«Бывают странные сближенья…». Как ни избита эта фраза Пушкина, но лучше всё равно не скажешь.

Это о Редькине и Пастернаке.

Поэт Пастернак признавался, что всю жизнь мечтал писать прозу. Стихи свои считал лишь предощущением её: начиная с ранней лирики и до поэмы «Спекторский», где Ленин, как и у Есенина, сравнивается с Капитаном Земли. И всё это было предчувствием «Доктора Живаго».

Что бы ни писал Редькин, не в обиду ему будь сказано, всё равно ничего лучше романа «Тихая Виледь», ряда рассказов и повести «Омут» уже не будет.

«Тихая Виледь», безусловно, одна из лучших русских книг двадцатого столетия. Я пишу «двадцатого», а не «двадцать первого», потому что она выношена в двадцатом веке и двадцатым веком, пусть её рождение и состоялось позже.

Причём я не думаю, что Редькин находился под влиянием «Доктора Живаго», когда писал «Тихую Виледь». Скорее всего, он находился, как и все хорошие русские писатели, под влиянием автора «Мёртвых душ».

А Пастернак влиял на него опосредованно, ибо в «Докторе Живаго» очень сильны гоголевские мотивы: Дома и Дороги – взаимоисключающие и взаимносуществующие. Они же основные мотивы русского житья.

Мотивация к жизни – Дом. Условие существования Дома – Дорога. «Счастье достигается в пути, а не возле тёплого камина» (Н. Рубцов). Да и Чичиков пускается во все тяжкие ради будущих жены и детей. Роман о Докторе – это плач по разрушенному «старому барскому дому», воспетому Пастернаком в ранних пронзительных строчках:

Поэт-эгоцентрик, каковым является Пастернак, как и большинство гениальных поэтов, видит лирического героя (себя) в этом доме всего лишь гувернёром, а не хозяином. Но как же ему мил этот Дом – Россия: «Россия, которую мы потеряли», о которой плакал Бунин в «Окаянных днях», Дом, который мы разрушили! Он согласен быть в нём даже слугой.

Вот и Марина Цветаева признавалась в том, что она так любит старую жизнь, что готова стать крепостной у Ноздрёва, потому что у него весело, потому что у него есть собаки и шарманка.

Если смотреть на «поэзию прозы» Пастернака и Редькина глазами А. Н. Скрябина, мыслившего цвето-музыкально, то видишь Россию Пастернака в Богородичных сине-голубовато-лиловых тонах, а Россию Редькина – в белых и зелёных. В тонах Чистоты и Творчества.

Россия Пастернака – Москва и Урал.

Россия Редькина – Русский Север, Поморье.

У Пастернака две главные героини – Тоня Громеко (Живаго) и Лара Гишар (Антипова). Они так самобытны, нежны, женственны, трагичны, что, даже меняя имена, остаются собой – юными, прекрасными, подставляющими грудь всем ветрам Рока.

У Пастернака есть изумительное сравнение, когда он уподобляет сорочку на груди юной Лары с тканью, туго натянутой на пяльцы. Что же за узоры вышили Парки на полотне их судеб – Лары и Тони? Причудливые. Очень «причудливо тасуется колода карт».

У Редькина тоже две героини в «Тихой Виледи» – две деревенские женщины – Поля и Шура.

Пастернак пишет о трагедии русской интеллигенции и русского барства, Редькин – о трагедии русского крестьянства в эпоху Октябрьских «сдвигов».

Поля – красавица, не знающая отбоя от парней. Шура – некрасивая девушка, правда, из крепкой крестьянской семьи, с приданым, то есть с надеждой на замужество. И та и другая вышли замуж. Поля – за голодранца, Шура – за ровню. Само собой, голодранец, вернувшись с империалистической войны, переросшей в Гражданскую, в которой примкнул к победителям, стал сельским начальством.

А сельсовет открыли в отнятом у хозяев доме, и школу сельскую – в таком же.

И бедная Поля, страдающая от одиночества, потому что мужа она разлюбила, а сын, пошедший по стопам отца, для неё тоже становится чужим, не понимает, как это её очень сильно подутративший былую красоту муж приходит по утрам в сельсовет и смотрится там в чужое зеркало, приглаживая свои поредевшие волосы, не чувствуя при этом угрызений совести за судьбу обобранных и изгнанных хозяев.

Зеркало. Одна символическая деталь!

Одна-единственная деталь даёт представление о крушении вековых устоев, по которым жила Россия, – не убий, не укради… Не только крали чужое добро, но ещё из домов вышвыривали на улицу и на каторгу бывших владельцев, и вынуждали их, лишённых крова и хозяйства, красть. Шура, выгнанная из дома, попавшая в колхозное рабство, украла для голодных своих детей, лишённых советской властью отца, маленький туесочек колхозного молока. Дальнейшее известно. Пронзительны строки сопереживающего героине автора: «За Шурой приехали в один из дождливых летних дней. Поливало низкое небо землю грешными слезами обильными. Поля видела, как Шуру повели, как спускалась она с высокого заднегорского угора Подогородцами в низину, к ручью Портомою. Ноги её заплетались. Тугие струи дождя секли лицо и тело. Но она не замечала ни дождя, ни ветра. Ребятишки бежали за ней, спотыкались, падали, плакали, вновь вскакивали, стараясь не отстать от уходящей в дождь матушки…»

Возмездие у Редькина в «Тихой Виледи» – фигура умолчания. А у Пастернака его тема обозначена, как ни у одного из писателей, писавших на тему Гражданской войны и революции. Пастернак, будучи романтиком и символистом, посредством одного эпизода сразу ставит точки над «и».

Дочь Лары и Антипова, ставшего у красных Стрельниковым, поскольку стрелял он очень метко, не жалея казённых снарядов, по городу Юрятину, зная, что там находятся его дочь и жена, – превратилась в сироту при живой матери.

Мать бросает дочь ради любовника, потому что не может жить одна, без мужа, в кошмаре Гражданской войны.

Поведение Лары антиморально, если смотреть на роман, как на реалистическое произведение.

Но «Доктор Живаго» таковым не является.

Роман написан Пастернаком в лучших традициях прозы Серебряного века.

Сиротство дочери Стрельникова, бывшего Антипова – это Возмездие красным. Антипов – сын железнодорожного рабочего-каторжника (большевики говорили «политкаторжанина») получает образование в Московском университете. Конечно, за счёт «плохого» царя!

Благородная Лара ему всячески помогает устроить быт. Платит за комнату, которую снимает для него в Камергерском переулке (центр Москвы!), шлёт деньги на каторгу его отцу Антипову. Антипов старший от помощи девушки не отказывается. Но платит ей ненавистью. Уже после победы большевиков. Что делать бедной Ларе? Возлюбленный Лары Живаго женат и сам едва жив.

Подворачивается бывший любовник-соблазнитель. Лара уезжает с ним. Но Комаровский ненавидит Антипова и Катеньку – дочь Лары и Антипова. Поэтому её с согласия матери пристраивают в семье железнодорожника на далёком уральском полустанке.

Катенька забывает своё имя, живёт у чужих, в Гражданскую войну уходит со станции с беспризорниками.

Живя в чужой семье на станции, она выходила встречать поезда с «флаком». Какая потрясающая аллюзия: отец и дед – большевики, шедшие с красным флагом впереди революционизированной толпы в Москве, и их отпрыск, не нужная никому девочка, встречающая поезда с маленьким флажком на забытом Богом полустанке!

У интеллигента Пастернака нет ненависти к мужикам. Кредо художника – Правда и только правда перед лицом Бога и Истории! Антипов у него красиво погибает. Стреляется. А его замёрзшая на снегу кровь сравнивается Пастернаком с замёрзшими ягодами рябины.

Изумительны художественные средства, особенно речь автора и героев. Пастернак перелопатил гору источников: сочинения о Гражданской войне в России, фольклор Урала, поэтому от страниц «Доктора Живаго» веет правдой.

Замечательно изображена жизнь партизан, не то что у Фадеева в «Разгроме».

Правда, мало в романе евреев-комиссаров. Одного такого еврея-комиссара подстреливает шутки ради солдат прямо на импровизированной трибуне-бочке, с которой тот произносит революционную речь. Потом этот солдат стал партизанить, где с ним познакомился Юрий Живаго, взятый партизанами в плен. Этот партизан в конце концов сошёл с ума. Всё ему виделся несчастный, убитый им еврей.

Партизан боялся возмездия, страшился за судьбу жены и детей, поэтому порешил всю свою семью топором, чтобы родные не стали жертвами мести белых. Естественным образом возникает аллюзия с Родионом Раскольниковым, желавшим добыть счастья для несчастливых с помощью топора.

Хрущёв, при котором шла травля Пастернака под девизом: «„Доктора Живаго“ не читал, но осуждаю», прочитал на вынужденной пенсии книгу Нобелевского лауреата и не нашёл там ничего антисоветского. Напрасно! В русской литературе нет ничего более антисоветского, чем роман «Доктор Живаго».

Может быть, Хрущёву показался примирительным финал, где на фронтах Великой Отечественной войны под красным знаменем Победы воюют и сын русского террориста Дудорова, и сын еврея Гордон, и девочки-студентки, и сводный брат Живаго – советский генерал Евграф Живаго, а также не знающая истории своего рождения Таня Безочередева, урождённая Катя Антипова. Но так и было.

Под красным стягом русских князей и была одержана победа над супостатом детьми России, во время испытаний забывшими о разнице в происхождении, политических разногласиях и обидах на Судьбу.

У Редькина действие второй части романа начинается в конце двадцатого столетия всё там же, в Тихой Виледи, около стен школы, которую открыли после Гражданской войны большевики в отнятом у хозяев доме, хозяйка которого Дарья продолжала его лелеять всю жизнь, работая в школе (своём собственном доме) уборщицей.

Вроде бы светится надежда на лучшее. Ведь родной земля Виледи остаётся и для жертв, и для палачей.

У Редькина есть сцена: спустя многие десятилетия встретились в родной деревне два ее бывших жителя: черноволосый Борис Осипов – сын раскулаченного отца (всю жизнь жил за пределами родного края), и рыжеволосый Федор Валенков – сын того, кто раскулачивал (Федор всю жизнь работал в райкоме). Вспомнив детство, они играют в старую деревенскую игру – заколачивают в землю кол.

Вот как это было в 1930-е:

«Полуметровый заостренный кол играющие вбивали в землю деревянной колотушкой. Каждый ударял по колу один раз и передавал колотушку другому. …Последний удар наносил чернявый Борька Осипов. Высоко подняв колотушку над головой, Борька с силой ударил ею по колу – и все бросились врассыпную.

А водивший Федька Валенков, схватившись за кол обеими руками, принялся раскачивать его из стороны в сторону, стараясь скорее вытащить и успеть хоть кого-нибудь, да застукать. Но не тут-то было! Все уж скрылись, схоронились за амбарами, банями, поленницами…»

Раскачав кол колотушкой, Федька вытащил его и, вставив его в прежнее место, «забегал бойко, запоглядывал везде». «Вскоре чуть ли не всех застукал. Вот только Борьки нет. Федька туда, Федька сюда – нет Борьки. А искать надо. Отошел Федька от кола далеконько, за поленницу заглянул, а тут откуда ни возьмись – Борька! Борька – к колу. И Федька – к колу.

Несутся как ненормальные. Кто скорее? Борька опередил, схватил кол и далеко бросил его, к черемухам. И все опять разбежались, попрятались. Федька нехотя поплелся за колом, принес его, вставил в яму и вновь принялся отыскивать спрятавшихся…».

И вот по прошествии многих лет эти, теперь уже два взрослые мужика встретились под тем же кедром в опустевшей деревне.

«Они, казалось, не удивились (не успели удивиться?) друг другу, даже не поздоровались (словно не расставались, – только что пришли из соседних изб играть в кол). Черноволосый высоко поднял колотушку над головой и ударил по колу. Не проронив ни слова, передал колотушку рыжеволосому. Тот поднял колотушку над рыжей головой своей и с не меньшей силой опустил на кол.

Глухой удар раздался в мертвой тишине. И отлетели от старой колотушки щепки. И разможженный кол еще глубже вошел в землю.

И рыжий передал колотушку черноволосому. И ударил тот. И вернул рыжему. И тот ударил.

И так колотили они по колу до тех пор, пока разбитый кол совсем не сравнялся с землей. А вековечный кедр, возвышаясь над ними, недоуменно шевелил мохнатыми лапами, дивясь странному занятию двух людей…»

Осью жизненного существования для русского человека, будь он даже этнический еврей, всегда будет любовь к родной землице, с которой, как говорил великий русский поэт Николай Рубцов, он чувствует «самую жгучую, самую смертную связь».

Кстати, не зная архангельского говора, не сразу поймёшь, о какой «смертной» связи пишет поэт.

У Редькина масса диалектизмов в романе о родном Русском Севере, которые расшифровываются с помощью сносок. Оказывается, «насмертно» – это «очень».

…Ведут мужика под конвоем в лагерь. А он во время ночлега в избе гармонь увидел.

И ему «насмертно» захотелось поиграть на гармошке и поплясать. И тут же начинается гулянка.

Русский характер!

«Россия, мати, свете безмерный», – выдохнул в восемнадцатом веке Тредиаковский. Несмотря на ужасы революционной эпохи, этот свет старой России пробивается к нам – потомкам.

Свет несут женщины – героини Пастернака и Редькина. Первым увидел женщину как источник света и душевного тепла Гоголь.

Этот свет зажёгся автору «Мёртвых душ» в конце тоннеля. Такова у Гоголя Улинька – героиня второго тома «Мёртвых душ», говорят, списанная с несостоявшейся невесты писателя – графини Анны Виельгорской.

Судьба русской женщины – это свеча на морозном ветру. Так у Гоголя.

Так у Пастернака: «Свеча горела на столе, свеча горела…» Так у Редькина.

И всё же они несут свой крест и верят.

Революция в России наиболее жизненно и объективно, как мне кажется, не говоря о художественности, описана у трёх писателей: Редькина, Пастернака и Шолохова. Это «Тихая Виледь», «Доктор Живаго» и «Тихий Дон». Видимо, название романа Редькина появилось не случайно, а как знак преемственности.

Три романа находятся в отношениях дистрибуции – взаимного дополнения, создавая в целом лирико-эпическое полотно, посвящённое событиям «огненных лет» на Русском Севере, в Центральной России, на Урале, в Сибири и на южных рубежах Отечества.

Гоголь в книге «Выбранные места из переписки с друзьями» предупреждал русских о грядущих кошмарах. Во втором томе «Мёртвых душ» есть даже пророчество о великом голоде. Гоголь категорически не принимал европейские революции, задыхаясь от вони, накуренной революциями.

По Гоголю, имеет право на жизнь только революция Духа, личный контроль над своей собственной Душой, в которой можно ломать и строить во Благо вопреки обстоятельствам.

Ужасы революции в России вряд ли компенсируют её достижения: уничтожение деревень, вырубка древних корней крестьянских родов, питавших Древо русской жизни, забвенье истории семьи, замена дома коммунальной квартирой и общежитием, войны (Афганистан, Чечня), поддержка за счёт национального бюджета правящих коммунистических режимов в зарубежных странах, пьянство, репрессии, раздробление государства…

Но русский Этнос живёт вопреки всему. Гоголь говорил, что, если русского мужика сослать на край света, он и там, среди снегов, поплюет на руки и станет рубить себе избу. Вот и Пастернак, поселив семью русских столичных интеллигентов Живаго-Громеко в глуши, среди снегов, да ещё в смутное время, рассказывает, как они не сгинули от бескормицы, что грозило двум генералам Салтыкова-Щедрина, а стали лелеять землю, давшую им урожай для жизни: растили картошку, огурцы, капусту, морковь, собирали и солили грибы, варили варенье.

И в лагерях самые жизнеспособные интеллигенты работали в тяжёлых климатических условиях, выдавая на-гора двухсотпроцентную норму. А во время войны лагерники добровольно шли в штурмовые батальоны и геройски гибли и побеждали. Обо всём этом написано в «Докторе Живаго».

Пастернака очень любят на Урале.

Жители Перми считают, что именно их город изобразил Пастернак в «Докторе Живаго». В окрестностях Перми есть даже музей Пастернака.

Редькин работал директором краеведческого музея на Русском Севере. Когда начинаешь пристально смотреть на прошлое России, изучая народное искусство, то невольно задаёшься вопросом: неужели эту красоту создавали несчастные, забитые, униженные люди, как учили советские учебники истории?! Ничего, кроме иронии, эта дезинформация не вызывает.

Достаточно посмотреть старые фотографии, на которых сняты поморки в праздничных нарядах. Праздничные наряды русских крестьянок – это наряды цариц.

Мы, к сожалению, утрачиваем древние традиции. Как некрасиво одеты люди в городах: в китайский ширпотреб!

В шестидесятые годы двадцатого века, когда вместо семейных резных дубовых буфетов в домах стали появляться колченогие уродцы, Владимир Солоухин забил тревогу. Нарасхват раскупались его «Чёрные доски» – книга о древнерусском искусстве, в которой провозглашалась анафема западным модным поветриям и трёхногим столикам, насаждавшимся, как картошка…

Берегите корни!

Читайте Гоголя, Редькина и Пастернака!

Елена Митарчук, филолог, поэтесса, литературовед, член Союза писателей России