Винный камень
Идёт бычок, качается...
(А. Барто)
...как ни корми: всё бестолку, не впрок,
всё – на убой... Зерно не терпит плевел...
Ещё один откинулся не в срок,
и я привычно смерть его примерил
и подытожил: снова не моя...
А наверху, под куполом печально
идёт бычок – качается земля,
и зрители застыли в ожиданье...
Длинноты истерической любви
и краткость поучительной концовки:
shоw must gо оn... Tо be оr nоt tо be
в таком контексте кажется издёвкой,
иллюзией... Как призрачная цель
распластанных под атмосферным прессом.
...успеть бы вплюнуть пару строк в туннель
за окнами летящего экспресса,
впечатать в холст замысловатый крик
и выжечь в небе чёрную полоску...
Площадка перед замком. Зал затих.
И мертвецы выходят на подмостки,
выцеживая звук из челюстей:
семёрка, тройка... что там с третьей картой...
Бычок бежит по встречной полосе
и вздрагивает – будто перед стартом.
(16.12.2004)
Плывёт в тоске необъяснимой...
Плывёт в тоске необъяснимой...
(И. Бродский)
Плывёт в тоске необъяснимой
с опасной бритвою в кармане
певец пассивно-агрессивный
и сам себя любовно ранит.
А в облаках железный панцирь:
над Сахалином и Цусимой
вишнёвоглазый камикадзе
плывёт в тоске необъяснимой.
За хлипкой пазухою камень
неся на праздник кумачовый,
безмозглой бабочкою Фанни
летит на лампу ильичову.
Hа поезд, пахнущий телами,
отчаливающий уныло,
садятся ангелы с крылами,
внося под юбкой пуд тротила.
Над головами вереницей
плывут в тоске необъяснимой
хронический самоубийца
и Бог, прибитый к древесине.
И вновь расставленные кегли
глядят на шар. Hа шее зимней
бульваров каменные петли...
Плывёт в тоске необъяснимой
певец красивый, волоокий –
ничейный друг и не сородич...
И мозг его, уснув глубоко,
плодит чудовищ.
(25.11.2004)
у окна
И. Г.
упершись лбом в холодное стекло,
я наблюдаю ночь и, в то же время,
свою физиономию с весьма
нелепым, старомодным выраженьем
Созвездия твоей далёкой ночи
моложе вдвое... Нам не разминуться
пока наш компас точен как часы
и дважды в день показывает север...
(18.11.2004)
Агорафобия
...мне кажется, отсутствие – не тем,
а некой фокусирующей призмы –
вливает в меня яд мифологем:
от эллинизма и до фетишизма.
В долине Нила засуха. Hа стон
походит песнь расстроенной Изиды...
Рамзес Последний умер и закон –
сервирован в фамильной пирамиде.
...вот именно, отсутствие – не тем,
а некой нерушимой сердцевины –
в конце концов и сделает нас тем,
чем сделает... а впрочем, всё едино...
Мельчает Тибр – как всё наше бытьё...
В провинциях разврат и вакханальи.
Последний Цезарь поднят на копьё,
что было без сомнения брутально...
Я выхожу – без слова, без руки –
из времени и видимого спектра...
Родная речь как ствол большой реки
ветвится рукавами диалектов...
И часть меня – как человека труд
по капле обращает в обезьяну –
в угрюмой глубине сибирских руд
в который раз творит себе тирана.
(10.11.2004)
Гадес*
Нарисованный ветер не вывернет воротник,
не испортит причёску, не перехватит вдох...
Разве что, сунет в ухо мунковский ультра-крик
или лизнёт извилины парой шершавых строк.
И оттого, проснувшись, спешно впадаешь в транс,
прячешь за быстрой маской медленное лицо.
Древней крылатой кляче не вытянуть на Парнас
обморочный поезд царственных мертвецов.
По бесконечным ступенькам, вяло текущим вниз,
мимо немого паромщика – в каменное нутро
с метастазами станций... Вслед мне слепой гитарист
тянет «...помилуй полярников» из перехода метро...
Нарисованный ветер не всколыхнёт огня
неоновой Wreagley Spearmint,** вмонтированной в горизонт.
Мутные тени ахейцев движутся сквозь меня,
и редкая птица камнем падает в Ахеронт.***
*Гадес – то же, что Аид. Прим. сост.
**Wreagley Spearmint – название жевательной резинки. Прим. сост.
***Ахеронт – одна из главных рек Гадеса (Аида). Прим. сост.
(04.11.2004)
Симбиоз
Природа-мать вползёт в моё окно,
навалится живородящим лоном...
И я пред ней – то хрупкий эмбрион, то
эдипов Гамлет в траурном трико.
Точно за ствол цепляющийся плющ –
одновременно бич его и пленник:
в замке её найдёт успокоенье
в моем паху вибрирующий ключ...
Дитя металлургических поэм,
что в имени тебе её и лоне...
Как юный Гензель в леденцовом доме,
я в ней живу, боюсь её и ем.
Гостеприимно приоткрыв окно,
пред архи-лоном грохнусь на колени,
и на потребу женщин из селений,
в избе горящей буду конь в пальто.
(17.10.2004)
В поэзии добравшись до конца...
В поэзии добравшись до конца,
не отличу от красной чёрной даты.
В истории, где брат пошёл на брата,
в конце концов зарезали отца...
Года идут, и зеленеет медь
вознёсшегося гордо монумента.
Я пялюсь в мониторы перманентно:
мне, как и прочим, нравится смотреть
как умирают дети.
(10.10.2004)
Упражнение
Кто мог знать, что он провод, пока не включили ток.
(БГ)
Не уверен. В деталях, числах, движеньях губ.
Точки: отсчёта, кипения, и – над i
переменчивы точно количество пальцев рук –
не упрятать в перчатку и не собрать в горсти.
Слово (было уже!). Из хаоса вышел хлам,
и из хлама взросли бамбуки и вбили клин.
Педантичный топограф разрезал всё пополам,
но забыл про ничейную плоть между ян и инь.
Из горячих отверстий забил речевой поток.
Ты, эффектно срывая скальп, завершил стриптиз.
Слово – НЕ воробей, а скорее всего, патрон,
и озвученный ангел срывается уткой вниз.
Орнитолог фиксирует птиц золотой иглой
на небесной лазури. Барометр падает ниц.
Ты не знал, что ты – липа, до встречи с бензопилой.
Но ты можешь считать, это Джоплин поёт на бис...
(05.10.2004)
Омен
Искать в себе или бороться за...
Но вырастет – Анчар (какой по счёту?).
У древа жизни тоже – корень зла.
...так вслед за звуковым – два самолёта
проходят временной барьер – хлопок...
На мониторах пусто. Стюардессы
умело разливают кипяток,
со страхом глядя на пустые кресла,
точно с экрана – в мёртвый кинозал...
Взрыв фейрверка в магазине кукол
рвёт из орбит стеклянные глаза
и оплавляет глянцевые руки.
А мудрецы стараются – точь в точь
как завещалось в старой доброй книжке –
посеять в нас разумное и проч.
Фотографы отбеливают ночь,
и бесконечно длится фотовспышка...
(07.09.2004)
Пожилой Амур не натягивает тетивы...
Пожилой Амур не натягивает тетивы,
а нажимает на курок «Кольта» или «Беретты»,
и свинцовые пчёлки неотвратимой любви
жалят тугую плоть под бронежилетом.
И каждый патрон на четверть, или, скорей, на треть,
каждый расстрельный залп или выстрел в спину –
проводники любви, её хлеб и плеть...
(а газовая камера – love-машина)
Постоянный ингредиент или конечный продукт
всего, что взрывает мир или улыбается в колыбели...
Пожилой Амур стреляет с обеих рук
как всегда без промаха. И без цели.
(02.09.2004)
Синяя борода
...в своём роде любовь или равное ей по боли
упражнение с бритвой – отворение юной плоти...
Я твой чёрный король на белом (E8) поле,
ты прекрасная пятая дама в моей колоде.
Под стальное крещендо пикирующего Гастелло,
под метеосводки о сошествии урагана
мы не встанем с постели... Я дам тебе лук и стрелы:
постреляй, дорогая – я стану св. Себастьяном...
Горизонт на закате со стекающей в небо струйкой
как от горла к горлу протянутая паутина...
Выше нас только адово пламя в моей буржуйке.
Mы – нечётная пара (почти уже двуедины).
...прорастая друг в друга, пока время не выбьет зубы:
в своём роде инцест – словно Гензель в постели у муттер.
Синева на моём подбородке... Забудь, не думай...
Ничего не бойся – у нас ещё три минуты...
(20.08.2004)
Кариес
Чувство, отлитое в слово, не достоверней
половозрелой лососи, идущей на нерест.
Звёзды – не факт при обильном наличии терний.
Кариес в чём-то честнее чем съёмная челюсть.
Из невозможных сентенций всего мне милее
та, что стирает границу меж небом и ямой,
то есть, ещё один рот отворяя на шее,
пачкает воротничок незатейливым ямбом.
Похоть прямее... И истина мне не дороже
дружбы меж Ваней и Лялей, любивших Жюль Верна.
Впрочем, их нежное чувство едва ли надёжней
бабочек в юном паху и уж не достоверней
Зевса с его Олимпийцами, спящих в курганах.
В дёснах у неба твой купол сияет как фикса...
Нет никого, кто надёжней твоих истуканов
и ничего – достоверней безносого сфинкса.
(14.08.2004)
Геология
1.
Васильев был геолог. Прозябая
восточнее уральского хребта,
он, не снимая рюкзака с хребта,
сбивал подмётки, начиная с мая
до осени, природою вещей
заняв свой разум на пути к астралу...
Он люто ненавидел минералы,
руду и геологию вообще...
Но он любил. Любил давно и трудно
начальника их партии Петрова.
И, каждый год записываясь снова
к нему в отряд, надеялся на чудо
взаимности. Увы ему: на деле
(всему виной всегда людская косность)
Петров предпочитал традиционность
как в огненной воде так и в постели.
А посему, не видя в жизни толку,
после ночного пьяного признанья,
наткнувшись на стенУ непониманья,
Васильев застрелился из двустволки.
2.
Возможно выжить с безответным чувством,
но невозможно пережить надежду, –
так думалось Петрову много позже
(его-таки достал поступок друга)...
И далее: что вообще есть дружба?
Ступенька ли, преддверие любви?
И где тогда граница между ними?
Васильев перешёл её и умер...
Петров же перейти её не смеет:
употребляет спирт и практиканток
и служит геологии одной...
(10.08.2004)
Цюрих. Кафе Одеон. Улисс.
1.
Я пришёл к тебе с приветом...
(А. Фет)
Ну вот и я – твой бедный Одиссей,
измученный капризами Каллипсо...
Довольно ткать и вдовствовать, царица.
Гони взашей непрошенных гостей.
Я утомлён и дьявольски промёрз:
Ирландия – не место для еврея...
Я подменял на скалах Прометея
и птица мне выклёвывала мозг.
О, я входил в историю, затем
оставил за спиной десяток спален...
Мой ход конём был в чём-то гениален,
и до сих пор пугает ЭВМ.
Ну вот и я. С приветом к Вам, ma belle...*
Наш поцелуй не будет скоротечен.
Он станет длиться, длиться – бесконечно,
пока не сплюнем зубы на постель.
2.
Он здесь бывал: ещё не в галифе...
(И. Бродский)
Десятый год (минуло как во сне!)
я обитаю у истоков Райна**
в... как метко называют здесь, Wahlheimat***,
что, впрочем, несущественно: passe...****
...Одно из многих уличных кафе,
с не очень длинным списком из великих
однажды посетивших... и безликих –
случайных, трезвых или под шофе.
Традиция зеркальных плоскостей...
Бармен у стойки как шофёр Роллс-Ройса...
Забрызган подсознанием Дж. Джойса
и перхотью Эйнштейна до бровей,
я рассыпаю сахарный песок,
чуть-чуть не донеся до чашки с чаем,
и – аноним – назвавшись Гантенбайном,*****
заказываю скотч на посошок,
как будто замыкая некий круг...
К полуночи здесь тише и безлюдней:
лишь безымянный сын ошибок трудных
и Ленин...
3.
Среди вошедших нет полугероя...
(В. Красавчиков)
...не просто относительно (на мыло) –
едино всё (что воля – что капкан)...
Храню осколок из пяты Ахилла
и иногда прихрамываю сам.
Как пуля со смещённым центром веса
рвёт внутренности, но щадит покров,
блуждая в мясе времени и места,
я где-нибудь выныриваю вновь.
Что там на перевёрнутой странице,
и чем ты был мгновение назад?
(я до сих пор склонялся, что Улиссом,
но иногда мне кажется: Синдбад)
За столиками пусто, только тени...
В осиротевшей зале гасят свет.
И кажется, что двигался без цели,
но шёл
след в след.
*ma belle – моя прекрасная (фр.) Прим. сост.
**Райн (Rhein) – немецкая транскрипция р. Рейн. Прим. авт.
***Wahlheimat – родина по выбору (нем.) Прим. авт.
****Passe – прошлое (фр.) Прим. сост.
*****«Назову себя Гантенбайн» – роман Макса Фриша. Прим. сост.
(17.07.2004)
майнкампф
...из жвачного щас – там, где лица поплоще и глаже,
развивая дежурную грусть в беспримерный катарсис,
я срываюсь в унылое до, где всё глубже, но гаже,
чёрно-белой палитрой пороча спектральный анализ.
Я покроюсь асфальтом поверх философского щебня
и взрасту на глазах точно рог белозубого фавна
из дырявых затылков героев Цусимы и Плевны,
закалившись как жидкая сталь в штык апостола Павла.
Что-то скажет на это далёкий заоблачный фатер...
Перетрёт, перемелет в муку как законченный мюллер
всевозможные виды и мой (!) человеческий фактор,
станет хлопать дверьми и ругаться, и с горечью плюнет.
Так вычёсывать звёзды и солнце засасывать в окна...
В бесконечном не-до-и-не-после бороться со скукой.
Обожжённый романтик прокусит обугленный кокон
и родится – крылат – изумрудной назойливой мухой.
(01.07.2004)
Восход
И. Г.
...Так клавишами движима рука,
и губы – тетивою поцелуя...
Дождь вырастет из-под воротника,
нанизывая облачность на струи,
сшивая серой ниткой верх и низ...
И скульптор вычтет статую из глыбы,
и пекарь напечёт зверей и птиц,
и Бог коржей наделает из глины.
Ночь выпадет из скважины зрачков
как чёрный холст из пыльной антресоли,
с прорехами пастушечьих костров
и тусклым серебром личинок моли,
и поплывёт – недвижима ничем...
И молодая ведьма – молчалива
и безутешна – не сомкнёт очей
и будет ткать рубашки из крапивы
пока крыло не выбелит восток...
И женщина – невинна и бесстыдна –
задумчиво надкусывает плод.
Звезда восходит. Бремя станет сыном.
(01.06.2004)