Глава 27
Проснувшись, Джорджи не поверила, что она спала. Как она могла заснуть? С такими способностями она могла бы дрыхнуть и под бомбежками. Часы показывали девять утра. На ковре у кровати стоял желтый телефон со снятой трубкой.
Что она наделала?
Руками вперед Джорджи сползла с кровати и сразу же схватилась за телефон. Ей пришлось несколько раз постучать по рычагу, прежде чем появился гудок. Как только он появился, она торопливо завертела диск, набирая номер Нила. Так торопливо, что совала палец в прорезь следующей цифры, не дав диску вернуться на место…
Занято.
Что она наделала?
По телефону сейчас вполне могла разговаривать мать Нила. Или его отец.
Боже мой, его отец!
Джорджи вспомнила, что в экстренных случаях можно прервать идущий разговор и освободить линию. Нужно позвонить дежурному оператору, и та разъединит. Джорджи вспомнила, как однажды ее принудительно разъединили. Она тогда училась в старшем классе и два часа подряд висела на телефоне, болтая с Лади. Кому-то из подруг матери срочно понадобилось с ней связаться. Такой услуги, как режим ожидания, тогда еще не было. Когда в их болтовню вклинился голос оператора, Джорджи показалось, что это глас Божий. Потом у нее еще долго сохранялось ощущение, что операторы подслушивают ее разговоры.
Она повесила трубку. Снова набрала номер. Занято.
Стоило ей повесить трубку, как телефон зазвонил.
Джорджи вздрогнула и с опаской поднесла трубку к уху.
– Алло!
– Это всего-навсего я, – послышался в трубке голос Хизер. – Звоню тебе снизу.
– У меня все нормально, – сказала Джорджи.
– Чувствую. Нормальные люди всегда рассказывают, какие они нормальные и как у них все прекрасно.
– Тебе чего-нибудь нужно? – не слишком вежливо спросила Джорджи.
– Я скоро уезжаю. Мама хочет, чтобы ты спустилась позавтракать и заодно попрощаться со мной. Она сейчас делает французские тосты.
– Я не хочу есть.
– Мама говорит, что людям, когда они в депресняке, нужно напоминать о необходимости есть и мыться. Напоминаю: тебе не мешает сходить в душ.
– Схожу, – пообещала Джорджи.
– Тогда пока. Я люблю тебя.
– Я тебя тоже. Пока.
– Но ты ведь спустишься, чтобы проститься со своей единственной и неповторимой сестрой?
– Да. Обязательно.
– Люблю тебя. Пока.
Джорджи повесила трубку и еще раз набрала номер Нила. Занято.
Она взглянула на часы. Пять минут десятого. Когда же Нил должен был покинуть Омаху, чтобы к завтрашнему утру быть в Калифорнии? В какое время он тогда появился?
Этого Джорджи вспомнить не могла. Неделя их разрыва слилась для нее в какой-то слезливый комок. Слезливый комок пятнадцатилетней давности, на который она смотрела из зеркала заднего вида. Только зеркало показывало не идущие сзади машины, а ее жизнь.
Джорджи снова подняла трубку.
Один, четыре… два…
Четыре, пять три…
Четыре, три, три, один…
Занято.
– Прими душ! – послышался из коридора голос матери. – Я делаю французские тосты!
– Иду! – крикнула в ответ Джорджи.
Она подползла к шкафу и принялась выгребать содержимое.
Роликовые коньки. Упаковочная бумага. Стопки старых номеров «Спуна».
У стенки стояла красно-зеленая коробка, предназначенная для рождественских украшений. На всех ее сторонах Джорджи когда-то написала большими черными буквами: «Хранилище».
Вытащив коробку на пол, Джорджи подняла крышку. Коробка была плотно набита разными бумагами. После свадьбы Джорджи завела себе под Хранилище другую коробку (та пылилась где-то на чердаке их дома). Затем у нее появился компьютер и доступ в Интернет. Вырезки сменились закладками и снимками с экрана, которые она распихивала по виртуальным папкам жесткого диска и потом забывала, где что лежит. Что-то безвозвратно терялось, поскольку компьютер под ее руками имел обыкновение гробить жесткие диски. Джорджи перестала распечатывать фотографии. Если ей хотелось взглянуть на старые рождественские снимки, их приходилось искать на картах памяти. Видеопленки запечатлели первые месяцы жизни Элис, но посмотреть их было не на чем. Эпоха пленочных видеомагнитофонов ушла безвозвратно.
Все, что лежало в верхней части красно-зеленой коробки, относилось ко времени, когда Джорджи съехала из материнского дома. Это было незадолго до их свадьбы с Нилом. «Эта свадьба все-таки состоялась», – мысленно напомнила себе Джорджи.
Она нашла чек комиссионного магазина, где покупала свадебное платье. Триста долларов. Новое обошлось бы ей куда дороже.
– Я надеюсь, что невеста, надевавшая это платье до меня, счастлива, – сказала тогда Джорджи Нилу. – Не хочу, чтобы аура чужого несчастливого брака перешла на нас.
– Можешь не волноваться, – успокоил ее Нил. – Мы счастливы, и наше счастье нейтрализует все ауры.
Он тогда был по-настоящему счастлив. Все время их помолвки. Джорджи никогда не видела его более счастливым, чем в те месяцы.
Едва только Джорджи сказала «да» и кольцо оказалось на ее мизинце (для ее безымянного пальца оно было маловато), Нил радостно подпрыгнул и обнял ее. Он улыбался во весь рот. Во всю глубину своих чудесных ямочек на щеках.
Он обнимал ее за талию и затылок, без конца целовал, повторяя:
– Выйди за меня. Джорджи, выйди за меня.
Она снова и снова говорила «да».
Воспоминания о том дне потускнели. Как это могло случиться? Почему осталась лишь общая картина, а множество мелких подробностей забылось? Она думала, что такое событие должно накрепко врезаться в память. А ее мозг думал по-другому. Они с Нилом были пятнадцать лет женаты, и уже не столь важно, какие обстоятельства предшествовали их браку.
Джорджи помнила, как счастлив был тогда Нил. Помнила его слова.
Отныне и навсегда. Отныне и навсегда.
Неужели Нил это говорил? Неужели она тогда слушала его вполуха, не понимая слов, произносимых на ее помолвке?
Джорджи обеими руками полезла в Хранилище…
Ее диплом об окончании колледжа.
Какой-то дурацкий гороскоп, вырванный из журнала «Спай».
Последний выпуск комикса «Остановить Солнце». Еж, нарисованный Нилом, улетал к небесам.
Вот они – снимки, сделанные материнским поляроидом.
Лиз до последнего держалась за свой поляроид. Ей вечно не хватало терпения, чтобы возиться с обычной пленочной камерой. А тут – подождал несколько минут, и сразу получаешь готовый снимок.
Джорджи нашла три снимка, сделанные в тот знаменательный день. Все три ее мать сделала в гостиной, на фоне рождественской елки. На Джорджи была мешковатая футболка с крупной надписью «Теперь вперед!», оставшаяся от занятий в школьной группе повышения самооценки. Даже по снимку чувствовалось, что Джорджи всю неделю проревела. (Так оно и было.) Нил тоже не блистал нарядом: мятая фланелевая рубашка, в которой он провел сутки за рулем. И все равно они оба были такими молодыми и симпатичными. Достаточно худенькая Джорджи. Круглолицый Нил.
Из всех снимков только один был четким: Джорджи стоит, выпучив глаза, и протягивает к объективу руку с кольцом на мизинце. Рядом – улыбающийся Нил. Возможно, в тот день он единственный раз улыбался во весь рот, отчего его уши еще сильнее торчали в разные стороны, напоминая криво изображенные скобки.
Помнится, после снимков мать усиленно потчевала Нила лепешками, а он говорил, что две последние ночи не сомкнул глаз. «Я лишь немного вздремнул в Неваде. Прямо на обочине». Тогда Джорджи потащила его наверх, уложила на свою кровать, стащила с него ботинки и сняла джинсы. Ей хотелось потереться бедрами о него. Они оба накрылись одеялом.
– Выйди за меня, – и в постели повторял Нил.
– Выйду, – отвечала она.
– Возможно, я бы и смог прожить без тебя. Но это была бы жизнь, недостойная называться жизнью.
Наверное, эту фразу он придумал за двадцать семь часов пути.
Джорджи выложила снимки на пол. Три момента пятнадцатилетней давности. Три момента, когда ее Нил был счастлив и полон надежд. Ее настоящий Нил.
– Джорджи! Ну сколько можно тебя ждать?
Джорджи смотрела на снимки и ждала, когда они почернеют от яркого утреннего света.
Глава 28
Мать вошла не постучавшись.
– Я уже шла вниз, – сказала Джорджи.
– Все равно опоздала. Мы сейчас повезем Хизер к доктору Уиснеру.
Джорджи вечно забывала, что у Хизер другая фамилия. Все женщины в их семье имели разные фамилии: мать была Лайонс, Хизер – Уиснер, а Джорджи – Маккул. Выходя замуж, Джорджи захотела сменить фамилию на Графтон, однако Нил воспротивился.
– Джорджи Маккул не такое сочетание, чтобы отказаться от него по первому капризу.
– Это не каприз, а мое замужество.
– Не смеши меня! Джорджи Маккул – это же настоящая женщина Бонда. От такой фамилии нельзя отказываться.
– Но я же становлюсь твоей женой.
– Чтобы стать моей женой, тебе вовсе не обязательно менять фамилию.
– Ты сегодня уже говорила с девочками? – спросила мать.
– Не успела. Я с ними вчера разговаривала.
Разговаривала ли? Ну конечно, с Элис. Что-то про «Звездные войны»… Стоп, Джорджи. Это было всего-навсего сообщение голосовой почты.
А позавчера?
– Тебе бы стоило проехаться с нами, – сказала мать. – Подышишь свежим воздухом.
– Нет, я останусь дома. Нил может позвонить.
Что мог бы означать его сегодняшний звонок? То, что он остался в Небраске? То, что он сделал окончательный выбор… не в ее пользу?
– Возьми свой мобильник, и поехали.
Джорджи покачала головой. Вчера она так и не купила новый аккумулятор.
Мать села рядом с ней на пол. У обеих были домашние брюки одинакового фасона. У Лиз – зеленовато-голубые. У Джорджи – розовые. Мать подняла с пола один из снимков. Нечеткий. Нил на нем смотрел на Джорджи, а Джорджи улыбалась в объектив.
– Вспоминаешь давние дни? – спросила мать. – Мальчишка за сутки проехал полстраны. И ведь гнал без остановки. Он всегда был мастак на широкие жесты.
Да, он мог встать на одно колено. Мог ждать ее у общежития Сета. Рисовал цветки вишни ей на плечах.
Широкие жесты.
Лиз отложила снимок.
– Все наладится, – сказала она, сжимая колено дочери. – «Если это так, значит так лучше». Видела такую рекламу?
– Видела. Это реклама кампании в поддержку подростков с нетрадиционной ориентацией.
– Не важно, откуда она. Есть слова, применимые ко всему. Конечно, ты со мной не согласишься. Я же вижу: тебе сейчас очень плохо. Возможно, будет еще хуже. Я пока не представляю, как вы будете решать вопрос с детьми. Но время лечит все раны. Поверь мне, Джорджи, все до одной. Нужно просто пережить тяжелые времена. Потом счастье улыбнется и тебе, и Нилу. Должно пройти время.
Мать попыталась поцеловать Джорджи. Сколько ни давай себе обещаний, а привычные реакции тела сильнее. Джорджи снова отвернулась. Мать вздохнула и встала.
– Мы оставили тебе французские тосты. Да и недоеденной пиццы хватает… – (Джорджи кивнула.) – Думаешь, если я скажу Хизер: «Если это так, значит так лучше», она признается, что у нее есть подружка, которая больше чем подружка? – спросила мать, берясь за дверную ручку.
– Она думает, что ты не знаешь, – усмехнулась Джорджи.
– Я и не знала. Кендрик догадался. Он мне об этом твердит с тех пор, как Хизер сходила на школьный вечер. Его насторожил ее костюм. Я ему сказала, что молодые девчонки часто стесняются большой груди и стараются одеться так, чтобы не слишком выпячивать свои округлости. Ты же у меня не выросла лесби…
– Да. Не сподобилась.
– Но когда Хизер сидит на диване и ведет себя так, словно рядом с ней парень… я же не слепая.
– Алисон – симпатичная девочка. Мне понравилась.
– Я не собираюсь устраивать из этого трагедию, – сказала мать. – Тем более что женщинам в нашей семье крупно не везет с мужчинами.
– Тебе ли это говорить? У тебя есть Кендрик.
– Но вспомни, когда он мне встретился!
Джорджи сошла вниз, чтобы проститься с Хизер, затем приняла душ. Ей снова пришлось надевать материнское белье. И как вчера, покупая эти злосчастные лифчики, она забыла купить остальное белье?
Надо сходить в прачечную, вытащить из мусорной корзины футболку Нила и, если Петуния не порвала ее зубами и когтями, выстирать.
Эту футболку Джорджи присвоила, еще когда впервые осталась у Нила на выходные. Она два дня не меняла одежду, в которой приехала, и та пропахла потом и мексиканским соусом сальса. О том, чтобы съездить домой и переодеться, не было и речи. Им обоим хотелось подольше растянуть тот уик-энд. Джорджи помылась в душе и надела то, что предложил ей Нил: спортивные штаны, слишком узкие для ее бедер, эту футболку с «Металликой» и полосатые боксеры.
– Ты хочешь, чтобы я ходила в твоем белье? – спросила она.
– Не знаю, – ответил Нил и покраснел. – Я как-то об этом не думал.
Был воскресный день. Соседние комнаты пустовали. Сокурсники Нила подрабатывали кто где. Джорджи вышла из душа, облаченная в футболку и боксеры, которые тоже были ей тесны. Нил сделал вид, что не заметил.
Потом он со смехом повалил ее на кровать.
Редкий случай, когда Нил смеялся. Очень редкий.
Джорджи любила поддразнивать его по поводу ямочек на щеках, пропадающих впустую.
– Твое лицо так и просится в рассказ О’Генри, – говорила она. – А назывался бы рассказ так: «Самые потрясающие ямочки на щеках и парень, который никогда не смеется».
– Я смеюсь.
– Когда? Когда остаешься один?
– Да. Каждую ночь я жду, когда все заснут, и тогда сажусь на кровати и хохочу как сумасшедший.
– Ты никогда не смеешься над моими шутками.
– А ты хочешь, чтобы я смеялся над твоими шутками?
– Да. Я же все-таки сочинительница комедийных сценариев. Я хочу, чтобы все смеялись над моими шутками.
– У меня туговато с чувством юмора, – признался Нил.
– Уж лучше скажи, что не считаешь меня остроумной.
– Джорджи, ты очень остроумна. Спроси кого хочешь.
Она ущипнула его за бок:
– Наверное, не настолько остроумна, если тебя мне не рассмешить.
– Знаешь, я никогда не смеюсь над остроумными вещами. Просто мысленно отмечаю: «Надо же, какая забавная шутка».
– Тогда и про мою жизнь О’Генри мог бы написать рассказ: «Самая остроумная девушка в мире и парень, который никогда не смеется».
– «Самая остроумная девушка в мире»? Мне смешно уже от одного названия.
Стоило Нилу слегка улыбнуться, как на щеках сразу появлялись его чудесные ямочки. А его синие глаза сверкали.
Этот разговор повторялся у них год за годом, становясь все менее живым и игривым.
– Я же знаю, что ты не смотришь наше шоу, – упрекала она Нила.
– И ты бы его не смотрела, если бы оно не было твоим, – привычно отвечал Нил, складывая выстиранное белье или нарезая авокадо.
– Но это мое шоу. А ты мой муж.
– Когда в последний раз я его смотрел, ты обвинила меня в предвзятости и самодовольстве.
– Скажешь, не так? Ты смотрел мое шоу с такой физиономией, будто оно ниже твоего достоинства.
– Сущая правда. Оно ниже моего достоинства. И твоего тоже.
Не важно, что он был прав…
Совсем не важно.
Когда она впервые позаимствовала его футболку, Нил смеялся, а потом опрокинул ее на кровать…
Нил смеялся не тогда, когда читал или слышал что-то остроумное. Он смеялся, когда был счастлив.
Глава 29
Дом опустел. Мать оставила телевизор включенным, чтобы мопсы наслаждались рождественскими песенками.
Джорджи сидела на кухне и смотрела на коричневый «Тримлайн». Этот аппарат был поновее, уже с кнопками вместо диска.
Нил больше не позвонит ей из прошлого. Да она и не хотела этого.
И еще она не хотела, чтобы все это закончилось.
Джорджи пока не была готова потерять Нила. Даже для себя в прошлом. Она не была готова его отпустить.
Кто-то подарил Джорджи волшебный телефон, и ей было достаточно часами говорить по нему с ее старым другом. Если бы ей подарили машину времени, она бы, скорее всего, перенеслась в прошлое и оказалась рядом с ним. Она бы не стала совершать подвигов вроде убийства Гитлера. Пусть этим занимаются другие.
Возможно, Нил, с которым она говорила всю неделю, сейчас ехал в Калифорнию. Или не ехал. Или он был плодом ее воображения. Но тот Нил по-прежнему казался ей в пределах досягаемости. Джорджи по-прежнему верила, что с ним она сможет все исправить.
А ее Нил…
Ее Нил не отвечал на звонки и больше не делал попыток позвонить ей сам.
Ее Нил словно забыл о ее существовании.
Возможно, все это означало, что он не был ее Нилом.
Джорджи подошла к висевшему на стене аппарату, провела рукой по изгибу трубки и лишь потом сняла ее. Кнопки осветились. Джорджи тщательно набрала номер мобильника Нила…
Ее тут же переключили на голосовую почту.
Джорджи была готова оставить голосовое сообщение, хотя и не знала, о чем говорить. Однако привычного «бипа» она не услышала. «К сожалению…» – раздался чужой голос. «Этот ящик… переполнен», – произнес другой. В трубке щелкнуло, и Джорджи снова услышала привычный гудок.
Она привалилась к стене, сжимая в руке гудящую трубку.
Так ли уж важно, ехал ли к ней Нил в далеком девяносто восьмом, если он не вернулся к ней в настоящем? Зачем ей было связывать с ним жизнь в прошлом, чтобы потерять его в будущем?
Через несколько дней Нил с девочками должны вернуться в Калифорнию. Джорджи будет встречать их в аэропорту. Что они с Нилом скажут друг другу после десяти дней молчания?
Они по-дурацки расстались. Теперь… по-дурацки встретятся?
Гудок в трубке изменил тональность. Предупреждение, что трубка снята и тот, кто ее снял, не производит никаких действий. Джорджи выпустила трубку из рук, глядя, как она раскачивается на эластичном кольчатом шнуре.
Наверное, те же чувства испытывал Нил минувшей ночью, когда она положила трубку на пол и он не мог дозвониться – из своего 1998 года. Он уже был встревожен и напуган ее словами. А короткие гудки просто свели его с ума. Сколько безуспешных попыток дозвониться до нее сделал он?
Джорджи всегда думала, что Нила заставила вернуться в Калифорнию романтическая любовь к ней. А если нет? Если он вскочил в машину и поехал только потому, что не смог до нее дозвониться? Может, ему просто нужно было увидеть ее и удостовериться, что с ней ничего не случилось?
Джорджи встала. Ее движения напоминали кадры замедленной съемки.
Нил. «Мастак на широкие жесты». Нил, ехавший к ней через заснеженные пустыни и горы, чтобы рождественским утром оказаться на крыльце ее дома.
Нил…
Ключи от ее машины по-прежнему лежали на разделочном столе, куда их вчера бросила Хизер. Джорджи потянулась к ключам.
Что еще ей понадобится? Водительское удостоверение, кредитная карточка и мобильник лежат в машине. Она выберется через гаражную дверь, не тронув замок входной.
Уходя, она посмотрела на щенят. Те спали под рождественскую музыку.
У нее это получится… хотя бы потому, что ничего другого ей не оставалось.
Глава 30
Джорджи пригнулась, вылезая из-под опускавшегося полотна гаражной двери.
– А вот так делать нельзя, – послышался знакомый голос. – Это опасно.
На ступеньках крыльца сидел Сет.
– Что ты тут делаешь? – спросила Джорджи.
– Да вот собирался постучаться в дверь и думал, какие слова тебе скажу. Я ожидал застать тебя не в своем уме. В чужой, нелепой одежде. Мне даже приходила такая мысль: не надо ничего говорить. Нужно войти в дом, стукнуть тебя чем-нибудь, чтобы ты потеряла сознание, и потом отвезти в студию. Кстати, твой старый желтый телефончик вполне подошел бы. Он тяжелый.
Джорджи шагнула к нему. Одежда Сета состояла из зауженных внизу джинсов, остроносых ботинок и зеленого кардигана. В таком наряде Бинг Кросби вполне мог бы исполнять «White Christmas».
Но выглядел Сет жутко.
– Надо понимать, ты не на работу собралась, – сказал он, и Джорджи покачала головой. – И за вчерашний день ты не написала ни строчки.
Она молча смотрела на него.
– И я тоже ничего не написал, – сказал Сет и вдруг засмеялся.
Смех был искренним, хотя и с оттенком боли. Засунув руки в карманы джинсов, Сет разглядывал лужайку.
– Хотя нет, я много писал… Я написал тебе кучу электронных писем… «Привет, Джорджи, что с тобой?»… «Привет, Джорджи, ты считаешь, что это смешно?»… «Привет, Джорджи, я не могу работать один. Раньше я даже не пробовал, а теперь знаю, что результат ужасен»… Привет, Джорджи, – сказал он, поворачиваясь к ней.
– Привет.
Они смотрели друг на друга так, словно у каждого в руках было что-то горячее. Сет первым отвел глаза.
– Извини, – сказала Джорджи.
Он не ответил.
Джорджи сделала еще шаг:
– Мы можем перенести встречу. Махеру Джохари мы понравились, и он согласится.
– Сомневаюсь, что согласится, – возразил Сет. – И сомневаюсь, что это стоит делать.
– Стоит.
Сет вскинул голову:
– И на какой срок нам переносить встречу? Или ты записала себе в органайзер: «Со следующей недели перестать терять рассудок»? Надеюсь, у Нила нет грандиозных планов на январь, и он мог бы тебя не дергать.
– Сет, не начинай…
Он встал со ступенек и шагнул к ней:
– Не начинать чего? Разговора о Ниле? Прикажешь и мне делать вид, что все идет лучшим образом? Достаточно тебя.
– Ты не понимаешь.
Сет в отчаянии поднял руки:
– Кто понимает лучше меня? Все это начиналось на моих глазах и продолжается на моих глазах.
– Я сейчас не могу говорить. Мне надо ехать.
Джорджи повернулась, чтобы пойти к машине, но Сет схватил ее за руку.
– Обожди, – тихо попросил он, и Джорджи остановилась. – Вот ты спрашивала меня: попытался бы я что-то исправить в прошлом, представься мне такая возможность? Я много думал над этим. Я пытался… Неоднократно. Только тебе не говорил. – Он шумно выдохнул. – Джорджи, возможно, все в нашей жизни должно было развиваться совсем не так. Ты когда-нибудь думала об этом?
– Нет.
– Я постоянно вспоминаю тот Хеллоуин. Нил повел себя с тобой как редкостный придурок. Ты попросила отвезти тебя домой. Я отвез. И оставил тебя одну. Наверное, я не должен был тогда уезжать. Я должен был остаться.
– Нет. Сет…
– Джорджи, кто знает? Возможно, наши отношения могли бы сложиться совсем по-другому.
– Нет.
– Откуда ты знаешь? – спросил Сет, крепче сжимая ее руку. – Ты несчастлива. Я тоже несчастлив.
– Мне ты всегда казался счастливым.
– По сравнению с тобой, может быть.
– Нет. Я смотрела на тебя и видела по-настоящему счастливого человека.
– Ты меня видела только в студии, когда мы сидели рядом и сочиняли очередной эпизод очередного идиотского ситкома. – (Джорджи осторожно высвободила руку.) – Я… – Он снова засунул руки в карманы. – Отношения с тобой – единственные отношения в моей жизни, достойные называться таковыми. Я люблю тебя, Джорджи.
– Но ты никогда не был в меня влюблен.
Сет опять засмеялся, и опять его смех был с оттенком горечи.
– Был, и до тех пор, пока существовал выбор. Потом… сама знаешь. Меня просто убивает видеть тебя в таком состоянии.
Воротник его рубашки выбился из выреза кардигана. Джорджи поправила ему воротник.
– И меня убивает видеть тебя в таком состоянии.
Они стояли почти вплотную друг к другу. Сколько Джорджи помнила, они всегда стояли рядом… А чтобы так – никогда.
– Вот это я бы изменил, если бы смог вернуться в прошлое, – сказал Сет.
– Мы не можем туда вернуться, – прошептала Джорджи.
– Я люблю тебя.
Она кивнула.
Сет наклонился к ней:
– Я хочу услышать это и от тебя.
Джорджи не отвела глаз. Ответила она не сразу.
– Сет, я тоже тебя люблю, но…
– Стоп, – перебил ее Сет. – Больше ничего не говори. Я знаю.
Он расправил плечи и отошел.
Какое-то время оба стояли молча.
– И куда же ты поедешь? – спросил Сет, кивая в сторону ее машины.
– В Омаху.
– В Омаху, – повторил Сет. – Ты постоянно ездишь в Омаху…
Он быстро поцеловал Джорджи в макушку, затем с привычным изяществом направился к своей машине:
– Не забудь привезти мне салатный соус.
Глава 31
Джорджи никогда не ездила в аэропорт одна.
Она и на самолете одна летала всего раз в жизни. Ей тогда было одиннадцать, и она полетела в Мичиган, в гости к отцу. Общения с отцом не получилось, и больше она туда не летала. Отец умер, когда она училась в старших классах. Мать спросила, хочет ли она отправиться на похороны. Джорджи ответила, что нет.
– Ты не полетела на похороны? – спросил удивленный Нил.
Он не то чтобы удивился. Он был просто шокирован. У него даже брови поднялись.
То, как менялось лицо Нила, было схоже с тем, как раскрывается цветочный бутон. Чтобы увидеть, как на его лице появляются те или иные эмоции, требовалась замедленная съемка. Но Джорджи успела до мельчайших подробностей изучить лицо Нила и уже знала почти все движения его лицевых мышц.
– Мы ведь с ним были почти чужие люди, – сказала Джорджи.
Их разговор происходил в цокольном этаже родительского дома Нила. Они сидели на раскладушке. Это было второе или третье Рождество после их женитьбы. Помнится, они провели в Омахе почти целую неделю.
Маргарет разместила их в цокольном этаже на раскладушках, хотя в бывшей комнате Нила имелась двуспальная кровать.
Твоя мама не хочет нарушать святость твоей комнаты, – поддразнивала его Джорджи.
Когда Нил уехал учиться, родители ничего не трогали и не переставляли в его комнате. На стенах по-прежнему красовались плакаты времен его подростковых увлечений и школьные фотографии. В шкафу висела его одежда тех же времен.
– Я приезжаю сюда, как в Диснейленд, – не раз говорила Джорджи. – Там тоже показывают точную копию кабинета Уолта Диснея. Такое ощущение, будто он на минутку вышел.
– А ты бы предпочла фотографии собак?
– Смотря с чем их сравнивать. Согласись, на том снимке у двери ты выглядишь не лучшим образом. Весь потный. А одет во что? Похоже на мужской купальный костюм девятнадцатого века. Ты в нем плавал?
– Это борцовский костюм. Я пробовал заниматься борьбой.
– Хорошо, что я при том не присутствовала.
В цокольном этаже хранились и все альбомы семейных фотографий, позволявших Джорджи увидеть ее мужа буквально с первых дней его жизни. Она выбрала самый большой, украшенный цветочным орнаментом, и разложила на коленях.
– Если ты когда-нибудь станешь президентом Соединенных Штатов, историки наградят твою маму за ее героические усилия. Это же настоящая фотолетопись.
– Единственный ребенок, – пожал плечами Нил. – Мама хотела запечатлеть чуть ли не каждый месяц моей жизни.
С первых страниц на Джорджи смотрел крепенький здоровый малыш. В два года он глядел на мир широко открытыми глазами, хотя и без привычной детской улыбки. В пять лет его взгляд оставался таким же искренним, но был уже более осмысленным. В начальных классах Нил напоминал маленького хоббита: копна нечесаных волос, футболка, наполовину заправленная в красно-коричневые расклешенные брюки. Подростком Нил фотографировался, предпочитая разворачивать плечи и слегка расставлять ноги. Ростом он не вышел, но чувствовалось: этот мальчишка умеет постоять за себя. И наконец, снимки выпускного класса. Там Нил уже был больше похож на сидящего рядом с Джорджи. Широкоплечий, уверенный в себе. И упрямый. С места не сдвинешь.
Джорджи с интересом листала страницы альбома, а Нил теребил ее волосы. Он все это видел, и не раз.
Перелистав страницу, она увидела нарядно одетого Нила вместе с Дон. Похоже, они собирались на какой-то школьный бал. Прямо парочка из видео Джона Кугара Мелленкампа.
– И все-таки… – сказал Нил.
– Что «все-таки»? – спросила Джорджи, разглаживая полиэтиленовый конверт, в который была вложена фотография Нила и Дон.
– Он был твоим отцом.
Джорджи подняла голову, посмотрев на Нила, сидевшего рядом с ней. Двадцатипятилетнего. Чуть рыхлее, чем он был в средней школе. Более спокойного. Готового целовать ее постоянно, по поводу и без повода.
– Ну и что?
– Мне не понять, как ты могла не поехать на похороны своего отца.
– Я не чувствовала, что этот человек – мой отец. – (Нил ждал дальнейших объяснений.) – Мама всегда говорила, что он был на ней женат десять минут. Он никогда не жил с нами. Не приходил в гости. Когда мне было четыре года, он уехал из Лос-Анджелеса.
– И ты не скучала по нему?
– Скучать можно по тому, кого знаешь.
– А тебе не было грустно, что у тебя нет отца? Ты не завидовала одноклассницам?
Джорджи пожала плечами:
– Да вроде бы нет. Если ты спрашиваешь, чувствовала ли я себя ущербной? Нет, не чувствовала. Кстати, не все мои одноклассницы были в восторге от своих отцов. Знаешь, можно прекрасно жить и без отца.
– Это фундаментально ошибочное утверждение.
– Ты ведь понимаешь, что́ я имела в виду.
Джорджи склонилась над альбомом. Несколько страниц были заполнены выпускными фотографиями Нила. По его хмурому выражению лица чувствовалось, что ему надоела восемнадцатилетняя «фототирания» со стороны матери. Почти на каждом снимке был и его отец. Графтон-старший выглядел куда спокойнее, нежели сын.
– Нет, я совсем не понимаю, что́ ты имела в виду.
Джорджи перевернула страницу:
– Все замечательно, когда у тебя есть не просто отец, а хороший отец. Но отцы не являются необходимостью.
Нил даже отодвинулся от нее:
– Отцы абсолютно необходимы.
– А вот и нет, – улыбнулась Джорджи, придвигаясь к нему. – У меня не было, и, как видишь, я не пропала.
Нил смотрел на нее так, словно это он был ее отцом и она хлестала его словами.
– Если у тебя не было отца, это еще не значит, что ты в нем не нуждалась.
– Но я действительно в нем не нуждалась. Я выросла без отца, и это никак на мне не сказалось.
– Сказалось.
– В чем?
– Не знаю, – покачал головой Нил.
– Где же твоя привычка рассуждать рационально?
– Просто со мной еще никто не спорил на такую тему. Никто не говорил, что отцы не являются необходимостью. Я не представляю, как бы я жил без своего отца.
– Не представляешь, поскольку он всегда был рядом. А иначе твоей матери пришлось бы заполнить эту брешь. Матери обычно так и делают.
– Джорджи, у тебя извращенные представления. – Нил убрал руки с ее плеч.
– Это почему же? – Она прижала к себе фотоальбом. – В чем моя извращенность? Перед тобой – экземпляр, выросший в неполной, но уравновешенной семье.
– Я бы не назвал твою маму уравновешенным человеком.
– Пожалуй, ты прав. Возможно, матери детям тоже не нужны.
Это уже было сказано из желания подшутить над Нилом.
Нил не был настроен шутить. Он встал с раскладушки, продолжая качать головой.
– Нил!
Он пошел к лестнице.
– Почему ты так разозлился на мои слова? – удивилась Джорджи. – У нас еще и детей нет.
Нил остановился. Потом нагнулся, чтобы их глаза были вровень.
– У нас еще нет детей, а ты уже думаешь, что без меня можно обойтись.
– Не ты, – сказала Джорджи, которой не хотелось сознаваться в ошибочности своих слов. – Мужчины в целом.
– Извини, но мне сейчас не до разговоров. Нужно помочь маме с обедом.
Джорджи снова взгромоздила альбом на колени и досмотрела до конца.
– Куда вы сегодня летите? – спросила служащая аэропорта, даже не взглянув на Джорджи.
– В Омаху.
– Ваша фамилия?
Джорджи назвала свою фамилию. Женщина по другую сторону стойки ввела данные в компьютер.
– Пожалуйста, назовите номер предварительного заказа.
– У меня его нет, – сказала Джорджи. – Я хочу оформить билет у вас.
Теперь служащая подняла голову. Это была чернокожая женщина лет шестидесяти или чуть больше. Ее волосы были увязаны в пучок. Глаза за стеклами очков в золотой оправе удивленно смотрели на Джорджи.
– Так у вас нет билета?
– Пока нет, – сказала Джорджи. Она подошла к первой попавшейся стойке, даже не зная, летает ли эта авиакомпания в Омаху. – Я могу его у вас оформить?
– Конечно… Вы хотите лететь сегодня?
– Да, и ближайшим рейсом.
– Но это канун Рождества, – сказала женщина.
– Знаю.
Женщина – на ее бедже значилось имя Эстелла – удивленно посмотрела на Джорджи и застучала по клавишам компьютера.
– Значит, вы хотите лететь в Омаху?
– Да.
– Ближайшим рейсом?
– Да.
Женщина снова что-то выстучала на клавиатуре. Информация, появляющаяся на невидимом для Джорджи мониторе, заставляла Эстеллу морщиться.
Джорджи переминалась с ноги на ногу, гремя ключами. Она уже забыла, в каком углу стоянки приткнула свою машину.
Эстелла встала со стула, подошла к настенному телефону и сняла трубку. Похоже, это был телефон для экстренных случаев. Над ним светился оранжевый сигнал. Вот как должен выглядеть волшебный телефон, подумала Джорджи.
Эстелла вернулась на рабочее место, снова принялась терзать свою шумную клавиатуру, потом со вздохом объявила:
– Все в порядке.
Джорджи облизала губы. Они успели потрескаться, но у нее не было гигиенической помады.
– Я могу отправить вас в Денвер самолетом «Юнайтед эрлайнз». А дальше – молите Бога и уповайте на удачу. У нас повсюду сплошные задержки.
– Я понимаю. Спасибо.
– Меня благодарить не надо. Это моя работа. И я отвечаю за то, чтобы вы благополучно добрались до денверского аэропорта. Встречать сочельник вам придется там… Давайте ваши документы.
Джорджи протянула ей водительское удостоверение и кредитную карточку.
Билет стоил немыслимых денег, но Джорджи согласилась на его оформление не моргнув глазом.
– За такую сумму вы могли бы полететь в Сингапур, – заметила Эстелла. – Прямым рейсом. У вас есть что-то, требующее проверки?
– Нет.
Эстелла протянула руку к принтеру, ожидая, когда оттуда выползет лист с распечатанными билетами.
– И что вас потянуло в Омаху? Там сейчас снегу навалило на два фута.
– У меня там дети, – сказала Джорджи, и у нее сжалось сердце. – И муж.
Впервые за все время их короткого общения у женщины потеплело лицо.
– Надеюсь, вы попадете в свою Омаху без лишних хлопот, – сказала Эстелла, подавая Джорджи билеты. – Поторопитесь. У вас всего двадцать минут, чтобы добраться до вашего выхода.
В течение этих двадцати минут Джорджи ощущала себя героиней романтической комедии.
Она даже знала, какая песня звучала бы в качестве фоновой музыки. Кенни Логгинс, исполняющий свой хит «Celebrate Me Home». Она бы выбрала живую, концертную запись, где Кенни начинает тихо и нежно, затем его голос набирает силу и затопляет собой весь зал. Да, голос этого голубоглазого певца был бы очень созвучен ее состоянию.
Джорджи бежала по терминалу. Ни мешающего багажа. Ни детей, цепляющихся за руку. Она бежала мимо других семей. Мимо трогательно прощавшихся пожилых пар. Мимо певцов-волонтеров, одетых в зеленые и красные свитера.
С каждым шагом к Джорджи возвращалась уверенность.
Она делала то, что должна была бы сделать еще на прошлой неделе, через десять минут после отъезда Нила и девочек. Пролететь половину страны, чтобы оказаться рядом со своей настоящей любовью, – это всегда правильно. Всегда. В любом случае.
Все будет прекрасно, если она окажется рядом с Нилом, услышит его голос, почувствует руки, обнимающие ее.
Все будет так же прекрасно, как его внезапный приезд пятнадцать лет назад. (Завтра утром.) Тогда, едва увидев его, Джорджи простила ему все.
Красная, запыхавшаяся, Джорджи подбежала к выходу на летное поле. Посадка на ее самолет уже заканчивалась. Симпатичная стюардесса-блондинка взяла билет.
– Желаю приятного полета, – улыбаясь, сказала стюардесса. – С Рождеством.
Глава 32
Самолет не взлетал.
Пассажиры пристегнули ремни, выключили свои электронные устройства. Стюардесса рассказала, как вести себя в чрезвычайных ситуациях и где находятся аварийные люки. Затем сообщила, что вылет задерживается на несколько минут.
Потом еще на несколько.
Общее время задержки достигло двадцати минут.
Джорджи досталось место посередине. Слева от нее сидела ухоженная, модно одетая женщина, которая всякий раз напрягалась, когда Джорджи касалась ее бедром. Соседом справа оказался мальчишка примерно одного возраста с Элис. На нем была футболка с изображением Трева и надписью «Полный ацтооооой». По мнению Джорджи, он был еще слишком мал, чтобы смотреть «Джефф сыт по горло».
– Значит, тебе нравится Трев? – спросила Джорджи.
– Кто это?
– Мальчик на твоей футболке.
Мальчишка пожал плечами и включил айфон. Через минуту к нему подошла стюардесса и попросила выключить.
Задержка длилась уже минут сорок. К этому времени Джорджи сообразила, что мальчишка – сын ухоженной женщины.
– Давайте поменяемся местами, – предложила она.
– Я всегда стараюсь садиться так, чтобы между нами оставалось свободное место, – сказала женщина. – И обычно мне это удается, поскольку никому не хочется сидеть посередине.
– Но сейчас все кресла в самолете заняты. Мне некуда пересесть. Давайте поменяемся местами.
– Нет, – отказалась мамаша. – В случае чего… они идентифицируют тела по номерам кресел.
Из невидимых динамиков зазвучал голос первого пилота. Он извинился перед пассажирами за то, что не может включить бортовой кондиционер. Затем предложил еще немного потерпеть. Их самолет был пятым в очереди на взлет.
Через какое-то время пилот сам вышел в салон и объявил, что они уже не в очереди. Наземные службы ждали новостей из Денвера.
– А что случилось в Денвере? – спросила Джорджи, когда стюардесса снова попросила мальчишку выключить айфон.
– Снегокалипсис, – весело улыбаясь, ответила стюардесса, видимо довольная своим остроумием.
– Сильный снегопад? – уточнила Джорджи. – А разве снег в Денвере – редкость?
– Такой – да. Сплошной снежный фронт от Денвера до Индианаполиса.
– Но мы все-таки взлетим?
– Снежный фронт перемещается, – ответила стюардесса. – Мы ждем разрешения на взлет.
– Спасибо, – пробормотала Джорджи.
Их самолет вернули к воротам терминала. Стюардесса снова объявила, что вылет задерживается. Сосед Джорджи продолжал играть в видеоигру, пока в его айфоне не сел аккумулятор.
Всплеск адреналина и напряжения прошел. Джорджи хотелось есть. Ей было грустно. Она подалась вперед, чтобы избавить соседку от соприкосновения со своим бедром.
Джорджи вспоминала свой последний телефонный разговор с Нилом. Их последний совместный полет. А вдруг это действительно был их последний полет? Если, поговорив с ней, Нил раздумал делать предложение, не изъяло ли это из времени все их совместные полеты?
– У меня хорошие новости, – сообщил пассажирам пилот. – Появилось окошко, и мы можем взлетать.
Джорджи было уже все равно. Это чистилище, думала она. Место вне времени и пространства. Полная изоляция от привычного мира.
Пассажиры вокруг нее бурно радовались.
Джорджи побаивалась летать. Во время взлета и воздушных болтанок Нил всегда держал ее за руку.
Когда их семья разрослась до четырех человек, они садились по двое. Джорджи и Нил занимали крайние места через проход, чтобы Нил всегда мог взять ее за руку.
Иногда Нил даже не отрывался от кроссворда. Чувствуя, что самолет попал в болтанку, он протягивал руку и стискивал пальцы Джорджи. Она не хотела пугать девочек и старалась держаться. Но ее всегда выдавало дыхание: слишком громкое или слишком резкое. Тогда Нил брал ее за руку и говорил что-нибудь вроде: «Не бойся, солнышко. Нас чуть-чуть потрясет и перестанет. Посмотри на стюардессу. Она дремлет, и ничего. Все у нас будет хорошо».
Их полет до Денвера был почти сплошной болтанкой. На соседку Джорджи это не действовало. Ей по-прежнему не хотелось, чтобы Джорджи ударялась о нее бедром. Мальчишка, тот вообще спал. Джорджи наклонилась в его сторону, сжала кулаки и закрыла глаза.
Она пробовала вообразить Нила, едущего к ней сквозь метель.
Но в 1998 году не было никакой метели.
Может, Нил уже и не собирался ехать к ней.
Джорджи снова попыталась вспомнить их последний телефонный разговор. Ее слова и то, что он сказал в ответ.
Скорее всего, Нил подумал, что она тронулась умом. Надо было рассказать ему о волшебном телефоне. Рассказать все как есть. Быть может, вместе они разгадали бы эту загадку. Они бы действовали как Шерлок Холмс и Ватсон, оказавшиеся разнесенными во времени.
А может, Нил все разгадал бы сам. В их отношениях он был сразу и Шерлоком, и Ватсоном.
Самолет опять тряхнуло. Джорджи вдавила затылок в кресло и попыталась мысленно услышать голос Нила. Ничего страшного. Все у нас будет хорошо.
Когда они подлетали к Денверу, солнце уже садилось. Самолет сорок пять минут кружил над городом (и попадал в воздушные ямы), прежде чем метель на короткие минуты успокоилась и позволила им приземлиться.
Спускаясь по трапу, Джорджи чувствовала, что ее мутит. К счастью, тошнота быстро исчезла. В рукаве было холодно. Джорджи торопливо зашагала к зданию терминала, обогнав «неприкасаемую» мамашу и ее сына. Билет на Омаху Джорджи уже держала наготове.
Ближайший рейс она пропустила. Ничего, улетит другим. Омаха была самым крупным городом между Денвером и Чикаго – это она помнила со слов Нила.
Она вошла в здание терминала. У всех посадочных ворот толпились пассажиры. Люди сидели на полу, стояли у стен и окон. Словом, не протолкнуться.
Джорджи нужно было попасть в противоположный конец терминала. Выручила движущаяся дорожка. Джорджи ступила на нее и прибавила шагу. Ей казалось, что время на этой дорожке идет быстрее, чем в остальных частях здания. Там никто никуда не спешил. Почти все магазины и магазинчики были закрыты, хотя часы показывали только шесть вечера. Понятное дело: сочельник. И «снегокалипсис».
Возле нужного ей выхода все места были заняты. Пассажиры толпились у телевизора, показывавшего канал «Погода». Звук был выключен. На табло красным светились номера отложенных рейсов. Оказалось, Джорджи не опоздала на предыдущий рейс: самолет не мог взлететь из-за метели.
Джорджи встала в очередь к стойке регистрации. Ей почему-то думалось, что это повысит ее шансы побыстрее улететь в Омаху.
Служащий по другую сторону стойки весь лучился оптимизмом.
– Лучше всего вам было бы воспользоваться аппаратом, – сказал он.
– Каким аппаратом? – не поняла Джорджи.
– Аппаратом для телепортации. Помните, у Гарри Поттера был такой?
– Помню.
Книг о Гарри Поттере она не читала. Но видела большинство экранизаций, поскольку у Сета имелась полная подборка. Волшебники Джорджи не интересовали, но она восхищалась игрой Алана Рикмана.
– Когда это тебя потянуло к парням среднего возраста? – спросил ее Сет.
– Когда я сама вошла в средний возраст.
– Брось, Джорджи. Нам пока что по тридцать с хвостиком.
– Тридцать с хвостиком. Совсем как название сериала. Хорошо сделан. Я смотрела с удовольствием.
– Знаю. Вместе смотрели.
– Вот тебе и доказательство, что я вошла в средний возраст. Герои «Тридцати с хвостиком» воспринимаются моложе.
«Старбакс» был закрыт. «Макдоналдс» тоже. И даже «Джамба-джус». Джорджи купила в автомате сэндвич с индейкой. В другом автомате она наконец-то купила сетевое зарядное устройство для айфона. В единственном работающем баре (он был оформлен под салун из вестернов) Джорджи выпила чашку скверного кофе и вернулась к воротам.
Сидячих мест не было. Она встала возле окна, спиной чувствуя холодное стекло. За окном было невозможно что-либо разглядеть. Только какие-то тени. Зато оттуда слышался вой ветра. Джорджи показалось, что она и сейчас летит в самолете.
Напротив нее сидела женщина с двумя маленькими девочками, умещавшимися на одном стуле. Разломив печенюшку, она подала малышкам половинки. Те сидели с повязанными салфетками, сжимая картонки с молоком. Рядом с женщиной полудремал ее муж. Его рука лениво лежала у нее на плече.
Джорджи хотелось подойти поближе, смахнуть крошки с курточки младшей девочки. Хотелось заговорить с женщиной. Сказать ей: «У меня тоже две дочери, но постарше ваших».
У нее… две дочери? Она в этом уверена после всего, что наговорила Нилу?
Джорджи начала усиленно вспоминать эпизоды из жизни девочек, двигаясь назад. Седьмой день рождения Элис. Первый Хеллоуин Нуми в Диснейленде. Нил, косящий лужайку. Нил, разозленный автомобильной пробкой. Нил, сонно тянущийся к ней, когда Джорджи не спалось.
– Что с тобой, солнышко?
– Не могу заснуть.
– Иди ко мне, глупышка.
Нил, учащий Элис делать попкорн из полуфабриката «Джиффи поп». Нил, рисующий на руке Джорджи сонную песчанку…
Джорджи не понимала разницы между песчанкой, хомяком и морской свинкой. Нил, когда становилось скучно, рисовал на ней этих грызунов. «Вот тебе шпаргалка», – говорил он, рисуя ей на локте морскую свинку и снабжая рисунок подписью.
Когда Нил перестал рисовать на ее руках?
Одна из малышек опрокинула свой пакет с молоком. Джорджи успела его поймать. Мать улыбнулась ей. Джорджи улыбнулась в ответ. «У меня тоже есть дети», – говорила ее улыбка.
Джорджи скучала по своим девочкам. Ей захотелось их увидеть. Немедленно. В ее телефоне были их снимки…
Джорджи огляделась в поисках ближайших розеток. Обе были заняты. Она подошла и спросила, можно ли ей ненадолго подключить свой телефон.
– Мне нужно кое-что посмотреть.
– Пожалуйста, – ответил ей парень.
Он был того же возраста, что и Нил в девяносто восьмом. Парень отключил зарядное устройство и отошел, освобождая место для Джорджи.
Она неуклюже пристроилась между парнем и женщиной, сосредоточенно что-то набирающей на ноутбуке. Джорджи надорвала упаковку, размотала провод зарядного устройства, подключила к телефону, затем вставила вилку в розетку. Осталось дождаться, когда появится изображение белого яблока.
Яблоко не появлялось.
– Наверное, он у вас давно разрядился, – сказал парень. – Тогда нужно несколько минут подождать.
Джорджи подождала.
Она отключала и снова включала зарядное устройство. Нажимала кнопки ответа и отбоя. На экран упала слезинка. Ее, естественно.
– Может, вам нужно позвонить? – спросил парень. – Возьмите мой телефон.
– Нет, спасибо.
Джорджи выдернула вилку из розетки и встала, не чувствуя затекших ног.
– Простите, мне действительно нужно позвонить.
Парень протянул ей свой мобильник. Джорджи торопливо набрала номер Нила… и снова услышала сообщение о переполнении ящика голосовой почты…
Она поблагодарила парня и вернула телефон.
Ее место у стены было занято. Там на полу сидела женщина с малышом.
Джорджи взглянула на табло. Ее рейс задерживался. Один рейс вообще отменили. Джорджи отошла от закрытых ворот и бросила мобильник в ближайший мусорный контейнер.
Еще через минуту, отругав себя за дурость, она полезла в контейнер. Ее телефон лежал на самом верху. Надо сказать, что мусорные контейнеры в аэропортах относительно чистые. За ней наблюдал старик в большом пуховике. Достав мобильник, Джорджи потрясла им в воздухе, чтобы старик не думал, будто она роется в поисках объедков.
Вернув злополучный телефон в карман, Джорджи встала на движущуюся дорожку и поехала в другой конец терминала. Потом вернулась обратно и снова поехала.
Если ей не удалось оживить мобильник и увидеть снимки своих девочек, это еще не значит, что снимков там нет. И это не значит, что не существует самих девочек.
Они есть. В Омахе… будем надеяться.
Кровать Нуми с дюжиной пушистых игрушечных котят. Бумажные куклы Элис. Потом вспомнилась привычка Нуми жевать кончики косичек. Нил не выдержал и связал косички на макушке.
Нил на кухне, готовящий горячий шоколад. Нил, стряпающий праздничный обед на День благодарения.
В тот вечер, когда все это началось, Нил стоял у плиты. «Я свои вещи собрал. Мог бы собрать и твои, но не знаю, какие ты захочешь взять. Но все, что было в твоей корзине, я перестирал. И не забудь: там куда холоднее, чем здесь. Ты почему-то всегда об этом забываешь».
Взглянуть бы сейчас на их фото, и ей бы стало легче.
Ей нужно… немного подтверждения, что сейчас все трое сидят в Омахе за столом. Это она и так знала. И все равно капельку подтверждения. Джорджи посмотрела на пустой палец, где давным-давно не было обручального кольца. Затем стала шарить по карманам. Там лежало только то, что она взяла с собой: водительское удостоверение и кредитная карточка. Оба документа были оформлены на ее девичью фамилию.
В здании аэропорта погасили бо́льшую часть освещения.
По вечерам так делают везде, но обычно свет дают витрины магазинов. Без них было бы значительно темнее. Метель за стенами терминала лишь усугубляла мрачную картину. Вой ветра был слышен везде, а не только возле окон. Джорджи показалось, что стены сами подвывают ветру.
Ей надоело ездить на движущейся дорожке, и она сошла, зашатавшись на неподвижном полу. Потом, немного придя в себя, побрела в ближайший туалет и встала перед большим, во весь рост, зеркалом.
Поскольку рядом не было никого, Джорджи задрала футболку и потрогала на животе рубцы от двух кесаревых сечений.
Они никуда не исчезли.
Глава 33
Джорджи чувствовала: с ней что-то не так. Она уже через это проходила, и тогда все было по-другому.
Когда она рожала Элис, ей тоже делали кесарево. Когда сделали разрез, она почувствовала, как из ее чрева вытягивают что-то скользкое. Чем-то это напоминало вытаскивание из воды огромного большеротого окуня. Потом к ней подбежала медсестра, держа на руках орущего младенца. Джорджи поблагодарила Бога за то, что все прошло благополучно.
Извлечение ребенка заняло меньше времени, чем последующее наложение швов. Нил потом подробно рассказывал ей, что делали врачи с ее животом и маткой. Удивительно, что его самого не воротило от этих подробностей.
Когда она рожала Элис, Нил постоянно был рядом. Рядом он был и во время вторых родов. И тоже держал ее за руку.
Однако Джорджи чувствовала: что-то пошло не так. Ей сделали разрезы. Она ощутила давление рук акушерки, однако ребенка не увидела. Никто не подбегал к ней и не показывал новорожденного. Медсестра, которая должна была бы это сделать, стояла за спиной врача, где еще находились интерн и двое студентов-медиков. Стояла с пустыми руками.
Джорджи видела плотно сжатые губы Нила. Он не разговаривал с ней, не успокаивал. Он пристально за чем-то наблюдал.
И снова давление внутри. Рук, прикасавшихся к ней, было больше, чем две.
С ней разговаривала только анестезиолог. У той рот не закрывался. «Вы замечательно себя ведете, мамочка. Вы у нас просто молодец». Можно подумать, что для лежания на операционном столе требовался какой-то особый талант. Хотя, возможно, и требовался. Анестезиолог тыкала Джорджи в грудь зубочисткой и спрашивала: «Здесь вы чувствуете?» Да. «А здесь?» Нет. «Похоже, вам трудновато дышать, – заключила анестезиолог. – Но вы будете дышать, мамочка. Ни в коем случае не ленитесь».
Вокруг все разговаривали: врачи, медсестры. В основном они произносили какие-то цифры. Стол вдруг наклонили так, что ноги Джорджи оказались выше, а голова ниже.
«Плохо дело», – спокойно думала она, глядя на операционный светильник.
Джорджи мысленно хвалила себя за спокойствие. Это было единственно правильным состоянием, когда твою брюхо располосовано. Похоже, у нее открылось кровотечение. На блестящей поверхности корпуса светильника отражалась рука кого-то из врачей. Рука была красной от крови. От ее крови.
Нил сжал ее руку.
Он отвернулся от ее располосованного чрева и склонился над плечом Джорджи. Челюсти Нила были плотно сжаты, но горящие глаза широко распахнуты.
Может, Нил поэтому почти никогда не смотрел людям в глаза? Его глаза могли прожигать туннели в горной породе.
Следуя советам анестезиолога, Джорджи старалась ровно дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. «Вы замечательно держитесь, мамочка», – говорила ей анестезиолог. Джорджи понимала: врет.
Глаза Нила изливали на нее огонь. Если бы он всегда так смотрел, ей было бы очень неуютно. Если бы он всегда так смотрел, возможно, она научилась бы выдерживать его взгляд.
Но она никогда не сомневалась в его любви.
Да и могла ли она усомниться в том, что он ее любит?
Этот взгляд умолял ее остаться. Как будто вместе с анестезиологом Нил говорил ей: все будет замечательно. Надо только дышать. Вдох-выдох.
Как могли у нее возникнуть сомнения в его любви? Нил много чего умел делать превосходно, но превосходнее всего – любить ее.
Анестезиолог надела ей на рот пластиковую маску.
Джорджи смотрела только на Нила.
Когда через несколько часов Джорджи проснулась в реанимационной палате, она увидела то, чего никак не ожидала увидеть.
Рядом с ее кроватью стояла переносная детская кроватка, возле которой на стуле спал Нил.
Глава 34
Служащие аэропорта устраивали пассажиров на ночлег, ставя раскладушки. Терминал теперь был похож на полевой армейский госпиталь.
Джорджи сомневалась, что ей удалось бы заснуть в этом громадном зале, рядом с незнакомыми людьми. Особенно сегодня. Хотя от одеяла она бы не отказалась… Если бы магазины не закрылись раньше времени, она бы купила себе громадную сине-оранжевую фуфайку «Бронко» из выставленных в витринах.
Естественно, что раскладушек на всех не хватило. Пассажиры спали на стульях и даже на полу. Спали, положив головы на сумки и сжимая в руках свои вещи. Такие ночи – рай для карманников. Джорджи могла не беспокоиться: у нее было нечего красть.
Она совершенно потеряла представление о времени. Несколько раз, по привычке, она пыталась узнать время по своему умершему мобильнику. Кто-то ухитрялся читать, напрягая глаза в тусклом свете. Наиболее предусмотрительные захватили с собой электронные читалки с подсветкой. Джорджи казалось, что ветер, бессильный прорваться сквозь стены терминала, нагнетает туда темноту.
Метель на какое-то время успокоилась. Возможно, ее силы были на исходе. Джорджи не знала признаков, позволявших судить о поведении метелей.
Рейс на Омаху перенесли к другому выходу. Джорджи перешла туда. Потом новая полоса ожидания. В самолет она поднималась уже «на автопилоте», будучи уверена лишь отчасти, что это ее рейс.
– В Омаху? – спросила стюардесса, когда Джорджи поравнялась с ней.
– В Омаху, – зевая, ответила Джорджи.
Самолет был небольшим: всего пятнадцать кресел по обе стороны от прохода. Джорджи никогда не летала на таких самолетах, но знала, что они существуют. Знала из сообщений об авиакатастрофах.
Неужели и пилоты так же чудовищно устали, как она? Зачем тогда взлетать, да еще среди ночи? Наверное, это был экипаж из Омахи и они торопились вернуться домой.