Жизнь ныне несуразная: спешим, торопимся, нет времени остановиться, поговорить, вспомнить. А ведь есть что!.. Мы поздоровались и тут же распрощались, разве что несколько коротких "Как дела?", "Как дома?", "Успехов тебе!".

Коллега-журналист спросил: "Кто это?" На мое "Володя Ляхов" отреагировал вялым безразличием. Я пояснил: "Космонавт, полковник". Он удивился: "Вот бы не подумал: ни формы, ни золотых звезд". — "А ты полагаешь, что они форму и звезды никогда не снимают? И даже спят при всех регалиях", — съязвил, и на этом разговор закончился. Но какое-то горькое чувство долго не покидало меня: "Неужто вот так легко забывается все, что выпало на долю побывавших в зоне повышенного риска? Несправедливо это, не по-людски"…

Задним числом история, о которой хочу рассказать, вроде бы заурядная среди подобных. Но страшна своей повторяемостью. Как и другие, до сих пор хранящиеся в секретных протоколах Госкомиссии. Впрочем, и начиналась она, как и другие, тревожным сообщением экипажа с орбиты: "Сигнал не прошел!"

— Нам пора, ребята! — Ляхов посмотрел на часы. До закрытия люка оставалось чуть больше двадцати минут.

— Присядем на дорожку, — предложил Володя Титов и "прижался" к откидному столику.

Пару минут помолчали. Потом обнялись, и двое "поплыли" к люку. В 23.45 крышка закрылась. Не спеша надели скафандры, устроились поудобнее в креслах, начали тестовые проверки. Время не торопило, переговоры с Центром управления почти не велись, поскольку орбитальный комплекс был вне "зоны". Бортовые часы показывали 2.52, когда "пружины" оттолкнули корабль от станции. "Мир" и "Союз" медленно расходились. Станция как бы растворялась в ночи, уменьшаясь в размерах и чуть покачиваясь. А может быть, это просто казалось, и "гулял" сам корабль, много уступающий "Миру" по массе.

Говорят, дорога домой всегда короче. На станцию они шли двое суток, теперь же до Земли оставались часы. В 3.31 включилась программа спуска, и автоматика взяла на себя выполнение всех операций в той строгой последовательности, которая заложена в память бортовой ЭВМ. Ровно через четыре минуты сработали пиропатроны и "отстрелили" бытовой отсек. Это означало, что обратного пути на станцию нет, ибо корабль лишился стыковочного узла. Но кто думает о возвращении и о том, что система жизнеобеспечения будет "кормить" их кислородом лишь трое суток. К тому же и поисково-спасательная группа, наверное, уже прибыла в район посадки. Ляхов мысленно представлял, как ИКВ (инфракрасный построитель вертикали) ориентирует корабль по крену и тангажу, как ионный датчик определяет параметры рыскания, и когда все это будет "по нулям", пройдет сигнал на включение тормозного двигателя.

Корабль отстыковался… А дальше?

Беду, как известно, не ждешь. Она приходит сама. На границе входа в тень Земли появились сбои в работе ИКВ. Впрочем, это не вызвало настороженности. На корабле таких приборов два — для надежности. Ох, уж эта надежность! Второй тоже не сработал. "Нет ориентации", — первая оценка ситуации. И она подтвердилась: двигатель не включился. Ляхов смотрел на секундную стрелку и ждал. Время застыло в мучительном "почему?". Ответ не приходил, и он выругался.

В своей растянутости секунды казались невыносимыми. Наконец, двигатель заработал. Теперь уже было не до "почему". Ляхов считал другие секунды. Считал глазами, а в голове прикидывал возможные последствия задержки: "Если он отработает свои 213 секунд, их унесет на тысячу километров, куда-нибудь в Китай. Если же…" Двигатель продолжал работать, и это путало все расчеты. Командир ручным выключателем прервал его работу.

"Союз ТМ-5" не сошел с орбиты. Ляхов доложил о происшедшем в ЦУП. Короткая заминка, и с Земли передали: "Посадка переносится на третий суточный виток". И после недолгого анализа — дополнение: "Ребята, ориентацию повторите на первой половине витка. Сигнал должен быть устойчивым…"

— Должен, — повторил про себя Ляхов и посмотрел на часы.

В таких случаях новые данные необходимо заложить в память ЭВМ и держать независимо от работы ИКВ. Так и сделали. Но и повторное включение двигателя не обошлось без сюрпризов: он проработал три секунды. Всего три! Это, считай, ничего. Командир попытался "поправить" автоматику и сам включил двигатель. Тот заработал. И снова отсчет секунд: пять, десять, двадцать, тридцать… На 39-й секунде ЭВМ выключила ТДУ.

Ситуация осложнилась. Корабль продолжал оставаться на орбите. Кончилась зона радиовидимости. Ляхов понял: "Машина потеряла голову. Стал соображать сам: "Ждать, когда ЦУП снова выйдет на связь и что-то подскажет? Нет, каждый лишний виток уносит их от расчетного района посадки…" Еще одно самостоятельное включение, но результат тот же. Это озадачило не на шутку: "Чертовщина какая-то. Что теперь делать?" Центр управления не скрывал тревоги, но и не драматизировал ситуацию: "Разберемся. Посадка переносится на сутки".

Ляхов поймал испуганный взгляд Ахада. Только теперь он вспомнил, что на борту афганец. "Что-то случилось, командир?" В ответ уклончивое: "Когда очередной сеанс связи? Посмотри по журналу", — сказал, чтобы уйти от ненужных разговоров. Ляхов мучительно соображал, чего еще ждать от движка? Ладно, если сбой в автоматике, но ведь он, проклятый, не слушается и ручных команд. Ум и сердце напряглись. Страх? Нет — тревога. Липкая, навязчивая: что же происходит? "Нужно отшагать какой-то путь назад и проиграть каждую операцию", — заставил себя повторить все посекундно. А мысли убегали куда-то в сторону: то к ребятам, которые остались на "Мире", то в ЦУП, где сейчас тоже путаются в вариантах.

"Ладно, обойдется!" — постарался успокоить себя и бросил взгляд на глобус: "Где мы сейчас?" Он уже насмотрелся на Землю со стороны и сейчас по медленно поворачивающемуся "шарику" представлял то неожиданное, что вдруг открывалось с орбиты.

Наверное, то были самые длинные сутки в жизни Владимира Ляхова. ЦУП взял на себя анализ происходящего и выбор возможных решений. Экипажу приказали отдыхать.

…Это был его третий космический полет. В 1979 году он отработал на орбите 175 суток на пару с Валерием Рюминым. Тогда это был рекорд. В 1983-м к 175 прибавилось еще 150 суток, с бортинженером Сашей Александровым. "Салют-6", "Салют-7", "Мир", три модификации "Союзов": обычный, с индексом "Т", и вот теперь — "ТМ". Ляхов знал корабль и любил его, при каждой подготовке к старту старался узнать больше, ибо это был тот самый принцип, который он усвоил еще в авиационном училище и летно-испытательном центре. Да и опыт товарищей подсказывал: главное — знания, понимание и спокойствие. Опасность остаться на орбите пережили Л.Демин и Г.Сарафанов, Н.Рукавишников и Г.Иванов… А сколько еще сюрпризов преподнесет космос и нам, и американцам! Ляхов умел держать нервы в кулаке, но и понимал, что летать с профессионалами всегда легче. Рюмин и Александров были инженерами ОКБ, где создавалась космическая техника. Нынешний его напарник Абдул Ахад Моманд — афганец, хороший парень, но ведь он начал подготовку в Звездном всего за полгода до старта, значился в экипаже космонавтом-исследователем, для него полет был интересен, но, если судить по большому счету, отбросив все политические нюансы, в сложившейся сложной ситуации, он был "нуль". Конечно же, он догадывался, что произошло нечто весьма серьезное, что корабль перестал подчиняться и отказывается выполнять нужные команды, что кислород в системе на исходе, воды — нет, она в НАЗе, туалет улетел вместе с бытовым отсеком и, если вдруг приспичит…

Какие чувства испытывал Ахад, судить не берусь. Он больше молчал. Очередные переговоры с ЦУПом были короткими: "Для нас есть новости? — спросила Земля. — Нет? Это тоже хорошо. Разбираемся, отдыхайте!" Ляхов хотел было возразить, сказать, что такие вопросы решаются вместе, но сдержался.

Затянувшееся странствие вокруг Земли напоминало бег по кругу, а кругам этим, казалось, не было числа. Память вернула в прошлое, так созвучное с настоящим. Первая его нештатная ситуация — это когда пришлось заклеивать на орбите скафандр для выхода в открытый космос. На Земле — операция в общем-то пустяковая. Но в космосе все сложнее. И все-таки сделали, и давление скафандр держал. Вторая — нервотрепка с радиотелескопом, который никак не "отцеплялся" от станции. Большая металлическая конструкция грозила проткнуть скафандры, когда ее перекусывали плоскогубцами и отталкивали ногами. А установка солнечных батарей, ремонт аппаратуры!.. Нынешняя как бы подводила черту под всей его космической жизнью. Нет, угрюмого и панического — "Больше мне не летать" — не было. Он льстил себя надеждой, что его опыт ободрит молодых, которые, как и он в свое время, не знают еще, что они могут. Он знал и верил, что человек может гораздо больше, чем он предполагает, не надо только поворачивать спину к ветру.

В ЦУПе продолжали ломать голову, как "перехитрить" злосчастную ЭВМ. Тягуче и томительно тянулось время. Наконец "Заря" включилась и предупредила: "Еще одно включение в 4.00. Точнее — 4.00.54". Наступила пауза. Что означало это "еще одно"? Последнее? Ожидание — всегда урок преодоления. И себя, и ситуации. "Хватило бы рабочего тела," — эта мысль была мимолетной и спокойной. Вторая тоже не пробудила нервозности, хотя и большой надежды тоже: "Есть двигатели коррекции и ориентации. Слабенькие по тяге, но если их заставить работать долго, то может что-то получиться…"

Часы показывали 4.00. "Целая вечность", — подумал, но сказал совсем другое: "Ахад, поправь привязные ремни".

В 4.00.54 двигатель включился. Начался отсчет секунд напряжения: 10… 20… 50… 90… Потом доклад в ЦУП: — На связи "Протон-1", все прошло нормально. 186 секунд… Вскоре с плавучего измерительного комплекса пришло подтверждение: "Двигатель отработал полный импульс. Лишь на две секунды меньше".

Дорога домой… Когда парашют наполнен, на душе спокойно…

Упрямый корабль устремился к Земле. В 4.24 произошло отделение спускаемого аппарата, потом сработала парашютная система, потом… Легкий толчок вернул его к мысли: "Дома! Вот оно, твое счастье". Но в эфир ушло совсем другое: "Прибыли, лежим на боку!"

В самолете, который вез их в Москву, толковали о злополучной ЭВМ, не тех "уставках", о путанице команд. Ему эти разговоры были не по душе. Все уже позади, а что, почему и как — лучше оставить на потом.

Кто-то сказал: "Счастливчики". Пожалуй. Впрочем, счастье — понятие недопознанное. Одни понимают его так, другие — иначе. Сейчас еще острее перед каждым встает "старый" вопрос: на что ты способен, человек, что сеешь — добрые зерна или плевелы? Жизнь заставляет нас делать выбор между смелостью и трусостью, совестью и стяжательским отношением к профессии. И мгновения этого нравственного выбора, особенно в зоне повышенного риска, не проходят бесследно. Полковнику Ляхову согревало душу, что для себя он мог сказать: "А тебя, Вовка, не сломал космос. Если скажут: надо, полетишь еще раз".

Володя Ляхов умеет искренне радоваться