Пролог

Едва вернувшись из поездки в Сад Мостов, Лим был вынужден снова пуститься в дорогу. Вдобавок новое путешествие могло оказаться небезопасным. И все же Лим не колебался ни минуты. Ведь в его помощи нуждался не кто-нибудь, а Юкенна. Знай Лим, что Юкенна в беде, он бросился бы на выручку, даже не дожидаясь просьбы, – как он, собственно, и сделал, лично известив его высочество господина Акейро об исчезновении Юкенны. А уж теперь, когда Юкенна сыскался и сам прислал ему письмо с просьбой об услуге… да разве время сейчас думать об опасности его поручения? Юкенне Лим не отказал бы никогда и ни в чем.

Отношения между молодым послом Сада Мостов в Загорье и не менее молодым воином Лимом сразу сложились самые что ни на есть приятельские. Совсем другое дело – отец Лима, господин Мэдэтай. Он повздорил с предыдущим послом почти сразу же по его приезде – надо признать, не без оснований, – и сохранил неприязнь к прежнему послу, пока не вышел срок его посольства. А потом перенес эту неприязнь на нового посла. Мэдэтай был человеком влиятельным и имел все возможности противостоять политике Юкенны. Что он и делал, не слушая никаких резонов. Юкенна прекрасно понимал, что послужило причиной такого противостояния, и не раз досадовал, что его предшественник не свернул себе шею в день своего назначения. До войны, конечно, дело не дошло, но высокомерный вельможа ухитрился восстановить против себя добрую половину знатнейших семейств Загорья. Юкенне пришлось изрядно поработать над восстановлением репутации долгосрочного посольства Сада Мостов, и он, можно сказать, преуспел… но не во всем и не со всеми. Старый упрямец Мэдэтай неохотно менял свои мнения. И раз уж он загодя решил, что новый долгосрочный посол ничем не лучше прежнего, переубедить его будет нелегко. А род Мэдэтая – один из древнейших в Загорье, а влияния ему не занимать, а сторонников и кровных родичей у него полным-полно… вот и попробуй тут действовать во благо родной державы, как послу и надлежит! Юкенна изучал местные традиции, истово соблюдал все обычаи, надеясь хоть так смягчить консервативного до мозга костей Мэдэтая. Бесполезно.

Однако не было бы счастья, да несчастье помогло. Юкенна недаром помянул Хакараю здешние трапезы. Одна из них едва не оставила его калекой на всю жизнь.

Как бы Мэдэтай ни относился к чужестранцу, но хоть раз принять его у себя в доме он попросту обязан. Все-таки долгосрочный посол сопредельной державы. Обычай требует – а господин Мэдэтай никогда еще не уклонялся от того, что требует древний обычай. Не стал он увиливать и на сей раз. Мэдэтай должен выказать гостеприимство, пригласив посла разделить с ним трапезу, – что ж, посол будет приглашен. Лишь в одном Мэдэтай дал себе поблажку. Он пригласил посла в такой день, когда Лим заведомо будет отсутствовать. В дела своего старшего сына Мэдэтай не вмешивался, но его бесила сама мысль о дружбе, которую Лим завел с Юкенной. По обычаю прислуживать гостю за столом должен один из сыновей хозяина дома, предпочтительно старший. Присутствие Лима наверняка порадовало бы Юкенну, а радовать посла в намерения Мэдэтая не входило. Если кто-то и должен прислуживать гостю за столом, пусть это будет не старший его сын, а младший, беззаветно преданный отцу и заочно недолюбливающий посла вместе с ним. Уж он-то не будет стараться сделать пребывание в доме Мэдэтая сколько-нибудь приятным для посла.

Мэдэтай даже не догадывался, насколько неприятным сделает его младший сын этот визит.

Лэй, младший сын Мэдэтая, действительно недолюбливал Юкенну, которого еще ни разу в жизни не видел. Ведь именно из-за Юкенны он поссорился со старшим братом. Слишком уж доброжелательно Лим отзывался о Юкенне – а когда Лэй принял сторону отца, как и положено почтительному сыну, Лим поднял его на смех да еще пообещал вздуть хорошенько, если тот вздумает и впредь дурно отзываться о незнакомых ему людях с чужих слов. С чужих, вот еще! Разве отец ему чужой?

Из-за Юкенны Лэй поссорился с братом, и его неприязнь к долгосрочному послу была столь же искренней, как и у самого Мэдэтая. А теперь он вынужден прислуживать этому послу за обедом. Унижение какое!

Разве мог Лэй пренебречь подобной возможностью насолить ненавистному послу? Насолить, наперчить… и так далее.

Одним словом, Лэй заранее подмешал в еду Юкенны изрядную горсть знаменитых каэнских пряностей, а уж потом поставил блюдо с едой перед гостем.

Лэй тайно торжествовал. Совместная трапеза священна. Отказываться от нее нельзя. Отказаться от предложенной еды – значит опозорить хозяина дома. Открыто пренебречь его гостеприимством. Или хотя бы показать, что пища в его доме настолько невкусная, что гостеприимство это по меньшей мере сомнительно. Таких оскорблений не прощают. Вот сейчас Юкенна отведает предложенной еды – и откажется продолжить трапезу. И отец с полным правом сможет выставить его за дверь. И Лим не станет больше с ним водиться. И все сразу встанет на свои места.

Поразмысли Лэй хоть немного, он бы сообразил, что Юкенне достаточно кликнуть любого незаинтересованного свидетеля да показать, чем именно его угостили, – и уже не наглый чужеземец, не знающий обычаев, а его собственный отец будет навеки опозорен. Куда там! Если восьмилетнему мальчишке взбредет что в голову, разве он станет долго рассуждать?

Конечно, любой нормальный человек не смог бы проглотить ни кусочка. Но дипломат – это человек никак уж не обычный и ни в коем случае не нормальный.

Юкенна отведал – и не выплюнул, не вскочил, не вскрикнул от боли. На лице его не дрогнул ни один мускул. Он только посмотрел в упор на Лэя, улыбнулся одними губами и… продолжил трапезу.

Лэй от ужаса лишился дара речи. Уже потом он клял себя за то, что не догадался споткнуться как бы ненароком и вывалить содержимое блюда на пол. Он хотел всего лишь зло подшутить, поставить посла в неловкое положение… но не мучить! Не причинять боль! Не терзать молодого чужестранца, который мужественно продолжает есть, чтобы не опозорить хозяина дома, – теперь-то Лэй осознал, что он натворил. Что толку от его позднего раскаяния! Он не мог подать голос, не мог пошевелиться. Он застыл, как истукан.

А Юкенна продолжал непринужденно беседовать и есть, пока не съел все: оставить пищу недоеденной почти столь же оскорбительно, как и отказаться от нее вовсе. Его речь не утратила связности, а движения – плавности. И лишь потом он откланялся и, сославшись на неотложные дела, призывающие его в посольство, торопливо вышел.

Он надеялся добраться до посольства, где всегда был недурной маг-целитель. Но выдержка ему изменила. Не успев пройти и десяти шагов, Юкенна рухнул ничком, корчась от невыносимой боли в животе, во рту, в обожженном горле. Он рванул на себе одежду, прижался пылающей грудью к прохладной земле и пополз к коновязи. Но доползти до своего коня он не сумел. Сил не хватило. Даже дипломаты могут все-таки не все.

Мэдэтай тем временем вслух порадовался тому, что неприятный визит, против всех его ожиданий, не слишком затянулся, и поспешно встал. Обычай требовал от него проводить гостя, даже если этот гость ему неприятен, даже если он выскочил за дверь, не дожидаясь, пока хозяин последует за ним.

Пробираясь мимо стола, Мэдэтай ощутил резкий запах пряностей. Во время обеда он сидел возле противоположного конца длинного стола, но даже и там он ощутил пряный аромат. Ощутил, но не принял во внимание, думая, что аромат этот исходит от его собственного блюда. Оказывается, нет. Запах каэнских пряностей источало пустое блюдо гостя – да притом такой резкий, словно Мэдэтай сунул нос в шкатулку с пряностями. Но если так пахнет даже пустое блюдо… сколько же пряностей было в самой еде?!

Тут-то Мэдэтаю и припомнились мелкие подробности трапезы. Необычно раскрасневшееся лицо гостя… сухой черный блеск в его глазах – его непривычно отрывистая речь…

Сколько же пряностей съел этот посол, не выдав себя ни словом, ни вздохом… не пожаловавшись ни на что… не опозорив навек своего вечного недоброжелателя?

– Лекаря! – взревел Мэдэтай, опрометью ринувшись за дверь.

Когда он обнаружил Юкенну – впрочем, долго искать не пришлось, – тому лишь казалось, что он продолжает ползти. Его пальцы бессильно скребли землю.

Мэдэтай склонился над Юкенной, бережно поднял его на руки и понес в дом.

– Постель! Лед! Молоко! Яиц! Живо! – громыхал Мэдэтай, и растерянные слуги метались по дому, не понимая, то ли они должны положить лед в постель, то ли вылить в нее молоко. Понял Мэдэтая только Лэй – потому что слишком хорошо знал, кому и для чего требуется постель и все остальное.

Мэдэтай тоже это понял. Когда Лэй трясущимися руками подал отцу холодное молоко, взбитое с яичным белком, лицо старика окаменело.

– Что ж, – медленно и почти ласково произнес он, поднося молоко к губам Юкенны, но глядя при этом на Лэя, – я понимаю, что вы не хотели ничего дурного…

Лэй похолодел. Отец никогда с ним так не говорил. Ни один отец не говорит так с сыном. С тем, кого он продолжает считать своим сыном.

Понял это и Юкенна. Он не хотел, он не мог напрячь обожженное горло и заговорить – но еще минута, и беда станет непоправимой.

– Не надо, – одними губами прошелестел Юкенна, – не надо… не гоните его…

Воздух вновь обжег гортань, и в глазах у Юкенны потемнело.

– Не надо, – торопливо шептал Юкенна, – он ведь только… пошутить… хотел… я понимаю… сам подшутить люблю… он не хотел… чтобы шутка так обернулась… он же не думал, что я… стану есть… это по неразумию…

Последним усилием Юкенна протянул руку и коснулся щеки Лэя, как требует обычай, когда прощаешь врага и заключаешь с ним мир.

– Я… его прощаю… – вытолкнул из себя Юкенна пылающий воздух.

Он потерял сознание и потому не увидел, как Мэдэтай размахнулся и молча отвесил сыну тяжелую, как горный обвал, пощечину – по той самой щеке, которой мгновение назад коснулись пальцы Юкенны.

Вернувшись домой, Лим застал весьма необычную картину. На мягкой постели полулежал в полумраке его друг-приятель посол. Его отец Мэдэтай с превеликой осторожностью собственноручно поил Юкенну каким-то белым напитком. Напиток – тоже собственноручно – готовил Лэй. Он брал со льда кувшины с молоком и старательно взбивал его с яичным белком. На лице Лэя красовался синяк во всю левую щеку, и она уже начала припухать… интересно, за что это отец его так взгрел? Да еще при госте, и госте нежеланном? И что делает этот нежеланный гость в их доме в столь поздний час? Почему у Юкенны такое бледное лицо, почему оно в красных пятнах, почему глаза опухли, а сам он дышит с явным усилием? Почему он в постели? И почему возле него суетится посольский маг-целитель Ари?

Ари между тем осторожно раздел Юкенну до пояса и медленно повел руками вдоль его живота… груди… шеи… Блекло-синие губы Юкенны вновь порозовели, и Лим с изумлением услышал вздох облегчения из уст своего отца.

– Ничего непоправимого не случилось. – Ари говорил таким бесцветным от усталости голосом, что Лим понял: его друг был на волосок от смерти – слишком уж много сил отняло у мага исцеление.

– Он будет жить? – моляще выдохнул Лэй.

– Он даже будет здоров, – заверил его Ари. – Рубцы не успели образоваться… а теперь их уже и не будет. Вы правильно сделали, что не ограничились услугами лекаря. Слишком уж тяжелый ожог. Как это его угораздило?

– Несчастный случай, – хрипло произнес Юкенна.

Лим мог поклясться, что в глазах его отца блеснули слезы.

– Сегодня я не советую вам вставать, – обернулся Ари к Юкенне. – Вам необходим покой. Если вы все же хотите вернуться в посольство…

– Господин посол, – не менее хриплым, чем у Юкенны, голосом произнес Мэдэтай, – пробудет моим гостем столько, сколько потребуется. Моя семья и мой дом обязаны ему до конца жизни. Уверяю вас, господин маг, – его высочество будет окружен такой заботой, что лучшего и пожелать нельзя.

Маг с тревогой взглянул на Юкенну – но тот лишь улыбнулся слегка и утвердительно кивнул.

Чем именно дом его отца обязан Юкенне, Лим узнал лишь после того, как маг отбыл. Лим и раньше числил Юкенну среди самых близких своих приятелей. Теперь же приятель перенес мучительную боль, но не опозорил седин его отца и не дозволил лишить имени и выгнать прочь его младшего брата. К тому же Юкенна никогда и никому не рассказал, почему господин Мэдэтай, прежде бывший его яростным противником, поддерживает все его начинания. Даже в неофициальном письме князю-королю Юкайгину он написал лишь, что «с господином Мэдэтаем мы поладили». Для Лима честь была не пустым словом. Молодой воин со дня злосчастной трапезы был предан Юкенне всем сердцем. И Юкенна отвечал ему той же искренностью, ни разу не покривив душой. Вот и сейчас он не скрыл от друга, что внешне безобидная просьба – навестить его во дворце короля Югиты и сразу же вернуться обратно – смертельно опасна.

Дочитав письмо Юкенны, Лим вышел, не медля ни минуты, оседлал коня, торопливо распрощался с отцом и братом и пустился в путь. Лим не простил бы себе малейшего промедления. Мэдэтай и тем более.

 

Глава 1

НЕ ЗДЕСЬ И НЕ СЕЙЧАС

– А он тебе что сказал? – с жадным любопытством спросил Кэссин.

Начальник караула Катаги, в присутствии старых друзей предпочитающий именоваться Кастет, отхлебнул вина и помолчал, покуда оно оросит его пересохшее горло.

– А он сказал, что благодарен мне за услуги, – неторопливо промолвил Кастет.

Кэссин весь извертелся, но ему пришлось прекратить расспросы: у дверей деликатно пошаркали ногами, и в комнату вошел слуга с подносом, уставленным всяческой снедью.

Разумеется, ни Гвоздь, ни Покойник никогда не встречались с Кастетом в своем портовом убежище. Зачем ставить друга в неловкое положение? Если он знает об этом укрытии, то обязан доложить по начальству, а поскольку доносить на старых друзей он не хочет, незачем смущать его чистую воинскую душу избыточными знаниями.

Однако встретиться где-то им было жизненно необходимо. Для встреч подобного рода «Золотой лимон» был прямо-таки непревзойденным заведением. Достаточно потребовать не столик в общем зале, а отдельную комнатушку, и беседуй, о чем душа пожелает, – никто тебя не станет подслушивать. Даже слуга не войдет без спросу, а сперва пошаркает подошвами перед дверью или тихонько позвенит посудой, чтобы предупредить о своем вторжении, а уж потом займется своим прямым делом: поставит на стол новую перемену закусок или уберет опустевшие винные кувшины. В «Лимоне» никогда и никого не подслушивали. Разве что в самом начале, когда «Золотой лимон» только-только сменил владельца. Но тех, кто по старой памяти имел привычку задерживаться под чужой дверью, вскоре повыловили из воды возле Старой набережной – с удавкой на шее. Новые слуги усвоили урок как должно.

К тому же «Лимон» посещают не только воры, но и дельцы всех мастей. Люди, добившиеся богатства и почета – каким образом, не суть важно. Заведение солидное, публика там спокойная, кормят в «Лимоне» отменно. И если выбившийся из самых что ни на есть низов начальник караула зайдет в «Лимон» выпить по чарке подогретого вина с друзьями детства, даже самый строгий ревнитель законов не найдет в том ничего предосудительного. А уж подозрительного – тем более. Потому-то четверо бывших побегайцев и заезжий маг собрались обсудить свои дела не где-нибудь, а в «Золотом лимоне».

– А ты ему что сказал? – спросил Кэссин, как только слуга покинул комнату.

– Ничего, – степенно ответил Кастет.

У Кэссина сделалось такое несчастное лицо, что Кенет с трудом сдержал улыбку при виде его разочарования.

– А все-таки что было дальше? – спросил уже Кенет.

– Ничего я ему не сказал, – так же неторопливо продолжал Кастет. – А он мне велел показать господину послу Хакараю мой талисман… ну, ту штуку, что вы мне дали… и попросить у него гадальные принадлежности и лист пергамента. А потом ему принести. Я и принес.

– Он, конечно, погадал первым делом, – без тени сомнения произнес Кенет.

Кастет кивнул.

– Прямо при мне и погадал.

– И что сказал? – снова встрял Кэссин.

– Что имечко у меня очень даже подходящее, – ухмыльнулся Кастет. – Ну, это я и без него знал.

– Это хорошо, что подходящее, – с облегчением вымолвил Кенет.

– А потом он написал письмо и велел отправить.

– Догадываюсь кому, – задумчиво пробормотал Кенет.

– Ну и кому же, всезнайка? – поддел его Кастет.

– Господину Лиму в Загорье, – без колебаний ответил Кенет.

– Верно, – удивился Кастет.

– А нам он что-нибудь велел передать? – спросил Кенет о самом главном.

Кастет неожиданно ухмыльнулся.

– Просил тебя поискать мастера по подделке почерков и опытного вора, – сообщил он.

Покойник и Гвоздь, доселе молча потягивавшие вино, оба прыснули разом, словно по команде. Улыбнулся и Кенет: он уже успел распознать воровские профессии своих новых знакомцев. Кэссин не скрывал своей радости от того, что его новый кумир нуждается не в ком-нибудь, а в друзьях его детства.

– Ты ему хоть сказал, что искать далеко не надо? – полюбопытствовал Кенет.

– Нет, конечно, – невозмутимо ответствовал Кастет. – Ты меня за кого принимаешь? Что я, службы не знаю? Вот сегодня вечером скажу. Раз он просил тебя – пусть это будет твоя заслуга. Если случай выпадет, сквитаемся.

– Будь по-твоему, – хмыкнул изрядно развеселившийся Кенет. – А что должны сделать эти самые вор и мастер по подделке, он не говорил?

– Говорил, – все с той же степенностью, приличествующей начальнику караула, кивнул Кастет.

Когда он сообщил, что именно и откуда должен украсть вор, взору присутствующих предстало редкостное зрелище: хохочущий во все горло Гвоздь. Трудно сказать, кто из бывших побегайцев при этом больше оторопел от неожиданности. Улыбался Гвоздь часто и охотно, и память Кэссина, Кастета и Покойника хранила великое множество самых разнообразных его улыбок – от искренне дружелюбных до лицемерно приторных, от почти бессмысленно счастливых до горько-ироничных. Но Гвоздь очень редко смеялся вслух, да притом настолько от души.

Гвоздь хохотал, откинув голову назад. Хохот выплеснул из его рта недопитое вино, отчего почтенный господин Айго засмеялся только громче. Покойник взирал на это неожиданное явление с мудрой снисходительностью, Кастет откровенно удивился, а Кэссин так просто выпучил глаза. Даже Кенет, не знающий о привычках Гвоздя, и тот был несколько ошарашен этим приступом неожиданного веселья.

– В первый раз со мной такое, – простонал Гвоздь, утирая лицо. – Сначала меня нанимают, чтоб я эту штуку в этом месте спрятал, а потом – чтоб я ее же и украл!

– Ты это прятал? – На сей раз Кенет не смог сдержать удивления. Гвоздь кивнул, не вполне еще справившись со смехом.

– Меня наняли, чтобы я спрятал пакет в определенном доме, – дрожащим от недавнего хохота голосом поведал он. – Давно уже… лет шесть назад… или пять? Не помню. И все втолковывали, как это важно да как это опасно. Вот и не знает твой посол в точности, где его пакет лежит. Ясное дело: не он его туда клал.

– Тем лучше, – заключил практичный Покойник. – А я что должен сделать, когда Кенет меня найдет?

– А ты, – сообщил Кастет, – должен в точности скопировать все бумаги из этого пакета, кроме одной.

– Которой? – деловито поинтересовался Покойник.

– Не знаю, – покачал головой Кастет. – Он сказал, ты сам поймешь.

* * *

Не мешай ничему, и тебя не увидят. Человек всегда мешает. Он сопротивляется ветру, мнет траву, толкает ветви кустов при ходьбе, вдавливает ноги в землю или с грохотом впечатывает их в камни мостовой. Он мешает ветру дуть, траве – расти, пыли – спокойно лежать на нехоженой дороге. Человек всегда мешает.

Искусство быть невидимым – это искусство не мешать.

Гвоздь владел им в совершенстве.

О, он тоже мог, как все остальные, с шумом и руганью ломиться сквозь базарные ряды, обдавая торговцев запахом перегара – чтобы стражи порядка не заметили, что уж он-то совсем не таков, как все остальные. Мог. Если нужно. Хотя и не любил. Быть частью ошалевшей от рыночной толкотни толпы и вполовину не так интересно, как быть мирозданием. Всем вместе и каждой его частичкой. Вот этой надломленной веткой клена. Лунным светом. Вывешенным на просушку мокрым полотенцем. Новорожденным крысенком. Отражением неба в луже. Заунывным треском колотушки ночного сторожа. Кухонным чадом. Храпом пьяного купца. Гвоздь был всем этим и много чем еще – или, вернее сказать, бывал. Каждый раз, когда шел воровать.

Он был всем этим и потому никогда и ничему не мешал. Он не мог зацепиться за дверной косяк – ведь он и был этим дверным косяком. Не мог он и проломить тяжестью своего тела подгнившую ступеньку – ведь подгнившая ступенька это он самый и есть. Поразительное единство с миром, вживание, слияние, растворение, почти небытие – но вместе с тем бытие острое, радостное, яростно отрешенное и преисполненное любования. Любования красотой всего сущего. Пожалуй, даже любви к сущему. В обычном своем состоянии Гвоздь не отличался особой любовью к мироустройству: оно его не устраивало. Его цепкий иронический ум соглашался проявлять к миру разве что устойчивую насмешливую доброжелательность. Но в процессе воровства Гвоздь любил мир. Не исступленно, не пламенно, не бурно – спокойно и радостно.

Он любил эту отсыревшую ночную тьму, как самого себя, – он ведь и был ею. А еще – доносящейся издалека пьяной песней. Песня постепенно приближалась, и Гвоздь все ощутимее и ощутимее становился ею, только ею, и ничем больше, – потому что он ждал ее.

Песня звучала по ту сторону дома, окруженного высокой оградой. Хорошая ограда: крепкие обожженные кирпичи, обмазанные белой и черной глиной, отшлифованной до блеска. Жаркое летнее солнце спекает глиняную корку в такую крепкую броню, что ее и молотком не разбить, даже если очень постараться. Вот только не будет господин Айго разбивать глину и выковыривать кирпичи. Есть и более приятные способы самоубийства. Равно как и более удачные способы проникновения за высокую стену.

Песня споткнулась на слове «вкусный», потопталась немного и внезапно устремилась в пронзительный фальцет «Ка-а-ак в трактире!» – потом вновь запнулась и перешла в устойчивое икающее кукование. Гвоздь дернул губами, словно целуя влажный ночной воздух. Все в порядке. Смышленого напарника он выбрал себе на сей раз.

Кукование заподскакивало по булыжной мостовой и стихло в отдалении. Гвоздь отделился от пыли в лунном свете и прислушался. Из-за стены доносилось приглушенное рычание. Гвоздь улыбнулся. Такие собаки не лают, они молча вцепляются в горло. Не залаяли они и сейчас. Но в горло Гвоздя они не вцепятся. В ближайшее время они будут очень заняты.

Отшельник – мрачный, вечно настороженный диковатый побегаец – рассказывал когда-то, что в его родных краях охотники таким образом друг у друга собак сманивали. Мясо, обработанное подобным способом, любая псина слопает. И никакая выучка, никакая преданность хозяину от этого не удержат. Напарник Гвоздя забросил мясо в сад с противоположной стороны ограды, и все сторожевые собаки, очень тихо рыча и подвывая, устремились к вожделенному лакомому куску.

Гвоздь забросил крюк на гребень стены, подергал веревку – держится – и неторопливо полез в сад.

Сторожей Гвоздь не опасался: они спали очень крепким сном. Об этом Гвоздь позаботился, когда солнце стояло еще высоко. Он уже побывал сегодня в доме. Только был он при этом не мокрой тряпкой, не солнечным светом и не старыми граблями. На сей раз он для разнообразия вошел в дом в образе человека, и притом не через стену или окно, а как все порядочные люди ходят – через дверь. Он был одет как младший чиновник Инспекции Пожарного Ведомства.

Никто не обязан пускать в свой дом первого встречного. Чиновник рангом выше третьего может захлопнуть дверь перед сборщиком налогов. Иностранный посол может не впустить в свою резиденцию местных стражников, если они заявятся без массаоны. Королевский дворец закрыт перед любым, кого король не пожелает впустить. За одним-единственным исключением.

* * *

В самом начале царствования Югиты случился очередной мятеж, во время которого какой-то мститель-фанатик поджег портовые склады зерна, верфь и столярный квартал. Выгорела тогда едва не треть города, и шестнадцатилетний король подписал новый указ. Указом в столице вводилось новое ведомство: Пожарное. Средства для тушения пожара был обязан иметь у себя в доме даже самый последний бедняк – пусть хоть совсем немудрящие, вроде ведер с песком. Никто не имел права не впустить инспектора Пожарного Ведомства, даже сам король. Перед людьми, одетыми в скромные кафтаны с черно-алой окантовкой, распахивались любые двери. Поэтому вора, выдающего себя за чиновника Пожарного Ведомства, ждала неминуемая смертная казнь. А даже если королевское правосудие и не сыщет виновного, подметальщики улиц непременно обнаружат утречком труп с удавкой на шее: воровской закон куда беспощаднее королевского указа, и тех, кто посмел украсть что-нибудь, представившись пожарным чиновником, воры не миловали. Хотя желающих попытаться нашлось немного: кафтан достать – не проблема, а вот подделать документы пожарных чиновников почти невозможно. А уж подлинные раздобыть – невозможно без всяких «почти».

Гвоздя не удерживал страх перед разоблачением или воровским законом. Документы у него были первосортные, собственноручной выделки Покойника, и в дом он вошел не затем, чтобы воровать. Такую поблажку воровской закон все же давал, только ею не пользовались: куда безопаснее поразведать, где лежат деньги, приударив за любимой служанкой госпожи или упоив допьяна кого-нибудь из слуг. А уж подсыпать охранникам сонного зелья, рискуя при этом жизнью… нет, нет, и вовсе того не стоит.

Но у Гвоздя не было иного выхода. Проникнуть в идеально охраняемый дом господина Главного министра Тагино попросту невозможно.

В дом он вошел затем, чтобы убедиться: то, что он сам спрятал несколько лет назад, до сих пор лежит на прежнем месте. А еще затем, чтобы усыпить сторожей и прочих слуг. Разве можно не пустить пожарного инспектора в поварню? Вот и впустили. И никто ничего не заметил. Гвоздю хватило одного незаметного взмаха длинного рукава, и зелье очутилось там, где и должно быть: в котлах, где варился ужин.

Состав сонного зелья был личным секретом Гвоздя и предметом зависти всех прочих шаек. Эти две безобидные по отдельности травки если их правильно собрать, высушить, правильно сварить и смешать должным образом, погружали в глубокий сон. Причем испивший этого отвара просыпался наутро в полной уверенности, что он и глаз не сомкнул, ибо снилось ему, что он не спит. Обе эти травки входили изначально в состав снадобья, известного только лихогорским кузнецам.

Снадобье использовалось при толковании снов и помогало вспомнить сон во всей отчетливости, а не смутными урывками, после пробуждения резво ускользающими из памяти. Огромный застенчивый Бантик был родом из Лихогорья. Еще совсем маленьким он подсмотрел, из чего отец составляет магический напиток. Запомнил он не все, но и того, что запомнил, Гвоздю хватило с лихвой.

Быстро и бесшумно Гвоздь пробежал по садовой дорожке. Псы где-то в дальнем углу сада рвали зубами приманку. Они не учуяли ночного гостя, не могли учуять. Но особо медлить тоже ни к чему. Да и случайности бывают всякие. Вдруг кто-то из слуг сегодня маялся животом и не отведал ни кусочка от ужина. Или еще что-нибудь. Правда, никакой слуга не заметит Гвоздя… но все же лучше поторапливаться.

Гвоздь осторожно всунул отмычку в замок, потом другую… с четвертой попытки дверь открылась.

На сей раз Гвоздь извлек из-за пазухи не крюк, а свинцовый шарик-грузило с прикрепленной к нему тонкой прочной веревкой. Ежели ловко метнуть, такой штукой можно надежно спутать ноги самому быстрому бегуну. А уж попасть в неподвижную потолочную балку, чтобы веревка обмоталась вокруг, и вовсе несложно. Если, конечно, бросать умеючи. Гвоздь предпочитал это орудие обычному воровскому крюку: вонзаясь в дерево, крюк оставляет следы, а Гвоздь следов не оставлял. После его посещений в доме долго еще продолжалась обычная жизнь, и лишь месяц-другой спустя бывший владелец благополучно испарившихся денег начинал ломать голову, когда это произошла таинственная покража. Гвоздь не оставлял за собой следов даже в случае самой пустяковой кражи и уж тем более не собирался изменить своему всегдашнему правилу в доме господина Главного министра. Тагино не должен обнаружить кражу. Иначе он проверит все до последней мелочи и поймет, что если в доме побывал чужой, а ничего не пропало, то не взял ли загадочный вор нечто, подложенное когда-то в его дом. А отсюда недалеко и до догадки, что именно могли спрятать в его доме, зачем и по чьему приказу.

Когда шарик, обмотанный войлоком, тихо стукнул о балку, Гвоздь мигом вскарабкался по веревке. Он знал, что ему искать и где, и его пальцы ни одной лишней пылинки не стронули с места, нашаривая пакет.

Потом Гвоздь смотал веревку и спрыгнул с балки. Он приземлился мягко, как кот, и беззвучной кошачьей походкой покинул дом, тщательно закрыв за собой дверь изнутри – самый первый воровской трюк, которому он научился.

Еще несколько мгновений – и Гвоздь перелез через стену. А спустя еще несколько минут достопочтенный господин Айго бодрым шагом направлялся в порт, лелея за пазухой небольшой увесистый пакет. Он не думал о том, каким способом он добыл бы пакет, окажись Главный министр дома, а не в загородном поместье. Нет никакого смысла думать о том, чего не случилось. Тем более что Гвоздь все равно измыслил бы что-нибудь. Но ему повезло. Господин министр внезапно заболел и отбыл за город для поправки здоровья. Ну и пускай поправляется.

– Не годится, – ворчал Покойник, – ну никуда не годится!

Кэссин терпеливо переставил свечу.

– Так? – устало осведомился он.

– Нет, – злясь скорей на самого себя, чем на приятеля, ответил Покойник. – И не получится. Здесь негде установить свечу, чтобы свет падал так, как нужно.

– Дурак я все-таки, – ухмыльнулся Кенет. – Свеча нам вовсе ни к чему.

Он сжал ладонь, потом резко распрямил и слегка подбросил маленький комочек света. Сияющий магический огонек повис над его ладонью. Кенет прищурился, оглядел творение рук своих и сделал пальцами такое движение, словно прикручивал фитиль в незримом светильнике. Светящийся шарик слегка потускнел и сделался желтоватым. Кенет коснулся его пальцем, и комочек света слегка замерцал, как живой огонек свечи.

– Ищи, – вполголоса приказал Кенет.

Огонек покружился по комнате и уселся на воздух возле левого плеча Покойника.

– Так? – поинтересовался Кенет.

На сей раз Покойник не удостоил его ответом, и Кенет не настаивал. Он молча потянул Кэссина за рукав и указал ему на люк, ведущий в погреб. Кэссин так же безмолвно кивнул, и оба друга как можно тише удалились в погреб, дабы не препятствовать Покойнику в его священнодействии.

Ибо назвать другим словом то, что делал Покойник, язык не поворачивался, хотя бессердечный уголовный кодекс и именовал это деяние подделкой документов.

Впервые в жизни Покойник творил фальшивые бумаги не в своей комнатушке, а в портовом убежище Кенета и Кэссина. Он не рискнул нести домой украденные Гвоздем бумаги. Вместо этого он перетащил в домик все необходимые причиндалы. Но в непривычной обстановке работа не спорилась. Особенно ему мешал свет, упрямо падавший не под тем углом. Но едва лишь магический огонек, зажженный Кенетом, безошибочно пристроился именно там, где нужно, руки Покойника мигом обрели обычную сноровку. Он даже не ответил Кенету на его вопрос. Строго говоря, Покойник почти не услышал этого вопроса. Да и как он мог услышать, если его здесь не было. Господин Тайгэн, именуемый также Покойник, был не здесь и не сейчас, он был там и тогда – там, где рука неизвестного ему человека восемь лет назад выводила эти строки. Собственно, он уже не был Покойником. Он был тем, кто писал это послание, торопливо набрасывая четкие строгие знаки, не утратившие стройности, невзирая на спешку. А вот в этом месте его рука застыла на мгновение в воздухе: как все-таки лучше написать – «наглый узурпатор» или «безумный узурпатор»? Вот он, след этого раздумья – пропуск между двумя знаками на волос шире, чем обычно, его никто не заметит, даже и тот, кто написал их, никто – кроме Покойника, который не был Покойником, который не был здесь и сейчас… а там и тогда его рука послушно воспроизвела знаки, и пропуск между ними совсем такой же, каким он был сделан там и тогда…

Нет, не безумие. Отнюдь.

Если Гвоздю нравилось быть чем угодно, то Покойнику не меньше нравилось быть кем угодно. Срок его собственной жизни был ему отмерен скупо – так отчего бы ему не пожить пусть не своей, но все-таки жизнью? Воспроизводя знаки чужого почерка, Покойник становился тем, кто их писал. Высокомерной барышней, отвечающей на нескладное любовное послание – Покойник знал, о чем оно, хотя ни разу не читал его. Сборщиком налогов, равнодушно составляющим опись имущества, – и Покойник видел его глазами тускло освещенную каморку, где пишущий примостил клочок пергамента прямо на собственном колене. Сейчас он был заговорщиком, и его рука сжимала кисть так сильно, что пальцы наливались белизной… нет, вовсе не безумие. Просто еще одна жизнь в дополнение к той, что даровало ему искусство Кенета.

И еще одна эта жизнь понравилась бы Покойнику. Из этого человека вышел бы незаурядный вор, а то и его собрат по ремеслу. Ловкие руки, послушное приказу воли лицо, своеобразное чувство юмора. Неглуп… очень даже неглуп. И тоже умеет быть не здесь и сейчас, а там и тогда. Только он старше и несравненно искушеннее в интригах… и гораздо здоровее, чем Покойник… хотя нет, вот уж чем-чем, а здоровьем своим Покойник может сейчас похвалиться с не меньшим правом, чем этот незнакомец, даже и в степях Загорья не расстающийся с бумагой и дорожной тушечницей.

Хотя нет… побыть этим человеком некоторое время Покойник не отказался, а вот стать им – увольте. Обладатель этого почерка определенно холост. А жену свою Покойник не променял бы даже на недосягаемо высокое положение того, кто набрасывал, слегка кривя рот в улыбке, эти записи.

А вот это… Покойник с усилием отвел взгляд от листа пергамента. Этого, к сожалению, не сможет подделать даже он. И не в том дело, что мастерства не хватит. Хватило бы. Он вполне может воспроизвести почерк пузатенького приходского монаха-регистратора, совершившего запись о рождении в семье Хадаэ младенца мужеского пола. Но на оборотной стороне пергамента находится то, ради чего и сделана запись, – отпечаток ладони.

На второй же день после рождения ребенка монах-регистратор или священник любого ближайшего храма, буде в окрестностях не окажется монастыря, обязан вписать детское имя ребенка в приходскую книгу, а затем смазать особой магической краской его ладонь и приложить к оборотной стороне записи. Пока человек жив, отпечаток его руки растет по мере того как растет сама ладонь. И лишь когда умрет человек, отпечаток изменит свой цвет, сделавшись из синего черным. Давняя задумка – но до чего полезная! Пропал ли ребенок, похищен ли – родители не отчаиваются и продолжают поиски, пока крохотный синий отпечаток детской ладошки понемногу растет. Но уж если он застыл и почернел… ничего не поделаешь. И опознать сына, исчезнувшего во младенчестве, легче легкого: стоит лишь сверить отпечатки. А уж как полезна эта магия для сыщиков! Хоть всю жизнь скрывайся под фальшивым именем, разоблачение неминуемо… если, конечно, сыщики проведают, где ты родился да как тебя звали на самом деле. Вот только Покойника никто не найдет по отпечатку ладони. Его мать умерла при родах, а содержательница борделя не стала регистрировать ребенка ни в одном из ближайших храмов.

Покойник отложил лист, аккуратно вырезанный из приходской книги, и придвинул к себе следующий документ. Тоже интересная жизнь… во всяком случае, скучной ее не назовешь… хотя развлекаться, вонзая отравленную иглу в чей-то жирный загривок, Покойник, пожалуй, все-таки не стал бы.

* * *

Как давно господин Главный министр не бывал в этом доме… с тех самых пор, как и заделался господином Главным министром? Или нет… раньше, куда раньше. В день коронации – вот когда Тагино в последний раз окидывал взглядом эти стены. Странно, тогда они казались ему обветшалыми и закопченными, а теперь не кажутся, хотя за минувшие годы этот дом если и не был ветхим, то уж сделался наверняка. Хозяин не отдавал приказа подновлять кровлю или заново штукатурить стены, а слуги без приказа не посмели бы. Да нет, никто ничего не чинил и не исправлял, все осталось точно таким, как в то утро. Вот и пятно на стене – ликующий Тагино швырнул в нее тушечницу прежде, чем выскочить за дверь. Разве что поблекло немного, но и только…

Тагино зябко потер руки, хмыкнул и прошелся вдоль по гулкой комнате взад-вперед. Надо будет приказать, чтобы из комнаты для слуг ему доставили какую ни на есть лежанку. Холодно все-таки спать на полу. Правда, на том, на чем обычно спят слуги, ненамного теплее, но если поставить лежанку, в комнате появится что-то помимо самого Главного министра, и она не будет так грохотать в ответ на его сонное дыхание.

Зря он не посещал этот дом. Так давно не посещал. Даже, помнится, велел выкинуть на свалку свою старую постель и рассохшийся столик – ведь они ему больше никогда не пригодятся. Он не собирался возвращаться в этот дом. В дом, где он совершил ошибку… пусть даже она и обернулась удачей, но в своих расчетах он в тот раз все-таки ошибся и вспоминать об этом не хотел.

А в результате совершил еще одну ошибку. Вернуться ему все же пришлось – а спать-то и не на чем. Ни спать, ни есть, ни делами заниматься… ничего не поделаешь, придется позаимствовать кой-какую обстановку у собственных слуг. Нельзя ему сейчас ни покупать, ни заказывать новую мебель. Никто не должен прознать даже случайно, что господин Главный министр не в загородном своем поместье здоровье покосившееся поправляет и не в охотничьем домике, куда он водил своего личного исполнителя, а здесь, в своем старом доме с выцветшим пятном второсортной туши на стене.

Пятно туши… Тагино отлично помнил, как он взмахнул рукой, и тушечница кувыркнулась в воздухе и раскололась о стену, как медленно поползла вниз черная блестящая тушь. Как он сгреб в охапку гонца и запихнул его в угол, потому что гонец стоял между ним и дверью. Пришел час последнего из Хадаэ! Кровавый король умер! И маг его треклятый вместе с ним! Путь к трону свободен!

А внизу, в подвале, ждет с таким трудом накопленное оружие. И люди в пристройке. Небольшой отряд, даже и полусотни человек не наберется, зато все сплошь воины. Полевые агенты с полным посвящением. Раздобыть воинов и при этом самому не угодить на плаху – не всякий сможет! А вот он, Тагино Хадаэ, смог! Исхитрился. Раздобыл. Уговорил. Сманил. Спрятал.

И выжил.

Нет, не выжил – дожил.

Когда Тагино во главе своих воинов скакал к столице, он почти не слышал перестука конских копыт. Зато он слышал, как тихо-тихо пела пыль, поднятая этими копытами. Ничего, теперь уже совсем недолго… вот уже и городская стена завиднелась.

А потом он все-таки услышал, как стучат копыта. Навстречу отряду Тагино во весь опор мчался еще один гонец.

– Принц Югита коронован, – проскрежетал гонец и замолк.

Вспоминая это мгновение, Тагино по праву гордился собой. Если бы он повернул назад, если бы он остановился, чтобы подробно расспросить гонца, его неудача так и осталась бы неудачей, а то и обернулась бы погибелью. Но будущий Главный министр принял решение еще раньше, чем сообщение исторглось из уст гонца. Он не только не остановился, но даже не замедлил бешеной скачки.

– Поворачивай! – крикнул он на всем скаку. – По дороге расскажешь.

И гонец покорно повернул коня и поскакал рядом с Тагино.

То, что он поведал, было ошеломляющим. Кто бы мог подумать – этот мальчишка Югита сумел-таки просунуть голову в корону! Мало того, эту корону возложили на него четверо представителей самых знатных, самых родовитых семейств – вдвое больше, чем требуется по закону. Перестраховался Югита. Такой коронации нельзя отрицать, ее нельзя оспорить на законных основаниях. А такой тихий был принц, незаметный… Тихий, как же. От таких тихих чего угодно ждать можно. Каждый из этих четверых готов собственную голову обстругать по самые мозги, лишь бы корона сидела на ней плотнее, – а ведь короновали они принца!

Конечно, можно напасть и сейчас. Принц наверняка не собрался с силами. Не мог он успеть: только-только его венценосный предок ко всеобщей радости преставился. И неразбериха, и суматоха, и чудом уцелевшие мятежники, прослышав о смерти безумного короля, живо осмелеют, а нет – так новые объявятся: теперь-то уже не страшно, принц Югита совсем еще мальчик, его шутя свалить можно… самое время нанести удар! Стоит промедлить хоть самую малость – и будет уже поздно, непоправимо поздно. Сейчас, и только сейчас…

Искушение было обжигающе острым. Но Тагино не потратил и минуты на борьбу с ним. Конечно, можно попытаться совершить то, для чего он и выехал в столицу во главе вооруженного отряда. Можно. Но это будет ошибкой.

Потому что если у пятнадцатилетнего мальчика хватило ума и силы воли на то, чтоб руками злейших своих недругов надеть на свою голову корону, хватит их и на то, чтоб корону на своем темечке удержать. И попытавшись нанести удар немедля, Тагино проиграет. Нет, действовать надо совсем иначе.

Тагино себя не помнил от бешенства. Долгожданная цель была так близка – и вот она снова отдаляется. Снова впереди бесконечные годы ожидания. Разочарование застряло в груди у Тагино, как жгучий комок рвоты. Но нельзя, нельзя поддаваться на это искушение, нельзя соблазняться мнимой легкостью близкой победы. Победы не будет.

Огромный конь нес Тагино мощным ровным аллюром, он летел по улицам города, словно по родным степям Загорья. Тагино осадил коня лишь перед воротами дворцового сада. Сам осадил, не дожидаясь, пока его окликнет вооруженный стражник.

– К его величеству Югите, – возгласил Тагино, соскочил наземь, быстрым плавным движением отстегнул обоймицы ножен от поясных креплений и подал меч стражнику обеими руками.

Наверное, стражник все-таки растерялся. Он никак не мог понять, то ли рубануть странного посетителя наотмашь, то ли принять у него оружие и пропустить. Неизвестно, что бы он в конце концов решил, не появись у входа в дворцовый сад сам принц… нет, уже король Югита.

– Ваше величество. – Раз уж эти слова протолкнулись через глотку и не удавили Тагино, дальше пойдет легче. Югита кивнул в знак того, что слушает.

– Я получил известие о смерти его покойного величества. – Тагино намеренно выбирал самые нейтральные слова. – И тут же выехал в столицу.

Югита молчал. Он не суетился, не задавал вопросов – зачем, мол, приехал? Суета недостойна королевского величия. Уж коли сам к королю приехал – сам изволь и рассказывать, какого рожна тебя сюда понесло.

– Я привел вооруженный отряд, – как можно более будничным тоном сообщил Тагино. – Это все мои люди, и они готовы принять присягу. Полагаю, вашему величеству сейчас понадобятся верные люди.

– Да, – точно таким же обыденным тоном ответил Югита, – верные люди моему величеству сейчас очень понадобятся. – Он чуть заметно улыбнулся и повелительно протянул руку. – Я принимаю ваше оружие, ваших людей и вашу присягу, господин Тагино.

А ведь он помнит меня, с ужасом и восхищением понял Тагино. Помнит, кто я такой и как меня зовут. Хотя и видел меня один раз, и то мельком. Он помнит меня. Помнит… но не знает. Потому что если бы знал, то не рассуждал бы долго, а выхватил из ножен протянутый ему меч да разрубил бы меня до самого желудка. Он ведь не просто не дурак – он даже умнее, чем я о нем думал. Его улыбка… нет, не та, что тронула уголки губ, а та, другая, настоящая, собравшаяся еле заметными морщинками возле глаз и крыльев носа… этот новоиспеченный король все понимает. Уж если кто осмелился при его свихнувшемся папаше собирать собственный отряд, то никак уж не для того, чтобы впоследствии поддержать юного принца. За такие дела платятся головой – так неужто найдется такой дурак, чтоб рисковать своей шкурой не ради собственной выгоды, а во имя малолетней личинки, из которой то ли вылупится монарх, то ли нет… если, конечно, на нее кто-нибудь раньше каблуком не наступит! А ведь отряд, что стоит безмолвно за моей спиной, явно не за пять минут собран. Это хорошо обученные воины, тесно спаянная команда. И Югита это понимает. Ему, мерзавцу, предельно ясно, что не присягу ему приносить я рвался в столицу, а перешагнуть через еще теплый труп малознакомого принца и войти в Большой Тронный Зал. И что не знал я ни о какой коронации, не то сидел бы дома. И что решение я принял по пути. Но ему очень нужны люди. И он не станет отталкивать врага, которого можно сделать союзником. И без того у мальчишки достаточно врагов, которые не станут ему союзниками ни при каких условиях. Он примет мое оружие, и мою присягу, и моих людей. И если я помогу ему удержаться на троне сейчас, он вознаградит меня своим доверием… нет, не доверием – близостью. Доверять он мне не будет никогда. Потому что не забудет, что я мчался по пыльной утренней дороге к трону. Но он меня приблизит – потому что не знает, что я считал этот трон своим собственным. Он не знает, кто я такой, и приблизит меня. И вот тогда я смогу сделать то, чего не смог сделать сегодня. То, ради чего я жил… и выжил.

Тагино преклонил колени и протянул королю свой меч, так и не взятый у него растерявшимся стражником.

Ладонь Югиты легла на обтянутую акульей кожей рукоять, стиснулась, помедлила и разжалась.

Его величество Югита принял присягу.

Тагино отдал полный земной поклон, как того и требует церемониал от верноподданного, только что принесшего присягу.

Потом он выпрямился. Югита был довольно высок для своих лет, но Тагино был выше, и взгляд его уперся в середину лба короля. На гладкой юношеской коже слегка багровела ссадина.

Это от короны, сообразил Тагино. Его ведь короновали сегодня, а корона тяжелая, и край у нее запросто может натереть, а то и рассадить кожу. Да и велика она ему…

Тагино смотрел и смотрел на крохотную, чуть приметную ссадинку и понимал, что никогда и никого он не будет так ненавидеть, как его величество короля Югиту.

 

Глава 2

КИС-КИС, ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО…

Покуда Покойник священнодействовал, Кенет и Кэссин неторопливо ужинали в погребе. Подобная медлительность была у них не в обычае: хотя Кэссин за годы своего ученичества и приобрел некоторые светские привычки, обыкновение растягивать трапезу часа на три в их число не входило. Что же до Кенета, то ему доводилось бывать на пирах: с тех пор, как его высочество Акейро во всеуслышание назвал вчерашнего крестьянина Кенета своим побратимом, молодой маг неожиданно для себя оказался вхожим в такие вельможные семьи, о каких он раньше и помыслить не мог бы – к слову сказать, и не захотел бы, если бы кто удосужился спросить его согласия. И все же он так и не смог привыкнуть к мысли о том, что человек может проводить за едой несколько часов, пусть даже и в обществе себе подобных.

Не самый лучший способ проводить время. Однако ничего не поделаешь. Останься Кенет с Кэссином наверху, они могли бы нечаянно помешать Покойнику. А из комнатки, где Покойник вдохновенно копировал чужие почерки, выходов только два: вниз, в погреб, – или наружу. Не говоря уже о том, что обоим приятелям следовало всемерно остерегаться и не показываться на людях без крайней нужды, ни Кенет, ни Кэссин еще не лишились рассудка, чтобы прогуливаться по улицам порта на ночь глядя да еще богато разодетыми. Поэтому они спустились в погреб.

Есть им не хотелось, но разговор отчего-то не клеился, и когда Кенет предложил перекусить, благо запасы и еды, и вина под рукой, Кэссин почувствовал изрядное облегчение: совместная трапеза в известном смысле заменяет собой разговор и, уж во всяком случае, позволяет его не поддерживать. Куда как удобно – особенно если вдруг почему-то не знаешь, что сказать, а деваться от собеседника некуда.

– Хорошо Покойнику, – неожиданно вздохнул Кэссин. – Мы тут сидим скучаем, а он там наверху делом занят.

– Завидовать нехорошо, – ухмыльнулся Кенет. – Сейчас его черед, только и всего.

– Интересно, когда настанет наш? – уныло поинтересовался Кэссин, разглядывая недоеденную лепешку.

– Скорей, чем тебе бы хотелось, – без колебаний ответил Кенет. – Чем Покойнику завидовать, ты лучше отдыхай, пока от нас ничего не зависит. Когда наш черед настанет, ты очень скоро пожалеешь, что он настал вообще.

– Не думаю, – возразил Кэссин. – Хотя, по правде говоря, я не очень-то верю, что это вообще когда-нибудь случится.

– Случится, – терпеливо повторил Кенет. – И очень скоро.

– Для тебя – может быть, – гнул свое Кэссин, – а для меня? Ты ведь настоящий маг, не мне чета. И от Кастета польза есть, и от Гвоздя, и от Покойника…

– Значит, вот откуда ветер дует? – нахмурился Кенет.

– А какая от меня Юкенне польза? – горестно заключил Кэссин. – Все вы можете ему чем-то помочь, только я…

Кенет не перебивал его, но Кэссин отчего-то замолчал, хотя собирался сказать еще многое. Удивленный собственным неожиданным молчанием, он поднял глаза – и окончательно лишился дара речи.

Когда-то Кэссин испугался разгневанного Гобэя – но Кенет в гневе выглядел куда более пугающим. Он не кривил рот, на его лбу не вздувались жилы. Его лицо могло показаться безмятежно-спокойным – если бы не тончайшая ярко-белая черта, перечеркнувшая наискосок это наигранное спокойствие.

Шрам исчез с лица Кенета еще раньше, чем молодой маг в компании Кэссина и Намаэна отправился в Ремесленку. Трудно сказать, что напугало Кэссина больше – сила ярости, пробудившей уже исцеленный шрам, или самообладание, с которым Кенет совладал со своей яростью.

– Ты опять вернулся туда, где и был, – очень медленно произнес Кенет.

– Т-ты о чем? – заикаясь, выдавил Кэссин, не в силах отвести взгляд от шрама.

– Я о Юкенне, – так же медленно произнес Кенет. – Сначала Гобэй, потом – я, теперь вот – Юкенна… интересно, кто будет следующим – король Югита? Я от тебя все эти дни только и слышу – Юкенна, Юкенна… Неужели тебе это так нужно – найти предмет для обожания, возвести перед ним алтарь, пасть во прахе ниц и вырвать из себя кишки во славу своего кумира?! И ведь добро бы только свои…

– Но… – запротестовал было Кэссин.

– Ты тут Покойнику завидовал, Гвоздю, Кастету… тебе бы хоть на минуту в голову пришло, что это твои друзья! – Кенет говорил очень тихо, но уж лучше бы он кричал. – Ты их уже один раз позабыл ради Гобэя. Да и ради меня, если уж на то пошло. Ты ими уже пожертвовал – неужели с тебя не довольно? Ты восхищаешься Юкенной – лучше бы ты друзьями своими восхищался. Они ведь нам помогают просто по старой дружбе. Тебе не приходило в голову хоть раз, как это для них опасно? Великий Гобэй, всесильный целитель Кенет, хитромудрый Юкенна… неужели ты ни о чем другом не можешь думать?

– Могу, – угрюмо отозвался Кэссин.

– Например? – язвительно поинтересовался Кенет.

– Например, если нас начнут искать, что станет со стариком лекарем, – ответил Кэссин, – и… с мальчиком.

Кенет перевел дыхание, помолчал немного, а потом коротко и невесело рассмеялся.

– Прости, – отрывисто произнес он.

– За что? – не подымая головы, спросил Кэссин. – Ты ведь правду сказал. Я о друзьях не подумал… ни тогда, ни теперь. А про опасность и вовсе забыл. Только и Гвоздь, и Покойник, и Кастет могли отказаться, понимаешь? И уж во всяком разе они хоть знали, во что впутываются. А Вайоку и Намаэн… вот ты сказал, что это опасно, и я вдруг подумал… совсем ведь безвинно пропадут, если что.

– Это хорошо, что ты сейчас о них подумал, – улыбнулся Кенет. – Но вот как раз о них ты можешь не беспокоиться. Я это уже сделал.

– Что сделал? – не понял Кэссин.

– Побеспокоился, – пояснил Кенет. – Когда мы уходили из Ремесленки. Тем же путем. След в след. Даже если случится такое несчастье, что нас станут искать, никто не сможет вспомнить толком гостей господина лекаря.

Кэссин недоуменно воззрился на Кенета.

– Нет, я не заставил забыть нас, – покачал головой Кенет. – Но вспоминать нас будут примерно так: «Этот длинный оборванец»… «худой такой парнишка»… «а, эти двое, которые привезли племянника господина лекаря?..» «воспитанный юноша, что и говорить, и голос у него приятный…» Как полагаешь, по такому описанию можно опознать хоть кого-нибудь?

Кэссин даже нос сморщил от удовольствия, представив себе, как ищейки господина Главного министра будут ломать себе голову, пытаясь составить сколько-нибудь дельное описание их внешности.

– А что до мимохожего гадальщика, – продолжил Кенет, – вся Ремесленка будет готова поклясться, что видели его не вместе с нами, а самое малое месяц тому назад. Да еще и не всякий вспомнит, что это был именно гадальщик.

Он налил себе немного вина и выпил одним глотком.

– Может, я и перестарался немного, – заметил он. – Тебя еще могут искать – как-никак беглый ученик мага. Но меня здесь никто не знает. А уж если и взбредет кому в голову, что мы и есть таинственные помощники посла Юкенны, скажи на милость, зачем нам тогда таскать с собой ребенка? Легко ли скрываться от погони с этакой обузой… – Кенет замолчал и вновь налил себе вина. – Блажь, конечно… и все-таки я это сделал. Чтобы уж никто не мог связать нас – а значит, и старичка лекаря с малышом – с этим делом. Как-то на душе спокойнее…

– Мне тоже, – признался Кэссин.

На самом деле не было у него на душе спокойно. Скверно у него было на душе. Упреки Кенета содержали в себе слишком большую долю правды. И выволочку он получил все-таки за дело. И все же Кэссин не мог сейчас думать об этом. Потом – да, но не сейчас. Потом он обязательно обдумает все услышанное. Очень старательно и сосредоточенно. А сейчас самым главным была полыхающая яростной белизной тонкая линия, пересекающая лицо Кенета. Линия, так медленно тускнеющая… и все же она тускнела, блекла, выцветала.

Кэссин облегченно перевел дыхание – очень тихо, чтобы Кенет его не услышал и не рассердился вновь. Но Кенет все же услышал.

– Если мы ухитримся выбраться из этой передряги живыми, – задумчиво произнес Кенет, – сделаю я тебе один подарок.

Кэссин едва не застонал. Да при чем тут подарок?! Казалось, за время, проведенное вместе, он успел уже основательно изучить Кенета – ан нет! Снова этот непредсказуемый маг говорит что-то совсем не то. Снова не те слова. Пора бы и привыкнуть… но к этому привыкнуть невозможно.

– Какой? – против воли спросил Кэссин.

– Увидишь, – пообещал Кенет и ухмыльнулся.

Линия шрама была почти уже невидима – как кристаллики соли, оставленные на песке приливной волной. А потом и вовсе исчезла – когда именно, Кэссин так и не заметил, хотя глядел во все глаза.

* * *

Его высочество Юкенна, долгосрочный посол Сада Мостов в Загорье, мучительно и тяжко развлекался. Так томительно ему не приходилось развлекаться уже лет десять, и если бы не сознание того, что именно в этом и заключается сейчас его работа, задушевное равновесие Юкенны вряд ли можно было поручиться.

«Убью мерзавца», – мысленно шептал себе Юкенна, вполглаза наблюдая за танцовщицей. Мерзавцем был, конечно же, его благолепие господин Главный министр Тагино. Юкенна прекрасно понимал, что именно ему он и обязан чудовищной чередой празднеств – равно как и то, что убиение господина министра было бы сейчас непозволительной роскошью. Но ведь помечтать-то всегда приятно.

Шелковые рукава замершей с последним аккордом танцовщицы трепетали на мнимо неподвижных руках. Мастерское исполнение, что и говорить. При других обстоятельствах Юкенна от души насладился бы необычной пляской. Но он не выносил, когда радость превращают в развлечение. Что-то из нее при этом уходит, что-то очень важное. Наверное, то, что и делает ее радостью.

«Убью мерзавца», – снова почти равнодушно подумал Юкенна.

Другая танцовщица приблизилась к нему тихой неслышной походкой.

– Ваше высочество, – произнесла она, грациозно изгибаясь в глубоком поклоне, – господин начальник караула Катаги осмеливается почтеннейше просить вас простить его за беспокойство…

Уф-ф, ну и фраза!

– Не за что, – отрывисто бросил Юкенна. – Где он?

– Если ваше высочество соизволит его принять, то его сию же минуту допустят до лицезрения…

– Незачем. – Вставая, Юкенна пьяно пошатнулся, тяжело оперся рукой о плечо танцовщицы, отпустил девушку и быстро вышел.

Сразу же за дверью шаг его сделался четким и упругим. Его опьянение было таким же притворным, как и нетерпение. Умение ждать, не изнывая от душевного трепета, – редкостное искусство, но Юкенна овладел им вполне. Если от тебя ничего не зависит, то самое скверное, что ты можешь сделать, – это начать трепыхаться: когда вожделенное событие наконец происходит, ты уже настолько измотан, что ничего не можешь поделать. А если от ожидаемого зависит твоя жизнь, ты попросту бесполезно гибнешь, хотя все и вышло, как было задумано, – вот только ты уже не в силах воспользоваться плодами своей победы. Юкенна умел ждать, не терзая себя попусту. Но выглядеть взволнованным он сейчас обязан. Не очень взволнованным, так, самую малость. Ровно настолько, чтобы те, кто наблюдает за ним сейчас, ни на минуту не усомнились: под покровом наигранной беспечности он скрывает безумное волнение. Такое сильное, что все выпитое за этот вечер вино разом ударило ему в голову. Тагино, конечно, навряд ли поверил бы – ну а его людям откуда и знать, что Юкенна не опьянел бы, даже случись ему действительно выпить все то, что подливали в его чашу. Танцовщица, во всяком случае, не усомнилась.

Танцовщица, как же. Губы Юкенны непроизвольно сложились в ухмылку. Танцовщица! Сжав мимоходом ее плечо, Юкенна узнал все, что и хотел узнать. Он себя числил бойцом не самого последнего разбора, и вполне заслуженно. Но встретиться с этой девицей один на один, сойтись с ней в единоборстве Юкенна очень не хотел бы. Слишком уж сомнителен исход схватки. Хотя это в нем говорит тщеславие – ибо, если рассудить здраво, исход схватки как раз сомнений не вызывает.

Впрочем, ничего другого Юкенна и не ожидал. Не такой человек его благолепие господин Главный министр, чтобы держать у себя на службе всевозможных недотеп. Нет, развлекать Юкенну собрались сплошь мастера своего дела… интересно какого? Кто из них просто музыкант, певец, поэт, плясун – а кто владеет и другим, куда более отточенным мастерством, вроде этой танцовщицы? Не может же Юкенна лапать всех подряд, даже притворившись смертельно пьяным – во что, к слову сказать, не поверят и настоящие танцовщицы, не говоря уже об агентах господина Тагино. Да это и не важно. Пустой интерес, праздное любопытство. Думать сейчас надо совсем о другом.

Катаги стоял навытяжку во главе караула. Юкенну он приветствовал легким наклоном головы. Конечно, попадись на его пути Юкенна в свободный от караульной службы день – при такой-то ораве непрошеных свидетелей, – и Катаги поклонился бы по всем правилам этикета. Но сейчас он на службе и кланяться не обязан. Он вполне мог бы и не склонять головы перед иноземным принцем. Но его кивок вовсе не был поклоном. То был заранее условленный сигнал. Все шло как и задумал Юкенна – нет, даже лучше. Катаги и Лим успели выполнить поручение не просто вовремя, но одновременно. На такую удачу Юкенна и не надеялся.

– Прошу прощения за беспокойство, ваше высочество, – скучным будничным голосом сообщил Катаги, – но к вашему высочеству прибыл гонец из Загорья.

– Вам следовало отправить его в посольство, – недовольно пробурчал Юкенна, потешаясь в душе. – Все равно мне каждое утро доставляют оттуда все необходимые бумаги. Подождал бы гонец со своим сообщением до утра, а там бы мне его послание и доставили бы среди всяких прочих.

– Я так и сказал ему, – без тени улыбки на загорелом молодом лице произнес Катаги, – но он утверждает, что дело у него срочное, неотложное и совершенно секретное. И что пакет, который он привез вашему высочеству, передаче в другие руки не подлежит. Он так настаивал, что я взял на себя смелость… – Катаги умолк на мгновение, а затем тревожно спросил: – Я был не прав, ваше высочество?

– Прав, – тем же недовольным тоном промолвил Юкенна.

– Тогда я сейчас отдам приказ пропустить его, – деловито сказал Катаги.

Далеко пойдет юноша, чтобы не сказать больше. Юкенна откровенно восхищался начальником караула. Даже он сам нипочем не усомнился бы в естественности поведения Катаги – если бы не предварительный их сговор, которому Катаги следовал в точности.

– Пропусти… или нет. – Юкенна сделал вид, что задумался ненадолго. – Проводи меня к нему.

– Всегда к услугам вашего высочества. – Катаги снова чуть заметно кивнул. – Извольте следовать за мной в Павильон Ивовых Ветвей.

Он распахнул дверь, и Юкенна шагнул во влажную полутьму дворцового сада.

Место для встречи Юкенны с гонцом из Загорья выбирал, конечно же, не сам Юкенна, а Катаги. Юкенна нипочем бы не запомнил, где какой павильон находится, как называются все эти павильоны и который из них наиболее подходит для той сцены, которую Юкенна намеревался разыграть. Уж такие чары наложены на дворцовый сад. Мало того что и без всякой магии это не сад, а лабиринт, из которого не всякий даже опытный человек выберется без посторонней помощи, – но стоит ступить на дорожки сада тому, кто сейчас не должен, не имеет права в нем находиться, и магия вступает в свои права. А поутру дворцовая стража найдет бедолагу, заблудившегося вокруг клумбы. Может, даже и раньше – во время несения караульной службы стражник имеет право находиться в саду в любое время суток. Единственная лазейка – но до чего удобная… к сожалению, не только для Юкенны. Ночью сад почти ни для кого не проходим. Но Катаги привел сюда Лима… а сейчас ведет за собой Юкенну… и точно так же может войти в сад наемный убийца господина Тагино, а то и он сам. Предъявить достаточно веские причины своего прихода и войти следом за бдительным стражником. Тьфу, ну и лезет же в голову всякая дрянь! Не станет Тагино убивать Юкенну. Ни сейчас, когда ему так нужны заботливо собранные Юкенной улики. Ни потом, когда он до них все-таки доберется: после мнимого похищения иноземного посла Тагино приходится осторожничать. И короля господин министр тоже убивать не станет. До тех пор пока не дорвался до вожделенных бумаг. А потом ему станет не до этого. И все же следует соблюдать осторожность. Загнанная в угол крыса способна броситься не только на метлу, но и на того, кто ее держит, – бывало, что и успешно.

А Павильон Ивовых Ветвей господин стражник от большого ума выбрал. Расположен он не так чтобы близко к стенам дворца, но и не особенно далеко. Разглядеть из дворцовых окон усталого гонца из Загорья и полупьяного посла большого труда не составит. Тем более что название свое Павильон Ивовых Ветвей получил недаром. Весь он какой-то невесомый, ажурный, весь он из тонких переплетений, изгибающихся под самым немыслимым углом, пронизанный лунным светом и перечеркнутый тенями. Все на виду и ничего толком не видно.

Вот и смотрите, сколько душе угодно. Гонец явно только что из седла. Он еще не отдышался после бешеной скачки, он не останавливался весь этот день, а то и дольше, он гнал своего коня во весь опор по невыносимой жаре. И хотя давно уж наступил вечер, хотя он почти полностью перетек в ночь, разгоряченное тело гонца еще изнывает от палящего полуденного солнца. Ему так жарко, что он сбросил не только дорожный кафтан, но и рубаху. Смотрите все, как тяжело дышит гонец, как вздымается его грудная клетка, как блестит в лунном свете залитая обильным потом смуглая кожа. Узкие хищные тени обвили его тело, словно причудливая татуировка. Пропыленный кафтан равнодушно сброшен на влажную от росы ступеньку. Все как и должно быть.

– Лим, – прошептал Юкенна, глядя в темные, чуть раскосые глаза друга, – ты успел вовремя.

Кланяться он не стал – разве подобает принцу кланяться какому-то там гонцу? А вот Лим поклонился глубоко и почтительно – ради все тех же любопытных глаз, смотрящих на него из дворцовых окон. Пусть видят, как ничтожный гонец приветствует его высочество. Никто ведь из наблюдателей не слышит, какими словами Лим сопроводил свой поклон.

– Юкенна, – прошептал Лим, склонясь низко-низко, – ты неисправим. Опять ты каэнские пряности полными мисками наворачиваешь.

– Уж лучше бы пряности, – проворчал Юкенна. – Это безопаснее.

Лим еле слышно фыркнул.

Катаги ухмылялся во весь рот. Он мог себе это позволить – ведь он стоял спиной к дворцу. Он не знал, на что намекает Лим, но дружескую подначку ни с чем не перепутаешь.

– Начинаем, – предупредил Юкенна, и лицо Катаги мигом посерьезнело. Нельзя позволить себе ни малейшей ошибки – слишком уж опасная идет игра. Не всякий актер согласится изобразить подобное только по предварительному уговору, без единой репетиции, – а вот им придется.

Катаги сделал вид, что его внимание привлек какой-то неясный шум, да так правдоподобно, что Юкенна почти услышал въявь несуществующий звук. Катаги отошел на пару шагов, вслушиваясь в темноту, и оказался при этом за спиной у Юкенны и Лима.

– Давай, – прошептал Юкенна, и Лим нагнулся к сброшенной на пол дорожной сумке. Один миг – и руки его выхватили из сумки два небольших пакета. Левая его рука протянула пакет Юкенне, а правая воровато сунула второй пакет принцу в рукав. Со стороны могло показаться, что Лим всеми силами пытается скрыть существование второго пакета от бдительного ока стражника, что он нарочно ждал, покуда тот отвернется. На самом деле Лим сделал все, чтобы наблюдатели заметили его мнимо тайное движение.

Зато даже самый искушенный наблюдатель не смог бы заметить другого движения, будь он и осведомлен заранее, чего ему следует ожидать.

Конечно, гадальщик – совсем не то что карманник. Да ведь ловкость рук хорошему гадальщику нужна подчас не меньшая. А стражнику стыдно не знать воровских ухваток, даже если он и продвинулся до поста начальника караула дворцовой стражи.

Еще прежде, чем второй пакет, покинув руку Лима, скользнул в глубину широкого рукава, руки принца и стражника встретились. Юкенна приоткрыл пустой футляр, и Катаги вбросил в него заранее свернутые тугой трубочкой бумаги.

– Все в порядке? – тревожно осведомился Лим.

– Ну, если уж даже ты, стоя рядом, ничего не заметил, – усмехнулся Юкенна, – то все в полнейшем порядке. Катаги проводит тебя до посольства. Хакарай предупрежден. И о том, что ты приедешь, и о том, что выйдешь ты черным ходом, не задерживаясь. Катаги объяснит тебе, куда идти дальше. Там тебя встретит один человек… вернее, маг. Ты его не знаешь, но это ничего. Я ему доверяю. Он тебя переправит Домой. И не вздумай выбираться отсюда самостоятельно. Спасибо и на том, что сюда ты живым добрался. Не стоит искушать судьбу. Иди, куда скажет Катаги, и мага того слушайся во всем.

Лим прищурился и кивнул. Конечно, воин он опытный и навряд ли станет самовольничать. Может, незачем было так дотошно поучать его? Но нет, полагаться на судьбу безбоязненно может только тот, на кого судьба, в свою очередь, может положиться так же безоглядно.

– Катаги, – негромко позвал Юкенна.

Только тут Катаги обернулся. Весь фокус с передачей бумаг он произвел, по-прежнему прислушиваясь к несуществующему шуму, не оборачиваясь.

– Пойдем? – спросил он.

Юкенна кивнул.

Лим поднял отсыревший от росы кафтан и рубашку и быстро облачился в них. Потом туго затянул пояс и вышел из павильона следом за Юкенной и Катаги.

Обратный путь они проделали втроем.

– Господин начальник караула, – церемонно произнес Юкенна, когда подчиненные Катаги сомкнулись у того за спиной, – я хотел бы попросить вас об услуге. Откровенно говоря, после того, как меня похитили, я не уверен в безопасности своего гонца. Не откажите в любезности проводить моего человека до посольства Сада Мостов лично. Если бы вы взяли с собой надежную охрану в придачу, я был бы вам бесконечно признателен.

Начальники караула не вправе отказывать в любезности принцам, пусть даже и иноземным.

– К услугам вашего высочества, – поклонился Катаги. – Сейчас я вызову сменный караул, и самое большее через несколько минут мы сможем сопроводить достопочтенного господина до посольства. Ваше высочество изволит подождать?

– Нет, – махнул рукой Юкенна. – Полагаюсь на вас всецело.

Он повернулся и пошел прочь по дворцовому коридору, прижимая к груди пакет – первый пакет, тот, что Лим держал в левой руке. Этот пакет он, поминутно озираясь, отнес в свои покои и аккуратно уложил в заранее приготовленный тайник: плох тот посол, который не сумеет на вражеской территории найти место для тайника, да такое, чтобы враг его не отыскал… или, наоборот, отыскал – это уж смотря что послу нужнее. После чего Юкенна тщательно запер свои покои на ключ и отправился в свои парадные покои, где его дожидались певцы, танцовщицы, поэты, музыканты и прочие наемные убийцы и тайные прислужники вездесущего господина Тагино.

Пирушка продолжалась своим чередом. Кое-кто из провожавших Юкенну вполне осмысленными восклицаниями встретил его совершенно уже бессвязными возгласами. Иные, напротив, слегка протрезвели. В их глазах плескалась недоуменная обида, ибо каждый новый глоток вина в таком состоянии неумолимо заставляет трезветь, и притом трезветь неприятно. Некоторые воспользовались отсутствием высокого гостя, дабы предаться… как бы это сказать повежливей… восторгам плотской любви – эти даже не заметили возвращения Юкенны. Танцовщицы, коим до конца празднества не дозволено ни напиваться допьяна, ни искать объятий высокопоставленных гостей, мигом приняли позу готовности к танцу. Менее опытный человек принял бы все увиденное за чистую монету, но Юкенна не обманывался. Не все пьяные на этом пиру действительно пьяны, не каждая танцовщица изготовилась именно танцевать, и не всякая парочка поглощена своими занятиями столь уж самозабвенно, как может показаться. Юкенна не пытался догадаться, кто из музыкантов тянет фальшивую ноту спьяну, а кто прикидывается, как и он сам. Не его это забота – выискивать агентов господина Тагино. Пусть они сами ищут то, что им нужно.

– Вина! – потребовал Юкенна чуть осипшим голосом мертвецки пьяного человека, которого свежий воздух и ночная прохлада ненадолго привели в чувство.

Совсем еще молоденькая плясунья с улыбкой произнесла подобающее случаю четверостишие и подала Юкенне громадную чашу, наполненную вином почти до краев. Такая чаша не то что пьяного – трезвого с ног свалит. А уж наклюкавшегося посла – так и вовсе наверняка. Вот только Юкенна был трезв… и к тому же ничего не имел против того, чтобы захмелеть. Теперь уже можно. Сложная партия не только разыграна, но и выиграна. Да и наблюдать то, что начнется в самое ближайшее время, лучше все-таки не на трезвую голову. Не так неприятно будет.

Юкенна всегда испытывал глубочайшую жалость к людям, которые вынуждены делать во имя куска хлеба то, что он делает исключительно удовольствия ради. Проститутки и тайные агенты вызывали в нем жгучее сочувствие – а те из них, которым приходилось совмещать обе профессии, пробуждали в нем почти непереносимое сострадание. Ему казалось, что он и есть вот эта хорошенькая девушка, принужденная расточать соблазнительные улыбки малознакомому мужчине, а потом и ложиться с ним в постель, чтобы выкрасть у него из рукава футляр с секретными бумагами – а иначе туго ей придется: господин Главный министр навряд ли милосерден к неудачливым агентам. Правда, сейчас она упоена сознанием собственной красоты, ума и удачливости: ей ведь удалось соблазнить, обмануть, обокрасть, обвести вокруг пальца, да не кого-нибудь, а хитрого опытного противника. Ее счастье, что, когда господин Тагино узнает, что никого она не соблазнила, не обманула и не провела, повредить он ей уже ничем не сможет.

Юкенна принял чашу из рук танцовщицы, изобразив пьяную попытку улыбнуться. Будто бы он уже охмелел до изумления и кажется ему, что он улыбается во весь рот, а на самом деле физиономия у него совершенно каменная, губы неподвижны, только брови зато поднялись выше лба. Вино он выпил медленно, не отрываясь, до последней капли.

Танцовщица смотрела на него нетерпеливым взглядом. А вот, кажется, и еще одна… да нет, не кажется, – точно! То ли от этих взглядов, то ли от выпитого вина Юкенне внезапно сделалось жарко. Ах вот как, красавицы? Вы ждете, когда же эта пьяная скотина наконец-то потащит вас в постель? До чего призывная улыбка… это ж надо же! Ну, еще губы язычком облизни… да за кого они меня принимают? За простачка, который никогда в своей жизни живой шлюхи не видел? Предполагается, очевидно, что я должен мгновенно ошалеть от этого зрелища. Даже обидно. Я и не предполагал, что господин Тагино ставит меня так низко.

Мгновенное опьянение схлынуло так же быстро, как и накатило, но мысль, им порожденная, показалась Юкенне забавной. Красавицы и впрямь ждут не дождутся возможности обыскать его – не важно, во время любовных утех или попросту спящим. Но почему Юкенна должен так уж сразу предоставить им эту возможность? Он делает свое дело, они – свое. И он вовсе не обязан облегчать им работу. Он еще не решил, что предпочтительней – позволить им утащить себя в постель или захрапеть прямо за столом. Но и того, и другого девушкам придется подождать. Уж если развлекаться, так всласть. Помнится, предшественник Юкенны на должности посла любил в пьяном виде читать чудовищно длинную и омерзительно бездарную поэму собственного сочинения. Таких скверных виршей Юкенне в жизни не настрочить, даже если он будет несколько лет подряд пьянствовать беспробудно. Однако он все же сочинил не так уж мало стихов и помнит их все до единого. Для того чтобы танцовщицы извелись от нетерпения, хватит с лихвой.

Танцовщицы извелись куда раньше, чем Юкенна предполагал. Исполнение помогло. Когда-то князь-король Юкайгин до слез хохотал, глядя, как его необузданный племянник изображает придворного, которому по пьяному делу пришла охота читать стихи. Видел бы его величество Юкенну теперь – смеялся бы до колик. Юкенна то делал вид, что забыл строку, то повторял несчетное количество раз подряд одно и то же слово, то простирал дрожащую руку, норовя попасть в кувшин с вином. Голос его то опускался до хриплого баса, то неожиданно взвивался жиденьким лающим фальцетом. Такого исполнения ни одни стихи не выдержат. Губы танцовщиц по-прежнему маняще улыбались, но в их глазах появился какой-то нехороший блеск. Юкенна не исчерпал еще и половины своего запаса, а желание стукнуть его по голове чем-нибудь тяжелым и уж тогда обыскивать читалось на лицах танцовщиц вполне явственно. Все, поразвлекся – и хватит. Не то еще и в самом деле употчуют кувшином по голове. Юкенна вновь простер руку в порыве небывало вдохновенной декламации и с пафосом ткнул растопыренными пальцами в миску с каким-то густым и жирным соусом. Соус потек на стол, а со стола заструился на кафтан Юкенны. Тот с безграничным изумлением воззрился на темное пятно, однако попытки подняться не сделал. Если эти танцовщицы хоть немного знают свое ремесло, они сами займутся и пятном, и Юкенной, а главное – его кафтаном.

Танцовщицы свое ремесло знали. С удивительной сноровкой они повлекли господина посла в его личные покои, дабы переодеться. Разумеется, после того, как с господина посла совлекли кафтан, никто и не подумал натягивать на его телеса новую одежду. Совсем даже напротив. Правда, Юкенна ожидал, что охмурять его в постели будет лишь одна из девиц, а другая тем временем займется обыском. Но нет, жаркие тела танцовщиц стиснули его с обеих сторон. Неужели он ошибся, и это не агенты Тагино, а самые настоящие танцовщицы, всегда готовые услужить высокопоставленному гостю, и обыскивать его никто и не собирается? Тогда дело плохо, тогда он должен каким-то образом избавиться от девиц, вернуться в пиршественную залу и найти того, кто уполномочен произвести обыск. Того, кому сейчас постельные забавы господина посла мешают так, что и сказать невозможно.

Однако он не ошибся.

Танцовщицы старались вовсю – лихо, сноровисто, на редкость слаженно. Юкенне начинало казаться, что их не двое, а гораздо больше – слишком уж у них много рук, ног и всего остального. Даже когда он закрывал глаза, на него со всех сторон наплывали их лица, глаза, полуоткрытые улыбающиеся губы. Казалось, сами стены комнаты хрипло дышали и постанывали. Это неровное судорожное дыхание почти заглушило легкий невесомый шорох. Почти – но не совсем.

Может, этот шорох и не насторожил бы Юкенну, но танцовщицы принялись за него с удвоенным пылом. Внимание отвлекают. Значит, в комнате происходит что-то такое, чего он никоим образом видеть не должен. И Юкенна с большим трудом протиснул голову меж двух танцовщиц и взглянул.

Кошка в комнату зашла. Серенькая. Полосатенькая такая киска, с хвостиком и лапками. И бантик на шее повязан шелковый. Киска как киска. В комнату зашла. Бывает. Даже и во дворце случается.

А вот чего не случается даже и во дворце – это чтобы киска целенаправленно подошла к валяющемуся на полу кафтану, минуя все соблазны в виде лежащих на ночном столике яств, залезла в рукав кафтана по самый хвост, вытащила оттуда лапками и зубами футляр с бумагами и усердно поволокла его вон из комнаты.

Ай да господин Главный министр!

Кенет кое-что порассказал Юкенне о том маге, который соорудил для него наговорное кольцо. Конечно, теперь Тагино лишился его помощи – и тем не менее не оплошал. Может, у Тагино нашли приют бывшие ученики пропавшего мага? Или он раздобыл себе нового мага где-то на стороне? Вряд ли. Скорей всего он действительно приспособил к делу кого-то из учеников. Но как же остроумно! Не человек – человека Юкенна заподозрил бы в первую очередь, как заподозрил не в меру ретивых танцовщиц. Киска серенькая с бантиком. Где-нибудь за дверью киску поджидает человек, который возьмет у нее похищенные бумаги. Не может же бедное животное волочить футляр через весь дворец, не под силу ей это. Но войти в комнату, но залезть в кафтан – да сколько угодно. Даже если бы Юкенна и заметил кошку у себя в кафтане, что в том тревожного? Пол холодный, а в кафтане тепло, уютно. Отдохнуть киске захотелось. Пригрелось бедное доверчивое создание. А потом Юкенна рано или поздно отвернется, и тут наложенные на кошку магические заклинания начнут действовать. Нет. положительно, чего-чего, а чувства юмора Тагино не лишен. До чего же артистичная выдумка.

Вскоре после ухода киски удалились и танцовщицы. Юкенна почти не слушал их извинений… да и какая разница, на что они ссылались – на внезапную головную боль, на усталость? Это ему в пору жаловаться, а они свое дело сделали.

Когда за танцовщицами закрылась дверь, Юкенна выждал некоторое время и извлек из тайника второй пакет – тот, что Лим передал ему явно. Экая досада – он-то старался, устраивал в предвидении обыска ложный тайник, а тайник и не понадобился. Еще бы. Обыскивающего человека можно обмануть, но если с обыском является серенькая киска, она устремляется сразу к цели. Киску не проведешь.

Конечно, можно и не вскрывать тайник. Однако Юкенну заело любопытство. Судя по весу, пакет не был пустым. Что же Лим положил в фальшивый пакет? Юкенна торопливо содрал полотно, обертывающее футляр, откинул крышку – и засмеялся.

По комнате поплыл упоительный аромат. Нарезанное тонкими полосками копченое мясо степного оленя. Излюбленное его лакомство в Загорье. Не самое изысканное. Даже не самое вкусное. Просто самое любимое, с того дня, когда Юкенна впервые поехал на охоту не только с Лимом, но и его отцом и братом. Юкенна тогда подстрелил первого в своей жизни оленя, а нахальный мальчишка Лэй в знак полного примирения по всем правилам приготовил его добычу. Такое не забывается. Юкенна готов был побиться об заклад, что и эту оленину приготовил Лэй. После всего, что случилось за минувший вечер, после пьяных музыкантов, угарно соблазнительных танцовщиц, сложных маневров и серых кисок этот простодушный знак искренней приязни тронул Юкенну почти до слез. Он вынул из футляра одну полоску, положил ее в рот, закрыл глаза и стал медленно жевать жесткое мясо, изгоняя привкус крепкого вина и ненужных поцелуев.

* * *

Воин Лим не знал в этой жизни мага Кенета, но сразу же почувствовал к нему доверие и приязнь – совсем как в той, прежней реальности, которую Кенет изменил. Он уже не впервые сталкивался с людьми, в прежней жизни бывшими его друзьями, а в новой знавшими его разве что по слухам, да и то не всегда. И снова ему было отчасти смешно, отчасти неловко, а отчасти даже и страшновато: а ну как человек, который был ему так дорог, в этой новой жизни и знать его не пожелает? И снова опасения Кенета оказались напрасными. Пусть по-иному, на другой лад, при других обстоятельствах, но произошедшее однажды вновь повторялось. Даже слишком – повторилось не только взаимное уважение, но и мимолетность знакомства. В той, прежней жизни Лим тоже торопился в родные края.

– Если б ты меня во дворец сопроводить решил, я бы тоже не отказался, – лениво заметил Кастет. – Завидую я господину Лиму. Он тебя за руку возьмет, шаг сделает – и уже дома. А мне еще во дворец топать и топать. Умаялся я сегодня, по правде говоря – сил нет.

Трудно сказать, что ответил бы ему Кенет, но ответить он не успел. Покойник и Кастет почти одновременно вскрикнули: «Кто там?»

Конечно, кроме Гвоздя, быть некому. Никто ведь не знает о тайном портовом убежище. Но откуда сейчас Гвоздю взяться? Да и зачем? Неужели случилось что-то непредвиденное? А если и случилось – разве может Гвоздь так топать ногами, так громко дышать, разве может он ушибиться о дверной косяк?

Сколько ни корми собаку пирожными, а ей мясо подавай: не за меч схватился Кастет, чтобы встретить незваного гостя, а выхватил из рукава свой старый кастет. Покойник выметнул из рукава тонкий узкий нож – и через мгновение опустил его. В дверях воздвиглась гигантская фигура.

– Бантик! – ахнул Кэссин.

– Значит, не ошибся я, – с явным облегчением вымолвил Бантик и потупился.

– Откуда ты здесь взялся? – требовательно вопросил Покойник. Он и так уже был недоволен тем, что пришлось открыть тайну убежища Кастету, а тут еще откуда ни возьмись Бантик появился.

– Сон мне был, – хмуро объяснил Бантик. – Что я вам пригожусь. Вот я и пришел.

– Но как ты узнал, куда идти надо? – Кастет был настроен не менее подозрительно, чем Бантик, и оружие, давшее ему имя, прятать не спешил.

– Сон мне был, – повторил Бантик.

– Что ты заладил… – начал было Покойник. Но на его плечо легла рука Кенета.

– Все в порядке, – твердо произнес Кенет. – Тебе же ясно сказано – сон ему был.

Покойник мигом утихомирился: уж если маг говорит, что все в порядке, то скорее всего он знает, что говорит.

Кенет и знал. Перед ним стоял несомненный горец. Да и странноватый в устах жителя равнины оборот «сон мне был» звучал в устах этого парня совершенно естественно, как привычный с детства. Именно так горцы и говорят о своих вещих снах.

– Здравствуй, брат по хлебу, – улыбнулся Кенет.

Бантик побледнел. Бледность проступила даже сквозь загар. С того дня, когда погиб весь его клан, а мальчишке, которого тогда еще никто не называл Бантиком, чудом удалось сбежать, он ни разу не побывал в родных горах. Однако горы его не покинули. Даже здесь, на равнине, они ниспосылали ему сны. Из равнинных жителей только один имел право так к нему обратиться. Тот, которого Бантик никогда не видел, но почитал пуще покойных родителей. Тот, кто снял с Лихогорья проклятие вечной войны. Тот, кто принес в горы мир.

– Здравствуй и ты, Деревянный Меч, – еле шевеля непослушными, враз отяжелевшими губами, ответил Бантик.

 

Глава 3

ИСПЫТАНИЕ

Тагино задумчиво барабанил пальцами по столу. Он уже перестал мечтать о котле с кипящими нечистотами, в котором так приятно было бы сварить Юкенну, но никаких других мыслей в голову почему-то не приходило.

Никогда в жизни над господином Главным министром не насмехались, да притом настолько в открытую. У тех, кто был бы не прочь поиздеваться, как правило, недоставало ума, а тем, кому ума хватало, хватало его и на то, чтобы испугаться последствий. Юкенна последствий мог не опасаться – знает, мерзавец, что взять его сейчас не так-то просто, – и умом господин посол не обижен. Он откровенно измывается – но в такой форме, что и упрекнуть его толком не в чем.

На столе перед Тагино лежал маленький белый прямоугольник. До сих пор Тагино видел лишь магические копии почерка Юкенны. Теперь же он получил долгожданную возможность узреть оригинал. Юкенна был отменным каллиграфом. Почерк стремительный и четкий, лишенный каких бы то ни было выкрутасов – благородная простота штриха, уверенная плавность каждой линии. Ни одного затейливого росчерка, никаких забот о прихотливой красивости. Сама красота, живое течение ритма. Этим восхитительным почерком написано несколько строк. Его высочество посол Сада Мостов в Загорье Юкенна выражает свое соболезнование его благолепию господину Главному министру Тагино в связи с состоянием здоровья этого последнего и желает господину министру скорейшего выздоровления. Засим дата и подпись. Все.

Казалось бы, что в том особенного? Юкенна мог бы и не посылать письма с соболезнованиями… но почему бы ему и не последовать предписаниям дипломатического протокола? Однако при виде этого послания Тагино жалел лишь об одном – что он не вправе свернуть Юкенне шею, да и сделать это на расстоянии затруднительно.

У Юкенны хватило наглости прислать свои треклятые соболезнования не в его министерские апартаменты во дворце, не в его столичный дом, не в поместье и даже не в тайный охотничий домик. Он направил посольского курьера именно туда, где Тагино и находился в самом деле.

Вдобавок у него хватило наглости пометить свое письмо днем его отправления. Эта дата, небрежно выведенная все той же уверенной рукой, заставляла Тагино бледнеть от бессильного гнева. Ибо если верить ей, письмо было отправлено днем раньше, чем Тагино объявил во всеуслышание о своей мнимой болезни и испросил у короля дозволения временно удалиться в свое поместье! Конечно, Юкенна мог нарочно пометить письмо задним числом, чтобы задеть Тагино покрепче. Но господину Главному министру отчего-то так не казалось. Такой дешевый трюк совсем не в духе Юкенны. Уж настолько-то Тагино его изучил. Нет, Юкенна действительно предугадал его следующий ход – и даже не счел необходимым скрыть свою догадку. Напротив, он с великолепной дерзостью осведомил своего противника о том, что тот разгадан.

Но зачем?

Позлить, вывести из равновесия? Заставить совершить в растерянности что-нибудь нелепое?

Для этого существуют и другие способы.

Почему Юкенна решил играть в открытую?

Отвлечь внимание? Вынудить думать не о том, что следует сделать, а о том, почему Юкенна ведет себя настолько странно?

Тоже навряд ли. Даже в выигрышной позиции разумный игрок имеет в запасе несколько фишек, неведомых противнику. Просто так, на всякий случай. Все свои фишки можно продемонстрировать в позиции не просто выигрышной, а прямо-таки обреченной на выигрыш, да и то за два-три хода до завершения партии. Значит, Юкенна обречен на победу – и потому остерегаться перестал? Значит, именно это он и хочет внушить Тагино? Сломить. Запугать. Заставить сдаться?

А вот это, пожалуй, возможно. Юкенна – великий мастер блефа. Тагино и раньше в его мастерстве не сомневался, а уж после той сцены, которую Юкенна с таким блеском разыграл во время королевского приема, – тем более.

Да, но даже Юкенна с его умением превращать заведомый проигрыш в несомненную победу не станет блефовать из откровенно слабой позиции. Что-то у него все-таки есть в запасе.

Есть, еще бы не быть. Те самые уличающие бумаги. Неизвестно, какие именно и сколько их, но они все же существуют.

Успел-таки Юкенна собрать улики на Тагино! Знать бы точно, что этот мерзавец ухитрился разыскать? Может, у него в руках смертоносное оружие, а может, и соломенный меч, который Юкенна принимает за настоящий?

Хотя нет. Если уж Юкенна посмел поставить под письмом подлинную дату, он держит Тагино за глотку. Пока держит.

– Ваше благолепие, – прошелестел над самым его ухом слуга, – курьер прибыл.

– От короля? – равнодушно осведомился Тагино.

– Нет, ваше благолепие. Ваш собственный курьер. Из поместья. Прикажете впустить?

– Нет, – покачал головой Тагино. – Бумаги – сюда. А курьера отправить назад немедленно.

В ожидании бумаг Тагино сцепил пальцы и хрустнул ими. Курьер из поместья – это хорошо. Поскольку согласно общеизвестной версии он сейчас находится именно в поместье, то все послания, отправленные в его кабинет и в городской дом, переправляются туда. Так что сумка курьера наверняка набита доверху. Будет чем заняться. И замечательно. Безделье – тяжкая пытка. Будет чем заняться – и чем отвлечь себя от мыслей о хитроумном Юкенне.

Тагино по опыту знал, что зачастую от неотложной задачи лучше всего отвлечься – и решение придет как бы само собой.

Когда слуга внес в комнату целый ворох бумаг, Тагино едва не застонал от удовольствия. Не успел еще слуга выйти, а Тагино уже перебирал письма, быстро сортируя их: вот это письмо пришло на городской адрес, это тоже и вот это… а это адресовано прямиком в поместье… и те послания, что пришли в министерские покои во дворце, тоже здесь… смотри-ка, даже пара писем, отправленных в его охотничий домик, почему-то оказалась в общей куче…

Внезапно Тагино нахмурился. Четыре разных адреса. Четыре разные стопки писем. Но в каждой из них Тагино заприметил одинаково сложенные и одинаково запечатанные послания. Различались они только адресом. Но надписывала послания, несомненно, одна и та же рука.

Тагино извлек четыре одинаковых письма, быстро распечатал их одно за другим – и с проклятием швырнул на стол, словно дохлых мышей.

Письма и в самом деле были одинаковыми. До последнего слова. До последнего штриха.

Его высочество Юкенна соболезновал его благолепию… и так далее… и желал скорейшего выздоровления. Ни одно из писем ни на волос не отличалось друг от друга и от того послания, над которым Тагино до сих пор ломал голову. И на всех письмах стояла одна и та же дата.

Ни одному человеку не под силу воспроизвести свой росчерк один к одному. Как ни старайся, но где-то дрогнет рука, где-то тушь размажется, какой-то штрих окажется тоньше или, наоборот, шире. Однако пять писем, лежащих на столе, походили друг на друга словно оттиски с деревянной резной доски. Хотя тоже нет, Оттиски – и те отличаются сильнее. Чуть больше краски, чуть слабее нажим, незаметно прилипший комочек грязи… Нет, это не оттиски. Письма написаны от руки, очень хорошей кистью. Но эта рука с нечеловеческой точностью воспроизвела свой собственный почерк. Без помощи магии тут не обошлось.

Вот и гадай теперь – то ли Юкенна и в самом деле маг, как уже однажды подумалось Тагино, то ли маг на него работает? Но в обоих случаях остается все тот же вопрос – а зачем? Если Тагино еще мог худо-бедно понять, для чего Юкенна отправил свои гнусные соболезнования по адресу самого тайного из его убежищ, то четыре точно таких же письма, разосланные по всем остальным адресам, никакому истолкованию не поддавались.

Зачем? Чего он этим хочет добиться? На что намекает лукавый посол?

Ну нет! Порассуждали, и довольно. Хватит пытаться понять то, что, возможно, и понимать-то не стоит. Хватит! Ведь еще немного, и Тагино начнет мучительно соображать – идти ему в нужник или не идти? Взаправду ли у него живот схватило – или это очередная провокация несносного Юкенны?

Тагино сердито отпихнул от себя послания Юкенны и решительно принялся за разбор всей прочей корреспонденции. Он работал сосредоточенно, молча, заставив себя на время забыть о таинственных письмах своего противника. И это ему удалось, как удавалось всегда. Забыть о постороннем или просто несвоевременном и сосредоточиться на главном. Кстати о главном. Самое главное из сегодняшних посланий, безусловно, вот это. А он, предавшись размышлениям о Юкенне, чуть было не упустил его из виду. Кэйто сообщает, что прибудет сегодня сразу после полудня, и не с пустыми руками. Вскоре после полудня. Значит, с минуты на минуту.

Тагино убрал со стола все бумаги. Незачем Кэйто хотя бы мимоходом видеть корреспонденцию Главного министра. Тагино с большей охотой продемонстрировал бы ее Юкенне или даже самому королю Югите. Ненадежный человек его двоюродный племянник Кэйто Обычно даже на самых отпетых мерзавцев можно хоть в чем-то положиться. Один никогда не поднимет руки на мать, другой смехотворно верен своей шлюхе-жене, третий даст изрезать себя на куски ради детей, четвертый готов на все ради славы своих дальних предков, пятый скорей умрет, чем расстанется со своей кубышкой… всегда найдется какая-нибудь мелочь. Но на племянника своего Тагино не полагался ни в малейшей малости и не доверял ему ни единой минуты. Потому что полагаться на Кэйто и в самом деле мог только круглый дурак.

Конечно, Кэйто исполнял самые тайные приказы Тагино – за деньги, разумеется. И конечно, Тагино знал, зачем ему нужны деньги. Можно бы и не платить – но тогда этот дешевый интриган поймет, что он разгадан. А в этом случае с него станется прирезать Тагино. Или устроить любимому дядюшке несчастный случай – Кэйто большой мастер на такие штуки. Он ведь не умеет толком затаиться и выжидать. К счастью для Тагино. Пусть он тешится своими несбыточными мечтами – устранить Тагино сразу же, едва лишь Тагино освободит престол от короля Югиты. Пусть лелеет утешительное сознание собственной хитрости. До тех пор он не предаст Тагино. Ведь сам он не в состоянии расчистить себе дорогу к трону. Вот пусть и помогает Тагино проложить эту дорогу. Пусть старается. Исполняя тайные приказы Тагино, он в результате находится под постоянным присмотром. Прогнать его, отпустить на сторону – себе дороже. Предаст и глазом не моргнет. На службе у Тагино он будет молчать, воображая, что преследует при этом свои собственные интересы. А когда настанет желанный день… что ж, Кэйто придется очень и очень разочароваться.

Конечно, хорошо бы поручить это дело кому-нибудь другому. Да вот беда – некому. Бумаги господина посла – слишком большое искушение. Для всех, кроме Кэйто. Заполучив бумаги, он не сможет шантажировать Тагино – ведь он и сам увяз в этом деле по уши. И наверняка часть улик, собранных Юкенной, обличает и Кэйто. Разумеется, он мог бы по пути вскрыть пакет и уничтожить те бумаги, которые повествуют о его подвигах… мог бы. Но не станет. Потому что тем самым выдаст себя сановному дядюшке раньше времени. Вот и выходит, что некому больше поджидать у дворцовой стены серую киску с тяжелым футляром.

Футляр он, по крайности, раздобыл. Уже хорошо.

С минуты на минуту он привезет футляр сюда.

А это значит, что Юкенна может соболезновать вволю. Сколько душе угодно. Пусть соболезнует, пусть злорадствует, пусть хоть на голове стоит! Пусть придумывает какие угодно хитроумные ходы, пока не запутается в собственных расчетах. Без этих бумаг все его угрозы не опаснее комариного писка. Даже меньше – комар хотя бы укусить может, а Юкенна без своих бумаг может кусать разве что собственные губы в порыве бессильной злобы.

Кэйто вошел, по своему обыкновению, неслышно. Пустая похвальба своими умениями – Тагино никогда не садился спиной к двери, а уж тем более если ему случалось ожидать визита своего бесценного племянничка.

– Где они? – коротко спросил Тагино.

Кэйто молча положил на стол небольшой футляр для бумаг. Футляр был грязный, исцарапанный, обмусоленный. На долю мгновения Тагино посочувствовал несчастной кошке, которая волокла футляр аж до самой дворцовой стены. Надо будет как-нибудь наградить ее. Пожизненное довольствие выписать, что ли. Ведь если бы не грязь, не царапины – Тагино пришлось бы гадать, не открывал ли Кэйто футляр, не запустил ли руки в бесценную добычу. А сейчас все предельно ясно. Даже Кэйто не смог бы снова закрыть футляр таким образом, чтобы царапины совпали все до единой. Слишком уж прихотливо они расположены. Нет, Кэйто не открывал футляра. Рассудил, что не стоит – как Тагино и предполагал. Приятно убедиться в справедливости собственной догадки.

Тагино осторожно откинул крышку футляра. Кэйто стоял рядом – замерший, неподвижный, безгласный. Ничего удивительного: ему тоже есть чего опасаться. Вернее, было. Теперь им обоим – и Кэйто, и Тагино – опасаться нечего.

Одного взгляда хватило, чтобы понять: улики Юкенна собрал и в самом деле смертоносные. Избранные места из тайной переписки Тагино – и недавней, и относящейся еще к царствованию отца Югиты. Контракты с полевыми агентами – и копии, и даже несколько оригиналов. Несколько писем Кэйто и ответы на них – сплошь несомненные оригиналы. Откуда? Как Юкенна раздобыл их?

Впрочем, без ответа этот вопрос не останется. Верно пословица говорит: и боги в волчью яму проваливаются, коли под ноги не смотрят. Ай-ай-ай, как же вы неосмотрительны, господин посол! Разве можно с вашим-то умом вести дневник? Да еще прятать его вместе с драгоценными уликами? Поистине божественных размеров самоуверенность. Под ноги смотреть надо, под ноги…

Тагино с наслаждением листал страницы, исписанные знакомым до отвращения почерком. Он не вчитывался в ровные строки. Зачем портить себе удовольствие? Он прочитает дневник Юкенны медленно, не торопясь. На досуге. Теперь, когда Юкенна повержен, у него будет много досуга. Вот он и займется своей добычей некоторое время спустя. Тщательно выискивая всякую подробность. С наслаждением смакуя каждую деталь.

И вдруг пальцы Тагино замерли над дневником. Что-то было не так. Тагино нетерпеливо перелистал несколько страниц в обратном порядке. Нет, ему не показалось. Среди множества убористо исписанных страниц – одна пустая.

Надо же, какая удача! Эта страница вовсе не пуста. Она не может быть пустой. Просто магическая защита не дает увидеть, что на ней написано. Магически защищенный текст! Что-то неописуемо важное. Важнее всего, что написано в дневнике, – раз уж Юкенна, даже не помышляя о защите всего остального текста, озаботился наложить чары именно на эту страницу. Да она ценнее всей остальной добычи!

Однако долго ликовать Тагино не пришлось.

На пустой странице внезапно проступили знаки, написанные все той же ненавистной рукой. Тагино вчитался в них – и похолодел.

Приветствую вас в вашем уединении, господин Главный министр, – писал Юкенна. – Не сомневаюсь, что эти строки читаете именно вы, ибо чары, наложенные на эту страницу, может снять прикосновение вашей, и только вашей, руки.

Будь ты проклят!

Надеюсь, мой подарок вас заинтересовал. Перечень подлинников, которыми я располагаю, куда полнее, но вы и так могли ознакомиться с копиями некоторых из них.

Подлинников?!

Тагино снова схватил бумаги. Нет, это не копии. Это самые что ни на есть доподлинные подлинники… или все же нет?

К сожалению, я лишен возможности продемонстрировать вам самую большую драгоценность моей коллекции, ибо снять копию с храмовой записи о рождении невозможно даже с помощью магии, не говоря уже о простых изготовителях фальшивок.

Храмовая запись о рождении.

Так вот на что рассчитывал Юкенна!

Тагино почудилось, что у него отнимаются руки. Храмовая запись. Единственная неопровержимая улика. Все прочее можно оспорить, перетолковать, объявить подделкой. Но запись о рождении младенца из рода Хадаэ… почему он не догадался сразу сказать всю правду Югите? Новоявленный король все равно не отверг бы его помощь, будь он не то что претендентом на трон, а демоном – пожирателем душ. Он слишком нуждался в ту пору в любых союзниках. Высказать ему всю правду в порыве точно рассчитанного чистосердечия… и тогда не пришлось бы замирать от ужаса над посланием Юкенны.

Однако я готов ознакомить вас с этим небезынтересным документом. Если господин Главный министр соблаговолит явиться завтра на рассвете в Павильон Ивовых Ветвей, я охотно предоставлю его благолепию возможность взглянуть на него.

Неужели еще не все потеряно?

Юкенна не отдал храмовую запись королю. Пока не отдал. Он затевает какую-то свою игру. Возможно, это ловушка. Даже наверняка ловушка. И все-таки Тагино придется пойти. Если Юкенна до сих пор не расстался с записью… нет-нет, только не это. Только не пытаться обольщать себя бессмысленной надеждой. Юкенна уже переиграл Тагино по всем промежуточным пунктам. Тагино с удушающей ясностью вспомнил, как он торжествовал всего несколько мгновений назад. Нет, только не обольщаться.

И все-таки еще не все потеряно.

Павильон Ивовых Ветвей просматривается полностью. Пусть не очень ясно – но засаду в Павильоне устроить негде. Значит, Юкенна придет один. Он не может не понимать, что иначе Тагино и близко к Павильону не подойдет.

Чего, собственно, хочет Юкенна? Зачем ему эта встреча?

Ясно одно – если не прийти, Юкенна может распорядиться своей добычей так, как и должен был с самого начала.

Значит, идти все-таки надо.

– Отдых отменяется, – отрывисто бросил Тагино так и не проронившему ни единого слова Кэйто. – Собирайся. Вознаграждение получишь после. Когда все окончится.

* * *

Волшебными шагами тоже не повсюду попасть можно. Чего стоит доблестная, до зубов вооруженная королевская охрана, если любой маг может шагнуть из захудалой деревеньки прямиком во дворец! Поэтому во дворец подобным способом попасть невозможно. Любой король при строительстве своего дворца первым делом позаботится о защите от магического проникновения. Ясное дело, не всякому магу можно эту защиту доверить – а вдруг он оставит в ней лазейку для себя самого? Вот потому-то самую бешеную плату за свои услуги берут обычно как раз не самые сильные и не самые одаренные маги, а те, кто умеет делать только одно – ставить защиту. Они не могут вызвать даже самый кратковременный дождик. Они не могут не то что горы двигать – мельчайший камешек они способны переместить только вручную, как и все обычные люди. Они не обладают ни малейшими задатками ясновидения и не могут исцелить без припарки ни единой царапины. Они умеют только ставить защиту – зато уж умеют безупречно. Это мастера своего дела. А в том, что Югита при постройке нового дворца нанял самых что ни на есть мастеровитых мастеров магической защиты, никакому сомнению не подлежит.

Однако магия магии рознь. Кенет не мог выбраться из несуществующего дома кэйри Гобэя именно потому, что дом этот не существовал. Но ни один реально существующий предмет, ни одно реально действующее заклинание не могло его удержать. Будь мастер, создававший защиту для королевского замка, шарлатаном, вплети он в ткань защиты хоть парочку иллюзий – и они встали бы на пути Кенета непреодолимой стеной. Но мастер постарался на совесть. Его заклинания были едва ли не крепче камней, из которых слагались стены. И именно поэтому Кенет проник в комнату Юкенны самым обычным, прозаическим способом – прошел через стену. Да не один, а в сопровождении Кэссина.

Юкенна уже поджидал их, коротая время за игрой во «Встречу в облаках» с Кастетом. Оба они при виде вновь прибывших встали из-за доски одновременно.

Интересно, подумалось Кенету, кто из них выигрывал? Так ведь сразу и не скажешь. Обычно первым стремится встать тот, кто проигрывает. Позицию на доске и более опытный игрок, нежели Кенет, с ходу не разберет. Да и выражение лиц у обоих игроков схоже до смешного: весело-бесстрастное. Ну и самообладание! С такими за одну доску лучше не садиться: проиграешь почти наверняка, даже если играть умеешь лучше.

До сих пор план Юкенны казался Кенету если и не сплошным безумием, то уж чистейшей воды попыткой самоубийства – наверняка.

И только теперь, взглянув на лица Юкенны и Кастета, Кенет смог поверить в возможность удачи.

– Пойдем. – Глаза Кастета сияли азартом.

– Кто пойдет, а кто и нет, – возразил Кенет. – Я смогу взять с собой только двоих. Третьему придется подождать. У меня ведь только две руки.

– Тогда первым пойду я, – предложил Юкенна, – а Кэссина и Катаги приведешь потом.

– В таком случае, – ехидно парировал Кастет, – нам придется объясняться с королем в присутствии вашего трупа. Король убьет вас даже раньше, чем проснется.

Юкенна скорчил зверскую рожу, но возражать не стал. Кэссин устремил на него взгляд, преисполненный такого детского восхищения, что Кенет невесело усмехнулся. Он прекрасно понимал, чем именно восторгается Кэссин: почти любой другой на месте Юкенны беспременно заспорил бы – ведь Юкенна и сам превосходный боец. Однако интересы дела взяли верх над оскорбленным достоинством воина. Немного найдется людей, способных заткнуть глотку собственному тщеславию, не давая ему даже пискнуть. Кенет и сам восхищался Юкенной. Да и в любом случае Юкенна – куда более достойный объект для восхищения, чем кэйри Гобэй. Вот только Кенет предпочел бы сначала излечить Кэссина от привычки постоянно пребывать в состоянии восхищения все равно кем, а уж потом узреть его восторг. Что поделать, даже маг-целитель не способен исцелить от болезненной жажды преклонения.

– Так может быть, первым стоит пойти как раз Кастету? – предложил Кэссин, изнывая от желания пойти первым самому. К сожалению, от него в этом качестве толку никакого… так пусть хоть друг его детства не упустит драгоценную возможность рискнуть собой.

Кастет подумал немного и кивнул.

– Ничего подобного, – запротестовал Юкенна. – Если меня король убьет не просыпаясь, то тебя – как только откроет глаза. Стражник в королевских покоях в то время, когда ему там быть не положено, – да это же прямая измена и заговор!

На сей раз Кастету пришлось нехотя признать правоту Юкенны.

– Положим, я ему не позволю вас убить, – вмешался Кенет, – но кое-какой резон в ваших словах есть. Первыми пойдут Юкенна и Кастет, а за Кэссином я потом вернусь.

Оба поименованных согласно кивнули. Кэссин сообразил, что ему предстоит пропустить самое интересное, и лицо его горестно вытянулось.

– Кэссин, – окликнул его Кенет, с трудом пряча улыбку, – полезай под кровать.

– Это еще зачем? – возмутился Кэссин.

– А затем, – наставительно заявил Юкенна, которому Кенет успел незаметно подмигнуть, – что тебе здесь быть не положено. Вдруг не взначай кто-нибудь ко мне в покои заглянуть решит – что ты станешь отвечать? Кто таков, откуда взялся? Если тебя в мое отсутствие обнаружат, я погиб. Так что полезай под кровать – и чтоб ни звука, ни шороха. Покуда Кенет тебя из-под кровати не вытащит, ты там вроде как в засаде сидишь.

Прятаться под кроватью, может быть, и унизительно, зато сидеть в засаде ради спасения жизни своего кумира – с любой точки зрения приемлемо и даже, наверное, приятно. Кэссин просиял и с удивительной быстротой скрылся под кроватью.

Кенет вздохнул.

– Мальчишка! – произнес он одними губами.

– А как же иначе, – тоже беззвучно ответил ему Кастет. – Он ведь не успел побыть мальчишкой в свое время.

Глаза Кенета удивленно расширились. Потом он подумал немного, улыбнулся и кивнул.

– Нам пора, – шепотом напомнил Юкенна.

Кенет взял его и Кастета за руку и сделал шаг. Он не знал, куда идти, – достаточно и того, что это знали Кастет с Юкенной. Он не мог промахнуться мимо королевских покоев.

В одном Кастет все-таки ошибся. Король Югита не убил бы Юкенну, не просыпаясь. Спал он на редкость чутко. Едва лишь Кенет завершил шаг и все трое оказались посреди королевской опочивальни, Югита открыл глаза.

Кенет напрягся в ожидании каких-то действий со стороны короля – но напрасно. Югита не стал убивать вновь прибывших. Он только слегка сощурился и очень внимательно посмотрел на них и лишь потом заговорил. Впрочем, Кенету его мгновенное замешательство показалось едва ли не вечностью.

– Как вы сюда попали? – спросил король Югита после томительно бесконечного молчания.

– Ну, ваше величество, – чуть принужденно засмеялся Кенет, – задавать такие вопросы магу и профессиональному дипломату, по-моему, просто невежливо.

Шутка вышла грубоватой и – совершенно нехарактерно для Кенета – почти неуклюжей. Однако облегчение, сменившее испуг, было настолько велико, что изрядно обессилило Кенета. От слабости и смущения он сейчас еще и не то мог ляпнуть. Хорошо, что король не обиделся, а пресерьезнейшим образом молча кивнул в ответ. Хотя если слова Кенета его и задели, не такой человек король Югита, чтобы выказать обиду.

– Уверяю вас, ваше величество, – с той же неуклюжестью вступил в разговор Кастет, – это не заговор.

– Догадываюсь, – усмехнулся Югита.

Юкенна бросил на него взгляд, исполненный не только уважения, но и признательности.

– А я-то думал, почему ваше величество интересуется тем, как мы сюда попали, но не зачем.

– Об этом и спрашивать не стоит, – пожал плечами Югита. – Раз уж вы оказались здесь, так не затем, чтобы спеть государственный гимн или удостовериться, вымыл ли я ноги перед сном. Вам зачем-то понадобилось повидаться со мной именно здесь. А значит, вы сами мне и расскажете зачем. Но в одном я твердо уверен: вы пришли сюда не затем, чтобы меня убить. Ведь вы, ваше высочество, – Югита кивнул Юкенне, – умный человек. А большей глупости, чем попытаться меня убить, с вашей стороны и вообразить себе невозможно.

– Ваша правда, – криво улыбнулся Юкенна. – И тем не менее именно эту глупость я чуть было и не совершил.

Кенет просто залюбовался Югитой: на его лице не отобразился страх – только безграничное удивление. Какое счастье, что здесь нет Кэссина: бедняга изошел бы восторгом на месте!

Да, как ни жаль, но пора извлекать Кэссина из его засады и вести сюда. Он здесь необходим.

– С позволения вашего величества, – промолвил Кенет, – я удалюсь ненадолго. Его высочество все вам расскажет, а я покуда отправлюсь… – Он смешался. – Я понимаю, что это опочивальня, а не зал суда, ваше величество… но нам необходимо представить вам еще одного человека. Свидетеля.

– Какое уж тут позволение, – хмыкнул Югита. – Раз уж вы набрались наглости разбудить меня, то вы удалитесь независимо от того, позволю я вам или нет. Так что не стесняйтесь, юноша. Человеком больше или меньше в моей спальне – какая, в сущности, разница? Я вам сердечно благодарен уже и за то, что в свидетели вы призвали человека, а не демона. Полагаю, после посещения демонов привести спальню в жилой вид довольно затруднительно.

Если бы не напутственная улыбка Югиты, неожиданно доброжелательная и понимающая, Кенет со стыда сгорел бы. А так он всего лишь покинул королевскую опочивальню, покраснев до кончиков волос. Даже став магом, от обыкновения краснеть он так и не избавился.

Когда Кенет извлек Кэссина из-под кровати и вернулся с ним в покои короля Югиты, самое главное Юкенна уже успел рассказать.

– Лучшего повода для войны и придумать нельзя, – продолжал Юкенна. – Пять лет я сижу долгосрочным послом в Загорье да еще три с лишним года это самое посольство возглавляю. Тут и Сад Мостов, и Загорье замешаны. Да вдобавок он избавляется одним махом от обоих своих врагов. Мы с вами оба мешаем ему, ваше величество, – вот он и решил убрать одного из нас руками другого, а потом отомстить убийце за гибель невинной жертвы.

– И где же наговорный перстень и маг, который его изготовил? – нахмурился Югита.

– Их нет, – коротко ответил Юкенна.

– Что с ними случилось? – продолжал допытываться король.

– Я с ними случился, – ответил Кенет. – Маг этот на меня наскочил, конечно, сдуру… ну и я сам оплошку допустил. Убивать я его не стал, но в каком-то смысле уничтожил. Сначала его, потом кольцо. Я хотел сначала оставить наговорный перстень как доказательство, а после раздумал. Опасная игрушка.

Король коротко кивнул, принимая объяснение.

– Я понимаю, глупо получается, – вздохнул Кенет. – Выходит так, что мы просим поверить нам на слово…

– Но это все чистая правда, ваше величество! – выпалил Кэссин с такой горячностью, что губы Югиты дрогнули в некоем подобии улыбки.

– На слово верить никто не просит, – возразил Юкенна. – Иначе я рассказал бы всю историю сразу, а не стал бы выдумывать жуткую байку про страшных разбойников.

– Ну отчего же, – заметил король, – очень изящная выдумка.

– Прежде чем объяснить, чем мы с вами ему мешаем, – теперь Юкенна заговорил с Югитой не как иноземный посол с королем, а как принц королевской крови с равным ему по рождению, – я должен был раздобыть доказательства. Я давно уже собрал их и надежно спрятал. Слишком надежно. Самому бы мне в жизни до них не добраться.

– Но вы их уже раздобыли? – Это был не вопрос, а утверждение.

– Да, – ответил Юкенна. – Я нанял человека, чтобы он… гм-м… извлек их из тайника. И другого, чтобы… э-э-э… скопировать их для шпионов Тагино.

– И кто же эти ваши самоотверженные помощники? – словно бы невзначай поинтересовался Югита. Теперь уже нахмурился Юкенна.

– Я предпочел бы их не называть, – твердо произнес он. – Именно поэтому я и позвал сюда свидетеля.

– Закон требует двух свидетелей, – напомнил король.

– Я знаю закон. – Юкенна поднял голову и посмотрел королю прямо в глаза. – У меня есть еще один свидетель. Начальник караула господин Катаги. – Юкенна мотнул головой в сторону застывшего навытяжку Кастета. – Собственно, свидетелей здесь трое. Но если я не ошибаюсь, закон запрещает магам давать показания в спорных случаях.

– Вы не ошибаетесь. – В голосе Югиты слышалось явное одобрение. – Я вижу, вы неплохо подготовились к этой беседе. Что ж, будь по-вашему.

Югита набросил поверх ночных одежд легкий шелковый халат и сел.

– Свидетели должны подтвердить, что вы не сфабриковали подложные бумаги после своего появления здесь, а действительно извлекли их из тайника с помощью человека, – тут король слегка усмехнулся, – которого вы предпочитаете не называть по имени.

Юкенна утвердительно наклонил голову.

– Пусть свидетели подойдут ко мне, – распорядился король.

Трепет Кэссина был особенно заметен рядом с вышколенным спокойствием Кастета. К тому же Кастету и раньше не раз случалось видеть короля, и не только при всех парадных регалиях, а при халате и ночных туфлях, как сейчас, а Кэссину доводилось узреть королевский облик разве что на монетах, да и то нечасто: ученикам Гобэя деньги были ни к чему, а в бытность свою побегайцем Кэссин редко держал в руках монеты такого достоинства, чтобы на них красовался профиль короля, а не какое-нибудь животное с каймой из полевых цветов.

– Не бойтесь, – мягко произнес король, не сводя глаз с Кэссина. – Если его высочество говорит правду, вам не будет больно.

Кэссин сильно побледнел, но не от страха, а от волнения. Королевское испытание! За всю известную ему историю королевства – а знал он не так уж и мало – испытание свидетелей происходило не больше дюжины раз. Испытывать свидетелей король имеет право только в делах первостепенной важности. Если от исхода испытания зависит судьба королевства.

А вот Кастет побледнел от страха. Не за себя – за короля. Ибо короля, злоупотребившего этим своим правом, ожидала немедленная смерть. Помело не знает, неоткуда ему знать, – но обитателям дворца хорошо известно, что случаев испытания свидетелей было на самом деле куда больше, чем сообщается в летописях.

– Возьмите его высочество за руки, – произнес Югита.

Оба свидетеля, разумеется, замешкались, и Юкенна сам взялся за горячую руку Кэссина и стиснул ледяную руку Кастета.

Югита встал, подошел к ним и накрыл своими ладонями их сомкнутые руки. Потом отвернулся, не отнимая рук, и произнес одними губами древние слова – те тайные слова, что снисходят к каждому королю в момент коронации.

Ничего не произошло.

Югита несколько мгновений постоял молча, потом перевел дыхание и отнял руки.

– Вы говорите правду, – медленно промолвил он.

Кастет тоже перевел дыхание – куда более шумно. Его внезапно вспотевшая рука внезапно сделалась вялой и сама выскользнула из одеревеневших пальцев Юкенны.

– Простите меня за пережитый страх, – неожиданно отрывисто произнес король, – но это было необходимо. Он опустился на постель.

– Садитесь, – уже спокойно выговорил он. – Кто-нибудь хочет вина? Мне кажется, всем нам не помешало бы немного выпить.

У Кэссина от волнения так пересохло в горле, что он сейчас бы несколько лет жизни отдал за один-единственный глоток, но сказать об этом вслух он не осмелился.

Кенет мельком взглянул на него, ухмыльнулся, подошел к небольшому столику, снял с него поднос с изящными чашечками и мисочками для утренней королевской трапезы, взял кувшин с вином и налил вина во все подходящие и не очень подходящие для этой цели сосуды, после чего обнес вином всех присутствующих.

Югита улыбнулся и снял с подноса наполненный вином небольшой соусник.

– Ваш учитель был, по всей видимости, замечательным воином, – заметил король, отпив немного вина. – Этикет вы знаете в совершенстве.

Кенет едва поднос из рук не выронил. Да, король Югита не только умен, но и наблюдателен. Воином Кенет пробыл дольше, чем магом, и воинский канон был ему привычнее. Конечно, отличия в этикете тех и других незначительны – однако же углядел Югита, что Кенет следует именно воинскому этикету и движется с подносом не как маг, а как ученик воина, подносящий кувшин с вином гостям своего наставника.

– А теперь я хотел бы взглянуть на ваши бумаги, – обратился король к Юкенне. – Они у вас с собой?

– Они у меня с собой, – сказал Кенет. – Не такие это бумаги, чтобы хранить их во дворце.

– Правда ваша, – кивнул король и повелительно протянул руку, Кенет вынул из рукава небольшой футляр и вложил его в руку короля.

Югита тут же открыл футляр, вытащил бумаги и углубился в чтение. Некоторые документы он разве что мельком просматривал и тут же откладывал в сторону, зато другие читал очень внимательно. Наконец в его руках остался единственный лист – запись в храмовой книге. Югита молча перечитал его несколько раз подряд, потом повернул и посмотрел на отпечаток ладони на обороте.

– Хадаэ, – тихо произнес он. Юкенна мрачно кивнул.

– Что ж, – ровным невыразительным тоном сказал король, – теперь я понимаю, ваше высочество, чем вы ему так мешали.

 

Глава 4

ЛОВУШКА

– Но я не понимаю, почему вы все еще живы, – произнес король, откладывая в сторону лист храмовой книги.

– Потому что Тагино не знал, что у меня на него есть и где я это прячу, – объяснил Юкенна.

– А кстати – где? – полюбопытствовал Югита.

– У него дома, – сознался Юкенна.

– Тогда ясно, зачем вам понадобился, – тут король выразительно хмыкнул, – помощник, чтобы вернуть себе бумаги.

Он очень аккуратно сложил все бумаги в том же порядке, что и раньше, и положил в футляр.

– Одно только неясно, – вздохнул король, – что мне теперь со всем этим делать.

Кэссин с изумлением воззрился на короля.

– Ваше величество, – почти с ужасом выговорил он, – неужели вы собираетесь оставить Тагино на свободе?

– Ну что вы!. – усмехнулся король. – Разве я могу так дурно отблагодарить всех вас за ваши старания? Нет-нет. Но господин Главный министр давно уже почуял неладное и удалился для поправки здоровья в свое поместье. И подумать только – я сам ему это дозволил! Теперь его оттуда клещами не вытянешь.

– Он не в поместье, – решительно возразил Юкенна, – и он придет. Сам придет. Я тут его поморочил немного…

Король вопросительно приподнял бровь, и Юкенна рассказал то немногое, что еще оставалось поведать: как он вызвал подложного гонца из Загорья, как подсунул Тагино поддельные бумаги, как написал ему приглашение на пустой странице…

– Полагаете, он придет? – спросил король.

– Уверен, – ответил Юкенна.

– Как знать, – задумчиво произнес Югита. – Он в отчаянном положении. Он может и не прийти – а вместо этого нанести встречный удар… возможно, даже успешный.

– Едва ли, – покачал головой Юкенна. – Тагино – выжидатель по натуре. Он и раньше имел не одну возможность – и все же медлил, выжидал, выстраивал интригу.

– Вы хотите сказать, что мой Главный министр – человек нерешительный? – удивился король.

– Очень решительный, – подтвердил Юкенна, – но не там, где дело касается борьбы за престол. Не забудьте – его юность пришлась на время царствования вашего отца. А в те времена не то что предательство – малейшая оплошность, случайная оговорка сулила смерть всем участникам заговора. Тагино страдает от дурных привычек своей молодости. Чтобы победить, заговор должен быть безупречным…

– Или молниеносным, – отрезал король. – Не трудитесь напоминать мне: я очень хорошо помню то время. Вы, безусловно, правы. Тагино наверняка все время кажется, что его план небезупречен. Что можно предусмотреть все возможности…

Югита замолчал и яростно потер лоб ладонью.

– Да, вы правы, – сухо произнес он. – Тагино придет.

Он снова встал, сбросил халат и принялся одеваться. Кенет немало позабавился сценой королевского одевания, ибо из вежливости глядел не на короля, а на своих сотоварищей. Кэссин удивленно пялился, по-детски вытянув губы трубочкой от избытка чувств: у него явно не укладывалось в голове, что король может одеваться сам. Удивлен был и Юкенна, причем непритворно. Причину его удивления Кенет понял не сразу: уж кому-кому, а принцу должно быть известно, что король в состоянии застегнуть на себе штаны без посторонней помощи. Лишь потом Кенет сообразил, что Юкенна никогда не видел короля одетым во что-либо подобное. Кенет и сам не видел, чтобы короли одевались таким образом – не то вор перед выходом на дело, не то полевой агент, облачившийся вместо традиционного хайю в отдаленно напоминающее его одеяние. Спокойнее всего отнесся к происходящему Кастет – ну да ему не впервой. И он единственный понял, почему король избрал именно этот наряд.

– Да вы, ваше величество, никак собрались лично свернуть шею господину министру, – озабоченно заметил он.

– Я должен сам это видеть и слышать, – сквозь зубы процедил король, затягивая пояс.

– Никак невозможно, – возразил Юкенна. – Встреча назначена в Павильоне Ивовых Ветвей. Он весь просматривается насквозь. И поблизости тоже спрятаться негде.

Король шепотом произнес несколько неразборчивых слов, рывком развязал неудачный узел и заново перевязал пояс. Шелковые концы пояса с сухим шелестом скользнули в узел.

– Значит, надо найти способ, – отрезал Югита. – Я должен там быть.

– Если Тагино только завидит ваше величество, он и на выстрел из лука к павильону не подойдет, – попытался урезонить короля Кастет.

– Знаю, – бросил Югита. – Эх, вот ведь жалость, что я не могу пойти на встречу вместо Юкенны!

– Это как раз можно устроить, – встрял в разговор неожиданно осмелевший Кэссин.

– Кэссин, прекрати немедленно! – вскричал Кенет, прекрасно понимая, к чему тот клонит.

Югита остановился, глаза его заблестели, ноздри расширились и с шумом втянули воздух.

– Каким образом? – жадно поинтересовался он.

Кэссин, вынужденный разрываться между приказом молчать и повелением говорить, умоляюще взглянул на Кенета. Молодой маг только рукой махнул в ответ.

– Безнадежно, – вздохнул он. – Раз уж ты проболтался, остальное утаивать нет смысла.

– Значит, вы можете отправить меня на эту встречу вместо Юкенны? – настаивал король, обратись к Кенету.

– Я – нет, – неохотно ответил Кенет. – Вот он может. Я маг. Иллюзии не по моей части. А господин Кэссин, – Кенет бросил на вышеупомянутого совершенно свирепый взгляд, – неплохо разбирается в иллюзиях. Думаю, именно этот способ он и имел в виду.

– Придать мне облик Юкенны? – мгновенно догадался король. Кэссин кивнул.

– И вы можете это сделать? – недоверчиво переспросил король.

– Да хоть сейчас, – трепеща от гордости, ответствовал Кэссин. Подумать только – даже великий Кенет, оказывается, чего-то не может, а вот он, Кэссин, ученик шарлатана, – может.

– Покажите, – потребовал король. – Немедленно.

– Встаньте прямо, ваше величество. – Теперь голос Кэссина звучал повелительно: он был магом, совершающим работу, а король – всего лишь человеком, прибегнувшим к его помощи.

Югита выпрямился и застыл.

– Так? – отрывисто спросил он.

– Очень хорошо, – одобрил Кэссин. – А теперь не шевелитесь и молчите. Постарайтесь не моргать. Если вы хотя бы шелохнетесь, иллюзорный облик належится на ваше лицо неравномерно.

Лицо его от напряжения покрылось легкой испариной. Он подошел к королю вплотную, пробормотал несколько слов, неотрывно глядя при этом на Юкенну, и резко махнул рукой перед самым лицом короля.

Даже Кенет вскрикнул – настолько неожиданно полной и точной оказалась иллюзия. Юкенна глядел на короля во все глаза, бессознательно ощупывая собственное лицо. При других обстоятельствах его жест показался бы забавным, но сейчас всем было не до смеха.

– Похож? – Югита правильно истолковал машинальное движение посла.

Юкенна молча кивнул.

– Сейчас посмотрим. – Югита направился к зеркалу. Только Кенет мог усмотреть, что походка короля ничуть не изменилась, – но на то он и маг. Драконы недаром прозвали его Видящим Суть. Все остальные могли поклясться, что каждый шаг короля безупречно соответствует манере Юкенны ходить.

Преображение короля выглядело невероятным. Но едва Югита приблизился к зеркалу и заглянул в него, произошло нечто еще более невероятное.

Лишь на долю мгновения запечатлелся в глубине зеркала облик Юкенны. Почти сразу же оно отразило подлинное лицо Югиты. А еще через какой-то миг и сам Югита принял черты своего настоящего отражения.

– Иллюзия есть иллюзия, – пожал плечами Кэссин в ответ на вопросительный взгляд короля. – Зеркала отражают только то, что есть на самом деле. И соприкосновения с действительностью иллюзия не выдерживает. Когда я восстановлю заклинание, вашему величеству придется избегать зеркал, поверхности воды вплоть до малейшей лужи, отполированного камня – словом, всего, что способно отражать.

– Учту, – коротко кивнул Югита.

– Но это же безумие! – взорвался примолкший было Юкенна.

– Вовсе нет, – возразил Кастет, знавший по долгому опыту, что переупрямить короля не способен никто. – Есть у меня одна придумка. Это стражу возле павильона спрятать невозможно. Но ведь его величество нужно будет охранять. Если ваше величество дозволит, – обернулся Кастет к королю, – я приведу своих друзей. Они так спрячутся, что их никакая стража не обнаружит. И они смогут уберечь ваше величество от опасности.

– Не сомневаюсь, – заметил король, задумчиво потирая лицо, только что испытавшее превращение.

– Значит, вы даете свое изволение? – настаивал Кастет.

– Какая разница? – пожал плечами король. – Ты ведь все равно их приведешь, дам я тебе изволение или просто по уху.

Времени до рассвета оставалось не так уж и много, а сделать предстояло целую уйму дел. Кенет отправился в город на поиски Гвоздя, Покойника и – к немалому удивлению Кастета – заодно и Бантика. Кастет никак не мог взять в толк, что пользы в таком деле от портового грузчика, пусть даже и недюжинной силы. Откровенно говоря, Кенету и самому было невдомек, на что им сдался Бантик. Но он уже познал смысл своеобычного выражения «сон мне был» и ни за что не решился бы пренебречь помощью урожденного горца, которому «был сон».

Когда Кенет разыскал их всех троих и привел в дворцовый сад-лабиринт, Кастет лично принялся выбирать им место для засидки.

– Все равно видно будет, – недовольно ворчал себе под нос достопочтенный господин Катаги. – Вот отсюда и будет видно. Если только Тагино сядет здесь… а если нет, тогда вот это укрытие просматривается напрямую.

– А если думать не о том, что их видно, а о том, откуда в случае чего напрыгнуть удобнее, – где бы ты их посадил? – спросил Кенет. Кастет молча указал на три места.

– Здесь, здесь и вот здесь, – без колебаний ответил он. – А что толку? Тут и вообще все насквозь видать. Кенет тихо засмеялся.

– Не будет их видно, – пообещал он. – Я ведь все-таки маг.

Он взял Бантика за плечо, подвел его к первой намеченной Кастетом засидке и взмахом руки очертил вокруг него в воздухе сплошную линию.

– Ну и где он? – небрежно поинтересовался Кенет, явно гордясь результатом.

– Не вижу, – после недолгого молчания напряженным голосом признался Гвоздь.

– И не увидишь, – ухмыльнулся довольный Кенет. – Сейчас я и вас невидимостью обведу. Больше двух шагов в сторону не делайте, и все ладно будет.

– Так что же это получается? – растерялся Кастет. – Если от нас и прятаться по-настоящему не требуется… я ведь мог сюда попросту посадить стражников!

– Не мог бы, – ответил Кенет, озабоченно уставясь на бледнеющие предутренние звезды. – Сам подумай. Друзьям своим ты можешь доверять – а вот насколько ты уверен в дворцовой страже?

После недолгого раздумья Кастет коротко и невесело рассмеялся.

– Правда твоя, – признал он. – Ладно, пойдем. Нам еще надо господина Юкенну где-нибудь поблизости упрятать… да и Кэссина, пожалуй. Лишний человек тут не помешает.

Тем временем Юкенна и король трудились в поте лица, обсуждая все детали предстоящей беседы.

– Об этом говорить не стоит, – иной раз возражал король. – Это совсем несущественно и может только увести разговор в сторону.

– А вот о таком даже и не думайте, – в свою очередь вносил поправки Юкенна. – Это ваши слова, а не мои. Я бы такого в жизни не сказал. Тагино мигом почует неладное.

Кэссин сидел рядом, подперев щеки кулаками, и слушал вполуха своих кумиров – прежнего и нового. Он мог бы прилечь вздремнуть, отговорившись тем, что ему предстоит накладывать иллюзию и ему не помешало бы хоть немного выспаться заранее. Но он скорей предпочел бы не спать еще неделю, нежели упустить единое словечко из беседы, в которой ему была понятна едва ли десятая ее часть.

Так оно и вышло, что уснуть этой ночью не привелось никому. Когда Кенет очерчивал Кэссина кругом невидимости, лицо у бедняги было помятое спросонья, и он зевал, как умирающий карась. Юкенна был бледен от усталости и напряжения. Спать ему не хотелось: бывает, что и усталость возбуждает и пьянит. Король после бессонной ночи слегка осунулся, веки у него набрякли, под глазами залегли темные тени. По счастью, иллюзия облика Юкенны полностью скрыла эти признаки усталости. Для пущей надежности Югита облачился в кафтан Юкенны.

– Похож? – спросил он, когда преображение завершилось.

– До невероятия, – шепотом ответил уже невидимый Юкенна.

Ждать пришлось недолго. Едва успел Кенет и сам скрыться под покровом невидимости, как предрассветную тишину сада нарушили еле слышные шаги.

Внезапно чья-то невидимая рука – судя по всему, Гвоздя, – ощупью нашарила руку Кенета и воздела ее по направлению к смутно виднеющейся в просветах между деревьями дворцовой стене.

Кенет присмотрелся внимательно и сжал незримую руку в знак того, что понял предупреждение. Он тоже сумел углядеть некое мимолетное шевеление на гребне стены.

«Ай да Тагино, – подумал Кенет. – Ни в чем не положился на волю случая. Интересно, кого он примостил на стене? Спасибо еще, что нам не пришло в голову самим туда залезть. Хороши бы мы сейчас были! Хотя нет, нам эта стена ни к чему. Расстояние слишком велико даже и для воина. И деревья здорово мешают обзору. Тут от первого встречного воина толку не будет. Нет, на стене сидит не просто воин, а полевой агент… а может, кто и похуже. Мне ведь Аканэ рассказывал… были такие парни, которых натаскивали именно на полевых агентов. Не воины, никак уж не воины – но убийцы отменные. Очень даже может быть… но откуда Тагино сумел раздобыть такого подручного?»

А Тагино между тем уже входил в павильон.

Югита в облике Юкенны встал ему навстречу и поклонился с изысканной учтивостью. Тагино в ответ склонился в глубоком поклоне, ни на мгновение не отводя взгляда от мнимого посла.

Югита движением руки пригласил Тагино сесть с ним рядом, и настоящий Юкенна едва не застонал: разговор еще и не начинался, а Югита уже допустил оплошность. Это ведь его привычный жест, а вовсе не Юкенны. Впрочем, не так уж и часто Тагино виделся с послом Сада Мостов. Может, и не заподозрит ничего.

– Зачем вы меня сюда позвали? – сухо осведомился Тагино.

– Посоветоваться, – ответил Югита мягким голосом Юкенны.

Неплохое начало. Король и посол точно предугадали первый вопрос разъяренного министра. И после долгих споров выбрали совершенно правильный ответ. Одно-единственное слово. Но оно мигом выбило Тагино из колеи.

– Простите, ваше высочество, – произнес Тагино, – я не совсем вас понимаю.

– Видите ли, – непринужденно изрек Югита-Юкенна, – мы с вами находимся в очень сходном положении.

– Мне так не кажется, – возразил Тагино.

– А напрасно, – доброжелательно укорил его собеседник. – Вы ведь понимаете, что обладание некими бумагами для меня небезопасно. Хранить их у себя я не могу: рано или поздно вы заберете их и мою жизнь в придачу. Отдать их королю… поначалу я так и намеревался поступить. Особенно после той мерзкой шутки, которую вы со мной сшутили. Но разве я могу быть уверен, что вы не проведаете об этом раньше, чем король прикажет вас схватить? Ваши люди следуют за мной по пятам. А уж если вам удастся скрыться… да нет такого клочка земли, где я смогу спрятаться! Опять-таки рано или поздно, но меня настигнут. Вы или ваши люди – какая, в сущности, разница?

Юкенна с трудом подавил яростное шипение. Снова оговорка! Снова король пускает в ход свои привычные обороты! Одно счастье, что Тагино шарахался от Юкенны, как от зачумленного. Наберись он храбрости подойти к послу и поболтать с ним как ни в чем не бывало хоть с четверть часика, он наверняка обнаружил бы подмену!

– Ну а если я просто отдам вам эти бумаги, – Югита на сей раз пожал плечами, стараясь повторить хоть один жест Юкенны, – жить мне останется… да нет, ни минуты не останется. Вот и выходит, что поймал я тигра за уши: с трудом держусь – а отпустить боюсь. Но если рассуждать по существу, ваше благолепие, – разве вы-то сами не держите тигра за уши?

– Пожалуй, – после минутного раздумья ответил Тагино. – Я начинаю понимать, ваше высочество.

– Вот и славно, – улыбнулся Югита-Юкенна. – Мы с вами держим друг друга за глотку и ждем, у кого раньше руки устанут. Ну а если не устанут? Положение, согласитесь, безвыходное.

– Вы хотите мне что-то предложить? – не веря в свою удачу, уточнил Тагино.

– Безусловно, – кивнул Югита-Юкенна.

– Но не безвозмездно? – понимающе усмехнулся Тагино.

– Никоим образом, – заверил его мнимый посол.

– Тогда положение так и остается безвыходным, – развел руками Тагино. – Мне нужны мои бумаги. И письма, и особенно храмовая запись. Даже и по отдельности они представляют собой весьма грозное оружие, а уж вместе… но ведь мне совершенно нечего предложить вам взамен. Не в шпионы же вы меня вербовать вздумали, в самом деле!

Югита сдержанно фыркнул, словно его собеседник произнес смешную, но не совсем пристойную шутку. Только Кенет видел, как под иллюзорным обликом Юкенны помрачнело лицо короля, когда Тагино сам, собственными устами произнес уличающие его слова: бумаги, храмовая запись…

– Ну, отчего же, – возразил Югита. – Если бы вам нечего было мне предложить, я не стал бы затевать эти переговоры.

Он помолчал немного. Тагино терпеливо ждал.

В эту минуту взошло солнце – как-то на удивление быстро. Повеял легкий ветерок. И крупная роса, пригнувшая высокую траву вокруг павильона почти до земли, внезапно хлынула вниз. Освободившись от тяжести, травинки разом выпрямились.

Югита поднял голову. Покуда Тагино молчал, невольно залюбовавшись росой на траве, король успел обдумать свои слова. Пожалуй, теперь даже Юкенна готов был бы голову прозакладывать, что в павильоне сидит не король Югита, а он сам.

Югита говорил в точности так, как и подобает послу Сада Мостов в Загорье, принцу королевской крови, пекущемуся об интересах своей державы. Все-таки король был незаурядным актером.

– Смена правящей династии, господин Хадаэ, – он впервые назвал Тагино его родовым именем, – это ваше внутреннее дело. Сада Мостов и дружественного нам Загорья оно не касается ни в коей мере. И мы не стали бы вмешиваться… не попытайся вы втянуть нас в войну.

– Вы хотите мира? – деловито осведомился Тагино.

– Гарантий мира, – поправил его мнимый Юкенна. – Вы получите ваши бумаги взамен на гарантию мира от короля Тагино Хадаэ.

Тагино испустил вздох жгучего разочарования.

– Увы, – промолвил он, – тогда мы по-прежнему остаемся при своем. Вы ведь слишком умны, чтобы поверить мне на слово. Чтобы заполучить бумаги, я могу наобещать вам все, что угодно, – но что помешает мне нарушить обещание?

– Заложник, – коротко ответил Югита-Юкенна.

Тагино собственным ушам не поверил. Удача сама стремилась ему в руки! Одним ударом убить двух зайцев! Выманить у Юкенны уличающие его бумаги – и надежно избавиться от рвущегося к власти молодого соперника!

Однако Тагино предпочел удостовериться в этом.

– И кто же, по-вашему, может стать таким заложником? – осторожно осведомился он.

– Ваш племянник, – последовал немедленный ответ.

Вот тут-то ты и попался! Под ноги смотреть надо, господин посол, под ноги! Отдавай мне поскорей бумаги – и убирайся восвояси живой и невредимый! И заложника своего забирай! Да присматривай за ним хорошенько, чтоб не сбежал. Убивать я тебя не стану: вернув мне бумаги, ты тем самым станешь моим сообщником, и выдавать меня тебе резона нет. Да и чем ты сможешь подтвердить свои слова? Нет, Юкенна, не преследовать тебя я отныне стану, а беречь и лелеять: кто же, как не ты, будет охранять моего драгоценного племянничка! А вот когда я взойду на престол, первым же своим указом я объявлю войну Саду Мостов. И не только потому, что я давно этого жажду. Нет, я хочу быть твердо уверен, что хитроумная голова моего кровожадного родича покинет его широкие плечи. Забирай своего заложника. Тешь себя надеждой на нерушимый мирный договор. Под ноги смотреть надо, господин посол!

– Я согласен, – без обиняков ответил Тагино.

Югита зябко повел плечами, словно от утренней прохлады. Дело сделано. Сейчас Тагино возьмет свои бумаги и уйдет в полной уверенности, что уж теперь-то ему нечего опасаться. Он оставит в покое посла князя-короля Юкайгина. Он не будет так насторожен, как все последнее время. И с ним можно будет управиться, не поднимая шума. Непонятно почему, но больше всего королю хотелось сейчас избежать огласки. Даже больше, чем избавиться от коварного министра.

Однако судьба распорядилась совершенно по-иному.

– Бумаги у вас с собой? – нетерпеливо поинтересовался Тагино.

– Конечно, – кивнул Югита и потянулся за футляром.

Надо же, какая малость способна погубить самые безукоризненные расчеты! Югита был облачен не в собственную одежду, а в кафтан Юкенны. Ростом и статью они были приблизительно схожи – но только приблизительно. И хотя кафтан сидел на Югите неплохо, но шит он был все-таки на другого человека. Все швы и застежки располагались совершенно не так, как Югите было привычно. Все не там, все не на своем месте. А в особенности – потайной карман в рукаве. Узкий плоский футляр все время отирался о предплечье. Несколько раз Югита пребольно ударился о него локтем. Футляр с бумагами был в полном смысле этого слова под рукой. И все же Югита никак не мог достать его. Да где же этот проклятый карман открывается?

– Так вы отдадите мне бумаги? – требовательно осведомился Тагино.

– Сейчас, – пробормотал Югита, ощупывая футляр и пытаясь нашарить в рукаве отверстие кармана.

Благодушие мигом покинуло Тагино, словно это и не он минуту назад грезил в упоении о своем грядущем царствовании. Отчего медлит посол? Всего-то и дел – вынуть из рукава бумаги и отдать. Так нет же! Ищет что-то, ощупывает… что может искать человек в собственном кармане? И что за подозрительная форма у этого предмета: узкая, удлиненная…

А что, если… Тагино едва не задохнулся от внезапной догадки. Что, если Юкенна провел его? Он вовсе не собирался отдавать бумаги. Зачем ему какие-то обещания? Он ведь и сам дипломат – цену обещаниям такой человек не может не знать. Нет, он ведет игру похитрее. Зачем договариваться с врагом, когда его можно попросту убить? Мертвый Тагино уже ничем не сможет повредить ему. И ни слова не скажет в свою защиту. Так вот зачем Юкенна разговоры разговаривал! Обмануть, обморочить, отвлечь. Усыпить бдительность своего противника, и убить, когда тот почувствует себя в безопасности. А уж потом отдать бумаги королю. Да еще и наговорить всяких небылиц о том, как негодный министр заманил его в ловушку и напал, вынудив посла защищаться. Югита поверит с легкостью. Да и кто бы не поверил, если ложь столь надежно подкреплена правдой! Стоит королю хоть одним глазком взглянуть на бумаги, и он всему поверит.

Ну уж нет! Мы еще посмотрим, кто из нас двоих управится с другим!

– Вы слишком далеко запрятали свой кинжал, – блеклым от ярости голосом произнес Тагино. – А вот мой нож – при мне.

И он выхватил из потайных ножен, укрытых просторным рукавом, широкий тяжелый нож.

Югита был ошеломлен. Но ему слишком долго пришлось опасаться наемных убийц, чтобы неожиданный удар ножа мог стоить ему жизни. Еще не успев осознать толком, что же именно блеснуло перед ним, король метнулся, ушел из-под ножа и отвел удар в сторону. Лезвие вспороло воздух возле его лица. На долю мгновения в остром блеске клинка возник отраженный облик Юкенны. Возник, дрогнул и исчез.

Черты Юкенны растворились без следа. Посреди Павильона Ивовых Ветвей стоял король, и в руках у него не было оружия. Только футляр со злополучными бумагами, который ему наконец-то удалось извлечь.

Тагино ахнул невольно и замер.

Югита отступил на шаг и посмотрел ему прямо в глаза.

Вот сейчас, вот прямо сейчас… нанести удар ненавистному врагу – и покончить с ним… полно, так ли? Ненавистному? Тагино до приступов безумия ненавидел Югиту, стоявшего между ним и вожделенной короной. Но короля, с которым он столько лет работал бок о бок… человека, чьим умом нельзя не восхититься невольно… правителя, которого сам же Тагино и научил править…

Медленно, слишком медленно подымалась вновь рука, сжимающая нож.

Тагино даже не видел, что за спиной Югиты выступил из ниоткуда настоящий, уже не мнимый Юкенна. Что со всех сторон его обступают невесть откуда взявшиеся люди. Он смотрел только на короля.

Он и сам не знал, что сейчас сделает. Выпадет ли нож со звоном из разжавшихся пальцев – или вонзится в грудь короля.

Ему не представилось возможности это узнать.

С гребня замковой стены Павильон был виден куда лучше, чем казалось Кенету. Племянник господина министра отлично рассмотрел, что произошло. И мигом уразумел, что еще может произойти. Если Тагино убьет короля – туда ему и дорога. А заодно и обожаемому дядюшке. Если же король убьет Тагино – что ж, он не проживет настолько долго, чтобы успеть этому возрадоваться. А вот если Тагино возьмут живым… нет, ареста ни в коем случае нельзя допускать! Словом, как бы ни развернулись дальнейшие события, а умереть должны оба – и Югита, и Тагино. И господин Кэйто решил поторопить события. Тагино не ошибся в оценке своего племянника. Кэйто не умел ждать. Никогда и ничего.

Кэйто натянул тетиву своего крохотного арбалета. Короткая стрелка длиной в ладонь с шумом прошила листву.

Тагино пошатнулся и медленно стал оседать наземь.

Не медля ни единого мгновения, Кастет и Бантик бросились к королю. Действовали они на удивление слаженно, словно сговорились. Кастет не тратил времени на всякие воинские ухищрения. Он провел самую обыкновенную подножку, словно в уличной драке. А Бантик окончательно сшиб короля с ног, свалил его своим мощным весом, удвоенным силой рывка, и прижал к земле. Вторая стрелка прошла мимо цели и угодила в плечо упавшего Тагино.

Покойник попытался тем же манером припечатать к земле Юкенну, но не тут-то было. Слишком недавно обрел он здоровье и телом своим владеть еще как следует не научился – а Юкенна всегда был бойцом хоть куда. Так что это не вор принца, а принц вора прижал лопатками к земле и заслонил собой от смертоносных стрелок.

Гвоздь ни к кому не устремился. Он мгновенно метнулся куда-то в сторону и исчез, словно Кенет вновь набросил на него покров невидимости.

Кэссин бросился собирать разлетевшиеся по сторонам бумаги.

И только Кенет – воин и маг! – отчего-то стоял неподвижно, будто вглядываясь во что-то далекое и непонятное.

А к Павильону уже бежали отовсюду стражники, слуги, повара и даже разбуженные шумом придворные Югита не стал полагаться на проворство своей стражи, как не полагался и раньше. Яростным усилием он высвободился из могучей хватки портового грузчика, выхватил нож, все еще зажатый в руке Тагино, и быстро метнул его в сторону замковой стены.

Широкий нож вонзился в Кэйто по самую рукоять. Кэйто умер мгновенно. Он падал со стены уже мертвым. Падал медленно, цепляясь то и дело арбалетом за выступы стены и ветви деревьев.

Кэссин поневоле отвел глаза от этого нескончаемого падения.

– Кто это был? – тихо спросил Кенет, ни к кому в особенности не обращаясь – просто для того, чтобы звук человеческой речи развеял жуткое впечатление от произошедшего.

– Кэйто, племянник Тагино, – негромко ответил ему Юкенна, все еще продолжая впечатывать в землю Покойника.

– Последний из Хадаэ, – задумчиво произнес король, глядя не на стену, откуда упал убийца, а на поверженного Тагино. Уже мутнеющие глаза Тагино широко распахнулись.

– Нет, – прошептал он так тихо, что король безотчетно нагнулся к нему.

– Нет, – с усилием повторил Тагино более внятно. – Это я – последний из Хадаэ. А он – падаль и ничтожество.

Он натужно подавил предсмертный кашель и сплюнул кровавый комок. Его взгляд еще искал Югиту – но уже не различал его. Тогда Тагино повернул голову в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться король.

Теперь Тагино уже нечего терять. Он может сказать все что угодно – нет у короля власти над умирающим. Сказать, не таясь… не таясь… не притворяясь… теперь можно сбросить постылую личину… избавиться от ненавистного Главного министра, которого сам же и создал… и быть самим собой… снова быть самим собой… быть Тагино Хадаэ…

Быть самим собой… Впервые в жизни – в предсмертный миг – Тагино Хадаэ был самим собой. До чего же странное ощущение: изведать, каково это – быть собой. Какое это наслаждение… острое, пьянящее, пронзительное до дрожи… всепоглощающее наслаждение, перед которым ничто все короны мира… ослепительное, безоглядное, немыслимое счастье… быть собой…

Его благолепие господин Главный министр, последний отпрыск угасшей королевской династии Тагино Хадаэ, умер с улыбкой на окровавленных губах – счастливой, почти торжествующей.

Ладонь Югиты протянулась к его невидящим глазам и осторожно закрыла их.

Гвоздь возник снова в двух шагах от короля.

– Я проверил, – негромко сообщил он. – Тот парень на стене был один. Больше с ним никого не было.

Король кивнул, не отрывая взгляда от умершего.

Впрочем, не он один глядел на Тагино. В небольшой, казалось бы, Павильон Ивовых Ветвей непостижимым чудом набилась изрядная толпа, и хоть бы кто посмотрел вокруг – нет, все так и уставились на распростертое тело. Глазели молча – ибо молчал король. Ни один опытный царедворец не осмелится сказать хоть что-нибудь, не выяснив прежде, откуда ветер дует. Даже и сейчас… хотя все и предельно ясно, а все же страшновато открыть рот и высказаться.

– Проклятый изменник! – прошипел какой-то придворный – судя по виду, наместник небольшой провинции.

Король молчал. Приняв его молчание за знак согласия, наместник заметно осмелел.

– Казнить его, собаку, как изменника! – То, что Тагино уже мертв, провинциального наместника нимало не смутило. – Четвертовать, а потом в назидание прочим выставить на площади перед дворцом! Чтобы впредь неповадно!

– Нет, – промолвил король.

– А еще лучше – голову отрубить и насадить на пику, – вдохновенно развивал тему наместник, – а остальное в канаву бросить…

– Нет, – повторил король.

– Но, ваше величество, – растерялся наместник, – он же на ваше величество с ножом бросился… и сдох, как собака…

– Нет, – в третий раз повторил король. – Не на меня.

Он встал и пристально посмотрел на собравшихся.

– И он не сдох, как собака, – ровным голосом произнес король во всеуслышание. – Он умер, как и подобает воину. А воин не заслуживает того, чтобы его выбрасывали в канаву. – Король говорил очень внятно и медленно, словно диктовал указ тупому полубезграмотному писцу. – А потому повелеваю: моего злодейски умерщвленного коварным убийцей Главного министра Тагино Хадаэ похоронить с воинскими… хотя нет – с королевскими почестями. Все-таки последний отпрыск прежней династии.

Югита перевел взгляд на побледневшего наместника.

– Вот вы обо всем и позаботитесь. – Лицо короля было таким же бесстрастным, как и его голос. – Назначаю вас распорядителем этих похорон. Извольте проследить, чтобы все было сделано как должно.

Быстро и беспрестанно кивая, словно бы он и не кивал даже, а моргал всей головой сразу, наместник попятился. Удалившись на приличное расстояние, он повернулся и побежал.

Толпа придворных, бормоча нечто невнятное, но вполне могущее сойти за соболезнования, сочла за благо покинуть Павильон. К такому повороту событий никто из них готов не был. Им еще предстояло найти подобающие случаю слова – и лишь потом предстать перед королем.

– Бедняга, – заметил Юкенна, глядя вслед бегущему во весь опор наместнику. – Не хотел бы я оказаться в его шкуре. Король ему эту выходку еще попомнит.

– Но почему? – шепотом спросил Кэссин, от изумления вновь обретая дар речи.

– А ты не понял? – почти беззвучно ответил Юкенна. – Конечно, Тагино мерзавец и заговорщик… но ведь он столько лет проработал вместе с королем. По сути, был его правой рукой. Что бы ты, интересно, сказал, если бы тебе предложили изрезать твою правую руку на кусочки и выставить на всеобщее обозрение на главной площади?

Юкенна говорил как можно тише, но Югита все равно услышал его.

– Вы понимаете, – только и сказал король.

– Трудно было бы не понять, – ответил Юкенна. Король метнул на него быстрый уважительный взгляд.

– Право, жаль, что вы не мой подданный, – вздохнул король. – Иначе моя утрата не была бы столь тяжкой. Я бы знал, кем мне заменить покойного Тагино.

– Боюсь, если я приму это предложение, его величество князь-король не так меня поймет, – усмехнулся Юкенна. – Строго говоря, даже задержаться при вашем дворе мне недосуг. Обязанностей главы посольства с меня никто не снимал. Я смогу снова посетить вашу столицу не раньше, чем через полгода. Уже неофициально. Надеюсь, князь-король мне дозволит. Мне просто не терпится показать моей младшей сестре ваш дворец. Головой ручаюсь, такой красоты она в жизни не видела.

– Вашей сестре? – Югита устремил на Юкенну такой взгляд, что всем остальным вчуже стало не по себе – но Юкенна выдержал этот взгляд бестрепетно.

– По-вашему, сейчас самое время затевать сватовство? – мрачно спросил король.

Кэссин хотел было вступиться за Юкенну, крикнуть, что ошибся король, что не может же его высочество оказаться настолько бестактным… ладонь Кенета стиснула его плечо, и он умолк, не успев издать ни звука.

– Именно что самое время, – убежденно произнес Юкенна. – Когда что-то кончается, что-то другое должно начаться.

Король долго смотрел на Юкенну – и не усмотрел в его ответном взгляде ничего, кроме пугающего своей глубиной понимания.

– Что ж, – задумчиво произнес король, – возможно, вы и правы. Надеюсь, ваша сестра обладает хотя бы толикой вашего ума.

– Как сказать, – пожал плечами Юкенна. – Это еще неизвестно, кто из нас обладает толикой… во «Встречу в облаках» эта маленькая паршивка обыгрывает меня два раза из трех.

Несмотря на недавнее потрясение, во взгляде короля вспыхнул неподдельный интерес: Юкенна слыл мастером этой игры.

– И вдобавок, – почти смущенно произнес Юкенна, – она красивее меня.

Тут уж Югита невольно улыбнулся. Юкенна был очень хорош собой на свой мужественный лад. Если его сестра красива в том же смысле, то похвала ее внешности с тем же успехом могла оказаться и скрытым предупреждением.

– Считайте, что я согласен на ваше сватовство, – кивнул король. – Мы побеседуем об этом позже.

– Пойдем, – шепнул Кенет, когда король вновь сел рядом с телом поверженного Тагино. Таков уж обычай: кто-то обязательно должен сидеть возле тела, пока за ним не явятся, чтобы забрать его и подготовить к похоронам, – а совершать бдение возле усопших королевской крови могут лишь люди королевской крови.

Юкенна согласно кивнул. Лишь он один из всех присутствующих мог бы разделить с королем его бдение – но последние слова Югиты ясно указывали, что он никого не потерпит рядом с собой.

– А где остальные? – удивился Кэссин.

Действительно, бывшие побегайцы будто в воздухе растаяли.

– Бантика наверняка Катаги увел от греха подальше, – пояснил Кенет. – Ему, бедняге, и без того потрясений хватило с избытком. А Тайгэн и Айго, – Кенет пожал плечами, – эти, полагаю, ушли сами. Не беспокойся, не заблудятся. Будь этот сад хоть трижды магический, а твои Гвоздь и Покойник все равно дорогу найдут.

Кенет взял бумаги из рук оторопевшего Кэссина, положил их в футляр и вышел. Кэссин и Юкенна последовали за ним.

Король Югита остался подле мертвого тела в одиночестве. Рядом с ним валялся листок, не замеченный Кэссином. Синий отпечаток ладони на оборотной стороне храмовой записи медленно темнел, а потом почернел. Но король и не смотрел на него.

 

Эпилог

ВАЙОКУ

Конь шел мерным шагом: погонять его нужды не было. Сэйго успел убраться вовремя. Еще вчера вечером, прежде чем лечь спать, он, по своему обыкновению, снял с шеи цепочку с маленьким морионом в затейливой оправе и посмотрел в него. Привычку эту Сэйго усвоил еще в бытность свою учеником Гобэя: никогда не засыпать, не узнав спервоначалу, чего ждать от завтрашнего пробуждения. Только поэтому Сэйго остался жив – ведь Гобэй уже четырежды собирался отправить его к господину Главному министру магом-шифровальщиком. И каждый раз Сэйго находил способ отвертеться: он ведь о своем назначении узнавал заранее, а значит, у него было время загодя придумать, как от этого назначения отвертеться. Проще всего было заболеть или сломать себе какую-нибудь конечность: ни магом-целителем, ни просто лекарем Гобэй, разумеется, не был – и никогда не пустил бы в свою вотчину постороннего врача и уж тем более мага. Сделать это означало бы расписаться в собственном бессилии, а Гобэй на подобное признание не способен. Уж лучше почесть явного симулянта больным и подыскать для господина министра другого шифровальщика. Можно ведь отправить Сэйго и в следующий раз… или даже не отправлять: да кому нужен этот придурок, ухитряющийся подвернуть себе ногу на ровном месте? Конечно, Гобэю такой ученик не нужен – да ведь не поблагодарит его господин Главный министр за такой подарочек! Притом же Гобэю и самому срамиться неохота, выставив недотепу-ученика на погляд: недаром ведь говорится – каков ученик, таков и учитель.

Гобэй бы со стыда сгорел, окажись дурость его ученика явной для посторонних: неровен час, по этому придурку люди станут судить о самом Гобэе… Нет, положительно, тщеславие – просто замечательная штука! Именно тщеславие Гобэя и спасло жизнь Сэйго. Ну и собственная предусмотрительность тоже. Иначе оглянуться не успеешь, как окажешься министерским магом-шифровальщиком. А если господину министру требуются маги-шифровальщики каждый месяц, трудно не понять, какая судьба пристигла остальных. Из старших учеников Гобэя только Сэйго и выжил, да еще Кэссин… но Кэссину и не грозила участь мага-шифровальщика. Бедный дурачок Кэссин, у которого недоставало ума, чтобы этот самый ум скрывать! Конечно, Гобэй стал обрабатывать Кэссина с особым тщанием – а вот Сэйго подобной обработки избежал.

Бедный дурачок Кэссин… и бедный дурачок Гобэй! Как он старался казаться тем, кем Сэйго был от рождения! Разумеется, Гобэю такие мысли в голову не приходили… где уж ему понять! Сэйго немало потешался, взирая на своего учителя. Так могла бы потешаться змея, глядя, как толстая вкусная лягушка пытается напугать других толстых вкусных лягушек, притворяясь змеей – а после и уверовав, что она и впрямь змея. Как же забавно жирная лягушка таращит глаза, покуда они не утратят от напряжения всякую способность видеть! Как смешно она пытается извиваться и ползти, в кровь обдирая о камешки свое нежное брюшко! Как потешно шипит этот лакомый кусочек, вползая прямехонько в змеиную пасть!

Правда, на сей раз змее не удалось полакомиться. Кто-то выдернул лягушку из ее пасти. Ну да ничего страшного: мир – это болото, а в любом болоте полным-полно глупых толстых лягушек. Ешь вволю, до отвала, до усталой томной икоты. Нет, уж кто-кто, а змея голодной не останется. Конечно, если не забудет остерегаться. Ибо даже и в болоте немало охотников закусить упитанной змеей.

Вот потому-то Сэйго никогда не ложился спать, не осведомившись у своего талисманчика о завтрашнем дне. В доме Гобэя он этот талисманчик тщательно прятал. Теперь же, после исчезновения Гобэя, никто не мешал ему пользоваться морионом в открытую. Все равно никто, кроме самого Сэйго, ничего в нем не сможет разглядеть: ни прочие ученики Гобэя, которых Сэйго привел к господину министру Тагино, ни сам Тагино.

Славное все-таки для Сэйго наступило времечко! Уяснив, что Гобэй и вправду исчез, а то и погиб, Тагино понял, что новых магов-шифровальщиков ему еще очень долго не видать. А значит, ежемесячно готовить отравленные пирожки для незадачливых подчиненных лучше и не мечтай! Нужно дорожить и тем, что осталось. И вот теперь-то, когда Сэйго уже не грозила тихая быстрая смерть в недрах шифровального ведомства, он мог себе позволить выказать свой ум и умение.

Тагино быстро оценил их по достоинству. Даже Гобэю он не благоволил настолько, как Сэйго. И неудивительно: ни разу еще Гобэй не сделал для него чего-нибудь путного. Это ведь Сэйго подослал к Юкенне серенькую киску. Гобэю бы в жизни до такого не додуматься, он бы постарался измыслить нечто сложное, нечто достойное его незаурядного ума и дарования, нечто хитроумное и запутанное… пока не перемудрил бы сам себя – лишь бы снова убедить себя и других в изысканности собственного интеллекта. А Сэйго не нужно убеждать никого и ни в чем. Он и так про себя все знает.

И не только про себя. Про других тоже. Занимаясь ясновидением, никогда не ограничивайтесь только своим будущим. Иначе грядущее чудовище, чья пасть уже готова поглотить кого-то другого, поглотит его – а потом так махнет хвостом на радостях, что от тебя мокрого места не останется. Будущим Гобэя Сэйго не интересовался никогда: слишком мелкая сошка его кэйри, чтобы его судьба хотя бы ненароком задела краешком самого Сэйго. А вот завтрашним днем господина Главного министра Сэйго интересовался ежевечерне.

Конечно, Сэйго мог бы и предупредить господина министра – но зачем? Как говаривал сам господин министр, отодвигая от себя какие-нибудь бумаги не самой острой срочности: «Что отложено – не оставлено». Если даже человек не оставляет своим вниманием отложенные в долгий ящик дела, что уж о судьбе говорить! Сэйго мог бы помочь Тагино избегнуть ловушки в Павильоне Ивовых Ветвей, но какой в том смысл? Раз уж король Югита расставил ему ловушку, значит, он и сам все знает – или по меньшей мере подозревает. За одной ловушкой последует вторая, за второй – третья… от своей судьбы не уйти. А судьба Тагино определилась однозначно. Ему предначертано потерпеть поражение. Собственно, он уже потерпел поражение, хотя еще и не знает об этом. И хотя Сэйго на сей раз не сумел оказаться на стороне победителей, он может хотя бы не разделить участь побежденного.

Едва завидев в темной глубине мориона развязку беседы господина министра с мнимым Юкенной, даже не разглядев толком всех ее деталей, Сэйго не стал давать себе труда вглядываться в то, что скоро должно произойти. Он быстро оделся, взял с собой все свои деньги и драгоценности, полученные от господина министра в награду за хорошую службу, смял постель, чтобы поутру казалось, что он в ней спал и вот только-только отлучился на минуточку, притворил за собой дверь и спустился в конюшню.

Конюхи уже знали его как нового мага господина министра – даром что Сэйго был всего-навсего учеником, не нашедшим еще своего места средоточия, – и коня ему дали беспрекословно. Попробуй промедли, когда главный маг господина торопится исполнить его поручение, – да господин тебя самого оседлает и бежать заставит резвей любого рысака! Никто не спросил даже, что за неожиданность такая заставляет господина Сэйго мчаться куда-то опрометью на ночь глядя.

Время, когда судьбе Тагино надлежит исполниться, еще не настало – а Сэйго был уже далеко от столицы. Он покинул город вовремя и потому мог себе позволить пустить коня не в галоп, не рысью, а шагом. Рассвет застал Сэйго на дороге, ведущей в Загорье.

Теперь, находясь на безопасном расстоянии от Тагино и его судьбы, можно было и пронаблюдать за тем, как именно она исполняется: то, что только должно случиться, и то, что случается на самом деле, обычно не совсем схоже между собой. Мерно покачиваясь в седле, Сэйго снял с шеи цепочку с морионом, сощурился слегка и принялся пристально наблюдать за происходящим в столице. Это ведь только дураки на своем опыте учатся. Сэйго всегда предпочитал учиться на чужом. Вот и сейчас он внимательно созерцал, как свершается судьба неудачника, извлекая из увиденного все мыслимые уроки. Когда глаза Тагино окончательно потускнели, Сэйго тихо протяжно присвистнул, надел цепочку с амулетом на шею, откинулся назад в седле и замурлыкал задумчиво какую-то немудреную песенку.

* * *

Кенету и раньше доводилось видывать подземелья и подземные ходы – но он еще ни разу не видал, чтобы они содержались в таком отменном порядке. Здешние подземелья обихаживались по-хозяйски тщательно. Предполагается, что тайный подземный ход непременно должен быть темным и холодным, с пятнами сырости – а то и селитры – по стенам, и воздух обязательно чтобы спертый, затхлый, пахнущий старой паутиной и дохлыми крысами. И чтобы какая-нибудь склизкая или, наоборот, мохнатая пакость в самый неподходящий момент наступила на ногу и с мерзким воем умчалась в поросшую плесенью мрачную тьму.

Так ведь ничего подобного. Тайные ходы под дворцом короля Югиты скорей напоминали необычно большой погреб, в котором рачительный хозяин солит на зиму овощи и прячет бочонки с вином. Да нет, пожалуй, в погребе похолоднее будет. А в подземелье тепло, уютно, и стены аккуратно выбелены, и пол подметен. Своеобразные подземелья, ничего не скажешь. Хотя и владелец этих тайных ходов – человек своеобразный.

Кенет и Юкенна обменялись понимающими улыбками и вошли в подземелье. Кэссин следовал за ними мрачный, торжественный – ну ничем парня не проймешь. Во всем он усмотрит нечто героическое и величественное. Хотя что с него взять: он-то как раз в подземелье впервые. Возможно, здешние тайные ходы представляются ему сооружением таинственным и зловещим.

Оканчивался подземный ход небольшой, гостеприимно распахнутой дверкой. Возле открытой двери их уже поджидал Кастет, то бишь достопочтенный господин Катаги. А за дверью обнаружилась уютная комната. Стол был уже накрыт, и за столом уже восседал король Югита.

– Присаживайтесь, – произнес Югита прежде, чем кто-нибудь успел открыть рот для приветствия или поклониться. – Здесь чашек хватит на всех.

Кенет мгновенно посунулся поближе к Кэссину, готовый огреть его кулаком промеж лопаток, если этот остолоп только вздумает все же поклониться. Но нет, Кэссин не совершил подобной глупости. Ответив на приглашение короля коротким кивком, Кэссин невозмутимо сел за стол, словно бы для него это было в порядке вещей.

Кенет был настолько изумлен, что добрую часть застольной беседы пропустил мимо ушей, поглощенный своими мыслями. Ничего не скажешь, Кэссину удалось его ошарашить – а это случалось нечасто. Кенет в простоте душевной полагал, что Кэссин снова станет гнуть спину в почтительных поклонах, ловить молящими глазами взгляд своего кумира, замирать от восхищения, вслушиваясь в каждое слово. Он не ожидал, что Кэссин поймет, насколько неприятно было бы Югите нарваться на подобное преклонение, да еще сегодня. Строго говоря, он и вообще не ожидал, что Кэссин поймет хоть что-нибудь. По части понимания на Кэссина нельзя было рассчитывать.

Понимание… неужели? Неужели свершилось то, что Кенет уже почти отчаялся увидеть?

Кэссин смотрел прямо и спокойно. Не избегая взглядом короля, но и не вцепляясь в него трясучим потным взором.

Так вот почему он ни слова не проронил, покуда шествовал по тайному ходу! Он не предавался упоительным грезам – он попросту размышлял.

Он и вообще был сегодня тих и непривычно задумчив. Во время похорон Тагино он только и делал, что смотрел на короля… на Юкенну… на Кенета… и снова на короля… а потом и вовсе куда-то в небо – нет, не в небо даже, а еще дальше, поверх облаков… и снова на короля… и на гроб, покрытый полуистлевшим знаменем рода Хадаэ… и опять на короля… и не произносил при этом ни слова. Прежде, чем быть сказанным, слово должно родиться.

Да, верно. Именно тогда Кэссин и избыл свою жажду преклонения. Когда увидел лицо Югиты, стоящего над гробом Тагино. И выражение этого лица сделало то, что не смогли бы никакие поучительные сентенции.

Ибо можно мечтать о чужой возвышенной судьбе. Можно желать сделаться таким же сильным и хитроумным, опытным и отважным, таким же великолепным, недосягаемо мужественным даже и в страдании, душераздирающе прекрасным в бою и ослепительно милосердным на вершине власти. Можно мечтать причаститься этой участи – а то и примерить ее на себя мысленно, облечься в чужое блистательное предназначение. Но в чужое горе – настоящее, неподдельное – облечься нельзя даже мысленно. Не заслужив права на собственное страдание, нельзя посягать на чужое. Можно разделить его, принять на себя, оплакать его втайне… но нельзя смотреть, как у человека сердце разрывается, и любоваться его живой болью, словно неким особо изысканным представлением. Скорбь Югиты была подлинной. И при виде короля к Кэссину разом пришло отрезвление.

Да, именно так все и произошло. Кенет с облегчением перевел дух и отхлебнул без малого полчашки вина одним глотком. Теперь можно не бояться, что Кэссин ляпнет что-нибудь натужно-восторженное. Наконец-то Кэссин смотрит на Югиту как на живого страдающего человека – а не как на расшитое золотом платье, которое ему бы хотелось примерить украдкой, а если повезет, то и присвоить.

И не только на Югиту. На Юкенну тоже… и на самого Кенета.

Какой же у Кэссина, оказывается, хороший взгляд – твердый и ясный.

Сколько в нем понимания и сочувствия… низкий тебе поклон, господин Главный министр! Не мне судить твою жизнь – но смерть твоя была достойной. И вдобавок она исправила то, что сотворил с разумом своего ученика твой приспешник Гобэй. То, что я уже и не надеялся исправить.

Кэссин оглядывал своих собеседников – а Кенет то и дело смотрел на этого нового Кэссина и не мог наглядеться.

– Как раз мага этого можно не опасаться, – говорил меж тем Кэссин. – Мага этого больше нет. А вот ученики остались. И что с ними делать, ума не приложу.

– А тебе и прикладывать не надо, – возразил Кенет. – Это уж моя забота. Если, конечно, его величество дозволит…

– Дозволю я или нет… – пожал плечами Югита. – Впрочем, об этом мы уже говорили.

– Нашел о чем дозволения спрашивать, – усмехнулся Юкенна. – Я бы на месте его величества был бы рад и счастлив сплавить тебе все это охвостье. Вот только что ты с ними делать будешь?

– Не я, – помотал головой Кенет. – Лихие Горы.

– Думаешь, горцы с ними справятся? – заинтересовался Кастет.

– Горцы – навряд ли, а вот Горы – наверняка, – коротко ответил Кенет.

Стороннему человеку, не побывавшему в Лихих Горах, ни за что его не понять – но Кенета это отчего-то мало заботило. Как говорит король Югита – а какая, в сущности, разница? Главное сейчас – всех бывших учеников Гобэя до единого отвести в Лихие Горы и отдать на попечение горных кланов. По одному, по двое на клан, никак не больше. И не горцы – сами Лихие Горы не упустят их. В Лихих Горах мерзавцам не место. Или они становятся людьми, или… Боги горцев сами выносят приговор своим Повелителям. Один такой божий суд Кенету довелось увидеть, и запомнил он увиденное навсегда.

«Горы были милостивы ко мне, – подумалось Кенету. – Даже и на равнине. Горы прислали мне своего сына, и он спас короля Югиту. А заодно и мне подсобил. Я ведь не знал, что мне делать с бывшими друзьями-приятелями Кэссина, – а вот Бантик меня надоумил, куда их следует отправить, чтобы избежать смертоубийства. Я не в горах рожден, и сон, ниспосланный ими, не смог бы найти меня здесь – зато он нашел того, кто может мне помочь. Лихие Горы милостивы к сыну своего хлеба».

– Странную вы себе награду выбрали, – усмехнулся Югита.

– Награду? – не понял Кенет.

– Юкенна получил свой договор, – разъяснил Югита. – Грузчик этот ваш… – При этих словах король непроизвольно повел плечами, словно бы вновь высвобождаясь из могучих объятий Бантика. – С ним тоже все достаточно просто. Молодой здоровый парень, и жениться вроде собирается. Конечно, на жизнь он себе всегда заработает, а все же перед свадьбой лишние деньги лишними не окажутся. И домик поуютнее. Все-таки женатый грузчик – совсем не то что грузчик холостой. Господина Катаги ждет повышение по службе…

Лицо Кастета было бы непроницаемой маской, когда бы не глаза: взгляд его так и лучился довольством.

– А вы себе вытребовали в награду дурное наследство бывшего мага. И хлопот у вас будет с этим наследством…

– Куда меньше, чем если бы я бросил их на произвол судьбы, – решительно возразил Кенет.

– Верно, – кивнул король. – И все же подумайте хорошенько – не хотите ли вы испросить себе другой награды?

Кенет хотел было ответить отказом, но тут его осенило.

– Мой учитель родом отсюда, – произнес он. – И здешние края он покинул еще ребенком. Ваш отец повелел весь его род уничтожить. Я думаю, он был бы рад побывать в родных краях, но указ вашего отца…

– Все указы моего отца об истреблении родов отменены, – возразил Югита. – На первой же неделе моего царствования. Еще Тагино покойный мне присоветовал. В своих, конечно, интересах… но не только. Все, кто уцелел, вправе вернуться. Насовсем или только погостить – это уж как они сами пожелают.

Насовсем Аканэ не вернется. Ничто его здесь не держит. А в Саду Мостов у него друзья. И любимая девушка. И воинский долг. Нет, не вернется Аканэ насовсем. А вот побывать здесь ему давно охота. Очень уж он тосковал по родным местам, хоть и виду старался не подавать. Знал бы он раньше, что Югита отменил кровавый указ! Добрую весть принесет Кенет в Сад Мостов…

– А как быть с моими… э-э… помощниками? – напомнил Юкенна.

– Сомневаюсь, что они примут хорошую должность и большие деньги, – усмехнулся Югита. – Как полагаете?

Кастет возмущенно замотал головой. Кэссин негромко засмеялся. Юкенна вздохнул и развел руками. Действительно, Гвоздь и Покойник немало потрудились, и оставить верных подданных, кем бы они ни были, без награды – как-то не по-королевски. Но чем их таким наградить, чтобы награда была им не в тягость?

– Я думаю, для них наилучшая награда, – пришел на помощь Кенет, – это предоставить выбор им самим. Скажем… даровать им прощение за все, что они успели сделать в прошлом. А захотят ли они после этого изменить свою жизнь, или предпочтут жить как жили… это уж их дело.

Кастет за спиной короля радостно закивал. Югита подумал и медленно наклонил голову в знак согласия.

– А чего бы хотели вы? – обратился он к Кэссину.

Надо было видеть, как Кэссин растерялся. Он хотел было что-то сказать, но передумал, потом снова пошевелил губами, так и не издав ни звука. Щеки его медленно заливала багровая краска смущения.

– Одарите его своей дружбой, – негромко посоветовал Кенет, наклонясь к королю. – Большего ему не надо… да он большего и не заслуживает.

Югита искоса взглянул на Кэссина и снова кивнул.

– Теперь ваша дружба уже не принесет ему вреда, – продолжал Кенет. – К тому же нам с Юкенной пора возвращаться домой. Знай я, что оставляю Кэссина под надежным присмотром, я ушел бы с легким сердцем.

Краска отхлынула от лица Кэссина. Теперь он был почти так же бледен, как совсем недавно красен.

– Я хотел предоставить ему место королевского мага, – вполголоса произнес Югита, продолжая наблюдать за Кэссином. – Есть у меня одна свободная должность…

– Рано еще, – так же вполголоса ответил ему Кенет. – Хотя… – Он пристально посмотрел на Кэссина. – Если можно, ваше величество, попридержите это место пустым. Я так понимаю, ждать уже недолго.

Кэссин вскинул голову и замер.

– Быть по сему, – изрек король.

Под утро, распростившись с Кастетом, Кенет не сразу проводил Кэссина до Ремесленки. Сначала он вместе с Юкенной отправился в посольство, где и доверил Кэссина гостеприимству Хакарая. Кэссин был в приподнятом настроении, много болтал, шутил, смеялся – а заручившись обещанием Кенета и Юкенны не уходить прочь, не попрощавшись, уснул прямо за столом.

– И охота тебе было время тянуть? – недоумевал Юкенна. – Вот прямо сейчас и простились бы…

– Не сейчас, – возразил Кенет. – Я ему подарок пообещал. А мне его еще сделать нужно.

– Это долгое дело или не очень? – поинтересовался Юкенна. – А то ведь если долгое, то я, тебя ожидаючи, так крепко засну, что ты меня даже магией не подымешь. Тогда уж тебе придется меня ждать.

– Думаю, быстро управлюсь, – поразмыслив, ответил Кенет. – Но наверняка обещать не могу. А если боишься заснуть, пойдем со мной. Не возражаешь?

– Ничуть, – ответил Юкенна.

И прямо из посольства Кенет рука об руку с Юкенной шагнул на опушку леса.

– Это здесь ты собрался подарок создавать? – удивился Юкенна.

– Нет, – невозмутимо ответил Кенет, – не здесь, подальше. Здесь того, что мне нужно, нет.

И он зашагал в глубь леса. Немало озадаченный Юкенна последовал за ним.

– Ты хочешь что-то с помощью магии сделать? – риторически вопросил Юкенна.

Кенет молча кивнул, сосредоточенно оглядывая то одно, то другое дерево испытующим взглядом.

– Люблю смотреть, как маги работают, – признался Юкенна с мечтательным вздохом.

– Маги, – фыркнул Кенет. – Да я чаще магию применял, когда учеником был.

– А это всегда так, – ухмыльнулся Юкенна. – Когда я только учился владеть мечом и боевым цепом, я с ними повсюду таскался. Разве только под подушку перед сном не клал. А уж размахивал ими по поводу и без повода… вспомнить страшно. И все мне, понимаешь, казалось, что иначе и быть не может. А вот когда выучился… на самом-то деле обнажать оружие приходится ой как нечасто. Чем выше мастерство, тем лучше понимаешь, когда можно без него обойтись. Помнишь ведь пословицу: «Меч новичка раз в году видит ножны, меч великого воина раз в году видит солнечный свет».

– Похоже на правду, – признал Кенет. – А все-таки странно. С тех пор как Акейро попросил тебя найти, я очень редко пользовался магией… и все равно один раз оказался лишним.

– Это который? – заинтересовался Юкенна.

– А когда я на постоялом дворе пытался определить, не отравлена ли еда, – нехотя ответил Кенет. – И все равно угодил в ловушку. А заодно и выдал себя с головой. Это я ведь поначалу думал, что Гобэй меня заметил, когда я границу пересек. Ничего подобного. Я ведь за этот шаг столько текучей воды перемахнул…

– А при чем здесь вода? – немного обалдел Юкенна.

– А при том, что стоит мне перешагнуть через любую текучую воду, и никакой маг никаким магическим способом меня не обнаружит, – объяснил Кенет. – До тех пор, пока я не начну снова применять магию. Ну я и применил. Без нее меня бы на этом постоялом дворе попросту раздели до нитки и ограбили сонного. И порадовались бы… все они радуются, пока маг не проснется. А я сдуру магию применил. Все равно что гаркнул Гобэю в самое ухо: «Здравствуй, я прибыл». Ну и проснулся я прямехонько у Гобэя в темнице.

– Одна ошибка не в счет, – утешил его Юкенна.

– Если бы одна, – скривился Кенет. – Я королю говорить не стал… незачем ему беспокоиться. Все равно он с этим справиться не сможет. А вот Кэссину на прощание скажу.

– Что, еще одна магическая неприятность? – догадался Юкенна.

– Именно что магическая, – вздохнул Кенет. – Понимаешь, не все ученики Гобэя сидят у Тагино в поместье и участи своей ожидают. Один из них сбежал. И это не совсем ученик.

– Откуда ты знаешь? – усомнился Юкенна. – Ты же у него в поместье не был.

Кенет коротко усмехнулся одними губами.

– Я маг, – отрывисто бросил он и, помолчав немного, добавил: – Я его учуял.

– Как Гобэй – тебя?

– Примерно, – кивнул Кенет. – Когда мы были в Павильоне Ивовых Ветвей.

– А я все гадал, почему ты ни к королю, ни ко мне не кинулся, – сообразил Юкенна. – Вроде бы и маг, и воин… а стоял столбом и не делал ничего.

– Не до вас мне было, – кивнул Кенет. – Я смотрел, куда этот парень подался. Он ведь куда поопаснее Гобэя будет. Поехал он вроде бы в Загорье… потом свернул вдоль Пограничных Гор… сейчас он не работает, он просто едет, и я его не чувствую. А работать он не станет, пока не закопается поглубже. Так что мы еще не скоро узнаем в точности, куда он подевался. Но за Садом Мостов и Загорьем я уж как-нибудь присмотрю. А здешние места пускай Кэссин бережет.

– Думаешь, он сумеет? – не поверил Юкенна.

– И очень скоро, – заверил его Кенет. – Потому-то мне и нужно сделать ему обещанный подарок. Чует мое сердце, скоро он ему понадобится.

Он замолчал, и Юкенна не осмелился спросить его еще о чем-нибудь. Словно незримая стена тишины отгородила от него Кенета. Молодой маг быстрым упругим шагом двигался меж деревьев. Время от времени он останавливался, прикладывал руку к одному из стволов, потом убирал ее и шел дальше. Он не произносил ни слова, но в мозгу Юкенны всякий раз словно бы звучал его голос, задающий один и тот же вопрос: «Можно?»

Потом он услышал еще что-то неясное… или нет, не услышал… просто понял, что Кенет каким-то непонятным ему образом получил ответ.

На сей раз Кенет не стал убирать руку с могучего ствола. Наоборот, он прижал ее еще крепче, и дерево как бы раздалось навстречу его руке… пропустило ее в себя… сомкнулось вокруг его руки… нет, не сомкнулось, оно ведь и не разделялось надвое… а может быть, рука Кенета на какой-то краткий миг стала частью дерева?

А потом Кенет преспокойно вынул руку из ствола, отступил на шаг и поклонился дереву в пояс. Юкенна мог бы поклясться, что листва прошелестела что-то в ответ… а может, все-таки примерещилось? Ведь ни ветерка, как нарочно!

Да что там листва! Подумаешь зашелестела. Всего-то и дел. Стоит ли обращать внимание, шуршат какие-то там листики или не шуршат, когда у тебя на глазах только что сотворилось самое настоящее чудо!

Ладонь Кенета крепко сжимала совершенно готовую рукоять меча. Вот и гадай – то ли она давно уже выросла в недрах ствола и только поджидала, когда мимохожий волшебник вытащит ее наружу, то ли дерево вырастило ее по просьбе Кенета сию же минуту? Как бы то ни было, нельзя сказать, чтобы у дерева был недовольный вид. Впрочем, и Кенет сияет, как свеженаточенный клинок.

– Вот теперь можно и с Кэссином прощаться, – объявил довольный Кенет. – Посох у него будет отменный. В самый раз для него.

– Посох? Это?! – Юкенна обалдело указал на рукоять меча. Кенет кивнул.

– Но почему такой? – возопил Юкенна. – Почему, в конце концов, не просто посох безо всяких выкрутасов?

– Это шутка такая, – ухмыльнулся Кенет – на сей раз всем лицом. – Маги тоже имеют право пошутить. Да ты не беспокойся, он поймет.

Пора прощаться наступила весьма скоро. Едва только Кенет отвел бывших учеников бывшего Гобэя в Лихие Горы да попросил предводителей горных кланов присмотреть за ними попристальней, как сразу же заторопился домой. Однако убедиться в том, что Кэссин шутку понял, Юкенне не довелось: Кенет вручил Кэссину свой подарок в наглухо закрытой шкатулке.

– И не пробуй даже открывать, – предупредил его Кенет. – Когда ты станешь магом, она откроется сама. А до тех пор ничего не получится.

Конечно же, Кэссин незамедлительно попытался открыть шкатулку – разумеется, безрезультатно. Очень уж ему хотелось знать, что спрятано в таинственной шкатулке. Кэссин строил самые разнообразные догадки, но к истине так и не приблизился. Даже если бы он услышал, о чем переговаривались Кенет с Юкенной перед тем, как отправиться в Сад Мостов, он и то бы вряд ли сумел догадаться.

– Полагаешь, он поймет твою шутку, когда откроет шкатулку? – негромко поинтересовался Юкенна.

– Поймет, – уверенно ответил Кенет. – Сначала поймет, потом откроет.

– Раз уж я этого не увижу, – язвительно заметил Юкенна, – может, ты мне все же объяснишь, что ты всем этим хочешь сказать.

– Да изволь, – пожал плечами Кенет. – Помнишь, чем заканчивается воинский канон?

– «Ибо прежде руки рукоятью владеет меч», – процитировал наизусть Юкенна. – Из «Поучения о природе верности». Ну так и что? Самая что ни на есть расхожая премудрость.

– Для нас с тобой – да, – не согласился Кенет. – Мы-то ведь воины. А он – нет. И поучения этого он ни разу не читал и целиком не слышал.

– Ну и что? – не уступал Юкенна. – Если тебе так уж охота объяснить ему то, чего он еще не знает о верности, ты мог бы просто дать ему почитать воинский канон.

– Если бы он собирался стать воином, – покачал головой Кенет, – я бы так и сделал. Но он собирается стать магом. Мудрость веков, вычитанная из книги, ему не поможет. Он должен понять это сам.

Ничего этого, понятное дело, Кэссин не слышал. Да и не до разговоров ему было. Навстречу ему из домика старичка лекаря выбежал малыш Намаэн, подпрыгнул, с размаху ринулся ему на шею, обхватил ручонками и повис, энергично молотя воздух пятками. А следом за Намаэном поспешал и сам Вайоку. Так что не получилось у Кэссина душераздирающе-скорбного расставания со вновь обретенными друзьями – в лучшем случае торопливое прощание с быстрыми короткими поклонами вперемежку с приятельскими тычками и поспешными обещаниями писать длинные письма и наезжать в гости, буде свободная минутка выдастся. Встреча совершенно заслонила собой разлуку. Кэссин был слишком занят Намаэном и старым лекарем, чтобы предаваться горю или терзаться любопытством. Шкатулочку он засунул куда-то наверх, на привесную полку, а потом и вовсе почти позабыл о ней. И только вечером, когда Намаэн наконец-то угомонился и заснул, а старый Вайоку пожелал услышать всю историю их с Кенетом приключений и злоключений, Кэссин вспомнил и осознал, что Кенет простился с ним и возвратился домой, оставив прощальный подарок. Перед сном Кэссин еще раз попытался открыть шкатулку – все так же безуспешно.

Шкатулка упорно не желала открываться, но Кэссин столь же упорно пробовал ее отпереть всякий раз, когда ему случалось соскучиться о Кенете. А скучал он нечасто. Времени у него не было скучать, а уж тем более тосковать. Гвоздь и Покойник его не забывали, да и сам он частенько захаживал к ним в гости. С Кастетом и Бантиком он встречался еженедельно, а у Бантика так даже и на свадьбе погулял. Повидался он несколько раз и с королем Югитой, причем не только в том достопамятном погребке, где король оделял наградами посла Юкенну и всех его соратников, но и в большом королевском зале. Кэссин имел на то полное право. Попробовал бы кто не пропустить во дворец пусть даже самого распоследнего оборванца, если сам король соизволил оделить его таким титулом! «Друг короля» – неплохо звучит? Правда, к какому вельможному рангу его приравнять – а значит, и как с ним следует общаться, с этим самым другом, – совершенно непонятно. Но если судить по тому неизменному благоволению, с которым король встречал Кэссина, титул королевского друга потянет на министерский пост самое малое. К тому же дарован сей титул не просто так, а за особые заслуги. Король в своем указе все разъяснил: оный юноша Кэссин, ученик того мага, с которым самым тесным образом сотрудничал покойный Главный министр Тагино, павший от руки коварного убийцы, сделал все, что мог, дабы спасти особу его величества от последствий наигнуснейшего заговора.

Указ Кэссина порядком позабавил: это же надо – нагородить целую гору несусветной лжи, ни единым словом не погрешив против правды! Все именно так и произошло – однако указ создавал впечатление, что Тагино пал в бою, защищая короля. Текст указа достойно венчал собой высокое здание недомолвок и полуправд, фундаментом коего послужили похороны Тагино. Кэссин уже понимал, что указ, как и оказанные Тагино королевские почести, вынужденно представлял собой причудливую смесь обнаженных подлинных чувств и точного хладнокровного расчета. Узрев Тагино в гробу, покрытого родовым знаменем, кто усомнится в смерти последнего из Хадаэ? И уж если Югита может себе позволить похоронить последнего претендента на трон с королевскими почестями как равного себе, значит, власть его настолько прочна и крепка, что лучше и не пытаться ее оспаривать. Власть Югиты демонстрировала свою несокрушимую мощь, словно боец, подрагивающий напоказ толпе своими огромными страшенными мышцами – легко, обаятельно, словно бы и без малейшего напряжения. А и тяжелая же у королей работа! Каждое свое душевное движение изволь обращать ко благу и процветанию державы… не диво, что короли сходят с ума чаще, чем простые смертные, такая ноша не всякому по плечу. А то, что Югита, судя по всему, снес бы и вдвое большую, дела не меняет.

Кенет оказался прав: дружба Югиты уже ничем не могла повредить Кэссину. Еще месяц назад от лести придворных и благоволения короля у него бы голова пошла кругом. Но теперь он слишком хорошо знал, какой ценой платят за право ощущать на своей голове тяжесть короны. И короля Югиту Кэссин навещал, пожалуй, не столько ради себя, сколько ради него самого: все ж таки живой человек, даром что король!

Одним словом, Кэссин никак не заскучал бы, даже если бы жил один. А ведь он поселился у старика Вайоку окончательно. Какая ж тут скука, когда старый лекарь то и дело толкует неспешно о житье-бытье, а рядом постоянно мельтешит забавный постреленок, еще так недавно бывший его наставником. Ох и странные же иногда жизнь шутки шутит: теперь самому Кэссину предстояло сделаться наставником маленького Намаэна, и относился Кэссин к своему долгу наставника куда как серьезно. Да и без Намаэна хлопот хватает: огород прополоть, подправить покосившуюся изгородь, собирать и сушить целебные травы и составлять лекарства под присмотром Вайоку – а ведь всему этому еще и выучиться надо.

Кэссин и учился. И уставал с непривычки попервоначалу безмерно. И промахи у него, бывало, случались. Иногда он путал пакетики с травами – то-то бед бы натворил без неусыпного надзора Вайоку! – иногда сыпал в ступку еще не высушенные или, наоборот, пересохшие семена. Особенно худо ему приходилось, если нужно было не просто заготавливать впрок обычные лекарственные зелья, а срочно составлять целебное снадобье на заказ. Старик Вайоку мало-помалу начал подпускать Кэссина к этой ответственной работе, и Кэссин старался что было сил. А когда сил и старания больше, чем умения, рано или поздно неприятностей не избежать.

Неприятность произошла, когда Кэссин растирал в порошок семена травки, имеющей какое-то умопомрачительно сложное ученое название, но самому Кэссину известной под простонародным именованием «поросячье рыльце». По осени ее тугие желтовато-розовые коробочки высовывались из пожухлой травы, словно бы и впрямь любопытные пятачки маленьких потешных свинушек. Семена поросячьего рыльца используются для составления лекарств крайне редко, несмотря на свои несомненные целебные свойства, – слишком уж трудно их правильно приготовить. Вскрыть коробочку так, чтоб не запачкать семена густым млечным соком, – сплошное мучение. А стоит немного подождать, покуда коробочка окончательно созреет и раскроется сама, – и семена уже не будут иметь и половину той силы. Значит, сиди и вскрывай коробочки, перемазавшись по локоть липким, быстро чернеющим соком. А когда отмоешься, нужно кропотливо очистить каждое семечко от пуха: пушинки пригодятся при составлении совсем других снадобий, а порошок из семян испортят напрочь. И это еще не все. Далее наступает черед семян – крепких и не очень-то сухих. Кэссин иной раз в сердцах говаривал, что легче огурец в порошок истолочь, чем эти маслянистые семена. Их ведь даже подсушить толком нельзя: масло должно не испариться, а пропитать собой целебный порошок. На пару щепотей этого бесценного зелья уходит день кропотливого труда, а то и не один.

А Кэссин, как назло, выспался скверно: вчера до поздней ночи лясы точил с Намаэном, сказки ему рассказывал. Семена поросячьего рыльца требуют рук внимательных, терпеливых и точных в каждом движении, а у Кэссина пальцы дрожат. Но ведь не сваливать же всю работу на старика лекаря! Разве можно заставить человека в его годах несколько часов подряд тереть и толочь в ступке окаянные семена? И ведь действительно окаянные: Кэссин с ними уже битых два часа возится, а им хоть бы что сделалось!

С досады Кэссин резко двинул пестиком. Усталость и неопытность плохи и сами по себе, но в сочетании с силой они просто разрушительны. Ступка разлетелась на кусочки. Мелкое крошево осколков перемешалось с семенами так основательно, что не оставалось ни малейшей надежды отделить их друг от друга.

Старикан Вайоку только мигнул близоруко, вздохнул и отправился за веником. Кэссин подскочил к нему, выхватил веник и принялся яростно сметать с пола последствия катастрофы.

– Вот ведь незадача, – промолвил лекарь. – Теперь все придется начинать сначала.

И снова Кэссин резал ненавистные коробочки, чистил семена и тер их в запасной ступке. От помощи он отказался почти злобно: еще не хватало, чтобы Вайоку делал за него его работу после того, как все пришлось выбросить по его собственной вине! Кэссин растирал злополучные семена всю ночь и закончил уже засветло.

– Умаялся? – сочувственно спросил его Вайоку, когда порошок из свинячих семян был доведен до неправдоподобного, почти недосягаемого качества и осторожно ссыпан в небольшую банку с плотно притертой пробкой. – Поди поешь перед сном, сразу полегчает. Я тебе в кухне на столе завтрак оставил. Питье остыло немного, ты уж не обессудь. А еду я крышкой прикрыл, так она в самый раз горячая будет.

Кэссин от изумления выдохнул так резко, словно его огрели по лицу мокрым полотенцем. Он ведь семена испортил. И ступку дорогую разбил. Он провинился. Проштрафился. И за вину свою мог ожидать многого – но никак уж не горячего завтрака!

– Т-так ты меня ругать не будешь? – запинаясь, спросил он. Вайоку устремил на него совершенно непонимающий взгляд.

– А что, от этого ступка склеится? – поинтересовался старик лекарь.

– Но… я ведь виноват… – попытался объяснить ему Кэссин, сам не понимая, отчего все его верные по сути слова, стоит их произнести, оборачиваются полнейшей чушью. – Я думал, ты меня накажешь…

– Зачем? – искренне удивился Вайоку. – Разве ты и так уже мало наказан?

От неожиданности у Кэссина разом заломило переносицу.

– Ты ведь расстроился, когда ступку сломал, – простодушно продолжал тем временем Вайоку. – И ты всю ночь работал. Целая ночь тяжелого труда и собственное огорчение. Неужели тебе этого мало?

Кэссин уставился на старичка лекаря, как на некое чудо природы. Да нет, не лукавит Вайоку. Для него слова «наказать – значит простить» – пустой звук, да и только. Если он их и вообще слышал. Он и в самом деле не понимает, к чему Кэссин клонит. Хлопает наивно седыми ресницами – и ничегошеньки не понимает! Еще и сочувствует провинившемуся, старый гриб! Да под каким кустом ты вырос, простофиля?!

– Ты больше ступок не ломай, – попросил его Вайоку, – вот и ладно будет. А сейчас иди поешь, пока не остыло.

И тут Кэссин захохотал. Он задыхался от смеха, по лицу его текли слезы, но он не мог остановиться.

Ибо старичку лекарю было совершенно безразлично, кто тут главный и какому уложению о наказаниях какой проступок соответствует. Он не только не понимал – не замечал даже всей той мути противоестественных отношений между людьми, которой так тщательно пичкал когда-то Кэссина Гобэй. Этот старый гриб был естественным, как… как старый гриб! И видел он лишь свершившиеся факты, а не повод для установления господства: ступка разбита, ученик огорчен, работа выполнена, завтрак горячий…

Кенет в свое время немало потрудился, вышибая из Кэссина дурь. От большей части мысленного непотребства Кэссин освободился, и именно благодаря его усилиям. Опять же похороны Тагино и закаменевшее лицо короля Югиты, молча стоящего возле могилы… но все же где-то в потаенных уголках сознания Кэссина еще таилась сладостная отрава, еще пряталось тление. Простодушие старого лекаря сверкало подобно водопаду – и этот могучий водопад обрушился в самую сущность Кэссина, низвергся в его душу и разом промыл ее дочиста.

Окончательное освобождение настолько потрясло Кэссина, что ликующий хохот сам собой исторгся из его уст. Он все смеялся и смеялся – и над своей прежней жизнью, так бездарно растраченной, и над своим недавним непониманием – подумать только, ведь он считал, что это Вайоку ничего не понимает!

А вслед за освобождением пришла сила – сила его магии. Не успел еще отзвучать хохот Кэссина, как его единение с собственной магической силой завершилось. И Кэссин, едва отдышавшись, вновь захохотал: как же он мог не видеть, не замечать, не понимать, что она всегда была с ним! Так вот где его место средоточия – на окраине Ремесленки, в жилище старого чудака лекаря, в ветхом домике со скрипучими половицами! Вот как он обрел свою магию – накрывая на стол, пропалывая огород и бесконечно сортируя целебные травки. Ну не смешно ли?

Кенет оказался прав: до обретения магии Кэссину было рукой подать, только вот сам он этого не знал.

А Кенет, к слову сказать, был таким же чудом простосердечия, как и старенький лекарь, – достаточно вспомнить, как он вел себя в темнице у Гобэя и что говорил. Но для окончательного исцеления Кэссина его естественность была слишком близка и постоянно доступна. К тому же Кенет, хоть и маг, приходился Кэссину сверстником, а потому его пример не произвел должного впечатления.

Вспомнив Кенета, Кэссин вспомнил заодно и о его прощальном подарке. Обняв от избытка чувств старичка Вайоку, Кэссин усадил его на лавку, а сам подбежал к подвесной полке, приподнялся на цыпочки и снял с нее почти позабытую им шкатулку.

Ему не пришлось долго гадать, сумеет ли он на сей раз открыть шкатулку и как это сделать. Шкатулка отворилась сама, словно только того и ждала, когда же Кэссин соблаговолит о ней вспомнить.

Кэссин нетерпеливо откинул крышку да так и замер. Потом рука его благоговейно коснулась лежащей в шкатулке рукояти меча, помедлила немного – и сомкнулась вокруг нее крепко-накрепко.