Январский пленум ЦК ВКП (б) завершил разгром оппозиции. разоблачающей лидеров «новой оппозиции». Дзержинский будет избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП (б). Каменев и Зиновьев потеряли свои посты.

16 января 1926 г. Каменев был снят с постов председателя Совета Труда и Обороны и заместителя председателя Совнаркома. Новым председателем СТО стал представитель большинства в Политбюро Рыков. Он продолжил исполнение обязанностей Председателя Совнаркома, где ему в помощь был придан В. Куйбышев. Каменев был назначен наркомом внешней и внутренней торговли СССР. Зиновьев был снят с постов председателя Исполкома Коминтерна первого секретаря Ленинградского обкома. На первом посту его фактически заменил Н. Бухарин, на втором С. М. Киров. Ну, а Сокольникову решением Политбюро 15 января был предоставлен по окончании шестинедельный отпуск.

После январского пленума последовала поездка Дзержинского в Ленинград для наведения порядка в «зиновьевском» городе. В составе большого партийного десанта Дзержинский участвовал в работе партийных совещаний, ездил на фабрики и заводы. Принял он участие и в XXIII Чрезвычайной ленинградской губернской партконференции, где выступил с докладом «О хозяйственном строительстве СССР» 12 февраля 1926 г. Доклад был посвящен экономике, но Дзержинский четко охарактеризовал и политическую ситуацию в стране: «Разрешение стоящих перед нами задач требует величайших усилий. Этого мы сможем достигнуть лишь при стальном единстве. Поэтому ваша XXIII Чрезвычайная конференция должна вбить осиновый кол в попытки разбить стальное ленинское единство. Эта конференция должна стать… началом борьбы, жестокой борьбы за преодоление трудностей, в полосу которых мы вошли и которые стараются использовать наши заграничные враги».

Настроение его было не лучшим. Все еще давали знать различные конфликтные ситуации декабря 1925 г., в т. ч. с А. Н. Рыковым. Об этом писал К.Е Ворошилов Г. К. Орджоникидзе 6 февраля 1926 г.: «Немножко нашего Феликса «забижает» «зазнающийся» пред[седатель]. Был разговор по этому поводу в тесном кружке. Ф[еликс] жаловался и просил отдыха. Почва — тяжелые затруднения с валютой, импортом и пр. Думаю, все уладится, хотя симптомы мне очень не нравятся. Лично говорил с Коб[ой], результаты незначительны».

Вернувшись в Москву, Дзержинский вновь в экономической работе. В начале 1926 г. возникли проблемы с финансированием и выплатой зарплаты «Югостали» и Южного машиностроительного треста, крупнейших трестов страны. В начале марта Дзержинский ставит в известность о сложившейся ситуации СТО и Политбюро, добиваясь создания специальной комиссии во главе с В. И. Межлауком. Добивается он и ссуды Госбанка для выдачи зарплаты рабочим. Комиссия приедет в Харьков и приступит к работе 24 марта 1926 г. Работа занимает все время Дзержинского. Лишь иногда он находит время для семьи. «21 марта 1926 года Феликс Эдмундович пригласил меня на концерт «Синей блузы», организованный в пользу беспризорных детей, о которых он заботился до конца своей жизни. «Синяя блуза» возникла из клубных кружков самодеятельности и быстро завоевала популярность. Концерт, состоявшийся в Бетховенском зале Большого театра, шел живо и интересно. Наряду с декламацией, сценками на злободневные производственные темы были и акробатические, сложные по тому времени, номера. После окончания концерта артисты избрали Феликса Эдмундовича почетным синеблузником и просили его выступить. Поблагодарив артистов за хороший концерт и избрание синеблузником, он, извинившись, что не подготовлен к выступлению, сказал:

— Не являясь специалистом в вашей области, считаю, что «Синяя блуза» стоит на верном пути; она должна сохранить злободневность своих выступлений. Это будет способствовать ее успеху как массовому искусству». Однако такие дни были редким явлением.

Вскоре 25 марта 1926 г. Политбюро рассмотрело вопрос о двухнедельном отпуске Дзержинскому и утвердило его дату: 15 апреля. Дзержинский согласился на краткий двухнедельный отпуск при условии разрешения ему по окончании отпуска командировки на места сроком на один месяц. С этим позднее согласились. 15 апреля 1926 г., в день начала отпуска, на заседании Политбюро этот вопрос был заслушан и положительно решен.

До отпуска Дзержинский поднял несколько проблем. Среди прочих — разбазаривание финансовых средств ВСНХ хозяйственниками, которые без всяких особых оснований удовлетворяли за счет бюджета ВСНХ заявки на финансирование губкомов, исполкомов и т. д. 28 марта 1926 г. он написал письмо Сталину: «Для того, чтобы действительно можно было провести режим экономии, необходимо, прежде всего, искоренить это зло — незаконные поборы по требованию или с санкций местных властей. Поэтому моя просьба к Вам — написать специально по этому поводу от имени ЦК письмо директивное за Вашей подписью, напечатать его в Правде и дать директиву редакции Правды обратить на это явление внимание в ряде статей и корреспонденций с мест». Режиму экономии средств были посвящены и другие выступления Дзержинского в данный период. 16 апреля на совещании руководителей московской печати Дзержинский отметил, что «начатая со стороны ВСНХ кампания за режим величайшей экономии и бережливости, распространившаяся ныне на все области народного хозяйства, должна быть подхвачена и проведена всей нашей партийной и советской общественностью».

Инициатива Дзержинского была поддержана партийным руководством. 25 апреля 1926 г. было принято Обращение ЦК и ЦКК ВКП (б) ко всем парторганизациям, контрольным комиссиям партии, ко всем членам партии, работающим в хозяйственных, кооперативных, торговых, банковских и других учреждениях, о борьбе за режим экономии. В Обращении, опубликованном в газетах, в частности, говорилось о недопущении «прямых или косвенных материальных поборов парторганизаций с хозорганов; парторганизация должна целиком укладываться в свою смету, должна сама быть образцом величайшей экономии, ибо только при этом условии она может быть руководителем борьбы за режим экономии».

Этот период знаменовался и новым назначением Дзержинского. За полгода до апреля 1926 г., узнав о ноябрьском учредительном съезде Общества друзей советской кинематографии (ОДСК), Дзержинский послал 12 ноября 1926 г. приветственное письмо обществу: «Кинематограф может и должен стать могучим орудием культурного подъема нашей рабоче-крестьянской страны. Мы отсталы, некультурны, неграмотны, но мы поставили перед собой труднейшую задачу в короткий срок стать самой передовой, самой культурной, самой грамотной страной. Первые успехи развития нашего хозяйства и перспектива дальнейшего быстрого подъема нашей промышленности подводят крепкую базу под общекультурный подъем рабочих и крестьянских масс. В этом деле кинематограф должен сыграть немаловажную роль. Кино и радио в деревню и в рабочие кварталы, — пусть это будет нашим лозунгом, пусть кино и радио помогут скорейшему преодолению нашей некультурности». Обращение Дзержинского и проявленный им дальнейший интерес к работе общества привели к тому, что 3 апреля 1926 г. он будет избран председателем ОДСК.

6–9 апреля 1926 г. Феликс Дзержинский участвует в работе Пленума ЦК ВКП (б), где вновь выступил с критикой взглядов Троцкого и Каменева по вопросам индустриализации. Этому предшествовала его констатация в письме Рыкову того, что Троцкий и Пятаков в политическом плане консолидируются с Каменевым и Зиновьевым. Рассматривался ими вопрос и о снятии Пятакова с должности зама Дзержинского в ВСНХ. Хотя в более поздних письмах Дзержинский и отзывался о Пятакове как о хорошем специалисте. Но политическую его линию Дзержинский не принимал. Не случайны поэтому его и Рыкова выступления на пленуме против Каменева и Зиновьева.

Вскоре после пленума Дзержинский ушел в заранее намеченный Политбюро отпуск. Он проходил с 15 апреля по 5 мая 1926 г. в Крыму, в Мухалатке.

Сразу после окончания отпуска он едет, как и намечал ранее, 6 мая в Харьков, а затем в другие места. Он предполагал пробыть в этой командировке около месяца. Здесь он проводит ряд совещаний по состоянию местной промышленности. Вернувшись в Москву на несколько дней в середине месяца, он поставил вопрос о переносе Политбюро его доклада о Главметалле с 31 мая на 7 июня. Не дожидаясь решения, он вновь выехал в Харьков, куда прибыл 19 мая. Между тем Политбюро 20 мая удовлетворило просьбу Дзержинского о переносе доклада. Дзержинский получил возможность сосредоточиться на работе в Харькове.

Поездки на места характерная особенность его жизни. Он явно любил работать в регионах, где мог сразу видеть результаты своего труда. Последнюю поездку Дзержинский в первоиюньском письме Рыкову и Молотову характеризовал следующим образом: «поездка моя на Украину убедила меня, что я, как организатор (а не спец), должен особенно часто ездить на места, на заводы — узнавать людей, организационно им помогать. И не моя работа сидеть в СТО». Схожие мысли можно найти в его письме от 20 мая жене из Харькова: «…Я нахожусь здесь второй день… Выеду отсюда в Екатеринославль и Донбасс… Я вижу здесь новых людей, проблемы здесь ближе к земле и приобретают больше черт конкретности, к моим мыслям больше прислушиваются и откликаются на них… Я охотно переехал бы в провинцию на постоянную работу». Поездка в Екатеринославль и Донбасс не состоялась, так как вскоре Дзержинский вновь вынужден был вернуться в Москву для оказания помощи Югостали Южному машиностроительному тресту по линии центральных учреждений.

Практически весь май-июнь он разрывался между Москвой и Харьковом. Поездки, доклады, совещания заполняли все свободное время. Не радовали его и новости с Родины, где 12–14 мая произошел военный переворот, приведший Пилсудского к власти. Все это давило, как и постоянные споры в Москве по экономическим вопросам. Не случайно 2 июня 1926 г. Дзержинский написал письмо Рыкову, в котором просил об отставке с поста председателя ВСНХ. Отставка в очередной раз не была принята, и Дзержинский продолжил работать.

Ему предстояло сделать вскоре новый доклад на июньском пленуме партии. Этот требовало тщательной аргументации своей позиции. Дзержинский направляет запрос в Политбюро о предоставлении ему пятидневного отпуска с 22 июня 1926 г. для подготовки к докладу о ВСНХ. Политбюро удовлетворило его просьбу. В этой связи следует упомянуть, что пятидневный отпуск для подготовки докладов был обычным решением для Политбюро. Так, незадолго до просьбы Дзержинского Политбюро 7 мая удовлетворило аналогичную просьбу Сокольникова, предоставив ему для подготовки те же 5 дней отпуска. Вместе с тем сложно было назвать это отдыхом и, как показали последующие события, работа над этим и другими докладами лишь ухудшила состояние здоровья Дзержинского. Следует также отметить, что в конце весны — начале лета отдыхал Менжинский, и нагрузка на Дзержинского только усилилась. Именно Дзержинский настоял на отдыхе Менжинского летом 1926 г., позднее по его просьбе этот отдых продлили до 1 июля 1926 г. Менжинский отдохнул, Дзержинский не успел. Все июльские дни он работал по воскресным дням на даче под Москвой. Настоящих выходных у него не было. «По воскресеньям, будучи на даче за городом, вместо отдыха он сидел за бумагами, проверял представляемые ему отделами ВСНХ таблицы данных, лично подсчитывал целые столбцы цифр (он, как и раньше, не чурался никакой черной работы)», — вспоминала его жена.

Между тем силы Дзержинского были на исходе, он уже не выдерживал нагрузки борьбы за свое видение экономического развития страны, борьбы с экономическими и политическими оппонентами. В письме Куйбышеву от 3 июля 1926 г. он писал: «…Существующая система — пережиток ‹…›. У нас сейчас за все отвечает СТО и П[олит]бюро ‹…›. У нас не работа, а сплошная мука‹…›. Я всем нутром протестую против того, что есть. Я со всеми воюю. Бесплодно. Ибо я сознаю, что только партия, ее единство — могут решить задачу, ибо я сознаю, что мои выступления могут укрепить тех, кто наверняка поведут и партию, и страну к гибели, т. е. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова. У меня полная уверенность, что мы со всеми врагами справимся, если найдем и возьмем правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством, если возьмем потерянный темп, ныне отстающий от требований жизни. Если не найдем этой линии и темпа — оппозиция наша будет расти, и страна тогда найдет своего диктатора — похоронщика революции, — какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне — бывшие красные — Муссолини, Пилсудский. От этих противоречий устал и я».

14–20 июля 1926 г. Дзержинский участвует в работе объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП (б). Напряженная работа перед Объединенным июльским пленумом ЦК и ЦКК ВКП (б) еще более усугубила ситуацию. Дзержинскому предстояло вновь выступить с докладом, и он, по обыкновению, долго готовился к своей речи. Практически на это ушла большая часть ночи. Домой он вернулся только около 3 часов ночи. Утром он ушел, не позавтракав и не выпив даже чаю.

Ранним утром 20 июля 1926 г. он пришел в ОГПУ «намного раньше обычного и, застав там чекистов, спросил:

— А вы почему так рано здесь?

Лицо его было усталым… Видно было, что он плохо себя чувствовал. Наотрез отказавшись от завтрака, Феликс Эдмундович проработал в ОГПУ до полудня, дал указание, что приготовить ему к вечернему докладу, и уехал в ВСНХ. Впоследствии в его маленьком карманном дневнике… была обнаружена запись: «Чувствую себя плохо».

В ВСНХ Дзержинский пробыл недолго, отправившись вскоре на пленум. Наиболее подробное описание событий пленума оставил А. Микоян: «Каменев как нарком внутренней и внешней торговли и кандидат в члены Политбюро делал основной доклад. Это обязывало его не выражать свои личные оппозиционные взгляды, а проводить линию партии. Он сделал деловой доклад, однако в оттенках его выступления была видна его оппозиционная душа — преобладала критика хозяйственного положения в стране, политики партии. Сразу же после Каменева выступил Пятаков, заместитель Председателя ВСНХ Дзержинского и участник троцкистско-зиновьевской группировки. Произвольно используя финансово-хозяйственные расчеты, он пытался доказать, что деревня богатеет чрезмерно, и в этом он видел большую опасность для дела революции; привел много фактов и данных ВСНХ, на основании которых он хотел показать неправильность политики партии в хозяйственной области, продемонстрировать ее неудачи в этом деле. Дзержинский был раздражен речью Каменева. Но особенно его возмутило выступление Пятакова, который фактически сделал содоклад (он говорил почти 40 минут, то есть почти столько же, сколько и основной докладчик). От кого он сделал доклад? От ВСНХ? Не может быть, потому что с Дзержинским Пятаков свое выступление не согласовывал, хотя и должен был это сделать. Получилось, что он сделал содоклад от оппозиции.

Это было настолько неожиданно для честного, искреннего Дзержинского, не выносившего фальши и политического интриганства (а именно этим было пропитано все выступление Пятакова), что вывело его из душевного равновесия. Его особенно возмутило, что с такой речью выступил его заместитель, которому он доверял и с которым работал без разногласий. Мы сидели с Дзержинским рядом около трибуны. Он мне стал говорить, что больше Пятакова замом терпеть не сможет, нужен новый человек, и просил меня согласиться занять этот пост. Я, считаясь с возбужденным состоянием Дзержинского, спокойно возразил ему, что не подхожу для этой работы, так как не знаю промышленности, буду плохим помощником в этом деле, что можно найти более опытного товарища. Он с этим согласился, но сказал, что вернется к этому разговору после выступления.

Выступление Дзержинского было резким, острым — он не мог говорить спокойно. Речь его прерывалась частыми репликами со стороны оппозиции — Пятакова, Каменева, Троцкого. Дзержинский доказал, что все те доводы, которые приводила оппозиция, основаны не на фактических данных, а на желании во что бы то ни стало помешать той творческой работе, которую ведут пленум и Политбюро. Его крайне возмутила реплика Каменева, который, используя самокритику Дзержинского, крикнул: «Вот Дзержинский 45 млн рублей напрасно засадил в металлопромышленность». После Дзержинского с резкими речами против Каменева и Пятакова выступили Рудзутак и Рыков. Они оба приводили многочисленные убедительные факты совершенно неудовлетворительной работы Наркомторга, который, как они доказали, не справлялся с возложенными на него обязанностями. Особенно обстоятельно раскритиковал установки оппозиции Рыков.

Это не остановило Каменева. В своем заключительном слове он снова допустил грубые нападки на Дзержинского, который очень близко к сердцу принял эти выпады. Дзержинский почувствовал себя плохо и, не дождавшись конца заседания, вынужден был с нашей помощью перебраться в соседнюю комнату, где лежал некоторое время».

Не только Микоян, но другие участники пленума отмечали, что Дзержинский выступал с надрывом. «Итак, вчера в 12 часов он говорил в последний раз. Я сидел как раз против него, когда он говорил с трибуны перед верховным форумом большевистской партии. Он говорил с большой энергией, абсолютно деловито, но со страстной горячностью, когда он в своей речи касался интересов партии…

На поверхностного наблюдателя он мог произвести впечатление крепкого, здорового человека. Но от тех, которые особенно внимательно присматривались, не ускользнуло, что он часто судорожно прижимал левую руку к сердцу. Позже он обе руки начал прижимать к груди, и это можно было принять за ораторский жест. Но теперь мы знаем, что свою последнюю большую речь он произнес, несмотря на тяжелые физические страдания. Это прижимание обеих рук к сердцу было сознательным жестом сильного человека, который всю свою жизнь считал слабость позором и который перед самой смертью не хотел, пока он не закончит свою последнюю речь, показать, что он физически страдает, не хотел казаться слабым». Об этом же писали и его товарищи по ВЧК: «Выступать Феликсу Эдмундовичу было трудно. Он очень волновался, переживал каждую фразу, говорил громко; и казалось, что слова шли у него прямо из сердца. Грудная жаба душила его… и, когда он заканчивал речь, чувствовалось, как ему не хватает воздуха… Кончив речь, Дзержинский под бурные аплодисменты… сошел с трибуны, направился в соседнюю комнату и лег на диван. К нему подошли товарищи. Врачи стали щупать пульс. Его почти не было слышно. Когда первый приступ слабости прошел, он встал и, пошатнувшись, пошел по коридору. На просьбу отдать свой портфель ответил: — Я сам могу».

Согласно свидетельству Микояна, между приступом и некоторым облегчением прошло полтора часа. Дзержинский решил идти в сопровождении чекистов Реденса и Беленького домой. Там его ждала жена, которой незадолго до этого сообщили о сердечном приступе Дзержинского. «Я позвонила в ОГПУ секретарю Феликса В. Герсону и узнала от него, что у Феликса был тяжелый приступ грудной жабы и что он лежит еще в одной из комнат Большого Кремлевского дворца. Не успела я закончить разговор с Герсоном, как открылась дверь в нашу квартиру и в столовую, в которой я в углу у окна говорила по телефону, вошел Феликс, а в нескольких шагах за ним сопровождавшие его А. Я. Беленький и секретарь Феликса по ВСНХ С. Реденс. Я быстро положила трубку телефона и пошла навстречу Феликсу. Он крепко пожал мне руку и, не произнося ни слова, через столовую направился в прилегающую к ней спальню. Я побежала за ним, чтобы опередить его и приготовить ему постель, но он остановил меня обычными для него словами: «Я сам». Не желая его раздражать, я остановилась и стала здороваться с сопровождавшими его товарищами. В этот момент Феликс нагнулся над своей кроватью, и тут же послышался необычный звук: Феликс упал без сознания на пол между двумя кроватями». Примерно так же описал смерть Дзержинского А. Я. Беленький: «Придя на квартиру, он подошел к постели и, опять отклонив помощь, чуть слышно прошептал:

— Я сам…

И тут же замертво упал…».

Было 16 часов 40 минут.

Никто не ожидал смерти Дзержинского, он умер внезапно, когда еще помнились его слова на трибуне. Жизнь Дзержинского оборвалась незадолго до его 49-летия…

На следующий день произошло вскрытие тела Дзержинского.

«Протокол вскрытия тела Ф. Э. Дзержинского

21 июля 1926 г.

21 июля 1926 г. в 0.30 до 1.30 протокол вскрытия тела Ф. Э. Дзержинского, скончавшегося 20 июля в 16.40.

Анатомический диагноз: резкий общий артериосклероз с преимущественным поражением венечной артерии сердца. Атеросклероз аорты. Гипертрофия левого желудочка сердца. Острое застойное полнокровие внутренних органов.

Заключение: Основой болезни т. Дзержинского является общий атеросклероз, особенно резко выраженный в венечной артерии сердца.

Смерть последовала от паралича сердца, развившегося вследствие спазматического закрытия просвета резко измененных и суженных венечных артерий.

Вскрытие производил: проф. А. И. Абрикосов

Присутствовали: проф. В. Щуровский, проф. Д. Российский

проф. М. Дитрих, В. Розанов, А. Канель, А. Зеленский, П. Обросов».

Вскрытие лишь подтвердило, что железных людей не бывает, что только так, сердцем можно платить за работу, на которой себя не щадишь.