Вчера я поздно уснул, а сегодня рано проснулся из-за того, что на озере не перестает бушевать шторм, называемый здесь — «ливера». Шквалистый ветер не переставая хлопает тентом нашей палатки, но этот звук не в силах заглушить неумолчный грохот волн, обрушивающихся на прибрежные скалы.

Вылезаю из спальника и иду к берегу, уже проступающему в утренней полутьме, зябко кутаясь в ветровку. За спиной — почти отвесные мрачные скалы, у стен которых притулились палатки, а впереди, совсем недалеко, на прибрежном песке высится линия из громадных валунов. О них-то, как о гигантский волнолом, и разбиваются водные валы, накатывающиеся из мглистой дали озера. Высокие фонтаны из брызг ежеминутно взлетают вверх сверкающими веерами и, подхваченные ветром, летят на берег почти непрерывным дождем. Рассвет открывает глазам неповторимую картину первозданной, дикой красоты. Человек, даже будучи великим художником, не в силах передать на застывшем холсте живую, непрерывно меняющуюся картину природы, поэтому нужно использовать любую возможность, чтобы смотреть на это чудо, созданное Богом. Смотреть, пока не закрылись глаза, ибо нет лучшего лекарства для души на этом свете.

Все больше лучей посылает солнце в живой мир озера, и свирепый ветер начинает постепенно стихать. Господь, видимо, услышал наши молитвы, и предполагаемая рыбалка не сорвется.

Озеро Малави, или Ньяса, — одно из самых больших озер Африки. Длина его достигает 600 км, а ширина — 80 км. Озеро лежит в горах, и уровень его воды на 470 м выше уровня океана, при наибольшей глубине — 785 м. По форме оно длинное и вытянутое, как наше озеро Байкал, но меньше последнего по площади и составляет 28,5 тыс. кв. км. Южная часть озера Малави, где мы сейчас находимся, была подробно исследована Д. Ливингстоном в 1859–1864 годах. Северную же его оконечность в 1879–1880 годах обследовали экспедиции под руководством Д. Томпсона. А вот теперь и мы идем по следам первооткрывателей. Вернее сказать, мы ведь тоже — первооткрыватели, потому что главные открытия — это те, которые ты делаешь для себя сам в своей жизни… Они у каждого свои.

Пока я любовался рассветом над озером, наш лагерь ожил. Прибежали австралийские полисмены и бросились в волны купаться. Им, знающим волны Большого барьерного рифа, шторм на озере, видимо, не страшен, хотя ребята рискуют. Как я уже говорил, все водоемы Африки заражены шистоматозом, и озеро Малави, в том числе. Парни просто, по-видимому, никогда нe подцепляли неизвестную заразу и потому не знают, как трудно потом бывает от нее избавиться. Помню, как в джунглях Амазонии у одного из наших парней вдруг вскочил на плече большой фурункул. Мои мази не помогли, и он привез свою болячку Москву. В районной поликлинике хирург вскрыл фурункул крестовидным разрезом и началось длительное, но безуспешное лечение. Только через месяц в Институте паразитологии определили, что у приятеля под кожей плеча поселилась какая-то личинка. С большим трудом через интернет было найдено, заказано и привезено необходимое лекарственное средство и, спустя почти полгода, парню удалось избавиться от незванного «чужого». Нечто подобное произошло со мной на, озере Тити-Кака в Перу. Накупавшись в нем до дрожи в ногах, я залез на торчащий из воды валун, чтобы сфотографироваться, но подскользнулся на его поверхности и упал, ободрав кожу бедра о слой мелких ракушек, покрывавших камень. Через неделю ссадины зажили, но на коже осталось с десяток маленьких свищевых отверстий с серьёзным отделяемым, не поддающихся терапии. Мне, как бывшему хирургу, не составило тогда труда в походных условиях удалить из свищей пинцетом. Маленьких, начинающих уже осумковываться черных ракушечек и нога быстро зажила. С тех пор я всегда прислушиваюсь к рекомендациям местных проводников и советую это делать каждому.

К тому же австралийцы, видимо, забыли, что во всех, даже самых больших, озерах Африки водятся гипопотамы и крокодилы, предпочитающие их прибрежные воды. Правда, в шторм они, наверное, сами где-нибудь прячутся в тихом месте, поэтому полисменов никто не съел.

Пришел Брендон и пригласил желающих ехать на рыбалку. Кроме русских, вызвался только француз — Диди. Он хоть и владелец шляпной мастерской, но парень боевой: объехал в Экстремальных путешествиях уже полмира. Брендон отвез нас в небольшую рыбацкую деревню, раскинувшуюся на берегу залива в нескольких километрах от лагеря. Ветра здесь почти не было, но накат волн на песчаный берег был довольно приличным. С десяток больших настоящих лодок, напоминающих шестивесельные ялы, лежали вверх дном длинным рядом вдоль берега. Несколько рыбаков конопатили, смолили и красили их, по всем правилам морской науки. Низкая облачность, висящая над озером, делала его воды свинцовыми, усиливая тем самым ощущение холода. Но рыбаки все — босы, а помогающие им ребятишки на себе не имеют ничего, кроме драных трусов.

В ста метрах от берега на якорях стоит большой моторный баркас, видимо курсирующий между деревнями. Из-за мелкого песчаного дна и сильного наката он не может подойти ближе к берегу, и людей из деревни на него перевозят большой лодкой. Та, в свою очередь, тоже стоит на якоре уже в десяти метрах от берега, опасаясь волн. Поэтому несколько молодых и высоких деревенских парней по очереди сажают себе на загривок очередного пассажира и бредут с ним по воде к лодке, обливаемые накатом… Мне невольно вспомнились студенческие годы, побережье Охотского моря и поселок Центральный. Наш стройотряд занимался бетонированием причала для сейнеров рыбозавода. Днем мы клали бетон, а после короткого отдыха шли на подработку, кто куда, отдавая заработанные деньги в общий котел. Меня определили в курибаны. С вечера и до утра к поселку мог подойти какой-нибудь сейнер, плашкоут или баржа, и я должен был переправить с него на берег людей в маленькой лодке. Каждую ночь мне приходилось сидеть в небольшой дощатой будке, ожидая звука судового ревуна. Я топил печь-буржуйку и жарил на ее чугунной крышке свежую селедку, предварительно плотно заворачивая ее в старую газету и туго обматывая этот сверток нитками. Спать приходилось урывками. Заслышав сирену судна, подошедшего на рейд поселка, я, освещаемый его прожектором, стаскивал по песку к воде свою лодку, а дальше начиналось самое главное. На низкий, как и на этом озере, берег постоянно бил морской накат. Если волнение не превышало четырех баллов, я был обязан выходить в море на лодке за пассажирами. Стоя на глубине половины голени в воде, я удерживал направленную носом в море лодку за корму и считал волну. Когда после девятой, самой высокой, волны вода начинала убегать обратно в море, я быстро толкал приподнятую ею лодку вперед, впрыгивал в нее и, схватив весла, начинал бешено грести, чтобы успеть уйти подальше от берега до прихода первой волны. Приближаясь с пассажиром обратно к берегу, мне необходимо было проделать все это в обратном порядке: выждать девятую волну и на ее гребне буквально въехать на береговой песок. И надо сказать, научился я этому искусству буквально за один день, многократно искупавшись при этом в ледяной воде. Мой авторитет курибана среди местных рыбаков был настолько велик, что когда понадобилось переправить на катер цинковый гроб с телом одного из них, погибшего в пьяной поножовщине, то это дело доверили только мне. Никогда не забуду эту ночь, штормящее до трех баллов море, холодный отсвет прожектора на крышке гроба и мои дрожащие от натуги и страха перевернуться руки и ноги…

И вот увидев, как мучаются при посадке людей малавийские рыбаки, я захотел поделиться с ними российским опытом. Но присмотревшись, с удивлением выяснил для себя, что на озере нет «девятого вала». Все волны здесь оказались одинаковыми по величине и промежутку между собой. От идеи, к сожалению, пришлось отказаться, и мне так и не известно до сих пор, то ли это загадка озера Малави, то ли так ведут себя волны на всех озерах.

Староста деревни, пожилой негр, одетый в выцветшую фасную футболку какого-то европейского клуба и черные шаровары, пригласил нас, тем временем, в две подготовленные для рыбной ловли четырехвесельные килевые лодки. На корме одной из них был уложен большой капроновый невод.

Через полчаса хода по мерной зыби озера, мы пришли в небольшой залив. Многометровые скалы защищали его от ветра, создавая идеальные условия для рыбалки. Лодки сошлись, корма к корме примерно в пятидесяти метрах от берега, и мой чернокожий напарник передал на лодку Диди фал свободного конца невода. Приналегши на весла, я направил свою лодку вдоль берега, а напарник стал равномерно сбрасывать сеть за борт. В конце концов, вся она оказалась в воде, обозначаемая светлыми поплавками, вытянувшись на несколько десятков Метров. Передохнув несколько минут, гребцы на обеих лодках энергичными гребками направили их к берегу. Сеть стала выгибаться в дугу, отсекая пути к отступлению захваченной врасплох рыбе. Когда же, наконец, лодки пристали, вся наша бригада, положив на плечи веревочные концы с краев невода, принялась тянуть его с двух сторон на берег. Сеть шла медленно и тяжело. Африканские рыбаки напрягались молча, ну а мы затянули родную «Дубинушку». Сначала нам стал подпевать что-то француз, а затем мелодию уловили и местные рыбаки. Так мы все и тянули невод не менее получаса, продолжая петь на трех языках знаменитую бурлацкую песню…

К нашему удивлению, улов оказался неплохим. Рыбы в сеть попалось много: и большие, до метра длиной сомы, называемые здесь «джамба», и похожая на нашу щуку хищная рыба «тилапин», и серебристые караси. В диковинку смотрелись крупные рыбины цвета синего перламутра, с большими грустными глазами.

Мне, как человеку, родившемуся на Дальнем Востоке и выросшему на великой реке Амур, где рыбалка — это любимейшее занятие каждого мужчины, приходилось, правда, видеть рыбку и покрупнее. После Великой Отечественной войны мои родители, пройдя ее вместе, не уволились из Советской Армии и были переброшены на японский фронт. Когда же закончилась и эта военная кампания, они остались служить на Дальнем Востоке. Помню поселок Красная речка, под Хабаровском, где мы, как и семьи других офицеров военной части, жили в круглых китайских фанзах, сделанных из дранки и замешанной с навозом глины. Вместе с другими пацанами я бегу к реке на лыжах, выструганных из бочечных досок, а навстречу нам тяжело чадит машина-полуторка. Во всю длину ее кузова, свешиваясь на дорогу через открытый задний борт, лежит громадное, полузамёрзшее тело амурской рыбы-калуги, оставляя хвостом широкий след на снегу. Машина поочередно останавливается у каждой из фанз, и старшина части, глянув в накладную, отдает команду двум бойцам. Те веревочной рулеткой отмеряют кусок рыбины, положенный той или иной семье, в зависимости от числа едоков, и отпиливают его двуручной пилой…

Водилась тогда в Амуре и громадная рыба-белуга, а огромные сомы регулярно охотились на гусей и уток. Помню, как однажды сом утащил под воду пятилетнюю девочку из нашего поселка, сидевшую на мостках, свесив ноги в реку.

Несколько позже мне довелось со студенческими отрядами три сезона отработать на «Больших путанах» в поселках Улья и Ульбея на побережье Охотского моря. В трал нашего небольшого сейнера попадалось всегда столько кеты, горбуши, кижича, чавычи, нерки, гольца, что поднять его на борт было невозможно. Сейнер подходил максимально близко к берегу, и рыбу перекачивали из сетей большими насосами прямо на транспортеры рыбозавода. В сетях часто оказывались пойманными несколько нерп. Словно предчувствуя близкую гибель, они, не останавливаясь, пожирали кишащую вокруг них рыбу. Рыбаки расстреливали нерп прямо в трале, а потом выбрасывали их в море. Море, в свою очередь, выбрасывало трупы этих животных на берег, где они доставались чайкам, песцам и собакам…

В деревне, куда мы доставили свой улов, нас с радостью встречали ее жители. Староста предложил нам дождаться и попробовать приготовленной на углях рыбы, но время нас поджимало. Тогда он сказал, что бесплатно покажет гостям то, за то обычно берет по доллару с человека. Зрелище называлось орлиной рыбалкой.

Неподалеку от деревни, на высокой скале, в ста метрах от Озера в гнезде сидела пара больших орлов. Негр взял одну из пойманных рыбин, проткнул ее палкой, чтобы не утонула, и, забросив далеко в воду, пронзительно засвистел. Тот час один да орлов сорвался из гнезда и сделал боевой разворот, широко раскинув черные крылья и открыв белоснежную спину. Он стремительно спланировал к озеру и, спикировав к воде, выхватил оттуда когтями легкую добычу. Данный трюк староста деревни показал нам еще несколько раз. По-видимому, этот Способ заработка практикуется им давно, хотя новым его не назовешь. В горных ущельях южной Африки еще в древности Использовали орлов для добычи алмазов. В неприступные пропасти, кишащие не только змеями, но и алмазами, люди бросали куски сырого мяса. Алмазы прилипали к мясу, а орлы, завидев добычу, вытаскивали алмазное мясо из ущелья. Люди палками прогоняли орла из гнезда и забирали драгоценные камни. Если же орел все же съедал добычу, люди искали потом алмазы в его помете.

Поблагодарив старосту за аттракцион с орлом, мы прошлись с ним по деревне. Все в ней довольно уютно, симпатично и чисто. Хижины сплетены из тростника, обмазаны глиной и побелены известью. Стоят они прямо на песке, среди высоких деревьев, а местное озеленение женщины деревни делают весьма оригинальным способом. Они приносят плодородную землю в целлофановых мешках и, выставив последние вдоль стен хикин, выращивают в них какие-то цветущие растения. При хижинах есть даже уличные туалеты, сделанные из тростниковых циновок. Староста показал нам весьма оригинальную, даже на наш профессиональный взгляд, коптильню для рыбы. А вот за возможность демонстрации местного способа самогоноварения он запросил тридцать долларов. Попробовав этот напиток, мы отказались от такого удовольствия и вернулись в лагерь.

Дело в том, что сегодняшний день был вторником, а этот день Недели для нас является святым. Вот уже двадцать лет каждый вторник мы одной и той же компанией паримся в одной и той же бане. Безусловно, это не просто помывка, а своего рода мужской клуб друзей-приятелей, где обсуждается как житье-бытье, так и мировые проблемы. Но тело настолько привыкло к несравнимой ни с чем процедуре, что по вторникам начинает чесаться с самого утра. Поэтому где бы мы ни находились в этот день, обязательно стараемся ухитриться попариться. Не думаю, что мы оригинальны в этой страсти. Человечество издревле применяет для пользы тела и души горячую воду и пар. «Десять преимуществ дает омовение: ясность ума, свежесть, бодрость, здоровье, силу, красоту, молодость, чистоту, приятный цвет кожи и внимание красивых женщин», — гласит изречение древних индийских мудрецов. (А. Галицкий. Щедрый жар. М., Физкультура и спорт. 1975.) Прообраз современных бань был известен финикийцам еще две тысячи лет назад, а в Римской империи было около восьмисот терм, некоторые из них вмещали до 2 500 человек. Мне довелось увидеть развалины подобных бань в Помпеях, и они были не меньшими, чем городской театр.

У разных народов существовали свои конструктивные и методологические основы банного искусства. Так скифы еще за 500 лет до н. э. парились в чумах, обтянутых войлоком, бросая раскаленные камни в чан с водой, стоящий посередине. В турецких банях топками нагревали снизу пол, поливая его затем водой. В сухих финских саунах парились в одном помещении, а мылись совсем в другом. В Чехословакии и Японии тело прогревали в бочках с горячей водой. Посидит японец в такой бочке, называемой «фуро», прогреется как следует и лежит потом целый час, потея в простыне…

В России издавна парились в русских печах. После того, как хлеб там был испечен, убирали угли и золу и подметали под печи. Вовнутрь ее жерла укладывали солому и ставили ушат с водой. Хозяин залезал на солому, головой наружу, и разбрызгивал мочалом воду по своду печи. Вода тут же превращалась в пар, прогревая все косточки натруженного за день тела. Первый русский летописец Нестор (19 век) в «Повести временных лет» писал: «…и возьмут на себя прутье младое и бьются сами… И обдаются водой студеною… И то творят омовение себе, а не мучение». Петр Первый сам себе построил, в свое время, баню и насаждал их строительство на Руси. В наших деревнях парились не только в печи, но и строили бани. Сначала это были землянки, затем бани на сваях над рекой. То были так называемые бани «по черному», когда очаг с огнем и соответственно дым находились внутри парильного помещения. Позже появились бани «по белому», в которых был предбанник и печка с дымоходом, которая продолжала топиться и во время мытья. В городах строили бани, в которых пар подавался по трубам из парового котла. В них было очень жарко, за счет высокой влажности, и веник из березы или дуба доставлял телу истинное наслаждение…

В своей жизни мне довелось как самому построить с десяток бань разнообразных систем и конструкций, так и попариться в необычных условиях. На заимках Уссурийской тайги мы рубили сруб из бревен, прокладывая их зеленым мхом. Плоскую крышу засыпали землей, а снаружи стен делалась завалинка. В одном углу помещения стелился пол и делались полки для парения. В другом углу — располагали печь из булыжников, уложенных без глины, в центре которой укрепляли котел для горячей воды. Ее топили при открытых дверях, и дым валил сначала отовсюду. Когда баня прогревалась и дыма становилось меньше, головешки выбрасывали, после чего ее выдерживали пару часов, чтобы вышел угарный газ. Только после этого мы начинали париться, плеская воду на раскаленные камни печи.

Работая, в свое время, главным врачом одной из московских детских поликлиник, я прочитал об устройстве бани «Суховей», конструкции иркутского инженера В.Белоусова, в которой нагретый до очень высокой температуры воздух гнался вентиляторами через фильтры. Мы построили несколько таких бань в Москве, и люди до сих пор получают в них удовольствие и укрепляют здоровье.

На Дальнем Востоке мне приходилось греться и в опилочной бане, когда человека засыпают на десять — пятнадцать минут в деревянной бочке нагретыми до пятидесяти градусов опилками, перемешанными с различными лекарственными растениями и травами.

Как-то раз мы отправились на оленьих упряжках по льду Сеид-озера к загадочной горе Ангвундасчорр, что на Кольском полуострове, посмотреть на следы снежного человека. Провалившись в полынью, мы здорово затем промерзли и от болезни спаслись только баней. Прокалив большой валун огромным костром, мы поставили над ним летний брезентовый лапландский чум, взятый для укрытия от ветра. Мы разделись догола и парились, бросая снег на раскаленный камень. Было так жарко, что мы даже выскакивали из этой бани, бросаясь в снег.

На озере Иссык-Куль в Киргизии мы снимали усталость после походов с помощью «песчаных бань». Выкопав небольшое углубление в сухом мелком песке, проводники разводили в нем костер. Когда он прогорал, угли убирались, на их место клались местные лечебные травы, на которые ложился человек. Сверху на него опять укладывали полезные травы и потом нагребали на них горячий песок с краев. После подобной получасовой фито- и термопроцедуры мы прыгали в холодную воду озера и чувствовали себя совершенно отдохнувшими.

Вот и сегодня мы решили не изменять своим привычкам, тем более что выдалось свободное время. Баню было решено устроить по стандартному туристическому варианту, испробованному многократно в походах. На берегу озера мы собрали горку из круглых камней и разожгли вокруг них костер. Когда он прогорел, убрали угли и золу, сожалея, что не можем положить на прогретый песок пахучие ветки можжевельника, березы, дуба, полыни или крапивы. Над раскаленными камнями из палаточных тентов и жердей мы соорудили подобие чума и вчетвером залезли туда. Поливая камни водой, Паша нагнал столько пара, что мы, прогревшись и пропотев как следует, наплевав на шистоматоз, бросились затем в озеро голышом, под одобрительные вопли иностранцев. Они с интересом наблюдали за нами на всем протяжении банной процедуры, а после ее окончания полисмены из Австралии принялись топить камни для себя.

После глотка спирта и порции жареной рыбы мы заснули самым сладким сном, какой только может быть у человека, исполнившего свой долг.