Дант отыскал Беатрис и Фебу в Музыкальной комнате. Они сидели рядышком на скамейке перед клавесином. Беатрис показывала девочке, как правильно расположить руки на клавиатуре. Зрелище было удивительно естественное, словно это были мама с дочкой.

Дант не сразу обнаружил себя. Он наблюдал за ними от дверей. Беатрис играла какую-то простенькую пьеску, а он внимательно рассматривал Фебу, сидевшую рядом с ней.

Если поначалу он пытался, по крайней мере, в душе, оспорить свое отцовство, о котором столь безапелляционно заявила мисс Стаутвел, то теперь у него не осталось никаких сомнений. Феба была его дочерью. У нее были его волосы. «Черные, будто дерби-ширский песчаник» — как любила говаривать миссис Лидс. От матери же ей достались глаза небесно-голубого цвета. Дант еще не видел ее улыбки, но знал наперед, что, когда девочка улыбнется, глазки ее зажгутся, словно усыпанное звездами ночное небо. Как они зажигались у Элизы…

Она была его плотью и кровью, и все же, приглядевшись, он увидел в тонких чертах ее лица Элизу. От матери же к ней перешла и врожденная грация.

Дант улыбнулся, когда Феба повторила вслед за Беатрис несколько коротких тактов, сделав всего лишь одну ошибку.

— Весьма недурно, Феба, — проговорил он, входя наконец в комнату.

Девочка заметно вздрогнула. Отражение радости с ее личика исчезло, и вновь обнаружили себя тени страха. Столь разительная перемена не могла укрыться от Данта. И он понял, что у девочки это — результат давней привычки. «Уж не побивал ли ее Овертон? Если так, я убью негодяя!»

Дант улыбнулся дочери:

— Не бойся, Феба. Тебе никто не сделает ничего плохого.

Феба молча смотрела на него. Похоже, ей даже в голову не приходило, что с Дантом можно разговаривать. Взгляд ее был исполнен такого страха, словно она думала, что он ее сейчас проглотит.

Дант опустился перед ней на корточки, прилагая все усилия к тому, чтобы не испугать ее еще больше.

— Насколько я понял, ты выдержала длительное путешествие. Мой управляющий Ренни сказал, что ты ничего не ела в течение всего дня. Ты голодна?

Девочка долго смотрела на него, ничего не отвечая, потом медленно кивнула.

— Миссис Лидс, наша повариха, готовит лучшие в мире имбирные пряники с патокой. Хочешь имбирного пряника?

Феба снова кивнула.

— Уж я-то знаю, что у нее постоянно лежит на кухне готовый пряник. Хочешь сходить туда и попробовать? И запить его добрым стаканом молока, а?

— Да, спасибо, сэр.

Голосок у нее был тонкий, слабый. У Данта сердце сжалось, когда он услышал его. Внезапно он твердо решил приложить все усилия, чтобы эта малышка больше не знала в жизни страха. И еще он понял, что готов ради нее пойти на все. Даже на смерть.

— Подожди-ка, я пойду сейчас поищу Ренни, чтобы он проводил тебя на кухню.

Но управляющего искать не пришлось, ибо он как раз появился в дверях.

— Ренни, дружище, будь любезен, проводи леди Фебу на кухню и проследи за тем, чтобы миссис Лидс угостила ее хорошим куском своего имбирного пряника и молоком.

Ренни кивнул:

— Будет исполнено, милорд.

Дант вновь перевел глаза на Фебу:

— Это Ренни. Он очень добрый и любит детей. В особенности таких хорошеньких малышек, как ты. Иди с ним. Он отведет тебя к миссис Лидс, которая даст тебе имбирный пряник, как я обещал. И может, даже добавит к нему лимонный крем.

Малышка оглянулась на Беатрис, словно спрашивая разрешения уйти. Девушка мягко улыбнулась ей. Тогда Феба перевела глаза на Ренни, поколебалась еще несколько мгновений, потом слезла со скамейки и медленно пошла к нему. На полпути она вдруг остановилась и обернулась.

— А где мисс Стаутвел? — спросила она. Дант не знал, что ей на это ответить. Несмотря на ту неприязнь, которой он сразу же проникся к гувернантке, он понимал, что мисс Стаутвел действительно является единственным знакомым Фебе человеком. Он не исключал того, что ее отъезд может огорчить девочку, вместе с тем Дант не мог лгать.

Он решил как можно мягче сказать дочери правду:

— Мисс Стаутвел уехала. И не вернется. А ты останешься теперь жить здесь, со мной.

Феба подумала над сказанным.

— Ага, — отозвалась она просто, повернулась к Ренни и вложила в его ладонь свою маленькую ручку. Они вместе вышли из комнаты.

— Очаровательный ребенок, — сказала Беатрис, как только они с Дантом остались одни. — Такая сообразительная.

— Да, это верно, — задумчиво проговорил Дант и надолго замолчал. Потом сказал: — Вам, наверное, интересно узнать, что же все-таки произошло?

— Это не мое дело, лорд Морган.

Дант не пожелал с этим согласиться. Он чувствовал внутреннюю потребность объяснить ей, сделать так, чтобы она поняла. Он должен был сделать это.

— Мне хочется, чтобы вы все же узнали правду, Беатрис. Порой она бывает не такой страшной, как слухи.

Беатрис повела плечами:

— Как вам будет угодно.

Дант оперся локтем о клавесин и задумался. Через несколько мгновений он внимательно посмотрел на девушку и сказал:

— Видите ли, Беатрис, прежде мне приходилось совершать в жизни кое-какие вещи, которыми нельзя гордиться.

— Полагаю, вам сложно будет найти человека, который бы не сказал про себя то же самое, Дант. Лично я не знаю безгрешных людей.

Дант улыбнулся. Для девушки, лишившейся памяти, она была весьма искушена в этой жизни.

— Ага, вот слова человека, которому нечего стыдиться своих поступков.

— Откуда вы знаете? Может быть, я, напротив, совершила в прошлом что-то такое ужасное, что у меня даже отшибло память. Может быть, это даже хорошо, что я теперь ничего не помню. Кто знает, что я творила в прежней жизни? Я просто не могу вспомнить, но это еще не значит, что ничего не было на самом деле.

— Если бы от ужасных поступков у всех людей отшибало память, я давно бы уже ее лишился. Беатрис коснулась его руки:

— Я убеждена в том, что вы не совершили ничего такого. Порой человеку, когда он наедине с самим собой, свойственно преувеличивать тяжесть содеянного. Но стоит поделиться этим с кем-нибудь, как становится ясно, что все в действительности не так плохо.

Дант глубоко вздохнул.

— Феба моя дочь, но ее мать никогда не была моей женой.

За этим последовала секундная пауза, после которой Беатрис проговорила:

— Ну и что в этом такого удивительного?

— Собственно говоря, она была чужой женой.

— О…

Дант продолжал:

— Я хорошо помню тот теплый и мягкий вечер, когда познакомился с Элизой. В Уайтхолле, точнее на лужайке у самой воды, был бал-маскарад. Я почему-то отошел в сторонку, уж не помню, с чего это вдруг. Но зато отлично помню, что услышал в темноте женский плач. Это рыдала Элиза… Я завернул за ограду и увидел ее. Она сидела на каменной скамейке под деревом, закрыв лицо руками. У меня до сих пор стоят перед глазами ее узкие плечи, которые сотрясались от рыданий. Я отвлек ее своим появлением. Она тут же попыталась спрятать от меня свое горе. Я предложил ей носовой платок и спросил, могу ли я чем-нибудь помочь. В ответ она снова разрыдалась.

Дант умолк на минуту, В тот вечер он не искал себе подружки, ибо у него тогда уже была одна. Он сам так до конца и не понял, что заставило его тогда сесть рядом с ней. Может быть, печальный блеск в ее глазах, беспомощность, написанная на освещенном луной лице? Но он сел рядом и обнял ее, давая выплакаться. А то, что последовало за этим, было уже неизбежным.

— Почему она плакала? — спросила Беатрис.

— Я узнал, что она незадолго до того вышла замуж, но почти весь медовый месяц провела в одиночестве. Ибо после неудачной брачной ночи, к которой она была не подготовлена, ее муж, маркиз Овертонский, предпочитал проводить время в обществе других женщин. При этом он не упускал случая оскорбить Элизу и выразить свое отвращение к ней. Он говорил ей, что она ни на что не годна. Говорил постоянно. И в результате загнал ее этим в угол. Какой же человек выдержит, если ему без конца будут вдалбливать мысль о его полной никчемности? Я как мог утешил ее, и мы… — он сделал паузу, подбирая нужное слово, — стали встречаться. Это продолжалось несколько месяцев.

— Вы полюбили ее? Дант покачал головой:

— Боюсь, все не так просто. Судя по всему, Элиза прониклась ко мне довольно сильным чувством. Возможно, с ее стороны и была любовь, но я, увы, не поднялся до таких высот. Я был к ней неравнодушен, но любовью это вряд ли можно было назвать.

— По крайней мере, вы не обманывали ее насчет этого.

— Да, Беатрис, меня можно обвинять в чем угодно, но только не в отсутствии честности. Видите ли, я просто не умею ловко врать. Да, я никогда не пытался уверить Элизу в том, что люблю ее. А сейчас, когда я узнал все про Фебу… я пришел к заключению, что Элиза, узнав, что беременна, решила прекратить нашу связь. Она так ничего и не сказала мне про ребенка. О существовании Фебы я узнал только сегодня.

— Это можно было понять по выражению вашего лица, — сказала Беатрис. — Но отчего мать девочки вдруг решилась открыть всю правду только сейчас? И почему она отослала от себя дочь?

— Элиза умерла. В начале года ее забрала чума, а маркиз узнал все про Фебу из одного письма, которое нашел, разбирая личные вещи жены после ее смерти. Она сама написала это письмо мне. Несколько лет назад. Но так и не отправила. В письме говорилось, что я настоящий отец Фебы. Узнав об этом, маркиз решил избавиться от ребенка, потому и прислал его мне.

Беатрис нахмурила брови:

— Это недостойный поступок. Как же можно сначала любить девочку, а потом вот так просто избавиться от нее?

— Как я уже говорил, маркиз не являлся образчиком человеческой добродетели. Вы заметили тот страх, который появился на лице у Фебы, когда она увидела меня? Откуда это? От маркиза, который, возможно, являлся единственным мужчиной, которого она видела в жизни. И девочка посмотрела на меня так, как она привыкла смотреть на него. Беатрис рассердилась:

— Ну что ж, в таком случае это даже хорошо, что он прислал ее сюда!

Дант внимательно взглянул на нее. Про Элизу Беатрис молчала. Тогда он решил ей помочь:

— Значит, вы не считаете меня негодяем после того, что я рассказал вам про себя и мать Фебы?

— Не говорите глупостей, Дант. Вы дали утешение несправедливо обиженному человеку. Как можно судить вас за это? Если бы вы раньше знали о существовании Фебы, я уверена, вы давно уже приняли бы на себя ответственность за нее, ибо так поступил бы любой джентльмен.

— Но джентльмен, если уж на то пошло, не стал бы связываться с замужней женщиной.

— Значит, вам хотелось, чтобы мать Фебы всю жизнь прожила с человеком, который так обращался с ней? И никогда не узнала истинного счастья? Это, конечно, был брак по расчету?

— Разумеется.

— А вот я считаю, что замужество никогда не должно превращаться в сделку. Это всегда плохо заканчивается. — Она посмотрела на него и прибавила: — Честно говоря, даже не знаю, откуда во мне взялось столь твердое убеждение, но я действительно так считаю.

Дант улыбнулся:

— А вы вольнодумствуете. Беатрис поднялась:

— Возможно. Но зато я точно знаю, что от всех этих рассуждений страшно проголодалась. Не хотите ли отведать вместе со мной имбирного пряника, милорд?

На этом разговор был закончен.

Дант заглянул в комнату, освещенную всего одной свечой. Феба сидела на постели, на ней была белая ночная рубашка, волосы струились по плечам темными волнами. Она неподвижно смотрела на что-то зажатое в руке.

— Привет, — проговорил Дант, заходя. Феба тут же спрятала предмет своего интереса в кулачке. Только потом она повернулась к Данту и молча посмотрела на него.

Дант подошел и опустился на краешек постели.

— Тебе нравится твоя новая комната, Феба?

— Да, сэр.

— Я сам жил здесь в детстве. А на подоконнике, вон там, у меня были расставлены деревянные солдатики. По ночам, когда все в доме спали, я любил болтать с ними. Они всегда были очень внимательными слушателями. Где они сейчас? Наверное, свалены где-то на чердаке. Если хочешь, я мог бы поискать их и…

Она продолжала молча смотреть на него.

Дант улыбнулся:

— Впрочем, что это я? Разве маленькие девочки играют с солдатиками?

Она не ответила. Тогда Дант решил сразу перейти к делу:

— Феба, ты, наверное, не совсем понимаешь, почему тебя привезли сюда?

— Вы мой отец, — просто ответила она.

— Да, это верно. Но ты понимаешь, что это значит?

— Да. Тот человек, за которого мама вышла замуж, на самом деле не был моим отцом. Мама иногда рассказывала мне про вас. Она говорила, что вы настоящий джентльмен. Но я не должна была никому говорить… Это была наша с мамой тайна. Но мама не смогла ее скрыть.

Дант пораженно уставился на нее:

— Ты не по годам смышленая, Феба.

— Мама говорила, что не хочет, чтобы я росла так же, как она. Вот я уже умею читать и могу написать свое имя. Меня мама научила. А еще я умею немного считать. Мама говорила, что девочек никогда ничему не учат, потому что люди не хотят, чтобы они были умными. Мама говорила, что это неправильно и что она не хочет, чтобы я росла такой.

— Твоя мама была очень умной женщиной. Но ее нет, и остался я, твой отец. Поэтому теперь ты будешь жить здесь, со мной. Ты не хочешь?

— Мисс Стаутвел говорила, что вы, скорее всего, отправите меня в закрытый пансион. А еще она говорила, что если вы папист, то отправите меня в мона… в мона…

— В монастырь?

— Да. Она сказала, что такие мужчины, как вы, не любят возиться с маленькими детьми. Они отсылают их в монастырь, где те живут, пока не подрастут и пока отцы не выдадут их замуж за тех, кого подобрали для них. Вы скоро отправите меня в монастырь, сэр?

Дант нахмурился:

— Нет, Феба, не скоро. Точнее, я тебя вообще никуда не отправлю. Во-первых, я не католик, хотя среди моих друзей есть и католики. Все они очень милые люди. Вера не может сделать человека плохим.

— А мисс Стаутвел говорит, что паписты злые.

— Мисс Стаутвел ошибается как в этом вопросе, так и во многих других. Что еще она тебе говорила?

— Она говорила, что моя мама — блудница, а вы — повеса, который соблазнил мою маму и жил с ней, когда она была чужой женой.

«Боже мой, воистину мегера!»

Дант был искренне рад, что отправил эту несносную мисс Стаутвел, ибо, если бы она сейчас еще находилась в Уайлдвуде, он пошел бы к ней и задушил ее голыми руками.

— Она говорила, что я неза… незаконно…

— Незаконнорожденная, — договорил за нее Дант.

— Да, и что это позор. Что я никому не буду нужна такая. Она говорила, что, если я буду плохо себя вести, вы меня побьете. Она требовала, чтобы я была тише воды, ниже травы и подавала голос только тогда, когда меня об этом попросят. И тогда я вырасту и стану гувернанткой, как она.

«Вот уж нет, черт возьми!»

Дант глубоко вздохнул и медленно выпустил из себя воздух. Не сделай он этого сейчас, то через секунду уже засадил бы кулаком в стену.

«Нет, задушить ее мало. Ей самое место в аду за то, что она вбила в голову ребенка весь этот бред!»

— А теперь, Феба, послушай меня, пожалуйста, очень внимательно. Тебе нечего стыдиться себя и своей матери, потому что она, как и ты, была очень хорошим человеком.

— Мама рассказывала мне по ночам сказки.

Дант вдруг представил себе Элизу, сидящую у кроватки Фебы, как вот он сейчас сидит, и рассказывающую засыпающей дочери сказки. Элиза всегда любила их, верила в рыцарей. Поразительно, как ей удалось сохранить все это в своем сердце, живя рядом с таким мужем…

— А мисс Стаутвел говорила, что сказки — это творение дьявола, — сказала Феба, выведя его из состояния задумчивости.

— Мисс Стаутвел — сама творение… — Он вовремя спохватился. — Феба, мисс Стаутвел — плохая женщина, раз говорила тебе такое. Все это неправда. Мисс Стаутвел совсем не такая, какой была твоя мама, поэтому и врала тебе. Она тебя когда-нибудь наказывала?

— Однажды она ударила меня по руке тростью. За то, что я взяла на кухне сладкий пирожок. Я заплакала. А мисс Стаутвел еще лишила меня ужина.

— Ты любила свою маму, Феба?

— Да, сэр, очень. Она была совсем не такая, как мисс Стаутвел. Она говорила, что мисс Стаутвел — сухарик…

— Как? — недоуменно переспросил Дант. Феба встряхнула кудряшками и поправилась:

— То есть сухарь. А как это?

— Когда человека называют сухарем, Феба, это значит, что он не обращает внимания на то, что своими словами или поступками причиняет ближним боль.

— Прямо как мисс Стаутвел.

— Именно. И поскольку она сухарь, ты не должна придавать значения всему тому, что она тебе наговорила. Она плохая женщина, и поэтому я выгнал ее.

— Я рада, что вы ее выгнали. Мама тоже хотела это сделать, но он не дал ей.

— Маркиз? Феба кивнула.

— Ты должна всегда так думать о своей маме, девочка, как сейчас думаешь.

— Она играла со мной и с моими куклами. И еще пела.

— Всегда помни об этом. Но забудь все, что тебе говорили про нее мисс Стаутвел и маркиз, ибо они ее не знали, как мы с тобой знаем.

Феба нахмурилась, потом тоненько проговорила:

— Я скучаю по маме.

С этими словами она вытянула перед собой руку и разжала кулачок. Дант увидел маленький медальон на тонкой золотой цепочке. С медальончика смотрел портрет Элизы.

Он грустно взглянул на ее лицо.

— Я знаю, что ты скучаешь по ней, Феба. Держи медальон при себе, и мама всегда будет рядом. Всегда. — Он сделал паузу. — Хочешь еще что-нибудь спросить у меня?

Он готовился к вопросам о своих отношениях с Элизой. Почему не забрал ее от плохого мужа? Почему отпустил ее от себя тогда, в Лондоне? Почему с тех пор больше не пытался увидеться с ней? Дант сам сейчас задавал себе эти вопросы. Феба подняла на него глаза и спросила:

— А как вы называли своих солдатиков? Дант улыбнулся:

— Роялистами.

— Роя-лис-тами?

— Да, потому что они сражались за короля Карла I.

— Которому отрубили голову?

— Да. Его солдаты носили длинные волосы и красивые плащи. Они искусно владели шпагой. Я всегда хотел быть одним из них.

В глазах Фебы появился живой интерес.

— А вы сражались со шпагой, как они?

— Нет, я был слишком молод. Впрочем, обращаться со шпагой я научился.

— А вы покажете мне?

— Но девочкам разве… — Он запнулся. В самом деле, почему бы не показать дочери, как обращаться со шпагой? Элиза была бы не против. — Конечно, Феба, я покажу тебе… но сейчас уже поздно. Ты устала. Тебе пора спать.

Феба легла, и Дант укрыл ее одеялом. Девочка сжимала в маленькой руке медальон на тонкой цепочке. Когда они в последний раз встретились взглядами, Дант готов был поклясться, что глазами ребенка на него взглянула Элиза. Он улыбнулся.

— Спокойной ночи, малышка.

— Спокойной ночи, сэр. Дант пошел к двери.

— Сэр?

— Да, Феба?

— А вы завтра поищете своих солдатиков на чердаке?

— Пойдемте, — проговорил Дант, поднимая Беатрис с кресла. Книга, которую читала девушка, упала на пол.

— Что случилось? — встревожено воскликнула она. — Феба убежала? Может, ее выкрала эта ужасная мисс Стаутвел? Что с Фебой?

— Все в порядке. Мы мило поговорили, и она сейчас спит.

— Тогда в чем дело?

— Беатрис, нам предстоит кое-что сделать. Дант взял со стола у двери подсвечник и направился к лестнице. Поднявшись на третий этаж, он провел Беатрис по коридору и остановился около узкого пролета, шедшего наверх, к маленькой дверке в потолке.

— Куда это вы идете?

— Мы, Беатрис, идем на чердак. Мы! Только сейчас вспомнил, что во время нашей экскурсии совсем запамятовал познакомить вас с этой частью дома.

Беатрис недоуменно посмотрела на него. Может, он сошел с ума?

— Но это не обязательно.

— Пойдемте, пойдемте, бояться нечего. Привидения все давно повывелись, если не считать, правда, герцогини.

— Герцогини?

— Да, говорят, она была здесь в качестве гостьи на балу, который давал мой дед, первый граф Морган. По крайней мере, так считается, что она была здесь. Так вот, обнаружили ее на чердаке с отрубленной топором головой. Причем голову так и не нашли. С тех пор она время от времени появлялась там. Искала свою голову, как утверждают. Впрочем, наверняка никто не знает.

Беатрис посмотрела на Данта:

— Так почему бы вам просто не спросить у нее самой?

— Значит, вы все-таки не верите, Беатрис? Очень хорошо. Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. — Он передал ей подсвечник. — Подержите, а я пока открою дверцу.

Они вместе поднялись по узкой лесенке. Дант снял железный засов, и дверка распахнулась, стукнувшись о потолок. Дант пролез в образовавшееся темное отверстие в потолке, затем забрал у девушки подсвечник.

— Давайте руку, — проговорил он, усмехнувшись. — Обещаю, что верну ее. Он помог ей взобраться наверх.

Потолок был низкий, и Данту временами приходилось нагибаться. Беатрис из-за своего небольшого роста не испытывала подобных неудобств. Неверный огонь свечей отбрасывал на стены танцующие тени. Чердак был завален старыми дорожными сундуками и всевозможной мебелью.

— Что мы, собственно, ищем? — спросила Беатрис и всмотрелась в темный угол, где как будто закопошились крысы.

— Игрушечных солдатиков. Я обещал Фебе достать их, но завтра утром у меня свидание в поселке с одним из местных землевладельцев, так что времени не будет.

Беатрис улыбнулась. Дант мог бы послать на чердак за солдатиками слугу, но он предпочел сделать это сам, что Беатрис очень понравилось.

— Где мы начнем искать? Дант огляделся по сторонам.

— Я пойду вон туда, а вы посмотрите где-нибудь здесь. Далеко от выхода не отходите. — Он усмехнулся. — На тот случай, если вдруг герцогиня все же решит нанести сюда визит.

— В таком случае, может быть стоит сразу послать за чаем? — тем же тоном ответила Беатрис. — Впрочем, прошу прощения, у нее же нет головы и принять наше угощение ей будет несколько затруднительно.

Дант фыркнул.

Беатрис тем временем подняла крышку сундука, стоявшего рядом. В нем оказались пачки писем, все аккуратно перевязанные тесемкой. Она увидела, что все послания адресованы графине, матери Данта. Сложив их обратно, она закрыла крышку и перешла к соседнему сундуку. В темноте что-то упало с громким стуком, и Беатрис невольно вздрогнула.

— Ага, — донесся до нее голос Данта. — Может быть, это герцогиня? Явилась за своей головой?

Беатрис нахмурилась. Она не собиралась признаваться ему в том, что у нее душа едва не ушла в пятки от этого звука.

— Не говорите глупостей. Никаких привидений здесь нет. Просто темно… и эти тени…

Ухмыляющийся Дант выглянул из-за большого шкафа. Он, конечно, догадался, что эти слова Беатрис адресовала не столько ему, сколько себе самой.

— Ищите, ищите, — сказала она ему и подняла крышку второго сундука.

Он был доверху набит одеждой, причем детской. Беатрис достала оттуда маленький камзольчик. В темноте трудно было определить его цвет, но она заметила, что один рукав был порван у самого плеча. Под камзолом была пара таких же миниатюрных штанишек с протертыми коленями. — Это ваше? Дант вновь выглянул из-за шкафа:

— Если рваное и протертое, то мое. Мой братец был весьма щепетилен в вопросах своего внешнего вида. Он всегда гулял по хоженым тропинкам, никуда с них не сворачивая. В то время как я предпочитал бродить по грязным лужам и забираться в ручьи.

— А, ну да, так, конечно, гораздо интереснее, — усмехнувшись, сказала Беатрис, аккуратно сложила камзольчик и положила его обратно. Опустив крышку сундука, она продолжила поиски. К низкому шкафчику с выдвижными ящиками был прислонен какой-то плоский квадратный предмет, прикрытый материей. Беатрис сняла ее и обнаружила, что это картина, на которой были изображены два мальчика и огромный волкодав. Беатрис поднесла свечу поближе, чтобы лучше рассмотреть.

Один мальчик стоял около собаки, небрежно положив руку ей на голову. У него были песочного цвета волосы и мягкие голубые глаза. Другой мальчик сидел перед псом на земле, скрестив ноги. Волосы его были черны как смоль, а в глазах поигрывали золотистые искорки.

— По-моему, несложно догадаться, кто из этих двоих я, верно? — вновь подал голос Дант, который совершенно неслышно подошел к Беатрис сзади.

— А это ваш брат Уильям?

— Точно. Уже тогда он выглядел как будущий граф. Смотрите, какая у него осанка, какой уверенный вид. Не то что у меня, правда? Сорвиголова, как говаривала всегда миссис Лидс.

— Между прочим, мне известно, что миссис Лидс вас очень любит. Она рассказала мне о вашем благородном поступке. Я имею в виду отправку запасов провизии в тот поселок, где свирепствует чума.

Внезапно снаружи донесся порыв ветра, и стропила потолка протяжно застонали.

— Похоже, герцогиня не очень-то разделяет мнение миссис Лидс обо мне, — проговорил Дант тихо. Беатрис вновь прикрыла картину тканью.

— Зачем вы меня дразните, милорд? — Она зашла за высокий гардероб. — Разве так поступают настоящие джентльмены…

Беатрис застыла на месте, открыв рот. Впереди, у чердачного окошка, освещенная бледным светом луны стояла чья-то безголовая фигура.