Сандро Амиреджиби

Пятая армия красных отступила к окрестностям Волжска. Мы заняли центр, станцию и все важные объекты. Именно в это время разрозненная Красная Армия получила большую помощь из резерва. Наступление остановилось, мы заняли позиции и укрепились, чтобы остальные части КОМУЧА смогли подтянуться к нам. Я удивился, когда во время боя увидел Каппеля в первых рядах. Наверное, это и было причиной того, что его так любили все солдаты и офицеры. Наступление не возобновилось и на второй день, так как в руководстве объединенных войск Поволжского фронта возникли разногласия. Каппель требовал повторно атаковать, а потом наступать на Нижний Новгород, но командир Чехословатского корпуса, и командование объединенных войск отказывались продолжать наступление, причиной чего они называли отсутствие резерва. Они твердо отстаивали свои соображения о том, что надо укреплять линию обороны.

Каппель был разочарован, так как повторилось то же самое, что и после взятия Казани. Он и тогда требовал атаковать Нижний и взять в свои руки и вторую часть золотого запаса Российской Империи, как и в Казани, где захватили 650 миллионов золотых рублей, кредитный сертификат на 100 миллионов рублей, золотые и платиновые слитки, и много других ценностей, в общей сложности почти на один миллиард рублей. Эта операция прошла успешно именно благодаря Каппелю. Этот золотой трофей он тут же отправил в Самару.

После взятия Казани Каппель требовал идти через Нижний на Москву, и приводил твердые аргументы в пользу этого решения. Тогда было очень благоприятное время, в руководстве большевиков царил такой хаос, что они сами готовились к эмиграции.

Об этом знали и командиры Красной Армии, и это почти полностью расстроило их и без того несогласованное управление. У эсеров и их народной армии, действительно, были большие шансы взять власть в свои руки. Но, в решающий момент они проявили не только свою военную и политическую близорукость, но, и на почве ревности к Каппелю, и свое малодушие. Они испугались возвышения чрезвычайно талантливого военного командира, о котором говорили не только в рядах белых. В большевистской прессе тоже упоминали о нем, как о Наполеоне двадцатого века. Это после того, как он вместе со своими малочисленными отрядами сумел занять Самару, Симбирск, Казань, Саратов, Вольск и Хвалынск, – тогда как силы противника в четыре-пять раз превосходили его собственные.

Как и раньше, его и на этот раз не послушали, этим все его оппоненты оказались обречены, так же, как и вся Россия. Именно там, на Волге, решалась судьба России – какого цвета ей быть.

Так как было упущено время, наступление стало невозможным. Этим воспользовались красные. Палубная артиллерия пятой армии атаковала левый фланг бригады Каппеля. Нам пришлось отступить к Казани, там мы и закрепились. Еще существовал шанс атаковать, но Каппеля срочно вызвали в Симбирск, так как, пока его бригада направлялась в сторону Казани, Тухачевский воспользовался временем, удвоил свои силы и провел сильную операцию в направлении на Симбирск. Создавалось впечатление, чтов политическом руководстве белых кто-то манипулировал обстановкой таким образом, чтобы ни одна операция не была доведена до конца. В армии КОМУЧА бригада Каппеля была самой боеспособной, поэтому на Поволжском фронте она играла роль своего рода пожарного.

В этих обсуждениях и противоречиях было потеряно время. Пятая армия Красных, подкрепленная резервом, сама перешла в наступление. Капель не спешил оставлять Казань, так как ее потеря вызвала бы цепную реакцию в городах Поволжья. Но в ходеожесточенных боев его все же вынудили направиться со своей бригадой в Симбирск. Мы вместе с ним оставили Казань. Пока мы прибыли в Симбирск, Казань была потеряна. После падения Казани все успехи, достигнутые армией КОМУЧА на Волге, былисведены на ноль, и разразившаяся там катастрофа поставила все с ног на голову. Все успехи этих месяцев обернулись провалом.

11 сентября, после того, как было отражено наступление в Буинском районе, Красная Армия перерезала железную дорогу Симбирск-Казань, и тракт Сызрань – Симбирск. Сызраньская дивизия была вынуждена оставить Вольск и Хвалынск.

Вместе с Каппелем мы приехали в Симбирск лишь двенадцатого сентября. Шла эвакуация города, все попытки сохранить его оказались безуспешными.

Двадцать первого сентября мы отбили сильнейшую атаку Красной Армии, на левом берегу Волги у Симбирска. Мы провели контратаку и сбросили противника в Волгу. В течение одной недели мы отбивали силы, превосходившее нас в несколько раз, в результате чего Народная армия получила возможность, отступить от Казани в направлении Уфы. После этого мы тоже отступили к Уфе. Практически весь удар пришелся на бригаду Каппеля, личный состав которой не превышал пять тысяч двести человек, тогда как противник насчитывал не менее двадцати семи тысяч солдат.

После отступления к Уфе бригады Самары, Казани и Симбирска объединились в один корпус под командованием Каппеля, но было уже поздно. Если бы это было сделано месяцем раньше, я более чем уверен, что все сложилось бы по-другому. Я не раз обсуждал это с Владимиром Оскаровичем. Несмотря на то, что он очень хорошо видел глупость политического и военного руководства, он, как искренний патриот и воин, все же добросовестно продолжал свою службу.

Я и Юрий Юрьевич служили в штабе корпуса, он – заместителем начальника штаба, а я начальником отдела разведки и специальных операций. В ноябре Каппель признал адмирала Колчака, как Верховного правителя. Не прошло и месяца, как Каппелю было присвоено звание генерал-майора. Я стал капитаном. В 1919 году заново началось формирование нашего Волжского корпуса, которое продлилось до весны. К нашему корпусу были присоединены и разрозненные отряды. По приказу Верховного главнокомандующего к нам присоединили уральскую дивизию, и еще несколько полков, а также бронированныеи авиационные дивизионы. Обновленный корпус вошел в состав волжской группировки Третьей армии. Но реально комплектация армии не была завершена, для ее штатного состава недоставало, по меньшей мере, тридцати процентов. В результате атак Красной Армии летом и осенью мы понесли большие потерив боях под Уралом. Но, несмотря на это, мы сумели задержать красных. Потом мы организованно отступили в направлении Омска. Наши основные силы следовали вдоль Транссибирской магистрали, кавалерия контролировала фланги. При отступлении из Омска надо было подготовить несколько объектов для взрыва. Этот вопрос был настолько важным, что в случае его провала отступление без потерь было бы невозможным. Я, и без того не любил только кабинетную работу, поэтому я сам пошел во главе диверсионнойгруппы, чтобы все посмотреть на месте. В сентябре-октябре основные части начали отходить из Омска. Уже было достаточно холодно. Я со своим отрядом заминировал мост, два участка железной дороги и объездную дорогу. Пришлось немного задержаться. Пока все уладили, одна группа бойцов оставалась рассеянной по обе стороны железной дороги, по левому берегу Иртыша. Мы уже закончили дела, но оказались в окружении авангарда красных. Наш отряд, состоящий из шести человек, скрылся в лесу. Впереди мы наткнулись на эскадрон, который по объездной дороге приближался к железнодорожному мосту. Мы подождали, пока они прошли, и обошли их сзади. Видимо, они получили информацию о том, что часть диверсионной группы оказалась у них в тылу, и их взвод, вместе с другими преследующими, пошел в погоню за нами. Они оставили нам путь только на север. Погоня настигла нас, но мы оказали сопротивление, и пока ониостановились на какое-то время, мы вновь смогли оторваться. Впереди к северу у Иртыша имелось ответвление и маленький приток, пересечь который мы вряд ли смогли бы. Между лесом и рекой на десять-пятнадцать верст простирались болота, поэтому мы могли оказаться в ловушке. Преследующие обошли нас с двух сторон, и возобновилась перестрелка. И мы, и они укрывались за деревьями, но потери были с обеих сторон. У нас было двое убитых и один раненый. Несколько человек противника тоже остались на поле боя. Однако, оказывать сопротивление с четырьмя солдатами было практически невозможно. Мы взяли курс на запад, другого пути у нас не было. Мы шли по лесу, уходя все дальше от Иртыша. Они вновь обошли нас и открыли огонь. Они гнались за нами целый день. День уже клонился к вечеру, и чтобы уйти от погони, надо было как-нибудь продержаться до наступления ночи. Они тоже знали, что ночью у нас было больше шансов спастись, поэтому и спешили. Еще двух моих бойцов убили в перестрелке, да и мой раненый боец дышал с трудом и еле держался в седле, я не мог его оставить. Оставались два пути: либо сдаться, что было бы равносильно расстрелу, либо идтив болота, что с большой вероятностью означало идти на смерть. Погруженный в такие мысли, я верхом на лошади стоял за вековым деревом, как вдруг раздался выстрел. Я пошатнулся, но не упал с лошади. По всему телу пробежал холод, левое плечо поникло, потом я одновременно почувствовал тепло крови и боль в груди. Один за другим последовали выстрелы, мой раненный боец повис на лошади. Времени на раздумья не было, я рванул к болотам, звуки выстрелов остались где-то вдалеке. Еще немного, и я влетел в болота. Лес стал редким, почти стемнело. Я продвигался к реке, лошадь сама находила дорогу. Очень далеко раздались два взрыва. Эти звуки я встретил с радостью, так как понял, что взорвались две части моста, а это означало, что красные не смогут перейти Иртыш, и наши успеют отойти назад: по меньшей мере, у них на это был целый месяц. Моя лошадь уже с трудом продвигалась вперед, она медленно погружалась в воду. Немножко, совсем немножко и я уже буду у реки. А потом?.. Потом я спущусь по ответвлению к Иртышу, и может быть там… У меня кружилась голова, в глазах потемнело, река была уже рядом, но я не выдержал и положил голову на холку лошади. В голове гудели слова: не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся. Когда я открыл глаза, было уже утро. Надо мной суетился пожилой человек. Это был настолько красивый белобородый мужчина, что я подумал, не нахожусь ли я в раю. – О-о-о, ты жив! Это хорошо, хорошо. А ну-ка, может, ты встанешь? – я все отчетливо слышал, – Ты можешь встать? – я не мог даже сдвинуться с места.

Он обошел меня со стороны головы и просунул руку под мое правое плечо. Я присел и застонал от страшной боли, слабость не давала мне возможности встать. Он помог мне, я встал на ноги, мою правую руку он положил на свое плечо: «Хорошо, хорошо, молодец, – подбадривал старик. – А ну-ка потихоньку следуй за мной.» Я пошел. И только сейчас я услышал фырканье лошади, вспомнил о ее существовании и попытался повернуться к ней.

– Идет, идет, никуда она не уйдет, хорошая лошадь.

Мы добрались до реки. Он уложил меня в лодку, и мы поплыли, лошадь плыла за нами. Мы скоро достигли другого берега, тамтоже были болота, я почувствовал это по запаху. Он помог мнесесть на лошадь, сам тоже сел на свою, которая была привязанав лесу к дереву. Мы углубились в лес, миновали болота, потоммаленький подъем и мы вошли в кедровый лес. После долгогопути мы вышли на поляну, здесь стояли две избы и конюшня. У меня опять потемнело в глазах, и я не помню, как очутилсяв избе. От странного запаха я пришел в себя. То мне казался знакомымэтот запах, то незнакомым. Но я чувствовал еще и другой, болеерезкий запах. Я лежал на топчане, укрытый медвежьей шкурой, моя грудь и плечо были перевязаны до шеи, а тот старик суетилсяв избе.

– О-о-о, привет тебе и здоровье! – весело обратился он ко мне. – Сильный ты парень, сильный, молодец, молодец.

Почему я был сильным, почему он хвалил меня, я не знаю. Наверное, он просто подбадривал меня. Я почувствовал сильнуюболь в груди, такую, что мне хотелось кричать и выть, но что-тозаставляло меня терпеть.

– Твоя пуля скоро вылезет, она долго не сможет оставаться там. Немного поболит, потом перестанет, – он так говорил со мной, будто напевал. – Вот скоро и дочка моя придет, потом она присмотрит за тобой.

Я все слышал, но никак не мог понять, что вылезет, откуда вылезет? Если пуля находится в груди, то как она может вылезтиоттуда?

– Меня зовут Серафим. А тебя Сандро, да? Хорошее имя.

– Я-а-а, да, я Сандро…

– …Д-а-а, знаю, хорошо, что ты понял меня.

– А вы откуда знаете? – спросил я, едва шевеля языком.

– О-о-о, я много чего знаю, – захихикал он от удовольствия, – а ну-ка давай выпей сейчас вот это… Немножко невкусно, затополезно.

Он дал мне выпить что-то горькое, я еле смог проглотить.

– Хорошо, сейчас немного присядь и покушай вот это. – он положил мне на колени маленькую миску с кашей.

– Кушай, кушай, это полезно, это придаст тебе силы, вот посмотришь! Тебе сейчас силы нужны, чтобы эту пулю выгнать оттуда.

Странным и веселым был этот человек, еще более страннойбыла его манера разговаривать. Если такой человек скажет тебечто-нибудь плохое, то все равно не обидишься.

– А ну-ка, выпей сейчас чай из шиповника, и тебе станет совсемхорошо, и цвет твой улучшится, да и дочке моей ты больше понравишься. Я с улыбкой посмотрел на него.

– Не удивляйся, ей никто не нравится, а у тебя есть шанс ей понравиться, поэтому мы оба должны постараться.

Я не знаю, сколько лет было этому старику, он так бодро разговаривал и передвигался, что если бы я не видел его лица, то далбы ему лет пятьдесят, никак не больше, но он был намного старше, быть может, лет семидесяти пяти-восьмидесяти, а то и больше. Чай действительно был превосходным, было очень приятнопить его, а в ушах звучали последние слова старика: «Мы должны оба постараться, чтобы ты понравился моей дочке». Что это значит? Думая об этом, я закрыл глаза и вскоре заснул.

Я видел свой любимый сон. Мой сын лежал у меня на грудии разговаривал со мной. Я был удивлен, что он, такой маленький, мог говорить. «Ты же не бросишь нас, не оставишь и не забудешь?» – спрашивал он. После каждого слова он становился всетяжелее. Вскоре я почувствовал тяжесть и боль, уже и на плечах, что и заставило меня проснуться. Открыв глаза, я встретилсяс озаренным лицом девушки. Она стояла надо мной, сверху смотрела на меня, и улыбалась, обе руки она держала на моейгруди.

– Настя! – воскликнул я в изумлении.

Она рассмеялась, очень красиво рассмеялась.

– Я Алена. Настя моя сестра, но если хочешь, я тоже буду Настей.

«Господи, боже мой! Опять сон?!» – не успел я подумать, какона ответила:

– Нет, это вовсе не сон.

Я как будто немногопривык к чудесам Алены, хотямногого изтого, что вокруг происходило я конечно же не понимал. Но то, что каждый день вокруг нее происходили какие-то чудные вещи, уже казалось мне привычным.

– Когда ты поправишься, я тебе все объясню. Сейчас я дам тебевыпить кое-что хорошее, тебе понравится. – Она говорила сомной, как с ребенком, а ведь она была младше меня, ей было, наверное, лет восемнадцать-девятнадцать, а может быть и меньше.

– А где Серафим? – Он в своей избе. Отец уже сделал главноедело, а сейчас я позабочусь о тебе.

Она была очень похожа на Анастасию, мне трудно было найтиразличия между ними. Обе они были белокурые и голубоглазые, Алена моложе и нежнее, но я никак не мог поверить, что Анастасиябыла ее сестрой: где я встретился с той, а где с этой. Между нимибыло расстояние в несколько тысяч верст. Ведь это было невозможно, встретиться с двумя сестрами на таком расстоянии другот друга, да к тому же живущими рядом с болотами. Почему?

Выходит, что Серафим отец Насти? Как только увижу, обязательно спрошу…

– Не морочь себе голову, когда тебе станет лучше, он и сам тебевсе скажет.

Я уже не успевал удивляться ее ответам.

– Как может выйти пуля, если она застряла в моем теле?

– Вылезет. Серафим большой мастер этого дела. Он смазал тебямедвежьим жиром, который не только пулю, он что угодно вытащит из тебя. К тому же он прочитал молитву, и если даже ты незахочешь, эта пуля все равно уже не останется в твоем теле! – расхохоталась она. «Нет, это точно Настя. Но немного другая», – успел я подумать, пока она хохотала.

– Сейчас я натру тебя кедровым маслом, а потом мы уже вместе будем бороться с этой твоей пулей. Ведь Настя тоже натирала тебя?

– Вместе? Вместе с кем? – не понял я намек.

– Вместе с медведем, – со смехом сказала она.

Вечером она раздела меня, натерла кедровым маслом. Она сделала все точно также, как Настя. Мне все же было неловко. Аленахихикала по поводу каждой моей мысли. Мне даже думать былостыдно, она понимала все. Но, заставить мысли остановиться, дело нелегкое. Хочешь ты того или нет, они идут сами. Вот я иподумал: «В этой избе одна тахта, где же она будет спать? Навернопойдет к отцу на ночь.»

– Если хочешь, я вообще не буду спать. Я останусь здесь.

Боже мой, она и это поняла. Алена снова засмеялась звонкимголосом. Я случайно подумал и о том, кто из них красивей, Анастасия или Алена. Она лишь улыбнулась, не сказав ничего. Наши отношения походили уже на странную игру. В избе было очень жарко, топилась печь. Укрытый этой медвежьей шкурой я сгорал от жары. У меня был жар, и я задыхался.

Алена была одета легко, как и Настя, но и ей было жарко.

– Так надо, тебе должно быть жарко, сейчас станет еще жарче.

Она дала мне выпить что-то ужасное, такое горькое и вонючее, что у меня отнялся язык, потом разом раскалилось все лицо, и когда мои глаза наполнились слезами, и поневоле я по-грузинскивыругался, она звонко рассмеялась привычным красивымсмехом.

– Уф, как приятно, что наконец-то удалось заставить тебя заговорить на родном языке! Сейчас ты заслужил кое-что болеевкусное.

Она еще дала мне выпить какую-то настойку, и горечь прошламгновенно. Она подкинула дрова в печь, сняла с себя платье, под которым ничего не было одето. Вот тогда и обожгла она менясвоей красотой. Эта удивительная лесная женщина была шедевром природы. Она стала натирать себя маслом. Боже мой, ведь этовсе уже было… После того, как смазала себе ноги, она выпрямилась и стала смазывать маслом грудь. Она удивительно двигалась, все ее тело светилось на фоне пылающей печи, она не отводилаот меня своего чарующего взора. Я был потрясен, и не мог оторвать глаз от ее тела, забыв обо всем на свете. Такого красивого тела я раньше никогда не видел. В горле все пересохло, и я с трудом проглотил нахлынувшую от желания слюну. Наказала, наказала меня своей красотой, и только за то, что я сравнил еес Анастасией. Я и представить себе не мог, что стану жертвой такой мести. Я с трудом справился с собой, отвел глаза, и даже повернул голову в другую сторону.

– Разве Настя не научила тебя, что не надо отводить глаз. Как же ты узнаешь, кто из нас лучше? – Она опять засмеялась и легла рядом со мной на тахту.

Боже мой, в чем я провинился, такая девушка лежит рядом со мной тогда, когда мне плохо! – Я не мог справиться со своими мыслями, и почему-то стал думать по-грузински в надежде на то, что она не поймет меня. Когда она коснулась меня и нежно погладила рукой, тогда я и подумал: разве будет удивительно, еслия даже согрешу…

– Даже и не думай! Я девственница. Сейчас я лишь твое лекарство, а не любовница!

Она прижалась ко мне всем телом, долго ласкала и мучила.

Я совсем не чувствовал боли от моей раны. Она ласкала меня, ниразу не поцеловав, а я полностью потерял разум. Она усыпиламеня. Всю ночь во сне я видел Настю. Она говорила со мной и всехвалила свою сестру: «Если бы ты не был женат, мы бы уговорилиее стать матерью твоего ребенка. Я знаю, ты ей тоже нравишься, но она не может решиться.» Всю ночь я провел в таких сновидениях и в бреду. Кое-что из моего бреда я слышал и сам. Было еще темно, когда я проснулся. Алены уже не было рядом. Когда уже полностью рассвело, она вошла в избу совершенно голая. Она была совсем мокрая с головы до ног, и я подумал, чтоидет дождь. Оказалось, что она кружилась в тумане. Когда она немного обсохла, то оделась. Хотя, что это был за одежда, такуютонкую рубашку Тамара одевала на ночь.

– Ну, что Настя сказала тебе? Что ты мне нравишься?

– А ты откуда знаешь? – с изумлением спросил я, и устыдилсясвоего же вопроса.

Она засмеялась.

– Да, ты мне действительно нравишься, но ты из другого мира, у тебя будет другая жизнь. К тому же, у тебя жена, ребенок и… – потом замолчала, не стала продолжать. – Мы будем друзьями, не так ли, Сандро? – я без слов кивнул головой.

Когда я вспомнил о Тамаре и сыне, настроение у меня испортилось, и мысли унесли меня далеко. Где они сейчас, как они там, что с ними?

Она что-то налила в стакан и подошла ко мне.

– Ты не волнуйся, все будет хорошо. Они уже дома и ждут тебя.

– Дома?!

– Да, дома, на Украине.

От удивления я приподнялся, но почувствовал боль в груди, даеще такую сильную, что у меня вырвался стон.

– Вот, началось, скоро твоя пуля вылезет.

Всю ночь меня мучила страшная боль, она прекращалась лишьна короткое время, когда мне давали выпить эту страшную настойку. Пришел Серафим, снял повязку и снова смазал рану медвежьим жиром. Кроме того, он залил в рану какую-то черную густую жидкость, и от боли я чуть не потерял сознание.

Я спал, как убитый. Я даже не понял, что проспал до следующего дня и проснулся лишь после полудня. Серафим опять сменил мне повязку. Я и сам увидел, как основание пули чуть показалось над поверхностью груди. Он подержал клещи для гвоздейнад огнем печи, потом этими клещами ухватился за пулю от маузера и, вырвал ее как зуб. Вместе с пулей вышло много гноя и крови. Потом он очистил рану и перевязал ее.

– Вот и все. Хороший ты парень, молодец. Хороший у меня родится внук от тебя.

– Папа!

– Ну, ладно, ладно, не злись, это плохо отразится на Сандро.

Где ты еще найдешь такого молодца? А я внука хочу.

– Папа!

– Ну, что, папа, папа… – он подошел, погладил меня по лбу, с улыбкой подмигнул мне и вышел.

В тот день Алена не разговаривала со мной. Она как будто обиделась на нас обоих. Она делала все молча, без слов. Она накормила меня, напоила, дала лекарства, но ни разу не обмолвиласьни словом. Мне тоже было неловко. Впрочем, какое это имело значение, если она все равно понимала все, о чем я думал. Мной овладели странное чувство и мысли, такого со мной никогда не было. Во мне будто началась борьба. Я думал о Тамаре и ребенке, и в то же время, меня не покидала мысль о том, что у меняс Аленой будет ребенок. Почему-то я думал об этом с полной уверенностью. Я никак не мог прогнать эти мысли. Я ругал себя, заставлял не думать об этом, но у меня ничего не получалось.

В ту ночь она не осталась со мной, и пришла в избу лишь утром. Она все еще не говорила со мной. Я уже встал, и чувствовал себя хорошо, Алена стояла у кухонного стола и что-то делала. Я приблизился к ней, погладил по голове и вышел во двор.

Серафим сидел перед своей избой и ласкал собаку. Мне показалось, что она была слишком большая. Я видел ее со спины, ее голова лежала у ног Серафима. Я присмотрелся и поразился: это была медведица. Серафим подозвал меня рукой: мол, подойди. Я подошел. Он справился о моем здоровье, но это так, формально, он и без этого знал, как я себя чувствую. Потом он обратился к медведице: «Рыжая, а ну-ка поздоровайся с гостем!» Медведица встала на задние лапы и трижды отвесила поклон до земли.

«Молодец, ты хорошая девочка.» – Сказал он ей и повернулся ко мне:

– Вот видишь, Сандро, даже медведь у меня самка. Ни одного самца нет вокруг меня, – сказал он с улыбкой. И мне показалось, что улыбка его была грустной.

 

Из дневников Юрия Тонконогова

Опустив голову, я сидел в штабном вагоне командующего корпусом. Владимир Оскарович был явно не в духе и смотрел через окно в лес. «Много соратников и друзей потерял я в этой братоубийственной войне и никак не могу привыкнуть к этому… – с грустью в голосе сказал Каппель, даже не посмотрев в мою сторону. Я знал, что он тяжело переживал каждый подобный случай. – Навойне тяжелее всего переносится предательство и потеря друзей, а остальное… – он повернулся к столу, взял в руки сообщение и перечитал еще раз.

По полученной нами информации, часть той разведывательно-диверсионной группы, которой командовал Сандро Амиреджиби, оказалась в тылу у вражеского авангарда. Вторая часть успела отступить, после чего этот отряд ничего не знал о них. Задание, которое получил Сандро, было выполнено чрезвычайно точно: оба участка моста, объездная дорога и запасной путь железной дороги были выведены из строя. После взрыва этих объектов противник уже не мог быстро атаковать и форсировать реку Иртыш. Такая ситуация давала нам возможность организованного отступления в течение одного месяца.

Прошло пять дней, а мы ничего не знали о них. Разведка ничего утешительного не могла сообщить. Мы получили информацию лишь о том, что за отрядом, состоящим из шести человек, была устроена погоня и вроде бы по неопровержимой информации, все они погибли. Но эти данные были лишь о пяти членах отряда, среди них не было сведений о Сандро.

Он еще раз прочитал сообщение, бросил на стол и повернулся ко мне.

– Как Вы думаете, Юрий Юрьевич, оплакивать нам его уже, что ли? У Днестра мы один раз уже оплакали его, но через месяц он вернулся к нам вместе со своим другом. И в придачу, австрийского языка тоже прихватил с собой, не с пустыми же руками возвращаться, – по его лицу пробежала улыбка. – Я тоже цепляюсь за эту мысль, Владимир Оскарович. Быть может, ему, действительно, удалось скрыться. Если бы они убили Сандро, то в первую очередь они попытались бы добыть данные о нем, как о командире.

– Вы правы. Дай Бог, чтобы ему удалось ускользнуть.

Кроме войны, меня и Каппеля связывал Сандро. Для каждогоиз нас он был младшим другом, а для меня еще и младшим братом. У меня на глазах он стал мужчиной, все его проблемы улаживал тоже я. Я вложил в него столько же труда, сколько вложил быв воспитание своего младшего брата. Я от всего сердца любили его, и его семью. И время показало, как мы поддержали друг друга, и стали одной семьей. Мы оба, я и Каппель, были монархистами. Лишь обстоятельства сложились так, что мы воевали в рядах Народной армии. Об этом мы оба очень хорошо знали, но мы сознательно не касались этого вопроса, никогда не говорили на эту тему.

– Юрий Юрьевич, где Вы познакомились с Сандро?

– На станции в Туапсе. Тогда ему было около пятнадцати лет.

Это был маленький дикарь, который всех сверлил своими сверкающими глазами. Дядя забрал его в Петербург учиться. В вашеучилище его привел именно я. В тот же день первые похвальныеслова в его адрес услышал тоже я. Да и потом все его поощренияи порицания объявлялись мне, так как я заботился о нем, его дядебыло некогда.

– А кем был его дядя?

– Руководителем внешней разведки Российской Империи, а я был его адъютантом. – Он посмотрел на меня с удивлением. – Они Сандро готовил для работы в разведке, так как у него были хорошие данные для этого. Но не получилось, он умер в тот же день, что и Сахнов, после дуэли с Сандро.

– Неужели на него так подействовала дуэль Сандро?

– Нет, конечно. Хотя, быть может, этот факт и ускорил его кончину. Но он уже был болен и лежал в больнице. Это была уникальная личность, его очень уважал сам Император и его окружение. Петр Аркадьевич никогда не рассматривал никаких важныхдел не посоветовавшись с ним. Под его управлением, внешняяразведка была поднята на такой уровень, которого в России до техпор не существовало. Петр Аркадьевич всегда был рядом и всячески помогал ему.

– Как вы к нему попали? – неожиданно прервал он меня.

– В Тифлисе я работал в его подчинении в отделе контрразведки. Когда его перевели в Петербург, он взял меня с собой.

– Это уникальный случай! Я имею в виду то, что человек нерусского происхождения был назначен на такой пост.

Как обрусевший немец, он обращал большое внимание на такие вещи.

– Согласен с вами, но тому есть свое оправдание. Наверное, в тот момент не было более сильного и выдающегося авторитетав таких вопросах. В этом уникальном человеке слились воединодве личности: государственный муж и заботящийся о стране человек. После трагической гибели Петра Аркадьевича он очень сильно изменился, можно даже сказать, что он потерял всякий интерес к работе. Он расследовал дело об убийстве Столыпина, но не получил от Императора разрешения на арест и наказание виновников. То, что мы пожинаем сегодня, это результат того, что правление Империей испытывало недостаток в таких людях. Мы посмотрели друг на друга, и он кивнул мне головой.

– Как Вы думаете, Юрий Юрьевич, что ожидает нас в будущем?

Я не ожидал такого вопроса. Я встал и подошел к окну. От меня он ожидал искреннего ответа, это я знал точно.

– Мне не нравится ситуация, сложившаяся вокруг Верховного правителя. Мне это говорит лишь о том, что там хаос. Колчак сам является заложником. Ничего хорошего это нам не предвещает.

Он согласился:

– Мы все заложники, заложники России, так как сегодня ейнужно жертвоприношение. – Он кивнул головой и попросилпродолжить.

– Политическая работа очень слаба, можно сказать, совершеннобеспомощна. Подтверждением этому является и то, что мы не получаем помощи извне, вы и сами хорошо видите, как себя ведутстраны Антанты по отношению к нам. У нас нет поддержки и состороны нашего народа, именно поэтому мы и не можем пополнить наш резерв, бегут даже те, кто есть. Дезертирство – это нашаглавная проблема. Уже в который раз батальоны и полки в полном составе переходят на сторону красных. Никто не может исключить подобных случаев и в будущем. Я думаю, что мы упустили момент, а сейчас мы пожинаем плоды этого.

– Под Казанью! – только и сказал он.

– Да, именно под Казанью. Все связано с успехом и поражениемпод Казанью. Призрак достигнутого вами успеха там, и сегодняпреследует очень многих.

– Что Вы имеете в виду?

– А то, что было бы лучше, если бы золотой запас Вы оставилипод своим контролем.

– Это было бы трудно сделать.

– Понимаю, так как, чтобы охранять золото, нужен постоянный контроль, а у Вас нет на это времени. В том-то и дело, что все было разыграно именно так, чтобы Вы, как можно скорее, освободились от этого золота. Но разве все думали об этих деньгах и золоте так же, как Вы? Посмотрите, все политическое окружение Колчака пытается что бы, как можно быстрееосвоить весь золотой запас Империи. А Александр Васильевич старается как-то сдержать это их безудержное желание и, боясь допустить ошибку, отказывается от действительно нужных расходов. Таким поведением он всех настроил против себя, поэтому я думаю, что его политической карьере скоро придет конец.

Он недовольно покачал головой.

– Вы действительно так думаете?

– Да, я так думаю. Причиной тому является и то, что он своейопорой сделал чехов, но, к сожалению он не видит, или не в состоянии оценить, что в отличие от него, у них совсем другие интересы. Чехи думают о том, как бы эвакуировать свой корпус из России, но он почему-то именно им доверяет организацию перевозки золотого запаса, от Новониколаевска до Иркутска.

– Вы бы им не доверяли? – неожиданно остановил он меня.

– Нет! – А какая у Вас причина?

– У меня много причин? Еще начиная с Казани, вот уже сколькомесяцев чехи уклоняются от того, чтобы оказать помощь армии, и это вы прекрасно видите, но дело в другом. Это уже не их война. Поэтому я думаю, что они пойдут на все, в том числе, и на прямоепредательство. По моим данным, они с помощью эсеров ведут сепаратные переговоры с большевиками, а с дипломатическимипредставителями Антанты ведут работу, подрывая основу правления Колчака. Я считаю неоправданным, чтобы чехи распоряжались вопросом безопасности золотого запаса.

– Сейчас ничего нельзя сделать. Они действуют по мандату Колчака.

– Именно они и погубят Колчака, да и нас потянут за собой.

Мы долго сидели молча, пока не вошел его адъютант. Я попрощался с ним и ушел.

Мои подозрения в отношении чехов полностью оправдались.

Сорок вагонов, груженных золотом, которые были высланы 31-гооктября, лишь 27-го декабря прибыли в Нижнеудинск, вблизи Иркутска, где находился Колчак. Никто не знает, где находились так долго эти сорок вагонов, а также двенадцать вагонов с персоналом и охраной, но фактом является то, что чехи вели торгс большевиками и представителями Антанты, и доставили груз в Нижнеудинск именно тогда, когда сочли дело решенным. Представители Антанты вынудили Колчака уйти в отставку. Четвертого января он издал свое последнее распоряжение, которым Верховную власть России передал Деникину.

На второй день в Иркутске произошел переворот, город взяли в свои руки эсеры-меньшевики. Колчак вместе с чехами оставил Нижнеудинск. Их вагон находился под покровительством Антанты, но, несмотря на это, командир чехов, Ян Сыровой, 15-го января выдал Колчака политцентру эсеров-меньшевиков. Когда Каппель узнал об этом, то так разгневался, что вызвал Сырового на дуэль, в связи с чем выслал ему шифрованную депешу, но тот отказался от дуэли. Он уже был близок к своей цели – эвакуации чехословацкого корпуса на родину. Для достижения этой цели он должен был обменять с большевиками сорок вагонов золота, ипередать Колчака эсерам. Все произошло по требованию большевиков, этим чехи показали свою лояльность. Спустя три недели, утром седьмого февраля, большевики расстреляли Колчака на берегу реки Ушаковка.

После разговора с Каппелем я вернулся в штаб. На столе лежал запечатанный конверт.

«Лично, только полковнику Тонконогову» Я подумал, что его принес кто-нибудь из моего отдела. Я распечатал конверт и, если скажу, что был удивлен, то это значит ничего не сказать. Я держал в руках письмо моей жены! Сначала я не поверил своим глазам. Как? Каким образом? Кто? И, когда немного успокоился, прочитал его.

«Мой дорогой!

Я рада, что вы живы. Мы хорошо понимаем, как вы оказались добровольцами сначала в одной армии, а потом в другой. Решиться на такой шаг вас вынудила забота о нас, а потом уже и новые обстоятельства.

С Божьей помощью нам с детьми удалось покинуть нижегородский концентрационный лагерь. Сейчас мы все вместе находимся у Тамары в Полтаве. После стольких переживаний и волнений у Тамары начались преждевременные роды, и в начале октября она разродилась мертвым ребенком в больнице Нижнего Новгорода. Именно преждевременное появление на свет этого ребенка и спасло нас из плена. Тамара в больнице случайно встретилась с другом Сандро, Мамия, вместе с которым он бежал из «Крестов.» Сначала он освободил нас, а потом – и всех остальных пленных. В своем вагоне он взял нас с собой в Царицын, а оттуда, через несколько недель, совершенно безопасно отправил нас в Полтаву. Мы ему очень благодарны. Если ты получишь это письмо, то это тоже будет его заслугой.

Здесь тоже неспокойно. Но у насздесь есть крыша над головой, дом и все, что нужно. Ждем вас, может вам удастся освободиться от того ужаса, что происходит у вас. Когда я впервые встретилась с Мамия, и он узнал, кто я, то сказал, что знает тебя, но не сказал откуда. Может быть, и ты как-нибудь сможешь подать нам весточку о себе. Город Полтава, улица Пушкина № 9.

Целую тебя крепко! Дети посылают тебе привет и поцелуи и просят передать наилучшие пожелания Сандро. Твоя Вера!»

23.11.1918 год.

Письмо было написано почти год назад. Столько времени не могли передать. А может быть, специально не делали этого? С каким умыслом? И чьими руками сделано это сейчас? Кто у них здесь? Какая у них была цель, что именно сейчас передают мне это письмо? Меня мучили уйма вопросов. По почерку было видно, что письмо было написано в спокойной обстановке, без принуждения, я не видел следов постороннего воздействия на жену. Что означала эта последняя фраза: «Может быть, и ты как-нибудь сможешь подать нам весточку о себе»? Через кого? Нет, тут что-то не так. Я долго ломал себе голову.

Мамия, действительно, знал меня понаслышке. Зато я знал его близко, хотя сам он не подозревал об этом. Я знал о нем с того периода, когда в 1905 году ему удалось ускользнуть от нас в Батуми, тогда мы взяли много эсеров и социал-демократов. Одно время он был в контакте с Музой, потом потерялся. Молодец. Что я могу сказать кроме благодарности, коли он спас мою семью? Когда я нашел Сандро после побега из «Крестов», то это только благодаря тому, что я знал, где у них с «Ханом» было укрытие. Поэтому было легко определить, куда они направились бы после побега. Какая у меня странная жизнь! Что бы не происходило вокруг меня или моей семьи, все связано или с Музой, или с Сандро. Видно, Мамия стал большим человеком у большевиков, если уж у него свой вагон. И в скольких «эксах» он принимал участие, тоже не сосчитать. «Хан» был в Петрограде и в ночь октябрьского переворота, на той конспиративной квартире, куда привели нас. Это тоже не было случайностью. Ведь у него большая группа бандитов, неужели и они каким-нибудь образом были включены в дело переворота? Нельзя исключать и этого.

Я еще раз проверил конверт, не вскрывал ли его кто-нибудь, но следов вскрытия я не нашел. Потом я подумал и о том, не прочитал ли его кто-нибудь. Если это так, то он обязательно дождался бы моей реакции, как я буду действовать. Неужели проверяют?! Наконец я выяснил, как это письмо попало ко мне, но это не прояснило дело. Кто-то незаметно положил письмо на стол сотрудника моего отдела, а он принес его ко мне в кабинет. Нельзя было сильно углубляться в это дело, чтобы не вызвать каких-либо подозрений. Я его попросил лишь выяснить, кто в тот день принес почту, и составить список тех, кто входил в тот день в эту комнату до того, как он обнаружил это письмо на своем столе.

Ох, как мне нужен был Сандро, чтобы он увидел это письмо. Какая-то теплая дрожь пробежала по моему телу, и я почему-то подумал, что он жив и в эту минуту думает обо мне. Мною овладело странное, обнадеживающее чувство, которое подсказывало мне – жди!

 

Сандро Амиреджиби

Несмотря на свой возраст, Серафим был красивым мужчинойс белоснежными бородой и волосами. Увидев его, человек обязательно подумал бы о каком-нибудь библейском святом. Мне всеказалось в нем странным: образ жизни, необычная речь и поведение, несвойственная его возрасту ловкость. Но самым страннымбыли его уникальные способности, которые он передал и своимдочерям. Я все время думал: были ли эти способности даны емуот природы, или он научился всему этому сам? Видимо, пока он играл с медведицей, мои мысли, против моейволи были направлены на него, и они потревожили его. Он услышал их, именно услышал, так как он не то что понимал, а именнослышал мои мысли слово в слово. Он встал и попросил зайтик нему. До того я не бывал в его доме. Это была точно такая жеизба, как и у Алены. Там стояла такая же кушетка, стол, и печь, только на стенах висели книжные полки, на которых лежало множество древних фолиантов. На столе и полках стояло несколькостеклянных керосиновых ламп. Все это придавало избе совершенно иной вид, что очень удивило меня. Когда я связал его внешность с этими книгами, то Серафим предстал передо мной совершенно другим человеком. Почему-то мне не давала покоя мысльо том, что Серафим был не просто странным лесным человеком, а древним ученым, который по какой-то причине ушел по дальшеот властей, и цивилизованной жизни. Мне и без того нравилсяэтот старик, я был очень благодарен ему за то, что он подарил мнежизнь, но сейчас у меня появилось к нему особое почтение и глубокое уважение. Я еще раз осмотрел все вокруг и встретился с егоулыбкой. Наверное, эта улыбка была вызвана моими мыслямии реакцией.

– Все приходит с учебой, но еще более дорогим является, есличеловек вспомнит, что ему даровано Богом. Если ты останешьсяздесь, то я помогу тебе, и ты многому научишься и вспомнишь.

Но я знаю, что ты человек другого мира, и к тому же неугомоннойдушой. Ты талантлив, но долго на одном месте ты не сможешьудержаться. Ты не белый и не красный, ты свободной души человек, как и твой отец.

Я ничего не ответил и даже не удивился тому, что он сказал.

– Знаю, тебе интересно, почему мы живем здесь, или как мысюда попали, кто мы и откуда пришли сюда. Знаю я и о том, чтопосле того, как я сказал, что хочу внука, в тебе идет внутренняяборьба. Я знаю, что ты порядочный и справедливый человек, сындостойного человека. Именно от такого мужчины иметь внука является добром, а иначе, разве самцы перевелись на этом свете?

Когда знаешь, что весь труд и знания, которые ты вложишь в него, сроднятся с ним, он найдет всему применение и оправдает твоинадежды, тогда не жалко времени, и не пропадет даром затраченный труд. Наверное, ты не знаешь, что еще с незапамятных временженщины просили богов иметь от нихдетей, что являлось гарантом того, что у них будет умное и родовитое потомство.

Услышав эти слова, я с удивлением посмотрел на него. Он засмеялся. «Я же сказал тебе, что все идет от учения. Вот ты не училэтого, оттого и удивляешься. И сколько таких вещей ты еще незнаешь.»

Мы вышли во двор, на лавке сидела Алена, она играла с медведицей. Я обрадовался, увидев ее, она с улыбкой взглянула на меня, потом будто постеснялась и вновь повернулась к медведице.

Серафим заметил ее смущение и что-то довольно пробормоталпро себя. Потом он обратился ко мне: «Она к тебе пришла. Тыдумаешь, она со мной помирилась? Она хочет покормить тебя.

Иди с ней, поешь, а потом поговорим.»

Алена встала, взяла меня за руку и пошла вперед. Медведицаосталась недовольна, что Алена перенесла свое внимание на меня.

Она выпрямилась и заревела. Я такого не ожидал.

– Рыжая! – только и крикнул Серафим, и зверь тут же замолчал, как стоял, так и остался стоять на двух ногах. Алена повернулась, пригрозила ей пальцем, и в тот день я больше не слышал голосмедведицы.

Мы вместе пообедали, как всегда, легкой растительной пищей.

Я удивлялся тому, что такого рода еда могла насытить меня. Вовремя обеда мы обменялись всего несколькими словами. Онабыла в хорошем настроении, смеялась, но почему-то старалась несмотреть на меня. Скажу правду, мне было очень приятно находиться рядом с ней, но я старался не давать своим мыслям такое направление и больше думать о других вещах, чтобы не вызвать в ней какие-либо эмоции. Наверное, она оттого и улыбалась, что угадывала мои старания. Я был в ожидании беседы с Серафимом, поэтому, после того, как мы пообедали, я уловил момент и поцеловал ее руку. Это очень удивило ее, она улыбнулась и отвернулась. Я же отправился к Серафиму.

Он сидел во дворе и ждал меня. Как только я подошел к нему, он рукой показал, чтобы я сел рядом, и тут же начал:

«Я осиротел совсем маленьким. Отец мой погиб, когда мне было восемь лет, а когда мне было одиннадцать, казаки подожгли наш дом, моя маленькая сестра вместе с мамой сгорели. Мне помогли скрыться близкие моего отца, я чудом спасся. Враги моей семьи хотели убить и меня, как наследника имения, чтобы потом они смогли завладеть нашими землями. По той же причине они сожгли несколько домов в деревне. В это время из нашего Черниговского уезда согнали несколько деревень, населенных староверами, чтобы потом переселить их восточнее, на Оку. Мы догнали их, и друг моего отца передал меня их старосте, которого он знал и раньше. Он рассказал ему обо всем, что произошло и объяснил, почему я должен был бежать из моей деревни. Этого человека звали Захар Захарович Захаркин, он был старостой и наставником деревни староверов. Моему спасителю он сказал, что их определили на поселение в Курский уезд, что до того места надо было пройти более двух тысяч верст, а потом еще добраться до реки Оки. Тот, кто привел меня к Захару Захаровичу, сказал, что найдет нас, и вернулся обратно. Так я, маленький мальчик, оказался в совершенно чужой обстановке, в окружении людейс абсолютно другим, незнакомым мне, укладом жизни. До того времени я ничего не знал о староверах. Было только одно: нас, детей, пугали ими: «Если будете плохо себя вести, то мы вас отдадим староверам,» – говорили нам взрослые. Эти угрозы почему-то действовали на детей сильнее других слов. С того дня я видел столько дорог и прошел столько верст, что я и представить себе не мог, что человек способен столько пройти. Мне помог Захар Захарович, он сказал: «Это все временно, пока твой близкий непридет за тобой.» Но никто не пришел за мной ни в тот год, ни потом. Мне исполнилось пятнадцать лет. Я как будто привык к новому месту и строгому укладу жизни староверов. Но в одно осеннее утро к нам пришли и сказали, чтобы мы освободили дома, что вся деревня должна переселиться в другое место. Большая беда свалилась на нашу голову. Представь себе, что с нами было, когда мы узнали, что у нас отнимают все созданное нашими руками – деревню, хозяйство, и безо всякой вины ссылают в Сибирь. За те четыре года, что мы обжились и обустроились на новом месте, потребовалось сколько труда… Я был таким же усердным и трудолюбивым, как и все и, насколько мог, всегда был рядом с ними. Такая несправедливость угнетала меня. Этих людей ссылали в Сибирь лишь за то, что они молились так же, как их предки, а их предки молились так, как ранние и истинные христиане. Но что нам оставалось делать? Как говорится: противлома нет приема. Староверы никогда не были агрессивны, наоборот, они очень законопослушные и преданные своей стране люди, со своими особенными правилами жизни и высокими нравственными стандартами. Они с удивительным спокойствием и терпением принимали от властей все эти беззакония, грабежи и унижения. Но я никак не мог смириться с этим. За четыре года я вроде бы и привык к их образу жизни, но внутренне я все же оставался другим человеком. Мой приемный отец был человеком очень высокой нравственности и большого ума. До конца своей жизни он пользовался большим уважением среди староверов. Он и сказал мне: «Если хочешь оставайся здесь, тебя они не тронут.» Я отказался: Куда вы, туда и я. «Ты обрекаешь себя на муки, – сказал он. Но именно мученическая жизнь, а не блаженство является настоящей жизнью.»

Вот и собрались мы всей деревней, кто-то не смог оставить скотину и забрал ее с собой. По дороге к нам присоединились и жители других деревень. По реке Оке мы добрались на баржах до Казани, а оттуда уже и до Уфы. Сначала мы даже и не знали, куда нас ведут. Было поразительно, что полный покой царил среди переселенцев, на ожидающие их трудности и невзгоды они смотрели не с паникой и страхом, а с какой-то надеждой. То, что происходило с нами, они считали Божьей волей, который милостиво наградил их еще одним испытанием, за что они и были ему благодарны. Из Уфы мы перешли за Урал и добрались до нынешнего Челябинска. Тогда это был маленький поселок. Мы с большим трудом прошли этот путь, мы все были собраны в один кулак, мужчины и женщины, большие и малые, все подбадривали друг друга и помогали, как могли. Я не знаю другого такого народа, который на своей Родине, от своих же властей перенес бы столько мучений, невзгод, гонений и унижений, и который так достойно выдержал бы все это, не изменив ни правилам своей жизни, ни стране, ни своей вере. Этот удивительный народ навсегда остался для меня примером стойкости и добродетели.

До Алтайских гор мы добрались лишь осенью следующего года. А до этого, в Казани и Тобольске, многие из молодых мужчин ушли рекрутами в армию. Это была единственная возможность, чтобы остальным хватило пищи. Мы прошли невообразимо долгий путь, потеряв почти четверть наших людей. Большую часть из нас поселили южнее Бийска, остальных же еще дальше на восток – за Байкалом. Поселились. Ту зиму мы провели почти голодными, а потом потихонечку стали устраивать свою жизнь. Правда, были определенные препятствия со стороны местных, но постепенно и это наладилось. Пришлось бороться и с чуждым климатом, но и это осилили. Здесь поблизости оказалось несколько деревень, населенных староверами, их переселили на век раньше нас, и вот они-то и помогли нам. На третий год мы собрали такой урожай хлеба, какой в этих краях никто и никогда не выращивал. Не то, что в Сибири, даже на европейском черноземе мало, кто смог бы собрать такой урожай.

Мой приемный отец – Захар Захарович – и там был старостой деревни. Мы построили красивую деревянную церковь, поставили крест над куполом. Но кто даст нам жить спокойно? Пришли два православных священника вместе с чиновниками и полицией и срезали крест своими руками. Нам было запрещено иметь священника. Мой приемный отец выполнял некоторые обязанностив церкви, как настоятель, но он не имел права венчать, как священник. Он был лишь хорошим знатоком церковного устава, но не имел благословения быть священником. Ему, как образованному, нравственному и справедливому человеку, которого знала всяобщина, доверяли все. В нашем доме даже была открыта воскресная школа, официально в нашей деревне школы не было, нам не позволялось учиться и в гимназии, но все наши дети умели читать и писать и были настолько грамотны, что своими знаниями превосходили своих сверстников, которые учились в школе.

Все его ученики отличались отменной памятью и способностями. Для обучения и воспитания детей мой приемный отец применял интересные методы, с которыми я встретился позжев монастыре Китая. Часто, когда он видел, что дети по какой-либо причине были невнимательны, он тихим голосом начинал говорить с женой, или с кем-нибудь из старших, кто присутствовал на его уроке, на совершенно другую тему, а потом переходил к тому вопросу, который он хотел объяснить детям, и рассказывал это будто по секрету. Желая услышать тайный разговор, дети напрягали свое внимание и прекрасно запоминали именно то, что им и следовало знать.

Однажды я стал свидетелем того, как старшеклассник спросил его: разве я не имею права после того, как выучу уроки и закончу домашние дела, убить время как захочу? Он применил именно это выражение «убить время». Приемный отец изменился в лице, и долго не мог ничего ответить. Потом он очень спокойно обратился к детям: «Ваш друг говорит – убить время – так часто говорят бездельники, дети мои, это самый большой грех, который совершает человек перед Богом, и самим собой. Само это слово уже грех. Время – это Бог, Его плоть. Он дал свою частицу нам, чтобы трудиться, и, пока мы живем на этом свете, создавать, созидать и творить добро. А мы, оказывается, убиваем время, потому, что оно надоело нам, оказывается, у нас излишек времени. Только когда человек заболевает какой-нибудь болезнью, он осознает, что ему осталось мало времени. Он только тогда и начинает задумываться об оставшихся часах и минутах. Возможно, это и есть наказание за убитое время, так как мы отвергли Бога и дарованную Им частицу своего тела. А может быть, подобно Блезу Паскалю, человек должен родиться больным, чтобы пытаться каждый день провести в творчестве и успеть за короткий срок сделать столько, сколько не успели бы сделатьсто человек, вместе взятых, за всю свою жизнь. Кто не считается с моим временем, тот не может быть моим другом. Кто не бережет твое время, тот твой враг. Часто человек сам себе враг. Если хочешь, чтобы ценили твое время, ты сам должен дать пример тому, что время дорого тебе, так как время – твой Бог». Вот так рассуждал мой приемный отец. Поэтому все его ученики выросли чрезвычайно трудолюбивыми, образованными и любящими Бога людьми. Власти относились к нам очень плохо, они, можно сказать, не считали нас за людей. Малейшая передышка и спокойствие между всякими унижениями и мучениями были настоящим счастьем для староверов. Чем больше страданий и мучений они переносили, тем более счастливой становилась для них каждая минута свободы и мира. Тогда я до конца не понимал, что происходило с нами, точно так же, как и многое другое. Тому причиной был и мой возраст. Но со временем я убедился и в том, что они сами намного больше заковали свои души в оковы, чем это сделали чиновники, отправившие их в Сибирь. Как видно, онис самого начала сформировали свою философию, а исходя из этого, и тактику. Они думали, что, укрывшись под мантию угнетенных, они как бы обретают больше шансов на выживание. А в действительности, этим они еще больше – сознательно поработили себя. Чем больше я набирался ума, тем больше я понимал эту их философию. Но по своей внутренней сущности, я был совершенно другим человеком. Я никак не мог свыкнуться с этим. Никто никого не сможет поработить, если в самом человеке нет склонностик этому, и если он сам не захочет стать рабом. Все это я постиг позже. Лишь опыт дает возможность воспринять истину и испытать тягу к ней. Сегодня я знаю, что такое счастье – это мир природы, и я в ней, как частица ее самой. Это есть истина моего счастья. Но тогда во мне кипел протест, я не мог, подобно другим, так безропотно переносить эти унижения, и нечеловеческие отношения. Наверное, здесь сказывалось и мое происхождение. Я с самого детства не переносил несправедливость, я был очень чувствительным во всех подобных случаях. Потому и обошлись так с нашей семьей казаки, что отец заступился за невинный народ, за что его и убили. Если бы те люди, за которых заступился мой отец, хотя бы встали рядом с ним, то казаки не посмели бы сделать это. Но и этого им было недостаточно, и таккак мы по прежнему искали справедливости, спустя три года они убили маму и мою маленькую сестричку. Это еще больше усилило во мне протест против любой несправедливости. Будто судьба сознательно привела меня к староверам, для того чтобы еще большепознать, увидеть и испытать эту несправедливость и безнравственность, проявляемую чиновниками именно по отношению к ним. Таких усердных, трудолюбивых и высоконравственных людей вряд ли можно было найти где-нибудь в другом месте России. Во всех бедствиях они преданно служили своей Родине, но, вместо благодарности, они всегда подвергались гонениям, оскорблениям, и охоте как за зверьми. На меня не действовали ни молитвы, ни наставления. Когда в деревне появлялся какой-нибудь чиновник или полицейский, меня всегда как-то оберегали от встречи с ним. И все это потому, чтобы я не мог слышать их оскорбительного обращения, или какого-нибудь нового запрета, или вымогательства. Пока эти пиявки находились в деревне, меня не пускали туда, а если я не успевал покинуть деревню, то меня держали взаперти.

В тот год меня решили женить, тогда мне уже было двадцать лет. В соседней деревне жила одна девушка, которая нравилась мне, я дружил с ее братом, и я замечал, что и их семья была не против нашей женитьбы, более того, они тоже хотели, чтобы мы поженились, но так как в деревне не было священника, то венчать нас было некому. Если у нас в деревне появлялся свой священник, то его мгновенно арестовывали, и потом никто ничего не знал о его судьбе. Мы стали искать священника, и в конце лета нашли его. Мы решили не откладывать венчания. Не знаю, откуда они узнали об этом, но в день нашей свадьбы, к нам явился губернский чиновник, направленный в наш уезд надзирателем, в сопровождении полицейских.

Мы спрятали священника, но они требовали выдать его, в противном случае грозились переселить всю деревню. Чиновник заявил моим приемным родителям, отцу и маме – Людмиле Борисовне: «Если не хотите неприятностей, то всей деревней заплатите мне пять тысяч рублей и, в знак уважения, одолжите мне на ночь вашу невесту.» Я не знал, о чем они говорили. Моя приемная мать стала плакать и причитать. Что только не пришлосьбезропотно пережить этой доброй и благородной женщине, но вынести такого оскорбления она не могла. Тогда и услышал я от девочек, чего требовал этот безбожник. Я вскочил на коня, посадил в седло мою невесту и ускакал. Ее брат и несколько деревенских ребят последовали за нами. Девушку я отвез к ее родителям, оставил ее у них, и сказал, что для нашего бракосочетания мы найдем более подходящее время.

Мои односельчане были вынуждены выдать священника, отдали они и три тысячи рублей, но этому ненасытному все было мало. Перед тем, как покинуть деревню, он наказал жителям села: чтобы через два дня привезли в уезд еще две тысячи. Потом этот чиновник навестил и другие деревни нашей общины, и под предлогом, что этот священник и в их деревнях так же проводил службы, потребовалу них выплатить по пять тысяч рублей, если они не хотят, чтобы их переселили на дальний восток. Что им оставалось делать? Они выплатили эти деньги, но, несмотря на это, по возвращении в уезд, этот чиновник все равнозаявил, что должен переселить их за Байкал. Он наверное, подумал, что раз уж деньги у него в кармане, ну и черт с ними, с этими староверами, а ему это зачтется, как рвение за службу и верность Церкви.

Нас было трое. Ночью мы пришли к нему домой. Он нас увидел лишь тогда, когда мы зажгли лампу в его спальне. Он так и попытался бежать в ночном белье. Мы заставили его полностью вернуть награбленные деньги. А до этого он молил нас не убивать его, говорил, что ему будет достаточно тех денег, которые ему уже дали. Мы вынудили рассказать нам, о том что собирались с нами делать. Брат моей невесты – Евсей был вместе со мной, он держал приставленный к нему обрез. Петро – его друг, стоял у входной двери и контролировал двор.

Жена чиновника вела себя спокойно, она не кричала, и не плакала. К нашему большому удивлению на ее лице мы не заметили ни малейших признаков паники. Это была молодая, красивая женщина, она сидела на постели в ночной рубашке, сквозь которую была видна ее обнаженная грудь. Она с отвращением посмотрела на мужа, а потом спросила меня: «Что он натворил? В чем он провинился? Чем он так разгневал вас, ведь вы очень спокойный и справедливый народ?» Я рассказал ей, что вынудило нас взятьв рукиоружие: «Они заставили нас привыкнуть к несправедливости и к тому, что они постоянно вымогают у нас деньги, но заставить всех нас привыкнуть к унижениям и оскорблениям они не смогут. «Но что же он, все-таки, сделал?» – допытывалась она. Муж крикнул на нее: «Какое твое дело, сука!» – и ударил ее по лицу. Евсей бросился на него и ударил прикладом по голове. Я еле остановил его, не то он бы совсем разбил ему голову. Некоторое время он был оглушен, и не мог произнести ни слова. Тогда я и рассказал его жене, что произошло. Какое-то время она сидела молча, а потом сказала: «Если чего и достиг этот негодяй, то только благодаря меня. Не убивайте его, и я обещаю вам, что его ноги не будет на этой службе. А если он еще что-нибудь натворит, то я сама убью его своими руками.» В знак согласия я кивнул головой, у меня действительно не было намерения убивать его, и эта женщина явилась мне спасительницей.

– Я ничего не имею против вас, сударыня, но ваш муж оскорбил меня, чем отнял у меня счастье и свободу. Вашего мужа все равно убьет кто-нибудь за его бесчеловечность. Поэтому я совсем не хочу брать этот грех на душу, – сказал я и покинул их спальню.

Евсей пошел за мной. Мы прошли столовую и вышли на веранду, где у дверей нас ждал Петро. В это время раздался выстрел. Идущему за мной Евсею пуля попала в спину, спереди из сердца хлынула кровь. Он все еще стоял на ногах, когда я повернулся и выстрелил в силуэт, который увидел в столовой. Этому подонку снесло череп. Видимо, он держал обрез под кроватью, а пистолет под подушкой. Из-за моей неопытности я упустил это из виду.

Женщина с криком выбежала из спальни. «Бегите скорей! Спасайтесь, а то не успеете! Эта свинья заслуживает и большего, а твоему другу уже ничем не поможешь.» Она взяла ружье Евсея и дала его мне в руки: «Брось свое ружье, я скажу, что он был один.» Лишь тогда я пришел в себя и понял, что она предлагала мне. Она оказалась умной женщиной, вмиг рассчитала все. Оказывается в соседнем доме жил полицейский, вот он и выскочил из дома с оружием. «Давайте, быстрей, бегите, если будет трудно, найдите меня.» Сказала она, и толкнула меня рукой. Удивительная она была женщина. Мы с Петро прыгнули в соседний двор, оттуда в другой и побежали в ту сторону, где нас ждал наш друг и лошади.

Петро был другом детства Евсея, они были из одной деревни еще до того, как их переселили. Я отдал им их деньги, а сам пошел в свою деревню, и передал деньги моему приемному отцу. Я рассказал ему о том, что произошло. Сказал я и то, что этот чиновник все равно написал требование о нашем переселении. Он сказал: «Мы погибли, но это для нас не впервой, а вот тебе надо спасаться.»

Из трех деревень они переселили на восток около трехсот семей. И опять никто не знал, где их окончательно поселят их. Два десятка удалых молодцов заковали в цепи, и как стадо овец погнали отдельно.

Петро с тремя ребятами, которым удалось спастись от солдат, присоединились ко мне. С того дня мы натворили много бед. Сначала мы освободили закованных в цепи мужчин из нашей общины. Мы напали на них у реки Бия, убили четверых солдат, еще двое убежали. Из этих двадцати, лишь пятеро согласились стать членами моего отряда, остальные не двинулись с места. Я никак не смог убедить их, что лучше быть свободными.

– Нет, – сказали они, – что нам отпущено Богом и судьбой, то и должно быть.

– Но сейчас Бог определил вам свободу, – старался я убедить их.

– Нет, это было твое решение, – был их ответ. Что я мог поделать? У меня не было таких знаний и опыта, чтобы переубедитьих. Получалось так, что их отправка на каторгу по капризу чиновников и полицейских была волей Божьей, а то, что я освободилих, дал им возможность свободной жизни и достойной смерти, – это было только моим решением. Все, что я мог, я сделал. Мы оставили их и ушли. Мы убили всех чиновников и полицейских, которые встретились нам по пути. Нашли мы и того священника, который срезал крест с нашей церкви, и тоже убили его. Мы нежалели никого, и не собирались что-то делать. «У всего есть свойпредел, и вот этот предел настал,» – говорил я.

Началась охота на нас. Регулярные военные части искали наспо лесам. У меня оказались способности к партизанской войнеи маневрированию. С нами ничего не могли сделать, я не потерялни одного человека. Я решил повести отряд на восток, чтобы быть рядом с караваном нашей общины, и знать где они поселятся, чтобы не потерять их.

Мы догнали их у реки Бия, где они собирались перейти через реку напротив деревни Дмитриевка. Весь этот большой караван сопровождало всего около двадцати солдат. Честно говоря, мы не знали, что делать. Если бы мы даже и убили всех солдат, то это не принесло бы свободы нашей общине. Наоборот, это создало бы для них еще большую опасность. Несколько семей смогли бы спрятаться свободно, но столько людей не могли же исчезнуть бесследно. Хотя они и относились к нам беспощадно, но подобная же беспощадность по отношению к ним не смогла бы ни напугать их, ни изменить их отношения к нам. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, ничего разумного не приходило на ум. Оказывается, во мне уже проснулся здравый смысл, но пока я не мог осознать этого. Моя юношеская жажда мести застила мне глаза. Мои действия были похожи на нервный взрыв, который создал опасность для стольких людей и направил их на путь новых испытаний. Уже в который раз… Эх, если бы я тогда знал и умел столько, сколько сейчас, то не вверг бы стольких людей моей общины в такие неприятности. Оказывается, сам Господь Бог постучался ко мне в день свадьбы, чтобы устроить мне экзамен, смогу ли я принести себя в жертву моему народу и моей семье. Но я тогда не знал этого, вернее, не понимал, все это приходит лишь с возрастом. Хотя я и был готов понести жертву, не боялся я жертвовать и самим собой, я был искренним в своих действиях, но, к сожалению, я делал это не так, как этого требовал от меня Господь. Что касается меня, каждый день начиная с того дня, я совершал все новые и новые грехи, и этому не видно было конца. Я убивал тех людей, которые не совершали прямых преступлений ни против меня лично, ни против моей общины. Разгневанный несправедливостью власти, я лишал жизни безвинных людей, будь то полицейские или чиновники, которые совершали преступления против других. Сама власть по своей сути является несправедливой, по отношению к людям, но… Я оказался перед трудным выбором: либо я должен был продолжить борьбу, которая должна была стать более масштабной, чтобы она принесла хоть какой-то результат, и тем самым вынудить режим и Русскую Церковь прекратить притеснять нас; либо я должен был отказаться от борьбы. В противном случае, нас всех все равно где-нибудь убили бы, и все закончилось бы так же, как это часто случалось в жизни восставших людей. Либо мне самому надо было уйти куда-нибудь далеко от этих мест.

Караван нашей общины разбил лагерь у реки. Лед на ней должен был хорошо встать, чтобы потом по нему можно было перебраться на другой берег. Мы издалека следили за ними. Я оставил ребят и ночью прокрался в лагерь к приемному отцу. Они были рады видеть меня живым. Отец не удивился, он только спросил, зачем я пришел. Я сказал, что пришел за советом. – Эх, – вздохнул он, – было бы лучше, если бы ты это сделал раньше, до того, как вместе с невестой покинул деревню. А сейчас я могу дать тебе лишь один совет: как-нибудь вернись в свою вотчину в Чернигов. Там ты сможешь восстановить документы и свое право на землю. Там и живи. А мы будем жить, как нам суждено, такая жизнь – эта наша участь – мучиться во имя Господа. Ты заслуживаешь от меня лишь благодарности за твою сыновнюю верность, но я буду намного счастливее если ты выберешься отсюда, и подашь мне весточку о себе, через тех, кто остался в нашей деревне. Всем своим ребятам скажи то же самое. Своими действиями они не принесут никакой пользы, а трагедий нам и без того хватает, поэтому пусть уходят отсюда.» Те три тысячи рублей, которые я принес ему от чиновника, он хранил отдельно, все равно считал их потерянными. Он взял эти деньги и отдал мне. Я отказывался, но у меня ничего не вышло.

– Я тебе даю эти деньги потому, что они принадлежат тебе, и они вам понадобятся, пока вы возьметесь за какое-либо дело, – разъяснил он.

Я распрощался со всеми, и мы благословили друг друга на дорогу. Моими последними словами были: «Я никогда не забуду вас и, как только узнаю, где вас поселили, обязательно навещу.»

Я рассказал ребятам обо всем, что мне сказал приемный отец обо мне, и о них тоже. Потом они спросили меня, что я могу посоветовать им, как их предводитель. Я ответил то, что думал:

«Если мы останемся вместе, то мы должны будем много трудиться, чтобы создать свою общину, потом жениться и завести детей. Потом узнаем, где осели наши, и дадим им знать о себе. Кто-то приедет к нам, а может, и мы поедем к ним. Или каждый из нас должен пойти своим путем. Если у кого-нибудь есть желание, то может стать рекрутом, там не имеет значения, как ты молишься, главное там служба». У всех у нас были деньги, но я достал три тысячи рублей, и поделил их на десять человек. – Эти деньги заработаны честным трудом нашей общины, сейчас вам решать, как ими распорядиться, – сказал я.

Все вернули мне деньги обратно, и сказали:

– Веди нас, ты наш предводитель, создадим нашу общину.

Ту зиму мы провели в деревне староверов возле Бийска. В мае, как только началось судоходство, мы наняли баржу, загрузили ееразного рода орудиями труда, мукой, зерном и другими нужными нам вещами, и отправились вниз по течению, на север, по направлению к Новосибирску. Мы миновали его и еще несколькодней шли, пока мне не показалось, что на поверхности воды показался силуэт церкви, когда вокруг ничего не было видно кромесклона, покрытого лесом. Я спросил хозяина баржи, нет ли здесьпоблизости какой-нибудь деревни. Он ответил, что где-то должна быть деревня старообрядцев, которые после того, как их переселили в Сибирь, бежали в эти места. Я очень обрадовался, услышав это, и велел остановить баржу.

Мы сошли на берег, а вскоре нашли и деревню. Здесь былооколо тридцати домов и проживало в общей сложности около стачеловек, была у них и своя церковь. Когда они узнали, кто мы, и скакой целью пришли, то очень обрадовались. Они сами подобрали нам место для строительства новой деревни. Здесь было вседля того, чтобы начать новую жизнь: и родник, и поля, и кедровые леса. За лето мы построили десять хороших домов. Четырехдевушек из деревни старообрядцев выдали замуж за моих ребят, и свадьбы и новоселья мы отметили вместе. На следующий году нас уже были уроженцы нашей деревни. Деревню мы назвали Захаркино, в честь моего приемного отца.

Немного ниже мы обнаружили еще одно село староверов, онибежали сюда полвека назад. Их, оказывается, гнали за Байкал, ноони никак не могли смириться с таким произволом, и воспользовавшись подходящим моментом, нескольким женщинам и мужчинам удалось бежать. Здесь они и обустроили свое хозяйство и не жаловались на судьбу. Двоих наших ребят мы женили там же, и вместе с невестами забрали их к себе в деревню, взяв с собой несколько человек в гости, чтобы они знали, где мы живем.

Казалось, что я окончательно успокоился. Не надо было ни воевать, ни бороться с кем-либо. Надо было лишь трудиться и заботиться о развитии деревни. Но что-то все же не давало мне покоя. Мне стали сниться какие-то странные сны. Мне уже было двадцать пять лет. Я был холост, еще не познав женщины, но меня как-то не тянуло к женитьбе. Пришла осень, река вот-вот должна была покрыться льдом. С последней баржей я отправилсяв Новосибирск, потом на другой барже ушел в Бийск. Мой уход из деревни я объяснил желанием навестить нашу старую деревню на Алтае, и узнать от тамошних староверов, нет ли у них новостей от наших, не знают ли они место их нового поселения. На самом же деле я и сам не знал, чего я хотел, куда ехал. У меня было какое-то внутреннее ощущение, что я должен был заняться чем-то другим. В Бийске я пришел на базар, было около полудня. Я хотел подковать лошадь, купить для нее новую упряжь и посмотреть, нет ли чего интересного для меня». Пока Серафим рассказывал свою историю, день подошел к концу, стало вечереть. Вскоре и солнце скрылось за лесом. А вот и Алена показалась со своей сероглазой собакой-волком, в руках она держала веточку с шишками и щелкала семечки. Она подошла, улыбнулась нам и села рядом. Серафим уже прервал свой рассказ, сказал, что продолжит завтра. Не прошло и двух минут, как из леса вышла олениха. Это прекраснейшее создание природы гордо подняло голову и заревело. Алена вскочила, подбежала к ней, и обхватила ее шею. Потом вприпрыжку вбежала в избу, вынесла кастрюлю, немного подоила ее, поцеловала в нос и ушла. То, что я видел, было настоящим чудом, я чуть было не потерял дар речи. Сначала медведица, сейчас олениха… Серафим довольно улыбался.

– Ты же любишь оленье молоко? – спросил он меня так, будто я с самого детства пил оленье молоко, и обязательно должен был его любить. Я от растерянности пожал плечами.

– Я никогда не пил его, – сказал я откровенно.

– Тогда, раз ты пьешь его впервые, ты должен что-нибудь загадать, – сказал он, как всегда, весело.

В ту ночь меня разбудили стоны Алены. До того я думал, чтосоединяюсь с ней лишь во сне. Оказалось, что все это происходило наяву. Я и не знал, что она находилась рядом со мной. Когдая ложился, ее не было рядом, я был один. Я никогда не испытывал тех чувств, которые овладели мною в ту ночь. Во время любвиона была еще прекрасней. Эта непорочная дева оказалась опытнееменя.

Наутро она сказала мне: «Где бы ты ни был, я всегда буду иметьсвязь с тобой и дам тебе знать, когда у нас родится сын.» Потомона добавила шепотом: «Я тебе еще об одном скажу, но ты не обижайся. Я сделала так, что против твоей воли Тамара видела во сненаше совокупление.» Я был взволнован, я чуть не сошел с ума, нопотом разом успокоился: мало ли кто что видел во сне, и никто несчитал это за измену. Когда я спросил ее, почему она это сделала, то она со смехом сказала: «Я же знаю, что у тебя есть жена и ребенок, и я мирюсь с этим. Пусть и она знает, что у тебя есть я, но этодля нее останется лишь сном, и она не будет переживать. Твойотец тоже знает, что у нас будет сын, ему об этом сообщил Серафим, и он очень обрадовался этому.»

Я не знал, стоило ли сердиться на то, что она сказала мне.

Всю ночь шел снег. Все вокруг занесло белым. Алена, как ребенок, прыгала от радости, будто снег был редкостью в этих краях, и она соскучилась по нему. Утром она голышом покаталась в снегу, а потом, вся мокрая, залезла ко мне в постель. Все это казалосьневообразимым, но она вовлекла и меня в это озорство.

Неожиданно она спросила меня, как мы назовем нашего ребенка. Я не знал, что ей ответить, ведь я не думал об этом. «Я подумаю и завтра скажу тебе,» – ответил я, уклонившись от поспешного ответа. Она была удивлена. «Неужели так трудно подобратьимя?» – не унималась Алена. «А что изменится от того, что я отвечу завтра?» – настаивал я на своем. «Ничего», – ответила Алена.

Я, действительно, задумался над именем. Я хотел подобрать такоеимя, которое подошло бы и грузинскому, и русскому языку, к тому же, я хотел, чтобы оно было, и особенным, и необычным.

Я знал, что если у нас, действительно, родится мальчик, то он непременно будет необыкновенным. Поэтому и имя у него должно быть соответствующим. Ничего такого, что бы могло мне понравиться, не шло в голову. Потом, чтобы отвлечь мое внимание, Алена перевела разговор на другую тему, и я скоро позабыл об этом. Утром я пошел в избу к Серафиму. Он ждал меня, чтобы продолжить вчерашний рассказ, о его жизненных приключениях. Он встретил меня довольной улыбкой. Конечно же, он все знал о минувшей ночи. По его лицу я заметил, что он был доволен. «У меня будет хороший внук, мальчик будет, умный вырастет мужчина, сильный…» – бормотал он про себя, но я все слышал отчетливо.

– Да, где мы вчера остановились? А-а-а, на Бийском рынке. Немного осталось рассказывать. Скоро закончу. Присаживайся, тебе не холодно? – я с улыбкой покачал головой. – А может, тебе жарко? – мне было весело от его вопросов. – Ну и очень хорошо. Так вот, на рынке я встретил моего односельчанина – Митрофана. Тогда он вместе с несколькими мужчинами и их семьями смог как-то избежать переселения, а потом через год они вернулись в свою деревню. На рынке он торговал картошкой и зерном.

Он очень обрадовался нашей встрече, и тут же рассказал мне о сельских новостях. Сообщил он и о том, какие вести они получили от переселенцев. Оказывается, их поселили на Амуре, на незавидном месте. «Получить урожай на этой земле будет намного сложнее, чем в тундре. Пуста бескрайняя Сибирь без людей, а им все равно жалко давать нам хорошие земли.» – Так сказал мне Митроха, и это было чистой правдой. Да разве хвост чиновника выпрямишь? – Митроха, а как идут дела здесь, не притесняют ли вас?

– Нет, после того, как ты ихпроучил, и дал им по мозгам, то их отношение к нам очень изменилось. Конечно же, мы по-прежнему им не по-душе, но того, что они раньше делали с нами, больше нет. Мы установили крест на нашей церкви, и никто его не трогает. Их священник даже не приходил. Полицейский, если даже и зайдет в деревню, то ведет себя тактично, говорит с нами без угроз и намеков. Вот уже три года, как никто у нас не просит взяток. Они не трогают нас.

– А других подселили к вам? – спросил я. Мне было интересно, если обстановка изменилась, то может и стоило вернуть наших на прежнее место.

– Несколько семей бурятов-казаков находятся у нас в деревне. Из соседних деревень переселили к нам оставшихся людей, всего нас где-то около шестидесяти человек будет. К вашему дому никто не притронулся. Твою часть земли мы обрабатываем, и мало-помалу откладываем и для тебя. А как же иначе? Ведь именно благодаря тебе спаслись остальные. – Спасибо, Митроха! – сказал я довольный тем, что наши тогдашние действия не пропали бесследно для моего народа.

– За что благодаришь, Серафим?! Но ты должен знать, что о тебе спрашивают, тебя ищут, но ведут себя осторожно, так как люди много говорят о тебе и сплетен и правды. Твой пример стал заразительным для многих. В прошлом году взбунтовались несколько деревень у Бийска, там даже убили двух полицейских. Сейчас к этим деревням и близко никто не подходит. Как мы показали им нашу силу, так они от многого отказались. Немногие, но ведь кто-кто из нас все же избежал переселения.

– А наши еще живут здесь?

– Да, живут. Рынок мы держим в руках. Все сельские продуктына рынке наши. Ты же знаешь, сибиряки ничего не смыслят в обработке земли. Да кстати, ты помнишь того чиновника?…

– Да, конечно. Ну и что?

– Его жена Дарья переселилась в Бийск. Она ищет тебя, просила наших женщин помочь ей найти тебя.

Я удивился: с какой целью она должна была искать меня? «Аты знаешь где она живет? – спросил я на всякий случай.

– Знаю, однажды я случайно увидел, из какого дома она вышла.

У нее хорошая усадьба. И живет она одна, по-моему. Отсюда недалеко, если хочешь, покажу.

Дом мы нашли, но самой Дарьи дома не было. Какая-то пожилая женщина, которая была в доме, сказала, что она будетвечером.

Мы зашли в трактир пообедать. Случайно я услышал, что за соседним столом несколько раз упомянули имя Серафим. Я догадался, что речь шла обо мне. Уж слишком преувеличенным показался мне их рассказ. Не знаю, народ, похоже, приписывал мне такие вещи, о которых я даже и представления не имел. Как я понял, этими разговорами люди пытались обуздать наглых чиновников и полицейских, чтобы они не забывали моего имени.

Немного поодаль от нас сидел в одиночестве хорошо одетый солидный мужчина. Он обедал спокойно, неторопливо, запивая обед чаем. Внешне он был похож на китайца. Этого человека я приметил еще на рынке. Он ходил по рынку и разглядывал прилавки, где продавали всякую мелочь, хотя ничего не покупал. Я спросил Митроху, знает ли он этого человека.

– Это шаман, – ответил мне Митроха, – сюда его привели буряты, они хотят создать здесь какую-то секту или школу. Все проживающие здесь сибиряки – буряты, монголы или тувинцы – буквально стелятся ему под ноги. А на рынок он ходит часто потому, что ищет старинные вещи. Что конкретно он ищет, мы не знаем. Поговаривают, что городской голова и чиновники смотрят на него искоса.

Он пообедал, заплатил деньги и пошел к выходу. Он прошел как раз мимо нас, и вежливо кивнул головой. В это время в трактир зашел городовой, встал в дверях, и осмотрел всех сидящихв зале. В это время и тот человек подошел к двери. Он подумал, что тот пропустит его, но городовой даже не сдвинулся с места. Мужчина спокойно стоял у дверей и ждал, когда тот пропустит его. В друг городовой крикнул ему: «Чего стоишь и мешаешь мне? Не видишь, что я работаю? Мужчина что-то сказал ему. А тот вдруг схватил его за шиворот и стал тащить на улицу. Весь трактир замолк в ожидании, и лишь после того, как он вытащил мужчину во двор, все зашумели. Я уже понял, что здесь происходит и почему. Я сказал Митрохе: «Если что-нибудь случится, скажешь, что случайно познакомился со мной в трактире, а сейчас вставай и уходи отсюда.» Я встал и вышел. Тот мужчина лежал на земле, а городовой бил его дубинкой, и пинал ногами, второй полицейский связал ему руки, а третий, их начальник, гордо стоял над ними и давал указания.

– В чем он провинился? Почему вы его избиваете? – спросил я.

– А ты еще кто такой? Какое твое дело?

Я достал оружие, направил на него и сказал, что бы он немедленно отпустил мужчину.

– Да как ты смеешь! – он тоже схватился за кобуру. Я выстрелилему в руку. Второй полицейский тоже попытался достать оружие, я ему тоже прострелил руку. Пока они мычали, городовой, весьпобелев от страха, смотрел на меня. Я приказал ему развязать рукимужчине. Он тут же повиновался. У ворот двора собрался народ, из трактира тоже высунули головы. Я сказал городовому: «Еслихочешь остаться живым, то скажи, почему ты задержал и избилэтого человека?» Он указал на старшего полицейского и сказал, что это он велел ему сделать это. «Избить его тоже поручил он?» – гневно спросил я. «Нет, это получилось само собой.» – ответил он.

Я обезоружил всех троих. «А ну-ка, помоги ему встать и посади нату лошадь!» – я указал на лошадь Митрохи. Я же сел на свою лошадь и, пока выезжал со двора, сказал: «Я Серафим. Вы знаете, ктоя. Если кто-нибудь из ваших полицейских посмеет поступитьс народом противозаконно, то мы сожжем все ваши дома.

Передайте всем, предупреждений больше не будет.»

Было уже темно. Тот человек был избит так сильно, что еледержался в седле. Мы не смогли бы уйтидалеко, да и в дом к немубыло нельзя, его опять взяли бы. Мы сделали маленький маневр, на всякий случай, чтобы запутать след в случае преследования, было уже темно, когда мы подъехали к дому Дарьи. Она былаудивлена моим появлением, видно было, что мой приход обрадовал ее. Она хорошо приняла нас. Лошадей мы оставили во двореее дома.

Мы уложили мужчину на тахту, у него голова была разбитав двух местах, ребра поломаны, бедняга не мог даже двигаться.

Он оказался человеком большого терпения. Это был ученый, адепт древних знаний, буддист, хотя невежды и называли егошаманом.

Две недели мы пробыли у Дарьи. Она была настолько обворожительной и соблазнительной женщиной, что совратила меняв ту же ночь. Дарья была моей первой женщиной. Оказалось, чтоона любила меня, потому и искала всюду. Не так-то легко понятьженщин! Из города она принесла новости о том, что во всем городе страшная паника, и что меня ищут, все только и говорято Серафиме, и о том, что раз он появился, то полицейским придется плохо.

Ученого звали Хайду. Родом он был из народа уйгуров, которые проживают в западном Китае. Я сам пришел в дом, где он гостил, и забрал все его вещи. Нам больше нельзя было задерживаться в Бийске. Он попросил меня проводить его в Китай, так какв таком состоянии он не смог бы один добраться до дома. Я проводил его, и эти проводы затянулись на двадцать лет. Сначала онотвел меня в монастырь в горах Тянь-Шаня, где он сам когда-тоучился. Там я остался на три года. Он сам занимался моим образованием. Потом мы вместе отправились на юг в горы Гиндукуша, там мы пробыли шесть лет в одном древнейшем братстве. Потоммы побывали в Афганистане, Индии, Кашмире и вернулись обратно в Китай. Рядом с ним, передо мнойбыли открыты дверивсех монастырей. Я научился китайскому, уйгурскому, монгольскому, хинди и санскриту. Я получил много тайных знаний, которые вот и сейчас удивляют тебя.

Серафим все еще продолжал рассказывать о своих приключениях, когда вдруг мои мысли унесли меня куда-то вдаль. Потомя вновь задумался над именем ребенка. И также мгновенноя опомнился, и пришел в себя. Серафим сидел молча, он ничегоне рассказывал, он прекрасно понял, что мыслями я был в другомместе, и потому замолчал. Он ждал, потом спросил, что меня беспокоит. Мне стало неловко, и я признался, о чем думал. «Этоя знаю, – сказал он, – может быть, тебя беспокоит что-нибудьдругое?»

– Да нет, Серафим, я просто обещал Алене придумать имя, ноничего интересного на ум не приходит. Хочу, чтобы у него былонеобычное имя, может вы посоветуете мне что-нибудь?

Он был доволен и улыбался.

– Ну ладно, я тебе еще одну историю расскажу, а потом ты самбудешь думать.

– Слушаю вас, Серафим. А потом доскажите и Вашу историю. – Он согласился и помолчал некоторое время. – Имя многое определяет в жизни человека, но, в первую очередь – его судьбу. Еслиобраз жизни самого человека и его внутренняя энергия соответствуют имени человека и все это находится в гармонии, такой человек действительно будет и сильным, с необычной судьбой. Вот я тебе рассказывал, что жил с уйгурами в монастыре, – я кивнул головой в знак того, что помню. – Вот в этом монастыре я слышал такую легенду. Оказывается, когда-то, древние предки этих уйгуров заболели какой-то болезнью, больше половины их вымерло, их каган и вся его семья тоже погибли. Никто из живущих вокруг народов не приближался к ним, и они не подпускали никого к себе. Они были обречены на вымирание. Неожиданно появился один странный человек, который не был похож на азиата. По описанию, в отличие от китайцев и монголов он носил бороду и усы, как ты. Я думаю, он должен был быть кавказцем, возможно, и древний колх. Одет он был в длинную рясу, и вязаные сапожки, подшитые на подошвекожей, что было непривычным для них. Звали его Гора Иагора. Он всех вылечил от этой болезни, как говорят, одним прикосновением руки. Этот Гора излечил всех своим словом и внушением. Потом сказал всему народу: «До кого сможете донести эту весть, передайте всем, что Гора Иагора наказал вам: Живите с умом, довольствуйтесь тем, что дал вам Господь, и вы излечитесь.» Эта весть мгновенно разнеслась повсюду, и действительно, все, до кого дошел этот слух, спаслись.» Люди вздохнули с облегчением, жизнь вернулась в свое привычное русло. Гора обожествили, на него молились. Вскоре они создали сильное государство. Соседствующие с ними народы назвали их Иагорами. Прошло время, и их название претерпело изменение, они себя и сейчас называют уйгурами. У них в горах надолго сохранилось имя Гора. Вот я и думаю, что вашему сыну и моему внуку подойдет имя Гора Иагора. Я воспитаю из него ученого человека и целителя. Он будет покровительствовать многим, его будут любить. В том, кто наречен двумя именами, живут два человека. Один из них неудержимый, бушующий, в постоянных приключениях и поисках, а второй – разумный и трудолюбивый, любящий Бога и людей. Эти два человека дополняют и облагораживают друг друга. Такой человек всегда отличается от других. Ты подумай о том, что я тебе сказал. Я же продолжу свою историю.

– Итак, я говорил, что, где бы я ни жил, душа моя всегда тянулась к России, вот я и возвратился. Из Китая я вернулся с русскойэкспедицией. Я навестил построенную мною деревню – Захаркино. За эти двадцать лет она изрядно выросла. Меня женили на самой красивой девушке, но я никак не смог жить в деревне. Я взял свою жену и ушел, мне уже не хотелось жить в окружении людей, так как я слышал и понимал их мысли, и это отягощало мою жизнь. Для меня было важно жить на лоне природы, а где именно мне было все равно. Первым родился Евтихий, который живет здесь же поблизости, на реке Оби, там же, где и Захаркино. Вторая Анастасия, а вот третья, моя жемчужина, родилась у нас в старости. Всем им я дал тайные знания и вырастил целителями. Научил я их жизни на лоне природы, и брать от нее все, что изначально определено Богом. Анастасия сама пожелала жить отдельно, и сама избрала для этого место. Я вырастил много ученых людей, они живут на Енисее, на Урале, в Кавказских горах. Каждый из них скажет, что он сын Серафима. Мы постоянно находимсяв контакте друг с другом. Каждый из них живет так же, как и мы, уединившись, в лесу. Кто-то назвал нас сектой Серафитов. Я дал большие знания своим детям, они настоящие дети природы, и я доволен тем, что не зря прошел такой жизненный путь. Сейчас они уже сами учат других. Жена моя умерла здесь, здесь же мы ее и похоронили, поэтому и не ушли никуда, так мы с Аленой и остались здесь. А вот сейчас и внук родится, и новые заботы не дадут мне возможность думать о смерти, – с улыбкой сказал он.

– Сандро, сын мой, кто ищет приключений, тот обязательно найдет их. Вот и я нашел свои приключения.

– Серафим, ведь Вы были христианином? – он кивнул головой. – А сейчас?

– Я и сейчас христианин. Каждый человек приходит к Богу своим путем. Кто-то выбирает путь Христа, кто-то – пророка Мухаммеда, кто-то – путь Будды, Кришны и многих других… У меня есть все эти пути, чтоб прийти к Богу. И есть еще свой собственный путь, который мне дали мои познания.

Такой ответ был для меня неожиданным и сложным для восприятия. – Вы очень интересный человек, Серафим. Я буду благодарен вам всю свою жизнь. Скажите, пожалуйста, что дали вам те знания, которым вы посвятили столько лет? Богатства и титулов у вас нет, власти тоже. Так для чего же тогда учиться?

Он долго не отвечал.

– Уметь делать добро и помогать людям, разве это не богатство?

К власти никогда не стремятся те люди, которые владеют истинно большими знаниями, так как само знание и есть власть.

Богатство отягощает душу и превращается в обузу для жизни.

Человек становится заложником своего богатства. Знания же – этота сила, которая делает человека свободным. Я много думал послеразговора с Серафимом. В моей голове всплыли и такие мысли, о которых я прежде никогда не задумывался. Со дня моего первого знакомства с этими людьми мной овладело такое чувство, будто я оказался в другом мире. Этот странный человек, и его стольже странная дочь живут совершенно другой жизнью на лоне природы, и воистину являются ее неотъемлемой частицей. Одаренныенепознанными, сверхъестественными способностями, они по-своему глубоко воспринимают время и весь мир вокруг себя.

В них не умещаются установленные современным человекомжизненные законы и этические нормы. Они просто не могут существовать в них. В их сознании любовь и добро существуют в совершенно другом измерении. За эти несколько дней я тоже почувствовал, что жил в другом, объятом тайной, времении пространстве, и мои мысли тоже погружались в совершеннодругую глубину. И лишь моя военная форма напоминала мнео том, кем я был на самом деле.

Думал я и о том, что если у меня с Аленой действительно родится ребенок, то кем он будет, какой из него получится человек? Если у нее родится девочка, то будет ли она такой же, как онасама? Так же, как и Алена, беззастенчиво будет раздетой ходитьперед незнакомым мужчиной? «Хотя ведь застенчивость – эточасть этики современного, цивилизованного человека,» – отвечаля самому себе, будто искал оправдание. Но мысль о том, что мойребенок, даже родившийся в этом лесу, мог быть таким же свободным, и такой же частицей этой дикой природы, все же волновала меня. Они, наверное, смогут передать ему свои странныезнания и способности. Ведь человек является частицей вселенной и ее аналогом, так как в одном человеке вмещается вся Вселенная. А может быть, именно Серафим и его дочь являются реальным лицом этой Вселенной, а не я, который по сравнениюс ними кажусь совершенно беспомощным и искусственным, заключенным в рамки законов, выдуманных человеком и совершенно оторванных от законов природы? Наверное, потому и сказал мне Серафим: «Вы, большая часть человечества, которая называет себя цивилизованной, и в доказательство тому придумала свои законы, совершенно оторваны от реальных законов природы, сами не соблюдаете придуманные вами же законы. А человек, несмотря на то, по каким он живет законам, нуждаетсяв очищении, что ваши книжники называют катарсисом. Но за этими искусственными словами скрывается иная правда: вы пытаетесь доказать друг другу, как надо жить, но ни один из вас так не живет, ибо слово превратилось лишь в орудие обмана. Не заботитесь вы и об очищении души, вам все некогда, если вы вообще думаете об этом. А опоздание означает то, что если всю нечисть, которая осела в человеке, будь то его мысли или деяния, всю эту черную субстанцию вовремя не удалить из души, то она сформирует совершенно другого человека, который далек от того естественного человека, который определен Богом. За всем нужен контроль, даже за своей совестью и моралью. Их может осветить лишь внутреннее солнце, оно и покажет тебе не отклонился ли, или не отдалился ли ты от своей совести. Без очищения и солнце не будет светить, тогда ты не увидишь и того, насколько ты отклонился от нравственной оси. Такой человек обречен. Потому и выродился род человеческий, все враждуют между собой, добро и благородство потеряли место, определенное им Богом, – их изгнало зло, которое поселилось в человеческой душе. Он стал рабом своих желаний. Ради этих желаний он жертвует всем и вся, а в первую очередь самим собой и своей душой. – Он замолчал на некоторое время, его лицо совершенно изменилось.

Красные стреляют в белых, белые – в красных. И те и другие вместе свергли, а потом и убили царя, расстреляли его безгрешных детей. Какое имеет значение, кто сделал это, красные или белые, они два лика одного зла, условно окрашенного в какой-то цвет»

Мои мысли привели меня к заключению, что я находился у самых святых людей, каких я только встречал на белом свете. Конечно же, включая Анастасию. Именно они и жили по законам Божьим и законам природы. Если нам с Аленой суждено иметь ребенка, то это произойдет лишь по воле Божьей, как плата за мое двукратное спасение. Если я откажусь, то это будет неблагодарностью с моей стороны. Ведь неблагодарность и безнравственность – брат и сестра. Да будет так. Пусть от меня родится человек – творец добра! Что может быть более достойным для родителя? Пусть будет так, как распорядится природа – значит, на то будет воля Божья.

Интересно, откуда пришли ко мне подобные мысли? Ведь я прежде никогда так не думал. Как будто Серафим передал мне способность такого рассуждения. Я не узнавал самого себя. Мне казалось, что здесь я менялся с каждым днем, каждый день я просыпался совершенно новым человеком, это не могло происходить само собой, это был результат стараний Серафима и Алены. Я должен попросить Серафима, чтобы он помог мне поскорее добраться до своих, пока я совсем не превратился в лесного человека.

Ночью я видел сон, а во сне – Гору Иагору. Он, действительно, был очень похож на меня. Он мне понравился. Много необычного сказал он мне, кое-что я помню и сейчас. Утром я встал в прекрасном настроении. Алена опять вошла в избу совершенно мокрая и тут же залезла ко мне под одеяло. Она полностью намочила меня, но мне уже нравилось то, что она делала. Ее такие шалости даже веселили меня. Она спросила, придумал ли я имя для ребенка. Я ответил, что хотел бы назвать сына Горой Иагорой. Она промолчала. А через некоторое время сказала: «Ты придумал прекрасное имя, он будет большим человеком.»