить. Откуда мне все это известно, и кто меня этому научил? Конечно же, Муза. Если бы не он, откуда бы мне было знать обо всем этом…

Когда женщины сплетничали в моем салоне, а особо близкие иногда – и у меня дома, я держалась так, будто все их сплетни меня не интересовали. Многое меня действительно не интересовало, но когда они заводили разговор на интересующую меня тему, у меня в голове будто раздавался звоночек. Достаточно было одного умелого слова, чтобы направить их разговор в нужное мне русло. В мое ближайшее окружение входило несколько женщин, которые до того были моими постоянными клиентами. Этих женщин я так обучила тому, как выжать из мужчин нужную информацию, что они действительно стали опытными разведчицами. Сначала я застенчиво просила их узнать кое о чем, потом – добыть или перепроверить более конкретную информацию, а через некоторое время они вошли в такой азарт, что и сами не замечали, что работали на меня. Безусловно, я часто делала им подарки. Я создала вокруг себя маленький, но надежный круг женщин, которые с удовольствием выполняли мои просьбы. И не только это, я могла подослать их к конкретным мужчинам, и если это было нужно, то на некоторое время они становилась их любовницами. Бывало и так, что когда у меня не было времени, или когда я ездила в Париж по делам, вместо меня в салоне оставался кто-нибудь из них, чтобы там всегда можно было поговорить на нужную тему. Да разве женщины могут исчерпать темы для разговоров?! Именно тех женщин, которые находились в моем близком окружении, я научила многому из того, чему научил меня Муза. Вам, конечно же, известно, что ночные разговоры всегда будоражат воображение. А бывают такие лунные ночи, когда у мужчин язык чешется поговорить. Они не могут удержаться от разговоров, так как в такие ночи у них ослабевают тормоза, и умные женщины, а тем более заинтересованные, заводят разговоры на такие темы, которые обязательно должны быть подхвачены и продолжены мужчинами. Когда же они входят в азарт, стимулируемые похвалами и ласками желанной женщины, то их уже невозможно остановить. Они расскажут именно то, что необходимо. Часто бывает и так, что им несколько неудобно прямо рассказывать о том, что их волнует и тревожит. Тогда они даже могут испечь новый сюжет с другими персонажами и именами, не называть прямо настоящих имен тех, о ком они рассказывают, или тех, кто интересует желанную женщину. Но они обязательно нарисуют характер, действия и темы разговоров тех, чьи имена назвать им неудобно. Вот здесь умная женщина может много чего разгадать. Потом, когда они уже мне пересказывали ночные беседы, я должна была разобраться в том, что из рассказанного ими было реальностью, а что выдумкой, или угадать имя персонажа, которого подменили другим. После этого я начинала подытоживать все услышанное и записывать. В результате я получала приблизительную картину с точностью до семидесяти пяти процентов. Муза всегда был доволен моими стараниями и прозорливостью.

Я поздно поняла значение его столь странного и приятного поручения – как можно чаще ходить по театрам и музеям. В результате у меня появились такие способности, которые давали мне возможность различить реальное от вымышленного. Мое воображение становилось более точным и всесторонним, я приобрела способность к тонкой дедукции, часто приближенной к предвидению.

Однажды Муза сказал мне: «Большинство людей ищет там, где плохо видно, так как всё то, что ясно как божий день, их уже не интересует. Однако, часто именно там, где, казалось бы, всё ясно, внимание человека притупляется и именно тогда человек может просмотреть то, что ищет. Правду говорили древние мудрецы, что слишком яркий свет также притупляет зрение, как и темнота. Глаз человека не подготовлен для эффектов света и тьмы.» Тогда я думала, что это лишь метафора, но чем наблюдательней я становилась, тем больше убеждалась в правоте его слов.

До того, как я познакомилась с Музой, никаких коммерческих способностей у меня не было. Да и откуда они могли быть у меня, наоборот, для меня и моей семьи все это было даже чуждым. Не могу сказать и того, чтобы я хорошо разбиралась в европейской моде и ее последователях. Я родилась и выросла на периферии, с присущими провинциалкам комплексами и консерватизмом. Я и сама удивлялась тому, что увлеклась революцией, так как моя семья и весь наш род уважал традиции. Если бы я родилась в Москве или Петербурге, то, наверное, не стала бы и мечтать о революционном и героическом романтизме. Я уверена, что у меня были бы совершенно другие интересы. Я о многом думала в девичестве, но о том, что у меня будет свой салон, и что я буду играть роль авторитетного эксперта европейской моды, я и представить себе никогда не могла.

Мой салон находился на Литейном проспекте, там, где раньше находился магазин тканей и известная швейная мастерская. Хозяин салона умер, а его единственный наследник не смог справиться с делом. Любитель карточных игр, он вскоре разорился, и был вынужден продать предприятие. С помощью Музы я за хорошую цену приобрела его. Там, где находился магазин тканей, я открыла магазин женского белья, а на втором этаже, вместо швейной мастерской, я открыла женский клуб с красивой комнатой для гостей, где женщины могли и поговорить, и поиграть в карты, и насладиться пасьянсом. Рядом с нами был известный ресторан, который поставлял блюда для тех, кто желал пообедать в салоне. Вскоре мой салон стал самым престижным местомв Петербурге. Таких салонов я не видела ни в Париже, ни в Берлине. Магазин я поручила управляющей, и она прекрасно справлялась со своим делом. У нас была уйма заказов, даже курьерская служба разбогатела от сотрудничества с нами.

Мы создали женщинам все условия для того, чтобы они чувствовали себя комфортно, как дома, чтобы они могли свободно общаться, говорить на разные темы без стеснения. Это настроение создавалось и соответствующим окружением.

С 1912 года магазин стал завозить бюстгальтеры немецкого производства, которые совершили переворот в одежде и мышленииженщины. Уже не надо было носить корсеты, которые были оснащены множеством крючков и грубых деталей, к тому же, было неудобно и болезненноносить их целый день. Это новшество называлось женской фуфайкой на плечиках с уплотненными чашечками на груди, или фуфайкой Хардта. Мужчины были не менее довольны такой одеждой для женщин, а может быть и больше. Позже их стали выпускать и в Париже, и я получила исключительное право на поставку в Россию. Во время войныс Германией у салонов, которые зависели от немецкой и австрийской продукции, дела расстроились, так как поступление всякого товара из этих стран было прекращено. Именно по этой причине они не могли конкурировать со мной. Вместе с этим, важным было и то, что если не каждый месяц, то раз в квартал я получала товар из Парижа. Это было прекрасное женское белье, аксессуары, духи и множество другой продукции. Почти с каждой партией мы получали зашифрованное письмо от нашего агента, которое я должна была обработать и передать Музе. Это дело было налажено безупречно. Гонорар или оплата услуг резидента осуществлялась вместе с банковскими переводами денег для оплаты затовар. Если что-нибудь было срочным и безотлагательным, то тогда мне сообщалось об этом зашифрованной депешей, и я незамедлительно выезжала в Париж, и привозила оттуда информацию, которая была замаскирована под выкройку или под инструкцию по применению чего-либо.

В 1914 году я получила из Парижа сообщение военно-политического содержания, о том, что Германия и Австро-венгерская империя закупают по всей Европе большое количество лошадей по двойной – тройной цене, так что они опустошили все конюшни Европы. Сообщалось и о том, что эти страны в пять и более раз, увеличили производство и закупку других товаров военного назначения. Из окружения герцога Австрийского просочилась информация о том, что этим летом Вена начнет войну на Балканах, и для этой цели там готовят провокацию для начала войныс Сербией, и вот уже два месяца, как идёт тайная военная мобилизация. Наш резидент сообщал, что альянс центральных стран Европы намеревается втянуть в эту войну и Россию. Я тут же отправилась в Царское Село к полковнику Герарди, и передала ему эту информацию. Он перечитал ее несколько раз, попросил подождать и тут же вышел из кабинета. Спустя полчаса, в кабинет вошел ротмистр и сказал мне, что меня ждут, и попросил следовать за ним. Я сразу догадалась, кто хотел встретиться со мной лично. Я прошла по уже знакомому коридору, и на втором этаже меня впустили в уже знакомую комнату. Там никого не было, через две минуты из кабинета вошли Николай Второй и Герарди. Император тепло поздоровался со мной и попросил присесть.

– Княгиня, насколько надежным Вы считаете своего резидента? – совершенно спокойным голосом спросил он меня.

Этот вопрос не был для меня неожиданным, и ответ на негобыл готов.

– Муза доверял ему, Ваше Величество.

– А знает ли он о его смерти? – бросил он пронзительный взглядна меня.

– Нет, я ему не сообщала. – Он ответил молчанием, и через несколько секунд я продолжила. – После встречи с Вами я сообщила ему, что все вопросы, касающиеся контактов с ним, Муза передал мне, и что он будет иметь связь только со мной. Так былои раньше, но это на тот случай, если он по какой-либо причине попросил бы личную аудиенцию, или согласие по какому-нибудь вопросу. Это сообщение было оправдано еще и тем, чтобы у него не возникало лишних вопросов, если бы он вдруг от кого-то узнал о смерти Музы.

Он слушал меня внимательно и спокойно.

– А не возникало ли у него каких-либо вопросов, не требовалли он подтверждения?

– Нет, но по личному шифру Музы я сама выслала емуподтверждение.

Они переглянулись между собой, не спросив о том, откудау меня был этот шифр.

– Резонно! – согласился он и после паузы сказал, – А можетбыть, будет лучше перепроверить эту информацию? Есть у Вас такая возможность?

– Для этого мне надо лично встретиться с ним.

– Когда Вы собираетесь ехать?

– Постараюсь в ближайшие дни, я улажу вопрос с ребенком и…

– …Понятно, а не послать ли кого-нибудь вместе с Вами?

Я медлила с ответом.

– Если Вы не видите такой надобности…, – не закончил он фразу. Я подождала, но он не продолжил.

– Ваше Величество, на этом этапе, появление кого-либо из посторонних рядом со мной может привлечь внимание. Я частоприезжаю, и там знают, что мы деловые партнеры. – В знак согласия он кивнул головой. – С собой я возьму лишь сотрудницупо салону.

– Тогда не стоит откладывать.

– Да, Ваше Величество.

– Спасибо, что навестили, Мы очень надеемся на вас, – и онвстал.

Мы тоже встали.

– Как чувствует себя ваш Давид?

– Спасибо, Ваше Величество! Ему уже пять месяцев.

– Наверное, Давид тоже пойдет по следам своего отца, – сказалон с улыбкой, – я имею в виду офицерскую карьеру.

Я догадалась, почему он сказал это, и я тоже улыбнулась. – Благодарю Вас за все, Ваше…

– …Ваш князь молодец, прозорлив умом, его хвалят. Желаю Вам успехов.

Он попрощался со мной.

В салоне меня ждала телеграмма из Парижа, которой меняприглашали подобрать новый товар. Резидент будто почувствовал, что я потребую перепроверить информацию.

 

Сандро Амиреджиби

Оказывается, у судьбы есть своя определенная форма и лицо, и цвет, и даже запах. У судьбы женское лицо, в этом я не раз убеждался: она то улыбается тебе и ласкает, то злится на тебя и, если переборщишь, то может и отстегать хорошенько. Если ты отвергнешь свою судьбу, постараешься убежать от нее куда-нибудь, и думаешь, что сможешь это сделать, то не удивляйся, если получишь дубиной по голове. Если ты утомишь судьбу своей ленью, невежеством, неблагодарностью, тысячами других безобразий, тем, что ты считаешь добром, тогда не удивляйся, что получил этот удар и не жалуйся, что у тебя такая плохая судьба. Она смотрит на тебя и терпеливо ждет, Проходит время, и она видит, что из тебя ничего не получается, ты ни на что не годен, а ведь она могла не тратить столько времени на тебя, но она ждала, давала тебе шанс, потратила на тебя свою жизнь, разум, душу и даже тело ее иссохло рядом с тобой. Ну и что из этого? неблагодарный человек не увидел заботы и добра. Ну а потом, она или тебя выгонит из дома, или сама уйдет. Вот такая она, судьба. Судьбу надо любить и заботиться о ней, а не хулить и сетовать на неё. С чем большим умом и уважением ты относишься к ней, тем больше она тебе возвращает и одаривает. Это и есть судьба. Они не любит ни трусов, ни сумасбродов, которые постоянно ломают себе шеи. Судьба любит умудренного человека, который благодарит Всевышнего за каждое испытание. Без этого человек так и не сможет понять, зачем он явился на этот свет, что принес с собой, и что унесет он отсюда, была ли у него вообще судьба, или заслуживал ли он иметь ее. Если ты не отвергнешь свою судьбу, то и удача побратается с тобой. А удача это то, что облагораживает судьбу. Она поможет тебе отыскать дорогу даже там, где не ступала нога человека. С ней ты сможешь одновременно ускользнуть от тысячи чертей, и с улыбкой помахать рукой даже смерти – мол, мне пока не до тебя. Кто-то рождается счастливчиком, кто-то становится им благодаря своему уму, но в том я убедился точно, что все это зависит от того, суеверно ли отнесется человек к сближениюс ней или откроет ей душу свою и покорит ее святой верой.

Тогда я еще был совсем молодым, и конечно же, не думалоб этом. Но мой разум и подсознание подсказывали мне разныеварианты, чтобы я мог выбрать наиболее подходящий из нихдля принятия какого-либо решения. Шел четвертый день, как мыскрывались в доме близких Мамии и Хана. В голове вертелисьразные мысли о том, как после всего случившегося будут развиваться моя жизнь и жизнь моей семьи. Хозяин дома попросилменя пойти вместе с ним, что бызанести дрова. Когда он укладывал поленья мне на руки, он осторожно заговорил: Какой-тостранный человек приходил недавно к моему соседу. Он позвалменяи сказал: «Передайте гостящему у вас князю, чтобы он пришел ко мне. Князь поймет, кто я, и попросите его не задерживаться.» Эти слова попали мне прямо в сердце. Как только он описалего внешность, я тут же догадался, кто это мог быть: «Высокий, худой мужчина, симпатичный, красиво одетый, должно быть онвысокопоставленный чиновник. Он не назвал своего имени, носказал, что пришел с добром, а не со злым умыслом.» Это мог бытьтолько Тонконогов, но как он нашел меня? Впрочем, как бы то нибыло, вел он себя тактично. Я все отлично понимал. Я не мог заподозрить никого, кто бы мог ему сообщить, о моем местонахождении. У меня не было другого выхода, я должен был покинутьэтот дом. Откуда мне было знать, что вся петербургская охранкаискала меня. И притом по чьему поручению! Для меня это былоневообразимо! Я думал, как мне быть. Наконец решил вернуться домой, лишьбы повидаться с сыном, даже ценой моего ареста. Я был готов пожертвовать своей жизнью ради моего сына, но разумно и сознательно. Особенно я хотел подарить ему столько любви, сколько не смог в течение своей жизни подарить мне мой отец. Мой сын никогда не должен был чувствовать безотцовщину. Он не должен был завидовать другим детям, что у них более заботливые и ласковые родители. Я хотел, чтобы он гордился мною так же, как я гордился в душе своим отцом сейчас, зная теперь, какой оказывается у меня был отец. Но, к сожалению, лишь биологический отец, ведь я ни разу в жизни не испытал ни его ласки, ни наказания, они оба были бы драгоценными для меня, маленького мальчика. Эти мысли и переживания заставили меня отказаться от других намерений. Рядом с теми, кого я вызволил из тюрьмы, я уже не чувствовал себя маленьким мальчиком, которому, подобно конфетке, подбросят сладенькое словечко и этим удовлетворят его… Я чувствовал, что они ждали, какой путь я выберу в жизни. Раньше подсознание подсказало мне взять с собой Габро, чтобы у меня был выбор между ними. А так, если подумать, зачем мне надо было брать его? Что, недостаточно было «Хана»? После слов «Хана» уже никто не агитировал меня, все ждали, за кем я пойду, или чьим предводителем я стану. Правда, у меня было меньше знаний и опыта в их деле, но я не отказался бы и от учебы, если бы взялся за какое-нибудь дело. Ведь многие полководцы стали большими именно на поле боя.

Человек за минуту, а может быть и за секунду делает свой выбор, на какой путь встать и какое избрать направление. Чем обусловлен первый шаг? Мгновенным эмоциональным порывом, который заставляет сделать этот шаг? Или заложенным в подсознание невидимым кодом, который активизируется в этот момент, и передает тебе свой импульс? Если это так, тогда и четко намеченная цель становится призрачной в эти несколько секунд, или в это мгновенье, когда все, о чем ты думал, становится с ног на голову, а ты уже стоишь на другом пути. И лишь после этого начинается осмысление следующих шагов.

Но и здесь что-то подсознательно подсказывало мне не спешить. Если бы я тут же сделал выбор, то это было бы, скорее всего, принятое под давлением решение, так как я поддался бы чужой воле. Да я и не спешил, пока что у меня были другие заботы.

Появление Тонконогова будто подсказывало мне, что надо было делать, и оно оказалось даже очень своевременным, так как то, на какой путь я встану после того, как покину этот дом, имело большой значение.

Было еще утро. В тот день выглянуло солнце, и белый снег искрился от яркого света. Задумавшись, я стоял у кухонного окна и смотрел на сверкающий во дворе снег. В доме были Андращук, Мамия, «Хан» и Габро. Остальных с раннего утра отправили улаживать какие-то дела. Сашу Макеева Андращук послал к человеку, который должен был изготовить для нас новые документы: надо было узнать, сколько для этого потребуется времени.

– Ты что задумался, Сандро? Решил что-нибудь?

Я повернулся и с улыбкой посмотрел на них, видимо, эта улыбка осталась у меня на лице еще от снега на дворе. В то утро всевстали поздно и теперь готовились пить чай.

– Не знаю… – ответил я спокойно.

Они с ожиданием смотрели на меня.

– У меня пока другие дела, остальное придет само собой. Точнотак же, как я оказался в тюрьме, определится и то, по какому путия пойду дальше. Возможно, ни один из этих путей не являетсямоим, а существует какой-то третий или четвертый. – Я замолчали поочередно посмотрел всем в глаза. – Друзья у меня ужеестьвезде, и в случае выбора моего дальнейшего пути, я не теряю надежду на их помощь.

– Ты прав, Сандро, – «Хан» повернулсяк остальным, – В этом человеке особенно ценны его чистое сердце и откровенность. Его сердце и разум выведут его на тот путь, которому он должен следовать. Видимо, это время ещё не пришло. – Все молча согласились с ним.

– Я должен уйти сегодня и хочу, чтобы мы все ушли отсюда.

Все посмотрели друг на друга.

– Ты чувствуешь какую-нибудь опасность? – спросил Андращук.

– Так будет лучше, – они правильно восприняли мои словаи согласились со мной.

В тот день один за другим мы все покинули этот дом.

Вечером я вошел в подъезд нашего дома с черного хода, а дотого я проверил всю улицу. Лидия встретила меня со слезами наглазах. Она ждала меня. Ей было известно о моем побеге, и онаожидала прихода полиции, но никто не появлялся. Я хорошо знал, что мне нельзя было появляться домой, но я сознательно пришел. Меня толкнуло на это не только желание повидаться с семьей, я хотел убедиться в своей судьбе, возможно, даже испытывал ее. Если бы меня взяли, то это был бы один путь для меня, если же нет, то другой. Я будто играл с судьбой, зато я повидался бы с сыном. Да и сердце ничего плохого мне не подсказывало. В ту ночь Лидия не показала мне сына, сказала, что так будет лучше. Что мне оставалось делать, я согласился. Я догадался, почему она не хотела, чтобы я увидел его в ту ночь.

Утром на груди я почувствовал какое-то тепло. Оказалась, что это Лидия уложила Дату на мою грудь. Он был совершенно голый, от него исходил удивительный запах. Когда я коснулся его тела, мною овладело какое-то неповторимое ощущение. Этот крошечный человечек был моей плотью и кровью. Что могло быть более дорогим в жизни? Тогда я почувствовал, что не хотел, чтобы это счастье закончилось. Я был ответственным за это. Почему-то я вспомнил письмо Андращука о том, как отец тайком следил за мной и наслаждался этим. И я подумал: испытал ли он хоть раз в жизни такое счастье? Я очень захотел, чтобы у него хоть раз такое бывало. Человек не должен прожить жизнь, так и не испытав этого чувства. Я бы очень хотел, чтоб он познал это чувство, но ведь у мамы был другой муж, сыном которого меня считаливсе. Этого человека я любил, как родного отца, он вырастил меня. Я многому у него научился. Это был трудолюбивый, замкнутый, больной человек. Спустя годы, когда я набрался ума, я с большим пониманием относился к этому. А разве маму не было жалко, всю жизнь она провела рядом с больным человеком? Наверно, это и была ее судьба. И разве удивительно, что молодая, здоровая и красивая женщина пожелала иметь рядом с собой подходящего себе мужчину и полюбить его. Если бы не эта любовь, то и меня не было бы на свете, так как мне не суждено было родиться в законном браке. Поэтому сетовать на судьбу большая неблагодарность.

Меня не оставляли мысли о случившемся в тюрьме. Было интересно, как развивались там события после того, как мы оставили ее стены. Спустя три для к нам в дом пришел Тонконогов.

Наверное, он дал мне время насладиться семейной идиллией, и не стал нам мешать. Мы долго беседовали. Он рассказал мне о том, что произошло в тюрьме за эти дни, так как с первого же дня после нашего побега, он был включен в процесс улаживания этой проблемы. Оказалось, что он был обеспокоен еще и тем, что в тюрьме держали и нескольких иностранцев, которых он опекал(наверное, их обрабатывали для сотрудничества с разведкой), поэтому он был заинтересован в их судьбе – чтобы с ними ненароком что-нибудь не случилось.

«Интеллигент», который сидел в нашей камере, был мужчиной лет за тридцать. Всего один шаг, и он стал бы признанным уркой. А назвали его так потому, что, в отличие от людей этого круга, он окончил гимназию и происходил из зажиточной и образованной семьи. Он говорил изысканно, да и много говорить он не любил. Он уже несколько раз сидел в тюрьме, был очень начитан, да и сидя в «Крестах», он много читал. Если он не видел особой надобности, то не любил вмешиваться в чужие дела и разговоры. Семья готовила ему совершенно другую жизнь, но юношеский романтизм повлек его по иному пути. В свои восемнадцать лет он сделал первый шаг и впервые попал в тюрьму, а потом пошло-поехало. В тот вечер вместе с Костлявым он первым выбежал из камеры. Лишь потом они вспомнили, что прежде, чем убежать, они должны были получить согласие Габро, или спросить у него, как будет лучше. Потом Костлявый затерялся среди людской массы и, лишь благодаря этому случаю выбрался, вместе с нами. Интеллигент же не смог добраться до ограды, но и вернуться обратно он тоже не мог. Он догадался, что дела были плохи. Интеллигента в тюрьме знали все, знали и то, что он был подельником Габро, поэтому и уважали его. Когда справились о Габро, и ничего не смогли узнать о его местонахождении, то обратились к нему и сказали: «Сейчас ты возьмешься за это дело, иначе случится большое несчастье. Если мы не сможем бежать, надо будет придумать что-нибудь.» Тогда он под утро созвалшоблу и всех политических вместе, истал рассуждать с ними, что делать.

«Интеллигент» уже слышал о мятеже в Тифлисской тюрьме. Как умный человек, он и этот опыт переварил в голове и, оказывается, так обратился к остальным: «Если мы не сможем выбраться сейчас, тогда нам придется как-то укрепиться на месте. Вокруг тюрьмы собрано большое количество солдат, она окружена, поэтому, чтобы с нами не разделались поодиночке, нам надо держаться вместе с революционерами, и действовать сообща. Потом мы успокоим этих бедолаг, чтобы они выполняли наши распоряжения.» В это время в тюрьме находилось более трехсот политзаключенных, что само собой представляло определенную силу. Несколько человек были из камеры «Хана», – это те, которые захватили корпуса. Они лишь потом догадались, что освобождение такого количества людей было лишь маневром, а те, кто должны были покинуть тюрьму, давно уже были на свободе. Именно сокамерники Хана сказали ему, где были заперты надзиратели. Интеллигент приказал, чтобыбез его воли ни один волос не упалс их головы, так как они являлись гарантами их безопасности. Несколько человек, которые сумели перелезть через стену, все, кроме четырех, были пойманы. Только четверым удалось ускользнуть. К счастью жертв не было: всего несколько разбитых голов и поломанных ребер, что было неминуемо в такой обстановке. Лишь два двора из четырех были в распоряжении восставших, ключи от всех корпусов и этажей у них были, но они могли попасть лишь в эти два двора, Хан ведь забрал ключи с собой. Главным было заблокировать входы в соединяющий корпуса круг, чтобы солдаты не могли ворваться туда. И действительно, они приступили к делу, распределили людей, заблокировали двери и выход из тоннеля. Из найденных досок смастерили лестницы, чтобы можно было перебраться через стену, если, конечно, возникла бы такая надобность. Организацию всего и руководство этим Интеллигент взял на себя, и политические, и уголовники подчинялись ему, и выполняли его указания, не говоря уже о другом. В такой экстремальной ситуации сам собой родился предводитель, то есть ситуация создала и выявила его руководящие способности.

Правительство приказало начальнику тюрьмы избежать жертв и кровопролития, поэтому он сам же предложил бунтарям переговоры. Первое же их требование – передать им, и вернуть в камеры всех задержанных во время бегства – было удовлетворено. Кроме того, вследствие этих событий никто не должен былбыть наказан или подвергнут преследованию. Все эти требования были удовлетворены. Через три дня все вернулись в свои камеры. Никто не был наказан. Недоставало всего двенадцати человек, восемь из них были мы, которые смогли вместе вырваться через церковный двор, и четверо – те, что первыми успели перелезть через стену, прежде чем солдаты окружили тюрьму. У одного было огнестрельное ранение. Это был тот беглец, который через больничную крышу выбрался на стену и спускался оттуда, – именно тот, кого я видел. Из тех четырех бежавших двоих поймали: они не знали, каким путем выбираться из города, и спрятались в сарае у завода боеприпасов, там их и нашли, и задержали охранники.

В понедельник, начальник тюрьмы получил приказ о моем освобождении. Как они могли представить себе, что меня там уже не было? В течение трех дней у них не было возможности разобраться в этом. Весь Петербург был охвачен волнениями, так как новость о бунте распространилась уже во второй половине понедельника, после того, как адвокатов и пришедших на свидание посетителей не пустили в тюрьму. Был прекращен и прием передач, поэтому дальше скрывать бунт было невозможно.

Как я узнал от Тонконогова, когда пропали ключи, администрация сначала заподозрила меня. Тогда никто прямо не говорил, и даже не спрашивал об этом. Но когда беспорядки начались с первого этажа и организатором и исполнителем всего этого оказался «Хан», подозрения в мой адрес рассеялись. Все сочли, что я был принужден к побегу, так как они знали о моих близких отношениях с «Ханом» и Мамия, знали и то, что мы познакомились в карантине. На этом основании и было сделано заключение, что они принудили меня бежать вместе с ними. В том, что я не собирался бежать, их убедило и то, что мои личные вещи остались в камере, тогда как все бежавшие забрали свои вещи с собой. Так что в глазах всех я оказался своего рода жертвой.

Я никак не мог понять одного: как Тонконогов, узнав о нашем побеге на третий день, то есть в среду, смог найти меня уже в четверг. Он никак не хотел признаваться в этом: сказал, что это служебная тайна, и все. Он не рассказал мне об этом и спустя годы, когда мы вместе сидели в тюрьме, во времена Временного правительства. Хотя не существовало уже Империи, которой он служил, да и он сам уже оставил службу.

Когда мы закончили говорить о произошедшем в тюрьме, он сказал вот что: «У тебя есть два пути, Либо ты вернешься в тюрьму, либо продолжишь учиться.» Он сказал мне точно то же самое, что и Лидия до его прихода. Я ответил, что не могу вернутьсяв училище, что подготовлюсь и сдам выпускные экзамены экстерном. Мы долго рассуждали, он привел много основательных аргументов в пользу того, почему я должен был согласиться с ним, но мне казалось несправедливым, что меня восстановят в училище, а Сергей Шихарев нет. Он пообещал, что позаботится о том, чтобы того восстановили тоже, если он этого захочет. Я не мог отказать ни ему, ни Лидии с ребенком, и я согласился. Все вернулось в прежнее русло.

Каждую субботу меня отпускали домой, но в понедельник утром я уже должен был быть в казарме. Летом началась война, поэтому все лето мы находились на казарменном положении, лишь два раза мне дали отпуск на неделю, так как мы проводили учения в полевых условиях. Все спешили окончить училище, чтобы пойти на войну. У меня же, честно говоря, не было такого желания. Я не боялся войны, но после того, как я побывал в тюрьме, и выслушал на этот счёт абсолютно другие соображения людей, то так же, как и они, я стал считать и самодержавие, и эту войну злом и бессмысленностью, амбициозными играми больших дядей ценой чужой крови. Офицерская карьера меня тоже не привлекала, но сказать, что я знал, чего хочу, также было бы неверно. И раньше мне не очень-то нравилась служба, но, тем не менее, мною двигала определенная цель – быть лучшим, оправдать доверие своего дяди. Сейчас этот настрой куда-то пропал, но, все равно, я хорошо учился.

Оказывается, от семьи Великого князя скрывали, что я вновь учусь в училище. Семья же Сахновых думала, что я по-прежнему сидел в тюрьме. Об этом я узнал лишь после того, как после выпускных экзаменов мне присвоили чин корнета лейб-гвардии, и выдали диплом на имя князя Амиреджибова-Грузинского. Также звали меня и по журналу. Козин сказал, что так нужно, но я и представить себе не мог, что и диплом мне выдадут на эту фамилию. Практически без моей воли мне поменяли фамилию, хотя это было не очень-то большой новостью для меня.

Козин вызвал меня в свой кабинет. Я явился, и тут же узнал Густава Маннергейма, который находился в его кабинете. Оказалось, что вот уже два дня, как он гостил в Петербурге.

– Вы не передумали служить у меня? – спросил генерал у меня. Я ответил с удовольствием:

– Никак нет, господин генерал! Давно ждал этого дня.

Козин довольно улыбнулся мне.

– Тогда попрощайтесь с вашей семьей. Будете служить в моей дивизии на юго-западном фронте.

Всего месяц назад Густав Маннергейм был назначен командиром двенадцатой дивизии, которая входила в состав второго корпуса девятой армии под командованием Хана-Нахичеваньского. Я знал, что Гапо Датиева распределили в состав Кавказского полка. Объединение этих полков называли «Дикой дивизией», и руководил им сам Великий князь, брат Императора, Михаил Александрович Романов. Я даже обрадовался, что мы с Гапо – будем служить по близости друг от друга.

Маннергейм зачислил меня в штаб дивизии своим порученцем. Из своей конюшни он выдал мне ахалтекинского породистого жеребца, который отличался от других лошадей и цветом, и высокой голенью. Я сразу полюбил его. Осенью и зимой ничего особенного не происходило, мы совершали лишь позиционные маневры.

Но вскоре я почувствовал запах и биение сердцавойны. Первые же месяцы стали для меня большой школой, и я почувствовал, какое большое значение имеет на фронте каждый человек, точное выполнение запланированного и отданного распоряжения. Даже малейшее отклонение заканчивалось крайне тяжелыми последствиями. Некоторые офицеры считали это неизбежными военными потерями. Здесь будто уже привыкли к бессмысленным жертвам, я же на все это смотрел совсем другими глазами, и поэтому страшно переживал любую такую бессмыслицу. Вскоре я почувствовал, в чем было дело. Будучи еще корнетом, я понял и свое значение в этой войне: у меня в высшей степени было развито чувство ответственности. Видимо, Маннергейм почувствовал этои однажды, не помню почему, но похвалил меня. Потом он сказал: «Если в Вашем возрасте у офицера нет именно такого чувства, то у него нет и будущего, а у его солдат – шансов на выживание.»

Я смог дважды повидаться с Гапо. Я встретился и с несколькими другими выпускниками нашего училища. Той же осенью я познакомился с еще одним нашим выпускником, Владимиром Каппелем, он служил в штабе Четырнадцатой дивизии. Он был старше меня лет на двенадцать. В ходе нашего первого же разговора, он мне очень понравился. Я был удивлен, что он знал о моей дуэли. Выходит, что об этом знали и другие выпускники, так как каждый из них старался сохранить тесную связь с училищем и между собой тоже. В марте его перевели в штаб юго-западного фронта офицером по особым поручениям.

Той же осенью я познакомился и с дядей Гапо Джамболатом Датиевым, полковником. В конце 1916 года он стал генералом. Именно благодаря ему Гапо и был зачислен в Николаевское училище. Он пользовался большим авторитетом, и его все очень уважали. В начале марта мы сменили первую дивизию донских казаков у Залецкого поселка, приблизительно в пятидесяти километрах от Черновцов, недалеко от Карпатских гор. Там мы должны были держать линию обороны. Как только мы заняли позиции, то узнали, что австрийцы нас обнаружили и из артиллерийского орудия обстреляли машину командующего Девятой армией генерала Лечинского и командующего Вторым корпусом генерала Хана Нихичеваньского, которые направлялись к нам. В результате артобстрела машина разбилась, и генерал Хан-Нахичеваньский был контужен. После этого случая командовавший нашей дивизией Маннергейм стал временно и командующим Вторым корпусом. Именно после этого активные военные действия возобновилисьс новой силой. 15 марта нашу дивизию сменила пехотная дивизия, а мы получили срочное задание – форсировать Днестр у деревни Устье и присоединиться к корпусу генерала Келлера. Уже 22 марта мы преодолели Днестр и заняли деревни Шлос и Фольварк, но были вынуждены отступить из-за сильной контратаки, которой предшествовал массированный артиллерийский обстрел. Мы были вынуждены на какой-то период остановиться. Силы противника на этом участке фронта вдвое превышали наши, поэтомумы ждали поддержки от корпуса Келлера, но не смогли ее получить. Меня и старшего офицера срочно послали к Келлеру. Мы передали пакет, старший офицер лично доложил о создавшейся обстановке, и передал просьбу о срочной поддержке. Ответ был более чем странным: «Я хорошо помню, какое у нас поручение от главнокомандующего». Когда офицер попытался еще раз объяснить обстановку, он ответил: «Весьма сожалею, но сильное бездорожье создает препятствия для помощи вам». Что нам оставалось делать! Подобных казусов на этой войне было много, что тоже послужило причиной краха Империи. Как только мы вышли из штаба, старший офицер сказал мне: «Я срочно вернусь к Густаву Карловичу, а ты скачи к «дикарям» и сообщи, чтобы зря не губили себя. Подмоги не будет, пусть отступают, занимают старые позиции, и попытаются закрепиться на местности». Я помчался к ним сломя голову. Если бы они не смогли вовремя отступить, то возникла бы опасность того, что они попадут в окружение. От тающего снега на дорогах было такая грязь, что лошадь еле двигалась. Отыскав начальника полка, я немедленно объяснил ему обстановку и передал приказ. Повсюду царили смятение и беспорядок. Несколько батальонов глубоко врезались в линию фронта. Гапо служил во втором батальоне. Я узнал, что его батальон занимал левый фланг у болот. Я не стал дожидаться, пока полковник объяснит задание своему офицеру, и помчался к ним. Я пересек проселок и направился прямо к линии фронта. Один корнет следовал за мной по пятам, мы буквально вязли в грязи. Перед нами стоял лес, за которым, до болот, простиралось поле. Артиллерийский обстрел возобновился, было видно, как вдалеке отступали несколько десятков всадников. Я бросился в лес, быстро преодолел его, вышел в маленькую долину между лесом и болотами и тут же увидел, как справа ко мне приближались несколько всадников, а еще около десятка скачут вдоль болота, чтобы как-нибудь добраться до леса. За мной слева большой лесной массив примыкалк болотистой местности и продолжался до Днестра. Впрочем и он подвергался сильному обстрелу. Я остановился. Поодаль я увидел еще два десятка всадников. Сначала я принял их за австрийцев. В это время рядом с тем десятком всадников, которые приближались ко мне, упали несколько снарядов. Одну лошадьвместе с всадником подбросило в воздух, еще двое рухнули рядом.

Я не видел ни их лиц, ни их чинов, я даже ни о чем не думал. Инстинктивно я сорвался с места и бросился к всаднику, которого волна взрыва подбросила в воздух. От канонады гудела голова, и почему-то я повторял про себя: Гапо, Гапо, Гапо, мой Гапо! Это имя звенело у меня в голове. Я соскочил с лошади, перевернул раненого всадника. Это действительно был Гапо. Его шея и голова сплошь были покрыты кровью и грязью, весь его мундир был запачкан грязью. Я никак не мог определить, откуда шла кровь. Его лошадь наполовину завязла в болоте и дергала ногами, а за моей спиной образовалась десятиметровая воронка от взрыва снаряда. Кое-как я взвалил его на моего жеребца, сам тоже вскочил на него и помчался вдоль болот, чтобы как-нибудь успеть попасть в лес. Мы не могли скакать в полную силу. Несколько снарядов взорвались поблизости. Вокруг стоял зловонный болотный запах. Нас настигли несколько всадников и крикнули: «Поспешите укрыться в лесу!» Они тоже мчались к лесу, но снаряды падали и там. Я уже добрался было до леса, как за мной упал снаряд, взрывная волна подбросила нас в воздух, мой жеребец перевернулся, мы оба оказались на земле. На какое-то время я потерял сознание, я ничего не слышал, и помню лишь то, что деревья косило, как траву. Вокруг все так обстреливали, будто хотели стереть насс лица этой грешной земли. Когда я немного пришел в себя, то попытался встать, но мое тело не подчинялось мне. Я провел рукой по лицу: оно было в крови, я почувствовал тепло в ушах и ничего не слышал, из ушей шла кровь. Я увидел, как мой жеребец пытался встать на ноги, он чуть приподнимался, затем опять падал на землю, и лишь дергал ногами, а потом и вовсе перестал пытаться встать. Гапо лежал в нескольких метрах. С большим трудом мне удалось доползти до него. У меня болела левая нога, и я не мог ею пошевелить. Я схватил Гапо за ворот шинели и потащил его вглубь леса. Какая-то напуганная лошадь бегала по лесу. Я попытался доползти до нее, подумал – может, поймаю, тогда у нас появился бы хоть какой-то шанс на спасение. И вот рядом опять взорвался снаряд, огромное дерево упало у наших ног, еще чуть-чуть, и нас раздавило бы. Сколько я полз, не знаю. Я плохо соображал, по-моему, я бредил. Голова сильно болела, из левой ноги текла кровь, и я чувствовал страшное жжение. Что было потом, я уже не помню, так как я потерял сознание. Когда я открыл глаза, то лежал на спине и плыл посреди деревьев. Я долго не мог прийти в себя. Вершины деревьев достигали облачного неба и сменяли друг друга, то ли они плыли, то ли я, этого я никак не мог понять. Под спиной я почувствовал боль и немного пришел в себя. Что-то тащило меня куда-то. Я посмотрел по сторонам, рядом лежал Гапо. Что было потом, не помню, а этот момент я запомнил лишь потому, что он мне часто снился.

Я открыл глаза, но долго не мог прийти в себя. Надо мной, на потолке, висели нанизанные на нитки пучки высушенных трав, чеснока, лука и грибов. Это была бревенчатая изба. Я почувствовал, что меня раздели до нага, а сверху укрылиовечьей шкурой. Я повернул голову, Гапо был рядом. В голове промелькнула мысль: ведь Гапо был у болот, так как же он оказался здесь, или как я сюда попал? Топилась печь, было тепло, я попытался привстать, но не смог. У дверей избы я заметил силуэты мужчины и женщины и опять погрузился в сон.

Я часто видел во сне, как маленький Дата, голенький, лежит на моей груди и спит спокойным сном: именно так, как тогда, когда Лидия впервые уложила его на меня, после побега из тюрьмы. После этого, если он начинал плакать, то я тут же укладывал его на мою грудь, и он мгновенно успокаивался. Именно тогда, я почувствовал, какую силу имеет любовь к своему ребенку. Мне постоянно снился маленький Дата на груди, а рядом, держа меня за руку, лежала Тамара. Вот так мне представлялось идиллия моей жизни. И сейчас, я видел то же самое, Дата был со мной, но почему-то он был тяжелым, и каждую секунду становился все тяжелее. Я открыл глаза. Надо мной стояла женщина, ее ладонь лежала на моей груди, второй рукой она помогала и надавливала. Когда я открыл глаза и посмотрел на нее, она очень красиво улыбнулась, я увидел свет в ее голубых глазах. Она что-то сказала мне, но я не понял, потому что я ничего не слышал. Она провела рукой по моему лбу, и я опять закрыл глаза, и уснул.

Я не знаю, сколько прошло времени, но когда я открыл глаза, стояло солнечное утро, наверное, это было утро второго или третьего дня. Она вошла в дверь в тот самый момент, когда я открыл глаза, и сразу же спросила: «Ну, как себя чувствуешь, Александр?» Я хорошо услышал, что она мне сказала. Когда она произнесла мое имя, я подумал, что мне это послышалось. Она встала на колени рядом со мной. «Ты слышишь меня?» – спросила она еще раз. Я показал глазами, что слышу.

– Меня зовут Анастасия Серафимовна, можешь называть меня Настей. – Я попытался улыбнуться и пробормотал что-то невнятно. Я думал, что говорил вслух, на самом же деле я чуть шептал. Она улыбалась мне, и в этой улыбке я увидел удивительную красоту и надежду.

– Александр, все будет хорошо, – я был взволнован, когда услышал эти слова. Она погладила меня по лбу. – Не волнуйся, совсем скоро и ты, и твой друг, встанете на ноги.

– Гааапо-о-о, – произнес я, и мне показалось, что я закричал, но это был лишь шепот.

– Да, Александр, и твой друг тоже.

Она принесла мне попить что-то теплое, я не мог понять вкуса.

Потом она встала на колени между мной и Гапо, ложкой дала емувыпить что-то, он зашевелился, вернее, зашевелил губами и отвернул голову. Мной овладела радость: живой! На второй денья смог встать. Она подала мне палку, чтобы легче было ходить.

Оказалось, что меня ранило в ногу осколком снаряда, разорвавмне голень, а осколок, наверное, вошел в тело лошади как раз возле сердца. Нога моя была зашита и плотно перевязана. От взрываснаряда у меня была контузия. Чем, или как она меня лечила, я незнаю, но потихоньку ко мне возвращался слух. Во время разговорая уже не слышал своего голоса, уже и голова не так гудела, уменьшились головные боли и все это – всего за несколько дней. Когдая лежал, Настя водила руками над моей головой, и головные болистихали.

У избы было одно маленькое окно, но его вполне хватало, чтобы в избе целый день было светло. На земляном полу на двухбревнах были уложены доски. На них были разостланы овечьишкуры. Я и Гапо лежали на этой, наспех собранной кровати, и сверху мы тоже были укрыты овечьими шкурами. Гапо тоже открыл глаза в тот день, когда я встал на ноги, но говорить он еще немог. Он тоже был контужен. Главное, что он узнал меня. Его кормила то Настя, то я. Сама Настя спала на кушетке. Она укрывалась очень легко, и одевалась также в легком платье. Я удивлялся, что ей не было холодно. Ее возраста я так и не смог определить: иногда я думал, что она моя ровесница, иногда она казалась постарше, как Тамара, а иногда я думал, что ей сорок, а может быть и больше. Но была она очень красивой, с прекрасной фигурой. Она совсем не стеснялась своей легкой одежды, наоборот, мне было неловко, когда она меня, совершенно голого, с ног до головы натирала маслом. Она также натирала и Гапо. Каждый вечер, при свете коптилки, я видел, как она натирала свое тело тем же маслом. Мне было неловко смотреть на ее голое тело, я пытался отвести взгляд, но мои глаза сами устремлялись в ее сторону. Она заметила, что я смотрел на нее, мой взор прямо встретился с ее улыбающимся взглядом. Мне стало неловко, и я повернул голову. Она засмеялась: «Не стесняйся! Если хочешь, смотри на меня, это поможет тебе быстрее выздороветь.» Я был удивлен. «Смотри на меня!» – повторила она, потом демонстративно повернулась ко мне и стала намазывать свою грудь маслом. У нее была красивая грудь. «Так к тебе вернется жизненная энергия, и ты скоро выздоровеешь.» Она закончила смазывать тело, подошла ко мне и попросила помочь ей намазать плечи. Она подала мне маленькую бутылку, повернулась ко мне спиной и села на корточки. Я чуть приподнялся и смущенно коснулся ее спины, она была совершенно голой, и это волновало меня, а тело ее было очень теплым. Она попросила натирать ее смелее, точно так же, как если бы я делал это со своей Тамарой. Когда она сказала это, то у меня застыла рука. Я никак не мог понять, откуда она могла знать мое имя или имя моей жены. Она будто угадала мои мысли и сказала:

«Не волнуйся, все объясню, когда поправишься. А ну-ка, потри меня смелее, а то ничего тебе не скажу!» – сказала она и захихикала. Потом поблагодарила меня, потушила коптилку и легла спать. На второй день я действительно чувствовал себя намного лучше, в ушах не гудело, я почувствовал прилив энергии.

Утром я накормил Гапо, он все еще не мог говорить, но уже мог шептать и на все реагировал. В тот день произошел невероятный случай, который я никак не могу объяснить и по сей день. В полдень я вышел в уборную, в десяти метрах от дома. Через щель в двери я увидел двух австрийских солдат с винтовками «Манлихер». Настя сидела перед избой и что-то толкла в ступке. Увидев их, она встала, они ее о чем-то спросили по-венгерски. Я уже мог определять их язык, так как мы несколько раз брали их «языка», и когда их допрашивали, я запомнил несколько слов по-венгерски. Один из них захотел войти в избу, Настя перекрыла вход, но тот оттолкнул ее. Я все это видел и не знал, что мне делать, безоружному, в избе лежал беспомощный Гапо, как Настя могла справиться одна? Настя все же остановила его, сказав что-то на их языке, но тот все еще настаивал на своем. Он вошел в избу, там же, у порога застыл на несколько секунд, потом стал пятиться назад. Второй солдат тоже стоял в оцепенении, не двигался вообще. Неожиданно тот, кто заглянул в избу, схватился за пах брюк и побежал к туалету. Он потянул двери на себя, затвор не выдержал и дверь отворилась. Увидев меня, он остолбенел, стоя обмочился, и, бросив винтовку, с криком убежал. Второй тоже бросил винтовку и побежал за ним. Я стоял в изумлении. Увидев меня, Настя рассмеялась и показала рукой, чтобы я выходил. Я вышел, взял винтовку и осмотрелся по сторонам. «Иди ко мне, они сюда больше не придут» – сказала она смеясь. Я хотел занести винтовкив избу, но Настя не разрешила: «В дом не надо, они там не нужны, спрячь их где-нибудь.» Тогда она впервые сказала мне:

– Ты заметил, что ни один снаряд не упал на моей территории?

И, действительно, вокруг этой избы нигде не было видно ни одной воронки, ни одно дерево не было сломано – и это лишь в двух километрах от линии фронта. В маленьком лесу посреди болот возвышалось это место, на котором стояла изба, при том прямо на линии огня с обеих сторон. А в радиусе ближайших двухсот-трехсот метров, ни один снаряд не упал здесь, никто не пострадал. Там был оазис каких-то мистических, непознанных сил. Лишь позже, в нескольких метрах от этого оазиса, я нашел огромную воронку в земле, приблизительно три метра глубиной и скошенные, как трава, деревья.

Тогда Настя сказала мне:

– Здесь оружие не понадобится, никто даже не приблизится к нам. Это были заблудившиеся люди, они случайно попали сюда. Здесь не упадет ни один снаряд.

Я никак не мог объяснить, как это могло случиться.

Ближайшая деревушка находилась, наверное, в двух километрах, тоже на линии фронта. Рядом с ней упало несколько снарядов. Как потом оказалось, мужчина, которого я видел около избы, когда впервые открыл глаза, был именно из той деревни. Настяпостоянно варила какие-то травы и готовила лекарства. Часть лекарств она готовила для жителей той деревушки, а остальное отправляла на базар. Взамен, люди снабжали ее крупами, керосином и другими мелкими предметами домашнего обихода.

– А как они узнают, когда вам что-нибудь нужно? – спросил я судивлением.

– Я подсказываю им, и они понимают, – с улыбкой ответилаона. Она часто улыбалась и напевала какие-то песенки, что оченькрасило ее. Иногда же она сидела совсем одна и что-то шепталапро себя, как старушка. Ее ответы совсем заморочили мне голову. Чуть поправившись, я стал помогать ей. Колол дрова, носил воду из совершенно прозрачного родника, а точнее, из ручья, который протекал в ста метрах от избы. Его длина, наверное, была не более двух километров, потом он терялся в болотах. Вокруг всюду были леса и болота, но и ранней весной здесь было такое разнообразие растений, которое редко можно встретить в таком месте. Это был воистину оазис, и было просто невообразимо, как она нашла такое местодля поселения. Было удивительно и то, что здесь жила русскаяженщина. Она и говорила как-то странно: «Я и здесь живу, и вомногих других местах тоже. Ты не удивляйся, если встретишьменя на Урале, в Сибири, в Крыму и даже у вас – на Кавказе.»

Я был поражен и про себя думал: либо она меня дурачит, либостранно шутит со мной.

– Не волнуйся, Александр, – сказала она, увидев выражение моего лица. – Когда ты потерял сознание, мне явился твой отец и попросил позаботиться о тебе. Ближе всех к вам была я. Там, где безсознания лежал ты со своим другом, я нашла коня, который, обезумевши от взрывов, носился взад-вперед, не находя себе места.

Я успокоила его, уложила вас на ветки деревьев, привязала их к коню и привезла вас обоих сюда. От твоего отца я и узнала все о тебе.

О моем маленьком Давиде она сказала, что он уже бегает и скоро начнет говорить. Рассказала она мне и о моей дуэли, и даже о побеге из тюрьмы, и о том, как я попал на фронт. Это было чем-то невероятным. Если бы кто-нибудь рассказал мне о подобном, я бы ни за что не поверил. – Тот, кто взял тебя на фронт, станет большим и знаменитым человеком, но он будет бороться против тех, вместе с кем он воюет сейчас, и это случится тогда, когда погибнет это государство. Много еще интересного и неожиданного напророчила она мне тогда. Почти все из того, что я помню, сбылось.

Я спросил ее, почему мой отец приснился именно ей.

– Твой отец был высоко духовным человеком. Он один из нас, поэтому и существует постоянная связь между подобными намлюдьми, в том числе, и после смерти. Наши души поддерживаютпостоянную связь между собой. Если бы не ты, твой друг погиббы, твой отец же спас вас обоих.

При виде моего изумленного лица она от души хохотала, нобыло странным то, что, когда она рассказывала о таких вещах, еевозраст как будто менялся. Она как будто казалась старше, нотолько лицом, тело же ее по-прежнему оставалось молодым. Незнаю, может быть, мне просто казалось, что так происходит, таккак через несколько минут она вновь была молода и красива. Про Гапо она сказала, что у него и его семьи будет тяжелое будущее:

«Сейчас он выйдет из этого состояния, и у него все будет хорошо, но…» Как я ни старался, но больше она ничего не сказала о нем. Она также ничего не сказала мне и о моем будущем, и будущеммоей семьи: «Не нужно много знать наперед. А жить ты будешьдолго, пройдешь сквозь многие испытания, но все же будешьсчастливым человеком, так как полностью выполнишь ту миссию, для которой ты и явился на этот свет.»

 

Тамара Танеева

Смерть Музы многое изменила в моем образе мыслей. Его слова о том, что мы с Сандро должны были покинуть Петербург, постоянно крутились у меня в голове. Но нужно было переждать: Сандро должен был закончить училище. Получалось так, что почти три года нам еще угрожала опасность, а у нас не было реального защитника. Кто мог противостоять влиянию этого проклятого старца? От женщин в салон поступала информация о том, какие люди окружали его. С ним имели связь не только официальные лица, его покровительством пользовались и преступники, и он не раз обращался в Министерство Внутренних Дел с просьбой вызволить их из тюрьмы. Меня волновало еще и то, что, хотя после нашей встречи прошло столько времени, он все еще не мог забыть моего имени, да и не только это. Он не разрешал членам своего эротического клуба появляться у меня, а если кто-нибудь и осмелился бы сделать это, или даже заговорить обо мне или о моем салоне, то считал его предателем, и мог даже изгнать его из своего окружения. Сейчас у меня был сын, и я не могла, да и не хотела жить в постоянном ожидании того, удастся нам спастись или нет. Именно эти мысли привели меня к тому решению, что мне надо было последовать совету Музы, и при первой же возможности переоформить квартиру и салон, и вернуть моё настоящее имя. Но это было лишь частью моего плана, который я наметила для себя, еще до встречи с Герарди и Императором.

Письмо, написанное Шитовцом на имя графа, сильно подействовало на меня. До того, как Сандро окончил бы училище, я должна была сама позаботиться о защите моей семьи. Я не могла надеяться лишь на покровителя, тем более что, несмотря на обещания Шитовца, после его отставки он и сам становился беззащитным перед кланом Распутина.

От многих из «Распутинок», что окружали «святого дьявола», я знала, кто что представляла из себя. После того случая Лохтина даже близко не подходила ко мне, но некоторые из них, хоть и редко, но осмеливались тайком зайти в салон и навестить меня. Не знаю почему, и с какой целью они это делали. Возможно, онидаже выполняли задание узнать, что происходило у меня в салоне, и кто у меня бывал. А может быть, они не могли отказаться от старой привычки, и просто хотели где-нибудь скоротать время.

Остальное мое близкое окружение избегало «Распутинок», так как считало их женщинами с испорченной репутацией. Мы знали, что те сильно конкурировали между собой, и неоднократно дело доходило до драки и потасовок между ними. А этот якобы монах, и его охрана хорошо развлекались таким зрелищем, и лишь после такого наслаждения пытались разнять их. Я приняла решение получать известия прямо из его же логова. В первую очередь меня интересовало, что они говорили обо мне, и не намеревались ли они что-нибудь затеять против меня. Я сочла нужным внедрить в окружение Распутина одну из моих женщин. Насколько мне было известно, его безопасность контролировали два человека: Комиссаров, начальник охраны, и секретарь – Арон Симанович, еврей, торговавший когда-то бриллиантами. Я уже многое знала о них и об их семьях. Мне нужно было подобрать кого-нибудь из тех женщин, у которой и голова была на плечах, и которая, в условиях конкуренции с «Распутинками» смогла бы достойно занять свое место.

В мой салон приходило много клиенток, у которых не было женских комплексов, и которых нельзя было назвать ангелами. Но, несмотря на это, мне все равно трудно было подобрать среди них такую кандидатуру, которая погрузилась бы в тот разврат, который царил у Распутина. О хлыстах и их нравах, а точнее об их аморальности и безнравственной жизни мы знали все. Оказывается, во время попойки там случались такие оргии, что когда мне рассказывали о них, я закрывала глаза и затыкала уши, хотя женщины умирали от смеха, наблюдая за мной. Эти оргии начинал всегда Распутин, а уж потом невозможно было разобрать кто с кем сношался. Когда все сидели за столом и попивали чай, он прямо здесь же приказывал кому-нибудь из женщин раздеться, и это происходило у всех на глазах. Особенно он любил делать это тогда, когда к ним в логово заходил кто-нибудь из новых просителей, будь то женщина или мужчина. Тем самым он вызывал шок у новенького, чтобы показать свою власть и лишить его комплексов.

К тому же, все это сопровождалось, якобы, какими-то религиозными внушениями. Все это было омерзительно, и больше ничего.

Свой план я задумала еще в феврале, но понадобилось много времени для того, чтобы подобрать подходящую кандидатуру для этого дела. Я хорошо осознавала, что с моей стороны это был не совсем правильный шаг. Меня даже мучила совесть, но я ничего не могла сделать. Я считала это борьбой, в которой я могла потерять все, возможно и свою голову, не будь я достаточно хорошо подготовлена. Если бы Муза был жив, я бы и не подумала об этом, да и надобности такой не было бы. Но теперь мне надо было как-нибудь продержаться эти три года. Я не отказалась от осуществления своего плана даже после того, как Герарди, и даже сам Император пообещали мне свое покровительство. Наоборот, я сочла еще более нужным иметь в окружении Распутина свои глаза и уши. Как только я обновила салон, и собрался прежний круг женщин, новая информация, скопившаяся за месяцы бездействия, потекла лавиной. Ох, как хотелось им посплетничать, как они соскучились за это время по своим визитам в бюро сплетен.

Уже шла война. Вместе с другими новостями все чаще можно было услышать сплетни о войне, и о военных. Разговоры шли именно о таких вещах, которые вроде бы и не должны были интересовать женщин, но мы не хуже Ставки знали о том, что происходило на фронте. Удивительно, откуда женщинам поступали такие сведения о военных действиях. Я и раньше говорила, что мужчины намного болтливее женщин. Теперь же я боялась того, что кто-либо посторонний мог воспользоваться подобной информацией. Ведь нельзя же было распознать всех и понять, кто какими интересами руководствуется. С помощью жены Симановича мне удалось ввести в круг Распутина жену известного депутата – Ольгу П. Ее знали и до того, но она держалась подальше от них. Ольга была намного моложе своего мужа, к тому же он настолько был увлечен своей политической деятельностью, что даже не помнил о существовании своей жены. Оказывается, он раньше и сам пытался сблизиться с Распутиным, поэтому был даже очень рад, узнав о том, что его жена вошла в его круг. Доверие к Ольге было большим, так как она находилась под покровительством Симановича, да и сама она была очень общительной и весьма приметной женщиной. В отличие от других, у нее была конкретная цель, поэтому она прекрасно справлялась со своим делом. Поток информации возрос настолько, что стало трудно справляться с ним. Я хорошо знала, что интересовало Герарди, поэтому я подбирала сведения соответствующим образом. Но Борис Андреевич не знал, что я приставила своего информатора к «святому дьяволу». У него самого был свой человек, внедренныйв окружение Распутина. Поэтому была возможность перепроверить кое-какую информацию. Как выяснилось позже, и Комиссаров был внедрен в круг «святого дьявола» именно с этой целью.

Однажды ко мне в салон пришла незнакомая женщина. Она выглядела старше меня, ей можно было дать приблизительно тридцать пять лет. Она пожелала поговорить со мной наедине. Я пригласила ее в кабинет. Она сказала мне: «Я знаю, кто вы. Но я пришла к вам как друг, а не как враг. – Я была удивлена такому началу разговора. – Я, Екатерина Александровна Попова, жена Алексея Николаевича Хвостова. Можете звать меня Катей.» Несмотря на то, что я очень хорошо знала и помнила, кто такой был Хвостов, я спокойно восприняла эту новость. Она продолжила: «Я знаю, что произошло тогда у Распутина, но мой муж расположен к вам не враждебно, наоборот, он будет сторонником нашей дружбы.» Не могла же я оттолкнуть человека, который пришел ко мне с такими намерениями. К тому же, ведь у него не было конфликта лично со мной. Он боролся за свою карьеру, а наши пути пересеклись совершенно случайно. Меня тоже не устраивало находиться в конфликтной ситуации с ним: кто знает, возможно, в будущем, вновь встал бы вопрос о его назначении?

Я сказала, что не имею ничего против и что, наоборот, буду рада нашей дружбе. Мы долго беседовали, я угостила ее должным образом и подарила ей хорошие духи. Какими бы богатыми не были люди, все они любят получать подарки. Не прошло и недели, как мне в салон принесли подарок от Хвостова – настольные бронзовые часы с позолотой, на оригинальной красивой подставке. К подарку была приложена открытка с приветствием и всемиреверансами. Я была удивлена. Этот подарок заставил меня серьезно задуматься о том, какую цель всем этим преследовал Хвостов. Я встретилась с Шитовцом и рассказала ему о визите жены Хвостова и о подарке, который они мне преподнесли. Он оценил услышанное так: «Хотя Хвостов и порядочный проныра, но с ним лучше если и не дружить, то хотя бы поддерживать хорошие отношения. – Я думала также. – «Его связь с Распутиным, и их совместная попытка добитьсяпортфеля Министра Внутренних Дел и сегодня мешают его карьере. Император старается держаться подальше от его покровителя. Сейчас именно это и препятствует Хвостову в том, чтобы его кандидатура на пост министра вновь была рассмотрена Его Величеством. Он, наверное, видит, что с твоей помощью он может рассеять сплетни о его близости с Распутиным. Видимо, он владеет какой-то информацией и ищет всевозможные пути для того, чтобы избавиться от шлейфа, имеющего оттенки «святого дьявола». Я знаю, что сейчас вновь рассматривается его кандидатура, но у него мало шансов. Хотя среди остальных кандидатов Хвостов лучше всех. Вот такое несчастье творится в стране, – когда Хвостов лучше других.» – С досадой сказал Шитовец.

Я прекрасно догадывалась обо всем этом, в том числе и о том, какую помощь ждал от меня Хвостов. Но я думала о том, почему у него возникло такое мнение обо мне. Неужели у него была какая-то информация о моей деятельности? Я долго думала об этом, но ничего такого, за что можно было бы ухватиться, не нашла. Шел второй день, как я проводила Сандро на войну. Сам генерал Маннергейм взял его к себе. Я была в плохом настроении, и еле пережила ту ночь. Наутро Ольга пришла ко мне домой. Она была взволнована. Немного успокоившись, она сказала: «Кажется, мы впутались в большую неприятность. По всей видимости, «святой дьявол» – немецкий агент».

Я подумала, что она разозлилась на него по какой-то причине, и ее фантазия несколько разыгралась.

– Ольга, ты можешь мне спокойно рассказать, почему ты так думаешь?

По ее лицу было видно, что ей было действительно плохо, я сварила ей кофе что бы немножко пришла в себя.

– Вчера я пришла к нему во второй половине дня. Оказалось, что в полдень он прогнал всех женщин, сказав, что ему некогда, и чтобы они пришли завтра. На квартире были лишь Комиссаров, Симанович и прислуга. Я же ничего не знала. Но, раз уж я пришла, Комиссаров сказал мне: «Оставайся, я не отпущу тебя. Он занят, у него гости, но он скоро освободится, пойди пока отдохнив столовой.» Комиссаров работает в жандармерии, в окружении Распутина он появился всего несколько месяцев назад, но пользуется большим влиянием, поэтому я не отказала ему.

Распутин и его гости находились в кабинете, Симанович был вместе с ними. Я сидела за столом в столовойпила чай, когда прислуга стала накрывать на стол для гостей, я стала помогать. После этого я хотела уйти, женщин не было, других дел тоже, но Комиссаров опять остановил меня: «Если ты уйдешь, он обидится.» Я вернулась в большую комнату, и только тогда услышала, как гости вышли из кабинета, потом из приемной в прихожую, и я услышала их разговор. Они говорили по-шведски. Я ведь хорошо знаю шведский язык. Их лиц я не видела, я лишь по голосу запомнила, кто кем был. У обоих были низкие голоса, но у одного из них – слегка надтреснутый голос, именно он и спросил: «Как ты думаешь, он действительно сможет сделать то, что обещает?» Первый ответил ему: «Его влияние на Императорскую семью огромно, с каждым днем это влияние возрастает. Такими возможностями сегодня не обладает никто другой. Второй добавил:

«Бадмаев тоже твердит об этом.» – «Правильно, – подтвердил первый. – Вы же знаете, что он самый авторитетный среди «Зеленых», и его слово ценится очень высоко. Ведь он сказал и то, что новый министр внутренних дел Щербатов был назначен по его рекомендации.» Потом второй вновь спросил: «Почему, по-твоему, он переносит вопрос о приостановлении войны на следующий год?» Первый ответил: «Сейчас все равно все идет по инерции, скоро всем надоест то, что происходит, и настроения резко изменятся, а потом, наверное, станет легче повлиять на ход событий. Причина должна быть в этом. Ведь он сказал и то, что если у этой войны не будет экономической основы, то тогда возрастет и возможность приостановить ее, и что они позаботятся и об этом. На это дело нужно время, он не может обещать необдуманно. Да, он эксцентричный тип, и для него характерны определенные выходки, но лучше него это дело в семье Николя никто провести не сможет.» Нужно постоянно присматривать за ним, что бы его не переманили британцы,» – отреагировал басистый и добавил: «Как ты думаешь, не показался ли ему гонорар слишком маленьким? Ты же видел, какими глазами он посмотрел на нас?» – «У него просто такой взгляд, подождем пока результата. Если он добьется назначения нужных людей, то тогда можно будет и увеличить гонорар», – ответил первый. Они прекратили разговор, так как Распутин и Симанович вышли из кабинета.

– Нет, так мы вас не отпустим, пока не выпьем за наших гостей.

Распутин очень обрадовался, увидев меня в столовой, и сказал гостям: – «Вот и Ольга моя здесь. Среди моих женщин, у Ольги самая легкая нога.» – Они вежливо поздоровались со мной, кивая головой. Говорили они на русском довольно хорошо, и если бы я не знала, кто они, я бы приняла их за наших латышей.

Слуга накрыл на стол, поставил вино и водку. Во время ужина хорошо было видно, в какую сторону клонили разговор эти иностранцы. Пили все, кроме одного. Не пил только тот низкий, рыжеволосый мужчина, с надтреснутым голосом. Его несколько раз спросили, почему он не пьет. Он называл то одну причину, то другую. Когда Распутин хорошо подвыпил, то налил водку в бокал из-под вина и сказал: «Если ты не выпьешь, то я не буду доверять тебе, а если между нами не будет доверия, то и дела не получится.» Тот отказывался, оправдываясь тем, что не может пить. Распутин сверкнул глазами: «Как ты смеешь перечить мне! Вот, даже Ольга может выпить этот один бокал.» У меня сердце екнуло, в бокале было около двухсот граммов водки. Он посмотрел на меня: «А ну-ка, Ольга, выпей по-нашему, покажи этомучервяку, как надо пить за меня!» Я обомлела. Как я могла выпить столько, да к тому же я вообще никогда не пила водку. Я встретилась с его ужасными глазами и тут же потеряла волю. Рядомс ним я и так не принадлежала себе, а сейчас от его взгляда я вообще потеряла способность сопротивляться. Он подал мне бокал, глядя прямо в глаза. Я отпила немного и с огромным трудом сделала глоток. «До дна!» – пробормотал он гневно. Все сиделимолча и глядели на меня, никто не ожидал такого насилия, лишь тот червяк опустил голову от неудобства за то, что мне приходилось пить вместо него. Что за черт притащил меня вчера в это логово! – прослезившись сказала Ольга. – Я выпила этот бокал, но чего мне это стоило! Мне тут же стало плохо, голова пошла кругом, я ничего не видела. Этот зверь захлопал в ладоши: «Вот, смотрите, как она любит своего святого отца. Он тоже выпил бокал водки, потом запил красным вином и приказал подойти к нему поближе. Я с трудом обошла стол и встала рядом с ним, другого выхода у меня просто не было. Я подумала, что он лишь похвалит меня, погладит по голове, как он это часто делал. Он приподнял мое платье: «Вот, посмотрите, я же сказал вам, что у Ольги самая легкая нога. – Я ничего не могла сказать, у меня совсем отнялся язык, я потеряла силу воли. У всех на глазах он раздел меня и посадил себе на колени. – «Вы знаете, кто эта женщина?» – спросил он своих гостей. Никто не ответил, все старались отвести от нас глаза. И тут он заревел: «Кто эта женщина?» «Ольга, Ольга!» – ответили они в один голос. – «Нет, это не Ольга, это наша Императрица. Вы же не видели, как я успокаиваю взволнованную Императрицу?» Я вся дрожала, со мной случился нервный срыв. Он изнасиловал меня у всех на глазах, прямо на стуле, и кричал: «Смотрите, вы больше никогда не увидите, как лечат Императрицу, вот так я лечу ее, и отпускаю ей грехи!» Он совсем озверел и с ума сошел. Я чуть не потеряла сознание, меня тошнило от этих скачек. Он закончил свое дело и отстал. –

«Я отпустил тебе грехи!» – сказал он. Я еле стояла на ногах. Подняв с пола свое платье, я поплелась в соседнюю комнату, и упала на тахту. Потом, он крикнул рыжеволосому шведу:

«Может хоть это ты можешь делать, раз ты пить не способен? Если кто из мужчин, прикоснется к женщине после меня и совокупится с ней, он тоже излечится. Пойди к ней! Ты же сказал, что не пьешь, потому что болен. Она вылечилась, а сейчас вылечишься и ты.» Никто не промолвил и слова. – «Давай быстрей!» – заорал он. Этот низкорослый рыжий, еле дыша, подошел ко мне. Я же уже ни на что не реагировала. Он долго ходил вокруг меня, извинялся шепотом. Распутинопять заорал на него: «Хватитболтать! А то вижу, и тебя придется лечить самому. И немцы на тебя возлагают надежды?» – и он сплюнул.

Когда все ушли, этот проклятый подошел ко мне, погладил по голове и будто успокоил: «Тебя Бог любит, и ты вылечишься.» Разве может женщина испытать большую насмешку и унижение? Я всю ночь провела там, на тахте, до утра я не смогла уйти оттуда.»

Она завершила свой рассказ и бурно разрыдалась. Сын проснулся, мне с трудом удалось его успокоить, потом я вновь пошла к Ольге, дала ей выпить успокоительную травяную настойку. Я старалась ее утешить, как только могла. Она сказала, что расскажет мужу обо всем, что он сделал с ней. Я посоветовала ей не делать этого. Потом она сказала, что раньше он никогда не делалс ней такого, два раза ей удавалось как-то ускользнуть, когда он устраивал оргии. Два раза он раздел ее, но дальше этого дело не зашло, он лишь касался ее руками и читал какие-то молитвы. Она говорила, что тогда она была под гипнозом. Что случилось с ним вчера, она никак не могла понять. – Мне кажется, что он был зол на них и отыгрался на мне, – сказала она. – Так оно и есть, – согласилась я. – Наверное, ему подношение за измену Родине показалось маленьким.

Кажется, мне удалось немного успокоить ее. Она ушла, но я осталась униженной и оскорбленной. Я и раньше ненавидела этого проклятого, но после этого случая жажда мести чуть не задушила меня. Я была готова убить его. Я не знала, что делать, передать или нет эту информацию Герарди. Возможно, это вызвало бы обратную реакцию, если я не назвала бы источник информации. Учитывая то, что они знали мое отношение к Распутину, это могло быть сочтено за личную месть, а сама эта история могла быть воспринята как моя выдумка. Но оставить случившееся без ответа я тоже не хотела. Я все же записала эту историю, исключив пикантные моменты и, когда еще раз осмыслила рассказанное Ольгой, ясно увидела, что платный немецкий шпион, и к тому жес таким влиянием и способностями воздействия, проник в Императорскую семью. Но что-то все же удерживало меня от встречи с Герарди.

В начале сентября я вернулась из Полтавы. Я пробыла там всего две недели, так как больше времени у меня не было. Как же мне хотелось побыть в полном спокойствии, вместе с ребенком и родителями! Но дело требовало своего. По просьбе матери, сына с няней я оставила у нее, чтобы забрать их через два месяца. Я едва вошла в салон, как приехал курьер и передал мне приглашение от жены Хвостова. Супруги просили прийти к ним вечером на ужин. У меня не было никакого желания идти к ним в гости, но любопытство взяло верх. Интуиция подсказывала мне кое-что в связи с этой встречей, и, наконец, я решилась. Меня приняли хорошо, ужин был прекрасным, но я никогда не была большой любительницей поесть. Во время ужина несколько раз прозвучало, что министр Внутренних Дел – бездеятельный человек, что у него ничего не получается, и ничего хорошего это Империи не сулит. Потом глава семьи заговорил о Распутине и начал поносить его. «Этот негодяй позорит всю Россию. Помимо всего, его вмешательство в государственные дела ведет страну к погибели.»

Мне было приятно слышать, как он говорил о «святом дьяволе», но его такое отношение к нему несколько насторожило меня. Вскоре хозяин сам ответил на этот вопрос.

– Всего одна встреча с ним так заклеймила меня, что после нее

Император всячески избегает встречи со мной.

Полностью подтверждалось сказанное Шитовцом. До того, какбыл подан чай, он попросил меня пройти с ним в кабинет. Онпротянул мне лист бумаги и попросил прочитать. Я прочла. Этобыло агентурное донесение, очень профессионально составленное, где подтверждалась связь немецкой и шведской агентурыс Распутиным, с помощью которого эти разведки пытались склонить Императора к принятию решения о выходе России из войны.

Многое совпадало с теми данными, которые у меня уже были. Я подумала, что это сообщение должно было быть получено из-заграницы. Но откуда оно попало в его руки, и почему он показалего мне?

Я не стала задавать вопросов, но на моем лице он, наверное, прочитал: «При чем тут я?»

– Я вам прямо скажу, княгиня: это сообщение должен передать Императору человек, которому он доверяет, и которого считает беспристрастным. К тому же, этот человек не должен являться защитником интересов какой-либо группы. Буду вам очень обязан, если вы что-нибудь придумаете… – он спокойно смотрел на меня. Мне все стало ясно. Но я по-прежнему не могла понять, что именно он знал обо мне, и почему он обратился с такой просьбой именно ко мне. Значит, у него откуда-то были сведения о моих визитах в Царское Село. Отрицать что-либо не имело смысла.

– Алексей Николаевич, я постараюсь придумать что-нибудь, – только и сказала я.

– Буду очень обязан, княгиня, очень! У меня к вам вот еще однапросьба, – он с улыбкой посмотрел на меня, – передайте Шитовцу, что я ему не враг.

Это действительно удивило меня. Его улыбка стала шире.

– Что было, то было, я на него не в обиде, и пусть он тоже недержит на меня зла. Передайте ему, пожалуйста, если у него будет желание, пусть навестит меня, сегодня у нас общий враг. И вотеще что я хочу вам сказать, княгиня: человеку не всегда везетс друзьями, наверное, я один из таких. Я могу быть верным другом, но, к сожалению, многие этого не могут. Если бы Муза былмоим другом, то сегодня Россия не была бы втянута в войну. Я удивилась, когда он сказал это, наверное, на моем лице отразилось это удивление. – Да, княгиня, возможно, этой войны небыло бы вообще. Но раз уж мы ввязались в эту войну, мы должныдостойно завершить ее – нашей полной победой. Я ушла от них ошалевшая. Когда мы прощались, они сунулимне в руки какую-то коробочку. Я только дома открыла ее, и былакрайне изумлена: в коробке лежали брильянтовое кольцо и серьги из «Аквамарина», очень дорогие, наверное, в общей весомдо пяти карат. Это уже походило на взятку. Я подумала: неужелитакой влиятельный человек, как Хвостов, который в течениемногих лет был прокурором, потом губернатором Вологды и Нижнего Новгорода, а ныне председатель фракции правыхв Государственном Думе, лишь во мне увидел руку помощи? «Вот, оказывается, какая я влиятельная!» – с иронией сказала себе. Ноя сразу подумала и о том, что с моей стороны, подключениек игре таких беспринципных людей было бы совсем небезопасно для меня.

На второй день я отправилась к Шитовцу, и рассказала ему все о моем визите к Хвостовым. Сначала он удивился, потом долго думал и сказал:

– Хвостов играет двойную игру. Он хочет потопить Щербатова, чтобы самому занять его место. Но он хочет сделать это так, чтобы быть как можно меньше зависимым от Распутина и Императрицы. Больше всего он хочет, чтобы Император принял такое решение по рекомендации других лиц. В таком случае будет меньше просьб, да и зависимости от них. Щербатов, действительно ни на что не годится, Хвостов же пройдоха и взяточник, но работать он умеет, хотя умным его все равно не назовешь. В большой игре он может просчитать три хода вперед, но не более, на большее он просто не способен. Я и тогда тебе говорил, что из всех рассматриваемых на сегодня кандидатур он лучше всех. Но сейчас меня волнует не Хвостов, а ты. Почему он обратился именноктебе? Неужелиты имеешьдоступк Императорскому окружению?

– Я не знаю, почему он решил обратиться именно ко мне с такой просьбой. Если я что и смогу, то только через моих знакомыхженщин, но никак не прямо. Он посмотрел на меня с какой-то подозрительной улыбкой. – Над этим надо бы подумать, – сказал он, и я действительнозадумалась.

Через два дня я получила из Парижа шифрованное письмо, в котором было написано: «Немецкая разведка активизировалась, чтобы вынудить Императора и правительство России прекратитьвоенные действия против Германии и склонить их к расторжению договора со странами Антанты. Их действия направлены наподкуп нескольких влиятельных лиц. В это дело включено европейское бюро «Зеленого ордена», которое сегодня располагаетсяв Швеции. Министр Внутренних Дел России получил информацию о том, с кем ведет работу немецкая агентура, но он нереагирует». Вся ночь ушла на расшифровку письма. Поспав немного, я отправилась к Герарди. У меня уже были все основания для того, чтобы предоставить полученную информацию полностью. Три документа, подкрепляя друг друга, выглядели основательно и убедительно. Он впервые заинтересовался моим мнением по этому вопросу. До сих пор я лишь доставляла информацию. Иногда он мог и задать вопрос для перепроверки, но сейчас его интересовало именно мое личное мнение. Это даже несколько удивило меня. – Два документа Вы получили несколько раньше, но по какой-то причине Вы не стали спешить передавать их мне. А вот этот третий, как видно, Вы получили вчера. Я уверен, что Вы думали об этом деле, поэтому меня и интересует Ваше мнение.

То, что он говорил мне, было логичным, и я не имела никакой возможности уклониться от ответа. Я объяснила, почему не спешила и высказала свое мнение по этому поводу, а в конце добавила:

– Несмотря на такие неопровержимые материалы, не думаю, что «святому дьяволу» может что-нибудь угрожать. Хотя все это выходит за рамки моей компетенции.

Когда я закончила, он с улыбкой посмотрел на меня.

– Вы умная женщина, княгиня. Я горжусь тем, что мы с Вамидрузья. Наверное, Император примет решение по этому вопросу.

Я вернулась в Петербург, через курьера отправила жене Хвостова духи и белье наилучшего качества, и приложилак ним весточку, в которой было написано: «Я выполнила Вашупросьбу. Им очень понравился запах новых духов. Думаю, чтов будущем они воспользуются ими».26 сентября Николая Щербатова освободили от должностиминистра Внутренних Дел, который он занимал всего три с половиной месяца. В тот же день на его место был назначен Хвостов. Его назначение все восприняли как еще одно проявление безграничного влияния Распутина. Между прочим, он и не отказывался приписать себе эту перестановку. Как я и думала, Распутинаникто не тронул, наоборот, судя по распространившимся слухам, его позиции и влияние еще больше упрочились. Но я несдавалась. Хвостов знал, как произошло его назначение. Поэтому хвастовство Распутина, его действия и распространяемые слухи ещебольше подрывали и без того незавидную его репутацию, поэтому они вскоре переросли в открытое противостояние между ними.

Накануне Нового года я получила записку от Анны Вырубовой. Она писала:

«Дорогая сестричка,

Я очень тебя прошу, не воюй с моим другом – святым старцем. Даю тебе слово, что он больше никогда не вспомнит о тебе.

Целую. Твоя сестра Анна».

 

Сандро Амиреджиби

«До встречи! – этими словами проводила нас Настя. Я подумал, что это лишь форма прощания. К Днестру мы шли по лесу вдоль болот. В конце леса, как нам было известно, мы должны были обойти деревню, потом, на открытой местности, их огороды, и вновь войти в лес. Днестр протекал за редким лесом. У нас была всего одна лошадь, на которой Настя довезла нас до избы. На лошади мы сидели попеременно и старались не переутомлять ее: кто знает, может быть, нам пришлось бы спасаться бегством. У нас обоих были австрийские винтовки с тремя патронами на каждую, и мой «маузер». Настя дала нам еще и топор на тот случай, если бы пришлось мастерить плот. Чем дальше мы уходили от избы, тем больше невероятным мне казалось ее существование. Я никак не мог понять, в реальном ли мире я находился в течение одного месяца, или это было какое-то сновидение. Такое состояние некоторые приписывают болотным газам, которые вроде бы вызываюту людей галлюцинации. Но зашитая рана на ноге, это тоже галлюцинация? Или это масло и топор, которые Настя дала намв дорогу? Или хотя бы эта лошадь… А может, кто-нибудь скажет, что два солдата с поля боя в бессознательном состоянии сами перелетели в ту избу? А как быть с этими винтовками, откуда они оказались у нас… Все факты подтверждали реальность событий, но все же казались нереальными. И как могут не возникнуть сомнения после того, что я услышал из уст этой красивой женщины. Я был уверен, что у Гапо не было этих переживаний, так как Настя не вела с ним подобных разговоров. Поэтому он считал, что спасли нас жители деревни, расположенной поблизости от линии фронта, и никаких сомнений по этому, или другому поводу у него не было.

Мы вовремя заметили караул у деревни, там у них был расположен лагерь, и нам пришлось обойти ее с северной стороны. Мы оба вскочили на лошадь и быстро пересекли открытое поле. Нам опять пришлось пройти около пяти верст на север. Эти места были нам уже знакомы. До нашего отступления где-то поблизости стоял батальон Гапо, а сейчас там расположился лагерь австрийцев. Мы заметили караул. До того, как стемнело, мы осмотрели окрестность. За лесом вдоль реки в карауле патрулировали по два всадника. Ночью мы не смогли бы срубить деревья, потому, что до австрийцы услышали бы шум. Поэтому для того, чтобы смастерить плот, надо было найти поваленные деревья. Был пасмурный день, и ночь выдалась темная. Мы долго бродили в темноте и, действительно, нашли несколько поваленных деревьев. Без всякого шума мы отделили их от пней и дотащили до опушки леса, поближе к реке. Лошадь мы привязали в глубине леса, чтобы ее фырканье не услышал патруль. Все найденные нами деревья мы очистили от лишних веток и почти связали плот, когда Гапо признался, что не умеет плавать. «Тебе не придется плавать.»

– Стоило мне только произнести эти слова, как мы услышали фырканьелошадей идущих в нашу сторону патруля. У реки было светлее, и мы хорошо увидели силуэты всадников. Гапо предложил взять их. «Если мы возьмем их, то нам придется плыть сейчас же, а наш плот еще не готов.» – сказал я ему. Какое-то время мы молчали. У нас было мало времени на обдумывание. – «Если ты сможешь поплыть на лошади, тогда имеет смысл взять их, – сказал я в надежде на то, что он откажется, но он ответил: «Смогу, ты только будь рядом,» – я усмехнулся. – «Я и без этого не собирался оставить тебя.» Мы подошли к берегу реки, и заняли позиции. Гапо должен был пропустить их и ударить с тыла. Мы оба хорошо понимали, что стрелять можно было лишь в крайнем случае. Два всадника следовали друг за другом и переговаривались тихим голосом. Их винтовки лежали поперек седел, прикладами в нашу сторону. Это тоже было выгодно для нас, в таком деле каждая секунда важна. Когда они поравнялись с нами, Гапо пропустил их, подкрался сзади и сильно потянул за узел хвоста лошади. Лошадь испугалась, заржала и стала брыкаться. Всадник потерял равновесие, тогда он и крикнул по-немецки: «Стой! Бросай оружие, буду стрелять без предупреждения!» Пока всадник приходилв себя, Гапо выхватил у него оружие. Впереди идущий всадник оглянулся на этот крик, и я сбросил его с лошади, приставил к его голове «маузер» и приказал не шуметь. Я осмотрел его и убедился, что у него нет другого оружия. Я связал ему руки за спиной его же ремнем. Второй, видимо, и без оружия оказал сопротивление Гапо, а он был вынужден ударить его прикладом и так сбросить с лошади. От злости, что тот не сдавался, он и второй раз ударил его. Бедняга выл от боли, скорчившись, на земле. У нас не было времени, нам надо было срочно переплыть реку. Мы сняли с себя шинели, раздели и одного австрийца и завязали ему руки уже спереди. Тот, что пострадал от ударов Гапо, не мог встать, да это и ненужно было, мы все равно не смогли бы взять его с собой. Мы все трое вскочили на лошадей, оставив связанного австрийцав лесу. Я удлинил поводья лошади австрийца, и сам держал их в руках. Никогда я не переплывал такую широкую реку, но я знал, как надо было действовать. Я объяснил Гапо и этому австрийцу, как надо было управлять лошадью в воде, и пошел первым. Гапо попросил пустить его вперед. Я знаю, почему он так хотел. Он был прав, и я согласился. Вода в реке была настолько холодной, что от нее коченело все тело. Мы потихоньку продвигались вперед. Было половодье, русло реки стало значительно шире. Как только мы достигли глубины, скорость течения резко увеличилась и оно стало сносить вниз. Я крикнул Гапо, чтобы он ориентировался на берег и повернул голову лошади в том же направлении, в противном случае она поплыла бы по течению. Хорошо, что я был сзади. Мы с трудом продвигались вперед, скорее насуносило течением. С берега раздались крики и несколько выстрелов. Это как будто удвоило наши силы, лошади тоже почувствовали это и поплыли энергичнее. Видимо, обнаружилась потеря патруля, но я был уверен, что они не будут стрелять. Ведь не могли же они пожертвовать своим солдатом. Если они даже и видели нас на поверхности воды, то уж точно не смогли бы различить в темноте, кто есть кто. Река даже на свет облаков темно блестела. Вдалеке виднелись темные тени, по ним мы определяли, что там, у леса, была береговая линия. Мы почти преодолели середину реки, течение будто усилилось и волны стали выше. Лошади Гапо и австрийца плыли рядом, они уже мешали друг другу. Я крикнул Гапо, чтобы он отпустил поводок лошади австрийца. «Он все равно уже никуда не денется.» Меня волновал Гапо. Если бы лошадь его не удержаламне бы пришлось взять его на себя, или сбросить пленника, а такого желания у меня совсем не было, но мне больше ничего не оставалось бы делать. На середине реки, течение снесло меня немного правее. Три винтовки и две шинели, в том числе и шинель Гапо были прикреплены к моей лошади и поэтому я был тяжелее по сравнению с ними. Мы плыли долго, от холода почти не чувствовали тела, Гапо хорошо продвигался вперед, австриец немного отстал и мне показалось, что он был глубже погружен в воду. Я почти поравнялся с Гапо справой стороны. Черные тени видны были уже недалеко, значит и берег был где-то близко. И вдруг мы услышали голос:

– Кто такие?

Гапо ответил тут же:

– Свои, ребята! – крикнул он сведенными от холода губами.

– Свои дома! – последовал ответ. – Кто ты такой?

– Не дури! Я Гапо, из второго батальона

– Мать честная! Датиев что ли? Живой?

– Если вытащишь, буду живой. – ответил Гапо стуча зубами, – он весь дрожал от холода.

Вдоль берега, пошли за нами наши солдаты. Течение снеслонас достаточно далеко, пока лошади не нащупали дно. И толькосейчас я оглянулся назад: лошади австрийца не было видно. Я струдом закричал, – зажгите факелы, мы потеряли человека. Моялошадь уже шагала к берегу. Я еще раз осмотрелся и увидел наповерхности воды связанные руки. Я соскочил с лошади и кинулся за ним. Окоченевший, я еле двигал руками и ногами, но я все же смог догнать его. Я схватил его за ворот кителя и потащил к берегу. Течение было уже не таким быстрым, но мои силы иссякли окончательно. Я с трудом крикнул: «Мы здесь, помогите!» Я вдоволь наглотался днестровской воды. Кто-то вошел в реку и потянул меня к себе. Мы были спасены. Вночьсветлой Пасхи мы заново родились.

Нас троих уложили в лазарет. Сообщение о нас тут же было передано в штаб. На второй день нас расспросили обо всем, интересовались где мы были целый месяц. Австрийца забрали на допрос. Через два дня дядя Гапо, Джамболат Датиев, взволнованный примчался в лазарет. Оказывается, когда он узнал о том, что его племянник вернулся живым, он забросил все и помчался к нему. Он хвалил нас и, еле дыша от радости, не знал, что делать.

Мне и Гапо досрочно присвоили чин поручика, и наградили золотыми крестами Святого Георгия. На третий день нас перевели во фронтовой госпиталь, на двухнедельную реабилитацию, после чего нам дали отпуск на месяц. К весне активность на фронте как будто ослабла. Наша армия готовилась к большому летнему наступлению, подготовка к которому уже началась. В госпитале меня навестил Владимир Каппель. В марте, пока мы были у Насти, он был переведен в Брусиловский штаб офицером по особым поручениям. Из-за телосложения, его уже тогда называли «Наполеоном». В госпитале мы также встретились с несколькими выпускниками нашего училища. Я отправил телеграмму Тамаре, и, чтобы выиграть время, мы попросили выписать нас из госпиталя на пять дней раньше. Сначала я приехал в Полтаву и познакомился с родителями Тамары. Она приехала туда вместе с ребенком. Когда все собрались вместе, я почувствовал семейное тепло. Тамара мне часто рассказывала о своих грузинских предках, но то, что я увидел здесь, действительно поразило меня. В этой русской семье чувствовался грузинский дух, в этом доме я ощутил запах Родины, и моё чувство тепла и любви к ним усилилось еще больше. Все это было заслугой моей тещи. Гапо был со мной, он тоже был рад и доволен. Он также хотел попасть на родину как можно быстрее. «Пока буду в отпуске, я должен жениться. Это наказ моего дяди, который я должен выполнить.» – сказал Гапо. Спустя две недели, мы с Гапо на поезде уехали во Владикавказ. Владикавказ оказался наполовину грузинским городом, что меня очень удивило. Там мы остановились ненадолго и поехали в деревню Гапо – Горная Карца. Это была маленькая деревня, в которой проживало около ста человек. Нас приняли как героев, стар и млад собрались повидаться с нами. На помолвку, вместе с его матерью и родственником, отправили и меня. Согласно осетинской традиции, невеста и жених не должны были видеть друг друга до свадьбы. Спустя пять дней мы справили большую и красивую свадьбу. Мне, как шаферу Гапо, его дядя Сослан Басиев где-то достал и подарил грузинскую чоху. Я впервые был одет в национальную грузинскую одежду, и мне это очень нравилось. Несколько свах тут же пришли к матери Гапо, предлагая невест для новоприобретенного сына. Короче говоря, не будь я женатым, не отпустили бы меня оттуда без жены.

Там, в Осетии, я почувствовал, как интересна и прекрасна эта страна, её традиции и народ, где все скреплено любовью, где забывают обиды, боль и трудности. Ведь тогда я только начинал жить, в свои двадцать один я ничего не видел кроме училища, тюрьмы и войны. Мне нравилось все, что происходило в деревне Гапо. Свадьба произвела на меня неизгладимое впечатление. Гапо и красивая, как фея, Мариам, очень подходили друг другу. Я жалел, что не взял с собой Тамару, ведь у нас с ней не было ни венчания, ни свадьбы. В нашей жизни всегда были какие-то препятствия, мы всегда зависели от обстоятельств. Именно тамя почувствовал, что Родина зовет меня, такая же прекрасная Родина. Внутренний голос говорил мне, чтобы я бросил все, перемахнул через эти заснеженные горы, последовал за ревущим, бурлящим Тереком, – и вот я уже дома. Но больше всего меня поражало то, что и здесь я чувствовал себя как дома, и к тому же более защищенным и уважаемым. Наверное, не только природа давала мне возможность почувствовать это, но и доброжелательность окружающего меня народа. Что-то удерживало меня от того, чтобы последовать моему внутреннему голосу, и вернуться на Родину. Однажды утром мне явился отец и сказал лишь одно:

«Ты не забыл, что я сказал тебе?» – Я понял, что он имел в виду, ноодно дело – помнить, а другое – суметь сделать это. Отец не раз говорил мне: «Никогда не избегай разговора с самим собой. Всегда говори себе правду. Безнравственность человека начинается там, где он не осмеливается сказать себе правду.» Эти слова вели меня всю жизнь, как мой нравственный компас. Но лишь в то утро я признался себе, что меня удерживало последовать зову сердца: это был страх вернуться на Родину, потому что я уже был совсем не тем, кем был раньше. Ведь там, у себя на родине, я был «ублюдком Даты» и «убийцей собственного отца». Именно это чувство я должен был пересилить, тогда и страх исчез бы сам по себе. Наступит время, и я обязательно вернусь. Тогда ноги, даже не спрашивая меня, сами понесут домой. Я выкроил время и сумел на несколько дней съездить к маме в Пластунку. Конечно же, никто не ожидал моего появления, и мои родственники даже не узнали меня. Прошло шесть лет с тех пор, как я покинул деревню. Мама приболела. Из моего письма она знала о моей жене и ребенке, не знала она лишь о том, что я был на фронте. Она попросила меня не дать ей умереть не увидев внука. И я конечно обещал, что, как только закончится война, я обязательно приеду к ней вместе со своей семьей. Возвращаясь обратно на фронт, на сочинском вокзале я случайно встретился с «Ханом». Мы оба были очень рады, и удивлены этой встречей. Я должен был сойти в Ростове, для пересадки, что бы продолжить путь на Полтаву, он же ехалв Петербург. Мы вместе доехали до Ростова. Он поинтересовался, как сложилась моя жизнь после тюрьмы. Я рассказал все, как было. Он потрогал крест святого Георгия на моем мундире, и с улыбкой сказал: «За какое бы дело ты не взялся, ты везде сможешь заслужить крест, и может быть не только георгиевский…» Он многозначительно произнес эти слова, но не договорил. Потом дал мне адрес в Петербурге и сказал: – Если буду нужен, то обратись по этому адресу, и оставь для меня весточку. В Полтаве я задержался всего на день. Еще раз повидался с ребенком, Тамара уже уехала в Петербург. На третий день я уже был в штабе нашей дивизии. Этот месяц для меня был неповторимым и незабываемым, такого в жизни у меня больше и не было. В августе того же года Владимир Каппель перевел меня в штаб фронта, куда он сам был назначен начальником оперативного отдела в службе генерал-квартирмейстера. После февральской революции 1917 года ситуация в армии изменилась к худшему. Армия будто разделилась надвое, непреодолимые разногласия возникли не только между солдатами, но и начались конфликты между офицерами, монархистами и реакционерами. Эти разногласия углублялись с каждым днем, ипроявлялось во всем. В начале августа, Владимир Каппель был назначен начальником разведки штаба командующего армией Юго-западного фронта, и в тот же день он забрал меня к себе. Готовилось наступление Корнилова, и мы активно включились в эту работу. Совет солдат, который был назначенв штабе армии Временным правительством, практически выполнял роль контролера. Вместо помощи, в действительности он только мешал нам. Совершенно некомпетентные люди вмешивались в дела штаба. Члены этого Совета не доверяли царским офицерам, перед Временным правительством они поставили вопрос об отставке командующего фронтом, Деникина, и нескольких генералов и офицеров, в том числе и Каппеля, но не смогли добиться своего. В такой обстановке ни у кого не было желания продолжать службу. К этому времени Россия уже потеряла Польшу, Белоруссию и западную часть Украины. В армии создалась ситуация, не исключавшая и худшие результаты. Деморализация армии происходила у нас на глазах, но командование было бессильно что-либо исправить в такой обстановке. Случаи неповиновения солдат настолько увеличились, что рассматривать их по отдельности не имело смысла, так как Совет солдат обвинял всегда только офицеров.

Каппель сказал мне: Наверное, я оставлю службу, и подожду, пока они сами образумятся. Я тоже поделился с ним желанием оставить службу. В начале сентября я получил депешу: скончалась мама. Каппель ходатайствовал перед начальником штаба, чтобы мне дали отпуск. Перед отъездом он сказал: «Когда ты вернешься, меня здесь уже может не быть. Если и ты решил оставить службу, тогда напиши рапорт об отставке, и оставь его мне. Если ты не вернешься через две недели, я удовлетворю твою просьбу, а потом уйду и сам.» Мы обменялись адресами, договорились, как найти друг друга, и на второй день я уехал с фронта. После этогоя не возвращался туда. В начале октября он и сам ушел в отставку.

Из Пластунки я вернулся в Петроград. Дома все было хорошо. Тамара работала, но ситуация в городе была настолько напряженной, что оставаться здесь было невозможно. Она сказала мне, что собирается продать салон, и что может быть, будет лучше для нас на некоторое времяпереехатьв Полтаву, или в какое-нибудь другое место. Большая часть высокопоставленных царских чиновников были арестованы, почему-то среди них оказался и Юрий Тонконогов. Вот уже три месяца, как он сидел в Крестах. Я решил навестить его. Гражданских документов и одежды у меня не было, не было у меня и документа об отставке с военной службы, при мне был лишь просроченное свидетельство об отпуске. Я пошелв «Кресты», но, так как Тонконогов еще не был осужден, мне не позволили встретиться с ним, я смог лишь передать ему гостинцы. Я возвращался домой и был уже на Фурштатской улице, когда меня остановил патруль солдатских советов. Я предъявил им только просроченное отпускное свидетельство. Патруль хотел арестовать меня, как дезертира. Я оказал сопротивление, но я был без оружия. Меня отвели в здание штаба корпуса бывшей жандармерии, на Фурштатской № 40, поблизости моего дома. Патруль доложил о попытке сопротивления. Меня допросили. Я не указал места жительства, но доложил, что официальное прошение об отставке я уже написал. «Пока разберемся, вы арестованы», – сказали мне и посадили там же в камеру. В ней было столько высокопоставленных чиновников, что для поручика не оставалось места, и на второй день меня отправили в «Кресты».

Я мог представить себе все, что угодно, но то, что я окажусь в камере вместе с Юрием Юрьевичем, представить было не возможно. Как удивительна эта жизнь, она так полна неожиданностей! Я никогда не забуду выражения всегда спокойного Тонконогова, когда меня привели в его камеру в новом корпусе «А». На его лице я увидел, одновременно, и удивление, и катастрофу. А потом он смеялся от всей души по поводу того, что, желая навестить его, я тоже оказался арестован. Вот уже два года мы не видели друг друга, а тут наговорились вдоволь. Много интересного рассказал он мне о том, что происходило в Петрограде.

Тонконогов был оскорблен арестом и отказался сотрудничать с Временным правительством, поэтому его положение было неопределенным. Тамара нашла меня на третий день. Бедная моя жена, у нее всегда были неприятности из-за моих приключений. Потом меня навестил мой старый адвокат, и уладил вопрос о нашем свидании с Тамарой. До того, как состоялось наше свидание, я подумал о том, как бы нам выбраться из тюрьмы. Главным было вызволить оттуда Тонконогова, а в том, что я скоро покину тюрьму, у меня никаких сомнений не было. Когда мы встретились с женой, я попросил ее при помощи адвоката передать мне старые ключи от калитки церковного двора, и указал ей место, где они должны были быть. Я хранил их дома, как реликвию. Она с сомнением посмотрела на меня и лишь сказала: «Опять?»

– Я должен попытаться, не для себя, для Юрия. И вот еще что, в моих вещах найди адрес Хана. Отправишь туда кого-нибудь от моего имени, и пусть он передаст ему, где я нахожусь. Мне нужен будет экипаж или закрытый автомобиль на том же месте у церкви, он сам догадается, где и для чего. Насчет даты я сообщу дополнительно. И еще, мы с Юрием Юрьевичем как-нибудь должны перейти в больницу. Его беспокоит сердце, я же перенес контузию и был ранен, так что причина у нас есть.

Она с улыбкой кивнула мне головой. – Будь я мужчиной, была бы точно такой же, как ты, – сказала она.

Ну, как можно не любить такую женщину! И действительно, я любил ее до самозабвения, это чувство к ней я сохранил на всю жизнь. Я не был уверен в том, что с тех пор не сменили замок, но кто не знает русское «авось» и «беспечность», тот не поймет, на что я надеялся. Адвокату не составило труда пронести ключи: в тюрьме работало много старых сотрудников, которые его хорошо знали. Я спросил у Юрия Юрьевича: «Сколько нам еще сидеть здесь?» Он засмеялся. – Ты скоро выйдешь, в конце концов придет из штаба документ о твоем увольнении, и ты уже дома. А вот что касается меня, то не знаю. – сказал он.

Я предложил ему бежать. Сузив глаза, он посмотрел на меня.

«И как же?» спросил он. Я рассказал ему о своем замысле. «Еслимы перейдем в больницу, то оттуда на прогулку выводят во дворв присутствии одного надзирателя, там нет отдельных камер для прогулок. Надо найти момент, я подумаю и о том, как притупить его внимание. Если удастся, надо попытаться открыть калитку во двор, и к тому же днем.» Положение в стране было тяжелым. Напряжение между Временным правительством и большевиками достигло пика. Все были в ожидании катастрофы. Тонконогов говорил, что все они одна зараза, и следовать их пути мы не будем.

Я с самого начала был настроен оптимистично. Оптимизм – это такое чувство, без которогоне стоит браться ни за одно дело. Оптимизм активизирует подсознание, переключает настроение на веселый лад, а если дело делается с таким настроем, то ему гарантирован успех. В цепи успеха каждое звено выполняет свое назначение, и именно оптимизмом начинается все. Если думать, как пессимист, то не стоит покидать даже материнское чрево, не то, что устраивать побег из тюрьмы.

25 октября 1917 года, во второй половине дня, мы бежали. Все устроилось именно так, как я и задумал. Трудно себе представить, что я пережил, когда без всяких проблем удалось открыть замок в калитке. Как только мы вышли, я закрыл его с обратной стороны, как и прежде. До того, как я сделал это, я просто верил, что это удастся. Может быть, я просто убеждал самого себя и вселялв себя надежду. Но, когда дверь была открыта, и мы оказались во дворе церкви, тогда даже мне было трудно поверить в случившееся. Не зависимо от того, какаявластьбудет в стране, этот «авось» во все временабудет работает безотказно.

Закрытая грузовая машина ждала нас в назначенном месте, именно там, где четыре года назад стоял фургон Хосро. Приблизительно по тому же маршруту что и тогда, машина отвезла нас в тот же дом, где нас встретили хозяин дома и Хан. Он столько смеялся, что ему чуть плохо не стало. Тонконогов сиделв изумлении. Во-первых, оттого, что мы приехали в тот же дом, и его узнал хозяин, во-вторых, наверное, потому, что он никак не мог понять, отчего Хан так много смеялся. А так если хорошо подумать, неужели не смешно? Ведь говорят, что история повторяется, а вот когда дважды убежишь из тюрьмы, через одни и те же двери, разве этоне смешно?

 

Тамара Танеева

Прошло несколько месяцев после того, как «Святой дьявол» изнасиловал Ольгу. Она какое-то время не появлялась у него. Этот случай как будто был предан забвению, но я не забыла его. Конечно же, не забыла и Ольга, да и как она могла забыть такое. Кого только не присылал к ней Распутин. Он послал к мужу Ольги своего близкого человека, лютеранина еврейского происхождения Ивана Манасевича-Мануилова, который передал ему, что святой старец очень соскучился по Ольге, и интересуется, не запрещает ли он Ольге дружить с ним. Ее муж развел руками и сказал, что он тут ни при чем, наоборот, ему очень нравится, что они дружат. Ольга сказала мне:

– Муж говорит, что Распутин спрашивает обо мне. Он передал мужу через посредника, что его жена великолепна, умна и благородна, и чтобы он не гневил Бога, и не мешал нашей дружбе. Ты представляешь себе этот бред? А мой дурак говорит мне, чтобы я обязательно пошла к нему, и не обижала святого человека. Он хотя бы представляет себе, почему этот проклятый держит рядомс собой стольких женщин, или почему он зовет меня к себе? От этой его политики у моего мужа ничего мужского уже не осталось. Я знаю по меньшей мере троих женщин, которых тот вернул своим мужьям беременными. Чтобы сохранить свое положение, эти крысы молчат, будто ничего и не произошло. Разве такой человек достоин иметь нормальную жену? – бушевала Ольга.

Распутин все так и не оставлял Ольгу в покое. Через своих «Распутинок» он передал ей, что если он ее обидел, то проситу нее прощения, и обещал, что обязательно покается. Одним словом, посредники не давали ей покоя. Меня тоже устраивало, что бы Ольга вернулась туда, так как в этом случае нам было бы легчесправиться с ним, а проучить его надо было обязательно. Но Ольгея ничего не говорила на этот счет. В конце года разразился большой скандал. Хвостов был настолько оскорблен тем, что его назначение и деятельность связывали с Распутиным, что, в итоге, решил открыто противостоятьему, чтобы рассеять эти разговоры и сомнения. Хвостов открытообъявил Распутина немецким шпионом и представил факты, но из этого ничего не вышло.

Это произошло именно в то время, когда я получила письмо от Вырубовой. У меня в гостях была Екатерина, жена Хвостова. Во время разговора со мной она очень убедительно сказала: «Скоро будет покончено с этим вождем хлыстов, и тогда успокоится вся Россия. Я, конечно же, обо всем догадалась, но нигде ни словом не обмолвилась об этом. Не написала я об этом и Герарди. А почему я должна была сделать это? Я женщина, и, возможно, не должна была думать так, но наглость Распутина и его вмешательство в государственные дела перешли все границы. То, что самодержавие сгнило, и его надо было разрушить, мне и без того было ясно, но этот проклятый стал врагом самой России и ее народа. Поэтому, если бы его убили, то Россия, действительно, вздохнула бы. И я бы вздохнула с облегчением, и забот стало бы меньше. Хотя Вырубова и обещала мне в письме, что он никогда обо мне не вспомнит, если я оставлю его в покое, и не буду вести борьбус ним, но дела обстояли совсем не так. Вовремя пьянки он все же вспоминал обо мне. Я уже не говорю о проклятиях, которые он посылал в мой адрес. Я все думала о том, что этот проклятый в таком состоянии мог поручить кому-нибудь из своих должников чтобы причинить мне кучу неприятностей, или что-нибудь еще хуже. А если бы в это время Сандро оказался рядом, что тогда могло было случится, чем бы все закончилось?

Оказывается, Хвостов подослал Комиссарова к Распутину еще до того, как стал министром. А когда он занял пост, то назначил Комиссарова помощником начальника Петроградской охранки и официально поручил ему охранять Распутина. Как он, наверное, думал, в логово к Распутину он внедрил такого человека, который не только доставлял бы ему информацию, но в нужный момент смог бы и ликвидировать его. Но он ошибся. Он не выдержал психологического напряжения в борьбе с Распутиным и преждевременно уличил его в шпионаже в пользу Германии. И лишь после этого он поручил именно Комиссарову и начальнику департамента полиции Белецкому убить Распутина. Они же оба предали Хвостова, и это дело получило огласку. Комиссаров признался Распутину, что получил задание убить его. Распутинтут же сообщил об этом Вырубовой и Императрице. Разразился страшный скандал, который с каждым днем нарастал, как снежный ком. Хвостов, конечно же, все отрицал. Вся вина ложилась как бы на Белецкого. Оказалось, что Хвостов поручил убийство «святого дьявола» также и некоему Ржевскому, которого до того он принял на службу в департамент Белецкого, – на тот случай, если бы Комиссаров и Белецкий подвели его. Белецкий догадался, что стараниями Хвостова во всем обвинят его, поэтому он арестовал Ржевского. Угрозами, а может быть и пытками, он вынудил того дать письменные показания, в которых он признавался, что задание ликвидировать Распутина он получил лично от министра. Все закончилось тем, что в середине марта Император отстранил Хвостова от должности, а Распутин остался цел и невредим. Комиссарова перевели в Ростов-на-Дону, на должность начальника полиции, и дали ему чин генерала, а спустя шесть месяцев уволили. Белецкого тоже перевели куда-то подальше от Петрограда.

Недаром Шитовец когда-то говорил мне, что Хвостов может рассчитать только на три хода вперед. Когда случился этот скандал, я встретилась с Шитовцом и спросила его о Комиссарове. – В одно время он работал у нас в управлении жандармерии. Комиссаров увел жену у своего начальника, шефа Петербургской охранки, генерала Герасимова, чьим доверенным лицом он являлся. Она и сейчас за ним замужем. Вот такой он человек, – сказал он с иронией. – Разве Хвостов не должен был знать об этом, когда делал ставку на него? Комиссаров беспринципный человек, лжец и провокатор, но не дурак. Он авантюрист, но не трус. Он часто пьет, не сторонится развратной жизни, и часто сам является организатором таких собраний. Как мне сказали, с Распутиным он подружился именно благодаря таким делам. Я рассказал тебе все, что мне о нем было известно. Думаю, что Хвостов подослал его именно с той целью, в которой он потом и признался, из-за чего и возник скандал. А вот сейчас Вы мне скажите, почему Вы заинтересовались этим субъектом? – спросил он и заулыбался.

– А вот почему: он просит одну мою знакомую женщину оставить мужа и выйти за него замуж, – я постаралась сказатьэто как можно убедительнее.

– И это все? – спросил Шитовец с улыбкой сомнения. Этим он дал мне понять, что у моего любопытства должна была быть другая причина. Я не растерялась и ответила: – Знакомство Распутинас Комиссаровым состоялось до того, как Хвостов стал министром. Думаю, если правда то, что Хвостов поручил убить этого окаянного, тогда выходит, что его ликвидацию он задумал еще до того, как был назначен министром. – Интересно!

– Думаю я и о том, что возможно именно это послужило своего рода предпосылкой для его назначения.

Шитовец изменился в лице.

– Что Вы имеете в виду? – Несмотря на то, что о связях Хвостовас Распутиным ходят разного рода толки, и как вы уже сказали, этострашно его раздражает, Хвостов все же не тот человек, которыйможет действовать самостоятельно, по своему желанию.

Он ничего не ответил, задумался, а потом спросил изменившимся голосом: – Вы имеете в виду кого-нибудь конкретно?

– Да. Вы тоже подумали о нем.

Он долго не отвечал, лишь несколько раз покачал головой.

– Вы умная женщина, княгиня, в Ваших рассуждениях виднашкола Музы.

Мне было приятно услышать этот комплемент. Что поделаешь, я женщина, и мне нравится, когда меня хвалят.

Я возвращалась домой и думала: неужели еще долго будетдлиться безнаказанное деяние этого необузданного бугая, да ещеи с такими уликами? Неужели никто не сможет остановитьего? Эти мысли долго не давали мне покоя.

Стоял май месяц. Я недавно вернулась из Полтавы, где мывстретились с Сандро после того, как он покинул госпиталь.

Моим родителям очень понравился мой Сандро. Ребенка я оставила там с моими родителями и собиралась позднее вернуться заним. Явернулась в Петербург в приподнятом настроении. В салонпришла Ольга вместе с молодой женщиной двадцати-двадцатиодного года. Она оказалась племянницей Императора, Ириной Александровной Романовой-Юсуповой, женой Феликса Юсупова. Их дочери Ирине уже исполнилось один год. Я многое зналао них, но никогда не видела ее. Я хорошо помнила и то, кем являлся ее муж. В моей голове тут же всплыло письмо Шитовца, гдеон писал о его близости с Сахновым, и о том, как закончилась для Сахнова близость с ним. В уме у меня будто блеснул какой-то луч, но тут же погас.

Я хорошо приняла гостей. В салоне, кроме нас, никого не было, и наша беседа затянулась. Ирина оказалась очень хорошей женщиной, она мне очень понравилась. Несмотря на свое происхождение, она оказалась очень непосредственной и теплой в общение. Мне нравятся такие люди, рядом с ними я чувствую себя комфортно, поэтому я отложила все свои дела, и уделила им много времени и внимания. Потом я сделала им подарки и проводила их. Ольга рассказала мне следующую историю. Оказывается, Ирина очень подружилась с ней и призналась, что после родов, вот уже целый год, она не живет с мужем. «Да и до родов, с тех пор как мы поженились, он всего несколько раз делил со мной постель, у него оказались другие наклонности. Оказывается, и до нашего бракосочетания было то же самое, мне говорили об этом, но я не верила. Не знаю, что делать, если ничего не изменится, я должна буду развестись с ним.» Рассказав эту историю, Ольга добавила: «Бедная девочка, такая молодая и очаровательная, а мучается с таким мужем. И всю жизнь будет так мучиться, если не разведется, такой мужчина не исправится.»

Я сказала ей, что кто-то из наших женщин говорил, что, якобы, таких мужчин лечат гипнозом.

– А кто у нас такой? – она улыбнулась.

– А ну-ка, подумай хорошенько.

Она с удивлением посмотрела на меня

– Ты думаешь…

– …Так говорят, я точно не знаю…

– …Что ты задумала?

– Ничего, я лишь понаслышке знаю, что он умеет лечить такуюпроблему.

Она долго не отвечала, думала. Потом встала взволнованная, и вышла. Через некоторое время она вернулась.

– Сначала я поговорю с Ириной, и если она согласится, то потом уговорит и своего мужа. После этого я пойду к этомусумасшедшему.

– Ирина очень хорошая женщина, жалко что у не такой муж, может быть, правда поможет.

После этого разговора прошло несколько месяцев. В конце августа Ольга сказала мне, что Ирина уговорила мужа пройти курс лечения у Распутина.

– Я уже договорилась и, наверное, в ближайшие дни отведу его к нему, – сказала она. Эта новость очень обрадовала меня.

Осенью Ольга сама привела Феликса Юсупова к Распутину. Первый сеанс он провел в тот же день. Как оказалось, это был сеанс гипноза в сочетании с религиозными мантрами. Потом они пили, играли на гитаре, и пели. Этот «святой дьявол» сказал ему:

«Ты мне очень нравишься, и поэтому я тебя обязательно вылечу». Ольга сама проводила пьяного Феликса домой и передала его Ирине из рук в руки. Этот аристократ с изысканными манерами всю дорогу говорил Ольге, что боится этого мужчины. «Этот грязный мужлан с засаленными волосами и бородой, прикасаясь своими грязными руками, вызывал во мне физиологическое отвращение. Мне становилось дурно, когда он трогал меня своими грязными пальцами». Феликс плакал и говорил, что больше не пойдет к нему. А выпил он потому, что боялся отказаться, к тому же он не хочет терять Ирину. Он плакал, как женщина, и обнимал Ольгу. Та успокаивала его и говорила: Феликс, дорогой, всего несколько сеансов, и все будет хорошо.» Ольга с Ириной еле уговорили его пойти на второй сеанс. Ольга пошла с ним. До того, как войти в кабинет на сеанс, он попросил ее: – Не уходи, не оставляй меня одного, побудь здесь, ты же знаешь, что я боюсь его, – сказал он. – Он, действительно, очень волновался, весь дрожал от страха. Я успокаивала его и обещала, что подожду его в комнате для гостей. Что я могла сделать? Я действительно сидела там и ждала его. Прошло больше часа, я несколько раз тихо заходила в приемную и прислушивалась. Из кабинета доносился лишь шепот. В квартире были только мы, Симонович, охрана и слуга. Я вышла к ним и выпила воды. Вдруг я услышала шум, и вернувшись назад, открыла двери в приемную. Они оба голыми лежали на полу, было видно, что Феликс попытался убежать, когда тот захотел изнасиловать его. Этот дьявол поймал несчастного на пороге двери в приемную, и тут же навалился на него. Бедный, он старался освободиться от него и кричал: У-у-х, ненавижу, какой же ты мерзкий и отвратительный, не люблю тебя, с тобой не хочу. Потом он застонал, и увидел меня, я стояла в дверях изумленная. Он смотрел на меня несчастными, полными слез глазами.

«Помоги!» – прошептал он и заплакал, он даже протянул рукив мою сторону, моля о помощи. Что я могла сделать? Я и представить себе не могла, что, вместо лечения, он сотворит с ним подобное. Я немного пришла в себя, вышла оттуда и прикрыла за собойдвери. В комнату ожидания вошел Симанович, и спросил: «Чтотам происходит? Он все еще продолжает сеанс?» Этот пройдохахорошо знал, что там происходило, так как пока дверь была открыта, он все слышал. Я лишь кивнула головой. Он засмеялсяи вышел. Я проводила Феликса домой. Всю дорогу, пока мы сидели в машине, он проклинал его, он даже не стыдился говорить сомной на эту тему и в деталях рассказывал, что с ним делал этотсумасшедший. Я подумала: Боже мой, ведь тот, конечно же – сатана, но этот еще хуже. Он говорил, что не любит таких, и что больше не придет к нему.

Рассказ Ольги привел меня в оцепенение. Она и сама былав смятении и не знала, как смотреть Ирине в глаза. Она страшнопереживала. Но как мы узнали потом, на третий день Феликс сампришел к Распутину. Тот опять выгнал всех своих женщин издома, и долгое время не подпускал их к себе. Когда напивался, онкричал, что больше всех сейчас он любит своего Феликса. И тоткаждый день приходил к нему, он полностью покорился ему. Весть обо всем этом распространилась быстро, и дошладо Ирины. Она немедленно вызвала Ольгу, и упрекнула ее за то, что о позоре своей семьи ей стало известно от других. На второйдень они пришли ко мне вместе. Я успокоила ее, сказала, чтовсе будет хорошо, что все это быстро пройдет. Потом я почему-то вспомнила о Сахнове, и наверное, чтобы утешить ее рассказала о том, что княгиня Шереметьева тоже оказалась в таком жеположении из-за своего мужа. Ирина с удивлением посмотрелана меня. – Ты что, не знала? – спросила я. – Это случилосьдо твоего замужества. – Я слышала об этом, но не верила, – ответила она.

Я рассказала ей и о том, что тогда Сахнов был любовником Феликса, и когда весть об этом дошла до его жены, то она потребовала у мужа смыть позор с ее семьи. Но Сахнов был человеком самодовольным и безнравственным, и не послушался жены.

– А потом?

– Что случилось потом, знают все. Она отравила своего мужаи себя, но, по воле Божьей, она спаслась.

Ирина смотрела на меня горящими глазами, она будто нашлакакой-то выход и ухватилась в эту на ниточку. Я поняла, что еенадо остановить, и сказала:

– Ирина, ты молода, не смей даже думать, да к тому же твоймуж не виноват. Ольга, наверное, рассказала тебе, как все случилось, во всем виноват этот насильник, ведь Феликс пришел к немус совсем другой целью… – …Я сама убью эту сатану…

– Ирина, это не женское дело! – сказала я, и она согласилась сомной.

Мы продолжили разговор. Она немного успокоилась, не знаю, как подействовали мои слова на ее намерения, но перед уходомона точно не была в плохом настроении. Ольга проводила еедо дома. Через неделю ко мне пришла Ольга и сказала, что виделась с Ириной, которая рассказала ей следующее: «Я предъявиламужу ультиматум: либо он смоет позор с нашей семьи, либо я разведусь с ним. Сначала он заплакал, а потом сказал: «Только небросай меня, я сам убью его.»

После этого прошло две недели. В ночь с шестнадцатого насемнадцатое декабря он действительно сдержал свое слово. Феликс Юсупов с помощью Великого князя Дмитрия Павловичаи Владимира Пуришкевича убили Распутина в доме Юсуповых. Сначала они отравили его цианистым калием, но, несмотря набольшую дозу, убить его не удалось. После этого испуганный Феликс выстрелил ему в спину, потом Пуришкевич выстрелилв него два раза. Уже мертвого, они вынесли и выбросилиего телов Неву с Петровского моста.