С точки зрения его величества Иргитера, Найлисс – прескучный городишко. И не он один. Мир в последнее время стал и вообще удивительно скучным местом. Впрочем, вероятнее всего, таким он всегда и был, просто Териан этого раньше не замечал. Когда ребенок становится взрослым, вчерашние игрушки не вызывают у него ничего, кроме брезгливой скуки. Каким же, однако, ребячливым надо быть, чтобы задыхаться от восторга, совершив всегонавсего кражу! Ну, ожерелье, ну, священное… ну и что, собственно? Подумаешь, подвиг – отвлечь внимание напыщенного богодуя светской беседой! Бралито ожерелье все равно не они, а Териан – легко, просто и буднично, как собственный башмак, стоящий у кровати. Оказывается, нет никакой разницы, что красть – недельное жалование у другого, такого же, как и ты, пажа, медальон с локоном возлюбленной, никому, кроме влюбленного обалдуя, не нужный, или предмет поклонения целой страны. Териан так надеялся если и не на трепет, то хотя бы на легкое возбуждение… ничего. Как есть ничего. Сотоварищи Териана обмирали от восторга, а сам он лишь пожимал презрительно плечами. Ожерелье похищено – а мир так и остался серым, выцветшим и скукоженным. Это он нарочно. Уж наверняка этот дурацкий мир создавали женщины – потому что он тоже не любит Териана, вот и издевается исподтишка. Присыпался серой пылью, дразнит Териана, притворяется… как будто Териан не знает, каков мир изнутри – там, где жаркий запах, темное биение и последняя судорога… там, где все яркое и одинаковое… где ничто не притворяется… но и эта яркость тоже притворство, ведь она всегда одна и та же. Ни разу еще Териан не видел синей крови или зеленого сердца. Это все нарочно. Чему так радуются эти ослы? Можно подумать, эта фиолетовая побрякушка и впрямь чтото значит.

Внезапно девицы загалдели – и с чего, спрашивается? Что они там такого увидели возле пруда… а, нет, и впрямь увидели! Вот она, ее высочество Шеррин… ну что же, тем проще. Быстрее и не так докучно. Не нужно терять время на якобы случайный визит в покои ее адейнского высочества. Не нужно глядеть на ее жалких служанок. Просто подойти и завести с ней разговор. И показать ожерелье. Какая женщина откажется взять драгоценность в руки, чтобы рассмотреть ее получше? А потом дело сделано. Любой маг, пытаясь найти ожерелье с помощью заклятий, первым делом почует не саму побрякушку, а тех, кто ее касался – иди потом, доказывай, твое высочество, что нет на тебе вины! Подозрението в любом случае останется. Вот потомуто Шеррин и не побежит, подбирая юбки, доносить богодуям на похитителей. Тем более, что и не докажет она ничего. Ее слово против слова стольких свидетелей, которые так старались отговорить ее, вернуть украденное… да кто ей поверит? Они же там нищие совсем в этой Адейне… вот и польстилась глупая девчонка на побрякушку! Риэрн – страна богатая, его величество Иргитер денег на своих придворных не жалеет… да кому из них могла понадобиться такая жалкая малость, как аметистовое ожерелье! Териан еще в бытность свою пажом мог таких хоть сотню купить, а уж теперь и подавно – не то, что адейнская нищенка в прабабкиных обносках! Кому, как не ей могла прийти охота украсть ожерелье? И кому, как не ей, знать, чем для нее окончится попытка донести. Она промолчит, а значит, станет соучастницей – и преступная тайна окончательно предаст девчонку в руки Риэрна… всетаки его величество – замечательный стратег. Его замыслы хотя бы на время способны отогнать скуку. Особенно когда за их исполнение берется Териан. Все остальные – просто раззолоченная шваль. Егеря и загонщики, которые необходимы каждому подлинному охотнику. Собаки с крепкой хваткой, не более. И лишь когда загонщики изнемогут, когда собаки изойдут лаем, настанет его черед.

Тем более что лаять и гнать дичь они всетаки умеют. Натасканы неплохо. Сначала надо поднять дичь – и с этим фрейлины справляются, как подобает. Их слащавые издевки кого угодно до обморока доведут… и отлично, пусть отрабатывают свою сахарную косточку – не хватало еще, чтобы охотник вместо собак сам лаял! А теперь, когда дичь вспугнута, за дело берутся загонщики – не дать Шеррин уйти, окружить ее, оттеснить к пруду… как всетаки эта адейнская замарашка дурна собой! Короткие ноги, почти безбровое лицо с коротенькими жалкими ресничками… брр! Но головенку держит хорошо, кверху держит – будто ей есть чем гордиться. Нуну. До сих пор Териан ни разу не видел ее вблизи – а увидев, испытал почти разочарование: так это и есть обещанная его величеством награда? Одна слава, что будущая королева, а видимости никакой. Еще и притворщица к тому же: голосишко спокойный, ровный… а на самом деле в ней каждая поджилка трясется! Пожалуй, это все же занятно.

О да, занятно, и еще как! Загонщики сделали свое дело. Вот он, ее страх! Страх, ненависть, отчаяние – прикрытые внешним спокойствием, словно разгоряченная плоть кокетливой одеждой, и оттого соблазнительные вдвойне. Его величество прав, как всегда – и Териану он предложил крайне соблазнительную награду. Пусть Шеррин и дурна собой, зато ее страх прекрасен, а от ее ненависти томление разливается по всему телу, и дыхание становится коротким и прерывистым. А как хороша ее обреченность – свежая, только что осознанная… старая, настоявшаяся, хорошо выдержанная обреченность пьянит, как крепкое старое вино – а вот обреченность свежая кружит голову, как вино молодое. Вот оно, внятное Териану, жаркое, как запах боли, как запах крика… нет, награда и впрямь хороша. Ради такой стоит и постараться. Правда, Шеррин еще не обучена бояться как следует – этот, самый первый ее страх еще такой неумелый – но право же, это мелочь. Его величество живо обучит ее бояться самым что ни на есть изысканным образом. Дело за малым – заставить ее коснуться ожерелья.

Териан исподтишка передал ожерелье одной из фрейлин. Рука девушки мгновенно дрогнула. Что ж, оказывается, и в Найлиссе можно развлечься. Он ведь не ребенок, чтобы дуться изза отсутствия игрушек. Взрослый человек всегда найдет себе занятие по вкусу.

– Глупая девчонка!

Териан и сам не знал, кого он назвал глупой девчонкой – злополучную фрейлину или принцессу. Обе хороши. Занятый своими мыслями, он упустил момент… непростительная слабость для охотника. Лицо принцессы потемнело, она с силой оттолкнула фрейлину, та споткнулась, и ожерелье, кувыркаясь и сверкая в лучах осеннего солнца, полетело прямо в пруд.

– Что теперь делать?

– А его величество…

– Не давайте ей уйти, вы, болваны!

– И как его оттуда достать?

– Я в воду не полезу!

Суматоха воцарилась необыкновенная. От безмозглой фрейлины полыхнуло таким восхитительным ужасом, что Териан поневоле смягчился. Вот кто умеет бояться, как следует. Что ж, он будет с ней сегодня добр. Тем более, что никакой катастрофы не произошло. Собака гавкнула не в очередь, только и всего – зато она загнала дичь прямо на край обрыва, прямо под решающий удар копья.

Териан нежно улыбнулся окаменевшей фрейлине, шагнул навстречу своей будущей королеве и склонился в обворожительном поклоне.

В историю с краденым ожерельем верилось с трудом до самого последнего мгновения. Скорей уж можно было поверить в то, что придворная свора Иргитера не пожелала упустить случая задеть некрасивую и небогатую принцессу. Пощеголять перед ней в роскошных одеждах, поблестеть драгоценностями. Обыкновенная кичливость – препротивная, но почти безобидная. Все, что было сказано и сделано до этой минуты, можно было посчитать… нет, не шуткой – скорее назойливой нескромностью. Но после того, как прозвучали эти слова, у Шеррин не оставалось и тени сомнений – еще и потому, что сказаны они были с поклоном. Более того, с улыбкой. С обворожительной улыбкой.

– Не соблаговолит ли наша грядущая королева, – почти промурлыкал высокий светловолосый нахал в коротком нарреттале из темного, с золотым шитьем двойного бархата, – как и подобает истинным владыкам, слегка поступиться собственным благом ради своих преданных верноподданных?

Шеррин окостенела.

Она не помнила, как звали этого поганца. Ее память принцессы, способная удержать казначейские отчеты за пять лет без изъятия, вплоть до малейшей помарки на пергаменте, исторгала из себя его имя, как тело исторгает гной, подставляя нарыв ланцету лекаря… и теперь Шеррин знала, почему.

Потому что этими бесстыжими глазами на нее смотрело ее будущее. Такое, что Шеррин почудилось, будто она тонет в выгребной яме.

Шеррин была не в силах пошевелиться. Не в силах отвести взгляд от сытого смазливого лица… ну хотя бы прижать ладони к ушам, чтобы не слышать этого короткого быстрого дыхания… Боги, как же она надеялась, что ей удастся ускользнуть, что Иргитер передумает… или хотя бы отложит свой замысел на предбудущие времена… нет, Иргитер не передумает. Все, все уже давно это поняли, все его приближенные, вся эта свора – и только Шеррин до сих пор ничего не понимала. Не то, чтобы от нее скрывали, таились – да кто даст себе труд скрывать от ломика, чей замок ему предстоит сбить с двери! Нет, она сама не хотела понимать, не хотела видеть очевидного, тешила себя призрачной надеждой… и как все призраки, надежда трусливо сбежала – потому что не понять такую угрозу невозможно.

«Грядущая королева». Нипочем ты, дурочка, не отвертишься – вот что на самом деле сказал этот мерзавец… и не только это. Его глаза, улыбка, поклон… так на будущую королеву не смотрят. Даже на постылую, неугодную, брошенную супругом назавтра же после свадьбы – не смотрят. Даже на жалкую уродину, не способную пробудить никакого чувства, кроме брезгливости. Зато так смотрят на…

Вот оно, будущее принцессы адейнской, венчанной королевы Риэрна. После того, как она родит наследника, вся эта мразь, изводившая короля Адейны, пока тот не пал духом, потребует награды за устройство этого брака. Подельники всегда требуют свою долю. И они ее получат. У Иргитера в обычае жаловать их своими обносками – не станет он менять привычного обыкновения и теперь. Они все это знают, все, потому и смотрят на нее так… это в древности короли одаривали плащом со своего плеча или перстнем со своей руки… нет, на плащ Иргитер определенно поскупится. За плащ немалые денежки плачены – а Шеррин он, напротив, взял в приплату, в довесок к вожделенной Адейне. А довесок лучше сбыть с рук, покуда не оттянул их. Чем не награда? Подумаешь, страхолюдина – с лица не воду пить, уважаемые. Зато королева.

Светловолосый нахал в бархате улыбнулся еще шире. Именно он и будет первым… или вторым. Или десятым. Какая разница? Главное, что награда его не минует, и он это знает с полной определенностью – а порядок награждения его не волнует.

Внезапно Шеррин с ужасом поняла, что светловолосый старше, чем кажется. Ему не двадцать три, как можно подумать, если не приглядываться, и даже не двадцать пять, а по крайней мере на добрый десяток лет больше. И опыта у него предовольно. Вот только опыт его очень уж особого свойства. Да, у него было много женщин – но ни одна из них не легла в его постель по доброй воле… потому что, невзирая на его смазливую физиономию, ни одна женщина, если только она в своем уме, не позволит этой жуткой твари до себя дотронуться.

Если, конечно, у нее есть хоть какойто выбор.

Я не могу войти в этот пруд, обреченно подумала Шеррин. Я не могу лечь на дно и найти хоть какуюнибудь корягу, чтобы уцепиться за нее и не разжимать пальцев, пока холодная осенняя вода будет делать свое дело. Я не могу… потому что если меня не станет, они отравят малыша. Они ни перед чем не остановятся. Эка важность – отравить ребенка… а надломленный смертью обоих детей отец и сам с горя помрет… и Иргитер все равно заполучит Адейну. Адейна без Шеррин – так для него даже удобнее… я не могу позволить себе войти в этот пруд с тем, чтобы никогда из него не выйти… ничего я не могу.

Светловолосый сделал шаг навстречу, неприметно оттесняя Шеррин к воде. Нет, дело было даже не в ожерелье. Будущая королева должна знать свое место. Она должна войти в пруд, поднять со дна ожерелье и выйти – мокрая до нитки, неуклюжая в отяжелевшем от воды платье, дрожащая от холода и унижения. И ей придется – потому что круг сжимается все теснее, а прорваться из круга прочь она не сумеет.

Наглый обладатель роскошного нарретталя внезапно прянул назад и заорал дурным голосом что было сил. И немудрено – стрела пролетела на расстоянии всего в какихто полпальца от его носа. Еще бы чутьчуть, и лежать ему убитым… самую малость и промахнулся неведомый стрелок!

Но нет, стрелок не собирался убивать светловолосого. И он не промахнулся. Стрела легла в цель точно, как он и метил. Выстрел был не только метким, но и мощным. Стрела рассекла воду пруда с той же легкостью, что и воздух, и острие ее вошло меж двух лиловых камней в кольцо оправы. Вошло, даже не погнув ее.

Только теперь потрясенная Шеррин разглядела, что от стрелы тянется кудато тонкая веревка. Отвести глаза от стрелы казалось положительно невозможным… но вот если дозволить взгляду соскользнуть с оперения на веревку, если разрешить ему вынырнуть из пруда и последовать за веревкой дальше, туда, откуда прилетела стрела… Шеррин и сама не знала, что она ожидала увидеть на другом конце привязи – но никак уж не то, что увидела… а между тем именно этого ей и следовало ожидать, если подумать как следует и вспомнить выстрел во всех его невероятных подробностях.

Потому что на другом конце веревки обнаружился эльф. Тот, который сопровождал короля Лерметта в день приезда королей, сидя верхом на черном, как смоль, жеребце. Честное слово, эльф. Настоящий. Прямой, как стрела, и прекрасный, как его выстрел. Он стоял, медленно закидывая лук за спину, и от его гневных глаз, словно круги по воде, расходилось молчание. Эти круги молчания качнули толпу придворных, словно щепки и прочий мусор, качнули властно и безразлично. А потом эльф усмехнулся и направился к пруду, на ходу подбирая веревку.

Шеррин затаила дыхание. Никогда в жизни она не видела, чтобы ктонибудь шел так… легко? свободно? непринужденно? Никто из придворных не отважился заступить ему дорогу. Никто и не посмел бы – после такого выстрела… страх, самый обыкновенный страх выступал на их лицах, словно пот… уж если этот стройный красавчик способен через толщу воды в человеческий рост без малого всадить стелу в узкое металлическое колечко… нет, нет, и не просите, и даже не требуйте – от такого стрелка лучше держаться подальше! И уж тем более дорогу ему следует уступать. А главное, не забыть поклониться – мало ли что ему в голову взбредет?

Судорожно кланяющихся риэрнцев эльф не удостоил даже краешком взгляда. Легким, едва ли не танцующим шагом он добрался до кромки воды, вскинул голову, будто прислушиваясь к чемуто – может, к собственным мыслям? – а потом резким, точно рассчитанным движением дернул за веревку.

Пожалуй, выплеснуть из пруда столько воды единым движением не смог бы никто, даже если бы ведром черпанул. Тем более что из ведра можно так основательно окатить за один раз только одного человека – а тут досталось всем. Всем, кроме самого эльфа – и Шеррин. Придворные разноголосо взвыли, фрейлины завизжали – наверное, осенняя вода оказалась очень холодной. Под их слаженный вопль стрела взмыла из воды в ореоле радужных брызг и стряхнула с острия ожерелье в подставленную руку эльфа.

– Ктонибудь желает положить эту реликвию на место? – мягко осведомился эльф, глядя на капли, стекающие с ожерелья.

Тишина стояла такая, что Шеррин отчетливо слышала, как падают наземь эти капли.

– Что ж… задумчиво произнес эльф. – Если так, я сам помогу ее высочеству передать ожерелье его владельцу.

Шеррин почти не помнила, как эльф подал ей руку и как она приняла эту руку – помнила только, что ее собственная ладонь была холодна, как ледышка, холодна настолько, что запястье эльфа, которого она, повинуясь этикету, едва касалась кончиками пальцев, показалось ей жарким, как дыхание костра. Шеррин вдруг охватило совершенно неуместное, детское какоето желание – вот бы лучник взял ее озябшие руки в свои и не выпускал, пока они не согреются! Ее знобило, и она лишь с трудом удерживала дрожь. Боги, до чего же можно довести человека! Рядом с ней рука об руку идет живая песня… а может, даже сказка… из тех, что ей в детстве рассказывал старый Даннек… там, у себя в Адейне, куда эльфы не заезжают даже ненароком, она и мечтать не могла ни о чем подобном… и вот мечта, до которой она ни разу не дотронулась мысленно, касается ее руки – а в горле все равно застрял отвратительный комок, исходящий горечью, и дышать все равно трудно, вот хочешь вдохнуть поглубже, а оно почемуто ну никак не дышится… наверное, потому, что ей так холодно… наяву она не вошла в пруд – но сейчас осенняя вода сомкнулась над ее головой, сдавила грудь, сковала плечи, потянула на дно… а на дне холодно, и никаких песен не слышно – вода любую мелодию заглушит…

Эльф на ходу подбросил ожерелье левой рукой, поймал его и привесил к поясу. Лиловые камни сверкнули в полете искрометной улыбкой, и Шеррин помимо воли почти улыбнулась им в ответ. Почти. Она бы непременно, обязательно ответила на их улыбку своей – если бы помнила, как зовут идущего рядом эльфа. Шеррин не могла вспомнить его имени, и это отчегото мешало ей улыбнуться.

Внезапно эльф остановился, развернулся к Шеррин лицом и левой – свободной – рукой крепко сжал ее запястье.

– Не бойтесь, – произнес эльф очень тихо и очень серьезно. – Не надо. Они вас больше не обидят.

«Если бы!» – едва не выкрикнула Шеррин. Одно счастье, что комок в горле не стал потакать ее мгновенной слабости – так сдавил глотку, что едва не пресек и те жалкие остатки дыхания, что у нее еще были. Повезло. Иначе она бы наверняка завопила – и опозорилась перед эльфийским лучником вконец. Не обидят, как же! Да что ты в жизни понимаешь? В той сказке, из которой ты сбежал, они бы и помыслить обо мне без почтения впредь не осмелились – а здесь все совсем подругому. Это сейчас они такие тихие да кроткие, стрелок – пока ты рядом. Пока от страха своего не опомнились толком. Ты погоди, вот они отдышатся, вот улучат момент, когда тебя вблизи не окажется… хотя зачем выбирать какойто там момент? Не век при моей особе заезжему эльфу состоять, у него и свои дела найдутся… вот как он за свои дела примется, а еще того лучше – уедет… ведь уедет же он когданибудь, верно? Уедет… вот тогдато они меня заживо и сожрут. В день по кусочку. Чтобы надолго хватило. А уж сегодняшнийто день мне наверняка припомнят. И я ничего не смогу сделать – потому что у меня нет выхода, стрелок. Меня не в пруду, меня в выгребной яме утопят… да я там уже тону – и, право, лучше бы мне было не выныривать на это краткое мгновение, лучше бы не видеть, никогда не видеть, как сияет солнце в ослепительно синем небе… потому что теперь мне будет стократ мучительней снова тонуть, захлебываться… вот почему холод не желает отпустить меня! Потому что у песни век недолог – пока не отзвучала… а когда замрет последний отзвук, снова начинается жизнь… и в этой жизни ты ничего не понимаешь, Эннеари. Ничего.

Стоило Шеррин заговорить с эльфом хотя бы мысленно, как его имя вспомнилось само собой, без малейших усилий с ее стороны. В любую другую минуту Шеррин бы этому обрадовалась – как и звучанию эльфийского имени, а заодно и тому, что оно удивительно пристало ясноглазому стрелку. Это имя льнуло к нему, как сияние росы к луговой траве.

В любую другую минуту Шеррин улыбнулась бы такому неожиданному сравнению. Но не теперь. Теперь она ему даже не удивилась.

– Нет, – бесцветным голосом ответила она. – Вы… вы просто не понимаете…

Кого Шеррин имела в виду, говоря «вы» – одного ли Эннеари или всех эльфов разом – сказать трудно. Ей бы самой это нипочем не удалось.

– Наверное, – неожиданно покладисто согласился эльф. – Я не очень хорошо знаком с обычаями людей…

"Да при чем здесь обычаи – и тем более люди !"

– … так что я не все могу понять. Я и правда не понимаю – почему вы такая печальная?

Вздумай эльф неожиданно ударить Шеррин по лицу, ей и то бы не сделалось так больно. Так больно – и так гадко. Контраст между сказкой и жизнью был так мучителен, что, казалось, хуже и быть не может. Оказалось, может – и еще как! Действительность смеялась над ней куда более жестоко. Песня с одних уст слетела, а к другим ее вовек не прижмешь… и велика ли беда, что песня – не губы, а их дыхание, что твоих губ она не согреет, улетая от них прочь, расставаясь, покидая? Зато она согреет душу всякий раз, когда вспомнится даже ненароком… песню можно вспоминать… да, от песен и сказок подчас бывает больно, иной раз почти невыносимо – но эта боль смывает с сердца мертвечину, и оно бьется привольнее прежнего. До сих пор Шеррин думалось, что Эннеари протянул к ней руку именно из такой сказки… а теперь по всему выходило, что вовсе даже из жизни! Из той самой жизни, где не продохнуть от потных глаз и липких улыбочек. Из жизни, тасующей безмозглые тела, словно карты в колоде – и словно картам, им все равно, кому с кем лежать. Из жизни, тусклой от неизбежной, неизбывной пошлости флирта, утробных баритонов и слащавых тенорков, натренированно выводящих фистулой: «Красааавица… ну почемуу вы такая печаальная?»

– Эльфам так не нравятся печальные девушки? – резко осведомилась Шеррин.

– Эльфам нравятся всякие девушки, – безмятежно ответил Эннеари. – Веселые – потому что они так чудесно смеются. А печальные – потому что их так чудесно смешить.

Хотела бы я посмотреть на того, кому удастся меня рассмешить, мрачно подумала Шеррин.

– Да вот хотя бы, – беспечно улыбнулся Эннеари, – вы никогда не слышали, как эльф решил подарить слона дочке мельника?

О нет, мысленно взмолилась Шеррин, только не это! Только не анекдоты… сказочный лучник не должен вести себя, как пустоголовый придворный вертопрах, не должен ! Пожалуйста, ну пожалуйста…

– Нет… – прошептала она. – Нет…

– Это немного дурацкая история, – чуть смущенно признался эльф.

Ну так и есть!

– Честно говоря, ужасно дурацкая. Но почемуто очень смешная. Так вот, – Эннеари приумолк на долю мгновения. – Один эльф пришел на мельницу…

Шериин думала, что анекдотов на своем, пусть и недолгом, веку наслушалась предовольно. Всяких – от придворных до казарменных. Оказывается, не всяких. Ничего даже отдаленно похожего на эльфийские анекдоты, она отродясь не слышала, более того – вообразить себе не могла. Нет, что дареный слон всенепременно обсыплется мукой с ног до головы, она как раз догадалась. Но вот что учинила в ответ дочка мельника… а в особенности что сказал эльф, выбираясь изпод белого от муки слоновьего уха… и уж тем более что сказал слон…

Сначала Шеррин показалось, что она простонапросто ослышалась. Потом она мысленно повторила последнюю фразу. А потом согнулась пополам от хохота.

Когда она распрямилась, на глазах ее от смеха выступили крупные слезы. Но они не мешали ей видеть Эннеари – совсем даже наоборот. Есть, наверное, чтото такое, что можно увидеть ясно только если распрямиться.

Нет, эльф был не сказочный, а самый что ни на есть настоящий. Сказка то и дело норовит расплыться туманом, а Эннеари ничуть не собирался испаряться. И облекало его не призрачное золото волшебных одеяний, а обыкновенная одежда, удобная и явно привычная. С узким потертым ремешком поверх темных волос, как это принято у лучников. С небрежно распахнутым воротом темнозеленой рубашки – и как только эльфу не холодно? С широкими, выше локтя подобранными рукавами, ничуть не волшебными, настоящими… и руки тоже были настоящими – крепкие пальцы стрелка, узкие сильные запястья, сгиб локтя с едва заметным голубым росчерком вены…

Шеррин утерла слезы и перевела дыхание.

– Я же говорил, что это ужасно дурацкая история, – благовоспитанным тоном заметил эльф.

Шеррин снова рассмеялась. Эннеари улыбнулся ей в ответ и снова напустил на себя вид серьезный и невозмутимый.

– Но я могу рассказать чтонибудь другое, – предложил он. – Например, как эльф и гном решили разводить овец.

– А что, такое бывает? – Шеррин засмеялась опять. Нет, что ни говори, а эльфы умеют смешить девушек.

– Думаю, на самом деле всетаки нет, – сознался Эннеари. – Рассказать?

– Послушай, – неожиданно для самой себя промолвила Шеррин, даже не заметив, что обратилась к Эннеари на «ты». – Я тебя о другом спросить хочу… надеюсь, ты не собираешься показать мне, как прекрасен город Найлисс?

– Вот уж нет! – беспечно ухмыльнулся эльф. – Это не ко мне. Если хочешь, чтобы тебе показали Найлисс, я Лоайре попрошу. От меня в таком деле толку никакого. Если я вижу чтото прекрасное, я могу только восхищаться – так ведь это ты и сама умеешь. А Лоайре тебе такого понарасскажет про каждый камень – заслушаешься. Он ведь умница и в зодчестве разбирается получше гномов. Представляешь, – благоговейно добавил Эннеари, – он даже знает, что такое пилястры.

На этот раз Шеррин и Эннеари хохотали вдвоем. Шеррин и не помнила, когда она в последние несколько лет так смеялась… когда она и вообще смеялась за эти годы. А уж хохотать вместе с эльфом ей и вовсе еще не доводилось. Оказывается, это так чудесно – хохотать вместе с эльфом… еще и потому чудесно, что смеется она наполовину над собой, а эльф об этом и знать не знает. До чего же смешно она ошиблась… а она ведь ошиблась – из ответа Эннеари это же ясней ясного. Он вовсе не занимался придворной игрой в «завлекикрасотку»! Он говорил с ней прямо и честно, как с опечаленной девушкой, а не как с намеченной для постельных услад куклой. И его слова вовсе не были выдержкой из путеводителя до ближайшей постели. Они были самими собой… как и Эннеари был самим собой и никем другим… полно, да умеют ли эльфы флиртовать вообще? Нет, они наверное – наверняка даже – умеют ухаживать за девушками… иначе откуда бы столько сказок взялось о любви эльфа и смертной? Но вот флиртовать, как это делают люди… как это делают очень глупые люди… флиртовать, соблюдая самый постылый из всех ритуалов… навряд ли. Скорей уж эльф в компании гнома и в самом деле возьмется разводить овец.

Чего у эльфов ну никак не отнимешь – девушек смешить они и в самом деле умеют. Вот только Эннеари прибегнул к этому нелегкому искусству в первый раз в жизни. Дома, в беспечальной Долине, у него не было на то необходимости, а в Луговине – времени. До отмены Запрета он и вообще почти не виделся с людьми, разве что мимолетно и по делу – до девушек ли тут? А когда Запрета не стало, его место заняли укоры совести за совершенное другими – и Арьен, бывая в Луговине, при всей своей тяге к людям едва ли их не сторонился. Нет, не доводилось ему до сих пор смешить девушек. И уж тем более ему не доводилось смешить девушек, когда скулы каменеют от ярости. Шуточки, улыбки, болтовня непринужденная… чего Эннеари стоило припомнить хотя бы историю про слона, каких неимоверных усилий… да слон с ней, с историей! – чего ему стоило закинуть лук за спину, а не выхватить из колчана еще одну стрелу, а следом еще и не одну… о Свет и Тьма – и откуда только берутся такие поганцы?

Король Риэрна Эннеари сразу не понравился, сразу – и крепко. Настолько не понравился, что на свиту его Арьен и внимания толком не обратил. Зря, оказывается. После надо будет с Лерметтом непременно о сегодняшней стычке поговорить. Нельзя оставлять его в неведении.

Но это и впрямь будет после – а сейчас надо отрешиться от давящего гнева, надо улыбнуться легко и беспечально, надо сосредоточиться, вспомнить обещанную Шеррин историю про гномаовцевода… а еще лучше про пьяного барсука и эльфийские сапоги. И неважно, что истории глупее Арьен отродясь не слыхивал – зато рассмешить она способна кого угодно. Даже ее высочество принцессу Адейны.

– Постой! – Шеррин вскинула голову. – К Старой Галерее надо взять направо. Нам не в эту сторону…

– Именно в эту, – улыбнулся в ответ Эннеари – легко и беспечально, как и хотел. – Не ты ведь брала ожерелье – не тебе и возвращать. Да и как ты объяснять станешь, откуда оно к тебе попало?

– Я… скажу, что нашла его на парковой дорожке. – Видно было, что Шеррин только теперь задумалась над последствиями мерзкой проделки юных свинтусов из самых знатных семейств Риэрна. Сказать всю правду как она есть невозможно, немыслимо – но ведь и принять на себя чужое преступление недопустимо. Тень его падет не только на саму Шеррин, но и на всю Адейну.

– О да, – кротко согласился Эннеари. – Вероятно, ему вспала охота прогуляться по дворцовому парку – а когда оно притомилось и рухнуло в изнеможении под кустик, ты любезно утерла ему слезы отчаяния и помогла вернуться домой. Что ты такое говоришь – нашла! Это ведь не просто безделушка, а священный талисман. Его невозможно прихватить с собой случайно, по ошибке или по рассеянности – а потерять или выронить случайно тем более.

Всетаки не сдержал Арьен своего гнева. Стоило ему только подумать, заговорить только о пакостной выходке – и куда все самообладание подевалось? Он не хотел ехидничать – да и не заслужила эта измученная усталая девушка ни одного язвительного слова! Само с уст сорвалось… Эннеари внутренне напрягся, ожидая возмездия за свою несдержанность – вот сейчас лицо Шеррин снова искривится гримасой привычного самообладания, оцепенеет… ох, Арьен – да когда же ты научишься держать себя в руках!

К изумлению Эннеари, Шеррин усмехнулась ему в ответ – может, не очень весело, но усмехнулась. Вот и гадай теперь, отчего она не обиделась на его дерзость. Всетаки люди – совершенно непостижимые существа… а девушки тем более.

– Принцесса ни в коем случае не должна лгать, – в тон Эннеари откликнулась Шеррин. – Этикет не дозволяет. Принцесса не должна лгать, ибо это позорно. Равно как и говорить правду – это неприлично. И уж тем более принцесса не должна отмалчиваться – это невежливо. Замечательное поучение. Словно нарочно к нынешнему случаю выдумано. Вот только что принцессе делать, если нельзя ни молчать, ни врать, ни правду говорить?

– Поручить все это первому попавшемуся эльфу, – невинным тоном предложил Эннеари.

Шеррин вскинула на него изумленный взгляд. Арьен старательно придал своему лицу внушительное выражение и поклонился так церемонно, что самому поневоле смешно сделалось, а уж Шеррин тем более.

– Ожерелье я отнесу сам, – уверенно произнес Эннеари. – Если получится, сам и на место положу незаметно. А если нет… найду, как отговориться.

Арьен мог только догадываться, что Шеррин сделает или скажет в ответ… он и догадывался… и снова не угадал – да что ж это такое делается? Нет, она не стала ни благодарить, ни возражать, только посмотрела на эльфа… ох, как посмотрела! Словно старый каменотес, настолько привыкший к своей усталости, что уже и не замечает ее, налег на кирку – а та выскользнула из рук и ускакала прочь, посулив на ходу: «Не тревожься, сама все сделаю». Вот точно такими глазами каменотес на этакое чудо и глядел бы.

– Да, и вот еще что, – добавил Эннеари и снова улыбнулся. – В твоих покоях тебе сейчас тем более делать нечего. – Фразу «не то как бы тебя и там прихлебатели риэрнского мерзавца не застигли» Арьен благоразумно сумелтаки оставить при себе. – Нет, я коечто повеселее придумал.

Он и в самом деле придумал – еще прежде, чем выстрелил. Той доли мгновения, которая требуется, чтобы натянуть тетиву, ему хватило. Удивительная какаято ясность мысли посетила его. Никогда прежде Эннеари не доводилось думать так четко – и при этом так быстро. Вот другим доводилось – но Арьен их рассказам не оченьто и верил: всякий может поддаться искушению преувеличить. Опытные лучники говаривали ему не единожды, что в момент выстрела или сразу перед ним иной раз накатывает нечто вроде ясновидения. Похоже, они были правы. До ясновидения Арьену, конечно, еще очень далеко – так ведь по мелочам оно и не осеняет. И того уже довольно, что мысли ускоряют свой бег, выстраиваясь легко и без путаницы. Стрела еще не сорвалась с тетивы, а Эннеари уже знал, что и в каком порядке он будет делать. Нужно распугать обнаглевшую придворную свору. Добыть из воды ожерелье. Успокоить принцессу. Вернуть ожерелье на место, пока не поднялся переполох – самому вернуть, принцессу в это дело не вмешивать. Но ни в коем случае не оставлять девушку ни на миг без присмотра.

Тогда, посылая стрелу в полет, Арьен думал, что необходим именно присмотр. Да, ему отлично удалось напугать риэрнцев – ух, как они порскнули прочь от пруда! Однако не стоит преувеличивать могущество испуга. Загнанный в угол мерзавец способен на многое – вот уж в чемчем, а в этом он имел возможность убедиться самолично. Стоило ему хоть на пару лишних мгновений промедлить в Долине, и Лерметта уже не было бы в живых. А все потому, что отравленный опальным канцлером отец Лерметта упомянутое свойство мерзавцев недооценил, а то и вовсе не принял в расчет. Эннеари его ошибку повторять не собирался – хотя бы уже потому, что за ошибку платиться придется вовсе не ему, а вот этой девушке с измученными глазами. Хорошо, если риэрнское хамье сидит по своим комнатам и дрожит от страха – а если всетаки нет? Вот уйдет он, оставит принцессу одну – и наскочит Шеррин на свору ополоумевших от страха подонков… да он же себе во всю жизнь такого не простит! Во всю свою длинную эльфийскую жизнь.

Однако, поговорив с принцессой, пусть и недолго, Арьен понял, что не в одних только подпевалах Иргитера таится опасность. Есть и еще одна опасность, куда более насущная. Шеррин не просто нельзя оставлять без пригляду – ее и вообще нельзя оставлять одну. По крайней мере, сейчас. Нельзя оставлять ее наедине с собственными мыслями. После того, что случилось возле пруда – нельзя. А то ведь этак и с ума сойти недолго. Арьен всей душой, всем телом своим ощущал исходящее от Шеррин отчаяние. О да, она разговаривала вполне спокойно, она даже смеялась его шуткам… а отчаяние текло под покровом ее спокойствия своим чередом, словно талые воды, готовые взломать такой уже ненадежный лед. Оно не день и не два накапливалось, это отчаяние – и для того, чтобы заглушить его голос, мимолетной беседы с малознакомым эльфом никак уж не достаточно.

Впрочем – а так ли важно, почему нельзя оставлять Шеррин в одиночестве, если Эннеари так и так не собирается этого делать? Он ведь еще перед выстрелом решил, кому препоручить принцессу Адейны, покуда сам он будет заниматься ожерельем.

– Я хочу познакомить тебя с моими друзьями, – заявил он в ответ на вопросительный взгляд Шеррин. – Они тебе сразу понравятся.

– Они тоже знают истории про эльфов и слонов? – с улыбкой осведомилось Шеррин.

Вот это самообладание!

– Не только, – в тон ей ответил Эннеари. – Про трех эльфов и курятник медведя – тоже.

– Про чей курятник?

– Какая разница? – плутовски ухмыльнулся Эннеари. – Главное, что знают. Тебе нравятся жареные на костре охотничьи колбаски?

– Не знаю, – слегка растерялась принцесса. – Я вообщето никогда не была на охоте. В Адейне кругом сплошные розы, лесов почти что и нет.

– Значит, нравятся, – нахально заключил Эннеари. – Тогда пойдем скорее, а то все колбаски без нас слопают.

Он намеренно сказал «слопают», а не «съедят» – сам не зная, почему. Просто так было правильно. Здесь и сейчас – правильно.

– Понимаешь, – рассказывал Арьен, ведя изрядно сбитую с толку принцессу рука об руку, – в нашей Долине круглый год сплошное лето. На снег, если захочется, мы и в Пограничных Горах наглядеться можем, а вот весна, осень – это нам в диковинку. Пока для нас покидать Долину было запретно, коекто удирал, конечно, тихомолком – но все сплошь опять же летом. Весну мы в этом году увидели… – Арьен мимо воли мечтательно улыбнулся, припомнив свое знакомство с весной. – А вот осень… осень эта для большинства из нас первая. И загнать эльфийское посольство чинно трапезничать в пиршественной зале я просто не могу. Да и не хочу, по правде говоря. Мне хоть осень видеть и доводилось, а все едино глаз оторвать никаких сил нет. Век бы смотрел… и того мало.

– Значит, мы идем не во дворец? – уточнила Шеррин.

– Конечно, – отозвался Арьен. – Разве во дворце можно развести костер? Знаешь… Найлисс, конечно, сказочно красив – я и представить себе не мог такой красоты – но если бы не посольство, мы бы до зимы в лесу сидели и любовались. Ладно… здешний дворцовый парк тоже неплох. А вот будущей осенью…

Эннеари замолк на середине фразы: оказывается, они уже пришли – а он за беседой и не заметил. Вот и костерок, против всех и всяческих правил разожженный в дворцовом парке с соизволения короля… а вот, кстати, и сам король – уплетает колбаски наперегонки с эльфами. Нет, действительно ведь кстати.

Прозрачная жаркая листва пламени колыхалась на ветру. Костер был прекрасен, и в любое другое время Арьен непременно отдал бы должное его упрямой переменчивой прелести – но сейчас он едва ли не заставлял себя глядеть на огонь. Глядеть – и любоваться, и наслаждаться им, и радоваться, и слушать, как звенят угольки и потрескивает хворост… чтобы хоть ненадолго заглушить тяжкий рев совсем иного пламени – того, которым был он сам, пламени безысходного гнева. Он не может, не должен… в конце концов, он не в Долине!.. да и вельможные наглецы вряд ли приедут из своего Риэрна в Долину… хотя бы потому, что их впустят – недалеко… совсем недалеко – ровно настолько, чтобы Порог не пачкать… у эльфов очень немного законов, зато соблюдают их крепко… все, что на расстоянии полета стрелы от Долины – под властью эльфийских законов, об этом же все знают… а вот знают ли эти холеные крысы, что для законов Долины они уже все равно что мертвы… но он не должен, но он не может, но они никогда не приедут в Долину… что чувствует пламя, когда не может добраться до мерзкой падали и испепелить ее, потому что ветер дует огненной стене навстречу?

– Арьен, – умело пряча тревогу, спросила Илери, – что случилось?

Вот тебе и раз. Старался, старался взять себя в руки – и все впустую.

– Ничего особенного, – отозвался Эннеари. – Так… побеседовал малость с красивыми мальчиками.

Для Лерметта – а уж тем более для Ниеста, Аркье и Лэккеана этих слов было более чем довольно. После прошлогодних событий слова «красивые мальчики» имели в устах Эннеари одинединственный смысл. Остальным – даже и Лоайре, даже Илери придется чуть поднапрячь память, чтобы понять, что он хотел сказать… и чего он сказать не хотел – по крайней мере, вслух, при Шеррин. Пережить унижение и страх само по себе тяжко – но еще и слушать, как твой избавитель повествует о твоем унижении, но переживать его заново, но быть еще раз униженной перед теми, кого судьба избавила от этого зрелища…

Никогда.

И вот пусть только попробует хоть ктонибудь потребовать разъяснений!

Арьен опасался понапрасну. Разъяснений не потребовал никто. В самом деле – кому нас и понять, если не друзьям? Всего за несколько кратких биений сердца его слова были поняты, и поняты правильно: Арьен только что столкнулся с мерзавцами, говорить о которых не может – потому что он не один.

– Очень красивыми? – со значением спросил Лерметт.

– Очень, – в тон ему ответил Эннеари, шагнув к костру. На какойто миг сомнение едва не одолело его: он никогда не делал этого для человека – так сможет ли Лерметт…

Не давая себе времени задуматься, Арьен мнимо беспечным движением слегка взмахнул рукой – и пальцы его срезали крохотный язычок пламени.

– В конце концов, ты здесь хозяин, – усмехнулся Эннеари, украдкой от Шеррин касаясь руки Лерметта. – Тебе лучше знать, какие.

Обрывок пламени, теперь уже не рыжий, а струистосиний, покорно скользнул с пальцев Арьена к Лерметту. Тот и виду не подал – но в глубине его глаз летящая стрела перечеркнула столпившихся у пруда. Именно так, Лериме. Ты здесь хозяин – и лучше бы тебе знать, что бродит во плоти по твоему парку. Лучше тебе увидеть все собственными глазами.

– Да ты присядь, расскажи толком. – Ейей, Лерметт держится молодцом – только над верхней губой выступил холодный пот… можно подумать, ему не впервой брать Огонь Видения в руки – а ведь даже для эльфа в первый раз это изрядное потрясение.

– Недосуг, – улыбнулся Арьен. – Мне нужно отлучиться… ненадолго.

– Чтобы продолжить беседу? – Лоайре азартно подался вперед.

– Нет, – невольно поморщился Эннеари. – Чтобы вернуть на место утраченное сокровище.

– А нам ты его так и не покажешь? – загорелся Лэккеан.

– Обойдешься, – ухмыльнулся Арьен. – Зато я вам оставляю взамен другое сокровище.

И с этими словами он подвел к костру онемевшую от внезапной растерянности Шеррин.

– Ну, если так… – развел руками Аркье, – можешь идти с легкой душой. Мы будем так беречь твое сокровище – ты просто не поверишь.

– Ну почему же, – очень серьезно ответил Эннеари. – Тебе – поверю.

Иргитер, конечно, подонок, и свита его своему повелителю ни в малейшей малости не уступает, но думать о них сейчас просто ни к чему. Еще будет время разобраться с этим отродьем. А сейчас нужно выкинуть мысли о высокопоставленном отребье из головы, чтобы размышлять не мешали. Трудното как, оказывается, отрешиться от собственного гнева. Эннеари всегда полагал, что держать себя в руках умеет неплохо. Даже обида на Лерметта, сподвигнувшая его прошлым летом натворить и наговорить уйму немыслимых глупостей, его в этом убеждении не поколебала. Он ведь тогда впервые пребывал в обществе человека неотлучно – вот и не сообразил, что принц, хотя и говорит поэльфийски совсем неплохо, может и не знать всех тонкостей эльфийского обихода. Теперь стыдно и вспомнить, как Эннеари угораздило принять случайную ошибку за преднамеренное оскорбление – а ведь его еще никто и никогда не оскорблял, тем более нарочно. По первому разу немудрено и голову потерять. Однако урок не прошел даром, Арьен взялся за себя крепко: нельзя давать волю своему норову. А уж будущий король тем более не имеет права себя попускать. Эннеари казалось, что за минувший год он должным самообладанием обзавелся. Зря казалось. Справляться с чувством обиды он уже научился – иначе прибыть к людям долгосрочным послом остерегся бы. А вот справляться с гневом… единственный только раз в жизни он испытывал подобную ярость – когда вместе с Лерметтом гнался за вывертнем. Но ту ярость вовсе не было нужды сдерживать – совсем даже напротив. Зачем обуздывать гнев на врага, если этого врага можно и даже нужно простонапросто застрелить? А вот если застрелить нельзя… если надо спокойно глядеть ему в глаза и улыбаться… и раскланиваться потом как ни в чем не бывало, и этикет соблюдать… и ни разу, ни единого даже разочка не сорваться… ему ведь разве что помечтать сгоряча дозволительно, как бы славно было раздать риэрнским наглецам полные пригоршни оплеух – поровну, чтобы всем хватило… у людей ведь принято в ответ на оплеухи хвататься за оружие и устраивать поединок? Вот только ни оплеух, ни поединков Эннеари себе позволить как раз и не может, чтоб не подвести Лерметта. Ничего не поделаешь, Арьен – назвался послом, так и не распускай руки. И мысли тоже. Стоит только позволить им одолеть тебя, взять над тобой верх, и рук тебе нипочем будет не удержать. Хотя смерть как поквитаться с мерзавцами хочется. Никому не дозволено так себя вести с женщиной. Только присутствие Шеррин и помогало Эннеари сдержать гнев, но теперь, оставшись наедине с собой, он понимал, что вотвот готов сорваться.

Эннеари остановился и сделал четыре вдоха – глубоких, медленных. Жаль, право, что сейчас осень, а не зима. Никогда бы не подумал, что после прошлогодних приключений ему доведется помянуть добрым словом холод и снег, а вот поди ж ты! Ледяной зимний воздух отрезвил бы его куда надежнее, чем легкая осенняя прохлада, а если вдобавок и пылающее от гнева лицо снегом обтереть… ладно, хватит сожалеть о том, чего нет. Потому что главное, чего у тебя нет – это времени. Нужно постараться успеть вернуть ожерелье на место прежде, чем пропажа будет обнаружена… потому что если успеть не удастся… нацепить на лицо самое что ни на есть беззаботное выражение и уверить Шеррин, что сумеешь отовраться ты придумал правильно – жаль, что не придумал заодно, как врать станешь. Может, какоенибудь наитие тебя бы по дороге к Старой Галерее и осенило – но когда гнев неумолимо теснит из головы прочь все и всяческие прочие мысли, рассчитывать на наитие невозможно. Один у тебя выход остался, посол – успеть вовремя. Другого попросту нет.

Вовремя успеть не удалось. Может, получасом бы раньше… может, даже минутой… может, если бы он не торчал посреди парка, словно пень, сжимая кулаки в тщетных попытках овладеть собой… теперь кулаки невольно сжимались снова – потому что подобной безнадежности в голосе Эннеари тоже еще никогда не слыхал.

– Арнет… – Король Аккарф говорил очень тихо, но до Эннеари его слова через открытое окно доносились вполне отчетливо. – Это знак… иначе и быть не может.

От тоскливой безысходности его слов мутилось в голове. Эннеари подобрался к окну поближе: навряд ли сейчас его хоть ктонибудь заметит.

– Аккарф, нет! – выдохнула высокая, бледная до синевы женщина. – Как ты можешь так говорить… нет, даже думать! На тебе нет никакого греха!

Открытая шкатулка, выложенная изнутри лиловым бархатом, стояла на столике возле самого окна. Очевидно, именно там ее оставили похитители, нагло бросив прямо на виду. Эх, ну почему Эннеари не поспел хоть самую малость раньше! Как бы просто было перемахнуть через подоконник и положить ожерелье в шкатулку… а теперь об этом и помышлять нечего. Только и осталось, что таиться в кустах под окном да слушать, как эти двое предаются отчаянию.

Вот как? Слушать? Тебе ли это в голову пришло, Арьен? Слушать, вот еще! Делать тебе больше нечего! Думать ты сейчас должен, а не слушать. Думать – и быстро!

– Есть, – с прежней безысходностью произнес Аккарф. – Все это время, с первого дня своего царствования я ждал знака – вправе ли я быть королем. Вправе ли начать новую династию…

– Во всем законам – и людей, и богов – ты вправе! – яростно выкрикнула Арнет.

– Если бы не мой отец… – устало молвил Аккарф. – Когда королем становится сын потомственного приверженца когонибудь из богов смерти… не дурное ли это знамение для страны?

– Слушать этого больше не хочу! – воскликнула Арнет и взметнула голову. В ее больших темных глазах вспыхнули слезы.

– А придется, – печально произнес король. – Священное ожерелье ушло из моих рук. Во время моего правления. Яснее знака и придумать нельзя. Потому что грех на мне есть.

– Аккарф… – Арнет коротко рассмеялась – тяжело и горько. – Твоя жизнь безупречна до ужаса. Если кто и чист перед богами, так это ты.

– Нет, – мертвенным голосом произнес король, и Эннеари захолодел, потому что понял: мертвенным этот голос делало не отчаяние, а сознание вины – страшной, непоправимой. – Я не имел права на династию… на детей… но я… Арнет, я все эти годы любил тебя больше жизни, я и сейчас с ума схожу оттого, что ты рядом…

Арнет не сказала в ответ ни слова, не шелохнулась даже – но Эннеари внезапно сделалось страшно.

– Дома я мог отгородиться своим саном… – глухо продолжал Аккарф. – И твоим… и нашими обязанностями… но здесь я вижу тебя каждый день… каждый день, Арнет, от этого рассудок потерять можно!.. я и потерял. Я посмел мечтать о тебе… о том, что мне запретно… теперь я ясно вижу, что запретно… довольно мне было только захотеть – и я наказан. Я принес Окандо беду – теперь с этим спорить не можешь даже ты.

– Могу, – наклонив голову, произнесла Арнет. – И буду. Вот теперь я с кем угодно спорить могу. Даже с тобой. Я найду ожерелье – слышишь? Кто бы его ни взял… где бы оно ни было… найду…

Король только улыбнулся ей в ответ – и столько отчаяния было в этой его улыбке, что Эннеари ничуть не удивился тому, что сделала Арнет. Она рванулась к королю, обхватила его обеими руками и поцеловала – крепко, яростно, словно желая выпить из его уст всю переполняющую его безысходность – потом припала к нему на мгновение, прижав залитое слезами лицо к его груди, оторвалась и поцеловала вновь.

Вот оно, мгновение – и другого не будет! Аккарф стоит сейчас спиной и к окну, и к шкатулке, а Арнет… впрочем, даже если она и увидит, беды в том нет.

Эннеари прицелился и метнул ожерелье в распахнутое окно. Бросок вышел удачным: ожерелье легло прямо в открытую шкатулку, как он и метил. Вот только остаться незримым ему не удалось. Чтобы примериться получше, ему пришлось высунуться из кустов. Аккарф увидеть его не мог – а вот Арнет так и замерла в объятиях короля. Эннеари улыбнулся ей, подмигнул и приложил палец к губам. Арнет еще несколько мгновений смотрела на него широко раскрытыми глазами. Потом по ее губам скользнуло некое подобие улыбки, и веки ее утвердительно примкнулись. Эннеари подмигнул еще раз и вновь скрылся в кустах.

– Что это?! – донесся до него вскрик Аккарфа, исполненный мучительно радостного изумления.

– То, чего ты ждал все эти годы, – тихо ответила Арнет. – Благословение Богов. Если и это, потвоему, не знамение…

– Знамение, – прерывисто отозвался Аккарф. – И благожелательное. Арнет, я… если бы я только…

Дальше Эннеари не слушал. Теперь, когда ему удалось вернуть священное ожерелье, он больше не имел на это права. Тем более в такую минуту. Он еще и на пару шагов отойти не успел, а слитная дрожь дыхания этих двоих уже настигла его. Нет, а всетаки хорошо, что он не сумел явиться сюда получасом раньше. Окажись пропажа незамеченной – и как знать, сколько лет Аккарф и Арнет продолжали бы тосковать друг по другу. Потому что это ведь только Аккарф не замечал ничего – а Эннеари одного взгляда хватило, чтобы понять: Арнет тоже его любит. Давно, страстно и безнадежно. Нет, всетаки люди – странные создания. Арьену никогда их до конца не понять. Сколько лет эти двое влюбленных провели, таясь друг от друга? А ведь люди так мимолетны. Невероятно. А самое невероятное и странное – ну почему любовь, заметная всякому, кто глядит на нее со стороны, незаметна самим влюбленным? Почему тот, кого любят, догадывается об этом в последнюю очередь?

К исходу дня Арнет изнемогала, утомленная своим долгожданным и все же таким неожиданным счастьем. Внезапная радость может обессилить ничуть не меньше, чем внезапное горе. К тому же рассудок Арнет задыхался, не в силах разом вместить в себя несчетные тысячи мелочей, из которых состояло это счастье: запах кожи Аккарфа, прядь его волос, скользнувшая по ее губам, его быстрое дыхание, пленительная неуклюжесть тел, еще не знающих, как полно они совпадают, еще не успевших приноровиться к этому совпадению, рука Аккарфа под ее запрокинутой головой, ее собственные губы, такие тяжелые, такие восхитительно непослушные, и все те слова, нашептанные и выкрикнутые ею, которых она не помнит – но каждое из них норовит занять ее тело целиком, без остатка, и вкус легкого найлисского вина, совсем другой, не такой, как прежде… никогда еще Арнет не ощущала себя настолько усталой. А еще Арнет никогда не знала, что усталость может быть настолько сладостной. Она совсем другая, эта усталость – как и вкус вина, и прикосновение одежды к коже, и суровое мерцание бронзы оконного переплета… все, решительно все было иным. Новизна ощущений почти пугала; тело Арнет, всегда такое уверенное, робело этой инакости.

Аккарф улыбнулся и потянулся за кувшинчиком с вином. Арнет взгляда не могла оторвать от его рук – знакомых, как ей думалось, до мельчайшей черточки, до самого незаметного движения… что ж, она ошибалась. Ничего она не знает. Ей еще только предстоит узнать… узнавать долгодолго… всю оставшуюся жизнь.

Когда Аккарф протянул ей чашу с вином, в окно постучали.

Аккарф нахмурился, подошел к окну и прислушался. Стук повторился.

– Кто там? – повелительно спросил Аккарф.

– Знамение, – слабо донеслось изза цветного оконного стекла.

– Какое еще знамение?! – Аккарф рывком распахнул окно.

– Судя по вашим собственным словам, благожелательное, – учтиво ответил голос снизу. – Можно мне войти?

Аккарф, хмурясь все сильнее, сделал рукой приглашающий жест, отлично видимый снизу, и отошел от окна.

Разумеется, знамением оказался давешний зеленоглазый эльф – кто же еще? Когда он ловко перемахнул через подоконник, у Арнет потемнело в глазах. Надеяться было больше не на что. Сейчас эльф скажет всю правду, и тогда… Боги, какая жуткая насмешка судьбы – одинединственный день счастья…

– Впервые вижу, как выглядит живое знамение, – сухо произнес Аккарф, разглядывая эльфа с головы до ног.

– Благожелательное, – уточнил тот. – И несомненное. Когда моя стрела вытащила ожерелье со дна пруда, я еще мог сомневаться… но теперь – нет.

Аккарф хмыкнул.

– Значит, это вы вернули ожерелье? – произнес он скорее утвердительно.

Эльф кивнул.

Мир почернел и съежился, как ненужное письмо, брошенное в огонь. Арнет закрыла глаза, чтобы не видеть, как он рассыплется пеплом.

– Арнет! – донесся к ней из немыслимой дали голос Аккарфа. – Арнет, что с тобой?

Он схватил ее за руки, и она вцепилась в его пальцы, что есть сил – хоть так, напоследок… если бы только можно было не отпускать их, никогда не отпускать… Наверное, она всетаки выпустила их, потому что Аккарф подхватил ее и отнес в постель… наверное… только она почемуто не помнит, когда…

– Нет, ваше величество, извольте посторониться. – Зачем эльф это говорит, зачем, для чего, для чего это все…

Тонкие пальцы эльфа с неожиданной силой сжали ее виски. Внезапно Арнет сделалось хорошо – так же хорошо, как несколько минут назад, до появления незваного гостя, когда они с Аккарфом делили на двоих исполненное счастьем молчание.

– Что это было? – с неподдельной тревогой спросил Аккарф, когда Арнет почти против воли открыла глаза. Его лицо было бледным, почти серым.

– Головокружение, – твердо ответил эльф. – Теперь уже все в порядке… но я попрошу завтра свою сестру осмотреть госпожу Арнет. Я – что… а вот она целительница настоящая. Лучшая в Долине.

Неожиданно Аккарф улыбнулся с такой теплотой, что крик отчаяния, комом застрявший у Арнет в глотке, начал стремительно таять.

– Я вижу, Боги знают, чьими руками творить знамения, – произнес король.

Что же это… что?!..

– По мне, лучше так, чем в дыму и пламени, – благодарно выдохнул Аккарф. – Дым и пламя не умеют исцелять.

Отчаяние таяло – и Арнет таяла вместе с ним. Весь ее страх оказался пустым звуком – дунь, и рассыплется. Аккарф знает, что ожерелье вернулось в шкатулку не само по себе – и это ничего не меняет. Совершенно ничего. И она не покривила душой, не солгала. Знак был дан… вот только им оказалось не ожерелье, а тот, кто его принес.

– Вот теперь я окончательно верю, что Боги благословили наш союз, – прошептала она.

– Вы даже не представляете, насколько, – еле слышно шепнул в ответ эльф, наклонясь к ней.

Арнет в смятении так и уставилась на эльфа. О чем это он… нет, не может быть… неужели… быть того не может…

Да , безмолвно ответили ей зеленые глаза.

– Я всетаки очень посредственный целитель, – непринужденно молвил эльф, словно бы возвращаясь к прерванной ненароком теме. – И умею разве что чуть больше, чем любой другой эльф моих лет. Просто в прошлом году я попал в передрягу, и сестра заставила меня подучиться исцелять и исцеляться. Конечно, таким искусным, как она, мне в жизни не быть – но в иных вещах ошибиться невозможно. – Что правда, то правда – в выражении его лица ошибиться и впрямь было невозможно – во всяком случае, Арнет. – Нет никаких оснований тревожиться за здоровье госпожи Арнет. А если за него возьмется Илери, то и не будет.

Если минуту назад у Арнет не было сил не только удавить остроухого гостя, но даже и пожелать это сделать, то теперь она готова была расцеловать его на радостях. И не только за то, как ловко он открылся Аккарфу, сумев не разрушить ее счастья, но и за тайну… за ее тайну, которую он открыл только ей. Он ничего не сказал Аккарфу. Он дал Арнет возможность сделать это самой. Так, как и велит обычай. И вот этого эльфа она посчитала бестактным и назойливым? Стыдното как…

– Так вы пришли ради здоровья моей будущей жены, знамение? – улыбнулся Аккарф, и Арнет на мгновение задохнулась от внезапной нежности – да и от самой внезапности, если уж быть до конца честной. Всетаки она совсем не знала Аккарфа… этого, нового Аккарфа она не знала. Прежде Аккарф не шутил… по крайней мере, не шутил так легко и беззаботно. Арнет никак не могла решить, которого Аккарфа, прежнего или нового, она любит с такой томительной силой, что у нее ноет в груди – но это не имело значения. Тот, кого она знала до мельчайшей капельки пота на лбу, и тот, кого она не знала вовсе, сливались воедино так стремительно, что и не углядишь. Они лишь изредка расслаивались на двоих знакомых незнакомцев – но и это ненадолго. Арнет откудато знала, что ненадолго.

– Нет, – ответил эльф, усаживаясь в кресло. – Я пришел рассказать, как я сделался знамением. И это не самый короткий разговор. И не самый простой. Без вашей помощи мне его нипочем не осилить.

– Не прислушаться к знамению – большой грех, – шутливо, в тон Аккарфу произнесла Арнет.

– Если бы еще знамение знало, с чего начать, – досадливо молвил эльф. – Я ведь не очень хорошо разбираюсь в людских обыкновениях. А здесь все непросто. Есть у людей один такой ритуал – политика называется…

– Есть, – медленно подтвердил Аккарф, пряча смех за сосредоточенностью взгляда.

– Вот я и не знаю, кому и что я по этому ритуалу должен говорить, а кому – ничего, – вздохнул эльф. – Но вам я рассказать должен наверняка… и еще одному человеку.

Он замолчал и очень какимто человеческим жестом потер лоб.

– Лерметту, насколько я понимаю, – пришел ему на выручку Аккарф. – Что бы ни случилось с ожерельем, но это произошло в его доме.

– Именно ему, – благодарно улыбнулся эльф. – Но сначала вам.

Рассказ его был краток и точен, однако Арнет не оставляло ощущение, что кое о чем эльф умолчал. Впрочем, и сказанного им за глаза хватало, чтобы призадуматься.

– И тогда я кинул ожерелье в шкатулку, – закончил эльф.

На сей раз Аккарф был бледен не от тревоги, а от самой неподдельной ярости.

– От Иргитера можно ожидать чего угодно, – взорвался он, – но чтобы святотатства?!

– От Иргитера – или от его людей? – негромко уточнил эльф.

– Безразлично! – рявкнул король.

– Нет, любимый. – Арнет приподнялась, опираясь на локоть. – Боюсь, его светлость Эннеари прав. – Теперь, когда самое страшное для нее было позади, она с легкостью вспомнила имя этого эльфа, который и попадалсято ей на глаза от силы раза два. – Это меняет многое.

– Вообщето я не светлость, а высочество, – усмехнулся Эннеари, – но вот уж это и впрямь безразлично. А ожерелье… это ведь не просто безделушка.

– Ни в коем случае! – ужаснулся Аккарф. – И я представить себе не могу, как им только в голову пришло…

– Может, это была просто шутка? – мягко предположил Эннеари. – Дурно задуманная шутка, только и всего?

Аккарф поднял на эльфа вмиг посуровевший взгляд.

– Знамения в политике не разбираются, это верно, – едко заметил он. – И все же – что бы ты сказал, если бы ктонибудь вздумал в шутку утащить королевскую корону и впридачу алтарь из дворцового храма?

«Ты», обращенное к эльфу, в устах Аккарфа прозвучало вполне естественно. Арнет припомнилось, что за то время, покуда Эннеари рассказывал о судьбе ожерелья, а они оба лишь вставляли отдельные вопросы, все трое уже успели какимто непостижимым образом перейти на «ты», но вот когда именно… впрочем, разве это имеет значение? Ожерелье сплотило их в некий странный союз, и теперь загадочный и непостижимый эльф был куда понятнее Арнет, нежели тот же Иргитер и его свора, покусившиеся на святыню.

– Я бы сказал, что это весьма тупой юмор, – вздохнул Эннеари. – И что меч в моих руках гораздо острее… в чем и предлагаю шутнику убедиться незамедлительно. Но… разве это ожерелье настолько важно? Ведь это не корона и не алтарь.

– Это храмовая святыня, – дрогнувшим голосом ответил Аккарф. – Ему около восьмисот лет… хотя эльфа древностью не проймешь.

– Я гораздо младше этого ожерелья, – учтиво ответил Эннеари, – и я знаю, сколько лет принято жить у людей. Десятков примерно семь, верно?

– Верно, – против воли усмехнулся король. – Обычай такой.

– Так что же ожерелье? – настаивал эльф.

– Восемьсот лет назад – это еще до Поречного Союза, – пояснил Аккарф, – у Окандо и Риэрна были совсем другие границы. Тогда страны правобережья еще воевали между собой. В тот раз Риэрн едва не одержал победу. Столица пала, держался только Храмовый холм… довольно было захватить его, и судьба Окандо решена. После захвата храмов и осквернения святынь… – Голос его пресекся.

– Понимаю, – тихо произнес Эннеари.

Арнет подняла на него удивленный взгляд. Нет, эльф не лукавил. Странно. Ей то и дело казалось, что он не понимал самых обыденных, повседневных вещей – но то, чем жители Окандо отличались от всех остальных, он понял без труда.

– Защитников Холма оставалось не так уж и много, – продолжил после недолгого молчания Аккарф. – Им предложили почетную сдачу. Но они ответили, что покойники не сдаются, а они уже все равно что мертвецы. Бой возобновился… к той минуте, когда подоспела помощь, многие из них и в самом деле были мертвы, но храмы отстоять удалось. Это был поворотный день войны. Вскоре риэрнцев выбили из Окандо раз и навсегда. А в память о защитниках Храмового холма было сделано это ожерелье. Из траурных камней ровно по числу бойцов. Камни покрупнее означают павших в бою за храмы. Это коронная и храмовая святыня Окандо. Не скажу, что это – сердце нашей земли… скорее, это ее дух.

– Но… – еле выдавил из себя потрясенный Эннеари, – зачем тогда брать его с собой?

– Это ожерелье, – пояснил король, – часть полного орната. В нем коронуются. В нем объявляют войну и заключают мир. В нем подписывают самые важные договоры. Священные и нерушимые. Можно обойтись малой короной и даже забыть про скипетр – но ожерелье должно входить в орнат обязательно.

– Понимаю, – вторично промолвил эльф. – Раз уж объявлен Совет Королей, без ожерелья на него не явишься. – Он с силой хрустнул пальцами. – Я так надеялся, что это просто шутка…

– Такими вещами не шутят, – кивнула Арнет. – Страшно даже подумать, чем могла обернуться для всех нас пропажа ожерелья.

– Навряд ли эти оболтусы собирались топить его в пруду, – возразил Эннеари. – Оно туда угодило по чистой случайности. Вопрос в том, что с ним собирались делать и кто за этим стоит.

– Наверняка сам Иргитер, – в сердцах воскликнул Аккарф.

– Но этого мы никогда не докажем, – покачала головой Арнет.

– Как знать, – задумчиво произнес Эннеари. – Все когданибудь становится явным. Если это и впрямь королевский приказ… чего Иргитер добивался? Вернуть утерянное ожерелье в расчете на поддержку из благодарности или придержать его у себя ради шантажа? А если учесть, что Риэрн уже пытался когдато воевать с Окандо, и не знать о смысле ожерелья риэрнцы не могли… совсем скверная история получается.

– На что бы он ни рассчитывал, – резко заметил Аккарф, – получит он прямо противоположное. Спасибо за ожерелье… и за предупреждение.

– Не за что, – улыбнулся Эннеари. – Это была просто счастливая случайность. Мне повезло оказаться на нужном месте в нужное время.

– Это привилегия знамений, – усмехнулся Аккарф. – Оказываться там, где они нужнее всего в единственно важное мгновение.

– Тогда мне самая пора оказаться гденибудь еще, – снова улыбнулся эльф. – Теперь, когда главное сказано, я здесь определенно лишний – а для знамения это непозволительная неблаговоспитанность.

На сей раз Арнет тоже фыркнула от смеха. Благовоспитанное знамение… вот так и видишь воочию, как юные знамения отвечают урок или сбегают поутру от строгих наставников, чтобы поиграть в шарики.

– Да, кстати, – окликнул Аккарф эльфа, уже стоящего возле открытого окна.

– Да? – обернулся эльф.

– Касательно того человеческого ритуала, который именуется политикой, – невинным тоном произнес король. – Ты зря прибеднялся. Я был неправ. Всетаки для знамения ты в нем разбираешься очень даже неплохо. Если когданибудь в Окандо возведут храм политики, ты займешь в нем место Верховного предстоятеля. Обещаю.

Эльф содрогнулся.

– Свет и Тьма сохрани! – выпалил он с неподдельной искренностью, перескочил через подоконник и исчез в вечерних сумерках.

Шеррин не могла бы с уверенностью сказать, спит она или нет. Не сон и уж тем более не бодрствование – ясные волны забытья, высокий прибой, уносящий все ее мысли, будто лодку… лодка может покориться волне или противоборствовать – но не отказаться от волны, не взлететь вверх и, размахивая веслами, устремиться к берегу… а кому он нужен, этот берег?

Уснуть не получалось, толком проснуться – тоже. И припомнить нынешний день, поймать минувшие мгновения… нет, как ни старайся, а все равно они остаются неуловимыми – трепещут на ветру, шелестят, а в руки не даются, осыпаясь осенними листьями, легкие, яркие, разноцветные… и каждый лист – это карта мира… совсем какогото другого мира, поймай листок, поймай только, вглядись пристальнее – и войдешь… их много, этих миров, и каждый шелеститшепчет чтото свое… и Шеррин летит по ветру вместе с ними, вместе с дымом костра, вместе со смехом, вместе с непонятными ей словами эльфийской речи… и другими, человеческими, понятными… вот только звучали они както совсем иначе, нежели она привыкла – будто несли в себе другой, потайной смысл, и этой тайны она не знала… а в то же самое время незнаемая тайна была внятна Шеррин, как ее собственные мысли – а может, это и были ее собственные мысли?

Все слова те же – и не те же… ведь ее и прежде спрашивали, нравится ли ей Найлисс – так почему же она ответила сегодня совсем подругому? Потому что ее никогда не спрашивали об этом, уплетая в компании эльфов охотничьи колбаски с пылу, с жару?

– Вам нравится Найлисс? – осведомился Лерметт, дуя на горячую колбаску.

– Очень, – твердо ответила Шеррин и добавила неожиданно для самой себя, – Он не пахнет розами.

Если кому ее ответ и показался странным, виду никто не подал.

– Найлисс пахнет жасмином, – улыбнулся Лерметт.

– Летом – наверняка, – мечтательно вздохнул один из эльфов. – Хотел бы я приехать сюда летом. Вот бы, наверное, странно – вроде как уехал из Долины, а вроде как и нет. Места кругом незнакомые, а жасмин цветет, как дома…

– Осень в Найлиссе пахнет яблоками, – сказала эльфийка, сидевшая рядом с королем.

– Не только, – усмехнулся самый младший с виду эльф с такими веселыми глазами, что на сердце невесть почему делалось легко. Звали его Лэккеан, и его имя запомнилось Шеррин сразу – может, оттого, что он чемто неуловимо напоминал принца Орвье, а его она от души жалела. – Осень людей пахнет сеном.

Шеррин не поняла, отчего эльфы засмеялись, а та, что сидела возле короля, прикусила губу. Вроде Лэккеан ничего такого не сказал?

– Еще как сказал, – пояснил Лоайре, предварительно выдав Лэккеану дружеского тычка в бок. – У нас сено постилают новобрачным.

Ниест, самый молчаливый их всех, и теперь ничего не примолвил – только глаза его чуть приметно затуманились на мгновение.

– В краю вечного лета сену взяться неоткуда, – улыбнулась одна из девушек. – Для нас это редкость – запах сена, свежескошенной травы…

– И весенних почек, когда листья толькотолько проклюнулись, – тоном знатока заявил неугомонный Лэккеан.

Запах весенних листьев, талой воды, только что срезанного лозняка… сладость и горечь аромата палых листьев… а дорожная пыль, оказывается, пахнет ванилью – чутьчуть, еле заметно, совсем едва – но если остановиться посреди дороги и замереть на мгновение… у Шеррин кружилась голова, как если бы все это половодье запахов и в самом деле обрушилось на нее разом, мощное и бестелесное, и ее собственное тело словно позабыло собственную тяжесть, и она летела вместе со всеми, смеясь и удивляясь, как и они.

А потом Лерметт сказал чтото поэльфийски. Слова были незнакомыми, но вот смысл их Шеррин поняла преотлично. Похоже, на всех языках слова: «Ну, как, все в порядке?» – произносятся с одной и той же интонацией.

– Даже лучше, – ответствовал Эннеари, появляясь откудато у Шеррин изза спины. – Потом расскажу. Тебе понравится. – Он опустился на траву и подогнул колено, устраиваясь поудобнее. – Дайте мне тоже колбаску. Или вы уже все съели?

Сердце у Шеррин бухнуло, замерло, а потом забилось часточасто. Нет, она помнила, что Эннеари, едва успев бегло познакомить ее с остальными эльфами, ушел разбираться с ожерельем, помнила… но отчегото забыла. Конечно, он ушел и вот только теперь вернулся – так отчего же ей кажется с такой непреложной несомненностью, что он никуда не уходил? Что – да, он ушел, но какимто непостижимым образом все время был здесь, возле этого костра? Почему ей кажется, что он смеялся вместе со всеми, что она слышала его голос и говорила с ним… что именно с ним она и говорила?

Захваченная этим странным двоением реальности, Шеррин упустила тот миг, когда разговор перестал быть общим – словно из него выдернули скрепляющую нить, как из бус, и он раскатился на отдельные бусины. Одной из таких бусин была тихая беседа короля и сидящей рядом девушки – до того, как Эннеари окликнул… Шеррин так толком и не поняла, кого из них.

– Лериме, – вполголоса произнес Эннеари – и на его оклик обернулись оба.

На сей раз загадка так и осталась загадкой – никто не объяснил Шеррин, отчего растерялся король, а девушка, та и вовсе откровенно смутилась. Но странность эта явно чтото значила – а иначе отчего бы Эннеари внезапно покраснел, да так, что склонил голову, пытаясь скрыть прихлынувшую к щекам кровь?

– Арьен! – воскликнула девушка… Илери, вот как ее звали – тогда Шеррин никак не могла вспомнить, а теперь само возникло откудато.

– Мне и в голову не приходило, что ближняя ветвь у вас одна и та же, – хрипло пробормотал Эннеари, все еще не подымая головы.

Шеррин было невыносимо больно видеть его смятение, и она, желая отвлечь Эннеари, намеренно окликнула его по имени, которым назвала его та эльфийка – Арьен – окликнула… и сама внезапно испугалась невесть чего.

– Может… мне нельзя тебя так называть? – выдохнула она.

Эннеари хотел было ответить ей, но не успел.

– Можноможно, – быстро вмешалась Илери прежде еще, чем он успел открыть рот. – Очень даже можно. – Она ехидно блеснула глазами и тут же опустила ресницы. – Только так и будет правильно – верно я говорю, Арьен?

Илери явно от души забавлялась – а Эннеари был столь же явно смущен, но не так, как минуту назад, а както неуловимо иначе, на другой лад. Это другое смущение не бросилось краской ему в лицо, а рассыпалось теплым коротким смехом.

– Пожалуй, верно, Лериме, – ответил Эннеари и вновь засмеялся.

Имя «Арьен» шло эльфу даже больше, чем «Эннеари». Оно не просто льнуло к нему, оно и было им – но Шеррин было отчегото невообразимо трудно вымолвить его снова… не просто трудно – невозможно… вот до этой самой минуты, когда Шеррин бестрепетно прошептала его в лицо ночной темноте и победительно улыбнулась.

Арьен.

До чего же чудесное имя… такое же чудесное, как и он сам. Как тугой зов стрелы, летящей точно в цель. Сейчас, надежно укрытая ночной тьмой от посторонних глаз, Шеррин вновь и вновь переживала этот небывалый выстрел – поверх голов, мимо лиц, сквозь воду – ее дыхание вновь и вновь сливалось с полетом стрелы и несчетное количество раз снова и снова падало со стрелы вместе с ожерельем в подставленную узкую ладонь.

Я больше ничего не боюсь.

Совсем ничего.

Я ведь не боли боялась, не унижения, не смерти даже – еето чего бояться? Не того, что меня согнут или сломают… а того, что растворят. Сожрут заживо, переварят – и я стану частью их, стану такой же, как они… потому что иначе остается только сойти с ума и не понимать уже ничего… не понимать, что тебя уже едят, что тебя уже почти и нету больше… а оказывается, ничего подобного. Я просто потерялась в тумане. Это очень страшно, когда туман. Он откусывает пальцы, выедает глаза, высасывает сердце – поневоле каменеешь, чтобы не ощущать этой жуткой боли. С туманом невозможно сражаться, его не ухватишь… но зато его можно рассечь. Однимединственным выстрелом.

Всего только одна стрела – и туман разорван в клочья, и эти клочья так нелепо мечутся прежде, чем расточиться и сгинуть окончательно, бессильные в своей гнусности, совершенно бессильные… им ничего не удалось, это был морок, самый обыкновенный морок, наваждение – а ведь Шеррин едва не поддалась ему… почти уже и поддалась… как же странно снова ощущать себя целой, неизъеденной жгучей мерзостью… знать, что никому и ничего не удалось с тобой сделать – и никогда не удастся, никогда… потому что на свете есть эта ладонь, и не ожерелье, а я сама падаю в нее… потому что я люблю тебя, Арьен – слышишь?

Ты никуда не уходил от костра. Ты и сейчас никуда не ушел. Ты здесь, и я говорю с тобой. Только с тобой. И – знаешь, что я тебе скажу? Что я ничего от тебя не хочу.

Странно, правда?

Я ничего от тебя не хочу. Совсемсовсем. Но я хочу жить вечно. Всегда. Чтобы всегда было то мгновение, когда ты закинул лук за спину и шагнул за своей стрелой.

Арьен.

Светало. Ветер еще не обметал с привядшей травы золотистым плащом рассвета холодную осеннюю росу – утро толькотолько зарделось, зарозовело краешком неба. Лерметт осторожно выглянул из окна – не видит ли кто… хотя кому и быть в такой ранний час в дворцовом парке – разве что белкам, а эти никому не скажут. Тишина за окном стояла полнейшая – казалось, прислушайся, и расслышишь, как шуршат облака, пробираясь по небу. Лерметт усмехнулся, растворил окно пошире и выпрыгнул наружу. Должен ведь и у короля быть свой тайный праздник тишины. Прежде таких мгновений у него было куда больше, но теперь, когда во дворце полнымполно королей и их свитских, о тишине и уединении смешно даже и мечтать. Раньше ему принадлежали драгоценные мгновения на грани яви и сна, когда действительность еще не растворилась окончательно, а сон еще не заговорил в полный голос – он набегает безмолвными волнами и отступает прочь, едва успев промерцать отблеском уходящего дня и чегото другого, пока еще неведомого. Но теперь Лерметт засыпал каменным сном, как только добирался до постели. Ничего не поделаешь – сейчас ему принадлежит только рассвет. Это его время – и ни одна белка никогда никому не расскажет, что видела, как его величество в окошко сигает.

Лерметт потянулся до хруста, вдохнул глубоко и побрел вдоль дворцовой стены. Сегодня он избрал для прогулки тропинку, тянувшуюся вдоль левого крыла – того, где располагались Юльм и Адейна: Пестрый Коридор и Полосатые Покои.

– Лериме, – послышалось негромко изпод клена, чья тень ровно в полдень пересекала крайнее окно Полосатых покоев, – лэн йеллейналэн никье?

Далеко ли он собрался – вот это всем вопросам вопрос! Из тех, на которые никогда нельзя ответить правильно, хотя любой ответ равно годится.

Лерметт смигнул от неожиданности – а когда ресницы его взметнулись вновь, Эннеари уже выступил навстречу ему. При виде Арьена Лерметт ахнул и тихо рассмеялся. Эльф был чудо как хорош. Во всяком случае, вообразить нечто, более похожее на чудо, Лерметт бы, пожалуй, затруднился.

Эннеари наверняка провел в парке если и не всю ночь, то уж предутренние часы несомненно. Он был весь с ног до головы в сияющей росе. Сапоги, легкий кожаный плащ, даже волосы, еще не успевшие впитать ее влагу, вспыхнули в лучах рассвета холодными звездами. Такими же сказочными звездами горел колчан и чехол для лука. Вот такими, наверное, и мнятся эльфы мечтательным девушкам в томлении предчувствия первой любви – сплошь в осыпи сказочного звездного сияния… право, жалость какая, что ни одной девушки рядом нет! Даром же чудо пропадает, понапрасну!

Эннеари, словно уловив мимолетную мысль Лерметта, встряхнулся, будто мокрая собака; брызги полетели во все стороны. Лерметт, смеясь, вскинул руку, чтобы заслонить лицо. Вот всегда так с эльфами – не успеешь размечтаться о сказках и чудесах, как тебя тут же холодной водой окатят! Да еще с какой естественностью. Пожалуй, именно это и чудесно в эльфах на самом деле – их чудовищная, ни в какие человеческие понятия не укладывающаяся естественность.

– Самто ты что здесь делаешь? – поинтересовался Лерметт, стирая с ладони ледяные брызги росы.

– Упражняюсь в стрельбе, – беспечно ответил Эннеари.

Где – в дворцовом парке? Да кого тут подстрелить можно – доверчивых, почти ручных белок? Нет… такая охота никак не во вкусе Арьена. Но как тогда его понимать прикажете?

– И где добыча? – спросил Лерметт, на всякий случай незаметно оглядывая дорожку. Следов крови на ней не было.

– В своих покоях, наверное, – пожал плечами Арьен. – Пряжка пояса – хорошая мишень, даже и в темноте. Тупым наконечником по пряжке никого насмерть не убьешь, зато кровоподтек обеспечен здоровенный. – Эннеари помолчал немного и добавил с подкупающей надеждой в голосе. – Может, даже несварение желудка.

– И… это все, что можешь сказать? – растерянно осведомился Лерметт.

– А больше никто не приходил, – пояснил Арьен. – Но и одного ночного гостя за глаза довольно. Ночью они теперь, правда, вряд ли сунутся…

– Да уж, – ухмыльнулся Лерметт. – Могу себе вообразить, что этот любитель ночных визитов потом рассказывать станет. Как набежала на него из кустов толпа злобных эльфов, да у каждого по десять рук, да в каждой руке по четыре лука, да как начали они все стрелять…

– Ничего он не будет рассказывать, – отрезал Арьен. – Он и вообще не признается, что возле Полосатых Покоев шастал. Нельзя больше Шеррин одну оставлять.

Лерметт вопросительно и тревожно глянул на крайнее окно. Арьен утвердительно склонил голову.

– Ты прав, – озабоченно сказал Лерметт. – У бедняжки всей свиты – несколько служанок да пара старых развалин в доспехах… небось, еще прадедушку ее охраняли. Надо будет ночной караул выставить.

– А днем ты кого к ней приставишь? – сощурился Эннеари. – Сами присмотрим, не беспокойся. Лучше не за ней, а за ее гостями присмотри.

– Кто такие? – деловито спросил Лерметт.

– Я их по именам не помню, – отмахнулся Арьен, – но это неважно. Я их тебе вчера показывал. Красивые мальчики, ничего не скажешь. И ведь не таятся даже. Я когда вечером от Аккарфа шел, этого поганца заприметил. Он нагло так шел, будто к себе домой. Пришлось остаться и постеречь. Собиралсято я на самом деле к тебе – рассказать, какой у нас с Аккарфом разговор вышел… да вот пришлось задержаться.

– А ты с ним беседовал? – Во мгновение ока ночная вылазка одного из риэрнцев была не то чтобы забыта – скорее, Лерметт оставил ее на потом. И так ведь ясно, что ничего, кроме пакостей, от этой странной компании ожидать не приходится – так и стоит ли немедля обсуждать и без того известное? А вот разговор эльфа с королем Окандо… такой поворот дела сулит много неожиданностей – и вот о нихто лучше разузнать как можно скорее.

– О да, – усмехнулся Эннеари. – Не делай такое лицо. Все расскажу…. только не здесь, – прибавил он, оглянувшись на окно. – Давай отойдем подальше.

Подходящее место Лерметт отыскал без труда: разлапистый пень, на котором он так любил сидеть, и низко, почти над самой землей протянувшаяся толстая ветка, на которую неизменно взгромождался Илмерран, если ему вдруг вспадала охота подвергнуть наследника престола сокрушительным внезапным расспросам о предмете вчерашней лекции прямо во время прогулки.

– А теперь слушай, – заявил Арьен, усаживаясь на ветке поудобнее.

Надо отдать ему должное – слушать его было ничуть не менее интересно, чем гнома. Лерметт весь обратился в слух и только изредка чуть шевелил беззвучно губами вослед словам Арьена, чтобы получше запомнить ошеломляющие новости.

– Аккарф был прав, – расхохотался он, когда эльф закончил повествование. – Ты напрасно скромничаешь. На Верховного предстоятеля в храме политики ты, может, и не потянешь, но уж на Старшего – наверняка.

Эннеари фыркнул.

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – осведомился он. – Не считая, конечно, назначения меня предстоятелем.

– Да как тебе сказать… – протянул Лерметт, будто в задумчивости, и слегка прищурился. – Вот когда женюсь да будут у меня дети, да придет пора их воспитывать… Илмеррана мне и просить не надо, он сам вызвался – а вот другого воспитателя я им из Окандо выпишу… а не то так прямо к Аккарфу на выучку и отошлю – как мыслишь?

Этот его мнимо задумчивый, а на самом деле усмешливый прищур был Арьену отлично знаком.

– Издеваешься? – неуверенно спросил Эннеари.

– Почти. – Лерметт ухмыльнулся уже в открытую. – Нет, ты только подумай – какова выдержка! Столько лет любить, желать, каждый день видеться – и ни словом не сказаться, ни даже глазом мигнуть… глупость, конечно, сказочная – да нет, про такое и в сказке не услышишь! – но выдержкато какова! Мне такая и не снилась. Что ни говори, а у богодуев есть чему поучиться.

Эннеари ответил ему укоризненным взглядом: дескать, и долго ты еще собираешься меня морочить? Лерметт хмыкнул.

– Страшная выдержка, – помолчав, продолжил король. – Только она мои переговоры и спасла. Случись такая беда с кем другим – страшно даже подумать, что бы началось! А у Аккарфа силы хватило себя скрепить. Ты даже и не представляешь, как мне повезло, что Иргитер свои козни с него начал.

– Думаешь, это не случайность? – пытливо поинтересовался Эннеари, который и сам, по правде говоря, именно так и думал.

– Да какая там случайность! – махнул рукой Лерметт. – Все рассчитано – даже и то, что доказать мы ничего не сможем. Аккарф прав. Нечего нам сказать. Иргитер свиту свою выгородит – мол, по молодости, по дурости, с пьяных глаз пошутить решили – а сам так и вовсе от всего отопрется. Не на нем – на мне вина будет. А начать бездоказательными обвинениями швыряться… ему ведь только того и надо. Любой ценой переговоры сорвать. Умысел налицо, а ухватить не за что.

– Ты тоже уверен, что умысел? – настаивал Арьен.

– А что же другое? – пожал плечами Лерметт. – Так ведь не бывает, чтобы человек в гости поехал, а норов свой дома оставил.

Эннеари снова устремил на Лерметта полный укоризны взгляд – из тех, какими и сам Лерметт год назад потчевал эльфа, когда тот начинал изъясняться не в меру загадочно.

– А ты не обижайся, – хладнокровно заметил Лерметт. – Я ведь не для насмешки отвечаю не на вопрос, а на его дедушку. Так тебе нас, людей, проще понять будет.

– Да? – Эннеари ехидно приподнял бровь.

– Да, – решительно ответствовал Лерметт. – Не только поступки, не только слова, а и то, что за ними стоит. Ты ведь и сам теперь с посольством приехал, да притом не один – ты себе как спутников выбирал?

Эннеари опустил голову и чуть приотвернулся. Он не имел ни малейшего желания объяснять Лерметту, как именно он выбирал спутников… неужели король чтото заподозрил? Да нет, ерунда… неоткуда ему знать… никто из людей этой тайны не знает… но – а вдруг всетаки… если чудом сохранилось в какой древней летописи… обмолвками хотя бы, глухим намеком – мог ведь и догадаться…

– Если тебе смута не нужна – возьмешь ли смутьяна с собой? – продолжал между тем Лерметт.

– Нет! – пылко воскликнул Эннеари.

– Ну вот видишь, – кивнул Лерметт. – Ты только посмотри, кого Иргитер себе в свиту набрал – мерзавцы, один к одному! От таких только и жди неприятностей. Даже если он им впрямую приказ и не отдавал – на чтото такое он с самого начала рассчитывал.

– А может, возле него других и вовсе нету? – высказал догадку Арьен.

– Сплошные мерзавцы, и больше никого… – ухмыльнулся Лерметт. – Каков охотник, таковы и собаки… а ты сам подумай – зачем ему такое окружение? Если даже на переговоры кроме них, с собой взять некого… зачем? Нет, если бы он беды не хотел, он бы с них глаз не спускал – а они по всему Найлиссу невозбранно шляются. Я им препятствовать не могу, не мои они люди – а стоит мне попробовать, Иргитер визг подымет, что я его свиту утесняю.

– Пожалуй, – признал Арьен.

– А я ему повод давать права не имею, – вздохнул Лерметт. – Нет, предпринять мы покуда ничего не можем – но я почти уверен, что приказ он отдавал самолично. И уж во всяком случае свиту себе выбирал с умыслом. Таких, что и по приказу, и своей волей на любую пакость готовы.

Эннеари вспомнил вчерашнюю развеселую компанию, и его приметно передернуло от отвращения.

– Это верно, что на пакость, – раздумчиво произнес он. – Не просто на злодейство, а именно что на пакость… Лериме, как они над Шеррин издевались – это же уму непостижимо!

Уму Лерметта, к сожалению, подобная гнусь мелкотравчатая была очень даже постижима – за свою жизнь он среди людей всякого навидался – но говорить об этом возмущенному до глубины души эльфу он благоразумно не стал.

– Нашли, кого травить, – презрительно бросил Лерметт. – И без того у бедняжки жизнь не сладкая – с такимто лицом.

– С каким лицом? – непритворно удивился Эннеари.

Лерметту его удивление необычным не показалось. После того, как он сам увидел, где и в чем эльфы примечают скрытую от человека красоту – не показалось.

– Так ведь что она… ммм… даже не хорошенькая – это еще мало сказать, – пояснил он, невольно смутясь. Назвать девушку дурнушкой в лицо – тяжко и гнусно… оказывается, сказать то же самое заглазно – ничуть не легче. Будто грязную сплетню повторить, черня беззащитного. Пусть это и правда… иная правда хуже лжи выходит. Лерметт смутился тяжело и томительно, будто его застали за чемто неприглядным.

– Конечно, – кивнул Эннеари. – Слово, и верно, неподходящее. Какая же она хорошенькая, если она просто красивая. Очень. Зря она себя уродует. Впрочем, не мне знать – может, так полагается.

Вот теперь и для Лерметта настал черед непритворно удивляться.

– Ты это… серьезно? – осторожно осведомился он.

– Вполне, – ответил Эннеари с непринужденной прямотой, исключающей малейший намек на шутку. – У вас, людей, что ни страна, то обычай, всех и не упомнишь. Откуда мне знать, что за обычай заставил ее так вырядиться… и не только вырядиться.

Лерметт ничего ему не сказал. Он переваривал ошеломляющую новость молча.

– Хотя… – эльф задумчиво повел плечом. – Не уверен, что ты бы ее красоту сразу заметил, даже не сотвори она над собой такого. Она ведь не замок, она ключ.

– А это что еще за эльфийское присловье? – вновь удивился Лерметт.

– Не совсем эльфийское, – поправил его Эннеари. – Пограничное. У нас замков не водится, сам ведь знаешь. Как бы тебе объяснить… вот я – замок… и ты тоже, особенно с человеческой точки зрения. А Илери, к примеру, для нас – замок, а для вас – наверняка ключ. Шеррин – ключ, вне всяких сомнений.

– И что это должно значить? – Лерметт только потому не терял хладнокровия, что уже успел несколько привыкнуть к эльфийской манере изъясняться. К тому же долг платежом красен – разве не он только что точно так же томил Арьена окольными разъяснениями?

– А вот что. – Эльф спрыгнул с ветки и подошел к молоденькому клену. Алая листва, залитая холодным золотом позднего рассвета, пламенела, словно костер на ветру. – Это – замок. На виду висит, так сам в глаза и бросается. Мимо не пройдешь, не заметив. Яркая красота, броская, резкая. Ее и искать не надо – издали видно.

– Понимаю, – согласно кивнул Лерметт.

– А ключ… – Эннеари огляделся в поисках подходящего примера. – Да вот хотя бы, в двух шагах от тебя… эй, куда ты смотришь? Поди сюда.

Лерметт послушно встал и подошел к эльфу.

– Вот тебе и ключ, – улыбнулся эльф, указывая на крохотное растеньице почти у самых своих ног.

Лерметт потянулся было сорвать стебелек, но Арьен ухватил его за плечо.

– Куда?! Нет, ты не рви – сорвешь, ничего не увидишь. Так прямо в руках и завянет, до глаз не донесешь. Ты сам к нему нагнись.

Стебелек едва доставал Лерметту до щиколотки. Сгибаться пополам было нелепо, и Лерметт опустился на колени прямо в ледяную росу, и уж только тогда нагнулся.

– Смотри, – шепотом пронеслось над его головой, – смотри внимательно.

Узкие расходящиеся листья были беспорочно изящны. Они пленяли четким совершенством очертаний. Их разлет радовал глаз – не грубо размашистый и не жеманно сдержанный, а естественный, как само дыхание. Поблекшая зелень уже слегка тронулась по краям чуть заметной желтизной, но растеньице не сдавалось осени. Оно ничуть не выглядело привялым – наоборот, хрупкий стебелек вопреки холодам венчался крохотным белоснежным цветком, едва различимым с высоты человеческого роста, но вполне заметным вблизи. Лерметт невольно приблизил к нему восхищенное лицо и замер. Рядом с немыслимой нежностью тонких лепестков бархатистость розы казалась грубой, а белизна жасмина – нарочитой. Их соразмерная стройность завораживала.

– Вот это и есть ключ, – засмеялся Эннеари. – В отличие от замка, на виду не валяется, его еще поискать надо. Зато когда найдешь – глаз не оторвать. А замок быстро взгляду примелькается. Понимаешь?

– Да, – ответил, подымаясь, Лерметт. – Может, и не все, но самое главное.

– Да? – прищурился Арьен. – Что же именно?

– Чтобы найти ключ, – убежденно произнес Лерметт, – надо сначала встать перед ним на колени.