Портеуса Глэйвса, запертого в подземелье под Сторожевой башней, навестил молодой доктор, который после этого пошел домой, к своей семье и жене. Санитарка вымыла пленника, одела в чистый халат и уложила отдыхать, он совсем ослабел. Его оставили на соломенном тюфяке в подземелье. Рядом поставили тарелку с едой.

За ночь он созрел, как смертоносный сыр, и странный, непривычный запах, исходящий от его тела, был сам по себе смертельным для всех, кто его вдыхал.

Лихорадка началась с первыми утренними часами. Глэйвс извивался, бредил и метался на своем соломенном тюфяке. Когда лихорадка усилилась, его тело начало дрожать.

Произошла экстраординарная вещь. Когда лихорадка усилилась, заклинание, которое лишало его разума, рассыпалось. Казалось, что он проспал долго-долго и его жизнь просто приснилась ему, а на самом деле он в ней и не участвовал. Теперь он вновь жил, чувствовал контроль над своим телом и разумом. И тут он внезапно осознал, через что прошел за последний год, с того самого момента, как он встретился с волшебником в подвале дома Вексенна.

Он понял, что эта лихорадка – его прощальный подарок Марнери, чаша чистейшего яда. Хоть это, по крайней мере, было бальзамом для его гордости: он станет источником удара, который потрясет город, отрекшийся от него, Глэйвса, из-за минутной слабости во время Урдхской кампании.

А ему просто необходимо было сесть на корабль. Этот поступок привел к нескольким убийствам, о которых он сожалел, но они были жизненно необходимы, чтобы сбежать из Урдха. Никто не мог требовать от него, чтобы он остался и подох там, как крыса в капкане. Не было смысла обвинять его в чем-либо. Он бы с удовольствием организовал фонд помощи вдовам и сиротам, все, что бы они ни попросили, лишь бы не нанести урон чести семьи Глэйвс. Послушали бы они его? О нет, его не слушали, ему угрожали судом, а потом суд и в самом деле состоялся, настоящий суд, приговор и ссылка на острова Гуано.

Конечно же, Портеус не собирался проводить свою жизнь на островах Гуано. И он был вынужден сделать рискованный шаг, чтобы вырваться на свободу.

На губах Портеуса промелькнула улыбка. Вексенн тоже попал на острова Гуано, отбывал пятнадцатилетний приговор без надежды на помилование. Портеус услышал эту новость, прячась в Аубинасе, но тогда это мало что для него значило, поскольку в тот момент его сознание находилось под полным контролем Хозяина.

Настроение Портеуса изменилось, когда он вспомнил самого Хозяина. Вексенн легко отделался. День на службе у Хозяина был намного более обременительным, чем целая жизнь, проведенная в перекапывании птичьих экскрементов под палящим солнцем.

Но Хозяин сжалился над беднягой Портеусом. Он решил использовать его как оружие и освободил его для смерти. Он превратил его в зажигательный снаряд и швырнул в этот город, как в костер. Огонь, который горел в Портеусе, должен был вот-вот превратиться в пожар.

С того самого позорного момента, когда Великий вынужден был бежать с Рителта, его ярость не поколебалась ни на йоту.

Кипя от ненависти, пока медленно восстанавливалось его здоровье, он тщательно продумывал свою месть. Он подробно изучал людей Рителта и изучал их чувствительность к болезням.

Он подготовил не одну, а две чумы, которые неизбежно уничтожат множество народа. Именно такой мести он и искал. Ваакзаам видел, что люди становятся слишком многочисленными, настолько многочисленными, что мир Рителта невозможно подчинить. Однажды он почти завоевал его и считал свою победу неизбежной, но постоянно возникали бесконечные проблемы, которые выходили за рамки всяких правил. Несмотря на исследовательский интерес к этим проблемам, он их ненавидел. Они оскорбляли его эстетические чувства. Он бы предпочел расчистить пространство, заполненное городами и другими скоплениями людей. И в самом деле, самыми лучшими для него были города, от которых осталась лишь мертвая оболочка, шелуха, высохшая раковина, разрушенные башни под бледным светом жестокой и мертвой луны.

Глэйвс почувствовал, как из его глаз покатились слезы, – будто и на него обрушились крохи ужасной мести его Хозяина. Его рыдания привлекли внимание охранника. Портеус подождал, пока охранник подойдет достаточно близко, и дохнул на него.

– Мое дыхание смертельно, – сообщил он, хихикнув.

Портеус подтянулся на тюфяке, хотя в его состоянии это требовало больших усилий, наклонился вперед, просунул руку сквозь решетку и ухватил охранника за пояс.

– Эй, ты, отцепись от меня, – приказал охранник.

Портеус отпустил его и снова зарыдал.

– Что мучает тебя, пленник Глэйвс?

– Я хочу видеть священника, – прошипел он.

Охранник выругался и отвернулся. Это было единственное требование, в котором он не мог отказать узнику.

Портеус рухнул обратно на соломенный тюфяк. Лихорадка усилилась, и его разум сжигало безумие. Он уже видел, как умирают люди, их лица разъедает разрушительная лихорадка, глаза вылезают из орбит, дыхание смердит, словно они гниют заживо. Они будут умирать сотнями, потом будут умирать тысячами, пока город не окажется забит трупами, а выжившие разбредутся по лесам, не в силах даже слышать самое имя Марнери, потому что это будет имя смерти.

Позже к нему пришла молодая женщина в прямом сером платье с голубым стихарем.

– Вы сказали, что хотите видеть священника, – спокойно сказала она.

– Исповедуйте меня, сестра, отпустите мне грехи. Исповедуйте этого грешника.

– Вы умираете, сын Матери? Вы готовы отправиться в ее Руку?

– Умираю? – он издал ужасный сдавленный смешок. – Я мертв, сестра, смерть идет прямо передо мной во всей своей славе. Я принес вам свет могилы и воздух гроба.

– Это ужасные слова, сын Матери. Возможно, она скорее услышит тебя, если ты будешь говорить более мягко.

– Я грешен, я это знаю. Я убивал и приказывал убивать другим. Я лгал и мошенничал, и я отомстил всем вам. Благодаря мне вы все умрете.

– Ты говоришь страшные вещи, сын Матери. Ты убивал?

От лихорадки у него снова начался бред. Он вновь оказался в призрачной земле.

Когда Портеус взглянул на женщину, его глаза сверкнули злобой.

– Наклонись ближе, – прошипел он срывающимся шепотом, затем, когда она наклонилась к нему, плюнул ей в лицо. – Умри, сука, и захвати с собой остальных сук.

Со стоном он вновь упал на соломенный тюфяк. Женщина, Кемили из Марнери, вытерла лицо и оставила его, глубоко озадаченная его словами.

Тем временем в храме Фи-Айс начала действовать сразу же, как только получила известие от Ханта. Однако совершить нужное заклинание оказалось не просто, и, когда при первой попытке оборвалась сплетаемая нить, было потеряно драгоценное время.

Случайно обнаружилось, что имевшийся том Биррака напечатан с ошибкой, и потребовалось добавить новые строки, чтобы попробовать наложить заклинание второй раз. Это заняло несколько часов, но в конце концов они умудрились послать тревожный вызов в психическое пространство. Призыв, который должны были услышать слушающие ведьмы в Кунфшоне.

В течение часа ведьмы города были созваны в комнату Черного Зеркала в Башне. И вскоре после этого сама Лессис прошла сквозь Зеркало.

Лессис поспешила обсудить ситуацию с Фи-Айс, которая передала ей странный разговор Кемили с Глэйвсом. Серая Леди поняла: наиболее вероятно, что на них напущена новая чума. Был срочно вызван генерал Хант, он получил указания, как действовать, чтобы остановить распространение чумы. Положение было отчаянным.

На Башне и вокруг нее запели рожки́. Спешно разыскивали людей, которые могли оказаться зараженными, чтобы поместить их в карантин. В то же время прилагались огромные усилия для того, чтобы предотвратить панику и пресечь любую попытку массового исхода.

Охранники, которые стояли у ворот, когда туда подъехал Хигуль Колченогий, служитель в подземелье, санитарка, которая купала Глэйвса и пыталась его накормить, – все они были найдены и изолированы в карантине вместе с их семьями, равно как и молодой доктор, и пожилой адвокат, и женщина-священник.

И все равно чума разразилась. В то самое время, когда у стражников (за ними последовали служитель из подземелья и санитарка) началась лихорадка, продавец цветов на улице Башни, который накануне продал несколько хризантем молодому доктору, уже носил в себе семена лихорадки и продолжал продавать цветы на том же самом углу.

Щупальца смерти поползли по городу.

Продавец цветов, почувствовав себя плохо, остановился в столовой, где съел маленькую чашечку бобового супа и кусок хлеба. Он собирался зайти в любимую пивную, «Рыбья голова», но чувствовал себя все хуже и вместо этого отправился в свою каморку в пансионе миссис Диггнис.

По счастливой случайности, он не встретил ни миссис Диггнис, ни кого-нибудь из жильцов ее переполненного дома на Восточной аллее. Он улегся на свою койку, и вскоре его начала бить лихорадка. В данном случае болезнь протекала быстро, что, возможно, было милосердно, ночью продавец умер. У миссис Диггнис хватило здравого смысла вызвать стражника сразу же, как только она обнаружила, что ее жилец мертв. Она держала дверь в его комнату закрытой. Чума в доме миссис Диггнис так и не разразилась.

Однако две молодые женщины, работавшие в столовой, Элен и Вирими, обе заболели и пошли домой к своим семьям, жившим на Персиковой аллее. Здесь заболели все.

Портеус Глэйвс наконец-то отошел в мир иной, задыхаясь, с хрипом, с розовой пеной на губах, он умер через час после рассвета.

По приказу Лессис, к людям, находившимся в карантине, никто не приближался. Стражники, которые сопровождали их в Башню, были одеты в толстые ватные халаты, на руках и на лицах у них были ватные повязки, и сразу же после выполнения своей задачи, они приняли горячую ванну.

Больные и находящиеся в карантине люди были предоставлены сами себе. Между ними и остальным городом не могло быть никаких контактов. Те, кто поддался болезни и умер, оставались нетронутыми лежать весь день, и только потом их тела спешно похоронили в братской могиле в Лесу Затерявшегося оленя, недалеко от массовых захоронений жертв бубонной чумы.

Но Портеус Глэйвс не был единственным смертоносным снарядом, запущенным ночью в Аргонат. В эти дни и другие люди с остекленевшими от лихорадки глазами были доставлены к воротам городов и крепостей. По всему Аргонату власти предпринимали героические усилия, чтобы предотвратить новую эпидемию.

Кадейн, великий город Аргоната, испытавший тяжелый удар от чумы, на этот раз почти избежал потерь. Чумная лихорадка здесь тоже началась у главных городских ворот, где и появилась первая жертва. После чего ворота были отгорожены от остального города, и дальнейшего проникновения не произошло.

С другой стороны, в маленьком городке Риотва, который успешно пережил бубонную чуму благодаря целой армии кошек, новая чума разбушевалась вовсю, выкосив половину населения.

В Пеннаре чума убила почти весь город. В Би эпидемию остановили почти без потерь, потому что носитель заразы прибыл с опозданием и оказался хорошо известным преступником, которого сразу же после ареста и казнили.

В северных городах дела шли хуже. В Талионе чума вышла из-под контроля и смела полгорода. Южные районы спаслись благодаря тому, что лучники блокировали мост, как только услышали о заразе.

Во почти полностью опустел, Вуск тоже потерял около половины населения. Здесь чума вырвалась в пригороды, где образовалось несколько очагов чумы, после чего болезнь угасла.

В Кеноре лихорадка поразила, как ударами молота, Далхаузи и другие главные лагеря Легионов, да и сам город. Потери были большие.

В белом городе на берегу Длинного Залива фитиль чумы горел урывками, иногда казалось, что он уже весь прогорел, но вскоре после этого вспыхивал снова, сжигая в своем пламени надежду жителей.

Из Персиковой аллеи чума перепрыгнула в Угловой ряд. Затем она проскользнула в Рандольский двор. Подавленная там, вспыхнула снова в двух кварталах в стороне, на Липовой улице, и дошла почти до Широкой. Каждый раз привлекались огромные силы для ее обуздания. Правила карантина были безжалостными.

Под страхом смерти были запрещены любые исключения. Любой, появившийся на улицах, объявленных карантинными, попадал под стрелы лучников, которые стояли по углам и были единственными, кому позволялось находиться снаружи. Больные оставались без всякой помощи, пока не умирали. Так как болезнь убивала очень быстро, то она и вспыхивала быстро, то тут, то там. В перенаселенных районах в лучшем случае выживал один из трех. В бедных кварталах Риотвы выжил один из пяти.

Напряжение на улицах города росло с каждым днем, с каждым новым колокольным перезвоном, сопровождавшим погребальные отпевания в бедных кварталах. Затем пришла тревожная весть с улицы Храма. Еще один посетитель столовой слег с чумой. Его многочисленная семья тоже оказалась зараженной и широко разнесла заразу.

И каждый раз ведьмы и Легион отчаянно пытались остановить расползающийся круг заразы. Город уже был разделен на сектора, с войсками на границах и баррикадами на улицах. Теперь весь район пристани, от Широкой улицы до залива, был отгорожен и перекрыт карантином.

Гавань давно опустела от кораблей. Всякая деловая активность прекратилась, все было направлено на то, чтобы остановить распространение новой чумы.

Релкин как и остальные драконопасы, был привлечен к оцеплению. В результате его поставили на углу Нижней Храмовой и Широкой улиц с полным колчаном стрел и привычным кунфшонским арбалетом.

На противоположном углу стоял высокий лучник в коричневой форме стрелков-рейнджеров. Релкин узнал Сайласа из Лукула, который несколькими годами раньше был чемпионом среди лучников.

Это был район шляпных мастеров, портных и изготовителей пуговиц. Релкину была хорошо видна вся Храмовая сторона с ее витринами мастерских вплоть до Фолуранского холма, и он снова горячо благодарил Богов за то, что Эйлса избежала чумы.

Арбалет привычно лежал в его руке. Он надеялся, что ему не придется никого убивать. На улице было странное спокойствие.

Ни одной души в разгар дня. Сайлас вышел на середину улицы, продолжая внимательно следить за Храмовой стороной.

– И чего это они расставили здесь драконопасов? – внезапно сказал он без тени улыбки.

Этот снисходительный тон Релкина скорее позабавил, чем рассердил.

– О, думаю у них просто кончились лучники получше.

Сайлас посмотрел на него долгим тяжелым взглядом:

– Проклятое задание – убивать гражданских, если те высунутся наружу. Мне это не нравится.

– Мне тоже, но особого выбора у нас нет. Ты слышал, что случилось в Риотве?

Сайлас из Лукула обвел глазами Широкую. На углу Башенной они могли видеть другого человека с луком.

– В Риотве, – продолжил Релкин, – вряд ли кто-нибудь выжил.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы драконопас напоминал мне о моем долге.

– Как скажешь.

Релкин посмотрел на Фолуранский холм. Холм был пустынным, не видно было ни единой души. Он оглянулся в обе стороны Широкой, она так же была пустынна, за исключением лучников. Над огромным куполом храма в солнечном свете кружили голуби. Стоял неестественный покой, нарушаемый только отдаленным поминальным плачем откуда-то с южной части Широкой улицы.

– Полагаю, ты знаешь, как пользоваться этим арбалетом, – сказал через минуту Сайлас.

– Кое-какая практика была.

– Думаешь, сможешь положить человека вон на том углу улицы?

Сайлас указал рукой вдоль Храмовой стороны, вдоль вывесок мастерских.

Релкин на мгновение прищурился.

– Да, пожалуй.

– Если так, то, клянусь Рукой, тебе просто повезет. Вы, драконопасы, все изрядные бахвалы, правда? Это хороший выстрел для большого лука, так что можешь забыть про свой арбалетик.

– Тогда дальний выстрел я с удовольствием оставлю для тебя.

– Проклятье, я никого не хочу убивать!

Релкин пожал плечами. А какой у них выбор? Карантин был единственным эффективным средством, чтобы остановить чуму. А если они не остановят эпидемию, то перемрут все, и с ними будет покончено. Он опять посмотрел вдоль Храмовой стороны. Что сейчас делает Эйлса? Пожалуйста, Боги, сохраните ее в безопасности, пожалуйста, сохраните.

Улицы были пусты, только в конце Храмовой вышла из аллеи серая мраморная кошка. Она уселась посередине дороги и посмотрела в обе стороны улицы, словно удивляясь внезапному покою в деловом городе. Кошки, непонятно почему, этой чумой не болели.

Потом она почесалась, завертелась, пересекла улицу и скрылась в другой узкой боковой аллее.

Постепенно Сайлас начал сожалеть о своем высокомерии. Было очень утомительно просто стоять в полной тишине и смотреть вдоль улицы. Он посмотрел на драконопаса с кунфшонским арбалетом. Неплохое оружие для близких целей. Сайлас попробовал как-то один такой и после этого стал их уважать. Конечно, это не большой лук, но что с того?

– Мое имя Сайлас из Лукула, – сказал он, когда драконопас взглянул в его сторону.

– Знаю.

Сайлас замер.

– Я видел, как ты победил в соревновании стрелков из большого лука в Далхаузи.

Сайлас наморщил лоб.

– Значит, ты уже давно в Легионе?

– Ага, давно.

– Тогда знаешь, как управляться и с этой кунфшонской штучкой.

– Полагаю, что да.

Сайлас посмотрел в оба конца Храмовой улицы – ни души.

– А что ты делал во время первой чумы?

– Жег костры и окуривал. А ты?

– Копал ямы, таскал тела. Тяжелая это была работа.

– Драконы тоже копали ямы.

– Спасибо Матери за вивернов – друзей человека. Я приветствую их.

– Им будет приятно узнать это, Сайлас, смертельное око Лукула.

Мнение Сайласа о драконопасе начало меняться в лучшую сторону.

Недалеко от них, домом выше по Храмовой стороне раздался шум. Кто-то кричал. Послышался грохот, затем дверь распахнулась, и оттуда вылетел человек. Он упал на колени, держась руками за голову.

По всей улице начали открываться окна. Сайлас и Релкин повернулись и подняли оружие.

– Люси! – кричал мужчина, – Моя Люси умерла! Моя Люси!

Мужчина встал на ноги, за его спиной в дверях показалось детское лицо.

– Папа! – закричал ребенок.

– Люси! – закричал мужчина и, поднявшись на ноги, шатаясь, побрел в сторону Релкина и Сайласа.

– Она мертва, она мертва, она мертва, – бормотал он.

Он опять упал на колени, потом поднялся. Рубаха на нем была порвана, рот раскрыт, и он продолжал что-то нечленораздельно кричать.

– Назад! – скомандовал Релкин.

Сайлас уже натянул лук, но стрелу пока не спускал.

– Я не могу вот так просто убить беспомощного человека, – пробормотал он.

Мужчина приближался. Релкин взглянул на Сайласа и увидел, что тот разговаривает сам с собой.

Мужчина продолжал кричать, глаза у него были, как у маньяка. У него над головой открылось окно, кто-то закричал.

Мужчина, размахивая руками, как мельница, продолжал приближаться; рот раскрыт, глаза безумны от лихорадки.

Сайлас замер. Он должен был выстрелить. Ничего другого не оставалось.

Стрела Релкина попала мужчине в правый глаз. Несчастный был мертв задолго до того, как его голова ударилась о мостовую.