Он не взял ни «Лак для волос», ни «Гарольда и Мод».

Через несколько минут после того, как ушла Сэм и Линкольн наконец пришел в себя, он понял, что домой ему идти совсем неохота. Неохота было ни спокойно сидеть, ни молчать. Он вышел из «Блокбастера» без фильма и остановился на улице только затем, чтобы выбросить в урну карточку Сэм. В этом жесте не было ничего многозначительного. Он знал, где работает Сэм, а номер телефона ее родителей до сих пор помнил наизусть. А потом Линкольн вынул бумажник и прочитал письмо Бет о нем – то самое, где было «стараюсь не цапнуть его за плечо». Еще раз прочитал. Еще. И еще. А потом смял и швырнул подальше.

А потом отправился… отмечать Новый год. Линкольн не сомневался, что рекламная открытка, которую всучил ему Чак, болтается где-то в машине. Когда он искал ее на заднем сиденье, то заметил, что руки у него ходят ходуном.

«Вот и хорошо, – подумал он. – Стоит он, видишь ли, как вкопанный».

Когда Линкольн парковался у дома Чака, то поймал себя на том, что широко улыбается в зеркало заднего вида.

Вечер был в полном разгаре.

Лилипуточка Эмили со своим тыквенным хлебом была, понятно, здесь, и Линкольн не стал замыкаться в себе. Ему этого не хотелось. Эмили была мила, все его шутки казались ей верхом остроумия, и Линкольн шутил и шутил, потому что не стоило волноваться, что над ними никто не засмеется. И еще – рядом с Эмили он чувствовал все свои восемь футов роста. А это очень приятно, чего уж там…

Линкольн не дал маху с электронными крылатыми фразами. Он поразил воображение присутствовавших немой двухминутной сценой из «Шестого чувства», когда играли в шарады на тему 1999 года.

– Когда ты изображал, как кольцо падает на пол, – хлопая, сказал Чак, – то почти уже и забыл, что до того ты умер.

Наконец часы показали полночь – именно показали, потому что они были электронные, а не механические, – и Линкольн чмокнул Эмили в щеку. Сразу же подумалось, что это ошибка, и он, не мешкая, схватил лупоглазую корректоршу и тоже ее чмокнул. И еще больше ошибся. Пришлось чмокать всех подряд – девушек, до которых мог дотянуться, между прочим, и Даниэль, главную ночную редакторшу, двух совершенно незнакомых женщин, жену Чака, с которой Чак не жил, и даже самого Чака.

Потом нестройный хор грянул «Забыть ли старую любовь». Оказалось, что только Линкольн помнит все слова. И он затянул высоким тенором:

С тобой топтали мы вдвоем Траву родных полей, Но не один крутой подъем Мы взяли с юных дней [18] .