Agnes Ravatn

Fugletribunalet

Copyright © Det Norske Samlaget 2013

© Назарова М. В., перевод, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

 

I

Мое сердце билось все чаще, пока я пробиралась через маленький лес. То тут, то там крики птиц, а кроме них только серые, голые деревья, и то тут, то там сине-зеленый шум под тусклым, бледным апрельским солнцем. Там, где стена леса окружала холм, показалась небрежная аллея из белых ветвистых берез. На верхушке каждой березы виднелись большие запутанные ветви, словно строящиеся гнезда. В конце аллеи – поблекший штакетный забор и ворота. За воротами – домик. Маленький, старый деревянный дом с крышей, покрытой лоскутами шифера.

Я беззвучно закрыла за собой ворота, пересекла дворик и поднялась по нескольким ступенькам крыльца к двери. Постучалась, но никто не открыл, и я почувствовала легкое волнение. Поставила сумки на лестницу, спустилась и пошла по каменным плитам, образующим небольшую дорожку вокруг дома. Оттуда открывался прекрасный вид: фиолетовые горы с белоснежными верхушками покоились на другом берегу фьорда. Одинокий лес окружал владение с обеих сторон.

Он стоял на другом конце сада среди нескольких тонких деревьев, высокая фигура в темно-синем шерстяном свитере. Вздрогнул, когда я окликнула его. Повернулся, помахал рукой и пошел в мою сторону, шагая тяжелыми сапогами по серо-желтому полю. Я затаила дыхание. На вид ему было около сорока, и он ничуть не выглядел неухоженным. Я скрыла удивление под улыбкой и сделала несколько шагов к нему. Темноволосый, крепкого сложения, он протянул мне руку, отводя взгляд.

– Сигурд Багге.

– Аллис Хагторн, – представилась я, легко пожав его большую руку. Ничего в его взгляде не указывало на то, что он меня узнал. Может быть, он просто хороший актер.

– Где ваш багаж?

– С другой стороны дома.

Сад за его спиной выглядел как серая зимняя трагедия погибших кустов, мокрой соломы и зарослей шиповника. Скоро придет весна, и тут разрастутся джунгли. Он заметил мое взволнованное выражение лица.

– Да. Тут есть чем заняться.

Я улыбнулась, кивнув.

– Сад – это проект моей жены. Мне нужен помощник, пока она в отъезде.

Я последовала за ним, обходя дом. Он взял по сумке в каждую руку и зашел внутрь, обернувшись:

– Вы можете не разуваться.

Провожая меня на второй этаж, он шел тяжелой поступью по старым ступеням. Моя комната оказалась обставлена просто: узкая кровать, застеленная бельем в цветочек, комод и письменный стол. Пахло чистотой и свежестью.

– Милая комната.

Он повернулся, не ответив, наклонил голову, кивнув в сторону моей ванной; мы спустились по лестнице, снова на улицу, через дворик и к маленькому сараю. Дерево зашумело, когда он отворил дверь и показал на стену: грабли, лопата, лом.

– Для самой высокой травы воспользуетесь косой, умеете?

Я кивнула, сглотнув.

– Здесь вы найдете большинство из необходимого. Садовые ножницы, – продолжил он. – Я был бы рад, если бы вы смогли как-то привести в порядок изгородь. Если понадобятся еще инструменты, сообщите, я дам денег.

Он и не пытался смотреть на меня, когда говорил. Я прислуга, нужно определить дистанцию с самого начала.

– Много людей откликнулось на объявление? – вырвалось у меня.

Он бросил на меня взгляд из-под черной челки.

– Достаточно.

Его надменность казалась напускной, но неприятно кольнула меня. Я – его собственность, делай что хочешь. Мы обошли дом дальше по каменным плитам и прошли в сад, мимо ягодных кустов и фруктовых деревьев. Воздух был резкий и свежий, пахло влажной землей и мертвой травой. Он открыл низкие чугунные ворота и повернулся ко мне.

– Сильно заржавели, – сказал он. – Может быть, вам удастся что-то сделать с этим.

Я толкнула ворота и вошла за ним. Крутая каменная лестница с высокими ступеньками вела к краю сада и выходила прямо во фьорд. Считая ступеньки, я остановилась четко на сотой. Мы оказались на небольшой пристани с маленьким сараем для лодки по правую руку. Склоны гор образовали полукруг и закрыли пристань с обеих сторон. Это напомнило мне место, где я научилась плавать почти тридцать лет назад, около летнего домика, который снимали мои родители.

– Здесь так хорошо.

– Я подумываю как-нибудь разобрать сарай, – сказал он, отвернувшись от меня. Ветер с фьорда развевал его волосы.

– У вас есть лодка?

– Нет, – кратко ответил он. – Ну что же. Тут для вас не так много работы. Но теперь, по крайней мере, вы увидели, как все это выглядит.

Он развернулся и быстро пошел вверх по лестнице.

Его спальня была на первом этаже, рядом с кухней и столовой, с окном, выходящим в сад. В спальне же был и кабинет.

Там он просиживал большую часть времени.

– Вы нечасто будете меня видеть, и я хочу, чтобы меня отвлекали как можно меньше.

На это я кивнула один раз и медленно, демонстрируя, что поняла всю серьезность.

– К сожалению, у меня нет машины, но есть велосипед с корзиной для покупок. Магазин в пяти километрах на север по шоссе. Завтрак нужно подать в восемь: два яйца вкрутую, селедка, два кусочка темного ржаного хлеба и черный кофе, – объяснил он мне. – По выходным вы в принципе свободны, но если вы все равно тут, можете готовить завтрак на час позже обычного. В час дня – обед. В шесть – ужин, с кофе и коньяком после.

И он исчез в своем кабинете, а я смогла свободно ознакомиться с кухней. Посуда в основном не новая, но добротная. Я открыла полки и шкафы, попробовав сделать это как можно тише. В холодильнике лежал кусок трески к обеду.

Скатерти были сложены в нижнем кухонном ящике, я выбрала одну и расстелила ее на обеденном столе, перед тем как накрыть его так тихо, как только могла. Ровно в шесть часов он вышел из спальни, отодвинул стул и уселся за стол в ожидании. Я поставила блюдо с рыбой на середину стола, миску с картошкой прямо перед ним. Выдвинула свой стул, собираясь сесть, но он быстрым движением руки остановил меня.

– Нет. Вы едите после меня.

Он посмотрел перед собой.

– Это я виноват, наверное, я не очень ясно выразился насчет этого.

Я сглотнула, схватила свою тарелку и быстро переставила ее на разделочный столик, не произнеся ни слова, уродливо ссутулившись.

Пока он ел, я налила воду в раковину и мыла кастрюлю с половниками. Он сидел с прямой спиной и ел, не издавая ни звука, не поднимая глаз. Я поставила кофе, неловким движением достала коньяк из стеклянного шкафа и убрала со стола, когда он отложил приборы. Налила кофе в чашку, коньяк в тоненький бокал, поставила все на поднос и, качаясь, отнесла ему. Когда он поднялся, поблагодарил за еду и ушел к себе в кабинет, я села за стол и съела свою остывшую порцию, положив наполовину растаявшее масло в картошку. После домыла посуду, протерла стол и поднялась в свою комнату. Разобрала все свои вещи, разложила одежду, носки и белье в комод, а книги в стопку на стол. Проверила, выключен ли мой телефон, и положила его в ящик стола. Никогда больше не буду его включать, кроме как в неотложном случае. Потом я сидела в полной тишине, боясь издать звук. Снизу ничего не было слышно. В конце концов я приняла душ и легла спать.

Лезвие косы, должно быть, затупилось. Я обругала мокрую желтую траву, которая гнулась, как бы сильно и быстро я ни била по ней. Было облачно, воздух влажный. Он ушел в свой кабинет сразу же после завтрака. По пути на улицу я заметила проблеск своего отражения в зеркале. До меня дошло, как потрепанно я выгляжу. Старые штаны, в которых я красила дом у родителей летом около пятнадцати лет назад. Нашла их дома в шкафу два дня назад, когда собиралась сюда, вместе с рубашкой в пятнах от краски. Мои родители вздохнули с облегчением, когда я ушла на автобусную остановку следующим утром.

Я почувствовала это спиной. Пот под рубашкой. Крошечные насекомые вились вокруг меня, садились на голову, лоб, все чесалось. Мне приходилось все время останавливаться, снимать перчатки и тереть лицо. Длинный желтый клок соломы так и оставался на месте в насмешку надо мной, я махала косой изо всех сил.

– Я бы на вашем месте попробовал железные грабли.

Я мгновенно обернулась. Сзади стоял Багге. У меня, наверно, был совершенно сумасшедший вид: красное лицо, лохмотья пятнадцатилетней давности. Челка прилипла к потному лбу, я на автомате провела рукой по коже и почувствовала, как к ней пристала земля.

– Коса не поможет, когда трава мокрая.

– Да. – Я выдавила улыбку, поставив на себе крест.

– И не забудьте про обед. – Он показал на свои наручные часы, развернулся и ушел.

Я бросила быстрый взгляд на дом, на окно его кабинета. Там он стоял и скептически наблюдал за моими неумелыми попытками садоводства, пока наконец не смог больше сдерживаться и спустился ко мне. Я расстроилась. Отнесла косу обратно в сарай и повесила ее на стену. Взяла грабли, прошлась ими по полю и наполнила тележку скользкой мертвой травой.

Велосипед стоял в дровнике, за сараем с инструментами. Старый, шустрый, с узкими шинами и рогами, поездка в магазин на нем заняла пять минут. Это оказалась маленькая, забытая богом бакалея за поворотом, прямо через мост. Входная дверь громко скрипнула. Других покупателей не было. Пожилая продавщица за прилавком кивнула в ответ на мое приветствие. На полках были пакеты с едой быстрого приготовления, салфетки и свечи, несколько видов хлеба, молочных продуктов и один прилавок с замороженными полуфабрикатами, фрукты и овощи на развес, взвешивать нужно самому.

Продавщица пристально следила за мной орлиным взором, пока я ходила между полупустых полок. Ее критический взгляд нельзя было истолковать превратно. Она меня узнала. Я поняла это и, неловкими движениями сложив покупки в корзинку, решила побыстрее уйти. Прошла к прилавку, чтобы заплатить, выложила покупки, не глядя ей в глаза. Она пробила мои товары, не изменившись в лице. Руки и кожа в морщинах, опущенные уголки рта, вот такой она была, думала я с облегчением по пути домой, я тут ни при чем, это у нее такое отношение к жизни.

Прошумев на узких шинах с корзинкой покупок за спиной мимо фьорда и влажного, мерцающего черного склона горы по правую руку, уворачиваясь от проезжающих машин, я выехала на крутую дорожку из гравия и поставила велосипед к дровнику. Прошуршала через дворик ко входу. Что-то здесь было не так: супружеская пара жила тут, не ухаживая за садом, без машины, он целыми днями сидит в своем кабинете. Жена уехала. Я поставила свои покупки и принялась готовить ужин.

Пошевелиться было невозможно. Тело тяжелое, как чугунные ворота, ничего не гнется. Сначала я долго лежала, уставившись на сучки на потолке, пока наконец не смогла перевернуться на матрасе и скатиться на пол. Дура. Когда я последний раз занималась физической работой? Никогда. Пока мне не пришло в голову часами чесать граблями траву и мотыжить тяжелую землю.

Уродливо переваливаясь между обеденным столом и кухней, я подала ему завтрак. Мне было стыдно, я знала, что мои неуклюжие движения раздражают его. Наливая ему кофе, я издала тяжелый стон, и трудно было сказать, кому из нас было тягостнее.

– Переработала вчера в саду, – осторожно произнесла я извиняющимся тоном.

Он покашлял и вместо ответа посмотрел мимо меня.

Потом он прошел к себе в комнату, не сказав ни слова. Когда я осталась одна пить горький кофе, настроение у меня упало. Я была так горда, когда работала в саду накануне, очистила все поле от мертвой травы, в надежде, что он увидит меня из своего окна. Спина просто одеревенела.

На следующий день все стало еще хуже, мучения приносил каждый шаг. Весь день я старалась не садиться, потому что не знала, смогу ли потом снова подняться на ноги. Мой садоводческий энтузиазм продлился всего один день. Так всегда было. Я берусь за что-то с огромным рвением и никогда не доделываю до конца. Нет у меня терпения, воли добиться результата. Я так надеялась, что именно это во мне изменится – воля, дисциплина. Но для выработки воли нужна именно воля. Мне нужно стать серьезнее, обрести характер. Сейчас или никогда. Здесь у меня было все, что нужно: уединенность, свободные дни, обязанностей мало и они просты и понятны, я была свободна от чужих взглядов и разговоров, и у меня был целый сад только для себя.

Вечером седьмого дня, когда я поставила перед ним поднос с кофе и коньяком и собиралась отойти, он остановил меня движением руки. Был вторник, я готовила ему обеды уже неделю, и идеи истощались. Сегодня – курица с эстрагоном. Понедельник – котлеты из сайды с жареным луком. Воскресенье – стейк из телятины. Суббота – стейк из говядины. Пятница – жареная форель с салатом из огурцов. Четверг – вареные сосиски с белым соусом. Среда – вареная треска.

– Аллис.

Он произнес мое имя в первый раз.

– Да?

– Возьмите себе чашку и присядьте.

Я сделала, как он сказал. Он налил кофе в мою тоненькую фарфоровую чашку.

– Прошла неделя, как вы здесь, – сказал он, посмотрев вниз на край стола.

Я ничего не ответила.

– Вам нравится здесь? – спросил он, подняв глаза.

– Да.

– Вы могли бы побыть здесь еще какое-то время?

– Да, конечно. Спасибо.

– Вы получите первую зарплату, когда пройдет месяц. Это вас устроит?

Я кивнула.

– У вас есть вопросы?

Я немного помедлила.

– Как долго здесь будет для меня работа?

– Пока моя жена в отъезде, мне будет нужна помощь по дому и по саду. Всю весну и все лето, до начала осени.

– Мне это подходит.

Он плеснул коньяка в мой маленький бокал. И поднес свой к моему.

– Тогда выпьем за это.

Я подняла бокал и, не раздумывая, чокнулась с ним с почти неслышным звоном. Я покраснела, и мы посидели молча. Он не выказал желания продолжить разговор и сидел, нахмурив лоб под темной челкой. Я выпила свой кофе и коньяк и, не дожидаясь его ухода, встала из-за стола и начала мыть посуду. Я услышала, как он отодвинул свой стул и исчез в комнате, пока я заливала водой сервиз. Я похолодела при мысли о том, что все было решено, я остаюсь здесь, но в то же время разгорячилась: у меня есть где жить, не нужно возвращаться, можно мирно жить тут.

Несколько солнечных дней спустя сад начал высыхать. В конце концов, я справилась с косой и скосила все до короткой торчащей соломы. Я вспотела на холодном воздухе. Бесцветное послеполуденное солнце уже заходило за гору, и у меня одеревенела спина. Я огляделась. Там и сям начали показываться весенние первоцветы. В один день шел снежный ливень, а следующий принес летнюю птичку – во всем этом не было никакой логики. Я прошлась граблями по полю, очистив его от сорняков и грязи, и отвезла все в тележке на край сада. Из-под сорняков показались старые клумбы с черной застывшей землей. Я еще их не трогала, может, там есть лук, семена и что-то живое под тем, что на поверхности. Иногда я поворачивалась и смотрела на дом во время своей работы и видела в окне мимолетный взгляд Багге. Не знаю, стоял ли он там и смотрел на меня или просто проходил мимо. Я отвезла инструменты обратно в сарай, обстучала землю со своих рабочих сапог о стену веранды и пошла в свою ванную. Наполнила ванну водой, залезла и отскребла землю от тела, воодушевившись новой возможностью существования. Работать под открытым небом, почувствовать это телом, вдохнуть в легкие свежий воздух. Никогда не думала, что перемена возможна. Не сама собой. Никогда. Эта мысль приносила облегчение и угнетала одновременно. Но теперь… Заставить себя делать это – работать в саду. Очистить все, дать возможность расти. Вот оно, спасение, – здесь я могла создать себя, свое целостное «я», здесь, где ничто не было связано со мной прежней. Очиститься и освободиться от долга, жить с чистым сердцем. Я вынула затычку, и вода утекла. Начисто промыла тело и волосы под душем и вышла из ванной. Внизу были слышны шаги Багге, это мог быть только он. Я вытерлась, оделась и вошла в свою комнату. Из окна я увидела, как он пересек двор и прошел в сад, может быть, для проверки. Его большие ботинки похрустывали по сухой соломе, его спина исчезла за фруктовыми деревьями и вниз по ступенькам к набережной. Я почувствовала шевеление вверху живота. Мужчины, подумала я, какие они красивые. Некоторые из них. Голоса, плечи. Я быстро вышла из комнаты и взялась за ручку двери напротив; было заперто. Остановилась у лестницы и подумала, не обыскать ли молниеносно все вокруг. От этой мысли сердце застучало громче, и я не решилась.

Его ванная располагалась справа от входа, там был старый кафельный пол, обычный туалет и душ за шторкой. По указанию я мыла пол и его ванную раз в неделю. Я могла сама выбрать день, сказал он, но добавил, что ему нравится запах моющего средства у двери ближе к концу не-дели.

Наливая воду в ведро на кухне, я увидела, как он идет в сад. Он был большой, высокий и машинально наклонялся, заходя и выходя из комнаты. На улице он ходил медленно, в тяжелых походных сапогах, всегда прямой, несмотря на свой рост. Почему-то я думала о боге Бальдре, когда видела его удаляющимся. Мне нравилось любоваться его спиной. Я любила смотреть на его походку. Он всегда носил рубашки, а по вечерам, когда холодало, надевал сверху темно-синий шерстяной свитер. Я его не интересовала совершенно, его ничего не интересовало. Кроме того, что происходило в его кабинете. Я старалась не выказывать любопытства. Старалась заниматься своими делами, думать о том, что происходит в саду. Постепенно я стала думать о нем как о своем, планировать меню. По вечерам я писала списки того, что есть, и того, что нужно купить, что мне приготовить, как использовать все по максимуму. Это помогало мне занимать мысли, иначе они быстро становились негативными.

Дверца шкафчика в ванной открылась с коротким щелчком. Все, что там было, это обезболивающее, пластырь, карандаш от комаров, бритвенные лезвия и самый обычный дезодорант. Это меня удивило, я-то думала, что он принимает какие-нибудь сильнодействующие лекарства. Я поймала свое отражение в зеркале, пока вытирала его салфеткой. Очевидно, что человек, уставившийся на меня с отражения, только что сделал что-то плохое; я видела этот взгляд сотни раз. Все, хватит, подумала я, нужно быть искренней.

Было написано, что нужно подрезать кусты перед появлением почек, но о времени не было ни слова. Я села на табуретку перед первым кустом черной смородины и внимательно посмотрела на ветки. Я нашла книгу по садоводству на полке, но там было очень мало информации. Я взяла в привычку вести постоянный внутренний диалог с самой собой в саду, с утра до вечера. Я думала обо всем. Мне всегда казалось, что даже если я однажды сойду с ума, я не такой человек, чтобы ходить по улицам и громко разговаривать сама с собой, потому что мне нечего будет сказать. Но здесь, в этой тишине, запуская руки в холодную влажную землю или отрезая мертвые ветви, я захлебывалась своеобразной внутренней болтовней, бесконечными разговорами сама с собой, иногда воображаемыми диалогами между мной и другими людьми, я рассуждала и спорила часами. Я проигрывала во всех своих внутренних спорах. Я прислушивалась больше к своим воображаемым оппонентам, чем к самой себе, их аргументы всегда перевешивали. Другим людям всегда доверяешь больше, чем себе.

Сначала я срезала обмороженную ветку смородины, потом те, что лежали на земле. Наконец самые старые ветки внизу куста. Кольцам на поверхности срезов было уже, во всяком случае, семь-восемь лет, я подумала: как странно, что Багге с женой так сильно запустили свой сад.

Потом я взяла ножницы с собой на каменистый обрыв, где рос фундук. Если я сейчас хорошо его обстригу, потом могут быть хорошие орехи. Ходить на цыпочках по саду и делать маленькую работу было не только радостью, но и балансом на тонкой линии самопознания. Ожидания, которые были у меня перед приездом, сильно снизились. Мое невежество в садоводстве было очевидно – я вообще ничего о нем не знала, никогда не интересовалась, на самом деле у меня был небольшой комплекс неполноценности в том, что касается садов. Что земля – это не просто земля, что нужно добавлять удобрения или питательные вещества. То, что природа не смогла сама справиться, было для меня наибольшей преградой. В сарае лежали старые семена, но нормальный человек не мог разобрать то, что было на них написано; о прополке и подобных вещах было написано языком, совершенно не предназначенным для меня. Я запоминала небольшие отрывки из книги по садоводству, пыталась представить себе то, о чем читала, на следующий день шла пробовать на практике. Вот так? Это они имеют в виду? Меня бросало в дрожь каждый раз при мысли о том, что Багге мог стоять у окна и наблюдать за мной, что он стоял и почесывал в затылке: что это она там делает? Нет-нет, не так! Поначалу я не решалась ни на что, кроме произвольной прополки грядок. Сейчас я сделала все так, как посчитала нужным, и подумывала посадить лук, но в том, что касается лука, автор книги полагал, что каждый читатель знает все о его посадке и что у всех людей на земле есть маленький багаж знаний о том, как сажать лук весной, а я этого не понимала.

Я собрала ветки фундука и положила их в тележку. Переехала поле и вытряхнула тележку в мусорную яму. Солнце внезапно вышло из-за темного неба, неожиданно теплое и четко очерченное. Я присела на камень, спиной к дому, закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Вздохнула. Подумала, что вообще работа в саду – это для меня, просто раньше у меня никогда не было возможности познакомиться с ней. Я быстро училась, и у меня не было с этим проблем, схватывала все на лету, нет причин считать, что у меня какая-то «садовая дислексия».

– Сидите спокойно, Аллис, не двигайтесь, – услышала я вдруг необыкновенно тихий голос сзади.

Я машинально обернулась и вопросительно взглянула на него. Подкравшись, как лев, он резким движением сбросил меня на землю. Очутившись на четвереньках, я увидела, как он отшвырнул зажатый в руке камень. Взял меня за руку и помог подняться. Дрожа от адреналина, я перевела дыхание. На камне, на котором я сидела, лежала змея с раздробленной головой.

– Я не хотел вас напугать.

Я не смогла вымолвить ни слова. Сердце колотилось, и я сделала неуверенный шаг назад.

Мы посмотрели на змею, растянувшуюся на камне: маленькая гадюка, с длинным пятнистым телом в судорогах, синяя и белая в том месте, где раньше была голова. Я содрогнулась.

– Ничего себе, – выдавила я, почувствовав, как по мне течет холодный пот.

Промолчав, он взял змею за хвост и пошел вверх в гору, к опушке леса. Присел на корточки и придавил гадюку камнем. Потом прошел обратно к дому, повернул дверную ручку и исчез.

Вечера стали значительно светлее. Я вошла в дом после осмотра окрестностей на велосипеде. Смотреть было не на что. Вокруг дома было только шоссе и машины, проносящиеся мимо. Магазин был моим единственным контактом с внеш-ним миром, да и там не было людей, только за прилавком та же самая женщина с орлиным взором каждый раз сверлила меня взглядом.

В доме тихо и пусто, как всегда. Зная, что есть еще один человек, который никак себя не проявлял, кроме как три раза в день за едой, я ощущала, что дом как будто еще более пуст. Я положила овощи в раковину на кухне. Начала готовить бульон из обрезков. У меня не было никаких идей насчет того, что готовить на обед на следующий день. Если бы я немного подумала заранее, когда садилась на автобус сюда месяц назад, я бы взяла с собой книгу с рецептами. Я подошла к полкам посмотреть, нет ли там чего-нибудь вроде кулинарной книги. Просмотрела все шкафы, но ничего не нашла. Дом без рецептов, что за дом такой!

Я открывала кухонные полки одну за другой, потом шкафы. Глубоко в шкафчике со специями я нашла тонкую синюю тетрадку, которую пропустила до этого. Я достала ее и медленно пролистала. Рецепты были записаны тонкой черной ручкой. Красивый наклонный почерк – каши, супы, пироги. Я представила ее перед собой – рассеянная, узкая тень спиной ко мне, темная шея и темные волосы в пучке, некоторые пряди за ушами выбились. Взрослая, красивая женщина. Королева. Взрослая, подумала я, а я разве не взрослая? Заблудившийся ребенок, вот я кто. Я остановилась на рецепте азиатского супа, у меня было большинство необходимых ингредиентов, и я решила попробовать приготовить его на ужин. Нагрела масло в кастрюле, положила лук, чили и имбирь, запахи тут же стали подниматься над плитой. Я добавила бульон. В отдельную кастрюлю положила кусок трески. Собираясь переложить рыбу в суп, я услышала его шаги, дверь открылась, я покраснела и беззвучно выругалась – я отвлекла его. Я притворилась, что не заметила, когда голова его показалась в дверном проеме.

– Как вкусно пахнет.

– Просто немного супа.

– Вот как.

– Тут и вам хватит, если хотите.

Он застал меня врасплох, войдя в кухню и сев за стол, как бы в ожидании. Его присутствие сделало меня неуклюжей. Засунув тетрадку с рецептами между каких-то разделочных досок, я налила суп и поставила перед ним. Он закрыл глаза, вдохнул запах и удивленно посмотрел на меня. Я ела свою порцию, стоя у разделочного стола, пока он сидел. Оба молчали. Смотря, как он ест, я почувствовала тепло и покой. Он съел все, перевел дыхание, поднялся и, приблизившись ко мне, поставил миску на стол. Я с горящими щеками смотрела в пол, пока он не ушел в свою комнату.

Подоконники на кухне были полны рассады зелени, которую я собиралась высадить, как только достаточно потеплеет. Я уже подготовила небольшой уютный уголок сада. Проработала рецепты из найденной тетрадки. Несколько раз он высовывал голову из своей комнаты, почуяв запах супов, которые я иногда готовила на ужин, всегда с одним и тем же удивленным лицом. Тогда мы делили ужин в полном молчании, он сидя, а я стоя.

Выбор в магазине был в основном невелик и не менялся, но иногда мне удавалось отыскать что-нибудь на прилавке со свежими продуктами, что я не могла не забрать домой. Так однажды я нашла целую курицу с ножками и всем остальным, наверное, от какого-нибудь местного крестьянина. Курица была упитанная и выглядела счастливой, наверное, всю жизнь весело бегала по двору. Я положила ее в корзину велосипеда и отвезла домой. Дома я отрезала бедра и ножки и заморозила их, чтобы потом сварить бульон, посолила тушку и убрала в холодильник. Помолилась богу, чтобы Багге не полез больше сегодня в холодильник: он говорил, что не любит лишнего.

Он молчал, пока я стояла и готовила ему завтрак. Когда он вернулся к себе, я со стучащим сердцем достала курицу и положила ее на стол, чтобы довести до комнатной температуры. Морковь, половинка луковицы, сельдерей – я порезала все крупными кусками, посыпала веточками петрушки и тимьяна, добавила чеснок и лавровый лист, сверху положила курицу и налила воды. Постепенно все сварилось, я помешивала через равные промежутки времени. В конце я опустила в кастрюлю половинку анисовой звездочки, в лицо мне брызнула капля, запахи зашевелились в носу, и когда я уже собиралась достать огромную курицу из кастрюли, вошел он.

– Что это такое?

Ничего не говоря, я хлопком положила курицу на кухонную поверхность, как будто это она все устроила, а не я. Он сел за обеденный стол и движением руки попросил сесть меня. Прежняя кухонная практика постепенно сходила на нет, я не знала, как это объяснить.

– Мы довольно далеко отошли от плана, Аллис. Мы условились о трех простых приемах пищи ежедневно.

Он ждал, что я что-нибудь скажу. Его руки покоились на столе, грубые, не похожие на руки писателя.

Я сглотнула. Курица дымилась на столе.

– Я достаточно ясно дал это понять вначале. Так я слежу за расходами.

Я потупилась.

– Что вы собираетесь готовить? – Он кивнул в сторону курицы.

– У меня есть хороший рецепт, – сказала я кротко.

Он встал, задвинул свой стул за стол и пошел в свою комнату, закрыв за собой дверь. Я затаила дыхание. Повернулась к столу. Дрожащими руками разделала курицу.

Я подала ему грудку на обед в тот же день. С овощами и соусом из белого лука, от корки до корки последовав рецепту. Его подбородок заблестел. Он выдохнул и отодвинулся от стола.

– Если у вас получится достать еще таких, обязательно берите. – Он поднялся и ушел к себе.

На улице лил дождь. Он встал из-за стола после завтрака, поблагодарив за еду. Я протерла стол тряпкой.

– Послушайте… – сказала я.

Его силуэт остановился на полпути в комнату.

– У вас не найдется пары сапог одолжить?

– Нет, к сожалению, нет, – ответил он кратко.

– У вашей жены нет сапог, которые я могла бы позаимствовать?

На лице его появилось странное выражение, и он покачал головой.

– Вы можете взять мои и надеть толстые носки.

Он направился в мою сторону, задев меня на пути в прихожую, и вернулся со своими высокими зелеными сапогами. Поставил их на пол передо мной. Я поблагодарила. Когда он ушел в свою комнату, я вспомнила, что мне еще нужна куртка от дождя. Постучала к нему. Он открыл мгновенно.

– А нет ли тут куртки, которую я могла бы…

– Увы.

У нее даже куртки не было, подумала я. В таком-то климате. Не существует никакой жены.

– Какой у вас размер? – спросил он, когда я развернулась к двери.

– Что?

– Раз вы будете продолжать работу в саду.

Он ждал ответа.

– Ведь вы знаете, какая у нас тут погода. Я поеду в город и куплю вам все необходимое.

Разве это не прозвучало резко, почти агрессивно? – подумала я. Он явно показывал, что хочет окончательно закрыть все подобные вопросы. Что он готов купить абсолютно все, что мне нужно, если это обеспечит ему мир и покой.

– Размер обуви?

– Обуви, куртки и всего, что вам нужно, чтобы жить и работать здесь.

– Мне больше не приходит ничего в голову.

– Штаны, – постановил он.

Я кивнула.

Он исчез в своей комнате, затем тут же появился, надел ботинки, накинул куртку и вышел за дверь, не сказав ни слова. Сначала я не смела что-нибудь делать, на тот случай, если я неправильно его поняла, но когда он не появился к обеду, я поняла, что пути открыты. Полтора часа до города, полтора часа до дома. Взглянув на настенные часы, я рассчитала, что он приедет не раньше чем через час. Первым желанием было открыть дверь в спальню. Сердце билось так сильно, что я чувствовала, как каждый удар отдавался в барабанных перепонках. Я повернула дверную ручку, и дверь приоткрылась. Побелев от мысли, что он может вернуться, я быстро забежала внутрь: убранная кровать вдоль стены справа, стул, дверь в стене напротив. На цыпочках я пробралась к той двери, потрогала ручку, но она была заперта, мне было безумно интересно, чем он мог там заниматься. Я все время слышала звуки, поэтому я вышла из спальни и закрыла за собой дверь. Меня охватил страх: вдруг он рассыпал пыль на полу, чтобы проверить следы, когда вернется домой, и я снова открыла дверь и села на корточки, чтобы проверить это, мог ли он действительно быть таким ненормальным, но темный деревянный пол блестел чистотой. Я встала и почувствовала руку на своем плече, у меня вырвался крик, но это просто дверная ручка коснулась плеча. Дрожащей рукой я закрыла дверь и решила никогда больше этого не делать. Я видела тени, мне казалось, что я вижу, как он, его фигура проплывает мимо окна, его затылок, исчезающий и появляющийся снова, весь этот страх – оно того не стоило. Вернувшись на кухню, я начала наполнять раковину водой, но, подчинившись внезапной мысли, вернулась в его спальню и посмотрела на пол: там что-то лежало. Присев на корточки, я подняла иголку. Трюк, старый как мир. Я не могла поверить в это. Это могло быть случайностью, я не мыла пол уже несколько дней, но нельзя было рисковать. Дрожащими пальцами я положила иголку на дверную ручку.

Поздно вечером он вошел в дом, когда я стояла на кухне, ожидая, пока закипит чайник.

– Вам подогреть ужин? – Я вдруг почувствовала себя настоящей женой: муж вернулся с работы, а я жду его дома.

– Нет. Съем его завтра.

Он прошел мимо, коснувшись меня плечом, я стояла, не шевелясь, под струей пара из чайника. На мгновение он застыл у двери в спальню перед тем, как повернуть ручку. На миг мы встретились взглядами, я тут же отвела глаза, и он исчез. И сразу же вышел с ярко-желтым дождевиком, парой сапог, подобных его, и с темно-синими рабочими штанами, похожими на те, что висели в прихожей. Наверное, в городе есть специализированный магазин. Багге сказал, что штаны непромокаемые. Теперь я буду как его миниатюрная копия. Я оказалась достаточно глупа, чтобы на секунду ощутить счастье от осознания этого. Он отдал мне все, и я, не зная, что сделать, пожелала ему спокойной ночи и поднялась по лестнице к себе, будто бы я так обрадовалась подаркам, что захотела в них спать.

Плохая погода продержалась и следующий день. Чтобы он увидел мою благодарность, я обошла сад в новой куртке, чувствуя себя как гамсуновский Нагель, как одетый в желтое дурак не на своем месте, делавший жизнь странной себе и всем вокруг. В твердом, теплом капюшоне я чувствовала себя в безопасности и почти радовалась. В новых сапогах для меня не было преград, я всюду могла пробраться. Пристань посерела и красиво смотрелась под дождем, туман растянулся по поверхности фьорда. Сапоги скользили по камням вдоль горного склона, и я придерживалась рукой. За сараем с лодками мне можно было аккуратно забраться на скользкую скалу, на влажной земле легко было поскользнуться. Держась за кочки и ломающиеся кусты, я наконец поднялась наверх. Сапоги раздавили панцири крабов. Отсюда был хороший обзор местности. Несколько маленьких, разрушенных, бледных на солнце сараев вдоль линии берега на юг. Я увидела крышу дома или дачи недалеко от нашей пристани, рядом с бухтой, это наши ближайшие соседи. А в остальном только лишь кустарники, лес и крутые скалы. В животе потеплело – здесь нет людей. Низкий кустарник постепенно переходил в лиственный лес с редкими соснами. Всего несколько дней назад деревья были голые, а сейчас в нос ударил запах крошечных ярко-зеленых листочков. Повсюду звук падающих на листья капель, мягкая и влажная земля в лесу, корни деревьев, вороньи лапки и папоротник. Хвойные иголки прилипали к сапогам. Шум маленького ручейка за домом. Это мне всегда нравилось. Тихий лес с корнями и шишками. Не видно ни одной тропинки. Еще лучше – это был мой лес. Воздух, который я вдыхала, приятный, чистый, был моим. Летом тут будут ягоды. Осенью – грибы. Углубляясь в лес, я замечала разные породы деревьев. Много берез, но есть и ольха с осиной. Через полчаса, на большом кругу, там, где, я думала, должен находиться дом, я вышла на маленькую полянку. Тут было несколько темных, редких кочек, мертвая желтая трава и несколько крошечных молоденьких деревьев. Но подойдя ближе, я увидела, что они росли вдоль черного круга, примерно два метра диаметром. Наверное, тут кто-то жег костер. Я с любопытством присела на корточки, после прогулки по лесу было жарко. Я потрогала землю. Странное место для костра. Пальцы нащупали холодный металл, и я вытащила на свет гвоздь, черный от сажи. Потерла его большим пальцем, и показался медный цвет. Я выбросила его, но тут же заметила еще один, и еще один, все было усыпано черными гвоздями.

Дома я сняла сапоги и оставила их на лестнице у передней стороны дома. Из кабинета Багге исходил свет. Повесив уличную одежду под крыльцом веранды, я почувствовала, насколько сильно я вспотела. Конский хвост мокрой косичкой свисал на шее. Ему нельзя было видеть меня в таком виде, потной и красной, ему было бы очень неловко из-за меня, но когда я прокралась внутрь босиком, он сидел за обеденным столом с одним лишь бокалом красного вина и смотрел перед собой. Раньше он так не сидел. Было ли это своего рода приглашением к общению? Я ненавидела проходить мимо него, никогда не зная, хочет ли он, чтобы я с ним поздоровалась, или мне просто следовало проскальзывать мимо, как будто ни он, ни я не существуем? Что было более заметно, первое или второе? Я кивнула, словно он был одним из тех, кого я обычно встречала по пути на работу, но перед тем, как я стала подниматься наверх, он остановил меня.

– Аллис.

– Да?

Волосы прилипли к голове, уши торчали. В ожидании на лестнице я провела рукой по волосам, чтобы они не казались такими плоскими, но они были тонкие и насквозь мокрые.

– Что вы там делали? Куда ходили?

– Просто сделала небольшой круг.

– Отлично.

И он помахал мне.

Быстрыми шагами, как маленькая девочка, я взбежала по ступенькам наверх. У него получилось сделать так, чтобы я почувствовала себя такой глупой, малолетней. Испытующий взгляд, чтобы показать, что я – его собственность, это он решает, куда я могу пойти и куда не могу.

Я рано легла спать. Сердце трепетало, руки были влажные и дрожали. У меня не было наготове способа борьбы с меланхолией, я даже не представляла, что тут может помочь. Я была «тонкокожей», восприимчивой ко всему. Поверхностные, но разрушительные сценарии будущего, мои единственные надежды все больше и больше приходили в упадок, через десять, нет, через пять или еще меньше – через три года я смогу преодолеть, пережить это, и к тому времени я должна опереться на свой возросший интеллект и постепенно заработать уважение окружающих, ведь если не сделать этого, что тогда? Тогда ничего, алкоголизм и стыд, ходить в винную монополию пару раз в неделю, без наследства, без денег, если мне не поторопиться и не выйти замуж. Но за кого? Я была в центре скандала, вся страна знала, что мне нет возврата и что я не годна для брака. Со временем у меня получится отдать себя чему-то, что сможет поглотить меня и никогда не отпустит.

– Это все? – спросила она, пробив кофе.

– Да.

– Что-нибудь из этого? – Она кивнула на прилавок за собой: рядом с витриной с табаком висели несколько упаковок с батарейками, коробочек с обезболивающим, презервативы.

– Нет, – ответила я удивленно.

Я заплатила, взяла сумки и вышла, не сказав ни слова. Выходя, я затылком почувствовала ее улыбку, ощутила, как кровь бросилась мне в лицо. Я ехала на велосипеде быстрее, чем была в силах. Могла ли она оказаться такой злобной? Теперь, уехав, я была в этом уверена. Она наконец узнала меня, это заняло время, но теперь она знает, откуда я взялась. Теперь я уже не просто случайный завоеватель, паразит из города, поселившийся в ее мире, в ее магазине. Теперь она окончательно определила меня, и это нельзя оставить без комментариев. Она должна была дать мне понять, что знает, кто я такая, гордилась, что мои фотографии были на ее неустойчивых стендах задолго до того. Подумать только, телевизионная шлюха всей страны начала закупаться именно в ее магазине, сама Аллис Хагторн, та, которая легла в постель ради работы на ТВ. С грохотом бросив велосипед к дровнику, взбежала по лестнице, чувствуя, как шея покрывается красными пятнами. Я вошла и сняла обувь в прихожей. Хотела взять себя в руки, но не могла. Что теперь, мне придется идти дальше, искать новое место и новый магазин? Резкими движениями закинула продукты в холодильник, все тут же вывалилось обратно. Багге неожиданно вышел из сада и открыл входную дверь. У меня по телу пробежала дрожь. Я быстро развернулась к холодильнику, спрятав лицо.

– Вы купили кофе?

– Да, – выдавила я в слезах из-за дверцы холодильника.

Он подошел вплотную, положил руку мне на плечо, но тут же резко отдернул ее.

Я напрягла мышцы лица, уставившись на кусок сыра.

– Аллис, у вас что-то случилось?

Я не смогла ответить.

– Дело во мне? – спросил он. – Я сделал что-то не так?

Я помотала головой, не хотела показывать ему красное, опухшее лицо.

– Вы можете поговорить со мной об этом?

Вот он и сломался. Его лицо смягчилось, когда он увидел слезы. Взяв меня за руку, он провел меня через кухню и усадил на свой стул.

– Вам необязательно рассказывать, если нет желания. Хотите чашку кофе?

Я кивнула.

Мы молчали. Он готовил кофе, а мне было стыдно от мысли о том, как сильно я его побеспокоила. Вот он подошел ко мне с кофе. Сел за стол, повернувшись к саду. Дал мне понять, что если я хочу, то могу говорить, или не рассказывать, если не хочу. Я очень хотела произвести впечатление, как будто это никак с ним не связано, проблема была не в моем гнетущем одиночестве, совсем наоборот. Допив кофе, я подошла к раковине и помыла чашку, не сказав ничего, кроме краткого «спасибо». И поднялась в свою комнату, оставив его одного.

В погожие дни я вешала белье на сушилку в саду. Я внимательно следила, чтобы наша одежда висела по отдельности. Сегодня погода не подходила для сушки белья, так что я повесила его вещи на долговязую сушилку в ванной, а свои – к себе в комнату, я протянула там несколько веревок. Но в стиральной машинке наши вещи были в близком контакте, вместе стирались в теплой мыльной воде каждую неделю. Интересно, принимал ли он как само собой разумеющееся, что я делала так, или он упадет в обморок или почернеет, если вдруг узнает об этом?

Висящее в комнате белье отражалось тенями, словно человеческими силуэтами, на стенах и потолке в лунном свете. Проснувшись, я была вынуждена признать, что мне приснился эротический сон. Давно такого не было, насколько я помнила, может быть, так мозг защищал меня: «Вот, Аллис, мы закрыли это, для тебя больше никакой эротики на время, это не лучшая твоя сторона».

Подавая ему завтрак, я оказалась в порочном кругу. Страх, что по мне заметна активная подсознательная жизнь, привел к явному языку движений, только усиливавшему чувство, будто он детально читает мой сон по моему лицу. Наливая ему кофе, я замерла при мысли о том, что моя грудь может, например, выскочить перед его лицом, если я буду неосторожна, на самом деле это физически невозможно, но я покраснела. Багге ничего не сказал, но я заметила тень слабого раздражения на его лице.

Он медленно ел у меня за спиной, пока раковина наполнялась водой, я налила слишком много мыла, она переполнилась, и вода вульгарно обрызгала мою футболку – эротическое приглашение во время мытья посуды. Я попыталась не стоять, как будто приглашая, сдвинула ноги, выпрямилась как столб и начала мыть стаканы.

– У вас проблемы со спиной?

– Немного затекла.

Он отложил нож на тарелку и отодвинулся от стола, поблагодарив за еду. Исчез в своей комнате. У меня загорелось лицо, я помотала головой и вынула пробку из раковины. Думала поработать сегодня на клумбе, но не хотела показываться у него перед глазами, сновать под окнами, словно неудачница и оборванка, согнувшаяся над перегноем. Я достала тетрадку с рецептами из кухонного шкафа и, сев за стол, стала медленно пробираться через тонкий наклонный почерк.

Через час он вышел из своей комнаты и прошел мимо меня, остановился у своей ванной и повернулся ко мне. Волосы его были как будто влажные, я удивилась, ведь он вышел из кабинета. Я все еще была смущена после завтрака и не хотела встречаться с ним взглядом.

– Мне нужно, чтобы вы немного поработали в саду, Аллис, а не только сидели тут.

– Я думала позаниматься немного им после обеда.

– Теперь будет тепло, и я боюсь, что все прорастет через бревна и камни, – сказал он и зашел в ванную.

«Ненавижу тебя», – подумала я. Кто он такой? Что он вообще будет делать с этим садом? Это жена все за него решает.

Я больше не могла это выносить. Трясущимися руками выдвинула ящик письменного стола и достала телефон. Сбежала к причалу. Ступни почти коснулись воды. С нервным напряжением в животе набрала номер. Подумать только, какая шутка, как это вообще возможно, что любой может позвонить в справочную и спросить все что угодно, цены на молоко и столицы государств, и что я была единственной, кто воспринимал это всерьез.

– Да, сейчас посмотрю. Родился первого января тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, – сказал мужчина в трубке.

– Тысяча девятьсот шестьдесят девятого?

– Да.

Я не осмелилась спрашивать дальше, поблагодарила и положила трубку. Сорок три года. Что же заставило жить сорокатрехлетнего мужчину вот такой уединенной жизнью, будто прокаженным, не контактируя с миром вокруг, кроме меня? Вдруг от резкого звука я подпрыгнула и повернулась. Он стоял сзади меня, на несколько ступенек выше по лестнице.

– Я… – сказала я, сжав телефон в руке, что-то перевернулось во мне.

– Я только хотел сообщить, – сказал он, преодолевая последние ступеньки вниз к пристани и приближаясь ко мне, – что мне нужно поехать в город. Я вернусь не раньше вечера, так что вам не нужно беспокоиться об ужине.

Я кивнула.

– Но, естественно, приготовьте что-нибудь для себя.

– Хорошо.

Он развернулся и резко пошел вверх. Я осталась сидеть на пристани до тех пор, пока окончательно не была уверена, что он ушел. Тогда я пошла к дому. Было два часа. Я не знала, что мне делать. Взяла книгу и пошла к себе, немного почитала, спустилась вниз за новой – я не находила себе места. В саду светило солнце, и садовая мебель стояла там, где Багге поставил ее в последний раз, под вишневым деревом. В проблеске чувства свободы я обнаружила, что бегу в подвал, там я выбрала бутылку белого вина и взяла ее с собой в сад. Послеполуденное солнце пригревало меня, а я пила вино. Сняла рубашку, но с каждым щебетаньем птиц или каждым звуком ломающихся веток в лесу я вскакивала и прикрывалась. Почувствовала свист в ушах, услышала свое дыхание в горле, горячее, внимающее всему; налила себе еще вина.

Когда я проснулась, он сидел на стуле около меня. Сколько он там сидел, я не знала. Я накрыла грудь и живот своей тонкой рубашкой, руки остались голыми. Я вскочила и попыталась попасть в рукава, надеть ее через голову, стыдливо прикрывая тело. Он сидел прямо передо мной, вероятно, жалея меня, но в то же время лоб его был, как обычно, нахмурен, лицо выражало смесь беспокойства и мягкого скепсиса. Он кивнул в сторону пустой бутылки, лежащей на траве между стульями.

– Я вычту это из вашей следующей зарплаты, – сказал он.

– Да, конечно, – сказала я. – Прошу прощения.

Он строго посмотрел на меня. И вдруг изменился в лице, ухмыльнувшись.

– Я просто шучу.

Он встал и пошел в дом. Я натянула рубашку, приподнялась было, чтобы по привычке пойти за ним, но села обратно. Солнце все еще стояло высоко над горой на другой стороне фьорда и сильно светило в лицо. Вдруг я услышала его шаги по траве. Он сел на стул возле меня и поставил еще один бокал на стол рядом с моим.

– Выдержите еще немного? – спросил он, показывая новую бутылку белого.

Я ответила, что да, думаю, выдержку. Он открыл бутылку и наполнил наши бокалы. Я почувствовала резкую необходимость чокнуться с ним, но он вместо этого поднес бокал к губам и молча выпил. Я смотрела прямо перед собой. Боковым зрением видела его очертания, его поднимающуюся и опускающуюся грудь.

– Хороший вечер, – сказал он вдруг, не глядя на меня.

– Да, – быстро сказала я.

Вино было опасно ледяным, и я старалась пить не слишком быстро. Во рту стало сухо.

– Могу я спросить, сколько вам лет?

– Мне тридцать два.

Он не ответил.

– А вам?

Он повернул ко мне голову.

– Я думаю, это вы знаете.

Я мгновенно покраснела. Хотела объяснить, но он меня остановил.

– Не думайте об этом.

Он наклонился к бутылке и налил нам еще. Некоторое время мы помолчали.

– Как дела в городе? – спросила я и тут же пожалела об этом.

– Как и раньше, – сказал он с жесткостью в голосе.

Мы еще посидели в молчании.

– Становится прохладно, – наконец произнес он, поднялся и ушел, ничего больше не говоря.

Я подумала, что он пошел за свитером, но он не вернулся. Бутылка стояла на столе, наполовину пустая. Я осталась сидеть, чтобы показать свободу воли. Руки покрылись гусиной кожей. В испуге я заметила, что плачу. Сидеть так и плакать от одиночества ощущалось как какое-то извращение, и я быстро перестала. Посидела еще немного, закрыла бутылку пробкой, поднялась по лестнице и легла спать.

Теплый утренний ветер обдул меня, когда я открыла дверь на веранду после завтрака. Пока Багге был в своем кабинете, я сходила в сарай и принесла старые цветочные горшки. Наполнила их землей и вернулась на веранду. Я посадила травы в горшки и поставила их в место, защищенное от ветра. Тимьян, розмарин, эстрагон. Петрушка и любисток. Потом я спустилась к пристани. На полпути я увидела, что он сидит на берегу, на лестнице к сараю, вполоборота ко мне. Я остановилась, не понимая, как он смог пройти мимо незамеченным. Я собиралась развернуться, но в этот момент он повернул ко мне голову, и у меня не было выбора, кроме как, с нарастающим беспокойством, продолжить спуск и притвориться, будто ничего не произошло. Спустившись на пристань, я стала смотреть на фьорд. Черно-зеленое соленое море волнами приближалось к нам, снова и снова. Он молчал. Я почувствовала закипающее раздражение из-за нашего молчания.

– Вам не стоит так часто сюда спускаться, – внезапно произнес он.

– Почему нет?

Он едва заметно пожал плечами.

– Вы можете упасть в воду.

– Я умею плавать.

– Уверены?

Я кивнула.

– А я не уверен, что это поможет, – сказал он, отвернувшись.

– Пойду приготовлю вам обед.

Он не ответил. Я прошла все сто ступенек назад к дому и начала готовить салат. Резкими движениями порезала помидоры. Мне уже поднадоело то формальное общение, на котором он настаивал. Теперь это уже было притворством. Я прожила тут уже почти два месяца, под одной крышей с ним, и была так же отрезана от мира, как и он. Я решила наказать его, уехав на выходные в город. Пусть остается тут и сам делает себе жарко́е. Внезапно он вышел из сада и уселся за стол под вишневым деревом, спиной ко мне. Я открыла дверь на веранду, вопросительно посмотрев на него.

– Я поем здесь. И бокал вина к обеду.

Стол затрясся, когда я поставила тарелку и положила приборы. Я налила вино и поставила перед ним салат. В благодарность он кивнул, словно издеваясь надо мной. Я бесшумно встала за ним и уставилась на его широкую спину. Он не притрагивался к еде.

– Я съезжу в город на выходные.

– У вас есть на это полное право.

– С обеда и до вечера воскресенья.

– Принято, – сказал он и начал есть.

Я развернулась и ушла к себе. Собрала сумку, беспорядочно бормоча что-то себе под нос.

Когда я вышла на веранду, чтобы попрощаться, он едва оторвался от тарелки и продолжил есть.

В автобусе я пожалела обо всем этом. Еще задолго до центра я спонтанно нажала кнопку «стоп» в автобусе, вышла и пошла в случайном направлении, как будто я знала, куда собираюсь, на случай, если кто-то из автобуса смотрел на меня. Я не могла ехать в центр из-за взглядов окружающих. Шумные толпы молодежи в разноцветной одежде шли на вечеринку. Через несколько сотен метров я нашла укрытие в магазине скобяных товаров, но тут же была за это наказана, на входе столкнувшись лицом к лицу со своей однокурсницей.

– Аллис! – выкрикнула она в восторженном шоке.

Никто из нас не решился обняться, у меня на лице застыла странная улыбка. Рассказала, что навещаю родственников, она уговаривала выпить по чашке кофе и попыталась затащить меня в ближайшее кафе. Это была попытка не считаться с мнением других, знакомая мне со студенческих времен. Но я стояла на своем и сказала, что у меня встреча. Разочарованная, она спросила, правда ли, что я ушла с работы и уехала из Йунса. Я подтвердила.

– Какой ужас!

– Да ладно, – сказала я, – я сама виновата.

Хотя она ничего не сказала, ее лицо выражало снисходительный протест.

– У тебя все так хорошо получалось на ТВ. Мы смотрели все твои программы.

– Спасибо.

Она остановилась, посмотрела на меня, открыв рот, явно не решаясь упоминать имя К.

– Но как же университет? – наконец выдавила она.

– Да, туда я не могу вернуться.

Она покачала головой.

Я сказала, что нашла новую работу, что я помогаю в одном доме, но не сказала, где именно. Видно было, что она умирает от любопытства, но не знает, как продолжить. Наконец она спросила, много ли ухода требуется за моим новым работодателем.

– Нет, – ответила я с легким раздражением. – Просто там большой дом, и ему нужна помощь.

– С чем?

– С садом и прочим.

– С садом? – Она удивленно рассмеялась. – Ты же ничего не знаешь о садах.

– Нет, знаю, – рявкнула я. И сказала, что мне пора идти.

Она прижалась своей румяной щекой ко мне, думая, что очень захватывающе дотронуться до скандальной персоны, об этом стоит рассказать в клубе. В своем огромном дождевике, довольная, она отправилась домой к маленьким детям и мужу, я проводила ее взглядом, пока она не исчезла. Последний раз я видела ее десять лет назад и надеюсь, что больше это никогда не повторится. Она была порывом из прошлого, но потом я подумала, что ошибаюсь, все дело было в контрасте между тем, кем я была и кто я сейчас. Я вышла из скобяного магазина и остановила прохожего, пожилого мужчину, который не мог ничего обо мне знать. Я спросила у него, есть ли тут поблизости гостиница, и он показал мне дорогу.

В восемь часов я вышла из гостиницы, не позавтракав. Когда торговый центр наконец открылся, я зашла в самый большой магазин одежды и более часа была там единственным клиентом. Давно я не покупала себе одежду. Каждую вещь, которую я выуживала из рядов, я оценивала только по тому, подойдет ли она в доме и саду Багге или нет. Я видела себя, стоящую на лестнице и красящую кусочек западной стены в новых брюках, и мерила платья, представляя, как сижу в них под вишневым деревом летним вечером с бокалом вина. Наконец я выбрала несколько вещей и заплатила купюрой в тысячу крон из моей первой зарплаты.

Когда я вернулась обратно в дом, входная дверь была закрыта. Всю обратную дорогу в автобусе я напрасно думала, как буду объяснять свой скорый приезд. Я поставила свои вещи на ступеньки и обошла дом. В саду его не было. Вниз по лестнице к пристани – и там его нет. Дверь на веранду также закрыта. Раньше мне и в голову не приходило, что он не дал мне ключи от дома. Я села за стол в саду и стала ждать. Все то время, что я прожила у Багге, он был дома, за исключением того вечера, когда ездил в город. Прошел час. Я снова обошла дом и забрала свои вещи. Достала купленную одежду и быстро переоделась в светлую юбку и блузку – комплект, в котором я представляла, как буду работать в саду. Он был слишком хорош, и я сомневалась, что у меня получится выглядеть в нем подобающе. В сарае я нашла перчатки, садовые ножницы и тяпку. И вот я прошла в глубь сада, опустилась на колени на дальнем конце клумбы и начала работу. Все время прислушивалась к его шагам. Я умышленно не торопилась: я хотела, чтобы по возвращении он увидел, как я, склонившись и на коленях, занята работой. Я все больше смущалась в новой одежде, чувствуя себя разряженной, расфуфыренной. Снова пришли прежние мысли о Йунсе. Вот она я, начала новую жизнь, словно ничего не произошло. Как легко я забыла все былое и начала новое, что-то пугающее было в том, как просто оказалось переступить через все то, в чем я обманывала других. Вести двойную игру, врать так, чтобы самой в это верить. Что со мной не так, почему я никогда не могла быть верной? Зимой, когда я занималась самокопанием, я прочла о полиандрии – когда самка спаривается с несколькими самцами. Тогда я почувствовала смесь негодования и одиночества, узнав, что во всем царстве зверей только фазанохвостые яканы, круглоносые плывунцы, морские коньки и я занимаемся этим. Какую общность с ними должна я почувствовать?

Не знаю, сколько времени я провела за работой, но, когда я вытряхнула ведро с сорняками в одиннадцатый или двенадцатый раз, солнце уже зашло за гору, и я замерзла. Я прошла обратно к дому и проверила обе двери еще раз. Надела куртку и села на лестницу у веранды. Мучил голод. То, что Багге жил той жизнью, к которой у меня не было доступа, странным образом причиняло мне боль. Наконец я пошла в сарай достать лестницу. Перенесла ее через двор и приставила к стене своей комнаты, туда, где было приоткрыто окно. Я всегда боялась высоты, но на этой старой лестнице страх преумножился. Мне пришлось забраться так высоко, чтобы встать ногами на верхнюю ступеньку. Раскачиваясь, я нырнула в окно и приземлилась на пол, ударившись головой о ночной столик. Спустившись вниз, я отперла дверь и занесла свои вещи. Было такое чувство, словно я совершила преступление. В доме кромешная тьма и пустота. Все было так иначе, когда его здесь не было. Минуту я постояла спокойно, а затем прошла к спальне. Прислушалась, но все было тихо. Никакой иголки на ручке двери на этот раз. Я нажала ее, и дверь приоткрылась. Есть кто-нибудь? В комнате было темно. Он никогда не просил меня тут убираться. Шторы задвинуты, но лунный свет пробивался через тонкую ткань. Я медленно вошла в комнату. На спинке стула висела рубашка, а больше вещей не было. Я снова осторожно пересекла комнату и попробовала открыть дверь в кабинет. Заперто. В порыве внезапного страха я развернулась и выбежала из спальни, устремившись в кухню. Там я сделала себе несколько бутербродов и съела их стоя. Отнесла сумку наверх, приняла душ и сразу же легла в постель, прислушиваясь к звукам снаружи, пока наконец не уснула.

Наутро я проснулась от звуков, доносящихся из кухни. Я встала и надела вчерашнюю одежду. Когда я спустилась, он молол кофе.

– Боже мой! – Он посмотрел вверх. – Это вы?

– Я приехала вчера. Все двери были заперты, так что я забралась через окно в свою спальню.

– Я думал, вы сказали, что будете в городе до сегодняшнего дня.

– Да, планы поменялись.

Я внутренне выругалась на себя за то, что не спросила, где был он.

– Вам приготовить завтрак?

– Нет нужды, – сказал он. – Я уже поел. Только выпью чашку кофе.

Я кивнула.

– А я был у друга.

– Вот как.

– А вы хотите чашечку? – Он поднял коробку с кофе.

– Да, спасибо.

Я села за стол – пожалуй, слишком смелый поступок. Сидела, опустив глаза, пока он наливал воду в кофеварку.

Когда кофе сварился, он налил нам и присел рядом со мной.

– Новая, – сказал он, кивнув на мою блузку, ту самую, в которой я вчера работала в саду.

– Нет, не очень-то.

Вдруг он протянул руку и дотронулся до моего локтя. И тут же отдернул.

– Земля, – произнес он, поднеся чашку к губам.

Я покраснела. Объяснила, что я вчера немного полола, пока ждала его. Он не ответил. Теперь я могла показаться ему нечистоплотной. Мы сидели молча.

– Кажется, сегодня будет хорошая погода, – наконец сказал он, выглянув из окна веранды.

– Да, похоже на то. Я думала удобрить сегодня газон чуть позже.

– Необязательно работать в воскресенье, – сказал он, встав из-за стола.

Он потянулся за кофе. Я поднялась к себе и посмотрела на него из окна. В полном покое он сидел под вишней, под ее белыми цветами, повернувшись к саду. Я скучала по музыке. Единственные звуки, которые я слышала за последние два месяца, – это гул машин на шоссе, писк насекомых, крики птиц и слабые всплески волн, бьющихся о скалы у пристани. Он даже радио не слушал. В его жизни существовал только он сам и я, домработница и садовник. Я помыла свою ванну перед тем, как спуститься и открыть дверь в сад.

– Вам приготовить обед?

– Я выпью только бокал вина. Белого.

Я бросилась к холодильнику, достала открытую бутылку и с бокалом в руке вышла к нему. Внутри все кипело. Он повернулся ко мне.

– Вы, наверное, тоже хотите вина?

Я не знала, обычная ли это вежливость или что-то значило, намек на злоупотребление алкоголем.

– Да. С удовольствием.

Я вернулась с еще одним бокалом и принесла бутылку. Села на стул рядом с ним.

– Сегодня будет хороший день, – сказал он отстраненным голосом.

«Ты это уже говорил», – подумала я. Я отпила вино, во рту разлилась прохлада.

– Вы видели здесь мышей? – спросил он.

– Здесь? Мышей?

– Я вижу их постоянно.

– В доме?

– Нет, снаружи. Маленькие лесные мыши.

– Ужас.

– Нам нужно заткнуть все щели в доме до прихода осени, иначе у нас будут проблемы.

Он протянул мне свой бокал, дав знак, чтобы я наполнила его.

– Вы давно живете в этом доме? – резко спросила я, боясь передумать.

– Да, – ответил он. – Это дом моего детства.

– Вы всегда тут жили? – Я позволила вопросу прокрасться осторожно и незаметно.

Он кивнул в ответ. Я хотела спросить, есть ли у него дети, такое может быть, теоретически они могли уже успеть переехать отсюда, но ничего не сказала. Такого длинного разговора у нас еще не было, лучше не переходить границы.

– Выпейте еще, – сказал он, когда я допила свой бокал.

Я долила остатки из бутылки. Так мы долго просидели в молчании. Я подумала, что нужно встать и поработать в саду, продемонстрировать свою преданность работе, но сидеть было так хорошо, я словно приклеилась к стулу. Багге умиротворенно смотрел на горы и фьорд, но это могло в любой момент закончиться. Я резко встала:

– Так, ну все, хватит.

Перешла двор и достала из сарая ведро для прополки. С напускной важностью прошла мимо продолжавшего сидеть Багге и остановилась у края обрыва. Надела перчатки и начала выдергивать сныть. Не отрывая глаз от земли, я тщательно удаляла корневища и складывала их в ведро, все время ощущая его взгляд на себе. Чужая женщина в перчатках его жены стоит там и полет. Когда я разогнулась, чтобы отнести ведро, Багге уже оказался вдалеке, за кустами ягод. Я взялась за ручку ведра и опорожнила его в компостную яму, прошла мимо него, не поднимая глаз.

– Вы знаете, что это? – спросил он, когда я вытряхивала содержимое ведра.

– Это? Это просто сорняки, – быстро ответила я.

Он засмеялся.

– Нет. Вот это.

Он показал на белые цветки, растущие между камней, напоминающие поповник.

Я подошла ближе.

– А, вот это, – я помедлила. – Это ромашка непахучая.

– Вот это ромашка?

– Она так названа из-за ресниц Бальдра. Когда ее лепестки закрываются вечером и открываются утром, это похоже на моргающий глаз.

Он посмотрел на меня немного удивленно.

– Я знаю это, потому что очень увлекалась Бальдром в детстве.

– Почему?

Он проследовал за мной по сухой желтой траве обратно к обрыву.

– Он был моей первой любовью, первой несчастной любовью.

Я продолжила выдергивать корни, покраснев от того, что он стоял у меня за спиной.

– Я не помню его историю.

– Бальдра? Это грустная и хорошая история.

– И грустная, и хорошая?

– Она приводит к концу света. Но ведь именно благодаря ей может возникнуть новый, лучший мир.

– Новый мир, – сказал он.

Я кивнула.

– Каким образом?

– Все началось с того, что он видел во сне плохие вещи, это было предзнаменованием крови и зла.

– Правда?

– Другие боги беспокоились за него и собрались на тинге. Один решил узнать, в чем дело. Он оседлал Слейпнира и поскакал в Хельхейм.

Там он призвал вёльву, похороненную к востоку от ворот Хель. Он спросил ее, кого они ждут к себе в Хельхейм. Вёльва неохотно ответила, что это Бальдр.

– Бальдр умрет, – произнес он, неподвижно стоя за мной.

– Да.

– А потом?

– Когда Один вернулся домой с вестью о том, что Бальдр умрет, асы не захотели принимать это. Сама Фригг поехала и забрала к себе во владения все вещи мира, чтобы они не смогли причинить вред Бальдру – огонь и воду, железо и камень, всех животных, птиц и растений, всех змей, все болезни.

– И так он стал неуязвим.

– Да. И асы начали играть с ним. Они бросали в него стрелы, копья и камни, рубили его мечами, но ему ничего не было страшно.

– И тогда… – сказал он, сев на камень, я встретила его взгляд и продолжила прополку. Он такой странный. Смотрит на меня.

– Но Локи, стоявшего вдали и смотревшего на это, охватывала все большая зависть.

– Локи.

– Да. Тогда он превращается в женщину и идет к Фригг, тоже наблюдавшей за игрой. Локи спрашивает ее, правда ли, что она собрала все, что может ранить Бальдра. Она отвечает, что да. Но вдруг вспоминает, что прошла мимо белой омелы, потому что та была такая маленькая, что едва ли сможет навредить.

Я остановилась. Уже столько недель я не разговаривала так много. Была напугана и говорила без остановки, это, наверное, вино болтало за меня, но Багге сидел спокойно и внимательно слушал. Ведь это он попросил меня рассказывать. Мой голос слегка дрогнул, я прокашлялась.

– Локи сорвал омелу и пошел к Хёду, брату Бальдра. Он спросил Хёда, почему тот не восхваляет Бальдра, как другие асы. Слепой Хёд рассказал, что, во-первых, он ничего не видит, а во-вторых, у него нет оружия. «Я помогу тебе», – сказал ему Локи.

Он слушал, наклонив голову, а я, вырвав последний корень сныти, выбросила его в ведро.

– Он зарядил омелу в лук, Хёд натянул тетиву, и Локи прицелился за него. Омела пронзила Бальдра насквозь, и он упал замертво.

Багге удивленно поднял глаза.

– Но ведь вы это знали?

Он сидел передо мной, пораженный, как ребенок.

– Он умер?

– Да.

– Что случилось после?

– Асы застыли в горе. Они не могли вымолвить ни слова, их руки беспомощно повисли. Они стояли в молчаливом отчаянии и смотрели друг на друга. Никто из них не осмелился рассказать, какое горе они испытывают. Они могли только плакать. Один понял, что это было самым большим несчастьем, которое коснулось и богов, и людей.

Его шея под грубым свитером покраснела.

Я взяла ведро и перешла лужайку, чтобы вытряхнуть его в яму. Багге остался сидеть на камне. Больше полоть было нечего. Если бы я попробовала более сложную работу, он бы сразу увидел, что я понятия не имею, что делаю. Я достала веник и пошла подметать веранду – эту работу сложно испортить. Почувствовала, как на меня светят лучи солнца, когда Багге поднялся и прошел ко мне через сад. Он преследует меня, подумала я.

Присев на ступеньки веранды, он повернулся ко мне спиной. Я энергично махала веником, пыталась сделать это похожим на грациозный танец, но как только я подумала об этом, в голове все перемешалось.

– Это конец истории?

– Еще нет.

Я стала подметать медленнее, стараясь вспомнить все детали.

– Когда асы собрались все вместе, Фригг спросила, кто хочет поскакать к Хель от ее имени и предложить выкуп за Бальдра. Забрать его из королевства смерти и вернуть в Асгард. Откликнулся Хермод, сын Одина и брат Бальдра. Он одолжил Слейпнира и поскакал. А пока асам нужно организовать сожжение Бальдра. Узнаете все это?

– Нет.

– Асы несут тело Бальдра на берег. У Бальдра был самый прекрасный корабль в Асгарде, он назывался «Рингхорне». На нем они собирались отправить Бальдра на сожжение.

– Что это?

– Поджечь труп и лодку и отправить ее в море. Но когда асы хотели спустить корабль на воду, он не сдвигался с места. Никому из богов не удалось столкнуть его, даже Тору. В конце концов они послали за великаншей Хиррокин; она прискакала верхом на волке с гадюками вместо вожжей. Она ловко спустила корабль с первой попытки. Тор так разозлился, что попробовал разбить ей голову, но асы помешали ему. И вот «Рингхорне» на воде. В нем лежит Бальдр на своем щите. И тут у его вдовы, стоявшей на берегу, разорвалось сердце. Она умерла от горя. Не хотела жить без него. Они отнесли ее на борт и положили рядом с Бальдром.

– Как звали его жену?

– Ее звали Нанна.

Он промолчал.

Я прервала уборку.

– Вы думаете, умереть от горя – это красивая смерть? – спросила я, сглотнув.

– Да, – ответил он с мрачным взглядом.

– Его лошадь отвели на корабль в полном облачении, а Один положил туда свое кольцо, Драупнир. Они зажгли огонь, и «Рингхорне» уплыл.

Он сидел не двигаясь.

– Вот так.

Я замолчала. Оживилась и, видимо, покраснела.

– Вот и все.

Он не ответил, казалось, в своих мыслях он далеко.

Я отнесла веник обратно в сарай. Когда я вышла оттуда, он опять сидел под вишневым деревом, держа в руках свой пустой бокал. Он помахал, подзывая меня.

– Принесете еще одну, Аллис? – сказал он сиплым голосом.

– Еще бутылку?

Он кивнул.

Я пошла в дом и вымыла руки вожделенной водой, оттерла землю мылом, смыла пот со лба. Руки и ноги дрожали, я достала бутылку из холодильника. Когда я вышла в сад, он лежал на траве. Я остановилась около него, глядя вопросительно.

– Вы пробовали так лежать?

Его голос звучал отдаленно, словно он разговаривал не со мной. Я осторожно легла, в двух метрах от него. Трава защекотала шею.

– Наверно, стоит поставить стирку. Сегодня хороший день для сушки белья.

– Ветра же нет, Аллис.

Он закатал рукава рубашки. Все мое тело напряглось, было страшно, что он услышит, как стучит мое сердце. Некоторое время спустя я осторожно взглянула на него. Казалось, что он спит. Грудь медленно поднималась и опускалась. Я незаметно повернула к нему голову, изучая его лицо. У него были красивые морщинки вокруг глаз. Волосы едва кудрявились около ушей. Он не выглядел старше своих лет. Хотелось погладить его по лбу. Его лицо слегка блестело от пота. Я отвернулась и закрыла глаза. Расслабиться не получалось, я просто лежала, пытаясь дышать спокойно. Вино на столе нагревалось. Мной овладело оцепенение. Он не позволял мне приблизиться, полностью подчиняя меня своему мимолетному настроению.

Через некоторое время я осторожно встала и пошла в сарай поискать, есть ли там мышеловки. Не нашла. Обошла дом по кругу, чтобы посмотреть, есть ли дыры между оконными рамами или в окне погреба. Ведь ни одна мышь не сможет прогрызть себе путь через этот могучий фундамент. Я вспомнила, как мой отец обшивал металлом все двери на нашей даче. Я решила купить мышеловки в выходные и избавиться от всех кустов и зарослей у стен дома, чтобы мыши не смогли по ним забраться.

Я бросила взгляд на сад. Багге по-прежнему лежал на траве. Странно, что он так внезапно уснул посреди дня. Наверно, разомлел от солнца и вина. Я пошла в кухню и начала готовить ужин. Когда все было готово и я вышла на веранду позвать Багге, начался дождь. Он неподвижно лежал под дождем. Я не знала, что и думать, просто стояла и смотрела. Капли становились тяжелее, дождь усиливался. Скоро пошел настоящий ливень, и я подбежала к нему. Его волосы насквозь промокли, рубашка и брюки прилипли к телу. Он лежал с закрытыми глазами. Я потрясла его за плечи, и тогда он резко открыл глаза и посмотрел мне прямо в лицо. Темные волосы приклеились ко лбу. Струи дождя сбегали по скулам и губам.

– Бог мой, вам нельзя так лежать.

Он продолжал смотреть на меня, а капли бились об его лицо. Он скорчил гримасу и начал смеяться.

– Идите в дом, – отрезала я и взяла его за руку. Он встал и прошел за мной через веранду в кухню.

– Переоденьтесь, пока не заболели.

Вдруг раздался раскат грома. Багге посмотрел на меня.

– Идите и наденьте сухую одежду! – Я подтолкнула его вперед.

– Вы боитесь грома?

Он запнулся.

– Нет.

Багге пошел в свою спальню и быстро вернулся, переодевшись в тонкий зеленый свитер, темную рубашку и темные брюки. Я уже накрыла ему на стол. Он сел. Выглядел немного растерянным. Я подала ему телятину, спросив, что он будет пить. Он попросил красного вина. Когда я вернулась из подвала с бутылкой, он сидел за столом и трясся от холода. Я быстро нашла плед и плотно его укутала. Мне это действие показалось интимным, а он просто усмехнулся.

– Что? Вы заболеете. Я растоплю камин.

Я села на корточки и заложила дрова, пока он ел. Было слышно, как его зубы стучат о вилку.

– Теперь я понимаю, почему вам нужен кто-то, кто будет за вами следить, – сказала я, разжигая огонь.

Он улыбнулся. Я села и налила ему вина, и он продолжил ужин. За окном сверкнула молния, и через несколько секунд снова прогремел гром.

– Недалеко отсюда.

Он не ответил.

– Вам нужно хорошенько высушить волосы.

Укутанный в плед, он медленно жевал кусочек мяса. Затем он отложил приборы и осушил бокал. Я подошла к камину и аккуратно подула. Старый пепел закружился по комнате, и огонь заполыхал. Я подложила еще полено. Он больше не притрагивался к еде. На улице громыхало.

– Думаю, вам нужна горячая ванна.

Он повернулся.

– Давайте я налью вам ванну?

Он кивнул.

Я поднялась наверх, включила кран в своей ванной, и она стала медленно наполняться. Его нога ни разу не ступала на второй этаж, кроме первого дня, когда он показывал мне мою комнату. Я потрогала рукой, чтобы вода была не слишком горячей. Когда я повернулась, чтобы позвать его, он уже стоял за мной в дверном проеме. Я вскрикнула: господи, ну зачем так бесшумно подкрадываться?

– Все готово, – произнесла я.

Его лицо было бледным, а губы немного посинели. Я собиралась выйти из ванной, но Багге по-прежнему стоял в дверях, преграждая мне путь. Он снял свитер через голову, под ним ничего не было. Я помедлила. Он стал расстегивать пуговицу на брюках, сделал шаг навстречу мне, я отпрянула в сторону и увидела, как его брюки упали на пол. Кровь бросилась мне в лицо: что он делает? Багге ступил в ванну, тело скользнуло в воду, и он откинул голову на край, а я поспешила выйти, с силой хлопнув дверью.

Лихорадочными резкими движениями я убрала со стола. Никто под страхом смерти не должен демонстрировать, что я для него не человек, что я пустое место. Это он заставил меня принять самоуничижительную роль. Помыв посуду, я доложила дров в камин и налила себе большой бокал вина. Я вышла на веранду и вдохнула почти летний вечерний воздух, все было влажным и зеленым. Неожиданно пошел град, и я села, уставившись на крупные градины, стучащие о садовую мебель.

Может быть, сейчас Багге утонет в этой ванне, сам того не заметив. В таком случае вряд ли кто-то будет по нему скучать. Я закрыла дверь на веранду и пошла в подвал за новой бутылкой. Раз он позволил себе такие вольности, я почувствовала, что и я могу. Я подбросила еще пару поленьев, становилось теплее. Скоро уже будет час, как он лежит в ванне, вода уже должна была остыть. Если бы он долил горячей воды, я бы услышала. Его поведение начало казаться мне притворным. «Боже мой, – подумала я, взбудораженная выпитым вином. – Кто-нибудь вообще думал о том, каково мне здесь?» Я не говорила с родителями восемь недель. Ни с кем не общалась. Жить тут – как будто больше вообще не существовать. Он втянул меня в это, но в то же время я была совсем одна. И для меня нет никакой другой работы. Совсем нет. Мне бы хотелось, чтобы тут было немножко приятнее, чтобы я была чем-то большим, чем просто молчаливой служанкой. Как только мне стали надоедать мои собственные мысли, я услышала, как он спускается по лестнице, одетый.

– Так лучше?

– Да, я согрелся.

– Огонь очень неплохо разгорелся, – заметила я.

– Я чувствую.

Он придвинулся к столу, потянулся за бутылкой и налил себе вина. Поставил бутылку, не предложив мне, меня это расстроило, хотя мой стакан был почти полон. Мы сидели молча.

– Был сильный град, – наконец вымолвила я.

– Я слышал, как он стучал по крыше. – Он повернул ко мне голову. – Видите, теперь я хорошо высушил волосы.

– Да, хороший мальчик.

Он засмеялся, это был удивительный смех. Налил мне еще вина.

– Вы учились? – вдруг задал он вопрос.

– Да, пару лет.

– Где?

– В школе домохозяек, – ответила я, нервничая от своей шутки.

Он едва улыбнулся.

– Гуманитарные науки, в университете.

– Ясно.

Мне было интересно, впечатлило бы его, если бы я сказала, что работала в университете, но теперь, когда все было «ясно», я уже не хотела говорить об этом.

– А вы учились?

Я знала, что перехожу грань. Посмотрела на него с сомнением.

– Я учился.

– Правда?

Он кивнул.

– Нет, теперь вам придется сдаться и сказать, что вы изучали.

– Закон и право, – ответил он в пустоту, смотря перед собой, и взгляд его был спокоен.

– Вот как.

Я решила не задавать дальнейших вопросов, ведь я уже зашла слишком далеко. Некоторое время мы молчали. Щеки мои горели от вина и жара огня. Он посмотрел на меня.

– Вам нужен будет летний отпуск?

– Нет, не думаю. У меня нет планов.

– Хорошо, если вы сможете быть тут все время.

– Смогу без проблем.

Мне бы хотелось, чтобы Багге поднял тост, но он продолжал сидеть спокойно и неподвижно. Не может же он всегда быть таким? Я надеялась, что он попросит меня принести еще бутылку, когда мы допьем эту, и что он разговорится под действием алкоголя.

– Я подумываю завтра отполировать садовую мебель, если будет солнечно.

– Можно.

– Я видела несколько банок олифы в сарае.

Он кивнул без интереса. Что это за общение, вниз и вверх, черт его побери. Вот мы сидим, он и я, слушаем потрескивание из камина и чувствуем слабый запах мокрой травы с улицы. Я долила остатки вина в его бокал. Теперь ему решать. Я скучала по опьянению. Скучала по смеху, по раскрепощенности и оживлению. Но я не хотела, чтобы он решил, что я дурочка. Я чувствовала себя очень молодой, в плохом смысле слова. Я думала, как найти возможность сказать что-нибудь умное. Он сделал глоток из своего бокала, но он еще не был пуст. Багге не смотрел на меня. Вдруг он задержал дыхание, словно хотел произнести что-то, но так ничего и не сказал. Интересно, считает ли он меня красивой? Думает ли он вообще обо мне или я для него просто веник в облике человека? Наверное, он живет духовной жизнью и такие вещи ему вообще не интересны. Я сдержала угрюмую усмешку, подумав о том, как глупо было покупать одежду, каждую вещь я покупала для него. Почему я так думала? Только ли потому, что мне кого-то не хватало? И потому что Багге теперь был единственным человеком в моей жизни, не по моему желанию. Боковым зрением я увидела, что он допил вино. Я сидела, обхватив ножку бокала большим и указательным пальцами и покручивая его в руке, сигнал к продолжению общения с моей стороны.

– Может быть, принесете еще бутылочку, Аллис?

Я мигом поднялась, освободившись от всех мыслей.

– Красного?

Он кивнул.

«Красного, красного», – думала я, спускаясь в подвал, немного пошатываясь на лестнице. Целые полки с бутылками вдоль всех стен. Мне пришло в голову, что это настоящее вино, но я в нем не разбираюсь. Каждый раз я выбирала бутылку случайным образом. Странно, что он никогда не давал мне инструкций о том, что именно мне нужно взять отсюда. Я расстегнула одну пуговицу на блузке и вернулась наверх.

– Хорошо, что вы так же любите вино, как и я, – сказал он, взяв у меня бутылку.

– Я люблю не вино, я люблю алкоголь, – ответила я.

Он издал короткий смешок и наполнил бокалы. Вот почему мне нравилось быть пьяной: можно так легко, на раз, стать альтернативой самой себе. Я подняла бокал к Багге. Он не выглядел удивленным, просто поднял свой бокал навстречу, быстро взглянул на меня и поднес его к губам. Все вместе мы образовывали почти идеальный равносторонний треугольник. Он за короткой стороной стола, я за длинной, и бутылка на столе перед нами. Обычно я ничего не имею против тишины, но сейчас я чувствовала почти отчаяние. В голове моей проносились груды предложений, которые так хотелось ему сказать, но это было невозможно. Как же мне хотелось немножко его заинтересовать, чтобы он захотел узнать обо мне побольше, он ведь почти ничего не знал о том, кто я такая. Почему он так себя ведет? За окном стемнело, но дождь прекратился. Дрова в камине догорали, и я встала положить еще большое полено. Садясь обратно на стул, я потеряла равновесие и оперлась на него. Он среагировал и обнял меня за плечи. Я издала слишком громкий и резкий смешок, и он выпустил меня. Я стояла перед ним.

– Извините меня.

– Думаю, вам уже хватит, – сказал он сухо.

Я села.

– Нет, это не из-за этого, я просто потеряла равновесие. Я выдержу еще немного.

– Уверены?

– Абсолютно уверена.

Я все еще чувствовала его руки на своих плечах, сильная хватка, почти болезненная. Я сделала большой глоток, чтобы показать, что я еще много могу выпить.

– Какой долгий день, – сказала я, чтобы нарушить тишину.

– Да. Вы устали?

– Нет, совсем нет. А вы?

– Нет.

Как по мне, так мы могли бы не спать всю ночь. Я хотела услышать от Багге, что я ему нравлюсь. Что он рад, что я здесь. Я хотела спросить, не считает ли он меня мучением в доме, только чтобы он сказал обратное, – детский порыв. Я придержала язык.

– Вы меня боитесь?

Вино встало у меня поперек горла.

– Боюсь вас? Нет, я…

Он посмотрел на меня темным и пронзительным взглядом.

– Может быть, чуть-чуть, – наконец сказала я.

Его лицо смягчилось.

– Понимаю. Но вам не нужно меня бояться.

– Почему вы спрашиваете?

– Да нет, я просто так, – сказал он.

– Я, наверно, слишком встревожена и мучаю этим вас, – сказала я.

Он кивнул.

– Я не думаю, что вы такая.

Я почувствовала шевеление в животе.

– Хорошо.

– Я думаю, вы настолько скромная, насколько бы я этого хотел.

Он посмотрел на меня так, словно только что сделал мне огромный комплимент.

– Но есть много вещей, которые меня интересуют, – осторожно подобралась я.

Он кивнул.

Я больше ничего не смогла сказать, по крайней мере так, чтобы это сочеталось с представлением Багге о моей скромности. Настенные часы забили сильнее. «Сам ты тик-так», – подумала я резко. Я могла бы сейчас спокойно встать в темноте сада, пытаясь заинтересовать его. Тогда бы ему было над чем задуматься. Тогда бы он увидел, что и мне не чуждо вести себя странно, что многие владеют этим искусством. Или я могла без предупреждения сказать: «Нет, хватит уже с меня вина», – и убежать наверх. «Добрый вечер!» Я знала, что бы я ни сделала, он бы не обратил внимания. Таким человек становится после длительного нарочитого одиночества. Ограниченным и бесчувственным, неспособным получать тепло от других людей. Что стало с его женой? Она уехала от него? Я поняла, что ему нравилось иметь зрителя своей жизни в моем лице. Это было необходимым распределением ролей, не оставляющим места для симметрии в каком-либо виде. Я чувствовала, что вот-вот опьянею. Это чувство усиливалось от тихой и шаткой нашей беседы и от полного отсутствия задушевности между нами. Я заметила, что мои пальцы нетерпеливо барабанят по столу. Он не позволял себе замечать такие вещи. Было видно, что ему более чем достаточно своей внутренней жизни. Мне же не было достаточно моей. Мне начинало надоедать, что мной пренебрегали. Снаружи была кромешная тьма и безветренно.

– Да-да. Например, как ваше здоровье? – вдруг сказала я, запнувшись, услышав свой голос, прорезавший тишину. Он поднял на меня глаза.

– Все хорошо, спасибо за беспокойство.

Его взгляд предупреждал меня: довольно. Сердце колотилось в груди, но я не отрывала глаз.

– Всегда пожалуйста, – произнесла я. У меня вырвался некрасивый смешок, который я быстро взяла под контроль. Вот какой я стала. Уродливая, глупая девчонка. Мучительная, надоедливая. Терять уже нечего. Что-то жуткое вскипело во мне. – Как зовут вашу жену?

– Зачем вам это знать?

– Разве она не скоро вернется домой?

– Пока нет.

Я ощутила, что не в состоянии управлять лицевыми мышцами, уголки рта поднимались в улыбке, я чувствовала себя Локи, сидя с непроизвольной ухмылкой и грязными от вина зубами. Отодвинув стул, поковыляла к себе.

Отражение в зеркале ванной стыдливо смотрело на меня. Глаза выпучены, как у лягушки, – такой взгляд у меня был всегда наутро после выпивки и глупостей. Было еще очень рано, я выпила три стакана воды разом и пару таблеток болеутоляющего. Руки тряслись. На краю ванны лежало полотенце Багге, все еще влажное, – я приложила его к лицу, вдыхая его запах. Теперь он отошлет меня обратно домой. Я долго мылась, одевалась и стояла у лестницы, прислушиваясь, не идет ли он. Я отчистила зубы от пятен вина, хорошенько оттерла лицо, накрасилась. Снова прислушалась. Он не просыпался. Осторожно спустилась вниз и прошла в кухню. Кофе получился очень крепким, я села за стол. Нервничала в ожидании, думая, что скажу ему, когда он встанет. Прошел час. Я поставила вариться новую порцию кофе. Еще час. Он никогда не спал так долго. Может быть, он взял такси после того, как я ушла спать, поехал в город, снял гостиницу и проститутку, чтобы наказать меня? Вдруг я разрыдалась, хотя прошло немного времени с тех пор, как я последний раз плакала. Я остановила слезы и прислушалась к звукам из спальни Багге, но ничего не услышала. Тогда я позволила себе поплакать еще. Смогу ли я сказать ему, когда он встанет, что у меня сегодня день рождения? От этой мысли меня бросило в жар. Занимался еще один погожий день. Я открыла дверь, на улице уже было тепло. Я ничто, подумала я. Я ничто, ноль без палочки. Брожу ни богу свечка, ни черту кочерга. Надо прекратить это. Я вышла в сад и пошла в сарай. Стыд и срам. Все чаще передо мной представала картина, я ничего не могла с этим поделать. Вот я лежу под ним как рождественский поросенок с картин Рубенса, со спущенными чулками. Тени в дверном проеме мигом охладили меня. Нет, нет. Я не должна возвращаться назад, я должна быть здесь. В животе что-то зашевелилось, я взяла ведро для прополки и перчатки и начала полоть, все быстрее и быстрее, до смерти боясь потерять работу. Вернулась в сарай за садовыми ножницами и откатила тележку к фруктовым деревьям. Начала с кустов за грушами. Тщательно обрезала шиповник, раз за разом наполняя тележку и складывая мертвые ветки в большую кучу. Я работала много часов, забыв голод. Вид моих загорелых рук в черных рабочих перчатках меня успокаивал. Загорелые лодыжки в рабочих ботинках. Работа в саду делала меня сильнее, крепче. Я отвезла последнюю порцию к куче, облила вокруг водой и подожгла. Я внимательно следила за огнем: граблями подгребала листья и ветки к огню с неугасающим рвением. Через плотные клубы дыма я увидела его.

– Бог мой! Я думал, что у нас пожар!

– У меня все под контролем.

– У вас есть вода для тушения?

– Да. Расслабьтесь. Я знаю, как это делать.

– Ну ладно, – сказал он.

– Я подумала, что терять особо нечего. После вчерашнего я могла или сломаться, или превозмочь это.

Он остановился в дыму.

– Да-да. Следите тут за всем хорошенько. Я сам приготовлю себе ужин сегодня.

Он развернулся и ушел в дом.

Серый пепел летал в воздухе. Садовый мусор медленно превращался в угли. Стоя со шлангом в одной руке и граблями в другой, я вернулась к мыслям о Йунсе. Йунс, который никогда не хотел сделать мне ничего, кроме добра, а я все равно так хотела разрушить его и мою жизнь, ради председателя Гостелерадио, «К», как я его называла, который даже думать обо мне забыл. Сколько женщин должно было быть у него. Я часто представляла себе их, сильные тела и идеальные прически, мрачные женщины, не знающие себе равных. Что невозможно научиться перебарывать ее, эту иррациональную идиотскую силу внутри себя, знать, что это проходящее, вывернутое наизнанку представление, и быть сильной. Знать, что в глубине этого лежит тщеславие, что так же сильна, как твои чувства к другому, мысль о чувствах, которые кто-то испытывает к тебе. Что же, во мне слишком много всего, чтобы всего один человек знал меня? Пользоваться шансом, чтобы меня заметили снова. Слушайте! Я люблю эту музыку! Пробуйте! Я люблю это вино. Услышьте! У меня есть эти знания! Чувствуйте! Вот так я люблю!

Передо мной слабо дымилась куча черного пепла и угля. Я залила все сверху водой и смотала шланг. Зашла в дом со двора, поднялась к себе в ванную, смыла пятна сажи с лица и пошла в кухню приготовить себе немного еды. Он сидел на стуле в гостиной.

– Вы голодны?

– Я только что поел. – Он покачал головой.

Я сделала себе пару бутербродов и съела их стоя у кухонного стола, а он сидел с книгой в руках. Когда я убрала все со стола, он отложил книгу и сообщил:

– Я собираюсь пойти закинуть спиннинг пару раз.

Я повернулась.

– У меня и для вас есть. Вы же любите рыбачить?

Трудно было скрыть радость, и я ответила, что всегда любила рыбалку. Он сходил в подвал и вернулся с двумя удочками и коробкой блесен.

– А нож у вас есть?

– Нож есть в лодочном сарае, – сказал он, выходя на улицу.

Мы молча пошли вниз на пристань, он шел впереди меня, я переживала. Вечернее небо было по-летнему чистым и ясным. Он выбрал для меня оранжевую блесну, сказал, что это лучшая из тех, что у него есть. Я долго копалась, пытаясь привязать крючок к леске, ругая себя за неловкость. Наконец он помог мне. Я едва помнила, как надо забрасывать удочку. Все время я изо всех сил стараюсь произвести на него впечатление, как близка я к жизни на природе, но пока ничего не получается.

– Вот так, – сказал он, показывая мне.

После трех неудачных попыток у меня наконец получилось сделать хороший бросок. Так мы и стояли, бросая и сматывая катушку, плечом к плечу на пристани под вечерним розовым небом. В голове я прокручивала наши маниакальные разговоры, что сказал он, что я ответила, как он отреагировал, как улыбнулся, я сказала что-то смешное, и он засмеялся, ответил что-то умное, я парировала, и он засмеялся снова. Как я сделала прекрасный, мужской бросок, он посмотрел на меня боковым зрением и увидел, какая я красивая и женственная, как ему повезло, что в его жизни появился такой человек. Будто я наклонила удочку к себе и протянула руки вперед, блесна просвистела в воздухе, а катушка выпустила леску с приятным звуком. Он посмотрел на меня и подумал, какая я сильная и прекрасная. Я думала, как скажу, что у меня сегодня день рождения, он поздравил бы меня, и я покраснела при мысли о том, что это правда, у меня день рождения, я родилась в этот день тридцать три года назад. Какая удивительная мысль, ведь теперь я здесь, у него.

– Ах да, у меня сегодня день рождения, – вырвалось у меня.

Он повернулся ко мне.

– День рождения?

Как это вообще возможно, подумала я, выдать что-то подобное, как будто мне восемь, что за переросшая идиотка, какой стыд.

– Тридцать три?

Я смущенно кивнула: подумать только, что я должна это произнести. Мое поведение не соответствует возрасту.

Он смотал леску, отложил удочку и пошел в лодочный сарай. Сразу же вернулся с бутылкой в руке.

– Смотрите, что я нашел.

Это была маленькая, наполовину пустая бутылка кальвадоса. Он вынул пробку и сделал глоток. И протянул мне бутылку. Я сделала большой глоток, ощутив тепло внутри, и вернула ему кальвадос.

– С днем рождения, Аллис.

– Спасибо, – сказала я, почувствовав себя такой маленькой, такой крошечной.

Он глотнул еще и отдал мне бутылку.

– Хорошо, – сказала я.

– Да.

Больше мы не говорили.

Блестяще-золотистое море. За все время не было ни одной поклевки. Он смотал свою катушку, снова глотнул и протянул мне кальвадос. Неожиданно интимный поступок – пить из одной бутылки. Он хотел, чтобы это выглядело надежно, но это было не так.

– Что вы вообще тут делаете? – вдруг спросил он.

Я посмотрела на него.

– Почему вы не работаете, не общаетесь с людьми?

– Строго говоря, я и работаю, и общаюсь с людьми.

– Да, но ведь это только видимость.

Мне снова представилась картинка: серые, толстые ляжки, я уставилась на море, чтобы избавиться от этого наваждения.

– Я решила, что еще слишком рано начинать обычную жизнь.

– Теперь, когда вам тридцать три, наверно, самое время.

– Думаете?

– По мне, так делайте, как хотите, – сказал Багге, протягивая мне бутылку. Я сделала большой глоток и наконец хорошо забросила свой спиннинг. – Не думайте о вашем вчерашнем поведении.

– Спасибо. Извините.

Покраснев, я скрутила катушку. «Ты тоже глупо себя вел», – подумала я. Солнце село, повсюду воцарилось безветрие. Я старалась дышать бесшумно, чтобы не нарушать его больше, чем необходимо.

– Пару раз мне на удочку попадался палтус, – тихо сказал он. – Сейчас май, и они поднимаются на глубину пяти-десяти метров.

– Ничего себе.

– И макрель скоро пойдет. На поверхности в основном только люр.

Я почувствовала волнение в животе, когда конец удочки начал подергиваться.

– Но я готовлю неплохие котлеты из люра, – добавил он.

– Это вам придется доказать, – ответила я, чувствуя, как удочка изгибается. На том конце было что-то сильное, я напряглась и стала быстро сматывать катушку, пульс продолжал расти.

Он отбросил свой спиннинг, бросился к сараю и снял сачок, висящий на стене. Я подняла бьющуюся рыбу из воды.

– Готовы?

– Да.

Он опустил сачок, достал блестящее, сильное существо и выбросил его на берег. Я села на колени и положила руку на спину рыбы, три раза стукнув ее по голове тупой стороной ножа.

– Ну что же, это, по крайней мере, не люр, – сказал он, перевернув рыбу, чтобы мы могли посмотреть улов.

– Морская форель.

– Да. Не самая большая в мире, но выглядит неплохо. – Он прикинул ее вес в руках. – Килограмм.

– Оставим ее до завтра или приготовим на ужин?

– Можем приготовить ее сегодня, – ответил он, серьезно посмотрев на меня. – Это первая рыба в этом году. Разожжем костер.

Он принес из сарая доску и, встав на колени, положил на нее рыбу. Распорол ей брюхо, вынул потроха, с усилием отрезал голову. Я не могла оторвать от него глаз. Он был так красив с кровью на руках. Он выбросил кишки в воду, и чайка мгновенно нырнула за ними и тут же выпрыгнула обратно. Он поднялся и пошел к воде помыть рыбу, а чайки продолжали кричать как сумасшедшие вокруг нас.

Стояла тьма, лишь только иногда сверкало море. Мы ужинали в тишине, запивая рыбу холодным белым вином большими глотками. Я запекла ее в фольге с горчицей и укропом, угли в костре все еще потрескивали. Ночь была прохладной, и я накинула на плечи плед.

– Мне бы хотелось знать, от чего вы сбежали, – сказал он.

– Почему я здесь?

– Да.

– Я здесь, как бы то ни было.

– Именно.

– А вы так уверены, что я отчего-то сбежала?

– Вы думаете, я не замечаю?

Боковым зрением я видела, что он смотрит прямо на меня. Неясно было, что за сигнал он хотел подать, и я остановила взгляд на черном море.

– Сколько еще, – замявшись, спросила я, – вы будете здесь один?

– Вы имеет в виду, когда Нур вернется?

– Нур?

– Так ее зовут. Она запаздывает, так что еще долго.

Во мне словно что-то опустилось. Нур. У нее есть имя, значит, она существует. Больше я не спрашивала: вдруг он опять закроется в себе? Схватив бокал, я осушила его залпом, чтобы скрыть разочарование. Он заметил это и потянулся к бутылке, молча наполнил мой бокал. Вот наша форма общения. Пить вино, поднимать бокалы и подносить их к губам, подливать друг другу, приносить новые бутылки. Я все еще была горда за то, что поймала рыбу у Багге на глазах. Надеялась, что ему это понравилось. Что у меня есть способности, что я могу прокормить нас. Подумала, что не могу позволить себе разочароваться только потому, что оказалось, что у его жены есть имя. Я ведь знала, что она существует, кто я такая, чтобы мечтать о том, чтобы чужих жен не было. «Аллис, – сказала я себе, – ты больше не тот человек. Ты другая. Стать другой – возможно». Мягкий ветер с воды развеял мои волосы, запахло морем. Теперь я спокойна за себя, на секунду я подумала, что сидеть вот так в темноте с ним – это настоящий рай, просто слушать его низкий спокойный голос, представлять себе, что я чувствую тепло его тела. Так интересно, кто он такой, чем он занимался, где работал.

– Чем вы занимались до приезда сюда? – внезапно спросил он, будто прочитал мои мысли и захотел меня опередить.

– Где я работала?

– Да, чем вы занимались?

– Я историк.

– Историк? Никогда бы не подумал.

– Почему же?

Он замялся.

– Думаете, я похожа на человека, у которого нет истории?

Он коротко посмеялся.

– Я преподавала несколько лет. В университете.

Он не ответил.

– История древней Норвегии. В основном я занималась ею.

Он по-прежнему молчал.

Мы выпили, не произнеся ни слова. Я была уставшей и пьяной, алкоголь спокойно колыхался внутри. Я посмотрела на мерцающую воду, услышав плеск моря в водорослях.

– Я могу вам доверять? – спросил он вдруг.

– В каком смысле?

– Вам можно доверять?

– В целом? – Я попробовала изобразить усмешку, но получилось не очень.

– Вы знаете, что я имею в виду.

– Разве?

Он не смотрел на меня. Я поняла, что это было скорее обвинение, чем вопрос. Что он хочет знать, верная ли я?

– Почему вы спрашиваете?

– Мне нужно, чтобы вам можно было доверять.

– Мне можно доверять, – сказала я. Попыталась произнести это с нажимом. Я повернулась к нему. – Мне – можно. А вам?

Он не хотел встречаться со мной взглядом, просто молча сидел, смотря на фьорд. Я села. «Мне – можно», – повторила я про себя.

– Я могу быть именно такой, какой вы хотите, чтобы я была, – сказала я и тут же пожалела. Как будто я какое-то бесхребетное существо. Лучше больше ничего не говорить. Я задержала дыхание и замолчала.

– Кирие элейсон, – тихо сказал Багге. Он повернулся и уставился на меня. Меня рассмешило, как лунный свет осветил его глаза и они стали похожи на кошачьи.

– Что вы сказали?

– Кирие Элизиум.

И он замолчал с таким видом, будто пожалел о сказанном.

– Получилось бы неплохое имя. Еще лучше, чем Аллис, – добавил он.

– Элизиум?

– Да, вам надо сменить имя.

– Чепуха.

Он осушил бутылку и поднялся.

– Элизиум? – позвал он меня.

– Аллис.

– Элизиум Хагторн.

– Я знаю, что такое Элизиум.

– И что это? – спросил Багге.

– Прийти в Элизиум? Это значит умереть.

Он сделал шаг к краю берега.

– Пойдешь со мной купаться, Элизиум?

Он снял рубашку, бросил ее на камень и попятился к воде, удерживая меня взглядом. Я не сдвинулась с места. Какой странный у него взгляд. Как у зверя.

– Что с вами?

Он не ответил и сделал еще несколько шагов назад.

– Пойдешь?

– Я не купаюсь, – сдержанно ответила я.

Шаг за шагом он приблизился к краю. Бросился в воду и исчез. После этого ничего не было слышно. Я сидела на камне и слышала только эхо от всплеска, оно повторялось в голове снова и снова, прежде чем я перегнулась через край и заглянула в черноту моря. Всего один всплеск, и больше ничего. Он исчез. Я едва не засомневалась, был ли он тут. Я ждала, пока тот или иной инстинкт не заставит меня действовать, но ничего не происходило – меня просто парализовало. В нерешительности. Я слышала, как сама начала задыхаться, но не могла пошевелиться. Будто я пыталась оправдаться, я… я… с открытым ртом и выпученными в черную воду глазами.

– Эй! – закричала я. – Где вы?!

Задыхающийся, он вынырнул на поверхность. Я закричала.

– Почему ты не спасла меня, Элизиум?

По лестнице он выбрался на пристань и, смеясь, подошел ко мне, промокший до нитки. В него вселился зверь. Во мне что-то шевельнулось, я ударила его по лицу что есть силы и побежала вверх по лестнице.

– Элизиум! – прокричал он мне вслед.

Я пустилась бежать со всех ног, я должна была скрыться прежде, чем он схватит меня. Обернувшись, я увидела его голый торс, освещенный луной, я всхлипнула и, согнувшись в три погибели, побежала через сад и гребень холма в глубь леса. Снова обернулась и увидела его на верху лестницы, в промокших насквозь брюках и с черными волосами, прилипшими к голове. Он увидел меня. Я побежала дальше, глубже и глубже в лес, чувствуя, что у меня вот-вот подкосятся колени и я упаду на мягкую землю. Я остановилась посреди леса, нужно было собраться, отдышаться. Ночной лес был абсолютно черен и тих, только мое дыхание пробуждало его. Я обернулась, увидела его и побежала дальше между бородатых деревьев, ветки хлестали меня по лицу, цеплялись за волосы и рвали блузку. Сегодня я умру. Снова остановилась, спрятавшись за толстым дубом, и перевела дыхание. Я встала как вкопанная, мне казалось, что вокруг меня повсюду руки, и они сейчас меня схватят. Легкие горели, я пыталась не шуметь, но задыхалась и хватала ртом воздух. В ту же секунду я услышала, как ухает сова, пронзительный стон меж деревьев, жалобный ууу-уууу. Треск веток неподалеку – он приближается, сейчас он достанет меня. Я не знала, сколько времени уже провела в лесу, начала мерзнуть. Он невменяемый. Щеки горели, струился холодный пот. Здесь могут быть звери, но какие? Олени и косули, такие же напуганные, как и я, но кто еще? Я подумала о том, что меня может ждать в лесу. Рано или поздно я должна буду выбраться на шоссе или пройти дорогой параллельно ему? Я могла идти дальше, пока не услышу машины, но ведь ездит так мало машин. Ни домов, ничего. И даже если я пройду весь лес и выйду на другую сторону, что ждет меня там? То же самое, от чего я убежала. Я перевела дыхание и помедлила. Почему он так отреагировал? Мне вдруг стало стыдно. В нем волк. Я медленно вышла из-за дерева, позволив глазу осмотреть лес, – везде темнота. Никаких огней. Я медленно пошла назад, той дорогой, по которой пришла. Темно и сыро, тихая ночь. Я пробиралась по лесной земле, по сухим листьям. Сердце колотилось в горле. Вдруг я остановилась, услышав крик.

– Прости!

Прислушалась.

– Прости! – выкрикнул он.

Я пошла дальше.

– Аллис! Прости!

Увидела его силуэт – он шел вдоль опушки, крича.

– Прости!

Я остановилась в тридцати метрах от него и осталась недвижима, окружена лесом, смотря, как он в отчаянии ходит туда-сюда.

– Я здесь!

Он замер, прислушиваясь к звуку, и увидел меня. Я хотела закричать и спросить, безопасно ли мне спускаться к нему, опасен ли он еще. Медленно подошла к нему. Он выглядел безмерно печальным. Из одной щеки сочилась кровь.

– Прости меня, Аллис.

Я не ответила.

– Мне так жаль.

– Ничего.

Он стоял прямо передо мной, без рубашки. Молча положил руку мне на плечо. Я опустила взгляд, и он отнял руку. Вместе мы пошли обратно, смущаясь друг друга. Во дворе он остановился.

– Ты зайдешь внутрь?

Он пошел вперед, зашел в дом со двора и остановился перед дверью в свою ванную.

– Ты замерзла?

– Немного.

– Сделать тебе что-нибудь горячее?

Я осторожно кивнула, не в состоянии ответить утвердительно.

– Я только переоденусь, – сказал он, открывая дверь в ванную.

Я поднялась к себе и нерешительно постояла посреди комнаты перед тем, как расстегнуть блузку – на левом рукаве образовалась дырка. Я стянула штаны, носки, надела теплое белье и шерстяные носки. Бедра, ноги и руки дрожали, пульс снижался. Я послушала звуки, доносящиеся снизу. Надела брюки и свитер и спустилась в кухню. Он стоял у плиты в белом шерстяном свитере, волосы его все еще были влажными. Я села за обеденный стол. На улице месяц светил так ярко, как я никогда прежде не видела. Должно быть, уже больше двух часов ночи, может быть, около трех. Он повернулся ко мне.

– Лучше?

– Да.

– Хорошо.

Он снял кастрюлю с плиты и налил мне кружку.

– Пунш из красного вина.

Кружка дымилась, пахло корицей. Я поднесла ее к губам и отпила, лоб запотел от пара.

– Вкусно.

– Моя жена делает его зимой, – пробормотал он.

С застенчивым видом он сел за стол. Вот он какой, подумала я, не имеет ничего против того, чтобы не спать посреди ночи. У него, наверное, вдвое больше настроений, чем у обычных людей, весь спектр. Я осторожно бросила на него взгляд, пытаясь оценить с нейтральной позиции, стоит ли мне отойти, может ли он навредить мне.

– Ты думаешь, что я опасен, – сказал он в ту же секунду.

– Нет! – спонтанно ответила я, но передумала и заставила себя взглянуть ему в глаза. – А вы давали мне повод думать иначе?

Он удивленно посмотрел на меня. На его лбу появилась скорбная морщина. Я пожалела о сказанном.

– Вы не можете вести себя как нормальный человек, – сказала я, пытаясь придать фразе иронически-ругательный тон.

Он едва улыбнулся.

– Не могу, – ответил он. Его черные волосы блестели.

Я отпила из кружки, почувствовав оживление. Увидела наше отражение в двери на веранду, его большую белую спину, голову в профиль, свои глаза, похожие на две черные дыры, закрытые челкой.

– Почему ты вернулась?

– Из леса? А что я должна была делать, по вашему мнению?

– Я был уверен, что ты исчезла навсегда.

– Правда?

Он не ответил.

– Я испугалась, – сказала я, смущенно улыбнувшись.

– Я тоже.

Я посмотрела на него.

– Испугался, что ты не вернешься.

Он встал, взял в руки маленькую кастрюлю и снова наполнил наши кружки.

– Тогда вам нужно было бы забрать меня оттуда.

– Я бы так и сделал.

Он слабо улыбнулся. У меня к голове прилила кровь, и я сделала большой глоток. Теперь он выглядел мирно. Сидел с кружкой в руках. Я положила руки на стол перед собой, пытаясь расслабиться. Его руки, загорелые и сильные. Теплые. Почувствовала слабое порхание в животе, пустое, грустное порхание. Если бы эти руки дотронулись до моих.

– Теперь определенно пора спать, – сказал Багге без предупреждения. Со скрипом отодвинул стул и поднялся. Он прошел к своей ванной и остановился. – Спокойной ночи.

В сарае было полно материалов, которые можно использовать, – широкие, светлые доски, штабелями уложенные вдоль стен. Тяжелые, но у меня получилось перенести их одну за другой во двор. Ночной туман только что исчез с поля, и солнце защекотало мне затылок. Рисунки в книге по садоводству казались не слишком сложными, но, возможно, я не могла оценить это ввиду отсутствия опыта. Он не появился к завтраку, а теперь вышел ко мне, удивленный, что застал меня в траве, усиленно прибивающей доски друг к другу.

– Что вы делаете?

– Это для огорода.

– Огорода?

– Или вы их для чего-то другого хотели использовать?

Он покачал головой.

– Нет. Но хорошо, когда в запасе есть материалы, так что запишите, сколько штук вы взяли.

– Хорошо, – сказала я.

Записать, да с какой стати? Он просто хотел хоть как-то меня контролировать. Казалось, что он развернулся, чтобы уйти, но голова не хотела поворачиваться. Он перевел дыхание.

– Аллис, вчера…

– Не думайте об этом, не надо.

Я посмотрела ему в глаза, чтобы показать, что я и правда так думаю, и мне показалось, что брови его слегка нахмурились.

– Мне нужно съездить в город, – сообщил он.

– Вы вернетесь к ужину?

– Я поем в городе. Может случиться, что я буду поздно.

– Насколько поздно?

Он пожал плечами.

– Возможно, я переночую там.

Он исчез в доме, а я продолжила вбивать гвозди. Очень скоро я услышала его шаги по гравию, за плечом у него была большая сумка, его спина исчезла за воротами.

Я была так зла, когда проснулась, что было хорошо заняться физической работой, это единственное, что помогало, – работа мышц, мягкий зеленый воздух в легких и солнце в затылок. Но теперь, когда он уехал, все изменилось.

Занимаясь коробками, я думала, каким образом я вообще смогу их транспортировать без машины. Мне нужно было поехать в садовый центр, но я не знала, где может быть ближайший, – наверное, в городе. Я рассчитала, что у меня достаточно материалов, чтобы соорудить три коробки по два метра. Когда они были готовы, я почувствовала, как вымоталась. Оставив их лежать на траве, я пошла и приняла душ. После чего приготовила простой ланч и поднялась к себе почитать немного книгу по садоводству, но собраться с мыслями не получилось, и я ее отложила. Смесь недосыпа и алкоголя, решила я. Я огляделась в комнате – в животе продолжалось неугомонное нервное движение. Наконец я открыла ящик стола и достала свой телефон. Не трогала его с тех пор, как звонила в справочную. Немного помедлила и включила его. Подождала. Ввела код. Снова подождала. Пришло одно сообщение. От мамы: о том, что университет и Йунс послали всю мою почту ей домой и что ей нужен мой адрес, чтобы переслать все это мне. Я отправила ей адрес, не называя имени Багге, не хотела, чтобы они его узнали, они могли начать разнюхивать или заявиться в гости. У меня вырвался холодный, смешанный со страхом смешок при мысли о том, как мой папа будет знакомиться с Багге. Сердце замерло, когда я подумала о Йунсе, не потому, что скучала по нему, а потому, что оставила его со всей этой бумажной работой. Мне нужно было заняться всеми хлопотами по расставанию и разводу, но мысль эта сделала меня вялой.

Спустившись вниз, я нашла в кухне клейкую ленту, написала на кусочке свое имя, пошла к шоссе и прилепила свое имя под именем Багге на почтовом ящике. Попыталась сделать это так, чтобы надпись выглядела настолько временной, насколько это возможно, на случай, если он заметит ее на обратном пути или, не приведи господь, вдруг объявится его жена. Я издала нервный смешок, но он застрял в животе.

Через два дня пришли все письма разом. От Багге не было никаких вестей, и я ходила, чувствуя нарастающее беспокойство. Он сказал, что задержится, но ведь не так надолго. Большинство почты можно было сразу выбросить. От требования денежных выплат, которые Йунс посылал домой моим родителям, за подписку на газеты и подобное, у меня все внутри сжалось, но облегчение из-за того, что их количество было вполне подъемным, было сильнее, чем страх. Как удивительно просто оставить другого, подумала я. Понимают ли это люди? Об этом никто не должен узнать.

Продавщица поставила у кассы стенд с семенами в пакетах. Я аккуратно посмотрела на них и положила обратно, ничего не купив. Я не хотела выращивать ничего, что пришло от нее.

– Я так понимаю, вам нравится у Багге.

Говоря это, она пробивала товары и не смотрела на меня.

– Да, я…

– Да. Иначе ему будет одиноко.

Я заплатила. Она отвернулась и начала распаковывать какие-то коробки большим ножом, тем самым дав знак, что разговор окончен. На пути назад я испытала неприятное чувство, словно кто-то следит за мной. Как она узнала, что я именно у него? Я подумала, стоит ли ему об этом рассказать, но решила, что лучше не надо. Когда я вошла, его все еще не было дома. Я разложила покупки по местам. Было такое чувство, что она специально заставила меня нервничать. Ну конечно же, почтовый ящик. Мое имя, приклеенное под его именем. «Я тебя исключу». Я даже не вполне знала, что я имею в виду. Но я повторяла про себя снова и снова: «исключу тебя, исключу, исключу», как мантру. Прошло три дня. Куда он делся? Волнение в животе – я чувствовала: что-то не так. Была ли это просто обычная часть жизнь с Багге или что-то все-таки случилось? И эта женщина в магазине, что она обо мне знает? Я проверила, заперты ли все двери, перед тем, как подняться в свою комнату. Я легла в кровать, и тут на меня накатил приступ необъяснимого страха. Мне казалось, что я слышала, как снаружи машины скользят по дороге к дому, запахи, громкие голоса и ноги, шуршащие по гравию. Лежа под одеялом, я слушала и слушала, я знала, что если кто-то придет за мной, я окажусь так слаба, что даже не смогу оказать сопротивление, голая и слабая, я просто спрячусь под одеялом в надежде, что все скоро закончится, что мне просто выстрелят в голову через одеяло. Я хотела быть достаточно сильной, чтобы встать с кровати, надеть одежду, висевшую на стуле, чтобы решить хотя бы эту проблему, чтобы быть лучше подготовленной к их приходу, но я лежала, не в силах пошевелиться, только прислушивалась к звукам.

Весь следующий день я бесцельно бродила и мучилась до самого вечера. Прислушивалась, не идет ли Багге, думала, что могло с ним случиться. Попыталась поработать в саду, но каждый раз, вставая спиной ко всему окружающему, я ощущала, как кто-то за мной следит сзади. Я пробовала ходить медленно вдоль клумб, но тело было непослушным, а сердце колотилось в груди. Я напевала, прохаживаясь мотыгой по земле, чтобы обмануть мозг, будто я спокойна.

Я зашла в дом: так было безопаснее. Несколько раз проверила двери перед тем, как пойти в кухню и посмотреть, что можно приготовить на ужин. Начала резать овощи, чтобы запечь в духовке рататуй. Тонко нарезала цукини, перец, лук и баклажаны, выложила их аккуратными рядами в форму, сбрызнула маслом. Вздрогнула от громкого хлопка о дверь на веранду, отвратительное, мягкое ощущение металла через кожу. Кровь закапала из указательного пальца, я бросила нож и схватила бумажное полотенце. Обернула палец бумагой и подошла к стеклянной двери, быстро выглянула; сердце бешено колотилось в горле. Совершенно очевидно, был громкий и сильный удар о стеклянную дверь, я была в этом уверена. В пальце отдавался пульс, кровь просочилась сквозь бумагу. Я ничего не увидела. Нападение? Я резко отпрыгнула от стекла и прижалась к стене, сердце стучало, сильнее отдаваясь в пальце, я почувствовала покалывание в теле, как будто сейчас упаду в обморок. «Возьми себя в руки, – приказала я себе. – Ты не упадешь в обморок просто так, Аллис Хагторн!» Перевела дыхание и высунула голову наружу. На полу веранды лежал красно-серый комок, я сделала шаг навстречу. Это была малиновка. Я должна была сразу узнать этот удар о дверь, после тех бессчетных случаев когда-то в детстве. Птицы разбивались об окно; не счесть, сколько птичьих похорон я проводила в детстве, с псалмами и процессией. Я надела обувь и прошла в сарай за лопатой, надела перчатки и аккуратно взяла малиновку, она ничего не весила. Лежала в моей руке с открытыми глазами, бедное существо, мертвое тельце. Я выкопала ямку за поленницей и осторожно положила туда птичку. «Ты, что кормишь маленькую птицу, аминь», – сказала я, засыпав ее землей.

Когда наступил вечер, я задвинула все шторы на окнах. Переживания заставляли меня двигаться перебежками, мне все время мерещились бледные лица снаружи. Я запретила себе быть такой пугливой. Когда стемнело, мне пришло в голову, что мне нужно оружие у кровати. Я надела ботинки, спустилась вниз, отперла дверь и прошла в сарай. Пристально посмотрела на альтернативы, висящие передо мной на стене. Топор или молоток, топор или молоток? Я решила, что защита топором может оказаться слишком кровавой, так что я выбрала молоток, закрыла за собой дверь, перебежала двор и снова в дом. Заперла дверь. Помахала молотком вверх-вниз, ощутив, как это глупо и в то же время как мало выбора мне остается.

Я легла не раздеваясь. Молоток лежал на ночном столике. Где он? Он должен понимать, что я не могу быть здесь без него. Четвертую ночь одна в доме. Еще страшнее, чем вчера. Я легла и закрыла глаза. Долго лежала, слушая собственное дыхание, постепенно успокаиваясь, и вдруг открыла глаза. Снаружи раздавалась оркестровая музыка. Не смея пошевелиться, я застыла, напрягшись всем телом и слушая. Музыка шла из леса, струнные и тромбоны в одной симфонии, сердце колотилось, я хотела умереть. Я выдохнула, когда до меня дошло, что это гул с судна, причалившего за домом. Вся в холодном поту, я сделала глубокий вдох и снова закрыла глаза.

От звуков снаружи я проснулась, забыв все ночные страхи, по шагам я сразу услышала, что это он. О! О, боже мой! Трясясь от радости, я сбежала вниз прямо в ночной рубашке.

– Это вы! – почти провыла я, не в силах сдержать экстаз.

Он стоял в коридоре. Выглядел иначе: бледный, с темными кругами под глазами. Подавленный.

– Привет, Аллис.

«Привет, Аллис»? И это все? Я стояла прямо перед ним с открытым ртом, чувствуя, как все лицо застыло в растянутой улыбке, не в состоянии убрать ее.

– Я волновалась за вас.

– Я задержался немного дольше, чем предполагал.

Больше он ничего не сказал, только перекинул через плечо сумку и через кухню прошел к себе в комнату. Я в растерянности проводила его взглядом. Я так сильно переживала из-за его исчезновения, и вот плоды.

Я выложила товары на прилавок, вся напрягшись в ожидании очередных двусмысленных комментариев. Она пробивала все вручную, держа все цены в голове, и отправляла покупки на другую сторону прилавка.

– Да, теперь настала очередь Багге, – почти неслышно пробубнила она.

Я взглянула на нее, на седые с желтизной волосы, щурящиеся глаза, на расплывшееся тело под красным фартуком. Она продолжала пробивать мои покупки.

– Хорошо купить немножко еды. Еды и чего-нибудь к ней.

Мне нечего было ответить, я забрала покупки и села на велосипед. «Очередь Багге. Что-нибудь еще». Я почувствовала себя сломанной, удивившись, почему так. Почему она, жалкая личность в убогом магазине под угрозой закрытия, заставляет меня так себя ощущать? И не потому, что я позволила себя сломать, не потому, что это было легко сделать. Потому что у меня были все причины чувствовать себя сломанной под нападками изощренных, намекающих комментариев, которые она выдавала мягким, язвительным голосом. Она попала в цель. Настала очередь Багге! Нет! Это не так, подумала я. Она могла с таким же успехом вырезать ножом надпись «блудница» у меня на лбу.

У входа в дом меня затошнило. В ту же секунду он вышел из ванной. Он было хотел что-то сказать, но я быстро прошла мимо него в кухню. Как это типично, думала я взбудораженно, нападки мелких людишек на тех, кто чего-то добился, много работал, посвятил себя чему-то и у кого что-то получилось. Это хуже всего для таких людишек, это напоминает им о собственном ничтожестве. Всего одна ошибка, и они сотрут тебя в порошок с радостным визгом. М-да, ну и ну, эти садовые работы плохо на меня влияют, после них я чувствую себя сверхчеловеком.

Он почти не выходил из своей комнаты с тех пор, как вернулся. Я едва слышала, как он изредка ходил в ванную и обратно. Он сообщил мне, что еду готовить не нужно, ни завтрак, ни ужин, пока он не скажет. Я мало что поняла из этого, но полномочий расспрашивать у меня не было. Но ведь должен же он что-то есть. И разве это не моя ответственность, разве не за это он мне платит? Я решила выманить его запахом свежеиспеченного хлеба. Он всегда настаивал на черном тыквенном магазинном хлебе, но это был рецепт ржаного хлеба из той самой тетрадки, который мог навести его на другие мысли.

Я смешала цельные зерна, грубую ржаную муку и патоку и замесила вязкое тесто. Поставив форму с тестом в духовку, я увидела в рецепте, что его надо не печь, а держать на пару! Пятнадцать часов, а сейчас только пять вечера, значит, он будет готов только к завтраку.

Около полуночи я решила протереть кухонные полки от пыли. Я не хотела и не могла произвести впечатление человека на страже. Форма дымилась. Я боялась, что он выйдет и заметит, что духовка работает посреди ночи, это точно означало бы для меня заявку на отъезд домой. Конечно, ничего страшного не случится, если я уйду к себе и прилягу, но что мне сделать, написать записку на случай, если он встанет ночью? Что еще это даст, кроме того, что откроет, как много я размышляла об этой проблеме? В два часа ночи я уселась с книгой на крошечный диван за обеденным столом.

Я проснулась, услышав, как он вышел из своей комнаты. О нет, хлеб! Я уснула. Что он теперь подумает? Сколько времени? Нет, на улице еще темно, я уснула всего на мгновенье. Я осталась лежать за обеденным столом, он вышел в коридор и прошел в ванную. Четыре часа утра. Я подумала, стоит ли мигом промчаться наверх, но ведь он мог выйти в любое время, и я осталась на диване. Вдруг раздался какой-то шум, похожий на короткое жужжание. Через пару минут все снова затихло. Потом какая-то возня и звук спущенного бачка в туалете. Он вышел из ванной, а я лежала неподвижно с барабанящим сердцем. Он остановился у кухни, духовка светилась, как старый атомный реактор. Он ушел к себе, и я успела увидеть его мельком перед тем, как он закрыл дверь. Я не должна была это увидеть. Если в мире и была одна вещь, которую я точно не должна была увидеть, так именно эта. У него была бритая голова. Он побрился наголо. Череп его блестел, но несколько случайных черных волосков остались.

Разрезая все еще дымящийся хлеб рано утром на следующий день, я услышала шаги на улице. Подбежав к двери, я заглянула в мутное стекло, увидела его силуэт в воротах: длинными, быстрыми шагами он шел по аллее. Я неслышно повернула ручку двери и оставила дверь приоткрытой. Его бритый затылок постепенно отдалялся в сторону шоссе, он был одет в черное. Почему я не заметила, как он вышел из дома? Ночная картина не выходила у меня из головы, меня тошнило. Объяснения можно было найти чему угодно, но не этому. Я зашла в его ванную. Он хорошо убрал за собой, нигде ни волоска. Я разделила хлеб на четыре части, завернула в пленку и убрала в морозилку. Ничего не вышло. Я вышла во двор и долго стояла, выглядывая его на шоссе. Никого. Он уехал. Немного помедлив, я пошла в сарай. Достала лестницу, положила ее на траву. Наполнила ведро водой с мылом, взяла тряпку и вышла.

Сначала я занялась другим окном, чтобы не вызвать подозрений на случай, если он вдруг вернется. В груди стучало, пока я приставляла лестницу к противоположной моей спальне стене, там, где была закрытая комната. Дрожа, залезла наверх, было высоко. Окно было таким грязным, как будто я заглянула в мешок от пылесоса, я провела тряпкой по стеклу и приложила к нему лицо. Вдоль стены были едва различимы несколько коробок. Несколько пар обуви, сапожки и женские туфли. Вдоль других стен еще коробки со сложенным бельем, было нетрудно разглядеть, что все это женская одежда. Вот где он хранил вещи своей жены. Зачем здесь, разве она собиралась отсутствовать так долго, что ее вещи нужно было убрать с дороги? Как бы то ни было, она существовала. Нур. Некоторое время я думала, что вся эта история с женой – вымысел. Но она все-таки существует. С одной стороны, это было облегчением. Если бы он солгал насчет жены, о чем еще он мог лгать? Я начисто вымыла окно и осторожно слезла вниз.

Я перенесла лестницу вокруг дома и поставила ее к кабинету. В животе зашевелилось. Я пошла проверить, не видно ли его на шоссе, но никого не было. Пошла обратно к лестнице, отжала тряпку и забралась наверх. Провела тряпкой по окну. С внутренней стороны висели белые вязаные шторы. Я прильнула лбом к мокрому стеклу, пытаясь сфокусировать взгляд, но ничего не было видно.

Отнеся лестницу на место, я почувствовала пустоту. Жена существует. Она может вернуться. Я едва осмеливалась думать об этом, я не должна быть тут, когда это случится.

Я не знала, чем себя занять. Будет ли он отсутствовать так же долго, как в тот раз? Почему он хотя бы не мог просто сообщить мне? Я сварила кофе и уселась под вишней, теперь и остальные фруктовые деревья были как мел белые от цветков. Солнце пекло. В саду начинался прекрасный хаос, растущий с каждым днем. Все бесконтрольно разрасталось и расцветало. После каждого маленького дождика и солнца вслед за ним из земли прорастало что-то новое, требуя все больше места.

Войдя в дом с кофейником, я взяла книгу по садоводству и вернулась в сад, твердо решив быть последовательной и терпеливой. Я останавливалась у каждого растения и неуверенно рассматривала его, сравнивая стебли и листья и все остальное. Кроме того, я была полна решимости прикрепить бумажку на ветку или аккуратно вокруг стебля или на камень рядом, если на само растение было некуда.

Через пару часов я насчитала почти тридцать названий, устала, но была горда собой. Я почти обновила представления о норвежском языке. В записную книжку я внесла: кроваво-красную герань, гравилат городской, камнеломку теневую, крестовник лесной и вербейник дубравный – какие странные слова. Во всех клумбах смешались роскошные, уверенные в себе садовые растения и озорные дикие цветы, самостоятельно укоренившиеся тут. Плотная живая изгородь, закрывавшая сад от холодного ветра, называлась ржавой розой. Как я могла быть такой равнодушной к цветам! Столько лет жила в городе и едва ли видела хоть один частный сад, только пару городских парков то тут, то там. Но когда я задумалась, я вспомнила, что ведь выросла в саду. Тогда я этого не замечала, но каждые выходные родители работали там. В ретроспективе я видела маму, стоявшую на коленях у клумбы, в перчатках, с ведром, лопатой и тяпкой. Всепоглощающий проект по компосту моего папы. Мамин огородик с травами. Горшки с зеленым луком, жутко пахнущие все лето назло соседским детям. Ревень в углу лужайки, кусты крыжовника вдали у елей. Длинные стебли сладкого горошка, грядки с морковью и картошкой. Малина и ежевика, поросль черники в лесу за домом. Ах, боже мой, да я выросла в лесу, мы были там большую часть времени, проводили там каждое лето, а сейчас я все это позабыла. Теперь лес, природа стали мне чужими, внушали мне неуверенность в себе, а раньше были мне домом.

Вдруг пошел дождь, и я зашла переждать его на веранду. Затем внезапно показалось теплое послеполуденное солнце. Погода менялась так же стремительно, как настроение Багге. Я перешла двор и взяла в сарае лопату; когда я вышла, он вдруг показался передо мной, высокий и долговязый. Я ощутила мимолетное безграничное облегчение и бросила лопату на землю.

– Это вы! – вырвалось у меня, несмотря на то, что его не было всего лишь с утра.

Его кожаная сумка лежала рядом на земле. Он стоял с голым, блестящим черепом, одетый в черный костюм. Одна рука в кармане брюк, блестящие черные ботинки. Он мрачно посмотрел на меня.

– Аллис, плита была включена, когда я проснулся ночью.

– Да, я прошу прощения, я пекла хлеб.

– Вы должны понимать, что нельзя оставлять работающей духовку посреди ночи.

Я почувствовала, как слезы по-детски подступают к глазам: не слишком ли большой нагоняй я получаю от Багге, одетого в костюм, ведь я так искренне волновалась за него.

– Мне жаль, извините меня.

Я не могла раскрыть, что всю ночь была там и стала свидетелем его пугающего поступка.

– Но, – сменила я тему, сказав так удивленно, что получилось без преувеличения, – вы сбрили все волосы!

– Я захотел изменить что-то в своем облике, пока был в городе. Я часто бреюсь наголо летом.

– Вам идет. У вас красивая форма головы.

Он ничего не ответил на этот комплимент.

– Вы голодны?

– Нет. Спасибо.

Он развернулся и пошел в дом. «Я проклинаю тебя, – подумала я. – Ни больше ни меньше: проклинаю тебя». На мгновение я решила, что мы женаты, что брак наш ужасно трудный, такой пугающий сценарий: я домохозяйка, а он как белый медведь, убежавший, никого не предупредив, чтобы появиться несколько дней спустя, так ничего и не объяснив. Какой мотающий нервы и вредный муж. Неудивительно, что его жена испарилась. Я почти уверилась в том, что она уехала и не планировала вернуться. Почему тогда все ее вещи были запакованы в коробки? Примерно так и я ушла от своего мужа: уехала, ничего не убрав за собой, какую жуткую работу ему пришлось проделать, разбирая мою одежду и вещи вдобавок к осознанию того, что я ему сделала. Посреди этого немного возбужденного хода мыслей Багге снова возник за моей спиной.

– Вы пьете джин?

– Пью, еще бы не пить.

Он сел на стул в саду, поставив на стол два стакана, две банки тоника и бутылку джина. Он переоделся. Ох, и снова меня захлестывает это глупое радостное чувство, вот он, вернулся и хочет со мной пить, что на свете может быть лучше?

Он передал мне стакан, и мы чокнулись.

– Будем, Аллис.

– Будем.

О, как это было прекрасно. Я чуть не выпила первый стакан залпом, пришлось себя сдержать. Я пошла в дом и нарезала несколько огурцов, сложила их в миску и нашла кусочки льда. Ведь не запрещено же все немного приукрасить. Он как будто просиял, когда я вернулась. Перед тем как налить, я положила в стакан два кусочка огурца и лед, в качестве практического руководства, на случай, если он не знал. Так хотелось поговорить, что темы для разговора, как обычно, не приходили в голову. Он или думал, что эта ситуация идеальна, или же что это страшно глупо и раздражает его. Мне так сильно хотелось узнать, кем бы он хотел, чтобы я была, я могла взять на себя любую роль, это был мой большой талант, с кем бы я ни разговаривала, я незаметно под него подстраивалась. Я могла бы стать для него кем угодно, если бы только знала, что бы он желал во мне видеть.

Он снова наполнил стакан и положил в него кусочек огурца и кубик льда. Меня бросило в жар: я восприняла это, как будто он оценил и признал меня, я истолковала это как шаг к сближению.

Его бритая голова смотрелась пугающе непривычно. Всего один миллиметр остался от его красивых черных волос. Сейчас было бы не менее приятно погладить его по голове, но все же мне не хватало его темной челки.

Чем меньше мы говорили, тем труднее становилось раскрыть рот и что-нибудь сказать, тем сложнее было перевести дух, все мысли сводились к тому, что надо говорить по наитию, экспромтом. А я всегда и со всеми все, что хотела сказать, сперва прокручивала в голове, и все мне казалось пародией на то, как разговаривают нормальные люди, этакими оптимистичными попытками говорить спонтанно и нормально. Он был невозмутим, как спокойное море. Я почувствовала, что вот-вот начну гримасничать. Этого не должно произойти. Я должна себя сдержать. Он, ничего не говоря, пил из своего стакана. Все будет как обычно, начнется так многообещающе, пока у него кардинально не изменится настроение и он уйдет. Пожалуйста, скажи что-нибудь, пожалуйста, боже, дай мне тему, чтобы я смогла заговорить с ним. Я почувствовала, как к горлу подкатывает смех, как обычно, в самый неподходящий момент. Смеяться хотелось именно при мысли, что сейчас смеяться нельзя ни в коем случае, одна из многих ловушек, которые тело и душа затаили для своего владельца, только чтобы он почувствовал себя глупцом.

Я дала своей внутренней психике указание вести себя нормально, повторяя мантру: соберись, соберись, соберись. Звучит достаточно по-идиотски, но помогает.

– Не стесняйтесь угощаться, если есть желание, – сказал он.

– Спасибо.

Я снова наполнила стакан.

– Сегодня вечером неплохо было бы напиться, – продолжил он вдруг.

Никогда одна фраза не приносила мне большего возбуждения. Раз уж он по-настоящему сказал об этом, анонсировал это, он уже не сможет нарушить и вдруг решить, что все, пора в постель. Он должен просидеть здесь как минимум два часа.

– Есть повод?

– Ох, – вздохнул он. – Да. Или нет.

– Вот как.

«Спасибо за точный ответ», – сказала я про себя.

– Сегодня особенный день.

Я не стала задавать дальнейших вопросов. В стакане еще оставался джин, так что я решила, что действие алкоголя еще недостаточно явное, может быть, это тоже могло быть истолковано как жест солидарности. Вдруг я вспомнила про все свои письма с требованием выплат и сделала большой глоток, чтобы заглушить эти мысли. Безумно хотелось почувствовать себя безответственной.

– Где вы были перед тем, как приехали сюда? – вдруг спросил он.

– Где я была? На телевидении.

– На телевидении?

Он повернулся ко мне, как бы пытаясь представить меня на экране. Я тоже не считала себя похожей на человека с телевидения. И это правда, я такой не была.

– Да.

– Я мало смотрю телевизор.

– У вас его нет.

– Что вы там делали?

«Там», как будто он представлял себе, что я была в самом телевизоре.

– Я вела серию программ по норвежской истории.

– Вы были ведущей программ?

– Да.

– На телевидении?

– Да, – резко ответила я. Неужели это так трудно себе вообразить?

Он умолк. И снова посмотрел на меня.

– Но потом серия программ закончилась.

– Не совсем.

– И вы приехали сюда.

– Да.

– Потому что захотели заняться чем-то совершенно иным.

– Да.

– Ведь на телевидении вы больше быть не могли.

– Не могла.

Он бросил на меня пронзительный взгляд.

– Вам нужно было уйти. Уйти совсем.

– Да, я должна была исчезнуть.

– Никто не должен вас достать.

– Совершенно никто.

Его зрачки сузились.

– Но почему?

– А вы почему здесь, почему совсем один?

– Но сейчас разговор о вас.

– Вы правы, никто не должен был меня достать. Еще предложения?

– Что вы такое могли сделать? Работали на телевидении… долго?

– Два года.

– Довольно недолго. Могло это быть что-то связанное с финансами?

– Нет, это тут точно ни при чем.

– Политическое?

– Нет.

– Тогда остается только один вариант.

– А всего вариантов, выходит, было три?

– Да, вы ведь это знаете.

Как будто за другой стороной стола сидел хищник, большая и длинная волчья шкура на садовом стуле.

– Да, так и было.

– Ох, Аллис…

Он посмотрел прямо перед собой, на горы и розовое небо и подумал.

– У вас был какой-то?..

Я повернулась к нему, и наши взгляды встретились.

– Мужчина? – продолжил он.

– Нет.

Он замолчал, опустошил свой стакан и прикрыл глаза. Его лицо приняло серьезное, почти напряженное выражение, он был так красив, что было больно смотреть. Я скучаю по нему, хоть он и сидит здесь, хотя и я сижу с ним, подумала я. Он не открывал глаз, и мне пришло в голову, что так он выглядит в постели с кем-то. С Нур. Я подумала, что вот так серьезно он и выглядит. Попыталась отмахнуться от этих мыслей, думать было сложно. Он тут же встал и ушел. Ушел. Как обычно, молча: пам-парам, вечер окончен. Ах, проклятье, черт возьми, подумала я, наливая полный стакан неудач и гнева. Но тут дверь открылась, и он снова оказался рядом со мной, теперь одетый в толстый шерстяной свитер.

– Думаю, нам нужно пламя, чтобы смотреть на него, как вам кажется?

– Да, пожалуй.

Он пошел в сад, открыл старые ворота и исчез вниз по лестнице. Вернулся со старым мангалом и поставил его передо мной. Я сидела неподвижно, сделала еще глоток. Он снова ушел, на этот раз в дровяной сарай, быстро вернулся со связкой и бросил поленья на землю. Очень быстро темный вечер осветился. Огонь, что может быть лучше огня? Ничего, подумала я.

– Вы уверены, что не хотите есть?

– А какая еда у нас есть?

– Разная, – ответила я.

– Не стоит обо мне беспокоиться.

– Но у нас же есть сосиски.

Его лоб нахмурился, что случалось очень редко, знак того, что еще не все потеряно. Я пошла за сосисками, а пока меня не было, он нашел два старых, порядком изношенных шампура, почерневших на кончиках.

Мы нанизали сосиски и стали жарить их на огне, медленно прокручивая в руках. Потом съели их прямо с шампуров, запивая мелкими глотками джина. Мясной сок стекал с шампуров. Я ошалела от алкоголя, все это было совершенно грандиозно. Я нанизала новую сосиску и заметила маленькие буквы, высеченные на рукоятке. На тупом конце шампура была выведена, очевидно, «Н». Да, так они и сидели здесь и жарили сосиски, им было хорошо вместе. Только бы она не вернулась. Нет же, она именно это и должна сделать. Нет, не должна.

После того как сосиски были съедены, я встала и пошла принести еще. Мы сидели, пристально смотря на огонь, дым окутывал нас, березовые дрова потрескивали, давая сильный жар.

– Значит, вы из тех, кто убегает, когда все становится сложно.

Я повернулась к нему. Он сидел, откинувшись назад, и не выглядел так, словно только что произнес оскорбление.

– Что вы сказали?

– Значит, очень скоро вы и отсюда убежите.

– А вы хотите все усложнить?

– Может быть, и так.

Я не клюнула на эту наживку. Сейчас он помрачнеет, так он уже много раз делал.

– Удачи, – сказала я.

– Я совершил предательство.

Это вырвалось у него без предупреждения, и я похолодела, удивленно посмотрев на него. Его глаза были в тени, а скулы и нос освещались лунным светом.

– Вы предали?

– Да.

– Зачем вы это говорите?

Он не ответил.

– Кого вы предали?

Я заметила, как тихо говорила, и выпрямилась, чтобы немного взять себя в руки. Его взгляд был черным, он сидел со своей бритой головой, к которой я никогда не смогу привыкнуть.

– Всех.

– Всех во всем мире?

– Нет.

Я заметила, что он вот-вот опять уйдет в себя. Я наклонилась вперед и подложила еще полено, подумав, что, пока горит огонь, он не уйдет.

– Кого?

Он не ответил. Наступила полночь, я начала замерзать. Казалось, что на этот раз он сказал достаточно. Я встала так, что стул подо мной заскрипел, и пошла в дом за пледами. Я надеялась, что он испугается, что я уйду спать. К моей радости, он плотно укутался в плед, когда я протянула его ему. Так мы и сидели, словно два дрожащих индейца, не говоря ни слова.

– Знаете, что в вас странно? – спросил он вдруг.

– Нет.

– Вы никогда не смотрите мне в глаза.

– Почему это не смотрю?

– Это правда. Вы не смотрите мне в глаза, всегда смотрите сквозь меня.

– Нет, это неправда. Я так не делаю.

– Делаете.

«То же самое я заметила и за тобой, уже давно», – подумала я, но не сказала этого вслух, прежде всего потому, что не хотела, чтобы это звучало как передразнивание.

– Так я и узнал об этом.

– О чем этом?

– Что вы от чего-то убежали.

Он посмотрел прямо на меня, переведя дыхание.

– Значит, вы бросили работу. В этом уравнении не так уж много неизвестных, как вы думаете? Видимо, вы получили работу, которую не должны были получить.

Мне стало нехорошо, и я поскорей выпила.

– Сначала вы были в университете, но после телевидения вы туда не вернулись.

С одной стороны, я была рада, что он разговорился, этот факт затмевал то, о чем он говорил, и я ничего не предпринимала, чтобы его остановить.

– Выходит, вы получили работу, которая предназначалась кому-то другому.

Оказывается, он читал газеты, хотел узнать обо мне. Его видение ситуации взбесило меня, он думал, что знал все, хотя не знал ничего.

– Я взяла эту работу, чтобы помешать одному непорядочному коллеге с очень сильной политической подоплекой получить ее. Это бы все разрушило и привело к ложному толкованию истории в прайм-тайм. Так что по большому счету можно сказать, что я сделала нечто хорошее для норвежского… народа.

– Но как вы изначально получили эту работу? – как детектив, спросил он медленно, словно у самого себя, глядя на пламя.

– Вы спрашиваете это только потому, что считаете, что я не подхожу для работы на телевидении. Но вы должны знать, что я хорошо делала свою работу, – внезапно отреагировала я. – Программу перенесли на субботний вечер. За год мы максимально увеличили количество зрителей. Это был огромный, непростой труд, требующий большой отдачи.

Я уже не замечала, что бормочу.

– Так вы переспали с кем-то из верха?

– Здесь я тоже выиграла приз. Никто не считал меня достойной его. Ни до, ни после.

– Но что вы получили сперва: работу или его сверху?

– И это не было запланировано, это произошло случайно.

– Что сначала, работа или он?

– Он.

– Плохая последовательность.

Я не ответила.

– Ему тоже пришлось уйти?

Я кивнула.

– Он был на самой верхушке?

Я снова кивнула.

– Как это обнаружилось?

– Могу вас уверить, что этого вы знать не хотите.

– А я гарантирую, что хочу.

«Неужели? – подумала я. – Ты так в этом уверен». Я начала говорить, не отрывая взгляд от огня:

– Нас пригласили к ним домой, на сорокалетие его жены. Дом был полон народу. Жена была так горда количеством гостей, что раструбила всем, чтобы складывали верхнюю одежду в детскую, а ребенка перенесла в кладовую! Поздно вечером, после того, как ребенок уснул, а я отправила своего пьяного мужа на такси домой, К. забрал меня с собой в детскую, и тут вдруг половина гостей оказалась в дверном проеме, недоверчиво предвкушая радость сенсации.

– Как они поняли?

– Радионяня осталась в детской, а ребенок спал в кладовой.

– Бог мой!

Больше я не говорила. Теперь он все знает.

Откинув голову, он засмеялся булькающим смехом, закрыв лицо рукой. На самом деле это было приятно, ведь история была вполне комичной, особенно когда немного отдалилась в прошлое.

– Это было в феврале? Марте?

– Да, за несколько недель до моего приезда сюда.

– Я больше не уеду ни на одну ночь.

– Не уедете?

– Нет, теперь все кончено.

– Я не боюсь оставаться одна.

– Но я боюсь оставлять вас одну.

– На дверях есть замки.

– И тем не менее.

Меня бросило в жар от этого его беспокойства.

– А у вас много врагов в округе?

– Есть парочка.

Я не знала, было ли это шуткой. Могло и не быть. Я опять вспомнила продавщицу из магазина, с ее мягким, полным зла голосом, ту, которую я решила исключить, что бы это ни означало. Я плотнее закуталась в плед. Я начала все заново, подумала я. Теперь – точно. Вот оно, начало.

– Откуда? Что вы натворили?

Он поднял брови.

– Вам нечего бояться.

– А я и не боюсь.

Он снова налил джина в стакан и выпил чистым.

«Если ты продолжишь быть таким же любезным, как сейчас, я быстро потеряю к тебе интерес, – подумала я. – О, этот вечный человеческий закон, быть близким на расстоянии, а как только все меняется…»

– Что же теперь будет? – спросила я.

– Что вы имеете в виду?

– Сейчас лето. Скоро оно закончится.

– И?

Мы не обсуждали подробно, сколько еще времени он будет во мне нуждаться. До конца лета, упоминал он вначале. Я дала ему понять, что не привязана ко времени, но аккуратно обозначила, что мне особенно некуда возвращаться, если я окажусь ему больше не нужна. Как я поняла, тогда вернется его жена. Нелегко было представить, чем еще я смогла бы заняться. Нужно было помочь ему со сбором фруктов, но после этого делать тут было особенно нечего. Зимой работы на улице не будет, разве что уборка снега, я не могла брать деньги за меньшее, чем должна была выполнять.

– Я вам нужна?

– А разве это не нужно вам?

– Возможно. Но я должна работать, чтобы у вас была причина мне платить.

– Что вы будете делать с деньгами, пока живете здесь?

– У меня студенческий кредит.

– В доме все время огромное количество работы. Ему уже больше ста лет.

– Правда?

– Да, он был построен в 1890 году.

– Тогда вам скорее нужен директор государственной службы памятников, а не я.

– Кажется, уже поздно.

– Не особенно.

Еще охапку хвороста, чтобы сохранить огонь.

– Вы нужны мне зимой, Аллис.

Теперь это были уже не мы, теперь это был он. Ну вот, как быстро все могло измениться.

– Но вечер прошел так хорошо.

– Можно сидеть сколько угодно, если решиться на это, – сказал он так, будто это какая-то загадочная истина.

Теперь он открыл слишком много, и пора было снова стать трудным. Это было так предсказуемо. Он вел себя как кукловод, мне пора поступать как самостоятельный человек, а не позволять все время его сменам настроения управлять собой. Языки пламени высветили морщины на его лице, и я подумала о криминале того или иного рода, новое его обличье стало наказанием за то, что он скрывался. Когда волосы немножко отрастут, они будут безгранично красивы, темные и густые. Он был чисто выбрит в первый раз с тех пор, как мы познакомились, гладкие щеки и заметная ямочка на подбородке. Он выглядел опаснее. Я потянулась за новым поленом, он не должен уйти.

– Ай!

Я поднесла руку к огню, в указательном пальце торчала заноза.

– Что случилось?

– Заноза.

Я попыталась вынуть ее, надавив кончиками пальцев, но стало только хуже.

– Дайте посмотреть.

Я встала, чтобы подойти к свету.

– Дайте посмотреть.

Я остановилась и подставила руку под луч света с веранды.

– Ничего страшного, она маленькая.

– Я ее выну.

– Вы пьяны, только хуже сделаете.

– Что за вздор?

Он зашел на веранду. Я прошла следом и села за обеденный стол. Он вышел из спальни с иголкой.

– У вас там что, швейная мастерская?

Багге рассмеялся.

– Вы не хотите воспользоваться пинцетом?

– Иголкой лучше. Доверьтесь мне.

Он посмотрел на меня, внутри все заледенело. Он зажег свечу и поднес к ней иголку. Красные языки пламени осветили его лицо.

– Сделаете глоток джина?

– Да.

Он вышел и вернулся с бутылкой, передал ее мне. Снова подержал иглу над пламенем, пока я пила, как будто это что-то обозначало. Сел на стул передо мной. Взял мою руку и мягко, но настойчиво посмотрел мне в глаза.

– Очень важно, чтобы вы сидели не двигаясь.

– Не уверена, что смогу.

– Не двигаясь.

– Хорошо.

Я подумала, сколько он уже выпил. Отвела взгляд.

– Аллис, – тихо произнес он. – Мне нужно вам кое-что сказать.

– Что же?

Он сглотнул.

– Что?

Ответа не было.

– Что вы хотели сказать?

– Я вас обманул.

Он с триумфом поднес занозу к свету. Я удивленно посмотрела на нее и перевела взгляд вниз на свою руку, все еще покоящуюся в его. Он отпустил ее.

– Подождите здесь.

Он встал и пошел в ванную, вернувшись с антисептиком и ваткой. Снова сел и взял мою руку.

– Все в порядке, кровь не течет.

– Спасибо.

– Не болит?

«Ты что-то хотел сказать», – подумала я.

– Нет.

Он не выпускал мою руку. Мы так и продолжали сидеть. Пора. Пора. Взять меня с собой.

– Время ложиться спать.

Он выпустил мою руку и поднялся.

– Спокойной ночи, Аллис.

– Спокойной ночи.

Внутри у меня что-то упало. Я сидела неподвижно, пока он не ушел в ванную. «Багге, Багге. Пожалуйста, не наступай мне на сердце так больно». Я встала и тяжелыми шагами пошла к себе. Ничего не вышло. Я почистила зубы, умылась и легла в постель, сердце бешено колотилось, алкоголь никогда не позволит мне уснуть. Я услышала, как он вышел из ванной. Я зажмурилась. «Ты что, ничего не понимаешь?»

Я проснулась в беспокойстве, посреди сна я вспомнила про горящий мангал. Это было бы совершенно невероятно, но в последние дни было сухо, и огонь мог разгореться сильнее. Я встала и подошла к окну. Огонь затух. Но перед ним сидел Багге, неподвижный на своем стуле. Это зрелище пронзило меня до глубины души. Не потому, что он хотел находиться в одиночестве. А то, как это происходило. Он сидел сам с собой в немой темноте и рылся в своих собственных глубинах. Мне это не нравилось. Три часа ночи. «О чем таком ты сидишь и думаешь?» Вдруг, без предупреждения, он резко повернулся и посмотрел прямо на меня. Я автоматически сделала шаг в сторону от окна, но не было сомнений, что он меня заметил. Я стояла за стеной, не смея шелохнуться. Я просто хотела проверить костер! Неужели нужно было кричать об этом? Из окна? Кричать не было нужды, я могла прошептать, и он бы услышал, ведь стояла мертвая тишина. Я вернулась в постель, сердце колотилось еще сильнее, натянула одеяло на голову, под ним все страхи усилились. Я услышала, как он поднимается по лестнице. Быстрыми, тяжелыми шагами. Сейчас он меня прикончит. Мне – конец. Я даже не знала, отчего так решила.

– Аллис.

Он стоял за дверью, его голос звучал хрипло и странно.

– Я хотела посмотреть, затух ли костер!

Тишина.

– Ты можешь выйти сюда?

– Что такое?

Он не отвечал, но было слышно его дыхание за дверью.

– Вы должны ответить! – жалобно повторила я.

– Можно мне войти?

– Зачем?

В двери изнутри торчал ключ, я могла бы подпрыгнуть и повернуть его, но я лежала как прикованная к постели.

– Что вам нужно?

– Впусти меня!

– Нет! – простонала я.

Он затих. Слышно было, как он тяжело дышит. Сердце стучало бешено, я не отрывала глаз от двери, не в силах пошевелиться.

– Боже мой, – тихо сказал он. – Прости меня.

Я лежала, задержав дыхание.

– Прости.

– Что случилось?

Мой голос вот-вот готов был сорваться.

– Я не понял, что напугал тебя. Прости.

Я не ответила.

– Прости меня, Аллис. Я не хотел тебя напугать.

Я молчала.

– Ты хочешь спать? Или можно я зайду ненадолго?

– Дверь открыта.

Дверь приоткрылась, и он оказался передо мной, с глубоким мрачным взглядом, наверно, он выпил еще много после того, как я легла спать. Он еле держался на ногах – качнувшись, он сделал шаг вперед и опустился на колени.

– Прости, Аллис.

– Все нормально.

Он закрыл за собой дверь.

– Вы пьяны в стельку.

Он поднял глаза.

– Ты держишь молоток на ночном столике?

– У меня есть право защищаться.

– Можно я посплю у тебя на полу, Аллис?

– На полу?

Он не ответил.

Я положила одну из своих подушек на пол, поверх ковра.

– У меня нет лишнего одеяла, – сказала я.

– Прости, – пробормотал он и улегся. Закрыл глаза и моментально уснул. Я покачала головой: ребенок. Его спина поднималась и опускалась, бритая голова покоилась на руке. Что он такое? Эти неожиданные резкие движения, волк в нем. И тем не менее я почувствовала себя в тепле и безопасности рядом с ним. Закрыв глаза, я отвернулась к стене.

Через два часа мне пришлось его разбудить. Он начал будто бы хныкать и часто дышать. Костяшки пальцев побелели, грудь напряглась. Плечи впились в пол. Потом он начал выть. Я вытянула руку и осторожно потрясла его за плечо.

– Вам снится сон!

Он приоткрыл глаза, дыхание замедлилось.

– Нет!

– Да. Это сон.

Он посмотрел на меня. Свернулся клубком и снова закрыл глаза.

– Бог мой!

– Что вам снилось?

Он молча зарылся лицом в подушку.

– Что?

Но он уже уснул.

Когда я проснулась, его уже не было. Подушка лежала на полу, но больше никаких его следов.

Когда я спустилась, Багге сидел за столом. Про себя я молилась, чтобы он смущался и не пытался скомпенсировать вчерашнее, злясь на меня, как он обычно делал. Но он не был зол. Улыбнувшись, он поднял глаза.

– Доброе утро.

– Доброе, – ответила я, ощутив, как тепло разливается внутри.

– Это больше не повторится. Я, наверное, был очень пьян.

– Все в порядке. Было приятно принять гостей.

– Проснувшись, я сначала не понял, где я, – сказал он и широко улыбнулся.

Я поставила кофе и накрыла на стол. После того как он был таким старательным, немного смешливым и болтливым… Может быть, все еще пьян. Я стояла с чашкой кофе, кажется, он не считал это вторжением. Если кто-то из нас и вторгся к другому, то это был он. Когда он закончил завтрак, я не могла не спросить:

– Что вам снилось?

– Сегодня?

– Вы разве не помните, у вас был кошмар, и мне пришлось вас разбудить?

– Вы меня будили?

– Да, и вы сразу же заснули снова.

Он задумался.

– Это, наверное, был ужасный кошмар. Вы были весь насквозь мокрый от пота и кричали.

– Кричал? Что я кричал?

– Или, скорее, даже выли.

Он коротко рассмеялся.

– Я что-то говорил?

– Я не смогла разобрать.

– Я ничего из этого не помню.

Сказав это, он умолк. Казалось, он собирался с мыслями, чтобы вспомнить. Я встала и стала убирать со стола. Долила остатки кофе в его чашку. Пока я собирала тарелки, он повернул ко мне свой стул.

– Что такое?

– Я вдруг кое-что вспомнил.

– Что?

– Что я никогда не рассказывал вам про тот раз, когда меня забрали.

– Забрали?

– Да. Думаю, вам стоит узнать об этом.

Я повернулась к нему.

– Кто забрал?

– Я еще точно не знаю, кто они были. Они пришли сюда посреди ночи и забрали меня. Пять или шесть крупных мужчин. Нур была у меня, но они оторвали ее от меня и посадили меня в фургон.

– Что за черт?

Я села за стол.

– Мы ехали много часов. Я со связанными руками лежал на полу, ударяясь о стены на каждом повороте. Слышал собачий лай. И вот машина остановилась, они открыли заднюю дверь и выпустили меня. Мы оказались на лесной опушке. Была середина зимы, повсюду лежал снег. Ели с тяжелым снегом на ветвях. Мы быстро пошли в глубь леса, меня подталкивали вперед. Все молчали. Я не видел ни одного лица, на всех были лыжные маски. Они были одеты в темное, на ногах – сапоги, я помню, как подумал, что они, наверное, бывшие военные. В лесу не было слышно ни звука, кроме нашего дыхания и скулежа собак. Передо мной бежали две или три и столько же сзади. Я знал, что не смогу убежать. Так шли долго, пока я не понял, что мы приближаемся, потому что собаки начали скулить громче и громче. Когда мы подошли к просвету, они сошли с ума, прыгали туда-сюда на цепях, мужчины били их кулаками по мордам, чтобы те успокоились. Собаки сбились в кучу в снегу и тихо заскулили.

Багге замолчал и «пошел домой», как я начала думать о нем, когда он часто внезапно замолкал и будто отсутствовал.

– Да? И что дальше?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Что было потом?

– Мне дали стул.

– Стул?

– Кто-то подошел ко мне сзади со стулом, мы стояли прямо посреди этого просвета в лесу, и я сел. Сел, все еще со связанными руками, замерзший, с непокрытой головой. Умирающий от усталости после этого лесного марша.

Я сидела на краешке стула, побледнев от сочувствия и удивления.

– Потом мужчины принесли еще несколько стульев. Их в два ряда поставили прямо передо мной. Стул посередине был намного больше других. Со всех сторон из леса вышли мужчины и женщины. На всех были длинные черные мантии и птичьи маски. На лицах у них птичьи маски. Их было двенадцать, птицы всех видов. Ворон, сорока, чайка, синица и малиновка. Я увидел лебедя. Канюка. У одной женщины маска была на всей голове, это была голова кряквы. Невероятное зрелище – немыслимо красивая, переливающаяся зеленым голова на этом одетом в черное женском теле – я не мог оторвать от нее глаз.

Я засмеялась, но он удивленно посмотрел на меня.

– Вы просто шутите, да?

– Нет!

Я непонимающе уставилась на него.

– Я понял, что это суд и будет слушание моего дела. Двенадцать присяжных сидели молча и смотрели на меня из-под своих птичьих масок. Мои охранники стояли за мной в линию, я повернулся и увидел, что они сняли лыжные маски. У одного из них была голова палтуса, слепая с одной стороны и с двумя глазами с другой. У другого – голова жабы. Еще мышиная голова. А у последнего – гадюки. Я ощутил сильную пульсацию в ушах, но когда выступила судья, я сделал все возможное, чтобы заглянуть ей в глаза, удержать ее взгляд. На ней была маска орла. Она попросила меня встать. Зачитала мое имя и сказала, что я обвиняюсь за страшное преступление, назвав его странным словом. Я не знал этого слова, но понял, что оно означает. Она спросила, признаю ли я себя виновным. Я покачал головой. «Мы тебя видели», – закричал один из присяжных. Я обвел их взглядом и увидел, что это говорила чайка, я знал, что это была она. Я снова помотал головой. Присяжные придвинулись друг к другу и стали шепотом совещаться. Я стоял с прямой спиной. После этого все произошло быстро: судья в орлиной маске зачитала приговор, заранее подготовленный и записанный, мне не дали оправдаться. Она приговорила меня к смертной казни. «Такие преступления делают из тебя негодяя». Как только она это произнесла, я опять бросил взгляд на утку, она отвернула лицо. И тогда я узнал ее: это была Нур.

Я неподвижно сидела, слушая его рассказ.

– И тут вы меня разбудили.

– Так это был сон? Господи, Сигурд! Вы сказали, что это не сон!

– Что?

– Вы говорили об этом так, будто это произошло на самом деле!

– Это мне и приснилось сегодня, – сказал он удивленно.

– Я сидела и слушала так, будто это произошло на самом деле, будто вас забрали и привезли в лес, это был просто ужас.

Он засмеялся.

– Но это был просто яркий сон.

Я покачала головой. Намочив и отжав тряпку, протерла стол перед ним. Он был в своих мыслях, с пустым взглядом в пространство, не замечая меня. Потер рукой бороду. К счастью, его волосы заметно отросли всего за ночь. Черным покрывалом. Когда я включила кран, он вышел из задумчивости, отодвинул стул и поблагодарил за еду.

Оставшись одна, в гостиной я набрала словарей и пошла к себе в комнату. Я слышала это слово раньше, но не нашла его ни в одном словаре. Проверила различные написания. Наконец нашла единственное похожее по написанию, означающее преступление настолько серьезное, что за него не существует наказания. Слово было взято из законника Магнуса Лагабете, вот где я его видела. Преступник был опальным и его мог убить кто угодно. Это то же самое, что подлое убийство-осквернение, прочла я. Подлость в ее самой жуткой форме. У человека отнимали честь. Почему Багге это приснилось? Не то чтобы я была знакома с внутренней хрупкой логикой снов и всем подобным, мне могло бы присниться, что я военнопленный, находящийся рядом с палачом круглыми сутками. Но точность того, что он рассказывал, так хронологически последовательно и живо… Не просто как обычный сон, когда все кажется красивым и ярким, пока ты спишь, но как только просыпаешься, остаются лишь мутные фрагменты. Жена снилась ему, пока он спал у меня на полу. С переливающейся зеленью утиной головой. Небо, полное вины.

Я внимательно проследила, чтобы купить сразу все, так чтобы не нужно было ездить в магазин еще раз на этой неделе. Наконец я поставила корзину на прилавок. «Прошу тебя, молчи сегодня», – подумала я, отвращение сидело в каждом нерве. Она ничего не сказала, и я тоже молчала, пока она пробивала мои покупки. Красная пупырчатая кожа под дряблым подбородком. Когда я отдала ей деньги, она немного замешкалась.

– Да, ужасно, то, что произошло с его женой.

– Что?

Я посмотрела прямо на нее, чтобы показать, что я сильная – нужно было дать ей понять, что она не может просто так бросать мне слова в лицо, чтобы я забирала их с собой домой, как дура.

– Не то чтобы этого можно было избежать…

– К сожалению, я не понимаю, о чем вы…

– Вы, наверное, не были на похоронах? Было много дел в «саду»?

Она улыбнулась, отдавая мне сдачу.

Я вышла, ничего не ответив. Бросила покупки в корзину изо всех сил, так, что яйца разбились. Я должна рассказать об этом Багге, он должен все узнать. Ни одного дома по соседству – и она каким-то образом узнала, что я работаю в саду. Глупей всего было то, что кто-то мог увидеть мои безуспешные попытки заняться садом. Он в черном костюме, чисто выбрит. Неужели так и было? Я не могла позволить продавщице контролировать меня больше, чем он это уже делал. Если бы я думала о ней как просто о продавщице, не как о личности, а как о части враждебной группы, тогда было бы проще ее убить, подумала я. Но у нее уже было лицо и голос. Если бы я с ней немного подружилась, я бы смогла много узнать про него. Это очевидно. Может ли быть правдой, что его жена мертва? «Не то чтобы этого можно было избежать…»

Ужин был готов, но он не вышел из комнаты. Я несколько раз постучала в дверь. Его не было. Я надела сандалии и вышла в сад. Нашла его на краю пристани: он стоял с удочкой в руках в тонкой рубашке.

– Вот вы где. Ужин готов.

Он повернулся.

– Ах, вот черт, я совсем забыл про время.

– Что-нибудь поймали?

– Ничего.

Он пошел за мной вверх по ступенькам.

– А вы не будете есть? – спросил он, когда я поставила перед ним тарелку.

– Вы обычно едите один.

– Серьезно?

– Господи, ну конечно, вы всегда так делаете. Я ем после вас.

– Почему так?

– Потому что вы сами так сказали! Когда вы уходите к себе, ем я.

Он пораженно посмотрел на меня, словно не поверил. Я хотела спросить, не сошел ли он с ума, но не осмелилась, на случай, если это и правда так.

– Но разве еда не остывает?

Я кивнула на плиту.

– Для этого я пользуюсь фольгой.

– А вы не хотите поесть вместе со мной, разве так не будет проще?

– А вы этого хотите?

– Конечно, Аллис.

Я накрыла себе напротив него. Вот так, пришло мне в голову, она была права, я начинала «въедаться» в него. Она всегда оказывалась права.

Это был первый раз, когда мы ужинали вместе, во всяком случае, в доме. Мы ели рыбу и сосиски на улице, но сейчас была формальная ситуация, обычай, ужин за столом. Мужчина, сидящий напротив меня, размышляла я, разве он в горе? Да, конечно, так и есть, он шокирован. Замешательство и плохая память – все как по-писаному. Могло ли это быть правдой, она долго болела? Он почти не выходил из дома, пока я жила тут, с апреля он ездил в город, наверное, всего четыре раза.

– Очень вкусно. Что это?

– Это сайда.

– Из магазина?

Я кивнула.

Мы продолжили есть молча. Не стуча вилкой, я изо всех сил старалась дать ему понять, что я все еще здесь, если он забыл. Он медленно ел рыбу, нанизывая ее на маленькую вилку своей большой рукой, запивая глотками воды. Черные волосы лоснились, подбородок в жиру, короткая борода – он не брился с тех пор, как вернулся домой. Я не представляла, как спросить у него обо всем, наверное, лучше сделать это после ужина. Еда в его тарелке уменьшалась, но я так и не придумала, как задать вопрос.

Наконец он встал.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Я должна была сказать. Сделала глубокий вдох.

– Сигурд…

Он повернулся.

– Да?

– Будете кофе?

– Да, спасибо. Через полчаса?

– Хорошо, через полчаса.

Я выдохнула про себя. Подумала, что можно позвонить в справочную, что должен быть тот или иной государственный орган, где могут сказать, что человек умер. Нет, я не могла этого сделать. Газеты, сообщения о смерти. Если похороны были в пятницу, объявление могли напечатать в понедельник или во вторник. Нет, прервала я себя снова, мне нельзя в это вмешиваться.

Когда мы сели за стол, взяв себе по чашке кофе, я все же решилась и сказала вслух то, что думаю.

– Продавщица в магазине, – начала я. Мой голос казался мне чужим.

– Что-что?

– Вы хорошо ее знаете?

Он удивленно посмотрел на меня.

– Знаю ли я хорошо продавщицу? Нет, отнюдь.

– Ну ладно.

– А что такое?

Как мне передать это? Я постаралась вспомнить ее точные слова. Перевела дыхание.

– В последнее время она стала говорить мне странные вещи.

Его серые глаза уставились на меня.

– Что еще за вещи?

– Все началось с того, – я сглотнула, – что мне нужно было приклеить стикер со своим именем на ваш почтовый ящик, потому что…

– Что вы сказали?

Он отставил от себя чашку.

– Потому что мама получила много моих писем, и ей нужно было переслать их мне.

– Вы добавили свое имя на мой почтовый ящик? Когда вы это сделали?

– Пока вас не было. Несколько недель назад.

Он промолчал.

– Это было всего на один день или, может быть, на два.

– Что она вам говорила?

– Странные вещи…

– Какие же?

– Кажется, она хочет выбить меня из колеи, напугать.

– Что она говорит?

Я выдохнула.

– Ваша жена умерла?

Он встал.

– Вы не можете просто уйти.

Он остался, казалось, будто он прибит к полу.

– Сигурд…

– Да, она умерла.

Произнеся это, он выпрямился и посмотрел прямо на меня.

– Да, она мертва.

Я почувствовала, как что-то во мне обрушилось, а что-то поднялось.

– Давно?

Я постаралась сказать это как можно тише и мягче.

– Когда я уезжал надолго.

Он не смотрел на меня, зафиксировав взгляд в пустоту перед собой. Я не хотела говорить слишком много, дав ему возможность выбрать, хочет ли он продолжить.

– Соболезную.

Он сел обратно на стул, боком, отвернувшись от меня.

– Спасибо. Эта продавщица говорила что-нибудь еще?

– Да нет, ничего особенного.

Его взгляд стал пустым.

– Ваша жена болела?

– Ну конечно, а как еще?

Он произнес это с такой враждебностью, что я не посмела расспрашивать дальше. Я продолжала сидеть, не прикасаясь к своему кофе, боясь показаться неуважительной. Я хотела сказать «сочувствую вам», но это было бы просто глупо. Он не показывал, что хочет продолжить разговор, но оставался сидеть.

– В пятницу вы пришли с похорон?

– Да.

Он был таким странным в тот день, когда спал у меня на полу, но в то же время у нас никогда не было разговора лучше, чем тогда.

– Извините меня за это.

– Вам не за что извиняться.

– Нет, нет.

Он не был восприимчив. Все нормально, я его понимала. Но почему не было никакого знака, заболела ли она в своем долгом отъезде или это случилось неожиданно? Все эти вещи в запертой комнате на втором этаже, она ведь уже давно тут не жила. Так мы сидели долго, ничего не говоря. Я была рада, что он не ушел.

– Хотите что-нибудь еще?

Он поднял глаза.

– Есть еще кофе.

– Да. Спасибо.

Я встала, чтобы наполнить его чашку. Он схватил меня за запястье, кофейник упал на пол и разбился, кофе разлился. Не отпуская меня, он зашипел.

– Ты спрашиваешь и спрашиваешь!

– Извините!

Он выпустил мою руку, и я едва не упала, сделала несколько шагов назад и умудрилась удержать равновесие, я услышала звук раздавленного стекла под ногами, к счастью, я была в тапочках. В ее тапочках. Он встал и быстро ушел в свою комнату. Пульс стучал в ушах, все случилось так быстро. Веник с совком стояли около холодильника. Готовая убежать, я все-таки наклонилась собрать осколки, все время чувствуя за спиной его присутствие. Я намочила тряпку, встала на колени и стала оттирать пол, оглядываясь через плечо, и услышала, как дверь в его комнату открылась.

– Аллис. Прости меня.

Он стоял за мной. Сколько еще раз он это повторит?

– Ваши слова ничего не значат.

– Я искренне. Мне так жаль.

– И я тоже искренне. Все нормально.

Я встала, подошла к раковине и отжала тряпку.

– Ты должна простить меня.

Я повернулась.

– Я это и делаю! Я прощаю вас! Я прощаю вас за все!

Он огорченно посмотрел на меня. Я сделала шаг ему навстречу.

– Все в порядке. Правда. Вот.

Я протянула ему руку, и он взял ее, крепко сжал, не отводя от меня взгляда. Он притянул меня к себе и обнял другой рукой, и я прижалась носом к его шее. Руки обмякли, я слышала, как стучит его сердце. Колени задрожали. Обеими руками он взял меня за плечи и, отстранив от себя, серьезно посмотрел:

– Аллис.

И отпустил меня. Я чуть не рухнула, словно кукла в его руках. Я схватила совок и, открыв кухонный шкафчик, высыпала осколки в мусорное ведро.

– Аллис.

Я подняла глаза.

– Вы должны уехать от меня.

– Что?

Он выпрямился и замотал головой.

– Нет, – сказал он. – Прости меня.

Я не знала, что мне говорить или делать, и наклонилась поднять осколок, блестевший на вечернем солнце под столом. Он стоял, разглядывая меня с раскаивающимся лицом. Я подумала, что нужно проявить милосердие, он только что похоронил жену, боже мой. Он развернулся и ушел к себе. Вместо того чтобы расплакаться, я сделала глубокий вдох, нет смысла плакать по любому поводу, хотя я читала, что на химическом уровне слезы оказывают облегчающее действие. В груди сдавило, я встала и начала мыть посуду. Как только я закончила, он снова вышел.

– Аллис, ты сможешь пойти со мной на прогулку?

Я повернулась к нему, удивившись и немного испугавшись.

– Сейчас?

– Я должен тебе кое-что показать.

– Что же?

Он надел ботинки, стоявшие около двери на веранду. Затем открыл дверь.

– Я покажу. Надень свитер.

Я хотела было сказать, что он должен пообещать не убивать меня, но решила, что это неуместно, ведь его жена только что умерла. Я медленно подошла к нему, надела сандалии и пошла за ним через сад. Был теплый и солнечный июньский вечер. Он сошел по лестнице к пристани.

– Вы знаете, что я не купаюсь.

– Да-да.

Я проследовала за ним. Начинало смеркаться. Я боялась его, он был нестабилен и мог захотеть показать мне все что угодно, я представила себе гроб его жены в лодочном сарае, такие мысли посещали меня по пути вниз. Он, наверное, заметил это и повернулся ко мне.

– Тебе нечего бояться.

Он бы сказал то же самое, если бы мне на самом деле было чего бояться, подумала я.

Когда мы спустились на пристань, там стояло два стула.

– Садись.

Он дал мне плед.

Что он такое хотел показать, что решил принести стулья из сада? Мы долго сидели молча, наблюдая за морем и закатом, дул легкий вечерний ветер, было тихо и спокойно.

В девять часов я начала проявлять нетерпение.

– Что же вы хотели мне показать?

– Подожди.

Ну что ж. Все возможные мысли пронеслись у меня в голове, пока я там сидела, сонная и замерзшая, я думала о своей прошлой жизни, в университете, на телевидении, о городах, в которых я бывала, о летних каникулах в детстве, о разговорах с разными людьми, которых я едва знала, но тем не менее помнила дословно, о велосипедных прогулках и о старом продуктовом магазине, где я всегда покупала все по бабушкиному списку.

– Пора, – прервал он тишину.

– Что?

– Смотрите.

– Куда?

– Смотрите на луну.

Луна вдруг покраснела, ее верхний край побагровел и засиял.

– Лунное затмение, – сказала я.

– Да.

– Никогда не понимала, как это работает.

– А если попробовать догадаться?

– Нет уж.

– Давай, у тебя получится.

Теперь мне пришлось продемонстрировать, какая я дура. Солнечное затмение еще понятно. Но это?

– Солнце проходит между Землей и Луной.

Он покачал головой, слегла улыбнувшись.

Я напряженно задумалась.

– Ну, тогда я не знаю.

– Земля проходит между Солнцем и Луной. Луна тонет в тени Земли.

– На Луну не попадает свет Солнца?

– Именно.

Я пожалела, что сама не додумалась.

– Тень, лежащая на Луне, это тень Земли.

Тень Земли. Он слегка нагнулся к поверхности Луны, в этом было что-то могущественное. Можно наблюдать за Землей снаружи, просто как за ее тенью, как за маленькой ее частью.

– Так Аристотель узнал, что Земля круглая, – добавил он.

Луна медленно уменьшалась в краснеющей темноте. Мы сидели в тишине и наблюдали за ней.

– Вот где-то сейчас она максимально уменьшилась.

Мы сидели почти в полной темноте, в полной тишине, кроме осторожных всплесков моря и его едва слышного дыхания. Я была довольна и спокойна. И грустна. Так хотелось поговорить как следует, открыто, серьезно. Но не получалось. Может быть, он хотел того же самого. Но начать должен был он. Я хотела услышать о его жене. Они жили отдельно? Почему так вышло? Я сидела с вдовцом.

– Можно я посмотрю на тебя?

– Что?

– Можно я посмотрю на тебя? – повторил он.

Я повернулась к нему.

– Ты красивая, Аллис.

– В полной темноте – да.

– И при свете тоже.

– Думаешь?

– Конечно.

– Ты тоже красивый.

Вот я и сказала это. Но он начал первый. Лицо бросило в жар, я не могла сдержать улыбку. Он поднялся. Остановился передо мной, закрыв собой огненно-красный шар луны.

– Дай я посмотрю на тебя.

Я сидела, сверля его взглядом, несмело улыбаясь.

– Дай посмотрю.

Я вопросительно посмотрела на него, не зная, что он хочет увидеть.

– Ты такая красивая.

– Спасибо.

– Сними свою теплую куртку, Аллис. Разве ты этого не хочешь?

Момент настал. Здесь? Помедлив, я высвободила руки из рукавов и положила куртку на колени, оставшись в одной лишь тонкой светлой футболке. У него вырвался возглас восхищения.

– Красавица.

Немного приоткрыв рот, я подняла глаза.

– Дорогая. Дорогая Аллис.

Я не знала, что сказать.

– Разреши мне увидеть тебя. Еще немного. Можно?

Можно ли ему? Он стоял надо мной, лунный свет обрамлял его фигуру бледным контуром. Мягкий, темный и осторожный взгляд. Я медленно стянула с себя футболку.

– Ты…

Он сделал вдох.

– Ты должна мне показать.

Холодно. По коже пошли мурашки. Я вопросительно посмотрела на него. Он кивнул почти незаметно.

Я завела руки за спину и расстегнула бюстгальтер, он упал на землю. Его глаза сузились.

– Ты, – прошептал он.

Я задрожала. Глубоко вдохнула. Он сделал шаг вперед, наклонился надо мной. Приложил лицо к моей щеке, губами к уху. Я закрыла глаза, от его теплого дыхания вниз по позвоночнику пошла молния.

– Шлюха.

Он поднялся и отвернулся к фьорду и луне. И медленно пошел наверх по лестнице.

Глаза щипало, все звуки казались удаленными и приглушенными. Чувствовалось только дыхание, обжигающее горло. Очень скоро ноги уже едва крутили педали, но надо было преодолеть еще немного. Одни лишь черные горы, серые поля и темные окна по пути, редеющие с каждым километром. Впереди простиралось нарастающее ничто. Словно я выехала из вселенной. Телу было жарко в его огромной рабочей куртке, но руки и ноги в сандалиях окоченели. Шоссе – и так мало машин. Скоро пришлось остановиться и передохнуть, но поблизости не было даже ни одного автобусного кармана, только обочины, дорожное ограждение и крутые обрывы во фьорд, самодовольно светящийся в лунном свете. Плана у меня не было, я знала только, что нельзя останавливаться. На этот раз я не должна повернуть, теперь нужно уехать.

Я выбрала противоположное от магазина и, соответственно, от города и своих родителей направление. Не знала точно, сколько здесь ехать до ближайшего населенного пункта. Все, что я знала, что в любой момент могу рухнуть где-нибудь, а на следующее утро меня найдут замерзшую насмерть.

Когда я уже раздумывала, не развернуться ли, стали появляться дома. Дорога стала шире. Появилась желтая разделительная линия: видимо, я приближалась к чему-то. Ноги заиндевели и не слушались, пальцы на ногах посинели. Из последних сил я поднялась в горку, очень медленно. Наверху я остановилась и осмотрелась: передо мной возникла светящаяся вывеска. Я слишком устала, чтобы радоваться, поэтому просто констатировала это и поехала по направлению к ней. Слезла с велосипеда, и колени подкосились, пришлось ухватиться за насос. Я откатила велосипед за угол, в темноту. Электрические двери открылись, и женщина за стойкой, в красной униформе и с темными волосами, собранными в хвост, удивленно окинула меня взглядом.

– Могу я воспользоваться туалетом?

Она показала мне на нужную дверь. Стуча зубами, я зашла внутрь, заперла дверь и включила горячую воду. Подставила руки под обжигающую струю, они поменяли цвет с синего на ярко-розовый и распухли. Я брызнула немного воды на лицо, смыв пот и дорожную пыль. Убрала челку со лба и, найдя в кармане коротких штанов резинку, завязала волосы в хвост. Я выпрямилась, отвела плечи назад и, дрожа, сделала глубокий вдох, в ушах стоял треск. Вкус крови во рту, все еще запыхавшаяся. Руки тряслись после долгого держания за руль. Лампа на потолке мигнула, около зеркала висел график уборки туалета. Шариковая ручка на шнурке. Человеческие подписи, говорившие: да, я здесь был, да, я убрал туалет. В такой-то и такой-то день. Так что все будет в порядке. Меня поразило, что туалеты мыли по предписанию, производственными чистящими средствами и в резиновых перчатках. Я почувствовала, как подступают к глазам слезы. Цивилизация. Мое отражение в этой его огромной темно-синей рабочей куртке, которую я сняла с гвоздя над поленницей… Какая я крошечная. Меня может схватить кто угодно и разрушить все. Такая невыносливая. Каждый раз, когда возникают трудности, я понимаю, как мало я способна преодолеть, как мало может вынести моя спина, всегда одна и та же дрожащая нижняя губа и новый побег.

В дверь вежливо постучали.

– Я вынуждена закрыть помещение.

– Выхожу, – быстро отозвалась я. Снова включила воду, погрела руки, закрутила кран и вытерла руки бумажным полотенцем. Приоткрыла дверь. Она стояла у выхода со связкой ключей в руках.

– Все в порядке? – спросила она, посмотрев на мои ноги, голые пальцы и короткие штаны, торчащие из-под теплой, длинной куртки. Она отвела взгляд.

– Вы не на машине?

– На велосипеде.

– Вы так легко одеты. Далеко ехать?

Я замялась.

– Вас куда-нибудь подвезти?

Я посмотрела на нее. Примерно на десять лет старше меня. Одна из тех невероятно статных личностей, которыми полна наша страна, деятельная и в то же время мягкая, поможет всем, кто нуждается. Темные волосы и морщины, немного широко расставлены ноги. Готова навести порядок везде, где требуется. Вдруг я поняла, что сейчас я стала человеком, нуждающимся в помощи и сочувствии других. Я преисполнилась свинцово-серого уныния при мысли о том, как низко стою по отношению ко всем людям. Пока другие из плоти и крови ели вместе, плакали вместе, я была пугалом посреди поля, похожим на человека, но не человеком, лишена всех общественных связей, одна. Но у пугала есть хотя бы предназначение, а у меня и этого не было. Никакого предназначения.

– Положим ваш велосипед в багажник.

Я прошла вслед за ней и выглянула на улицу. На другой стороне дороги был мотель. Я могла бы переночевать там, объяснить ситуацию с деньгами, попросить переслать счет. Сколько отсюда до аэропорта? Автобус точно должен ходить каждый час, или я могла бы взять такси, убедить водителя, что я заплачу при первой же возможности. Билет на самолет? Все можно уладить, ведь все видят, что я не в самом лучшем положении, а люди таковы, они помогают друг другу, когда есть необходимость. Я могла сесть на самолет и приехать обратно к Йунсу, попробовать все сначала. Это не безумная мысль, может быть, еще не поздно. Я размышляла, немного ободрившись, – это, наверное, моя сильная сторона: как бы то ни было, я всегда настроена на решение проблемы, всегда думаю наперед, когда попадаю в ту или иную плохую ситуацию, сразу начинаю планировать возможные выходы, всегда воодушевившись, ведь плохие ситуации – это всегда начало больших и маленьких изменений в жизни. Так произошло и с К., я сразу подумала, что у меня наконец появилась веская причина, чтобы полностью изолироваться от общества. Так я и нашла объявление о работе у Багге.

Она стояла в ожидании моего ответа, в своей красной униформе напоминавшая судью в команде гандбола.

– В какую сторону вам ехать?

– На север, – ответила она.

– И мне туда.

– Отлично! Тогда едем, – сказала она, открыв мне дверь, выключив свет и заперев все на замок. Я сходила за велосипедом, прикатила его к ее пикапу и положила в багажник. Села на переднее сиденье, она завела мотор и выехала с заправки.

– Вам далеко?

– Нет, совсем немного проехать.

– У вас есть где переночевать?

– Да.

Я медленно ехала по аллее, мимо березовых стволов, штакетника и домов. Во всех окнах темнота. Я поставила велосипед к забору, бесшумно открыла ворота и пошла к дому так тихо, как только могла. Я была абсолютно уверена, ощущая это во всем теле, каждой его клеточкой, что не поверну. Прошла вдоль стены и по ступенькам, сандалии едва слышно шуршали, я повернула дверную ручку, было закрыто. Опять спустилась, в голове звучал концерт звуков, мыслей и голосов. Я обошла весь дом, поднялась на две ступеньки к веранде, попыталась заглянуть через стекло в гостиную – темнота. Взгляд скользнул по кухне вдаль, к обеденному столу, его стулу, – я посмотрела прямо в бледное лицо с двумя огромными глазами. Я взвыла. Схватившись за сердце, взвыла прямо на него. Он неподвижно сидел на своем стуле и смотрел на меня мертвым взглядом. Я отпрянула и чуть не потеряла равновесие. Он подскочил к двери.

– Уходи!

Его глаза зияли, словно две черные пропасти, он казался больным, словно готов покинуть этот мир.

– Нет! – сказала я, стиснув зубы, и напрягла все мышцы. – Я нужна тебе!

– Нет, Аллис! Уходи!

Я помедлила, потом схватила один из горшков с зеленью, стоявший на веранде, и со всей силы бросила его об пол. Осколки и земля рассыпались по полу, он отпрянул.

– Нет! Я никуда отсюда не уеду! Ты в горе.

Он потупил взгляд и медленно покачал головой.

– Нет. Это не так.

– Ты что, ничего не понимаешь? – спросила я.

Он поднял глаза. Я вздрогнула от холода и испуга, ноги совсем окоченели под короткими штанами и его курткой. Зубы стучали, я вдруг почувствовала себя такой сильной от этого негодования в груди.

– Мне некуда больше идти!

По телу пробежал озноб, его фигура расплывалась перед глазами, я сделала шаг в сторону и шаг назад, почувствовала, как все потемнело и что я теряю сознание, увидев, как он устремился ко мне.

Меня разбудили звуки с кухни, сильный порыв радости пронзил меня, я была здесь. Все тело мокрое от пота, постельное белье прилипло к коже. Я попыталась сесть в кровати, но руки не держали. Звуки снизу прекратились, и я услышала его шаги по лестнице.

– Аллис? – позвал он меня, слегка постучав в дверь. И просунул свою наголо побритую голову внутрь. – Как ты себя чувствуешь?

– Как я попала сюда?

– Я отнес тебя ночью.

– Сейчас утро?

– Скоро полдень. Что тебе принести?

– Жаропонижающее. В шкафчике в моей ванной.

Он вышел и вернулся с двумя таблетками, протянул их мне вместе со стаканом воды. Я проглотила их и легла обратно. Он вышел, послышались его шаги по ступенькам и возня в кухне. Через некоторое время он вернулся. Снова постучал и вошел с дымящейся тарелкой и стаканом красного сока.

– Овсяный суп.

Он поставил тарелку на ночной столик, лицо его приняло едва заметное гордое выражение. Я слабо улыбнулась и поблагодарила, и он вышел. Положив голову на подушку, я была не в силах есть. Как он, наверное, горд собой. Я закрыла глаза, мороз пробежал по телу, я повернулась на бок и стала ждать, когда подействуют таблетки. Кожа казалась такой тонкой, такой прозрачной.

Когда я опять проснулась, он сидел за письменным столом и смотрел на меня. Суп, нетронутый, стоял на ночном столике.

– Сколько времени?

– Почти четыре.

– Ночи?

Он тихо засмеялся, покачав головой. Наклонившись, он мягко приложил руку к моему лбу.

– Надо измерить температуру, – сказал он, взял градусник со стола и вставил его мне в рот. Он тут же запищал, Багге вытащил его и посмотрел, нахмурившись. – Спи, Аллис.

Проснувшись в очередной раз, я оказалась одна. Судя по свету из окна, был ранний вечер, я дрожала, мышцы ныли. Прислушалась к звукам снизу – все тихо. Вскоре раздался шум велосипеда, шуршащего по гравию. Его шаги вверх по лестнице. Я прикрыла глаза и отвернулась к стене. Он постучал, но я не ответила, и тогда он открыл дверь и вошел в комнату. Постоял несколько секунд, вынул что-то из пакета и положил на ночной столик. Вышел, оставив дверь приоткрытой, я пожалела, что притворилась спящей. Повернула голову – он положил пакетик винограда.

Мне приснился кошмар, но я не могла вспомнить, о чем он, все еще ощущая ночные страхи и каждый раз вздрагивая, думая о них. На завтрак он снова попытался заставить меня съесть овсяный суп, я проглотила несколько ложек мягких, скользких зерен, но больше не смогла. Он мерил температуру каждые три часа, она держалась между 39 и 40 весь день, я все время была в холодном поту и мерзла.

Вечером он пришел с тарелкой бананового пюре и ложкой, и я почувствовала себя ребенком. У него было беспокойное выражение лица – температура поднялась.

– Вызовем врача? – спросил он.

– Нет, это пройдет через пару дней.

– Что это?

– Грипп.

– Кто мог тебя заразить?

– По ощущениям – грипп.

Он встал и приоткрыл окно. У меня застучали зубы.

– Нам нужно немного проветрить.

Я кивнула. Сделала глоток сока. Самочувствие было просто ужасным, но я была так счастлива, что получила к нему такой доступ. Надеялась, что никогда не выздоровею.

Он снова сел.

– Я могу для тебя что-нибудь сделать?

– Нет.

– Если завтра температура не спадет, я вызову врача.

Я утвердительно кивнула.

Он погладил меня по лбу.

– Ты вся промокла.

Я кивнула.

Он немного помолчал.

– Твоя пижама промокла?

Я еще раз кивнула.

Он поднялся.

– Давай я брошу ее в стиральную машинку.

Постояв у двери, он вышел. Все казалось таким туманным. Я стянула с себя пижаму, ноги и руки ломило. Бросила футболку на пол к двери. Его голова тут же появилась в дверном проеме, и он подобрал мои вещи.

– Вот, возьми, – сказал он, бросив мне что-то и закрыв дверь.

Я взяла ночную рубашку, серую, из мягкой шерсти, почувствовав облегчение – она была обычная и очень удобная. Я боялась, что его жене нравилось чувственное шелковое белье, которое я бы никогда в жизни не смогла носить с достоинством. Надев рубашку через голову и просунув руки в рукава, я снова легла.

В комнате стояла кромешная темнота. Он сидел на стуле за письменным столом.

– Тебе снится сон.

– Мне?

– Нет, Аллис, сейчас ты уже проснулась. Но только что снился.

– Ничего не помню.

– Ты испугалась.

– Сейчас ночь?

– Да.

Он сидел на стуле в странном свете, комната окружала его. Живот был пуст, но есть не хотелось.

– Ты здесь?

– Да, – откликнулся он. – Я здесь.

Мы помолчали. Я почувствовала, как подступает новый приступ озноба, но превозмогла его. Он встал, плотнее укутал меня в одеяло и сел обратно.

– Что случилось в твоей жизни? – услышала я свой голос, словно чужой, странный и хриплый.

Он молчал.

– Что ты сделал, Сигурд?

Это был мой голос, но такой далекий.

Я увидела, как он повернул ко мне голову. Его наклоненную голову осветила луна.

Он молчал. Перевел дыхание.

– Я должна знать, – произнес мой голос ошалело. Я ощутила, как опять проваливаюсь в сон.

Только что начало рассветать. На улице щебет птиц. Он все еще сидел здесь.

– Ты расскажешь мне что-нибудь, Сигурд?

– Что, например? – безразлично переспросил он.

– Историю.

Тишина. Слышно только его дыхание.

– Это случилось летом пять лет назад, – наконец начал он. – Самое жаркое лето из тех, что я помню. Весь июль мы каждый божий день купались у пристани. Это было нереально, единственное подходящее слово. Ничего другого делать не получалось – ни работать, ни даже нормально есть. Однажды мы были на пристани с раннего утра и до ночи. Плавали, загорали, сидели в тени и снова плавали. Когда наступил вечер, наши тела горели, мы лежали прямо на камнях, наблюдая закат, и пили кальвадос из бутылки, пьяные, радостные и ошалевшие.

Он остановился.

«Кальвадос», – подумала я.

– Я заплетал ей волосы, от соленой воды они отяжелели. Я всегда это делал, особенно перед ее концертами, потому что сама она совсем не умела. Потом мы решили прокатиться на лодке. У нас была старая, добротная четырехместная лодка. В сумерках мы спустили ее на воду. Взяли удочку и, шатаясь, забрались в лодку: я помню ее смех, когда я поскользнулся и чуть не упал за борт. Она гребла. Она обожала грести, сильными руками делая медленные, упорные движения. Стояла полная тишина, ветер стих, солнце зашло за горы. Мы разговаривали тихими голосами, чтобы в соседних домиках на берегу нас не услышали, и смеялись друг над другом. Так мы сидели в сгущающихся сумерках, я с удочкой, а она с веслами, был невероятно тихий вечер. Жара наконец-то начала спадать.

Я лежала, слушая его приглушенный голос, дыша так неслышно, как только могла, не хотела прерывать его, напоминая о том, что я здесь. Концерты, сказала я себе, она была музыкантом. Как я могу соревноваться с чем-то подобным?

– Конечно, погода была неподходящая для рыбалки, удочка была в основном развлечения ради, – продолжил он. – Но вдруг, как будто без причины, удочка выскользнула у меня из рук, это, должно быть, была огромная рыба, я инстинктивно бросился за удочкой за борт. Нур так же непроизвольно встала, весла выскочили из ее рук, и она упала, ударившись головой о край. Все случилось невероятно быстро, она оказалась под водой, в черном море, я нырял, но не мог найти ее, пришлось выплывать на поверхность несколько раз, чтобы глотнуть воздуха. Наконец я нашел ее на дне, поднял на лодку; весла уносило, мне пришлось плыть за ними, я не знал, стоит ли причалить к берегу или попытаться привести ее в чувство здесь, посреди… я изо всех сил стал грести к берегу, но, делая это, я понял, что ошибался, она безжизненно лежала, пока я греб. Я остановился и попробовал сделать ей искусственное дыхание прямо в лодке, снова передумал и решил причалить – все мои решения были неверными. В конце концов, мне удалось оживить ее и позвать на помощь, но прошло много времени. Она долго лежала в больнице.

– Господи!

– Через несколько месяцев из больницы ее перевели в инвалидный дом. Ничего не оставалось, кроме как ждать, когда она проснется.

Сердце подпрыгнуло, и я содрогнулась, почувствовав, как слезы подступают к горлу.

– И что потом?

– Шло время. Ничего не происходило. Я не видел ее.

Он долго сидел молча.

– А потом?

– Потом – ничего более. Пока две недели назад не зазвонил телефон. Ей стало хуже. Я должен был решить, можно ли им будет получить ее органы.

Я судорожно вздохнула.

– И?

– Да, – сказал он. – Все было кончено. Я приехал к ней. Провел у ее постели один день, ночь и еще один день.

Он помолчал.

– И все кончилось.

– Я пробуду здесь столько, сколько ты захочешь, – сказала я, закрыв глаза.

Солнце ярко светило в лицо. Я села в постели. В теле была легкая дрожь, спина затекла. Я повела плечами – суставы уже не болели. Последний приступ жара кончился. Я встала и подошла к окну. Солнце освещало вишневые деревья, усыпанные белоснежными цветами. Я подняла окно, и на меня подул свежий ветер. Утро было сверкающим и в то же время спокойным. Я вдохнула воздух. Услышала звук трещащих в лесу деревьев и птиц, бьющих крыльями между веток.

Новый мир.

Я увидела, как он поднимается по лестнице с пристани, с удочкой в руках. Он посмотрел на меня. Остановился и поднял руку, пересек сад и подошел к дому.

– Как ты?

– Я здорова.

Он облегченно улыбнулся.

– Что-нибудь поймал?

– Ничего.

Он продолжал стоять и смотреть на меня, одетую в тоненькую ночную рубашку его жены. Я посмотрела вниз на него. Он задержал было дыхание, чтобы что-то сказать, но вместо этого только улыбнулся. Казался чем-то смущенным. Так и стоял со своей удочкой. Я не знала, как сообщить ему, что я помню все, что он рассказал, и приняла все это в свое сердце. Просто стояла и смотрела на него, немного подавшись вперед. Вдруг я высунула руку в окно и неуверенно показала знак виктории. Наблюдала его реакцию со страхом, чуть не вывалилась из окна.

Он удивленно посмотрел на меня. И сделал тот же знак. Я кивнула со всей серьезностью и отошла от окна.

II

Всего несколько дней назад мы собирали последние яблоки, стоя на лестнице. А теперь в воздухе витали мелкие, сухие хлопья снега. Я собрала грязное белье и пошла в подвал. Боковым зрением я заметила что-то, когда ставила таз на каменный пол. Я застыла, вся внимание. Послышался какой-то треск. Прислонилась к стене и прислушалась. В углу над полом они умудрились прогрызть маленькую, неровную щель. Я взбежала вверх на кухню и открыла шкаф, где лежала стальная стружка. Сколько их тут могло быть? Они могли быть во всем доме. Я засыпала щель стружкой и внимательно осмотрела всю стену, нет ли еще дырок. Это могло быть мышиное гнездо. От этой мысли мурашки побежали по коже. За стиральной машиной я обнаружила мышиный помет. Вдоль стены под вешалкой, на которой висел дождевик и рабочая одежда Багге, было еще. Когда я сняла все с вешалки, чтобы посмотреть, если ли еще дыры, вдруг показалась дверная ручка. Я не предполагала, что здесь может быть дверь, но, конечно же, это вполне нормально, ведь я всего лишь в маленькой части подвала. Было ощущение, что мыши бегают по ногам, я вздрогнула, повернула ручку и всем телом навалилась на дверь – давно ее не открывали. Там оказалась всего лишь пустая, сырая комната. Было темно, и я почувствовала себя взломщиком, но свет не включался. Мне казалось, что мыши царапают стены и пол вокруг моих ступней, я перевела дыхание.

Напротив наружной стены я увидела слабый проблеск лестницы и двери, двери в подвал, конечно же, рядом с верандой. Я и раньше видела ее, но никогда не задумывалась, что там. Я не должна была здесь оказаться. Лампочка в потолке выкручена. Я еще раз тронула выключатель, вкрутила лампочку, свет включился, замигал и снова погас. В подвале было пусто, влажно, на другом конце комнаты была лестница, которая вела наверх. Я сделала несколько неуверенных шагов, все время боясь наступить на что-нибудь мягкое, думая о том, как мой вес давит тонкие мышиные тельца. Лестница вела к люку на первый этаж, я нащупала ее руками. Я остановилась в попытке сориентироваться. Куда ведет этот люк, в его спальню или кабинет? Я осторожно постучала по люку. Потом чуть настойчивее. Ничего. Он ушел к себе после завтрака, но ведь он может спать. Нет, вряд ли после завтрака. Я надавила руками, и люк открылся. Есть кто-нибудь? Я сняла его и оказалась головой посреди пола. Пустая комната, в ней ничего, кроме окна, двери, стула, картонной коробки и футляра от музыкального инструмента, стоявшего в углу. На стене множество прямоугольных картин или фотографий. Я забралась в комнату. Осмотрелась и оценила взглядом чехол. Скрипка. Его жены. Сложенный пюпитр лежал на полу за коробкой. В коробке – ноты. В животе у меня что-то сжалось, я покачнулась и едва сдержала рыдание. В глазах защипало, и я прыгнула обратно в подвал, неслышно и моментально, но пульс отдавался в ушах. Ни письменного стола, ни инструментов, ничего, только скрипка. Он играл на ней? Нет, это невозможно, я бы услышала. Он прятался в этой темной комнате, проводил там день за днем. Я села на корточки. Зажмурила глаза: лучше бы я этого не видела. Больше всего подавляло то, что комната настолько пуста. Все что угодно, только не это. Я представила, как он сидит на полу, прислонившись к стене около футляра со скрипкой, уставившись перед собой, перемалывая мысли как мельница. Сидел и думал о жене. Я почувствовала пустоту в животе. А где он сейчас? В спальне? Там он сидит? Каждый божий день, за исключением тех дней, когда он уезжал, и того времени, когда он ест, он говорил, что уходит в спальню или кабинет, что работает там над чем-то, что вот почему ему нужна помощь по дому и саду. А теперь – я ни за что не смогу рассказать, что я увидела. Я вернулась в прачечную комнату и загрузила машинку.

Мне приходилось снова и снова дышать глубже, приближался час ужина. Я пыталась успокоить руки, в трясущихся пальцах звенела посуда, звякали ножи о стаканы, когда я накрывала на стол. Беспорядочными движениями выставила начинки для бутербродов. Ровно в восемь дверь открылась, и он вошел, я стояла между столом и кухней, выпрямившись, как лань, быстро повернулась и схватила чайник.

– Еда готова.

– Хорошо.

Он сел. Я налила чай. Солнечный луч проник в кухню и попал на блюдце, когда я протянула руку, чтобы наполнить его кружку.

Мы ели молча. Я в основном сидела, потупившись, стараясь дышать ровно, что было невозможно. Дыхание учащалось, хотелось прокричать о том, что я знаю. Он тоже ничего не говорил, вел себя как обычно, но я заметила, что он на меня смотрит. Наконец он отложил нож и кашлянул:

– Что-то случилось?

– Нет.

– Ты такая тихая.

– В подвале мыши, – наконец сказала я.

– О, черт побери, – сказал Багге.

Это был первый раз, когда он выругался при мне, это слово меня встряхнуло.

– У нас есть мышеловки?

– Нет, к сожалению.

– Тогда я поеду и куплю, – сказала я, резким движением отодвинув стул.

Он посмотрел на меня немного удивленно. Я прошла мимо него к двери на веранду и выглянула, притворившись, что там что-то есть и мне нужно проверить. Развернулась посмотреть на его затылок: видно ли по волосам, что он только что встал с кровати? Но они лежали как обычно. Я оделась и пошла на автобус.

Я вернулась с сорока мышеловками. Лучше больше, чем меньше. Все мыши должны погибнуть. Ни одна не переживет эту зиму. Половину я распределила вдоль стен дома, поленницы и в сарае, а вторую расставила по трем этажам. Обычные захлопывающиеся мышеловки со стальными пружинами – гильотинами для мелких грызунов. Багге заинтересовался моим проектом по уничтожению мышей, меня это радовало, он часто спрашивал о том, как продвигаются дела. Ночами мне снились мыши, будто я проверяю мышеловки и достаю кучи мышиных трупов.

В первые дни приманка оставалась нетронутой во всех мышеловках. Я заткнула все углы и засыпала стальной стружкой. Но я знала, что они здесь, они повсюду, снаружи и внутри. Не представляя, сколько их там может быть. Я ходила в подвал с проверкой в самое разное время, чтобы застать их врасплох, притворяясь, будто у меня есть там дела. Медленно прокрадывалась вниз, останавливаясь на предпоследней ступеньке, и молниеносным движением включала свет. Нет. Никого.

Крошечная тень проскочила по полу, когда я вылезала из ванны, тут же исчезнув. Маленькая гадина, наверное, скрылась в дырке в стене или пробралась под дверью в запертую комнату с вещами жены. Я осмотрела стену, где исчезла мышь, но ничего не обнаружила. Я легла на пол вдоль стены и прислушалась к звукам. В самом углу раздался слабый, чуть слышный писк. Постепенно я сходила с ума. Я сбежала вниз и забарабанила в дверь Багге, но он не выходил. Я сделала глубокий вдох, открыла дверь и вошла к нему. Почувствовав, что имею на это право, я прошла через спальню к двери в кабинет. Там было пусто, люк в подвал был на месте. Ощутила физически приближающуюся ярость, смесь отвращения к мышам и гневом из-за того, что он насмехался надо мной. Я перебежала двор, сняла лом со стены в сарае и вернулась в дом. Всем весом навалившись на лом, я наконец отломала планку с громким треском. Там я нашла их – они лежали, словно мерзкие, прозрачные розовые яйца. Содрогнувшись, я осталась стоять на месте, не в силах принять решение, не в состоянии справиться с проблемой. Маленькие слепые тельца крутились и пищали. Как мне быть: сжечь их или закопать, казнить их одного за другим, – но как? Я не могла сделать выбор, все казалось одинаково жутким. Я прикрепила планку на место, чтобы они не убежали или чтобы не прибежали новые, и сбежала вниз, снова к Багге. Эй! Сигурд! Сигурд! Я просунула голову в дверной проем и позвала его. Опустила ноги в тапочки и выбежала на веранду, щурясь и пытаясь разглядеть его. Следы на снегу вели от подвальной двери через лужайку в сад. Я вышла без куртки, снег падал мне на голову и шею. Проследовав по его следам через белый сад, вниз к пристани, я остановилась у лодочного сарая. Не смея ничего сделать, даже позвать его. Я поняла, что он рано или поздно увидит, что я была тут, по моим следам, если их не заметет к тому времени. Из сарая раздавались приглушенные царапающие звуки. Отлично. Вот где он работает. Лодочный сарай был его местом пребывания, как я могла этого не заметить? Вспомнила, сколько раз я видела, как он поднимался с пристани, но не видела, как он выходил из своей комнаты. Теперь совершенно очевидно, что он выходил через подвал, но зачем? Я должна узнать. Сделала шаг вперед и громко постучала в дверь, снова отошла назад. Подождала.

– Сигурд!

Я подождала, снова сделала вдох.

– Сигурд!

Звуки изнутри прекратились, дверь открылась, и показалась его голова. Он мрачно уставился на меня, с красным лицом, влажными волосами и в одной майке.

– Прости. Но…

– Что?

– Я нашла мышиное гнездо в стене на втором этаже.

Он исчез за дверью и вышел уже в куртке, я шла за ним вверх по лестнице, планируя ответ на случай, если он раскритикует меня за то, что я разломала его стену.

– Я разберусь с этим, – сказал он, когда мы вошли в дом.

– Но что ты сделаешь?

– Не думай об этом.

Я восприняла это как ясный приказ держаться подальше, поэтому я пошла в кухню и принялась выкладывать овощи на стол. Сверху послышались несколько резких звуков, и он спустился и вышел из дома, я не поворачивалась, стараясь не смотреть. Скоро он подошел ко мне.

– Все.

– Ты убрал их?

– Да, все готово.

Он улыбнулся, когда я кивнула ему с признательностью.

– Хорошо.

– Кстати, – сказал он. – Пойдем пройдемся.

Мы пошли вместе. Он прибил планку, которую я оторвала, но дверь в комнату с вещами жены была нараспашку.

– Я совсем забыл об этом. Это вещи Нур, все, что в коробках и вокруг. Посмотри, может быть, найдешь что-то для себя. Бери все, что может тебе пригодиться.

– Ты уверен, что хочешь этого?

– Конечно, Аллис. Иначе они просто будут лежать без дела.

Он спустился. Помедлив, я вошла в комнату и осмотрелась. Осторожно открыла ближайшую коробку. Одежда лежала, красиво сложенная. Свитера из хорошей шерсти, шелковые блузки, юбки, все выглядело просто и красиво, качественные вещи приятных цветов. Какой хороший вкус. Она покупала красивую одежду, выступала на концертах, ходила по городу с инструментом за плечом и смеялась, в высоких сапожках и шелковой блузке под пальто из верблюжьей шерсти. Пила кофе с коллегами-музыкантами в кафе музея искусств, очаровательная, с живым лицом и глазами, волнистыми темными волосами. А по вечерам ее прижимал к себе Багге.

В пять часов я спустилась и начала готовить ужин. Обжарив мясо с корнеплодами, я залила все красным вином и поставила железную форму в духовку на маленьком огне. Я решила, что он опять ушел в сарай. Очевидно, что кабинет служил только проходом туда. Теперь я знала это, а он знал, что я в курсе, и если он не даст мне добровольного объяснения, я могу поднять эту тему в разговоре. Пока что моя фантазия не могла предложить ни одного варианта, чем он там занимался, но звуки оттуда были похожи на столярную работу.

Я встретила его в кухне, когда приближалось время ужина и я спустилась посмотреть, готово ли мясо. Он вышел из душа, окутанный клубами пара.

– Через десять минут ужин.

– Тогда пойду возьму бутылочку.

Я накрыла на стол и пошла к себе переодеться. Когда я вернулась, он сидел на своем месте. Его глаза засверкали, когда он увидел меня. Я пожалела и смутилась, платье обтягивало меня всю.

– Думаешь, это глупо?

– Нет, что ты. Ты прекрасна.

Я поставила кастрюлю на стол и протянула ему половник. Он накладывал себе, пока я разливала вино в ожидании, когда он попробует.

– Ого, – сказал он, сев обратно.

– Как мясо, нежное?

Он кивнул и стал есть. Я положила себе из дымящейся кастрюли. Мы ели молча, запивая вином, на улице не прекращался снег. Мне было стыдно сидеть в платье его жены, но в зеркале оно казалось таким красивым и так хорошо на мне сидело. Мерцающая сине-зеленая ткань, почти как голова утки.

Он поглядывал на меня время от времени, по-другому, чем раньше, он пялился. Вот я сижу, думала я, одетая как его жена. Я передумала и решила не спрашивать про лодочный сарай, нельзя было рисковать, он не должен разозлиться на меня снова.

Кастрюля опустела, он все съел и смотрел на меня несколько удивленно. Встал, опередив меня.

– Сиди, я отнесу.

Он взял посуду и приборы и отнес все к раковине.

– Будешь кофе?

– Да, спасибо.

Он налил нам кофе, и снова воцарилась тишина.

– Ты думаешь прожить здесь до конца жизни? – вдруг услышала я свой голос.

– Да, – ответил он как ни в чем не бывало. – Я абсолютно в этом уверен.

– Но разве тебе не надо работать?

– А ты думаешь, что я не работаю?

– Я не знаю… А ты работаешь?

Он посмотрел на меня поверх кофейной чашки стеклянными глазами.

– Я случайно нашла люк, ведущий в твой кабинет. Я охотилась за мышами, не собиралась шпионить…

– Охотилась за мышами? Ты что, кошка?

– Я не знала, куда ведет эта лестница, я просто хотела…

– И ты попала в пустую комнату.

– Кажется, давным-давно ты говорил, что ты юрист.

– Юрист?

– Да, ты сказал, что работал с правом и законом.

Его взгляд смягчился.

– Ах, Аллис. Ты все запоминаешь. Ничего тебе нельзя говорить.

– Я не собиралась…

– Я привожу в порядок лодочный сарай. Но тебе нельзя смотреть, пока я не закончу. Обещаю, что ты все увидишь.

– Почему нельзя посмотреть сейчас?

– Ты бы разочаровалась, если бы увидела все сейчас.

Он поднялся.

– А не выпить ли нам портвейна?

– Можно.

На полпути в подвал он остановился.

– Аллис.

– Да?

– А ты как, сможешь здесь жить до конца жизни?

– Да. Думаю, да, – ответила я, в шоке от собственных слов. По его лицу скользнула улыбка, и он скрылся в подвале. Я вдруг почувствовала полное спокойствие. Он вернулся с портвейном. Достал из шкафа бокалы и налил нам обоим. Отставив бутылку, он встал у меня за спиной, положив руки мне на плечи, большие, теплые руки на скользкой ткани платья, они лежали спокойно, и он молчал. Потом он взял мои волосы, пропустив их между пальцами несколько раз. Собрал все волосы в руках и начал заплетать косу. Грубые пальцы осторожно дотронулись до моей шеи, он положил косу на мое левое плечо и повернул меня к себе. Посмотрел на меня. Наверное, что-то увидел в моих глазах.

– Не бойся, – сказал он, заключив мое лицо между своих ладоней. Присел на корточки передо мной. – Я не думаю, что ты – она.

– Конечно, – откликнулась я. Тошнотворная скорбь поднялась внутри.

– Это не так, – продолжил он. Наклонившись, Багге мягко поцеловал меня. Провел пальцами по моим волосам, распуская косу, волосы свободно легли на спину. – Ты – Аллис.

Я кивнула.

– Пойдем.

III

У меня все еще была комната наверху на случай, если я хотела почитать или побыть одна, но спала я у Багге. По ночам в доме было холодно, а в его постели – тепло. Иногда он лежал ко мне спиной, а иногда обнимал меня одной рукой. Я по-прежнему вставала первой и готовила завтрак. Потом выходил он, и мы ели вместе. Затем он надевал ботинки, натягивал свитер через голову и шел в лодочный сарай. А я, пока краснощекая, с мокрым кончиком носа, ходила от дерева к дереву, стряхивая с них мокрый, тяжелый снег, чтобы ветки не сломались под ним, и то же самое с кустами. В саду было мало работы. Я проводила дни за уборкой в сарае, тщательно разбирала и очищала все инструменты, выбрасывала хлам. Я решила принять февраль буквально – этруски назвали его в честь бога подземного царства и очищения. Иногда наступали короткие периоды мягкой погоды, которые быстро сменялись трескучим морозом. Я повесила кормушки для синиц на вишневые деревья у веранды, в ветках было полно маленьких птиц, иногда я часами стояла у окна, наблюдая за ними.

Вот-вот появятся первые признаки весны. Я сорвала ветки с трех деревьев, поставила их в теплую воду, и скоро ветки яблони и вишни расцвели на подоконниках.

Я закончила разбирать вещи Нур и отобрала себе все, что хотела. Всю свою одежду я перенесла в спальню Багге. Остатки я запаковала в коробки, и он отнес их в контейнер за магазином. Я думала о том, могло ли быть все так, как сейчас. Наверное, да. Готовить вкусную еду, читать, проводить время в саду, иногда заниматься любовью. Вечерами мы сидели, каждый в своем кресле, читали и поддерживали огонь в камине в спокойных разговорах о снеге, подснежниках и весне.

Она изучала меня особым взглядом. На долгое время она будто оставила меня в покое. Полки совсем опустели. На прилавке с овощами осталось всего несколько коробок с корнеплодами и парой разбросанных яблок. Приходилось отбирать каждую луковицу перед тем, как положить ее в корзинку. Сколько раз я, приходя домой, замечала плесень на верхнем слое. Она без стыда щурилась на меня повсюду. Скоро можно будет ездить на автобусе в город за покупками, только чтобы избежать этого. Каждую поездку загружать сумки сухими продуктами: бобы, чечевица, крупы и рис, а в будущем сможем жить на подножном корму хотя бы из овощей. Завязать знакомство с местными егерями и покупать у них мясо, а молоко и яйца напрямую у местных крестьян. Каждый день ловить рыбу. Что до меня, так я бы с удовольствием вернулась к обменной торговле, было бы только на что менять продукты.

– Вижу, у вас новое пальто, – сказала она, когда я выложила товары на прилавок. – Вам идет.

Я надела серое зимнее пальто Нур из хорошей шерсти, как я могла упустить это из виду, когда собиралась в магазин.

– Спасибо. Я так понимаю, вы все замечаете, – ответила я.

– Замечаю всякое-разное, понимаете ли.

Ее распущенные пожелтевшие волосы обрамляли розовое лицо, я с трудом держала себя в руках.

– Да, понимаю.

Я взяла сдачу и забрала пакеты.

– Да, и передавайте привет подлецу.

Я остановилась, повернулась посмотреть ей прямо в глаза.

– Что вы сказали?

– Говорю, пальто вам очень к лицу.

Она, не дрогнув, посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась.

Я хотела спуститься к нему в сарай, но решила не отвлекать. Подождала до ужина. Когда я рассказала, что произошло, он замер с вилкой у рта. Брови удивленно поднялись, он взял стакан и сделал большой глоток.

– Она сказала еще что-нибудь?

– Нет, только это.

Я не упомянула о том, как она прокомментировала мое пальто. Он ничего не сказал.

– Ну и? – спросила я.

– Не думай об этом, – откликнулся он, взял вилку и продолжил есть.

После обеда я пошла проверить мышеловки. Все двадцать штук, которые я расставила по дому, были пустые. Я взяла карманный фонарик и вышла на улицу. Первые две перед поленницей – пустые, но, приблизившись к сараю, я заметила темные тени в двух других, сердце подскочило. Я поспешила проверить улов, но под свет попала не мышь, а большая синица. «О, нет», – прошептала я и посветила на вторую ловушку: в ней тоже оказалась птица, пригвожденная стальной пружиной. Не зная, что делать, я поднялась и пошла проверять остальные за домом. В двух были синицы, а в третьей я нашла лазоревку. За углом две остались пустыми, а в третьей была снова синица. Наконец я насчитала семь пустых и тринадцать птиц. Все они лежали с широко открытыми черными глазами. Взбудораженная, я пошла в гостиную поискать в книгах, что могло привлечь маленьких птиц в мышеловки.

– Что такое? – спросил Сигурд.

– Во всех мышеловках птицы.

– Не мыши?

– Нет, куча прижатых синиц.

Он опустил книгу на колени.

– Что ты положила в ловушки?

– Свинину.

– Попробуй какие-нибудь сладкие фрукты, мыши это любят.

– Фрукты?

– Или можно повесить в саду большую птичью клетку и посмотреть, не прилетит ли сова. Нет лучше мышеловов, чем совы, тем более что лес кишит ими.

– Думаешь?

– Ты похоронила птиц?

Я потупила взгляд.

– Они все еще в ловушках.

Он опять принялся за книгу.

– Это входит в твои обязанности, – сказал он, строго на меня посмотрев.

Я взяла велосипед и провезла его через лес на шоссе. Прибыв на место, я удивилась: магазин закрыт и погружен в темноту. Я издала триумфальный вздох. Я не куплю никаких фруктов для своих мышеловок, зато я, надеюсь, видела ее орлиный сверлящий взгляд в последний раз. Я развернулась и поехала домой, согнувшись над рогатым рулем, но с прямой спиной, внутренне возбужденная, с чувством восстановленной справедливости. Когда я подъехала, он стоял посреди двора, с топором в руках и небольшой кучей колотых дров за собой.

– Магазин закрыт.

– Что?

– Но у нас есть все необходимое, по крайней мере, на два-три дня. Помочь тебе сложить их?

– Да, конечно.

Я прикатила тележку и начала заполнять ее дровами.

– Ездить туда и делать покупки было ужасно: я никогда не знала, что она скажет на этот раз.

– Да, – откликнулся он. – Хорошо, что ее нет.

Он взял тележку и откатил ее между кучей и мной, я сложила все ровно и компактно. В воздухе витала пара снежных хлопьев, последний снег этой зимы. После этого я занесла в дом охапку дров и затопила камин.

Апрельские утра были еще холодные. После завтрака мы вышли в сад, надев шапки, каждый со своими садовыми ножницами. Он обрезал фруктовые деревья, а я – ягодные кусты. Он обходил их со всех сторон и срезал засохшие ветки одну за другой. После мы все собрали, и я увезла их на тележке. Когда я вернулась, он собирался пройти через лужайку вдоль каменного ограждения к огороду.

Вечером он пил чай на кухне, а я чистила корнеплоды, чтобы запечь их в духовке.

– А что случилось с Хермодом? – спросил он, поставив чашку.

– С Хермодом?

– Помнишь, ты рассказывала про Бальдра? Хермод поскакал к Хель, чтобы предложить ей деньги за выкуп Бальдра. Чтобы забрать его из царства смерти и вернуть в Асгард?

– Хермод, да. У тебя хорошая память.

Я задумалась.

– Он скакал девять ночей в кромешной тьме, – начала я, сев за стол. – Через мост Йаллар, пока не приехал к высокому забору царства Хель. Он пришпорил Слейпнира, и они перепрыгнули забор. Хермод спешился и вошел внутрь. Там он увидел Бальдра, сидящего на высоком стуле.

– Своего брата.

– Да. Хермод рассказал Хель, почему он здесь. Рассказал, как и боги и люди скорбят о Бальдре. Хель сказала, что отпустит его при одном условии: все в мире, и живое и мертвое, будет плакать за Бальдра. Если все это сделают, он вернется. Но если хоть одна-единственная вещь не заплачет, Бальдр останется у нее. Бальдр провожает Хермода и отдает ему кольцо Драупне, чтобы вернуть его Одину в подарок. Хермод скачет домой в Асгард и передает послание Хель, и боги посылают гонцов дальше ко всему, что есть в мире, с вестью о том, что нужно выплакать Бальдра из царства мертвых. Все обещают сделать это. Все, кроме старой великанши, которую гонец богов встречает на пути домой и которая зовется Такк. Когда они попросили ее оплакать Бальдра, она ответила: Такк будет плакать сухими слезами на сожжении Бальдра!

– Локи, – прошептал он.

– Да.

– И Бальдр остался у Хель.

– Да.

– А Локи?

– Его нашли и пытали. Крепко привязали кишками его собственного сына, Вале. Кишки превратились в железо. На нем висела змея, капающая ядом в его лицо и причиняющая ему страшную боль. Поэтому жена Локи Сигун держала миску, в которую она собирала яд, но каждый раз, когда миска наполнялась и она выливала ее, одна капля падала на Локи. И тогда он метался в такой боли, что тряслась вся земля! Это и есть землетрясение.

– Он должен был получить свое наказание.

– Все желали причинить ему боль, у него никого не осталось. Мне кажется, это сильно.

Багге мрачно взглянул на меня.

– Ничего сложного в том, чтобы любить Бальдра, его ведь все любили. Но подумай только о том, как это – полюбить Локи.

– Она мешала ему искупить вину.

Я перевела дыхание.

– Я бы сделала то же самое для тебя, – сказала я, в ту же секунду покраснев.

Он бросил на меня быстрый взгляд. Что-то пробормотал в ворот свитера, развернулся, сунул ноги в сапоги и вышел. Не говоря ни слова, он пересек кухню и потопал на веранду, оставив меня с открытым ртом; его большая спина показалась в саду. Я подумала, что никогда не говорила мужчине ничего прекраснее, и вот она – благодарность. Я собрала обрезки овощей, чересчур взволнованная: как он несправедлив, что это за ответ такой? Я поставила себя в уязвимое положение, а его реакцией стал уход. Я оттерла разделочную доску резкими движениями, намочила и отжала тряпку и пошла наверх в свою комнату, плюхнулась на постель. До того времени, когда мы обычно ложились спать, было еще пара часов, но я решила остаться здесь до этого. Чтобы он смог немножко подумать. Спать одному и думать, можно ли так себя вести. Я лежала недвижимо, с плотно закрытыми глазами, но включив все органы чувств. После одиннадцати я услышала, как он ходит внизу. Несколько шагов, и он остановился, еще пара шагов. Помедлил. В раздражении. И он пошел в ванную. Через некоторое время он пересек комнату и закрыл за собой дверь в спальню. Я перевернулась в кровати, зарывшись лицом в подушку, и заплакала от злости. Но очень скоро, всего два или три всхлипа, и я, глубоко вздохнув, смогла приманить сон.

Когда я спустилась, он уже сидел за кухонным столом. Я всегда, все детство, юность и взрослую жизнь, источала непродуктивную гордость, из-за нее я никогда не брала инициативу в свои руки и не шла мириться первой. Я прошла мимо, не посмотрев на него и ничего не сказав, взяла в шкафу кружку, налила себе кофе и села за стол. Так что все зависело от него.

– Аллис.

Я подняла на него глаза.

– Мне жаль, прости меня.

Узел во мне развязался, я взяла его за руку.

– И ты меня.

– Посмотри, – сказал он, повернувшись назад. И достал большую, светлую коробку, высотой больше полуметра. Спереди на ней была широкая дырка. – Это клетка для совы. Для твоих мышей.

– Правда?

– Мы можем повесить ее сегодня. Если хочешь.

– Очень хочу.

– Думаю, повесить нужно повыше, так что нужно делать это вдвоем.

Я подняла клетку, светлое дерево хорошо обстругано по краям. Я открыла крышку и заглянула внутрь – дно покрыто опилками, и все готово к приходу жильца.

– Ты сделал ее вчера?

Он кивнул.

– Может случиться, что весной уже поздно, чтобы заполучить сову, но мы попробуем.

Мы с Багге метров на тридцать зашли в глубь леса и остановились. Мы положили лестницу на землю.

– Сюда, – показал он.

Высокая сосна. Вокруг не слишком густой лес.

– Ты полезешь или я?

– Ты, – ответила я.

Он обвязал клетку тонкой веревкой. Мы приставили лестницу к стволу, он взял конец веревки и начал забираться наверх. На всякий случай я держала лестницу. Я представляла, как влажная резина его ботинок скользнет по лестнице, ощущая это в животе, когда видела, как он плывет в воздухе, повернув голову ко мне.

– Аллис! Отпусти веревку!

– Да, извини.

Он продолжал карабкаться. Был на три-четыре метра над моей головой.

– Может быть, достаточно?

Сердце колотилось, мне стало плохо оттого, что он так высоко.

– Пять метров, – крикнул он мне сверху. Я уставилась прямо перед собой, на ствол, так крепко держа лестницу, что побелели костяшки пальцев. С каждым его шагом лестница все больше раскачивалась.

– Пора, Аллис!

Я посмотрела вверх. Он стоял на одной из последних ступенек, больше половины тела без опоры, и держался одной рукой за ствол.

– Передавай клетку!

Я стала тянуться к клетке, не выпуская из рук лестницу, до смерти боясь споткнуться обо что-то, при одной мысли все во мне переворачивалось. Он начал поднимать клетку по веревке. Казалось, что он – это всего лишь точка наверху, на сосне. Я не в состоянии была смотреть, как он привязывает клетку. Лестница тряслась, качаясь вперед-назад, и я навалилась на нее всем телом, чтобы стабилизировать. Она перестала качаться. Я подняла глаза вверх. Он посмотрел вниз на меня, очень странно.

Ничего не сказал.

Я опять посмотрела на него.

– Что такое?

Он отнял руку от дерева и встал свободно, на четвертой ступеньке сверху.

– Я спрыгну.

– Недостаточно высоко! – спонтанно выкрикнула я.

Он удивленно засмеялся.

– Ты права.

Он слез вниз. Спустившись, он обнял меня. Я вспотела и тряслась от холода. Он погладил меня по голове, посмеялся, отпуская меня, и показал наверх:

– К следующему году у тебя в соседях будет сова!

– Ты знаешь, что крики неясыти предвещают смерть?

– Да, смерть мышей.

Затем мы вместе пошли дальше в лес, я хотела посмотреть, расцвели ли первые подснежники. Он шел за мной.

Впереди мы увидели просвет и пошли туда. Когда мы пришли, я увидела, что это то самое место, где я была в прошлом году, открытая поляна посреди леса, там, где был черный круг. Он остановился, а я подошла туда вплотную. Я повернулась к нему.

– Что здесь произошло?

– Здесь?

– Здесь кто-то жег костер.

– Да, наверное.

Я присела на корточки, и он подошел ко мне. Я запустила руки в траву и кое-что нашла. Показала ему.

– Гвоздь.

– Да, – сказал он.

Я продолжила поиск. Нашла еще два, три, четыре. Все почернели от сажи.

– Наверное, кто-то сжег старые строительные материалы.

Он стоял молча.

– Здесь много гвоздей.

– Это не гвозди, это заклепки.

– Заклепки?

– Ими скрепляют борта лодки.

Я удивленно посмотрела на него. Не отвечала в ожидании, когда он продолжит. Он не подавал виду, что у него есть что-то еще на сердце. Я встала.

– Вон твои подснежники, – заметил он, показывая на кочку, светившуюся белым цветом среди зеленого. Они были сырые от росы, я наклонилась и собрала маленький букетик. Между нами стояла тишина, которую ощущали мы оба.

– Пойдем обратно?

– Подожди, – сказал он.

Я остановилась. Он встал посреди черного круга. Солнце и тени на лице.

– Это лодка.

Он повернулся ко мне.

– Здесь я сжег свою лодку.

– Зачем?

Он не ответил.

– Из-за несчастного случая?

Он кивнул.

– Как ты смог ее сюда затащить?

– Я прикатил ее.

– Прикатил? Через весь лес?

Он помотал головой.

– Наверх, через сад.

– Что?

– По лестнице, через сад и сюда.

– Я не верю в это. Лодку? Она слишком тяжелая.

Он не ответил.

– Зачем ты это сделал?

Молчание.

– Зачем ты сжег лодку?

– Я не хотел, чтобы она была у меня.

– Давно это случилось?

– Сразу после несчастного случая.

– Ты затащил ее сюда один?

Он снова кивнул.

– Но разве после того, что случилось, не было расследования, разве никто не приходил осмотреть место происшествия?

– Я сжег ее после того, как они приходили.

Мы постояли.

– Ты делаешь так много странных вещей. Меня это пугает.

Он ничего не сказал. Боковым зрением я увидела, что его лицо исказилось. Он застегнул молнию на свитере до самого подбородка. Так он стоял в полном покое, широко расставив ноги в своих походных сапогах.

– Если бы я сама была такой же странной, тогда, может быть…

Он повернулся.

– Но я не такая. На самом деле я очень обычная.

Его лицо смягчилось.

– Нет, – сказал он. – Ты не обычная.

– Да нет же, это действительно так. Извини, если заставила тебя думать обо мне что-то другое.

– Ты и я, Аллис, – сказал он, улыбнувшись. – Все совсем по-другому. Ты здесь.

Его голос звучал неожиданно легко и свободно.

– Пойдем обратно к лестнице?

Я последовала за ним через лес, удаляясь от кострища.

– А что было после?

– После чего?

– После того как ты сжег лодку – что ты делал после?

Он положил руку мне на спину и крепко схватился за мое плечо своей большой рукой.

– Я помню очень мало, практически ничего. Я ушел в себя. И вдруг прошло несколько лет.

– Что случилось?

– Год назад я проснулся и посмотрел вокруг. Дом пришел в запустение. Я выглянул на улицу. Нур обожала этот сад, а теперь он был на грани смерти, как и она. Но я не смог тронуть его. Это бы причинило еще большую боль. Я привел дом в порядок внутри и снаружи, сделал все необходимое. Но сад так и остался. Навещая Нур, я рассказывал ей обо всем, что всходило и росло. Думал, что, пока жив сад, что-то будет жить и в ней. Но ничего из того, что я говорил, не было правдой. И ей постепенно становилось хуже. И я стал искать помощи.

Я почувствовала укол совести. Не очень-то большая помощь. Если бы я знала об этом, я бы, наверное, честно попыталась лучше разобраться в предмете.

Он остановился и повернулся ко мне.

– Ну а потом появилась ты.

Да, точно, подумала я мрачно, и что же я успела сделать с тех пор, как приехала? Поковырялась немного в земле, а потом все силы пустила на налаживание отношений с Багге. Он провел рукой по моей щеке, взял меня за подбородок и отпустил. Мы пошли дальше.

– Но и это не помогло, – продолжил он со вздохом. – Тот вечер, когда было лунное затмение, Аллис. Мне так стыдно за случившееся.

– Не думай об этом.

– Подумать только, я хотел, чтобы ты ушла. Что ты не была здесь в безопасности, что это я причинял боль другим.

– Ты знал, что я сама приду обратно.

– Нет! – сказал он. – Я был рад, что ты смогла уйти.

– Не говори так.

Он прижал меня к себе и поцеловал в макушку, подув мне на волосы.

Мы вышли из леса, неся лестницу, прошли через заросли вереска и по склону в сад. Весеннее солнце лежало прямо над горами, небо было светло-желтого цвета, воздух такой чистый.

– Ты не справишься один, – сказала я.

– Не справлюсь.

Стейки лежали на столе. Он стоял у плиты и готовил соус из красного вина.

– Если мы так и будем жить… – начала я.

– М-м-м?

– Если это можно назвать семьей. Тогда нам нужно обсудить кое-какие вещи.

Он кивнул.

– Как мы будем выживать?

Он посмотрел на меня.

– Например, – продолжила я, – есть ли у нас деньги?

– У нас нет никаких расходов, кроме тебя.

– Ты не платил мне с прошлого августа.

– Ты не сдавала мне счета, – сказал он, увлеченно взбивая соус в маленькой кастрюльке.

– Я думала, у нас без налогов.

Я отложила стейки в сторону и слила в его кастрюлю мясной сок.

– Я подумываю о том, чтобы вернуться на работу. Рано или поздно ведь я должна это сделать.

– Должна? – удивился он. – Я думал, ты работаешь у меня.

– Ну-ну, работаю, как же.

Сколько вообще длится скандал? – подумала я. Не так уж долго в наше время, у людей и своих проблем много, они быстро все забывают, одного скандала недостаточно, его нужно пополнять новыми подробностями, нужно все время добавлять «свежий стыд». Эта страна такая маленькая, что никто не осмеливается разрушить тебя до конца, только чуть-чуть, ведь они знают, что и сами могли оказаться на том же месте.

– У тебя вообще есть доходы?

Он взял с полки сито и начал процеживать соус в соусницу, не ответив.

– Кем ты вообще работаешь?

– Этого я сказать не могу, – произнес он, пока темный соус лился тоненькой струйкой, и было неясно, считал ли он сам это забавным или говорил всерьез.

– Не можешь?

Он поставил кастрюлю и сито и долго смотрел на меня, раздумывая, подняв брови, как будто сомневался, пойму ли я. Бывший военный, шпион, мне много раз приходило это в голову, может быть, как-то связан с расследованиями? Я вдруг вскипела из-за того, что он не хотел мне рассказывать.

– Нет уж, ты должен мне сказать! Ты что, в программе защиты свидетелей или еще что?

Он вытаращил глаза на меня. И разразился смехом. Я читала о том, как свидетели делали пластические операции, вырывали зубы и делали все что угодно, чтобы стать неузнаваемыми, и уже успела представить, как он мог выглядеть на самом деле, но он смеялся своим почти беззвучным смехом, откинув голову назад, пока не смог остановить себя.

– Извини, – сказал он. – Я просто шучу.

– Прекрати.

– Я просто боюсь, что ты потеряешь ко мне интерес, когда пропадет загадочность.

Я избегала смотреть ему в глаза, потому что в определенном смысле он был прав. Я много раз об этом думала. Что, если я сама создаю эту таинственность вокруг него? Я заставила себя поднять взгляд.

– Дурак.

– Аллис, – сказал он серьезно. Поставил соусницу на стол. – Ты будешь сама виновата, если разочаруешься.

– Хорошо.

Он сделал вдох.

– Я плотник.

Я посмотрела на него, и он бросил на меня ответный серьезный взгляд.

– Плотник?

Он медленно кивнул.

Я почувствовала, как что-то во мне упало и поднялось одновременно. Да, признала я, если это правда, то конец загадочности, но удивление было так велико, что я не сразу это осознала. Рабочий? А откуда тогда взялась вся эта его аристократичность? Получается, я стою здесь с плотником, с самым обычным плотником? Будто темное небо рассеялось над ним, когда исчез этот полумрак. Но может быть, оно и к лучшему. Бог его знает, сколько бы я еще крутилась вокруг него, до смерти боясь совершить невидимую ошибку. Но теперь, раз он плотник, то все предельно ясно, хотя я и сама едва представляла, чем занимается плотник, это ведь то же самое, что столяр? Похоже на небольшое падение статуса, я должна была это признать, у меня есть высшее образование, я публичный человек, а он… Ну уж нет. Вся эта изысканная еда, которую я ему готовила, все часы, потраченные на приготовление бульонов, потому что у меня было такое чувство, будто я готовлю для дворянина, для графа, рожденного с хорошим вкусом, который сразу поймет, если бульон будет слишком простым. Теперь все это было как-то бесполезно. Он просто избавил себя от этого.

– Ты шокирована?

– Не представляю, – откликнулась я, взяв себя в руки. – Я просто не видела, как ты… плотничаешь. За все время, что я тут живу.

– Верно. Но завтра мы сделаем коробки для огорода.

Я убеждала себя, что теперь буду обнимать нового мужчину, без тайн и загадок, я должна этому радоваться, теперь он научит меня забивать гвозди, мы будем ловить рыбу, вместе работать в огороде, заниматься парниками, делать лодку и ставить рыболовные сети – в общем, делать все, чтобы прокормить себя.

Я порезала стейки и положила мясо на стол.

– Я ведь работал, – сказал он. – Но когда она заболела, я взял перерыв. Предполагалось, что это только на время, но вышло все иначе. Теперь, когда Нур больше нет, я, наверное, смогу продолжить работу каким-то образом, вернуться, или…

Я вдруг явственно представила ее перед собой, она лежала прямо здесь, в бикини, с волосами, собранными в пучок, худенькая. Я вынуждена была признать, что в этом было какое-то утешение, какая-то защищенность, знать, что он был женат, значит, он нормальный, несмотря ни на что, он – мужчина, с которым может жить женщина. Это не я себя обманывала, и не у меня низкая планка, его одобрила независимая третья сторона – но всегда, сравнивая себя с воображаемыми женщинами, я имела тенденцию выходить из игры проигравшей.

Он изучал меня через свет свечей. Заметил ли он? Увидел ли, какая я поверхностная? Странное внезапное чувство новой, простой жизни. Но когда все устаканится, может оказаться, что нет ничего лучше. Разве не именно этого я хотела? Разве не это и есть мое спасение, самое чистое – простая жизнь, без социальных амбиций, только работа по дому и саду, чтение, может быть, завести семью? Я взглянула на него. Как хорошо должно быть замужем за плотником, большим, красивым, мрачным, практичным вдовцом из леса, это настоящее чудо.

– Лесной человек, – сказала я. – Нет ничего соблазнительнее.

– Да, не правда ли? Иди сюда.

– Что?

– Садись сюда.

Я пересела к нему на колени. Он обнял меня одной рукой, и так мы сидели, я вдыхала его запах, запах распиленного дерева и свежего моря, приложившись носом к шее и волосам, щетина колола мою щеку. Лесной человек.

– Мне так интересно, что с тобой, – сказал он, уткнувшись мне в волосы.

– А что со мной?

– Я был камнем, пока ты не появилась.

– Ты был камнем еще долго после моего приезда, – заметила я.

Он улыбнулся мне в ухо.

«И ты все еще камень», – подумала я.

– Но потом… – продолжил он.

– Да, что же такое случилось потом?

– Да, вот это мне и интересно. Вдруг все изменилось. Я захотел быть вместе с тобой. Ты всегда стояла здесь на кухне, несмотря на то, что вообще-то тебе нельзя было.

– Да. Да. Так внезапно все и началось? Ты вдруг пришел и решил быть вместе со мной.

– Так и было, – подтвердил он, погладив меня рукой по спине.

У меня возникло смутное ощущение, что что-то не так, но что? Я, стоя у плиты, резала овощи и клала кусочки рыбы в наши миски с супом, посыпая все зеленью, и он, сидевший за столом. Вдруг внутри все опустилось: синяя тетрадка. Рецепты. Запах еды жены.

– Аллис.

– Еда пока не остыла, – сказала я.

Он поднял меня.

Странно. Как странно, что все так вышло, подумала я, пока он на руках нес меня в спальню.

IV

Он вышел из лодочного сарая, когда я поливала огород. Солнце нещадно палило, засуха была уже много недель. Я боялась, что жара уничтожит все мои посадки, и поливала несколько раз в день. Он выглядел превосходно, довольный, легкий, он обнял меня и поцеловал. Его волосы были мокрые от пота, рубашка прилипла к телу.

– Ты готов к ланчу?

Он кивнул.

Я сорвала немного листьев салата, несколько помидоров и на кухне сделала нам бутерброды. Я пекла хлеб каждую неделю. Пока что никто не перекупил магазин. Это не имело никакого значения, мы ездили на автобусе в город каждый раз, когда нам было что-нибудь нужно. Я на полном серьезе начала читать про разведение кур и кроликов, представляя себе, как мы сможем сами себя обеспечить мясом.

Мы ели под вишневым деревом, я проолифила стулья и стол несколько дней назад. Трава щекотала мои ступни, солнце грело ноги.

– Слишком жарко, чтобы работать, – сказала я.

– Да.

Он вздохнул и откинулся на стуле, загорелый и с блестящим лицом.

– Как идут дела в сарае?

Он повернул ко мне голову, заслонил лицо ладонью от солнца и улыбнулся.

– Только что закончил.

– Закончил?

Он довольно кивнул.

– Я могу посмотреть?

– Завтра, – ответил он.

– Почему завтра?

– Осталось доделать совсем чуть-чуть.

– Ну что ж, подожду до завтра.

Он проводил там каждый день с тех пор, как я приехала сюда, и вначале, когда я думала, что он был в своем кабинете. Я не совсем понимала, что может занять столько времени, особенно для него, ведь это была его профессия.

Я пересела в тень под вишней. Солнце приятно припекало. Он сидел, откинувшись на стуле, без рубашки, сонный, с каплями пота на лбу и соломинкой во рту. Ветви кустов за ним отяжелели от черных и красных ягод. Я бросила беглый взгляд на огород. Грядки с салатом, редисом, летней капустой, травами. Все утро я окучивала морковку с картошкой. Я сделала крепкие перегородки между своими плантациями. «Кажется, ничего мне больше и не нужно», – как-то сказал он, стоя и наблюдая за моей работой. Я покосилась на него – он спал под солнцем. Я прикрыла глаза.

Проснувшись, я увидела, как он стоит надо мной. Небо за его спиной переливалось оттенками розового.

– Вечернее купание, – сказал он. – Ты точно не хочешь?

– Не хочу, но я могу посмотреть на тебя.

– Почему ты не хочешь?

– Мне это безразлично. Никогда не испытывала к этому никаких чувств.

– Ты не боишься воды?

– Нет! Но люблю проводить время как-нибудь по-другому.

Он засмеялся надо мной. Я пошла с ним вниз по лестнице, опираясь о теплый камень. Он разделся и прыгнул в воду.

– Аллис! – позвал он меня из воды. – Вода такая теплая! Иди сюда!

Я засмеялась и помотала головой.

– Схожу за книгой.

В холодильнике было полно льда, я собрала его в ведро и открыла бутылку белого вина, положила в ведро два бокала, перекинула плед через руку и сошла вниз к пристани. Я не нашла Багге, ни на пристани, ни в воде, наверное, он уплыл далеко. Этого было достаточно, чтобы я ощутила беспокойный укол в животе, то самое чувство, которое я испытывала с того дня, как вернулась, что за ним нужно присматривать. Я поставила ведро со льдом и осмотрелась, фьорд был абсолютно спокоен, не видно ни одного движения на воде. Я не хотела кричать и взбежала обратно по лестнице, чтобы улучшить обзор. Хватая ртом воздух, я подошла к краю, не придумав ничего лучше, чем высматривать его голову, руки; я уже собиралась снять футболку и прыгнуть в воду, когда дверь в сарай открылась и он вышел оттуда, в длинных брюках и с полотенцем. Заметив ведро со льдом, он просиял. Я повернулась к нему и улыбнулась, притворившись, будто ничего не случилось. Он вытер спину и сел на камень. Только теперь я заметила влажные следы его ног, от фьорда к сараю, что же я за вечно взволнованная идиотка, всегда думающая все самое плохое. Я села рядом с ним, налила бокал и протянула ему, потом налила себе. Мы чокнулись. Его волосы были мокрые и блестящие, он был так красив, что делалось больно. Он пил, смотря на фьорд. Я откинулась на спину, солнце еще низко висело над горами, еще пару часов до заката. Слабый, едва заметный ветерок обдул мою кожу, появились мурашки. Я так боялась и теперь почувствовала облегчение. Он потянулся за своей светлой рубашкой и просунул руки в рукава.

– Подумать только, что именно ты приехала сюда, Аллис.

– Да. Не верится.

Я повернулась и застегнула пуговицы на его рубашке. Посмотрела на него.

– Но ты так и не сказал, сколько человек откликнулось на твое объявление.

Он усмехнулся.

– Только ты.

– Правда?

– Конечно. Кто еще захочет себе такую работу?

– Я думала, что была еще хотя бы пара человек.

Он покачал головой.

– Только ты, глупышка.

Он подтолкнул меня локтем.

– Точно. Глупышка.

Солнце лежало прямо на гребне гор. Я украдкой посмотрела на Багге.

– Я должна кое в чем признаться.

– В чем же?

– Я почти ничего не знала о садоводстве, когда приехала.

Он долил вина в наши бокалы. Поставил бутылку обратно и оперся головой о каменную стену.

– Это я довольно быстро понял.

Гребень горы словно обрамляла металлическая светящаяся кромка. Фьорд сиял как жемчужина.

– Но мне так стыдно. Если бы я только знала, как важен был для тебя этот сад.

Он покачал головой.

– Нет-нет. Это просто суеверие. Из-за того, что надеяться было не на что.

– И все равно.

– Нет, Аллис. Отбрось эти мысли.

Я медленно выпила.

– Хороший вечер, чтобы долго не ложиться спать.

– Я хочу не спать всю ночь, – отозвалась я.

– Серьезно?

– Да.

Он погладил меня по спине.

– Ты замерзла?

– Нет.

Мы услышали крики чаек вдали. Я закрыла глаза. Слушала шум моря, вино приятно разливалось по телу. Небо и фьорд были медово-желтого цвета.

– Хочешь, я покажу тебе пляж? – вдруг спросил он.

– Пляж?

– Тут неподалеку.

Он встал, подал мне руку и поднял меня. Взяв с собой ведро со льдом, он пошел передо мной за сарай и забрался по гладкой скале.

– Будь осторожна, – предупредил он меня.

Я залезла вслед за ним. Скала еще была нагрета солнцем, светло-лиловая армерия приморская торчала из трещин. Мы вместе поднялись на высоту, он взял меня за руку. Через несколько сотен метров на юг по краю скалы перед нами возникла узкая песчаная полоса. Я сняла сандалии и голыми ногами пошла по теплому песку, небо стало оранжевым, трава за пляжем отливала синим цветом.

– Как здорово, – сказала я, повернувшись к нему.

Ветер раздувал его волосы. Одну руку он держал в кармане, а во второй нес ведро, его кожа казалась почти черной под светлой рубашкой. И что теперь? – подумала я. Теперь все так и будет, может ли все быть так? Живу ли я здесь? Полтора года назад я думала, что жизнь моя окончена. Но я смогла начать все заново. Наверное. Волны тихо бились о пляж, очищая песок. Я и не думала, что это возможно. Белое, толстое бревно на песке. Я остановилась и присела на него. Он подошел вслед за мной. У меня щипало кожу, я обгорела. Но от этого было только приятно. Плечи Багге прижаты ко мне, ведро со льдом в песке между нами. Я поднесла бутылку к губам, и в горло потекло холодное вино. Протянув ему бутылку, я слегка почесала его шею и провела рукой по волосам. Я была слишком рада, чтобы плакать, и слишком грустна, чтобы улыбаться одновременно. Не знала, что это такое, хотелось ощущать только облегчение. В первый раз я не чувствовала волнений, и тем не менее тело было в каком-то напряженном состоянии, настороже. Я думала о нем – видимо, с ним происходит то же самое, не знаю, правда, почему. Только мы вдвоем, могло ли что-то из этого получиться? Я была вынуждена собраться и позвонить Йунсу в ближайшие дни, чтобы все решить. Я так долго откладывала это, притворяясь, что все разрешится само собой, чувствуя, как во мне все завязалось.

– Это возможно, – внезапно произнес он.

– Что возможно?

– Все это.

– Думаешь?

– Да, Аллис. Сначала я не верил в это, но теперь я так думаю.

– У нас впереди все самое лучшее?

– Да, думаю, да.

В груди что-то взорвалось, я почувствовала себя невесомой. Я услышала, как он перевел дыхание и медленно выдохнул. Он наклонил голову.

– Аллис, я хотел сделать что-то ужасное. Но ты меня спасла.

– Что ты имеешь в виду?

Он сидел с опущенным лицом.

– Что ты собирался сделать?

В этот момент рядом закричала чайка, я вздрогнула, посмотрела вверх и увидела, как птица бросается прямо на меня, я закричала и пригнулась, услышав, как клюв захлопнулся прямо у моего уха. Чайка улетела. И новый крик пронесся в воздухе, я согнулась, почувствовав, как когти уцепились за волосы, пока птица снова не поднялась. Сигурд вскочил, схватил меня за руку и потянул. Две чайки низвергнулись, и я завопила, удар крыльев прямо в лицо, круглые глаза, клюв, я присела на корточки, Багге потащил меня за собой.

– Идем!

Другой рукой я закрывала лицо, слыша удары крыльев в воздухе. Спотыкаясь, мы бежали по пляжу, клюв щелкал около моей шеи, я опять закричала, там было три, четыре чайки, они нападали на нас сверху, я увидела, как белая тень бросилась на Багге, он уклонился. Мы бежали, а чайки кричали вокруг как сумасшедшие, я опять почувствовала когти в волосах, от шока я расплакалась, мы неслись со всех ног, резкий взмах крыльев рядом и клюв на щеке, я почувствовала, как содрало кожу, сумасшедшие чайки стучали клювами, взмахи крыльев опять приближались, в ушах колотило, я ревела: «Перестаньте!» Он оттащил меня в лес, голыми ногами я бежала по камням и траве, к деревьям, подальше от криков и когтей. Мы остановились: чайки улетели.

Он наклонился, пытаясь отдышаться.

– Аллис! Прости меня за это!

Я посмотрела на него, с влажной от слез и крови щекой. Он с ужасом увидел мое лицо.

– Они тебя ранили?!

– Да!

– О господи, Аллис, дай я посмотрю.

В груди все горело, она вздымалась и опускалась.

– Они могли меня убить!

– Мы слишком близко подошли к их гнездам, Аллис.

Я потрогала свое ухо, оно щипало, и я почувствовала кровь на пальцах.

– Они никогда не были такими агрессивными. Обычно это просто ложная атака.

Он обнял меня одной рукой. Весь побледнел.

– Пойдем в дом, обработаем твои раны.

Я еще раз всхлипнула, но была слишком взвинчена, чтобы рыдать.

– Я никогда ничего подобного не видел, – сказал он. – Иногда они летают высоко, чтобы напугать, когда кто-то подходит слишком близко к яйцам или птенцам, но я никогда не видел, чтобы они на кого-то нападали, ни разу.

Я почувствовала сильное желание уничтожить их, научиться стрелять. Он обнял меня и повел домой через лес. Была абсолютная тишина.

– Ты в безопасности.

Мы вышли из леса и пошли к дому вниз по склону. Небо было ярко-красным, как кровь. Я пошла в ванную. Ступни болели после прыжков по камням и веткам. Сандалии остались лежать на пляже. Я умыла лицо, раны защипало. Небольшая царапина на щеке, от когтя. Не так драматично, как казалось на первый взгляд. Ранка на мочке уха. Кровь уже не шла. Я вытерла лицо, посмотрела на себя в зеркало. Он стоял за мной, нахмурив лоб.

– Я могла чем-то заразиться через раны?

– Нет, – отозвался он. – Не думаю.

Я посмотрела на него в зеркале.

– Ты что-то хотел сказать.

Он бросил на меня взгляд.

– Ничего.

– Нет же. Ты сказал, что хотел сделать что-то ужасное.

Он помотал головой и вышел из ванной.

Я вышла вслед за ним.

Он стоял спиной ко мне, в своей светлой рубашке. Повернулся ко мне лицом.

– Аллис. Давай присядем на веранде?

Я кивнула. Надела вязаную кофту, висевшую на спинке стула у обеденного стола, и вышла за ним. Стало прохладнее. Небо уже не было красным, а имело глубокий синий цвет. В саду было очень темно, я едва могла различить свои овощи, слабо освещенные лунным светом. Мы выключали уличный фонарь, чтобы насекомые не летели. Я села на садовый стул рядом с ним. Тяжело выдохнула. И вдруг начала смеяться.

– Боже мой, – сказала я. – В каком окружении ты живешь.

– Это я виноват. Болит?

– Нет.

В щеке отдавался пульс, но боли не было.

Он хотел что-то сказать. Но теперь он уже не захочет говорить. Я не посмела возмущаться, ведь он так легко закрывается и уходит в себя. Тут ничто не поможет, нужно было только ждать. Быть атакованной чайками, подумала я, что может быть более унизительно?

– Что случится потом? – тихо сказал Багге.

– С нами?

– Нет. Извини, я задумался о другом. Что произойдет потом с богами, когда Бальдр умрет, а Локи схватят?

– Ты сейчас сидел и думал об этом?

– Люблю слушать, как ты рассказываешь.

– Ну что же. Убийство Бальдра развязывает вражду.

– Да?

– Падение морали. Братья убивают друг друга. Начало Рагнарока. В Волюспа рассказывается о битвах в последнем соглашении между богами и злыми силами. Сцены пугающие, боги склоняются в поражении. Одина проглотил волк Фенрир. Тор победил змея Мидгарда, но умер от змеиного яда, попавшего на него.

Багге сидел в темноте и слушал.

– Солнце и звезды почернели. Землю затопил океан. Мир ушел под землю.

Его грудь не двигалась, он задержал дыхание.

– И появился новый мир. Земля восстала из воды, зеленая и новая. Бальдр вернулся и живет в мире с Худ. Локи больше нет. Все прекрасно. Растут невозделанные поля.

Я прервалась. Багге вздохнул.

– Здесь нет ни одного женского образа. И поэтому новый мир избавлен от беспокойства и напряжения.

– Умно́.

– Тот, кого назвали «верховный», сидит на суде. Он рассматривает дела и раздает приговоры. Старые долги сжигаются и выбрасываются в океан.

– Что это значит?

– Наверное, нужно искупить и уничтожить вину, чтобы мог возникнуть новый мир.

– Значит, все хорошо?

– Нет. В самом последнем стихе Волюспа говорится, что дракон Нидхёгг прилетел из Нидафьелль и через перевал в новый мир. У него в перьях трупы людей. На этом все заканчивается.

Я повернулась к Багге, он серьезно на меня смотрел.

– И что это означает?

– Я не знаю. Может быть, то, что в новом мире есть возможность зла.

Он сидел со склоненной головой и вдруг посмотрел на меня.

– Я должен тебе кое-что рассказать.

Он провел рукой вверх и вниз по своему бедру.

– Потому что я хочу быть с тобой абсолютно честен. И мы начнем все с начала.

– Подожди, – прервала его я. – Сначала я должна кое-что сказать.

Он поднял руку.

– Нет, ты послушай меня. – Задержал дыхание. – Ты должна кое о чем узнать.

– О чем?

– О том дне. На фьорде.

Тело покрылось гусиной кожей, когда он это произнес.

– Да, – сказала я. – Несчастный случай.

– Да. – Он повернулся ко мне. – Но все было не так.

Он посмотрел на меня, его глаза как две зияющие пропасти, в них что-то мерцало.

Мы закутались в плед и разожгли огонь, говорили тихо, долго и без устали.

Он отвернулся от меня и посмотрел вперед.

– Наступила кромешная тьма, прямо как сейчас. И снова рассвело.

Он закусил губу.

– Это была тропическая ночь. Мы сидели так всю ночь напролет. На рассвете мы спустили лодку на воду. Взяли с собой удочку и шагнули в лодку, я помню ее смех за своей спиной.

– Но это ты уже рассказывал.

Он не обратил внимания и продолжил:

– Она гребла. Она обожала грести, сильными руками делая тягучие движения. На улице была абсолютная тишина, солнце выходило из-за горы. Я забросил удочку и оставил блесну следовать за лодкой. Фьорд мерцал, небо было светлым. Мы доплыли до середины фьорда. Я чувствовал, как опьянение медленно проходит, я сидел в задней части лодки и видел ее перед собой так ясно. Как же прекрасна она была. Гребла медленно, равномерно, опустив голову, казалось, что она полностью ушла в себя. Я был так спокоен и так рад. Ее щеки светились в утреннем свете. Воздух свежий и чистый. Щебет птиц.

Он остановился. Вокруг не было видно ни зги, самое темное время ночи.

– Я сказал, что люблю ее. Тогда она подняла на меня глаза, и из них потекли слезы. Сначала я подумал, что это слезы счастья.

Я почувствовала пульс, отдающийся в животе, я хотела и не хотела слышать о ней.

– Она тихо заплакала. Отвернув от меня лицо, продолжая грести, она плакала еле слышно. «Нур, – сказал я. – Что случилось?» Она не ответила. «Что такое?» – Она вздохнула и всхлипнула. Попыталась вытереть слезы о плечо, не отпуская весла. – Тихий, скорбный голос Багге. – Она посмотрела на меня и ответила: «Я страдаю». «Страдаешь?» – переспросил я, чуть ли не с облегчением. Она кивнула, снова опустив глаза. «Из-за чего ты страдаешь?» Нет ответа. «Нур, – сказал я. – Из-за чего ты страдаешь?» Она опять расплакалась. «Ты можешь мне сказать?» Она едва покачала головой. «Почему нет?»

Он перевел дыхание. Закрыл глаза и нахмурил брови, с серьезным лицом. Он выглядел точно так, как когда занимается любовью. Как будто чувствовал все, все чувства были напряжены, и хорошие и плохие.

– Я испытал прилив нежности к ней. «Ты кого-то потеряла?» Я увидел, как в ней что-то переломилось. И она опять тихо заплакала. «Милая Нур, – повторил я. – Это кто-то из оркестра?» И снова всхлипывания, и слабое, еле слышное «да». «Нур?» Она молчала. «Милая». Она отвела глаза. «Ты пойдешь на похороны?» Она покачала головой. Я подумал, какой маленькой она казалась, как маленькая девочка. Я не стал спрашивать больше. Нур перестала грести. Она сидела, сложив весла на коленях, и смотрела вниз. «Бедняжка, – сказал я. – Кого-то потеряла». Весь солнечный диск уже вышел из-за горы, затылок начало припекать. «Когда это случилось?» – спросил я. Ее тело словно опало, шея склонилась. «Год назад», – сказала она. Во мне что-то всколыхнулось. У Нур такое давнее горе, о котором я ничего не знаю. Что это могло означать? Она уже не плакала. «Почему ты ничего не сказала мне? Милая». Она посмотрела прямо перед собой, пустым взглядом. «Я не могла страдать». – «Почему нет?» – «Не могла, и все». – «Но Нур, почему ты не могла страдать?» Она сжала губы, не хотела больше говорить. «Он…» – начала она, но снова сжала губы.

Он немного помолчал. Я не смела смотреть на него, чувствуя свой пульс в горле, не хотела производить звуков.

– Тогда я понял, что это означает. Я спросил, что случилось. «Он заболел», – сказала Нур. «А ты за ним ухаживала?» – «Нет, за ним ухаживала семья». – «Он был женат?» Она кивнула. «Долго это длилось между вами?» Она медленно кивнула.

Под скулами напряглись желваки, пока он говорил.

– Она подняла глаза: «Но я никогда не думала уходить от тебя!» И вдруг она ясно предстала передо мной, уродливая, с искаженным лицом. Она хотела, чтобы я ее успокоил. Чтобы я ее успокоил! Тело непроизвольно поднялось, чтобы схватить ее, удочка упала в воду, лодка качнулась, она откинулась назад, чтобы удержать равновесие, весла выскользнули, она упала – все случилось так быстро, я стоял посреди лодки и ждал ее, сотрясаясь от гнева, она была под водой, в темном море. Наконец я бросился в воду, но не мог найти ее, несколько раз выныривал, чтобы глотнуть воздуха, пока не увидел ее на дне и не вытащил. Но было слишком поздно.

– Она не умела плавать? – прошептала я.

– Они выяснили, что она ударилась головой о борт лодки.

Мы сидели молча. Я боялась его. Все это время он держал это в себе.

– Что случилось потом?

– Потом была больница, а после, когда они поняли, что ничего нельзя сделать, инвалидный дом. И я перестал ее навещать.

– Почему?

Он не ответил.

– Почему ты ее не навещал?

– Я не мог ее видеть.

– Значит, она была в сознании?

– Нет. Нет. Но я просто не мог.

– Она была полностью…

– Полная смерть головного мозга, да.

Он закрыл глаза. Я откинула голову, посмотрев в темное небо. Я не могла осознать его боль и не понимала, чем я могу помочь, находясь здесь, я просто мучитель, который все легко воспринимает и идет по жизни самым инфантильным путем. Я ничего не могла ему дать, кроме теплой еды и теплого тела. Все, что я хотела ему сказать, ничего не стоило. Казалось, он стыдится. Я собиралась сказать, что не нужно. Что в этом нет необходимости.

– Спасибо, что рассказал это, – наконец вымолвила я.

Тогда он повернул ко мне голову, и глаза его заблестели. Он склонил голову на руки, плечи поднялись, он молчал. Я подвинула свой стул поближе, обняла его одной рукой. Приблизилась губами к его уху.

– Все хорошо.

Он сидел, не шевелясь, не дрожа и не трясясь, не плача, просто сидел.

– Все хорошо, – повторила я.

Он убрал руки от лица и обнял меня. Крепко обнимая, я гладила его по спине, обдумывая его рассказ. Когда я увидела его жизнь сквозь эту перспективу, то поняла, что она ничего не стоит. Жить с этим и во сне, и наяву. Его тело грело меня. Громко, пронзительно стрекотал кузнечик. Мы неподвижно сидели в первых лучах света, я крепко вцепилась в его тонкую светлую рубашку, черные волосы мягко прижались к моей щеке. Я ощущала биение его сердца, ровное, быстрое. Сделав глубокий вдох, я погладила его по голове. Заключив его голову в свои ладони, прижалась своим лбом к его.

– Все хорошо.

Он был спокоен. Поцеловал меня в оба глаза.

– Аллис, – прошептал он. – У меня для тебя кое-что есть.

– Для меня?

Он кивнул. Встал, подал мне руку и поднял меня со стула.

– Что же?

– Сейчас увидишь.

Вдруг он стал радостным и загадочным, обнял меня и повел в сад. Я бесшумно шла босиком по влажной ночной траве. Деревья казались серыми и сухими по сравнению со светлеющим небом.

Он шепнул мне что-то и подтолкнул меня вниз по ступенькам. Я медленно пошла вниз, в напряжении, ступая босыми ногами на холодный, твердый камень. Пейзаж был умиротворенным в утренней темноте, фьорд чернел.

– Подожди тут, – сказал он, когда мы оказались на пристани. – И не подглядывай.

Он взял меня за плечи и развернул лицом к лестнице. Мягкое, прохладное дуновение ветра. Я не отрывала взгляд от лестницы, тело болело. Я услышала, как он открыл дверь в лодочный сарай, у меня затряслись поджилки.

– Стой там, – крикнул он.

Слышно было, как он убирает материалы. Несколько взмахов веником по полу.

– Аллис.

– Да?

Его голос охрип. Я вспомнила все то время, что провела тут. Как я шла по аллее в первый раз, ранним апрелем. О чем я думала тогда, приближаясь к дому? Я вышла из автобуса и пошла по шоссе. Все, что у меня было, уместилось в две сумки. А тут оказался Сигурд. С черной челкой, в рубашке. Его широкие шаги. Так странно было все это вспоминать теперь.

– Можешь повернуться.

Первые месяцы. Так трудно было их вынести, он был таким жестким. А я такой слабой. Изменилась ли я с тех пор или просто окружающие обстоятельства сменились?

Я повернулась. Дверь в сарай широко распахнута. В проеме стоял Сигурд, в полумраке. Он сделал шаг в сторону. За ним на полу стоялая светлая, сияющая деревянная лодка, она занимала все помещение. Я сразу увидела, что это усельвар. Красивая, сводчатая лодка из светлого дерева на четыре весла. Я разинула рот от изумления. Посмотрела на Сигурда. Он вопросительно улыбнулся. Я сделала несколько шагов к нему.

– Это ты сделал?

Он кивнул.

– Один?

– Да.

Я подошла к лодке и положила руку на планшир. Провела по ровному дереву, по уключине. Повернулась к нему.

– Над ней ты работал все это время?

Он снова кивнул.

Я медленно обошла всю лодку.

– Какая красивая.

Сигурд посмотрел на меня, такой довольный и спокойный.

– Я сделал ее для тебя.

Я встала как вкопанная.

– Для меня?

– Да. Это твоя лодка.

– Нет.

– Да. Она твоя.

Я посмотрела на лодку. Она была идеальна. Я не знала, что сказать, как дать ему понять, насколько я ошеломлена.

– Сколько же времени она у тебя заняла…

– Да, достаточно много.

Я вдруг ощутила такой прилив гордости, что принадлежу ему. Мужчине, который может построить лодку. Если человек может в одиночку построить такую лодку, вряд ли есть что-то, на что он не способен.

– Ты спускал ее на воду?

– Еще нет.

Несмотря на то что я не ложилась спать всю ночь, я чувствовала себя необычайно бодрой. Постепенно все больше рассветало. Вот-вот солнце покажется за лесом.

– У нас получится спустить ее на воду?

– Сейчас?

– Да.

– Ты этого хочешь?

– Очень хочу.

Он чуть подумал.

– Да. Конечно, получится. Если ты поможешь.

Он прошел вперед и открыл дверь, выходящую на фьорд. Вода недвижимо лежала перед нами. Он сложил в лодку весла, и мы осторожно подняли ее с маленьких деревянных лесов. Лодка оказалась тяжелой, костяшки пальцев побелели, когда мы вынесли ее на причал и поставили на лаги. Она проскользнула по толстым бревнам. Я босиком прошла по камням к воде.

– Садись, – сказал он.

Я залезла в лодку. Сигурд снял обувь и закатал брюки. Он повел лодку вниз, туда, где лодочный причал спускается под воду. Затем перелез через борт и сел на банку передо мной. На фьорде был полный штиль. Небо все ярче рассветало. Ни звука вокруг, кроме оживленного щебетания из леса. Сигурд хотел взяться за весла.

– Можно я буду грести? Я очень люблю грести.

Он взглянул.

– Конечно, Аллис. Это же твоя лодка.

Я вставила весла в уключины, сделала гребок, и мы тронулись.

– Не могу поверить в это. Подумать только, что ты сотворил нечто такое прекрасное.

Он тепло улыбнулся.

– Чувствуешь, как хорошо она скользит по воде?

Он кивнул.

– Ты делал это и раньше?

Он посмотрел на меня.

– Да.

Я медленно гребла дальше, ощущая, как ночное опьянение постепенно испарялось. Удивительная бодрость. Утро было таким мягким и ясным. Фьорд таким тихим. Сигурд сидел со странным выражением лица и смотрел на воду. С каждым гребком ветер слегка шевелил ему волосы. На воде за нами оставался след, ведущий прямо к сараю. Дом казался таким маленьким отсюда. И сад тоже. Все истории и события пронеслись передо мной. Первая бутылка вина под вишневым деревом. Он лежит в траве под дождем. Птицы в мышеловках.

С лодки был виден узкий пляж, светлая полоска песка неподалеку от сарая. Бревно, на котором мы сидели. Дорога, по которой мы бежали через скалу и дальше в лес. Когда прилетели чайки, именно в этот момент, что он сказал? Я не помнила, только ощущала что-то тяжелое в груди при мысли об этом. Что он… что я спасла его? От чего? От страданий по Нур? Нет. От чего-то другого. Спасла от чего-то, что он собирался сделать. От чего-то ужасного.

Солнечный луч вышел из-за леса и в то же мгновение посветил мне в глаз. Вокруг Сигурда образовался светлый круг. Поверхность темного фьорда переливалась.

– Смотри, – сказала я. – Вон на пляже лежат мои сандалии. – Я кивнула в сторону земли. Он повернулся и посмотрел назад.

– Где?

– У бревна, где мы сидели.

Он кивнул.

– Точно. Вижу.

Я чуть помедлила.

– Когда мы там сидели, ты что-то хотел сказать перед тем, как прилетели птицы.

Он повернулся ко мне.

– Что-что?

– Ты собирался что-то рассказать.

Он уставился на меня, будто пытался вспомнить.

– Ты сказал, что я тебя спасла, – подсказала я. В лицо светил луч, я посмотрела на него, сощурившись.

Он слегка покачал головой.

– От чего-то, что ты хотел сделать.

Я видела, что он вспомнил, но делал вид, что не понимает, о чем речь. Я медленно гребла в глубину фьорда.

– Что-то ужасное.

Он кивнул, удержав мой взгляд.

– Да. Я помню. Но теперь это уже не важно.

– Но что это было?

Он помолчал. Сделал глубокий вдох.

– Аллис… Нет.

– Скажи мне.

– Только если пообещаешь, что не будешь потом ходить и размышлять об этом.

– Обещаю.

Мы медленно скользили по воде. Я оставила весла в уключинах, с них падали капли в воду.

– Лодка… – сказала он. – Я начал строить ее до твоего приезда.

– Да, это я поняла.

– Сразу после того, как сжег ту.

Он поднял на меня глаза, с каким-то извиняющимся выражением лица.

– Я решил, что если Нур не проснется, если она умрет, то я выйду в море на этой лодке и…

– Не говори этого, – прошептала я.

– И спрыгну.

Он потупил взгляд.

Что-то сжалось у меня в груди.

– Все было хорошо спланировано. Я долго это обдумывал.

– Не продолжай.

– Я должен был доплыть до середины фьорда с наковальней, привязанной к ноге.

– Но почему? – спросила я едва слышно.

Он не ответил.

– Это не твоя вина.

Он сидел, склонив голову. С весел больше не капало. Мои руки расслабились.

– Потому что… я не знаю. Я просто хотел.

Я не в силах была что-то сказать, ощущала только, как мы едва покачиваемся на воде.

– Но ты пообещала, Аллис. С тех пор много воды утекло. Теперь все по-другому.

– Когда ты передумал?

– Уже давно.

– Когда?

– Не знаю.

Он бросил на меня умоляющий взгляд.

– Не думай об этом. Ты обещала.

Я медленно кивнула. В груди болело, было трудно дышать. Это было хуже, чем я думала. Вина, которую он чувствовал за тот случай. Так будет всегда. Всегда. Он никогда не освободится от нее. Я не смела посмотреть на него. Если бы только тот день мог исчезнуть. Может, я и спасла его от того, чтобы сесть в лодку и покончить с собой посреди фьорда, но я никогда не смогу спасти его от того горя, из-за которого он пришел к этой мысли. Это будет навечно. Я снова взялась за весла.

– Не думай об этом.

– Хорошо.

Я так явственно представляла теперь все, здесь, в этой лодке, смотря на темное море перед нами, как все это произошло. Как она поскользнулась, упала, как он искал ее, выныривая снова и снова, и как с каждым разом было все меньше надежды.

Он сидел на банке, широко расставив ноги, повернув голову к фьорду. Солнце светило в спину, лицо в морщинах. Я спасла его. Но я не ощущала это так. Наверное, и он тоже так не думал. Если кто-то кого-то и спас, так это он меня, вывесив свое странное объявление о приеме на работу, вытянув меня из всего.

– Все дело в Нанне. После нее это было уже невозможно. Я не мог сделать ничего, что причинило бы тебе боль.

– Ты так считаешь?

– Да.

Мой взгляд скользнул по воде, мы уже были почти на середине фьорда. До земли уже очень далеко, дом виднелся крохотной точкой. Небо переливалось светло-желтым и голубым. Фьорд так невообразимо и сверкающе красив. Он никогда не видел, как я плаваю. И тут меня осенило. Он не знал, что я умею плавать. Но я знала, что он интересовался этим. Если я дам ему спасти себя здесь, во фьорде, спасти свою жизнь, если я только смогу быть беспомощной… Тогда все изменится. Тогда он освободится.

– В ответ на твое признание… – начала я.

Он повернулся ко мне.

– На то, что ты рассказал.

– Да?

– У меня тоже есть кое-что, – прошептала я. – В чем я должна признаться. Чтобы мы смогли начать все с чистого листа.

Он еле заметно нахмурился.

– Это не так важно. Но я все же хочу рас-сказать.

Тихий, освещенный утренним светом фьорд. Я вдруг поняла, что это намного важнее, чем я думала раньше.

– Мне следовало бы рассказать тебе это еще давно, но мне просто не приходило в голову.

– Да-да?

По его голосу я поняла, что он напуган.

– Помню, однажды ты спросил меня об этом. И я солгала, не знаю толком и зачем.

Он задержал дыхание. Я вынула весла из воды, оставив их в уключинах.

– Дело в том, что… просто…

«Боже, Аллис», – подумала я.

– Что еще не разрешены формальности.

Он ничего не сказал. Я вспомнила, что он рассказал мне про Нур ночью. Как он заболел. Я перевела дух.

– Дело в том, что формально я была еще замужем, когда приехала сюда.

Я тут же опустила глаза.

– И соответственно… Я все еще замужем.

Он молчал. Я ждала его реакции.

– Но это неважно.

От него не было ответа. Мы слегка качались по фьорду.

– Всю свою жизнь я была слишком медлительна в том, что касается разрешения практических вопросов, – сказала я и услышала, как пусто это прозвучало.

– Но причина, почему я все еще этого не сделала, просто-напросто в том, что это все абсолютно не имеет для меня никакого значения. После того как я встретила тебя.

Сердце билось сильнее, чем я предполагала.

– Будь так добр, скажи что-нибудь.

Я подняла глаза, он сидел неподвижно, смотрел мимо меня.

– Сигурд?

Очерченные скулы, темные глаза, впалые щеки, в нем было что-то брутальное.

– Сигурд?

Я помахала рукой.

– Ты можешь что-нибудь сказать?

Я хотела было протянуть руку к его колену, но не решилась.

– Я понимаю, что недооценивала значимость этого. Прости меня за это.

Я посмотрела на него.

– Но пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.

Он не изменил выражения лица. Даже не моргнул. Просто спокойно дышал и смотрел перед собой.

– Сигурд?

– Еще одна.

– Что ты сказал?

Он посмотрел мне в глаза.

– Ты еще одна.

– Что значит «еще одна»?

– Еще одна, – сказал он на вдохе. Его рот растянулся в слабой улыбке.

– Что ты имеешь в виду?

Он медленно покачал головой. От утреннего ветра у меня мурашки пошли по коже. Больше он ничего не говорил. Я ждала. В глубине души я и правда думала, что это не играет никакой роли. И не могла понять, почему он думал иначе.

– Скажи, что ты думаешь.

Он молчал, смотря на фьорд.

– Что я неверная? – спросила я.

Резким движением он повернулся.

– Да.

Его глаза почернели.

– По отношению к тебе?

– К нему.

– Но какое это имеет значение?

– Я не могу тебе доверять.

– Неправда! Ты можешь!

– Нет.

Он помотал головой.

– Можешь. Всегда.

Он не отводил глаз. Мне хотелось ударить его, чтобы он понял, что я серьезно. Он сверлил меня взглядом, его глаза будто светились.

– Верь мне, – прошептала я.

Я посмотрела на него умоляюще.

– Никто не помешает нам. Никто не разрушит то, что у нас есть.

– Никто. Никого кроме нас нет, Аллис. Ты винишь других.

– Я, – сказала я, – я не разрушу. Обещаю.

Вдруг он схватил меня за волосы на затылке.

– Ты всем это обещаешь, – прошипел он, стиснув зубы.

– Нет, – отшатнулась я. – Больше нет.

От его хватки было больно, он взялся еще крепче.

– Что я могу сказать? – прошептала я.

Он не ответил.

– Что я могу сделать?

Он молчал. Только не отводил глаз. Лодка раскачивалась. Я уже не чувствовала затылка, уже не было больно. Чувствовала только его пальцы, крепкую хватку. Я могла сделать это теперь. Упасть за борт, позволить ему спасти себя. Так мы бы получили то, что хотели больше всего на свете. Прежний мир утонул бы в океане, новый восстал бы из него. Весь солнечный диск висел над лесом и светил мне в лицо. Его взгляд, его рука. Я должна упасть за борт, стать беспомощной. Я услышала свое дыхание, удары сердца. Я перевела взгляд на воду. Такая тихая и прозрачная. Солнце. Деревянная лодка отражалась в воде. Длинные и бледные весла, голубое небо. Зеленый и светлый фьорд, лучи проникали на много метров в глубину. Наша лодка. Построенная, чтобы начать все заново. Я приготовилась скользнуть в воду, уйти вниз, заставить себя не выплывать, позволить ему спасти себя. Я задержала дыхание, закрыла глаза. Собиралась выбраться из его руки. Чайки кружили над нами. Так странно.

– Разве ты не говорил, – прошептала я, открыв глаза, – что море было черным?

Он промолчал.

– Это случилось на рассвете. Море черное только ночью.

Я не отводила от него глаз, уже не чувствуя шею.

– Вода не темная.

Я сделала вдох.

– Что же случилось?

Он не ответил. Раскаяние в его лице. Он мрачно посмотрел на меня.

– Что произошло?

Он закрыл глаза, по-прежнему не отвечая.

Я почувствовала взрыв в груди, пришлось хватать ртом воздух.

– Когда она упала, – сказала я.

Он посмотрел на меня сузившимися глазами, хотя солнце было в спину, сжимая мои волосы в руке.

– Не может быть, что ее было так трудно увидеть.

Он молчал.

– Не трудно вытащить из воды.

Я покрылась холодным потом, не отрывая глаз от него.

– Она упала?

Его дыхание участилось, он молчал.

Мерзавец, подумала я. Вдруг он показался мне гротескным, лицо исказилось. Хищник. Я должна спасти себя сама. Я не успела напрячься, когда он бросился на меня, схватил за оба запястья, весла выскочили из рук и скользнули в воду. Чайки кричали вокруг нас, лодка раскачивалась, морская вода попала в лодку. Он был слишком большим, я упала на банку, едва в силах дышать, его тяжелое тело на мне, он толкнул меня на нос лодки, соленая вода попала в глаза, он насильно закрыл мой рот своим. Я крепко сжала челюсти, почувствовав, как зубы прокусили мясо, он издал рык, губы в крови, я выползла, выглянула за борт, пусто, с другой стороны, около лодки, плавало весло, опустила руку в холодную воду, он схватил меня за руку, но был слишком тяжелым, дыхание резало горло, он подошел ко мне, я повернулась с криком, резкий стук в ушах, я упала лицом вниз, с шумным всплеском. И все стихло.

Соленый вкус крови во рту, лицо под водой, я пропустила морскую воду через нос, в легкие. Смогла перевернуться на бок с судорожным вздохом, лодка качалась, ноги отяжелели, я встала на колени, перегнулась через банку, высунув голову за борт. Светлая рубашка, черные волосы прямо на поверхности. Распластавшиеся руки на расстоянии вытянутой руки от меня. Я задержала дыхание. Уставилась, не в силах оторваться, на море, его волосы так невообразимо красиво лежали на воде, танцуя из стороны в сторону. Загорелая кожа под почти прозрачной рубашкой.

Я не могла оторвать глаз от волос, кружившихся, миллион черных, волнистых соломинок. Опустила в воду руку, мягкие волосы коснулись ее, гладили ее. Я хотела схватить их, но они выскользнули у меня из пальцев и опускались все ниже и ниже, туда, где солнечные лучи их больше не доставали. И поверхность фьорда позеленела. Чайки хлопали крыльями над моей головой. Я посмотрела наверх – белый дракон с трупом в своих перьях.