Часто ли ты говорил эти слова своим родителям, Человек? А как часто ты обнимал их, прижимал к себе и говорил: «Я люблю тебя, мама! Я люблю тебя, папа!» Да и говорил ли вообще? За суетой повседневной жизни мы забываем это делать. Или откладываем на завтрашний день, даже не думая о том, что завтра может не наступить никогда. Что его просто может уже и не быть.

Представь, хотя бы на несколько минут, себя маленького и беззащитного. Сколько сил, заботы и терпения вложили в тебя твои мама и папа! Они пеленали тебя и стирали твои ползунки и распашонки, гуляли и играли с тобой, вставали ночью, если ты болел или просто плакал. Водили тебя в детский садик и школу, переживали за тебя…

И вот пришло время, когда нужно отдавать сыновний или дочерний долг. Чем ты платишь им сейчас, Человек? Чем? Ты вообще им чем-нибудь платишь? В душу тебе лезть бесполезно, да я и не собираюсь это делать. Ты же умный! И сам знаешь, как тебе жить! А ты вообще осознаёшь тот факт, что пока ещё ходишь, видишь, дышишь, ешь и, конечно, пьёшь только потому, что твои мама и папа произвели тебя на свет и очень хотели, чтобы ты вырос крепким, здоровым и умным, и всё сделали для этого. Живы твои родители или нет, а может, ты и вовсе сирота, – разницы никакой. Ты родился. Ты есть. Ты живёшь и… пьёшь.

Эта глава будет, скорее всего, самой короткой из всех, что я написал. Но в ней заключен глубокий смысл: от тебя зависит благополучие и даже жизнь нескольких поколений – твоих родителей, тебя, твоих детей и внуков. Ты хочешь видеть своих детей алкоголиками? А внуков? Мы все смертны в этом мире. И, провожая в последний путь своих мам и пап, мы, утирая слёзы, говорим им: «Прости меня, мама! Прости меня, папа! Я так вас любил!» При жизни им нужны эти слова и эта любовь. При жизни. А после уже некому будет приходить к тебе, Человек. Приносить суп и котлеты, убирать за тобой квартиру, вытирать тебе пьяные слёзы и держать за руку, когда тебя трясёт и выворачивает наизнанку с похмелья.

Им, твоим родителям, при жизни так нужна была твоя помощь и поддержка! Твои телефонные звонки и слова любви! Ты сам сократил их дни жизни. Сам. Но жизнь, она так устроена, что ты должен быть готов к тому, что с тобой поступят точно так же, если не более жестоко. И бумеранг, раскрутившись на полную мощность, обязательно съездит тебе по морде. Да! По этой наглой и пьяной морде! И ты обязательно испытаешь ещё более сильную горечь, печаль и тоску, чем твои мама и папа за все годы твоего пьянства. Я не лезу к тебе в душу. Я просто хочу, чтобы ты к этому был готов.

 

История двадцать восьмая. Я не буду таким, как отец

Когда я был маленьким, отец часто приходил домой пьяным, хулиганил, бил маму, а я лежал в кровати и злился – нет, не на него, а на себя. Потому что ничего не мог сделать со здоровенным отцом. Тогда я думал, что не буду пить, бить жену. Но прошло время, я вырос. И, уходя с друзьями на дискотеку, стал понемногу употреблять алкоголь, с каждым разом всё больше и больше. На уговоры матушки я отвечал, что я не алкоголик, хочу – пью, хочу – не пью. И что ничего страшного в этом нет, если мы с друзьями выпьем по чуть-чуть.

Время шло. Алкоголь брал своё – доза увеличивалась, а утреннее пробуждение становилось всё ужаснее и ужаснее. В скором времени мы стали похмеляться.

Дальше – армия, где тоже не обходилось без водки, из-за которой младшим сержантом я проходил ровно один день – разжаловали. Дальше – гауптвахта. И вот, отслужив своё, вернулся домой, и, как это бывает, начались пьянки, которые продолжались неделю. Потом устроился на работу – туда же, где работал отец. Какое-то время не пил, держался, но потихоньку после работы с коллегами стал прикладываться к бутылке. В лице отца тоже нашёл собутыльника, отец меня от бутылки не отговаривал, зато матушка мотала со мной нервы, уговаривая бросить пить. Но в ответ было лишь: «Ладно, мам, женюсь – перестану». Какой я тогда был наивный!

Женился. К матушкиным страданиям добавились страдания жены, и я решил закодироваться. Мамка с женой были довольны и рады, на работе появилось уважение, даже автобус доверили.

Но эта беззаботная, спокойная жизнь продлилась всего пять месяцев из пяти положенных лет. И началось…

Запои с невыходом на работу, вплоть до её потери. Неделя, две перерыва, и всё начиналось сначала. Вторая кодировка. Та же самая работа, мой же автобус. Четыре месяца трезвой жизни. Но потихоньку стал пить безалкогольное пиво, потом шампанское, вино, потом водка. Похмелье. Потеря работы. Слёзы и страдания матушки и жены. Потом избил жену.

И, проснувшись как-то утром, я понял, что стал таким же, как отец.

И так мне стало стыдно и больно перед самим собой, что я сказал себе: «Стоп! Надо что-то делать». Мамка предложила лечиться в клинике, я обеими руками был «за», взял в руки газету, нашёл адрес и попал к Александру Альбертовичу, о чём я совершенно не жалею.

Спасибо огромное ему, маме, жене за моё трезвое будущее.

А таким, как отец, я всё равно не буду.

В. А.

 

История двадцать девятая. Мой папа

Прости меня, отец! И Царствие тебе Небесное. Я давно хотел это сказать, так как ты отложил в моём мозгу неизгладимый след, который привёл меня к этой чёрной черте в моей жизни.

Да, папа, ты жил, работал, а в моей памяти ты остался и останешься таким, каким был на самом деле.

В моём отце жили два человека – один на работе, другой дома, в семье. На работе он был примером для всех. Профессия его – шофёр, и отработал он за рулём более сорока лет. Бригадир, передовик производства, новатор, почётный автотранспортник, награждён орденом Трудового Красного Знамени и многими другими наградами. Но это работа. И, как говорится, одна сторона медали.

А вот другая – это его жизнь без руля. Уходил он на работу рано утром, а возвращался поздно вечером или выпивши, или совсем пьяным. Моим воспитанием не занимался, так как я его практически не видел. Пьяный он был ужасным хулиганом, кстати, таким и оставался почти до самой смерти.

В детстве мы с мамой и бабушкой много раз уносили от него ноги. А если шли куда-нибудь в гости, то стопроцентный исход – его либо тащили, либо оставляли там. Напивался он всегда в усмерть.

Да, много слёз из-за него пролили бабушка, мама и, конечно, я. Уговоры и просьбы не пить водку отлетали от него как горох. Почти все свои отпуска он был в глубоком запое, исключение – неделя перед работой. Руль его всё-таки держал, но после начиналось всё по старому сценарию.

Я тогда думал, глядя на него, что в своей жизни никогда пить не буду, и ни в коем случае не стану, как отец. Маму было искренне жалко за тот крест, который она пронесла через всю жизнь, не видя радости и полного счастья.

Я подрастал. Стал с отцом крепко ругаться. А потом случилось то, по причине чего я скатился в ту бездну, в которой был отец. Я не заметил, как я стал его собутыльником. Мы нашли общий язык. Он меня никогда не останавливал и не отговаривал выпить. Но скажу честно: отца перепить мне ни разу не удалось.

Я женился два раза, и оба раза семьи мои разлетались. Потому что я стал незаметно для себя копией и подобием своего папы. Я возвращался в родной дом и там с ним заливал водкой горе. Первой моё падение заметила мама и стала с отцом ругаться и вырывать меня у него. Немного ей это удавалось, но я уже зашёл очень далеко и не мог, а может, не хотел её просто понять. А она и бабушка за всю жизнь ни грамма не выпили.

Мама, Царствие ей Небесное, до последних дней боролась за мою трезвость. К сожалению, это до моего мозга дошло только через два года после её смерти. После очередного запоя я случайно оглянулся назад, и мне стало ужасно страшно. Я всё, что можно, уже потерял и пропил. Я вспомнил два последних года отца.

Его два раза разбивал инсульт, и он, естественно, переставал пить водку. Он был беспомощен и жалок, но от меня, как от хулигана и алкоголика, он отказался. Получается, что он отказался сам от себя, потому что всё его было во мне. В результате после себя отец оставил мне только вот такую память о себе и больше ничего. Я его не осуждаю, так как алкоголик мыслить не способен. А он всю жизнь не просто пил, а напивался!

Ну а я всё-таки нашёл выход из бездны в отличие от отца, и таким, как он, я твёрдо могу сказать, никогда не буду! Тужу лишь только об одном, что мама не дожила до этого светлого времени.

Но я, мама, исполнил твоё желание – я бросил пить эту заразу, как ты её называла. И больше никогда пить не буду. Я в этом твёрдо убеждён. Царствие тебе Небесное.

А ты, отец, прости меня за горькую правду, которая тенью легла на меня.

Но я выбрался из твоего наследия, и больше мне от тебя ничего не надо. Хоть об умерших не говорят плохо, но сердцу не прикажешь. Царствие тебе Небесное тоже.

М. С.

 

История тридцатая. Урод

Да, да! Не трите глаза! Вы не ошиблись! Именно так я назвал своё сочинение. Урод! Потому что этот урод – я. И это не обсуждается. Может быть, в дальнейшем я изменю это даже не имя, а ярлык на своё истинное, но пока… Урод. И больше никак.

Мне всего 30 лет, а жизнь моя уже позади. Господи! Я прожил всего 30 лет, а из зеркала на меня смотрит глубокий старик. Нет, конечно, если я сейчас подстригусь, побреюсь, не попью месяц, то… Нет. Всё равно смело можно давать «полтинник». Надо же было себя так довести!

Я пью, как в центре, где я избавляюсь от алкогольной зависимости, говорят, это пойло уже тринадцать лет. Тринадцать лет в обнимку с проклятой бутылкой, начинённой дрянью, или, как здесь говорят, дерьмом.

Нет, конечно, я не только пил. Конечно, учился, конечно, работал. У меня два образования. Художественная школа и гуманитарный вуз. Рисовать любил и умел с детства. И ещё с тех – «штаны на лямках» – времён твёрдо усвоил, что я – гений и талант. И правда! Я рисовал, и мной восхищались родители, друзья родителей, воспитатели в саду, преподаватели в школе…

Женщины, когда я взрослел, стояли в очереди за нарисованным мной портретом. Почёт, любовь и уважение выливались в вечера за бутылкой вина (простите, дерьма) в приятной компании. Мне нравилось просыпаться утром с небольшого похмелья в постели с очередной красоткой и, немного выпив для вдохновения, пока она спит, рисовать её спящей, полуобнажённой на ватмане, а утром за чашкой кофе отдавать ей рисунок. Меня боготворили эти женщины, хотя я был всего лишь на тот момент студентом второго курса. Второго! Но у меня всегда были деньги, еда и тёплые компании. Жизнь била ключом! Она удалась, как я считал тогда, а дозы этого пойла постепенно и уверенно росли. Да кто из нас тогда считал это плохим знаком! Наоборот! Лично я чувствовал себя настоящим, талантливым и обожаемым мужчиной, который и бутылку водки выпьет, и рисовать может, и с женщиной в постели чудеса вытворяет. Со всех сторон хорош! Не придерёшься!

Снова смотрю на себя в зеркало. Хорош! Нечего сказать! Рука карандаш держать не может, трясётся, без двух стаканов пойла (начинаю привыкать к новому определению этой жижи) за рисунок взяться не могу. Рисую только для того, чтобы дерьма этого купить. А где все те женщины, что боготворили? Какие, к лешему, женщины? Аденома простаты. Импотент.

Мне 30 лет. Хотя до прихода на курс избавления от алкоголизма я считал, что мне уже 30 лет… Сейчас пишу и думаю, что всего 30. Да! Меняется сознание за семь дней учёбы! Я спросил руководителя: «Как это может так происходить? Семь дней всего! Я же помню моих сокурсников, с которыми вместе неделю назад всего пришёл в центр и трезветь начал! Другие люди сейчас со мной рядом сидят! Лица другие!» А Александр Альбертович мне ответил: «А как у тебя получается рисовать? Наверное, каждый человек в этой жизни должен место своё найти и делать то, что у него получается лучше всего».

Пишу вот, философствую, а на самом деле время тяну. Откладываю. Страшно мне писать о самом главном. Я не только урод, но и трус. Даже курс в центре прохожу под псевдонимом. Благо паспорта здесь не спрашивают – «Ваня? Хорошо! Здравствуй, Ваня! Давай работать!»

Нет! Надо написать самое главное. Самое сокровенное и страшное, что произошло в моей жизни. Готов ли я? Сейчас, наверное, да. Что же со мной происходит такое в этом центре? Чем его руководитель берёт людей? Почему я трезвею и впервые в жизни глубоко в душе явно это чувствую, хотя кодироваться и лечиться ходил семь раз? И никакого толка.

Сейчас, сейчас буду писать о самом главном! Господи, как же это тяжело! Господи! Я три раза ходил на исповедь, чтобы облегчить перед Тобой душу и прямо перед священником разворачивался и уходил. Я боялся! А вдруг он, священник этот, нарушит тайну исповеди и расскажет обо мне кому следует? Вдруг меня арестуют и посадят? Ведь я убил человека! И не просто человека. Моего отца. Всё. Назад дороги нет. Я начал писать. Я сделаю это. Я это сделаю сейчас!!!

Мой отец – простой человек. Добродушный и какой-то незаметный. Обычный, что ли. И когда я подрос, то даже стеснялся его, потому что ну никак он не вписывался в понятие настоящего мужчины середины девяностых годов. В то время, как я считал, настоящий мужчина должен был делать деньги! Ковать их и днём и ночью, а мой папа – как был лопушком, так и остался. Серенький, рано полысевший, невзрачненький, угловатый какой-то. Костюм носил, купленный ещё в советское время, и, как я запомнил, мама этот костюм постоянно латала, подшивала что-то, штопала. Был он простым школьным учителем, отец мой. Я, в своём превосходстве, гордыне своей, весь в почёте и уважении, приезжая на выходные домой из Москвы, полупьяный ложился спать и, как сейчас помню, просыпаясь, чтобы попить воды, видел моего отца сидящим глубокой ночью на табуреточке возле моей постели и гладящим меня по голове. Тогда я допивался уже иногда до такой степени, что мог позволить себе, пьяному чудовищу, прикрикнуть на него: «Чего не спишь, старик?» У него в глазах блестели слёзы, а я, урод, продолжал: «Выпить есть в доме?» Он отрицательно качал лысеющей головой, а я, мразь, говорил: «Сбегай тогда! Видишь, мне плохо?!» И доставал из джинсов мятые купюры. Всё, что было смято в моей ладони тогда, равнялось его двухмесячной зарплате учителя, но, уезжая назад, в Москву, я находил в своём кармане эти смятые деньги. Он никогда не брал у меня ни рубля, ни копеечки, хотя жили они в то время очень трудно. Мне бы эти деньги им оставить, а я, дурак, кричал напоследок: «Зарабатывать надо, старик! Ко мне приезжай, в Москву! Будешь в переходе работы мои продавать! Бабло появится!» А он тогда через силу улыбался, прижимался ко мне на прощание и спрашивал: «На выходные домой приедешь?» Как же мне сейчас тяжело, трезвому! Пьяному море по колено, а сейчас…

Окончив вуз, я остался жить в Москве. За время учёбы «оброс» друзьями, связями и снимал у знакомых художников часть студии. Ну, студии – громко сказано, конечно. Но было где спать, есть, помыться и, конечно, рисовать. Жизнь была весёлая и разгульная, и я всё реже и реже ездил к родителям домой. И получилось так, что они, волнуясь за меня, стали приезжать в Москву.

Помню один из их приездов. Звонок в дверь. Я открываю, обмотанный по пояс полотенцем, крепко выпивший, в студии – бардак, в постели – голая девица. На полу бутылки и презервативы (тогда ещё пользовался), а на пороге стоят мои мама и папа. Под руку, тесно друг к другу прижавшись. На улице мороз за тридцать, а я им говорю: «Погуляйте часок, я порядок наведу». И дверью у них перед носом – хлоп! Наверное, они приходили через час, я не знаю. В то время я, уже мертвецки пьяный, храпел в обнимку с очередной подружкой.

Очухавшись утром, с бодуна, мне вдруг стало стыдно. Я вспомнил, как однажды зимой, когда я учился в пятом классе, мы с отцом ужасно замёрзли на автобусной остановке, а автобуса всё не было и не было. Я держал в руках пакет с красками, рисунками и постоянно перекладывал его из руки в руку, так как пальцы мои одеревенели от холода. Тогда мой отец снял с себя старенькое пальто, забрал у меня пакет и всего целиком этим пальто обернул. Затем снял с шеи вязаный шарф и, подняв у пальто воротник, крепко обмотал этим шарфом мне шею. Я смотрел на него снизу вверх, а он стоял, в своём старом костюме, на жутком морозе, и прижимал меня к себе. Вспомнил и… напился. Вдрызг, чтоб воспоминания эти не терзали мне душу.

Было хуже всего, когда родители приезжали, а я испытывал двойное чувство стыда. Первое – за то, что мама сразу бросалась убирать в моём тогда уже гадюшнике, а второе – что отец мой, как и всегда, неловко, но всё же пытался наставить меня на путь истинный. К тому времени я, скотина, уже и забыл, когда называл его папой. Старик! Эти их приезды выводили меня из себя. Я работал и пил. Пил и работал. Мои работы пока ещё продавались где-то на рынках, и недостатка в деньгах я не испытывал, но меня убивала ситуация, что мой старик (прости, папа, прости!), приезжая, учил меня жить, не имея копейки в кармане. Деньги и это пойло затмили мои глаза. И вот однажды, накануне Нового года, мои родители снова приехали ко мне. Мобильных телефонов у простого люда тогда ещё не было и в помине, поэтому, как всегда, я оказался не готов к их встрече. В студии четвёртый день шла пьянка.

Кто-то уже спал, кто-то целовался, и дверь на звонок бросилась открывать полуголая девица. Мы посылали за пойлом «гонца», его давно не было, и все подумали, что пришёл именно он. Мгновенно было решено за долгое хождение высказать ему наше негодование, и девять человек, вместе со мной, быстро сняли штаны и выставили голые задницы к двери. Но в дверях вместо «гонца» стояли мои мама и папа. В студии воцарилась тишина, и в этой гробовой тишине прорезался голосочек: «К нашему мальчику снова предки приехали – сопельки ему вытирать». А мне «снесло крышу». В слепой ярости я бросился на отца, оттолкнув маму так, что она спиной ударилась о дверной косяк и сползла по стене на пол. Я бил его и бил, а когда он упал, пинал ногами в армейских ботинках в живот и голову, не разбирая, бил и бил. Вмиг отрезвевшие друзья схватили меня, повалили и крепко связали руки и ноги. Надо было ещё вставить кляп, потому что я орал: «Я убью его! Я его убью!» Меня утащили на кухню, насильно влили стакан водки, и я благополучно уснул у батареи. На следующий день, похмеляясь, товарищи мои рассказали, что привели в чувство отца, помогли смыть кровь и проводили до метро вместе с мамой.

Следующие полгода мы с родителями не виделись. Поехал я домой только после телеграммы, что отец умер. Все эти полгода он лежал дома. Мама, как могла, выхаживала его, а у него отнялись ноги. И почти отнялась речь. О хорошем лечении на их скудные деньги речь не шла вообще. О питании, конечно, тоже. А что же я? А я эти полгода пил так, что сейчас мне становится страшно. На похоронах я был такой пьяный, что чуть сам не упал в могилу, а поминки вообще не помню.

Через четыре месяца не стало мамы. Не смогла она пережить этого всего. К ней на похороны я вообще не поехал. Не смог, так как был в жутком запое. И первый раз пришёл к ней на могилу в годовщину смерти отца. Помню только, что с собой было много водки и что проснулся ночью, в дождь, между двумя холмиками земли моих родителей. И что? После этого я не урод? Я не урод после этого? Как мне теперь, отрезвевшему, жить? Что делать? Я не говорю о людях, как мне самому себе смотреть в глаза, в зеркало глядючи?

Я сижу и пишу. Сижу в центре. За столом. Напротив – Александр Альбертович. За окном уже темно, и все, кто проходил со мной курс дезалкоголизации, полтора часа назад попрощались и ушли. А я пишу. Александр Альбертович не подгоняет меня. Сидит за своим столом и молчит. И это его молчание дорогого стоит. Я чувствую, что он сейчас просто понимает меня. Он вообще нас, алкашей, как никто другой понимает. Сам через многое прошёл. И я сейчас бесконечно благодарен этому человеку за его понимание и молчание.

Я скоро закончу писать. Закончу, сдам сочинение и уйду из центра навсегда. Трезвым уйду. В новую жизнь. Мне надо начинать учиться жить сначала. С нуля. Сейчас закончу, сдам и уйду, но… мне почему-то не хочется отсюда уходить.

Ваня

(Я встретил Ваню через семь лет. Он приехал в центр со своей женой. Он трезв и здоров. Он сказал мне, что ярлык свой сменил и уже носит настоящее имя. – Прим. автора.)

 

История тридцать первая. Трагедия моей семьи

В своей исповеди я хочу рассказать о трагедии, постигшей мою семью. У моих родителей было семеро сыновей – семеро братьев. И лишь одного, старшего брата Ивана, не постигла участь алкоголика – он умер естественным трезвенником в 7-летнем возрасте из-за болезни. Но оставшихся – нас, шестерых братьев, – постигла участь алкоголика. Я не хочу сказать, что в этом горе виновато мутагенное свойство алкоголя. Мои деды были случайно пьющими людьми, выпивали они по рюмочке по праздникам, и до самой их смерти я не видел их в пьяном состоянии. Отец мой, инвалид войны второй группы, имеющий три ранения, употреблять алкоголь начал уже будучи отцом четверых сыновей в возрасте 38 лет. Но уже в 40 лет он пил капитально. Приходя домой в пьяном угаре, скандалил с матерью, иногда даже прикладывал руку. Мы все это видели, и каждый из нас, братьев, думал, что алкоголь употреблять не стоит и что мы не будем.

Но время шло, и мы подрастали. Когда нам исполнялось 15 лет, отец по праздникам и на день рождения стал наливать нам «по маленькой».

Мы были веселы и горды тем, что становимся мужчинами, сидя за одним столом со старшими. Впервые я женился в 16-летнем возрасте, будучи студентом второго курса техникума. А первое наказание за пьянку я получил в 17-летнем возрасте, будучи студентом третьего курса, – я был лишён стипендии на три месяца.

На разборке у завуча я был готов провалиться сквозь землю, так как мне было стыдно даже поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза. После этого я не употреблял алкоголь и выпил лишь на выпускном вечере.

Потом армия. После демобилизации устроился на работу. Всё шло хорошо. Через год женился. В 23 года я был назначен уже лесничим, в 25 лет – начальником крупного лесопункта. Вот здесь-то и начал помаленьку употреблять алкоголь. С каждым днём доза увеличивалась, домой стал приходить в нетрезвом состоянии. Дома начались скандалы, жена несколько раз собиралась уезжать к родителям. На работе всё было нормально. План выполнялся, а пили мы после работы. Хорошо, что наутро не мучило похмелье, но это было только начало.

Первая трагедия постигла нашу семью в 1976 году, когда в сорокаградусный мороз замёрз в лесу мой брат Владимир, он работал старшим техником-лесоводом, ему было 23 года, и он в тот страшный день отвёз жену в роддом. Так из-за алкоголя он не успел стать отцом, не увидел своей дочери и не стал дедом. На могиле брата я себе сказал, что брошу пить.

В 1977 году я переехал жить в Коломну, так как в это время здесь уже проживали мои три брата. Устроился на работу начальником лесовозной дороги, потом начальником нижнего склада, потом лесничим. Всё было хорошо. Но, встречаясь с братьями, мы эту встречу всегда отмечали распитием алкоголя. Брат Василий из-за алкоголя попал на химию на 6 месяцев. Брат Виктор развёлся с женой, оставив двух своих девочек. Но мы продолжали пить.

В 1983 году нашу семью постигла вторая трагедия – погиб брат Василий, и тоже по причине алкоголя. Я не могу представить горе моей матери, которая похоронила троих сыновей. Она просто стала вдруг седой и какой-то маленькой. Но мы, братья, утопили своё горе в вине.

Третья трагедия постигла нашу семью в 1984 году – мой старший брат Виктор в пьяном угаре зарезал своего друга, с которым собирались ехать к отцу на сенокос. Получил он свои шесть лет, через пять лет вернулся. Но в 1995 году, вспоминая все время этот случай, я уже глубоко задумался о своей жизни и решил «сдаваться».

Пошёл на кодировку. Закодировался на три года, не пил три с половиной года. Но захотелось попробовать вкус алкоголя, и допробовался… Пил где-то в течение полутора лет. Осознав содеянное, я пошёл на кодировку второй раз и закодировался на десять лет. Но через полтора года сорвался – не выдержал. В прошлом году закодировался на год, но не выдержал – через четыре месяца начал выпивать.

И вот я пришёл к вам, в вашу академию, чтобы стать трезвенником по убеждению. Закодированный человек – это тот же арестант, который ждёт окончания срока, а многие не выдерживают этого срока, что было и со мной.

В настоящее время нас четыре брата. Брат Виктор после освобождения из тюрьмы закодировался первый раз на два года – выдержал, второй раз на год – выдержал, третий раз тоже на год – сорвался и продолжает пить. Брат Дмитрий закодировался на три года – второй год не пьёт. Брат Павел, ему сейчас 42 года, не женат, девять лет назад, после смерти матери, остался жить в деревне с отцом и спился. Отец, ему сейчас 89 лет, пьёт умеренно, но постоянно. Он настоящий пьяница! В ранней смерти матери виноваты мы. Мы – это семь здоровых мужиков считая отца – довели её до могилы.

И вот я у вас по собственной воле, по убеждению. Хочу добровольно отказаться от этой нечисти, чтобы быть человеком, а не скотиной. Смотреть людям прямо в глаза, не отворачиваясь, чувствовать себя полноценным человеком и гордиться своей трезвостью.

Я благодарен судьбе, что Бог дал мне такую жену, как моя Рая. Она не бросила меня в трудную минуту, она верила мне, что я всё осознаю сам, осознаю свою погибель в этой водке и брошу пить. Спасибо ей и низкий поклон.

О. Н.