Космические катастрофы. Странички из секретного досье

Ребров Михаил

Эта книга о малоизвестных, а порой и трагических событиях в космосе. Она рассказывает о сложнейших ситуациях, в которые попадали пилоты космических каравелл — «Востоков», «Восходов», «Союзов» и «Бурана». В ней сочетается историческая достоверность некогда секретных и совершено секретных фактов и документов с авторским восприятием человеческих судеб и характеров. Эта книга о тех, кто, оказавшись на грани между жизнью и смертью, не сломались, не поддались страху, а продолжали бороться за жизнь и сохранение техники. В книге использованы фотографии фотохроники ТАСС, АПН, из архива космодрома Байконур и Звездного городка, личных архивов летчиков — космонавтов и автора.

 

Космос известный и неизвестный

(Предваряя эту книгу)

Время неумолимо. Мальчишки, родившиеся памятной весной 1961-го, в год старта Юрия Гагарина, не только выросли и повзрослели, но и сами стали отцами. Космическая эра, ведущая летоисчисление от запуска нашего первого спутника, тоже взрослеет. И если оглянуться назад, мысленно пролистать страницы "звездной" летописи, они напомнят о дерзновенных научных и технических замыслах и казавшихся фантастическими свершениях. Но не только о них.

Долгие годы космос был как бы двуликим — известным и неизвестным. О первом мы узнавали из бодрых и восторженных сообщений ТАСС. Было в этой информации много интересных подробностей и деталей, но была и недосказанность, "белые пятна". В ту пору они не бросались в глаза, уже сам факт потрясал наше воображение своей грандиозностью, величием. И все мы испытывали гордость за нашу страну, за наших ученых, конструкторов, космонавтов. Впрочем, не только мы, весь мир восхищался содеянным в космосе.

Были и злобствующие. Им хотелось ослабить и приглушить восторги, уменьшить симпатии к нам. Они распускали нелепые слухи, ставили под сомнение наши достижения, искажали правду. Что-то у них получалось, чего-то они достигали. И что обидно: помогали им те самые "белые пятна". И вообще складывалась любопытная ситуация: за рубежом вроде бы знали о наших космических делах больше, чем мы.

Однако парадокс, на мой взгляд, в ином: мы преднамеренно и жестоко скрывали свои срывы и неудачи. Полагали, что умолчание поднимет авторитет и самой космонавтики, и людей ее творящих. Но формула "пусть потомки сами разберутся" современниками не воспринималась. Они хотят знать всю правду сегодня, сейчас. Обещание вечного завтра их не устраивает. Тем более, что сокрытые факты полны героизма, мужества, воли, адской силы духа и удивительных человеческих судеб. Свидетельством тому аварии на космических кораблях и орбитальных станциях, трудные старты и приземления, трагедии и катастрофы. При всем при этом вершились подвиги, а нам они преподносились столь упрощенными и обыденными, что кое-кто ставил под сомнение заслуженность наград героями.

Да простят мне читатели это "затянутое" вступление, но именно такие мысли обуревали, когда садился за написание этой книги. В чем-то она исповедь знающего правду, откровение после долгих лет молчания и снятия запретов, журналистский долг перед друзьями-космонавтами, живыми и ушедшими, с которыми многое пройдено и пережито.

Судьба подарила мне знакомство с многими из тех, кто создавал ракетно-космическую технику, был организатором наших космических программ, готовил к полетам экипажи "Востоков", "Восходов" и "Союзов", экспедиции на орбитальные станции "Салют" и "Мир", рейсы "Бурана", да и с самими участниками. этих стартов. Довелось побывать на космодромах Байконур и мыс Канаверал, в подмосковном и евпаторийском центрах управления, в американском ЦУПе в Хьюстоне, стать свидетелем экстремальных ситуаций. Были и откровенные доверительные беседы, и туманные, уклончивые суждения с непременными оговорками: "Об этом писать преждевременно".

Что стало тому причиной? Кто поощрял умалчивание, а попросту — лицемерие и ложь? Секретность? Да, в первую очередь секретность. Но не только она. Секретность — это уже следствие, а первопричина в том, что тогдашнему руководству хотелось видеть все происходящее сквозь розовые очки. И тут же в низшем звене "уловили и усвоили", что по возможности не следует огорчать начальство сообщениями о неудачах. Ложная секретность была не столь нужна, сколь удобна. За витиеватыми формулировками официальных сообщений удавалось скрыть недоработки, расхлябанность, некомпетентность, а то и дурь. Можно утешаться, что этот порок — дитя своего времени, застойного или волюнтаристского. Только утешение это слабое.

Одна неправда, как всегда бывает, уже помимо нашей воли рождает другую. А главное — мы очень много теряли от умалчивания или заведомого вранья. "Надо ли ворошить "прошлое?" — восклицают "молчальники". Надо. Ведь речь идет, повторю, о судьбах людей. К тому же прошлое, настоящее и будущее — сообщающиеся сосуды.

В этой связи хочется провести параллели и напомнить драматическую историю с американским кораблем "Аполлон-13". Это был апрель 1970-го. Трое астронавтов — Дж. Ловелл, Дж. Суиджерт и Ф.Хейс, — благополучно стартовав с космодрома на мысе Канаверал, вышли на околоземную орбиту. И тут корабль потерпел аварию. Запланированный полет к Луне стал невозможным. Более того, возникла реальная опасность гибели экипажа. Американские средства массовой информации незамедлительно оповестили об этом страну. Реакция была впечатляющей: из всех штатов шли предложения помощи, поступило множество взволнованных откликов и деловых предложений. Вся страна, сплотившись и ощутив тревогу, думала, как спасти своих сограждан. Великолепно сработали все наземные службы, обеспечивавшие полет. Большое мужество, выдержку и высокий профессионализм проявили сами астронавты. В результате общих усилий катастрофа была предотвращена, и корабль "Аполлон-13" благополучно возвратился на Землю. Конечно же, это была неудача. Но вместе с тем и яркий пример того, как при праве на информацию серьезный срыв может работать в интересах дела.

Не скрывали американцы и истинных причин катастрофы "Челленджера", когда при взрыве многоразового "Шаттла" погибли семь человек. И это не убавило уважения к космической державе.

Впрочем и наша история знает поучительные примеры. Вспомним челюскинскую эпопею, дрейф папанинцев, дальние перелеты наших отважных летчиков. Вся страна с напряжением следила за ходом событий, жадно ловилось каждое сообщение, болью сжимались сердца и взрослых, и детей, когда вести были тревожными. А сколько радости и гордости испытывали все и каждый, когда узнавали: "Спасены! Долетели! Слава героям!". А разве не было этого всенародного сопереживания, когда в годы войны мы оставляли врагу после упорных, ожесточенных и кровопролитных боев наши города. Сводки Совинформбюро несли горькие вести, но они нас не сломили. Ибо есть в характере русских чувство единения, сопричастности, сопереживания, готовности на любые жертвы, если речь идет об интересах страны, судьбе народа, отдельных людей.

В этой книге сделана попытка разорвать круг молчания и рассказать о неизвестном космосе, ибо и сегодня люди уходят на рабочие орбиты, туда, где много неожиданного, где опасность и риск всегда рядом.

Автор.

 

I. Как оно было…

При подлете примерно к 40 градусам южной широты я не слышал Землю, абсолютно ничего не слышал… Меня телефоном вызвали: "Кедр" — "Весна"… И когда проходил мыс Горн в апогее, тут было очередное сообщение: иду правильно, орбита расчетная, все системы работают хорошо…

Из отчета Ю.Гагарина.

Солнца ладонью не закроешь

Байконур, среда, 12 апреля 1961 года, 9 часов утра. Пройдет еще шесть или семь минут и, согласно инструкции, пускающий (по терминологии ракетчиков — "стреляющий") Анатолий Кириллов выдаст основную команду. А пока — томительное, тревожное ожидание, переговоры с бортом, чередующиеся позывные: "Кедр" — Гагарин, "Заря" — наземные службы…

Так начинался день, которому суждено будет стать особой датой в истории цивилизации. Позже прорыв человека в космос назовут свершением века, а та среда откроет новую эру, символом которой станут слова "Гагарин" и "Восток".

Такой документ получил "стреляющий".

Гагарина посадили в корабль, когда до старта оставалось около двух часов. В 7.12 "Кедр" начал проверку связи: "Как слышите меня?" Из пускового бункера ответили по "Заре": "Слышу хорошо. Приступайте к проверке скафандра". Гагарин ответил не сразу: "Вас понял… Через три минуты. Сейчас занят". Этим "занят" он удивил, но очень скоро рассеял возникшее у всех недоумение: "Проверку скафандра закончил". Потом "Заря" регулярно вызывала борт и сообщала, что "машина готовится нормально". В 8.41 Гагарин со скрытой шутливостью спросил: "Как, по данным медицины, сердце бьется?"" "Заря" ответила: "Пульс — 64, дыхание — 24". И вскоре. "Десятиминутная готовность… Закройте гермошлем, доложите"… Все переговоры шли через открытый эфир. В 9.07 прошла команда "Подъем".

Те, кто был в пусковом бункере рядом с Королевым, рассказывали: Главный выглядел усталым, но держался со свойственной ему твердостью, внешне был спокоен, хотя голос звучал слегка глуховато. На доклады отвечал кивком. Когда начался предстартовый отсчет, напрягся, словно пружина. Когда Кириллов подал команду "Зажигание!", глаза у него вместо карих стали черными, лицо побледнело и, казалось, окаменело. Гагаринское "Поехали!" тронуло его губы легкой улыбкой. Но когда кто-то подошел к Королеву и спросил: "Можно тихонько "Ура!" — он рявкнул так, что наступила звенящая тишина.

Королев несколько раз брал микрофон и выходил на связь с Гагариным, подбадривая скорее себя, чем его. Когда заработали двигатели ракеты, Главный конструктор слушал по фомкой связи доклады "Кедра", не отрывая глаз от телеграфной ленты и хронометра.

Застучал телеграф: 5, 5, 5, 5, 5, потом вдруг — 3, 3, 3… Что такое? Тревожное недоумение. Оно продолжалось считанные секунды. Потом снова 5, 5, 5… Как выяснилось, произошел какой-то сбой в линии связи. Вот такие секундные сбои укорачивают жизнь конструкторов, — рассказывал К.П.Феоктистов, которому через три года предстояло опробовать переделанный "Восток" и ракету с блоком "И".

Ну а Королев? Когда пришло подтверждение, что "объект вышел на орбиту", резко прервал ликования в бункере коротким: "На командный пункт!" Там операторы держали связь с "Кедром". Королев торопил шофера, тот гнал машину к МИКу, но к последнему сеансу связи они не успели. "Восток" уже чертил небо над Тихим океаном.

Задумавший и осуществивший… Юрий Гагарин и Сергей Павлович Королев.

Перед тем, как уехать в МИК, Королев снял свою нарукавную повязку "Руководитель полета" и подошел к Кириллову: "Распишитесь мне здесь, пожалуйста, и поставьте число и время".

"Стреляющий" аккуратно вывел: "12 апреля 1961 года 9 часов 6 минут 54 секунды". Пройдут годы, и Королев скажет: "А я так и не смог тогда выбросить из головы этот мыс Горн" (к этому мысу я еще вернусь — М.Р.). Разрядка наступила в 10.25, когда пришло сообщение о включении тормозного двигателя. Но и тогда главный не позволил себе расслабиться, напряжение сковывало его до 10.35 и только после долгожданного — "Восток" приземлился, космонавт в норме" начало потихоньку спадать, сменяясь состоянием легкой эйфории: "Хватит лобызаться, работать надо, летим в Куйбышев". И в какой-то момент он вдруг понял: все его устремления, переживания, мечты — это уже история.

ТАСС выдал сообщение без задержки. Планета ликовала. В разноязыком голосе дикторов всех радиостанций звучал один мотив: "Восхитительно! Фантастично! Невероятная сенсация! Сказочная быль!" Мир говорил о "Русском чуде", пережив шок, потом бурю восторга, а вот осмысление, наверное, так еще и не пришло. Пришла ложь, а за нею — домыслы и сплетни. Покойный ныне Аллен Уэлш Даллес, один из крестных отцов "холодной войны", даже в день исторического старта нервно изрек: "Блеф все это! Мистификация. Они хотят обойти нас на словах!" И вроде неведомо ему было, что уже через пятнадцать минут после запуска "Востока" сигналы с борта космического корабля запеленговали наблюдатели с американской радарной станции Шамия, расположенной на Алеутских островах. Пятью минутами позже в Пентагон ушла срочная шифровка. Ночной дежурный, приняв ее, тотчас же позвонил домой Джерому Вейзнеру — советнику президента Кеннеди. Заспанный Вейзнер взглянул на часы. Был 1 час 30 минут по вашингтонскому времени. С момента старта Гагарина прошло ровно 23 минуты.

Пройдут годы и первый из землян, ступивший на Луну, скажет: "Он всех нас позвал в космос!" Это слова Нейла Армстронга. А "он" — это Гагарин.

Вселенский скандал разгорелся много позже, в 1990-м году. Его вызвала книга некоего Иштвана Немери "Гагарин — космическая ложь". Автор (венгр по национальности), претендуя на "особую осведомленность" и "с фактами в руках", ссылаясь на одному ему ведомые документы с грифом "Совершенно секретно", утверждал, что Гагарин никогда не был в космосе.

Версия Немери такова. Первым космонавтом должен был стать известный летчик-испытатель Владимир Ильюшин. Он им и стал, убеждает Немери. Старт "Востока" состоялся за несколько дней до 12 апреля 1961-го. Во время приземления корабль потерпел аварию, пилот пострадал. Дабы скрыть неудачу, советское руководство решило представить миру подставное лицо. Выбрали Гагарина. Он и сыграл роль героя века, не побывав в космосе. Опасаясь, что тайна "подмены" рано или поздно будет раскрыта, решили убрать обоих ее хранителей. В 1961 году Ильюшину подстроили автомобильную аварию, а Гагарину — трагическую гибель в марте 1968-го. Так оправдывал Иштван Немери громкий заголовок своей фальшивки.

Трудный путь к апрелю 1961-го

С этого совсекретного документа начинались наши ракетно-космические дела.

Казалось бы, о первом полете человека в космос известно все. Сколько написано и рассказано об этом, сколько отснято пленки, рассекречено документов! Вроде бы все уже известно, все информационные "ячейки" заполнены. Ан нет, и как нередко бывает, находятся вдруг свидетели и свидетельства, которые открывают нечто совсем новое. И эти некогда упущенные или забытые детали, штришки к портретам, совсем незначительные на первый взгляд события позволяют полнее представить и осмыслить сам факт прорыва человека в космос и величие таланта и подвига его сотворивших. Документы эти, как и откровения молчавших, и фонограмма записи доклада Юрия Гагарина на заседании Государственной комиссии (она проходила в Куйбышеве — ныне Самаре — 13 апреля 1961 года) позволяют по-новому оценить то, что происходило памятной весной 1961-го и что предшествовало одному из величайших событий нашего бурного века.

Документы, о которых пойдет речь, до недавнего времени носили гриф "Строго секретно". С добавлением: "Особая папка". Ради чего? В чем смысл тайны? На эти вопросы не нахожу ответа. Одно знаю: уходят люди (истинные творцы и примазавшиеся), но остаются объективные свидетельства времени. Первое официальное слово с конкретными конструкторскими предложениями по освоению космоса относится к 1954 году. Это была докладная записка С.П.Королева в правительство. Речь в ней шла о проекте инженера М.К.Тихонравова. Излагал свои мысли Королев осторожно, не раскрывая истинных названий.

"Проведенная в настоящее время разработка нового изделия позволяет говорить о возможности создания в ближайшие годы искусственного спутника Земли… была бы своевременной и целесообразной организация научно-исследовательского отдела для проведения первых поисковых работ по спутнику и более детальной разработки вопросов, связанных с этой проблемой…"

В правительстве к предложению отнеслись по-разному, однако решение было принято, Королев обрел свободу действия, а 4 октября 1957-го, когда с орбиты прозвучали позывные первого спутника, стало началом космической эры человечества.

Однако еще до того, как появился на свет первый официальный документ, идея штурма космоса уже владела Королевым. Он верил в возможность получить на ракете первую космическую скорость и таким образом создать искусственный спутник Земли, обсуждал свои замыслы с М.К.Тихонравовым. В 1948 году Королев пригласил на работу в свое КБ специалиста по компоновке кабин из авиационного конструкторского бюро А.С.Яковлева. До старта Гагарина было тринадцать долгих лет.

Далее события развивались так: уже в апреле 1958 года начались проработки конструкции космического корабля, а в мае была сделана расчетная часть, у ракеты-носителя появилась третья ступень, а в конце 1959-го завод изготовил первый экземпляр так называемого "КК" (космического корабля — М.Р.). Чувствуете темпы? И делали космическую технику не абы как, а с предельной надежностью. Да и с перспективной тоже.

Гражданин Вселенной.

Впрочем, подвигу в космосе предшествовала драма на Земле. Летом 1938 года будущего Главного конструктора ракеты и корабля, как теперь говорят, "взяли", 27 сентября "закрытый суд" вынес приговор: 10 лет за вредительство, место "отсидки" — Колыма.

Королев доказывал свою невиновность, убеждал в абсурдности предъявленных обвинений, посылал безответные письма Сталину и Берии, за него хлопотали народные депутаты летчики-герои В.Гризодубова и М.Громов. Все это не возымело действия. Правда, через два года "особое совещание" смягчит меру наказания (8 лет заключения), и его переведут в "шарашку" — особое техническое бюро НКВД, где в заточении и под неусыпным надзором работал цвет инженерной мысли.

Судьба жестоко обходилась с Королевым. Но справедливости ради следует сказать: она подарила ему космическую мечту, наградила славой и сохранила жизнь. Из-за нерасторопности конвоиров или по какой иной причине он опоздал на пароход, который вез заключенных из бухты Нагаево во Владивосток. Прощальный гудок "Индигирки" обрывал надежду. Небритый, исхудавший, с потухшими глазами человек стоял на причале и беззвучно плакал. Ни один любопытный взгляд не остановился на нем. Для окружающих он был лишь посторонний неудачник. А на утро пришло известие: "Индигирка" затонула, все находящиеся на судне погибли.

Что касается мечты о космосе, то она родилась много раньше. И надо же, какие бывают совпадения! 9 марта 1934 года (запомним эту дату), возвращаясь с работы, Королев и Тихонравов проговаривали перспективы полета человека в космос и даже обсуждали, кто будет тем первым, на чью долю выпадет такое. В тот самый день родился Юрий Гагарин. Конечно же, это чистая случайность, хотя кое-кто пытается толковать ее как нечто "запрограммированное Высшим разумом". Что до Королева, то оказавшись в самом центре шумихи, поднятой вокруг его космического детища, он предпочтет ограничиться философским: "Наша жизнь — удивительнейшая штука".

И еще о том, что было "до того"

Человек вернулся из космоса.

Визит Королева в ракетно-космическое НИИ-88 в столь поздний час не был для Тюлина неожиданным (полковник Георгий Александрович Тюлин в последствии станет генералом и заместителем министра). Соседи по территории, товарищи по работе, друзья со времен командировки в Германию в победном 45-ом, они встречались часто и, как правило, после дневной суеты, когда директор головного ракетного института и главный конструктор ОКБ-1 могли чуточку "вздохнуть".

— Я ненадолго, — начал Сергей Павлович прямо с порога. — Как полагаешь, если будет принято решение о запуске человека в космос, можно уложиться в год-полтора?

— На чем собираешься запускать? — задал вопрос Тюлин, не выражая ни удивления, ни восторга.

Это был август 1958 года. Полковник Тюлин знал, что Королев лукавит, что он уже давно вынашивает идею создания пилотируемого космического аппарата, что в ОКБ-1 такой аппарат уже сделан. Начаты испытания, что этот разговор — своего рода тактический ход, но разгадать его он не мог. Королев же не торопился с ответом. Он пристально всматривался в лицо того, кому доверял многие свои тайны.

— В декабре шестидесятого, а может, и раньше, — начал было Королев и загадочно улыбнулся. Произносить возвышенные слова — не по его части. Сейчас, подумал он, будет самое трудное: от идеи надо переходить к обоснованию. — "На ней", — выдавил из себя со вздохом. И повторил: "На ней!"

Это "на ней" Королев произнес с той интонацией, смысл которой был понятен лишь им двоим. Еще в мае 1957-го он направил записку в Спецкомитет № 2, в которой излагал программу освоения космоса на ближайшие годы. Ему удалось заинтересовать своими планами Д.Ф.Устинова. В достижении задуманного Королев умел быть настойчивым и гибким, проявлял, когда надо, свой дипломатический талант и добивался решений, выгодных для себя.

— Семерка (речь шла о ракете Р-7 — М.Р.) еще не исчерпала своих возможностей, — продолжал он.

Тюлин впервые видел Королева таким задумчивым и настороженным. Он лучше других понимал, сколь трудный впереди путь. Кроме календарных дат, его надо мерять числом удачных и неудачных запусков, неделями и месяцами, проведенными на Байконуре, кропотливой расшифровкой телеметрии, объемом служебных бумаг. Но критерий по-прежнему один: удалось ли создать надежную третью ступень для ракеты, так называемый блок "Е"?

— Попробуй, Сергей, я тебя поддержу…

Итак, после таинственной гибели "Индигирки" минуло два десятилетия. 19 сентября 1960 года в Общий отдел ЦК КПСС поступила записка, которую подписали Д.Устинов (член ЦК, заместитель председателя Совмина СССР), Р.Малиновский (член ЦК, министр обороны), К.Руднев, В.Колмыков, П.Дементьев, Б.Бутома, В.Рябиков (министры СССР), М.Неделин (Главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения), С.Руденко (заместитель Главнокомандующего ВВС), М.Келдыш (вице-президент АН СССР), а также группа Главных конструкторов: С.Королев (ОКБ-1), В.Глушко (ОКБ-456), М.Рязанский (НИИ-845), Н.Пилюгин (НИИ-885), В.Бармин (ГСКБ спецмашиностроения), В.Кузнецов (НИИ-944).

В Общем отделе ЦК документ с грифом "Сов. секретно (особой важности)" и пометкой "экз. № 1" будет зарегистрирован под названием "О подготовке к запуску космического корабля "Восток" с человеком на борту".

"Работы начать немедленно…"

Написанию этого документа предшествовала большая работа специалистов по анализу телеметрических измерений, полученных в ходе испытаний корабля "Восток-1" (кстати, у него были модификации, которые обозначались буквами "А", "Б" и "В". — М.Р.). Эти испытания подтвердили возможность создания нормальных жизненных условий в космическом полете. А вот содержание самого документа.

"Успешный запуск, полет в космическом пространстве и приземление космического корабля (объект "Восток-1") по-новому ставят вопрос о сроках осуществления полета человека в космическое пространство…

Проработка намеченных технических решений дает возможность создать космический корабль (объект "Восток-3А") и решить вопрос о полете человека в космическом пространстве на этом объекте в 1960 году…

Как уже докладывалось ЦК КПСС, в настоящее время подготовлена ракетная система — ракета-носитель 8К78, способная вывести на орбиту спутника Земли объект весом 7–9 тонн…

Исходя из этого вносятся следующие предложения… осуществить полет человека… в декабре 1960 г.

Работы по подготовке ракеты-носителя и объекта "Восток-3А" начать немедленно.

Подготовку пилотов-астронавтов завершить к 1 декабря.

Просим также разрешить внести указанные изменения в ранее намеченный план работы по освоению космического пространства…"

11 октября 1960 года с грифом "Сов. секретно. Особой важности" вышло постановление Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР. Оно называлось "Об объекте "Восток-3А" и содержало такие строки:

"… Принять предложение… о подготовке и запуске космического корабля (объекта "Восток-3А") с человеком в декабре 1960 г., считая его задачей особого значения…"

Выходит, то, что потрясло мир 12 апреля 1961 года, планировалось на декабрь 60-го. Почему срок полета был перенесен?

24 октября на 41-й площадке Байконура во время подготовки к запуску новой ракеты, созданной в конструкторском бюро М.Янгеля, произошел взрыв. Трагедия на космодроме унесла многие десятки жизней. Среди погибших был и Главный маршал артиллерии М.И.Неделин. Правительственная комиссия начала расследовать происшедшее, обстановка в ракетно-космических кругах была нервозная, старт человека в космос был отложен на неопределенный срок.

30 марта 1961 г.

Экз. № 1.

Сов. секретно.

ЦК КПСС

Докладываем… проведен большой объем научно-исследовательских, опытно-конструкторских и испытательных работ как в наземных, так и летных условиях…

Всего было проведено семь пусков кораблей-спутников "Восток": пять пусков объектов "Восток-1" и два пуска объектов "Восток-3А"… Результаты проведенных работ по отработке конструкции корабля-спутника, средств спуска на Землю, тренировки космонавтов позволяют в настоящее время осуществить первый полет человека в космическое пространство.

Для этого подготовлены два корабля-спутника "Восток-3А". Первый корабль находится на полигоне, а второй подготавливается к отправке. К полету подготовлены шесть космонавтов (Ю.Гагарин, Г.Титов, А.Николаев, П.Попович, В.Быковский и Г.Нелюбов — М.Р.)…

Запуск корабля-спутника с человеком будет произведен на один оборот вокруг Земли и посадкой на территории Советского Союза на линии Ростов — Куйбышев — Пермь…

При выбранной орбите корабля-спутника, в случае отказа системы посадки на Землю, обеспечивается спуск корабля за счет естественного торможения в атмосфере в течение 2–7 суток, с приземлением между северной и южной широтами 65°.

В случае вынужденной посадки на иностранной территории или спасения космонавта иностранными судами космонавт имеет соответствующие инструкции…"

Записку подписали: Д.Устинов, К.Руднев, В.Калмыков, П.Дементьев, Б.Бутома, М.Келдыш, К.Москаленко (он был назначен вместо Неделина), К.Вершинин (Главком ВВС), Н.Каманин (зам. начальника боевой подготовки ВВС), П.Ивашутин (первый заместитель председателя КГБ) и С.Королев (его подпись стояла последней).

Может возникнуть вопрос: как в число подписавших докладную записку попал Ивашутин? Ответ, вероятнее всего, кроется в той ее части, где говорится:

"Считаем целесообразным публикацию первого сообщения ТАСС сразу после выхода корабля-спутника на орбиту по следующим соображениям:

а) в случае необходимости это облегчит быструю организацию спасения;

б) это исключит объявление каким-либо иностранным государством космонавта разведчиком в военных целях…"

Уверенность в успехе была. Это видно из самого документа, который предусматривал все возможные варианты. 3 апреля ЦК КПСС принял постановление "О запуске космического корабля-спутника". В правом верхнем углу по уже установившейся традиции в две строки стояли слова: "Строго секретно. Особая папка". Далее следовал текст:

"1. Одобрить предложение тт. Устинова, Руднева, Калмыкова, Дементьева, Бутомы, Москаленко, Вершинина, Келдыша, Ивашутина, Королева о запуске космического корабля-спутника "Восток-3" с космонавтом на борту.

2. Одобрить проект сообщения ТАСС о запуске космического корабля с космонавтом на борту спутника Земли и предоставить право Комиссии по запуску в случае необходимости, вносить уточнения по результатам запуска, а Комиссии Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам опубликовать его".

Последующие события развивались так: 4 апреля Королев доложил правительственной комиссии (заседание проходило на Байконуре) о готовности к осуществлению первого полета человека в космос. 6 апреля утром Королев собрал Совет главных конструкторов. Совещание поначалу носило чисто технический характер, обсуждались вопросы предстартовой подготовки ракеты-носителя и корабля. Затем перешли к составлению полетного задания первому космонавту. Особых споров не было, документ получился лаконичным, подписали его Королев, Келдыш и Каманин.

Их было много на челне

Увы, время меняет оценки прошлого. Не по справедливости — по злобе. Подвиг космонавта, создателей корабля и ракеты нарочито принижается, сводится к масштабу обыденной усредненности. Старт "Востока" трактуется как нечто "вымученное, сугубо пропагандистское". Злобствующие выбирают самый бесхитростный путь, исходя из узкозаданной темы — и Королев, и Гагарин, и "Восток", и 108 минут первого космического путешествия — все это "мыльный пузырь", "фарс", "драма в жанре трагикомедии". А мы — восхищенные истуканы, падающие ниц, кликушествующие в угоду власти и времени. Того времени.

Схема "Востока" с катапультой. Так Гагарин покидал свой корабль.

Так что же, Гагарин — не герой нашего времени? Да, он герой своего времени — времени начала великого штурма космоса, грандиозных успехов и неудач, дерзновенных замыслов и рискованных экспериментов. Гагарину было чем гордиться — не в пример тем, кто так ничего и не сделал в своей жизни. И останется он в памяти землян навсегда.

Границу между правдой и ложью всяк, понятное дело, устанавливает по-своему. Легенда об ужасе Гагарина перед неизбежным сопрягается с его неосознанной безмятежностью "подопытного кролика", смятение Королева перед давлением Хрущева с палящим огнем взаимной неприязни. И все это со ссылками на документы, доверительные свидетельства очевидцев. Откуда взялись они, эти "единственные хранители правды", претендующие на монопольное владение истиной? Отвечу: самозванцы. Они не работали в подлипковском ОКБ, не служили на Байконуре, ни разу не видели Королева и Гагарина в лицо, не присутствовали ни на одном старте и тем более на совещаниях Совета Главных или заседаниях Госкомиссии (об этом говорю с полной ответственностью и готов доказать). Но вот изолгать (читай — лгать), опошлить, осквернить святыню они умеют. Отсюда и дискуссия на тему "Случайно ли Гагарин стал первым?"

Более 35 лет минуло со дня того великого начала, а вопрос, по сути, так и остается открытым. Стремление добраться до истины рождает множество мифов и легенд — хитро замысловатых или до убожества простых. Одни утверждают, что главенствующую роль сыграла обвораживающая улыбка Гагарина, другие ссылаются на то, что он "ровно шел по всем дисциплинам подготовки" — и в чем-то опережал товарищей, третьи говорят о "рабоче-крестьянском происхождении и русской национальности"… Быть может, каждый из этих факторов и сыграл какую-то роль, но далеко не решающую. И "лотерейного билета счастья" никто не вытаскивал.

"Нас было много на челне", — продекламировал как-то Герман Титов, когда речь зашла об отборе в первый космический отряд. Их было три с половиной тысячи — военных летчиков, добровольцев, с весом, не превышающим 68 килограммов, — обязательное условие. Отобрали 20, примерно равных по всем критериям возрастного, медицинского и летно-профессионального отбора. В начале 60-го они прибыли в Москву, чтобы начать подготовку.

И все-таки какой факт стал решающим? Встречи с Сергеем Павловичем Королевым, Николаем Петровичем Каманиным, Евгением Анатольевичем Карповым (он был первым начальником ЦПК), Анатолием Семеновичем Кирилловым (ракетчиком-испытателем Байконура), самим Юрием Гагариным да и другими дают основание без всяких домыслов сказать: номером один Гагарин стал не на предстартововой Госкомиссии и не на обсуждении "объективок" в аппарате ЦК, а много раньше.

Правда такова. Королев "положил глаз" на Гагарина при первом знакомстве с "двадцаткой". Несколько позднее, когда будущие космонавты приехали на смотрины корабля в КБ, главный конструктор подвел их к одному из двухсполовинойметровых шаров и с лукавинкой спросил: "Думаю, желающие посидеть найдутся?" Наступила пауза. Молчание прервал Гагарин: "Разрешите, Сергей Павлович?" Получив "добро", он устремился к люку, но вдруг остановился. Быстро снял ботинки и, оставшись в носках, ловко забрался в кабину. От Королева это не ускользнуло. "Вот так разуваются, входя в дом, в русских деревнях", — подумал про себя.

Имея много данных о каждом, Королев и потом приглядывался к Гагарину с повышенным интересом. Профессор К.Феоктистов (конструктор и космонавт) признавал: "Гагарин нравился нам всем, а особенно Сергею Павловичу. Да и сами ребята тоже ощущали его лидером и задолго до полета "назначили" быть первым". Готовить двадцать человек по ускоренной программе было непросто. В августе 60-го (кажется, 30-го числа) правительство утвердило Положение о космонавтах СССР, для непосредственной подготовки к полету на "Востоке" (точнее — на "Востоке-3") отобрали "ударную шестерку": Юрий Гагарин, Валентин Варламов, Анатолий Карташов, Андриян Николаев, Павел Попович, Герман Титов. Так записано в документе. Обратите внимание — порядок алфавитный, но первой стоит фамилия Гагарина (кстати, командиром экипажа многоместного корабля Королев уже тогда планировал Володю Комарова). Так получилось, что из-за травм, полученных на тренировках, Варламова и Карташова заменили Валерием Быковским и Григорием Нелюбовым. 18 января 1961 года генерал Каманин составил не подлежащий оглашению список кандидатов в такой последовательности: Гагарин, Титов, Нелюбов, Николаев, Быковский, Попович. И снова Гагарин первый среди равных.

Евгений Анатольевич Карпов рассказал мне и такой любопытный факт. Ребятам из отряда было предложено высказаться о "первом": свои суждения, свои прикидки, конфиденциально, письменно. Девятнадцать назвали Юрия Гагарина, один (Марс Рафиков) — себя. Мотивируя это своим "космическим" именем. Это было осенью 1960 года.

Перешагнув через сомнения

Вот уже который час решали они гамлетовское "быть или не быть". Тон задавал Королев. Спорили до хрипоты, потом в усталой задумчивости откидывались на спинки стульев. Шло заседание Госкомиссии. Вел его Константин Николаевич Руднев — председатель комитета по оборонной технике. Он с завидным терпением выслушивал собравшихся, гасил страсти. И вдруг наступила тишина: ни шелеста бумаг, ни терзания, ни вздохов. Руднев потер воспаленные веки, как бы настраиваясь на новую волну, минуту-другую выжидал.

— Я так понимаю, — нарушил он молчание, — особых мнений не будет, все за отправку изделия в Тюратам?..

Собравшиеся ответили молчаливым согласием, хотя кое у кого были сомнения, и в душе они считали, что пуск следовало бы отнести на некоторое время. Быть может, эта настороженность появилась после откровений Королева о возможных нештатных ситуациях. Полет человека пусть на усовершенствованной, но, по сути своей, боевой ракете рождал опасения. К тому же присутствие пилота в корабле ужесточало требования ко всем бортовым и наземным системам. Однако тот же Королев был тверд: "Надо пускать!"

Заседание Госкомиссии проходило в Москве в последних числах февраля, а в начале марта сообразно "штатному расписанию" главные конструкторы, руководители "экспедиций" и служб спецрейсом из Внуково вылетели на космодром. Двумя неделями позже туда же прибыла группа будущих космонавтов во главе с генералом Каманиным.

На космодроме Королев старался скрыть свое напряжение, порой даже шутил: "Чудес нет — все великое начинается вовремя". Но иногда, наблюдая за испытателями в МИКе, копил в себе недовольство, а потом взрывался, гневно распекал "нерадивых", угрожал отстранением от работы. Ночами он почти не спал. Как инженер, до мозга костей, знающий все тонкости конструкции, он внутренне соглашался, что "семерка" еще сыровата, не все программные пуски были удачными: и за "бугор" уходила, и не дотягивала до расчетной орбиты. Но тот же внутренний голос успокаивал: "Если такая работа, где риск выступает как свойство профессии".

Генерал К.А.Керимов, возглавлявший в ту пору ГУКОС (Главное управление космических средств Минобороны), рассказывал:

— Особо волновал конструктора тот вариант, когда двигатель третьей ступени ракеты не дорабатывал нескольких секунд до расчетного времени. При такой ситуации космонавт приводнялся в океане, вблизи мыса Горн — южная точка Южной Америки. Этот район известен постоянными штормами. Почему-то именно мыс Горн не давал Королеву покоя… За несколько дней до запуска "Востока" — это название он придумал сам — главный конструктор потребовал, чтобы в бункере, откуда выдавались команды и велось наблюдение за ракетой, наши военные специалисты установили телеграфный аппарат, соединенный линией связи с одним из восточных измерительных пунктов. В случае нормальной работы двигателя блока "Е" этот аппарат выбивал на ленте "пятерки", а в случае остановки — "двойки"…

Перед заседанием Госкомиссии, на котором предстояло выбрать первого космонавта, Руднев спросил Королева: "Как будем решать?" "По традиции", — ответил Сергей Павлович. "Это как же?" — не понял председатель. "У авиаторов, — пояснил Королев, — существует традиция: для испытания самолета испытателя назначает главный конструктор изделия. Ясно?"

Двух кандидатов на полет представил Н.П.Каманин. Германа Титова он назвал "запасным пилотом". Обсуждений и вопросов не было. Все понимали, что решающее слово за Королевым. Сергей Павлович сразу же согласился с Каманиным, который знал о симпатиях Королева. И если бы у членов Госкомиссии были иные мнения, по чисто этическим да и другим соображениям Главному конструктору никто бы возражать не стал.

Сам же Гагарин говорил мне так: "Первым хотелось бы быть каждому. Я тоже хотел, это честно. Но узнал об этом только за три дня до старта. Что почувствовал? Передать трудно. Подумал: завтра надо все еще раз повторить" ("все" — это порядок работы космонавта на орбите).

108 минут истории

Все последующие дни Главный конструктор был мрачен и сосредоточен. Временами нервозность вырывалась наружу, он становился вспыльчивым, придирчивым, случалось повышал голос, виновным угрожал увольнением. В гневе он был страшен, но быстро отходил, мог продолжать разговор так, будто ничего не произошло. Ночь на 12 апреля Королев провел без сна. В третьем часу зашел посмотреть на спящих Гагарина и Титова, звонил на "площадку", мерил шагами половицы в своем домике неподалеку от монтажно-испытательного корпуса Площадки № 2 ("Двойка" — так ее называли).

Утром началась заправка ракеты. Цистерны позвякивали железом. Динамик громкой связи издавал хриплые звуки. Шум насосов напоминал стоны кита, застрявшего в иле. На металлических фермах на разных ярусах суетились стартовики. Руководивший заправкой офицер рассекал воздух ладонью с яростью грешника, отбивающегося от полчища инаковерных. Королев улыбнулся, наблюдая эту картину.

В 7.10 по УКВ начались переговоры с космонавтом через радиостанцию с позывным "Заря-1". Полная стенограмма переговоров с привязкой к часам и минутам, сделанная на основании прослушивания пленок и личных докладов представителей, находившихся на пунктах управления полетом (на Байконуре, в Колпашево, в Елизово, в Хабаровске и в Москве), предназначалась лишь для служебного пользования. Заканчивается она такой записью:

"10.18 "Весна" (представитель НИИ-Н-МО капитан В.И.Хорошилов): майор Гагарин, Ваш полет идет нормально — (ответа не последовало)".

История хранит еще один любопытный документ — "Запись, произведенная космонавтом на бортовом магнитофоне ЗБ-24 № 008 в полете корабля "Восток" 12 апреля 1961 г." Она-то и начинается со знаменитого гагаринского "Поехали!"

13 апреля в городе Куйбышеве, куда прибыли члены Государственной комиссии, состоялось заседание по итогам космического полета. В центре внимания был Гагарин. Он подробно доложил о всех этапах своего рейса. Доклад стенографировался. Это стенограмма до недавнего времени тоже имела гриф "Сов. секретно", экземпляр № 1.

Такой же гриф стоял и на 10 страницах приложения к докладу — вопросы к космонавту и его ответы на них. Оба эти документа Главный маршал авиации К.А.Вершинин представил в ЦК КПСС 19 апреля 1961 года с короткой препроводительной запиской. Здесь имеется такая пометка: "Тов. Хрущеву доложено 21.04.61. Шуйский".

Однако эти уникальнейшие свидетельства истории примечательны иным. Надо знать Гагарина, его волевой характер, его отношение к порученному, чтобы со всей глубиной понять, сколь ответственно он подошел к выполнению задания, к осмыслению происшедшего, его умение оценивать ситуацию в самых ее мелочах и принимать верные решения. Он скажет на Госкомиссии: "Тяжело, но терпеть можно". А скрыто за этой короткой фразой вот что.

Гагарина усадили в корабль. Когда закрывали люк, обнаружилось, что нет сигнала, подтверждающего герметичность. Ведущий конструктор по "Востоку" О.Г.Ивановский и боевой расчет в считанные минуты устранили неисправность. Гагарин знал о случившемся, но это не повлияло на его готовность к старту.

Потом были пуск, выведение, последовательное включение ступеней ракеты-носителя, вибрации, перегрузки, невесомость, сам полет и, наконец, спуск с орбиты. Вот здесь я хочу привести дословно ощущение космонавта.

"… Как только погасло окошко при прохождении третьей команды, я стал наблюдать за давлением в ТДУ (тормозная двигательная установка — М.Р.)(тормозная двигательная установка — М.Р.) и в системе ориентации. Оно стало резко падать… Я почувствовал, как заработала ТДУ. Через конструкцию ощущался небольшой зуд и шум… Перегрузка нарастала… Стрелки в этот момент в системе автоматической ориентации и в баллоне ТДУ сразу прыгнули на нуль… Корабль начал вращаться… с очень большой скоростью… Скорость вращения была градусов около 30 в секунду… Получился "кордебалет": голова — ноги, голова — ноги с очень большой скоростью вращения… Только успевал закрываться от Солнца, чтобы свет не попадал в глаза. Я подставил ноги к иллюминатору, но не закрывал шторки. Мне было интересно самому, что происходит. Я знал, что по расчету это должно произойти через 10–12 сек. после включения ТДУ… По моим ощущениям больше прошло времени, но разделения нет. На приборе "спуск 1" не гаснет, "приготовиться к катапультированию" не загорается. Разделение не происходит… "Кордебалет" продолжается. Я решил, что тут не все в порядке… Прикинул, что все-таки сяду… до Дальнего Востока где-нибудь сяду… Ключом я передал "ВН" — все нормально.

… Начинается замедленное вращение корабля, причем по всем трем осям. Корабль начал колебаться примерно на 90° вправо и влево… Ощутил колебания корабля и горение обмазки… Чувствовалось, что температура была высокая… Затем начался плавный рост перегрузки… По моим ощущениям, перегрузка была за 10 ж… В глазах стало немного сереть. Снова поднатужился, поднапрягся. Это помогло, все как бы стало на свое место…"

И еще одно откровение. Из сообщения ТАСС следовало, что космонавт приземлился вместе с кораблем. Эта версия обрела силу правды, а истина многие годы скрывалась. Почему? Не знаю. Посадку вне корабля предусматривала программа полета. И это вовсе не снижало героизм космонавта и величие (так скажем) конструкторской мысли. Американцы смогли повторить орбитальный полет лишь 20 февраля 1962 года. Дж. Гленн приводнился в океане, что, кстати, технически много проще. Для Гагарина катапультирование и спуск на парашюте были еще одним испытанием воли и мужества. Он его выдержал.

В то время, когда пошла команда на спуск, Королев звонил по телефону с Байконура в Пицунду, где находился Хрущев. Слышимость была плохая: Королев прижимал трубку и кричал: "Парашют раскрылся, идет на приземление! Корабль, кажется, в порядке!"

Хрущев кричал в ответ: "Жив? Подает сигналы? Жив? Жив?"

А вот, что происходило на этом этапе полета:

"…Жду катапультирования. В это время приблизительно на высоте 7 тысяч метров происходит отстрел крышки люка № 1. Хлопок, и крышка люка ушла. Я сижу и думаю: не я ли это катапультировался? Так, тихонько голову кверху повернул. В этот момент произошел выстрел, и я катапультировался… Вылетел я с креслом. Дальше стрельнула пушка, и ввелся в действие стабилизирующий парашют… Затем раскрылся запасной парашют, раскрылся и повис. Так он и не открылся. Произошло только открытие ранца…"

Я привел содержание документов с некоторыми сокращениями.

И последнее. Что бы ни говорилось о гагаринском полете, тогда, в апреле 1961-го свершилось выдающееся событие в жизни нашей страны. Впрочем, не только нашей. Без преувеличения можно сказать: в истории всей человеческой цивилизации. Подвиг Гагарина, как и подвиг тех, кто создал ракету и космический корабль, можно изложить двумя-тремя фразами. Это был истинный триумф науки и труда. А само событие, которое многие сочли тогда "Русским чудом", — воплощением вековой мечты человечества.

История не терпит случайностей. Для событий всемирного значения она точно выбирает и место действия, и время, и главных героев свершения. И еще: суд людей призрачен, суд истории вечен. А потому свеча не погаснет.

… Я знал Гагарина. Более того — мы дружили. Признаюсь: он был единственным, кому я завидовал и не стыдился этого. Завидовал не славе его, не наградам, не вселенской популярности, не карьере, а только одному — он полетел, а мне не довелось, хотя и стремился к этому. И не ради славы — просто интересно. Наверное, я не одинок в этой "белой" зависти. Да и сам Юра понимал это состояние: "Во все времена и эпохи для людей было вечным счастьем участвовать в новых открытиях". Вещие слова.

 

II. Версия проекта "Л"

Тайна объекта "1971 -016А"

(Расследование)

Луна… Гонка за нее была долгой и трудной.

Утром 10 декабря 1995 года две весьма солидные организации — Служба контроля космического пространства Войск ПВО России и Американская сеть космического слежения при Командовании североамериканской космической обороны — распространили сообщение примерно такого содержания: в ближайшие часы над южной частью Атлантического океана войдет в атмосферу космический аппарат, имеющий международное регистрационное обозначение "1971-016А". По утверждению компетентных лиц, сход спутника с орбиты опасности не представит, даже если некоторые массивные детали аппарата достигнут поверхности планеты. Падение должно произойти в пустынном районе.

Предупреждение было уместным, ибо земляне уже по крайней мере трижды с тревогой ожидали схода космических аппаратов — американской орбитальной станции "Скайлэб" и российского "Салюта-7", а также номерного "Космоса" с ядерным реактором.

В 20 часов 18 минут по Гринвичу (в 23.18 по Москве) "1971-016А" вошел в плотные слои над акваторией Тихого океана (точка входа лежала в двух тысячах километрах юго-восточнее города Гонолулу (Гавайские острова). Никаких ЧП, как и предполагали военные, не произошло.

Нашлись и американцы, которые утверждают, что их соотечественник не был на Луне.

Сам факт падения спутника в общем-то ординарный. Сколько сгорело их за годы космической эры! Другое дело, что стало известно, что этот самый "1971-016А" имеет и иное обозначение — "Космос-398". И в этом, казалось бы, тоже нет никаких сенсаций. Ведь сегодня число "Космосов" перевалило за 2330. Их запуски начались 16 марта 1962 года, объявлены они были как сугубо научная программа. Однако столь большое количество аппаратов одного наименования связано не только да и не столько с наукой. Космическая техника сложна. По сути и по сей день полеты за пределы Земли являются испытательными, случаются так называемые нештатные ситуации, когда попросту говоря, что-то взрывается, ломается или перестает работать, спутник не выходит на расчетную орбиту и прочее. Такое случалось со спутниками связи "Молния", с "Полетами", "Лунами"… Объявлять о дорогостоящих неудачах, объяснять причины, а значит и указывать виновных было не с руки. Вот тут-то очень удобно оказалось называть несостоявшиеся аппараты "Космосами". Под этим "прикрытием" запускались и спутники-шпионы, хотя несложные траекторные расчеты, проводимые зарубежными специалистами, очень быстро изобличали эти "домыслы". Но, как говорится, "стыд не дым, глаза не ест"…

Однако вернемся к "Космосу-398". Что это за спутник? Для чего предназначался? Сколь долго пробыл на орбите? Если обратиться к сводной таблице запусков спутников серии "Космос", можно установить, что № 398 был запущен 26 февраля 1971 года, то есть четверть века назад. Вот здесь-то и спрятана разгадка того, что многие годы скрывалось под грифом особой секретности.

Впрочем, все по порядку…

Гонка за Луну

"Доложил маршалу Руденко свои соображения о закреплении космонавтов за новыми космическими кораблями. В состав экипажей для корабля 7К-ОК ("Союз") входят Гагарин, Комаров, Николаев, Быковский, Хрунов, Горбатко, Воронов, Колодин. Военно-исследовательский корабль 7К-ВИ осваивают Попович, Губарев, Артюхин, Гуляев, Белоусов, Колесников. В облет Луны на корабле Л-1 готовятся Волынов, Добровольский, Воронов, Колодин, Жолобов, Комаров, Быковский. Корабль Л-3 для экспедиции на Луну закрепляется за Леоновым, Горбатко, Хруновым, Гагариным, Николаевым, Шаталовым. Кроме космонавтов ВВС, на полеты на кораблях 7К-ОК, Л-1 и Л-3 претендуют и кандидаты от ОКБ-1 и АН СССР…"

Эту запись я прочитал в неопубликованных дневниках генерала Н.П.Каманина. Она датирована 2 сентября 1966 года. А на 26 июня следующего года планировался первый облет Луны нашим пилотируемым кораблем.

История эта, запутанная и не во всем еще раскрытая, началась много раньше. Наверное, пройдет еще немало времени, прежде чем будет воссоздана во всех подробностях и перипетиях эта драма людей и идей. Сегодня очевидно лишь одно: гонку за Луну мы проиграли. Есть однако, много причастных к нашей лунной программе, которые убеждены: если бы один спор на заседании ВПК (Военно-промышленной комиссии) завершился не так, как он завершился, результат мог быть иным.

Такова версия. Она в основе своей отличается от суждений тех, кто в то время высокомерно считал себя вправе давать оценки всему и вся, а сейчас стремится уйти в тень. Однако время приоткрыло то, что на протяжении долгих лет оставалось темной страницей нашей космической истории.

Поиск правды оказался нелегким. Я встречался со многими ведущими конструкторами и космонавтами, которые входили в лунные экипажи. Точки зрения высказывались разные. Одни ссылались на сложные взаимоотношения между С.П.Королевым (ОКБ-1), В.П.Глушко (ОКБ-456) и В.Н.Челомеем (ОКБ-52). Другие искренне верили, что мы не слетали на Луну лишь потому, что на каком-то этапе высшее руководство страны проявило полную незаинтересованность в исследованиях Луны человеком. Рассказывают, что на том злополучном заседании ВПК академик В.П.Мишин (он сменил Королева на посту главного конструктора) бросил в сердцах: "Мы теряем горизонт. История вам этого не простит!" Никто и внимания не обратил на его слова. Для собравшихся он был король Лир, не сумевший поладить с реальностью. Однако этот сюжет еще впереди.

Правомерно ли говорить о лунной гонке, если еще в апреле 1956-го, когда практической космонавтики как таковой не было, выступая с докладом в Академии наук, Королев убежденно заявил: "Реальной задачей является разработка полета ракеты на Луну и обратно…", а год спустя повторил: "Задача достижения Луны технически осуществима в настоящее время". Уточню: то был 1957 год, наш спутник еще не летал, американцы мучительно искали вариант ракеты, чтобы запустить на орбиту свой полуторакилограммовый "апельсин".

Любопытно и другое. Удачные и неудачные старты лунных ракет (начиная с 1958 года), пролеты, попадания, мягкие посадки, обратные рейсы автоматов с пробами грунта, запуски спутников Луны — все это были подготовительные этапы пилотируемой экспедиции, хотя официальные сообщения ТАСС нас убеждали в ином: исследования в интересах селенографии и селенологии.

3 августа 1964 года ЦК КПСС принял закрытое постановление № 655–268, в котором говорилось об облете Луны и высадке космонавта на ее поверхность. В нем перечислялось, какие задачи возлагаются на министерства обороны, общего машиностроения, радиопромышленности, авиационной промышленности, морского флота, КГБ и другие ведомства. Забегая вперед, скажу: для осуществления проекта было задействовано 500 предприятий. 19 мая 1966 года генерал Н.Каманин запишет в своем дневнике: "Получил решение ВПК за № 101 от 27 апреля "Об утверждении плана работ по созданию пилотируемых кораблей 7К-Л1". А несколько позже решением ВПК № 144 (пункт 7) ВВС и Минздраву предписывалось начать подготовку экипажей для испытания космических кораблей с индексом "Л". Однако и это не было началом.

Скрытые пружины влияния

Королев понимал, что его "семерка" (Р-7) при любых доработках, наращивании дополнительных ступеней и разгонных блоков проблему лунной экспедиции не решит. Нужен более мощный носитель. В 1960 году идея проекта гигантской ракеты, получившей обозначение Н-1, была доложена "верхам", и уже на следующий год вышло правительственное постановление, в котором ОКБ-1 выдавалось задание на разработку носителя, могущего выводить на промежуточную околоземную орбиту полезный груз массой до 50 тонн. Сроки создания — 1962–1965 годы. Потом полезную нагрузку увеличили до 80 тонн, сдвинули и "готовность" — 1963–1970 годы. Однако и эти сроки по разным причинам переносились. Назначенный председателем Государственной комиссии по пускам кораблей Л-1 заместитель министра генерал Г.А.Тюлин объяснял это так: "Космическим победам Королева — первый спутник, Лайка, Гагарин, Луна, Марс — многие завидовали, его уверенность и напористость не всем нравились. Его авторитет как конструктора был велик, но и противостояние было немалое…"

Влезать в "тайны мадридского двора" было запретно да и небезопасно. О фаворитстве открыто не говорили, только между собой, и то вполголоса. Даже пострадавший от тайных пружин влияния талантливейший конструктор В.М.Мясищев обрывал разговоры на эту тему резким "Прошу вас, не надо!". Однако вернемся чуть назад.

В 1961 году, после триумфального полета Гагарина, президент США Дж. Кеннеди обратился к нации с призывом: "Америка должна сделать все возможное и невозможное, чтобы осуществить высадку человека на Луну до конца десятилетия". Королев убеждает Д.Ф.Устинова и Л.В.Смирнова (ЦК и ВПК) в необходимости форсировать работы по лунной программе. А вскоре он узнает, что добро на создание ракеты и корабля для облета Луны дано с благословения Хрущева конкурирующей фирме, которую возглавлял В.Н.Челомей. Таким образом Королев отстранялся от того, что им было задумано и начато. "Меня задвинули", — скажет он, но разработки не прекратит.

Гигантскую ракету устанавливают на стартовом комплексе.

Проект Челомея ЛК-1 предусматривал лишь облет Луны одним космонавтом, о высадке на лунную поверхность речи не шло. Ракета УР-500 нуждалась в доработке, корабль тоже. Американцы между тем двигались к своей цели уверенно и быстро, бросив все силы на создание ракеты "Сатурн". В 1964 году принимается высочайшее решение: считать высадку экспедиции на Луну важнейшей задачей. ОКБ М.К.Янгеля получает задание на разработку тяжелого носителя Р-56, ОКБ В.Н.Челомея — УР-700. Обе фирмы ориентировались на двигатели В.П.Глушко.

И все-таки, почему наши космонавты не побывали на Луне? Вопрос этот относится к числу наименее освещенных в истории российской космонавтики. Покров секретности был наброшен на сугубо в общем-то гражданскую программу по двум причинам: сначала руководство страны во главе с Н.С.Хрущевым стремилось во что бы то ни стало обогнать в лунной гонке США и не хотело до поры до времени раскрывать карты. Когда же стало ясно, что игра проиграна, новый лидер Л.И.Брежнев и его окружение решили, что наилучший выход из этой ситуации — сделать вид, что никакого соревнования не было.

Сейчас отдельные материалы по этой теме начинают появляться, но они отрывочны, часто весьма субъективны, и, думается, пройдет еще немало времени, прежде чем будут воссозданы все перипетии этой человеческой и технической драмы.

После смещения Хрущева появился шанс и у Королева. И он его не упустил: в конце 1964 года ОКБ-1 представило проект лунного ракетного комплекса Н-1 — Л-3. Проект предусматривал высадку на Луну одного из членов экспедиции, в то время как второй находится на окололунной орбите. Одержав верх над конкурентами, Королев форсирует разработки, но эта победа отняла у него почти два года. Выполнение столь сложной программы требовало не только объединения усилий, четкой координации, но и средств.

До Луны и обратно

Время шло, а работы по-прежнему велись на два фронта. К осени 1965 года стало ясно, что ОКБ-52 не сумеет обеспечить приоритет в осуществлении пилотируемого облета Луны. Королев, отбросив амбиции, делал попытки спасти проект УР-500К-Л1, предлагал использовать ракетный блок "Д" и свой лунный орбитальный корабль, но его предложения не были приняты.

Многострадальная и загадочная Н-1.

Затягивались и работы по проекту Н-1 — Л-3. Соответствующее постановление появилось лишь в феврале 1967 года (Королев уже ушел из жизни). В нем определялись сроки осуществления лунной экспедиции: 1968 год. Но лишь в декабре 1968 года ракета Н-1 (изделие № 3Л) была установлена на стартовом комплексе. Начались предпусковые работы. В том же декабре пилотируемый "Аполлон-8" совершил облет Луны.

Работы по Н-1 между тем продолжались. В феврале 1969 года ракета-гигант впервые стартовала. Неудачно. Из-за пожара в хвостовом отсеке после 70 секунд полета она перестала набирать скорость.

В июле 1969 года американский астронавт Нейл Армстронг ступил на поверхность Луны. Но чуть раньше этого события Н-1 второй раз предприняла попытку отправиться в полет. Из-за мощнейшего взрыва был разнесен весь стартовый комплекс. При третьем пуске — в июле 1971 года — ракета закрутилась, и двигатели проработали только 7 секунд. Последний, четвертый старт в ноябре 1972 года принес еще одно разочарование: ракета пошла вроде бы нормально, но через 70 секунд вновь последовал взрыв в хвостовом отсеке.

… В Звездном шли тренировки. В них участвовали 18 военных и гражданских космонавтов. Занятия на специальных тренажерах, на стенде, имитирующем условия передвижения по Луне, где сила тяжести в шесть раз меньше земной, отработка ручного управления на центрифуге… Автору этих строк тоже довелось "попробовать" все это.

То, что в конструкторской документации называлось Л-3, представляло собой связку из двух ракетных блоков и двух кораблей, разработанных на базе "Союза". Первый предназначался для полета по окололунной орбите, второй — для посадки на Луну. Большую часть полета по маршруту Земля — Луна оба космонавта должны были находиться в лунном орбитальном корабле. Перед посадкой один из членов экспедиции, надев полужесткий скафандр "Кречет", должен был перейти в посадочный корабль через открытый космос. Автономный полет был рассчитан на 72 часа, из них 48 часов пребывания на поверхности Луны.

Извечное "Почему"

Когда ТАСС сообщал об успешных полетах спутников "Космос-379" и "Космос-398", никто не предполагал, что на самом деле это были испытания "изделия" Т2Л (лунного корабля). Потом, правда, мы узнали об облете Луны и возвращении на Землю нескольких "Зондов". Однако и неудач было немало. Случались аварии кораблей 7К-ОК, не проходили запланированный маршрут те же "Зонды", взрывались ракеты-носители. Загадочная неудачница Н-1, по поводу которой и сегодня ходит много противоречивых слухов, не выдержала ни одного из четырех летных испытаний.

И все-таки почему? Одни кивают на то, что наземная стендовая база для отработки элементов носителя и всей ракеты в целом практически не создавалась и делалась ставка лишь на летные испытания; другие — на ведомственную разобщенность; третьи — на частую смену программ…

В 1972 году ОКБ-1 представило более совершенный проект лунной экспедиции Н-1 — Л-3М, одобренный всеми главными конструкторами и учеными, участвовавшими в его разработке. Осуществить его можно было бы в 1978–1980 годах. На август 1974 года намечался пятый запуск Н-1 (изделие N 8Л) со штатным комплексом Л-3. Ракета с существенно улучшенными показателями надежности и корабль должны были выполнить полет к Луне по полной программе, но в беспилотном варианте. Ждали решения ВПК. И вот тогда-то прозвучало: "История вам этого не простит!"

Заседание Военно-промышленной комиссии вел Устинов. Разговор был жестким, выступления далеко не корректными. В защиту Н-1 высказался лишь один — доктор технических наук генерал-лейтенант Ю.А.Мозжорин, в ту пору он возглавлял головной институт ЦНИИмаш. Возвращение к мощным носителям и создание ракеты "Энергия" подтвердили его правоту, но тогда ВПК вынесла иной приговор: работы по ракете и всей лунной программе прекратить.

Недавно в одной из лабораторий ЦНИИмаш мне показали макет Н-1 для статических и динамических испытаний. Загадочная неудачница слабо напоминала предшествующие ракеты Королева. На нижней ступени разместилось 30 двигателей. Хорошо это или плохо? Одни специалисты утверждают, что хорошо, что даже при отказе двух пар двигателей ракета могла продолжать полет; другие говорят, что плохо, поскольку трудно добиться синхронной работы столь необычного "пакета". Двигатели для Н-1 проектировал известный конструктор авиадвигателей Н Д.Кузнецов. Увиденное высветило в памяти 113-ю площадку Байконура.

Там были построены МИК и пусковой комплекс (целый подземный город) для ракеты-гиганта. Их размеры, как и самой Н-1 (высота 114 метров, стартовый вес 3.000 тонн), впечатляли. Сегодня ничего этого нет. Осталась лишь версия, точнее — одна из версий. И снова вернусь к объекту "1971-016А". Т2Л (по документам проходит и иное обозначение — Т2К) был разработан на королевской фирме под руководством Главного конструктора В.П.Мишина. Эскизный проект выполнялся в отделе, который возглавлял К.Д.Бушуев, непосредственной разработкой корабля занимался Ю.М.Фрумкин. Космический аппарат Т2Л состоял из лунного посадочного агрегата (ЛПА) и лунного взлетного модуля (ДВА). Максимальная длина корабля — 5 м, максимальный диаметр — 3,34 м, стартовая масса — около 6 тонн. Герметичная кабина имела форму усеченной сферы диаметром 2,3 м. Система жизнеобеспечения создавала внутри кислородно-азотную атмосферу с пониженным содержанием азота и давлением 560 мм ртутного столба. В кабине мог разместиться один космонавт. Корабль был снабжен несколькими двигателями (в том числе и ориентации), системой управления, которая позволяла выполнять программу полета в автоматическом режиме, стыковочным узлом, аппаратурой сближения и стыковки "Контакт", ракетным блоком "Е" и т. д.

Наш лунный экспедиционный корабль (вариант):

1 — входной люк, 2 — радиатор, 3 — луноход, 4 — выходной люк, 5 — обитаемый блок, 6 — взлетная ступень, 7 — трап для выхода на лунную поверхность, 8 — посадочная ступень, 9 — блок ЖРД системы ориентации, 10 — посадочная опора.

После запуска корабль вышел на начальную орбиту с параметрами 191 на 258 километров и наклонением 51,6 градуса. Почти через двое суток, 28 февраля, был включен основной двигатель блока "Е". Он отработал импульс 252 м/сек после чего был отделен лунный посадочный агрегат (ЛПА), а основной двигатель продолжал работать, сообщив лунному взлетному аппарату (ЛВА) дополнительный разгонный импульс. После этого Т2Л (или "Космос-398") перешел на орбиту с высотой 200 на 10905 километров, что и позволило ему так долго находиться в космосе.

 

III."Из бункера никому не выходить!.."

И еще один экскурс в "секретное" прошлое.

Ранним утром по бетонке, ведущей к стартовому комплексу № 31, что на Байконуре, потянулась вереница черных "Волг". Заседание Госкомиссии было назначено на 10.00, но по традиции собирались раньше. Это было 18 ноября 1966 года. Созданному решением правительства Совету по проблемам освоения Луны (председателем его был назначен министр общего машиностроения С.А.Афанасьев) предстояло определиться в готовности к проведению испытании космических кораблей серии 7К-ОК ("Союз-1" и "Союз-2"), на базе которых создавались лунные "модули". На заседание прибыли все главные и генеральные конструкторы, обсуждение проходило нервозно, страсти накалялись, ибо от результатов этого полета зависело многое…

Первоначально старт был назначен на 26–27 ноября. Программа испытаний — отработка бортовых систем в полете и автоматическая стыковка двух летательных аппаратов. Технические неполадки сдвинули пуск. Но всего на сутки.

28 ноября, в 16.00 по местному тюра-тамскому времени "Союз-1" стартовал. Пуск прошел нормально, отделение первой ступени отчетливо наблюдалось невооруженным глазом, вскоре баллистики доложили: изделие вышло на орбиту. Телеметрия подтвердила, что бортовые системы функционируют нормально.

Такой ключ стартовая команда дарит космонавтам после возвращения из полета.

В 3 часа ночи генерала Каманина разбудил телефонный зуммер. Звонил Гагарин с командного пункта. Его короткое: "На корабле серьезные неполадки" заставило генерала срочно прибыть на КП. Вести были неутешительные: по непонятным причинам "Союз" израсходовал весь запас топлива для двигательной установки ориентации и причаливания. Корабль вошел в режим закрутки со скоростью два оборота в минуту. Траекторные измерения показали, что время нахождения "Союза" на орбите ограничивается 39 витками. Становилось ясно: пуск второго корабля бессмыслен, программа испытаний сорвана.

В Москву докладывать не торопились: еще теплилась надежда хоть на какую-то удачу, преждевременный удар в колокол мог вызвать гнев "наверху". Да никто и не хотел брать на себя эту неблагодарную миссию.

Утром 29 ноября Госкомиссия после многочисленных консультаций со специалистами приняла единственно возможное решение: готовить аварийный спуск корабля. Однако "столкнуть" капризный "Союз" с орбиты удалось лишь с пятой попытки. Но и на этом неприятности не кончились. Пеленгаторные центры не смогли сделать ни одной засечки спускаемого аппарата. Самолеты поисково-спасательной службы продолжали "утюжить небо", но никаких данных о местонахождении корабля на КП не поступало. Возникло предположение, что сработала система автоматического подрыва и "Союз" взорвался. После долгих дебатов о причинах случившегося Совет главных конструкторов признал: "Союз-1" можно было спасти, если бы вместо манекена в кабине корабля находился пилот-космонавт.

Готовность принять участие на более раннем этапе испытаний высказывали и космонавты. В подавляющем большинстве профессиональные летчики, они понимали, что вмешательство человека в процесс управления может сделать корабль более послушным. Наверное, это так. И хотя испытания самолетов называют немирной работой в мирное время, риск в космическом полете много выше.

Молодой задор? Лихачество? Желание острых ощущений? Нет. Просто каждому из тех, кто входил в "гагаринский отряд", да и пришедшим в Звездный городок позже, не терпелось начать полеты, убыстрить "прохождение очереди". К тому же, тогда, в 1966-м, мы еще не пережили трагедию космических катастроф, хотя они блуждали где-то рядом.

Однако признание главных конструкторов вовсе не означало, что позиция представителя ВВС генерала Каманина и его подопечных из Звездного в отношении того, что корабль "слишком заавтоматизирован", получила поддержку. Напротив, все доводы в пользу расширения возможностей пилота были отклонены. Задним числом можно сказать: "И слава Богу!"

8 декабря аварийная комиссия в составе Б.Раушенбаха, М.Рязанского, П.Цыбина и других доложила результаты расследования. По их итогам приняли решение: после устранения обнаруженных дефектов провести не позднее 18 декабря одиночный технологический пуск "Союза-2". Позднее дата старта была "сдвинута влево". И вот наступил день 14 декабря 1966 года.

На КП, расположенном в 300 метрах от пускового сооружения, заканчивались предстартовые проверки. Голоса операторов тонули в легком шуме разговоров "фирмачей". После объявления "Готовность — пятнадцать минут" стало тихо, и только аппаратура монотонным жужжанием и щелчками реле и переключателей нарушала эту напряженную тишину ожидания.

Сполох огня и клубы дыма обозначали "начало". Но это буйство пламени и клокотание дыма были куда меньше, чем обычно. Хронометры отсчитывали быстротечные секунды, а ракета оставалась неподвижной на стартовом столе.

— Воду — на старт! Из бункера никому не выходить! К старту не приближаться! — тревожное предупреждение всем по громкой связи.

И снова — тишина в бункере, гнетущая неопределенность, ожидание…

Пламя поубавилось и вскоре совсем погасло. Ракета без каких-либо видимых повреждений возвышалась над разведенными фермами и сильно парила. В бункере решили, что опасность пожара и взрыва осталась позади. После затянувшейся паузы прозвучала очередная команда:

— Поднять фермы обслуживания!

Огромные металлические сооружения начали медленно "обжимать" ракету. В какой-то момент одна из ферм, коснувшись обшивки, чуть наклонила ракету от вертикали. И тут же на ее вершине появился огненный блик, сопровождаемый резким нарастающим звуком. Сработала САС — система аварийного спасения. Ее пороховой двигатель тягой 90 тонн "оторвал" спускаемый аппарат от ракеты и, подбросив на полукилометровую высоту, отвел в сторону. В небе появился парашют…

Однако следует сказать о том, что было "до того". После команды "Поднять фермы" к пусковому сооружению потянулись стартовики из подразделений обслуживания. Когда сработала САС, от огненных струй ее двигателей загорелась третья ступень ракеты. Началась паника. Люди бросились в рассыпную. Самое страшное наступило спустя сто секунд. Серия мощных взрывов потрясла степь, круша ракету и стартовый комплекс.

Судьба уберегла людей от трагедии. Кто-то успел спуститься в бункер, кто-то, отбежав метров на 200, укрылся за степными буграми. И все-таки без жертв не обошлось: несколько человек получили тяжелые ранения, взрыв оборвал жизнь майора Коростылева.

Пульт в пусковом бункере. Прошла команда: "Ключ — на старт!"

Николай Петрович Каманин — член Государственной комиссии, многие годы руководивший подготовкой космонавтов, pacсказывал мне о случившемся:

— Я ушел с КП, когда стало ясно, что пуск сорвался, хотя самые трагические события еще не наступили. Надо было позвонить на аэродром и отменить рейс на Евпаторию, где находился Центр управления полетом. Выбежав наверх, я направился к домику космонавтов. В это самое время загорелась третья ступень. Быстро поднявшись на третий этаж, приказал всем, кто был в помещении, выйти в коридор и закрыть двери. И тут же раздалась серия оглушительных взрывов. Стены здания, расположенного почти в километре от старта, словно ожили: посыпалась штукатурка, зазвенело стекло. Крупные его осколки свистели, врезаясь в стены и двери. Останься мы в комнатах на несколько секунд дольше, и нас всех порезало бы битым стеклом… Выглянув в пустой оконный проем, увидел клубы черного дыма и догорающий остов ракеты… Подумал: сколько же еще "черных дней" впереди? Ведь 19 августа в Феодосии при испытаниях не раскрылся парашют "Союза"…

Аварийно-спасательные команды спешили на тридцать первую площадку. Наступившие сумерки скрывали истинные масштабы бедствия, но было ясно: случившееся надолго срывает намеченную программу полетов кораблей "Союз" и "Л-1".

Что явилось причиной аварии? Правительственная комиссия, которая проводила расследование, установила, что по команде "Зажигание" включились двигатели только второй ступени, не сработал клапан перепуска окислителя, и ракетные двигатели первой ступени не запустились. Проявилась и капризность САС: ее срабатывание оказалось возможным в случае обесточивания системы… Все эти технические неполадки сравнительно легко устранялись. Положение осложнялось тем, что мы лишились стартового сооружения. Пуски лунных кораблей с "двойки" (площадка № 2) требовали предварительной доработки комплекса.

Очередной старт "Союза" (№ 3), и тоже беспилотный, мог состояться лишь в начале 1967 года. Вот такие обидные срывы "ломали" нашу лунную программу. О них мы в ту пору ничего не знали, правда хранилась в секретных протоколах и отчетах. В сообщении ТАСС "Союз-1" был назван "Космосом-133", а о судьбе "Союза-2" предпочли умолчать.

Фермы разведены. Теперь — скоро…

Транспортный корабль "Союз"

 

IV. Как погиб Володя Комаров

Недосказанность, полуправда, а то откровенные сокрытия обернулись против нас. Не знаю, случайно или нет, но в последнее время в самых различных изданиях появилась серия публикаций о "космических катастрофах" и "павших на орбите". Авторы, претендуя на "сенсационную правду", ссылаются на вышедшие в США книги Джеймса Оберга "Красная звезда на орбите" и "Раскапывая советские катастрофы". Сам Оберг кивает на секретные досье ЦРУ и некоего Виктора Евсикова, русского инженера, участвовавшего в разработке кораблей "Союз" и эмигрировавшего за океан.

Признаюсь: фамилия "Евсиков" мне не знакома. Поименно всех работающих на "королевской фирме" знали лишь в отделе кадров и особом отделе. Однако осмелюсь утверждать, что среди первых лиц Евсикова не было. Впрочем, суть не в нем. В опусах Оберга (кстати, потом мы вели переписку) меня насторожило само слово "раскапывая". Время и без того приоткрыло многое. Да и нужно ли "копать", чтобы "вырыть" явную липу. Одна короткая цитата из этого откровения о полете "Союза-1". "Предсмертные крики Комарова зафиксировали американские наблюдательные станции. Он знал об обреченности еще на орбите, и американцы записали его душераздирающие разговоры с женой, Косыгиным, а также с друзьями из группы космонавтов. Когда начался смертельный спуск корабля на Землю, он только отметил нарастание температуры, и после этого были слышны лишь его стоны и, похоже, плач…"

Способов одурачить людей много. Кто-то делает себе на этом имя, кто-то — деньги, иные — и то и другое. Но правда останется правдой: одна на все времена.

Сейчас установщик поднимет ракету и начнется заправка.

… Идея создания нового корабля, который должен прийти на смену "Востоку", родилась у Сергея Павловича Королева вскоре после полета Юрия Гагарина. Главный конструктор не дожил до того дня, когда начались летные испытания "Союза". Они прошли без него и показали, что корабль еще "сырой", нуждается в доводке. И это делалось, хотя и несколько поспешно. Беспилотные испытания следовало продолжить, и такие голоса звучали, однако их заглушали самоуверенность, а быть может, и честолюбие разработчиков. Наверное, в каждой точке зрения есть своя доля истины. Но тогда, по тем или иным причинам, не смогли спокойно и взвешено подойти к решению вопросов. К тому же близился Первомай, праздники, увы, привыкли отмечать "рапортами и подарками". Полет "Союза" в пилотируемом варианте планировался на конец апреля 1967 года.

Группа журналистов прилетела на Байконур за несколько дней до старта. Официальная встреча с экипажем планировалась на более поздние сроки; мимолетные, накоротке, случались почти ежедневно. Приветствия, шутки, стандартное "Как настроение?" — не более того.

В монтажно-испытательном корпусе готовили корабль и ракету. До нас доходили слухи, что при одной из проверок отказал клапан системы наддува азотных баков. Потом проявился еще какой-то дефект. И то, и другое быстро устранили, но нервы эти "бобы" потрепали всем.

В один из дней я зашел к Володе в номер (он жил в гостинице на "двойке" — Площадке № 2) и сразу понял, что появился некстати. Извинился и прикрыл дверь, но он вернул меня: "Что-нибудь срочное?" — "Нет, просто так, поговорить, помолчать". Он улыбнулся: "Садись, помолчим".

Володя всегда был немногословен, в споры не ввязывался, больше слушал, свое мнение высказывал сдержанно и коротко. Программу полета он комментировать не стал. На вопрос о риске ответил не сразу.

— Риск? — он повторил это слово и, чуть помедлив, как бы заглядывая в себя, начал рассуждать: — Есть необходимый риск — когда человек пренебрегает опасностью во имя великой цели. А есть ради пьянящего чувства опасности, ощущения раскованности, собственной смелости. У риска своя логика, своя героика, своя мораль. Отношение людей к риску, как мне представляется, строится на странном смешении отваги и безысходности, боязни и впечатления, опасности и интуиции, убежденности и надежды… Володя вдруг смолк. Закусив губу, сделал долгий выдох. Наверное, минуту он молчал, как бы выверяя слова.

— И все-таки, воля здесь порой надежнее расчетов, — закончил.

— Ладно, не буду мешать, — собрался уходить я и попросил: — Распишись на фотографии.

Это сейчас никого не удивить автографами космонавта, а в те годы фото с дарственной надписью было предметом гордости обладателя и вызывало зависть у других. Володя сделал это нехотя, даже поморщился, когда ставил роспись и дату (22.04.67 г.), и, возвращая фотографию, сказал: "Остальное напишу потом…"

Испытатель "Союза" и та фотография, на которой он расписался перед стартом.

Володя Комаров не любил давать автографы, но никогда не отказывал, когда его просили.

Программа предстоящего полета, которая не раз видоизменялась, в окончательном виде выглядела так: 23 апреля стартует трехместный "Союз", его пилотирует Владимир Комаров. На следующий день на орбиту выходит другой такой же корабль, но уже с экипажем. Оба "Союза" должны сойтись в космосе и состыковаться. Второй корабль брал на борт троих: Валерия Быковского, Алексея Елисеева и Евгения Хрунова. После стыковки Елисеев и Хрунов должны были выйти в открытый космос и перейти в "Союз" Комарова…

Поздней ночью началась подготовка к старту. Освещенная голубыми лучами прожекторов, ракета напоминала рождественскую елку. Комаров был в серых брюках и синей куртке. Перед посадкой в корабль Володя помахал нам рукой. Потом мы услышали его по громкой связи:

— Самочувствие отличное. Закрепился в кресле, у меня все в порядке. Дайте сверку времени.

Голос его был тверд, совсем не такой, как накануне: без нотки волнения, без тени неопределенности.

— Жду сверку времени, — повторил он и назвал свой позывной: "Я — "Рубин".

Долгие переговоры, уточнения, вопросы и ответы. Наконец, команда: "Есть контакт подъема!"

Но вот погас в небе огненный хвост ракеты. Растаял в утреннем мареве бело-голубой след инверсии, и космос донес до Земли слова:

— Я — "Рубин", есть отделение третьей ступени…

Неприятности начались с того, что одна из панелей солнечных батарей не раскрылась. Это означало, что "активный" корабль не получит достаточного количества энергетики, и ставило под сомнение возможность стыковки с другим "Союзом". Комаров понял, что нелепая случайность может сорвать программу полета, и не скрывал своего огорчения. Пружинный механизм, откидывающий "солнечные крылья" корабля, в принципе прост.

Конструкция надежно работала в барокамере при различных нагрузках, искусственно создаваемых помехах и вдруг… закапризничала. Володя попытался стукнуть ногами в то место, за которым находился злополучный механизм, но освободиться от стопора не удалось. В очередном сеансе связи он доложил:

— Параметры кабины в норме, — и после паузы. — Не открылась левая панель, зарядный ток 13–14 ампер, не работает KB связь. Попытка закрутить корабль на Солнце не прошла. Закрутку пробовал осуществить вручную…

Земля тоже обдумывала варианты спасения программы, но панель не раскрывалась. Неполадки на борту могли привести к нарушению теплового баланса и израсходованию электроэнергии в первые сутки полета. Всем было ясно: в таком положении "Союз" трое суток не пролетает.

Заседание Государственной комиссии проходило "за закрытой дверью". Никакого иного решения, кроме того, что она приняла, быть не могло: старт второго корабля отменить, баллистикам просчитать подходящий виток для посадки Комарова.

Прошли сутки. За это время Володя пробовал выполнять маневры, контролировал работу бортовых систем, часто выходил на связь, давая квалифицированную оценку технических характеристик нового корабля. Он еще не знал решения Госкомиссии, но понимал: возникшие осложнения заставят программу свернуть.

Отмена пуска "Союза-2" испортила настроение его экипажу (кстати, дублером Комарова был Юрий Гагарин). Космонавты меж собой корили Госкомиссию за перестраховку и нерешительность, вспоминали, как поступал в подобных случаях Королев, но все это были лишь разговоры в свое утешение.

Утром 24 апреля на борт передали распоряжение о посадке. Володя воспринял его спокойно. На восемнадцатом витке, через 26 часов 45 минут после запуска, он сориентировал корабль. Тормозная двигательная установка включилась где-то над Африкой, двигатель отработал расчетное время (в репортаже с орбиты Володя назвал точную цифру секунд, кажется 140), несколько позже у юго-западных границ страны снижающийся корабль вошел в зону радиовидимости наземных станций слежения.

Наша журналистская группа собралась во дворе МИКа. На втором этаже административной части монтажно-испытательного корпуса одну из комнат занимала Госкомиссия. Из раскрытого окна доносились голоса собравшихся, были слышны доклады информатора по громкой связи, звучали и сообщения Комарова с орбиты. Информации для репортажей было мало. Подробности мы узнавали от космонавта Алексея Леонова, который часто спускался к нам и пояснял, что происходит на этом этапе полета.

Главный конструктор академик В.П.Мишин, председатель Госкомиссии К.А.Керимов, президент Академии наук М.В.Келдыш, министр общего машиностроения С.А.Афанасьев, маршал авиации С.И.Руденко, другое высокое начальство обменивались короткими репликами, которые не вызывали никакой тревоги.

Помню тягостную тишину, когда связь с "Союзом" прервалась. И хотя это соответствовало циклограмме посадки, молчание всегда тревожно. Вскоре "прорезался" голос Комарова. "Рубин" докладывал спокойно, неторопливо, без какого-либо волнения. Журналисты отреагировали на это бурным восторгом, начался оживленный обмен мнениями. И тут "по циркуляру" поступило короткое сообщение: "Объект прошел зону. Время видимости две секунды". А вслед за этим уточнение: "Предполагаемая точка приземления — пятьдесят километров восточнее Орска". Леонов пояснил: "Южный Урал, Оренбургская область". И добавил: "Володя держится молодцом".

Разговор прервал доклад с поискового самолета "Ан-12". Командир сообщал: "Вижу "Союз", рядом люди. К кораблю идут машины…"

Из окна второго этажа послышалось оживление. Веселый настрой прервало сообщение из района приземления: "Космонавт требует врача". Не помню точно, но кажется в этой фразе было еще и слово "срочно". Начали думать, гадать, строить предположения. "Ушибся, повредил ногу, перелом" — чего только не говорилось. Не было одного — мысли о трагедии.

Хорошо помню, как кто-то наверху (по-моему, маршал Руденко) стал повторять короткую фразу. "Объект прошел зону. Время видимости две секунды". И рассуждать: "Почему только две? Локаторы должны были вести его дольше? Ведь спуск на парашюте длится значительно больше времени?.."

Ответ на эти вопросы еще не был найден, когда поступил сигнал бедствия.

К вечеру мы узнали подробности. А случилось вот что. Отказала парашютная система. Купол полностью не раскрылся. Володя Комаров погиб мгновенно, без криков и плача, в момент удара "Союза" о землю с огромной скоростью.

Мгновенно… Так нам сказали. Но так ли было на самом деле? И что за этим "мгновенно"?

Володя отлично знал технику и понимал логику всех процессов. К тому же на корабле множество приборов, которые фиксируют и предупреждают. Все эти стрелки, табло, лампочки, тумблеры образуют ясное целое, где сосредоточено происходящее. Программное устройство выдавало команды, но их исполнение не было адекватным. Космонавт это уловил сразу. Нервная взвинченность превращала хаос видений, клейкую паутину сигналов в отчетливое понимание безвыходности его положения.

"Что он должен сделать? Что может? Что?.." — мысль работала быстро. Невнятица отступила. Случившееся представлялось в подробностях и целом.

Шоковый период прошел. Кошмар первых минут, когда он очутился в темноте безнадежности, сгинул. Не ситуация исчезла, а страх перед ней. Доказательством тому не слова, а то, как разворачивались события.

Без истерики и надрыва, просто и внятно Володя передал на Землю:

— Все идет не совсем ладно…

Его репортаж был скупым. Он сообщал только то, что считал особо важным. А корабль мчался к Земле. Двигатель мягкой посадки не мог погасить столь стремительное падение. При ударе спускаемый аппарат лопнул, внутри возник пожар. Когда огонь забросали землей, обнаружили останки космонавта.

Спасатели из группы поиска сигнальными ракетами сразу же сообщили о ЧП. Среди обусловленных кодов сигнала о гибели не было, самый тревожный содержал требование о враче. Его и передали.

Здесь случилась трагедия…

Уже в Москве я увидел небольшой цинковый гроб и то, что осталось от Володи. Главком ВВС маршал К.А.Вершинин после мучительных раздумий распорядился показать это космонавтам — летавшим и не летавшим, — чтобы не строили иллюзий и осознанно шли в полет.

Вот, собственно, и все.

Время не стерло память о Володе Комарове. Помимо сердца ее хранит еще и книжка, которую написал о нем. В ней, к сожалению, нет того, о чем я рассказал сейчас. Тогда это не разрешалось.

Ушел навсегда… Валя Комарова — друг, жена и мать его детей.

 

V. У кого ключ от тайны?

О первом выходе в открытый космос тоже рассказано немало. И о холодящей душу бездне за обрезом люка, и о необычных ощущениях парения вне корабля, и об открывшейся взору удивительной картине Земли и неба. О вынужденной посадке в нерасчетном районе тоже. Но и "за кадром" осталось многое, быть может, даже самое главное. Умалчивали или лгали? Пожалуй, и то, и другое. Зачем? Ради чего? Убежден: сокрытием мы не прибавили себе ни славы, ни авторитета, да и никаких важных "секретов" не уберегли. А вот потеряли многое. Ведь умолчали (повторю еще раз) о мужестве людей, героизме, самоотверженности, готовности к самопожертвованию ради бескорыстной и непобедимой мечты. И не по причине ли той лжи эти качества ныне тускнеют, а то и вовсе утрачиваются?

…Длительный, в несколько суток полет, встреча и стыковка кораблей на орбите, выход из летящего звездолета выстраивались в планах Королева в ряд последовательных экспериментов, которые он задумал, когда создавался корабль "Восток". Роль выходящего на разведку в открытый космос отводилась собаке. Старт намечался на начало 1966 года. Однако судьба распорядилась иначе. Руководство страны требовало очередной дозы космического триумфа, под нажимом Н.С.Хрущева программа работ была круто изменена как по содержанию, так и по срокам, появился проект трехместного корабля "Восход", а затем и "Восход-2".

Королев реально оценивал ситуации, понимал, что от его конструкторского бюро ждут впечатляющих новаций, и потому старался приспособить конструкцию "Востока" под разные эксперименты. "Восход-2" без особой натяжки можно назвать "Востоком-7". Главным отличием стала специальная шлюзовая камера.

— Полет необычный для наших представлений, — говорил Сергей Павлович при очередной встрече с космонавтами. — Один из вас должен будет на орбите выйти из летящего корабля и выполнить ряд операций, связанных с движениями, маневрированием в космосе…

Главный конструктор не скрывал сложности задачи, признавал, что новый эксперимент связан с определенным риском, что не все еще ясно ему самому. Королев не сгущал краски, но и не упрощал. Он рассуждал.

Кто войдет в состав экипажа, на той встрече не обсуждалось.

Поначалу был создан манекен, тот самый "Иван Иванович", которого крутили на центрифуге, трясли на вибростендах, испытывали на динамическую и статическую прочность. Если пробы проходили успешно, скафандр надевали испытатели и снова проверки — на земле, в воздухе, в бассейне с ледяной водой.

Кроме технических проблем решались и медицинские. Что произойдет с психикой человека, когда он шагнет в неведомый и суровый мир? Преодолеет ли он "пространственный" страх, боязнь падения, опасение потерять связь с самой последней опорой — с кораблем? Не парализуют ли его разум и волю дремлющие древние инстинкты, разбуженные видом бездонного и безбрежного фантастического океана, в котором все не так, как на Земле, все наоборот?..

"Кого включить в экипаж?" — эта мысль постоянно преследовала Королева. Он понимал: удачный выбор — гарантия многого. А потому не торопился. Присматривался, прикидывал, советовался с генералом Каманиным. После долгих раздумий наметил четверых. Попал в эту четверку и Алексей Леонов. Светловолосый крепыш привлекал Королева живостью ума, технической сметкой, располагающей к себе добротой, собранностью, откровенностью. О нем говорили: грамотный, смелый летчик, наблюдателен, общителен… Королев старался разглядеть, что скрыто за этими "суконными" словами, взятыми из личного дела. И он сумел почувствовать душу Алексея. "Пожалуй, такого на выход можно готовить", — убеждал себя Главный.

Что касается командира, то здесь выбор пал на Павла Ивановича Беляева: зрелый возраст, человек спокойный, неторопливый, основательный, решения принимает быстро и безошибочно. Сочетание таких характеров представлялось Королеву наиболее оптимальным. В дублирующий экипаж он определил Дмитрия Заикина и Евгения Хрунова.

Работа строилась по особой программе, с частыми поездками в конструкторское бюро и на завод: там шла "подгонка" экипажа к кораблю, выходному люку-лазу и креслам, уточнялся покрой скафандров. Для космонавтов это были "натурные пробы", для разработчиков — мучительный поиск "недостающих миллиметров". Алексей верил в своего напарника. Верил и любил его. На тренировках и теоретических занятиях, день за днем, ему постепенно раскрывался этот "нетипичный" комэск, лишенный броской стати, металла в голосе, внутренне беспокойный, хотя по внешности этого никогда не скажешь — он был сдержан, совершенно равнодушен к тому, какое производит впечатление на окружающих, и удивительно добр.

Мы встретили Павла и Лешу, когда их «вынули» из тайги.

Близился день старта. Поздним вечером в домик, где жили космонавты, пришел Королев, неторопливо снял пальто, повесил на вешалку шапку-ушанку и тяжело опустился на стул. Видно было, что он очень устал. Лицо серое, щеки ввалились. Только глаза хитро поблескивали из-под черных бровей.

— Как настроение, орелики? — произнес свою любимую фразу.

— Отлично, — четко, по-военному, ответил Беляев.

— А если просто, по-человечески? — переспросил Главный, не скрывая, что ему не понравился слишком торопливый и казенный ответ.

— Все нормально, Сергей Павлович, — поддержал товарища Леонов. — Вот карандаши цветные подготовил. Собираюсь порисовать. Айвазовский был маринистом, а я хочу стать косминистом…

На шутку Главный улыбнулся и, чуть склонив голову, цепко взглянул вначале на одного, потом на другого.

— Подытожим еще раз, — начал, поглаживая ладонью по столу. — Вы должны знать, что у "Восхода-2" был предшественник — опытный корабль, оборудованный шлюзовой камерой и всем прочим. Он, как вы понимаете, был выведен на орбиту в беспилотном варианте. Но… — Королев сделал паузу и поднял глаза. — Он взорвался во время испытаний. Разведчик погиб, — вздохнул Королев. — Мы не успели получить данные по солнечной радиации, не знаем ряд очень важных характеристик… И снова пауза. Долгая, тягучая.

— Американцы готовят подобный эксперимент на корабле "Джемини". И хотя они собираются для начала лишь разгерметезировать кабину, представят это как выход в космос. Как свой полный успех. Если мы пошлем еще один беспилотный корабль, нас обгонят…

Он говорил это как бы себе, но обращался к космонавтам. Можно только предполагать, о чем Королев терзался тогда. Но все это будет не более, чем предположение. Для себя же представляю так. В жизни каждого бывают минуты, когда он должен сделать выбор между честью и бесчестьем, совестью и подлостью, правдой и ложью. Минуты, которые обязательно аукнутся впоследствии, даже через много лет, как бы мы не старались забыть свой недобрый, жестокий поступок, если его совершили. А если нет? Если все это самоедство, извечные сомнения, боязнь риска?..

Алексей и Павел молча смотрели на Главного, по лицу которого пробежала тень, — обман тоже дело непростое. Королев вдруг почувствовал, что не безудержное стремление быть первым руководит им, а нечто иное, вовсе не личное, что он теряет уверенность в своей правоте. Нет, он не мучился вопросом: почему же люди научились спокойно лгать? Лгать с легкостью и в мелочах жизни, и в сложные ее часы, не думая, что это дурно, что ложь даже во спасение — свое или чужое — оборачивается тяжкими последствиями, а то и крушением. У лжи нет и не может быть оправдания. Никакого! Ее не спишешь на кризис духовности, на время, на обстоятельства. Честный человек ни при каких обстоятельствах не пойдет против своей совести.

Не знаю — эти ли мысли владели Главным конструктором, но он резко поднял тяжелую, вдавленную в плечи голову и на выдохе произнес:

— Я рискую! Как отец понимаю, что рискую… Но как инженер, знаю: стопроцентной надежности и гарантии нет вообще. Нет! Еще не создана такая техника. А то, что мы делаем, чрезвычайно сложно и потому…

Он посмотрел на ребят испытующе: поняли ли они его? Они все поняли. И то, что это первая проба, что риск велик, что в ожидании неожиданного вряд ли можно все предусмотреть. К тому же они настолько созрели для этого старта, что если откладывать полет — перекипят.

— Подготовка ракеты проходит нормально, — продолжил Королев. — Ну а там вам самим придется оценивать обстановку и принимать разумные решения. Самим! Ваша жизнь и судьба эксперимента в ваших руках. Если заметите неполадки, не лезьте на рожон. Поняли? Ну и хорошо. А сейчас — спать, завтра у вас тяжелый день…

18 марта 1965 года. Утро началось с привычных ритуалов. Когда надевали скафандры, Беляев не удержался: "А знаешь, Леша…" Алексей поднял голову. Он знал эту привычку командира начинать с вопроса, а после паузы отвечать самому.

— Слушаю, Паша.

— Вот так неторопливо мой отец в тайгу на охоту собирался. Каждую портянку по полчаса наматывал…

— В тайгу налегке не пойдешь, — согласился Леонов. Алексей неуклюже поднялся со стула, пошаркал ногами, попробовал развести руки в сторону. Скафандр сковывал движения, но поддавался.

— Я, кажется, готов, командир.

— Я тоже, — отозвался Беляев.

Леонов: «Я помню все до мелочей»

Перед посадкой в лифт Королев повторил сказанное накануне: "Нужен серьезный эксперимент. Если случатся неполадки, принимайте разумное решение". И в самый последний момент, обращаясь к Леонову, добавил:

— Ты там особенно не мудри, только выйди и войди. Попутного тебе солнечного ветра!..

Леонов первым садился в корабль, поскольку его кресло дальше от люка. Королев тронул за плечо и ободряюще кивнул: "Удачи". С Беляевым Главный говорил дольше. Алексей не слышал их разговора. Когда Павел появился в корабле, ему показалось, что командир чем-то озабочен. Их взгляды встретились.

— Пристегнулся? — спросил Беляев, хотя видел, что товарищ его в полной готовности.

— Пристегнулся…

— "Алмазы", проверьте заставки и наддув, — включилась "Заря". — Как самочувствие?

— Нормальное, — отозвался Беляев. — Я — "Алмаз-один", повторяю, самочувствие нормальное.

«Алмазы» в «Восходе-2». Идет предстартовый отсчет.

Когда включилась автоматика запуска, в динамике раздался голос Королева:

— Я — "Двадцатый"! Счастливого пути, "Алмазы"!

Заработали двигатели первой ступени ракеты-носителя. Началось покачивание, потом вибрации, перегрузки. Наконец — невесомость. В кабине мягко светились шкалы приборов, цветными полутонами играли информационные табло. На пульте управления шлюзовой камерой холодно поблескивали металлические тумблеры с лаконичными обозначениями: "Люк ШК", "Клапан ШК", "ШК". И рядом — "Люк СА", "Клапан СА", "СА".

ШК — шлюзовая камера, СА — спускаемый аппарат.

Алексей сделал полный вдох и повернул голову в сторону командирского кресла. Павел кивнул: "Пора!" Он помог Леонову надеть ранец с автономной системой жизнеобеспечения. Каждое движение было подчинено жесточайшему графику. Руки сами находили нужные тумблеры, застежки, кнопки. Космонавты выровняли давление в кабине и шлюзовой камере, опустили забрала гермошлемов, надели перчатки.

— Пошел, Леша! — Беляев взглянул на часы и легонько подтолкнул друга.

"Заря" запросила:

— Как дела, "Алмазы"? Сверим часы, ведите репортаж.

— Я — "Алмаз-один", самочувствие в норме. Все в норме. Восемь часов пятьдесят пять минут. Леша вошел в шлюз.

— Горит зеленая лампочка, — голос Леонова был спокоен.

— Так и должно быть, — уточнила "Заря".

— Люк СА открыт, давление в шлюзе 0,7, кислород — 130.

— Продолжайте.

— Принято.

— Я — "Алмаз-два", давление растет… Открываю клапан ШК.

— Давление в скафандре 0,35, - сообщил Беляев. — Контроль продолжаю…

Королев взглянул на часы, достал из кармана платок, развернул, потом снова сложил и убрал. Приближалась основная операция.

— Леша, как ранец? — услышал он голос Беляева.

— Ранец открыл, — отозвался "Алмаз-два". — Открываю люк ШК.

Алексей медленно передвигался по шлюзовой камере.

— Люк ШК открыт, — повторил Беляев. — Приготовиться к выходу.

— К выходу готов.

Королев почувствовал, как в сердце кольнуло. Он потер рукой грудь и задержал дыхание. Боль повторилась. Потом отпустила. На какое-то мгновение ему показалось, что связь с бортом прервалась. Пауза затягивалась, и это пугало его. Он потянулся к микрофону и тут же услышал:

— Я — "Алмаз-два". Нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Подо мною облачность, море… А солнце какое! Слепит…

Он не говорил. Он кричал. Это были секунды волнения и радости. Секунды упоения необычностью и красотой.

— Леша, не забудь снять крышку с камеры, — голос Беляева.

— Уже снял.

— "Алмаз-два", что наблюдаете? — включилась в диалог "Заря".

— Кавказ, Кавказ, — кричал Алексей. — Кавказ вижу под собой! Начинаю отход… И тотчас прозвучали слова командира:

— Я — "Алмаз". Человек вышел в космическое пространство. Человек вышел в космическое пространство. Находится в свободном плавании…

Потом начался разговор между "Алмазами". На земле принимали и прослушивали.

— Леша, подходи к шлюзу, вижу тебя хорошо.

— Отход влияет на корабль в целом. Я это чувствую.

— Я тоже, Леша. Сделай еще один отход.

— Сейчас…

— Хорошо отошел. Отлично. Как дела, Леша?

— Отлично! Отлично!

Алексей глянул на Землю. Она показалась плоской, только кривизна по краям была окрашена в цвета радуги.

— А земля все-таки круглая! — весело засмеялся он и подался вперед.

Беляев контролировал работу товарища. Он только единожды потерял Алексея из виду, когда тот нырнул под корабль и вышел из поля зрения телекамеры. Он слышал, как Алексей задевал ботинками за корабль, как шарил руками по стенке.

— Леша, две минуты осталось, пора возвращаться! — предупредил после прохождения контрольного времени.

— Понял.

— "Заря", — доложил Беляев. — Все сделано по плану. "Алмаз-два" готовится к входу.

И уже более строго своему напарнику:

— Леша, время!

— Иду, иду, — отозвался Леонов.

Он подтянулся к обрезу люка. Инструкция предписывала "входить" ногами вперед. Алексей попробовал, но втиснуться в шлюз не смог. Напрягся, пошевелил ногами — мертвый номер. Еще раз, еще — все напрасно. Только сейчас он заметил и осознал, что скафандр в вакууме повел себя иначе, чем предполагалось — раздулся, стал жестким. Сил втиснуться в отверстие шлюза не хватило. "Мне конец, — подумал сначала спокойно, но тут же почувствовал, что сердце готово вырваться из груди. — Конец, дурацкий конец!"

— Леша, что у тебя? — спросил Беляев каким-то странным голосом. — Леша…

— Чертовщина какая-то, я не могу войти.

— Почему? Что мешает?

— Скафандр…

Наступила пауза, томительная, давящая, звенящая тревожной тишиной.

— Паша, это серьезно. — Алексей дышал прерывисто и тяжело. — Я попробую влезть головой.

— Пробуй! Все пробуй! Только не волнуйся, я подстрахую, Леша.

Леонов стал пробовать "обратный вариант". Руки не слушались, пот заливал глаза, в горле хрипело, клокотало, булькало, в висках стучало, и он отчетливо слышал этот глухой нарастающий шум. Начал пробираться головой вперед, подтягиваясь на уставших руках и упираясь коленями. Ноги соскальзывали. Каждый сантиметр продвижения давался огромным трудом.

"Еще чуть-чуть, еще…" Это был безмолвный, душераздирающий крик, когда все человеческое существо лишь одно горло и ком боли и отчаяния. Отказ принять смирение, гнев и протест — все слилось в этом безмолвном душащем крике.

Наконец он втиснулся, переполз в кабину, втянул камеру и тяжело выдохнул. Беляев смотрел на него с немым вопросом в глазах.

… "Восход-2" продолжал полет. Седьмой, восьмой, девятый виток… Королев успокоился: "Главное сделано, остальное — приложится". В тот момент он не мог даже предположить, что основные сюрпризы судьба уготовила на потом.

В три часа ночи генерал Каманин ушел с командного пункта отдохнуть, а в семь утра его подняли по тревоге. В зал управления не вошел — вбежал. Королев уже был там. Бледный, встревоженный. Давление в баллонах наддува кабины корабля упало с 75 до 25 атмосфер. Дальнейшее падение могло привести к полной разгерметизации и вынужденной посадке. Главный конструктор приказал внимательно просмотреть телеметрию: может быть, идет цифровая ошибка? Но опасения подтвердились.

Виток консультаций. 90 минут ушли на проработку причин и вариантов. Время торопило. И вот Юрий Гагарин передал на борт распоряжение о посадке. "Алмазы" сделали все, что предусмотрено в таких случаях, удобнее устроились в креслах, пристегнули ремни, установили в нужные положения все тумблеры. По приборам "читали" что и в какой последовательности вступает в работу. Секунда, другая… Но почему нет включения тормозного двигателя? Нет вибрации? Центр управления выдал команду на борт, корабль уже на "финишном" участке, а показатель спуска не подтверждает, что они пошли вниз. Командир тронул тумблер связи.

— "Алмазы"! Я — "Заря", — отозвалась Земля голосом Гагарина. — Вы слышите меня? — Юрий говорил спокойно, хотя речь шла о весьма тревожном: не сработала автоматика спуска. — Продолжайте полет, — закончил Гагарин. — Остальное — чуть позже.

На орбите ждали сеанса связи и мысленно проигрывали свои действия по тем вводным, которые отрабатывали на тренировках. К аварийному варианту Беляев и Леонов были подготовлены, но создавшаяся ситуация отличалась от учебной тем, что не допускала ошибочных решений.

— "Алмазы", вам разрешается ручная посадка на следующем витке. Как поняли? — включилась "Заря".

— Вас понял. Ручная посадка на восемнадцатом витке, — без тени тревоги ответил Беляев.

В народе говорят: "Одна беда не приходит". Или "Пришла беда — открывай ворота". Им на себе довелось испытать правоту этих слов. В какой-то момент "Алмазы" заметили, что началось "закислораживание" атмосферы в корабле. Прибор показывал — парциальное давление кислорода поднялось до 460 миллиметров. Им стало не по себе. Они понимали, сколь это опасно. Малейшее искрение в контактах и реле автоматики или при переключении тумблеров могло вызвать пожар и взрыв. В памяти всплыл трагический случай, происшедший с их товарищем Валентином Бондаренко в барокамере, еще до старта первого "Востока". Тогда парциальное давление было много меньше — 436. (27 января 1967 года пожар в кабине американского корабля "Аполлон-1" по причине "закислораживания" стоил жизни астронавтам Гриссому, Уайту и Чаффи.)

Леонов отвел взгляд от прибора.

— Паша, — неожиданно начал он, — что тебе говорил Сергей Павлович, когда мы садились в корабль?

Хотелось не думать ни о Бондаренко, ни о давлении кислорода, ни о чем плохом.

Командир не ответил. Алексей записал в бортжурнал время и показания приборов: "Пригодится для будущего, если что". Им повезло: ничего не искрило, не коротало. Повезло вдвойне — сработал клапан разгерметизации. (Напомню: они были в скафандрах, через пять лет разгерметизация "Союза-11" будет стоить жизни Г.Добровольскому, В.Волкову и В.Пацаеву.)

Потом началась закрутка. Корабль потерял ориентацию. Без нее — о посадке не могло быть и речи. Перспектива остаться на орбите обещала медленную мучительную смерть. Но эту мысль оба гнали от себя. Каждый понимал: неверное движение руки, торопливость, потеря самообладания — и космос не отпустит их.

Не стану нагнетать атмосферу перечнем выпавшего на их долю. За сутки полета — семь сложнейших и весьма опасных нештатных ситуаций.

Они приземлились в глухой заснеженной тайге. Открыли люк. Вокруг корабля, словно суровая стража, застыли высокие сосны. Вместе с тишиной пришло устойчивое ощущение внутреннего спокойствия, заполнившего каждую клеточку тела, каждый нерв.

— О чем тебе говорил Сергей Павлович? — Алексей вернулся к мучившему его вопросу.

— Когда? — вяло спросил Беляев.

— Перед посадкой, на Байконуре…

Павел не умел, да и не хотел врать. Он сначала молчал, долго и трудно. Потом начал неторопливо:

— Он спросил: понимаю ли я, чем может обернуться эксперимент по выходу? Говорил, что психологически все очень непросто. Эйфория, потеря контроля над собой, необдуманные подсознательные действия… Если случится вдруг такое — все насмарку. И эксперимент, и корабль, и экипаж…

Беляев повернул лицо. Их глаза встретились.

— Он ничего не говорил напрямую, он как бы подводил меня к мысли о возможном провале. Я понял его тревогу и понял, как трудно ему говорить. Под конец он спросил: "Ты знаешь, что делать, если он — то есть ты — не сможет вернуться?" Я сказал: "Знаю"…

Алексей почувствовал, как в рукава и за воротник заползает холодок, течет за шиворот с заиндевевших лохматых веток. Захотелось распрямиться, потереть онемевшую спину, побежать в темноту, но только не думать об услышанном. "Я был заложником случая", — пульсировало в мозгу. — Заложником"! Ему вдруг стало не по себе. Сознание не хотело воспринимать услышанное. Слова Беляева отозвались болью, страхом, какой-то щемящей обидой. Зябкой судорогой он стряхнул вдруг сковавший его страх. Нет, не о жизни и смерти он думал тогда. "Сговор! Обман! Ради чего!?" Чувство безысходного отчаяния сдавило сердце. "Я не так понял, я не так понял", — внушал он себе, больно закусив губы.

Они долго молчали. Лес отзывался приглушенными звуками: то ветка треснет, то сонная птица голос подаст. Верхушки сосен отвечали ветру ленивым прерывистым шепотом.

— Значит, стрелял бы в меня? — прервал молчание Алексей.

— Как я мог в тебя стрелять? — ответил вопросом Павел. — Ты что — спятил?

Они больше никогда не возвращались к этому разговору.

С Лешей Леоновым у меня особая дружба. Человек он открытый, увлеченный, талантливый. К компромиссам не склонен, правду режет в глаза. Трафаретно-бодрое сообщение ТАСС "Все системы, оборудование и аппаратура корабля на протяжении всего полета работали нормально и безупречно" приводило его в бешенство, когда вспоминал о своем первом старте: "Мы сутки сидели в заснеженной тайге, и даже дети понимали, что это не лучшее место для приземления космического корабля". Я соглашался, а про себя думал: как доказать людям, что он герой, если все складывалось вот так "благополучно".

… Королев встретил их радушно. Обнял по-отечески, поздравил с хорошей работой, с высокими наградами. После заседания Госкомиссии, когда все стали расходиться, попросил задержаться.

— Мы снова вместе, орелики. Когда я вас отправил, — начал тяжелый для себя разговор, — вдруг что-то сдавило внутри, больно кольнуло, отозвалось в висках. "Что я сделал? — корил себя. — Имел ли право?" Как я счастлив, что вы здесь! — Он вздохнул и тихо закончил: — Я избежал суровой судьбы. Когда-нибудь объясню…

Он не успел выполнить обещание: в январе 1966 года Главный конструктор С.П.Королев умер.

 

VI. Черное и белое

Человек и смерть разминулись за несколько секунд до встречи

Эти записки я показал одному из тех, кто многие годы стоял у руля нашей космонавтики. Полагал, что он, человек титулованный, не обойденный высокими должностями и наградами, да и сделавший немало, что-то уточнит, подскажет. Возвращая, он поморщился: "Пусть это будет для вашего архива. Тон и приведенные факты искажают представление о нашей работе, и кроме вреда, ничего не принесут". "Кому?" — не удержался от вопроса. Но ответа не получил.

Еще древние говорили: храните молчание, если не хотите сказать правду. В силу своих достаточно скромных сил я вовсе не желал подправлять историю. Но что было, то было. В моем представлении возвращение правды вносит необходимые коррективы, по крайней мере в три момента: в осознание всей сложности штурма космоса (тем более что в этом деле столько героизма, воли и верности долгу), в жизнь космонавта Бориса Волынова и, наконец, навязчивую, а порой и злобную "мифологию", которая, просачиваясь в трещины молчания, нас просто одурачивает. Много это или мало? Для меня — достаточно. Хотя в этом плане личное мнение никакого значения не имеет.

Все мы одинаково бессильны перед случайностью, и потому все об этом молчим. А жизнь упрямо учит: не отвергай любое "вдруг", не бунтуй против него, не упрекай за то, что приходит без стука, без предупреждения.

Ах, это непредусмотренное никакими программами "вдруг"!

Борис Волынов

Вот с такого маленького "вдруг" и начался тот удивительный по сложности полет. После задержки со стартом на орбиту ушел "Союз-4", пилотируемый Владимиром Шаталовым. Через сутки стартовал "Союз-5". На борту корабля были трое: Борис Волынов, Алексей Елисеев и Евгений Хрунов. В ходе полета "Союзы" маневрировали, сблизились и состыковались вручную. Елисеев и Хрунов перешли через открытый космос из корабля в корабль. Так была создана первая в мире экспериментальная космическая станция и впервые в истории осуществлен такой переход.

Тогда, в январе 1969-го, мне довелось провожать экипажи на Байконуре, а потом встречать в заснеженной степи в районе Караганды. Первый "Союз" приземлился штатно. Через сутки планировалась посадка Бориса Волынова.

Утром 18 января меня предупредили: "Быстро собирайтесь, перелетаем в Кустанай, самолет забит, всех не возьмут". Расспросы в таких случаях неуместны. Собрал нехитрые журналистские пожитки и в "Ан-24". На место приземления нас не пустили. "Союз-5" завершил полет в 11 утра по московскому времени, а встретиться с Борисом Вольтовым удалось лишь вечером, в самолете, который возвращался на Байконур. Но и там, на борту, это произошло не сразу: врачи ссылались на усталость космонавта, на необходимые послеполетные обследования.

Борис сам вышел к нам спустя час после взлета. Выглядел он действительно усталым, почему-то прикрывал рот рукой, но держался бодро, весьма скупо рассказал о полете, сдержанно упомянул, что "спуск проходил по программе, техника работала надежно". Признаюсь: тогда не заметил каких-либо следов, оставленных тайной. В самолете царило приподнятое настроение, говорили о стыковке и переходе, о предстоящих торжествах в Москве по поводу очередной удачи. В этой версии, даже если принять ее за истину, ощущалась недосказанность и оставалось неясным: почему Волынов скован, угрюм, не расположен к расспросам? Я протянул Борису его фотографию: "Распишись". Он достал авторучку, аккуратно вывел свою фамилию и поставил дату. Наши глаза встретились. "Все потом", — упредил он мой вопрос.

Эту «сцепку» назовут ЭКС — экспериментальная космическая станция.

"Союзы" расстыковались 16 января в 15.55. В раздельном полете космонавты выполнили обширную программу экспериментов и наблюдений, проверялась и работоспособность техники. Так прошли сутки, потом вторые. В 3 часа 11 минут — очередной сеанс связи с Землей. "Заря" передала "Байкалу" (позывной Волынова): "Готовьтесь к посадке". Космонавт выполнил ориентацию и доложил: "Все сделано за две минуты, тангаж и крен по нулям". В 10.20 корабль вышел на траверз Гвинейского залива. В расчетное время включилась тормозная установка. Двигатель выдал требуемый импульс, и "Союз-5" перешел на траекторию спуска.

Шесть томительных минут ожидания "главной команды". Вот он, легкий толчок. Это сработали пиропатроны, разделяющие три корабельных отсека: приборный, спускаемый аппарат и орбитальный. "Теперь только один путь — вниз", — подумал Борис и бросил взгляд на иллюминатор. Неведомая сила, вдруг подтолкнувшая его, заставила рвануться вперед. Он не верил своим глазам, крепко сожмурил и открыл снова. За толстым стеклом отчетливо виднелись антенны, что крепятся на солнечной батарее. Сознание обожгла мысль: "Приборный не отошел!" Скорее машинально, чем с полным осознанием случившегося, космонавт передал на Землю, что на борту авария. Хотел произнести еще что-то, что не умещалось в сердце, но сдержал себя.

Самого слова "авария" в докладе не было — режим открытой связи категорически запрещал любые упоминания о технических неполадках. На Земле не сразу поняли, что разделение не произошло. Потом — шок. И тогда вроде бы рядовой полет становится "особым случаем". А главное — космонавт обречен. Ведь никаких шансов на спасение не было.

К подробностям происшедшего мы вернулись спустя годы. Борис рассказывал просто, обыкновенно, привычными словами, без "завлекательных" подробностей, без игры в снисходительность к технике, ее создателям, к себе самому. Говорил только правду, понимая, что интонационную иронию мы, журналисты, всерьез не воспринимаем.

— Полет был счастьем, — сказал, преодолевая некоторое смущение. — Им и останется, смотря и не смотря на все сопутствующие обстоятельства.

Не было в этих словах кивка ни в сторону скорби, ни в сторону веселья. Но само упоминание о счастье показалось нелепым. Борис это понял и тут же добавил.

— Не удивляйся. Ведь даже цветовая гамма в этом мире делится на черное и белое. Краски — только на переходе, как и в космосе, когда заря зажигает зарю…

Спускаемый аппарат в форме автомобильной фары, что в нормальных условиях создает аэродинамическое качество, "тащил" на себе почти трехтонный "довесок" с раскинутыми "крыльями" солнечных батарей. Тяжелая "связка" беспорядочно кувыркалась. С этого и началась спираль космической драмы.

Как щелчок в сознании: "Конец тебе! И всему конец". А потом… Страх? Нет, им овладело совсем иное — паника. По его словам, это много страшнее и хуже. Когда человек идет по краю бездны, ему тоже страшно. Но он идет. И пытается как-то устоять, удержать равновесие, осознанно делает осторожный шаг вперед. Паника лишает всего — мыслей, действий. Смертельный конец очевиден, и от него не уйдешь.

Те, кто приучали нас к "триумфальным победам в космосе" и убеждали, что о трудностях и говорить-то не стоит, убивали в нас сознание того, что на орбите — живой человек, а вместе с ним и все человеческое — боль, тоска, испуг, уныние, растерянность, малодушие. И нервы у него не из проволоки, а как у всех.

Подкорковое чувство сигналит: "Кранты, кранты!.."

Это длилось секунд десять — пятнадцать ("кто тогда считал!"). Потом отступило. Он старался осознать ситуацию и овладеть ею, уловить и сформировать тенденцию происходящего, собственным, трезво отточенным пониманием попробовать повлиять… На что?

Обреченность и безнадежность создавали ту липкую неопределенность, которая окружала его, давила, мучила сомнениями, расслабляла… Такое надо пережить, чтобы понять.

При входе в атмосферу вокруг "связки" бушевало адское пламя, испаряя металл обшивки и превращая его в раскаленную плазму. Теплозащитный экран, который при нормальном спуске берет "огонь" на себя, спасти не мог. При беспорядочном вращении огненный смерч обрушивался на незащищенную часть кабины. Внутри появился ядовитый дым — горела термоизоляция.

Приборы показывали, что клапаны двигателей разворота открыты, но импульсов не было. Автоматика, которая поначалу попыталась выправить положение корабля, стравила топливо. Взбудораженное сознание фиксировало все, и чем больше времени затрачивалось на понимание, тем выше был процент обманутых надежд. До боли, до судорог хотелось стукнуть ногой по днищу — авось, поможет, пройдет разделение.

А время неумолимо приближало конец. Каждой своей клеточкой, каждым нервом он чувствовал, что от смерти его отделяют какие-то минуты. Перегрузки, сверхнапряжение всей нервной системы да еще одиночество. Бескрайнее, тоскливое одиночество. На орбите, как в окопе, самое страшное для человека — ощущение одиночества.

"Вот тебе, Боря, и конец. Кранты! Шмякнешься так, что и костей не соберут. И от этого не убежать, не укрыться не спрятаться. Разве что отодвинешь чуть-чуть, совсем ненадолго. Нет, и это не получится". Томление ожидания рождало страх монотонности: "Сколько же можно? Будет ли просвет? Полпросвета? Хоть видимость выхода? Когда все это кончится?"

Он знал, что техника — "хилая". Даром что ли столько лет бок о бок с разработчиками и испытателями. Но думал ли, что такое случится с ним? Нет, конечно. "Но неужели так-таки и нет способа узнать наперед свою счастливую или несчастливую карту?"

Сердце щемил некий отзвук безысходности. О ком он думал? Прежде всего о себе самом, хотя и догадывался, что не один он переживает случившееся. В Центре управления люди с головой, им разжевывать не надо, все понимают с полуслова. И — наперед. Рассказывали, что когда в ЦУПе оценили ситуацию, кто-то пустил шапку по кругу, мол, не сейчас, то завтра будут собирать на похороны. Не знаю, было ли так на самом деле. Но убежден: ужас конкретный и ужас абстрактный несравнимы. Для Бориса Волынова была реальность, для нас — страшная история, не более.

Машинально взглянул на часы. Секундная стрелка неслась. "Прощаться с родными и близкими? Нет, лучше чуть подождать". Он знал, что просто откладывает встречу со смертью на несколько коротких минут, чтобы все это время ждать чуда. И вдруг совсем иная мысль остро кольнула сердце. Его внезапно осенило, что все те особенности стыковки двух кораблей, которые проявились в полете и существенно отличные от того, что проигрывалось на тренажере, теперь никто не узнает, и ребята будут повторять его ошибки. И в технику не внесут изменения. "Сгорят записи! Сгорят вместе с ним!" Он заторопился. Вырвал из бортжурнала нужные страницы, плотно свернул их и засунул в середину журнала: "Быть может, уцелеют". Потом стал торопливо наговаривать на магнитофон всю ситуацию: пригодится другим.

Резкий хлопок сотряс корабль. Да так сильно, что стальной люк сначала вдавило, а потом выдавило вверх, как днище консервной банки. "Взорвались топливные баки, — подумал. — Что будет теперь? Если нарушилась герметичность — хана. Без скафандра, в легком костюме…"

Спускаемый аппарат, облегченный отстрелом "довеска" по крутой баллистической траектории шел к Земле. Борис почувствовал тяжесть перегрузки, которая увеличивалась и давила. Беспорядочное вращение вроде бы замедлилось, хотя закрутка вдоль продольной оси продолжалась.

На высоте десять километров "сработал" парашют. "Неужто шанс?" На какой-то миг показалось, что неприятности отступили. Он облегченно вздохнул и вытер рукавом мокрое лицо. Тонкая нить надежды связывала его мозг с приборной доской. Казалось, что теперь она не оборвется и он сможет читать свою судьбу. Но это сладостное ощущение было коротким: судьба уготовила ему еще одно страшное испытание. Стропы основного парашюта начали закручиваться. Все это было очень похоже на "вариант" Володи Комарова.

Сколько времени в секунде? Нет, не дурацкий вопрос. Секунда — это порой очень долго. К тому же если все происходит в ином измерении, когда надежда то умирает, то появляется снова. Жгут строп начал раскручиваться в обратную сторону. Так и продолжалось почти до самой Земли: туда — сюда, туда — сюда… Приземление получилось жестким. От серьезных травм и переломов спас ложемент — специальный "вкладыш" в кресле космонавта, изготовленный строго по фигуре. Однако удар был столь силен, что сломались корни зубов верхней челюсти.

В сообщении ТАСС обо всем этом — ни слова. Говорилось о другом: "Полет прошел успешно, уникальный эксперимент завершен, корабль приземлился в заданном районе". "Заданный район" оказался в стороне от изначально запланированного почти на 600 километров.

И последнее. Прошу простить мне неискоренимое простодушие: почему решили умолчать обо всем случившемся? Разве не стал этот полет ярчайшей демонстрацией стойкости и мужества, самоотверженности и воли? Стал, ох как стал!

Космический век короток. Возрастной барьер с каждым годом становится все более непреодолимой преградой. Срыв на тренировках, а того хуже — в полете вызывал сомнения и подозрения медиков. Их строгий приговор обжалованию не подлежал. Волынову сказали: "Больше вам не летать". Но он полетел. Через семь лет.

Виталий Жолобов

 

VII. Злополучное 13-е…

В январе 1969 года на экраны вышла документальная лента о полете космических кораблей "Союз-4" и "Союз-5". В ней есть кадры, где "Космонавт-13" Владимир Шаталов шагает по бетонным плитам стартового сооружения. Наверное, мало кто обратил внимание на странную деталь — обувь космонавта: он то в ботинках, то в унтах. И это на сравнительно коротком участке пути. А "хитрость" вот в чем: кинохроника снимала Шаталова 13 января. Погода на Байконуре в тот январь была морозная, и космонавт надел унты. Старт в тот день не состоялся. На следующий день он решил: пойдет в ботинках, все равно перед посадкой в корабль "земную" обувь снимать. Когда монтировали этот незамысловатый сюжет для широкого показа, отобрали, наиболее "эффектные" кадры. Вот и появилась в документальном кино эта несуразица.

В официальном сообщении ТАСС было объявлено, что запуск космического корабля "Союз-4" произведен 14 января, в 10 часов 39 минут. Так оно и было. Однако первоначально старт планировался на 13-е число, на тринадцать часов по местному времени, но…

Итак, 13 января, понедельник, а стартует в космос "Космонавт-13" — таков порядковый номер Шаталова в списке летающих космонавтов. Помню, как на Байконуре шутили: "Сошлись роковые числа. Трижды выпала "чертова дюжина", да еще понедельник — "тяжелый день" — жди неожиданностей и сюрпризов". Однако Шаталов заменить свой номер отказался.

Время предстартовых ожиданий течет медленно. Ракетчики-стартовики синели от холода. Почти три часа на открытой ветру смотровой площадке (в тот морозный день столбик термометра Г спустился ниже двадцати пяти) казались вечностью.

— Объявляется десятиминутная готовность, — наконец-то прохрипел заиндевелый динамик, и наступила пауза.

Уже разошлись фермы обслуживания. Теперь дело за кабель-мачтой, которая отойдет по команде "Земля-борт!" Это — как разрыв пуповины: ракета переходит на автономное питание. Но, что это? Часы идут, отсчитывая последние секунды, а привычных команд не слышно?..

Не стану описывать, что было дальше. Трудно подобрать слова, чтобы передать ощущения, которые лавиной вдруг обрушились на меня: настороженность, предчувствие чего-то неотвратимого, растерянность и страх. "Что случилось? Чем это может кончиться? А если вдруг?.." Все это прокручивалось в голове, вызывая нервный озноб.

— "Амур"! Я — "Заря", — нарушил тишину чей-то голос из бункера. — Слушай меня внимательно. И спокойно. Старт отменяется. Точнее, переносится на завтра…

Шаталов вспоминал потом: "Это сообщение — как обухом по голове. Мгновенно погасло лирическое настроение. Я как будто вернулся с небес на землю. Шесть лет шел к этому дню: мечтал, работал, тренировался. И все, оказывается, напрасно. "Вот чертовщина, не верь после этого в приметы". И все же взял себя в руки: "Нельзя раскисать, надо держаться!"… Наконец за бортом послышался какой-то стук, скрежет, я почувствовал, как открыли люк. В лицо ударил морозный воздух. "Не беспокойся, ничего страшного не произошло, — сказал тот, кто первым оказался рядом со мной. — Засомневались в показаниях одного приборчика. Сейчас его еще разок проверят, если нужно — заменят. Ну, а завтра, в это же время, полетишь". "Все правильно, — отшутился я. — Кто же улетает в космос по понедельникам, да еще тринадцатого числа".

Утро 14 января выдалось ясное. Величаво всходило золотое солнце, а в южной части неба висел тоненький серебряный полумесяц. "Как серпик — только без ручки", — подумал, чтобы отвлечься от других мыслей. О старте думать не хотелось: "Ну пришло это завтра, не надо торопить время. После зимы будет весна, потом лето. Будем ждать…"

Мороз покрепчал. "Надеть унты? — подумал Шаталов. — Если отменят пуск и сегодня, не буду мерзнуть". Но в последний момент переодеваться не стал и пошел в ботинках. В назначенное время прибыл на стартовую позицию. Поднявшись на лифте на верхнюю площадку, махать провожающим не стал. "Плохая примета". И при последующих стартах он оставался верен этому своему решению.

Прежде чем сесть в этот корабль, "Тринадцатый" знакомился с невесомостью в самолете-лаборатории.

Ракета вывела корабль на орбиту. Впереди была коррекция, этап дальнего сближения и стыковка, а пока — немного свободного времени. Невесомость не принесла ощущения приятной легкости. Скорее наоборот.

— Я подплыл к зеркалу, — рассказывал о своих впечатлениях Шаталов, — что висело на одной из стен орбитального отсека и… чуть не отшатнулся от него. На меня смотрело лицо совершенно незнакомого человека: расплывшееся, опухшее с красными глазами. Не лицо, а какая-то тыква. Неужели это я? "Вот каков он, "привкус" Солнца!" — подумал про себя…

Вслед за "Союзом-4" стартовал "Союз-5", в экипаже которого были Борис Волынов, Евгений Хрунов и Алексей Елисеев. Программа полета была выполнена, хотя не все шло гладко.

Случайные совпадения и недомолвки испокон веков являлись — на горе цензорам — источником метких каламбуров (и остаются таковыми по сей день!). В те годы родился своего рода анекдот: "Шатались, шатались, волынили, волынили, ни хруна не сделали и еле-еле сели". Надо же было истории подобрать имена участников эксперимента с таким расчетом, чтобы все они имели непосредственное отношение к теме остроты. Но это так, к слову.

Первая стыковка позволила строить новые планы, сделать еще один шаг на пути к созданию орбитальных станций. На октябрь 1969 года был назначен запуск сразу трех космических кораблей. На первом предполагалось провести испытания технологической аппаратуры "Вулкан". Это был "Союз-6", который пилотировали Георгий Шонин и Валерий Кубасов. "Союз-7" и "Союз-8" должны были, как говорилось в стартовом сообщении ТАСС, выполнить "маневрирование на орбите". Поскольку маневры задумывались сложные, требовался хорошо подготовленный экипаж. В "Союзе-7" отправились Анатолий Филипченко, Владислав Волков и Виктор Горбатко. На борту "Союза-8" находились Владимир Шаталов и Алексей Елисеев. Им предстояло выполнить самое сложное задание.

В корабль садились в приподнятом настроение. Шаталов шутил: "Снова тринадцатое число, снова понедельник и снова в 13 часов, правда, с минутами, поэтому, Леша, настраивайся на то, что сегодня мы не полетим, стартовать будем завтра". Бортинженер не был расположен шутить: "С тобой только свяжись, на тебя все несчастья липнут".

Пролезая в спускаемый аппарат, Владимир тщательно проверил состояние крышки переходного люка и начал завинчивать штурвальное колесо. Оно легко поддалось, потом пошло с некоторым сопротивлением. Шаталов поднажал и, вероятно, перестарался: одна из спиц не выдержала усилия и треснула в месте сварки. Однако крышка закрылась и, замки сработали. Инструкция в таких случаях предписывает доложить ведущему специалисту по кораблю.

Первые «переходящие»… Женя Хрунов и Леша Елисеев.

Шаталов озадачился: "Вот неудача, подумал и тут же сознание обожгла другая мысль: — Сейчас начнутся проверки, а до старта не так уж много времени. Если все это затянется, пуск перенесут. А там — кто знает!"

— Леша, — обратился к Елисееву, — с люком не все нормально.

— Что? — не понял тот.

— С люком, говорю, неприятность. Спицу сломал. Надо докладывать.

— Погоди, как это сломал?

— Поднажал сильнее и… И сломал. — Завтра полетим. Бортинженер сник, но быстро оценил ситуацию:

— Замок сработал, значит все в порядке. Не будем торопиться с докладом, — успокоил себя и товарища.

Однако Шаталов решил иначе: молчать нельзя. Дежурный оператор воспринял сообщение с борта настороженно: "Ждите! Сейчас к вам поднимутся".

Инженеры-стартовики не заставили долго ждать. "Лететь можно, — сказали после осмотра. — Ничего страшного".

— Леша, — в голосе Шаталова звучала хитринка, — успокойся, полетим сегодня: тринадцатого в тринадцать.

Наиболее сложным этапом была стыковка "Союза-7" и "Союза-8". Корабли сближались на затененной части Земли. Световые маяки позволяли контролировать сближение и ориентацию кораблей. Но сам процесс шел со сбоями, бесконечные переговоры с Землей, советы и рекомендации утомляли, после каждой неудачной попытки следовала новая, но желаемого результата достичь не удавалось.

Липкий пот выступал под нательным бельем Шаталова. Корабль не слушался. Ни так, ни сяк. В наушниках голос оператора смолк, только, казалось, сквозь легкий шумовой фон было слышно тяжелое дыхание того, кто находился на связи. Ни часы, ни минуты — секунды текут, даже доли секунд, а сердце командира отстукивает гулко, будто вот оно бьется прямо под мягкой тканью куртки. "Или мы что-то не так делаем, или техника мудрит", — пульсировала тревожная мысль.

— Отставить дальнейшие попытки, — скомандовала Земля. И только тогда двое в корабле почувствовали усталость. А еще то, что этот изнурительный труд и эта внутренняя мучительная борьба с непослушной техникой становятся постоянной необходимостью.

— Не получилось, — вздохнул Шаталов, задержал в легких воздух и на выдохе повторил: — Не получилось!..

Не простым был разбор того полета. Мнения членов Госкомиссии резко разошлись, оценки тоже. Но уже тогда было известно, что в начале следующего года на орбите появится орбитальная станция "Салют" и на ней должен работать экипаж. А работа эта может начаться только после стыковки станции с транспортным кораблем — иначе космонавтов на орбиту не доставишь. Эту миссию должен был выполнить "Союз-10".

И снова встал вопрос об экипаже: "новичков" или "старичков"? Пересилило мнение генерала Каманина: первым кандидатом назвали Шаталова, вторым в экипаж был включен Алексей Елисеев, третьим — Николай Рукавишников.

19 апреля 1970 года Байконур проводил в полет "Салют", 23 апреля готовился старт "Союза-10". Трое сидели в корабле, четко выполняя все то, что положено сделать в ходе проверки бортовых систем. По громкой связи шли обычные переговоры и велся отсчет времени, предупреждая космонавтов и стартовую команду о часовой готовности… Получасовой… пятнадцатиминутной… В корабле уже приготовились услышать команду "Ключ — на старт!", но вместо нее оператор тем же размеренным тембром предупредил:

— "Амуры", потуже затяните ремни, приготовьтесь к эвакуации… Старт откладывается на сутки!

Алексей Елисеев, обычно сдержанный и спокойный, с досадой хлопнул по бортжурналу: "Началось!"

Шаталов, уже привыкший к такому повороту событий, поспешил подбодрить товарищей.

— Не вешать носа, ребята! Все будет в порядке. Завтра обязательно полетим.

— Вечно с тобой происходят неприятности, — ответил Алексей. — Все люди как люди, улетают с первого раза, а у тебя то одно, то другое…

Они выбрались на площадку ферм обслуживания, обхватывающих ракету. Новичок Коля Рукавишников не проронил ни слова, будто все так и должно быть.

— До завтра, — сказал Шаталов, хлопнув ладонью по металлу обтекателя и, обращаясь к товарищам, добавил: — Будем спускаться вниз.

Лифт быстро вернул их на землю. Владимир отметил, что лучше возвращаться через космос, чем спускаться на лифте. Елисеев и Рукавишников промолчали. А случилось вот что: одна из мачт не отошла от ракеты, хотя команда на отход была выдана. Можно было рискнуть, полагая, что в момент подъема ракеты мачта отошла бы сама. И такие предложения звучали. А если не отойдет, если пропорет обшивку ракеты, если носитель завалится в момент отрыва и взорвется? Опасения пересилили. Рисковать, когда на борту люди, — не лучший способ выполнения космической программы.

На следующий день "Союз-10" стартовал. После коррекций корабль перешел на монтажную орбиту. Когда до "Салюта" оставалось 150 метров, Шаталов отключил автоматику и взялся за ручное управление. Все шло штатно, расстояние с каждой секундой сокращалось. Главное на этом этапе — не дать кораблю "гулять" по тангажу и рысканию. И погасить скорость: ведь сближаются многотонные аппараты, к тому же ощетинившиеся антеннами, приборами, различными устройствами.

— Спокойно, ребята, не торопитесь, до конца зоны есть время, — предупредили из Центра управления.

— Сейчас будет касание, — ответили с орбиты.

И тут же космонавты почувствовали глухой удар и услышали трение металла о металл. Началось легкое покачивание. Оно длилось совсем не долго, и вскоре все успокоилось.

— Кажется пришли! — произнес Шаталов.

Потом они убедились, что сработали замки сцепления, произошло стягивание, а затем и жесткая сцепка "Союза" с "Салютом".

— Будем готовиться к переходу? — запросил "Амур-один". Из ЦУПа ответили неопределенно: "Пока отдыхайте".

— Мы не отдыхать сюда прилетели, — включился Рукавишников.

— А мы и не дадим вам отдыхать.

И посыпались вопросы. Земле не понравился этот "глухой удар", последовали долгие переговоры с Центром управления, и после пяти часов полета в состыкованном состоянии экипажу выдали команду не на открытие переходного люка, а на расстыковку.

Вот такая бывает невезуха. Злополучное 13-е виновато или что-то еще? Решайте сами.

Работу на "Салюте" предстояло начать другому экипажу.

В ЦПК он пришел подполковником… Ушел — генерал-лейтенантом.

 

VIII. Гримасы судьбы

Каждый полет — особый…

Это сказал Юрий Гагарин. А аргументы? Ведь без них ссылка на "особость" — красивая фраза, которой легко прикрыться, как шитом, и когда есть что рассказать, и когда не о чем поведать. И все-таки Гагарин был прав. И какие еще нужны аргументы, если рассказать всю правду о каждом полете.

Начать обживать станцию "Салют" — первый орбитальный дом космонавтов предстояло Алексею Леонову, Валерию Кубасову и Петру Колодину. Подготовка была долгой, да и пробыть на орбите планировалось без малого месяц. По заведенной традиции, ни дату старта, ни состав экипажа, ни программу полета не объявляли, вот и оставалось неведомым для многих, что происходило на Байконуре, в космосе и при возвращении с орбиты. Между тем, эта история по-своему любопытна.

Перед отлетом на космодром для предстартовой подготовки основной и дублирующий экипажи проходят строгую медицинскую комиссию. Окончательное заключение дают главные специалисты. К дублерам придирок меньше, но и к ним медики достаточно строги. Поверхностный предполетный контроль обычно бывает за день или два до старта. Так было и в июне 1971-го.

Обследование Кубасова оказалось неожиданным для самих врачей. Не скажу, как возникло подозрение, но вывод был настораживающим: что-то с легкими. Повторные проверки, консилиумы, вызов специалистов из Москвы и никакой ясности. Было робкое предположение, что "имеет место неярко выраженная аллергическая реакция", но его отвергли. А поскольку полет предстоял длительный, врачи действовали по принципу: лучше перестраховаться, чем взять на себя ответственность. Кубасова от полета отстранили.

Есть еще одно правило, справедливость которого одни отстаивают, другие отвергают. Если занемог один в экипаже, заменяют всю команду. Болезнь Валерия перечеркивала надежду остальных. Я помню застывшую тишину в зале Госкомиссии, когда объявили это решение. Потом — взрыв протеста. Леонов и Колодин отстаивали свое право на полет, доказывали, что они лучше знают станцию и провели больше тренировок, что включение в экипаж Владислава Волкова (бортинженера от дублеров) не повлечет никаких осложнений. Госкомиссия была непреклонной: начинать работу на первой орбитальной станции поручили дублерам, Георгию Доброволькому, Владиславу Волкову и Виктору Пацаеву.

Между экипажами пробежал холодок. Обида рождала неприязнь, отчуждение, зависть… Уж больно неожиданно все случилось. Больше других переживал и негодовал Петя Колодин. Хмельной, не в меру раздраженный, он понуро произнес: "Теперь я уж никогда не полечу". Другие держались чуть сдержаннее. Для Леонова и Кубасова это был второй полет, оба были кавалерами Золотых Звезд Героев, а Петру лишь светили это почести.

Дублеры же не скрывали своей радости подарком судьбы. Поворот фортуны, неожиданная перспектива рождали эмоциональные всплески, игривость настроения. Глядя на тех и других, вспоминал гагаринское "каждый полет — особый", а сопоставляя реакцию "обиженных" и "осчастливленных", задавал себе вопрос: что это — унижение паче гордости? Или та самая неудержимость? Только к чему?

Старая поговорка гласит: "Каждому на роду написано свое. Или — "Не ропщи на судьбу, все по воле Божьей". Впрочем это я так, в порядке отступления.

6 июня "Союз-11" вышел на расчетную орбиту, поиск "Салюта" и сближение со станцией укладывались в циклограмму, которую составили баллистики, стыковка тоже прошла гладко. Георгий Добровольский (он же "Янтарь-1") доложил, не скрывая восторга:

— Мы дома, здесь полный порядок…

Георгий Добровольский. Он же — "Янтарь-1"

Сколько раз за долгие дни космической вахты на "Салюте" звучал над планетой этот позывной! Ребята трудились старательно, не все складывалось, как хотелось. Ведь, по сути, им пришлось испытывать первый орбитальный комплекс, всю его "начинку", энергетику, систему управления… Эйфория первых дней, когда все ново, все "в диковинку", заставила забыть о субординации, "ранжировке" в экипаже. Не формальное это дело. У них общая ответственность за успех полета, общими усилиями они выполняют программу, но есть и "табель о рангах": командир, бортинженер, космонавт-исследователь. Увы, не смогли ребята "поделить власть". Побывавший уже в космосе Владислав Волков давил своим авторитетом, у него возникали трения с командиром. Жора Добровольский, человек добрый и беззлобный, по-армейски дисциплинированный, склонный к уставному порядку, не желал уступать.

Мелкие конфликты перерастали в более крупные, на Земле чувствовали, что обстановка на борту не во всем нормальна, пытались деликатно поправить. Нет, я вовсе не хочу сказать, что на "Салюте" шли "звездные войны". Просто уточняю психологическую обстановку, дабы еще раз подтвердить, что "каждый полет — особый".

Более 23 суток (точнее — 23 дня 18 часов 22 минуты) отработали "Янтари" на орбите. Не стану рассказывать о каждом. Главное — в хронике последнего.

Владислав Волков

29 июня экипаж полностью завершил выполнение программы полета, и получил указание готовиться к посадке. Космонавты перенесли материалы научных исследований и бортжурналы в транспортный корабль для возвращения на Землю.

После выполнения операции перехода экипаж занял свои рабочие места в "Союзе-11", проверил бортовые системы и подготовил корабль к отстыковке от станции.

В 21 час 28 минут по московскому времени корабль отошел от "Салюта", и оба аппарата продолжали дальнейший полет раздельно. Командир экипажа доложил операторам ЦУПа, что расстыковка прошла нормально, замечаний по функционированию систем корабля нет.

Виктор Пацаев

30 июня в 1 час 35 минут после ориентации "Союза-11" была включена тормозная двигательная установка. Она отработала расчетное время. Потеряв скорость, корабль начал сходить с орбиты. По окончании работы ТДУ связь с экипажем прекратилась.

В соответствии с программой после аэродинамического торможения в атмосфере была введена в действие парашютная система и непосредственно перед Землей — двигатели мягкой посадки. Полет спускаемого аппарата завершился плавным приземлением в заданном районе.

Одновременно с кораблем совершил посадку вертолет поисково-спасательной службы. Встречающие открыли люк и их взору предстала ужасная картина: космонавты находились на своих рабочих местах без признаков жизни.

С этим удостоверением Владислав ушел в свой первый полет

Сообщение ТАСС о гибели экипажа космического корабля "Союз-11" заканчивалось словами: "Причины гибели экипажа выясняются". Спецслужбы, как и заведено, арестовали всю документацию, началось расследование.

Техническое руководство полетом и разработчики корабля разобрались в причинах случившегося. Все оказалось до обидного простым и столь же нелепым. Однако официального объяснения так и не последовало.

Об истинных причинах трагедии я узнал много позже. Виновным в смерти космонавтов оказался клапан — бесхитростный, простой по конструкции. Он предусмотрен на тот случай, если в силу тех или иных причин корабль совершит посадку на воду или "ляжет" на землю люком вниз. Запас ресурсов системы жизнеобеспечения ограничен, и чтобы космонавты не испытывали нехватки кислорода, клапан "соединял" корабль с атмосферой.

Устройство должно автоматически сработать незадолго до приземления, а тут клапан открылся на большой высоте, практически в вакууме. Воздух ушел из корабля в считанные секунды, как из детского воздушного шарика, если его проткнуть иглой.

Ненадежность техники? Не рискну утверждать такое. При стендовых испытаниях — а это многие сотни проб — клапан работал исправно. Стало быть — случайность. Довелось услышать и такое: надо было закрыть "дырку" рукой и все бы обошлось. Не знаю, может быть, и обошлось. Но говорить, что их жизнь была в их же руках, по меньшей мере кощунство. До клапана надо дотянуться, а находились все трое в креслах, крепко пристегнутые ремнями. Так положено по инструкции на период посадки. К тому же они не ждали такого, да и не сразу поняли ситуацию. Все решили секунды.

В группе спасателей всегда есть врачи, многоопытные, готовые к решительным действиям. Так вот и они были в полной растерянности и не сразу поняли, что космонавты мертвы. Тела их были теплые, казалось, что трое находятся в состоянии потери сознания. Пробовали даже делать искусственное дыхание. Но…

Предполагают, что окончательная смерть наступила, спустя минуту или чуть больше. А это значит, что уходили они из жизни, сознавая весь трагизм случившегося.

Хоронили Георгия Добровольского, Владислава Волкова и Виктора Пацаева на второй день июля. Прощание было в Краснознаменном зале Центрального Дома Армии, собрались все космонавты — летавшие и не летавшие. Особняком держался Петр Колодин. Растерянный, подавленный, угрюмый. Наши взгляды встретились. По его щеке катилась слеза, и он отвел глаза. Да и о чем можно было говорить тогда. О гримасах судьбы?..

Анатолий Филипченко, Виктор Горбатко и Владислав Волков на Чкаловском аэродроме

 

IX. Запрет на факт

… Шли вторые сутки полета. Космонавты уже "обжили" корабль и скафандр, освоились с невесомостью, сосредоточились на проверке нового оборудования. Вот тут-то и началось…

Одно из удивительных свойств памяти — извлекать из далекого прошлого воспоминания о давно забытых казалось бы событиях и снова переживать связанные с ними обстоятельства так, словно все их участники еще окружают тебя и судьбы этих людей тесно связаны с твоей судьбой. Со мной такое не редкость. Вот и сейчас память возвращает к одному очень важному этапу…

Особая история — полеты наших ДОСов (долговременных орбитальных станций). Всем им было присвоено одно наименование — "Салют". Каждый очередной получал еще и порядковый номер. Последним "Салютом" стал седьмой. А первый, если бы ни интриги в высших конструкторских кругах должен был называться "Алмазом". Проектировать эту станцию начали в 1965 году в конструкторском бюро В.Н.Челомея. В конце 60-х к созданию своей станции приступила "королевская фирма" (в те годы главным конструктором был В.П.Мишин). В ее основу легли многие технические решения "Алмаза". 19 апреля 1971-го станция была выведена на орбиту и объявлена как "Салют".

Жесткая стыковка и трудная расстыковка "Союза-10", гибель экипажа "Союза-11", отмена стартов кораблей "Союз-12" и "Союз-13", полет станции в автоматическом режиме завершились тем, что 11 октября "Салют" сошел с орбиты и прекратил существование.

"Янтари" еще не знают, что уходят в космос с "билетом в один конец"

На 29 июля 1972 года был назначен старт "Салюта-2". Однако авария ракеты-носителя перечеркнула эти планы. Все экипажи, которые должны были работать на ДОС-2, пришлось переориентировать на следующую станцию.

11 мая 1973 года состоялся запуск "Салюта-3". Станция вышла на орбиту, однако уже на первых витках обнаружились неполадки в системе ориентации. И вот тут-то сработала наша система "темнить до конца". Когда стало ясно, что эксплуатировать станцию в пилотируемом режиме невозможно, ее назвали "Космос-557". Планировавшиеся полеты космонавтов вновь отменили, началась переподготовка экипажей, неопределенность в судьбах людей, а вместе с ней и нервозность, которая царила в Центре подготовки космонавтов.

В это время на Байконуре находилась так называемая ОПС — орбитальная пилотируемая станция. Она предназначалась для решения военных задач и была тем самым "Алмазом", который создавался в ОКБ Челомея. 3 апреля станцию запустили, но в официальном сообщении о выводе на орбиту ее назвали "Салют-2". На середину апреля намечался старт корабля "Союз" под номером "12", пилотировать его должны были Павел Попович и Юрий Артюхин. Однако старт пришлось отменить. На тринадцатые сутки полета на борту "Салюта-2" произошла авария, которая привела к внезапной разгерметизации станции. 29 апреля ОПС-1 прекратила свое существование.

25 июня 1974 года под названием "Салют-3" на орбиту вышел ОПС-2 или "Алмаз". 4 июля на борт станции прибыл первый экипаж. Программа "Алмаз", начавшаяся с опозданием на год, пошла, как говориться, наперекосяк: срывы стыковок, отмена стартов, прекращение эксплуатации в пилотируемом режиме. 24 января 1975 года ОПС-2 ("Салют-3") исключили из реестра из-за прекращения существования.

Потом появился "Салют-4", стартовавший 26 декабря 1974-го. 22 июня 1976 года еще один "Алмаз" под названием "Салют-5" начал работать на орбите. 412 суток находился он в космосе. Не все запланированное удалось сделать. Экспедиции на "Алмаз" по-своему интересны, многое и по сей день окутано тайной. Последующие запуски "Салюта-6" и "Салюта-7" затмили предыдущие попытки планомерно и продолжительно обживать космос. К этим полетам мы еще вернемся, ибо все перипетии с "Союзами" и "Алмазами" завершились тем, что на орбите появился уникальный многомодульный комплекс "Мир", который исправно (вопреки ожиданиям и ресурсным прикидкам) несет свою вахту вот уже более десяти лет. Это — бесспорное достижение и космической науки, и конструкторской мысли, и производства. И все-таки вернемся к трагедии на "Союзе-11".

В сентябре 1971 года работы на "Салюте первом" предполагалось продолжить. Взамен заболевшего Валерия Кубасова в экипаж включили Алексея Губарева. На заключительном заседании

Госкомиссии Леонов доложил, что он, Колодин и Губарев к полету готовы. Старт отменили, сомнения вызвал корабль.

Итак, доработанный корабль предстояло испытать в полете. Поручили это Василию Лазареву и Олегу Макарову.

Василий Лазарев… До и во время тренировки

Липкая темнота осени и моросящий туман окутали Звездный городок. В окнах тускнели и гасли огни, а мы с Василием Лазаревым молча меряли шагами мокрые асфальтовые дорожки. Холодные капельки катились по щекам и переносице, щекотали глаза. Рваные тучи ползли почти над головой, небо было так низко, что, казалось, его можно достать рукой. Да и настроение было под-стать этой унылости.

— В космосе плохой погоды не бывает, — прервал молчание Василий. — Один сезон на все времена. И только Земля меняет свой окрас…

— Расскажи о полете, о том, что было на госкомиссии, — прервал его.

— Как-нибудь потом…

По лицу его пробежала тень, а в глазах была глубокая, донная тоска. И снова — молчание. Тягучее, тягостное.

— Вот чего понять не могу и не пойму, наверное, никогда, — он остановился и посмотрел на меня в упор. — Зачем им хотелось услышать от меня то, чего не было? А то, что было им не нравилось…

"О чем это он, — не понял я. — Какая-то тайна после тайны". Но интуиция подсказывала, что этот его космический полет, первый после гибели Добровольского, Волкова и Пацаева, был вовсе не простым. По репликам в Евпаторийском центре управления можно было предположить, что на борту "Союза-12" не все складывалось нормально. Но тогда, в сентябре 1973-го, в официальных сообщениях ТАСС об этом ничего не сообщалось. Говорилось, что полет проходит по программе, экипаж чувствует себя хорошо и прочие "стандарты". Между тем…

… Шли вторые сутки полета. Космонавты уже "обжили" корабль и скафандр, освоились с невесомостью, сосредоточились на проверке нового оборудования. Вот тут-то и началось: сначала серьезные неполадки в системе жизнеобеспечения, потом — отказы в приборах ориентации. А ведь за этим — возвращение с орбиты. Лазарев и Макаров не бездействовали, все, что выявляли и делали, записывали в бортовые журналы.

Летчик-испытатель по профессии, Василий фиксировал все сбои с особой тщательностью, коротко излагал причины или предположения. Олег — грамотный инженер с большим опытом работы в ОКБ тоже был предельно внимателен и придирчив ко всему, что происходило. Записи дублировались "наговором" на магнитофон. Словом, не скрывали ничего.

Государственная комиссия собралась сразу же после приземления "Союза-12". Космонавтам задавали много вопросов, их откровения воспринимались неоднозначно, фирмами старались приглушить претензии экипажа, окончательное решение принималось "за закрытой дверью".

Сборка "изделия" в монтажно-испытательном корпусе

В тот пасмурный вечер мы не говорили об этом. Василий хмурился, решая про себя задачу из высшей человеческой арифметики: доверять мне сокровенное или нет. Потом тронул за плечо:

— Ты не обижайся, после той госкомиссии я решил для себя — ни с кем не откровенничай. Иначе второй раз не полетишь…

— Выходит, существует запрет на факт? — попытался продолжить разговор.

— Я бы так не сказал, — возразил Лазарев. — Произошло смещение в оценках. К сожалению, работе космонавтов на орбите до сих пор уделяется гораздо меньше внимания, чем самому факту их пребывания на орбите. Еще в конце 60-х годов было принято решение, по которому нас разделили на испытателей и исследователей. Первые — постоянный отряд специалистов по управлению и бортовым системам кораблей и станций, вторые же — научные работники, командируемые в космос для проведения исследований. Оно, как и многие другие решения тех времен, осталось лишь на бумаге. Каждый полет — это испытание. А коль так, нужен глубокий анализ поведения сложнейшей техники, для настоящих и будущих полетов.

Он надолго задумался.

Станция "Алмаз", с которой начинались "Салюты"

— Странная складывается ситуация: для одних полет скорее эпизод, поскольку после возвращения тебя ожидает слава, внимание, разные почести. Другое дело, что после полета возникает вопрос: как жить дальше, чем заниматься? От него не уйдешь. Начинаешь готовиться к новым полетам, но такой шанс есть не у каждого. Я надеюсь, что мой главный полет еще впереди. Длительный, на станцию…

Я слушал его суждения и мне открывался совсем иной мир человеческих помыслов и страстей.

— Программа полета — это то, что задумывается, что хочется получить. Порой же складываются весьма неожиданные ситуации. Решать их надо мгновенно. Ошибешься — не поправишь. Все очень скоротечно.

— Неужели не страшно? — не удержался от вопроса.

— Конечно, страшно, — признался он простодушно. — Но это совсем иной страх…

— Прости, Вася, но разве все это стоит нервов, здоровья, жизни? Или так хорошо платят, что можно и рискнуть?

— Он усмехнулся: разговоров о нашей зарплате много, только все это от лукавого, сплетни. Платят не намного больше, чем другим.

Когда корабль возвращается, первыми к нему подходят только спасатели

 

X. Горький привкус славы

Казалось бы, совсем недавно каждый старт был событием выдающимся, поражал наше воображение, ударял по чувствам, пробуждая и гордость, и любопытство, и восторг. Но проходило время, и о них забывали. И о самих стартах, и о людях, которые уходили в неизведанное. Те и другие становились рядовой строкой в летописи космической хроники. В чем-то это естественно. Ведь уже четвертый десяток лет земляне штурмуют космос. Но упрощения не наступило, и сегодня в каждом полете испытывается не только техника — сам человек. Его характер, его воля, его судьба. И в каждом полете присутствует немалый риск. Увы, это так.

Я хочу рассказать еще об одном "неизвестном" полете, который уже покрыла пыль истории. И вовсе не потому, что один из его участников мой давний товарищ еще по учебе в Академии Жуковского. Оглянувшись назад, хочется сегодняшним взглядом посмотреть на оценки прошлого.

… Случается, он вдруг просыпается среди ночи от неведомого толчка, и ясные, но рваные картины событий давно минувшего громоздятся перед ним до утра, заставляя заново пережить первое и последнее свидание с космосом. Немало лет минуло, а видится все, будто было вчера.

В тот август белесое солнце безжалостно жгло байконурскую степь, которая бугрилась перекатами и уныло молчала. Ленивый горячий ветер сушил потные лица, поднимал пыль и гнал ее в далекое никуда. В знойном сухом испарении дни предстартовой подготовки растягивались в долгие часы ожидания вечерней прохлады…

— Лев, пора на тренажер, — голос Геннадия Сарафанова, командира "Союза-15", заставил встрепенуться, он чуть было не крикнул: "Иду!", но тут же, зацепившись за явь, успокаивал себя: "Ну, хватит об этом, сколько можно…" Тихонько вставал, чтобы не разбудить домашних, брал сигарету и уходил на кухню. После первой затяжки мысли снова уносили его в прошлое.

Сообщение ТАСС дышало оптимизмом. В нем уведомлялось, что 26 августа 1974 года с космодрома Байконур запущен космический корабль "Союз-15". В экипаже двое: командир корабля Геннадий Сарафанов и бортинженер Лев Демин. Космонавты выполнили эксперименты по отработке техники пилотирования в различных режимах полета. В процессе маневрирования корабль неоднократно сближался со станцией "Салют-3" и космонавты проводили ее внешний осмотр. "Союз-15" садился на Землю в полной темноте. Была доказана возможность возвращения в заданный район Земли в любое время суток.

Вот, собственно, и все, что мы узнали тогда об этом полете. Потом были указы, Золотые Звезды и прочее, рассчитанное на восприятие неискушенных. Более проницательные задавались вопросом: неужто ради маневров и стороннего осмотра станции они летали? Получалось: покинули Землю на двое суток и — на тебе звание Героя. И славу на всю оставшуюся жизнь. Ведь так? Неправда все это. Программа полета предусматривала стыковку со станцией, работу на орбите в течение 25 суток. И вовсе не на "Салют" они шли. Во всей технической документации станция именовалась ОПС-102 или "Алмаз". Оба эти наименования имели гриф "Секретно". "Алмаз" отличался от "Салютов", как уже отмечалось, своим предназначением. Это был военный объект, разработанный коллективом ОКБ-52. Что касается "всего двух дней", то за ними стояла вся жизнь, которую прожили оба из экипажа. Ну а слава, даже заслуженная, порой имеет горький привкус.

Итак, август 1974-го. Стартовали они ночью.

Лев Демин… Его называли "первым космическим дедом"

Сюжет полета поначалу был прост: после выхода на орбиту проверить, все ли раскрылось, сработало по заложенной программе, готово к предстоящему… Коррекции прошли без замечаний. "Земля" подтвердила: "Все нормально. Отдыхайте, остальное потом". ("Потом" — означало поутру.)

Новый рабочий день начался раньше предполагаемого времени. Не спалось "Дунаям" (позывной экипажа), не терпелось выйти на связь и операторам ЦУПа, ибо стыковка предполагалась вне зоны радиовидимости, то есть тогда, когда прямой радиосвязи с кораблем нет.

Начался этап дальнего сближения. "Союз-15" с каждой минутой сокращал расстояние до станции. Вскоре они увидели ее огни, а потом и очертание форм. Удлиненная "бочка" величаво плыла впереди, раскинув "крылья" солнечных батарей. Еще несколько разгонно-тормозных маневров, и начнется режим причаливания. И вот тут двое на корабле скорее почувствовали, чем заметили, что двигательная установка включается вопреки логике сближения: вместо торможения — разгон, и наоборот. Было над чем задуматься. А на решение вдруг возникших задач в космосе отводятся секунды. На исправление ошибок — порой ничего.

Ситуация на орбите складывалась серьезная. Надо ли пояснять, чем чревато столкновение двух многотонных конструкций. Это надо сознавать, ибо избежать аварии позволит лишь молниеносное и верное решение. Мозг Демина работал куда надежнее, чем злополучный двигатель. "Корабль проскочил мимо станции метрах в семи", — оценил наметанный глаз.

Еще одна попытка. Еще одно мучительное усилие, чтобы "перехитрить" двигатель, и снова что-то не сработало в сложнейшей системе управления.

Геннадий Сарафанов. Тренажеры, тренажеры, тренажеры…

Запас топлива для маневров не столь велик. Каждое включение двигателя "съедает" его и уменьшает шансы на успех. Свою задачу экипаж видел в том, чтобы любыми путями дойти до станции.

Начались переговоры с ЦУПом. Экипаж обязан докладывать обо всем, передавать данные приборов, сообщать о реагировании "объектов" на выдачу тех или иных команд. Так они и делали. Ситуацию оценивали куда точнее, чем те, кто находился на Земле, но разрешения действовать сообразно обстановке не получили.

Корабль ушел из зоны радиовидимости, и наступил перерыв в радиосвязи. Демин и Сарафанов старались скрыть свое раздражение. Надо, в конце концов, доверять пилоту, уважать его, если он прокладывает путь в направлении той же звезды. Полет — это не цель, а средство, а корабль — орудие. Еще на тренировках они поняли, что действие возвышает человека, а инертность — это форма безнадежности.

— Мы готовы к еще одной попытке, полагаем, что она удастся, — передал "Дунай-1".

"Алмаз" плыл сквозь мертвую пустоту, невозмутимую, безучастную, равнодушно отдаляясь от корабля. Преодолев недолгие колебания, "Земля" отдала приказ: "Дальнейшие попытки прекращаем. Готовьтесь к посадке. Не забудьте — возвращаетесь ночью". Благости в душу это не принесло. С орбиты ответили: "Принято. Помним".

Все! Они не попадут на станцию. Столько сил потрачено впустую. Отчаяние. Впрочем, космонавтов можно понять: ведь они шли туда и считали каждый виток, каждую минуту, которые приближали к цели. Когда наступило раскрепощение, Демин не помнит. Может быть, в тот момент, когда, переживая срыв полета, услышал из ЦУПа то ли подбадривающее, то ли усмешливое: "Ребята, вам приручать ночь". А какая, собственно, разница днем садиться или ночью? Они готовы к любому варианту.

Экипажу не в чем было себя упрекать. Да и другим упрекать их было не за что — все сделали, следуя ситуации и ограничениям, которые не пожелали снять в ЦУПе. Что могли еще сделать? Это — особый вопрос. Можно было рискнуть, и они готовы были к этому риску, доказывали, что все обойдется. Не по наитию — по трезвому расчету. Тем более что игра стоила свеч. Но "Земля" решила иначе.

Сколько раз на тренажере они стыковались со станцией в самых различных условиях. Условия эти все время усложняли. Были срывы, но они упорно повторяли и повторяли подходы, чтобы добиться касания. Казалось, все отработано, все учтено. Теперь только в реальном полете не ошибиться, не сплоховать. Казалось… Но недостаточно подрезать дерево, чтобы оно зацвело, необходимо еще вмешательство весны. Техника должна сработать также четко, как научили действовать человека.

Говорят одна неприятность не похожа на другую. Это так. Как и то: пришла беда — открывай ворота. Последний виток, посадочный. По расчету времени включили тумблеры ГБА и ГББ — раскрутка гироскопов, стабилизирующих корабль, перед включением тормозной двигательной установки. Контроль по прибору и бортовому секундомеру. И надо же: амперметр зашкалил. Короткое замыкание?! "Нам только пожара не хватает", — буркнул Демин. "Если они еще и "санитарку" не пригонят в район посадки!" — отозвался Сарафанов.

Они шутили, но каждый сознавал, что с посадкой может и не получиться. Отключить тумблеры и попробовать снова — потеря времени. На орбите ценится каждая секунда. Рискнуть? Может, гироскоп что-то уже набрал. А если нет? Ведь так можно навсегда остаться в космосе.

"Не кукуй. Что это ты загрустил, старик", — успокаивал себя Демин. Он и на тренировках умел зажать нервы в кулак и удивлял придирчивых медиков своими "объективными показателями".

— Контроль веду по ручным часам, — сообщил командиру.

…Судьба их хранила. Тормозной двигатель "столкнул" корабль с орбиты. Но еще одно испытание ожидало юс на пути к Земле. В районе посадки бушевала гроза. Молнии разрывали небо и, казалось, вот-вот угодят в огромный парашют.

Когда они вернулись, состоялся разбор полета. Их предупредили: госкомиссия и главные конструкторы не любят, когда экипаж нелестно отзывается о технике. "А что они любят?" — усмехнулся Демин. На разборе он не валил вину на технику, был сдержан в суждениях, но не "темнил" и не врал. Финал был ошеломляюще неожиданным: вину за срыв программы полета свалили на экипаж.

Удивительно и другое: секретный отчет об этом полете и сегодня строго хранится в сейфах НПО "Энергия". Космонавт-испытатель, инженер с дипломом знаменитой "Жуковки", кандидат технических наук полковник Лев Степанович Демин и командир экипажа военный летчик и тоже полковник до сих пор не получили права на знакомство с этим документом, написанным, по сути, их жизнью.

К сожалению, и редакция "Красной звезды" не получила допуск к этим документам, хранящим загадку "Союза-15".

Так уж получилось, что те, кто взял на себя руководство космическими программами, многие годы внушали нам: "советская техника самая надежная" и создали свои законы "гласности". А те, кто готовился к стартам, вынуждены были жить по этим законам, наступая себе на горло. И вот теперь, в минуты возвращения в прошлое, Космонавт-32 понимает, как был наивен, когда полагал: "Так нужно для дела". Чувство горькой обиды за себя и командира терзает его порой, отзываясь болью в сердце: "От нас отреклись". И тут же успокаивает себя: "Не надо грустить".

Такая вот история.

 

XI. Алиби, или что произошло на "Алмазе"

И снова о Борисе Волынове. Не потому, что он выделялся от других — судьба космическая у него особая. Врачи со временем стали не столь категоричны, да и не ждал он, что фортуна сама повернется к нему лицом. От подготовки не отошел, хотя пребывал в "устоявшихся дублерах", а вот опыт…

Напутствия перед долгим полетом

Опыт — это свое. Опыт — свод устоявшихся привычек и умений. Это когда часть пути проходишь очень быстро, а потом — улавливаешь грань осторожности. Осторожность — это лучшая часть опыта и мужества тоже. Мужество всегда однозначно. Оно не вспышка молнии, а "раскидывание" мозгами: "Теперь начинаю пробовать… Нет, не так… А что если чуть иначе…"

Вернуть его к работе, вовлечь в атмосферу изнурительной и в то же время бодрящей подготовки к новому старту, породить надежду, а вместе с ней и способность перенести новые испытания, можно было лишь отрубив прошлое.

Так оно и случилось. Когда формировали экипажи для "Алмазов", Борис отстоял свое право на второй старт.

Возможно, определенную роль сыграло еще и то, что в свое время Королев предлагал послать его на 18-суточный полет на корабле "Восход-3" (этот первый длительный планировался на 1966 год, но смерть главного конструктора изменила первоначальные планы). Так или иначе, но провести испытания новой станции, более сложной по оснащению, с большим объемом герметического отсека, поручили Борису Волынову и Виталию Жолобову. Увы, но и в этом полете сложилось все не так, как предполагалось.

* * *

"Союз-21" стартовал 6 июля 1976-го. В то время Главная оперативная группа управления полетом располагалась в Евпатории. Еще до начала экспедиции предполагалась трехмесячная работа на борту станции (тогда это была секретная информация), но из-за ограниченного ресурса корабля утвердили 60-суточный полет.

Работа на орбите монотонна. Многое повторяется изо дня в день. Те же восемь рабочих часов в сутки. Только вот вечером не пойдешь домой, не сменишь обстановку. Те же праздники, те же выходные. Но их не проведешь с семьей, не поиграешь с детьми, не съездишь в лес, не сходишь в гости. У космоса свои законы!..

Случаются и особые ситуации, неожиданные открытия. Тот же космос возьмет и удивит чем-то таким, что заставит отменить воскресенье, забыть о времени и помногу часов кряду проводить у научной аппаратуры. Или "притянет" к иллюминатору, демонстрируя свои красоты и хитрости, играя красками и всполохами, от которых порой душа холодеет. А еще — незапланированные сеансы связи, телеграммы на борт, требующие незамедлительных подтверждающих "квитанций", изменения в программе…

Словом, Волынов и Жолобов работали на орбите, а наша журналистская братия посылала в редакции репортажи, "высасывая из пальца" значимость и необычность этой работы. Попытки вытянуть из операторов ЦУПа и членов госкомиссии что-нибудь эдакое наталкивались на односложное "Все идет по программе". К этому мы привыкли и большую часть времени проводили на пляже. Когда еще попадешь к морю!

Но вот в один из дней августа нам предложили покинуть Центр управления. Причину не объяснили. Это было более чем странно. Пришлось подчиниться. Вскоре полет был прекращен. Как выяснилось позже, досрочно. Кроме того, что "программа выполнена полностью", никаких иных официальных сообщений не последовало. Поползли слухи о том, что прекратили полет из-за "психологической несовместимости экипажа". Они так и остались версией, которая живет и по сей день.

Что же произошло на "Алмазе" или ОПС-103?

Свиданию с космосом предшествуют многие встречи с небом. Борис Волынов перед полетом на реактивном истребителе

Первый месяц работы на борту орбитальной станции прошел, как принято говорить, штатно. Испытания аппаратуры, наблюдения, исследования и эксперименты выполнялись Вольтовым и Жолобовым строго в соответствии с инструкциями, которые передавались с земли, и с той аккуратностью, к которой командир и бортинженер привыкли еще на тренировках. И надо признать, что все шло нормально, если не считать неприятного запаха в отсеках "Алмаза". Сначала экипаж относился к этому спокойно, но со временем странный запах стал досаждать. Между собой космонавты обсуждали причину случившегося. Грешили на каким-то образом попавшие пары ядовитого топлива, на материал внутренней обшивки станции. На их повседневной работе это не сказывалось: ни в первые дни пребывания на борту, ни когда полет перевалил за месяц. Более серьезная неприятность подстерегла их на 42-е сутки, когда неожиданно взревела сирена тревоги, погас свет, отключились многие бортовые приборы.

Пронзительный вой сирены ударил по нервам. "Алмаз" находился над ночной стороной Земли, в станции стало темно, возникло чувство растерянности. Скорее по инерции, дабы убрать резкий раздражающий звук, вырубили сирену. Наступила тишина. Непривычная, гнетущая. От нее тоже тошно. Ведь когда на борту все нормально, круглые сутки работают вентиляторы, преобразователи, многочисленные приборы и агрегаты, щелкают реле, — все это создает довольно громкий звуковой фон. Он — постоянный спутник на все долгие дни пребывания на орбите. К нему привыкаешь. А тут…

Выключив сирену, командир передал на Землю короткое: "На борту авария". Большего он сказать не мог. Экипаж не мог понять, что же произошло, насколько все это серьезно, что следует предпринять. Земля, встревоженная сообщением с орбиты, стала задавать уточняющие вопросы, чтобы проанализировать неожиданную и непонятную ситуацию и что-то посоветовать, подсказать. Но связь прервалась "Алмаз" ушел на "глухие витки", когда станция находится вне зоны радиовидимости.

Начался поединок с неизвестностью. Он был недолгим. Сознание побороло первое чувство растерянности. Первая мысль — разгерметизация. Если так, то надо срочно перебираться в корабль, отстыковываться от станции и возвращаться на Землю. Но ее отбросили, потому что тишина на борту не сопровождалась характерным "свистом" уходящего воздуха. Стало быть, стравливание идет медленно, и есть какое-то время, чтобы попытаться спасти станцию.

Виталий Жолобов… "Спасение на водах"

Двое напряженно прислушивались. "Алмаз" жил. И какие-то системы продолжали работать. Чуткие сенсоры космонавтов пытались выловить только полезные для них сигналы и отбросить то, что бессмысленно или бесполезно.

С каждой минутой открывались все новые неприятности. Не работала система регенерации воздуха. Кислорода становилось все меньше. Никто не знал, насколько его хватит. К тому же станция потеряла ориентацию. Ситуация становилась все более тревожной, и важно было не поддаться стрессу, не расслабиться, действовать расчетливо и продуманно, чтобы неверным поспешным решением не усугубить и без того бедственное положение.

Ориентировать "Алмаз" попробовали вручную. Большое остался у центрального пульта, а Жолобов перебрался в корабль.

Оттуда, через перископ он мог наблюдать, куда вращается многотонная "связка". По внутренней связи бортинженер корректировал действия командира. Оба кляли технику, на чем стоит свет, но продолжали бороться, вслепую нащупывая линию своей судьбы.

Оказавшись в таком положении, можно выпалить много крепких, разрушительных слов, но чем они помогут? Одно — упиваться болью и безысходностью, вычитывая в собственном страхе единственное: ты сделал все. Другое — надрываться от безысходности и боли, зная, что смерть — расплата за трусость, недогадливость, неумение. Они действовали точно и расчетливо. На исходе второго часа экипажу удалось привести "Алмаз" в норму.

Им предстояло провести в космосе 60 суток. На это и настраивались. Однако авария не прошла бесследно. У Виталия Жолобова начались головные боли, пропали сон, поташнивало, еда вызывала отвращение. Перепробовал все, что было в бортовой аптечке — не помогло. День ото дня бортинженеру становилось все хуже, он не мог работать в полную силу, с тягостным безразличием относился ко всему происходящему.

Страдали оба: один от своего состояния, другой — переживая за товарища. Это чувство в космосе, когда Земля далеко, а опасности рядом, — особо обостряется. Надеясь, что боли и муторное состояние пройдут, космонавты не сообщали на Землю о недомоганиях Жолобова. Но всему наступает предел, и в очередном сеансе связи Виталий пожаловался врачам на свой "дискомфорт". Начались долгие переговоры, консилиумы, консультации. Медики задавали много вопросов, строили предположения, давали рекомендации, но поставить точный диагноз на расстоянии так и не смогли.

Государственная комиссия приняла решение о досрочном прекращении полета (оговорю: экипаж об этом не просил). Приказ о посадке поступил на 49-е сутки полета. Космонавты надели скафандры, командир помог бортинженеру проверить снаряжение и закрепиться в кресле. К станции они подходили "вручную" — уже в который раз система "Игла" давала сбои в работе, поэтому и "отход" ожидали с естественной опаской. Команда на расстыковку с первого раза не прошла. И это тоже вызвало немало волнений. И все-таки "Союз-21" от "Алмаза" отчалил.

Путь к Земле прошел без осложнений, но поскольку посадка была не на расчетном витке, спускаемый аппарат приземлился на хлебном поле и завалился на бок. Волынов выбрался через люк, попробовал сделать шаг, но ноги не держали. Он упал на спину, попытался подняться, но не смог, почувствовал, как сердце подкатилось к горлу и готово разорваться в бешеном душащем ритме. Вылезавший вторым Жолобов за что-то зацепился и остался в висячем положении. Борис собрал последние силы, подполз к люку и помог товарищу вывалиться на землю.

Где-то вдалеке урчал комбайн. "Видели ли они наш парашют? Подъедут ли?" Черное ночное небо разорвал свет сигнальной ракеты. Его и засекли с поискового вертолета.

На этом можно было бы поставить точку, но не поднимается рука. Эмблемой прошлых лет стала непогрешимость нашей техники. Таковой ее стремились делать. Но "космическая гонка" толкала на риск. Порой весьма очевидный, с малой надеждой на полную удачу. Версия о "психологической несовместимости" кого-то устраивала больше, чем признание огрехов техники. Но какие же это нелепости в сравнении с тем, что известно доподлинно. Авария на борту была. Больно, когда думаешь о потребительском равнодушии к людям — к тем, кто простодушно верит, что на его дела и поступки никто не бросит тень сомнения.

— Работа в космосе связана с риском. И это естественно, — признавался Борис, спустя годы. — Там может случится всякое. Это понимаешь еще до старта. Но за наработанным опытом, раскованностью, переходящей в сосредоточенную собранность, за твоим упрямством вырастает уверенность: если что — справишься. И ты действуешь…

Многим пережитое Борисом Волыновым и Виталием Жолобовым может показаться — впрочем кое-кому оно так теперь и видится — величайшей удачей, едва ли не щедрым даром судьбы. Но эта удача слагается не только из победных реляций. Мне довелось говорить о случившемся на "Алмазе-3" с одним из разработчиков станции. Фамилию не называю умышленно, ибо сложнейшая космическая техника — творение не одного человека, а большого коллектива. А потому нет у меня права упрекать кого-то персонально. На мои вопросы "Н" (назову его так) отвечал с той вежливой односложностью, в которой угадывалось упорное нежелание говорить о технических проблемах.

— Вы не хотите, чтобы об этом написали? — спросил напрямую.

— Угадали, — так же прямо ответил Н. — К тому же у нас есть алиби. Последующий 18-суточный полет на станцию показал, что с атмосферой там все нормально…

Но ведь алиби есть и у Волынова и Жолобова. После их полета перед следующей экспедицией на "Алмазе" частично заменили атмосферу. Это сделали автоматические системы.

 

XII. Трудное возвращение в ночь

Дежурный синоптик скорее почувствовал, нежели увидел перемену погоды. Глянул вверх. Звезды и луна были особенно яркими, искрящимися, а это всегда предвещало норд-ост. Он обычно налетал сразу и быстро набирал ураганную силу.

Вячеслав Зудов

Валерий Рождественский

Легкое дуновение чуть коснулось лица, потом исчезло, но появилось снова: "Несомненно это авангард норд-оста". Обычно на аэродромах в такую пору крепят чехлы, лопасти вертолетов, сами винтокрылые машины и все прочее, что может быть сорвано неуемным штормом. А экипажи спешат домой, зная, что в такую погоду вылетов не будет. Однако в тот поздний вечер все складывалось вопреки правилам. Дежурный поежился. "Надо же садиться в такую погоду", — подумал и пошел передавать штормовое предупреждение. Летчиков из поисково-спасательной группы оно не обрадовало, но что делать, если посадка космического корабля предполагается именно в этом районе. Отменить ее или перенести куда-то нельзя…

"14 октября 1976 года в 20 часов 40 минут московского времени в Советском Союзе осуществлен запуск космического корабля "Союз-23", пилотируемого экипажем в составе командира корабля подполковника Зудова Вячеслава Дмитриевича и бортинженера подполковника Рождественского Валерия Ильича. Целью запуска корабля "Союз-23" является продолжение научно-технических исследований и экспериментов с орбитальной научной станцией "Салют-5", начатых 7 июля 1976 года при совместном полете транспортного корабля "Союз-21" и станции "Салют-5". Бортовые системы корабля "Союз-23" работают нормально, самочувствие экипажа хорошее. Космонавты товарищи Зудов В.Д. и Рождественский В.И. приступили к выполнению программы полета".

Таково было сообщение ТАСС, прозвучавшее около полуночи. Весьма туманная формулировка задач, которые предстояло решать экипажу, мало что говорила непосвященным. Однако за каждым словом второй фразы стоял определенный смысл. Если бы те, кто составлял текст этого сообщения, не мудрствовали лукаво, то оно звучало бы так: после того, как работа экспедиции в составе Бориса Волынова и Виталия Жолобова на борту "Салюта-5" (он же "Алмаз") была завершена до срока, а причина — появление неприятных запахов в отсеках орбитальной станции и прочие неполадки, — то новому экипажу предстоит состыковать свой корабль с "Салютом", перейти на борт станции и провести тщательную проверку работоспособности системы жизнеобеспечения, исследовать атмосферу и, в случае необходимости, сменить газовый состав в помещениях "звездного дома".

Но это в сообщение о запуске очередного космического корабля не вошло.

Что же происходило на орбите?

В 1 час 55 минут (время московское) была проведена коррекция. Работа бортовых систем корабля не давала повода для каких-либо тревог. В 3 часа после полуночи экипажу был предоставлен отдых. Основные события начались позже. Когда корабль был переведен в режим автоматического сближения со станцией, по причине нерасчетного режима работы системы управления стыковка была отменена. Через сутки (в 20 часов 02 минуты) была выдана команда на включение тормозной двигательной установки. Корабль начал сходить с орбиты и совершил посадку в 195 километрах юго-западнее города Целинограда на озере Тенгиз. В действительности эпопея "Радонов" (позывной экипажа) была куда сложнее и опасней.

Стыковка на орбите — работа весьма тонкая, если не сказать ювелирная. Начну с того, что время старта должно быть выдержано в пределах сотых долей секунды. Затем — коррекция орбиты. Ее удалось провести с минимальным расходом топлива. С борта "Союза-23" еще не различали контуры "Салюта", но в черноте космической ночи отчетливо просматривались сигнальные огни и огни ориентации станции. Слева — белый и красный, справа — белый и зеленый. В центре маняще мигали проблесковые оранжевые "маячки". Вячеслав Зудов и Валерий Рождественский пристально всматривались в бортовой телеэкран и в оптическое устройство, следя за тем, как "Салют" медленно надвигается на них, наплывает, слегка покачиваясь. Подчиняясь командам автоматических систем, корабль послушно совершал плавные развороты.

На этом этапе космонавты были наблюдателями, внимательно следили за происходящим и информировали Землю о поведении корабля и станции: "Расстояние… Скорость… Крен…. Рыскание…" Центр управления полетом односложно отвечал: "Принято… Принято… Принято…"

В эти минуты "Радоны" как бы слились с кораблем, почти физически ощущали каждое включение любого из четырнадцати небольших двигателей причаливания и ориентации и ответные реакции "Союза". Напряжение нарастало. И хотя опыт, полученный во время тренировок, позволял уверенно оценивать обстановку, нервы были на пределе (люди ведь, а не роботы!). Срыв стыковки означал срыв всей программы.

— Есть гашение боковой скорости… Идет выравнивание по крену…

— Принято. Не торопитесь, вы в графике.

"Радоны" и сами знали, что процесс сближения идет штатно. Огни станции становились все ярче, а расстояние между аппаратами заметно сокращалось:

— Расстояние… Скорость… Крен… Рыскание… Комбинация белых, красного и зеленого огней позволяла определять положение станции в пространстве, контролировать движение к ней, следить за тем, не "перевернута" ли она, удерживается точно по курсу или…

Техника работала безупречно. Удаление "Союза-23" от "Салюта-5" составляло всего несколько сот метров. Режим причаливания шел точно по графику. Космонавты работали четко, хотя сутки, прошедшие после старта, были для них нелегкими.

Заканчивался участок дальнего сближения. Казалось еще чуть-чуть, и "Союз-23" причалит к "Салюту". Но именно в этот момент началось то, что стало неожиданностью и для Центра управления, и для экипажа. Данные о параметрах относительного движения корабля и станции, заложенные в программные устройства, не совпадали с истинными измерениями. Расхождения, появившиеся на этом этапе полета, никак не выступали в роли обычных предвестников ошибок, допущенных кем-то из операторов, а наоборот стимулировали ускорение всех процессов управления. Смена декораций произошла столь стремительно, что находившиеся в Главном зале ЦУПа, не сразу разобрались в изменившейся ситуации. Но уже вникнув в нее, поняли: она весьма серьезна и требует срочного вмешательства.

Время, отводимое на завершающий этап стыковки, ограниченно. Свои жесткие условия диктует положение космических аппаратов на орбите: светлая или теневая сторона, возможности прямой радиосвязи, запас топлива на борту. Обычно в случаях каких-либо "сбоев" дается команда на зависание (прекращение активного движения корабля), чтобы пропустить виток, попытаться разобраться в причинах происходящего и принять соответствующие решения.

Анализ телеметрии наводил на грустную мысль: что-то неладное происходит в работе измерительной аппаратуры. С этого и началась нервозность. Космонавты рвались продолжать сближение в ручном варианте. Земля сдерживала их порыв, прикидывая возможные осложнения и степень риска. На какое-то время связь с кораблем прервалась.

— Что будем делать, командир? — Валерий Рождественский задал этот вопрос скорее себе, чем Зудову. Тот не ответил.

— Вот чертовщина, — выругался бортинженер. — Надо пробовать, — продолжил он после короткой паузы. — Они перестраховываются, а мы…

Командир молчал. Чувствовалось, что ему в этот момент хотелось выразиться более энергично, но верный себе, он сдержался. Сбой в работе аппаратуры сближения сводил на нет и всю долгую наземную подготовку, и все попытки экипажа попасть на станцию.

…В отличие от большинства летчиков, отобранных в отрад космонавтов, Вячеслав Зудов пришел в Звездный не из истребительного полка, где летают на скоростных и высотных самолетах, а из транспортной авиации. Начинал на Ли-2, потом на Ил-14, а больше всего летал на Ан-12. О всех полетах рассказать трудно. Были сложные и попроще, долгие и непродолжительные. Словом, всякие были. Не было только легких. В каждый надо было вложить максимум навыков и знаний, из каждого вынести крупицу опыта и, как любил повторять его первый наставник и командир Евгений Коровин, "заставить себя вырасти на сантиметр". Сантиметр — это, конечно условно. А вот вырасти профессионально- это в прямом смысле.

Помню один откровенный разговор с ним о профессионализме и о том, из чего он складывается. Вячеслав отрицал, что летчика делают летчиком необыкновенные, невероятные, нестандартные ситуации. "Обычное упорство, желание, выдержка, помноженные на каждодневное совершенствование того, что уже умеешь, — сказал и подытожил:

— В моей летной практике приключений не было. Но, чуть подумав, добавил: — Разве что один раз…

Этот "раз" был в ту пору, когда он летал вторым пилотом. "Сегодня твое место на левом кресле", — сказал Коровин, а сам занял место правого летчика. Взлетели. Прошли маршрут, не отступив ни на градус от курса. Зашли на посадку, как положено. Планирование. Выравнивание. Касание. Все отлично выполнено, все по инструкции, осталось нажать на тормоза. И это сделано. Но… Тяжелый самолет не реагирует на действия пилота. Бежит по бетонным плитам. Полоса короткая. За ней — вспаханное поле и строения. Коровин с правого сиденья тянется к управлению, чтобы помочь молодому летчику. Тот отвечает: "Сам справлюсь, командир". Они вместе поворачивают переднее колесо. Самолет змейкой бежит по полосе, замысловато петляет, каким-то чудом обходит фонари, что вытянулись вдоль взлетно-посадочной полосы. До торца бетонки оставалось всего метров пятнадцать, когда тяжелогруженый "Ан", подчиняясь усилиям того, кто был за левым штурвалом, затормозил, оставив черный след на полосе, и остановился. В кабине стало тихо. Стрелки приборов "легли на нули", и только бортовые часы продолжали "полет". Молчание прервал Коровин: "Пригни голову, когда будешь шагать в люк. Сегодня ты вырос чуть больше, чем на сантиметр…"

Его не хотели отпускать в отряд космонавтов: таких без сожаления не переводят, не отдают. Но генерал, который решал его судьбу, не счел себя вправе удерживать летчика, которого позвала и поманила мечта о звездных полетах…

— Через минуту сеанс связи, — напомнил Рождественский. — Будь настойчив, командир.

— "Радоны", как слышите? — раздался голос Земли.

— Слышим хорошо, — ответил бортинженер.

— Доложите обстановку.

— Объект наблюдаем, удаление сорок, разрешите еще одну попытку. — Зудов говорил спокойно и уверенно.

Бортинженер согласно кивал. Он смотрел в визир. Станция находилась совсем рядом — рукой подать! "Салют-5" величаво парил на крыльях своих солнечных батарей, светя сигнальными огнями, но эти яркие огоньки не совпадали с контрольной сеткой на экране.

— Как поняли? — спросил Зудов и повторил вопрос.

— Уточните положение объекта.

— Чуть развернут. Расхождения в измерениях остаются… Небольшие.

На земле думали, прикидывали.

— Ну что, будем пробовать? — настаивали с орбиты. Всего секунду длилось молчание.

— "Радоны", — голос руководителя полета звучал резко и твердо, — дальнейшую работу по стыковке запрещаем.

И после вздоха, который был хорошо слышен в динамике, повтор:

— Запрещаем! Как поняли?

— Поняли, — не скрывал огорчения "Радон-1". — Поняли, что запрещаете, хотя…

Он не успел закончить, как руководитель полета передал распоряжение:

— Готовьтесь к посадке!

— Есть, готовиться к посадке, — выдавил из себя Зудов, отчетливо сознавая, что на "Салюте-5" им не быть, наверное, никогда.

Станция действительно была рядом, но подойти к ней без риска "Союз-23" не мог. Соударение двух многотонных объектов на орбите могло трагически закончиться и для людей, и для техники.

Пока шли радиопереговоры с ЦУПом о предстоящих операциях, связанных с возвращением на Землю, и уточнялись разного рода детали, поисково-спасательная служба получила распоряжение о сосредоточении своих средств в районе предполагаемой посадки. А там ждали шторма.

…В 20 часов 02 минуты включилась тормозная двигательная установка. Это время "по Москве". В районе, куда должен был прийти спускаемый аппарат, было на три часа больше. Если прикинуть, что сход корабля с орбиты до касания с землей длится примерно около часа, то можно определить, когда для поисковиков начнется пик работы.

Дежурный синоптик устал отвечать на телефонные запросы об обстановке в районе. Штормовой ветер, сдобренный снежными зарядами, резкое падение температуры, необычное для октября, темнота ночи ставили под сомнение использование авиации. Ждали улучшения погоды. Однако метеослужба никаких авансов не давала. Скорее наоборот, к утру ожидался еще и плотный туман.

Тормозной двигатель отработал положенное время. На смену невесомости пришла перегрузка. Она подкралась незаметно и сразу же начала прижимать космонавтов к ложементам кресел. Потом яркие сполохи заметались по быстро темнеющему стеклу иллюминатора, нагревая теплозащитную обмазку корабля до огромных температур. Немигающим метеором мчался к планете спускаемый аппарат "Союза-23".

"Радоны" отслеживали по секундомеру последовательность срабатывания автоматических устройств. Еще несколько коротких минут стремительного "падения", когда спускаемый аппарат, используя свое аэродинамическое качество и упругость атмосферы, удерживается на расчетной траектории движения.

Корабль вырвался из плазменного облака и сразу же восстановилась связь с Центром управления. В соответствии с циклограммой спуска сработали пиропатроны, раскрылся парашют. Рывок и… покачивание. Теперь началось плавное движение без тряски и перегрузок. В эфире слышались голоса поисковиков. "Стало быть, видят нас, ведут", — подумал командир. Гулкий отрывистый "выстрел" двигателя мягкой посадки подвел черту под этим полетом. "Все, они на земле!"

— Отличная посадка! — не удержался бортинженер. Он старался говорить так, словно ничего неприятного не произошло, не было долгих и мучительных терзаний на орбите, обид и разочарований.

— Сели мягко, как на воду, готовы к вскрытию люка, — последовал доклад.

— Отставить! — неожиданно скомандовал оператор ЦУПа. — Отставить открытие!

Летчики поисково-спасательной группы, которые несмотря на погоду ходили кругами над местом приземления, успели сообщить в Центр управления, что спускаемый аппарат оказался на озере Тенгиз, поодаль от берега.

— Закон бутерброда, — скривил губы Зудов. — Какой будет следующий сюрприз?

Вертолеты ходили кругами. Рубиновый маяк призывно мигал в ночи, а спускаемый аппарат растворялся в белесой мгле, примерно в двух километрах от берега. Уже подоспели и наземные группы спасателей, но подобраться к кораблю не представлялось возможным: мешали ледовые торосы. Ветер топорщил льдины, ломал, крушил и затруднял передвижение людей в этом густом месиве. Оставалась надежда на вертолетчиков. Машина, которую пилотировали самые опытные — Николай Кондратьев и Олег Нефедов, прорезая туман и борясь с резкими порывами ветра, сумела подойти максимально близко к месту приводнения и высадить группу спасателей на резиновых лодках. Однако и у них не все получилось.

Потекли часы ожидания, бесплодных попыток найти способ эвакуации экипажа. Но время не только вело отсчет. Опасность надвигалась, как говорится, с другой стороны. Работа системы жизнеобеспечения, когда космический корабль находится на земле и люк герметично закрыт, ограничена по времени. Спускаемый аппарат "Союз-23" угодил на мелководье, а потому потерял плавучесть и не смог занять "штатное положение". Люк оказался в воде и открывать его было не только трудно, но и опасно. Любая поспешность, нерасчетливые действия могли привести к гибели экипажа. Требовалось очень экономно и разумно использовать тот незначительный запас кислорода, который был на борту.

— Попробуйте снять скафандры, надеть гидрокостюмы и подготовиться к покиданию корабля, — последовал совет.

— Пробуем, — отозвались "Радоны".

Уже потом, когда спустя девять долгих часов космонавты покинут свой корабль — его отбуксирует все тот же вертолет Кондратьева, — Валерий Рождественский будет вспоминать: "Дополнительный парашют потянул корабль и опрокинул. Получилось так, что Слава оказался на мне. Надо было снять скафандры и как-то освободить себя. К тому же мы знали, что в таких погодных условиях — снежный буран, вода, мороз под двадцать градусов — спускаемый аппарат будет быстро охлаждаться… Как мы сняли скафандры? Не знаю. Сейчас даже трудно представить, что можно повторить эту операцию… Помню, взглянул на часы — пускателей секундомера нет, корпус погнут, на руке синяки. Подумал: как же я ее так смог вывернуть в тот момент и не почувствовать боли? Впрочем тогда мы думали о другом. К месту посадки корабля прибыл летчик из группы поиска. Он пристроился на внешней стороне спускаемого аппарата, открытой ветру. Каково ему там в такую погоду? Мы беспокоились не о себе, а о нем…"

Вот такое испытание выпало на долю "Радонов". Профессиональное мастерство и выдержка экипажа, четкие действия поисковиков-спасателей помогли освободить из ледового плена корабль и эвакуировать космонавтов. При встрече спросил ребят: "Как это вы ухитрились в огромной казахстанской степи сесть в озеро?" Оба дружно рассмеялись: "А как могло быть иначе, если в составе нашего экипажа моряк, единственный из всех космонавтов, к тому же еще и водолаз…" Речь шла о Валерии, еще до прихода в отряд с ним случалось немало приключений. Бывал на Балтике и в южных широтах, Атлантике и на Средиземном море, прошел через штормы и штили, работал на глубине, участвовал в подъеме затонувшей императорской яхты "Полярная звезда", а потом — немецкого транспорта "Шивбек", в трюмах которого были боеприпасы и капсулы с порохом…

В невидимом потоке дней есть события, исполненные особым смыслом. Их невозможно забыть. Пусть много воды утечет, пусть время слизнет, словно волна прибрежную гальку, имена, лица людей, но цепкая память нет-нет да и высветит кусочек прошлого, воскресит воспоминания, в которых человек найдет самое сокровенное. В жизни Вячеслава Зудова и Валерия Рождественского таких событий было не одно. Но тот октябрь 1976-го оставил особую зарубку в памяти.

Кстати, об Указах и награждениях. Они были подписаны лишь 5 ноября. До этого шли чествования Л.И.Брежнева. О космическом полете и его участниках стали забывать, и только приближающийся праздник ускорил то, что должно было случиться много раньше.

"Союз-23" в водяной купели

 

XIII. Операция "Атмосфера"

Предыстория ее такова. Поиски виновных в случившемся во время полета Волынова и Жолобова затягивались, что впрочем неудивительно. Но сворачивать программу тоже никто не решался. Нужен был успешный полет, который снял бы все сомнения и "закрыл дело".

… Дежурный по Центру подготовки космонавтов сбился с ног, разыскивая Юрия Глазкова и Виктора Горбатко. "Звонили от Челомея. Владимир Николаевич просил срочно приехать". И повторил: "Срочно. Машина уже заказана".

Ехали с волнением. Зачем? Что случилось? Варианты ответов прокручивались в голове, но вслух не обсуждались. Прибыли, вошли в приемную, их тут же пригласили в кабинет. Внешне строгий и обычно немногословный Главный конструктор поднялся навстречу, протянул вперед руки, как бы стремясь обнять обоих сразу, приветливо поздоровался и сказал: "Пойдемте, не будем терять времени. И у меня, и у вас оно ограничено".

Направились в цех-лабораторию, где стоял аналог — точная копия орбитальной станции. Челомей первым поднялся по трапу к переходному люку. Космонавты последовали за ним. Около люка он остановился, внимательно посмотрел на обоих и, как бы приглашая за собой, нырнул в узкий проем. Они "нырнули" за ним. Осмотрелись. Главный конструктор внимательно наблюдал за реакцией космонавтов. Он понимал, что станция в принципе для них не новость, на тренажере "Салюта" они уже работали и многое постигли. Челомей выжидал, чтобы начать тот разговор, ради которого он пригласил экипаж к себе.

— Помечтаем, — начал с улыбкой и стал рисовать картинки космических путешествий. — Люди уже побывали на Луне, со временем отправятся и к дальним планетам. Это сейчас год пребывания в космическом полете воспринимается как нечто фантастическое. А ведь наступит такое. К Марсу полетим, кольца Сатурна вблизи увидим… Конечно же, не все мы можем предугадать и решить сегодня. Но пора начинать кое-что делать уже сейчас…

Глазков вначале не понял, куда клонит Главный конструктор. Но постепенно его суждения конкретизировались на системах жизнеобеспечения, на газовой среде внутри "звездного корабля". Виктор и Юрий не упустили случая показать свои знания бортовых систем, но Челомей прервал их красноречие:

— А если вдруг пожар, отсеки станции наполнятся удушливой гарью? — задал он вопрос. — Если метеорит пробьет обшивку, если придется все-таки расстаться с атмосферой, что тогда?

Вот тут они поняли, о чем идет речь и зачем они здесь.

— Нам не все ясно, что произошло с предыдущим экипажем. А я хотел бы знать всю правду. Вы будете выполнять работу по смене атмосферы впервые. Замечу: атмосферу надо будет терять реально, без всяких условностей, не имитируя падение давления, а так, как будто бы попали в критическую ситуацию. Готовы к такому?

Он не торопил с ответом, а потому сразу же оговорил:

— Вы должны отчетливо сознавать, на что идете. Предстоит испытание, сложное и не во всем еще ясное. Но мы не толкаем вас на безумный риск. Хорошая подготовка на земле придаст вам уверенность, позволит работать в космосе с пониманием важности и необходимости задуманного…

— Готовы! — сдержанно, но твердо ответили Глазков и Горбатко.

— Вот и хорошо, — резюмировал Главный. — Я обязательно буду рядом с вами в это время… Точнее, рядом с руководителем полета.

…Все мы, земляне, большую часть времени проводим в закрытых помещениях — цехах, учебных аудиториях, спортзалах, кинотеатрах, у себя дома. В зависимости от количества людей, рода их занятий, особенностей технологических процессов, специфики учреждения в рабочих и жилых помещениях бытуют свои запахи. Одни — приятны, и мы даже искусственно создаем тот или иной аромат, другие — создают дискомфорт, утомляемость, вызывают головную боль. На Земле это не создает особых проблем. Положение легко исправить, открыв форточку или окно, а еще лучше, создав небольшой сквозняк. Свежий воздух вмиг очистит атмосферу, взбодрит, поднимет настроение.

А в космосе? Продолжительность космических экспедиций исчисляется многими месяцами, порой на станции находятся сразу шесть человек, на борту работают плавильные печи, биолаборатории, хранятся расходные материалы, в специальных контейнерах — живые организмы и растения, всюду нагромождение техники. И все в замкнутом объеме. Это и побудило конструкторов задуматься о создании специальной системы "проветривания".

А если произошла разгерметизация, если метеорит пробил корпус станции, и воздух стал стремительно стравливаться наружу? Вот тут-то и пригодятся баллоны со сжатым воздухом. Его запас обеспечит людям время для принятия мер спасения: надеть скафандры, заделать пробоину, задраить переходные люки, чтобы изолировать поврежденное помещение. Чем больше запас воздуха, тем шире возможности системы компенсации потерь, тем больше времени на принятие решения по ликвидации аварии или экстренного спасения.

7 февраля "Союз-24" начал путь к "Салюту-5". Стыковка, переход, первый этап работы прошли нормально. "Тереки" (позывной экипажа) с нетерпением ждали начала испытаний. На третьей неделе полета "Заря" запросила готовность экипажа к выполнению операции "Атмосфера".

— "Терек-1" готов, "Терек-2" готов, — отозвались с орбиты.

— Принято, — подтвердил руководитель дежурной смены и напомнил о контроле герметичности скафандров.

— Уже проверили. Ждем разрешения на начало работ.

Волнение в ЦУПе нарастало вместе с приближением решающего момента. Вспомнилась трагедия на "Союзе-11", но вслух об этом — ни слова. Радиообмен выдерживался в строгих и лаконичных тонах.

— Еще раз повторите показания приборов, — попросила "Заря".

С орбиты передали несколько групп цифр. Наступила пауза, и в эфир ушло короткое: "Начинайте!".

— Начинай, Юра, — голос Горбатко звучал негромко, но твердо.

Глазков не торопясь, потихоньку открывает клапан. В какой-то момент послышалось шипение, которое усиливалось. Свистящий раздражающий звук предупреждал, что воздух станции устремился наружу. Стрелка прибора на пульте дрогнула и поползла влево. Началось падение давления.

— Командир, воздух уходит, — предупредил Глазков. — Веду контроль.

Они слышали тревожное шипение, не отрывали глаз от прибора и переживали то странное ощущение, которое можно назвать ожиданием неожиданного. Давление в станции падало. Уже был пройден тот рубеж, за которым, не будь они в скафандрах, наступило бы то, что случилось на "Союзе-11".

— "Тереки", ждем показания приборов, — напомнила "Заря".

— Давление продолжает падать, — ответили с орбиты.

— Сколько? — спросили с Земли.

Приближалась граница срабатывания автоматического устройства, которое должно было обеспечить подачу воздуха из баллонов. И снова напряженное внимание к приборам. Не подведет ли автоматика? Не подвела. Громкое шипение подтвердило, что воздух пошел. Невидимой стеной он двинулся по отсекам.

— Как давление, "Тереки"?

— Пока все в норме.

— Почему пока? — встревожилась "Заря".

— С давлением все в норме. Регулируем сброс и нагнетание. Все идет по циклограмме…

Система действовала безупречно.

— "Тереки", пора заканчивать, — скомандовали из ЦУПа. — Можете отдохнуть…

Это разрешение на отдых было очень кстати. Вроде бы просто и прозаично прошла операция "Атмосфера", а подустали они порядком. От напряжения, от понимания того, что если вдруг нарушится режим, надо срочно покидать станцию.

"Неприятное это ощущение, когда станция теряет герметичность?" — спросил Глазкова после полета. Он честно признался:

— В общем-то, да. Здесь борются два чувства: сознание и подсознание. В конечном итоге побеждает уверенность. Мы знали, что испытаниям на орбите предшествовало много наземных проб: автономных и в комплексе с другими системами. — Он улыбнулся и добавил: — Никогда не спрашивай: страшно было или нет. Даже те, кто твердо ответят "нет", скажут полуправду.

…Минуло два десятилетия, но ни на последующих "Салютах", ни на "Мире" замена атмосферы не проводилась. Специалисты говорят, что не было необходимости. И все-таки был один тревожный момент. На "Салюте-6". О нем рассказывал Владимир Коваленок. — Случается, — говорил, — что ночью вдруг беспричинно просыпаешься. И первое, что испытываешь, — необъяснимое чувство тревоги, недоброе предчувствие чего-то. Вот так было и с нами. В станции тихо, только мерно зуммируют приборы системы жизнеобеспечения, да вентилятор слегка шелестит своими мягкими лопастями. На станции темновато. Горели только дежурные светильники, и в их неярком свете вырисовывался интерьер "Салюта". Подплыл к иллюминатору. За стеклом — сплошная чернота и россыпь далеких звезд. Часы показывали 4.25. Подумал: надо проверить, как "Кристалл" работает. Но что это? Небо чертил огненный след. Яркое пятно размером с теннисный мячик мчалось прямо на станцию и, чуть не зацепив якорь, скользнуло вниз. Я почувствовал испарину и легкую дрожь. До сознания дошло: если бы этот метеорит не проскочил мимо, он прошил бы станцию насквозь. Мы были без скафандров и вряд ли успели бы их надеть…

Виктор Горбатко и Юрий Глазков. На их долю выпала операция "Атмосфера"

 

XIV. Я — "Урал", уточните район посадки…

Горячий раскаленный город бежал навстречу автобусу. Повсюду въевшаяся серая пыль, которую больше не замечаешь. Прямые улицы, невысокие дома, пожухлые от солнца деревья, живущие лишь "поливом". Что будет сегодня, и какая неведомая сила заставляет преодолевать прогоны улиц, шоссейку с КПП, собственное равнодушие? Это перед первым стартом все не так, все взбудоражено, волнительно, непривычно. Второй загоняет эмоции внутрь, восприятия становятся размытыми. Думаешь не о полете, а о том, как ребята вернутся после пуска в гостиницу, засяду по номерам на всю ночь, и будет весело и хмельно.

Душно. Он привык к жаре, но хочется скорее к кондиционеру, вдохнуть глоток прохлады и снова уйти в себя, раствориться собственных мыслях — так быстрее летит время.

Автобус притормозил у "монтажки" (МИК — монтажно-испытательный корпус). Василий Лазарев взглянул на свой хронометр. На все про все оставалось три часа.

… По громкой связи передали:

— Есть переход на бортовое питание!

Лазарев почувствовал локоть бортинженера. Олег Макаров улыбался и крутил головой. По его глазам и по этому молчаливому жесту командир понял, что он хочет сказать: "Обратного пути нет, только вперед". В ответ подмигнул: мол, сейчас затрясет, готовься. И тут же прошли очередные команды: "Есть предварительная… Есть основная!" И — прощай Земля! Прости, что они, быть может, единственные, кто расстается с тобой с легким сердцем. Впереди у них — космос.

Двигатели вышли на режим, и "Союз-18", властно влекомый ракетой-носителем, устремился навстречу солнцу. На 120-й секунде полета отделились "боковушки". На 150-й прошел сброс головного обтекателя, и в иллюминатор ослепительным пучком ударил яркий блик. Все, как и должно быть. На 180-й секунде Земля подтвердила: "Полет нормальный!".

261-я секунда. По расчету должно произойти отделение второй ступени. В этот момент Василий почувствовал тангажную раскачку, подумал: "Качает сильнее, чем в прошлый раз". Поднял руку и увидел: ее водит. Передал на Землю. В этот самый момент солнечный зайчик в правом иллюминаторе резко ушел из поля зрения.

Громкий звук сирены и тревожное мигание красного табло "Авария носителя" на какой-то миг вызвали недоумение: "Что за чертовщина?" Гул двигателей прекратился. Началось вращение. В иллюминаторе вспыхивали рваные блики, резко наступила невесомость, очень короткая. Сирена продолжала надрывно гудеть и мешала сосредоточиться. Командир выключил ее.

На Байконуре не знали о случившемся. Информатор вешал по громкой связи: "285-я секунда. Полет нормальный!.. 290-я полет нормальный!.. 300-я.."

Это начинало раздражать "Уралов", которые слышали все это по трансляции, хотелось выругаться, крикнуть: "Вы что там, с ума сошли! Какой к черту нормальный!"

"События, отличающиеся особой жестокостью, вызывают защитную реакцию человеческого мозга", — почему-то вдруг вспомнились строки из учебника, который штудировал в медицинском институте. Случившееся не то что напугало, нет, оно резко сдвинуло привычное понятие времени, перевело их жизнь в иное, немыслимое по своей скоротечности измерение. И когда этот сдвиг вовлек экипаж в атмосферу стремительного осмысления происходящего, указать верный путь к действиям могла лишь холодная рассудительность. Еще в бытность летчиком-испытателем Василий усвоил одну истину: "Волнение — признак неуверенности". Так его учили…

Все происходило в какие-то ничтожные доли секунды. Сознанием понимал: где-то произошел серьезный "сбой". Но какой и где? Космическая техника устроена так, что все решения на активном участке полета принимает автоматика. Космонавты знали логику всех включений и выключений, последовательность всех процессов, но то, что случилось, выходило за рамки понимания.

"Волнение — признак неуверенности", — повторил про себя командир. Мысли путались: "Что же все-таки произошло? Что происходит? Что будет дальше?" Гнетущая неопределенность давила, торопила, рождала тревогу. Абсолютно бесстрашных людей не существует. Разве что только в сказках. Чувство опасности ощущают все — это факт! Другое дело, одни острее, другие — нет. Одним чувство опасности прибавляет сил, мобилизует, заставляет думать и анализировать много быстрее, чем в обычной обстановке, в других оно вселяет панику, растерянность, делает их трусами, которые, растерявшись, не могут принять верного решения и погибают.

Писатель М.Каминский, в прошлом известный полярный летчик, сказал однажды: "Отвага не существует сама по себе. Ее рождает борьба за жизнь, за правду, за справедливость, за новые знания".

"Волнение — признак неуверенности". Эта навязчивая фраза крутилась в голове командира. Он гнал ее: "Думай, Василий, думай…" И они думали, оба твердо знали, что автоматика, взявшая на себя весь дальнейший ход "действий", будет работать в строгом временном режиме. Их задача — не ошибиться в выполнении нескольких важных операций, необходимых в данной ситуации. Действовали синхронно и слаженно.

Потом ощутили резкий толчок. Пиротехника "раскидала" все корабельные блоки. Они остались в спускаемом аппарате. Началось падение. Через секунду или две после этого стала подкрадываться перегрузка. Она быстро нарастала. Темп нарастания был много больше, чем они ожидали. Невидимая чудовищная сила вдавила Василия в кресло и налила веки свинцом. Дышать становилось все труднее. "Олег, попробуй кричать, это поможет, — предупредил товарища. — Сильнее кричи, сильнее!.." Тяжесть перегрузки ломала, лишала возможности говорить, "съедала" все звуки, оставляя только гортанный храп и сдавленное сопение. Оба всеми силами старались противодействовать перегрузке. Наконец тяжесть стала спадать. Уже потом, когда анализировались записи приборов, было установлено, что после "пика", превысившего 20 g, был второй — на 6 единиц, но они его не почувствовали.

"Что же произошло?" Вопрос оставался без ответа. Были предположения. Были попытки их проверить, но все путалось, и они ничего не могли понять. Одно знали: корабль возвращается на Землю в аварийном режиме.

— Я — "Урал", уточните район посадки, — запросил командир.

Эфир не отозвался.

— Ну и молчите! — Это уже про себя. — Да и что они могут там уточнить. Наверное все стоят на ушах. Или того хуже…

Быстрый взгляд на часы и уже спокойно: "Куда же мы сядем?" Спросил Олега. Тот стал прикидывать. В тот же момент кольнуло нетерпение: " Почему не раскрываются парашюты?" Командир снова посмотрел на секундомер: "Еще рано". "Волнение — признак неуверенности", — в который раз повторил себе.

Секунда, еще секунда…

Потом его спросят: "Это были долгие секунды"? Он скажет: "Не заметил". Это будет правда.

"Есть только миг между прошлым и будущим, и только он называется жизнь…" Так, кажется, поется в песне. И смысл в этих словах есть. Один короткий миг. Мысли прервал щелчок отстрела люка парашютной системы. "Все идет штатно", — подумал и хмыкнул: "Штатно".

— Ты о чем? — отозвался Олег.

Василий не успел ответить, как их еще раз тряхнуло. Сработали вытяжной и основной парашюты.

— Прикинь, куда идем? — не отвечая на вопрос, попросил бортинженера.

— В Китай, — ответил без промедления Олег. — Начнем наше первое заграничное путешествие.

— Я не шучу! — Василий скорее прохрипел, чем сказал.

— Сейчас, командир.

Олег рассчитал почти точно. Сели они чуть в стороне от предполагаемого места.

Было обидно и неприятно. Много и долго готовились они к этой работе, и вдруг такое… Да и сам факт "сбоя" малоприятен. Случайный "боб" поставил их на грань жизни и смерти. Впрочем, еще не все кончилось.

Они ждали включения двигателей мягкой посадки. Легкий толчок. И вдруг корабль стало тянуть и разворачивать, словно он, сел на воду. "Еще один сюрприз?" — мелькнула мысль. Иллюминатор, который был черным от копоти, вдруг просветлел (потом окажется — от трения о снег), и командир увидел ствол могучего дерева. "Нет, это земля!", — подумал с облегчением.

Пальцы уже давно нащупали кнопку отстрела одной из стренг парашютной системы. Нажал! Корабль обрел устойчивость. Наступила тишина, неприятная тишина. "Зачем она? — подумал. — Надо открывать люк". Отстегнулся от привязной системы и высунулся. В лицо ударила прохлада. Он жадно пил ее. Нет, глотал. Жадно, отрывисто, полным ртом. Но утоление не наступало. Осмотрелся: "Черт побери, погода здесь совсем не такая, что провожала на Байконуре. Ветер, снег, плотная низкая облачность, температура ниже нуля". Кругом был лес. Парашют зацепился за деревья, а корабль завис у края пропасти.

Сколько же времени? Этого он понять не мог: часы поставлены по Москве, на Байконуре плюс два, а здесь? Надвигались сумерки. "Похоже, темнеет здесь рано и быстро". Он спрыгнул вниз и по грудь провалился в рыхлый снег. Рядом плюхнулся Олег. Ветер бросал в лицо колючий снег. Тишину нарушил громкий треск. Тысячеметровый купол парашюта, словно наполненный парус, с силой тянул стропы и ломал огромную сосну. Снег под днищем корабля подтаял, и он угрожающе сползал к обрыву. Внизу темнел провал: метров пятьсот — шестьсот.

— Снимаем скафандры и под корабль их! — приказал командир. — Иначе завалится.

Они разделись. Теперь ветер пробирал до костей. Вскоре послышался гул моторов. Самолет! Он приближался, потом начал ходить кругами. Стало ясно: сигнал принят, их засекли. Командир настроил рацию. "Все нормально?" — спросили с борта. "Если то, что мы здесь — нормально, значит так", — ответил с ехидцей. В эфире молчание. "Конечно, нормально", — успокоил поисковиков. "Как самочувствие?" — голос с борта. "По погоде", — буркнул Олег Макаров.

А погода не давала никаких надежд на то, что их снимут с этого "ласточкиного гнезда". Ползая по глубокому снегу, набрали сухих веток, сложили костер, пристроились рядышком. Ночью несколько раз появлялся самолет, как бы напоминая, что их не забыли.

— Спать не будем, командир, — мечтательно произнес Олег. — Такую красивую ночь мы вряд ли еще увидим.

Они долго молчали, собираясь с мыслями, анализируя происшедшее.

— Вот и испытали "аварийку" в натуральных условиях, — начал Олег.

— Да, нам выпало быть первыми и, дай Бог, последними, — поддержал его Василий.

Лазарев вздохнул, а про себя подумал: "Остались живы, и этим все сказано". Огромные сосны гудели, бросая вниз колючие иглы. Темнота сгущалась. Неожиданная и суровая картина предстала настолько четко, что они вдруг растерялись. Потом цепко ухватили друг друга за руки, расцеловались крепко, по-мужски.

— С днем рождения, — подмигнул Василий и постарался улыбнуться.

— С именинами, — уточнил Олег и тоже скривил губы. — Теперь будем жить.

— Почему с именинами? Какой сегодня день? Да, ладно пусть так…

Сказал, а быстрая профессиональная мысль врача уже работала в другом направлении: "Столь большие перегрузки могут оставить "след" и стать причиной отчисления из отряда. Тогда дорога в космос закрывалась навсегда". Но вслух он произнес иное:

— Надо побольше огня, а то крепко прохватит. Остывать нельзя. Доставай инструкции, они теперь не нужны, будем жечь…

Лазарев знал лесистые горы. Незнакомая местность была впрямь похожа на его родной Алтай. Стало быть, выбраться отсюда скоро не удастся. Он посмотрел на часы.

— Торопись! Сейчас главное — не потерять связь.

— А я так думаю, Вася: нам крепко повезло, — тихо отозвался Олег. — Считай, мы в сорочке родились.

В серо-черном небе не было ни звезд, ни Луны. Рваные низкие облака плыли с востока, цепляясь за верхушки деревьев. Ветер уныло запевал свою нудную песню, срываясь на пронзительный свист. Он налетал порывами, по-разбойничьи неожиданно бросал в лицо колкий снег. Потом донес слабенький стрекот. Василий напряг слух. "Вроде бы вертолет?" И, словно подслушав его мысли, бортинженер повернул голову в сторону звука. Он надвигался откуда-то издалека. Все громче и громче.

— Вертолет! — почти закричал Олег. — Вертолет! Слышишь, Вася?

— И вижу. Вон мигающий красный огонек.

— Нашли все-таки!

— Да нет, не нашли. Он уходит. Если бы нашел, то завис… Вертолет протрещал где-то совсем рядом и стал удаляться. Вскоре он появился снова. И опять ушел в ночь.

— Поедим? — командир развернул аварийный запас и достал галеты, тубы с соком и банку консервов.

— Пора, — согласился бортинженер. — Целый день в желудке пусто. И пить хочется…

— Мне тоже. Но только не сока. Сейчас бы…

— Чего-либо покрепче, — подсказал Олег. — Стаканчик — другой. Так?

— Хотя бы один…

Жевать было трудно. То ли от холода, то ли от усталости и ломки, которую им устроила жестокая перегрузка. Да и аппетита особого не было. Скорее понимание того, что надо чуть-чуть восстановить силы. Когда их снимут с этой скалы, они не знали. Но готовились к худшему.

Из темноты донесся крик испуганной птицы. Ветер отнес его в сторону и заглушил. Они сидели молча, крепко прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Каждый думал о своем. Прошел час или два. Сосны продолжали тревожно шептаться. Двое сидели у костра и легкое их дыхание не могло нарушить подступающую со всех сторон тишину. На душе было радостно и тоскливо. Странное соседство чувств, но что поделаешь, если это именно так. С рассветом снова появился вертолет. На этот раз он не спешил уходить, а завис над соснами. Спустили трос.

— Пойдешь первым, — сказал командир.

Лазарева подняли вторым. Перед тем, как защелкнуть карабин, он закрыл люк корабля, взял сумку с документами и прощально взглянул на свой "Союз". "Нет, ты ни в чем не виноват. Ты сделал свое дело", — подумал и дернул за трос. Тот натянулся, и Василий почувствовал что плывет вверх. Последний прощальный взгляд на маленькую поляну и обрыв. "До свидания говорить не буду, — подумал про себя. — Надеюсь, что сюда больше не попадем и свидеться не придется". Он был откровенно доволен, что их увозят отсюда.

"5 апреля 1975 года произведен запуск ракеты-носителя с пилотируемым космическим кораблем "Союз" для продолжения экспериментов совместно со станцией "Салют-4". На борту корабля находился экипаж в составе Героев Советского Союза летчиков-космонавтов СССР Лазарева Василия Григорьевича, Макарова I Олега Григорьевича. На участке работы третьей ступени произошло отклонение параметров движения ракеты-носителя от расчетных значений, и автоматическим устройством была выдана команда на прекращение дальнейшего полета по программе и отделение космического корабля для возвращения на Землю. Спускаемый аппарат совершил мягкую посадку юго-западнее города Горно-Алтайска. Поисково-спасательная служба обеспечила доставку космонавтов на космодром. Самочувствие товарищей В.Г.Лазарева и О.Г.Макарова хорошее".

Такое короткое сообщение появилось в газетах только 8 мая и было спрятано во внутренних полосах. Ни слова об истинной причине, серьезнейшем отказе техники, чрезвычайно сложной ситуации, в которую попал экипаж.

Позднее этот корабль назовут "Союз-18-1", а в техническом заключении, которое подпишут члены Государственной комиссии, появятся строки: "После отделения корабль совершил суборбитальный полет длительностью 21 минута 27 секунд, поднявшись на высоту 192 км и пролетев 1574 км".

…Передо мной небольшая книжка "Не может быть" (Альманах чудес, сенсаций и тайн. Выпуск второй. Август 1991 г. Москва, издательство "Новости"). Третий ее раздел озаглавлен: "Я люблю НЛО". В нем помещена статья Евгения Крушельницкого — "Пришелец появился вовремя"… Вот только одна цитата из этого повествования:

"… странный НЛО, который висел в небе Байконура 5 апреля 1975 года, устроил землянам куда более серьезные неприятности. "Союз-18-1, пилотируемый полковником В.Лазаревым и бортинженером О.Макаровым, поднявшись на высоту 192 километра, потерпел аварию. По мнению подполковника В.Ильина, который все это наблюдал, причина именно в НЛО".

Это еще одна неправда о том полете. Не знаю, кто такой подполковник В.Ильин, на Байконуре я его не встречал ни в тот апрельский день, 5 числа, ни раньше, ни потом.

И все-таки, вернусь еще раз к началу полета. После долгих и навязчивых "Двигатели работают устойчиво", "Полет нормальный", "Тангаж и рыскание в норме", резкое "Авария носителя!" было подобно взрыву, встряхнувшему всех, кто был на смотровой площадке. Началась суета. Большое начальство рвалось к телефонам ВЧ-связи, чтобы доложить еще большему о случившемся и тем самым оградить себя от каких-либо упреков. Те, кто рангом пониже, пребывали в растерянности или сновали между группами "технарей", прислушиваясь к разного толка предположениям. Один из членов Госкомиссии, бросив испуганный взгляд на "кучковавшихся" в сторонке журналистов, нервно прошипел: "Немедленно в автобус и — в город. Вам здесь нечего делать!" Тут же сработала служба режима, и ПАЗик с табличкой "Пресса" буквально вытолкнули со стоянки.

В Ленинске никакой информации не было. Люди с "площадки" стали возвращаться в гостиницу, спустя часа два-три. Новости были печальные: "Погибли". Кто-то из коллег предложил: "Пойдемте, помянем". Достали бутылку водки, разлили. И тут появился запыхавшийся Дима Солодов — телеметрист из ОКБ МЭИ: "Живы! Живы!" Началось ликование. Димку подхватили на руки и стали подбрасывать к потолку. Его черный костюм побелел от мела, а мы продолжали что-то кричать и бросать, бросать… О водке позабыли, а вспомнив, быстро разобрали стаканы: "За экипаж! За Васю и Олега! За Уралов"!

С Байконура мы улетали 7 мая. Самолет Ил-18 летит до Москвы более трех часов. Устроившись в конце салона, написал обо всем, что происходило в космосе и на Земле. Прямо с аэродрома повез визировать. Без "закорючки" о публикации не могло быть и речи. Всю информацию о делах космических контролировали "политики" и "технари", они и решали, что и как говорить о "самих себе". Рукопись мне завернули: "Спрячьте, об этом сообщать нецелесообразно. Во всяком случае — пока".

— Я написал неправду? — допытывался у того, кто имел право запрещать или разрешать.

— У каждого своя правда, — прозвучало в ответ.

— Не бывает такого, она общая для всех. Когда не врешь, легче жить, не надо всю жизнь помнить, что ты соврал.

— Иногда ложь нужна для дела, есть так называемая святая ложь… И не делайте вид, что не поняли меня, — начинал раздражаться мой собеседник. — Честь государства и партии нельзя не защищать. А вы хотите лить грязь на себя и других. Зачем?

— Честь и ложь несовместимы, их нельзя ставить рядом.

— Идите! — это резкое и злое означало, что аудиенция закончена.

— Рукопись я оставляю. Пусть она жжет вам совесть, — повернулся и ушел.

И только через восемь лет мне удалось вкратце рассказать о том драматичном полете в "Красной звезде".

Василий Лазарев и Олег Макаров потому и выдержали испытание в космосе, что многое постигли на земле

 

XV. В плену орбиты

"Может быть, мне все-таки удастся вырваться! За несколько часов до неминуемой смерти…"

Тот, кто попал в плен орбиты, внимательно разглядывал летящий рядом русский корабль. Он разворачивался, короткие языки-струйки "вытекали" из носовых сопел. Работал автомат коррекции…

"Я обниму этого парня, как брата после долгой разлуки, едва только он втащит меня в свою махину. И с удовольствием отправлюсь с ним домой кружным путем!"

Чувство избавления медленно просыпалось и захлестывало его. Он понимал, что возвращается к жизни, и улыбался…

"И вообще мне всегда хотелось посмотреть, как выглядит их корабль изнутри…"

Это строки из фантастического романа Мартина Кэйдина "Потерянный на орбите". Летчик-испытатель, переживший много тяжелых минут в воздухе, он стал консультантом президента США по вопросам космонавтики. Книга появилась в 1964 году. Пилотируемые полеты только набирали силу, но автор попытался представить возможный исход каждого полета. Однако захватывающие коллизии его повествования меркнут перед правдой жизни.

Говорят, надежда умирает последней. Это относится к миру, где нет ничего вечного. Но как порой хочется, чтобы надежда жила по возможности дольше, а еще лучше, чтобы не умирала совсем.

… Холодный степной ветер налетал на "площадку" резкими упругими порывами, грохотал в фермах обслуживания, унося голоса тех, кто готовил ракету. Стартовики, привыкшие к капризам погоды, с надеждой ожидали прогноз синоптиков. Но метеослужба Байконура не радовала.

Тревожился и Николай Рукавишников — командир корабля "Союз-33", который на исходе 10 апреля 1979 года должен был начать путь к орбитальной станции "Салют-6". Степные ветры, перебивая друг друга, в межсезонье в этих местах появляются часто. У ветров характер, как у людей. По весне они носятся в пространстве озорные, свистящие, не зная куда себя деть от радости, разбрасывая по просыпающейся степи красно-желтые лепестки низкорослых тюльпанов. Свой норов у летних ветров, в пору, когда еще не наступила жара. Эти по-своему хороши, ласковые, напоенные свежестью. Притомившись за день, они без всяких капризов укладывались к вечеру в складчатых неровностях степи, прятались за бугорки и не тревожили никого до самого утра. Но были и злые, как в том декабре, когда Николай Рукавишников стартовал второй раз. Они начали подниматься песчаными пыльными вихрями, вихри разматывали по степи клубочки перекати-поле, бросали в лицо колючий снег или льдинки замерзающего налету дождя. Когда налетал такой вихрь на пусковую площадку, даже стальная махина ферм, окружающих ракету, тускнела в сером буйстве снежной пыли.

Нечто подобное было и в тот день. Николай знал, что есть ограничения "по ветру", что допускаемый предел 25 метров в секунду, что пока "степняк" еще не набрал силу, но к вечеру обещали усиление. Однако на Байконуре приняли решение старт не переносить. Было 20 часов 34 минуты, когда экипаж начал отсчет полетного времени.

— Десять секунд — полет нормальный! — хрипело в наушниках, но командир понимал, что эти первые секунды — все равно что ничего. Надо подождать еще чуть-чуть. Вот сейчас будет отделение "боковушек"…

— Тридцать секунд — полет нормальный! Тангаж и рыскание в норме!..

— Еще чуть-чуть, — успокаивал себя.

— Сорок секунд…

— Сорок. Это уже хорошо. Идет ракета, идет… Пока! И дальше бы так шла.

— Есть отделение!..

Невозмутимый Николай Рукавишников. В жизни он совсем другой: веселый, улыбчивый, добрый…

Четвертый рейс по программе "Интеркосмос" (в нем участвовал космонавт Болгарии Георгий Иванов) миновал этап вывода, и корабль вышел на промежуточную орбиту. За первые сутки полета были выполнены все тесты, три маневра дальнего сближения, бортовые системы "Союза-33" работали нормально. Приближался самый ответственный момент, от которого зависел успех международной экспедиции. Корабль и станцию разделяли шестнадцать километров. Система радиоизмерений "Игла" работала в индикаторном режиме, выдавая экипажу и операторам Центра управления данные о дальности и скорости сближения. Расстояние между космическими объектами планомерно сокращалось.

— Дальность девять, — сообщили "Сатурны". — Включаем БУС.

БУС — это сокращенное название блока управления сближением. На этом участке полета работала автоматика. Ее электронный мозг быстро и безошибочно анализировал параметры относительного движения корабля и станции, сравнивал их с расчетными, а автоматическое устройство четко выдавало команды на разгон, торможение и компенсацию боковых отклонений.

— Дальность четыре километра, — доложил по циркуляру оператор по контролю сближения.

— Станцию наблюдаем, — отозвались "Сатурны". — Объект расположен на четыре клетки вверх, точно по центру.

В переговоры с Землей включились и "Протоны" (позывной В.Ляхова и В.Рюмина, которые находились на станции "Салют-6").

— Коля, ты чем стучать будешь? — весело спросил Ляхов.

— Как и положено, — отозвался Рукавишников. — У нас для вас гостинцы, отличный гостевой набор для дружеского ужина.

— Тогда ждем, люк откроем без задержки.

— Внимание всем! — голос дежурного руководителя смены Центра управления полетом вдруг стал тревожным и отрывистым. Он обратил внимание, что "Игла" и двигатель выключаются самостоятельно. Сближающе-корректирующий двигатель недорабатывает: вместо расчетных шести секунд проработал лишь три. Что это — случайный сбой в системе "Игла" или неполадки в самом двигателе?

Любая заминка на участке сближения может привести к срыву стыковки, а вместе с этим и всей программы полета. Такое уже бывало. Версия о двигателе казалась маловероятной: он еще ни разу "сюрпризов" не преподносил. Да и сейчас первые шесть включений прошли без замечаний. А вот на седьмом… Рукавишников скажет потом:

— То, что двигатель недоработал, я заметил сразу, да и почувствовал, что пусковой толчок был неровный. Как будто корабль начал вибрировать, я даже протянул руку и "успокоил" пульт, попридержал его… Трижды включал двигатель и понял, что давление в камере сгорания меньше нормы. Но тогда грешил на систему управления…

Время торопило. Пройдена точка минимального расстояния, которое удалось достигнуть. С этой секунды "Союз-33" и "Салют-6" начали расходиться. Но сближение еще было возможно, и руководитель полета Алексей Елисеев передал в эфир:

— "Сатурны", включите "Иглу", разрешение СКД от БУС.

Двигатель включился на разгон и сразу же выключился. Значит сбой не был случайным, есть какой-то скрытый дефект, надо искать.

— "Сатурны", — прервал паузу Елисеев, — режим сближения прекращаем. На следующем витке сообщим наше решение. Он интуитивно чувствовал, что произошло нечто более серьезное, что вряд ли удастся так быстро разобраться в ситуации и потому добавил: "Снимите скафандры".

Руководитель полетом Алексей Елисеев умеет

Руководитель полетом Алексей Елисеев умеет "держать нервы" даже в сложнейших ситуациях

Наступило тягостное молчание. Минуту или две слышалось легкое потрескивание в динамиках, потом голос Рукавишникова:

— Может быть, пока не снимать скафандры?

— Если примем другое решение, — уклончиво ответила Земля, — вы успеете их надеть…

— Понял, — повторил "Сатурн-1". — Мы перейдем в орбитальный отсек, но динамик будет включен, вызывайте. И уже обращаясь к Георгию Иванову добавил:

— Отдыхай, будем летать.

Главный зал Центра управления полетом

ЦУП вызвал на связь "Протонов": "Уточните. Вы четко наблюдали боковое свечение?" — спросил Елисеев.

— Да, — подтвердил Ляхов. — Двигатель корабля работал в сторону. Видели свечение из агрегатного отсека…

"Сатурны" слышали этот разговор. Иванов не во всем разобрался, а Рукавишников понял: дефект серьезный, двигатель барахлит, использовать его дальше нельзя.

… Шел второй час ночи. Приближался очередной сеанс связи, которого так ждали "Сатурны". Но что могла им сказать Земля? Существует жесткое правило: если шанс на успех сопряжен с риском, пусть даже самым малым, программе дается отбой.

— "Сатурны", повторное включение СКД не разрешается. Надо продумать дальнейшие действия. Спуск завтра, а пока — спать, — подытожили из ЦУПа. Легко сказать: спать. Впереди у экипажа была сложная ночь, думать нужно было о предстоящем. Позже Рукавишников расскажет: "Я знал, что завтрашний день будет нелегким, но не хотелось обострять обстановку. На Земле и так переживали за нас… Как командир, я отвечаю не только за себя и корабль, но и за Георгия. Он после слов Елисеева загрустил и даже сник немного. "Командир — говорит, — неужели мы не попадем на станцию?" Я пожал в ответ плечами, а про себя подумал, что дело может кончиться значительно хуже, и мы можем остаться пленниками орбиты"…

… Спать не хотелось. Надо думать, думать и ничего более. Рукавишников прогнозировал каждое свое действие и все то, что выполняла автоматика корабля. Из головы не выходил двигатель: что же не сделали они с Ивановым, чего не учли? Вспомнил компоновку двигательной установки. В ограниченном объеме плотно прижаты друг к другу камеры основного и дублирующего двигателей, множество трубопроводов, кабелей. Основной двигатель поврежден, это ясно. А если и дублирующий?..

На Земле тоже не спали. Специалисты сходились во мнении, что пробовать работать с опасным двигателем — риск большой. Есть резервный, но он не пригоден для сближения. Операторы ЦУПа, разработчики, баллистики перебирали десятки вариантов. Спорили до хрипоты. Временами казалось, что оптимальный вариант найден, но находились оппоненты, которые убедительно его опровергали.

Ситуация требовала четкости и определенности. Если резервный двигатель работоспособен, то экипаж не только вернется на Землю, но и попадет в обусловленный район. Если же не сработает, остается надежда на двигатели малой тяги, те самые, что используются для ориентации и причаливания. Может быть, удастся заставить их погасить скорость корабля. "Время непрерывной работы этих двигателей ограничено", — возражали оппоненты. Им отвечали: "Включим несколько раз и получим достаточный тормозной импульс". "Достаточный ли?" — не сдавались сомневающиеся. И были правы. Малый остаток топлива не гарантировал благополучный сход с орбиты, и потому этот вариант отвергли.

Было и совсем "лихое" предложение: попытаться навести на корабль саму станцию, задействовать двигатели "Салюта-6" для стыковки с "Союзом-33". Если это получится, то тогда "Сатурны" перейдут на борт станции, а корабль можно "отбросить". Пока два экипажа будут работать на "Салюте", есть время для подготовки нового корабля. Он состыкуется со станцией в автоматическом режиме, а затем на нем можно будет возвратиться на Землю.

Этот вариант назвали "экзотическим". И вовсе не потому, что он требовал сложнейших баллистических расчетов, время работало против него с неумолимой жестокостью: с каждым часом "Союз-33" и "Салют-6" расходились на сто километров. А это уже много!

Наступило утро 12 апреля. За полтора часа до назначенного времени, не вытерпев пытки ожидания, Рукавишников вышел на связь:

— С добрым утром, как дела? — начал спокойно, словно ничего не случилось.

— Разбираемся, — ответили из ЦУПа.

— Ясно. Готовы принять данные на посадку.

— Тогда слушайте, — Елисеев стал излагать выбранный вариант. — Обратите внимание на предпусковые операции. Вместо основного двигателя — резервный… Из всех режимов мы не проверили автоматическую стабилизацию при его работе. Концовку обговорим позже.

— Поняли, — отозвался Николай. — Стабилизацию проверим в деле.

"Сатурны" стали готовиться к спуску. Но тут начались нелады с системой управления. Экипаж пытался устранить неисправность, но так и не успел завершить работу, когда подошло время включить двигатель.

В предспусковом сеансе Центр управления предупредил: если двигатель включится, возможны три варианта. Первый: двигатель отработает менее 90 секунд, тогда корабль остается на орбите. В этом случае космонавтам предписывалось не принимать поспешных решений, а ждать еще виток, чтобы вместе с Землей обсудить ситуацию. Второй: двигатель работает более 90 секунд, но менее расчетных 188. Тогда "Союз-33" в зависимости от полученного тормозного импульса в течение нескольких витков войдет в плотные слои атмосферы и совершит посадку. Где? На этот вопрос не было ответа. "Куда принесет!" И, наконец, третий вариант: двигатель расчетное время отработает. Тогда все нормально.

— Во втором варианте, — уточнил Елисеев, — попробуйте дополнительно включить вручную.

— Я уже думал об этом варианте, — успокоил Николай.

И снова хочу продолжить рассказ словами Коли Рукавишникова: "Бросил взгляд на часы и жду. Двигатель включился. Работает. Вот здесь напряжение стало нарастать. "60… 80… 90… 150… 160… 170…", — ведет отсчет секунд Георгий. Потом говорит: "Командир, на 188-й секунде будет выключение". Вот она, эта секунда! Но двигатель не выключается, продолжает работать. Что делать? Если дать ему работать и дальше, то мы очень круто войдем в атмосферу. Это опасно. А тут еще корабль начал терять стабилизацию. Это было кошмаром. К счастью стабилизация через несколько секунд восстановилась сама…"

К счастью! Текли секунды… минуты… Двигатель работал. Выключить его вручную, перевести корабль в режим баллистического спуска? А вдруг он работает не на полную тягу, и тогда они останутся на орбите. В ее плену навсегда! Космический корабль станет космическим гробом. И еще одна мысль мучила Николая: если был прогар камеры, то это грозило взрывом топлива. Он выдержал еще 25 секунд и выдал команду на выключение.

"Гул стих. Что теперь? В корабле тихо, в эфире тоже ни звука. Включаю все средства связи и кричу: "Двигатель проработал 213 секунд. Идем на баллистический спуск". Ответа нет. Повторяю доклад. Тишина. Если мы идем вниз, то перегрузки будут большие, десять единиц. Но это нас не страшило. Перетерпим. Где сядем — тоже неважно: найдут и спасут. Хуже, если импульс был слишком слабым, и тогда мы еще долго будем оставаться на орбите. А кислорода мало…"

Вот так проходил полет. Экипаж снова вышел в эфир. Ответа нет. Рукавишников включил все средства связи и открытым текстом передал: "Всем!.. Всем!.. Всем!.. Я — "Союз-33", я — "Союз-33"… — и далее о сложившейся ситуации. Он надеялся, что морские корабли — под ними была ночная Атлантика — или радиолюбители услышат голос с орбиты, и мир узнает о катастрофе, что произошла в космосе.

"Прошло 20 минут, потом — 25, а никакого признака входа в атмосферу не ощущалось. Была невесомость. Я заметил пылинку, которая висела прямо перед нами. "Смотри, — говорю Георгию, — это наша судьба. Если она пойдет вниз, мы спасены — начнется торможение". Мы не отрывали глаз от пылинки. Минуты кажутся долгими, как год. Но вот пылинка дрогнула и начала оседать…"

Судьба была к ним благосклонна. Стали нарастать перегрузки, а это означало, что корабль идет к Земле.

— Самолеты поисково-спасательной службы наблюдают плазменный след, — сообщил информатор Центра управления. — Дальность от расчетного места посадки 1800 километров.

— Какая там погода? — прорезался чуть насмешливый, но спокойный голос Рукавишникова.

— Погода пока нормальная, ветер слабый, метров пять, температура восемнадцать, место ровное…

— Это устраивает, — отозвался Николай, словно и не было мучительной ночи тревог и ожиданий.

Рванул парашют. После большой перегрузки тяжело дышалось. Высотомер откручивал метры и предупреждал, что пора приготовиться к касанию. Вскоре они почувствовали удар о землю, спускаемый аппарат перевернуло на бок, и он замер.

Вокруг было темно. Ровная степь без признаков жилья. Но это была земля. Она пахла прохладой и жухлой травой. Послышался гул вертолета, потом второго. Оба шли прямо на них. "Кто это: китайцы, арабы, наши?" Когда первый вертолет сел и открылся люк, в проеме появились люди в белых халатах. "Наши, — облегченно вздохнул командир, — врачи!"

Вот и все о том полете. Эпопея "Союза-33" уже принадлежит истории. Но в сердце экипажа она сохранится на всю жизнь. Ведь они вернулись, как говорят, "с того света". А еще хочу сказать, что детективы придумывают, писатели раскручивают фантастические ситуации, а жизнь пишет сама.

На спускаемом аппарате слетавшие оставляют автографы. Такова традиция

 

XVI. Взрыв

Сентябрь 1983-го. В ту осень Владимир Титов прибыл на Байконур, чтобы занять командирское кресло в корабле "Союз Т-10" (потом он войдет в историю как "Союз Т-10А", но это будет потом). Ничто в тот день (это было 26-е число) не предвещало беды. Горячее сентябрьское солнце, как бы нехотя, начало свой привычный путь к горизонту. В закатных бликах играли окна гостиницы "Космонавт". Экипаж выезжал на старт, когда уже начало смеркаться.

То, что случилось той ночью, может показаться неправдоподобным, придуманным. Однако все это — сущая правда. За секунды до пуска возникла чрезвычайная ситуация. Впрочем, "чрезвычайная" — слишком спокойно сказано. Опаснейшая ситуация… Даже не знаю, какие подобрать слова. И не возникла, а неожиданно и стремительно ворвалась в ход последних предпусковых секунд.

Накануне с утра и до поздней ночи экипаж (бортинженером был Геннадий Стрекалов) занимался предстартовыми делами: документацией, отсидкой в корабле, укладкой, тренажем и "общением" с медиками. Установившийся ритм вытянувшихся в цепочку дней и часов, когда пусть медленно, но неумолимо приближается тот рубеж, за которым должен начаться совсем иной мир. Та самая грань между земным и космическим, которая отделяет привычную "весомость" от непривычной и во многом еще загадочной невесомости.

На стартовый комплекс выехали, когда жара уже спала. Одевание в МИКе (монтажно-испытательном корпусе), шутки через стекло с журналистами, доклад председателю Государственной комиссии и несколько минут езды до "двойки" — стартовой площадки, с которой в апреле 1961-го провожали Юрия Гагарина.

Вот она, ракета. Когда смотришь на нее со стороны, кажется, что она тоже вся в нетерпении: заиндевевшая от кислородного испарения, отяжелевшая от топлива в баках, сдерживаемая своим огромным весом и металлом установочных ферм.

К лифту шли не торопясь, скафандр удобен для космоса, а на земле сковывает движения, утяжеляет ход. Сверху, с посадочной площадки, ракета кажется много выше. Владимир еще раз обвел взором черную бугристую степь, которая, как и он жила ожиданием. Было тихо. Тишину прерывали лишь команды по громкой связи. Дренажные клапаны "дышали" белыми облачками переохлажденного кислорода, и его прохлада приятно ласкала лицо.

Вот так все начиналось в ту ночь… На борту не знают, что произойдет через несколько коротких секунд

Провожающие помогли им забраться в спускаемый аппарат и занять места в креслах. Закрылась крышка люка. Теперь — работа по инструкции, проверка всего и вся на борту. Включили канал связи.

— "Океаны"! — ворвался голос оператора. — Объявляется двухчасовая готовность.

Владимир слегка подтолкнул Геннадия. Это означало, что надо "пройти" по всем пунктам бортжурнала. О сделанном сообщали в пусковой бункер. Работа шла по циклограмме, где каждая операция выполняется в строгой последовательности и в соответствии со временем.

Дальнейший рассказ о той ночи будет состоять как бы из двух частей. Первая — это слова, мысли и ощущения самого Владимира Титова, который находился в корабле. Вторая — то, что было видно со смотровой площадки. Короче: извне и изнутри.

В.Титов: После закрытия люка началась привычная работа, привычная в том смысле, что предстартовые операции многократно проигрывались на тренажере…

М.Ребров: Расчетное время старта 23 часа 37 минут 49 секунд. Днем было жарко: 25–27 градусов, а к ночи температура упала до плюс десяти. Ветерок теплый, но хлесткий. Временами порывы метров до 12-ти даже больше. На смотровой площадке малолюдно, подъезжать начнут позже. Это мы, журналисты, прибываем сюда раньше других. Впрочем, раньше других и уезжаем. Скорее к телефонам и телетайпам.

Предстартовые работы шли по стандартной схеме. Экипаж часто показывали по телевидению, по громкой связи были слышны переговоры с бортом. Там — все в порядке. Подошел Саша Иванченков, космонавт из НПО "Энергия". Разговорились о предстоящем, об орбитальной станции "Мир", которая должна прийти на смену "семерке". Спрашиваю: "Собираешься в третий полет или уже все?" "Надеюсь", — ответил, не скрывая неопределенности. Мол, не только от меня это зависит. Поговорили о томительных часах ожидания. Саша сказал, что в принципе время предстартовой "отсидки" в корабле можно сократить…

Подошел к перископу. Оптика приближала ракету и позволяла видеть многие детали. Там, на старте, все было спокойно.

В.Титов: Объявили полуторачасовую готовность. Продолжаем проверять системы, изредка переговариваемся с Геннадием. Изредка потому, что у нас все отработано, достаточно встретиться взглядом, чтобы понять друг друга. Проверку закончили чуть раньше, в резерве оставалось еще некоторое время. Геннадий вдруг вспомнил наш первый полет. Ты знаешь, он не был удачным. Заключил философски: "Фронтовики говорили, что в одну воронку снаряд дважды не попадает". Сказал и ухмыльнулся, намекая на нашу нестыковку с "Салютом" в апреле. "Не попадает", — ответил я и добавил: "Поправь ремни"…

М.Ребров: Подошел спортивный комиссар Иван Григорьевич Борисенко. Начал рассказывать о самом первом старте, на котором никто из журналистов не был. Вспомнил, как встречал Юрия Гагарина, заговорил о Сергее Павловиче Королеве… Его прервал информатор: "Идет прием телеметрии. Пульс у экипажа 80 и 72".

Радиообмен шел спокойно: короткий вопрос, короткий ответ. Изредка — уточнения. С борта говорили односложно, без эмоций и восклицаний. Сугубо деловой разговор. Борисенко отошел к "фирмачам", которые приехали посмотреть старт, а я решил заглянуть на КП поисково-спасательной службы. Там, на разложенных картах района, обозначены трасса выведения и места расположения спасательных средств. И тоже — деловые переговоры. Подумал: "Лучше не отвлекать"…

В.Титов: Из пультовой спрашивают: "Океаны", дать музыку на борт?" — Не успел ответить, как Геннадий буркнул: "Давайте". Мне тоже музыка по душе, но тогда хотелось просто тишины: захлопнуть бортжурнал, отвлечься от всяких цифр и помолчать. В наушниках раздались "модные ритмы". Пусть так! Это тоже разрядка.

М.Ребров: Готовность 30 минут. Все идет штатно, все по программе. Можно успеть выпить чашку кофе. Пошел в буфет, там почти никого. Вернувшись, решил подсчитать, сколько же довелось видеть стартов, и сбился. Одно знаю точно: все они неповторимы, каждый по-своему красив.

В.Титов: Быстро ли летело предстартовое время или плыло неторопливо, соразмерно тем многочисленным операциям, которые предстояло выполнить? Трудно сказать. В корабле порой за несколько коротких секунд можно пройти расстояние в несколько лет. Вернуться в прошлое так ощутимо, словно все это было вчера. Но отдаться воспоминаниям не удается, операторы отвлекают: что-то уточняют, что-то рекомендуют… Мы делали свое дело, мысленно представляя, что происходит с системами корабля и носителя. И снова — ожидание. Хотя паузы становились короче. Быстрее бы пройти последний этап.

Кроме непроизвольных экскурсов в прошлое, живешь и будущим, проигрываешь мысленно и старт, и выведение… Когда летел первый раз, ожидание было иное: быстрее бы ощутить, испытать, каково же в действительности то, о чем так много слышал от уже летавших ребят. Сейчас все проще и спокойнее.

М.Ребров: Готовность 15 минут. По громкой связи звучат слова: "САС взведен". САС — система аварийного спасения. Потом уточняются параметры корабля и ракеты. Рядом кто-то рассмеялся. Это реакция на шутку Володи Титова. Но я прослушал, что он сказал. Подумал: со временем у нас чувство внимания утрачивается, а им это непозволительно…

В.Титов: Перед первым стартом ожидание иллюзорное: впереди загадочная необычность. Второй раз иное — осознанное предвкушение вхождения в невесомость. Сначала будет обманчивая легкость, руки и ноги потеряют послушность, внутри все зависнет, удушливый комок подкатит к горлу, а голова нальется свинцом… У меня с невесомостью конфликта не было. И не было тревожной мысли: "Надолго ли это?" Просто помнил советы летавших и наших инструкторов: "Не суетись, веди себя спокойно, без резких движений, особенно головой". Обычно советуют не думать об ощущениях, думать о работе, и все стабилизируется. Так оно и было.

М.Ребров: Готовность одна минута! "Ключ — на старт!" — звучит металлический голос в динамиках. И тут же идет дублирование команды. Смотрю на часы и слушаю:

— Продувка!..

— Протяжка!..

— До старта 3 минуты 20 секунд.

— Идет наддув баков! До старта 2 минуты 30 секунд…

Считаю про себя, чтобы как-то ускорить время. Сейчас должна отойти кабель-мачта. На счете "25", когда мачта еще не двинулась, вдруг появилось красно-желтое пламя. Клубы черного дыма стали окутывать ракету. Но рева двигателей не слышно, хотя с появлением пламени обычно начинает нарастать гул и по степи идет ощутимая дрожь. А сейчас вроде бы тихо. Или так кажется? Странно…

В.Титов: Идет отсчет последних секунд… Ждем легкого толчка и появления гула внизу. Он оповестит о выходе двигателей на режим. Секунда, другая… Ожидание, затягивалось. Потом почувствовал, что ракету качнуло. Подумал: "Ветер рванул. Сейчас начнется наддув баков"… Прошла волна легкой вибрации. Не знаю почему, но это "дрожание" не понравилось. Снова подумал о ветре. Вибрация пошла на спад и через две — три секунды затихла. Взгляд на часы. Время! Но вот появилась вторая волна вибрации. Она быстро нарастала. Не успел сообразить, что происходит, как вдруг — сильный рывок…

Начальник космодрома "Байконур" генерал Алексей Шумилин у перископа. Это он нажал одну из кнопок в самый критический момент

М.Ребров: Меня охватила тревога. Спазм сжал горло. Белая колонна ракеты, освещенная прожекторами, стала как бы проваливаться вниз. Так казалось. Клокочущий желто-красно-черно-оранжевый дым бушевал и подбирался почти к самому верху. "Там люди! Сейчас это все рванет! Махина в триста тонн разнесет стартовое сооружение. Все разнесет!"

Тревогу сменил ужас: "Сейчас будет взрыв". И тут же что-то рванулось в черноту. Ракета? Нет, она оставалась на месте. Ночь, разорванная ярким светом, давила не своей бликующей чернотой, а разбушевавшимся огнем. На границе света и тени искрило и пузырилось.

— Сработал САС, — услышал чей-то голос за спиной.

"САС" сработал и парашют не подвел…

В.Титов: "Взрыв", — молнией пронзила мысль. Но испугаться не успел: "Если бы взрыв, то…" И тут же другая: "Опять идем не туда". А потом уже как-то спокойно: "Да, не туда"…

М.Ребров: Лучи прожекторов метались по небу в поисках отстрелянного корабля. Потом мелькнул парашют. Значит, сработало. Автоматика не подвела. А как же люди? Еще несколько напряженных секунд, и где-то в стороне степь всклубилась облаком пыли. Это включились двигатели мягкой посадки. Как там ребята? Живы ли?

В.Титов: Приглушенный треск вернул к действительности. Рвались пиропатроны. На какой-то миг оцепенел, но тут же понял: сбросился головной обтекатель. "Все"! — пульсирует мысль. И тут же: "Почему все? — перебиваю сам себя. — Что-то происходит не штатно. Но ведь происходит, а не оборвалось. Иначе… Значит, ничего страшного нет, где-то сбой, где-то…" Надо запомнить в деталях все происходящее. Это самое важное сейчас. И как можно больше надиктовать на магнитофон. Слышим сейчас чей-то голос, кажется Лени Кизима. Но уже и сами поняли: сработала система аварийного спасения. Далее все шло штатно. Сработал парашют, началось легкое покачивание. Смотрим друг на друга и молчим. Сели на днище. В левый иллюминатор видим горящий старт. Высказались по этому поводу. "Океаны"! — снова голос Кизима. — Спокойно, ребята. Все нормально. Сейчас к вам подойдут и помогут выйти из корабля. Не волнуйтесь, полетите в следующий раз!" Это последнее сообщение вызвало улыбку. Стремительный калейдоскоп мыслей остановился. Мы как будто вернулись с небес на Землю. Так ждали этого полета, мечтали, работали, тренировались, и все, оказывается напрасно…

М.Ребров: Пламя поубавилось, но искрить стало сильнее. В черном небе замелькал огоньками вертолет поисково-спасательной службы. Он неожиданно вынырнул из темноты и пошел на посадку. Это поисковики доставили экипаж на аэродром.

В.Титов: Система аварийного спасения сработала четко. И это еще раз убедило в резервных возможностях техники.

М.Ребров: САС сам по себе не срабатывает. Для того, чтобы это случилось, два человека по одновременной команде должны нажать "свои" кнопки. Один из них отвечает за ракету, другой — за корабль. Этими двумя в ту ночь были генерал Шумилин и инженер Солдатенков (зам. Генерального конструктора ЦСКБ "Фотон", которое делает ракеты). Опоздай они всего на несколько секунд и ребятам каюк. Тогда 26 сентября 1983 года, я узнал, кто спас жизнь "Океанам".

Система аварийного спасения впервые появилась на кораблях типа "Союз". На "Востоках" и "Восходах" ее не было. Покинуть корабль можно было лишь после 22 секунд полета. То были двадцать две секунды риска. Экипажи знали об этом, но верили в точный конструкторский расчет.

В.Титов: Меня часто спрашивают: было ли страшно? Не знаю, что ответить. О страхе не думал. Это — честно! Поверь, мы никогда не ждем каких-то экстремальных ситуаций, серьезных отказов, неполадок, аварий. На тренировках проигрываем множество если не аварийных, то опасных вариантов. Проигрываем, чтобы осознано, грамотно и спокойно действовать в подобных случаях. Да и любой человек до конца верит в удачу, иначе сломаешься…

… В гостиницу мы вернулись с рассветом. Набрал номер редакции. Ответил дежурный. Я попросил передать главному редактору, что репортажа с Байконура не будет. Предчувствовал: разрешение на публикацию не дадут. И не ошибся.

Владимир Титов вспоминает о случившемся довольно спокойно и рассудительно. Не драматизирует, не сгущает краски. Для экипажа это было испытанием, в чем-то быть может, рабочим. Во мне же не умолкают события той страшной ночи. Жизнь человеческая висела на волоске. Казалось бы, благодари судьбу и бросай эту рискованную работу. АН нет!

"И второй дубль не получился", — сказал Володя мне много позже, не то что сожалея — страдая. Для него начался трудный период. Он пережил то, чего не было ни там, в корабле, который угрожающе мчался на станцию и не смог состыковаться с ней; ни там, на вершине ракеты, которая горела; ни в спускаемом аппарате, резко отстрелянном и подхваченном парашютом… Появился страх за свое будущее в космонавтике. Иногда ему казалось, что он коротает время в полном и абсолютном одиночестве, никому не нужный, ни для кого не интересный.

Стали поговаривать о "синдроме Титова", жалеть "неудачника", намекать на "психологические барьеры". В экипаж его не включали. "Почему? Что в сущности произошло?" Он искал ответа на эти вопросы, не находил их, и работал, работал, работал. Доказывал свое право на новый полет.

Уставал чертовски. И не было конца этой напряженной усталости. Ответственный этап подготовки совпал с экзаменами в академии. Успевал и там, и там. Когда день переставал быть днем, переступал порог дома. Дом — единственное место, где нас до конца принимают такими, какими мы есть, перед ним мы в ответе за каждый всплеск души. Он очень любит свой дом и детей, любит возиться с ними и по хозяйству, все умеет и делает своими руками. И жена его, Саша, хозяйственная, заботливая, добрая… Как помогла она ему в момент пугающего кризиса, бессилия и обиды за потерянное время…

Там, на орбите, Титову хотелось остановить его. Здесь на Земле, он его торопил. Торопить время можно, это приближает к поставленной цели. И он добился своего. В декабре 1988-го ушел в третий полет. На этот раз с Мусой Манаровым. 366 суток на орбите. Год в невесомости! Что за этим — словами не передать. Это надо испытать, выдержать, одолеть…

Он выдержал и это испытание, сознавая, что столь длительная экспедиция на станцию "Мир" своего рода первый шаг к полету на Марс. Впрочем, это дело будущего, не столь уж близкого. Из отряда Володя не ушел. Более того, он готовился к полету на американском "Шаттле". И слетал.

А тогда, 27 сентября 1983-го, газеты вышли с коротким сообщением ТАСС. О всем случившемся и пережитом в нем ничего не говорилось. Первыми о взрыве на старте рассказали западные журналисты, спустя месяц или два. Мы умолчали. Не было "высочайшего" разрешения.

На каждый пуск составляется такая циклограмма. Это одна из многих, подаренная автору

 

XVII. Особое задание

Соблюдая меры предосторожности, "Памиры" открыли люк в полутьму безжизненной станции. Первым шагнул через порог командир. В ПХО — мрак, иллюминаторы полуприкрыты шторками, только луч фонарика выхватывает пылинки, неподвижно висящие в воздухе. Эта давящая тишина и неподвижность воздуха были верным признаком неполадок на станции….

Эта драма началась зимой 1985 года, а кульминации достигла в начале лета. Орбитальная станция "Салют-7" находилась в автоматическом режиме. Последний экипаж покинул ее в октябре 1984-го, оставив "семерку" в рабочем состоянии. Связь со станцией поддерживалась регулярно, она послушно отзывалась, реагировала на все команды Центра управления полетом, где получали необходимую информацию по каналам телеметрии. Словом, работа шла, не столь интенсивно, как раньше, когда на борту был экипаж, но ритмично и достаточно продуктивно.

Потом начались сбои. Поначалу они казались случайными, грешили на операторов, на помехи, на ошибки, заложенные в программу ЭВМ. Попытки исправить положение успеха не имели. И уже совсем неожиданным было то, что в рабочем журнале дежурной смены ЦУПа записано короткой фразой: "Связи с бортом нет, прекратилось поступление телеметрических данных, на запросы "Зари" станция не отвечает".

"Салют-7", который считали "мертвым"

"Салют-7" к этому времени уже немало потрудился для науки и народного хозяйства. С момента вывода на орбиту прошло более тридцати месяцев. Естественно, что ресурс вырабатывался, отдельные системы и приборы требовали замены, это выполнялось. И вдруг…

Стоимость "семерки" немалая — сотни миллионов рублей (естественно, по старым ценам). И хотя никто не ждал от нее полной окупаемости, желание "выжать" как можно больше было и у разработчиков, и тех, кто составлял научные программы, и у прикладников-хозяйственников, и у космонавтов. Тревожные вести из ЦУПа перечеркивали все замыслы.

Каждый день до глубокой ночи группы специалистов анализировали ситуацию, проигрывали различные варианты, чтобы понять: что же произошло в космосе? Ничего утешительного предложить Госкомиссии специалисты не могли. Надежды вернуть "семерке" активную жизнь уменьшались с каждым днем, и вывод, казалось бы, напрашивался сам собой: станция не пригодна для дальнейшей эксплуатации. И все-таки шанс оставался: рискнуть послать на станцию экипаж. Только там, на борту, можно окончательно определиться в дальнейших действиях. Но… На "Салют-7" надо еще попасть. А прежде — сблизиться на такое расстояние, чтобы увидеть "семерку", потом причалить, попробовать состыковаться, только после этого перейти на станцию. Это был единственный путь. И еще всем было ясно: такая работа не для новичков.

Владимир Джанибеков, один из двух спасших "Салют"

— В тот вечер, — вспоминает Володя Джанибеков, — мы всем семейством сидели за чаем, строили планы на предстоящие выходные. Я не был включен в программу подготовки, находился в режиме поддержания формы, более спокойном и размеренном, что в последние годы случалось редко. И вот появился у нас дома вечерний гость — Алексей Архипович Леонов. "Володя, ты знаешь, что тебе завтра начинать медкомиссию? В восемь тридцать — кровь, до обеда — барокамера, затем все остальные специалисты". Вот тебе и суббота, вот и воскресенье в семейном кругу. Ну, а потом и сама подготовка — семья каждого космонавта знает, что это такое. И называют не иначе, как наземным полетом — так редко приходится видеться. "Завтра так завтра", — ответил Леонову, ибо догадался, что мне предстоит.

В ту ночь Джанибеков долго не мог уснуть. Особое задание, экипаж специального назначения — все это понятно. Работа предстоит сложная, и никто не может прогнозировать, как она пойдет, и пойдет ли вообще. Но то, что выбор пал на него, казалось неожиданным. В отряде были первоклассные командиры, отлично проявившие себя при отработке сложной методики, требующей виртуозного владения "рулем" машины. Но и его можно понять: от таких предложений не отказываются. К тому же сбывалась его давняя мечта — сходить в длительную орбитальную экспедицию (конечно, при успехе начального этапа), как следует "осмотреться" в космосе, выполнить интересную и насыщенную научную программу…

Тут, понятно, надо думать о человеке, с которым пойдешь в полет. И как о специалисте, бортинженере, и как о товарище, с кем придется преодолевать трудности, порой даже непреодолимые. Еще до потери связи со станцией, когда все шло нормально, к работе на ней готовился очередной экипаж: Владимир Васютин, Виктор Савиных и Александр Волков. Сразу родилась рациональная схема, по которой бортинженер "штатного" экипажа подключался к "ремонтной бригаде", а затем оставался на борту как бы соединительным звеном между двумя этапами экспедиции. Решение показалось верным и с технической, и с человеческой стороны. Виктора Савиных Владимир знал давно. Вместе работали еще на "Салюте-6". Джанибекову уже тогда представлялось, что это человек с идеальным характером для трудной работы в одной "связке". Живой, общительный, в то же время уравновешенный, исключительно работоспособный, неунывающий, с чувством юмора, оптимистически настроенный в самые трудные минуты.

Они изучали станцию до мелочей, чтобы там, в полете, найти причину отказа

В экипаж специального назначения включили Джанибекова и Савиных. С первых же дней подготовки они договорились отказаться в отношениях от формальной субординации. Впрочем, не договорились специально, а это сложилось само собой, ибо помогало делу. Кто в чем был сильнее, тот там и считался командиром. Помногу часов кряду проводили в комплексном тренажере, выполняя десятки стыковок за смену, учились входить в станцию и анализировать ее состояние по малозаметным, а порой и косвенным признакам, проводить ремонтные и восстановительные работы.

Наступило 6 июня. Старт с Байконура был назначен на 10 часов 39 минут 52 секунды московского времени. Это определили баллистики. "Космические штурманы" рассчитали орбиту подвода корабля к станции и, учитывая сложность ситуации, предложили провести стыковку не на следующие сутки, как обычно, а на 35-м витке, то есть 8 июня. Особая роль отводилась военным из службы слежения за космосом.

…В Главном зале Центра управления полетом — народу, как никогда. Внимание всех — на табло и боковые экраны. На них отражается ход событий: 10.59.19 и 11.44.48 — двуимпульсный мaневр сближения; 12.09 — выход из тени; 12.10–12.25 — сближение в автоматическом режиме; 12.25–13.06 — сближение, причаливание и стыковка в режиме ручного управления; 13.06 — вход в тень; 13.40–14.38 — резервное время причаливания и стыковки. Если в указанный выше интервал времени стыковка не получится, она будет повторена, и все последующие действия экипажа сместятся примерно на полтора часа. По расчетам, все легко и просто. Но ведь станция "слепа", сигналы не воспринимает, "подыграть" не может, одно поспешное движение корабля, один неточный маневр, небольшое превышение скорости — и соударение. А это — уже шаг к гибели.

Напряжены нервы тех, кто на Земле, еще больше напряжены у тех, кто в космосе… Дальность… Скорость… Дальность… Скорость… Цифры, характеризующие эти параметры, то уменьшаются, то возрастают. В обусловленное время "Союз Т-13" подошел к станции "Салют-7" на расстояние визуальной видимости. И первый вздох облегчения.

— Станцию мы увидели сразу после выхода на свет, — рассказывал Володя. — Она загорелась в лучах солнца, еще только пробивающегося сквозь атмосферу. Точка не точка, букашка не букашка — она росла по мере сближения. В поле зрения попала Луна. Интересно было наблюдать, как станция в процессе взаимного движения "прилунилась", как бы села сверху на Луну, посидела и двинулась дальше. Ее малиновый цвет постепенно переходил в светлый, белый, с оттенком слоновой кости. Станция "разгоралась" все ярче, блеск усиливался, порой было больно смотреть на нее в бинокль. Как будто она не обшита тканью экранно-вакуумной изоляции, а вся покрыта алюминием с желтой добавкой — такой металлический блеск. Чем ближе, тем виднее отдельные элементы конструкции, крылья солнечных батарей. Сначала даже показалось, что они правильно сориентированы на Солнце — миг надежды. Но через несколько минут стало ясно — это обман зрения, которое в такие напряженные минуты способно видеть то, что очень хочется. Панели нашей солнечной электростанции глядели врозь, безучастно. Это обещало большие проблемы с энергопитанием комплекса. Но все же главным было состыковаться, а все остальное — потом…

Да, главное было впереди, а пока "Памиры" вели репортаж, подробно сообщая о том, что происходило на орбите.

— Мы ее видим! — почти крик по громкой связи. И — тишина.

Все наземные службы работали в режиме величайшей сосредоточенности. Успех могли обеспечить точность, четкость и оперативность, быстрота и верность принимаемых решений и действий. Но основное происходило там, на орбите.

— Сближение идет устойчиво, угловые скорости в пределах сотых…

— Работаете в графике, ребята, — подбадривала "Заря".

— Выполняю замер… Гашу бок, — это Джанибеков.

— Цвет остается серебряным… Играет, — добавляет Савиных. И через секунду уже торопливое: — "Гашу скорость". Пауза в переговорах кажется вечностью.

Виктор Савиных — второй спасатель

— Сближаемся вроде нормально. Станция ложится на горизонт…

В который уже раз командир представлял себе те движения, которые выполняет корабль в ходе коррекции. Сначала он обгонит станцию и будет чуть впереди и ниже, потом окажется сзади "Салюта" и начнет его догонять, потом выйдет в "точку", в которой расстояние между двумя объектами должно соответствовать расчетному, потом…

Но это рассуждения. А что на самом деле? Есть мудрая поговорка "Семь раз отмерь, один — отрежь". Строго придерживаются ее не только портные. Каждое серьезное дело требует, прежде всего что-то сделать и предпринять, выбрать верное решение. А оно порой бывает единственным.

Но тогда речь шла об особой точности, молниеносных реакциях, умении мыслить иными категориями и понятиями, ибо ошибки и просчеты вряд ли удастся исправить: космические скорости не оставляют на это времени.

— Мы выше ее. Наблюдаем элементы конструкции, выравниваем скорости… Теперь она серая.

Тихо и напряженно в зале. Сосредоточенное молчание. Только доклады "Памиров".

— Дальность примерно 90…

— Переключите режим, — советует "Заря".

— Сейчас, еще немножко…

Чувствую: устали ребята. Устали от нечеловеческого напряжения. От того давящего чувства ответственности, которое они не могут не испытывать за это особое задание. При штатной стыковке станция отслеживает корабль, подставляя свой стыковочный узел. Сейчас все не так. Станция произвольно "гуляет", надо "поймать" это движение и с ювелирной точностью вести корабль.

Остались 80 метров… 70… Сейчас кончится зона радиовидимости, да и тень Земли наползает неотвратимо. Не успевают состыковаться, все маневры придется отложить, зависнуть возле станции на безопасном расстоянии. Но если не успеют, то в тени работать будет еще сложнее. И опаснее. Что там у них? Почему молчат?

Легкий вздох, и голос Джанибекова:

— Давайте немного повисим.

— Давайте, — соглашается "Заря".

И снова томительное молчание.

— Зависли со стороны левого борта и сверху. Под углом 45 градусов. Дальность около 80, - уточнил "Памир-1".

— Принято, — подтвердила "Заря". — Не торопитесь, ребята. Очень спокойненько…

И снова — тишина. "Почему дальность увеличилась? Может быть, ошиблись? Отдохнуть им надо, отдохнуть, — пульсирует мысль. — Но когда отдыхать: потеря времени это потеря надежды".

— До тени 11 минут, — осторожно предупреждает "Заря".

— Знаем, — нервозно отвечают с орбиты.

Время, которое казалось растянутым, вдруг словно сжалось.

— До тени 8 минут, — уже с иной интонацией звучит голос "Зари". И после короткой паузы: — Давайте разворачиваться.

— Давайте, — соглашаются "Памиры".

— Корабль совершает облет станции… Сейчас будем немножко мучиться. По Солнцу не все хорошо. Мешает…

— Как кресты? — интересуется "Заря".

— Кресты совмещены. Рассогласование К и С в допуске. Угловые незначительные…

— Гашу скорость. Так… Идем в допуске…

И тут все замерли. Ни единого слова, ни вздоха — ничего.

Только тишина.

— Есть касание!

В 12 часов 50 минут стыковочный штырь корабля "Союз Т-13" коснулся приемного конуса "Салюта-7". Сработали защелки и началось стягивание.

А в ЦУПе по-прежнему тишина. Кажется, все собравшиеся в зале каждым нервом своим ощутили это касание. И уже потом радостное восклицание руководителя полета: "Молодцы, ребята! Спасибо!"

… Если честно, они не радовались. Они не радовались, потому что этому чувству в их душах уже не было места. Напряжение, усталость, боязнь сделать что-то не так, после чего уже ничего не исправишь, — все смешалось. Они молча сидели в своих рабочих креслах, а соленый пот стекал по разгоряченным лицам.

Это была победа. Пусть еще не полная, но победа. То, что не работает система ориентации "Салюта-7", было однозначным. И причина не вызывала сомнений: отсутствует напряжение в системе энергопитания. А если не функционирует СЭП, перспективы рисовались самыми мрачными.

Если на борту станции нет электропитания, то нарушен температурный режим. Многие приборы, механизмы и агрегаты рассчитаны на работу при плюсовых температурах. В каком они состоянии? Не замерзло ли все на "семерке"? Каков газовый состав в отсеках? Может быть, отказу радиотехнических средств предшествовало замыкание в электросети, вызвавшее пожар? Вопросы, вопросы, вопросы…

Кое-что о станции можно было узнать еще до открытия люков, если подключить некоторые датчики "Салюта" к системе приборного контроля. Такая возможность конструктивно предусмотрена, имеются специальные штыревые электроразъемы на торцевых шпангоутах станции и корабля. И эту возможность "Памиры" не упустили. Но их ждала неудача: переключатели датчиков могли работать только от бортовой сети станции, а она обесточена.

Заканчивалось время проверки герметичности стыка. То, что здесь все нормально, было второй радостью. Близким к нормальному оказалось и давление в переходном отсеке. Соблюдая меры предосторожности, "Памиры" открыли люк в полутьму безжизненной станции. Первым шагнул через порог командир.

В ПХО — мрак, иллюминаторы полуприкрыты шторками, только луч фонарика выхватывает пылинки, неподвижно висящие в воздухе. Эта давящая тишина и неподвижность воздуха были верным признаком неполадок на станции…

— Как температура? — нетерпеливо спросила "Заря".

— Колотун, братцы! — вырвалось у бортинженера. — Пробуем включить свет, — уже по-деловому продолжает "Памир-2". — И после короткой паузы: — Никакой реакции…

Их предупредили: не торопитесь, избегайте непродуманных действий, будьте внимательны и осторожны. Они ответили: "Будем". Но главное — ждало их в рабочем, основном отсеке. Та же тишина, только темнота уже полная: иллюминаторы наглухо закрыты металлическими заглушками. Джанибеков снял маску, подышал воздухом. Вроде нормальный, только запах иной, чем обычно: машинно-застойный. Сделал несколько фотоснимков со вспышкой, поплыл к столу. Там экипаж ждали приклеенные липкой лентой сухарики в пакете и при них — таблетки с солевыми добавками. Это хлеб-соль от предыдущих хозяев станции, "Маяков" — Леонида Кизима, Владимира Соловьева и Олега Атькова.

"Памиры" открыли иллюминаторы. На стеклах — налет изморози. Казалось бы, включай аппаратуру, бортовые системы и начинай работать, но холод мешал. Согреваясь резкими движениями, они стали изучать обстановку. Буферные химические батареи системы электропитания оказались полностью разряженными. Это был самый худший из предполагаемых вариантов. Еще до полета "Союза Т-13" специалисты по космической энергетике категорически утверждали: если емкость бортовых батарей упадет до нуля, восстановить их работоспособность невозможно.

— Все однозначно, командир, — заметил Виктор Савиных. — По инструкции в этом случае, нужно снимать центральный блок в системе автоматики станции, грузить на транспортный корабль и возвращаться на Землю.

— А если не по инструкции? — отозвался "Памир-1".

— Тогда будем пробовать…

С помощью двигателей ориентации корабля космонавты развернули станцию таким образом, чтобы обеспечить максимальную освещенность солнечных панелей. Проверили: напряжение в системе электропитания не появилось. Еще одно разочарование и еще один шаг к крушению надежды. Но они не спешили опадать в отчаяние. Вывод, к которому пришли, обнадеживал: буферные батареи отключены от солнечных, а потому и нет заряда.

И тут началась трудоемкая и однообразная работа. "Памиры" разобрали и разложили по проводочкам всю схему подключения буферных батарей к шинам питания. Начались пробы, десятки и сотни подключений и отключений, "прозвонка" многочисленных проводов. В результате были найдены и исключены из дальнейшей работы неисправные батареи. Их оказалось две из восьми. Остальные шесть, к счастью, остались пригодными.

Всю эту тяжелейшую работу они выполняли урывками, когда станция находилась на освещенной стороне. Это помогло продлить ресурс ручного фонарика. Когда же "Салют" входил в тень Земли, космонавты уплывали в свой корабль, чтобы погреться и отдохнуть.

И снова на Земле услышали вздох облегчения. Ток в сети появился. Но если сразу включить контур терморегулирования станции, то испаряющаяся со стенок влага могла бы осесть на более холодных приборах и электрических контактах. Думайте, ребята, думайте! И они думали. Сначала прогрели воздух в жилых отсеках, потом и установленное там оборудование. Но ситуация снова осложнилась: выяснилось, что у экипажа очень мало воды. Запасы, привезенные с Земли, были ограничены, а на станции "Родник" не работал.

… 13 июня "Протоны" совместно с "Зарей" провели тесты системы ориентации "Салюта-7", аппаратуры сближения и стыковки, чтобы получить уверенность в возможности принять грузовой корабль "Прогресс" со всем необходимым для дальнейших работ на борту. А если "Прогресс" не дойдет? Проблемы росли, как снежный ком. Каждый шаг на пути к их решению создавал новые преграды и неясности. Но отступать не хотел никто. Ни экипаж, ни разработчики, не специалисты Центра управления.

16 июня оттаявший "Родник" дал первую воду. Стало заметно теплее в отсеках станции. Вместе с ростом температуры поднималось и настроение всех участников этой уникальной операции в космосе.

Уже потом, когда все войдет в нормальный ритм, Владимир Джанибеков скажет в одном из сеансов связи: "В конце концов здесь нет ничего необычного". И не будет в этих словах ни рисовки, ни нарочитого упрощения. Ну, а "семерка"? Она вернулась к жизни, приняла еще две экспедиции, прибывшие на "Союзе Т-14" и "Союзе Т-15", потом была переведена в автоматический режим и продолжала функционировать до 1991 года.

В ЦУПе довольны: "Отлично сработали ребята!"

 

XVIII. Еще одна из подлинных историй

Жизнь ныне несуразная: спешим, торопимся, нет времени остановиться, поговорить, вспомнить. А ведь есть что!.. Мы поздоровались и тут же распрощались, разве что несколько коротких "Как дела?", "Как дома?", "Успехов тебе!".

Коллега-журналист спросил: "Кто это?" На мое "Володя Ляхов" отреагировал вялым безразличием. Я пояснил: "Космонавт, полковник". Он удивился: "Вот бы не подумал: ни формы, ни золотых звезд". — "А ты полагаешь, что они форму и звезды никогда не снимают? И даже спят при всех регалиях", — съязвил, и на этом разговор закончился. Но какое-то горькое чувство долго не покидало меня: "Неужто вот так легко забывается все, что выпало на долю побывавших в зоне повышенного риска? Несправедливо это, не по-людски"…

Задним числом история, о которой хочу рассказать, вроде бы заурядная среди подобных. Но страшна своей повторяемостью. Как и другие, до сих пор хранящиеся в секретных протоколах Госкомиссии. Впрочем, и начиналась она, как и другие, тревожным сообщением экипажа с орбиты: "Сигнал не прошел!"

— Нам пора, ребята! — Ляхов посмотрел на часы. До закрытия люка оставалось чуть больше двадцати минут.

— Присядем на дорожку, — предложил Володя Титов и "прижался" к откидному столику.

Пару минут помолчали. Потом обнялись, и двое "поплыли" к люку. В 23.45 крышка закрылась. Не спеша надели скафандры, устроились поудобнее в креслах, начали тестовые проверки. Время не торопило, переговоры с Центром управления почти не велись, поскольку орбитальный комплекс был вне "зоны". Бортовые часы показывали 2.52, когда "пружины" оттолкнули корабль от станции. "Мир" и "Союз" медленно расходились. Станция как бы растворялась в ночи, уменьшаясь в размерах и чуть покачиваясь. А может быть, это просто казалось, и "гулял" сам корабль, много уступающий "Миру" по массе.

Говорят, дорога домой всегда короче. На станцию они шли двое суток, теперь же до Земли оставались часы. В 3.31 включилась программа спуска, и автоматика взяла на себя выполнение всех операций в той строгой последовательности, которая заложена в память бортовой ЭВМ. Ровно через четыре минуты сработали пиропатроны и "отстрелили" бытовой отсек. Это означало, что обратного пути на станцию нет, ибо корабль лишился стыковочного узла. Но кто думает о возвращении и о том, что система жизнеобеспечения будет "кормить" их кислородом лишь трое суток. К тому же и поисково-спасательная группа, наверное, уже прибыла в район посадки. Ляхов мысленно представлял, как ИКВ (инфракрасный построитель вертикали) ориентирует корабль по крену и тангажу, как ионный датчик определяет параметры рыскания, и когда все это будет "по нулям", пройдет сигнал на включение тормозного двигателя.

Корабль отстыковался… А дальше?

Беду, как известно, не ждешь. Она приходит сама. На границе входа в тень Земли появились сбои в работе ИКВ. Впрочем, это не вызвало настороженности. На корабле таких приборов два — для надежности. Ох, уж эта надежность! Второй тоже не сработал. "Нет ориентации", — первая оценка ситуации. И она подтвердилась: двигатель не включился. Ляхов смотрел на секундную стрелку и ждал. Время застыло в мучительном "почему?". Ответ не приходил, и он выругался.

В своей растянутости секунды казались невыносимыми. Наконец, двигатель заработал. Теперь уже было не до "почему". Ляхов считал другие секунды. Считал глазами, а в голове прикидывал возможные последствия задержки: "Если он отработает свои 213 секунд, их унесет на тысячу километров, куда-нибудь в Китай. Если же…" Двигатель продолжал работать, и это путало все расчеты. Командир ручным выключателем прервал его работу.

"Союз ТМ-5" не сошел с орбиты. Ляхов доложил о происшедшем в ЦУП. Короткая заминка, и с Земли передали: "Посадка переносится на третий суточный виток". И после недолгого анализа — дополнение: "Ребята, ориентацию повторите на первой половине витка. Сигнал должен быть устойчивым…"

— Должен, — повторил про себя Ляхов и посмотрел на часы.

В таких случаях новые данные необходимо заложить в память ЭВМ и держать независимо от работы ИКВ. Так и сделали. Но и повторное включение двигателя не обошлось без сюрпризов: он проработал три секунды. Всего три! Это, считай, ничего. Командир попытался "поправить" автоматику и сам включил двигатель. Тот заработал. И снова отсчет секунд: пять, десять, двадцать, тридцать… На 39-й секунде ЭВМ выключила ТДУ.

Ситуация осложнилась. Корабль продолжал оставаться на орбите. Кончилась зона радиовидимости. Ляхов понял: "Машина потеряла голову. Стал соображать сам: "Ждать, когда ЦУП снова выйдет на связь и что-то подскажет? Нет, каждый лишний виток уносит их от расчетного района посадки…" Еще одно самостоятельное включение, но результат тот же. Это озадачило не на шутку: "Чертовщина какая-то. Что теперь делать?" Центр управления не скрывал тревоги, но и не драматизировал ситуацию: "Разберемся. Посадка переносится на сутки".

Ляхов поймал испуганный взгляд Ахада. Только теперь он вспомнил, что на борту афганец. "Что-то случилось, командир?" В ответ уклончивое: "Когда очередной сеанс связи? Посмотри по журналу", — сказал, чтобы уйти от ненужных разговоров. Ляхов мучительно соображал, чего еще ждать от движка? Ладно, если сбой в автоматике, но ведь он, проклятый, не слушается и ручных команд. Ум и сердце напряглись. Страх? Нет — тревога. Липкая, навязчивая: что же происходит? "Нужно отшагать какой-то путь назад и проиграть каждую операцию", — заставил себя повторить все посекундно. А мысли убегали куда-то в сторону: то к ребятам, которые остались на "Мире", то в ЦУП, где сейчас тоже путаются в вариантах.

"Ладно, обойдется!" — постарался успокоить себя и бросил взгляд на глобус: "Где мы сейчас?" Он уже насмотрелся на Землю со стороны и сейчас по медленно поворачивающемуся "шарику" представлял то неожиданное, что вдруг открывалось с орбиты.

Наверное, то были самые длинные сутки в жизни Владимира Ляхова. ЦУП взял на себя анализ происходящего и выбор возможных решений. Экипажу приказали отдыхать.

…Это был его третий космический полет. В 1979 году он отработал на орбите 175 суток на пару с Валерием Рюминым. Тогда это был рекорд. В 1983-м к 175 прибавилось еще 150 суток, с бортинженером Сашей Александровым. "Салют-6", "Салют-7", "Мир", три модификации "Союзов": обычный, с индексом "Т", и вот теперь — "ТМ". Ляхов знал корабль и любил его, при каждой подготовке к старту старался узнать больше, ибо это был тот самый принцип, который он усвоил еще в авиационном училище и летно-испытательном центре. Да и опыт товарищей подсказывал: главное — знания, понимание и спокойствие. Опасность остаться на орбите пережили Л.Демин и Г.Сарафанов, Н.Рукавишников и Г.Иванов… А сколько еще сюрпризов преподнесет космос и нам, и американцам! Ляхов умел держать нервы в кулаке, но и понимал, что летать с профессионалами всегда легче. Рюмин и Александров были инженерами ОКБ, где создавалась космическая техника. Нынешний его напарник Абдул Ахад Моманд — афганец, хороший парень, но ведь он начал подготовку в Звездном всего за полгода до старта, значился в экипаже космонавтом-исследователем, для него полет был интересен, но, если судить по большому счету, отбросив все политические нюансы, в сложившейся сложной ситуации, он был "нуль". Конечно же, он догадывался, что произошло нечто весьма серьезное, что корабль перестал подчиняться и отказывается выполнять нужные команды, что кислород в системе на исходе, воды — нет, она в НАЗе, туалет улетел вместе с бытовым отсеком и, если вдруг приспичит…

Какие чувства испытывал Ахад, судить не берусь. Он больше молчал. Очередные переговоры с ЦУПом были короткими: "Для нас есть новости? — спросила Земля. — Нет? Это тоже хорошо. Разбираемся, отдыхайте!" Ляхов хотел было возразить, сказать, что такие вопросы решаются вместе, но сдержался.

Затянувшееся странствие вокруг Земли напоминало бег по кругу, а кругам этим, казалось, не было числа. Память вернула в прошлое, так созвучное с настоящим. Первая его нештатная ситуация — это когда пришлось заклеивать на орбите скафандр для выхода в открытый космос. На Земле — операция в общем-то пустяковая. Но в космосе все сложнее. И все-таки сделали, и давление скафандр держал. Вторая — нервотрепка с радиотелескопом, который никак не "отцеплялся" от станции. Большая металлическая конструкция грозила проткнуть скафандры, когда ее перекусывали плоскогубцами и отталкивали ногами. А установка солнечных батарей, ремонт аппаратуры!.. Нынешняя как бы подводила черту под всей его космической жизнью. Нет, угрюмого и панического — "Больше мне не летать" — не было. Он льстил себя надеждой, что его опыт ободрит молодых, которые, как и он в свое время, не знают еще, что они могут. Он знал и верил, что человек может гораздо больше, чем он предполагает, не надо только поворачивать спину к ветру.

В ЦУПе продолжали ломать голову, как "перехитрить" злосчастную ЭВМ. Тягуче и томительно тянулось время. Наконец "Заря" включилась и предупредила: "Еще одно включение в 4.00. Точнее — 4.00.54". Наступила пауза. Что означало это "еще одно"? Последнее? Ожидание — всегда урок преодоления. И себя, и ситуации. "Хватило бы рабочего тела," — эта мысль была мимолетной и спокойной. Вторая тоже не пробудила нервозности, хотя и большой надежды тоже: "Есть двигатели коррекции и ориентации. Слабенькие по тяге, но если их заставить работать долго, то может что-то получиться…"

Часы показывали 4.00. "Целая вечность", — подумал, но сказал совсем другое: "Ахад, поправь привязные ремни".

В 4.00.54 двигатель включился. Начался отсчет секунд напряжения: 10… 20… 50… 90… Потом доклад в ЦУП: — На связи "Протон-1", все прошло нормально. 186 секунд… Вскоре с плавучего измерительного комплекса пришло подтверждение: "Двигатель отработал полный импульс. Лишь на две секунды меньше".

Дорога домой… Когда парашют наполнен, на душе спокойно…

Упрямый корабль устремился к Земле. В 4.24 произошло отделение спускаемого аппарата, потом сработала парашютная система, потом… Легкий толчок вернул его к мысли: "Дома! Вот оно, твое счастье". Но в эфир ушло совсем другое: "Прибыли, лежим на боку!"

В самолете, который вез их в Москву, толковали о злополучной ЭВМ, не тех "уставках", о путанице команд. Ему эти разговоры были не по душе. Все уже позади, а что, почему и как — лучше оставить на потом.

Кто-то сказал: "Счастливчики". Пожалуй. Впрочем, счастье — понятие недопознанное. Одни понимают его так, другие — иначе. Сейчас еще острее перед каждым встает "старый" вопрос: на что ты способен, человек, что сеешь — добрые зерна или плевелы? Жизнь заставляет нас делать выбор между смелостью и трусостью, совестью и стяжательским отношением к профессии. И мгновения этого нравственного выбора, особенно в зоне повышенного риска, не проходят бесследно. Полковнику Ляхову согревало душу, что для себя он мог сказать: "А тебя, Вовка, не сломал космос. Если скажут: надо, полетишь еще раз".

Володя Ляхов умеет искренне радоваться

 

XIX. Плата за несогласие

— Самый трудный полет? — Он пожимает плечами. — На твоем месте я бы так вопрос не ставил. И вообще, послушай меня, трудный или легкий — все это относительно. Я не суеверный, но то, что не все у нас сложится, предчувствовал еще до старта…

"Он" — это Геннадий Стрекалов, 49-й космонавт России, 99-й — мира. На его счету пять полетов, хотя предстартовый отсчет прошел шесть раз. Летал на двух модификациях "Союза", американском корабле "Атлантис", работал на трех орбитальных станциях: "Салют-6", "Салют-7" и "Мир", переносился "птичьими перелетами" на Байконур и обратно, почти 270 суток провел вне Земли. Не раз хотел "переквалифицироваться в управдомы". Но все эти годы, начиная с 73-го, слышал будоражащий "зов звездной бездны" и откликался. Иначе не мог.

— А были полеты без приключений? — спросил его.

— Таких вообще не бывает. Хотя у каждого случалось свое… Этим признанием он как бы нарушил закон "настоящего времени": поведал о запретном прошлом, от которого остались неприятные и горькие воспоминания. Но из этого прошлого протянулись в настоящее живые нити.

Геннадий Стрекалов, Олег Макаров и Леонид Кизим

Повторю вкратце сюжет той драматической истории, которая произошла 26 сентября 1983 года. За несколько секунд до пуска заправленная ракета начала гореть. Взрыв грозил разметать все — и носитель, и стартовый комплекс, и корабль. Но экипажу повезло: в бункере успели нажать две заветные кнопки, и сработала система аварийного спасения. "Пороховики" отбросили корабль от пылающей ракеты. Не подвел и парашют. Так судьба подарила ему жизнь. Однако первое испытание было уготовано Геннадию пятью месяцами раньше.

… "Союз Т-8" стартовал 20 апреля. На борту трое: Владимир Титов, Геннадий Стрекалов и Александр Серебров. На втором витке начали тест "Иглы" — системы стыковки. Транспарант контроля не загорелся. Это означало, что головка самонаведения антенны, которая измеряет при сближении расстояние и скорость, не встала в замок, а заняла промежуточное положение. Вроде бы техническая мелочевка, но она перечеркивала все. В "Красной Книге" (так называют инструкцию, где перечислены действия экипажа в нештатных ситуациях) записано: "Стыковка не проводится". А это означало — "старт холостой", "пустышка", короткий полет туда и обратно. А деньги — на ветер! Горечь, обида, злость — все было. Окончательное решение ЦУП отложил до утра.

— Ночь прошла в мучительных поисках варианта, — рассказывал Геннадий. — И мы ломали голову, и операторы в ЦУПе, и I прочие службы, которые так или иначе причастны к программе полета. К утру нашли. Если определить вектор-состояние станции (есть такой термин у специалистов), то бортовая вычислительная машина, зная данные корабля, поможет определить дистанцию и скорость сближения. В первом же сеансе мы предложили управленцам рискнуть.

Несколько включений двигателя, и корабль оказался в полутора километрах от станции. "Салют-7" выглядел маленькой звездочкой. Дождались, когда вышли из тени Земли. Ведь для стыковки важно видеть контур "Салюта". Попробовали "загнать" станцию в сетку визира и по клеткам и размерам контура определять скорость схождения.

Начался томительный поединок трех надежд, тайная сила диктовала поступки, заставляла не думать ни о чем, кроме того, что они должны подвести корабль к станции. "Дергание" на глазок утомляло. Ошибка могла стать роковой. Наверное, кое-кому нужно было задуматься о соотношении целей и средств, о стоимости "свеч" этой игры. Наверное. Но этого не произошло. Возбужденные, взмокшие, они искали удачу. С расстояния 200 метров Стрекалов сделал засечку. Пот слепил, но он не отводил глаз от визира. Примерно на 140 метрах — вторая засечка. Получалось, что корабль и станция сблизились на 60 метров всего за 15 секунд. Сознание обожгло: "Скорость слишком велика. Сейчас будет удар!"

— Володя! Ручку на тангаж вниз! — в один голос прокричали Серебров и Стрекалов.

Нервы не выдержали? Нет. Это была трезвая оценка ситуации, без истерики, без паники. Ситуация, которая не нуждается в драматизировании. Она и без этого донельзя уныла. Такое можно представить только в прошедшем времени. Каждый их вздох, каждый удар их сердца мог быть последним.

Корабль поднырнул под станцию, чудом не зацепив ее. Трое не проронили ни слова, понимая, что судьба снова подарила им жизнь. А потом — досада и раздражение: повторно рискнуть им не дадут.

После возвращения на Землю, на разборе полета техническим руководством на них будут "катить бочку", утверждать, что скорость сближения была много меньше, что ее можно было погасить, что экипаж поторопился и прочее. Спас бортовой магнитофон. Пленка сохранила голоса, четко фиксирующие все их действия, все показания "клеточек", все замеры…

… 18-я Основная экспедиция была самой короткой из тех, что работали на "Мире". Но по сложности, по объему выполненных операций и по степени новизны она, пожалуй, стала одной из первых. Компанию Стрекалову составили подполковник Владимир Дежуров и американский астронавт Норман Тагард. Прибыв на орбитальный комплекс, экипажу пришлось заняться ремонтом. Ведь "Мир" заметно поизносился за добрый десяток лет. Уникальный "космический долгожитель" требовал и замены приборов, и перенастройки аппаратуры, и просто ликвидации поломок. Пытаясь добраться до аппаратуры, которая расположена за панелью, Геннадий чем-то проткнул костюм и наколол руку. Пустяковая царапина, но, как положено, протер спиртом, прижег йодом: "Завтра все пройдет".

Через два дня красная припухлость "поползла". В невесомости вообще все заживает плохо. В ЦУПе стали поговаривать о возвращении экспедиции на Землю, ибо в таком состоянии работать за пределами станции (а выходов в открытый космос по программе — четыре) нельзя. Стрекалов запротестовал: "Я себя лучше знаю. Дайте мне еше три дня". Возвращаться второй раз с полпути он не хотел. Старался не напрягать руку и вообще вести себя поспокойнее. Потом — усиленные занятия на мини-стадионе, чтобы восстановить форму. Земля дала "добро" на первый выход.

— Бездна открылась настораживающей глубиной. Мы передвигались почти безмолвно, чтобы не нарушать торжественную тишину космоса и величавое шествие чарующих видений, которые открывались нашему взору. Мы общались полунамеками, полужестами, короткими фразами. Порой достаточно было легкого движения рукой. Этому научили нас тренировки в гидробассейне…

Они (командир и бортинженер) были одни, абсолютно одни в этом безмолвном и суровом мире. На реальном модуле много приборов, которых на "тренажере" нет и которые легко зацепить, сбить или, того хуже, повредить скафандр. Медленно, как улитки, передвигались они к месту работы. Там поджидала еще одна неприятность: монтажная стрела оказалась не в походном положении, ее пришлось раздвигать, в график это не входило, начались задержки.

— Мы следовали заповеди Королева: "Если ты работаешь медленно, но хорошо, все быстро забудут, что делал ты медленно. Запомнят — хорошо. Если же быстро, но плохо, то это плохо будут помнить долго".

Первый выход затянулся. Они провозились с приводом солнечной батареи много более 6 часов, а ресурс скафандра — 7. Через пять дней выход повторили. И снова пришлось работать на ночной стороне. И снова график, составленный на Земле, не совпадал с реальными затратами времени. 6 часов 42 минуты пробыли они над бездной, но завершить работу так и не сумели. После короткой передышки — третий выход, а затем четвертый и пятый.

Для приема нового модуля "Спектр" им потребовалось перестыковать "Кристалл". Потом еще одна перестыковка. Справились и с этим, но тут на "Мире" обнаружилась утечка атмосферы. Ситуация не из приятных, однако "Ураганы" рискнули покинуть станцию для внешних работ. Все делали, как положено, но фиксаторы одной из батарей так и не раскрылись. Из ЦУПа передали: "Готовьтесь к шестому выходу".

— Как прикажете, отвечаем, — рассказывал Геннадий Стрекалов. — Но нам-то виднее, что и как. Надо перекусить трубку, которая мешает. Для этого необходим инструмент. На станции его нет. Мы запросили: прикиньте, хватит ли длины стрелы? Два дня Земля жевала тему: одни говорят — хватит, другие — нет…

— А в экипаже разногласий не было? — спросил.

— В экипаже не было. Мы отлично сработались.

— В печати муссировалось, что экипаж оштрафован на 10 или 15 процентов от общей суммы вознаграждения за "нарушение субординации". Как это понимать?

— Для меня это тоже загадка, — признался Геннадий. Подумав, добавил: — Случается, у кого-то вдруг возникает идея. Она вызывает прилив немотивированного оптимизма. Им заражаются все — начальство, утверждающее проект, журналисты, описывающие его, и граждане, эти описания читающие. Апофеоз подобного энтузиазма — спешка. "Давай, давай!" И, что главное — не рассуждай. В этом и причина…

Между тем события в космосе развивались так. Давление в станции упало до 590 мм. При открытии люка и выходе теряется около 30, иногда — больше. Стало быть, остается около 560 мм. Не дай Бог упадет ниже — тогда жди беды. По той же "Красной Книге" 550 считается аварийным показателем. И все-таки они решили рискнуть. Но поскольку по модулю "Спектр" еще никто не ходил, методики нет, попросили: "Попробуйте проиграть в бассейне".

— Не упрямьтесь, ребята, — возразила Земля. — Если не сможете сделать, будем считать выход инспекционным. А попросту — пустым.

Старая система не терпела отказов и возражений. Уточнения и коррективы ее тоже не устраивали — это уже проявление самостоятельности. Такого экипажу не прощали. Что изменилось? Увы, ничего.

Щемящую и горькую обиду командир и бортинженер таили в себе — американцу не объяснишь наши порядки. Да и поймет ли он их, если у них все иначе. Оба чувствовали себя бессильными пленниками, жертвами, заложниками, не могущими ничего, ибо заключен контракт.

Еще раз проверили давление на борту. Изменений к лучшему не было.

Стрекалов по возрасту и по опыту превосходил и командира, и американского астронавта. "От работы не отказываемся, — передал в очередном сеансе связи. — Выходить будем. Но пусть в протоколе распишутся все ответственные лица. Вопросы мы вам поставили".

Наступило тягостное молчание. Руководство полетом не ожидало такого поворота и явно растерялось. Ведь теперь в случае срыва или того хуже — вину на экипаж не свалишь.

— "Ураганы", готовьтесь к выходу! — не желала уступать Земля.

— Принято, — ответили с орбиты.

Они готовились, ничего не упуская, ничего не упрощая. Корили больше себя за то, что не смогли убедить, опрокинуть тот самый оптимизм некоторых.

За 8 часов до открытия люка из ЦУПа дали отбой.

Но еще до этого в ЦУПе и на фирме пополз слушок: "На орбите бастуют". Кто его пустил? Не скажу, не знаю. Знаю другое: люди рискуют ради "куска железа". Потеря энергии на борту комплекса на 80 процентов — вина ЦУПа. И если космонавтам приходится исправлять чьи-то ошибки, то это надо честно признать. Экипаж вынужден был работать в потемках, есть холодную пищу ради экономии энергии для научной программы. На орбите Володя Дежуров получил весть о смерти матери. Тяжелый удар, но он продолжал работать в полную силу.

И, наконец, остается добавить последний штрих к этому не требующему особых комментариев сюжету. Во всем есть взаимосвязь — и в коммунальной квартире, и во Вселенной. Если уж морские приливы и отливы связаны с делами Луны, то мирские-то поступки обязательно являются отзвуком чего-то, что случилось в бренном мире — в стране, в соседнем переулке, в космической канцелярии… Так и со штрафом, с этой платой за риск и несогласие.

В гидробассейне они готовятся к выходам в открытый космос. В нем же проигрываются сложные ситуации

 

XX. Позывной — "Риск"

"Ты пишешь о космонавтах? — удивляются знакомые. — А кому это интересно, разве о них не все еще написано?.."

На мое "не все" пожимают плечами, мол, все равно это избитая тема. Для кого-то, возможно, и так. И уж если совсем откровенно, то интерес к космонавтике у нас действительно подорван. Люди мало интересуются очередными стартами: "Летают? Ну и пусть летают…" А что там и как — это уже перестало волновать. Более того, уже никто не помнит многих наших космонавтов. Я как-то поинтересовался у нескольких человек: известны ли им такие-то имена и фамилии (взятые наугад из списка, не насчитывающего и сотни). Все чистосердечно признались, что слышат их в первый раз. Не знаю, как кому, а мне очень обидно за ребят. Я не приемлю стереотипные восторги по поводу "звездных братьев", "звездных подвигов" и т. п. Но я за уважение к нелегкому труду людей пока еще самой малочисленной и самой необычной профессии на Земле. Мне приходилось работать со многими космонавтами. Одни чисто по-человечески нравились мне больше, другие, естественно, меньше. Но речь не о субъективных симпатиях и антипатиях. Ни какая техника, даже самая умная, никогда не заменит человека. Или справедливее так: Человека. С большой буквы. Потому что, когда она откажет, именно Человек берет в руки свою судьбу. И свое дело. И дело тех тысяч людей, которые готовят полет, создают космическую технику. И престиж страны тоже.

После 12 апреля 1961-го в космическом эфире звучало много разных позывных: "Кедр", "Алмаз", "Рубин", "Урал", "Фотон", "Скиф", "Гранит", "Вулкан", "Байкал"… Но если приглушить барабанный бой былых восторгов по поводу очередных "побед в космосе" и не утаивать правду, то все эти красивые и звучные названия можно заменить одним словом — "Риск". Именно таким мог быть позывной почти каждого экипажа.

* * *

Это случилось, когда на борту "Мира" работали Анатолий Соловьев и Александр Баландин. Шел шестой месяц их пребывания на орбите, когда совершенно неожиданно обнаружилось, что порвана и отошла так называемая ЭВТИ (экранно-вакуумная термоизоляция) транспортного корабля на его спускаемом аппарате. Один из болтающихся "лопухов" попадал в поле зрения инфракрасного датчика системы ориентации. Тормозной импульс для схода с орбиты выдается при определенном положении продольной оси корабля. А если ориентация не точна?! Сложившаяся ситуация неприятна еще и тем, что возможен зацеп ЭВТИ за антенну системы стыковки "Курс", возможна закрутка отсеков при расстыковке, возможно…

Словом, вариантов просматривалось много. Под угрозой срыва оказывалась и программа работ с оборудованием технологического модуля "Кристалл", и нужно было что-то предпринимать.

Переговоры экипажа с дежурными сменами операторов Центра управления обычно ведутся "открытым текстом", их прослушивают "радиолюбители" многих стран (впрочем, не только они), а потом в зарубежной печати появляются откровения, о которых мы не могли и предположить. Так случилось и на этот раз. Английский еженедельник "Авиэйшн уик…" поднял тревогу: "Сумеют ли вернуться на Землю советские космонавты?" Не удержались и другие издания: "Ситуация на борту представляет угрозу жизни экипажа", "Стрессовая ситуация на орбите" и т. п. На "Мире" восприняли случившееся довольно спокойно, хотя сам факт — на комплексе что-то не так — заставлял задумываться: "Почему вдруг? Что нужно сделать и каким образом"?

"Восток", "Восход", "Союз", "Салют", "Мир" — на всем этом они летали

— Ребята, вы не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем, — успокаивала Земля.

— Придумывайте, — отвечали с орбиты. — Пока мы спокойны…

Пока — это временное состояние. Экипаж продолжал нести вахту в космосе, очередной "грузовик" доставил на орбиту монтажную лестницу-трап, необходимый инструмент и подробную инструкцию действий. На 17 июля 1990 года назначили выход в открытый космос для ремонтных работ.

Есть такое понятие — "циклограмма". В ней все действия космонавтов расписаны поминутно (естественно, с допусками), и Центр управления строго отслеживает выполнение всех операций. В 17 часов 06 минут выходной люк был открыт. "Родники" (позывной экипажа), помогая друг другу, "пошли". Через некоторое время в эфире прозвучало:

— Идти дальше не можем, мешает антенна. Земля ответила молчанием. Но недолгим.

— Отдохните… Вернитесь обратно и обойдите модуль с другой стороны…

— Поняли. — Голос с орбиты утратил нотки бодрости. В динамиках громкой связи слышалось посапывание и тяжелое прерывистое дыхание.

Соловьев и Баландин повторили долгий путь, волоча за собой связки инструментов, видеоаппаратуру и специальные трапы. Ими они прокладывали дорогу в тех местах, где не за что было закрепиться.

Это был чертовски долгий и трудный переход. Каждый шаг отдавался тяжелыми ударами в висках. Губы ощущали соленый пот, хотелось вытереть разгоряченное лицо, но это нереальное желание лишь умножало усталость. Наконец, пройдя за три часа около тридцати метров, космонавты добрались до поврежденной теплоизоляции.

Осмотрели место разрыва. Двухметровые "лопухи" задрались причудливо и как бы застыли. Пироболты спускаемого аппарата были обнажены. Сами они оказались целы — появилась надежда, что сработают…

— Что там? — не скрывала нетерпения Земля. — Разобрались? — Как и предполагали… Вероятнее всего зацеп произошел вскоре после старта, в момент отделения САСа.

— Попробуйте засунуть края теплозащиты в крючки-прижимы. Или скатать в рулон и связать, чтобы не болтались…

— Они усохли! — доложили с орбиты. — До прижимов их не дотянуть…

И снова молчание в эфире. Мне оно показалось долгим. Наверное, им тоже.

— Есть вариант, — начал Баландин, — будем пробовать.

— Пробуйте. Только будьте внимательны. Подустали? — отозвалась Земля.

"Родники" не ответили. Они продолжали работать, не очень-то отслеживая время. Их прерывистое дыхание слышалось в притихшем зале ЦУПа. Космонавты находились вне станции более пяти часов. Приближался тот рубеж, когда исчерпывались основные ресурсы автономных скафандров. "Успеют ли?" — тревожился руководитель полета Владимир Соловьев.

Земля торопила "Родников" домой, на станцию. 30 минут оставалось до "гарантийного" срока. Всего тридцать коротких минут.

— Толя, где вы находитесь, — не удержался Владимир, переходя на неофициальный тон переговоров. — Ты уже вошел в шлюзовую камеру?

Короткая пауза и на выдохе:

— Втиснулся! Саша идет за мной.

— Руки запихивай! — командовали из ЦУПа. — Руки! Теперь снимайте кольцо с люка, закрывайте… Время, ребята!

— Успеем, — отозвался Анатолий. — Мы уже здесь.

Они действительно успели. (При этом побили рекорд Жан-Лу Кретьена. Француз находился в открытом космосе 6 часов 01 минуту.) Но вот тут то и начались главные неприятности.

— Люк не закрывается. Мешают зубья, они выходят за обечайку, — со странным спокойствием доложил Баландин.

— Сейчас не до шуток, ребята, — отозвалась Земля. — Помните, что время истекло!

— Люк не закрывается, — повторил Баландин.

— Возьмись за штурвал и "поиграй" туда-сюда. Люк должен встать на место.

— Пробовали, не встает, что-то мешает…

— Отставить работу с люком! Помогите друг другу перейти на бортовое питание, — приказала Земля. — После подключения, поменяйтесь местами. Пусть Толя Соловьев попробует закрыть.

— Пробовал, — включился Анатолий. — Не получается…

На табло ЦУПа высвечивалось время пребывания в открытом космосе: 6.23. Инструкция предписывает 6 часов. Ну, чуть больше.

— Ребята, слушайте внимательно, — предупредила Земля. — Еще двадцать минут вы можете пробовать закрыть люк. Не спешите, спокойно. Но только двадцать минут. Не получится — все попытки прекратить и переходите в соседний отсек.

"Мир" ушел из зоны радиовидимости. Связь с экипажем прервалась. А в ЦУПе потянулись тревожные минуты ожидания очередного сеанса связи. Неужели и следующий люк преподнесет сюрприз? Что тогда?

Полтора часа длилось это томительное ожидание. За стенами ЦУПа была глубокая ночь, когда связь восстановилась. Стало ясно, что все попытки справиться с "непослушным" люком успеха не принесли. Технические возможности автономного скафандра "Орлан" были исчерпаны. И даже превышены на час.

— Шлюзовой отсек оставили, — голос Соловьева звучал с нескрываемой досадой. — Перешли в следующий. Закрылись, герметичность в норме, скафандры сняли.

— Ну хорошо, — облегченно вздохнула Земля. — А почему он (люк) забарахлил, что случилось?

— Черт его знает, — не удержался Баландин. — Не доходит миллиметра полтора, такое впечатление — там что-то мешает…

— Ладно, отдохните, вы сделали все, что могли. Будем думать.

Все последующие дни конструкторы и операторы Центра управления ломали головы над историей с злополучным люком. Один из отсеков станции оставался разгерметизированным. Это не исключало нормальную работу в других помещениях "звездного дома", но риск оставался риском. Более того: опасность удваивалась. Это понимали на Земле и в космосе, а ощущения от такой "реальности" не были приятными. Выход за борт требовалось повторить.

26 июля Соловьев и Баландин вновь облачились в скафандры, перешли в шлюзовой отсек. Чуда не произошло: "открытый" люк был открыт. Космонавты осмотрели его внутреннюю поверхность. Признаков деформации нет, лапки чистые, петли тоже в норме. Попробовали закрыть — результат тот же.

— Оставьте люк, начинайте выход, надо заканчивать с теплоизоляцией, — настаивала Земля.

Они работали с ЭВТИ, а мысли о люке продолжали терзать обоих. "Скорее бы закончить с "лопухами" и — к люку". С теплоизоляцией они справились. Земля с нетерпением — настороженным и томительным — ожидала сообщений с орбиты о том, как поведет себя злополучный люк.

И вот начались новые попытки. Люк не закрывался. Тогда взяли инструмент, что потяжелее, и стали пробовать: один сверху, другой снизу.

— Ребята, осторожно с перчатками. Не дай Бог порвете!

— Знаем, — короткое и отрывистое, со смыслом: "Не мешайте, сейчас не до вас".

Я вновь слышал это тяжелое прерывистое дыхание, отдельные реплики не для открытой печати, скрежет зубов. Люди работали. Им нужно было закрыть этот люк. Обязательно закрыть. Чтобы успокоить себя и тех, кто на Земле. И они справились! Люк закрылся плотно. Герметичность отсека была восстановлена.

В памяти всплыли переданные в эфир в ту первую тревожную ночь слова Владимира Соловьева: "Ребята, слушайте внимательно… работать по 14-му фрагменту с переходом на 20-й" Подумалось: а какой номер у сегодняшнего "фрагмента"? Впрочем, какое это имеет значение.

Работа в космосе отличается непредсказуемостью сюжетов. "Родники" теперь уже неторопливо "отшлюзовались", освободились от громоздких скафандров и начали их сушку. Знали: теперь эта космическая "роба" им долго не потребуется.

Окончательно эпопея с люком завершилась в новогоднюю ночь, когда на "Мир" прибыла новая экспедиция в составе Виктора Афанасьева и Мусы Макарова. Исключительный ли это случай, когда события в космосе доставили столько волнений и хлопот? К сожалению, нет. Похоже, нештатные ситуации на орбитальных станциях перешли в разряд плановых. Владимир Ляхов и Валерий Рюмин немало намучились с радиотелескопом КРТ-10, освобождаясь от его десятиметровой антенны, которая усложняла работу "Салюта-6". Тот же Ляхов и Александр Александров на "Салюте-7" навешивали дополнительные секции "солнечных парусов". Леонид Кизим и Владимир Соловьев ремонтировали двигательную установку, опять-таки на "Салюте-7". Юрий Романенко и Александр Лавейкин извлекали из стыковочного узла между "Миром" и "Квантом" неведомо как попавший туда пакет…

А вот еще одна история. Александру Волкову и Сергею Крикалеву ничего особенного делать не планировалось — выйти, обойти станцию, собрать приборы и образцы, которые по условиям научных экспериментов находились в открытом космосе, провести ряд операций профилактического характера. И все! Для таких опытных космических монтажников, как они, это не должно было составить особого труда. Однако техника есть техника… В скафандре Волкова не включился теплообменник, и космонавт практически выбыл из работы, оказался "привязанным" к шлюзовому отсеку.

Поясню: прежде чем войти в скафандр, ребята надевают на себя костюм водяного охлаждения — своеобразное переплетение тонких пластмассовых шлангов, по которым циркулирует дистиллированная вода. Она и отбирает тепло, выделяемое телом космонавта. Это тепло потом уходит в открытый космос — в пористом элементе теплообменника вода превращается в лед, а он под воздействием космического вакуума испаряется. Так вот этот сублиматор почему-то перестал функционировать. В результате начался перегрев организма, обзорное стекло шлема стало запотевать, да так, что вентиляторы уже не справлялись. А как работать, когда ничего не видно!

— Саша, как у тебя дела? — заволновалась Земля.

— Пытаюсь очистить стекло носом и подбородком, но не выходит. Как думаешь, есть надежда, что теплообменник запустится? — Это уже вопрос к Владимиру Соловьеву.

— Сейчас надежды мало. Саша, заходи в отсек и подсоединялся к бортовой сети. У тебя температура охлаждающей воды сильно поднялась, это плохо! Сережа, попробуй поработать один.

На Крикалева выпала двойная нагрузка. Волкову же оставалось отчаянно переживать за своего друга, и он вовсю старался хотя бы морально его поддерживать. — Саша, врачи заставляют Сергея прекратить работу и идти к тебе на помощь *.

— Ни в коем случае. Я прекрасно себя чувствую. Сейчас стекло немножко отпотеет и я подстыкуюсь. — Да, но имей в виду, ты давно сидишь на инжекторе.

— Теперь к тебе, Сережа. Давай все заканчивай и в зависимости от состояния Саши начинай двигаться домой. Будет время, соберешь по пути те образцы и оснастку, что запланировали. Повторяю, если будет все нормально. Ребята, сейчас конец связи. Одно прошу — не зарывайтесь, не рискуйте.

А как не рисковать, когда работа такая. Трудно, тяжело, совсем уже невмоготу, а в эфире звучит:

— У нас все нормально!..

Довелось нашим ребятам совершить путешествие и на американском "Шаттле"

Может показаться, что, говоря о событиях прошлого, только прошлое и имею в виду. Но и сегодня космические аварии не редкость. В начале 1996 года с интервалом в месяц произошли два серьезнейших "ЧП" с ракетами "Союз", теми, которые используются для вывода в космос пилотируемых кораблей. Оба старта закончились взрывом на ставшей роковой 49-й секунде. Технические неполадки, погрешности в планировании, безответственность исполнителей — все это накапливается в нашей космонавтике, приближаясь к критической массе.

И еще о двух испытаниях на орбите.

…Пружины толкателя мягко отвели "Союз ТМ-17" от "Мира". На борту корабля возвращались на Землю Василий Циблиев и Александр Серебров. "Сириусы" проработали на орбите 197 суток. Для Циблиева это был первый полет, для Сереброва — четвертый. Кстати, он пока единственный космонавт, который совершил десять выходов в открытый космос.

Расстояние между кораблем и станцией увеличивалось: 20 метров, 30… 40… Но прежде чем включить программу спуска, экипаж должен был совершить облет комплекса, приблизиться к стыковочному узлу модуля "Кристалл" и сфотографировать "мишень", предназначенную для ориентации американского "Шаттла", когда он будет впервые стыковаться с нашим "Миром". Такова была просьба специалистов НАСА — Национального управления по аэронавтике и исследованию космоса США.

"Союз ТМ-17" отошел примерно на 50 метров, когда Циблиев взялся за ручки управления кораблем, а Серебров устроился у иллюминатора бытового отсека, чтобы отсюда сделать несколько снимков. Корабль сделал разворот по крену и начал облет "Мира" со стороны модуля "Кристалл". Все вроде бы шло нормально, только скорость движения мала, на перемещение РУО (ручка управления ориентацией) и РУД (ручка управления движением) корабль реагировал вяло. Циблиев попытался увеличить скорость. Не получилось. Понял: не срабатывают двигатели. Это означало, что корабль двигался к модулю и препятствовать начавшемуся сближению не было возможности. Стало быть, удар неизбежен.

Командир, манипулируя ручками пробовал притормозить корабль, изменить его ориентацию, но тот упрямо "плыл" к станции. "Союз" зацепил "Кристалл". К счастью, в том месте, где не было антенн, датчиков, приборов, в полутора метрах от стыковочного узла. Удар получился скользящим, серьезных последствий не вызвал. Но ведь мог…

На "Мире" удар ощутили. Как рассказывал Виктор Афанасьев, станцию качнуло, отключилась система управления движением, остановились гиродины — мощные гироскопы, с помощью которых многотонный орбитальный комплекс удерживается в определенном положении.

В ЦУПе слышали разные позывные. Управленцы не знают ни выходных, ни праздников

Столкновение в космосе, к счастью, не повлекло серьезных последствий. Виктор Благов, заместитель руководителя полетом, отметил: "Действия экипажа были грамотны и адекватны ситуации".

— Будь по другому, — спросил, — результат столкновения был бы иным?

— Примерно так, — ушел от подробностей Виктор.

Специалисты неохотно комментировали этот случай. Говорили, что худший вариант, когда станция получила бы пробоину, еще не означал бы трагического исхода, поскольку орбитальные комплексы проектируются по принципу подводных лодок, то есть разбиты на герметические отсеки. Аргумент, быть может, и убедителен, но противоречив. И самое удивительное в этой истории, что непосредственные ее участники Циблиев и Серебров так и не имеют никакой объективной информации. Есть расшифровка телеметрии, но экипажу ничего не сообщили. Пока…

Сыграл злую шутку космос и с Юрием Маленченко, поставив под угрозу российскую космическую программу — как собственную, так и международную. Судьбе было угодно лишить страну миллиардных контрактов. И вот тут Человек спас и "Мир", и "Прогресс", и все остальное.

"Прогрессы" — это "космические грузовики", которые снабжают орбитальную станцию и ее обитателей новым оборудованием, научной аппаратурой, инструментом, расходуемыми материалами, продуктами питания, водой, топливом для двигателей коррекции и ориентации. "Прогрессы", как и поезда, ходят по графику. Не прибыл вовремя, задержался или вовсе не пришел — значит программа работ в космосе сорвана.

Очередной "Прогресс" (с индексом М-24) привели к "Миру" автоматические системы. Точнее не привели, а подвели. Попытка состыковать два объекта не получилась. Предприняли вторую — результат тот же. Автоматика не сработала. У Центра управления полетом не оставалось иного выхода, как доверить эту сложнейшую операцию человеку. Ответственность легла на плечи командира экипажа Юрия Маленченко. И он сделал то, что не смогла "машина". Сделал спокойно и уверенно. А ведь у него оставалась лишь одна попытка. В случае неудачи "Прогресс", истративший все топливо, необходимое для выхода в "точку" стыковки, оказался бы вне досягаемости и в конце концов его обломки, несгоревшие в атмосфере, рухнули бы в произвольном районе. Экипажу станции пришлось бы покинуть "Мир", дальнейшее поведение многомодульной "сцепки" стало бы непредсказуемым. А ведь наш орбитальный научный комплекс — козырная карта в игре с американским НАСА и Европейским космическим агентством, которые в кооперации с Россией собираются создать международную орбитальную станцию "Альфа".

* * *

Я рассказал лишь о некоторых эпизодах, происходивших на Земле и в Космосе. Но прежде чем поставить точку, хочу сказать: мы слишком быстро привыкли к научным и техническим триумфам, забывая, что все это не рождается само по себе. Научно-технический прогресс движут люди. О технике, тем более сложной, можно и сегодня говорить, что она достаточно надежна, что основные системы космических кораблей и орбитальных станций дублированы, имеют значительный запас по ресурсу и т. д. Все это так. Но абсолютно надежная техника пока еще не создана, а Космос остается Космосом. И каждый полет в этот суровый мир — подвиг. Помнить об этом следует хотя бы из простого чувства благодарности к тем, кто мужественно шел и идет по тернистому и благородному пути познания. Несет свой крест и верует.

На всех этапах подготовки космонавты сопровождают "свою" технику

"Звездный дом" начинают обживать на земле

Возвращение… Это венец всей работы

"Парадно-выходной костюм" для космоса

Владимир Коваленок и Александр Иванченков — экипаж "Союза-29"

"Салют" с "Миром" не сравнишь, но он тоже стал этапом

Один из модулей "Мира"

Одевание… Отсюда, после контроля, — прямой путь в корабль

 

XXI. 625-й на аэродром не вернулся

(Еще одно расследование)

Нелегко писать о трагическом. Пусть оно уже пережито, пусть ушло в прошлое, но рана так и не зажила. Я и сейчас слышу его голос — где-то взволнованный, где-то спокойный, звенящий и твердый. Вижу его лицо, улыбку. Открытую и светлую, как весенний солнечный день. И думаю: никто из живущих на нашей планете, которую он нежно назвал Голубой, никогда не был да и не будет в обстоятельствах, подобных тем, что выпали на его долю. Он первым из всех землян за все времена их существования переступил ту черту, дальше которой до апрельского дня 1961-го могли проникнуть лишь беспокойная человеческая мысль и мечта. Но не сам человек. "Он всех нас позвал в космос!" Повторю: это сказано о нем. И лучше, наверное, не скажем.

Одного полета ему было мало. Он хотел летать. Много. По-настоящему

Нет среди нас Юрия Гагарина, того, кто первым осуществил извечную мечту человечества, шагнул в океан звезд, облетел планету, увидел ее со стороны. Трагическая, нелепая, невосполнимая и все еще загадочная потеря. Наша боль и скорбь. Навсегда!

И свои мысли высказывал просто, доходчиво, искренне

…Звонок главного редактора по внутреннему телефону в вечернее время ничего хорошего не сулил. Его короткое, но требовательное "Зайди" — тоже. Через минуту я был в его кабинете.

"Погиб Гагарин, — сказал он, не глядя мне в глаза. — Ты ближе к этим делам, узнай, но только побыстрее. Может быть, придется остановить номер…"

Не сразу дошел до сознания смысл этих ужасных слов. "Как это погиб? Где, когда? Чушь какая-то". В кабинет вернулся ошарашенным. "У кого узнать, куда звонить, да и как задавать такой вопрос?" Стал накручивать "надежные" номера. На мои острожные намеки звучал весьма неопределенный ответ: "Ты о чем? Говори напрямую!" Напрямую спросить я не решался, а потому вернулся к главному и попросил разрешения позвонить по "вертушке". В кабинете генерала Каманина трубку снял его помощник Горегляд.

— Николая Петровича нет, — ответил нервозно. — Что тебе?

— Это правда? — с трудом выдавил из себя.

— Правда, — отрывисто прозвучало в трубке, и раздались короткие гудки.

Долго держал трубку, не решаясь положить на рычаг аппарата. Трудно передать состояние, овладевшее мной: "Юра Гагарин… Юрка! Юрочка!.." Трубка отзывалась монотонными гудками. Рабочий день заканчивался, и узнать какие-либо подробности случившегося в тот черный вечер так и не удалось: телефонные номера, которые набирал по "простой" и "кремлевской" связи не отвечали, а те, к кому удавалось дозваниваться, ничего определенного сказать не могли. Для многих мой "закодированный" вопрос был как снег на голову: неожиданный и пугающий.

Позже стали известны некоторые подробности. Они сводились к тому, что 625-й (позывной Гагарина) на аэродром не вернулся, связь с экипажем прервалась неожиданно, что произошло, никому не известно. Решением Главкома ВВС маршала К. Вершинина на поиски самолета Гагарина и Серегина были подняты все имеющиеся средства, оповещены все аэродромы. Время шло, но никаких данных не поступало. Спустя три или четыре часа после потери связи с экипажем, с поискового вертолета, который пилотировал полковник А.Каток, сообщили: "В лесу в районе деревни Новоселово виден дым и очаг пожара".

Остаток дня и почти всю ночь прибывшие на место катастрофы собирали останки погибших, обломки самолета, фюзеляж которого скрывала глубокая воронка, наполнившаяся водой. Глубокий снег и темнота затрудняли поиски.

Вокруг воронки сосредоточилось много людей и техники. Место освещали аэродромные прожектора, стучали отбойные молотки, гудели компрессоры и водяная помпа. Мокрые, грязные, уставшие люди извлекали из воды и грязи искореженное железо. Одного тягача хватило, чтобы погрузить то, что осталось от МИГ-15. Примерно к 5 утра обломки доставили в один из подмосковных НИИ для экспертизы…

Это рассказывали те, кто был в ту ночь в районе Новоселово. От врачей Звездного городка узнал, что останки погибших тоже возили на специальную биохимическую экспертизу. Встретиться с генералом Николаем Петровичем Каманиным удалось лишь через несколько дней. На вопрос "Что же произошло?" он раздраженно пожал плечами: "Не знаю, ничего не знаю! Комиссия работает, выводов еще нет". Свою версию случившегося излагать отказался.

Трагедия произошла 27 марта. 29-го все центральные газеты опубликовали траурное извещение и некролог на погибших. О причине случившегося не было ни слова.

"… в результате катастрофы при выполнении тренировочного полета…"

Вот и все. 30 марта Москва прощалась с Героями.

Шли годы, а вопрос, заданный Николаю Петровичу Каманину — руководителю подготовки космонавтов, так и оставался без ответа. Со сколькими "очевидцами" трагедии довелось встретиться за эти годы, сколько версий услышать! Нет им числа. Были среди них и явно "фантастические", а попросту — липовые, были и сдержанно-рассудительные, построенные на логике летного опыта и многосложного математического модельного анализа, на фактах и выводах экспертов (их тоже накопилось немало). Эти последние вызывали доверие, но однозначного вывода нет и сегодня. Истинная причина трагедии, увы, так и не установлена. Но давайте вновь проследим хронологию трагического события.

…В ту печальную весну Гагарин упорно стремился "набрать часы", чтобы получить допуск к самостоятельным полетам. С наступлением марта на аэродром уезжали по утрам. Точно в назначенное время полковник из летной службы ЦПК Борис Глинка произносил традиционное "Утой" (что означало: "Время вышло, поехали"), и автобус отправлялся из Звездного в Чкаловскую. Гагарин никогда не опаздывал.

— В один из таких дней, — рассказал мне военный штурман 1-го класса Николай Романтеев, — Юра, хитро улыбаясь, спросил: "Ну что, бомбер, сегодня я тебя, наверное, обштопал — налетал 3 часа 40 минут?" "Обштопал, — согласился. — У меня всего три часа. Поздравляю!.."

27 марта, после "вывозного" на "спарке" (УТИ МИГ-15), Гагарин должен был вылететь самостоятельно на боевом МИГ-17. В плановой таблице такой полет значился.

Время проясняло ситуацию, хотя рождало нелепые, а порой и кощунственные слухи вроде того, что летчики были пьяны. Думалось: великая мудрость в грибоедовском "злые языки страшнее пистолета". Подкинул кто-то предположение, лживое по сути, и его подхватили. Но ведь правду не убьешь, не замараешь, не упрячешь навсегда. Тем более о том, кого весь мир признал "Гражданином Вселенной". И вот однажды я получаю приглашение:

"В музее Н.Е.Жуковского (Москва, ул. Радио, 17) состоится семинар специалистов, посвященный последнему полету Ю.А.Гагарина и В.С.Серегина. На нем будут подведены итоги исследований, которые проводились для установления всех обстоятельств полета и причин катастрофы. Вход по командировкам. Начальник филиала ЦАГИ…"

И тут же короткая записочка моего учителя по академии Жуковского профессора, доктора технических наук, лауреата Государственной премии Сергея Михайловича Белоцерковского: "Приходите. Вам это будет интересно".

Генерал-лейтенант авиации Белоцерковский входил в состав комиссии, которая расследовала причины случившегося 27 марта 1968 года. Много сил и знаний отдал проблеме "Электронно-вычислительная машина — Летальный аппарат", то есть численным экспериментам в аэрогидродинамике. Семинар, на который я получил приглашение, — не одноразовое собрание. Работает он более трех десятилетий. На нем обсуждаются научные проблемы, диссертационные работы, ведутся творческие дискуссии.

Я слушал выступающих, их версии и аргументы, смотрел слайды со схемами, графиками, математическим обоснованием и невольно думал: "Почему все эти предположения и утверждения появились лишь спустя двадцать лет после трагедии?"

Профессор Белоцерковский приподнял завесу над многим. Имеются 29 томов расследования, проведенного Государственной комиссией. Они содержат подробнейшую информацию о том, что предшествовало полету, хронометраж самого полета и радиопереговоры экипажа с землей, состояние техники "до" и "после", анализ ее работоспособности, карты погоды, технические описания, рапорта…

Профессор Белоцерковский высказывает свою версию

— Но все эти годы, — пояснил Сергей Михайлович, — поступали дополнения: письма, содержащие любопытнейшие детали, отчеты по исследованиям УТИ МИГ-15 (учебно-тренировочного истребителя), свидетельства прямых и косвенных очевидцев… Что-то шло самотеком, но многое собиралось, притом целенаправленно.

Мой собеседник не ставил под сомнение ни один вывод, ни одно заключение комиссии, по его мнению, весьма компетентной, высококвалифицированной. Однако высказал интересную мысль.

— Чего не хватало 20 лет назад? Я бы сказал так: двух ситуаций. Моральной — она сдерживает объективность, поскольку дамоклов меч ответственности и боязни вызвать гнев начальников "давил" на психику. И методологического аппарата, то есть единения методологии моделирования и опыта эксплуатации. В жизни мы зачастую сталкиваемся с таким вот положением: каждая из причин не является катастрофической, но в совокупности они приводят именно к такому исходу. И еще. Сколько людей — столько и версий. Практикам порой очень трудно доказать свою точку зрения. Математическое моделирование дает объективный анализ.

Логично. Убедительно. Научная истина определяется не большинством голосов участников дискуссий и не их служебным рангом, а качеством научных данных. По словам Белоцерковского, наукой была сделана попытка привести в систему всю исходную информацию, "просчитать" каждую версию. И вот вывод: при тех исходных данных, которые получены комиссией (повторяю: добротных, хотя они уточнялись и дополнялись), ни одна версия, кроме… (вот здесь я умышленно делаю пропуск) не находится в соответствии с исходными данными.

Приведу коротко главные (так они мне представляются) выводы комиссии:

"На самолете разрушений и отказов агрегатов и оборудования в полете не имелось…"

"Пожара и взрыва на самолете в полете не было…"

"Двигатель в момент столкновения с землей работал…"

"Электрическая сеть самолета находилась под током…"

"Кислородная система… была исправна…"

"Экипаж находился в работоспособном состоянии, позы обоих летчиков до конца были рабочими…" (Вот здесь и оговорю: версия это или доказанный факт? И как его можно доказать?)

Что же тогда произошло? Почему вдруг? Эти вопросы звучат и сегодня. Не берусь дать на них однозначный и исчерпывающий ответ. Не поставили все точки над "i" и участники семинара. Поэтому вернемся в то мартовское утро 1968 года.

Утром 27 марта…

Была среда, 27-е число. Первым ушел в небо разведчик погоды. "Спарку" с бортовым номером "18" (гагаринскую) готовил к полету техник А.Левицких, проверял инженер В.Самарин. Гагарин занял место в передней кабине. Серегин — в задней. После некоторой задержки. Радиообмен с руководителем полетов был четким и кратким.

Передо мной стенограмма радиообмена "625-го" (позывной Гагарина и Серегина) и РП (руководитель полетов) на 2-м канале. Время записано с точностью до секунд. Документ заверен начальником узла связи войсковой части 22737 майором Рындиным.

10 час. 15 мин. 12 сек.

625-й: Прошу на полосу.

РП: Запрещаю, 625-й.

625-й: Понял…

10 час. 17 мин. 27 сек.

РП: 625-й, на взлетную.

625-й: Понял, выполняю… В 10 часов 22 минуты Гагарин по указанию руководителя полетов перешел на другой канал связи (3-й). "Спарка" продолжала полет, а Гагарин и Серегин (он был в инструкторской кабине) выполняли запланированные упражнения. Вскоре последовал доклад Гагарина: "Задание в зоне закончил, разрешите выход на КУР 320". Добро было получено. Что происходило дальше — полная неизвестность. В 10 часов 30 минут самолет врезался в землю. Расследованием установлено: "спарка" столкнулась с землей на скорости свыше 600 км/час, с углом около 70 градусов.

Имеется и другая запись переговоров. Практически они совпадают. Но для большей убедительности приведу и ее.

— "Агат", я — 625-й. Прошу запуск, — запросил Гагарин.

Получив добро, он запустил двигатель и привычно осмотрел приборы.

Часы показывали 10 часов 17 минут 33 секунды, когда прозвучало разрешение на выруливание. В 10.18.42 Гагарин доложил:

— 625-й к взлету готов.

В 10.18.45. после получения разрешения от руководителя полетов "спарка" рванулась по взлетной полосе. В 10.19.00 самолет взлетел. В полете предстояло выполнить несколько упражнений: виражи с креном 30 градусов, витки малой спирали, пикирование, выводы боевым разворотом. Завершалось все это выполнением двух бочек.

В 10.23.56 Земля предупредила:

— 625-й, за облака выйдете, доложите.

— Я — 625-й, понял вас, — последовал ответ.

В 10.25.50 самолет занял свою зону и получил добро продолжать выполнение программы. В 10.30.10 Гагарин запросил разрешение на переход с курса 70 на курс 320 и, получив согласие, подтвердил:

— Понял, выполняю.

После этого 625-й в эфир больше не выходил.

Так шел МиГ к земле. Но почему? Это загадка…

Через четыре минуты экипаж должен был завершить разворот на привод (приводной маяк аэродрома) и сообщить о начале снижения до высоты круга. Сообщения не последовало. На запрос руководителя полетов 625-й не ответил. Все борта, находящиеся в этом районе, получили распоряжение связаться с 625-м. Но он молчал…

Когда стало ясно, что горючего на самолете Гагарина и Серегина не осталось, тревога охватила всех. Последовала команда срочно готовить и поднять в воздух транспортный Ил-14. Потом — несколько вертолетов. И вот то сообщение: "Южнее поселка Новоселово, в лесу видна большая воронка, дым и пожар".

Не стану описывать картину, которая предстала перед группой поиска. Скажу лишь, что последующее расследование, экспертизы установили: трагедия произошла в 10.31.00. Это время столкновения самолета с землей. Профессор Белоцерковский твердо убежден: "Летчики выжали из машины абсолютно все, на последнем участке они были активны". Сегодня стали известны многие данные, если не абсолютно точно, то в достаточном приближении: угол сближения самолета с землей (по приборам и срезу верхушек деревьев), скорость снижения, обороты турбины, перегрузка, показания приборов… Требовалось установить с максимальной точностью (это особо подчеркивалось на семинаре) время столкновения с землей. И комиссия, которая вела расследование, сделала, казалось бы, невозможное. Установлено, что после последнего доклада 625-го прошла всего одна минута — плюс-минус 20 секунд.

Почему это так важно? Ответ я услышал от профессора А.Майорова: "Отсюда можно строить версию: что же произошло в небе". Предположений на этот счет высказывалось много. И когда работала комиссия, и сейчас, когда математически "проиграны" дополнительные, уточняющие обстоятельства ситуации того мартовского утра.

Углубленный анализ метеоусловий в день полета, говорилось на семинаре, позволил выявить новое, очень существенное обстоятельство. Нижняя граница облачности в зоне пилотажа была иной: не 900, как доложил разведчик погоды, а 400–500 метров. Если допустить, что самолет попал в "сваливание", в штопор, отвесное пикирование по причине выхода за закритические углы атаки, и летчики делали все, чтобы исправить положение (повторю: в этом у Белоцерковского нет никаких сомнений), то им не хватило всего 250–300 метров высоты, а если перевести на время — всего двух секунд полета. При расследовании авиационных катастроф существует такой парадокс: наиболее поврежденные приборы и устройства несут наибольшее количество информации. И хотя все искорежено, ничего целого нет, все, как говорится, в прошлом, надо восстанавливать это прошлое. Если это удается, в руках специалистов оказываются ценнейшие данные для вывода по предположениям. И снова хочу сказать о времени, а точнее о часах — бортовых и ручных. То, чем располагала комиссия, имело ужасный вид. И все же по едва заметным следам, оставленным стрелками на шкале, используя химический анализ, рентгеновские снимки, сопоставляя разрушенный экземпляр с аналогичным целым и т. д., удалось сделать очень многое.

Нелегкой была задача, которую решили авиационные инженеры, специалисты технического отдела МУРа, Института криминалистики, часового завода. Аналог бортовых часов проблемы не представлял. А где достать дубликат ручных часов Гагарина? Это были "Суперавтоматик" швейцарского производства, подаренные космонавту. Поиск чего-либо подобного в часовых мастерских города результата не дал. Главный маршал авиации К.А.Вершинин решил обратиться к советскому послу в Швейцарии, дабы облегчить работу комиссии. На поиски оставалась одна ночь (результаты расследования требовалось доложить в ЦК к определенному сроку). Помог Герман Степанович Титов. У него оказались точно такие часы. Проверки по трем различным методикам дали одинаковый результат: время катастрофы подтверждалось.

Итак, что же произошло за эту "округленную" минуту?

Известно, что вслед за 625-м поднялся в небо 614-й (это позывной самолета (тоже "спарка"), который облетывал двигатель после ремонта. В момент, когда прозвучал последний доклад Гагарина по радио, он находился в соседней зоне. В 10.20 руководитель полетов разрешил взлет пары МИГ-21. Их предупредили: где-то рядом 625-й. Но оба ответили, что ничего не видят.

Пройдемся по версиям. Двигатель заглох по причине газодинамической неустойчивости? Маловероятно. При резком переходе от малого газа к большому? Возможно. Попадание самолета в резкий восходящий поток, в спутную струю, резкий маневр?.. Вопросы, вопросы, вопросы… Доктор технических наук В.Буков считает, что гипотеза попадания самолета в штопор обосновывается. Профессор С.Белоцерковский придерживается такого же мнения. С ними солидарны летчик-космонавт СССР АЛеонов, инженер П.Черков, авторы математической модели УТИ МИГ-15 и расчетов воздействия вихревого следа на самолет В.Морозов, В.Желанников и другие.

— Тогда, в 1968-м, — пояснил Белоцерковский, — комиссия не смогла ответить на вопрос: возможно ли сваливание самолета в штопор? Сегодня мы имеем ответ на этот вопрос…

Да, математическая модель "спарки" с бортовым номером "18" есть, она "работает" и позволяет "проиграть" различные версии, возвратиться к непонятному и еще раз попробовать найти убедительное объяснение. Чему? Версия о столкновении самолета с шаром-зондом отвергнута, о взрыве аккумулятора — тоже. Разнотолки в другом. Одни утверждают: те, кто был на борту, до последних секунд полета боролись за выход из критической ситуации. Другие к этой оценке относятся сдержанно. И все-таки, я не рискну сказать, что тайна перестала быть тайной и все обрело полную ясность. Поиски "деталей", которые могут что-то дополнить, а что-то уточнить или опровергнуть, продолжаются.

Мне удалось расспросить тех, кто входил в группы поиска (таких было несколько). Днями и ночами в лесу, в глубоком и мокром снегу вокруг места падения "спарки" собирали обломки самолета и останки пилотов. АЛеонов, Н.Кузнецов, Р.Богдошевский, А.Воронин, И.Колосов, Н.Романтеев рассказывали, что было проведено специальное исследование останков тканей погибших, которое позволило определить, чьи они. Утверждается, что мышцы Гагарина были "напряжены". К тому же на месте катастрофы найдены два предмета, перечеркивающие всякие домыслы. Это маленькая израненная фотография академика Королева, которую главный конструктор подарил Гагарину. Снимок сделан на испытательном полигоне Капустин Яр в 1947 году. Это единственная фотография, которую Гагарин всегда носил с собой. А еще — несколько обрывков полетной карты.

— Даже по отдельным цифрам на них, — убеждал меня Николай Романтеев, — я узнал свой почерк, ибо сам готовил эту карту для Гагарина и Серегина…

И все-таки тайны остаются. Если внимательно прочитать радиопереговоры по 2-му и 3-му каналам, получается, что в зоне "спарка" пробыла совсем немного. Бывалые летчики полагают, что вряд ли за это короткое время можно было выполнить все запланированные "фигуры" в полном объеме. Значит, что-то заставило Гагарина сообщить руководителю полетов, что он возвращается. Какие обстоятельства могли стать причиной такого решения? Быть может, Серегин почувствовал себя плохо, на какое-то мгновение потерял сознание, не ответил по внутреннему переговорному устройству… Быть может, он "навалился" на ручку управления и помешал Гагарину выровнять самолет… Или что-то еще…

Время приоткрыло еще один важный факт. В тот момент, когда самолет Гагарина и Серегина находился в зоне, ее пересек на сверхзвуковой скорости самолет марки "Су", взлетевший с другого аэродрома. Почему он там оказался? Кто его пилотировал? Как близко он прошел от "спарки"? Не в нем ли причина трагедии?

Не знаю. Все названное — только версии, хотя и правдоподобные.

И еще. Неожиданно история жизни и смерти Гагарина стала обретать новые "ракурсы и оттенки". Кто не слышал о феномене Вангелии Гуштерговой, живущей на юге Болгарии в городе Петриче. Авторитет легендарной ясновидящей, известной под именем "Бабы Ванги", в стране непререкаем. Впрочем, не только в Болгарии. Пожалуй, весь мир знает о слепой женщине, которая "видит внутренним зрением, обладает шестым чувством, даром врачевания физических и духовных недугов, умеет "высвечивать" факты из прошлого, настоящего, а иногда и будущего. Это она заявила, что Болгарию ждут семь тяжелых лет, а слухи о возможной аварии на Белоярской АЭС, наводнившие Свердловскую область, не более чем домыслы. Мне довелось встречаться и беседовать с Вангой. Это был сентябрь 1989-го года. Меня представил ей коллега из газеты "Народна армия" капитан Николай Красин. Он сказал, что я друг Юрия Гагарина. Слепая женщина долго молчала, как бы прислушиваясь к своему внутреннему голосу, потом сказала: "Все считают, что Гагарин погиб в авиационной катастрофе. Это неправда. Он жив и находится где-то в Америке…"

Я не стал оспаривать услышанное. Хронологию последнего дня Космонавта-1 знаю поминутно. Знаю, сколько горючего было в баках самолета, на какое полетное время его может хватить, что факт катастрофы зафиксирован однозначно.

Но вот еще одна злая нелепица. Поползли слухи о том, что Космонавт-1 стал жертвой "обиды" Л.И.Брежнева, о якобы имевшей "жестокой" ссоре между ними и как результат — заточение Гагарина в психбольницу, где он скончался весной 1990 года.

Небылицы о Гагарине не новость. Слухов о перипетиях его судьбы ходило много и разных. Сошлюсь хотя бы на то, что в зарубежной печати "авторитетно утверждалось", что он — потомок князей Гагариных, что после гибели космонавта В.Бондаренко Юрий отказался участвовать в подготовке к полету на "Востоке", что был агентом КГБ и т. д.

Мне довелось близко знать Юрия Гагарина. Более того, мы дружили и лично, и семьями. Знакомство состоялось, когда двадцать молодых летчиков были отобраны в первый космический отряд. Позднее судьба подарила мне возможность проходить вместе с ними тренировки в Звездном (в те годы, когда С.П.Королев вынашивал идею послать журналиста в космос). Валентин Бондаренко действительно ушел из жизни. Он умер после ожогов, полученных в барокамере. Случайная и нелепая смерть. Но на земле, а не в космосе.

Утром, 12 апреля 1961 года я не был на Байконуре. Но присутствовал на командном пункте ВВС, куда транслировались все команды и передавалась информация со стартового комплекса. Предстартовые переговоры Королева с Гагариным по "Заре" не минули открытый эфир. Открытой была и связь "Востока" с Землей во время всего полета.

Я помню тот день. Восторги, изумление, гордость охватили людей и наполнили до краев их чувства. Где бы они ни жили, на каком бы языке ни говорили, какого бы цвета ни была их кожа, — всех живущих на планете Земля объединило нечто общее: они ощутили себя землянами, сделавшими невиданный доселе шаг на пути покорения космоса.

И не надо ерничать.

Самолетный двигатель и ракетный не сравнимы по мощности

Медаль в честь Юрия Гагарина

Его именем называли улицы, города, корабли

Память о нем живет в наших сердцах. И будет жить

 

XXII. Лебединая песня "Бурана"

Жизнь, увы, очень короткую, нашего "Шаттла" можно сравнить, наверное, с биографией некого ученого: вроде и нет каких-то особо ярких страниц и эпизодов, все работа, работа, а вся жизнь, выходит, — подвиг!

Не знаем мы всю правду о непростой истории "Бурана". Или не хотим знать. Так или иначе — это еще одна драма идей и людей с печальным концом, когда уникальное научно-техническое творение отдано на потеху толпе, превращено в коммерческий аттракцион.

Впрочем судите сами…

* * *

Австралийский самолет-разведчик получил шифровку выйти в заданный "квадрат" (указывались точные координаты) в обусловленное время. Ориентир — советское грузовое судно, находящееся в этом районе. Чем был вызван интерес именно к этому кораблю, когда в Индийском океане немало других, следующих своими маршрутами под флагами разных стран?

Вскоре в журнале "Сантифик америкэн" появилась небольшая заметка:

"Еще одним добавлением к советскому комплексу космических средств является небольшой космический самолет многоразового использования… Его существование было обнаружено, когда с самолета австралийских ВВС удалось сделать снимки модели космического самолета, выполненной в уменьшенном масштабе… Западные специалисты полагают, что для запуска такого аппарата на околоземную орбиту может использоваться ракета СЛ-16; на борту самолета может находиться экипаж из 2–3 человек. Космический самолет, вероятно, способен производить посадки на стандартную взлетно-посадочную полосу. Он может также использоваться для доставки людей с одного космического объекта на другой… Модель космического самолета сфотографирована на палубе советского судна, куда она была поднята из воды, совершив испытательный полет. Действительный космический самолет, вероятно, в 2–3 раза больше модели…"

Вот вкратце и все. На мой запрос в "высшие инстанции" был получен стандартный ответ: "Сообщение относится к разряду уток". Однако специальные рейсы специальных судов продолжались. На этот раз особый интерес к ним проявили американские патрульные самолеты "Орион". Они ни на минуту не выпускали из-под контроля наши корабли. Один улетал, как тут же появлялся другой. А в результате в том же американском журнале появилась фотография: из воды на палубу судна поднимают "нечто" с треугольным крылом размером примерно 5 на 5 метров. Указывалась и дата: 4 июля 1982 года. Те, кто говорили об "утках", на этот раз просто отмолчались.

Спустя годы, академик Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский приподнимет завесу таинственности над этими событиями:

— Тогда мы испытывали летательные аппараты, получившие название "Бор", в ту пору, естественно, секретное. Это была часть не менее секретного проекта "Спираль". Всего было четыре пуска, которые вошли в каталог под индексом спутников "Космос" с номерами 1374, 1445, 1517 и 1614…

Такова еще одна тайна наших "Космосов". Но я о другом, об удивительном проекте "Спираль", которому так и не суждено было получить завершение. А начиналось все так.

Так выглядит проект "Спираль"

Есть общее с системой "Энергия" — "Буран". Но и отличий немало

Где-то в начале 60-х годов в авиационном конструкторском бюро, которое возглавлял А.И.Микоян, родилась идея самолета для полета в космос. Главным конструктором проекта был назначен Лозино-Лозинский. В те годы американцы форсировали свой проект малоразмерного орбитального самолета "Дайна-Сор".

Выводить его на орбиту предполагалось ракетой "Титан". У Лозино-Лозинского был свой вариант, даже два. В первом предусматривался самолет-разгонщик, во втором — ракета типа "Союз". Проект был доведен до этапа создания и летных испытаний полноразмерного макета, а затем и пилотируемого аналога. Его несколько раз сбрасывали со специально оборудованного бомбардировщика Ту-95.

В 1967 году (вот аж когда!) в отряде космонавтов создали небольшую группу, которая должна была пройти специальную летную подготовку, ориентированную на "Спираль". В нее вошли космонавт-2 Герман Титов, еще не летавший тогда в космос Анатолий Филипченко и кандидат в космонавты Анатолий Куклин (кстати, в 1968 году, в феврале, Гагарин и Титов защитили в "Жуковке" дипломные проекты по орбитальному самолету).

В том же 1968-м, когда погиб Юрий Гагарин, полеты названной группы отменили. Но связь Титова со "Спиралью" не оборвалась.

— Когда вышло постановление по испытаниям крылатых аппаратов "Бор-4" (аналог "Спирали") и "Бор-5" (уменьшенная модель "Бурана"), я был назначен председателем госкомиссии, — рассказывал мне Герман Титов. — Схема была такова: беспилотный "Бор-4" запускали с Капустина Яра, он делал виток на орбите, тормозился с помощью бортовой двигательной установки, сходил с орбиты, планировал в атмосфере до высоты четырех километров, затем раскрывался парашют и аппарат приводнялся…

На этой схеме видно, почему "Энергию"-"Буран" называют системой

"Боковушки" ракеты-носителя "Энергия"

В городе Н-ске (его предпочитают не называть и сегодня) подготовили грунтовую двадцатикилометровую полосу для посадки "Спирали". На одном из заводов уже сооружали стапеля для постройки головного образца летательного аппарата. Все ожидали формального акта — постановления ЦК и Совмина, проект которого уже "гулял" по "высочайшим кабинетам", собирая визы руководителей заинтересованных министерств и ведомств. И вот тут случилось поистине трагическое: министр обороны маршал А. Гречко начертал свой приговор: "Это — фантастика. Нужно заниматься реальным делом". На этом все и закончилось.

Маршальское слово никто оспаривать не решился. Попытки Лозино-Лозинского защитить свое детище успеха не имели. Впрочем, в одном тогдашний министр был прав: проект "Спираль" и впрямь был фантастичен по конструкторской смелости и дальновидности.

Ну, а за океаном иначе оценивали перспективы многоразового космического самолета: работы по "Шаттлу" шли полным ходом. Пожалуй, ни один космический проект не вызывал столько разнотолков, как "Буран" и "Шаттл". О первом, еще в пору его зарождения судачили, что он-де "слизан" с американского "челнока". Проект "Спираль" это опровергает. Работы над многоразовым кораблем в США начались после выполнения лунной программы "Аполлон", в начале 70-х годов. Уже были определенные подвижки на этом пути, когда австралийскому самолету-разведчику и американскому патрульному "Ориону" удалось сфотографировать наш аппарат, приводнившийся в Индийском океане. Снимки были переданы в НАСА, по ним сделали модель. Когда специалисты продули ее в аэродинамической трубе, оказалось, что характеристики нашей модели лучше, чем у "Шаттла".

Таковы объективные данные. Их невозможно опровергнуть, как впрочем, и то, что американский "челнок" первым начал рабочие полеты. Но вот, что интересно, хотя и воспринимается оно с горечью.

Когда решение о создании отечественной авиационно-космической системы было все-таки принято, головным по кораблю определили НПО "Молния", возглавляемое Лозино-Лозинским. Глеб Евгеньевич предложил взять за основу свой "давний" (потеряно было 13 лет) проект. Однако он был отклонен с довольно странной мотивировкой: "Это совсем не то, что делают американцы". "Да, не то, — соглашались на фирме. — Но наш вариант более перспективен". В ответ убийственный довод: "Выходит, американцы дураки? Но ведь их "Шаттл" уже летает!"

"Шаттл" действительно уже летал. Модернизированный проект "Спираль" требовал немалых усилий, хотя и привлекал своей инженерной смелостью и рациональностью. Победило желание быстрее получить конечный результат, пусть даже не очень оригинальный. И все-таки сравнивать "Буран" с "Шаттлом" я бы не стал. Да, они внешне похожи. Как, скажем, схожи многие самолеты — у каждого фюзеляж, крылья, двигательные установки, шасси… У "Бурана" есть свое, неповторимое. Да и превосходит он американский проект по ряду параметров. Следует отметить и такое его достоинство, как экологическая чистота, куда более высокая по сравнению с американской.

Горечь в ином. У нас проявляется порой какое-то патологическое неверие в себя. Впрочем, это слишком обобщенно сказано — скорее у тех немногих, кому по должностному положению, а не в силу компетентности выпадало право вершить технические судьбы страны.

Вскоре после войны Андрею Николаевичу Туполеву, всем миром признанному Конструктором № 1, было предложено скопировать американский бомбардировщик В-29. Туполев возражал, мотивировав это тем, что у него есть свой проект более совершенной и более перспективной машины. Однако переубедить Сталина он не смог. Так, в 1947 году появился Ту-4 — тяжелый бомбардировщик типа "летающая крепость".

Примерно в те же годы Сергею Павловичу Королеву навязывали в качестве аналога немецкую ракету "Фау-2" (А-4). Тогда и родилась Р-1, хотя разработанная им отечественная Р-2 во многом превосходила "секретное оружие Гитлера".

Немало удивительного происходило и в истории создания нашей атомной бомбы. Заявку на изобретение, поданную физиками Харьковского физтеха еще в 1940 году, не смогли оценить. Тот же Сталин требовал от Игоря Васильевича Курчатова и его коллег сделать подобие американской бомбы, хотя в знаменитом КБ-11 (Арзамас-16) был свой проект, лучше заморского. Нечто подобное произошло и со "Спиралью" — "Бураном".

И еще несколько "секретных" историй, связанных с "Бураном". Летом 1984 года стартовал космический корабль "Союз Т-12". В программу полета входила стыковка с орбитальной станцией "Салют-7". После двенадцатидневной работы в космосе экипаж в составе Владимира Джанибекова, Светланы Савицкой и Игоря Волка возвратился на Землю. Пребывание женщины на космическом корабле, выходы в открытый космос, испытания новых устройств и технологий стали уже привычными. Нескрываемый интерес у журналистов вызывал Игорь Волк — летчик-испытатель высочайшего класса, имеющий допуск к полетам в простых и сложных метеоусловиях почти на всех самолетах, выпускаемых нашей авиапромышленностью. В его летной книжке страницы пестрят от названий крылатых машин — Ту, Илы, МИГи, АНы. Су, ЯКи со всевозможными цифрами. На вопрос "Для чего он летит в космос?" Игорь отшучивался: "Хочется из первых рук узнать, что же такое невесомость и чем отличается "посленевесомость" от всего остального. Ведь есть у всего этого свой особый оттенок. Должен быть…"

Так вот, в тот июльский день 84-го Волка как-то странно отделили от остальных членов экипажа и… увезли. Куда? Зачем? "Темнилы" и "хранители секретов" говорили что-то невнятное, сегодня даже не припомню. И откровенная чушь, и наивность, и высокомерное "занимайтесь своим делом". А вот что поведал сам Игорь Петрович вскоре после своего загадочного "исчезновения".

— Ну, если по порядку, первое "удовольствие" я испытал, когда двадцать минут провисел на ремнях вниз головой в спускаемом аппарате. Не могли сразу вытащить, какой-то болт заело. После этого мне не дали встать на ноги, пройти от корабля до вертолета. Несли в кресле, хотя это было излишне… Здесь пришлось разлучиться с ребятами — Светланой и Володей. Их врачи забрали в свою палатку для медицинского обследования, меня — на ортостатическую пробу, проводили ее прямо в вертолете: лежа, сидя, стоя. И сразу же — в воздух, к аэродрому, где меня ждал самолет.

Терять время не хотелось, и я выпросил штурвал у командира вертолета. Он согласился. И спасибо ему, управлял машиной до посадки. Самое смешное оказалось, что мне забыли привезти мои летные веши. Ну без ботинок я еще представлял себя в самолете, а без штанов… Пришлось занять чужой комбинезон и короткой перебежкой, действительно босым, добраться по бетонке до трапа…

— Ощущения, — продолжал Игорь, — если начинать с ходьбы, конечно, изменились. Пошатывает — примерно как будто идешь по скользкому льду, надо следить за равновесием и не делать резких движений… Реакция на рычаги тоже. Мышечное чувство несколько утеряно, навык управления работает, но приходится больше, чем обычно, включать сознание… Вот с такими ощущениями привел Ту-154 на один из аэродромов недалеко от Москвы. Сделал посадку, тут же переоделся в высотный костюм и полетел уже на МИГе… На Байконур вернулся в два часа ночи…

— И для чего все это?

— Для полета на "Буране".

Игорь Волк, Светлана Савицкая и Владимир Джанибеков

Сейчас они вместе, но после возвращения Волка "отсекут"

Группу летчиков-испытателей, готовящихся к полету на многоразовом космическом корабле, создали еще в 1979 году. Тогда, кроме Волка, в нее вошли А.Левченко, А.Щукин, Р.Станкявичюс, О.Кононенко. Позже подключились летчики-испытатели М.Толбоев, У.Султанов, В.Заболотский, С.Тресвятский, Ю.Шеффер, И.Бачурин, А.Бородай. До космического старта "Бурана" его аналог совершил ряд полетов в атмосфере. Чтобы испытать корабль в воздухе, его пришлось оснастить четырьмя турбореактивными двигателями, которые позволяли взлетать с аэродрома и совершать посадку, как обычные самолеты.

Впервые подняли в воздух такой аналог "Бурана" Игорь Волк и Римас Станкявичюс. Разбег. Отрыв от полосы. Набор высоты — тысяча метров. Круг над аэродромом и посадка. Всего полет длился 12 минут. Это произошло 10 ноября 1985 года. В тот день на аэродроме было мало народа, работы на стоянках и в ангарах почти не велись, дабы не привлекать внимания к испытаниям "Бурана". Затем — еще несколько полетов. 3 января 1986 года — 36 минут, 24 мая — 40 минут.

Как следует из секретных отчетов ЦАГИ, всего было 24 полета. Последний, двадцать четвертый состоялся 15 апреля 1988 года, за семь с половиной месяцев до старта настоящего "Бурана". Научив корабль летать, испытатели передали его в руки автоматов.

… "Буран" заходил на посадку. Шел тютелька в тютельку к заранее обозначенной точке — желтому кружку, намалеванному краской на бетонной полосе. Совершив два витка вокруг Земли, подчиняясь командам автоматических устройств, многоразовый космический корабль возвратился на Байконур. Туда, откуда он взял старт. Это было 15 ноября 1988 года. Когда шасси коснулись посадочной полосы, создателя "Бурана" Глеба Евгеньевича Лозино-Лозинского охватило чувство, не поддававшееся объяснению. Было в нем что-то и от материнской любви, и от отцовской гордости, и от трепетного обожания милой сердцу женщины, и от упоительного восторга ребенка, которому открылось ранее неведомое, и еще многое другое. Это непередаваемое чувство возвращало в прошлое и одновременно уносило вперед, отбрасывая сомнения и тревоги…

Кто мог подумать, что катастрофа подстережет "Буран" не в космосе, а на земле, "Закрытым" постановлением, которое датировано февралем 1976 года, предполагалось изготовить пять орбитальных кораблей. К началу 1993 года "Буран" с номером 1 (ОК, № 1) законсервирован, ОК № 2 готовился к орбитальному полету, изготовление ОК № 3 было прекращено. В том же 1993-м планировалось ОК "Буран" № 2 запустить, но снова в беспилотном режиме. Не сбылась и эта задумка.

Драматически сложилась судьба "волчат" (так ласково называли тех, кто входил в группу испытателей и будущих пилотов " Бурана"). В 1978 году при испытаниях нового самолета Як-38 погиб во время взлета с авианосца О.Кононенко. Совершая испытательный полет на самолете Су-26, погиб А.Щукин. Летом 1988 года отряд потерял из-за тяжелой болезни летчика-космонавта АЛевченко — он умер через восемь месяцев после своего космического рейса. Во время показательного полета на Су-27 в далекой Италии погиб Р.Станкявичюс. В момент выхода из "мертвой петли" на глазах у тысяч зрителей истребитель потерял управление. Пилот сделал все, чтобы отвести самолет в сторону, потому и не катапультировался.

Так умирала мечта.

Ракету доставляли на Байконур по частям. "Извозчиком" стал самолет конструкции В.М.Мясищева

"Буран" в ожидании старта. Кто мог знать, что он будет последним?

Это было чудом, когда он заходил на полосу

И сел точно в обозначенной "точке"

Выходит, что "Буран" — последняя ниточка, которая тянется к нам из прошлого? На этот вопрос ответит время. Оглядываясь на космическое прошлое, замечу: нечто подобное происходило у нас и со сверхзвуковым пассажирским лайнером. Вспомним судьбу Туполевского Ту-144. Самый первый полет он совершил в 1968 году. Затем начались доводки, которые превратились в бесконечную цепь неувязок и трагических случайностей. Все 16 построенных машин (за исключением разбившейся в Бурже в 1973 году) практически так и не состоялись, оставшись на приколе. Оговорю: экспериментальные полеты не в счет, непродолжительная эксплуатация самолета на трассе Москва — Алма-Ата тоже.

Ну а англо-французский "Конкорд"? Их тоже построено 16. Так вот, он оказался куда удачливей. Большого коммерческого успеха самолет не принес, но прорыв в технологиях был достигнут, опыт приобретен, обозначались перспективы. За рубежом со всей определенностью говорят, что на смену "Конкорду" готовятся прийти скоростные пассажирские самолеты второго поколения. И мы вроде бы извлекли урок из прошлого. Специалисты ЦАГИ считают, что эра сверхзвуковых пассажирских лайнеров обязательно наступит и что такие научно-производственные объединения, как "Туполев" и "Сухой", уже имеют в заделе перспективные замыслы.

Не остаются в тени и аэрокосмические проекты. Разработка собственного "челнока" ведется в Англии (проект "Хотол"), в Германии ("Зенгер"), Франции ("Гермес"), к программе многоразовых космических аппаратов приступил Китай, в последнее время активно выдвигающийся в число лидеров мировой космонавтики. В печати появились сообщения и о японском проекте "мини-шаттла". А еще есть "НАСП", "Хоуп"…

А что же мы? После триумфа 1988 года "Буран" стал на прикол. Правда, в 1989-м "верхом" на "Мрии" его свозили в Ванкувер, на международную выставку. И — все.

Но что бы там ни говорили, в процессе создания "Бурана" Россия стала обладательницей уникальных технологий, "ноу-хау", изобретений… Все это можно эффективно использовать не только в научно-промышленных отраслях страны, но и экспортировать. При встрече с Лозино-Лозинским я узнал и о новых витках "Спирали". Крылатые космические аппараты многоразового использования, по убеждению конструктора, позволят в пять и даже десять раз сократить затраты на доставку полезного груза на орбиту. Это — в сравнении с традиционным ракетным вариантом. В НПО "Молния" есть проект "МАКС" — многоцелевая авиационно-космическая система, логическое продолжение "Спирали". Проект "МАКС" включает тяжелый транспортный самолет-гигант "Мрия" (Ан-225), на котором размещается 27-тонный орбитальный самолет с подвесным баком на 200 тонн трехкомпонентного топлива (водород, кислород, керосин). Орбитальный аппарат отходит от "Мрии" на высоте 10 километров, на 100-километровой высоте "отстреливается" топливный бак и приводняется в океане. Грузоподъемность "МАКСа" — 8,5–9,5 тонн. Подвижность стартового комплекса снимает такую проблему, как наклон орбиты (для Байконура это 51 градус), и позволяет доставлять орбитальный самолет в нужную точку космического пространства.

Прорабатывается в НПО и вариант многоместного суборбитального пассажирского самолета на 52 посадочных места. Полагают, что его полет от Москвы до Нью-Йорка займет 1,5–2 часа.

Словом, замыслы есть. И весьма интересные. Суждено ли сбыться этим надеждам, устремленным в завтрашний день?

* * *

"Буран" уходит в небытие. Не сам, его подталкивают туда. Похоже, наше смутное время не желает позаботиться о творениях инженерной мысли. Тем более что они, эти творения — это мы. Такие же "с маленькой буквы", такие же никому не нужные — "за истечением"…

На "Буран", застывший в Москве на Пушкинской набережной Парка культуры на фоне играющей бликами воды, смотришь с грустью. Как вслед лучшей части своей души, которая уплывает, уносится течением времени. Куда-то, не обещая вернуться.

Крылатый космический корвет превратился в потеху. Унизительно это. Нет такой коммерции, нет такого "творчества", нет таких благих намерений и даже разума такого нет, ради которых можно было бы оправдать этот миг ухода. Дико! И разве можно делить космонавтику на "получилось — не получилось". Какая разница — финансовые затруднения, интриги властей предержащих, просчеты… Какая разница, кто и в чем повинен. Лепет. Что останется навсегда, так это самоотверженный труд людей, получивших ордена и почетные звания по "закрытым указам", которые не публиковались.

У "Бурана" состоялась судьба. Состоялся и триумф. В пространстве славы, в зоне легенд, наше, так сказать, наяву. И, согласитесь, как все это до боли драматично: прозябание — восторг — слава — смерть. А еще — скорбь и стыд. Память — не в аттракционах, а в том ноябрьском старте. Ее у нас никто не отнимет.

А потом — вот такая судьба…

Все это делается для потехи…

А ведь могло быть совсем иначе

 

Зеркало памяти

(Вместо эпилога)

На космодроме на мысе Канаверал (штат Флорида) в космическом Центре имени Дж. Кеннеди установлен монумент — памятник пятнадцати погибшим американским астронавтам. "Космическое зеркало" — так назвали этот своеобразный по архитектуре обелиск, на котором начертаны имена покорителей космоса, погибших в полетах, на тренировках и в авиационных катастрофах. Пятнадцать имен были высечены весной 1991-го. Время, безжалостное и суровое, работа, полная опасностей и риска, допишут эти строки.

Сооружение весьма необычно. Большая плита из полированного черного гранита размером 13 на 15 метров помещена на вращающемся основании вместе со смотровой площадкой и поворачивается так, что тыльная ее сторона всегда обращена к Солнцу. И приезжающие видят как бы светящиеся имена астронавтов. Такой необычный эффект создают солнечные лучи, проходящие через насквозь прорезанные в граните буквы.

В США тоже чтят наши совместные дела

И полет по программе "Союз" — "Аполлон"

Эти автографы Леонова и Кубасова — еще одна память о том полете

В "космических зеркалах" памяти через имена героев отражается не только история покорения Вселенной. В них отражаемся все мы, земляне, рискнувшие на такое, наша боль о всех ушедших, наши надежды на новые дерзновенные подвиги во имя будущего…

Но вот о чем не могу не сказать. Находясь на орбите, космонавт виден всем. Однако космический полет, даже если он длится месяцы, а то и годы, — лишь малая часть его жизненного пути. Куда более продолжительна подготовка к старту, иногда она занимает долгие годы. Не потому, что очень сложна предстоящая миссия (хотя это бесспорно так) — просто велика очередь. Космических кораблей и орбитальных станций гораздо меньше, чем кандидатов на занятие рабочих мест в их кабинах.

В "реестре" покорителей космоса, теперь уже российском, чуть менее ста фамилий. Столько летчиков-космонавтов стартовали с Байконура на рабочие орбиты: кто единожды, а кто и пять раз; одни пробыли в космосе часы и сутки, иные более года. Сегодня в подмосковном ЦПКа готовятся к полетам те, чьи имена не скрыты былыми грифами. Гласность! Но есть еще и список "неизвестных", которые так и не дошли до орбиты, до своего "звездного часа".

В первый космический отряд (его и сегодня по традиции называют гагаринским) были отобраны двадцать офицеров. Слетали — двенадцать, восемь не смогли перешагнуть стартовый рубеж. Причины? Разные. У каждого своя: у одних не выдержали нервы, других подвело здоровье, третьих списали за нарушение. режима. Валентин Бондаренко умер от ожогов, полученных на тренировке в барокамере еще до первого старта. Таковы факты.

Звездный городок. Его называют школой космонавтов

Символ бесконечности. Правильно говорят, что космос — дорога без конца

Многие из тех, кто штурмовал космос, учились в Гагаринской академии в Монино. Там и стоит этот монумент

Первый отряд уже давно известен поименно. Но после гагаринского набора были и другие. В Центр подготовки приходили летчики, штурманы, ракетчики, моряки, ученые, инженеры, врачи… Каждый был полон радужных надежд, активно готовился к старту, сдавал госэкзамены, дублировал товарищей и вовсе не предполагал, что судьба уготовила ему остаться экс-космонавтом, а попросту — не летавшим.

Я знал этих ребят, вместе с ними летал на невесомость, астроориентацию, парашютные прыжки. С иными и сегодня доводится часто встречаться. О прошлом не вспоминаем: оно ушло. Навсегда. Но в памяти и сердце осталось. Вместе со щемящей грустью и тоской, которые пробуждаются каждый раз, когда Звездный провожает или встречает очередные экипажи. Судьба как бы обошла их стороной, лишив наград и почестей. И хотя в служебной аттестации каждого записано: "профессия — космонавт-испытатель", себя они так не величают. Скромность? Наверное. Тем более, что реальный профессионализм приходит только в реальном полете. И все-таки…

Лев Воробьев, Анатолий Воронов, Владислав Гуляев, Петр Колодин, Анатолий Куклин, Валерий Яздовский, Георгий Катыс, Евгений Салей, Борис Андреев, Владимир Алексеев, Александр Матинченко, Эдуард Кугно, Алексей Сорокин, Николай Греков, Эдуард Буйновский, Юрий Исаулов, Сергей Возовиков…

Многие годы отдал каждый из них мечте о космическом полете, прошел сквозь горнило строгого отбора — медицинского и мандатного, пожертвовал карьерой ради этой мечты, но так и не смог ее осуществить. Говоря о карьере, я не преувеличиваю. Они уходили с прежней работы, уже будучи высокими профессионалами своего дела, имея авторитет и немалые заслуги, и кто знает, быть может, на "старых местах" их жизнь и судьба сложились бы более удачливо.

Анатолий Воронов. Заслуженный штурман-испытатель, как говорят, от Бога. В какие только переделки не попадал в небе, на разных типах самолетов. Боевой орден Красного Знамени, полученный в мирные годы, полагаю, говорит о многом…

Георгий Катыс. Он был дублером Константина Феоктистова в экипаже первого многоместного "Восхода". Уже в те годы (старт состоялся в 1964-ом) имел звание профессора, степень доктора технических наук, был автором солидных трудов по теории автоматического управления. Рекомендовал его в отряд академик В.Трапезников, к нему в институт Георгий и вернулся, когда "не сложилось".

Анатолий Куклин. Военный летчик 1-го класса, летал отменно, чутье машины у него столь обостренно, что асы шутили: он может летать на всем, что летает и даже на том, что летать в принципе не должно. Всегда подтянут, военная форма — с иголочки, застенчив, в суждениях сдержан, но прям, что начальству обычно не по душе. Вот и пребывал в дрейфе заколдованного "Бермудского треугольника". И не один год…

Петр Колодин. Офицер ракетных войск, окончил радиотехническую академию в Харькове, в отряд (тогда это была войсковая часть № 26266) пришел в 1962 году. Дублировал Алексея Леонова на "Восходе-2" (готовился к выходу в открытый космос), Виктора Горбатко на "Союзе-7", Николая Рукавишникова на "Союзе-10", в 1971-м, твердо верил — следующий полет его. Увы! Когда на орбиту вывели "Салют-6", он должен был начать работу на станции, но обстоятельства и на этот раз обернулись против него: тогда сочли, что "старики" должны уступить место молодым. Колодина сначала перевели в инструкторы, а затем окончательно списали. 24 года пути к старту так и закончились ничем.

Борис Андреев. Инженер с фирмы Королева, специалист по разработкам и испытаниям систем автоматического управления космическими аппаратами, тоже не смог вырваться из круга "дублерства". Готовился к полету на "Союзе-13", "Союзе-19" (программа ЭПАС), "Союзе-22", "Союзе-32", "Союзе ТМ-4", к длительной работе на "Салюте-6" и "Салюте-7". Годы труда и напряжения, нервотрепки из-за перетасовки экипажей завершились тем, что очередная медкомиссия наложила вето на его космическую мечту.

С медициной спорить трудно да и бесполезно, хотя иным удавалось добиться отмены ее сурового приговора. Владимир Комаров, Павел Беляев, Василий Лазарев, Георгий Гречко сумели обойти барьеры, которые нелепые случайности ставили на их пути. Но случилось, что ребята сами подписывали приговор своему будущему. На "Союзе-13" должны были стартовать Лев Воробьев и Валерий Яздовский. Первый — полковник, военный летчик с академическим образованием, второй — инженер-испытатель с той же "королевской фирмы", из отдела, где зарождались проекты первых спутников и космических кораблей. В экипаж их свели не сразу: оба были дублерами, готовились по разным программам. Есть закон космической профессии: экипаж это своего рода монолит, единая воля, единая задача, полное взаимодействие и взаимопонимание. Деление на командира и бортинженера в чем-то условно, субординация носит формальный характер, главное внутренний настрой на сопричастность ко всему. Вот этого и не было между ними. Конфликт набирал силу, в Звездном стали замечать, что в столовую вместе не ходят, а если и появляются одновременно, то садятся за разные столы, не скрывая неприязнь друг к другу. Разводить их по другим экипажам было уже поздно, и Госкомиссия на Байконуре сочла целесообразным послать на "Союзе-13" дублеров.

Евгений Салей. Нелегко складывалась судьба молодого военного летчика. Небо преподносило ему такие сюрпризы, что видавшие виды "летуны" пожимали плечами: "Ума не приложу, как Женьке удалось посадить машину?" Израненный и "измятый" перегрузкой он приводил самолет на аэродром. Ему нравилось рисковать: "Какая же это жизнь без реальности поражения?" Стал летчиком-испытателем, успешно продвигался по службе, был рекомендован в академию. В космонавты не стремился — небо было его стихией. Знал и о судьбе тех, кто, покинув Звездный, уже не возвращался к прежним делам. В Центр подготовки его командировали приказом. Прошел курс космических наук, сдал госэкзамены, познал дублерство, которые ничуть не легче того, что падает на долю основного экипажа. Но "Салют-7" так и не открыл перед ним свои переходные люки. Врачи вдруг обнаружили у Евгения, что одна почка чуть ниже другой. Ну и что? Можно было поспорить, настоять на специальном обследовании. Не стал. Он ушел достойно, и в этом тоже подвиг. Вернулся в строевую часть, продолжал летать, здесь к нему никто не придирался. Словом подтвердилась житейская мудрость: "Синица в руках надежнее журавля в небе".

Была в космическом отряде и небольшая "женская группа". Милые моему сердцу девчонки (да простят они меня за столь вольное обращение) прошли через все этапы изнурительных тренировок, через тренажеры и полеты на невесомость, защитили дипломы военных инженеров в "Жуковке", познали участь дублеров.

Это Ира Соловьева, Валя Пономарева, Таня Кузнецова, Жанна Еркина…

В прошлом летчицы и парашютистки, чемпионки и рекордсменки, чьи портреты печатались на обложках журналов, но без привязки к Звездному городку (все те же "секреты") были известны лишь среди коллег-спортсменов. Дальнейшая их судьба сложилась совсем по-другому. Осуществить мечту своего самого высокого полета, увы, им не удалось.

Умер Алеша Сорокин, военный врач: трагически погиб Сергей Возовиков… Были и такие, у кого сила и мужество уживались с нравственной неустойчивостью. О молве говорить не стану. Она бывает и доброй, и злой. А то, что надо уметь ждать, это неоспоримо.

Драматично сложилась и судьба "бурановцев". Говорят, у каждого свой подвиг. Один шагнул навстречу вражескому танку, другой стартовал к звездам, третий испытывал новую крылатую машину — миг, как молния, высвечивает здесь всю жизнь человека. А в чем же подвиг не слетавших?

— Да ни в чем, — отвечают некоторые, кто знает этих ребят только понаслышке. — Потеряли время, не повезло… Друзья же их тоже лаконичны, но по-иному:

— Пахари они, каких мало.

Таким видится день завтрашний, когда на орбите начнет функционировать международная космическая станция

Перед стартом. Репродукция с рисунка В.А.Джанибекова

И это "пахари" — высшая похвала в их устах. Вот почему не должны эти люди — высокого долга, мужества и профессионального мастерства уйти в забытье. Для них должно быть право на свое "космическое зеркало".

Хорошо сказал мой коллега Владимир Станцо:

Нам в этой жизни — можно все: Взлететь почти до звезд, Крутить фортуны колесо И выпадать из гнезд, Встревать в любую круговерть, Скакать во весь опор… Но — "Ни на солнце, ни на смерть Нельзя смотреть в упор"

 

Космические катастрофы" Михаила Реброва

Автор этой книги — журналист "Красной Звезды", писатель, очевидец множества событий нашей космонавтики с самых её истоков. Более 40 лет он был свидетелем наших успехов и неудач, сам в 1965 г проходил медицинское обследование для задуманного Королёвым полёта в космос журналиста. Трудно даже вообразить, сколько раз ему приходилось воевать с цензурой, придумывать намёки на реальные события, о которых говорить "не рекомендовалось". Эта книга — попытка сказать то, что не дали сказать раньше. Лично я узнал из неё немало нового для себя.

И всё же автор сохранил свой многолетний стиль- книга представляет собой сборник очерков, связанных не сюжетом, а одной мыслью: работа космонавтов так трудна и смертельно опасна, что, замалчивая неудачи нашей космонавтики, мы принижаем героизм этих людей. И с этим нельзя не согласиться. Образ героя очерка остался неизменным с советских времен: он действует решительно, думает возвышенно и говорит правильные слова. (Вообще-то космонавты ведут себя, как нормальные люди, нередко реагируя на нештатные ситуации крепким словцом, а порой и нарушением инструкций.)

К сожалению, автора уже нет в живых, а без его согласия невозможно внести какие-либо поправки в написанный текст. Но нельзя не обратить внимание читателей на несколько очевидных ошибок.

Так, в частности, направлявшийся к Луне "Аполлон-13" потерпел аварию не на околоземной орбите, что "сделало полёт к Луне невозможным", как указывает автор, а уже при подлёте к ней. Это и стало причиной отказа от высадки.

По поводу секретных документов о старте КК "Восток" в декабре 1960 года. Из текста складывается впечатление, что для первого пилотируемого полета в космос всё было бы готово уже к 1 декабря 1960 года, и лишь катастрофа на Байконуре, в которой погиб маршала М.Неделин отсрочила старт Гагарина. Следует всё же различать желаемое и действительное. Катастрофа Р-16 не могла сильно повлиять на ход работ по "Востоку"- это вообще была янгелевская, конкурирующая программа. РН "Восток" (Р-7) в 1960 году была совершенно не готова к пилотируемым полётам: два старта в октябре с аппаратами для исследования Марса закончились авариями. Не был готов корабль. В декабре погибли два КК с собаками на борту. При первом декабрьском пуске отказала ТДУ, а втором — система катапультирования. Не были готовы и космонавты. Первые из них сдали экзамены лишь в январе 1961 г.

Есть и другие неточности. Так, в своем рассказе о том, как Гагарин стал первым пилотом "Востока" Ребров сильно преувеличивает роль Королёва. Отбором занимались в основном Н.Каманин и другие непосредственные начальники космонавтов. Впрочем, об этом лучше почитать в мемуарах Каманина.

Первый выход в космос в целом описан верно, но вот диалог Королёва с космонавтами совсем неправдоподобен, тем более, что автор там явно не присутствовал. И уж пугать космонавтов взорвавшимся кораблём Королёв не стал бы. Действительно, у "Восхода-2" был беспилотный предшественник. Но он не взорвался, его ВЗОРВАЛИ по глупейшей ошибке. Он был заминирован, но на пилотируемые корабли взрывчатки не было никогда.

И уж совсем невероятен диалог космонавтов о возможной стрельбе Беляева в Леонова. Беляев не мог ни помочь Леонову, ни стрелять в него, когда тот был в шлюзовой камере. Он мог ОТСТРЕЛИТЬ шлюзовую камеру вместе с Леоновым, если бы тот не смог вернуться. И этот вариант тайной ни для кого не был: с неотстреляной ШК посадка окончилась бы гибелью всего корабля. Это, кстати, можно было сделать и из ЦУПа.

Рассказ о причинах неудачной стыковки "Союза-7" и "Союза-8" выглядит невнятно (ну, "не тянет" этот случай на катастрофу), а вот стыковка "Союза-10" описана неверно. Впечатление такое, что космонавты хотели перейти на станцию, а ЦУП из-за некоего "глухого удара" запросто отменил месячную экспедицию! Напомню: при стыковке нагрузки на стыковочный узел вдвое превысили расчётные, и он сломался. При попытках его дожать было сожжено почти всё топливо, экипаж сделал всё возможное. При расстыковке сломанный узел "не отпустил" "Союз-10" от станции. Лишь со второй попытки удалось "оторваться" и садиться (впервые!) ночью на остатках топлива и при почти израсходованном кислороде.

Есть несколько смешных моментов в описании посадки "Союза-23". Так, например, космонавты после посадки просят разрешения открыть люки, не подозревая, что сели на воду (и это при шторме в 4 балла!). Еще одня неувязка: СА потерял плавучесть, потому что угодил на мелководье!

На самом деле все было не совсем так. Несчастья начались с того, что баллистики выдали неверные координаты, и СА сел точно по ним в озеро Тенгиз. Посадка проводилась ночью при шторме и морозе -20 градусов Цельсия. Глубина озера достигала -7 м. Солёная вода попала через дыхательный клапан и вызвала череду коротких замыканий. Сработали пиропатроны на открытие люка и выпуск запасного парашюта. Парашют сыграл роль якоря и перевернул СА. Антенны оказались в воде, и связь пропала. Дыхательное отверстие забило льдом. Патроны регенерации воздуха оказались практически почти негодными — их включили по ошибке ещё при старте. Воздуха в СА было на 5 часов, а извлечь из него космонавтов смогли через 9. Настоящее мужество проявили спасатели, они сами едва не погибли.

Нельзя всерьёз принимать и рассказ Ковалёнка о том, как огненный метеорит едва не зацепил "Салют-6". Метеориты горят на высоте 100 км, высота полёта ОКС на 200 км выше, причём их скорость около 22 км/с, а размеры ничтожны. И, кстати, ни размеры, ни расстояние до другого объекта в космосе на глаз определить невозможно.

Нередко недостаток информации автор компенсирует избытком эмоций, сильно сгущая краски. Слишком часто в ЦУПе пускают "шапку по кругу" на похороны космонавтов (а в итоге — те живы). Почему-то в это не верится: в приличном обществе так не делают.

Есть в тексте и другие мелкие недочеты, но они не столь значительны, чтобы их здесь упоминать а про достоинства — промолчу. Судить Вам. В книге представлены действительно правдивые, пусть и субъективные, свидетельства очевидца. Думаю, что каждый найдёт в ней для себя что-то новое. А ошибки у всех бывают.

Сергей Хлынин, апрель 2001

Ссылки

[1] В.И.Беляев до прихода в отряд космонавтов был командиром авиационной эскадрильи

Содержание