Born in the ussr в рамках метареализма
Mы – верные граждане ночи, достойные выключить ток.
(И. Жданов)
...а надо ещё примитивней.
(А. Еременко)
Бесполые столбики чисел
из телевизьонной коробки,
кавычки фаллической мысли,
раздавленной сфинктером скобки.
На вялотекущее время
наброшен железный шлагбаум.
Мы плюнем любому на темя,
кто ступит на наш Lebensraum*,
помеченный древками рифмы
и жаждой близ кухонных кранов.
Наденем резервные нимбы
и переметнёмся в нирвану,
достанем запАсные литры,
натянем квадратные метры
и противогазы на жабры,
и лихо уйдём от радара.
А надо б ещё примитивней,
уняв все сомнения разом...
Мы – серые слоники бивней,
достойные выключить разум.
*Lebensraum – жизненное пространство (нем.) Прим. авт.
(12.06.2003)
пристегнув ремень наблюдаю, поверх вершин...
И.Г.
...пристегнув ремень, наблюдаю, поверх вершин
и, затем, полей с обильными озимыми,
как меня уносит дюжая дюзен-машин*
в сторону от тебя, дорогой, любимой...
или нет, не так... покидаю борт,
обронив билет на мокрый от слёз бетон,
и сажусь в автобус, который, гляди, уйдёт
...нет, уже ушёл и пополз на склон...
и по эскалатору, бегом к телефону, вниз
камнем с набираемой высоты...
я давлю на кнопки, вращаю диск
сквозь автоответчик, в котором ты...
я бегу по проводу точно по следу пёс,
приставляю репризу к давешнему «прощай»...
ты и я – ещё не больной вопрос,
а прямой как слово электросталь...
пристегнув ремень... ушёл, заметаю след...
впереди часовых поясов века...
– Can I help you? – Полночь. Храпит сосед.
Под крылом, наверно, шумит тайга...
*Duesenmaschine – реактивный самолёт (нем.) Прим. авт.
(24.01.2003)
Из пены, пепла, холода и пыли...
Из пены, пепла, холода и пыли
можно получить соль, тоску и ветер,
огненную воду, ангела с крыльями,
осенний вечер, воспоминания о лете,
случайных знакомых, с жаждою бездонною,
денег некоторую сумму,
головную боль, усталость, ночь бессонную,
всякого разного целую уйму...
Можно сконструировать и нас с вами
(в особенности если слегка разбавить),
и всех этих прохожих в оконной раме,
да и целую вселенную можно справить...
Всё это очень просто –
можно обойтись без глины.
Я взираю на мир с невообразимой скукой...
только любовь
не разлагается
на ингредиенты
(18.01.2003)
Тульский романс
Хочешь медальку, а может подковку?
Я ль не моряк – полосатая плоть...
Сделаю, сделаю татуировку,
Если придумаю, что наколоть...
Лягу бессмертный средь рая ли, сада...
Встану безликий – никто и нигде...
Кончусь как скорая повесть снаряда –
Ржавым осколком в солдатской ноге.
Желчный художник отставил этюдник
И по-немецки сказал: селяви.
Я по-французски ответил: натюрлих, –
Стоит ли, если уж не от любви...
После расклеился, после заплакал
И распатронился как магазин.
Видел себя, повернувшего зА угол –
Значит за пивом ушёл в магазин...
Там же, неузнанный (павший герой ли?),
Сдал за бесценок коня, карабин...
– Так сколько нас, милая, если нас двое?
– То же всё, то же... один плюс один...
(27.01.2003)
Позади невеселая память саднит затылок...
Позади невеселая память саднит затылок,
впереди семенит и горланит дурная слава.
Между ними осколки лучей и цветных улыбок,
и надежды в витрине в платиновых оправах.
По ночам наставала пора, закрывались ставни,
и метались по комнате рыжие брызги-звезды.
По утрам, уходя, собирали носки и камни.
А вода оказалась белой, когда замерзла...
Паралитик-зима в безответной любви к апрелю
протянула ему свои ледяные кристаллы...
Он проснется сегодня и снова найдет в постели
уши, полные слез, забинтованные в одеяло.
Он порвет провода, если в них телефонный шелест
донесет только «нет» и закончится резким звуком...
По каким-то законам лососи ползут на нерест,
а назад – по течению, кверху раздутым брюхом.
Синеватой неоном улицей, без причины...
Западая от стенки к стенке как лед в стакане,
продвигаюсь назад и вниз, обходя витрины,
пряча нервные пальцы в навылет пустом кармане.
(14.01.2003)
Weg vom propeller
Не единственный, но в одиночестве... или между
ароматов, столбов, автостопов большой дороги,
не в земле и не вне, не потом и не даже прежде, –
в бесконечных сейчас и здесь умываю ноги.
Ухожу насовсем, уменьшаюсь, почти не виден.
Голова на плече – не распят, но слегка прибитый...
Вертолёты дрожат на бетоне моих извилин
и, взлетая, сливаются в нимб мозговой орбиты.
Не с любовью, но вряд ли не в ней, точно муха в жиже...
И прыжки с горизонта, споткнувшись на параллели,
не становятся глубже, а кажется реже, ниже,
обрываясь на крике будильника у постели...
И последний (но не герой), распродавший мощи
незадолго до смерти, произошедшей в теле,
ухожу то ли «на», то ли в сторону, то ли... в общем,
weg vom Propeller.
*weg vom Propeller – от винта (нем.) Прим. авт.
(08.01.2003)
Идеи и прожекты, став булыжником...
Идеи и прожекты, став булыжником,
Покроют мостовые там и сям.
По ним пройдут паломники и книжники
К каким-то новым и святым местам...
Кочевные, с заплечными баулами,
Проследуют и скиф и азиат,
Транзитом из далекого аула
Процокает джигит Хаджи-Мурат.
Нестройными шеренгами служивые
Промаршируют к логову врага, –
Иных уж нет, а прочие... Да, живы мы
Лишь временно, а мертвые – всегда.
Так и булыжник: раньше был идеями,
Теперь – булыжник, каменный мертвяк.
А боги... Им хоть кол теши на темени...
А может, они тоже... известняк.
(14.01.2003)
Своя вдова
1.
...и оттого заметил: суета
(по-философски)... Написал бестселлер
почти уже... Не отвались пропеллер
задолго до команды «от винта»,
надсаженно прокашленной на ветер...
А с возрастом, с болезнями, с трудом,
как вариант осёдлости без места,
ушёл в бега, не покидая кресла...
А жизнь, точно маньяк, неслась с дубьём
и, настигая, молотила в чресла.
Но белое, как молоко коровье,
врасплох застало небо. В голове
мелькнул вопрос как светлячок в траве,
печальным древом встав у изголовья:
О чём ещё сказать своей вдове?..
2.
О чём мне повиниться, прежде чем...
Мои дороги кажутся короче.
В моём зрачке стокрылый ворон ночи
и лампочка на тысячу свечей.
О чём, едва найдя, теряя нить,
журчать себе, слегка автоматично,
вполголоса, не слишком артистично...
Какой волшебный звук ещё убить.
О чём молчать, зажав руками рот
(ни слова и ни звука на прощанье),
и сколько раз вымаливать прощенье,
и источать со лба холодный пот...
И как, разлуки не укоротив,
не скоротать часы любви с уродом,
похожим на меня как негатив,
и повиниться перед самым домом.
3.
Я бесполезно вглядываюсь в даль,
пытаясь различить родные лица...
Ещё один проплаканный февраль,
ещё одна последняя страница...
Неначатая рукопись прожжёт
в подкладке неба чёрную полоску.
И памятником поле прорастёт –
не твёрже меди и не мягче воска.
А может и ничем не прорастёт,
(мне вспомнилась Большая Одалиска)
Волшебный звук родится и умрёт, –
не толще крика и не тоньше писка.
Громадиной встаёт Своя Вдова
и дарит то ли чашей, то ли чарой,
и в ухо мне – слова, слова, слова...
мерцая чешуёй в ветвях Анчара...
Её нельзя, неможно не любить.
Она своя от края и по строю...
О, сколько мне кругов не накрутить, –
она то – на плечах, то – за спиною.
Придя домой, устало закурил,
но выпив яду, внутренне собрался...
Нежарко спорил, несмешно шутил,
но повинился. То есть оправдался.
4.
Не забывай, походкой лунной
всходя на одр к своей вдове,
не забывай про то, что умер
и стал химерой в голове.
Из под белил и пятен трупных,
сквозь ночи мертвенный декор
на бледной коже не проступит
знакомый боевой узор...
Воспоминаньем безотрадным:
то – дежа вю, то – вю жаме,*
посыплет дождик беспощадный,
как ностальгия по зиме...
Она не вздрогнет, не проснётся
и не задышит глубоко,
и может быть, ещё икнётся
на этот раз вдовой Клико.
1997
*Jamais vu – никогда не виденное (фр.) Состояние, противоположное дежа вю, внезапно наступающее ощущение того, что нечто хорошо известное кажется совершенно незнакомым или необычным. Прим. сост.
(08.01.2003)
Порыв и пыл, и пыль, и пепел...
Порыв и пыл, и пыль, и пепел,
и пепельница на столе...
И чёрный глаз, в который метил,
но вскользь прошёлся, по скуле...
А то ещё: холера, случай,
устало сказанное «пли», –
сё соль земли моей могучей
и сё, любимая, ля ви...
Оно во мне восстанет в пене,
взойдя со дна, или на дне,
Сквозь бочку, пальцем диогеньим
(ногтём) встревожит печень мне.
И солнца блин в развале мая,
и пальцы веток в октябре,
и ты, любимая, не знаешь,
но тоже – целиком во мне.
И этот глаз – недвижный, мёртвый –
прищуром вклеенный в прицел,
квадрат окна, настолько чёрный,
что и Малевича б уел...
И как НЗ на самый чёрный:
(наш паровоз, лети вперёд!)
и днём и ночью кот учёный
уходит по цепи на взлёт.
(13.01.2003)
Колумб
Пассажир – неважно – в тамбуре, на корме,
я гляжу сквозь стекла на косогор
(ветер гнет растения, точно волосы, на холме,
и прилизывает на косой пробор)
на колокольню, упадающую над рекой,
с колоколами, вывалившими языки,
на горизонт и все, что не взять рукой,
обозначив жестом, что не с руки.
Панорама наливается чернотой
и не верится ни в сушу, ни даже в дно,
и миражи меняются с быстротой
движения потемкинцев из кино...
Подавая гудки в темноте, плыву,
плацкартные кровати уплывают поверх голов,
азиаты, выдыхают тлеющую траву,
примеривая скальпы белоснежных богов.
Но устав от колокольни, которую не разогнуть,
Продолжаю путь, ухожу в отрыв;
Или это океан продолжает путь,
или камни, выползающие в отлив...
Я прикуриваю, облокачиваясь на стоп-кран,
и раскачиваю вагон точно каравеллу гольфстрим,
и подхожу в который раз к берегам
не пойму к каким.
(07.01.2003)
Новые слова и созвучные им опечатки...
Новые слова и созвучные им опечатки,
вяло пережеванные утомленным ртом,
натягиваю на голову, или на ладони перчатки
натягивает патологоанатОм.
Звуки посливались в зуммер и дальше – в спичи,
и, в отсутствие пророков, в бормотание проповедников.
Или время приобретало то масштаб, то величие –
пропорционально вымиранию современников.
Потому – нет предела для благородного сердца,
которое не устанет и не успокоится:
И из резервации повыпрыгнут бородатые индейцы
и пособят – кто словом, кто обустроиться...
И убиенные в четырнадцатом и ноль пятом
сымут ранетую голову и заплачут ей,
и взмахнут руками, намозоленными лопатой,
да и высморкнут чего-нибудь из ноздрей...
И то ли голова увеличилась до размеров бюста,
то ли отсутствие намордника стало резать глаз,
то ли чувство юмора перестает быть чувством,
приобретая неожиданный резонанс.
Мир переменился (и не благодаря словам),
и не узнать ни себя, ни стоявших рядом...
И я улыбаюсь в усы, или, пардон, усам
то ли милиционера, то ли знакомой дамы.
(12.01.2003)
ударили в барабаны солдаты пошли...
ударили в барабаны солдаты пошли
винтовки на красных плечах
корабли отвалили пушки зачехлены
капитаны с биноклями
немногословны
человек
капли пота на впалых висках
раненый в печень продолжает работать
наблюдатель упрятал за воротник мускулистые щёки
и курит нервно
кудрявая
она ли известна подвигом весёлым нравом и богатырской закалкой
она ли спускалась в забой
по широким ступеням сверяясь по компасу и ночью
по новорождённой звезде
она ли несла тебя
прижимая к высокой груди и ты
околдован Бездонной Бадьёй
слабо курлыкал ей что-то
журавлик
всё это было
остались легенды передаваемые из уст в уста
время не пощадило их
бородатых старателей чудо-богатырей наблюдателей и прочих
без имени
они продвигаются вверх поднимая жёлтую пыль и ты
едва ли читаешь по их следам
старичок морщит лицо и дышит часто
все принимают душ
устало
(23.01.2003)
К вопросу о нехватке йода в горных районах
Нехватка йода, после – кретинизм,
неурожаи... Жизнь была сурова...
Но выстояли... Отделясь от царства,
ходили брат на брата за цестерций
чеканки царской.
Пировали в псарне.
Так год за годом. И неурожаи.
И кретины
продвигались дальше в горы,
дичали, разучились говорить,
мычали – Кабы йоду вдоволь...
Суровело.
На камни навалило снегу. Ветер злой.
Не греют шкуры. На дворе кретины
воют.
(Смена декораций)
Опять неурожаи. Иноверцы
дерут за йод втридорога.
Прогнали иноверцев. Совсем не стало йоду.
Умер ум.
(Процессия кретинов проносит ум в гробу. Поют довольно стройно.)
Вчера пошли дожди. Мы ели землю.
По вкусу – чистый йод.
Проверили – йод, точно.
...вот уже три года,
как мы спустились с гор.
Куём куранты, продаём их в царство.
Недурно кормят сыром, и в достатке
иных молочных фруктов.
Все умные почти...
Так год за годом,
среда за четвергом-козлом. Недавно
последнего кретина хоронили
...пели стройно...
неурожаи, правда,
но у нас, у умных, не пузо главное,
достало б йоду.
Вдруг,
опять дожди, подули злые ветры.
Куранты не в цене, неурожаи...
Решили продвигаться дальше в горы.
Суровеет.
(от обиды мычим и ушиваем шапки)
Поймали иноверца –
по почкам били, му,* и между пальцев.
Вчера опять ходили брат на брата.
Нехватка йода...
(14.01.2003)
*Так у автора.
Я в кругу (окружении?) лиц и слов...
Я в кругу (окружении?) лиц и слов,
как в двойном (или больше?) кольце Сатурн.
Я обласкан губами железных ртов
водосточных труб и железных урн.
Ледокол тенденций ломает тренд,
или – дранг нах либэ* – и вечный драйв
выпрямляет душу как душевед,
или, может, вывихи – костоправ.
Обезболить реальность игрой в слова,
чуть прикрыв глаза, очутиться вне...
Опустить детали и рукава,
и железный занавес в голове.
Всё сложнее с сюжетами или/и
с быть им вровень, и видеть под речкой дно.
Это мелко мстят холостые дни
и холсты с продавленным полотном.
Это неудавшийся андроИд
или больший себя самого поэт –
точно три вторых – радионуклид
с периОдом в тридцать (плюс-минус) лет.
Это урны, переплавленные из труб,
или склепы тем кто не жив, но цел...
Биография выстрела, отпечатков губ,
опечаток в серии ЖЗЛ.
*Drang nah Osten – натиск на восток (нем.) Выражение, широко использовавшееся в нацистской Германии для обозначения немецкой экспансии на восток. Liebe – любовь, привязанность (нем.) Прим. сост.
(12.01.2003)
Открываю рот, начинаю кушать...
Открываю рот, начинаю кушать,
Не приметив пули, открывшей течи...
Король умер, да здравствует его лошадь! –
Классический пример припадочной речи...
Календари наводят меня на числа.
Числа наводят меня на гривны.
Рифма не обязательна в смысле смысла.
Смысл не обязателен в смысле рифмы.
Так выходит проще (хотя не легче).
С каждым днём, похожим на настоящий,
Понимаешь ценность отдельной вещи
И пути, осиленного стоящим.
Русским языком – по текучим ранам
Между ног у истории родного края –
Так отсюда и можно писать туда нам,
«вечером, после восьми, мигая»...
Хотя не претендую... От дуры лекса*
И до вольной воли степного царства
Средства, подходящие в смысле секса
Не функционируют в смысле братства.
Но не о том хотел, кто меня осудит –
Сядешь на коленки, а выйдет – на кол...
Вот она возьмёт его и полюбит.
А он её возьмёт и поставит на кон.
А она возьмёт ему да изменит.
А он, глядишь, от этого и не простынет.
А она возьмёт его и застрелит.
А патроны, может быть, холостые.
Тут он ей про чувства и скажет прямо.
Ну и заживут себе на фазенде...
Я не в смысле, стало быть, мелодрамы.
А в смысле о любви. И о хэппиэнде.
*dura lex – суровый закон (лат.) Прим. авт.
(10.01.2003)
здравствуй...
здравствуй
вот мои мёд и дёготь
вот моя доброта
одиноким непарным рельсом
ветер среднего уха
слёзы третьего глаза
диагонали утра
жёлтые пальцы в пыльном кармане спальни
вот и белая дверь,
за которой боятся и плачут
это светлые помыслы добрые чувства
блокадные дети любви
(07.01.2003)
Небо высветит залп грозовой...
Небо высветит залп грозовой,
Точно давши отмашку герою.
Тучи сдвинутся не надо мной,
Не над гордой моей головою.
И в степи не обложат враги,
Ярославны на стенах не взвоют,
Чёрный ворон нарежет круги
Не над снятой моей головою.
И состроившись в клин корабли,
Взявши курс на далёкую Трою,
Сея гибель во имя любви,
Не взойдут над моей головою.
Тридцать лет в ожиданьи побед, –
Одиночеством, радостью, болью...
На земле, но не чувствуя твердь
Под ногами. И над головою.
(09.01.2003)
после закрываю Америку и ломаю велосипед...
...после закрываю Америку и ломаю велосипед
и отвергаю Нобелевскую и другие премии,
или растекаюсь мыслью как желе на десерт
и заметно разлагаем червями-сомнениями.
подставляю уши под проволочный венец.
болею реферамбами, упадающими на голову,
затачиваю пальцы под караты колец
(но не рублю в железе дороже олова).
Я плююсь адреналином, я злей травы.
Цвет знамён – до вожделенного с детства места.
В смысле актуальности все они равны:
И декабристы из Баку и жертвы инцеста.
Ведь, сначала умерли на кронштадтском льду,
а потом плевали вниз из слоновой башни...
Но если так живут, то я здесь сойду.
А если даже здесь, то мне нужно дальше.
Но, ты знаешь, что я вру. Всё не так, я рад
был бы просто рядом лежать без сна.
Причём третьи и более сутки подряд.
(рифма на «весну», но какого рожна...)
А иногда кажется, я непредставимо богат.
А мой памятник нерукотворней других на треть.
Но я заполз в грядущее и взглянул назад...
А на что прикажете там смотреть...
Точно в детстве: раз надкусив сургуч,
недоверчиво мнёшь шоколад рукой...
Так вот и закрыли себя на ключ,
и дверь понесли с собой...
(10.01.2003)
Повязал себе галстук из железнодорожной стрелки...
Повязал себе галстук из железнодорожной стрелки.
Натягивал на уши водопроводные струны.
Молотил и молол небеса, и просеял мелко.
И растолкав цепелины, всходил караваем лунным.
Бил по туче веслом, и дождём осыпались брызги.
На щелчки в голове сочинял на ходу пароли.
И палил по прохожим, но эхом на каждый выстрел
Прижимало к земле, выворачивая от боли.
Заливался виной, скрыв немое лицо горстями,
Вжавшись в солоноватую, влажную мякоть ночи.
Но нарезали (или зарезали?) хлеб ломтями.
Оставался живой, но на полязыка короче.
К самой лучшей из женщин, восторженный бог, торнадо,
Торопился и совпадал как с гитарой кофер.
На бегу близоруко давил тараканье стадо,
Наступая кому на мозоль, а кому на профиль.
Но начиная охоту, предупреждал животных.
И порасставив капканы, следил чтоб никто не попался.
И выходил босиком и без ног, и вообще бесплотный.
А потом долго само – и просто так выражался.
Ведь поначалу было лето и штиль, после ветер дунул.
Стало сыро, а после на землю легла побелка.
И искал... сами знаете что. Но не нашел и плюнул.
И повязал себе галстук из железнодорожной стрелки.
(10.01.2003)