Я никогда в жизни не видел более унылого пейзажа в сумерки. Бесконечная пустыня была наполнена, набита, засыпана песком.

Я видел Сахару — это плоскость с песчаной поверхностью, приобретающей, в зависимости от ветра, то форму бесконечных дюн, то форму ровно усеянного желтоватым песком пространства.

Тут было совсем другое. Грандиозные валы, песчаные стены торчали, возвышаясь к небу, готовые рассыпаться от одного дуновения ветра.

Мы ехали, рискуя каждую минуту быть засыпанными сверху песочным обвалом, мы вдыхали песок вместе с воздухом, пережевывали вместе с пищей.

Кое-где торчали желтые, бледно-зеленые кусты ползучих растений. Всякое представление об остальном мире, городах и людях исчезло. Сознание определялось одной сливающейся на горизонте линией: неба и песка. Заходящее солнце превратило ее в кроваво-красную черту.

Больше ста верблюдов, медленно и важно раскачиваясь, несли через пустыню курдюки с водой и ящики с надписью: «Армстронг Виккерс» — оружие и патроны.

На шестой день пути признак человека определился звуком отдаленной артиллерийской канонады.

Пустыня переходила в широкую равнину, ограниченную с запада Вашхлем, а с северо-востока — горными цепями.

Вдали виднелось огромное городище. Город Ляхман, Лакман, Логман, — великий город дохристианской эры, — был столицей страны Хотель, расположенной по реке Вахшу. Некий человек по имени Ляхман, родом из Индии, почти одновременно с Зороастрой появился на Оксе, проповедуя вечность душ в бесконечном перевоплощении их из одного существа в другое. Слава его была велика, — об этом свидетельствует Коран (глава 31, стих 11–12). В честь его названа провинция в Афганистане, близ Кабула.

Итак, выбрав богатую долину между низовьями рек Вахта, Пянджи и Кизиль-Су, пророк основал здесь сильное государство, построив ряд замечательных крепостей. Оно вело сношения с Китаем и Тибетом и вместе с Балхом и Бактрией было уничтожено нашествием саков, сарматов и рушанов.

Грандиозное пространство вокруг было усеяно развалинами крепостей подобно тому, как кости и трупы усеивают поле битвы. Здесь победителями были время, ветер и войны, побежденными — великие крепости Таш-Тепе, Кефир-Кала, Лехман, Хая-Кала, Утен-Када и Хая-Тюбэ.

Повсюду виднелись густо заросшие рвы, кирпичная оголенная кладка стен, громадные четырехугольные поверженные колонны и возвышающиеся, когда-то грозные, а теперь лишенные своих верхушек башни с бойницами.

Стоило ударить заступом о землю, чтобы наткнуться на черепки посуды, кусок меди, железа, плиты с арабской надписью…

Кругом лежала великая мертвая страна, погребенная под развалинами и засыпанная песком уже несколько столетий.

Луна светила мертвым ровным сиянием, освещая развалины, казавшиеся недавними, и отражаясь на поверхности Джеликульского озера.

Вдали прозвучал гул орудийного выстрела и, сливаясь с эхом, разорвался снаряд.

Казалось, что великая битва, начавшаяся тысячу лет тому назад между македонянами и саками, продолжалась на покрытой развалинами крепостей земле.

На горизонте показались темные пятна, превратившиеся в быстро скачущих всадников.

Караван-баши на своем белом коне поравнялся с моим верблюдом. Это был человек из племени дюрани — афганец в белом шерстяном плаще и зеленой чалме, — он дважды совершил хадж.

— Саиб, это скачут гонцы великого сердара Энвера.

Я оглянулся на караван, — один за другим тянулась верблюжья цепь. Следом за мной ехал всадник в пробковом шлеме, в бриджах, крагах и белом френче. Из-под шлема торчал отливавший синевой пучок волос, — это была Дизана.

Всадники — полуэскадрон — шагах в пятидесяти выстроились в одну линию и вперед выехал командир. Я никогда в жизни не видел подобного войска. Командир сидел на коне, одетый в пестрый полосатый халат. На плечах его были широкие золотые погоны: одна полковничья, другая — генеральская. На голове его была надета кирасирская каска с белым султаном.

Он сделал на коне прыжок вперед, и немедленно один из сопровождавших его кавалеристов вручил ему маленький барабан. Командир засунул поводья под седло, взял барабан в руки и, ударив несколько раз, прокричал команду на смешанном русско-персидском диалекте. Кавалеристы, одетые в самые разнообразные халаты, опоясанные саблями и увешанные старыми пистолетами и ружьями, обнажили клинки и салютовали очень неудачно.

Снова зазвучал барабан, и маленькое войско дружно закричало «зиндабар».

Несмотря на усталость, я смеялся самым искренним образом.

Командир плавным жестом отдал барабан — знак власти, слез, поддерживаемый под руки, с коня, подошел ко мне и, сделав «селям», произнес краткую приветственную речь.

Под уздцы вели чудесного боевого белого коня. Он весь снял серебряными бляхами и цепями, покрывавшими уздечку и нахвостник. На лбу на цепочке болтался кроваво-красный рубин.

Я пересел со своей спутницей на лошадей и, сопровождаемый командиром, помчался впереди отряда.

Мой полковник-генерал ехал, потрясая султаном, и из- под каски его во все стороны торчали косичками спутавшиеся, пепельного цвета волосы.

У ворот разрушенной крепости мы остановились. Двое часовых в истрепанной английской форме и белых чалмах неумело взяли на караул. Они были из мобилизованных крестьян, и на их лицах отражались страх и следы солдатской муштры.

Во дворе, очень обширном, с бассейном посередине, были разбиты несколько палаток. Их истрепанные полотнища, во многих местах заплатанные и завешенные у входа коврами, свидетельствовали о том, что резиденция Энвер- паши не отличается богатством.

Энвер встретил нас у входа в свою палатку. Над ней развевалось зеленое знамя. Внутри стоял большой деревянный складной стол, покрытый картами, несколько полотняных стульев и походная кровать.

Кроме него, в палатке находился его начальник штаба, адъютант и двое вестовых, — все турки.

Энвер-паша начал с извинений за невозможность предоставить нам удобные условия для жилья. Ему постоянно приходится передвигаться, и поэтому, естественно, нельзя даже и думать о какой-нибудь постоянной резиденции.

Я мельком взглянул на карту и увидел, что передвигался он довольно быстро, теряя каждый день значительные части своей территории. Как бы угадывая мои мысли, Энвер заговорил о недостаче оружия, об измене беков, об умелой пропаганде большевиков, благодаря чему часть повстанцев переходит на сторону народного бухарского правительства.

Я заметил довольно саркастически, что нежелание населения драться против бухарского правительства объясняется, по-видимому, сочувствием к нему населения, и в этих условиях едва ли возможно надеяться на победу.

— Как? — воскликнул Энвер, — и это говорите вы, представитель английского правительства, вместо того, чтобы всячески поддерживать меня в борьбе с большевиками!

— Я высказываю только свои предположения, мой друг. Вы понимаете, что я только что приехал и еще не мог ознакомиться с положением. Впрочем, бесполезно раздавать драгоценное в других условиях оружие, если мобилизованное вами население не собирается им пользоваться. Наоборот, переходя на сторону революционного правительства Бухары, оно будет передавать ему и наше оружие, еще более укрепляя его этим.

И я закончил, чтобы больше не распространяться:

— А теперь разрешите мне отдохнуть.

Мне отвели такую же ветхую палатку, какие были и у других сотрудников штаба Энвера. Складная мебель, калильные лампы, ковры и целый ряд других вещей, включая запасы консервов и напитков, дали возможность Дизане сделать из нее уютное по военным условиям жилище.

Она хлопотала, приводя все в порядок, разворачивая кучу тюков и ящиков и напевая.

Она была довольна: от Бактрианы нас отделяла пустыня.

Заснул я не очень спокойно. Кто-то сказал, что красные аэропланы почти ежедневно совершают ночные полеты над этой разрушенной крепостью. Поэтому после определенного часа запрещалось зажигать свет, за исключением небольших ночников, вроде лампадок.