Глава I. Нашествие
«Княжества Малой России, претерпев в нашествие Батыя и его Татар в 1240 г. большее от других поражение, по мере упорного им сопротивления и кровопролитных битв, разорены были также до основания; Князья их и воинство выбиты; города разрушены и сожжены, и народ остался под игом Татарским, а иной укрывался в Белорусии и земле Древлянской или Полесий…». Так кратко, одним абзацем, охарактеризовала более чем столетний период нахождения предков украинского народа под властью монгольских завоевателей написанная в XVIII столетии «История Русов». Созданная для того, чтобы «вернуть Украине заслуженную славу и уважение», отличающаяся прекрасной ритмикой и благородной поэтикой фраз, данная книга не относится к научным произведениям в строгом понимании этих слов: слишком часто ее эмоциональный автор не придавал особого значения тому, чтобы все подробности его истории были безукоризненно точными. Однако это ничуть не помешало ему отразить одну из основных традиций отечественной историографии — сводить характеристику целого столетия в истории Украины к нескольким фразам, редко абзацам, еще реже к нескольким страницам.
Вне всякого сомнения, столетие, на протяжении которого предки украинского народа — русины — находились под властью монгольских завоевателей, является одним из самых трагических периодов в отечественной истории. Устоявшийся на протяжении веков уклад жизни был разрушен до основания, резко сократилось и обнищало население, исчезла привычная система власти, основанные на славянских традициях общественные отношения подверглись жесткому воздействию чуждой азиатской культуры. В результате татарского нашествия из всех исторических областей нынешней Украины в наиболее тяжелом положении оказались бывшая столица Руси Киев и прилегающие к ней территории Киевщины, Переяславщины и Черниговщины. В силу данного обстоятельства положение, в котором пребывали русины во второй половине XIII — первой половине XIV вв., мы постараемся рассмотреть, прежде всего, на примере населения именно этих земель Руси.
Но сначала, уважаемый читатель, нам следует определиться с пониманием уже прозвучавшего термина «Русь», который и далее будет постоянно использоваться в этой книге. Благодаря предпринимавшимся на протяжении последних столетий усилиям со стороны российских и советских историков у современного читателя название «Русь» однозначно воспринимается в качестве синонима слова «Россия». Конечно, из курса школьной истории все помнят, что так было далеко не всегда, что была еще когда-то Киевская Русь, включавшая в себя не только центральную часть современной России, но, прежде всего, Украину и Беларусь. При этом мало кто знает, что словосочетание «Киевская Русь» является изобретением историков XIX столетия. Нашим же средневековым предкам такое название не было знакомо, поскольку их держава именовалась «Руской Землей» или «Русью».
Само слово «Русь» появилось на восточнославянских землях вместе с варягами в IX в. Вскоре после основания скандинавами государства со столицей в славянском городе Киеве, название «Русь» распространилось на Киевщину, Черниговщину и Переяславщину, совокупность которых в науке принято называть «Русью в узком смысле слова». Это и были коренные земли Руси, к которым через некоторое время добавились Галичина и Волынь. К XIII столетию название «Русь» распространилось уже не только на земли нынешней Украины, но отчасти и на территорию Беларуси. Ни Великий Новгород, ни древний Псков, ни Владимиро-Суздальское княжество с крохотным городком Москвой, — словом, все территории, являющиеся сердцем современной России, в домонгольский период к Руси не относились и сами себя Русью не считали. Примеров, подтверждающих это обстоятельство, в летописях содержится бесчисленное множество.
Наряду с узким толкованием термина «Русь» в науке принято также различать и широкое значение этого слова, под которым понимается Киевская держава как субъект международных отношений. Такое понимание обычно применяется, когда речь идет о внешних отношениях Руси с другими государствами. Как в наши дни под названием Россия в межгосударственных отношениях понимается и Татарстан, и Калининградская область, которые в строгом понимании русскими землями не являются, так в средние века под словом Русь понимались все земли, подчинявшиеся киевским князьям, даже если жители этих территорий себя Русью и не считали. Такое понимание названия «Русь», безусловно, распространялось как на Залесье, так и на другие северные и северо-восточные земли Киевского государства, входящие ныне в состав России.
Предметом нашего повествования являются более поздние времена, когда различные части распавшейся еще до монгольского нашествия Руси под давлением Золотой Орды и центрально-европейских государств в политическом отношении стремительно удалялись друг от друга. Известно, что земли нынешней Украины, как при их нахождении под татарским господством, так и после перехода их под власть Великого княжества Литовского и Польского королевства, сохраняли на бытовом уровне и во внутригосударственных отношениях свое историческое название Русь. Под этим наименованием они и будут выступать в нашем повествовании. А чтобы эти земли нельзя было перепутать с территориями, вошедшими впоследствии в состав Московского государства, мы будем применять общепринятый в таких случаях отличительный признак — их географическое расположение. Соответственно, исторические области нынешней Украины, а именно Киевщина, Черниговщина, Переяславщина, Подолье, Галичина и Волынь, а также Берестейщина, входящая ныне в состав Беларуси, при их совместном упоминании будут именоваться землями юго-западной Руси, а Залесье, Новгородчина, Псковщина и иные регионы, оказавшиеся со временем под властью Москвы, — землями северо-восточной Руси.
О событиях, происходивших на территориях Киевщины, Черниговщины и Переяславщины после нашествия монголов, известно крайне мало. Информационные сумерки, покрывающие в той или иной степени всю историю южных и западных земель Руси второй половины XIII, XIV и XV вв., с особой интенсивностью сгущаются над столетием, последовавшим за «Батыевым погромом». Исчерпывающе лаконично охарактеризовал его современный белорусский автор А. Е. Тарас, сумевший уложиться всего в одно предложение: «Об истории Киева в 1241–1320 годы мы не знаем почти ничего». Для белорусских исследователей, с заметной сдержанностью относящихся к столице средневековой Руси, подобная краткость в изложении истории Киева после завоевания его монголами, возможно, и является оправданной — это история не их страны. Однако для нас проявленная белорусским автором легкость изложения украинской истории является неприемлемой. Попробуем, уважаемый читатель, обобщить распыленные по различным источникам крупицы сведений, повествующие о том, как жилось русинам под властью азиатских завоевателей.
Вернемся ненадолго в роковые 1238–1240 гг. и вспомним последовательность завоевания кочевниками нынешних украинских земель. В начале 1238 г., возвращаясь в степь после разгрома Рязанского и Владимиро-Суздальского княжеств, войска Батыя прошли через смоленские земли и вторглись в Черниговское княжество, где на их пути встал ничем прежде не примечательный городок Козельск. Здесь-то монголы и столкнулись с невиданным по ожесточению и упорству сопротивлением, которое на протяжении семи недель оказывали им жители городка. Даже когда кочевникам удалось разбить городские стены и взойти на вал, горожане, по описанию С. М. Соловьева, «резались с ними ножами, а другие вышли из города, напали на татарские полки и убили 4000 неприятелей, пока сами не были истреблены; остальные жители, жены и младенцы подверглись той же участи». Через год, в марте 1239 г., татары штурмом взяли Переяслав, «опустошили его совершенно, церковь св. Михаила, великолепно украшенная серебром и золотом, заслужила их особенное внимание: они сравняли ее с землею, убив епископа Симеона и большую часть жителей». Затем монголы осадили Чернигов, жители которого под руководством князя Мстислава бились с ними «отчаянно в поле и на стенах». Овладев после жестоких боев городом, кочевники сожгли его, и двинулись на восток, разрушая многочисленные крепости, возведенные некогда русинами для обороны от половцев: Путивль, Рыльск, Вир, Глухов и другие.
В конце 1239 — начале 1240 г. монгольские войска под командованием племянника хана Батыя Менгу-хана впервые появились под Киевом. Осмотрев город с левого берега Днепра, хан, по словам летописи, удивился «красоте его и величеству его». А удивляться было чему: по расчетам, проведенным на основании археологических исследований, площадь города до завоевания составляла 400 гектаров, а проживало в нем около 50 тысяч человек. К примеру, Великий Новгород насчитывал в те времена 30 тысяч человек населения, а далекий от берегов Днепра Лондон достигнет численности в 35 тысяч жителей только в XIV столетии.
Украшением столицы Руси являлись десять княжеских дворцов, а также множество храмов. Искусство строить каменные здания, украшать их мозаиками и фресками принесли на Русь вместе с христианством византийцы. Прибывавшие в Киев в окружении митрополитов греческие мастера и возвели первые каменные строения, поскольку исповедовавшееся ранее славянами язычество храмов не знало и довольствовалось простыми изваяниями своих божеств. Греческие мастера — архитекторы, мозаисты и иконописцы — даже создали в Киеве специальную артель, занимавшуюся строительством храмов, и численность церквей в городе росла очень быстро. Живший на рубеже X–XI вв. епископ Дистмар Мергебургский писал, что в Киеве, в котором проживало множество иностранцев, было около 400 храмов и 8 рынков. К концу же XI в. общее количество церквей составляло уже более семи сотен.
В самом центре города располагались четыре каменных княжеских дворца, чьи роскошно отделанные парадные залы достигали размеров в 300 кв. метров. Тут же, в пределах «города Владимира» и «города Ярослава», размещались резиденция митрополита со Святой Софией, Десятинная церковь, Михайловский Златоверхий монастырь, чей собор заложил на Руси традицию покрывать золотом купола церквей, а также множество других каменных храмов, расписанных лучшими художниками. Вдали блистала позолоченная глава Успенского собора Киево-Печерского монастыря, на куполе которого был установлен выкованный из золота крест. Стены и иконостас храма были богато украшены множеством икон, разноцветной мозаикой и золотом, а пол выложен узорами из камня различных оттенков. Не случайно каноник Адам Бременский, описавший величие и красоту городских дворцов и храмов, считал Киев соперником Константинополя.
Некоторые из названий этих величественных зданий сохранились в исторических источниках: монастыри святого Андрея, святого Федора, святого Дмитрия, Георгиевский собор, церкви святой Ирины, святого Иоанна, святого Семиона и другие. Перечисленные храмы представляли лишь малую часть каменных сооружений города, от большинства же сохранились лишь безымянные фундаменты. За стенами центральной части Киева, помимо упомянутой Киево-Печерской обители, располагались Выдубицкий, Кирилловский и Кловский монастыри, а также ремесленный Подол.
Впечатляли и оборонительные сооружения Киева, не имевшего себе равных в фортификационном отношении среди всех городов Руси. С восточной стороны столица имела естественную преграду в виде Днепра и высоких береговых круч, поэтому особое внимание при строительстве оборонительных сооружений уделялось трем другим направлениям, откуда мог подойти неприятель. Самая древняя часть — «город Владимира» — занимала площадь около 10 гектаров и была защищена земляными валами с воротами в сторону Подола, Печерска и собора Святой Софии. Значительно более мощными были стены «города Ярослава», представлявшие собой земляные валы, шириной у основания 30 и высотой 11 метров. Поверх земляных валов, защищавших площадь в 70 гектаров, шли дубовые городни, благодаря которым общая высота стен достигала 16 метров. По всем правилам средневекового военного искусства перед стенами был выкопан глубокий ров.
Проникнуть в город можно было через Лядские, Жидовские и Золотые ворота. Лядские и Жидовские ворота до наших дней не сохранились, а потому судить о размерах всех трех сооружений можно только по Золотым воротам, представлявшим собой встроенную в земляной вал мощную каменную башню высотой 13 метров. Помимо оборонительного значения, эти ворота, названные так в честь Золотых ворот Константинополя, являлись еще и парадным въездом в город. Поскольку обращены они были в наиболее опасную западную сторону, то строились Золотые ворота особенно тщательно, и не случайно летописи не отмечают ни одного случая, когда город был бы захвачен неприятелем со стороны этих ворот.
Одними земляными валами «города Владимира» и «города Ярослава» оборона Киева далеко не исчерпывалась. Помимо того, что все многочисленные каменные здания могли быть обращены в крепости, внутри городских стен было еще несколько отдельных оборонительных сооружений. Мощный каменный забор, оборонявший территорию размером в 3,5 гектара, был воздвигнут при одном из первых киевских митрополитов Феопемте вокруг его резиденции и собора Святой Софии. Земляные валы с идущей поверх них деревянной стеной окружали и соборы, построенные на Михайловской горе. Собственные каменные стены шириной 2,2 метра имел Киево-Печерский монастырь, который, по словам Нестора Летописца, был «поставлен не от богатства, а слезами, пощением, молитвою, бдением, и превзошел славою монастыри, построенные князьями и боярами с богатством серебра и золота». Подол же защищали оборонительные сооружения, называемые летописью «столпием».
Рассмотрев Киев с противоположного берега Днепра, оценив его богатство, а также мощь оборонительных сооружений, Менгу-хан направил в город послов с предложением о добровольной сдаче. Правивший тогда в Киеве князь Михаил Черниговский отверг предложение хана и приказал казнить его послов. Монголы, не решившись штурмовать столь большой и хорошо защищенный город, отступили, и киевлянам оставалось только гадать, ушли ли кочевники навсегда или вернутся через некоторое время, чтобы отомстить за гибель своих послов. Очевидно, многие предпочли не испытывать судьбу и, по словам Н. И. Костомарова, значительная часть жителей Киева заранее бежала. Оставил киевский стол и князь Михаил Черниговский, после чего в городе стал править наместник Данилы Галицкого тысяцкий Дмитро. В это время монголы, временно отложив свое намерение овладеть Киевом, вели боевые действия на Кавказе. Наступившее после их ухода затишье продолжалось около года, что дает нам возможность приостановить повествование и поразмышлять о том, какое место занимал Киев в Руси накануне монгольского нашествия.
* * *
В общественном сознании довольно широко распространен миф о том, что средневековое государство Русь рухнуло в 1240-х гг. в результате татарского завоевания. На самом же деле Киевская держава как единый государственный организм исчезла задолго до того, как из глубин Азии на ее земли обрушились войска хана Батыя. Упадок Руси начался, по мнению российских ученых М. Н. Покровского и Б. Д. Грекова, еще в XI ст., когда в результате крестовых походов утратил значение торговый путь «из варяг в греки». Одновременно сокращались богатство и влияние столицы государства Киева.
Поистине сокрушительные удары по столице Руси были нанесены вооруженными нападениями, совершенными ее собственными князьями задолго до «Батыева погрома». В марте 1169 г. войска владимиро-суздальского князя Андрея Боголюбского вместе с полками еще одиннадцати князей овладели Киевом, и по свидетельству летописца «грабиша за два дни весь град, Подолье и Гору, и монастыри, и Софью, и Десятинную Богородицу и не быть помилования никому же». Многие киевляне были тогда убиты и угнаны в неволю. Как пишет В. О. Ключевский, в связи с этим нападением на Киев северный летописец отметил, что победитель «ушел на север с честью и славою великою», а южный летописец добавил — «и с проклятием».
В 1203 г. еще один удар по столице нанес князь Рюрик. Раздраженный предпочтением, оказанным киевлянами его сопернику — галицкому князю Роману, Рюрик овладел Киевом с помощью половцев и отдал им город на разграбление. Половцы «опустошили домы, храм Десятинный, Софийский, монастыри; умертвили старцев и недужных, оковали цепями молодых и здоровых… Город пылал; везде стенали умирающие; невольников гнали толпами». Конечно, после таких ударов богатство Киева должно было оскудеть, а его значение как прежнего политического центра Руси быстро таяло.
Но самый чувствительный урон влиятельности Киева нанесли не геополитические изменения или княжеские грабежи, а набиравшая силу удельная система. Примерно в середине XII в. государство Русь распалось на самостоятельные княжества. В конгломерате мелких государственных образований Киев, остававшийся по-прежнему одним из величайших и красивейших городов Европы, стал быстро терять статус главного города страны. В удельных княжествах стремительно вырастали собственные столицы, и каждая из них забирала себе часть прежнего киевского влияния. Именно поэтому на протяжении второй половины XII в. постепенно приобретал формальный характер, а затем и вообще перестал существовать институт «старейшинства» киевских князей. Жившие в то время суздальский князь Всеволод Большое Гнездо и галицкий князь Роман предпочитали править в собственных княжествах, а в Киеве держать послушных им князей. Поэтому изменения, происходившие в статусе Киева, были всего лишь отражением более глубокого процесса перераспределения властных полномочий между бывшей столицей единого государства и столицами ставших самостоятельными княжеств. Однако и после утраты официального положения главного города, Киев продолжал обладать рядом преимуществ перед центрами удельных княжеств, а его правители по-прежнему носили древний титул великих князей «всея Руси». Город на Днепре сохранял свою притягательность как для многочисленных отпрысков династии Рюриковичей, с головокружительной скоростью менявшихся на киевском столе в последние десятилетия перед монгольским нашествием, так и для внешних врагов.
Отметим, что упомянутый погром Киева войсками князя Боголюбского в 1169 г. рассматривается российской историографией в качестве основного доказательства теории «о перемещении центра русских земель». Эта теория, без излишней скромности, предусматривает только одну точку, где этот «блуждающий» центр обрел свое новое пристанище — Владимир-на-Клязьме, а затем Москву. В связи с этим Е. В. Пчелов замечает, что данная концепция со времен Н. М. Карамзина стала общепризнанной, однако она «абсолютно не объясняет того, почему же за потерявший былое величие город (Киев — А. Р.) продолжалась столь ожесточенная борьба между князьями Рюриковичами». По мнению этого автора, объяснить данное противоречие можно, лишь признав, что Киев все-таки «столицей остался (по крайней мере, столицей в Южной Руси), так же как и Владимир сделался столицей Руси Северо-Восточной. Сдельная система вообще вряд ли может иметь один-единственный центр».
Мнение Пчелова о том, что удельная система не может иметь единственный центр власти, представляется вполне убедительным. А вот относительно общепризнанности теории, утверждающей, что разгром Киева 1169 г. стал «концом истории великого киевского княжения, после которого «центр русских земель» переместился на северо-восток, уважаемый автор очевидно ошибся. Его российские коллеги не стоят на месте и, творчески развивая мысль царских историков, совместили «перемещение центра Руси» с убийством владимиро-суздальского князя Андрея Боголюбского, произошедшим в 1174 г. — через пять лет после упоминавшегося разграбления Киева. Князь этот, по словам Н. И. Костомарова «правил в своей земле самовластно, забывши, что он был избран народом, отягощал народ поборами через своих посадников и тиунов и по произволу казнил смертью всякого, кого хотел».
Несомненно, Андрей Боголюбский, который по выражению того же Костомарова являлся «первым великорусским князем», имел определенные заслуги перед своим княжеством. В частности, именно ему Россия обязана своей величайшей христианской святыней — иконой Владимирской Божьей матери. Ее, без особых угрызений совести, князь Андрей попросту украл во время своего правления в Вышгороде под Киевом. Икона Богородицы, написанная по преданию евангелистом Лукой и привезенная на Русь из Царьграда, хранилась в женском монастыре и открыто взять ее оттуда было невозможно. Подговорив священников, князь похитил икону ночью и «вместе с княгинею и соумышленниками тотчас после того убежал в Суздальскую землю». Взойдя через некоторое время на владимиро-суздальский престол, Андрей Боголюбский построил в своей столице церковь Успения Богородицы и поставил в ней «похищенную из Вышгорода икону, которая с тех пор начала носить имя Владимирской».
О том, в какой мере Владимиро-Суздальская земля оценила заботы своего правителя, свидетельствует гибель князя Андрея, чье правление со временем становилось все более жестоким. Когда князь повелел казнить брата одного из своих слуг, челядь быстро составила заговор, в котором участвовало около 20 человек. Выпив для храбрости, заговорщики ворвались ночью в княжеские покои в селе Боголюбове и убили своего повелителя. Обнаженный труп князя Андрея был брошен в огороде на всеобщее обозрение и съедение псам. Так труп и пролежал два дня, пока по настойчивым просьбам княжеского слуги его не накрыли и не перенесли в церковный притвор. Из страха перед заговорщиками, которые в то время грабили княжеский дворец в Боголюбове, тело князя похоронили только через неделю после убийства. Народ же, услыхав, что князь убит, «бросился не на убийц, а, напротив, стал продолжать начатое ими. Боголюбцы разграбили весь княжеский дом», убив при этом посыльных и стражу. Грабеж происходил и во Владимире-на-Клязьме, где народ нападал на посадников и тиунов, их дома грабили, а некоторых хозяев убили.
Вот именно это убийство жестокого повелителя и последовавший за ним бунт черни российские историки склонны в последнее время рассматривать в качестве события, подтверждающего пресловутое «перемещение центра» Руси. Авторы изданного в 2003 г. институтом Российской истории Российской академии наук учебника для высшей школы «История России» под редакцией А. Н. Сахарова, изложив подробности убийства князя Боголюбского, приходят к парадоксальному выводу о том, что «события во Владимиро-Суздальской земле показали, что центр политической власти окончательно переместился с Юга на Север Руси, что в отдельных русских княжествах-государствах стали крепнуть централизаторские тенденции, которые сопровождались отчаянной борьбой за власть между различными группами верхов населения. Эти процессы осложнялись выступлениями низших слоев городов и деревень, которые боролись против насилий и поборов со стороны князей, бояр, их слуг».
Безусловно, отчаянная борьба местных властных группировок между собой, так же, как и «выступления низших слоев», присущи всем государствам во все времена человеческой цивилизации, но далеко не всегда это заканчивалось перемещением властных полномочий из центра страны на ее окраину. Равно и убийство челядью своего повелителя не обязательно приводило к смене столицы государства, иначе после гибели Петра III и Павла I центр Российской империи должен был бы переместиться куда-нибудь в Вятку или Тобольск. Поэтому авторам российского академического учебника не мешало бы хоть как-то пояснить свою мысль, вскрыть потаенную связь между столь разнородными и разновеликими событиями, как насильственная смерть одного из удельных князей и «перемещение центра» государственной власти именно в его княжество. Уж не препятствовал ли этому «перемещению» сам Андрей Боголюбский, чья смерть в таком случае и могла стать сигналом к пресловутому изменению местонахождения центра власти на Руси? К слову сказать, и гипотеза царских историков, опирающаяся в качестве доказательства перемещения «центра русских земель» на учиненный войсками Боголюбского в 1169 г. в Киеве разбой, тоже нуждается в дальнейшей теоретической разработке. Иначе остается неясным, почему из одиннадцати княжеств, чьи войска с одинаковым усердием грабили Киев, «центр» переместился только в один Владимир-на-Клязьме, миновав при этом остальные десять столиц?
Мы же предлагаем вернуться к изложенному выше мнению Е. В. Пчелова о том, что удельная система вообще не может иметь единственный центр власти. Со своей стороны считаем нелишним дополнить, что в условиях раскола страны на множество самостоятельных княжеств, удельная система не могла ограничиться и двумя, указанными этим автором, центрами властных полномочий. Поэтому к упомянутым Пчеловым Киеву и Владимиру-на-Клязьме следует еще добавить Галич, Полоцк, Смоленск, Рязань, Тверь, Великий Новгород. Каждый из этих городов притягивал к себе более или менее обширную территорию бывшей Киевской державы и становился самодостаточным центром власти без какого-либо ее блуждания по землям Руси. К Киеву же продолжали тяготеть и оставались в сфере его влияния только коренные территории «Руской Земли» — древнего достояния первых киевских князей, очерченного руслами Днепра, Припяти, Случи и Роси.
* * *
Произошедший в XII столетии распад Киевской державы сильно ослабил и без того не очень прочные связи между отдельными территориями Руси. Каждое княжество отныне желало идти своей дорогой, рассчитывая на собственные силы и возможности. Но прежнее государственное и культурное единство оставило в наследие удельной системе различного рода общественные отношения, которые по-прежнему соединяли между собой разрозненные княжества. Особое место в сохранении связей между вновь образованными государствами занимали единая правящая династия Рюриковичей, чьи представители сидели не только на самых влиятельных, но и на самых захудалых княжеских столах, а также единая церковная организация — православная митрополия Руси.
Династия Рюриковичей к моменту монгольского нашествия была чрезвычайно многочисленной и разделялась на несколько ветвей, представлявших собой отдельные огромные династии. Самой старшей из них была династия Изяславичей Полоцких и продолжавшая ее ветвь князей Друцких. Родоначальником Полоцко-Друцкой династии был Изяслав — старший сын киевского князя Владимира Святого и полоцкой княжны Рогнеды. Соответственно, правили Изяславичи в Полоцком княжестве и зависимых от него землях. Все остальные ветви великой династии Рюриковичей, так или иначе, произошли от другого сына Владимира Святого — киевского князя Ярослава Мудрого и его жены Ингигерды. От их старшего сына Изяслава пошли Изяславичи Туровские. Следующий сын Ярослава Мудрого — Святослав — положил начало династии Святославичей, правившей в Черниговском княжестве и его колонии — Муромо-Рязанской земле.
Последняя, очевидно, самая многочисленная ветвь династии Рюриковичей произошла от внука Ярослава Мудрого — Владимира Мономаха. Имевшая общее название Мономашичи, эта династия разделялась на Волынскую, Смоленскую и Ярославскую ветви, произошедшие от старшего сына Мономаха Мстислава Великого, а также на Ростовскую, Суздальскую, Московскую и Тверскую ветви, родоначальником которых был предпоследний сын Мономаха Юрий Долгорукий.
Хорошо известно, что вопреки существовавшему порядку наследования по старшинству, при котором дети не могли занять трон отца, если были живы его братья, представители всех перечисленных династий ожесточенно соперничали между собой за овладение столом киевских великих князей и периодически правили в древней столице Руси. Для нашего же повествования интерес представляют только две из перечисленных ветвей династии Рюриковичей: черниговские Святославичи и Волынская ветвь Мономашичей. Обе они обладали обширными отчинными владениями непосредственно на территории нынешней Украины.
Святославичи со временем разделились на Ольговичей и Ярославичей, а Ольговичи, в свою очередь, подразделялись на Ольговичей Черниговских, Ольговичей Северских и Михайловичей. Пожалуй самыми знаменитыми представителями династии Святославичей — Ольговичей являются герой «Слова о полку Игореве» князь Игорь Святославич, живший во второй половине XII в., а также замученный в Золотой Орде в 1246 г. Михаил Черниговский, бывший, как мы знаем, перед татарским нашествием великим киевским князем. Волынская же ветвь Мономашичей, как и следует из ее названия, правила в Галиче и Волыни. Продолжением волынских Мономашичей стала династия Романовичей, давшая отечественной истории не только ее знаменитого основателя — галицкого князя Романа, но и двух королей Руси: Данилу Галицкого и Юрия I.
* * *
Получив некоторое представление о том, насколько племя варяжского конунга Рюрика сумело размножиться на славянских землях и овладеть ими к моменту монгольского нашествия, совершим также небольшой экскурс в историю православной церкви на Руси. Тема православия, появления и ликвидации его различных митрополий, взаимодействия с Константинопольским и другими православными патриархами, отношений всего православия с иными конфессиями и, прежде всего, с католичеством, будет не раз возникать по ходу нашего повествования. Принимая во внимание сложность межцерковных отношений, а также то, что многое за «давностью лет» прочно забыто, мы постараемся уделить им достаточное внимание.
Как известно, первая православная митрополия на восточнославянских землях была основана Константинопольским патриархатом в 988 г. одновременно с крещением наших предков в христианскую веру. «Законодательной» основой для ее создания являлся двадцать восьмой канон IV Вселенского собора, в котором говорится: «…только митрополиты Понтийского, Асийского и Фракийского округа и, кроме того, епископы у иноплеменников вышепоименованных округов да рукополагаются от вышеупомянутого святейшего престола святейшей константинопольской церкви».
Значительно позднее, в XII в. толкователь Зонара пояснил, что под «иноплеменниками» Вселенский собор понимал народы, живущие «в указанных областях, каковы суть Аланы и Россы, ибо первые принадлежали к Понтийской области, а Россы к Фракийской». Опираясь на упомянутый канон, византийский император и патриарх дали новообращенной земле статус отдельной, семидесятой по счету митрополии с центром в Киеве. Первоначально в состав митрополии Руси входило пять епархий (от греческого eparchia — провинция): новгородская, черниговская, владимирская (на Волыни), белгородская (под Киевом) и ростовская, созданная для распространения христианства среди населявших Залесье угро-финских племен. По официальной версии первым Киевским митрополитом патриарх поставил грека по происхождению Михаила I, признанного впоследствии святым. Через три года Михаил I скончался, и Киевскую митрополичью кафедру последовательно занимали назначаемые Константинополем греки Леон I, Иоанн I, Феопемт. Известно также, что с 991 г. по 1035 г. кафедра «Руской митрополии», как именуют ее ранние византийские источники в соответствии с официальным названием Киевской державы «Руская Земля», находилась в Переяславе. Затем митрополиты перебрались в Киев, в завершенную при князе Ярославе Мудром резиденцию с собором Святой Софии. На протяжении последующих трехсот лет Святая София будет главным христианским центром Руси и местом пребывания митрополичьей кафедры.
По мере обращения в христианство все новых славянских и финно-угорских племен количество епископств «Руской митрополии» постепенно возрастало, и к концу правления Ярослава Мудрого епархиальным делением была охвачена вся территория Киевской державы. В XI в. появились епископства в Переяславе и Турове, в следующем столетии — в Полоцке, Смоленске и Рязани. В этом неуклонном распространении христианства среди языческих подданных Киевской державы были свои подвижники и мученики. Особенно сильное сопротивление язычество оказывало на северо-восточных окраинах. Историк церкви Н. Н. Воейков отмечает: «Распространение христианства, встретившее столь благоприятную почву на юго-западе Руси, наткнулось на препятствия у языческих диких племен Севера и Востока. Летописи рассказывают о трудностях проповеди в Ростовской области, где миссионеры подвергались яростным нападкам со стороны волхвов; там был ими замучен св. Леонтий Ростовский. Также кудесники пытались противиться крещению на финском севере, в Белоозере, в Ярославле и т. д. Из славянских племен одним из самых упорных и потребовавших от проповедников наиболее крови и терпения, оказались вятичи, жившие вдали от всяких путей сообщения; у них был замучен монах св. Кукша. Крещение вятичей относится ко второй половине XI в.; однако еще в XII в. у них сохранялись некоторые языческие обряды, например сжигание умерших».
Но и на юго-западе Руси язычество тоже цепко удерживало свое место в общественном сознании населения. По наблюдениям польского исследователя Т. Трайдоса: «Православие охватило только два высших слоя общества — бояр и мещан. Сельское население даже около Киева — города нескольких десятков монастырей — свободно совершало языческие обряды, связанные с культом богов плодородия и огня. Так, на острове на Днепре была святая роща и дуб, который был уничтожен только доминиканскими миссионерами». Известно, что Орден доминиканцев, построивший в Киеве костел святой Марии, появился на берегах Днепра в конце 20-х гг. XIII в. Следовательно, языческие святыни в самом центре православной митрополии были обнаружены и уничтожены доминиканцами через триста с лишним лет после крещения Руси.
Тем не менее, христианство на Руси продолжало укрепляться, и в том же XIII ст. общее количество православных епархий достигло четырнадцати. В XIV в. появилось самостоятельное епископство во Владимире-на-Клязьме, ставшем к тому времени вторым после Киева центром «Руской митрополии». Как пишет Н. Яковенко, дробление первоначальных епархиальных структур стало следствием политической децентрализации Киевской державы. «Своя» епископская кафедра как бы фиксировала самостоятельность княжества, и местный князь не только охотно соглашался на ее создание, но и предоставлял необходимое материальное обеспечение. Поэтому совпадение пределов православных епархий с границами того или иного крупного княжества было далеко неслучайным, а решающее слово при выборе кандидата на сан епископа оставалось за удельными князьями.
Кстати, именно православию, а точнее канцеляристам Константинопольского патриархата, нынешняя Россия обязана своим названием. Украинский автор Е. Наконечный сообщает, что церковные писари и церковные книгочеи — почти единственные просвещенные тогда в Европе люди — образовывали свои названия и титулы, руководствуясь известными им историческими аналогиями и прецедентами, мало учитывая живую языковую практику. Между канцеляриями Константинопольского патриархата и «Руской митрополии» шла деловая переписка. За канцелярскими столами патриарших писарей и родился термин «Россия». По старому греческому обычаю калечить иностранные языки, в слове Русь эти церковные писари заменили звук «у» звуком «о», излишне удвоили звук «с» и прибавили вместо смягчения греческое окончание «ия», употреблявшееся для обозначения стран. Латинская транскрипция этого термина — Russiae — закрепилась в европейских языках, а на Руси его воспроизведенный в кириллице вариант иногда употреблялся в неофициальной переписке. Значительно позднее, уже в XV–XVII вв., киевские православные иерархи Речи Посполитой стали использовать в своих титулах термин «Россия» вместо древнего названия «Русь». В Московии же в качестве неофициального названия страны это слово впервые употреблено в грамоте от 1517 г., и только спустя два столетия, в начале XVIII в., изобретенный византийскими канцеляристами термин был использован Петром I для официального названия созданной им империи.
* * *
При освещении истории отечественного православия российские исследователи нередко делают выводы об особом положении «Руской митрополии» в Константинопольской патриархии, мотивируя его политической независимостью и огромной территорией Руси. При этом как-то забывается, что Киевская держава была не единственным православным государством, независимым в политическом отношении от Византийской империи, а огромность территории страны сама по себе никаких преимуществ не создавала. В юридическом же отношении митрополия Руси никаких льгот не имела и по всем канонам являлась обычной митрополией Константинопольского патриархата. Нельзя говорить и об особой престижности среди церковных деятелей патриархии «Руской митрополии». За 312 лет, прошедших с момента утверждения в Киеве митрополичьей кафедры и до ее перемещения во Владимир-на-Клязьме, двадцать пять человек из двадцати восьми, носивших сан митрополита Руси, были по происхождению греками. Их кандидатуры подбирались в Константинополе или Никее из числа духовных особ, так или иначе известных патриархии, однако ни разу в Киев не был направлен в качестве митрополита известный всему православному миру выдающийся церковный деятель или богослов. Известен истории и факт самовольного оставления архиереем-греком порученной его попечению митрополии Руси.
Не участвовали киевские митрополиты и в работе созываемых патриархами соборов, так как из-за значительной удаленности Киева от Константинополя появлялись при патриаршем дворе крайне редко. Безусловно, это не мешало многим из митрополитов пользоваться заслуженным уважением своей паствы, но далеко не всегда деятельность ставленников Константинополя соответствовала чаяниям великих киевских князей. Не удовлетворившись простым согласованием предлагаемых патриархией кандидатур, киевские государи не раз предпринимали попытки самостоятельно поставить во главе церкви Руси собственных избранников. Первым предпринял такую попытку столь много сделавший для христианства на Руси князь Ярослав Мудрый. После смерти митрополита Кирилла I на освободившееся место высшего иерарха в 1031 г. собором епископов Руси был поставлен пресвитер княжьей церкви на Берестове Иларион. Было ли это избрание отголоском недавно закончившейся войны с Византией, в ходе которой эскадра императора Константина Мономаха сожгла флот киевского князя? Рассматривал ли Ярослав Мудрый этот шаг как временную меру, призванную ограничить влияние греков на церковную и политическую ситуацию в стране? Или этот поступок свидетельствовал о желании киевского князя создать независимую от Константинополя автокефальную церковь Руси? Ответа на эти вопросы источники не содержат.
Избранный епископами Руси митрополит не получил признания Константинопольского патриарха и после смерти князя Ярослава Иларион был немедленно заменен присланным из Византии греком Ефремом. Отвергая право епископов самостоятельно избирать своего главу, патриарх опирался на указанный выше 28-й канон IV Вселенского собора. Однако и действия епископов Руси тоже нельзя было признать нарушением установленного порядка, поскольку первое из Апостольских правил гласило: «Епископа да поставят два или три епископа». Апостольские правила возникли на заре христианства, когда в церковной иерархии еще не было ни митрополитов, ни патриархов, ни Вселенских соборов, решения которых могли только развивать, но никак не отвергать апостольские установления. Таким образом, с давних пор церковные правила содержали серьезную коллизию, которая создавала благоприятную почву для обретения самостоятельности многими православными митрополиями.
Отметим также, что год смерти Ярослава Мудрого — 1054 — в истории христианского мира известен, прежде всего, как год официального раскола единой Церкви на два непримиримых доныне направления — католицизм и православие. Несмотря на некоторую отстраненность от деятельности византийской патриархии, митрополиты Руси в полной мере разделяли активную антикатолическую позицию Константинополя и старались передать ее не только местному духовенству, но и представителям светской власти. Не случайно один из основателей Киево-Печерского монастыря преподобный Феодосий внушал сыну Ярослава Мудрого — князю Изяславу, что следует всячески избегать общения с латинянами «и всего их обычая и норова гнушатися и блюстися», что нельзя с ними «в едином сосуде ясти, ни питии», а «своих же Дочерей не даяти за не, ни у них поимати, ни брататися с ними». Но вряд ли стоит утверждать, что на князя Изяслава, женатого на дочери польского короля Гертруде и состоявшем благодаря династической политике своего отца в союзе с доброй половиной правителей католической Европы, такие увещевания духовенства оказали значительное влияние. Киевские князья, как и повелители соседних с Русью католических стран, прекрасно понимали, какие беды повлечет за собой слепое перенесение на восточноевропейскую политическую почву противостояния, возникшего между Константинополем и Римом. Поэтому, как отмечает российский автор Б. Н. Флоря, контакты между светскими властями Руси и ее западных соседей активно развивались на всем протяжении домонгольского периода, а их отношения по-прежнему «отличались взаимной заинтересованностью, терпимостью, отсутствием конфессиональной предвзятости».
Возвращаясь же к вопросу о стремлении митрополии Руси самостоятельно избирать своего высшего иерарха, отметим, что второй раз ее епископы воспользовались предоставленными Апостольскими правилами полномочиями при киевском князе Изяславе, сыне Мстислава Великого. В 1147 г. после самовольного возвращения в Грецию предыдущего митрополита Михаила II епископы избрали главой «Руской митрополии» Клемента Смолятича. И вновь патриархия не признала каноничным избрание митрополита Руси, и после смерти князя Изяслава прислала своего ставленника. О дальнейших перипетиях сложнейших отношений с Константинополем мы расскажем дальше, а сейчас, завершив все необходимые для нашего повествования отступления и разъяснения, обратимся вновь к главному трагическому событию Руси XIII столетия — монгольскому завоеванию.
* * *
В ноябре 1240 г. монгольские войска, составленные из отрядов двенадцати принцев Чингизидов, переправились через Днепр и осадили Киев. Командовал армией кочевников выдающийся полководец Сабудай, покоривший, по преданию, 32 народа и выигравший 65 сражений. Монголы быстро определили, что самым уязвимым местом киевских оборонительных сооружений являлись Лядские ворота, силуэт которых воссоздан в настоящее время на столичном Майдане Нэзалэжности. Примыкавшая к воротам Крещатицкая долина была в те времена покрыта лесом, что позволило монголам сосредоточить там значительные силы и установить тараны. Источники сообщают различные сведения относительно того, сколько длился штурм города, но несомненно, что он продолжался достаточно длительное время. Галицко-Волынская летопись сообщает, что монголы «пороком же беспрестани бьющим день и нощь» разбили стены «города Ярослава». Затем кочевникам пришлось преодолевать оборону киевлян на валах «города Владимира» и возле Десятинной церкви, под руинами которой погибли последние защитники Киева. Несмотря на невиданную самоотверженность и героизм киевлян, 6 декабря 1240 г. бывшая столица Руси пала. Вместе со множеством киевлян при штурме города погиб митрополит Иосиф, а возглавлявший оборону Киева израненный тысяцкий Дмитро был взят монголами в плен.
Описывая дальнейшие события, классик российской истории Н. М. Карамзин отмечал: «Моголы несколько дней торжествовали победу ужасами разрушения, истреблением людей и всех плодов долговременного гражданского образования. Древний Киев исчез, и навеки». По словам историка при штурме было разрушено до основания «первое великолепное здание греческого зодчества» — Десятинная церковь. Овладев центральной частью города, монголы разбили при помощи таранов ворота Киево-Печерского монастыря, разграбили накопленные за столетия церковные ценности и дары и, «сняв златокованный крест с главы храма, разломали церковь до самых окон, вместе с кельями и стенами монастырскими». Из главных зданий монастыря уцелела только Свято-Троицкая надвратная церковь. Разрушения, причиненные Киеву кочевниками, были настолько серьезны, что по свидетельству Карамзина «эта некогда знаменитая столица еще и в XIV и в XV веке представляла собой развалины». Об опустошенном Киеве писали и С. М. Соловьев и Н. И. Костомаров, который дополнительно отмечал, что «весь город Киев превращен был тогда в кучу развалин».
Взяв Киев, кочевники двинулись на Волынь и Галичину, истребляя и разрушая все на своем пути. Большинство городов Галицко-Волынского княжества подверглись разорению. Археологические исследования свидетельствуют о крайнем ожесточении штурма одной из его столиц — Владимира и о невиданной жестокости завоевателей, забивавших железные гвозди в головы побежденных. Пала и другая столица княжества — Галич, а княжий двор и дружина были вынуждены укрыться в неприступном Холме. Помимо Холма не поддались захватчикам только города Данилов и Кременец. Кровавый путь монголов через Галичину и Волынь продолжался 4 месяца, после чего их армия покинула земли княжества и ринулась в Карпаты. Прорвав оборону венгерских войск на горных перевалах, кочевники обрушились на земли нынешнего Закарпатья, разрушили крепости в Невицком, Варах, Мукачеве, Ужгороде, после чего ушли в глубь венгерского королевства. По выражению того же Карамзина, состояние Руси после пережитого нашествия «было самое плачевное: казалось, что огненная река промчалась от ее восточных пределов до западных; что язва, землетрясение и все ужасы естественные вместе опустошили их, от берегов Оки до Сана… Живые завидовали спокойствию мертвых».
* * *
Катастрофа, постигшая большинство земель Руси, была столь ужасающей по своим масштабам и последствиям, что исследователи, описывая ее исключительно в трагических выражениях, ничуть не опасаются быть обвиненными в искажении исторических фактов. Оставшееся в живых коренное население оказалось перед выбором: поднимать из руин и пепла то, что еще поддавалось восстановлению, или навсегда покинуть родные места. В полной мере это относится и к Киеву, хотя известия, сообщающие о состоянии города после «Батыева погрома» крайне разрознены и отрывочны. На долгие годы перестала вестись Киевская летопись, погибли другие литературные источники, и общее представление о жизни города в первые десятилетия после нашествия кочевников можно составить только из отдельных свидетельств Галицко-Волынской и северных летописей, а также записей иностранных путешественников.
Но прежде, чем начать обзор сохранившихся сведений, необходимо ответить на непростой вопрос: а было ли вообще коренное население на этих землях в то тяжелое время? Такой вопрос не выглядит надуманным, если вспомнить, что одним из общепринятых убеждений, установившихся сначала в науке, а вслед за ней и в общественном сознании, является уверенность в том, что после нашествия монголов Киев был превращен в развалины, а Киевщина, Черниговщина и Переяславщина (называемые также Средним Поднепровьем) настолько опустели, что перестали принимать какое-либо участие в политической и культурной жизни Руси.
Исходя из этого представления, российский автор М. П. Погодин утверждал, что население перечисленных земель поголовно убежало от татарского нашествия в северо-восточные княжества, а его место заняли спустившиеся с Карпат племена. По характеристике библиографических словарей, помимо критического таланта, Погодина отличали «чрезмерное пристрастие к фантастическим построениям», что, однако, не помешало его теории, лишенной каких-либо научных доказательств, проявить удивительную живучесть. Особую устойчивость умозаключениям Николая Петровича придавала их очевидная связь с не менее модным в российской историографии мнением о перемещении центра власти из Киева на северо-восток. Так и кочуют эти две теории рука об руку по страницам различных изданий вплоть до наших дней. Если российский автор Ю. Бегунов заученно произносит: «Политический центр Руси переместился в середине XII века во Владимир, Суздаль и Ростов»; то украинский историк А. Д. Бойко тут же откликается: «Не последнюю роль в этом процессе (возвышения Московского княжества) сыграла массовая миграция элиты южных княжеств (боярства, местной знати, церковных иерархов) и квалифицированных ремесленников сначала во Владимир, а потом в Москву». О том, был ли у населения коренных земель Руси резон переселяться в неплодородные северные края, мы поговорим чуть позже. Сейчас же только заметим, что великое переселение с юга на север, если оно действительно имело место, прошло для его современников абсолютно незаметно и не оставило никакого отражения в летописании.
Помимо россиян, интерес к теме опустошения земель Среднего Поднепровья проявляли польские авторы Грабовский, Шайноха и др., настаивавшие на том, что освободившиеся после татарского нашествия территории были колонизированы выходцами из Польши. О том, как рассматривает современная наука проблему польской колонизации земель Среднего Поднепровья, мы расскажем подробно на страницах этой книги, а пока обратим внимание читателей только на одну деталь: каким же образом эти выходцы с берегов Вислы уже(к XVI в. обрели характерные признаки коренной русинской народности, утратив свои польские черты? Внятного ответа на такие вопросы труды иностранных историков не содержат, но от частого повторения их тенденциозных вымыслов исторический туман все более сгущался и стал причиной многочисленных заблуждений и некритичного отношения многих украинцев к прошлому своей родины. Для выяснения действительного положения вещей обратимся к источникам.
Как мы уже отмечали, Киевская летопись XIII столетия, которая могла бы передать реальные обстоятельства и последствия штурма города, а также многие иные источники той поры, не сохранились. Безусловно, одной из причин утраты письменных свидетельств трагедии является разрушение кочевниками Киева и иных городов Руси, а также многочисленные бедствия, связанные с завоеванием. Но физическая гибель древних манускриптов в огненной волне нашествия была еще не самой большой бедой — в памяти людей столь трагическое событие было запечатлено до конца их дней, и пока был жив хоть один грамотный человек, записи можно было восстановить. Более трагичным обстоятельством было то, что прямым следствием завоевания и потери русинами своей независимости стал общий упадок культуры, включая утрату на долгие времена собственной традиции летописания. Народ, создавший в период существования Киевского государства шедевры летописной и художественной литературы, более не мог доносить до потомков свои чаяния и утраты, не мог рассказать о переживаемых им бедах и страданиях. Как писал ученый грек Теодосий Зигомала о трагедии пережитой народом Византии в результате османского завоевания: «Имея свое царство, вы имеете и ученость… Мы, несчастные греки, в ином положении. С тех пор, как мы утратили царство, утратили и ученость».
Эти слова Теодосия Зигомала в полной мере можно отнести и к положению его православных единоверцев-русинов из юго-западных земель Руси. В исторических источниках, относящихся к Киевской, Черниговской, Переяславской землям и Подолью на протяжении целого столетия после 1240 г. существует настолько большой пробел, что украинский историк и общественный деятель второй половины XIX в. В. Антонович был вынужден констатировать: «Историю Южной Руси мы привыкли или обходить молчанием, или, что гораздо хуже для исторической истины, очерчивать судьбы ее несколькими штрихами, состоящими из общих мест и догадок, выдаваемых за историческую характеристику, основанную будто бы на фактических данных». Но если исторические источники почти не сохранились, на чем же тогда основаны картины всеобщего разрушения и упадка, приведенные классиками исторической науки, научная добросовестность которых сомнений не вызывает?
Дело в том, что упомянутые В. Антоновичем «общие места и догадки», ставшие основой для теории о полном разрушении Киева, берут свое начало в летописных источниках более поздних времен. Приведенная нами цитата из трудов Н. М. Карамзина во многом воспроизводит текст составленного в середине XVII в. Киевского синопсиса, долгое время применявшегося в Московии в качестве единственного школьного учебника по истории. Со ссылкой на более ранние летописи, авторы Синопсиса сообщают о гибели под обломками Десятинной церкви последних защитников Киева, о разрушении храма и других зданий Киево-Печерского монастыря, о предании города огню, об убийствах и пленении кочевниками его жителей.
О состоянии Киева в первые годы после завоевания монголами известно также из часто упоминаемых в различных изданиях путевых записок францисканского монаха Джованни де Плано Карпини. Через шесть лет после нашествия хана Батыя, Карпини, направляясь с посланием папы Римского в столицу Монгольской империи Каракорум, проезжал через завоеванное кочевниками Поднепровье. В своих записках папский посол отмечал, что монголы разрушили в Руси многие города и крепости, уничтожили население, поэтому «когда мы ехали через их (русинов — А. Р.) землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие в поле». Киев, по свидетельству де Плано Карпини, «сведен почти на нет: едва существует там двести домов, а людей тех держат они (монголы — А. Р.) в самом тяжелом рабстве».
В свете полного запустения после монгольского нашествия бывшей столицы Руси и продолжающихся набегов кочевников толкуется и известие летописей под 1300 г. о том, что митрополит Руси Максим, «не терпя татарского насилия, остави митрополию и збежа из Киева, и весь Киев разбежался».
Невиданное ожесточение и сильные разрушения, сопровождавшие взятие Киева войсками Батыя, помимо письменных источников подтверждаются результатами археологических раскопок. Вместе со следами многочисленных пожаров, в разных частях города были найдены массовые захоронения его защитников и мирных жителей, содержащие останки тысяч людей. В могиле, обнаруженной возле валов самой древней части Киева — «города Владимира», человеческие останки лежали сплошным полутораметровым слоем протяженностью более 14-ти метров. Подтверждает археология и почти полное разрушение в 1240 г. Успенского собора Киево-Печерского монастыря.
Приведенные данные со всей очевидностью свидетельствуют, что завоевание действительно имело катастрофические последствия. Однако самые серьезные разрушения вовсе не означают неизбежность обязательного запустения переживших трагедию земель. В истории человечества в равной степени можно найти как примеры исхода людей из опустошенных врагами мест, так и свидетельства неоднократного возрождения разрушенных городов и селений. Применительно к Киевщине, Переяславщине и Черниговщине вопрос о том, что люди их покинули навсегда не стоит — все они в конечном итоге возродились и как исторические регионы Украины существуют доныне. Проблему представляет только один аспект — как быстро произошло возрождение коренных земель Руси после татарского нашествия? Справедливо ли широко распространенное мнение в том, что в течение трех-четырех столетий эти края представляли собой необитаемую пустыню, а Киев хранил свое былое величие только в живописных руинах?
* * *
Одним из первых выступил против общего мнения о запустении после 1240 г. земель Среднего Поднепровья упоминавшийся уже нами украинский историк В. Антонович, не без оснований считавший эту теорию не более как историческим миражом. Сопоставив между собой имеющиеся источники, Антонович обратил внимание на одну характерную особенность, повлиявшую на формирование мнения о гигантских разрушениях и последующем запустении Киева и окружающих его земель. Дело в том, что взятие Киева войсками Батыя является последним известием летописей XIII в. о бывшей столице Руси. После длительного перерыва, связанного с утратой традиции летописания и гибелью немногих имевшихся документов, следующие описания Киева появились только через триста лет — в XVI столетии. Их авторы С. Герберштейн, А. Гваньини, Э. Лясота, Р. Гейденштейн и др., посещавшие Киев лично или писавшие о городе с чужих слов, оставили красочные описания развалин, громоздившихся в нагорной части Киева, и сожаления «об упадке величия этого, некогда знаменитого, города». Уже в конце того же XVI в. в составлявшихся тогда летописях стало отчетливо проявляться стремление связать эти два факта между собой. Полагая, что штурм города в XIII веке и наблюдаемые в XVI столетии развалины находятся в прямой причинно-следственной связи, составители летописных сводов стали дополнять историю «Батыева погрома» совершенно произвольными подробностями.
Древнейшее из дошедших до нас известий о взятии монголами Киева содержится в Ипатьевской летописи начала XV в., восходящей к летописному своду конца XIII столетия и состоящей из «Повести временных лет», с описанием событий до 1117 г., Киевского свода конца XII в. и Галицко-Волынской летописи, охватывающей события от начала XIII в. до 1292 г. Относительно последствий штурма Киева Ипатьевская летопись указывает только на разрушение Десятинной церкви и гибель ее защитников. В Лаврентьевской летописи, дошедшей до нас в редакции конца XIV в., взятию Киева посвящена только краткая заметка, содержащая несколько фраз об ограблении церквей и поголовном истреблении жителей города. Воскресенский свод XVI в. дополнил картину разорения более печальными подробностями: «Иные бежаша в дальные страны, иные же крыяхуся в пещерах земных, и в горах, и в лесах».
Густынская летопись, составленная в начале XVII в., прибавила к известию об уничтожении и пленении киевлян еще несколько слов: «…а град Киев огнем и монастыре все запалиша». И, наконец, упомянутый уже Киевский синопсис середины XVII в., сведя воедино рассеянные по летописям сведения, указывает, что татары «славный царственный град Киев взяша, церкви божественныя разориша, город и место огнем сожегоша, людей иных посекоша, а иных плениша и все государство Киевское ни во что обратиша». Затем следует подробный рассказ о разорении Киево-Печерского монастыря.
Таким образом, пишет далее В. Антонович, «посредством постоянных наростов и украшений, к концу XVIII столетия составилась полная картина разорения Киева и запустения Киевской области, освобождавшая писателей от дальнейшего рассказа о ее судьбе, что было бы для них весьма затруднительно за отсутствием источников. Успокоившись на том, что об истории пустыни писать нечего, летописцы и историки свободно переходили из Киева к истории Великого княжения Владимирского и Московского и продолжали рассказ, пользуясь источниками летописными, уцелевшими в Северо-Восточной Руси. По раз проложенному пути пошли дальнейшие историки и установилось мнение, что в течение трех столетий о Южной Руси, запустевшей и как бы исчезнувшей, следует умалчивать, так как полагать должно, что все это время она не могла оправиться от погрома».
Однако в тех же летописных источниках имелись определенные сведения, опровергавшие мнение о полном запустении прилегающей к Киеву округи. Так, Ипатьевская летопись сообщает, что Подольская, Болоховская, Потетеревская и Звягельская земли, из которых две последние входили в состав Киевщины, добровольно подчинились монголам и получили от завоевателей некоторые льготы. Для хана Батыя, готовившегося к европейскому походу, Среднее Поднепровье не было конечной целью, этим территориям скорее отводилась роль тыла, снабжающего кочевников продовольствием и насильно мобилизованными воинами. Конечно, в этом тылу возможность каких-либо вооруженных выступлений должна была быть исключена, поэтому малейшее сопротивление пресекалось самым жестоким образом. Но вряд ли монголы, при всей их свирепости, стали бы поголовно уничтожать тех людей, которые пошли на сотрудничество с ними и должны были обеспечивать их боевые действия в Европе продовольствием и рекрутами.
* * *
По мнению В. Антоновича, содержат летописи и отдельные косвенные данные о том, что сам Киев тоже не был полностью разрушен. В частности, историк напоминает о таких хорошо известных фактах: в 1246 г. Данило Галицкий по пути в Золотую Орду, останавливался в Выдубицком монастыре, а в 1254 — отбил у татар Звягель и намеревался с помощью литовцев князя Миндовга завоевать Киев. Совершенно очевидно, что для столь прагматичного политика, каким был король Руси Данило Галицкий, завоевание Киева не могло представлять никакого интереса, если бы там были только одни развалины и воспоминания о былом величии Руси.
О некотором оживлении города свидетельствуют и записки того же де Плано Карпини, составленные им уже при возвращении из Монголии летом 1247 г. В Киеве папский посол застал многих купцов из Польши, Австрии и других стран. Девять купцов из Византии Карпини называет по именам, добавляя при этом: «…было еще и много других, имена которых нам неизвестны». В связи с этим М. Грушевский резонно заметил, что Киев и далее «вел заграничную торговлю, наверное — не пеплом татарских пожарищ».
В городе сохранился и функционировал собор Михайловского Златоверхого монастыря, а также не дошедший до наших дней Федоровский монастырь. Очевидно, в XIII и в XIV столетиях продолжал действовать Киево-Печерский монастырь, поскольку в 1274 г. его архимандрит Серапион был посвящен в сан владимирского епископа. Под 1289 г. упоминается еще один киево-печерский архимандрит Агапит, присутствовавший при похоронах волынского князя Владимира. К концу XIV в. относятся сведения о погребении в Киево-Печерском монастыре многих знатных лиц, таких как митрополит Дионисий, князья Скиргайло и Владимир Ольгердовичи.
Аналогичные сведения говорят и о сохранности Софийского собора. Подобно многим киевским храмам и монастырям, он был ограблен захватчиками и опустошен, но само здание уцелело. В 1273 г. митрополит Кирилл III созвал в отремонтированной и благоустроенной Софии поместный собор, на котором, помимо прочего, были осуждены распространившиеся в то время среди духовных лиц злоупотребления. Здесь же в Софии в 1280 г., в соответствии с его завещанием, митрополит Кирилл и был погребен.
В 1288–1289 гг. приемник Кирилла — митрополит Максим рукоположил «в Святой Софии в Киеве» владимирского, тверского и ростовского епископов, при этом последний до своего посвящения был игуменом в киевском Богословском монастыре. По сообщению С. М. Соловьева: «Сначала Максим показал, что столицею митрополии русской должен остаться Киев; сюда в 1284 году должны были явиться к нему все епископы русские». На состоявшемся в том году Соборе «Руской митрополии» была утверждена киевская редакция «Кормчей книги» — осуществленного в Болгарии по заказу митрополита Кирилла III перевода «Номоканона» (византийского сборника церковных правил и относящихся к церкви императорских указов). Вряд ли бы высшие церковные иерархи, если действительно имело место тотальное разрушение города, проводили свою встречу среди развалин. На обширном пространстве «Руской митрополии» было немало уцелевших от монгольского нашествия городов, которые почли бы за честь принять у себя Собор архиереев. Таким образом, перечисленные события убедительно свидетельствуют, что и после монгольского завоевания Киев и собор Святой Софии сохраняли свою духовно-историческую роль резиденции Киевского митрополита, который по-прежнему осуществлял отсюда управление православными епархиями Руси.
С 1375 по 1380 г., а затем с 1382 по 1390 г. на митрополичьем дворе Святой Софии жил изгнанный из Москвы митрополит Киприян. Никоновская летопись, описывая его второй приезд в Киев, сообщает, что митрополит был встречен далеко от города князьями, боярами, вельможами, и «народы мнози с радостью». Данное сообщение особенно интересно тем, что в нем упоминаются князья, бояре и множество народа, чего никак не могло быть в опустевшем и заброшенном людьми городе.
По сведениям изданной в 1982 г. институтом истории Академии наук Украинской ССР трехтомной «Истории Киева», несмотря на тяжелый урон, сумело выжить киевское ремесленное производство. Конечно, в сравнении с домонгольским периодом ремесло огрубело и опростилось, снизилась или вовсе забылась техника сложных операций, сузился ассортимент изделий. После татарского нашествия на Руси совершенно прекратилось производство стеклянных браслетов, мастерские по изготовлению которых были сосредоточены в Киеве. Точно так же не встречаются более в археологических слоях, относящихся к временам после монгольского завоевания, сердоликовые, зерненые и золотостеклянные бусы, привески, амулеты и другие предметы киевского производства. Ни один из уцелевших от татарского разгрома городов Руси, даже Новгород Великий, не владел, очевидно, секретом изготовления предметов с перегородчатой эмалью, поскольку после нашествия кочевников на Киев их производство также совершенно прекратилось.
Однако оставшиеся в городе мастера продолжали производить орудия труда, домашнюю утварь, посуду, оружие, одежду, обувь, строили дома, возводили оборонительные сооружения. Население Киева, насчитывавшее, по оценкам ученых, после завоевания не более двух тысяч человек, медленно, но неуклонно возрастало. Поскольку княжеские дворцы, боярские хоромы и большинство церквей стояли в развалинах, центр городской жизни переместился на Подол, укрепления которого были восстановлены, по-видимому, раньше других оборонительных сооружений. Но жизнь не замерла и в Верхнем городе. Как свидетельствуют материалы археологических раскопок, часть жилищ, принадлежавших простому люду, в скором времени была отстроена. Третьим крупным районом восстанавливаемого Киева стал Печерский монастырь с прилегавшими к нему слободами ремесленников и сельскими угодьями.
Завершая исследование данных, опровергающих мнение о совершенном опустошении Киевщины, вслед за В. Антоновичем обратим внимание на еще одно немаловажное обстоятельство. «Несомненно, — пишет ученый, — страна, лежавшая на запад от Днепра, пострадала от орды в весьма слабой степени, сравнительно, например, с разорением земель Ростовской или Рязанской; между тем, никому из позднейших летописцев и историков не приходит в голову утверждать, что земли эти запустели вследствие Батыева погрома». Действительно, не опустели ни Рязанское, ни Владимиро-Суздальское княжества, пострадавшие от монгольского завоевания в наибольшей мере, ни Галицко-Волынское княжество, по территории которого огненный вал нашествия прокатился от восточных до западных его границ. Почему же должно было опустеть Среднее Поднепровье? Неужели монголы были способны разрушить не только Киев, Переяслав, Чернигов и другие города, жители которых оказывали ожесточенное сопротивление, но найти и разорить каждую отдаленную от основных дорог деревушку, каждое жилище? Не преувеличивают ли Погодин и наследники его теории возможности завоевателей, армия которых насчитывала всего несколько десятков тысяч человек?
Для разрешения сомнений обратимся к беспристрастным сведениям археологии, ранее подтвердившей нам беззаветное мужество киевлян, проявленное при обороне родного города. Важные сведения дает украинский археолог В. О. Довженок в работе «Среднее Поднепровье после татаро-монгольского нашествия». Изучив ряд древних городищ на берегах среднего Днепра, автор пришел к выводу, что татары не могли останавливаться у каждого города в целях его разрушения. Многие крепости они обошли стороной, а «леса, овраги, реки, болота укрывали от татарской конницы и деревни, и людей». Конечно, было уничтожено «много материальных и культурных ценностей… и погибло много народа, но жизнь продолжалась». В доказательство своих выводов Довженок приводит ряд селищ, на которых есть следы датируемых 1240 г. пожаров, но нет ни человеческих останков, ни ценных вещей. По мнению ученого, люди успели заблаговременно уйти из населенных пунктов, забрав с собой ценное имущество, а когда опасность миновала — вернулись и восстановили свои жилища. Прятаться же им было где: жителям этих мест хорошо известно, что русло Днепра изрезано великим множеством озер и болот, протоков и рукавов да еще покрыто лесом и кустарником.
Полагаем, что приведенных данных достаточно для того, чтобы если не устранить, то в значительной мере поколебать мнение о совершенном запустении Киева и прилегающего к нему края. Очевидно, следует согласиться с утверждением В. Антоновича о том, что такие теории появились исключительно потому, что о дальнейшей судьбе других земель Руси «позднейшие составители летописных сводов и историки находили целый ряд последовательных сказаний в дошедших до них летописях, между тем как сведений таких о Киевской земле не имели и позднейшее запустение города пытались объяснить последним, известным им, бедственным событием». Дополним, что бедствие со столь катастрофическими последствиями было в истории Киева, к сожалению, не последним. До посещения города в середине XVI столетия иноземными путешественниками, которые своими описаниями во многом способствовали формированию мнения о полном разрушении Киева в XIII в., был еще набег на город орды Эдигея в 1416 г., а также разорение Киева крымским ханом Менгли-Гиреем в 1482 г. Какие развалины были оставлены и каким из перечисленных татарских разгромов города, — вряд ли бы смог определить самый просвещенный из перечисленных путешественников. Не следует также забывать, что иногда здания рушатся просто от людского небрежения, что в истории Киева тоже случалось.
* * *
Итак, приведенные сведения показывают, что как минимум часть жителей Среднего Поднепровья осталась после монгольского завоевания в своих родных местах. Однако наличие определенного количества жителей само по себе еще не исключает возможности массового исхода людей из разоренных монголами земель. С Библейских времен до наших дней понятие «война» неразрывно связано с понятием «беженцы». Волны этих вынужденных переселенцев наводняют соседние регионы непосредственно перед вторжением неприятеля или вскоре после него, когда дальнейшее пребывание на родном пепелище ничего, кроме гибели от голода или стужи, принести не может. Поскольку нашествие и его тяжелейшие последствия имели место, то, очевидно, были и беженцы. Но двигались ли они только в северо-восточном направлении, как пытаются нас убедить некоторые историки?
Известно, что как всякое массовое общественное явление, перемещения огромных потоков беженцев подчиняются определенным закономерностям. В частности, решающим обстоятельством для выбора цели вынужденной миграции является безопасность тех мест, куда направляется поток переселенцев. С этой точки зрения для населения коренных земель Руси бегство сразу после нашествия в северо-восточном, равно как в юго-восточном и западном направлениях, могло грозить только новыми бедами. Лежавшие на северо-востоке Рязанское и Владимиро-Суздальское княжества, отчасти Новгородская земля и Смоленское княжество были разорены монголами в 1237–1238 гг. и сами требовали помощи. О постигшей эти края беде в Киеве хорошо знали. Средств массовой информации тогда, конечно, не было, но с 1236 г. в городе на Днепре правил владимиро-суздальский князь Ярослав, отец Александра Невского. Известие о нашествии монголов на Владимиро-Суздальское княжество и гибели в бою его брата — великого князя Юрия, Ярослав получил именно в Киеве, после чего направился с дружиной в свои родные места. Несомненно, были и другие источники информации, из которых русины знали о бедствии, постигшем северо-восточные земли. Но более важным, чем неблагоприятные новости, было иное обстоятельство: именно оттуда, с северо-востока и обрушились на украинские земли монголы при первом своем появлении ранней весной 1238 г. Полагать, что русины, спасаясь от постигшей их беды, в массовом количестве двинулись в направлении, откуда эта беда пришла, — нонсенс.
Столь же неприемлемым для бегства жителей Среднего Поднепровья было юго-восточное направление, откуда монголы появились в 1240 г., а также западное, куда войска завоевателей двинулись после разгрома бывшей столицы Руси. Очевидно, наиболее привлекательным для беженцев из Киевщины, Переяславщины и Черниговщины могло быть только расположенное на севере украинское и белорусское Полесье. Во время своего нашествия монголы не дошли до этих мест, а расположенное еще далее на северо-запад Полоцкое княжество вообще не было под властью кочевников. В связи с этим, видимо, есть резон обратить внимание на слова академика А. А. Шахматова о том, что «после вторжения татар, население Киевской земли и, вероятно, также Волынской отлито в Полесье». Кстати, о «земле Древлянской или Полесий» говорит и автор «Истории Русов» в цитате, приведенной нами в начале этой главы. При этом, скрываясь от кочевников в лесных массивах Полесья, русины оставались на своей земле, поскольку никакого разделения данного региона на украинскую и белорусскую части в те времена, естественно, не было. Как писал по этому поводу украинский автор В. В. Белинский: «Не существовало исторической необходимости славянским племенам (украинцам) убегать по непроходимым, неизведанным дебрям и топям за тысячи километров от родной земли предков. Им достаточно было “подвинуться” совсем незначительно от завоевателей, приходящих с востока и юга, в свои собственные лесные массивы, простирающиеся и сегодня на тысячу километров от Черниговской до Львовской земли. А в древние времена, 700–900 лет ранее, лесные массивы украинской земли (Киевской Руси) простирались значительно южнее».
Но, может возразить дотошный читатель, массовое переселение жителей Киевщины и прилегающих к ней территорий в северо-восточные земли могло произойти не сразу после нашествия, а какое-то время спустя. О том, что такое переселение имело место в западном направлении, известно из Галицко-Волынской летописи. Стремясь в кратчайший срок восстановить свое княжество, Данило Галицкий ввел ряд льгот для переселенцев из других земель, «стал призывать приходнив — немцев и русив, иноплеменников и ляхов. Шли они изо дня в день. И юноши, и мастера всякие убегали от татар — седельники, и лучники, и сагайдачники, и кузнецы железа, и меди, и серебра. И настало оживление, и наполнили они дворами вокруг города поле и села». Помимо объявленных Данилой льгот, благоприятными условиями для переселения людей в Галицко-Волынское княжество являлись отсутствие на его территории оккупационных монгольских войск, ханских чиновников и прекращение внутренних распрей в самом княжестве. Как отмечает украинский историк Н. Яковенко, отдаленное от Орды географически и довольно благополучное экономически Галицко-Волынское княжество сумело таким способом привлечь мигрантов из других территорий Руси.
Очевидно, что для массового перемещения населения в северо-восточные земли там также должны были быть созданы привлекательные для беженцев условия. Не будем акцентировать внимание на таких общеизвестных природных недостатках Залесья, как более суровый климат и менее плодородные почвы, — в годину тяжелых испытаний первоочередное место занимают такие факторы, как безопасность и возможность просто прокормиться. Но безопасными те края назвать было никак нельзя. Подсчеты, приведенные С. М. Соловьевым и В. О. Ключевским красноречиво свидетельствуют, что на протяжении 234 лет — с 1228 по 1462 г. (то есть до нашествия монголов и после него — А. Р.) — в северных землях Руси было 90 внутренних усобиц и до 160-ти внешних войн, что означало ведение боевых действий каждый год без исключения! За этот период Владимирская земля подвергалась опустошениям от внутренних или внешних конфликтов 27 раз, Московская — 28 раз, Тверская — 20 раз и т. д. Ситуация усугублялась еще частыми неурожаями, пожарами и эпидемиями. Конкретные примеры этих неисчислимых бедствий мы приведем в свое время, а пока полагаем, что указанные цифры сами по себе являются достаточно убедительными. Поэтому сосредоточимся на рассмотрении вопроса о том, могли ли благоприятствовать массовому притоку населения из Среднего Поднепровья экономические условия, созданные монголами в северо-восточных землях Руси?
