ПРОЛОГ

РОДИНА ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ

Возьмите с полки энциклопедию, раскройте её на литере «Д» и вы сможете узнать всё о Дьюлá, народе, который еще в 14 веке расселялся небольшими группами вдоль торговых путей западной Африки на территории нынешних Кот-д’Ивуара и Буркина — Фасо. Узнаете вы и о том, что Дьюла, в основной своей массе, мусульмане–сунниты. В Буркина — Фасо они в большинстве своем горожане, купцы и ремесленники, а в Кот-д’Ивуаре заняты земледелием: выращивают рис, просо, батат и арахис. Мужчины Дьюла часто заняты ткачеством, ювелирным делом или же работают в кузницах, а женщины мастерят глиняные горшки. Без сомнения, почерпнете вы и иную полезную и интереснейшую во всех отношениях информацию, однако вряд ли сумеете отыскать на страницах книг хоть малейшее упоминание о Ниитýбе — деревне, расположенной примерно в семидесяти километрах к северу от города Нуна, на самой границе с Мали.

В Ниитубе тоже живут Дьюла. Мужчины носят традиционные широкие штаны и рубахи, женщины ходят в длинных цветных юбках и повязывают на головы платки. Они пасут скот и выращивают сорго. Здесь практикуется полигиния. Вопреки общей тенденции, жители Ниитубе не исповедуют ислама, а являются приверженцами местного языческого культа, во главе которого стоит деревенский шаман. Они никогда ни с кем не воевали.

Вот, пожалуй, и всё, что известно об обитателях этой деревни.

В настоящее время мир знает только о трех европейцах, которым удалось посетить это поселение. В действительности же их было четверо. Двое из них, французские этнологи, братья Жан и Филипп Л’Аваль. Именно им мы обязаны всеми знаниями о Ниитубе, которыми обладаем к настоящему времени. К сожалению, этим ученым так и не удалось создать сколько–нибудь достойного труда про Дьюла — обитателей этой деревни, они лишь вскользь упомянули о них в своих «Записках о Западной Африке», прочли несколько лекций, да написали одну статью в научно популярной периодике. Поэтому, описывая жизнь этого воистину затерянного мира, проще всего будет обратиться к дневникам самих исследователей, опубликованным уже после их смерти.

Следует помнить, что начало этой истории дала одна из тех древних легенд, которыми так богато местное народное творчество. Свято веря в то, что им удалось сделать открытие, соперничающее по своей значимости, по крайней мере, с триумфом Шлимана, Жан и Филипп начали выступать с нашумевшими тогда по всему миру лекциями. Пыл, с которым они уверяли мировую научную элиту в существовании Ниитубе, сыграл с ними впоследствии злую шутку. Экстравагантность их теорий, а также утверждение того факта, что им самим довелось добраться до мифического поселения, во многом и стали причиной безвременного ухода из жизни этих выдающихся людей. Впрочем, лучше будет предоставить слово им самим. Возьмем для примера выжимки из нескольких первых строк путевого дневника Жана Л’Аваля:

«…С тех пор как мы с Филиппом услышали «Легенду о потерянной мудрости», нам не терпелось попасть в Ниитубе. Не знаю почему, но история о поглощенном безжалостным харматтаном караване, увлекла меня, как увлекали в годы юности книги Верна. Как соблазнительно было представлять себе жителей этой во многом мифической, затерянной где–то в африканской саванне деревни, которые однажды наткнулись в бескрайней пустыне на бесценные рукописи и стали обладателями всей мудрости мира.

… Каково же было наше удивление, когда Луис сказал, что был там вместе со своим отцом примерно семь лет назад…»

Наверное, нельзя верить всему тому, что написано так же, как нельзя верить всему тому, что сказано. Но как бы мы не относились к Жану и Филиппу Л’Аваль, как бы не отказывались верить в те чудеса, о которых они поведали в своих дневниках, трудно представить себе, что столь одержимые жаждой открытий люди не попытались отыскать того, что их манило больше всех богатств на свете.

Но, вернемся к записям исследователей, отрывки из которых, для удобства повествования, будут чередоваться.

«…После проведенной под открытым небом ночи мне жутко хотелось немедленно покинуть это место. Я никак не мог выкинуть из головы той картины, когда сначала до меня донеслось тихое шипение, а потом я увидел ползущую возле моей головы змею. Наш проводник Луис схватил ее, когда она почти коснулась моих волос. «Ядовитая» — сказал он, улыбаясь во весь рот. — «Очень ядовитая», чем меня конечно нисколько не ободрил. Удивляюсь спокойствию Филиппа, он, кажется, и значения не придал тому, что мог этой ночью потерять брата»

«…23 июня, второй день как мы вышли из Нуны. Утро встретило нас первым прохладным деньком в этом году. Я одеваю свою видавшую виды ветровку. Спешно начинаем собирать лагерь, нам засветло нужно добраться до Ниитубе. Луис сказал, что бывал там только дважды, а последний раз около семи лет назад. Боюсь, как бы он не сбился с пути…»

Более всего в этих записках удивляет живость всего происходящего. Подробные, иногда до крайней педантичности, описания внешности, быта и традиций жителей тех мест наводят на мысль о подлинности дневников. Тысячи ученых со всего мира до хрипоты спорили о том, верить или не верить фантастическим сообщениям французских этнологов. Так и не придя к общему мнению, этот вопрос они оставили открытым до сего дня.

«…Сначала мы увидели конические крыши совсем простых хижин. Все они были квадратной или прямоугольной формы. Я насчитал двенадцать таких строений, но позже обнаружил еще две маленькие постройки, вероятнее всего хозяйственного назначения, и загон для скота. Луис сказал, что сразу заходить в деревню нам не стоит, так как местное население может посчитать это за оскорбление. Он громко закричал что–то на местном наречии, но, вопреки ожиданиям, к нам так никто и не вышел. Подождав около получаса, мы с Жаном решили приблизиться к ближайшей хижине. Луис стал нас отговаривать, но нам хотелось понять причину, по которой нас до сих пор игнорировали. Возле хижины мы увидели женщину с грудным младенцем на руках. Нам показалось очень странным, что она совсем не удивилась нашему приходу. Жан попытался сказать ей несколько слов по–французски, но она его явно не поняла и, ничего не ответив, ушла в дом. Луис сказал, что когда он был в Ниитубе последний раз, жители вели себя совсем по–другому. Мы медленно стали продвигаться к центру деревни. Неожиданно перед нами появился сухой старик в широкой рубахе почти до колен. Он опирался на большую палку и свободной рукой показывал куда–то наверх. Луис какое–то время разговаривал с ним, активно помогая себе жестами и мимикой. Наконец он сказал, что нам позволено пройти к хижине шамана и там ждать…»

«…Центральную часть деревни занимает вытоптанная площадка округлой формы размером примерно с теннисный корт. Единственным жилищем, дверной проем которого выходил сюда же, была круглая хижина, похожих на которую во всем селении больше не было. Как нам объяснил Луис, это был дом шамана. Циновка, закрывающая вход в хижину медленно раскачивалась на ветру, и на ее мерные движения можно было бы смотреть бесконечно, если бы не увиденное нами потом»

С этого места, по утверждению Филиппа Л’Аваль, все записи в дневниках они с братом делали уже после того, как покинули деревню. В «Записках о Западной Африке», он описывает это так: «Происходившие на наших глазах события не давали нам и минуты передышки. Мы просто не могли поверить в то, что видели наши глаза. Жан и я забыли о своих дневниках и до самого ухода из Ниитубе не сделали в них ни одной записи. Все последующие события, мы восстановили по памяти уже в Нуне и только по прибытию в Уагадугу, постоянно сверяясь друг с другом, записали их…» Эти последние слова многим противникам истории братьев Л’Аваль дали повод говорить о преднамеренном сговоре Жана и Филиппа с целью «легализации их мнимого открытия». Все последующие их сообщения о Ниитубе неизменно поднимались на смех.

«… То, что предстало нашим взорам, было не только неожиданным, но и по–настоящему шокирующим. Я остановился как вкопанный так, что Филипп просто налетел на меня сзади. Посреди вытоптанной овальной площадки возвышался помост площадью примерно один на два метра, выложенный у основания из камней, а поверху ровными, идеально уложенными бревнами. Вся эта конструкция, высотой около полутора метров, была покрыта цветной, разрисованной узорами циновкой. Поверх нее лежал труп грузного мужчины негра. Тело его было полностью обнажено и только на голове водружено что–то наподобие короны, выполненной из разноцветных перьев и когтей животных. Перья в короне были настолько длинны, что свисали до самой земли и частично испачкались в пыли. Судя по всему, тело лежало здесь уже несколько часов, так как исходивший от него запах был просто нестерпим…»

«…Казалось, жители деревни просто не замечали происходящего. Их совершенно не тревожило то, что тело их мертвого вождя гниет под палящим солнцем и издает столь тошнотворный запах. Мальчик подросток, который, так же как и все совершенно безучастно проходил мимо мертвеца, с помощью Луиса, объяснил нам, что в тот момент, когда Элдихутту — сын вождя, собирался принять власть от своего отца, человек с неба убил старого правителя и теперь шаман отправился на его поиски»

«…Элдихутту смотрел на нас с откровенной неприязнью, и мы старались не встречаться с ним взглядом, когда он, размахивая руками и беспрестанно что–то крича, проходил мимо. Из того, что нам удалось узнать за те часы, которые мы в ужасном смраде гниющего тела провели перед хижиной шамана, одно было особенно интересным. С большой долей вероятности мы поняли, что Элдихутту не успел принять власть от отца и, так и не став королем, остался принцем. Шаман не стал объявлять сына вождя правителем Ниитубе и удалился в свою хижину, которую до сих пор не покидал. Единственное, что для нас так и осталось загадкой, это то, что все жители деревни, которые оказались на редкость общительными людьми, уверяют, что шаман отправился куда–то за человеком, который убил вождя»

«…Жан отказался подходить к трупу. Видя, что тело на вид совершенно цело, я решил проверить, нет ли на нем каких–нибудь ран, так как все жители деревни продолжали утверждать, что его убил человек с неба. С удовлетворением я понял, что не ошибся. На лбу, прямо над правым глазом, на трупе был виден след от сильного удара. Кожа в этом месте была рассечена и в ране была видна запекшаяся кровь. На виске вождя я заметил прилипший небольшой треугольный кусок, как будто бумаги. Но, поскольку в Ниитубе не знают бумаги, я предположил, что это лепесток какого–то цветка. Тучи мух не позволили мне рассматривать тело покойника дольше…»

«…понимание этого повергло нас в некоторый шок. То, что жители Ниитубе не являются каннибалами, для нас было совершенно очевидным с самого момента нашего вступления в деревню. Но описание ритуала передачи власти, которое мы получили от Чопе, того самого старика, что встречал нас при входе в деревню, заставил нас внутренне содрогнуться. Оказалось, что наследник, в момент, определяемый только шаманом деревни, должен убить престарелого вождя ударом по голове, после чего отсечь ему одно ухо (какое именно мы не поняли, так как старик показывал то на одно, то на другое). Только тогда ритуал передачи власти можно считать завершенным. Со слов Чопе, мы поняли, что шаман запретил Элдихутту отрезать ухо мертвому вождю, так как тот принял смерть от другого человека. На вопрос о том, кто же все–таки убил вождя, Чопе ответил: «Человек с неба»

«… Он абсолютно точно показывал нам самолет. Филипп согласен со мной в этой оценке. Чопе широко расставил руки в стороны и протяжно загудел. У нас нет никаких сомнений, над деревней пролетал самолет. Именно он каким–то образом стал причиной гибели вождя. Старик несколько раз показал нам пантомиму, из которой было понятно только то, что самолет выстрелил или сбросил что–то на деревню, и это попало в голову вождю. Луис не может нам перевести всего того, что говорят, так как его познания в местном диалекте оставляют желать лучшего…»

Как изложенные выше, так и последовавшие позже сообщения братьев Л’Аваль о происходящих в Ниитубе событиях были встречены научным миром скептически. Все их рассказы о появлении в деревне третьего европейца, так называемого Принца Ниитубе, который, по словам самих исследователей, «непонятно откуда взялся», повлекли за собой ряд критических выступлений в научных журналах и на телевидении. На Жана и Филиппа был обрушен шквал обвинений в предательстве интересов науки, желании заработать дешевую популярность и выдать «сказку о потерянной вековой мудрости» за раскрытую ими одними тайну. Серьезные издания отказывались брать в работу их статьи. Жан Л’Аваль был смещен с профессорского поста в Сорбонне, а Филиппу кто–то измазал дерьмом дверь дома.

Выставив своих коллег и недавних оппонентов перед всем миром пошлыми комедиантами, научный мир, натешившись, забыл о них навсегда. Книги, написанные братьями и выходившие в свет мизерными тиражами, покупались пожалуй что только узким кругом любителей чудес, да немногочисленными родственниками самих горемык.

Филипп умер от цирроза печени в своей парижской квартире через шесть лет после посещения Ниитубе. Годом позже Жан пустил себе в висок пулю. В своей предсмертной записке он написал: «Один раз побывав в Ниитубе, я обрел новую отчизну и поэтому не мог говорить неправду, ведь Буркина — Фасо — родина честных людей»

ГЛАВА 1

СНАЧАЛА БЫЛО СЛОВО

В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. Кажется, с этих слов можно начать любую историю. Много позже того, как мир, так или иначе был сотворен, случилось мне побывать в гостях у одного моего знакомого, который праздновал получение звания кандидата наук в своем загородном доме. Поднимались бокалы, произносились бесчисленные тосты. Через какое–то время гости разбились на кружки по интересам и стали вести задушевные беседы. Я же, употребив некоторое количество алкоголя, с большим удовольствием разлегся в шезлонге стоящем в тени необычайно разросшейся туи. Дул несильный ветер и верхушки хвойного леса, который начинался сразу за участком, раскачивались в такт его порывам. Я почти уже уснул, чуть было не выронив из слабеющей руки наполненный чудесным Dalmore стакан, как рядом со мной, прямо на траву опустился человек в отбеленной до боли в глазах рубахе.

— Мне сказали, вы немного пишете.

Это было произнесено с такой интонацией, что было совершенно не разобрать вопрос это или утверждение.

— Имею слабость, — ответил я.

Ему было около пятидесяти, но выглядел он, можно сказать, даже молодцевато. Возраст его, для себя, я определил по глубоким морщинам, давно пробежавшим у близко посаженых глаз. Такое бывает при насыщенности жизненного пути всякого рода событиями. Проще говоря, это следы переживаний. Начало разговора было весьма интересным и я, не стану скрывать, с любопытством ожидал продолжения. Он же долго ждать себя не заставил.

— Любите истории про шпионов?

— Если скажу, что нет, поверите?

Он ухмыльнулся.

— Поверю, — взгляд его, тяжелый, из–под бровей, будто впился в меня. — Специфика службы, если вы конечно из тех, кто понимает, не всякому приходится по душе.

— Я никогда не служил в разведке.

— Тем лучше, — неожиданно заключил он. — Значит, будете объективны.

Повисла пауза, воспользовавшись которой, я сделал глоток. Заметив же, что и у моего собеседника в руках стакан, спросил.

— Любите виски?

— Имею слабость, как вы говорите, — он так же отпил из стакана. — Впрочем, не единственную.

С этого момента, он, собственно, и начал свой рассказ, который в дальнейшем лег в основу этих записок. То ли пары алкоголя, то ли действительно давно назревшее в нем решение выложить всё, что так долго тянуло за душу, развязали моему собеседнику язык. Я не мешал, стараясь лишь изредка вставлять небольшие уточняющие вопросы.

— Итак, как вы поняли, я — разведчик, — он сразу же перешел к фактам.

— ГРУ?

— СВР.

Я кивнул.

— Понимаете, — он устроился поудобнее, — я всю жизнь воспринимал мир так, как нам преподносили его на службе. Лекции, которые я слушал в высшей школе, а потом в академии, выстроили моё мировоззрение и сформировали отношение к происходящим в мире процессам. Конечно, я был молод, чего скрывать, но… Я скажу так: до сих пор никто еще не убедил меня в том, что сказанное там, было неправдой. Если говорить кратко, то нам поясняли суть и методы борьбы в двуполярном, как это модно сейчас говорить, мире. Запад во главе с США, и мы — Россия. Не приемля коммунистической идеологии и видя в ней угрозу собственным политическим интересам, Запад делал все, чтобы представить социалистическое устройство жизни в невыгодном свете. В конечном итоге, ряд стран, лидеры которых уверовали в мировую революцию, были вынуждены пробиваться к счастью практически в одиночку. Запад же, не только не желал ничем помогать им, но и на протяжении всего пути ставил палки в колеса. Эмбарго, искусственное завышение цен, подкуп государственных лиц, военные перевороты и, наконец, открытое военное вмешательство, всё это мы знаем из обычного курса истории, нужно просто сделать верные выводы. И вот, когда мы пыхтели, пытаясь произвести силами одной страны все то, что производилось силами всего мира, они вовсю раздували мыльный пузырь своей экономической системы, основанной на кредитных отношениях, считай долгах. В долг на западе можно было купить себе всю жизнь, и всю жизнь этот долг выплачивать. Уровень жизни в Европе и США вырос, им стало жить хорошо, а мы продолжали жить не очень. Я, конечно, имею в виду материальную сторону вопроса. Какое–то время «железный занавес», безусловно, скрывал от нас многое из той сладкой и столь манящей западной жизни, но шила в мешке, как говорится, не утаишь. Первое социалистическое государство в мире развалилось. Развалилось, соблазненное чуждым образом жизни. Это моё личное мнение. Наивно конечно, я знаю, но от фактов отмахиваться сложно, мы стали жить в другой стране.

На какую–то секунду, он о чем–то задумался.

— Вот тут–то в полный рост и понадобились мы — разведчики. Нужно было наверстывать упущенное, двигать вперед науку, улучшать экономическое состояние страны, вернее того, что от нее осталось. А осталось–то немало, — он многозначительно поднял вверх палец.

— Нам практически открыто говорили, что мир необходимо перевернуть с ног на голову, что России пора бы уже стать на место запада и доить все остальные страны досуха. Были люди, которые могли нам это сказать. Не те клоуны, конечно, которые в телевизоре выступали… Представляете, какие перспективные задачи перед нами ставились? Как соблазнительно это звучало? Мол, очередная волна глобального экономического кризиса ударила по ним так, что остается только добить…

Проблема в том, что всё это было не более чем теорией. На практике мы продолжали побираться, как и раньше. Мне, конечно, не ведомы были все планы наших великих правителей, но, все–таки, я был одним из тех винтиков, которые обеспечивали работу целого организма. А конкретно, я занимался африканским направлением.

В этот момент, он посмотрел на меня с эдаким глубоким ленинским прищуром, оценивающе. Видимо решив, что достиг желаемого эффекта, продолжил.

— Мне очень жаль, что не могу представить в ваше распоряжение никаких документов, подтвердивших бы мой последующий рассказ, хотя и собираюсь чуть позже снабдить вас одной интересной заметкой. Я расскажу всё по порядку с того момента, как был направлен руководством службы в Буркина — Фасо.

— Итак, Буркина — Фасо — одна из беднейших стран в мире. Высокий уровень смертности, безграмотность, ВИЧ, преступность. Знаете, у них нет выхода к океану и, поэтому, они сильно зависимы в экономическом плане. По старой памяти, как бывшей своей колонии, им помогают французы. Всё, чем они богаты, это хлопок и золото. Не густо, надо признаться. Да. В нашу же задачу, а в Уагадугу нас было направлено двое, входило установление контакта с политической и бизнес элитой страны с целью оценки перспективности закупок интересующих нас полезных ископаемых — марганцевых руд, титана, никеля и фосфоритов. Любому ясно, что всем этим и сама матушка Россия богата сполна, целью всей работы была та же дойка. В данной ситуации Буркина — Фасо представлялась перспективным кандидатом.

Не буду описывать всех наших успехов и поражений на разведывательном поприще, не к этому я пытаюсь подвести свой рассказ. А расскажу–ка я вам лучше о еще одной своей слабости, помимо любви к доброму виски.

Здесь рассказчик даже как–то вытянулся от напряжения в струнку.

— Дело в том, что на протяжении длительного пребывания в Африке, я страшно страдал от информационного голода. Свойства моей души не позволяли мне спокойно жить и работать не получая полной и четкой информации о современном положении в России. Воспринимайте это как хотите — блажь, глупость или же детскую наивность, но однажды, не в силах более терпеть этого, я, в нарушение всех инструкций, используя закрытые каналы связи, запросил через наше посольство в Мавритании подборку русских газет.

— Простите, — прервал его я. — Почему именно через Мавританию? Подобной возможности у посольства в Буркина — Фасо не было?

— Во–первых, в Буркина — Фасо нет русских дипломатических представительств. Именно по этой причине мы вынуждены были проживать в продуваемом всеми ветрами Pacific Hotel, — он скорчил гримасу. — Во–вторых, в Мавритании у меня были связи…

— Прошу прощения, пожалуйста, продолжайте.

— Этот нехитрый груз был направлен мне из Нуакшота самолетом частной авиакомпании, но, стоит ли этому удивляться, до меня так и не дошел. Насколько я понял из рассказа пилота — худого такого негра, где–то над Букле–де–Мухун они, то ли попали в зону турбулентности, то ли в какие–то воздушные ямы, не знаю… Короче, их хорошенько тряхнуло, и от этого часть груза выпала из самолета в саванну. Нет, вы можете себе представить мое разочарование?!

Я улыбнулся такой неожиданной развязке, а он, будто бы и не заметив моей реакции, продолжил.

— Так вот, после этого случая прошло около двух месяцев. Командировка наша подходила к концу, как внезапно мой товарищ слег с приступом малярии и о его возвращении на родину на какое–то время пришлось отказаться. Он просто мог не перенести полета. Я, по приказу из Москвы, остался с ним, все в том же, чёрт бы его подрал, отеле. Слонялся по номеру, ходил на базар, побывал в кино. Знаете, в Буркина — Фасо на редкость любят кино, фильмы у них отличные. И вот в эти самые дни затишья, я и получаю весьма интересного содержания шифрограмму.

Он снова внимательно посмотрел на меня.

— Скажите, вам известна «Легенда о потерянной мудрости»?

Я отрицательно покачал головой.

— Это весьма занятная история из местного фольклора о том, как большой караван груженный свитками, содержащими в себе «всю мудрость мира», был поглощен песчаной бурей, и о том, как спустя столетия его обнаружил крестьянский мальчик из небольшой деревеньки под названием Ниитубе, который и стал носителем «всех знаний мира». Эдакая сказочка аборигенов.

— Нет, эта история до сегодняшнего дня мне была неизвестна.

— Ну, да Бог с ним. Неизвестна и неизвестна. Я тогда тоже услышал ее впервые. Прочитав шифрограмму, мне подумалось, что у генералов в Москве съехала крыша. Мне поручалось… Надеюсь вы понимаете, что сейчас я выдаю государственную тайну. Так вот, мне поручалось приобрести ноябрьский номер журнала «Ethnie», изучить статью Жана Л’Аваля «Ниитубе. Хранители мудрости» и принять исчерпывающие меры к установлению местонахождения указанного селения. Ну ни бред?! Скажите мне, ну разве это не бред?!

Мне оставалось только развести руками.

— Я, разумеется, сделал то, что они просили. Приказ есть приказ. Скажу вам больше, отыскал эту деревню. Луис, которого как проводника упоминал в своей статье Жан Л’Аваль, оказался редкостным болтуном. Найти его не представило для меня особого труда. Не буду скрывать и того, что именно я стал причиной его гибели… — он бросил на меня быстрый взгляд. — Но это совсем уже грустная история.

Повествование стало приобретать криминальный оттенок, и это как–то сразу отрезвило меня. Мой же визави, подобного эффекта, кажется, не испытал. Поставив стакан с недопитым виски на землю, я уточнил.

— Прошу прощения, вы его убили?

— Убил, — без тени раскаяния и таким тоном, будто говорилось о чем–то обыденном, ответил мой собеседник. — Убил.

— А, простите, «мудрость всего мира»?..

— Не знаю. Никакой мудрости всего мира в Ниитубе, я не нашел. Я нашел там кое–что другое. О чем, собственно, и хотел вам рассказать.

— Что же это?

— Мои газеты!

Я в удивлении раскрыл рот.

— Большую пачку моих газет, тех самых, что так и не долетели до меня из Нуакшота.

— Это удивительно.

— Не то слово, удивительно. Я обнаружил их в хижине шамана, они лежали там под циновкой и все были измазаны кровью.

Меня пронзила подкупающая своей простотой мысль о том, что мой собеседник просто пьян и несет всякую околесицу. Всё это стало меня забавлять.

— Кровью? Чьей же?

Он пожал плечами.

— Не знаю. После этого, я очнулся в номере отеля.

— В каком смысле? — не понял я столь резкого перехода.

— В прямом. В прямом смысле. Ко мне подошел шаман, взял меня за руку и я очнулся в своем номере, в отеле, в Уагадугу.

Аккорды окончательного разочарования прозвучали в моей груди.

— Это был сон? — спросил я.

— Это был НЕ сон! — как–то даже грубо ответил он. Впрочем, я на это нисколько не обиделся.

— Так, как же вас понимать?

— Понимайте, как хотите. Я сказал всё, что хотел.

После этих слов, он отвернулся и замолчал. Всё же заинтригованный нетривиальной историей, я, как человек любящий четкость и доказательства во всем, позволил себе задать еще один вопрос.

— Позвольте поинтересоваться, а какие именно газеты вы просили тогда вам прислать? Может быть, помните?

Конечно, он услышал нотки недоверия, с которыми был задан мой вопрос, но ответил, не подав и вида.

— Я предоставлю вам полный список. И ещё, — он залпом допил свой виски. — Сверху в пачке лежал «Вечерний вестник столицы», я ясно запомнил большую фотографию какого–то молодого человека, она располагалась на первой странице прямо под названием статьи.

В разговоре опять повисла продолжительная пауза.

— Позвольте последний вопрос, — я старался не ошибиться в его формулировке. — Почему вы решили рассказать все это мне, совершенно незнакомому человеку?

Он поднялся с земли, отряхнул от прилипшей травы брюки и ответил ровно и открыто.

— Я принял решение. Просто принял такое решение. Сейчас, я принесу вам из машины тот номер журнала «Ethnie» и список всех заказанных мною газет. К сожалению, не имею возможности оставаться здесь долее, я должен ехать.

— Извините, — запаниковал я, видя, как незнакомец начал удаляться, — как ваше имя?

— Да, разве это важно? — бросил он из–за плеча.

Позже, я интересовался у своего друга, того самого, у которого был в гостях, об этом странном человеке. Но, ни по описанию внешности, ни по намекам о его возможной деятельности, он так и не смог вспомнить того, о ком я ему говорил.

 

ГЛАВА 2

БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗНУВШИЙ

Так, с рассказа совершенно незнакомого и, отчасти даже загадочного человека началось мое исследование. Для начала, я отыскал в библиотеке все труды братьев Л’Аваль и тщательнейшим образом проштудировал их. Потом, принялся за изучение истории Буркина — Фасо, которой, справедливости ради надо сказать, отдал не более двух недель своего времени. Но самую интересную информацию, к своему величайшему удивлению, мне удалось почерпнуть из подборки номеров газет, список которых оставил мне мой давешний рассказчик. «Вечерний вестник столицы» с первой же страницы выдал мне любопытнейшую историю. Памятуя о том, что именно этот номер газеты лежал сверху той пачки, что была обнаружена в хижине шамана, я возьму на себя смелость привести здесь полный текст статьи под заголовком «Снова беспредел», написанной молодой и, на мой взгляд, не самой талантливой журналисткой Валерией Огли. Статью предваряло черно–белое фото молодого человека славянской внешности, пронзительно смотрящего на читателя.

Душещипательная история, рассказанная юным дарованием от журналистики, казалось бы, является одной из тысяч ей подобных и, без всякого сомнения, не представляла бы для меня никакого интереса, если бы не одно но. Лицо с фотографии в «Вестнике вечерней столицы», которое смотрело на меня с нескрываемой тоской (мне, почему–то показалось именно так), было ровно тем же самым, что смотрело на меня с недоумением (это также мое личное мнение) со страницы журнала «Ethnie». Снимки сделанные Жаном Л’Авалем в Ниитубе и Валерией Огли в Москве, без сомнения, запечатлели одного и того же человека. Принц Ниитубе и оперуполномоченный Антон Николаевич Митрохин оказались одним лицом. Осознание этого на несколько минут затуманило мой рассудок. От близкой разгадки какой–то очень большой тайны у меня закололо в кончиках пальцев. Господи, наверное так чувствовал себя Эванс, видя как из тысячелетнего забвения восстает Кносский дворец и вся Минойская цивилизация, наверное так ощущал себя Менделеев разродившись таки своим периодическим законом. Все это стоило серьезно обдумать. И на это обдумывание у меня ушел почти год. Почему так долго, спросите вы. Что ж, мне совершенно нечего вам на это ответить. Вероятно, я не обладаю аналитическим разумом должной мощи, раз так долго шел к раскрытию этой загадки. В свое оправдание могу сказать только одно, я все же её разгадал.

Итак, почти через год после того, как я выявил сходство фотографий Принца Ниитубе и оперуполномоченного Митрохина, у меня появилась возможность приоткрыть завесу этой тайны. На одной конференции, я был представлен не кому иному, как Леониду Львовичу Кирибашу, бывшему начальнику Управления полиции в котором работал Митрохин. К тому времени, он занимал один из постов в министерстве. В общении человек этот оказался довольно скрытным, все больше слушал, нежели говорил и на вопросы отвечал как–то туманно, неоднозначно. Похоже, он был не склонен сразу доверяться всякому новому собеседнику. Но судьба распорядилась так, что наше общение по завершении конференции не прекратилось. Как–то во вьюжный зимний вечер, буквально через пару месяцев после нашей первой встречи, мы оказались сидящими рядом за одним столом в доме отдыха «Сосны», где один наш общий знакомый праздновал свой юбилей. Ближе к концу вечера, я решился заговорить с генералом о Митрохине.

— А, Вы про это? — как–то совершенно легко начал он разговор. — Весьма темная история.

Поняв, что он заговорил о чем–то мне неведомом, я поспешил уточнить.

— Статья, которую я прочитал в «Вестнике вечерней столицы»…

— Ой, и это… даже не вспоминайте, меня ведь чуть не выперли тогда за нее. Хитрая бестия, эта журналистка. Она тогда своей этой фотографией, я уж не говорю о статейке, наделала много шума. Мы ведь всерьез думали, что он пропал именно по этой причине.

— Пропал?

— У меня ФСБ все управление вывернуло наизнанку из–за этого Митрохина, а он, как в воду канул. Сбежал.

— Как, то есть, сбежал? — от обилия свалившейся на меня информации, я стал плохо соображать.

— Так Вы что, не в курсе? А я было подумал, что всю историю эту знаете.

— Видимо, я что–то из нее упустил.

Генерал откинулся на спинку стула. Он был в каком–то редкостно благодушном настроении.

— Не знаю, стоит ли Вам поведать все до конца. Но, если уж сказано «а», то следует говорить и «б».

После этих слов я понял, что попал в узкий круг доверенных лиц этого человека и это, честно говоря, мне не столько польстило, сколько заставило внутренне напрячься.

Он же поведал мне следующее.

— Как только мне на стол лег этот злосчастный номер газеты, как сейчас помню, статья называлась «Снова беспредел», я сразу же приказал прислать ко мне этого опера — Митрохина. Собирался его пропесочить как следует за эту фотографию. Хотя я к тому времени уже знал, что паренька того действительно отпустили после опроса еще вечером, а он где–то ночь прогулял, вляпался в какую–то историю… ну, а матери наврал, что его в полиции избили. Так вот, через десять минут докладывают, что не могут его найти. А статейку–то помните, как она начиналась, то–то. Я, ясное дело, злобно ору, газетенку эту им в морду бросаю и требую, чтобы Митрохин был в моем кабинете через три минуты. Они опять: пропал, найти не можем. Ну, что мне оставалось делать? Такое им расследование факта пропажи сотрудника устроил, думаю, до сих пор еще помнят.

Генерал наклонился к самому моему уху.

— Выясняется, — заговорчески заговорил он, — что последний раз его видели разговаривающим в своем кабинете с каким–то негром в длиннющей рубахе и полотенцем на голове. А после этого… хрен его знает, куда он делся.

— Каким, простите, негром? — мне стало казаться, что генерал начал заговариваться.

— Да, вот, кто ж его знает, каким негром. Я и журналы прохода в здание все поднял, и объяснения чуть не со всего Управления взял, и весь розыск свой на уши поставил… ничего, пусто. Камеры наблюдения все лично просмотрел, и те пустые все. Ну, никто к нему в кабинет не входил. И сам он оттуда не вышел.

— Что же это он, растворился?

— Растворился, сука, — генерал развел руками. — Как в воду канул. А мне ФСБ все Управление и в хвост и в гриву за это…

— И что же, так и не нашли?!

Он обреченно махнул рукой. С какой–то неимоверно глубокой тоской посмотрел мне прямо в глаза и сказал последнее за этот вечер слово.

— Нашли.

Как я ни пытал его последующие два часа, он молчал. Показательным было лишь то, что в тот вечер Кирибаш напился до зеленых чертей и в обездвиженном состоянии был доставлен в свой номер адъютантом. Поначалу мне хотелось воспользоваться ситуацией и попросить его предоставить мне возможность ознакомиться с материалом по факту пропажи оперуполномоченного Митрохина, однако, четко расслышав то, что в дело на каком–то этапе вступили сотрудники ФСБ, поостерегся, и решил просто принять его рассказ на веру.

Немногим позже, я узнал, что генерал не сказал мне ни слова неправды.

 

ГЛАВА 3

ПРИНЦ

Забегу несколько вперед и открою перед читателем одну тайну. Я лично, и уже довольно давно, знаком с Принцем Ниитубе (он же Митрохин А. Н.), и то, что я собираюсь изложить в этой главе, целиком и полностью основано на его собственном рассказе, что был поведан мне одним весенним вечером у большого мраморного камина.

Итак, следуя добрым традициям честного повествования, не смею добавлять к его словам ни одного своего.

«…Он появился как будто из воздуха. Ни дверь ни скрипнула, ни нога по паркету ни шаркнула. Стоит передо мной и на чистом русском языке говорит:

— Здравствуйте, Антон Николаевич.

А я вижу перед собой негра в длиннющей рубахе и чалмой на башке, и понять ничего не могу. А он еще в таких старомодных очках был, таких сейчас нет, у стариков только. Ну, цирк!

— Вы, — говорю, — кто?

— Гончаров, — представляется он. — Георгий Евгеньевич. Так Вам будет удобнее.

Я тогда несколько попроще в разговорах был, и прямо ему говорю.

— Ты себя–то в зеркале видел, Георгий Евгеньевич? Ты же негр!

А он ничего так, спокойно, без нервов отвечает.

— У нас возникла щекотливая ситуация. Вековая традиция передачи власти была нарушена Вами в самый неподходящий момент. Теперь следует с этим разобраться, иначе Ниитубе ждет хаос безвластия.

Тут я смекнул, что это какой–то обдолбавшийся черт, непонятно каким образом прошедший в Управление. Я ему говорю:

— Здесь полиция, товарищ Гончаров — Матумба, — так и сказал, — а не институт психиатрии и не наркологический диспансер. Идите–ка вы отсюда, пока целы, — что–то в этом роде.

А тот заявляет.

— Видите ли, товарищ Митрохин, — вроде как передразнил, — погибший от Вашей руки вождь желал передачи власти своему сыну, а Вы, нарушив волю великого человека, совершили большой грех.

Я тогда уже было потянулся к трубке телефона, чтобы в дежурку позвонить, а он так раз, и кладет передо мной газету эту чёртову, «Вестник вечерней столицы» и в мою фотографию тычет, которую эта шалава журналистка на телефон свой сделала. А газетка то вся в кровище измазана. Ну, я так и понял, что перец этот кого–то замочил, съехала у него на этой почве крыша, и он сдаваться пришел в полицию. Я ему бумажку сую, мол, ты напиши, чего натворил то. А тот ни в какую. Ручку не берет, пальцем в газету тычет и все свое о вожде убитом, да о сыне его властью обделенном болтает. Я через пять минут такого базара в шизу впал, хотел его уже за шкирняк в дежурку тащить, оформлять, а он проворно так хвать меня за руку и всё… Помутнело всё передо мной. Глаза открываю, херня какая–то. Вместо кабинета хижина тростниковая, костерок посередине тлеет. Ну, думаю, попал…»

Здесь следует заметить, что подобная манера вести разговор, сохранилась за Принцем до сих пор. Видимо, здесь сказывается полицейское прошлое. Вместе с тем это очень обаятельный и легкий в общении человек. Он необычайно щедр и в последнее мое посещение его замка, подарил целую бочку до сих пор любимого мною Dalmore. Впрочем, это все лирика, пора опять предоставить ему слово.

«…Не знаю, как это у него получилось, что–то типа телепортации. Ну, всё–таки обладатель мудрости всего мира… А у меня от солнца даже глаза заслезились. Я из хижины как на улицу вышел, так просто и зажмурился. А сам чувствую, вонища нестерпимая. Смотрю, а там трупак такого жирного негра валяется. Мухи там, тучами носятся. У забора какие–то кренделя сидят, по виду европейцы… ну, белые короче. И тоже от вонищи этой охреневают. С ними какой–то черненький сидел. Я к ним, так мол и так, что тут такое? А они на меня во все глаза смотрят и молчат гады. Один опомнился, говорит: «бонжур». Ну, я так и понял, что французы.

— Бонжур, — говорю. — А я где?

Они не понимают. Лопочут что–то по своему, не разобрать. Я к этому, к шаману — к Георгию Евгеничу.

— Объясняй, давай, — говорю ему — что за дела?

Он мне показывает пачку газет каких–то, где сверху тот самый, весь в кровищи, «Вечерний вестник столицы» привязан. Опять в мою фотографию тычет и говорит.

— Ты с неба упал и убил вождя деревни. Теперь богам решать кто достойнее.

Подводит ко мне негра толстого, разодетого как попугай. В башке перья, бусы какие–то на шее, кольцо в носу. Протягивает нам обоим по кремневому ножу и говорит.

— Вы теперь оба Принцы Ниитубе и кто первым отсечет ухо вождя, тот и будет править деревней.

Мне, ясное дело, такой расклад вообще не улыбался. А этот, толстый, как ломанулся к трупу и ножом своим ухо ему отрезал. Я чуть не проблевался. А французы проблевались. Им шаман тогда что–то сказал, они поднялись и ушли. А когда уходили, один всё меня на фотоаппарат снимал. Я тогда даже и не подумал, что с ними поговорить можно, ну через шамана то. Я в полном охреневоне тогда находился. Ко мне этот толстый с ухом отрезанным в руках подбежал и давай ржать. Ну, я ему в бубен — он рогами в землю. Шаман меня за руку взял и в хижину к себе отвел.

— Боги распорядились так, — говорит он мне. — Ты же, навеки теперь Принц Ниитубе и если у действующего владыки Элдихутту не будет наследников, то в день указанный хранителями деревни, ты сможешь убить его, отсечь его ухо и принять всю полноту власти.

— Очень рад, — говорю.

Тот спрашивает.

— Будешь ли ты проживать в Ниитубе или изберешь своим обиталищем иное место? — шаман все время говорил до тошноты вычурно, как Йода из «Звездных войн».

Я спрашиваю.

— А какие есть варианты?

— Ты можешь вернуться обратно, откуда прибыл со мной, а можешь последовать за своей судьбой, выбор Принца — закон. Так и сказал.

А у меня как раз на работе кризис из–за газеты этой долбанной. Обратно возвращаться, это голову в петлю засовывать. А тут такие события! Ну, я и говорю.

— Погоди, дай подумать.

И жил я у них, наверное, еще недели две или три, всё в себя приходил. А потом обдумал всё, рукой махнул, мол «Давай за судьбой».

Так здесь, возле зáмка и оказался…»

Помню, после того как принц окончил свой рассказ, в кабинет, где мы беседовали, вошла его жена. Она принесла нам чай. Втроем, мы до позднего вечера наслаждались теплом и ароматом Эрл Грея, разговаривали о превратностях жизненного пути и слушали только–только начавших свои трели соловьев. Женщина чудно музицировала нам на рояле, а Антон Николаевич Митрохин, он же Принц Ниитубе, крупнейший поставщик виски в Великобритании и владелец замка Данноттар, довольно улыбался каким–то своим, неведомым для меня, мыслям.

 

ГЛАВА 4

СВЯТАЯ КЛЯТВА ТАНИИ АМАРИМ

Изучая пышную крону генеалогического древа рода Коудрей, невозможно не заметить одну толстую разлапистую ветвь, берущую свое начало от славного рыцаря Роберта Коудрея. Вернувшись домой из долгих странствий по Святой земле, Роберт поставил своих многочисленных родственников перед фактом, который они ни при каких условиях принять не могли. Он вошел в дом с молодой женой, иудейкой уверовавшей в Христа. Рассорившись с близкими, крутонравный рыцарь сначала удалился с супругой в былые владения ордовиков, а позже в горы северо–восточной Шотландии, где и осел в пятнадцати милях к югу от Абердина в построенном собственными руками доме. Иудейка Хая подарила ему трех сыновей, старший из которых и стал родоначальником нынешних Коудреев. Именно ему, лежа на смертном одре, и передал свой боевой меч, пожираемый проказой Роберт. Перед тем как испустить дух, он потребовал от наследника принести на освященном именем Гроба Господня оружии, кровную клятву, обязывающую всех его потомков во веки веков свято чтить и защищать свой род.

Во времена короля Якова, первого монарха, одновременно правившего и Англией и Шотландией, главой рода был Мэтью Коудрей по прозвищу «Блуд», зажиточный землевладелец и поставщик королевского двора. От жены местного священника, он прижил двух дочерей, младшая из которых, Элизабет, вышла замуж за своего двоюродного брата Эндрю, также Коудрея. Поскольку отец не только признал своих дочерей, но и вписал их в родовые наследственные книги, обе они получили право ношения герба своего родителя и именовались не иначе как леди Коудрей.

У Элизабет, после трех неудачных беременностей, родилась дочь, которую, помня иудейские корни предков, назвали Сарой. Именной этому ребенку и выпала участь воскресить в памяти всей родни кровную клятву старшего сына рыцаря Роберта. Достигнув возраста шестнадцати лет, Сара, упрямая и своенравная, как и все ее пращуры, не желая уготованного ей брака с престарелым лордом Стюартом, пролила свою юную кровь на священном мече достославного предка, поклявшись выйти замуж только за молодого Джона О’Брайена, сына их конюха, либо умереть. Именно с тех пор, клятва, принесенная на мече прокаженного Роберта, стала для всех Коудреев непреложной. Следуя примеру скончавшейся в ту же ночь от побоев отца Сары, священная клятва Коудреев каждый раз сопровождалась обильным кровопусканием.

Полтора столетия спустя, когда на континенте набирала силу волна великой революции, напившись пьяным, Сэр Реджинальд Коудрей, осмеянный друзьями за бахвальство и обещание лично зарезать французского короля Людовика XVI, пустил себе кровь лезвием священного клинка и тут же принес клятву в исполнении своего безумного замысла. Осмеянный повторно, не в силах терпеть этого более, Сэр Реджинальд приказал слугам притащить со двора постоянно отирающегося там кота, который в насмешку за наглое выражение морды был прозван домашней челядью именем французского монарха, и лично, на глазах изумленных гостей, свернул ему шею. Считая себя после этого варварства полностью свободным от данной им клятвы, он, как ни в чем не бывало, продолжил кутеж.

Но совсем не эти курьезы, почерпнутые мной в «Истории рода Коудрей», заинтересовали меня всерьез. Действительно интересным для меня оказался тот факт, что последняя из ныне живущих представительниц этого славного семейства, вышла замуж ни за кого иного, как за Принца Ниитубе, что и отмечено в официальной генеалогии семьи.

* * *

Тания Амарим была единственной дочерью Сэра Уильяма Коудрея, мецената и любителя английской словесности, сделавшего себе состояние на торговле шотландским виски. В то время, о котором идет речь, ей было двадцать два года, она была хороша собой, черноволоса и стройна. Особый шарм её внешности придавали точеная волевая линия челюсти, доставшаяся от отца, и голубые глаза бабушки Ривки.

Сэр Уильям, как любой любящий отец, желал брака своей дочери с достойнейшим из достойных. Таковых в своем окружении, он выделял двоих. Первый из них, миловидный Конрад Мюррей в свои двадцать четыре года уже имел обширную юридическую практику в Глазго, Йорке и Лондоне. Его отец, спивающийся ныне барристер, на протяжении многих лет был постоянным клиентом Сэра Уильяма по части закупок первосортного шотландского виски. К сожалению, сын его, не разделявший любви отца к Бахусу, лишь только достигнув совершеннолетия, воспользовался, действующим по сей день, законом графства Кент от 1737 года, и взял над отцом опекунство, после чего резко оборвал общение родителя с крепкими напитками. Определив папашу в одну из дорогостоящих клиник Корнуэлла, молодой прохвост завладел всем его состоянием, которое ни много ни мало равнялось ста десяти миллионам фунтов стерлингов. Этого молодого человека, Сэр Уильям привечал особо.

Вторым претендентом на руку красавицы Тании Амарим, отец считал Арона Натансона, своего давнего приятеля и партнера по игре в гольф. Натансон был, что называется, мужчиной не первой свежести, ему было сильно к шестидесяти, он был плешив и морщинист. Разумеется, видеть его в своем доме в качестве зятя Сэр Уильям не желал ни при каких обстоятельствах, однако стареющий иудей имел ряд преимуществ перед молодым Мюрреем. Начать хотя бы с того, что он был втрое богаче. Во–вторых, у Натансона была хроническая язва желудка, которую тот тщательно от всех скрывал, но делал это так плохо, что знал об этом буквально каждый член клуба «Goose». Это давало Сэру Уильяму право надеяться на богатое наследство дочери. И, наконец, в-третьих, Арон Натансон был его конкурентом по бизнесу.

Хорошенько взвесив все pro et contra, Сэр Уильям, в свойственной Коудреям властной манере, предложил дочери сделать выбор. Красавица Тания Амарим вспыхнула, подошла к отцу и влепила ему звонкую пощечину. Нисколько не смутившись, Сэр Уильям ответил ей тем же. Тогда–то несчастная девушка и схватилась за родовую реликвию — меч рыцаря Роберта. Последние слова клятвы, которые она произнесла рассекая белую длань наточенным до бритвенной остроты клинком, с недавних пор являются девизом рода Коудрей и выбиты золотыми буквами на их родовом гербе.

Справедливости ради следует заметить, что короткая речь, произнесенная Танией Амарим, была довольно наивной по своему содержанию, чего, конечно, всегда можно ожидать от юной девы, но никак не от современной двадцатидвухлетней девушки. Сказано же было следующее:

«Клянусь, что выйду замуж, лишь за принца, что в мои покои въедет на белом скакуне! Иначе, пусть умру!»

Сэр Уильям не был столь сентиментален, как его дочь, и, конечно же, не воспринял её тираду всерьез. Прекрасно зная древнюю легенду своего рода о несчастной Саре, что первой принесла на этом мече священную клятву, он, как человек современный, посчитал всё это исключительно глупыми предрассудками и не придал словам дочери должного значения. А вот упрямая Тания Амарим, напротив, собиралась стоять насмерть.

Поразмыслив с минуту, Сэр Уильям без лишних разговоров схватил дочь за руку и поволок в подвал одной из трех башен замка, в котором они и проживали. Там он оставил смутьянку наедине со своими мыслями, потребовав, безапелляционным тоном, одуматься к утру.

Так как к обеду следующего дня к ним в дом был приглашен сам Арон Натансон, Сэр Уильям, невзирая на то, что старый еврей знал его дочь с пеленок, собирался устроить что–то вроде смотрин. Заперев свое чадо на ключ, он поспешил отдать распоряжения о всех необходимых приготовлениях дворецкому Фитипальду. В частности, ему было велено притащить в восточное крыло бочку какого–нибудь, не самого лучшего, виски из тех, что хранились в бочонках в погребе.

Данное задание стареющий Фитипальд выслушал с истинно английским спокойствием, ни один мускул не дернулся у него на лице, хотя даже не замечающему ничего дальше своего носа Сэру Уильяму было понятно, что в одиночку ему с этим не справиться. Опытный слуга, однако, с честью вышел и из этого положения. Взяв в передней большой черный зонт, он вышел прямо под хлыставший почем зря ливень в своей замечательной черной ливрее с идеально накрахмаленным воротничком. Какое чутье подсказало ему, что здесь и сейчас, и в такую мерзкую погоду, он встретит того, кто был ему нужен, нам неведомо. Удивительно, но, через каких–то пять минут стояния под непрекращающимся дождем, терпение Фитипальда было вознаграждено. Прямо из стены воды на него вышла фигура человека, который тщетно пытался прикрыться от небесных потоков, тонким свитером. Вид у бродяги был жалок. Он удивленно оглядывался по сторонам, явно не понимая, как его сюда занесло.

— Good evening, sir. Need you a job? — сказал Фитипальд таким тоном, и так невозмутимо, будто делал это предложение каждый день и всегда под проливным дождем.

Митрохин, у которого знание английского языка заканчивалось на уровне пятого класса средней школы, к своему вящему удивлению, вопрос дворецкого разобрал, и так же четко ответил.

— Йес.

Фитипальд, которому молодой человек импонировал своей молчаливостью, просто указал ему на бочонок виски и коротко сказал.

— To living room.

Взвалив себе ношу на спину, Митрохин медленно поплелся за дворецким. Бочонок был тяжел и в нем все время булькало. Опера то и дело мотало из стороны в сторону. Проходя мимо деревянной лестницы уходящей куда–то вниз, Принц Ниитубе, жизнь которого за последние полчаса претерпела ряд весьма значительных изменений, почувствовал резкую боль в спине.

— Ой, — застонал он, ставя бочку на пол.

— Are you all right, sir?

— Всё райт, — махая на учтивость дворецкого рукой и присаживаясь на край бочки, ответил Митрохин, — всё райт.

В этот самый момент, прогнившая ступенька лестницы, на которую встал край бочки, с треском провалилась, увлекая за собой и саму ёмкость, и расположившегося на ней Митрохина.

— …, — только и успел выругаться опер, как со страшным шумом, сидя верхом на скачущем по ступеням бочонке, понесся вниз по лестнице, прямиком к весьма крепкой на вид деревянной двери.

 

ГЛАВА 5

НА БЕЛОЙ ЛОШАДИ

События, последовавшие далее, считаю уместным изложить со слов самой Тании Амарим, так как эксцентричная манера повествования Принца, на мой взгляд, несколько смазала целостность картины происходящего в те достославные дни. Итак, предоставим слово ей.

«…У нас с отцом произошла ужасная, просто отвратительная сцена. Он орал на меня, как на самую последнюю женщину в мире. Я же только и могла, что сидеть в кресле и плакать.

Это произошло в подвале большой башни и оттого, что я находилась практически в подземелье, мне становилось совсем дурно. Отец тогда принес с собой этот самый французский журнал, он любил читать по–французски, хотя и скрывал это — всё–таки истинный англичанин. Я прекрасно помню, как он тряс перед моим зареванным лицом этим «Ethnie», и показывал пальцем на фотографию, размещенную на развороте. «Вот этого?! Вот этого ты хочешь?!» А я даже и не смотрела туда, перед глазами был сплошной туман. Мне так не хотелось выходить замуж за дядю Арона, упокой Господи его душу, что любые слова, высказанные в эту минуту, воспринимались мной истинно вселенским злом. А отец, видя, как я не переставая глотаю слёзы, только все больше и больше выходил из себя. Подсев ко мне на край кресла, прямо с каким–то остервенением, он начал трясти меня за плечи и требовать немедленного успокоения.

Именно в этот момент на лестнице послышался страшный шум. Мне сначала показалось, что это какой–то взрыв или потолок обвалился. Отец, так же как и я, замер на месте. Того, как сильно он поражен в эту минуту, я и не подозревала. На наших глазах деревянная дверь раскололась надвое, а вековые петли, не выдержав, повыскакивали из стены. Прямо на нас с огромной скоростью неслась дубовая бочка. Она влетела в комнату крышкой вперед, и я хорошо разглядела выжженный на ней знак «White Horse». Верхом на бочке сидел какой–то взлохмаченный, с совершенно одичавшими от испуга глазами, парень. Таким манером, он проскакал почти до самой середины комнаты и… бочка развалилась.

Что это был за запах! Кажется, я опьянела в одну секунду. Ну, по крайней мере, мое настроение от случившегося резко улучшилось. Я начала хохотать, как умалишенная. А то, что отец постоянно переводил ошалевший взгляд с журнала, который он продолжал держать в руке, на влетевшего в комнату парня, окончательно ввергло меня в настоящую истерику, и я залилась совершенно нездоровым смехом.

Когда я наконец успокоилась, меня ждал еще один сюрприз. Папа, трясущимися руками, показал мне ту самую статью в «Ethnie», про Принца, с его фотографией. Тогда это всё, конечно, казалось не более чем совпадением. О том, что это есть воплощение моей вчерашней клятвы, я и не помышляла. Сейчас же понимаю — это была судьба…»

Была ли это судьба или нет, пусть решает читатель. Я изложил только факты — то, что нельзя назвать игрой фантазии. Знакомство Принца с Танией Амарим привело их под венец. Пережив истинное потрясение от появления Митрохина, Сэр Уильям Коудрей уверовал в провидение. То, что в момент их первой встречи, он держал в руках «Ethnie», а четвертью часа ранее там же прочёл статью о Принце Ниитубе, стало для него настоящим откровением. Журнал этот, кстати, он хранил до последних дней своей жизни, да и сейчас его можно отыскать в библиотеке замка. Увидев, что Тания Амарим оказывает внимание раненому во время опасных «скачек» Принцу, он дал отворот поворот Натансону, вытолкал взашей миловидного Мюррея и благословил дщерь на брак. Узнав, что Митрохин находится на территории Великобритании без каких–либо документов, выправил ему удостоверение личности. Вечерами, и это продолжалось до самой кончины Сэра Уильяма, они любили посидеть у камина за бокалом доброго виски и мирно поболтать о былом. Уж больно нравились старику полицейские истории зятя. Любому было понятно, что Коудрей полюбил Принца как сына.

Я не знаю, поверил ли Сэр Уильям рассказам Принца о чудесных перемещениях из Москвы в Буркина — Фасо, а оттуда прямиком в окрестности Данноттара, но одно мне известно точно: Сэр Уильям, упрямый и злой человек, действительно уверовал в неизменность пути каждого человека. После случившегося, он стал часто о чем–то задумываться и подолгу смотреть в небо. И, полагаю, что не ошибусь, если предположу, о чем именно грезил тогда стареющий рыцарь. Вероятно, о том самом пути, что ведет нас всех …fortunatim.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Поверьте, не так–то легко облекать правду в художественные формы. Что ни пиши, все одно выходит, неоднозначность выводов, да субъективные мнения. Однако, я продолжаю верить. Верить в то, что независимо, вымысел вся эта история или чистейшая правда, на свете найдется немало людей, которые не дадут злу разрушить наше, во многом странное и нелепое, существование. И даже если представить себе худшее и предположить, что местоположение Ниитубе и чудесных рукописей «мудрости всего мира», стало известно кому–либо из не очень–то благонадежных Homo Sapiens, то нынешнее положение мира четко говорит нам о том, что старый шаман умеет хранить свои секреты.

Москва

2012