Глава 1

«Легкомысленная императрица»

Для осознания всей тяжести нанесенного России 1 марта 1881 года удара достаточно поверхностного знакомства с колоссальной реформаторской работой, проведенной командой убитого императора. Вся система управления страной подверглась перестройке на основе современных европейских подходов, но с учетом русской национальной специфики. Ради разработки отдельных направлений лучшие специалисты, занятые в ведомствах, направлялись в Европу для изучения системы правосудия, финансов, местного самоуправления и организации военного дела. Центральное место в системе задуманных реформ занимал крестьянский вопрос и существовавшее в стране крепостное право. В огромную по масштабам работу были вовлечены лучшие интеллектуальные силы России, и их имена навеки сохранит история: великий князь Константин Николаевич, А. В. Головнин, граф Д. А. Милютин, граф М. Х. Рейтерн, В. П. Бутков, С. И. Зарудный, В. А. Татаринов и многие другие, внесшие огромный вклад в общее дело. В результате страна менялась на глазах — крестьянство получило свободу, заработало земское самоуправление, судебная система приобрела свои уставы, армию стали формировать на основе всеобщей воинской повинности, появились военные округа, изменилось вооружение. Претерпела изменение финансовая система — в стране заработал банковский кредит, формировались рынки труда и капитала. К 25-летию своего управления страной император Александр II подошел к самой главной своей реформе — созданию парламента и введению конституции. Сделать последний шаг ему было не суждено, две бомбы оборвали жизнь реформатора. Убийцы действовали под флагом партии «Народная воля», исчезнувшей, как дым, сразу после совершенного злодейства. Российским монархом стал, уже в день убийства, внук немецкого барона, слуги и сожителя немецкой герцогини. Насилие и кровь на этот раз привели на трон нелегитимную, по российским законам, личность, перешагнувшую через труп своего отца. Прямо на похоронах, без малейшего стеснения, новоиспеченный император украсил себя высшим орденом Британской империи, поднесенным то ли в качестве награды за содеянное, то ли за спасенный «status quo», но, скорее всего, за то и другое сразу.

Окрыленный наградой, внук немецкого холопа принялся за ревизию всего реформаторского наследства погибшего императора. Разнородное российское общество, при молчаливом согласии всей Романовской семьи, с удивлением наблюдало за тем, как орудует на троне расположившийся на заслуженный отдых в Гатчине победитель.

На излете советской власти, в 1970 году, профессор истории П. А. Зайончковский опубликовал свой капитальный труд «Российское самодержавие в конце XIX века». Свое исследование Петр Андреевич полностью посвятил пребыванию на русском троне Александра III, его личности, окружению и разрушительной работе в российском управлении, проделанной под его патронажем. Работа Зайончковского стала настоящим откровением не только для специалистов, но и просто для широкой публики, интересующейся историей. Для убедительности профессор обозначил использованные источники в самом начале своей книги, причем в аннотированном варианте. Список производит впечатление даже сейчас не столько набором известных имен, сколько количеством неизвестного, никогда не публиковавшегося материала. Книга читалась на одном дыхании и заставляла делать неутешительные выводы относительно природы «революционных событий» в России в начале XX века. По Зайончковскому выходило, что на смену реформатору Александру II, после его убийства, заступила и стала управлять Россией уникальная личность: совершенно не образованная, с манерами и речью трактирного вышибалы, не имевшая ни малейшей возможности осмысления даже самой простой ситуации и принятия адекватных решений. Мало того, приступивший к исполнению обязанностей императора не только не сожалел о смерти отца, а был просто одержим идеей как можно быстрее покончить со всем родительским наследством, включая реформы управления страной, и всей командой реформаторов, занятых в правительстве. Понимая, в какое время он живет, профессор Зайончковский ограничил круг научного поиска только временем правления Александра III, обойдя такую специфическую тему, как принятый новым монархом закон «Об учреждении императорской фамилии». Советскому читателю эта тема была абсолютно не известна, и профессор предпочел ее совсем не рассматривать, хотя располагал для этого более чем достаточным материалом. Ко времени появления книги Зайончковского советское общество постепенно созревало к расставанию с коммунистическими иллюзиями и быстро набирало потенциал переосмысления пережитого.

В советской научной среде не нашлось, к сожалению, фигуры, способной развить научный задел старого профессора, и в этом нет ничего удивительного: для этого предстояло подвергнуть ревизии всю историю «освободительной борьбы» русского народа и присмотреться к истории монархического строя, точнее, к истории его быстрой деградации, начиная с правления Александра III. На такой научный подвиг не решился никто, и монография профессора Зайончковского на сегодняшний день остается белой вороной среди разнообразного псевдонаучного мусора. Так как характеристики, оценки и последовательность демонтажа управленческих структур, наработанных командой Александра II, скрупулезно освещены в монографии Зайончковского, нет нужды повторять их снова. В добавление к сказанному можно только усилить некоторые существенные моменты. В советской историографии время Александра III однозначно изображалось как «время самой мрачной реакции», без объяснения главного мотива, пришедшего к власти монарха, в тотальном уничтожении наследства отца. Действия царя-реакционера по перестройке внутрисемейных отношений в клане Романовых советскими историками вообще не рассматривались, как совершенно не существенные и неинтересные. Профессор Зайончковский, обильно цитируя госсекретаря А. А. Половцова, несколько увлекся и, незаметно для себя, впал в очень серьезное заблуждение. При раздаче характеристик ближнему окружению Александра III он затронул императрицу Марию Федоровну, дочь короля Дании Христиана IX, изобразив ее портрет кистью госсекретаря Половцова, как легкомысленную женщину, склонную исключительно к веселью и танцам. Заблуждение профессора переросло в дальнейшем в ошибку целой группы историков, оказавшихся бессильными оценить действительную роль этой замечательной, во многих отношениях, женщины. К моменту обретения статуса русской императрицы дочь короля Дании, принцесса Дагмар, уже имела за плечами серьезный опыт жизни в условиях русского императорского двора, со всеми его особенностями, иерархией и ограничениями. Будучи цесаревной, супругой наследника русского престола, Мария Федоровна сделала свое первое важное дело — организовала стажировку доставшегося ей после смерти жениха тупого и неразвитого цесаревича Александра. Стажировка проходила при датском королевском дворе в несколько приемов, оформленных как семейные визиты. Кроме этого, наследная пара тесно общалась со старшей сестрой Марии Федоровны, Александрой, состоявшей в браке с принцем Уэльским Эдуардом, будущим королем Великобритании Эдуардом VII.

Ненавязчивое общение русского цесаревича в королевской семье было благотворным в части освоения им европейского менталитета и приобретения необходимых навыков. Принц из Петербурга несколько пообтесался, но основные свои привычки сохранил.

К небольшому клубу брачных пар, составленных из дочерей короля Христиана IX, с их супругами из Британии и России, вскоре присоединилась еще одна: дочь Александра II, великая княжна Мария Александровна, состоявшая в браке с сыном британской королевы Виктории герцогом Эдинбургским Альфредом. Обряд бракосочетания проходил в Санкт-Петербурге 11 января 1874 года, а в мае Александр II нанес официальный визит в Лондон и провел девять дней в Букингемском дворце, «чествуемый в семейном королевском кругу, при дворе и в высшем английском обществе, как дорогой и желанный гость» [44].

Общение монархических пар из России, Дании и Великобритании имело место как на британских островах, так и в гостеприимном датском королевстве. Встречи в загородной резиденции датского короля Фреденсборге поначалу носили характер «ярмарки невест», так как король Христиан IX слыл за «европейского тестя». Со временем, однако, общение на лужайках Фреденсборга становилось все более тесным и заметным в Европе, так что даже Бисмарк говорил, что в замке разрабатываются политические планы. Германский канцлер был недалек от истины, так как во Фреденсбург устремились все родственники, переставшие быть королями, владетельными герцогами и князьями в результате объединения Германии в 1871 году. Датское королевство тоже было пострадавшей стороной, потерявшей еще в 1864 году Шлезвиг и Голштейн, в короткой войне с Пруссией. Процесс объединения мелких государств, с населением, говорящим на немецком языке, затронул более двух десятков властителей с их миниатюрными тронами и бесчисленной родней. Вся эта династическая публика, оставшаяся не у дел, находила сочувствие и моральную поддержку в замке Фреденсборг, под крылом датского короля Христиана IX. Дочь Александра III, великая княгиня Ольга Александровна впоследствии вспоминала:

«То было поистине собрание кланов: в Данию съезжались принц и принцесса Уэльские, герцог Йоркский, король и королева эллинов — Георг и Ольга и их семеро чрезвычайно шустрых отпрысков, герцог и герцогиня Кемберлендские, а также множество родственников со всех частей Германии, из Швеции и Австрии вместе со своими детьми и челядью. Многие гости ночевали в домиках, разбросанных по всему обширному парку… Даже во дворце гостям было тесно; кое-кому из мужчин приходилось располагаться на ночь на диванах, но на такие пустяки никто не обращал внимания.

Все окупалось добротой и гостеприимством моего дедушки, хотя кое-кто жаловался на пищу… Были случаи, когда за обеденный стол в Фреденсборге одновременно садилось свыше восьмидесяти представителей наиболее могущественных королевских семейств Европы» [45].

Относительно количества «самых могущественных» семейств Европы великая княгиня допустила явный перебор. При этом по своей политической незрелости вовсе не упомянула, что, кроме «аромата жареной дичи», наполнявшего дворец, вокруг династической тусовки витал четко выраженный антигерманский дух.

Цесаревича Александра принимали в Дании как равного, в отличие от пренебрежительного отношения к его особе в ближайшем окружении императора, на родине. Вращаясь в обществе европейских династических пар, наследник быстро менял самооценку, а тесные контакты добавляли уверенности в своих силах. В целом датская принцесса Дагмар, которую при русском дворе стали звать Минни, сумела создать вокруг своего недалекого супруга атмосферу и настроение, царившие при датском дворе и среди различных европейских монархических кланов.

Здесь, в сердце Европы, знали все и обо всех, и когда в конце 1878 года здоровье российской императрицы Марии Александровны стало окончательно непоправимым, именно в неформальном клубе замка Фреденборг заговорили о появившихся в России династических рисках. В загородной резиденции королевской семьи, за неторопливой беседой, рослому и упитанному цесаревичу растолковали не только особенности его происхождения, с точки зрения европейской монархической легитимности, но и опасности, подстерегавшие его на внутрироссийской политической сцене. С помощью датских родственников тугодум из Петербурга постепенно разобрался, что в России его супруга и он сам живут во враждебном окружении и надеяться, по большому счету, им не на кого, кроме самих себя: статус наследника престола в России весьма зыбок и полностью зависит от воли и желания российского монарха. Именно здесь, в Дании, сразу разглядели созревавшую в Петербурге коллизию вокруг княжны Долгорукой и ее совместных с императором детей. Вероятность повторного брака императора нарастала по мере ухудшения здоровья императрицы Марии Александровны и прибавления детей у княжны Долгорукой. Нет и не может быть каких-либо документов, подтверждающих влияние датского двора на события в России, включая событие 1 марта 1881 года. Однако и представить дело таким образом, что датская политическая тусовка только и занималась гастрономическими изысками и брачными контрактами, было бы совсем наивным. Уровень собиравшихся у «дядюшки Христиана» людей позволял не только трезво оценивать текущую обстановку, но и реально предполагать ближайшие последствия.

Казус с русским императором Александром II, сначала заключившим явно морганатический брак с приемной дочерью Гессенского герцога, а затем намеревавшимся повторно устроить брак с русской аристократкой, обесценивал все карты на руках европейских монархов. Вынашивать подобные планы не имел права ни один уважающий себя властелин. Поведение русского императора было так возмутительно, что противоборствующая коалиция организовалась без лишнего шума и тем более без документальной пыли. Самой заинтересованной стороной во всем деле был тем не менее датский двор. При неблагоприятном раскладе датская принцесса и ее супруг цесаревич Александр могли вернуться в Данию в качестве частных лиц, не обремененных какими-либо серьезными активами.

«Европейский свекр» король Христиан IX оказался лицом к лицу с надвигающимся невиданным скандалом. Самому цесаревичу Александру грозила полная дискредитация в качестве члена семьи Романовых. В такой обстановке, которая сформировалась к началу 1879 года, цесаревна Мария Федоровна все свои надежды на разрешение кризиса возложила на доверенное лицо своего супруга генерала П. А. Черевина. В трогательных письмах своему мужу «милому Саше» содержится обязательный привет Черевину, откуда бы цесаревна не писала. Кроме профильной должности — товарищ министра внутренних дел, Черевин получил европейский канал финансирования, согласованный в клубе Фреденсборга и недоступный русской политической полиции. Ответ на главный вопрос, мучивший российские спецслужбы: откуда в «Народную волю» притекают сотни тысяч рублей, так и не был получен даже таким способным министром, как граф Лорис-Меликов.

Черевин так быстро и эффективно посадил Хозяина «Народной воли» на свою финансовую иглу, что до сих пор все историки удивляются такому изобилию разнообразных покушений на Александра II: в него стреляли в упор, взрывали его поезд и даже дворец, пока не убили бомбой, изобретенной специально на этот случай. Устранение императора Александра II было весьма затратной операцией, по самой скромной оценке, составившей 2,5 миллиона рублей, включая бонус Хозяину «Народной воли» Александру Михайлову. С иностранным паспортом в кармане Хозяин исчез на просторах Америки, и когда-нибудь мир узнает о его беспримерном подвиге. Мы не знаем, накрывался ли во Фреденсборге роскошный стол по поводу победы принцессы Дагмар в ее бескомпромиссной борьбе за русский престол, но повод был достойный. Вместе с Датским королевством глубокое удовлетворение от устранения неправильного императора испытали и на Британских островах.

Главный организатор события 1 марта 1881 года, расчистивший дорогу к российскому трону наследной чете, генерал Черевин, не удостоился даже солдатской медали. Награда его была куда существеннее материальных знаков отличия или презренных денег. Черевин вместе со скромной должностью начальника личной охраны императора получил такой объем властных полномочий, который не мог присниться любимому визирю восточного владыки.

Самую исчерпывающую характеристику приобретенного Черевиным положения дала известная светская львица графиня М. Э. Клейнмихель:

«У Александра III был любимец — генерал Черевин, стоявший во главе охранного отделения. Он пользовался неограниченными полномочиями. Он соединял в себе всю автократическую власть, и никогда еще ни один азиатский деспот так широко ею не пользовался, как он» [46].

Графиня отлично знала, что говорила, и тому есть множество подтверждений лиц, вхожих во властные коридоры тех лет. Генерал Черевин был любим и почитаем императором и императрицей, вхож к ним без доклада, в любое время; его указания любому лицу при дворе исполнялись без обсуждения. Кроме прочего, генерал мог позволить себе появляться в нетрезвом виде в присутственных местах, театрах, клубах и салонах, вызывая лишь добродушные, понимающие улыбки. Особым пиететом Черевин пользовался у императрицы — она умела быть благодарной за бесценную услугу, оказанную ей в самый трудный период жизни.

Общую радость восшествия на российский престол любимой дочери Дагмар разделил и король Христиан IX. Вместе с королевой Луизой он не преминул нанести визит удачливому зятю в его новой резиденции в Гатчине в августе 1881 года. В Кронштадтском порту королевскую чету встречали император Александр III с императрицей Марией Федоровной, огромная свита особ императорской фамилии, высших представителей двора и военной элиты. Принимали Христиана по высшему разряду и, вернувшись в Копенгаген, король написал дочери прочувствованное письмо:

«В России мы часто были свидетелями лояльности Вашего народа по отношению к тебе и твоему прекрасному Саше. Было бы хорошо, если бы у всех русских добропорядочных людей шире бы открылись глаза и они скорее увидели бы и поняли, сколь благородна их молодая императорская чета. Тогда бы у так называемых нигилистов быстрее ушла бы почва из-под ног» [47].

Императрица Мария Федоровна

В Дании постоянно и внимательно следили за происходящим в Петербурге ходом дел. Однако король Дании приехал вовсе не затем, чтобы вмешиваться в назначения министров. Направление европейской политики России интересовало Христиана куда больше, чем внутрироссийские разборки, которые стали теперь предметом заботы его дочери.

Сразу после обретения статуса императрицы Мария Федоровна получила от отца письмо-поздравление, где король выражал уверенность, что «прекрасный Саша» с помощью мудрой Дагмар справится с проблемой подбора «добропорядочных людей» для новой власти:

«Ты должна знать о том, что я часто благодарю Всемогущего Господа за то, что он ниспослал нам такого ангела-дочь, ибо не только мы, твои родители, горды нашим ангелом Минни, но и, поистине, вся твоя старая, честная Родина, доказательством чего могут служить приветствия тебе от Ригсдага и от Гражданского представительства Копенгагена.

Я очень радовался всему тому, что твой любимый Саша до сих пор предпринимал как самодержец. И то, что эти подлые убийцы были казнены, — это была совершенно необходимая и правильная мера, ибо помилование было бы истолковано как страх и слабость.

…Саша, вероятно, лучше всех других знает и понимает, что нужно делать и о чем позаботиться… Но в большом государстве это огромная работа, поэтому Саша должен найти себе умных и надежных помощников. Со своими строгими воззрениями он, конечно, будет в состоянии найти их, особенно если он спросит совета у своей маленькой жены, которая отменно разбирается не только в лошадях, но и в людях…».

Письмо датировано 26 апреля 1881 года, когда в Петербурге началась зачистка политической поляны от министров-реформаторов.

Быстро наладить новый властный механизм не получилось, так как менять пришлось не только персоналии, но и действующее законодательство. Наиболее чувствительным моментом было действовавшее «Учреждение об императорской фамилии». Для переделки его под новую династическую ветвь покойной императрицы Марии Александровны, с дистанцированием от остальных Романовых, в Государственный совет, на должность секретаря пригласили А. А. Половцова, прозябавшего в Сенате при Александре II. Выбор исполнителя был явно с подачи императрицы Марии Федоровны, главным критерием которой, при отборе кадров новой администрации, стало неучастие кандидатов в реформаторской деятельности убитого императора. Половцов действительно сходу вписался в новый политический бомонд и стал вершить все дела в Госсовете, отодвинув в сторону, как декоративную фигуру, председателя, великого князя Михаила Николаевича.

Самым главным для монарха вопросом, о новой редакции «Учреждения об императорской фамилии», Половцов занялся по личному указанию Александра III вместе с министром двора И. И. Воронцовым, при формальном руководстве брата царя, великого князя Владимира Александровича. В качестве консультанта, скорее всего по совету императрицы Марии Федоровны, к работе привлекался уволенный от должности министр двора А. В. Адлерберг.

Половцов навещал отставного министра на дому и обсуждал с ним наиболее щекотливые моменты предполагаемого проекта. Как опытный царедворец Адлерберг, сразу почувствовал опасность развала всей Романовской семьи на два враждующих лагеря. Как мог, он пытался втолковать Половцову, к чему может привести изменение статуса великокняжеских семейств, не говоря уже об их материальном обеспечении. Новоиспеченный госсекретарь плохо понимал опасения Адлерберга и, будучи незнаком со всем контекстом происходящего, трактовал его позицию по-своему:

«12 марта 1884 года. В 9 часов у графа Адлерберга. Разговор о предположениях, касающихся изменений в законе об учреждении об императорской фамилии. Адлерберг опасается умножить дурные отношения членов царского семейства и прежде всего нерасположение их к государю. В его словах чувствуется то, что так редко, — доброе человеческое чувство и желание мира, при всем том, конечно, большое нерасположение к преемнику Воронцову-Дашкову…». На самом деле Адлерберг отлично понимал, что дети покойной императрицы Марии Александровны стремятся побыстрее укрепить свою легитимность на законодательном уровне, и не желал быть участником династической свары. Кроме этого, отставной министр, не в пример выдвиженцу Половцову, доподлинно знал, что представляют собой великокняжеские семьи в материальном отношении, то есть их финансовые возможности. Тем не менее госсекретарь посчитал разговор с Адлербергом настолько важным, что при удобном случае, напоминая императору о необходимости пересмотра учреждения об императорской фамилии, решил выяснить его окончательную позицию:

«27 октября 1884 года. Суббота. Гатчино.

…Государь повторил мне то, что говорил прежде о том, что работа эта поручена им графу Адлербергу. Я возразил, что из разговора с Адлербергом я убедился, что он не хочет ничего сделать, опасаясь возбуждения семейной вражды. Государь сказал: «Оставить все так — значит пустить по миру свое собственное семейство. Я знаю, что все это поведет к неприятностям, но у меня их столько, что одной больше нечего считать, и я не намерен все неприятное оставлять своему сыну»» [48].

Аргумент Александра III о неизбежном разорении своей семьи в случае сохранения прежнего положения в большой Романовской семье любят повторять историки, желая украсить образ императора какой-то особой практичностью. Практичность действительно имела место, но к возможному разорению она не имела никакого отношения, как не имела отношения к самому Александру III. Всеми телодвижениями тучного императора со стальными глазами руководила маленькая женщина из Дании, носившая девичью кличку «Умная».

За всеми разговорами о чрезмерном разрастании Романовской фамилии и необходимости изменения статуса отдельных ее частей стояли совершенно конкретные династические планы лишения Романовых любых возможностей прорыва к трону, даже в случае экстремальных ситуаций. По существу, готовилось «Учреждение о новой императорской фамилии», к которой прежние Романовы имели бы постепенно исчезающее отношение. Разумеется, такой далеко идущий план мог созреть только на лужайках Фреденсборга, по совету «европейского свекра» Христиана IX. «Прекрасному Саше» из Петербурга оставалось только следовать уже проложенному курсу.

Характерно, что вся разработка нового «Учреждения об императорской фамилии» велась исключительно скрытно, и великокняжеские кланы знакомились с уже готовыми документами: сначала с Указом о необходимости внесения изменений в закон, а потом с новой его редакцией. Романовы проснулись к осознанию, что их обошли в большой игре за власть, только после утверждения закона Сенатом в начале июля 1886 года. Последствия принятия нового закона об императорской фамилии не заставили себя ждать. Так же скрытно от посторонних глаз, как готовился закон, сформировалась великокняжеская фронда действующему императору. Странно, что столь значительное событие, как пересмотр «Учреждения об императорской фамилии», занявшее почти два года обсуждений, и целый год разработки специфических вопросов — от статусного положения членов фамилии до их материального обеспечения, не нашло отражения ни в одном историческом исследовании. Создается впечатление, что до сих пор действует какое-то табу на скользкую тему, которой лучше не касаться. Надо отдать должное всем Романовым без исключения, они стойко перенесли болезненный удар, а их реакция нигде не выплеснулась в публичную полемику и даже не прослеживается по мемуарным источникам. Зато последующие события досконально повторили все происходившее с императором Александром II в 1879–1881 годах. Кем был задуман и осуществлен ремейк покушений тех лет на действовавшего императора Александра III, можно не обсуждать — ответ вытекает из новой редакции «Учреждения об императорской фамилии». Обиженные Романовы наглядно показали огромному императору с вытаращенными глазами, что они прекрасно понимают, что случилось с убитым Александром II, и готовы повторить для него всю историю с так называемой «Народной волей», но в новой редакции. Документально определить заказчика, а тем более назвать его персонально, вряд ли кому удастся. Однако слабый намек для потомков оставил нам Д. А. Милютин в своем Дневнике за 1882–1890 годы.

Все началось в новом 1887 году, сразу после утверждения Сенатом, в июле 1886 года, нового закона об императорской фамилии. Бывший бессменный военный министр Александра II, находясь в своем имении Симеиз (Крым), записал:

«25 января 1887 г. Воскресенье.

Великий князь Константин Николаевич пред отъездом своим в Петербург (на короткое время) заехал ко мне проститься. Он озабочен мерами предохранения виноградников от распространения филлоксеры». И уже через месяц с небольшим:

«9 марта. Понедельник.

Несмотря на холодную и бурную погоду, я решился съездить в Орианду и в Ялту. Великий князь Константин Николаевич возвратился 6-го числа из Петербурга, довольный своей поездкой. Он рассказал мне подробности арестования молодых людей, замышлявших 1-го числа новое покушение на жизнь Государя и вовремя захваченных с бывшими при них смертоносными снарядами. Великий князь отзывается с одобрением о теперешнем устройстве тайной полиции в Петербурге и хвалит нового директора Департамента полиции Дурново, бывшего моряка».

Дурново действительно заслужил похвалы великого князя, так и не сумев определить, откуда исходил удар возникшей, как из-под земли, «Народной воли». Арест студентов на Невском проспекте 1 марта 1887 года произвел на императора и императрицу сильное впечатление, тем более что бомбы, предназначавшиеся императору, были заряжены свинцовыми пулями (жеребейками), отравленными стрихнином. Для императорской четы был очевиден заказной характер покушения — нищие студенты не имели никакой организации, а тем более ресурсов для фабрикации динамита и взрывных устройств. Все, что они могли сделать без денег, — это написать смехотворную программу несуществующей «Народной воли». Жестокая казнь пятерых молодых и способных студентов стала жестом бессилия покарать настоящих заказчиков, которые были известны монаршей чете. Дата покушения, вошедшего в историю как «Второе 1 марта», прямо напомнила императору о его собственном преступлении.

Второе покушение на «самого русского императора» было организовано значительно изощреннее и на высоком техническом уровне. Дневник графа Милютина за 1888 год бесстрастно фиксирует череду знакомых фактов:

«6-го октября. Четверг.

Посетил я великого князя Константина Николаевича, который только что возвратился из Одессы, куда ездил опять на свидание с дочерью королевой Эллинов и великой княгиней Александрой Иосифовной. Из Ориадны приехал я в Ялту, там видел множество знакомых…».

«14-го октября. Пятница.

В Севастополе ожидают проезда Государя с императрицей и старшими детьми на возвратном пути с Кавказа; но день прибытия их неизвестен, так как все касающееся Их Величеств хранится в строгой тайне. Чрез это все местное начальство и обыватели заранее уже волнуются в ожидании более определительных известий. Я же после некоторых колебаний решился на этот раз не показываться, тем более что, по имеющимся сведениям, Их Величества пробудут в Севастополе не более двух, трех часов».

«21 октября. Пятница.

На днях получено страшное известие о случившейся 17-го числа катастрофе с царским поездом на пути между Лозовой и Харьковом. Истинно удивительно, как осталось невредимым царское семейство; оно все могло погибнуть зараз. Из свиты, находившейся в момент катастрофы в том же вагоне и за тем же столом (за завтраком) — только немногие получили легкие повреждения; в других же вагонах были убитые и раненые. Подробности события еще не разъяснены» [49].

Прорваться через пелену недоговоренностей и умолчаний невозможно и сейчас. Никаких подробностей, а тем более упоминания обсуждения случившегося с кем-либо, включая великого князя Константина Николаевича, в Дневнике графа Милютина нет. Тема была закрыта. Тем не менее и то, что сказано, характеризует покушение в Борках более чем красноречиво. На этот раз все было рассчитано с ювелирной точностью: в поезде собралось все августейшее семейство, а на момент катастрофы главные объекты уничтожения собрались за столом завтракать. Взрыв произошел в вагоне № 4, где размещалась прислуга, скорее всего, под полом вагона, возможно в одном из подсобных ящиков. После взрыва от вагона остался только кусок стены; больше всего убитых и раненых было именно в этом вагоне. В вагоне № 7 располагалась столовая, где на момент взрыва находилась вся императорская семья и некоторые особы свиты — всего более 20 человек. От лобового столкновения с вагоном № 6, где располагался буфет, вагон № 7 слетел с тележек и частично разрушился, но остался на насыпи. В результате пострадали все три обслуживавших стол официанта, причем один из них, Генрих Лаутер, был убит на месте. Все остальные присутствовавшие на завтраке получили травмы различной степени тяжести. Судить о том, какого рода травмы получили сидевшие за столом люди, трудно, так как вся информация попала под жесткий запрет, исходивший от министра двора Воронцова-Дашкова. Однако факт срочного вызова, по телеграфу, из Харькова профессора В. Ф. Грубе говорит сам за себя. Первым, после катастрофы, императора и императрицу осмотрел именно хирург Грубе, считавшийся крупным специалистом по лечению ран.

Результаты его осмотра и сделанные им заключения неизвестны, но есть все основания полагать, что император получил тяжелый удар в области спины, который имел далеко идущие последствия. Масштаб оказанной медицинской помощи на месте катастрофы в Борках был настолько внушителен, что профессор Грубе написал брошюру, полностью посвятив ее опыту лечения раненных в Боркской катастрофе. К сожалению, в брошюре нет данных о травмах, полученных императором Александром III. О том, что император вовсе не отделался легким испугом, а был серьезно травмирован, можно судить по сообщениям о его недомоганиях, ставших регулярными начиная с 1889 года. Уже к годовщине катастрофы в Борках он основательно заболел, собственноручно записав:

«Все эти дни просидел дома больной, четыре ночи совсем не спал из-за боли в спине и ногах и не мог лежать и долго сидеть, а только бродил по комнатам. Аппетита никакого и страшная слабость. Завтракал и обедал один в кабинете» [50].

Объявив о счастливом спасении своей семьи по воле Господа, Александр III остался верен своему стилю жизни — хранить информацию в чемодане с двойным дном. Настоящая причина катастрофы была спрятана подальше, а виновными крушения поезда объявили железнодорожное начальство, включая министра путей сообщения. Монарх и его проницательная супруга, конечно, знали и без специального расследования, откуда прилетел неумолимый бумеранг, но такова была цена нового закона о царской фамилии. Испытанный 17 октября 1888 года ужас императорская чета носила в себе долгие годы.

 

Глава 2

Укрепляя Россию

Правление Александра III распалось на два небольших периода — до принятия нового закона о царской фамилии и после… Когда закон был принят и легитимность семьи монарха была закреплена, наступил второй этап — повсеместной ревизии всей системы управления государством, налаженной трудом его отца и окружавших его интеллектуалов. Мотивация монарха оставалась той же — показать российскому обществу свое стремление сохранить в России порядки, свойственные только ей, игнорируя любой иностранный опыт.

В российской историографии деятельность Александра III назвали периодом контрреформ, никак не объясняя причины возникновения столь странного стремления монарха покончить со всем, что сделано его отцом. Профессор Зайончковский в силу своей деликатности ученого предпочел термин «контрреформы», не желая называть вещи своими именами.

Между тем разрушительная деятельность новоявленного монарха имела ярко выраженную цель — превратить Россию во второсортную державу, по возможности вернув в страну крепостнические порядки. Программа, проводившаяся в жизнь императором, не могла родиться в его свободной от каких-либо сложных мыслей голове, а была навеяна извне той монархической тусовкой, в которой он оказался при датском королевском дворе. Завсегдатаи Фреденсборга хотели своего человека в Петербурге, и они его получили.

Оказавшись на российском троне, монарх построил свою повседневную жизнь в загородном стиле, с элементами туризма и охотничьих развлечений. В обязательный список постоянных отлучек императора входил прежде всего Копенгаген с окрестностями. Крым он не любил и бывал там неохотно. Огромный объем выполняемой работы, которую ему приписывают историки, сводился к огромному количеству резолюций на таком же огромном количестве бумаг, поступавших к самодержцу с разных концов. Резолюции монарха давно хотят издать отдельной книгой, чтобы всякий мог насладиться безмерной глупостью и хамством, редкими среди персон такого уровня. Его действительно боялись, как боятся неуклюжего мощного быка, готового броситься на любой раздражитель. Работа над резолюциями не мешала императору сохранять принятый с самого начала развлекательно-туристический режим жизни. Кто же осуществлял практическую работу «на земле», подготавливая материал для императорских резолюций? Этой неблагодарной работой было занято окружение императора, которое имело два круга: ближний и несколько удаленный. В ближний круг входила прежде всего императрица (супруга монарха) и ее родственники, потом братья императора и два человека, ведавших его активами и безопасностью, — министр двора граф Воронцов-Дашков и генерал Черевин. В этом кругу император вращался постоянно в круглосуточном режиме, уединяясь только для написания резолюций. Второй круг окружения императора составляли несколько персон, получавших раз от раза доступ к императору для осуществления собственно государственной работы: обер-прокурор Священного синода К. П. Победоносцев, министр внутренних дел Д. А. Толстой, издатель М. Н. Катков и князь В. П. Мещерский, редактор газеты «Гражданин». Для принятия государственных решений, касавшихся внутрироссийской жизни, вполне хватало такого короткого списка, так как это были выдающиеся по своим интеллектуальным качествам люди, известные своими широкими взглядами, в пределах отпущенного им создателем кругозора. С императором эти люди находили общий язык, пользовались его доверием и неуклонно проводили в жизнь программу «укрепления России», как ее понимали во Фреденсборге. Четверка известных деятелей имела между собой известное разделение труда и, соответственно, вклад в общее дело.

Повсеместно известен обер-прокурор Синода Победоносцев, которого восторженные почитатели возвели в ранг «тайного правителя России». Действительно, чиновник, ведавший делами Церкви, никогда не имел такого влияния и власти, какая была делегирована Победоносцеву. Он получил эту власть непосредственно из рук монарха, минуя должностные обязанности, прописанные в ведомственных положениях и инструкциях; почувствовав силу, пользовался ею самозабвенно, не щадя себя и окружающих. Помимо церковных дел, за которыми он тоже успевал следить, полем его славной деятельности стала пресса и печать, а также образование широких народных масс. Особенно рьяно Победоносцев трудился над усовершенствованием прессы, разболтанной и недисциплинированной со времен императора Александра II. Его самоотдаче удивлялся даже штатный чиновник МВД, начальник Главного управления печати Е. М. Феоктистов:

«Я всегда изумлялся, как у него хватало времени читать не только наиболее распространенные, но и самые ничтожные газеты, следить в них не только за передовыми статьями или корреспонденциями, но даже (говорю без преувеличения) за объявлениями, подмечать такие мелочи, которые не заслуживали бы ни малейшего внимания. Непрерывно я получал от него указания на распущенность нашей прессы, жалобы, что не принимается против нее достаточных мер» [51].

Усердие Победоносцева находило живой отклик императора, поощрявшего всевозможные запреты. Косность обер-прокурора не мешала ему тонко разбираться в подоплеке самых громких событий и доводить до ушей императора существо дела. Так, неудавшееся покушение на Александра III 1 марта 1887 года Победоносцев преподносит императору как желание части молодежи получить от жизни все и сразу:

«Нельзя выследить всех их, нельзя вылечить всех обезумевших юношей, не оттого ли, что мы ввели у себя ложную, совсем не свойственную нам систему образования, которая, отрывая каждого от среды своей, увлекает его в среду фантазий, мечтаний и несоответственных претензий и потом бросает его на большой рынок жизни без определенного дела, без связи с действительностью и с народной жизнью, но с непомерным и уродливым самолюбием, которое требует всего от жизни, ничего само не внося в нее» [52]. Про «рынок жизни» сказано неплохо, и здесь чувствуется знание контекста покушения, но корни преступления, по мнению закоренелого ортодокса, кроются все же в народном образовании. Победоносцев вообще считал, что самой естественной для российского народа системой образования является церковно-приходское с обильной зубрежкой псалмов и евангелических текстов. В этом вопросе у него с монархом было полное единодушие. Обер-прокурор Синода много сделал для развития сети церковно-приходских школ, но сделать образование в России полностью церковно-приходским не успел — не хватило времени.

Роль Победоносцева в схеме управления при Александре III больше напоминала роль усердного чиновника по найму: когда основная работа была закончена, им стали тяготиться и задвинули подальше. Такая же участь постигла и Победоносцева. Госсекретарь Половцов в своем дневнике оставил любопытную запись от 31 октября 1889 года:

«В пятом часу заходит ко мне Победоносцев, который горько жалуется на то, что лишился всякого влияния…

Победоносцев выражает решимость не вмешиваться в дела, до него не касающиеся. Я его обвиняю в том, что сам виноват в своем несчастье, потому что слишком вмешивался дела, до него не касающиеся».

Интересно, что, почувствовав холодок, исходящий от монарха, Победоносцев прибежал именно к Половцову за сочувствием. Иллюзии еще долго витали в воображении обер-прокурора: ему трудно было понять, что большая политика вершится совсем в другом месте, куда доступ таким, как Победоносцев, и не думали открывать.

В том же качестве «людей на подхвате» использовали и двух известных литераторов по найму — М. Н. Каткова и В. П. Мещерского. Они поделили между собой внешнюю и внутреннюю политику России, как делят огород, и возделывали в меру сил порученные им грядки. Восприятие их современниками было неоднозначным, но приписываемая роль — явно завышенной. Так, осведомленный в делах высших сфер Половцов записал в своем дневнике 10 декабря 1886 года:

«Рядом с законченным государевым правительством создавалась какая-то новая, почти правительственная сила в лице редактора «Московских ведомостей», который окружен многочисленными пособниками на высших ступенях управления, как Делянов, Островский, Победоносцев, Вышнеградский, Пазухин. Весь этот двор собирается у Каткова, открыто толкует о необходимости заменить такого-то министра таким-то лицом, в том или другом вопросе следовать такой или иной политике, словом, нахально издает свои веления, печатает осуждения и похвалу и в конце концов достигает своих целей».

Непонятный госсекретарю феномен объяснялся прежде всего большой погруженностью монарха в работу над новым законом об императорской фамилии и полным нежеланием влезать во внутриполитические дела. Проще было отдать всю внутреннюю политику на откуп клубу бескорыстных патриотов, лучшей платой для которых была видимая востребованность, производившая сильное впечатление на слабо информированную публику.

Сам император предпочитал предаваться прелестям загородной жизни, чередуя ее с роскошным туризмом в окрестностях Копенгагена. Бить непуганых зверей, «лучить» рыбу в озерах Гатчины, произносить короткие тосты на банкетах и тайком от императрицы пить коньяк с Черевиным — вот та жизнь, которая была близка и желанна русскому, до мозга костей, императору. Поедавшая друг друга литературно-чиновная публика нисколько не занимала голову монарха, полагавшего, что достаточно выступить арбитром в том или ином споре, выбрав подходящий момент, чем находиться в постоянном напряжении бесконечных совещаний и ненавистной писанины.

Пережив два, следовавших подряд покушения, император несколько сдал обороты, но, даже получив жуткий удар по спине в крушении поезда в Борках, нашел в себе силы вмешаться в принципиальный спор вокруг законопроекта о введении института земских начальников.

Закон о земских начальниках — самое позорное деяние императора-миротворца как введенный только по его личному желанию и под его давлением. Идея введения в земствах института земских начальников родилась в голове образцового помещика земли русской, министра внутренних дел Д. А. Толстого, который доверил ее воплощение в жизнь правителю своей канцелярии Пазухину. Закон о земских начальниках стал лебединой песней министра Толстого. Образцовый помещик задумал ни много ни мало — вернуть русской деревне крепостное право, но в слегка перелицованном виде. Русскому крестьянину, изнемогавшему после отмены крепостного права, без опеки помещика предлагалась полноценная замена в лице земского начальника, разумеется, дворянина. Закон предусматривал следующие функции земских начальников:

1) заведование крестьянским общественным управлением;

2) производство дел по землеустройству сельских обывателей;

3) разрешение судебных дел.

Объем власти земского начальника над мужиком был едва ли не больше, чем у помещиков при крепостном праве. Кандидатуры земских начальников должны были намечаться губернаторами совместно с предводителями дворянства и утверждаться министром внутренних дел. Земскому начальнику как должностному лицу был положен оклад жалованья около 2500 рублей в год, который он мог пополнять в зависимости от справедливости принимаемых решений по землеустройству и судебным тяжбам.

Единственным требованием к кандидатам на столь завидную должность было дворянское происхождение, образование, при этом допускалось «незаконченное домашнее».

Долго обсуждавшийся в комиссиях проект закона 16 января 1889 года рассматривался на общем собрании Государственного совета. Голосование по проекту дало следующие результаты; за проект Толстого проголосовало 13 членов Госсовета, против — 39. Двумя третями голосов Государственный совет отверг повторное введение в России крепостного права. Императору была направлена соответствующая мемория по вопросу, на которой Александр III наложил историческую резолюцию:

«Соглашусь с мнением 13 членов, желаю, чтобы мировые судьи в уездах были упразднены для того, чтобы обеспечить нужное количество надежных земских начальников в уезде и облегчить уезду тяжесть платежей. Часть дел мировых судей может перейти к земским начальникам и в волостные суды, а меньшая часть, более важные дела, могли отойти к окружным судам. Во всяком случае, непременно желаю, чтобы эти изменения не помешали окончательному рассмотрению проекта до летних вакаций» [53].

Ключевое слово вердикта императора «непременно желаю» было, конечно, учтено при дальнейшем рассмотрении скандального закона.

Александр III утвердил проект закона о земских начальниках 13 июля 1889 года.

Государственный совет, состоявший из людей отнюдь не либерального толка, как ни странно, понимал, какая бомба закладывается под русское крестьянство после отмены крепостного права. На глазах подавленной общественности император растоптал многолетний труд русских интеллектуалов, работавших над гармонизацией отношений в русской деревне, максимально приближая их к отношениям свободного рынка. По силе своего воздействия на крестьянскую среду закон был сравним с законом об императорской фамилии, превратившем сплоченную величием семью Романовых в разобщенный лагерь вокруг одного сомнительного клана.

После катастрофы царского поезда в Борках уже никто не покушался на Александра III, по-видимому, решив, что и этого достаточно. Дуб получил основательную встряску, но еще некоторое время украшал окрестности, пока не сгнил на корню.

 

Глава 3

Политический нонсенс

Начиная с 1887 года император вступил во вторую половину своего короткого правления, когда ощущение величия собственной персоны стало определяющим во всех сферах его деятельности. Это чувство, поселившись в человеке недалекого ума, рожденного геном низкого происхождения, дало экзотические всходы в большой политике, где Россия была не последним игроком. Окружавшая императора русская аристократия и люди, стоявшие у руля внешнего управления, начали испытывать некоторое неудобство, граничившее с оторопью, на поворотах, которые закладывал император. Великокняжеские семьи приняли покорную позу согласия и невмешательства. Романовы самоустранились от механизма принятия решений во всех сферах, тем более что к ним уже не обращались не только за советом, но и зачастую забывали поставить в известность. Внуки барона де Гранси получили полную свободу действий как во внутренней, так и во внешней сфере огромной страны, сея легкомыслие и сомнительные идеи.

Первые признаки обретенного, с новым законом об императорской фамилии, величия Александр III стал проявлять во внешней политике, когда наступило время продления договора между Германией, Австрией и Россией, известного как «Союз трех императоров».

Созданный дипломатией Александра II еще в 1873 году, «Союз» регулировал отношения между тремя европейскими державами и служил в то время системой сдержек и противовесов.

В новом 1887 году час пробил. Учредитель обновленной Романовской фамилии и член клуба замка Фреденсборг решил, что наступило время установить в Европе новый, более справедливый порядок, чем существовавший при его отце. Более удобного случая, чем отказ от возобновления «Союза трех императоров», трудно было придумать. Для создания подходящего мотива в столь щекотливом деле была мобилизована русская «патриотическая» пресса во главе с Катковым и Мещерским, обрушившаяся на российскую дипломатию, которую возглавлял человек с нерусской фамилией Гирс (швед по происхождению). Серия заказных статей в «Московских ведомостях» и «Гражданине», не стесняясь, порочили бедного Гирса, обвиняя его в германофильстве и предательстве интересов России. Стали поговаривать о близкой отставке министра иностранных дел. Однако продавить нужное решение даже при такой мощной поддержке у Александра III на этот раз не получилось. Сначала вновь назначенный министр финансов И. А. Вышнеградский объяснил своему монарху незавидное финансовое положение России, исключающее крупные военные расходы, и желательность проведения миролюбивой политики.

Затем было получено письмо германского императора Вильгельма I, где прямо говорилось о значении «Союза» для поддержания мира в Европе:

«В наших интересах общими силами бороться со стремлениями наших врагов и разрушать их замыслы, единственная их цель — подготовить разъединение монархий, которые еще «на ногах»…

Будьте уверены, мой дорогой племянник, что вся деятельность, которая будет мне предуказана Богом в моем преклонном возрасте, будет посвящена тому, чтобы доказать мою к вам дружбу и мою преданность делу поддержания монархического строя, на котором покоится счастье и спокойствие народов, судьбы которых вверены нам Господом.

На всю жизнь вам преданный

и любящий вас брат и дядя, Вильгельм» [54].

Письмо германского императора, искреннее и мудрое, несколько охладило пыл его российского партнера вместе с советчиками из Фреденсборга. Открытый немотивированный разрыв с центральноевропейскими державами мог больно ударить и по Копенгагену, что ясно читалось между строк письма старого императора. Могучий повелитель России, одурманенный собственным величием, вынужден был дать задний ход. Гирс сохранил пост министра, а действие «Союза трех императоров» было продлено еще на три года.

Все стало меняться со смертью Вильгельма I и появлением на германском троне Вильгельма II.

В отношениях с молодым германским монархом Александр III, под влиянием своего датского окружения, позволял себе высокомерие, игнорирование личных контактов и бестактные высказывания, которые немедленно по дипломатическим каналам доносились германской стороне. Высокая политика делалась на уровне монархов, и здесь утаить что-либо было мудрено. Вскоре германской стороне стало известно о закулисном заигрывании российских дипломатов с французским правительством. Все эти признаки охлаждения отношений с Германией получали немедленное подтверждение в российской «патриотической» прессе. На этом фоне император России продолжал регулярно «пропадать» в Дании, что в Петербурге породило меткую шутку о возможном размене тронами между датским королем и российским императором.

Существует первоклассный исторический источник, подробно освещающий весь период российско-германских отношений в недолгое правление Александра III. Это дневник В. Н. Ламсдорфа, прошедшего в МИДе России путь от начальника канцелярии и советника министра до товарища министра и, наконец, министра иностранных дел.

Владимир Николаевич Ламсдорф не был женат и в силу этого обстоятельства дерзкими языками числился среди гомосексуального сообщества. По службе ему действительно приходилось тесно общаться со своим секретарем А. А. Савинским, что и служило пищей для досужих сплетен. Впоследствии сам Савинский, уже после смерти своего шефа, опубликовал в Лондоне (1927 г.) свои «Воспоминания русского дипломата». Возможно, это частное обстоятельство Ламсдорфа сыграло свою роль в том, что российская историография, а тем более советская, почти не использовала его архивные материалы. Времена, однако, меняются — приходит новая генерация историков, и вот уже появилась диссертация А. Н. Лошакова «Граф В. Н. Ламсдорф — государственный деятель и дипломат», защита которой прошла в МГУ.

В фонде В. Н. Ламсдорфа, хранящемся в ГАРФ, имеется 26 рукописных тетрадей, исписанных по-французски и составляющих его личный дневник. Записи в «Дневнике» охватывают период с 1886–1896 гг. Отсутствуют тетради за 1888 г., июнь — август 1894 г. и сентябрь 1896 г. Дело в том, что после смерти Ламсдорфа в 1907 году тетради хранились у его близкого друга и коллеги В. С. Оболенского, хорошо знавшего контекст всех событий и, скорее всего, убравшего самые скандальные записи подальше. Как нетрудно догадаться, отсутствующие записи посвящены катастрофе в Борках, болезни императора Александра III и подробностям коронации Николая II. Дневник Ламсдорфа введен в научный оборот в 1926 году как иллюстрация внешней политики самодержавия. Публикаторы сами плохо разбирались в том, что издают, руководствуясь только классовым чутьем. В действительности дневник раскрыл неприглядную картину управления внешней политикой России монархом, который сам находился под внешним управлением сил, ничего общего не имевших с интересами страны. Профессионально и красноречиво Ламсдорф поведал потомкам, в какой сложной и противоречивой обстановке приходилось работать всему дипломатическому корпусу России — от министра до зарубежных посольств, буквально спасая свою страну от накачанного величием, потерявшего ориентиры императора.

Дневник Ламсдорфа универсален — любой исследователь может найти в нем нужную информацию «из первых рук», не искаженную субъективными оценками и акцентами. Автор предоставил будущему читателю самому судить об уровне политической грамотности императора, точно передавая его резолюции на документах, справедливо полагая, что они говорят сами за себя. Владимир Николаевич вел записи на французском, соблюдая известную осторожность, отлично понимая, что любая утечка будет ему дорого стоить.

Однако иногда чувства брали над ним верх, и тогда он позволял себе более широкие высказывания, но таковых в тексте немного.

В 1889 году, когда величие монарха начало переваливать через край, в дипломатическом ведомстве России началась тихая паника из-за нежелания императора нанести ответный визит германскому императору:

«Среда, 15 марта.

Придя сегодня утром к министру, нахожу его еще всецело под впечатлением вчерашнего доклада: «Никогда государь не говорил так резко. В нем было что-то, что напоминало Павла I». Когда министр коснулся щекотливого вопроса поездки в Берлин, по поводу которой Шувалов в своем последнем письме просил указаний, государь вышел из себя и заговорил тоном Юпитера. Он называет германского императора мальчишкой и не допускает, чтобы этот «мальчишка» мог желать знать его планы. «Довольно с него, что цесаревич был в Берлине» — то есть этой осенью на обратном пути из Копенгагена. На замечание Гирса, что все государи заявляют о своем намерении отдать сделанный им императором Вильгельмом визит, августейший монарх отвечает, что ему это безразлично: «Они его вассалы, пускай себе и едут на поклонение, а я нет». (Хорошенькое отношение к императору Францу Иосифу, королям Италии и Швеции и к датскому тестюшке!) Какая программа? Кто имеет право расспрашивать его по поводу его планов? Решения зависят только от его воли. «Я никому не предоставляю право вмешиваться в мои замыслы».

«Не забуду я доклада 14 марта, — говорит мне министр. — Я обжегся и не стану больше возвращаться к вопросу о поездке в Берлин. Я исполнил свой долг, обратив внимание государя на необходимость нанести визит государю Вильгельму, теперь пусть Его Величество делает, что хочет».

Иногда мне кажется, что такая враждебность наших государя и государыни вызвана у них чувством как бы некоторой зависти. Им не особенно приятно видеть этого маленького прусского принца, которому они считали возможным не придавать особого значения, императором и королем, возглавляющим державу, которая является реальной силой, которую уважает и перед которой почти заискивает вся Европа и весь мир!» [54].

Корни отношения к Германии у российского монарха и его супруги имели, разумеется, датское происхождение, но не это главное. Уже в 1889 году российский монарх стал все чаще проявлять свой характер, некоторые признаки которого в русском народе называют «дурью». Ламсдорф очень точно определил момент появления этого тревожного симптома, записав в Дневнике 28 ноября 1889 года:

«В сущности, в настоящий момент его Величество не питает ни к кому особого доверия. В нем все более и более проступает самодержец, а может быть, растет уверенность в собственной непогрешимости, которая рано или поздно роковым образом приведет к крупным ошибкам. И никого среди окружающих, кто был бы в состоянии иногда наставить его, чтобы он мог подумать, понять и хотя бы отчасти увидеть истину. Их Величества не любят ни разговоров, ни благодетельного общения с серьезными и образованными людьми. Их сфера — общие места, анекдоты, смешные словечки. Чтобы нравиться при этом дворе, быть к нему близким и пользоваться благосклонностью, требуется особый ценз. «Противно, зато весело!» — как говорят немцы» [54].

Живописная картинка от Ламсдорфа, в которой преобладают эмоции, но есть все же рациональное зерно: монархическая пара, прикрываясь внешней мишурой беззаботной придворной жизни, взяла курс на изменение политической конфигурации в Европе. Практическая работа велась в российском дипломатическом ведомстве в условиях строгой секретности, причем в разработке генеральной линии участвовало всего несколько человек, занятых в основных европейских посольствах. Могли ли эти люди сколько-нибудь реально влиять на происходившее? В известной мере могли, но каждый из них дорожил своим местом и прекрасно представлял, что их корреспонденцию внимательно читают оба Величества, оценивая каждую букву.

В 1890 году совершились два события, которые затем определяли дальнейший ход внешнеполитических подвижек: отставка канцлера Германии Отто фон Бисмарка и односторонний выход Германии из тройственного союза с Россией. Уход с политической арены семидесятипятилетнего канцлера стал не просто сенсацией, но проложил новый рубеж между Россией и Германией. Канцлер никогда не был русофилом, как ему приписывали на родине, но всегда трезво оценивал российскую мощь. Его парадоксальное высказывание: «Россия опасна мизерностью своих потребностей» — до сих пор не выглядит как анахронизм и характеризует автора как глубокого знатока русской специфики.

Бисмарк стоял не только у истоков объединенной Германии, но в полной мере являлся созидателем баланса сил в Европе. Баланс сил сразу нарушился, и винить в этом германского императора Вильгельма II вряд ли стоит. Тем не менее выход России из тройственного союза пробудил чувство тревоги во Франции, где в нейтралитете России были заинтересованы меньше всего. Ламсдорф приводит в своем Дневнике за 1991 год письмо российского посла во Франции А. П. Моренгейма, передававшего в Петербург настроения французских властей:

«Обстановка постоянных неожиданностей, к которой приучил Европу слишком порывистый характер Вильгельма II, заставляет думать, что давно предчувствуемый роковой исход в виде вооруженного столкновения в настоящее время значительно приблизился. …Со стороны Англии были уже сделаны попытки заранее обеспечить будущей войне между Германией и Францией характер дуэли, удержав ее в пределах локализированной войны» [54].

Остаться один на один с Германией было для Франции перспективой сущего кошмара. Память Седана и позорной капитуляции 1871 года заставляла весь французский истеблишмент буквально дрожать от страха. Российский посол Артур Павлович Моренгейм был первым «выпускником» русской дипломатической «академии», основанной в Копенгагене королем Христианом и его дочерью принцессой Дагмар, в замужестве русской императрицей Марией Федоровной. Моренгейм проработал послом в Дании пятнадцать лет (1867–1882) и затем по личному указанию Александра III был два года послом Великобритании, а в 1884 году занял место посла во Франции. Миссия Моренгейма во Франции была с самого начала специальной — обеспечить «сердечное согласие» между Россией и Францией с перспективой военного союза. Стратеги из Фреденсборга спланировали все загодя. Похоже на то, что инструкции русскому послу в Париже поступали не только из российского МИДа. Уже в июле 1891 года произошла демонстрация российско-французских достижений во взаимном сближении. Ламсдорф сухо сообщил в своем Дневнике:

«11 июля в Кронштадт прибыла французская эскадра под командой адмирала Жерве. Встреча эскадры превратилась в шумную манифестацию франко-российского сближения. Во время обеда, данного французским морякам, Александр III стоя слушал «Марсельезу». Затем имел место обмен телеграммами между царем и президентом Карно. Во время этих торжеств за кулисами шли переговоры о франко-российском союзе» [54].

Важнейшее сообщение Ламсдорф никак не комментировал, но между строк чувствуется шок от происходящего: самодержавный монарх, растоптавший в своей собственной стране первые ростки конституции, готов внимать гимну революции, где имелись и такие слова:

Дрожите, тираны, и вы, изменники, Позор всех сословий, дрожите! Ваши планы, отцеубийцы, получат наконец по заслугам! Все станут солдатами, чтобы с вами бороться, Если они упадут, наши молодые герои, Франция породит новых…

Вместе со своим всеядным монархом внимал звукам «Марсельезы» покорный своему повелителю Двор. Даже лондонская «Times» не нашла от смущения других слов, кроме как: «Мы увидим, сколько это продлится». Монархическая Европа замерла от изумления. Говорят, что любимой поговоркой Бисмарка была «Глупость — дар Божий, но не следует им злоупотреблять». Российский монарх стал явно злоупотреблять даром Божьим, отпущенным ему сверх меры.

После столь знаменательного события, которым явился восторженный прием французских моряков в Кронштадте, в российском МИДе почувствовали необычную роль посла в Париже Моренгейма. Оказалось, что Моренгейм ведет прямые переговоры в Париже, а в Петербурге с нетерпением ждут их результатов. Моренгейм прибыл с докладом в Петербург 5 августа 1891 года. Ламсдорф, когда узнал подробности доклада своего министра императору 7 августа, первым почувствовал, что монарх ведет прямую дипломатию с французским правительством, а российский МИД с Гирсом во главе являются простыми статистами:

«Странные порядки в нашем министерстве! …Тем не менее во всем этом кроется нечто такое, что мне не слишком нравиться. Государь также ясно выразил желание, чтобы Моренгейм не приезжал в Копенгаген. Это очень хорошо, что он сюда приехал, этак можно о всем переговорить и тут покончить» [54].

Предстоял ритуальный отъезд Их Величеств в Копенгаген, и перед самым отъездом монарх пожелал лично повидаться со своим послом. Моренгейм был принят императором в Петергофе и имел с ним короткую, но исчерпывающую беседу. Как следовало из доклада посла, дела подвинулись настолько, что на повестке дня стоял вопрос о способе совместного отпора врагу. Получив личные инструкции императора, Моренгейм немедленно отбыл в Париж.

Несколько притормозили развитие событий перемены во французском правительстве, но появившийся новый хозяин особняка на Гагаринской набережной в Петербурге (посольство Франции), Гюстав Луи де Монтебелло, инициировал продолжение темы российско-французского сближения. «Сердечное согласие» при новом после Франции стало плавно перетекать в военную конвенцию. Надо отдать должное российской дипломатии — она проявила в этом вопросе достаточную разборчивость и скептицизм. Решение, однако, оставалось всегда за всесильным и не слишком мудрым монархом. В феврале 1892 года Монтебелло составил секретную записку, адресованную лично императору, с конкретными предложениями по военной конвенции.

В рассказе Ламсдорфа, имеющемся в его Дневнике, содержится еще одно указание на прямые контакты императора с Французской республикой, минуя своего собственного министра иностранных дел. Ламсдорф так описывает доклад Гирса императору 25 февраля 1892 года:

«Когда заходит речь о весьма секретной записке Монтебелло, государь выражает намерение оставить ее у себя, с тем чтобы прочитать ее на досуге, но сразу же высказывается в духе этой записки:

«Нам действительно надо договориться с французами и в случае войны между Францией и Германией тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени разбить сначала Францию, а потом обратиться на нас. Надо исправить ошибки прошлого и разгромить Германию при первой возможности. Когда Германия распадется, Австрия уже ничего не посмеет» и т. д. и т. п. …Его Величество молол такой вздор и проявлял столь дикие инстинкты, что оставалось лишь терпеливо слушать, пока он кончит. Наконец, Гирс задал ему вопрос:

«Что же выиграем мы, если, поддержав Францию, поможем ей разгромить Германию?» — «Как что? А именно то, что Германии не станет и она распадется, как и прежде, на мелкие и слабые государства». Но ведь в этом и заключается вопрос. Едва ли Германия распадется, когда речь зайдет о ее независимости; скорее, можно предположить, что она сплотится в этой борьбе. …Франция в случае успеха, уже удовлетворенная реваншем, не будет более в нас нуждаться…

…Будет ли удобно оставлять в руках столь непрочного правительства компрометирующее нас соглашение, намеченное в записке графа Монтебелло? …Это соображение, по-видимому, произвело на нашего монарха некоторое впечатление, он сохраняет у себя записку …и высказывает намерение вынести решение позже» [54].

Диалог императора со своим министром иностранных дел напоминал беседу дедушки-профессора со своим внуком-школяром, до смешного самоуверенным. Между тем решение уже было принято на лужайках Фреденсборга, под жареную дичь с добрым бокалом вина. Император, преодолевая сопротивление российского МИДа, вел дело к заключению с Францией военной конвенции. Последующие прямые переговоры бесцветного военного министра Ванновского с начальником генерального штаба Французской республики генералом Буадефром подвели черту под усилиями русских дипломатов сохранить в Европе баланс сил. При этом и сам министр иностранных дел Гирс, и его проницательный советник Ламсдорф добросовестно заблуждались относительно настоящей мотивации своего монарха. Как-то, обсуждая между собой современный внешнеполитический курс России, они невольно коснулись влияния императрицы:

«Так мы начали говорить об императорской семье. Министр замечает, что императрица не играла до сих пор благотворной роли; с ее появлением семья, обладавшая прекрасными качествами, выродилась как физически, так и морально; ее ненависть к немцам поставила нас политически в неблагоприятное положение, так как именно датские счеты к ним, несомненно, привили и государю, и наследнику чувства и поведение, приведшие к постоянной натянутости в наших отношениях с соседними империями» [54].

С таким суждением, лежащим на поверхности, трудно согласиться. Безусловно, императрица Мария Федоровна не испытывала теплых чувств к государству, обобравшему ее родину как липку. При этом, без всякого сомнения, она отдавала себе отчет в том, что вернуть утраченное невозможно. Натянутость в отношениях с Германией имела совершенно другие корни, и ее первопричиной на самом деле являлся российский император Александр III. Груз условной легитимности его как монарха не исчез даже после полной переделки «под себя» «Учреждения об императорской фамилии». Именно в Германии была хорошо известна скабрезная история, связанная с происхождением его матери, императрицы Марии Александровны. Намерение уничтожить Германию, о котором проговорился император своему министру, объяснялось его желанием избавиться от дамоклова меча собственной нелигитимности, которую в любой момент могли раструбить по всей Европе. Возможно, о такой перспективе ему намекнули во время работы над новой редакцией «Учреждения об императорской фамилии», вероятно, на одном из «саммитов» во Фреденсборге.

Идею уничтожения Германии, которую упорно продвигал российский император, готовый ради ее осуществления спеть Марсельезу, не разделяли не только в дипломатических кругах, но и в среде русской аристократии. Александру III все это было прекрасно известно, и одержимость его на этом направлении поражает. Старание императора засекретить проработку вопроса в военных кругах Франции и России, конечно, было обречено на разного рода утечки и приводило к нарастанию противостояния с Германией в экономической сфере.

Политика Александра III в последние годы правления отличалась авантюризмом и непредсказуемостью: император как будто задался целью создать в Европе два враждебных лагеря, что ему и удалось в конечном итоге. Ламсдорф в своем «Дневнике» не скрывал своего отношения к происходящему и искренне поражался творящейся на его глазах государственной глупости:

«Наше сближение с Францией и проистекающее отсюда пресловутое равновесие сил в Европе, с другой стороны, на долгое время закрепляет разделение великих держав на два вооруженных до зубов лагеря, которые постоянно подстерегают друг друга и готовятся напасть друг на друга в ущерб безопасности и благосостояния народов.

…Бояться полного разгрома Франции при той материальной мощи, какой она обладает, нет оснований; насколько бы мощной и вооруженной ни была Германия, в войне она приобретает не «провинцию Францию», а беспощадного врага, который надолго ее свяжет. Столкновение между двумя этими нациями было бы ужасным, но, быть может, закончилось бы победой над разрушительными элементами внутри каждой из них… Наше дело сторона! Вместо того чтобы систематически ссориться с немцами и донкихотствовать в пользу французов, мы должны были бы договориться с ними о нашем нейтралитете, необходимом для них обоих; мы могли бы его обещать при условии предоставления нам известной свободы действий на Востоке. После этого нам оставалось бы только заниматься нашими собственными делами, предоставив другим устраивать свои дела между собой. Им понадобилось бы на это не менее столетия!» [54].

Такой анализ европейской политики был, к сожалению, недоступен российскому императору. Он был всецело занят конфронтацией с блоком центральноевропейских держав и организацией неразрывной дружбы с пораженной страхом Францией.

Российская историография дружно объявила Александра III «миротворцем» только на одном основании — при его жизни не случилось ни одного крупного вооруженного конфликта. При этом историки почему-то выпускают из виду, что именно «миротворец» продавил политическое решение, которое в конечном итоге привело Россию к войне за чужие интересы. Военный союз с Францией был окончательно оформлен в конце 1893 года и 8 января 1894 подписан Александром III.

 

Глава 4

Перед Господом

Утверждением союза с Францией российский монарх в самом начале нового 1894 года закончил тяжкую работу по подготовке России к разнообразным испытаниям на прочность ее государственности, которые были уже на пороге. Впереди была передача власти наследнику престола, о которой никто еще даже не задумывался как о событии отдаленного будущего, до которого еще жить и жить. Ламсдорф оставил в Дневнике за 1892 год свое впечатление от личности наследника:

«Наследник, 24 лет от роду, представляет странное явление: наполовину мужчина, маленького роста, худощавый, незначительный, — хотя, говорят, он упрям, — проявляет удивительное легкомыслие и бесчувственность. Когда он начал службу в Преображенском полку, говорили, что он хороший товарищ, но как только его перевели в гусары, он порвал с прежними товарищами…» [54].

Среди гусар наследник прошел хорошую школу повального пьянства и традиционных увлечений балетными актрисами. В Красном селе, под Петербургом, каждое лето проводились летние лагерные сборы гвардии с маневрами и стрельбой. Для вечернего отдыха офицеров и приобщения их к музыкальной культуре в Красном выстроили деревянный театр, где выступала балетная труппа Императорских театров. Летний сбор 1890 года особенно запомнился наследнику и оставил след в его личном Дневнике:

«10 июля. Вторник. Был в театре, ходил на сцену».

«17 июля. Вторник. Поехали в театр. В антракте пел Paulus. Кшесинская мне положительно очень нравится».

«30 июля. Понедельник. Дело на Горке разгорелось и продолжалось до 11 часов утра. Я был отнесен офицерами домой…»

«31 июля. Вторник. Вчера выпили 125 бутылок шампанского. Был дежурным по дивизии… После закуски в последний раз поехал в милый Красносельский театр. Простился с Кшесинской. Ужинал у Мама…» [55].

Незабываемое лето 1890 года… Поздней осенью наследник отправился в кругосветное путешествие, в котором ему было суждено получить боевое крещение и приобрести международную известность. Начавшись в Афинах, круиз цесаревича представлял в высшей степени экзотическую экскурсию по историческим местам: Каир, Бомбей, Калькутта, Цейлон, Сингапур, Сайгон и, наконец, Япония. Путешествовал наследник в сопровождении отборной свиты и в компании с греческим принцем Георгом, таким же повесой и затейником. Своими впечатления от поездки цесаревич поделился с великим князем Александром Михайловичем в Коломбо, на Цейлоне, где они пересеклись в январе 1891 года. Великий князь охотился в джунглях на слонов и с удовольствием почувствовал неприкрытую зависть цесаревича и его досаду на скуку, однообразие своих впечатлений:

«Моя поездка бессмысленна, — с горечью сказал он, — дворцы и генералы одинаковы во всем мире, а это единственное, что мне показывают. Я с одинаковым успехом мог бы остаться дома» [56].

Впереди, по курсу крейсера «Память Азова», на котором путешествовал цесаревич, была Япония, и похоже, что именно там ему удалось по-настоящему развеяться. Взыскательный вкус цесаревича обрел в Стране восходящего солнца те острые ощущения, которых ему не хватало. По прибытии крейсера с цесаревичем в Нагасаки ему при посещении русского ресторана «Волга» сразу объяснили все преимущества отдыха в окружении гейш и посоветовали сделать памятную наколку. Мастер цветного тату был вызван на борт крейсера и выколол красивого дракона на правом предплечье наследника. Близкое знакомство с гейшами происходило уже в Киото, древней столице Японии, где существовал целый квартал увеселительных заведений Гион. Там были заранее предупреждены о визите высокого гостя из России, интересующегося частной жизнью гейш и их бытом:

«Хозяина заведения уже успели предупредить, поэтому перед входом в ожидании гостей выстроились сорок гейш и девочек танцовщиц… Веселье было в полном разгаре, когда гейши поднялись из-за стола и последовали к сцене… За танцами последовали песни, игра на сямисэнах, малых и больших барабанах. Цесаревич так увлекся незнакомыми ритмами, что вскочил со своего места. Следуя примеру сопровождавших его японцев, он принялся наполнять чарки гейш вином» [57].

С русским принцем общалась самая привлекательная гейша по имени О-Мацу. Она через переводчика поинтересовалась, сколько цесаревичу лет и правда ли, что он сделал себе татуировку. Наследник проводил время весело, и его визит освещался в местной прессе. Неприятность случилась, когда цесаревич возвращался с приема очередного губернатора и следовал в кавалькаде рикш по узкой улице городка Отсу. Полицейский Цуда Сандзо, 36 лет, стоявший в оцеплении, внезапно выхватил саблю и нанес русскому принцу два последовательных удара по голове. Цесаревича спасла мгновенная реакция, с которой он выскочил из рикши и бросился наутек. Бежать пришлось недолго, какие-нибудь 60 метров, а полицейского с саблей задержали извозчики рикш. Окровавленного цесаревича завели в какую-то лавку, и доктор Рамбах наложил повязку. Раны были глубокими, но не смертельными. После перевязки наследник пожелал немного перекурить на скамейке и продолжил путь. Схваченный полицейский, естественно, оказался психически ненормальным, свихнувшимся на почве религиозного фанатизма. Инцидент в Отсу до сих пор живо обсуждается историками, но в действительности представляет собой только результат развязного поведения цесаревича Николая, напрочь забывшего, что он не в Красном селе, а в окружении людей иной религии и культуры. Другие подробности поездки наследника, с посещением злачных мест, тщательно скрывались, но Александру III, без сомнения, докладывались каким-то «стукачом» из свиты. Именно поэтому император приказал наследнику немедленно покинуть Японию и вернуться в Петербург. Наследник отметил свое 23-летие в Осаке и отбыл во Владивосток. Перед отплытием на борту крейсера «Память Азова» цесаревича посетил император Японии Мейдзи, которому было заявлено, что впечатление от посещения Японии «ничем не омрачено». Инцидент с сумасшедшим полицейским был исчерпан.

Два месяца добирался наследник из Владивостока в Петербург. Минуя сибирские города, он мог убедиться, до какой степени русский народ предан своему монарху. Цесаревича встречали триумфальными арками, затейливыми дорогими подарками и, разумеется, роскошными банкетами. Все проходило достойно, во всяком случае в литературе никакие казусы или конфликты не нашли своего отражения. В Петербурге семья императора вздохнула с облегчением, встретив наследника целым и невредимым. Дневник Ламсдорфа скупо описал впечатления своего министра в записи среды 7 августа 1891 года:

«Министр завтракал с императорской семьей, очень обрадованной возвращением наследника, с которым государь обращается с некоторой предупредительностью, называя его «Николай Александрович». Гирс говорит, что нельзя сказать, что Его Высочество похорошел, но он находит его совершенно здоровым и не мог даже заметить шрама от недавней раны.

Вся семья садится в субботу 10 августа на новую яхту «Полярная звезда», которая, говорят, доставит их, окруженных сказочной роскошью и самым утонченным комфортом, в Копенгаген в течение 50 часов» [54].

Император научился делать хорошую мину при плохой игре. В данном случае здоровый вид наследника только подтверждал досадный сбой в целом успешного путешествия. Неизвестно, каким был разговор наследника с родителями по поводу случившегося с ним в Японии. Был ли это строгий «разбор полетов» или император с императрицей ограничились родительским сочувствием? Скорее, второе, потому что все разговоры на эту тему в прессе и в среде официальных лиц были строго запрещены. Фигура умолчания чувствуется даже в Дневнике Ламсдорфа.

Во Фреденсборге предстояло обсудить возможные варианты женитьбы наследника. Первые зондажи показали, что проблема не будет простой, так как немецкое направление категорически не устраивало датскую сторону. Сам наследник склонялся к браку с Алисой Гессенской, дочерью великого герцога Гессенского Людвига IV и внучкой английской королевы Виктории. Гессенский дом и его отпрыски были для императрицы Марии Федоровны сущим кошмаром, и сама возможность брака ее любимого сына Николая с одной из дармштадских принцесс даже не рассматривалась. Императрица всерьез рассчитывала на принцессу Шамбург-Липпе, сестру королевы вюртембергской и внучатой племянницы датской королевы. Цесаревича планировали познакомить с ней в Копенгагене, на праздновании золотой свадьбы датской королевской четы. Жизнь, как известно, бывает зачастую сильнее намерений даже сильных мира сего.

Наследник по возвращении из Дании, в качестве демонстрации своей воли, возобновил свои контакты с балериной Кшесинской. Никто, кроме самой Кшесинской, не рассматривал эту связь наследника как имеющую хотя бы какую-то перспективу.

Матильда Феликсовна связывала свой ошеломляющий успех на сцене Мариинского театра с прямой возможностью войти в семью Романовых. Наследник, как мог, уверял свою «Панну» (так Матильда подписывала свои записочки Николаю), что такой вариант невозможен. Дело получило общественную огласку в основном благодаря вызывающему поведению примы балета. Первый тревожный сигнал подал, как всегда, «политический тяжеловес» К. П. Победоносцев. Не решаясь обратиться напрямую к императору по столь скабрезному делу, Константин Петрович направил секретное письмо великому князю Сергею Александровичу, недавно занявшему пост московского генерал-губернатора:

«Ваше Императорское Высочество!

Не с кем говорить о том, что тяготит душу при мысли о Наследнике Цесаревиче. Но считаю нелишним сообщить Вам о толках, которые здесь повсюду слышишь и которые переходят уже из гостиных в передние и обратно. Рассказывают, что у него образовалась связь с молодой дочерью балетного танцовщика Кшесинского; что для нее куплен дом на Набережной; что Цесаревич ходит туда по вечерам один, без всякого, что там бывает с ним только офицер, которого называют Зедделером и который ухаживает за другой дочерью Кшесинского.

Конечно, для большинства, это одна из скандальных историй, о коих болтают без толку. Но честные и серьезные русские люди озабочены тем, что эта девица полька и семейство ее польское. Опасаются тайного воздействия на Великого Князя, в чем так искусны поляки и несчетные у полек ксендзы. Опасаются и того, как бы не прокрался в этой обстановке к цесаревичу один из тех злодеев, коих так много всюду рассеяно…» [58].

С годами маразм Победоносцева сильно укрепился, до такой степени, что заговор танцовщика Кшесинского и его дочерей, опиравшийся на польских ксендзов, расплодившихся в Петербурге, уже не казался тяжелым сном русского попа. Сигнал от «честных русских людей» прошел по инстанции, и наследнику пришлось несколько скорректировать свое поведение. Матильда Кшесинская, не скрывая разочарования, написала в своих мемуарах:

«Это лето было для меня очень грустным. Наследник всего-навсего два раза заехал ко мне на дачу верхом из Красного села. Один раз предупредил меня, и я его ждала, но во второй раз он заехал без предупреждения и не застал меня дома, я была в это время в городе на репетиции красносельского спектакля. По-видимому, Наследнику было трудно покидать лагерь.

Затем начались красносельские спектакли, но уже не было того веселья и той радости, как в прошлом году. Тяжелое предчувствие наполняло мое сердце: что-то должно было случиться…

Потом опять отъезд Наследника с Государем 10 августа 1893 года сперва в Либаву, а потом в Данию.

Наследник вернулся обратно лишь поздно осенью, 8 октября 1893 года» [59].

Предчувствие любящей женщины не обмануло — развязка приближалась. В апреле следующего, 1894 года в Кобурге состоялась помолвка цесаревича Николая и Алисы Гессенской.

Сообщения о болезненном состоянии императора появлялись ежегодно после боркской катастрофы, но с конца 1893 года состояние здоровья императора стало неуклонно ухудшаться. Последствия сильнейшего удара по спине во время крушения поезда в Борках император переносил, не меняя своего образа жизни. Современные историки взяли за правило описывать образ жизни императора как исключительного трудоголика, который между тяжким трудом по сочинению резолюций на всевозможных бумагах находил время «лучить рыбу» на озере в Гатчине и охотиться на дичь. Однако была у императора еще одна привычка, которую теперь принято считать вредной. Он позволял предаваться ей в так называемое «благовремение», то есть время, свободное от приемов, докладов и резолюций. Термин «благовремение» ввел в оборот начальник охраны императора и его личный друг генерал Черевин. Сам генерал никуда не выезжал, но однажды, летом 1891 года, отправился в Стокгольм навестить родственников. Ламсдорф оставил живописное описание этого короткого путешествия Черевина в компании И. А. Зиновьева, директора Азиатского департамента МИД:

«Когда Зиновьев ездил этим летом в Стокгольм, он путешествовал вместе с генералом Черевиным, ездившим на несколько дней в шведскую столицу. Зиновьев мне рассказывал, что его спутник пил всю дорогу и так напился в Стокгольме, что, отправляясь на пристань, чтобы сесть на пароход, сей генерал-адъютант и в некотором роде друг императора всероссийского на улице шатался, чем страшно смущал сопровождавшего его Зиновьева. Взойдя на пароход, он тотчас же уронил в море свою шляпу» [54].

В разговоре с родственником, находясь в приподнятом настроении, генерал позволил себе объяснить свой реальный статус при императоре:

«На самом верху стоит Александр III, при нем на страже он, Черевин, и, пожалуй, императрица Мария Федоровна, а где-то внизу «прочая сволочь», включая великих князей, министров и т. д.» [54].

Секрет «благовремения» был таким же нехитрым:

«Государь выпить любил, но «во благовремении». Он мог выпить много без всяких признаков опьянения, кроме того, что делался необычайно в духе — весел и шаловлив, как ребенок.

Утром и днем он был очень осторожен относительно хмельных напитков, стараясь сохранить свежую голову для работы, и только очистив все очередные занятия впредь до завтрашних докладов, позволял себе угоститься, как следует, по мере желания и потребности…

К концу восьмидесятых годов врачи ему совершенно запретили пить и так напугали царицу всякими угрозами, что она внимательнейшим образом начала следить за нами. Сам же Государь запрещения врачей в грош не ставил, а обходиться без спиртного при его росте и дородстве было тяжело» [60].

Собственно, кроме откровений Черевина, имеется достаточно указаний на то, что образ жизни императора был именно таким и никаким другим. Достаточно вспомнить общеизвестный случай в декабре 1883 года, когда Александр III, уже угостившись после трудов, следовал вечером по Петербургу и на полном ходу вывалился из саней. Полученная при этом травма руки вынудила отменить предстоявший парад войск. Увы, самый внушительный внешне российский император был банальным алкоголиком скрытого типа. Российские историки с удовольствием подхватили термин «благовремение» и трансформировали его в некую умеренность, которая и продолжает гулять из одного исследования в другое. Для врачебного синклита, действовавшего вокруг императора, ход болезни определялся с самого начала как последствие полученной травмы, но выводы делались ошибочные, так как предполагали, что пострадали почки. Уже в 1892 году люди, постоянно общавшиеся с императором, отмечали заметные изменения его внешности: землистый цвет лица и мрачное настроение. Основной диагноз, который ставили лейб-медики царю, — нефрит, болезнь почек. В 1893 году во время пребывания в Дании у Александра III открылось носовое кровотечение, сопровождавшееся лихорадочным состоянием. Несмотря на грозные симптомы, император и в новом, 1894 году предпочел обычный график развлекательно-охотничьего времяпровождения с элементами обильных застолий. Для полноты ощущений была выбрана Беловежская пуща, где имелось оборудованное поместье Спала. Самое красочное описание охотничьего отдыха в Спале оставил доктор Н. А. Вельяминов, хирург по специальности. Вельяминов нравился царю за его недокучливое поведение и общительность. В Спале охотились на оленей и кабанов, чередуя это увлекательное занятие с приличным застольем, которое Вельяминов описал как настоящий воспитанный человек:

«За обедом в Спале существовал обычай, что убивший в данный день оленя должен был, стоя и поклонившись Государю, выпить до дна кубок шампанского, вмещавший ¾ бутылки вина, который Государь наливал сам и посылал «виновнику торжества».

Старикам, которым вино было вредно, Государь наливал кубок далеко не полным. В этот день, когда я по ошибке убил молодого оленя и старого, Государь прислал мне кубок два раза, сказав, что это в наказание за промах. Я благополучно исполнил приказание, хотя не без страха, и в этот вечер с успехом играл с Государем в винт…

Кстати сказать, во время болезни Государя распустили сказку, будто Государь очень любил кушать и злоупотреблял вином, чем и стремились объяснить его болезнь. Должен сказать, что это совершенная неправда.

Государь не был гастрономом, как его братья, и, как многие очень полные люди, для своего роста кушал скорее мало, никогда не придавая еде особенное значение; пил ли он водку за закуской — не помню, кажется, нет, а если и пил, то никак не больше одной маленькой чарочки; за столом он пил больше квас, вина почти не пил, а если пил, то свой любимый напиток — русский квас пополам с шампанским, и то очень умеренно; вечером ему подавали всегда графин замороженной воды, и он пил такой ледяной воды действительно очень много, всегда жалуясь на неутолимую жажду» [61].

Даже из этого короткого отрывка нетрудно оценить воспитанность гостя и заодно составить представление о происходившем за царским столом испытании на прочность.

В то последнее лето 1894 года Вельяминова в Спале не было. Он был вызван в Ялту (телеграммой министра двора Воронцова), куда совершенно больной император был вынужден переехать из Спалы по совету врачей.

Прибыв в Ялту 1 октября, Вельяминов застал там весь цвет российской медицины во главе с профессором трех европейских университетов Эрнстом Лейденом, приехавшим из Берлина. Еврейское происхождение профессора пришлось игнорировать. На состоявшемся консилиуме положение императора было признано безнадежным. Начиная с 5 октября стали выходить ежедневные бюллетени о состоянии здоровья императора, фиксировавшие медленное угасание организма. В связи с критической ситуацией из Дармштадта была вызвана невеста цесаревича Алиса Гессенская. Круглая сирота, которую для общественности подчеркнуто называли внучкой английской королевы, немедленно выехала через Варшаву в Симферополь. В день прибытия в Симферополь, 10 октября 1894 года, гессенскую принцессу встречали Литовский пехотный полк, супруга Таврического губернатора и почтовая тройка лошадей, предоставленная каким-то евреем по фамилии Иоффе. До Ливадии принцессе предстояло преодолеть 90 километров. В Алуште ее встретил наследник, великий князь Николай. Времени оставалось совсем мало.

Бюллетень от 18 октября уже не оставлял даже малейших шансов:

«10 часов вечера.

В течение дня продолжалось отделение кровавой мокроты; был озноб, температура 37,8; пульс 90, слабоват; дыхание затруднено. Аппетит крайне слаб. Большая слабость. Отек значительно увеличен.

Подписи: профессор Э. Лейден

профессор Г. А. Захарьин

лейб-хирург Г. И. Гирш

доктор Попов

почетный лейб-хирург Н. А. Вельяминов».

В два часа 15 минут пополудни 20 октября государь император Александр III «тихо в Бозе почил». В тот же день Манифест за подписью «Николай» сообщил русскому народу о смерти императора и объявил формулу передачи власти:

«…Повелеваем всем Нашим подданным учинить присягу в верности Нам и Наследнику Нашему Его Императорскому Высочеству Великому князю Георгию Александровичу, Которому быть и именоваться Наследником Цесаревичем, доколе Богу угодно будет благословить рождением сына предстоящий брак Наш с принцессой Алисой Гессен-Дармштадскою.

Дано в Ливадии, Октября 20 дня».

Время императора Александра III закончилось так быстро, что главные действующие лица были ошеломлены и воспринимали происходящее как сон. Это особенно касалось новоявленного императора Николая II, который, подписывая Манифест, вдруг начал понимать, что прежняя жизнь за спиной своего огромного Папа́ уже никогда не вернется. Единственный возможный путь для него — следовать во всем схеме управления своего отца, опираясь на советы императрицы-матери.