Нью-Йорк

Маленькие и подвижные — как на шарнирах — бедра Арни Зельтцера бились о рубеновское тело Гейл с упорством волн, штурмующих скалу, с целенаправленностью дятла, долбящего красное дерево.

— О, Боже! Быстрее! Быстрее! — кричала Гейл, то колотя руками по кровати, то впиваясь ногтями в маленькие, напряженные ягодицы Арни. Гейл никак не могла привыкнуть, что этот спокойный, сдержанный бухгалтер, сухарь, пожиратель цифр, способен заниматься любовью с такой яростью, что по праву мог соперничать с ее любимым вибратором, и это еще больше распаляло ее.

Знакомство, начавшееся с битвы против урезания бюджета и сокращения штатов, переросло в скрытую от посторонних глаз страсть, регулярно, строго по четвергам и вторникам, в два тридцать, извергаемую в комнате над концертным залом Карнеги-холл, которую они снимали на пару.

— О, сильней, Арни, ниже, Арни, чуть левее, — Гейл манипулировала им, как полицейский на перекрестке своим жезлом. — О-о, а-а!

— Понял, Гейл! Я сделал! — Арни безукоризненно исполнял каждую истошную инструкцию.

— Я почти на пределе, слышишь, ты, маленькая любовная машина, только не останавливайся! — прокричала Гейл, обвивая коленями его шею. Арни уперся для равновесия в безразмерную грудь Гейл, его ноги и зад летали вверх-вниз, идеально воспроизводя движения молотка о наковальню. У Арни был слегка испуганный вид. Он не знал точно, сумеет ли выдержать необходимое время. Белые пышные формы Гейл и ее вулканические крики возбуждали его больше, чем любые цифры на дисплее его любимого компьютера.

Ее ноги метнулись под углом в сорок пять градусов, кровать затряслась так, что Арни испугался: не рухнет ли фундамент концертного зала под ними? Гейл кончала.

— Арни, ты просто сказка! — взвыла наконец Гейл. — Кончай, кончай!

Стиснув зубы, Арни отбросил прочь все предосторожности, его кровяное давление скакнуло за все мыслимые и немыслимые пределы. Он обожал кончать вместе с ней. Ненависть, переплавлявшаяся в страсть, — разве может быть на свете лучшее возбуждающее средство?

— Арни, ты великолепен! Кингмен Беддл ни за что не сделал бы то, что ты только что продемонстрировал.

— Не-е, я всего лишь парень номер два. — Лицо у него было пустым, как выключенный дисплей компьютера "Ванг".

— Не прибедняйся, Арни. Ты парень первый сорт!

Арни просиял. Неоднократно имея возможность наблюдать Кингмена в душе, он не мог не признать ее правоту, ибо природа одарила Арни Зельтцера примерно в два раза больше, чем титана с Уолл-стрит. Но тут же, закусив губу, он уставился на собственный пупок.

— Что случилось, мой супермужчина? — спросила Гейл.

— Да все эта идиотская авиакомпания, в которую мы влипли по милости Кингмена. Это что-то запредельное, — сказал Арни.

— Что такое, Арни? Неужели "Кармен" под угрозой?

— Эта авиакомпания может довести до ручки всю беддловскую империю, не исключая и "Кармен", — вздохнул Арни. Гейл была сейчас чертовски привлекательна. — "Кармен" — лишь часть кингменовской державы, на редкость прибыльная часть, но не более чем камушек в мозаике. Кингмену пришлось занять деньги под залог всей своей движимости и недвижимости, чтобы наскрести на покупку "Трансаэр", на которой и без того висит восемьсот миллионов долларов. За эти годы авиакомпания умудрилась профукать все свое достояние. Кингмен ее купил, наклеил ей на борт свое имя, и вот люди уже хотят летать на "КИНГАЭР", дела сдвинулись в лучшую сторону. Все это — исключительно волшебство Кингмена Беддла, но на "КИНГАЭР" все еще висит долг почти в миллиард — те издержки, на которые мы пошли, покупая компанию.

— Говоря иначе, процветающая кингменовская компания, как старый пьяница, в любой момент может споткнуться и сломать себе шею? — Гейл, щелкнув, открыла банку с диетической кокой.

— Ага, верно. Единственно — этот старый пьяница владеет половиной города. Так что сейчас мы взыскиваем по всем нашим долговым запискам.

— Н-да, паршивое дело, — сказала Гейл.

— Не такое уж и паршивое. Это дерьмо, из которого при некотором усердии можно выкопать бриллиант. — Арни перекатился на бок и глотнул розоватого напитка из банки Гейл. Он всегда ощущал себя большим и важным, когда беседовал с Гейл о бизнесе после секса. — У Кинга невероятный послужной список. Каждый в этой стране знает его имя. Кингмен Беддл это синоним успеха. Вот и сейчас все рвутся летать на "КИНГА-ЭР". Мы на глазах у всех улучшили показатели и очень скоро могли бы маленькими частями, но с большой выгодой распродать этого гиганта. Просто как дважды два! — объявил Арни.

— Так за чем дело стало?

— Проблема в том, что Кинг волынит с распродажей, кроме того пилоты объявили забастовку.

Гейл навострила уши.

— Плюс аэрокомпания задолжала банку восемьсот миллионов, и уже в этом месяце предстоит сделать первую выплату. Колоссальная сумма! Даже если Кингмен продаст тебя (Гейл поняла, что он имеет в виду "Кармен Косметикс") и другую свою собственность, он все равно не сможет внести первый взнос.

— Но почему банки не желают хоть чуточку смягчить условия? Кингмен купил компанию, чтобы спасти ее, он уже добился кое-каких успехов, так ведь? И не он наделал все эти долги. Так? — продолжала допрашивать Гейл.

Арни поглядел на нее с уважением. Она всегда все схватывает на лету. Они говорили на одном языке — языке здравого смысла.

— Так-то так, но для того, чтобы банки пошли навстречу, Кингмен должен обзавестись партнером или получить финансовую поддержку от парня, который сможет заплатить миллиард долларов долга, если потребуется. Когда есть либо то, либо это, банки не очень настаивают, чтобы ты платил немедленно и все.

— Это точно. — Гейл вспомнила свои усилия по спасению "Кармен". Когда не нуждаешься в деньгах, банки прямо-таки горят желанием одолжить их тебе.

Арни натянул на себя футболку с изображением однодолларовой купюры на спине — подарок Гейл.

— Так откуда же Кинг собирается получить восемьсот миллионов долларов? — спросила Гейл.

— Ну, скажем, от Гордона Солид, который сидит, как минимум, на восьми миллиардах долларов наличностью; или от одной из японских инвестиционных групп; может быть, от барона фон Штурма. Альянс с кем-либо из этих парней мог бы гарантировать ему отсрочку и дать время, чтобы вдохнуть жизнь в авиакомпанию, которая дышит на ладан, — ответил Арни.

— А что за дела у Кинга с пенсионными фондами?

— Слишком рискованные для парней, которые пасут эти фонды. Игра на грани фола. Во-первых, далеко не все из них имеют достаточный капитал, чтобы сделать необходимую ставку, а во-вторых, им нужно отвечать перед вкладчиками. Можно было бы изящно и быстро сорвать куш, если бы Кингмен послушался моего совета. Распродав все по частям, мы могли бы сделать сто миллионов, закрыть долги по "Кармен" и Всемирной службе новостей, а сдачу положить в карман. — Просто, как дважды два.

— Арни, ты должен заставить его послушаться тебя. Не позволяй ему рисковать "Кармен" ради его воздушных трюков. Это же чистой воды самоубийство. — Она затрясла его за плечи, тем самым вновь возбуждая. — Если он отыщет самую малость и вложит ее в "Кармен", мы сможем расширить торговлю в Европе и должным образом презентовать нашу экологически чистую продукцию. Мы работаем по бюджету двухгодичной давности, Арни! Что он рассчитывает получить от нас, перекрыв нам кислород? — Гейл сорвалась на крик.

— Я знаю, знаю, знаю! Я пытался раскрыть ему глаза, но у него какие-то навязчивые идеи, которые не дают ему взглянуть на дело трезво. Я только что перетасовал цифры, чтобы сделать нас более привлекательными на переговорах с братьями Стернзоми, хотя и не уверен, что это вполне порядочно. — Арни жадно поглядел на Гейл, и на лбу у него запульсировала жилка. Гейл тут же уловила его мысль и потянулась за карменовским мускусным бальзамом, чтобы втереть его в утомленные члены дружка.

— В конце концов все образуется, — упрямо сказал Арни. — Кингмен ни разу в жизни не делал неверных шагов. Если того потребует бизнес, он и мать родную не пожалеет. — Арни закрыл глаза, пока Гейл массировала сверкающую макушку его голого черепа.

— Действительно, — фыркнула Гейл, — до сих пор он не поддавался ни на какие сантименты.

— Он может сохранить все и оказаться с барышом, если просто-напросто распродаст авиакомпанию. Думаю, в конце концов до него все дойдет. Должно дойти, он достаточно смышлен для этого, — заверил Арни.

— Но ведь у него за душой ни единого чувства. Он мыслит ОДНИМИ цифрами. Я же испытала все это на своей собственной шкуре, или ты уже забыл об этом? — Гейл словно воочию увидела себя в те дни, когда Кингмен украл у нее "Кармен Косметикс", лишив ее всего.

— Все так, но он кружит вокруг этой авиакомпании, как бабочка вокруг свечи.

— Да, я слышала, как он вещал на эту тему. Одного не пойму, чем его так притягивает эта авиакомпания? — вздохнула Гейл.

Арни задумался на минуту.

— Он ни за что не хочет выпускать ее из своих рук. По его словам, в детстве у него не было ни одного игрушечного самолета.

— Ой-ой-ой! Как же это так? Он же вырос на деньгах компании "Беддл Ламбер"? Где-то там, в Канаде. Давно ли Канада входит в число стран, где люди умирают от голода?

— Я тоже этого не понимаю, — пожал плечами Арни. — Вообще, он странный тип. А потом эти его кошмары…

— Кошмары? Какие кошмары? — встрепенулась Гейл.

— Иногда Кинг заснет в самолете или в кабинете, а когда проснется, то он весь в холодном поту, дрожит и возбужденный такой. Однажды он проснулся, перепуганный не на шутку. Сказал, что видел себя во сне пацаном, продающим пиво и билеты в городке аттракционов. Берешь билет и можешь проехать на чертовом колесе, пострелять молочные бутылки или деревянных гусей в тире. Кингмен во сне подбил всех гусей, но, когда хотел получить приз, все эти карнавальные образины в масках повытаскивали винтовки и расстреляли его в упор!

— Бред! Какая-то невообразимая чушь! Может быть, он впал в маразм? Гении всегда впадают в конце жизни в маразм. Ты не замечал за ним каких-нибудь еще признаков слабоумия? — спросила Гейл.

— Да ты что, Гейл! Брось, это всего лишь дурацкие сны!

— Тебе следовало бы отправить его к доктору Корби, Арни. Разве не подозрительно, что он сводит с ума всех своих жен и подружек? И так ли уж случайно он взял долю во всех этих психушных заведениях?

Гейл привстала на локте и задумалась, прикидывая, что она может получить в ситуации, если Кингмен окажется психом.

— Кто знает, может быть, нам следует запрятать его в Эджмиер, и тогда я смогла бы в одиночку заправлять "Кармен", а ты — воплощать в жизнь свои мудрые и тщательно продуманные идеи.

И она укусила Арни в мочку уха — главную эрогенную зону на его теле.

Эджимиер

Почти упав на каменную скамью, высокая блондинка с отекшим лицом рассеянно оглядела горное озерцо. Особое ее внимание привлекли белые лебеди, скользящие по зеркальной поверхности. Она проследила, как один из них, медленно выйдя на берег, заковылял по низкой траве, растеряв при этом всю свою грациозность и привлекательность.

— Совсем как я, — сказала она. — Все меня любят — в постели, в естественной моей среде. И ни один мужчина, по крайней мере ОН, не задумался о том, что я, может быть, не так уж плоха в обычной жизни.

Она ударила кулаком по колену. Гнев пожирал ее изнутри. Право на такие прогулки она выпросила у доктора Корбина — чтобы освежиться. Для нее были заранее забронированы отдельные апартаменты в Пейнсхилле, в Инглвуде, В Нью-Джерси, то есть во всех остальных заведениях доктора, но она объявилась именно здесь, свалившись как снег на голову. Корбин курирует и это заведение, так почему бы ей не побывать здесь? Пейнсхилл? Нет, там слишком много знакомых лиц и голосов. Слишком близко к Нью-Йорку, слишком много ее клиенток, упаси от них Господь! Изобилие болтливых леди с французским маникюром постоянно напоминало бы ей о том, о чем она как раз пытается забыть. А здесь, в этом тихом месте, ее не узнает никто. Эджмиер — Окраинное Озеро. Ей нравится это название. Есть в нем что-то опасное и умиротворяющее одновременно. Место, где можно отыскать край самой себя, свое озеро или мать — ощущение ласкающего моря, ЛА МЕР. Она взорвалась истерическим хохотом. Вот уже несколько недель ее перемалывали жернова ночных кошмаров и давних грез с одним и тем же сюжетом, варьирующим тему убийства. Она поняла, что нуждается в помощи, либо она попытается наяву проделать то, что уже неоднократно прокручивала в своем воспаленном мозгу.

— Эджмиер, усмири во мне зверя! — закричала она, обращаясь к живописному словно нарисованному озеру.

— Прошу прощения, вы мне? — Леди в шляпе садовника и холщовых перчатках оторвалась от роз и подняла голову.

— Это я разговариваю сама с собой, не обращайте на меня внимания. Я — психопатка. Тронутая. Именно поэтому я и здесь. — Сидя на скамье, Тенди раскачивалась взад и вперед. Леди-садовник вновь вернулась к своей работе.

— Я тут потому, что день и ночь, ночь и день думаю все об одном и том же. И знаете о чем? Об убийстве. Я хочу убить этого человека, чтобы сполна, сполна с ним рассчитаться. Он страшная тварь, и без него на земле будет только легче дышать. На меня находят припадки неконтролируемой злобы, только и всего-то. Вам приходилось ощущать что-нибудь в этом роде?

Однако леди-садовница молча и не оборачиваясь занималась своим делом.

— Доктор Корбин говорит, что я все еще люблю этого парня, но он ошибается: я его ненавижу, я хочу отомстить за то, что он сделал со мной. Я знаю все его секреты… Вы здесь тоже — пациентка? И по какому же поводу? — спросила Тенди.

Леди-садовница на какое-то время прекратила подстригать розы, стянула перчатки, защищавшие ее руки от шипов, и бросила взгляд на разговорчивую душевнобольную женщину, машинально потирая запястья. Затем взяла маленькую мотыгу и начала рыхлить землю. Работа в саду, как наркотик — ее рутинное однообразие пожирает твои тревоги и боль, как тля пожирает листья.

— Надо полагать, и меня определят здесь на работу вроде этой, а? Наверняка подберут что-то такое, что я смогу делать лучше, чем то, для чего я ему была нужна. — Голос Тенди зазвенел от отчаяния. Она понимала одно: если она прекратит говорить, то заплачет. Что же, что же ей делать? В чем суть их хваленой терапии? В том, чтобы оставлять человека наедине со своим личным, персональным адом? Может быть, ей стоило бы делать маникюр здешним сумасшедшим и выслушивать их бред, еще хуже, — их молчание? Ей стало дурно, и она вновь заговорила:

— Вас научили ухаживать за цветами здесь или вы занимались садоводством до того, как загремели сюда? Знаете, когда я была маленькой девочкой, там, — она махнула рукой, — в Западной Виргинии, у меня был крохотный садик. Не ахти какой: петунии, анютины глазки, маргаритки, но все это было мое. — Не прекращающийся ни на минуту монолог Тенди отчасти был отражением ее внутреннего состояния, отчасти — привычкой маникюрши болтать с клиентом. Профессиональная привычка, никуда не денешься.

Все посетители Эджмиера, кроме Тенди, уже знали, что Энн Рендольф Беддл лучше не беспокоить. Она приезжала и уезжала, когда ей заблагорассудится. У нее здесь был собственный сад. Ей позволялось находиться дома по нескольку месяцев. Персонал выделял ее из других клиентов, оказывая особое уважение и предупреждая все ее желания. Никто не рисковал отвлекать ее праздными разговорами. И вдруг эта женщина! Но сейчас Энн почему-то заинтересовалась этой увядающей блондинкой, своим криком лишившей ее привычной тишины и покоя. На сегодня работа в саду была завершена, и Энн остановилась, чтобы оглядеть плоды своих трудов. Прелестно, в самом деле прелестно! Каждый куст — аккуратно подстрижен и благоухает точь-в-точь, как в саду ее матери в Боксвуде. Ей вдруг захотелось, чтобы шпалеры роз раздвинулись и мощенная желтым кирпичом дорожка увела ее туда, к розам из парка ее детства.

— Красивый сад. Никогда не видела таких роз — крупные и страстные. Это у них натуральный цвет? Они такой же окраски, как лак для ногтей. Никогда не видела роз с такой расцветкой: вишневые и бледно-розовые, а особенно эти — тепло-персиковые! Не-е, здесь в самом деле хорошо! Мне бы очень хотелось знать, как называются эти сорта?

Медленно подняв глаза на истеричную женщину, Энн холодно поблагодарила ее за комплимент своим розам. "Наверное, еще одна со сдвигом, — подумала Энн. — И какое-то ощущение надлома на лице!" Энн собрала садовый инвентарь и направилась вверх по тропинке к своей палате, свежевыкрашенной, обитой изнутри яркими вощеными обоями в цветочек — специально на ее вкус. Она шла, не останавливаясь. А крашеная блондинка вдруг истерически зарыдала и, обхватив коленки и прижав их к подбородку, закачалась взад-вперед.

Энн Рендольф Беддл шла дальше, сделав вид, что ничего не заметила. Остановившись у сарайчика для садового инвентаря, она сложила туда секатор, совок, мотыгу и зажала уши, пытаясь отгородиться от звуков женского плача. Она не вмешивалась в чужие дела. В конце концов, она тоже несчастная, сломленная жизнью женщина. Пусть больными занимаются профессионалы. Но тут Энн вспомнила, что сегодня воскресенье. Доктора Корбина не будет до вторника, и вообще по воскресеньям в заведении остается самый минимум сотрудников. Движимая невольным порывом, она повернулась и направилась к рыдающей женщине. Теперь Энн разглядела, что она хорошенькая — хотя и в грубовато-простецком стиле. Некое подобие куклы БАРБИ из старых игрушек дочери, до сих пор валяющейся в манеже в детской комнате Другой, в Боксвуде. Ревущая кукла БАРБИ, которой под сорок. Барби, схлопотавшая нервное расстройство.

Подойдя вплотную, Энн неуверенно положила руку на плечо обезображенной безутешным горем женщины. Это был всего лишь жест сочувствия. Слезы из глаз блондинки лились таким неудержимым потоком, что даже Энн, отгородившейся от всего мира в своем полукоматозном коконе, стало ясно, что у этой женщины дела плохи.

К горлу подступил комок. Она сначала слегка погладила пальцами обмякшее плечо женщины, а спустя мгновение с удивлением обнаружила, что держит незнакомку почти что в материнских объятиях. Барби по-прежнему безутешно рыдала.

Энн, почти никогда не плакавшая, даже позавидовала несчастной пациентке, что та может вот так прорвать все запруды чувствами и эмоциями, затопить потоком горьких слез блузку и садовые перчатки Энн.

— Он меня использовал. Он никогда меня не любил. Я никогда даже не нравилась ему, — сквозь всхлипывания сумела выговорить женщина. — Я старалась быть ему другом и сделать все, чтобы он гордился мной. Я развернула и наладила грандиозный бизнес. А он этого даже не заметил, хотя и владеет моей компанией. Мою подругу убили, а ему хоть бы хны, а ведь я была страшно перепугана. Я живу одна, но всякий раз, как я беру в руки газету, его лицо улыбается мне оттуда. Он меня ненавидит, а все потому, что я знаю его секреты, очень опасные секреты.

Слова и слезы вперемешку. Надутые губы на опухшем лице. Она с таким жаром обняла пожалевшую ее леди, что Энн чувствовала каждое ее всхлипывание, сотрясавшее теперь сразу два тела. Энн обвила руками это жалкое создание, дрожащее и задыхающееся, с искаженным лицом и содрогающимся телом, и испугалась — уж не эпилептический ли это припадок? Она уже хотела бежать в сарай за совком, чтобы прижать язык и спасти женщину от удушья.

Тенди плакала и плакала, Энн гладила ее по плечу, и слезы теперь текли и по обеим щекам Энн. В конце концов, когда женщина чуть успокоилась, Энн сняла солнечные очки и шляпу и вытерла слезы рукавом своего летнего платья. Отыскав в кармане носовой платок с монограммой, она протянула его незнакомке, в чьих покрасневших от слез и расплывшейся туши глазах-щелках все равно было больше жизни и страсти, чем в молчаливо-горестных глазах Энн. Блондинка с благодарностью взглянула на нее, вытирая лицо платком.

— Спасибо, моя милая леди. Нет, в самом деле спасибо. — Она порывисто ухватила руку Энн и вдруг не на шутку перепугалась, обнаружив безобразные швы и шрамы на запястье этой нежной леди. Запястья самоубийцы. Тенди пристально вгляделась в лицо женщины, взглянула на монограмму и отпрянула ошеломленная.

— О, Господи! Вы — Энн Рендольф Беддл! Кингменова Энн. О, миссис Беддл, мне так стыдно. Пожалуйста, простите меня! Я — Тенди.

Энн в ужасе отшатнулась. Так это та самая маникюрша!

— О, я не знала, что это вы! Не знаю, что и сказать. — Тенди стиснула ей руки. Энн поднялась со скамьи.

У Энн был вид, как у посетительницы ресторана "ЛЕ СИРК", обнаружившей на поданной тарелке вместо морского окуня плавающих в масле пиявок.

— А вы скажите! Я знаю, я заслужила вашу ненависть. Я уже привыкла, что люди смотрят на меня, как на червя, или на что-то еще похуже! — защищаясь, прокричала Тенди.

Энн сделала два больших шага назад и остановилась, рассматривая Тенди, как изучают насекомое под микроскопом.

— Это я Кингмена хотела убить, миссис Беддл. Но это неправильно. Он того не стоит. А вы… вы бы лучше на него смотрели таким взглядом, а не на меня. Не такой уж я ужасный человек. — Она схватила Энн за тонкое, как бумага, изуродованное глубокими порезами запястье. — Взгляните: самоубийство! Это тоже форма мести, между прочим. Убиваешь себя, чтобы насолить другому. Не так ли, миссис Беддл? Доктор Корбин говорит, что суицид — это тоже форма убийства, только злоба на другого обращается на тебя. А может быть, мы обе ненавидим его? Мне так жалко, что я так или иначе сделала больно ВАМ.

Энн подняла тусклые глаза, не пытаясь вырваться из цепких рук маникюрши.

— Секреты… Что это за секреты, какие у Кингмена секреты? — Голос Энн казался таким далеким и отчужденным, как будто донесся с того берега озера.

Нью-Йорк

— Ты что же, псих… совсем спятил? Сводить вместе мою экс-жену и мою экс-любовницу, и где — Боже милостивый! — в Эджмиере! Я создал тебе состояние, задница ты фрейдовская, и что же я имею в качестве благодарности?….можно! Что же ты вытворяешь? Групповая терапия, то есть сведение вместе всех тех, кто ненавидит меня? — Кингмен кипел от ярости. — Депрессивная светская пьяница с манией самоубийства и помешанная на убийстве плейбоевская крольчиха бальзаковского возраста! Да, парочка что надо! Осталось только раздать им винтовки и устроить маленькое сафари со мной в качестве главного трофея. ТЕЛЬМА И ЛУИЗА! Они разгромят и обчистят "Кармен", потом пристрелят меня и Пит Буля, а напоследок утопят мою яхту и себя самих! Ты должен был изолировать одну от другой, прописать им курс электрошока, в конце концов!

Доктор Корбин, сидя в кресле в своей Эджмиеровской обители умиротворения, держал телефонную трубку в трех дюймах от уха. Снаружи, в саду, экс-жена и экс-любовница занимались делом: делились секретами и большими садовыми ножницами дружно подрезали розы. А на другом конце телефонного провода, на сто двадцать пятом этаже Беддл-Билдинга, Кингмен Беддл метал икру.

— Кингмен, Бога ради, возьми себя в руки. Речь идет о двух душевно хрупких, переживших тяжелое потрясение женщинах. Ни одна из них не представляет никакой угрозы. В лучшем случае — для самих себя. Обе они любят вас. Обе не способны к решительным действиям. Если они и причинят кому-то вред, то лишь самим себе. Ну же, Кингмен!

— Это все ты устроил, псих-недомерок! Ты виновник всей этой катавасии! Джойс! Джойс! Где мои телохранители? Меня могут убить в любую минуту.

— Кингмен, пожалуйста, не надо. Я вовсе не собирался переводить Тенди в Эджмиер. Ей полагалось пройти курс лечения в Пейнсхилле, а Энн должна была находиться в это время в Боксвуде. Никто не мог предвидеть такое стечение обстоятельств. — Он нервно выбивал пальцами дробь по крышке стола. — Тенди действительно оказалась в гораздо худшей форме, чем я первоначально определил. Мне бы хотелось подержать ее там хотя бы пару недель. Ей нужен профессиональный уход, покой и присмотр. Вот если бы я ее раньше времени отослал в Нью-Йорк, тогда бы она действительно могла представлять угрозу, и то лишь, повторяю, для самой себя. Последуйте моему профессиональному совету, Кингмен. Я знаю, о чем говорю.

— Спасибо за мудрый совет, докторишка ты говенный! — Как же он мог успокоиться, когда уже раз десять звонила Вирджиния Рендольф и возмущенно кричала что-то по поводу бухгалтеров и землемеров, шныряющих сегодня весь день по ее любимому Боксвуду? Уж не собирается ли он продать старую фамильную плантацию? А может, и их всех он решил отправить на рынок белых рабов? А хоть бы и так! Разве не он владеет Боксвудом, а? Все шито-крыто, и никаких претензий. Это не его забота, что Джеймс Рендольф и его папаша, как последние кретины, проматывают состояние, соревнуясь в своей спортивной лиге?

— Они же меня ненавидят. Они споются, что-нибудь придумают и всадят мне нож в спину.

Доктор Корбин покачал седой головой: в самом деле что-то надо делать с кингменовской манией преследования.

— Кингмен, я же объяснил вам все тысячу раз.

Корбин только что опубликовал исследование "О самоубийстве как акте видоизмененного убийства", где научно доказывал, что гнев, направленный на другого, обращается против самого себя. В статье, написанной для журнала "Модерн сайколоджи", он трактовал суицид как высший акт мщения. Там он описывал случай, когда мать убила себя кухонным ножом прямо на свадьбе дочери, после того как та произнесла клятву верности человеку, которого мать ненавидела. Через всю жизнь дочь должна была пронести чувство личной вины за смерть матери — вот чего добивалась мать.

Описал он и знаменитый случай с обитательницей Бронксвилла, которая, облачившись в платье для коктейлей, легла под рельсы вечернего пригородного поезда, отправлявшегося с вокзала Гранд-Централ. Этим поездом всегда возвращался домой ее муж. Так она рассчиталась с ним за все плохое, что он, по ее мнению, совершил. Месть!

А чего стоит тот случай во время празднования Дня независимости — Четвертого июля! Когда житель штата Коннектикут, впавший в депрессию после того, как его подружка ушла к другому, оставил на фонарном столбе записку для нее, сунул себе в рот мощную ракету-шутиху, поджег ее и разлетелся на куски перед парадной дома, где жила его возлюбленная! Тоже средство заставить ее всю жизнь мучиться от того, что она взорвала его жизнь. Разновидность мести.

Нет, эти две женщины, серьезно подраненные Кингменом, не были способны на убийство. Только на самоубийство. По правде говоря, им стоило проявить больше упорства в отстаивании своих прав, но Кингмен совершенно сознательно окружал себя мягкими, морально зависимыми от него женщинами. Эти две пациентки были чрезвычайно похожи друг на друга, хотя по социальному положению и воспитанию были далеки, как небо от земли. Обе они — робкие, неуверенные в себе, и в то же время и та, и другая способны на большую всепоглощающую любовь, ради которой готовы пожертвовать всем, включая и самих себя. Обеих Кингмен Беддл использовал и бросил. И все же, по в высшей степени профессиональному мнению доктора Корбина, они не были способны на что-то большее, чем хандра и саморазрушение. И уж совершенно определенно — не на убийство.

Он терпеливо успокаивал Кингмена и покорно сносил его брань и гнев еще в течение получаса, до тех пор пока Кингмен напоследок не врезал ему промеж глаз: возможно, ему придется заложить свою долю в Эджмиере, Пейнсхилле, Королевской бухте и Филдморе, каковыми он владел вместе с доктором Корбином. Так что доктор Корбин может и потерять свои тепленькие "кемпинги для сумасшедших", как Кингмен называл эти учреждения для оказания психологической помощи.

— ……….. я тебя хотел, доктор Мудила! — И Кингмен с грохотом бросил трубку на аппарат.

Нью-Йорк

Частный ужин с Гордоном Солидом — событие из ряда вон! Званый обед с Гордоном Солидом и его женой Бидди — рядовая пустышка, тлен и суета. Частный ужин с Гордоном Солидом и его подружкой Таней означает, что на тебя обратили внимание. Более того — доверяют.

Кингмен заказал столик в ресторане Элио, столик подальше от двери, у задней стены, там, где предпочитает сидеть Солид. Обычно, встречаясь с людьми ранга Солида, Кингмен бронировал места в популярных французских ресторанах "ЛЕ СИРК", "ЛА ГРЕНУЛЬ", "ЛЕ БЕРНАРДЕН". Но Гордон любил итальянские заведения и интим. Он вообще предпочитал оставаться незаметным, невидимым. Лимузин оставлял дома и брал тачку, а то и просто шагал пешком от ресторана "КАРЛАЙЛ" (дом 76) до "ЭЛИО" (дом 84). Гордон — великий ходок. Он из тех парней, что непременно гасят свет, выходя из комнаты на минуту. И при этом он сидит на восьми миллиардах долларов! Наличными!

Кингмен разглядывал бутылку минеральной воды "ФЬЮДЖИ", стоящую на хрустящей белой скатерти. Что делать! Гордон и Таня не пьют спиртного.

— Сделай все по-умному, Кингмен, — Гордон покрутил в руке похожий на папиросную бумагу кусочек хлеба. — Сматывай удочки и не забудь о спасательных кругах. Никто не говорит, что ты не сделаешь все, что в твоих силах. Но профсоюз пилотов несокрушим, а "Трансаэр" — дохлый пес. Все это уже было. Назови ее хоть Королевской, хоть Императорской компанией, ситуация останется такой же безвыходной. Я взглянул на расчеты. Распродав ее по частям, ты останешься с приличным барышом. Берни Болсам из пищевой корпорации готов купить свою часть — он там аккуратно впишется в дело. "Глоубл" готова купить аэропорты. Я сам готов взять "Билко", заводы по ремонту военных самолетов, если ты предложишь.

Гордон улыбнулся Кингу, Таня — Гордону, официант — им всем, после чего унес меню.

Самые твердолобые кингменовские советчики в один голос призывали хозяина обеими руками держаться за "Билко". Гордон, едва взглянув на расчеты, моментально сообразил, что это — золотоносная жила.

— Продай все, и я возьму процентов сорок-шестьдесят в "Билко". Мы славно повеселимся. — "Повеселиться" в устах Гордона означало либо провернуть крутую сделку, либо сидеть с Таней, обвившейся вокруг него, как лиана вокруг дерева. Дед Тани и прадед Гордона когда-то были партнерами по бизнесу. Таня говорила на семи языках, ходила на лыжах, как шведка, а также писала романтические истории об Арни де Реснэ и его творчестве, в настоящее время входящие в список бестселлеров. Гордон терпеть не мог посредственных женщин.

Когда Таня вышла позвонить, Гордон Солид склонился над столом и негромко, скрипучим голосом сообщил: "Я слышал, ты вел переговоры с Мишимой и этой японской командой. — Гордон закачал головой и поцокал языком. — Не стоит тебе связываться с этими парнями".

Он аккуратно сложил салфетку.

— У Аврама Исаака в Женеве был очень неприятный опыт работы с Мишимой и его ссудной компанией. Очень неприятный. — Гордон сделал из салфетки что-то вроде самолета или птички. — Его младший сын попал в страшную автокатастрофу на перевале Карниш возле Монте-Карло. Потерял зрение и обе руки. Трагедия, истинная трагедия.

Кингмен готов был поклясться, что видит слезы в холодных, расчетливых глазах Гордона. Гордон любил собственных сыновей и, наверное, сочувствовал Авраму.

— Аврам уверен, что за всем этим стоит Мишима, и происшествие вовсе не было случайной аварией.

Кингмен, не отрываясь, смотрел на загорелое лицо Гордона и слушал, как зачарованный.

— Гордон, — сказал он, встряхнувшись, — эти парни — законопослушные и влиятельные банкиры. Боже ты мой! Они же имеют долю в Ай-Би-Эм. Мишима ссужая деньги "Сити-груп" и брату президента!

— Я не из тех, кого проведешь красивыми байками, — прошептал Гордон, склонившись над тарелкой с паштетом из свежего базилика и томатного соуса — без масла. Гордон собирался дожить до ста лет. Он следил за содержанием холестерина в крови. — Мишима и его люди — это банда.

Гордон покрутил вилку и зацепил паштет.

— Организованная преступная группировка, если ты еще этого не понял, Кинг. И никакому брату президента они ничего не ссуживали. Насколько я понимаю, Мишима ссудил кредитному дому Сузуми и двум другим легально действующим кредитным домам, которые затем и завязали отношения с президентской родней. Все, что они рассказывают о себе, — сплошная липа. Аврам убежден: причина происшествия в том, что он не смог выплатить вовремя платежи по займу.

— Да? — Кингмен казался ошеломленным. Гордон Солид оперировал только проверенными фактами, и никогда — слухами. Все, что ты услышал от Гордона, — такая же кошерная правда, как Ветхий Завет.

— Я чувствовал себя ужасно. Если все, сказанное Аврамом, правда, то здесь есть и моя доля вины. Он просил меня о займе, и я ему отказал, потому что дело было бредовое. — Гордон, как мим-профессионал, изобразил это самое бредовое дело и слепого парня без рук. Глаза его вновь стали холодными. — Он пошел за деньгами к Мишиме. Были еще кой-какие истории. Очень дурно пахнущие. И везде скелеты в чулане и трупы, зацементированные в стену.

Гордон казался очень возбужденным, хотя голос его был еле различим.

— Держись подальше от Мишимы.

Кингмен так сильно наклонился над столом, что горячий пар от гордоновской тарелки с паштетом обжег ему лицо.

— Тебя наверняка надули.

— Да? А к чему бы мне врать о сыне Аврама? — Голос Гордона неожиданно стал капризным, а глаза забегали по ресторану в поисках Тани. Его ужин остывал: он ждал Таню, хотя Кингмену до сих пор ни разу не удалось увидеть, чтобы Таня съедала хоть кусочек чего-нибудь. Она была поразительно худа. Как Гордон. Возможно, они вообще никогда не ели. Что до Кингмена, то он тоже потерял всякий аппетит.

— Не связывайся с авиакомпанией. Сделай распродажу, и я куплю "Билко" с тобой на пару. У меня для этого на примете есть один отличный парень. Бывший человек из Пентагона, затем работал в министерстве обороны. Пусть Арни позвонит Джоэлу и вместе попытаемся…

Изящно худая Таня проигнорировала и ужин, и свой стул, соскользнув на стул Гордона, — тот подвинулся и освободил для нее место. И это в ресторане! Они вновь превратились в дерево и лиану. Одной рукой обвив Гордона, другой она потянулась к бокалу с минеральной водой. Прижимистый миллиардер и его подружка-миллионерша, похоже, и в самом деле могли обойтись одним стулом, одной сменой блюд, одной вилкой.

Кингмен не смог даже прикоснуться ни к СПУМОНИ, ни к ЭСПРЕССО. Перед глазами кружились слепой сын Аврама Исаака и чиновники банка Мишимы в нарядах ниндзя. Чиновники банка Мишимы, в котором он уже получил заем в один миллиард. С первым платежом в текущем месяце.

— Но, Гордо, я уже связался с этим делом.

— Ладно, тогда продавай авиакомпанию, бери меня в партнеры по "Билко" и возвращай заем. Ты, случайно, не заснула, Таня? — Они улыбнулись друг другу — глаза в глаза.

— Гордо, я хочу удержать авиакомпанию. Я не могу поверить, что вокруг этих японцев вертятся какие-то ниндзя.

— Ладно, только я уже дважды наступал на эти грабли. Поэтому авиакомпании для меня исключены. — Он тихо засмеялся. Его левая рука как бы случайно легла на бедро Тани. — Раз так, бери в дело фон Штурма. С фон Штурмом на борту ты спасешь авиакомпанию, а заодно и свою задницу!.. О, извини, Таня.

Когда подруга была рядом, Гордон очень тщательно подбирал выражения. Гордон и Таня встали вместе, словно прилипнув друг к другу, но у выхода из ресторана разделились, будто не были знакомы. Рядом с ними с таким же отсутствующим видом брел Кингмен. Посадив Кингмена в тачку, Гордон поблагодарил его за ужин, после чего энергично потряс руку Беддла и сказал:

— Фон Штурм. Это твой спаситель. Он — твоя последняя надежда, если хочешь удержаться на плаву. Фон Штурм