Бартоломью свернул повозку с дороги на луг с густой травой и остановил лошадей. Он не пытался слезть на землю, просто сидел и смотрел на вожжи, как будто не узнавая узкие полоски сыромятной кожи в своих руках или не зная, что с ними делать.

Эри коснулась его руки:

– Бартоломью, с вами все в порядке? Почему мы остановились?

Он переложил вожжи в одну руку, а другой обнял ее. С тех самых пор, как они перед рассветом покинули дом Джона Апхема, они пользовались любым удобным случаем, чтобы прикоснуться друг к другу.

Два дня назад установилась солнечная погода, и Бартоломью проводил целые дни у переправы, помогая строить мост. Когда он возвратился в первую ночь, то привел с собой трех молодых людей, которые остановились в гостинице Саммит Хаус, и так битком набитой пассажирами дилижансов и другими путешественниками, с нетерпением ожидавшими того момента, когда мост будет готов. Поскольку старший из мужчин был двоюродным братом старого друга Бартоломью из Тилламука, он почувствовал себя обязанным предложить им кров, несмотря на то, что ему не хотелось жертвовать возможностью оставаться наедине с Эри.

Вчера Бартоломью возвратился домой в одиночестве; мост был восстановлен, и трое молодых людей отправились в Тилламук. Оставшись снова вдвоем, Эри и Бартоломью почувствовали возникшую между ними неловкость, которую только усугубляло чувство вины за случившееся между ними, но они разрывались от желания проделать это снова. Ужин в тот вечер прошел в молчании; в воздухе висела напряженность.

Бартоломью домывал последние тарелки и пытался убедить себя, что он предпочел бы спать сегодня в одиночестве, когда во двор въехала повозка. Дверь распахнулась, и Джон Апхем ворвался внутрь, неся на руках сына, нога которого была упакована в гипс.

– Я знал, что найду тебя здесь, Барт. Чертовски рад тебя видеть, – сказал Джои, опуская мальчика на пол.

Оливия тепло улыбнулась:

– Мы сказали Хестер, что ты будешь здесь, в тепле и безопасности, но она напридумывала всяких ужасов.

Затем взор старшего Апхема остановился на Эри, и та виновато покраснела. Все изменилось. Теперь больше нельзя было игнорировать семейное положение Бартоломью, и между ним и Эри словно выросла невидимая стена.

И сейчас, сидя в повозке возле дороги, Эри была благодарна за то время, которое ей осталось провести наедине с Бартоломью. На каждом изгибе дороги она цепенела от страха, что вот за поворотом откроется Тилламук и появится Хестер, подстерегающая их, как сидящий над падалью стервятник.

Как будто прочитав ее мысли, Бартоломью нежно погладил ее пальцы:

– Эти последние два дня были трудными.

– Для меня тоже, – она склонила голову ему на плечо. Бартоломью провел детство в Тилламуке – это была его родина, именно так он ощущал этот городишко. Впервые в жизни эта мысль наполнила его горечью. Он забыл давние дни, полные проделок и шалостей вместе с братьями и сестрой. Купание в реке, ловля крабов в заливе. Каждая бродячая кошка и собака в округе – и даже те, кто не считался бродячим животным, – гуси, утки, домашние индюки, даже осел – все тащились вслед за ним, как будто у него в кармане было полно костей и сушеных фруктов. А ведь так все и было.

Сначала женился и уехал Джон, потом за ним последовали Мэри и Кельвин, оставив пятнадцатилетнего Бартоломью выполнять обязанности, которые они когда-то делили между собой. Он никогда не винил их за это. Они не могли знать, что Марта Hyн в тот же самый год станет жертвой нескольких инсультов подряд. Для Бартоломью счастье ушло вместе со смертью его матери. Больше не было материнских объятий. Больше не было яблочных пирогов, приготовленных специально для него. Больше не было смеха. Больше не было любви.

После того как отца разбил паралич, на плечи Бартоломью легла ответственность за молочную ферму, и, став взрослым, Бартоломью не стремился оживить и разнообразить свою жизнь. В его жизни были только чувственное покачивание бедер женщины на несколько лет старше его, мягкость прижимающейся к его плечу груди, когда она тянулась поставить на стол большое плоское блюдо с мясом, женский взгляд, который слишком надолго задерживался на его жарких губах. Хестер.

И теперь, сидя в повозке рядом с дорогой, Бартоломью чувствовал, как хватка, которой жена держала его, усиливается, досуха выпивая его душу, снова раздевая его донага. Долг. Честь. Ответственность.

Безбрачие.

Его охватила паника, желание бежать куда глаза глядят. Взять с собой Эри и исчезнуть. Борись за свою свободу, – стучало у него в ушах. Как бы он хотел поступить так!

Не глядя на Эри, Бартоломью кивком указал на поворот дороги:

– На равнине за этим поворотом лежит Тилламук. Через полчаса мы будем в доме его преподобия Кетчема.

Эри крепче уцепилась за его руку:

– Бартоломью, мне вдруг стало страшно.

Он взглянул на нее, его губы искривила задумчивая улыбка:

– Вам? Моей безумно пылкой и порывистой нимфе? – он провел пальцем по изгибу ее губ, задержавшись на мгновение на крошечной родинке, которая, казалось, молила о поцелуе. – Не могу себе представить, чтобы вы чего-нибудь боялись.

Эри хотела сказать ему, что не будет бояться, если только он все время будет рядом, но это причинило бы ему еще большую боль. Вместо ответа она поцеловала его палец.

– Эри, моя милая Эри! – он принял ее в свои объятия, и она прильнула к нему с отчаянием, которое сказало ему все, что ему хотелось знать о ее чувствах. Спустя некоторое время он отодвинулся. Ее глаза были полны слез. Бартоломью приподнял рукой ее подбородок и нежно поцеловал ее, затем отстранил от себя, подобрал вожжи и щелкнул ими по бокам лошадей.

Когда повозка рывком тронулась с места, Эри устремила взор вперед; она сидела прямо, словно проглотила аршин, вцепившись обеими руками в сиденье повозки. Впереди лежало ее будущее, и хотя какая-то часть ее трепетала при мысли о том, что оно может принести, свойственный молодости оптимизм и быстрый, любопытный ум внушали ей надежду.

– Эта девчонка просто шлюха.

Хестер Нун отломила сухую веточку с куста рододендрона и со злостью переломила ее своими тонкими пальцами.

Бартоломью сунул руки в карманы брюк, чтобы не ударить жену:

– Хестер, я не разрешаю тебе отзываться подобным образом о мисс Скотт. Она невеста твоего племянника. Как ты думаешь, что он почувствует, если узнает, как ты называешь его невесту?

– Она не будет его невестой. Если только мое слово еще что-нибудь значит.

Бартоломью закрыл глаза. Когда-то ему нравилось протяжное южное произношение Хестер, но с тех пор как они поженились, она пускала его в ход только на людях. Наедине с ним ее голос повышался до пронзительного визга, который он возненавидел. В затылке у него пульсировала боль. Эта женщина не успокоится, пока не поссорит Эри и Причарда. Парень отнюдь не обладает сильной волей. Он не вечнозеленый кустарник семейства вересковых с большими колоколообразными цветками, только позволяет своей тетке помыкать им, он при этом готов целовать ей ноги. Бартоломью фыркнул от отвращения и отошел на несколько шагов в сторону. Нервы его были натянуты сильнее, чем корсет Хестер, и он чувствовал сильнейшую потребность дать выход своим чувствам, лучше всего кого-нибудь избить.

Он поднял голову, заметив яркое желтое пятно. Эри стояла у застекленных створчатых дверей библиотеки – она вышла на свет, чтобы полистать одну из книг священника. Ярый коллекционер морских раковин, Кетчем недавно опубликовал свой труд, озаглавленный «Аналитический подход к сбору и идентификации орегонских морских раковин». Явно очарованная, Эри проводила много времени за внимательным изучением великолепной библиотеки его преподобия, состоящей из книг о дикой природе Орегона.

Бартоломью не винил ее. Будь он на ее месте, он бы тоже с головой зарылся в книги. Да он занялся бы всем чем угодно, только бы не слушать, как Хестер проклинает его за то, в чем он не был виноват. Повернувшись, он пошел обратно к жене. Солнце зашло, и быстро темнело. Он устал и страшно хотел лечь в постель. Это было единственное место, где он мог быть уверен, что Хестер оставит его в покое:

– Хестер, Причард решил жениться на мисс Скотт. Это нас не касается, и я не позволю тебе вмешиваться.

– Меня это как раз касается. Мой брат вверил его мне, когда отправил его из Миссури сюда жить со мной. И я не собираюсь подводить Отиса.

Бартоломью подошел ближе и вперил в нее взор, способный валить деревья:

– Ты прекрасно знаешь, что у Отиса не было выбора. Причард приехал сюда, не сообщив ничего своим родителям, не говоря уже о том, чтобы получить их разрешение.

– Но Отис позволил ему остаться, что доказывает, что…

– Это доказывает только то, что твой брат оказался достаточно умен, чтобы сообразить, что его оставили в дураках. Какой прок был бы Отису от того, что он приказал бы Причарду вернуться? Святые угодники, женщина, парень уже взрослый! Он может ехать, куда ему заблагорассудится.

– Ему нужна была женщина, которая заменила бы ему мать, ведь Эфрония умерла, когда он был совсем еще юным, вот он и решил приехать ко мне.

– Ну и дурак! – Бартоломью направился к дому – ему надоело спорить с Хестер, Внутри была девушка, полная солнца, как платье, которое она носила, и он собирался вобрать в себя столько ее очарования и ума, сколько можно, даже если между ними будет молчаливое пространство комнаты.

Хестер думала по-другому. Она схватила его за руку:

– Что ты имеешь в виду? Я всегда хотела мальчугану только добра, и он меня любит.

Бартоломью резко повернулся к ней. Его темные глаза сверкнули, как вулканическое стекло, высекающее искры при ударе о камень.

– Он боится тебя, Хестер. Ни больше, ни меньше. Если ты помешаешь его женитьбе, я прослежу за тем, чтобы его преподобие и все твои друзья здесь узнали самые красочные подробности из твоего прошлого.

– Нет! – под его холодным неумолимым взглядом она попятилась, но уперлась спиной в куст рододендрона – дальше отступать было некуда. Бартоломью по-прежнему наступал на нее, его широкие плечи загораживали последний свет заходящего солнца.

– Тебе кажется, что ты можешь страхом привязать нас всех к себе, Хестер, но не обманывай себя, страх – это не любовь.

Хестер презрительно рассмеялась.

– Насчет тебя, Бартоломью, я никогда и не обманывалась. В тебе нет никакой любви, раз ты можешь угрожать мне подобным образом.

Он навис над женой, вынуждая ее отступить еще дальше в кусты, пока ее лицо не очутилось в обрамлении толстых, жестких листьев, запах которых ударил ему в нос.

– Для тебя у меня нет любви. Но это не остановило тебя семь лет назад, когда ты запустила в меня свои когти, правда?

Только причиной того, что я тогда поступил так, была честь, а не страх. Может быть, тебе стоит запомнить это; страх – значительно более сильный стимул, чем чувство долга.

Глаза у нее стали огромными, приобрели зеленый оттенок, как у листьев рододендрона, и расширились от страха. Впрочем, он знал, она никогда не признается в том, что напугана до смерти.

Хестер увидела, как под рубашкой Бартоломью напряглись бицепсы – он сжал кулаки. Он мог переломить ее пополам, и, Бог свидетель, она на это напрашивалась. И все-таки она не могла удержаться, чтобы не позлить его еще чуточку.

– А как насчет похоти, Бартоломью? Как далеко ты позволишь своей похоти завести тебя? В постель этой шлюхи? Разве ты не взял то, что она, без сомнения, предлагала тебе, наставив рога моему бедному глупому Причарду еще до того, как он лег с ней в постель сам?

Бартоломью нанес удар раньше, чем осознал свое желание сделать это. Его рука взлетела к щеке и упала, когда она выпрямилась перед ним. Красный отпечаток ладони у нее на щеке вызвал в нем еще более сильное чувство стыда, чем то, что он чувствовал за жаркую ночь, проведенную в постели с Эри. Их взгляды встретились, и на какое-то безумное мгновение ему показалось, что он увидел в глазах Хестер вспышку страсти.

– Отлично, – Хестер легонько отодвинула листья от кружевных оборок, которые украшали ее рукава – она всегда одевалась, как капризная маленькая девочка. – Теперь мы знаем, что ты запросто можешь ударить беззащитную женщину, не так ли?

Извинение уже готово было сорваться у него с языка, но прежде, чем он успел вымолвить хоть слово, она добавила:

– Первый раз вижу, что ты ведешь себя как мужчина. Давно пора, по-моему.

Ошеломленный и растерянный Бартоломью смотрел, как Хестер обходит сад Анны Кетчем и входит в дом через кухню. Затем какое-то движение привлекло его взор к застекленным створчатым дверям библиотеки – там мелькнули желтые юбки. Эри видела все.

Чувствуя себя униженным, Бартоломью поспешил к дверям библиотеки, но комната, в которую он вошел, оказалась пустой. Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался по задней лестнице вверх и успел услышать, как щелкнул замок комнаты Эри. Посмотрев по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, он постучал и позвал ее. Никакого ответа. Он повернул ручку, убедился, что дверь не заперта, и быстро вошел внутрь. Эри сидела в уголке у эркера, выходящего на задний двор. Она обхватила колени руками, поджав ноги под себя, так что они не были видны из-под юбок.

– Бартоломью, вам не следует здесь находиться, – она вскочила на ноги и поспешила к нему.

Он взял ее руки в свои и прижал их к груди.

– Ты все видела, не так ли?

– Да.

Она не отвела глаза, и он не увидел в них ни отвращения, ни неодобрения. Он отпустил ее руки, крепко обнял и прижал к себе.

– Милая моя Эри, ты – настоящее сокровище.

Это был крик отчаяния. В ее объятиях он чувствовал себя так спокойно и счастливо! Как он мог бросить ее? Как он мог вернуться к Хестер? День за днем жить и мириться с ее холодным презрением, ее издевкой, ее нытьем и жалобами.

Эри принадлежит ему. Как он может отступить и отдать ее Причарду? Его пронзила такая острая боль, что он подумал, что умирает, и умереть было бы для него наилучшим выходом из сложившейся ситуации.

Бартоломью постарался отогнать мучившие его мысли. Эри никогда не будет принадлежать ему, и лучше свыкнуться с этой мыслью.

Отстранив Эри от себя, он пристально поглядел ей в глаза. Его голос был полон сурового презрения к самому себе:

– Поверишь ли ты мне, если я скажу, что до сегодняшнего дня никогда не поднимал руку на женщину? Я раньше никогда не терял самообладания с Хестер, но…

Эри прижала пальцы к его губам, заставив его умолкнуть.

– Я знаю. Это из-за меня, правда?

Он уже открыл рот, чтобы солгать, но понял, что не сможет этого сделать.

– Чтобы не вызвать ее ревности, Эри, тебе нужно было быть совершенной уродиной.

Она отвернулась.

– Может быть, но ведь мы оба знаем, что я заслужила враждебное отношение с ее стороны, не так ли?

Бартоломью отрицательно покачал головой, подошел к окну и оперся рукой о раму, глядя в сгущающиеся сумерки.

– Она всегда была злой и язвительной женщиной. Без сомнения, здесь есть и моя вина.

– Я не верю в это. Тысячу раз я думала о вашей женитьбе, о том, какая она, ваша жена. Но стоило мне встретиться ней, и я все поняла.

Он резко развернулся к Эри, пораженный ее мягким тоном.

– Она сама себя не любит, Бартоломью. В ваших глазах она видит отражение ее собственной ненависти к самой себе, и она не может простить вам этого. Она нуждается в добром отношении.

– Как же! Доброе отношение, – он резко уселся на скамью у окна и мрачно уставился на пустынный сад. – Когда она первый раз появилась у нас, то казалась такой уязвимой, такой… потерянной. Мне стало жаль ее. Папа сказал, что у меня совершенно дурацкие представления о женщинах. Он был прав – я видел в Хестер трагическую героиню, страдающую от несправедливости жестокого мира.

Он коротко рассмеялся, но в его смехе звучала горечь.

– Когда папа умер и она поняла, что я в ней больше не нуждаюсь, что она снова осталась без крыши над головой, она…

Он соскочил со скамьи пошел к двери. Дела и так были слишком плохи. Ему вовсе не хотелось, чтобы у Эри появились дополнительные причины не любить Хестер. Или жалеть его. Положив руку на дверную ручку, он приостановился.

– Не слишком доверяйте ей, нимфа. Хестер никогда ничего не забывает и не прощает.

Беспокойство Эри возросло, когда они взошли на борт парохода «Генриетта Вторая» у Франт-стрит и пароход, пыхтя, двинулся вверх по реке, почему-то называющейся «Хоквартонская топь». Ей стало нехорошо, когда палуба под ногами начала раскачиваться. Она посмотрела через борт на темную воду и постаралась совладать с охватившей ее паникой. Топь выглядела как самая обычная река, но в месте слияния с рекой Тилламук эта река расширялась, а перед впадением в залив достигала четверти мили в ширину.

Она не ожидала, что залив окажется таким большим. Место на северном берегу под названием «Бэй-Сити», которое ей показал Бартоломью, выглядело темным неясным пятном. Южный берег, на котором высился покрытый папоротниками и зарослями бузины утес, был близко, но не настолько близко, чтобы страх Эри уменьшился. Если бы пароход затонул на реке, у нее был бы шанс добраться до берега, но в море это выглядело безнадежным. Вода была серой и мрачной, и она вздрогнула, когда подумала, какие ужасные вещи могут скрываться под ее покрытой зыбью поверхностью.

Прямо по курсу лежала длинная отмель, укутанная туманом, – она отделяла океан от залива. Темное, мрачное небо было сплошь затянуто облаками. Над головой кружили чайки, и их меланхолические крики навевали на Эри чувство одиночества. Она плотнее запахнула накидку, пытаясь стряхнуть с себя страх, который все сильнее охватывал ее.

– Во время отлива все выглядит совершенно по-другому, – сказал Бартоломью, подойдя и остановившись рядом с ней.

– Вы имеете в виду, что океанские приливы и отливы влияют на чистоту воды?

Услышав его вымученный смешок, Эри взглянула на него через плечо. Она заметила Хестер, которая в наряде из грубого черного бомбазина с большим количеством черных же оборок и кружев выглядела так, будто она пришла на похороны. Хестер со своего места на корме парохода бросала на них сердитые взгляды – она не осмеливалась бросить свою новую этажерку и подойти к ним.

Эри была потрясена, когда впервые столкнулась с Хестер. Она выглядела намного старше Бартоломью и была ужасно костлявой, ее волосы были мягкими и тонкими, а уголки рта – постоянно опущенными вниз. Чувство вины, мучившее Эри еще до встречи с Хестер, усилилось во много раз. Эри тихонько вздохнула. Ей надо постараться завоевать расположение Хестер. Ради Бартоломью.

– Во время отлива все это превращается в затянутую грязью отмель, и только кое-где струятся ручейки воды, – Бартоломью обвел залив рукой. – Поэтому приходится выходить в море только тогда, когда прилив подходит к высшей точке, иначе вы можете оказаться по колено в грязи, и вам придется тащить пароход на себе.

Эри перевела взгляд на темную и грязную воду.

– Так это на самом деле морская вода или нет?

– В залив впадают пять рек, так что это, скорее, нечто среднее между морской и речной водой.

Бартоломью посмотрел на свои руки, которыми он с такой силой вцепился в поручни, что костяшки пальцев побелели.

– Как ваш желудок? Вас все еще поташнивает?

– Да, и очень сильно. Я полагаю, вы считаете меня глупой, потому что я боюсь пароходов.

– Я думаю, что вы боитесь не пароходов, а воды.

Эри улыбнулась. Как хорошо, когда он рядом, такой уверенный в себе и бодрый!

– Конечно, вы правы. Однажды, когда мне было семь лет, отец повез нас кататься на весельной лодке по реке Огайо. Водная гладь казалась мне огромной, а лодка – крошечной. В ней я чувствовала себя такой уязвимой! Мне никогда не приходилось испытывать такого чувства страха раньше, ни до того, ни после.

– И вы по-прежнему испытываете те же ощущения при виде воды?

– Да. По-прежнему.

Они смотрели друг на друга, счастливые уже от того, что стоят рядом. Эри ощущала их взаимное притяжение, искру, которая, казалось, всегда проскакивала между ними, когда они оказывались рядом, и страстно жаждала оказаться в его объятиях. Ей мало чувства уюта и безопасности, которое давало его присутствие! Ей нужно было прикоснуться к нему и знать, что он испытывает такое же желание. Но этого не произойдет больше никогда. Хестер позаботится об этом.

– На что это вы смотрите?

Услышав ворчливый голос Хестер, Бартоломью небрежно отошел в сторону и сказал:

– Я объяснял мисс Скотт, что воды залива состоят из пресной воды рек и морской воды.

Бартоломью оглянулся на морской простор, чувствуя восторг, который всегда охватывал его при виде океана, особенно после долгого пребывания на суше. Он попытался представить, что Хестер нет рядом, но он ощущал ее присутствие, как иногда ощущал приближающуюся опасность.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Хестер?

– Конечно, на что это ты намекаешь?

– Я ни на что не намекаю, Хестер. Любой может заболеть морской болезнью. Это вовсе не означает, что ты…

– Я сказала, – перебила она его голосом, несколько менее допустимым в обществе, чем тот, который Эри слышала до сих пор, – что я не больна. Я не доставлю тебе удовольствия видеть меня валяющейся в трюме этой посудины и стонущей, как побитая собака.

– Хестер…

Эри вмешалась в надежде предотвратить ссору, произнеся вслух первое, что пришло ей в голову:

– А на маяке есть собаки?

Хестер презрительно фыркнула.

– Нет и быть не может. Собаки – не только умопомрачительно нечистые, но и невыносимые вонючие создания. Я бы не потерпела ни одной из этих гарпий рядом с собой.

–Ты снова читала словарь, Хестер?

Бартоломью произнес эти слова так тихо, что Эри не была уверена, что расслышала их, но Хестер уставилась на него с такой злобой, как будто хотела столкнуть его за борт. Затем, сопровождаемая шорохом черных бомбазиновых юбок, она развернулась на каблуках и начала осторожно пробираться на корму, к своей модной этажерке. Эри повернулась к поручням – ей пришлось вцепиться в них, когда в пароход ударила волна и он вздрогнул от носа до кормы. Она вглядывалась в утренний туман, пытаясь разглядеть сквозь него пристани Барнагата, и по-прежнему ощущала спиной злобный взгляд Хестер.

Интересно, насколько племянник Хестер похож на нее? Мысли Эри перенеслись к ее грядущему замужеству, и ее страх перед водой уступил место сомнениям в правильности того, что она собирается сделать.

Прошлым вечером, проводив Эри до ее комнаты, Бартоломью вручил их багаж попечению пароходной компании и отправил телеграмму Причарду, чтобы во время следующего прилива тот встречал их с лошадьми в Барнагате. После этого Бартоломью нанес визит своему брату Кельвину на старой ферме Нунов и возвратил повозку и упряжку лошадей, которых он одолжил для поездки в Портленд.

В любой момент «Генриетта Вторая» могла вынырнуть из тумана и причалить к маленькой деревянной пристани городка, в котором всего-то и было что почтовое отделение, школа и несколько разбросанных там и сям домишек. Когда это произойдет, Эри наконец-то встретит мужчину, за которого она должна выйти замуж. Человек, который будет лежать рядом с ней в постели каждую ночь, до конца ее жизни.

При мысли об этом ей стало дурно. Она закрыла глаза и стала молиться: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы мы понравились друг другу».

– Я вижу, Причард получил мою телеграмму.

При звуках голоса Бартоломью Эри открыла глаза. Теперь туман окружал их со всех сторон, создавая ощущение, что раскачивающийся корабль вознесся в облака, отчего ее чувство тошноты только усилилось. Но впереди, не далее чем в пятидесяти ярдах, была видна пристань. Рядом ожидала упряжка лошадей. В некотором отдалении от берега располагалось небольшое здание, выделяющееся на фоне вечнозеленых деревьев темным и мрачным видом, напоминавшим черное платье Хестер, – почтовое отделение Барнагата.

Из здания вышел стройный молодой человек и побежал к пристани, размахивая руками. Сердце Эри учащенно забилось. Был ли это ее будущий муж?

Дети, от загара темно-коричневые, как спелые ягоды вишни, с черными волосами и глазами, повскакали со своих мест на пристани и принялись вытаскивать из воды удочки, когда пароход осторожно приблизился и причалил. Но Эри видела только того молодого человека. Он был худощав, со светлыми волосами и глазами – совсем не похож на Бартоломью.

Стук дерева о дерево заставил ее перевести взгляд обратно на пароход. Прямо перед ней, рядом с бортом корабля, вверх и вниз раскачивалась пристань. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Ее желудок мгновенно взбунтовался. Она глубоко вдохнула соленый морской воздух, чтобы отогнать тошноту. В голове и в ушах у нее звенело. Кто-то кричал: «Дядя Барт, эй, дядя Барт!» – но звук был отдаленным и слабым.

– Мы прибыли, Эри. Теперь вы можете сойти с корабля.

Эри узнала голос Бартоломью и почувствовала тепло его руки, когда он накрыл ее руку своей. Она с трудом проглотила комок в горле, сконцентрировав внимание на этой большой знакомой руке, и тошнота отступила. Эри затем подняла глаза. Он нежно ей улыбался.

– Отпустите поручни, нимфа. Вы уже в безопасности.

Но она не могла сделать этого. Весь мир кружился вокруг нее в водовороте, и вращение это все убыстрялось и убыстрялось.

Рядом раздалось шуршание жесткой ткани, за которым последовал скрипучий голос Хестер:

– Что это с ней, Бартоломью? Она загораживает проход. Я хочу сойти. А тебе следует немедленно переправить мою этажерку на пристань, да так, чтобы ее не поцарапали.

– Ей дурно, Хестер. Мне кажется, сейчас ее стошнит.

Эри видела, как шевелились губы Бартоломью, и откуда-то издалека до нее доносился его голос. Ее желудок больше ей не повиновался. Пока ей удавалось не отрывать взгляд от Бартоломью и не смотреть вниз, она могла бороться с тошнотой и страхом. Она попыталась дышать медленно и глубоко, по все, что ей удавалось, это судорожно хватать открытым ртом воздух. Сильные пальцы отрывали ее руки от поручней. Внутри нее все кричало: «Нет! Нет, я упаду за борт!» – но с губ ее не сорвалось ни звука.

– Это она, дядя Барт? Это она?

Эри поняла, что голос принадлежит Причарду Монтиру. Наконец пришло время познакомиться со своим суженым, если только она сумеет оторвать взгляд от воды, чтобы посмотреть на него. Но она не могла этого сделать.

– Убери девчонку отсюда, Бартоломью. Я сказала тебе, что хочу сойти с корабля. Сейчас же!

Рот Эри увлажнился. В животе у нее начались конвульсии.

– Я пытаюсь, Хестер. Поддержи ее, чтобы она не упала, когда я сниму ее руки с поручней.

– Я? Сам держи ее, это ты привез ее сюда.

– Что с ней, дядя Барт? Она вся позеленела.

Держаться Эри было не за что – кто-то отрывал ее пальцы от поручней. Корабль завертелся, и у нее закружилась голова. Ей надо броситься на середину парохода, иначе она упадет за борт! Одну ее руку уже оторвали от поручней, кто-то принялся за другую. Она больше не могла сопротивляться. Налево, двигайся налево, чтобы, если ты упадешь, все равно остаться на палубе.

– Спокойнее, Эри, все в порядке. Держи ее, Хестер. Я не могу управиться в одиночку.

– Дядя Барт?

Другая рука Эри оторвалась от поручней. Окружающие предметы, цвета и краски пустились в дикий перепляс. Она посмотрела вниз, пытаясь уцепиться за что-либо взглядом. Борт корабля качался вверх-вниз, вверх-вниз. Каждый раз, когда он опускался вниз, Эри видела на пристани ноги в черных ботинках и синих морских брюках. Желчь подступила у нее к горлу. По вкусу она напоминала протухшие рыбьи внутренности. Эри попыталась проглотить ее. Она падала.

«Налево, падай налево».

Она пошатнулась, и тут же сильная рука схватила ее за талию, случайно нажав ей на живот.

Эри стошнило.

Рядом завизжала женщина. В голове Эри на мгновенье возникли жесткие черные сборчатые юбки, затем она потеряла сознание.