Середина дня. Молодая женщина сидит на скамейке в парке Стаффорда. Рядом на качелях играют дети. Одна девочка устроилась сама по себе на карусели, что-то напевает, и, вращаясь, ведет по воздуху ладошкой. За ней присматривает женщина средних лет — она тоже садится на скамейку.

— Похоже, дождик будет, — замечает она, глядя на тучи.

— Простите? — говорит молодая женщина, пошевельнувшись. — А, да.

— Вы тут часто бываете?

— Нет.

— В гостях у нас?

— В гостях. Да.

— У родных?

Молодя женщина поднимает глаза, потом страдальчески морщится, качает головой. На колени начинают капать слезы. Женщина постарше встревожена.

— Господи, милая моя, что с вами такое? Вы нездоровы?

— Нет, — шепчет ее собеседница. — Простите. Я… потеряла… близкого человека.

— Ах, бедняжка. Вот, возьмите. — Женщина постарше протягивает ей носовой платок, ласково гладит по спине.

— Спасибо.

— Оставьте себе, милочка. Ох уж эта война.

Некоторое время они сидят молча. Потом молодая женщина поднимает голову.

— Ну как? — Собеседница внимательно смотрит ей в лицо. — Полегчало немного?

— Да. Спасибо. Простите меня.

— Да ну что вы. Всем нам иногда нужно выплакаться.

Молодая женщина кивает.

— Девочка там, на карусели. Ваша?

— Вы про Пегги? Еще бы не моя.

Пегги. Пегги Гроувз. Красивое имя.

— Какая славная.

— А уж шалунья какая! — Женщина постарше смеется. — Но вообще-то она хорошая девочка. Мама ее очень любит.

— Это я вижу. — Поколебавшись, молодая женщина спрашивает: — А она… счастлива?

— Да уж счастливее некуда. А умница какая, уже читает и все такое. Мечтательница, правда, ну так это не беда, верно?

— Мечтательница? Совсем не беда. — Молодая женщина застегивает пальто.

— Уходите?

— Да. Я… мне пора.

— Вам силенок-то хватит? Хотите, я вас провожу?

— Нет. Спасибо, вы и так очень добры. Мне нужно… не скажете, где здесь полицейский участок?

— Полицейский участок? Вы что-то потеряли?

— Потеряла? Нет. Не потеряла…

— А-а-а. Ну, полицейский участок на главной улице.

— Спасибо. — Молодая женщина протягивает руку. — Рада была познакомиться. До свидания.

Собеседница озадаченно смотрит ей вслед.

Как-то вечером, дней через десять, я сидел в доме у родителей в Чизвике и читал газету; вдруг зазвонил телефон. Похоже, по службе, и давно пора, потому что мамины сострадательные взгляды да бесконечные визиты родных и друзей, обрушивавших на меня свою жалость, уже довели меня до ручки. Я тогда не знал, что звонок станет предтечей совершенно удивительного дня.

Звонил Чарльз Уитворт:

— Квентин, старина, ты как там?

— Здравствуйте, сэр. Спасибо, неплохо, учитывая ситуацию. И спасибо, что вовремя вмешались. А то было бы поздно.

— Я тут ни при чем, это твоя Хиксон тебя спасла. Как она там?

Выходит, он знал про Хлою.

— Надо думать, хорошо, сэр.

Вестей от нее не было.

— Отлично. Отлично. — Похоже, Уитворт думал о чем-то другом.

— Сэр. — Я понизил голос. — Полагаю, новостей нет? Про выживших…

— Нет. Никаких. Но ты же знаешь, Квентин, пока рано.

— Знаю, сэр.

— Ладно, к делу. Не хочешь поработать?

— Конечно, хочу. А о чем речь?

— Да тут небезызвестное тебе лицо попало в пренеприятную историю. По телефону обсуждать не могу, но если ты утром заедешь в полицейский участок Линкольншира, тебе все станет ясно.

Первое, что я подумал, — какого-нибудь механика арестовали за пьяный дебош. Срочности никакой, а все повод сбежать. Я покосился на родителей — они делали вид, что не слушают.

— Да, сэр, звучит серьезно. Поеду утренним поездом.

— Отлично. А как управишься, Квентин, загляни в Скэмптон. И надень форму, хочу тебя кое-кому представить.

В Линкольн я прибыл на следующее утро в десять часов. Воздух был по-летнему теплым, и здорово было сюда вернуться. Я дошел до участка, сообщил свое имя дежурному. Через несколько минут он провел меня в заднюю комнату, где, к моему удивлению, стоял на посту сотрудник военной полиции.

— К вашим услугам, капитан. — Сержант подмигнул. — И удачи вам. Как закончите, стукнете в дверь.

За столом, понурившись, сидел никакой не похмельный механик, а Тесс Мюррей. В первый момент я с трудом ее узнал. Она страшно переменилась — исхудала, побледнела, волосы собраны сзади в пучок, плечи сгорбились.

— Тесс? Господи, Тесс! Это я, Квентин.

Она не подняла головы. Сидела, обхватив себя за плечи.

— Тесс, да что произошло?

Не поднимая глаз, она проговорила:

— Он мертв. Я его убила.

Я думала — это она о Питере. Винит себя за то, что он попал в 617-ю эскадрилью. Но почему она под стражей?

— Ну что ты, — попытался я ее утешить. — Мы ведь пока ничего не знаем. Официально он пропал без вести.

Она покачала головой.

— Брендан, — пробормотала она. — Я убила Брендана.

— Что?

— Я его убила. И меня за это повесят.

Постепенно я вытянул из нее все. Как в ночь налета она пробралась к нему в квартиру, чтобы забрать самое необходимое. Как обнаружила в спальне Брендана, рассказала про смертельный танец вокруг стола, про рывок на кухню, про нож. Говорила запинаясь, но внятно. Не пыталась смягчить свою вину, не заводила речи о самозащите, просто излагала факты. И уже смирилась с тем, что понесет заслуженное наказание.

Я был совершенно ошарашен, однако сообразил, что она дает официальные показания, вытащил из кармана блокнот и ручку и начал записывать. Как оказалось, после убийства она в панике бросилась в свою комнату, чтобы дождаться там возвращения Питера, а потом вместе пойти с повинной — в надежде на сострадание. Но когда забрезжил рассвет, а в дверь так и не постучали, она впала в отчаяние. Около девяти утра она дошла до телефонной будки и дозвонилась своей подруге Филлис. Та встретила ее слезами. Ах, Тесс, рыдала она, столько их сегодня не вернулось! А Питер? — в ужасе спросила Тесс. Погиб, все погибли, твердила Филлис.

Некоторое время она не помня себя бродила по улицам, потом вернулась к себе и долго лежала без движения. На следующее утро поехала в Стаффорд, узнала адрес своей дочери и пошла следом за ней и ее приемной матерью в парк. Повидав свою девочку, она явилась в полицию с повинной.

И вот она снова в Линкольне, под арестом, по обвинению в убийстве. Если она признает свою вину — а она, похоже, на это настроилась, — ее могут повесить. А это ни в какие ворота — ведь Мюррей избивал ее, пил и занимался разными темными делами. Все это есть в донесении, которое я передал Арноту и Кэмпбелу. Если будут учтены эти факты, худшее, что ей грозит, — непреднамеренное убийство, а то и полное оправдание по статье «преступление в состоянии аффекта». Нужно одно — время, чтобы подготовить материалы.

— Тесс, послушай. Ты не собиралась убивать Брендана, ты действовала в целях самозащиты, и мы можем это доказать.

— Зачем? — спросила она, устремив на меня тусклый взгляд. — Родных я от себя оттолкнула, у моей дочери другая мать, а теперь я потеряла единственного человека, которого любила. И еще убила своего мужа. У меня нет будущего, мне незачем жить.

— Как это незачем? — Я лихорадочно соображал. — А Питер?

— Питер погиб. Все погибли. Спроси кого хочешь.

— Но мы же этого не знаем. Знаем, что он пропал без вести. А если он попал в плен, ранен или скрывается, Тесс, если он пытается вернуться к тебе?

Глаза ее на миг вспыхнули подобием надежды — как последний уголек блеснул в пепле. И тут же угас.

— Нет. Это из-за меня он попал сюда. И погиб. Я убила и его.

— Ну ладно. — От отчаяния я решил пустить в ход последний прием. — Может, ты и права. Но тебе не кажется, что нужно, как минимум, дать ему возможность доказать, что ты ошибаешься?

Я оставил дежурному телефон для связи и немного денег, чтобы он купил ей по списку самые необходимые вещи, велел звонить мне в любое время, по любой причине. Потом вскочил в автобус и поехал в Скэмптон — и застал там настоящий бедлам. Длинные очереди у КПП, повсюду вооруженные полицейские, ищейки на поводках, лихорадочная деятельность. Наконец меня заметил один из охранников и подозвал жестом.

— Добро пожаловать обратно, капитан! — улыбнулся он. — Рад, что вы успели.

— Куда успел, капрал? Что тут происходит?

— К нам едут их величества, сэр. Вы не знали? Король с королевой, сегодня. Чтобы познакомиться с разрушителями плотин.

«Разрушители плотин». Я уже видел эти слова в газетах, но впервые услышал от служащего ВВС. Похоже, 617-я эскадрилья официально получила титул «разрушители плотин», и он скреплен печатью монаршего одобрения. Однако мне не до монархов, у меня важное дело, и, игнорируя праздничную атмосферу, яркие флажки и приветствия коллег, я зашагал ко второму ангару, где находился кабинет Арнота и Кэмпбела.

Там оказалось, что вещи их упакованы и погружены в грузовик.

Фрэнк Арнот стоял посреди разгрома в парадной форме майора ВВС, при пилотских медалях и нашивках.

— А, Кредо, вот и вы, — сказал он. — Надеюсь, вы поправились. Решили не пропускать праздник, да?

— Меня пригласил полковник Уитворт, сэр. А… вы уезжаете?

— Да пора уж. Тут все закончено, нас ждут другие дела.

— Итак, операция «Честайз» завершена, ваша работа в Скэмптоне закончена. Все дела сданы.

— Так точно. Сданы и отосланы в штаб. Осталась пара мелочей, но нас тут ничто больше не держит.

— Понятно. Вот только…

— Да?

— Сержант Мюррей. О котором я вам писал.

— Ах да. Скверная история. Жена всадила ему нож прямо в сердце. Тело обнаружили только через несколько дней.

— Вот именно. Только она его не убивала, сэр. Она защищалась. Мюррей неоднократно применял к ней насилие, кроме того, занимался мелкими махинациями на черном рынке и тому подобное. Все это есть в моем донесении.

— Правда?

— Так точно, сэр. — Я глубоко вдохнул. — А также мои соображения по поводу возможного шпионажа.

— Но вы не представили ни единого доказательства.

— Сэр, — не отступался я, — Мюррей вел себя скрытно и подозрительно, некоторые вещи, которые он говорил жене, свидетельствуют о двойной игре.

— Вот как, Кредо? — Арнот оторвался от документов. — И какие же?

— Однажды вечером, будучи пьян, он сказал жене, как все было хорошо до посадки в Фелтвеле. Полагаю, он имел в виду, что мне, к его огорчению, удалось посадить самолет после того неудачного вылета.

— А… — Арнот кивнул. — Вот о чем речь. Вы хотите сказать, он предупредил немцев, что вы полетите ставить мины?

— Возможно.

— А вам не кажется — причем по-человечески это понятно, — что вы просто ищете виноватого?

— Возможно. Но, учитывая картину в целом…

— Я читал ваше донесение, Кредо. Там говорить не о чем. Доказательств нет.

Я пытался его переубедить, но для него это задание было завершено, а Мюррей мертв. Спорить было бессмысленно. Да и у меня были другие задачи.

— Мое донесение, сэр, — сказал я, помолчав. — Оно крайне важно, чтобы построить защиту его жены.

— Сомневаюсь.

— Его необходимо передать в суд. Скрывать его нельзя.

— Еще как можно. Речь идет о сверхсекретной информации. Она ни под каким видом не может быть использована в гражданском суде. А сейчас досье на грузовике, на пути в штаб, там его поместят в архив. Как минимум, на пятьдесят лет.

— Но в этих документах — спасение Тесс Мюррей.

— Простите, Кредо, но я не могу вам его дать, и на этом закроем тему. И вообще, вам не приходило в голову, что она, возможно, лжет? По нашему мнению, она все спланировала заранее, чтобы уйти к своему дружку. А я бы на вашем месте прикрыл собственную спину, вы тут тоже не совсем в стороне.

— Вы это о чем?

— Не притворяйтесь, Кредо. Это вы добились перевода к нам ее дружка. Вы помогали им встречаться. Вы оплатили ее номер в гостинице. Вы даже ссужали им машину для тайных свиданий!

Хлоя. Как всегда, ничего не упустила. Умница. Он все знал. Почти все.

— Вы нашли его блокнот?

Тут он слегка опешил:

— Блокнот?

— У него был блокнот. Куда он записывал все. Это сказано в моем донесении. Не сомневаюсь, что, когда обнаружили тело, вы обыскали квартиру. Вы его нашли?

— Я даже не понимаю, о чем речь.

Повисло неловкое молчание — он разбирал папки, я стоял рядом, кипя гневом. В ангаре собрались сотрудники наземных служб в чистенькой форме — они курили и возбужденно болтали; снаружи вышагивал духовой оркестр.

— Где Хлоя Хиксон? — спросил я.

— Переведена. Проходит переподготовку. Послушайте, Кредо, — заговорил он увещевающе, — попробуйте увидеть общую картину. Сегодня нам выпал редкий случай, среди всех тягот и ужасов, отпраздновать наш успех. Операция была сложнейшая, в ней были задействованы тысячи человек, своей слаженной работой они помогли добиться величайшей победы. Вы — в их числе. Уверяю, ваш вклад будет оценен. А теперь давайте праздновать.

На меня это не подействовало.

— Величайшая победа, сэр? Мы отправили на задание двадцать самолетов. Вернулись одиннадцать. А девять не вернулись, девять экипажей, шестьдесят три человека, скорее всего, погибли. Боюсь, высоковата цена за величайшую победу.

— А при чем здесь цена? Вам кажется, что она высока, Кредо, — так все претензии к фрицам. Они начали эту войну.

— Их ждали, сэр. Гибсона и остальных. Я в этом уверен, иначе не было бы таких потерь.

— Да ну вас с вашими теориями заговора! — Он шагнул к столу, перебрал пачку фотоснимков. — Вот, это Мен, снимок сделан через день после налета. Посмотрите, Кредо. Обратите внимание на пролом в сто ярдов — разрушения, оставленные бомбой. И на пустое водохранилище. — Он сунул снимок мне в руку. — Мы задавили противника, вот что главное!

Я рассмотрел фотографию.

— Да, сэр. Итог потрясающий. Я ничего другого и не говорил.

— Так-то. А теперь посмотрите еще. Что вы там видите? Деревья, Кредо, деревья! Эти ваши деревянные ящики. Теперь поняли, что в них было? Декоративные хвойные деревья. В кадках.

Я взглянул еще раз.

Он не соврал. По обеим сторонам плотины появились деревья, на неравном расстоянии, — можно подумать, кто-то хотел, чтобы они сливались с окружающим лесом.

— Камуфляж.

— Да не выдумывайте. — Арнот закурил и отошел к окну.

— Но я же об этом и говорил. Возможно, это были зенитки, или прожекторы, или что-то еще. Закамуфлированные. А с чего бы немцам камуфлировать плотину перед самым налетом?

— Да какая теперь разница?! — заорал он. — Все кончено, Кредо, операция завершена! А остальное не важно!

— А мне — важно!

И тут я стал громить мебель. Ну, собственно, просто пнул корзину с бумагой, но я ведь еще не совсем поправился. А корзина была металлической и полетела точно вперед и чуть не попала в Арнота. А через двадцать минут мы непостижимым образом стояли рядом, и нас представляли королю. Все выстроились снаружи, на солнце, Ральф Кохрейн и Чарльз Уитворт сопровождали монархов и их свиту — монархи время от времени останавливались и вступали в разговор. Я очень растерялся, когда король остановился рядом со мной.

— М-мужественный поступок, с-старина, — проговорил король, как всегда слегка заикаясь. — В в-вашем экипаже кто-то еще пострадал?

— Я… э-э-э… нет… Понимаете, сэр, на самом деле…

Уитворт стремительно пришел мне на помощь.

— Капитан авиации Кредо не участвовал в налете, ваше величество, — сказал он. — Во время этой операции он был моим адъютантом. Обеспечивал секретность.

Арнот, стоявший рядом, презрительно фыркнул. А я отметил, что Уитворт употребил прошедшее время. «Он был моим адъютантом». Выходит, меня опять сняли с должности. Король, похоже, запутался, потом все-таки улыбнулся.

— М-мужественный поступок, — пробормотал он снова и пошел дальше.

Потом был торжественный прием, где мне наконец удалось поговорить с теми, кто летал на задание. Но только после того, как окончилась официальная часть. Шампанское, бутерброды, бесконечная очередь к монаршей чете — будто гости на свадьбе. Затем — бесчисленные выступления, Кохрейн, Уитворт, Гибсон. После слово взял Барнс Уоллис и в своей нервической, самоуничижительной манере произнес печальную речь о самопожертвовании, потерях, трагизме и бессмысленности войны.

— Бедолага, — пробормотал мне в ухо австралиец Лес Найт. — С тех пор как ему сообщили о потерях, он безутешен.

Наконец речи смолкли, мне удалось залучить в уголок Леса и еще нескольких летчиков. Шампанское развязало им языки, оставалось надеяться, что они будут откровенны с собратом по ремеслу.

— Не повезло, Джеф, — сострадательно обратился я к Райсу, бывшему товарищу по 57-й эскадрилье. Он потерял бомбу и чуть не разбился — с трудом посадил «Харри» в Ваддензе. Ему крепко влетело за это от Гибсона.

— Спасибо, Кредо. Только я сам сглупил, и все это знают.

— Зря ты так думаешь. Ты ведь доставил экипаж на базу.

— Вот именно! — Лес хлопнул нас обоих по плечам. — Отличные вы парни, 57-я эскадрилья.

Райс бросил на меня печальный взгляд. Два других экипажа из нашей эскадрильи, которыми командовали Динги Янг и Билл Эстел, погибли.

Подошел Дэвид Молтби с бокалом в руке.

— Ты небось слыхал про Сирила Андерсона? — пробормотал он заговорщицки.

Все головы подались к нам — послушать. Андерсону тоже влетело от Гибсона — он летел на «Йорке» и отказался от выполнения задания по причине неполадок в хвостовой башне, а также из-за тумана. Теперь его, похоже, выгнали из эскадрильи.

— Не только за то, что не долетел, но и что привез бомбу обратно — вопреки приказу.

— Поздравляю с орденом «За выдающиеся заслуги», Молтби, — сказал я. — Я слыхал, на Мене ты отправил мяч прямо в ворота.

— Ну, я скорее добивал. — Он улыбнулся. — Когда я атаковал, плотина-то уже качалась. На деле свалил ее Динги.

— А почему, как ты думаешь, потребовалось целых четыре бомбы? Уоллис был уверен, что хватит и одной.

Молтби передернул плечами.

— Первые три попадания были неточными. Командир сбросил ближе и левее, Мартин вообще непонятно где, а бедняга Хоппи перекинул свою за гребень.

Все переглянулись.

— А что случилось? — спросил я без нажима.

— «Мама» попала под зенитки, уже на подлете сильно горела. Но довела атаку до конца, даже сбросила бомбу, хотя и поздно — мы видели, как она перескочила через плотину. «Мама» дальше, вся в огне, попыталась набрать высоту, потом взорвалась.

Пауза — глядя под ноги, мы осушили бокалы и начали озираться в поисках официанта. Я заметил смеющегося Джо Маккарти, героя Зорпе, — его голова и плечи возвышались над толпой. Потом — Дэвида Шэннона, на вид совсем мальчишку, уверенного, что это он взломал Эдер: он нынче праздновал двадцать первый день рождения. Но здесь не хватало стольких лиц, давно уже ставших привычными: Барлоу, Модсли, Байерса, Бэрпи и еще пятидесяти девяти. В том числе Питера, Дядьки, Чоки и остальных.

— А «Вики» досталось на обратном пути, — продолжил Лес Найт, прочитав мои мысли. — Я знаю, ты дружил с Лайтфутом и его ребятами. Они отлично зашли на Эдер, уж ты мне поверь. Я в жизни не видел, чтобы такое проделывали с «ланкастером». Лайтфут вел эту махину так, будто это «спитфайр». Поразительно. И бомбу сбросил как в аптеке. Она проломила плотину, будто врезали кулаком по мокрой картонке.

Время шло, шампанское лилось, шум становился все громче. Король со своей свитой, предвидя начало дебоша, незаметно удалился в какое-то более спокойное место. После их ухода все отбросили последние потуги на приличие. Появились бутылки с джином и виски, а также жены, подружки и барышни из Вспомогательного корпуса. С воплями и кряхтением приволокли пианино, и скоро загремели песни, начались танцы, игры и всевозможные дурачества. Как и принято у летчиков, подумал я, глядя на этих расшалившихся детей. Летать от души, веселиться от души и ни о чем не думать. Ибо завтра тебя может ждать смерть.

Я немного понаблюдал со стороны, а потом — голова кружилась, и мне почему-то было очень одиноко — оставил их веселиться дальше. Снаружи воздух был напоен запахом росистой травы и вьющихся роз. Я глубоко вздохнул, глядя на зазеленевшую взлетно-посадочную полосу и в бескрайние линкольнширские небеса.

— Здравствуй, Квентин. Чудесный вечер. — Ко мне подошел Чарльз Уитворт с бокалом бренди и сигарой.

— Здравия желаю, сэр. Ничего себе денек выдался.

— Да уж верно. Как там жена Мюррея?

— В серьезной беде, сэр, как вы и говорили.

— Помочь можешь?

— Не уверен. Постараюсь.

— Понадобится что — дай знать.

— Спасибо, сэр.

Он затянулся сигарой, озирая свои владения.

— Знаешь, мне нравилось командовать этой базой. Лучшее из всех моих назначений. Но ее скоро закроют. Будут строить бетонную полосу. После этого все тут изменится. Это, можно сказать, чуть не последняя бомбардировочная база с грунтовкой. Но, с другой стороны, в жизни все меняется, верно? Рано или поздно, надеюсь, ты понял, о чем я.

Я понял. Я больше не был летчиком и никогда не буду. Не был ни офицером разведки, ни адъютантом. Не был никем, разве что вгонял всех в краску. Место мое было не здесь. Пора было уходить, и я чувствовал, что готов.

— Тебе абсолютно не в чем себя винить, Квентин, — уловив мои мысли, продолжал Уитворт. — А достоинств у тебя хоть отбавляй. Первое — здравый смысл, кроме того — боевой опыт, логика, доброе сердце. В ВВС все это требуется. Скажи одно словечко — и я живо пристрою тебя в штаб Пятой группы.

— Благодарю вас, сэр, но мне либо на фронт, либо никуда. Я готов к переменам. Готов начать новую жизнь.

— Я так и думал. А капрал Хиксон является частью новой жизни?

— Ну да вот, да, не знаю. — Я покраснел. — Хотелось бы…

— Вот и славно. Кстати, она в Лондоне. Ее перевели в штаб разведки ВВС, и ей там не очень нравится, мягко говоря. Это в Хайгейте, называется Этлон-Хаус. — Он ухмыльнулся, потом сунул мне в ладонь какую-то бумажку. — Позвони им, скажи, что ты мой адъютант, пусть соединят с ротой связи. Вот и поговорите.

— Я… просто не знаю, что сказать, сэр.

— А ты ничего не говори. Просто действуй. Carpe diem, и все такое. Только, ради бога, никому не проговорись!

И с этими словами он развернулся и пошел прочь по траве.

И я ей позвонил. Через каких-нибудь десять минут.

— Квентин! Слава богу. А я тут с ума схожу. Ты где?

— В Скэмптоне. Только что откушал с королем. Вот так-то.

— Ах ты, негодник. Ты же на лечении.

— А мне надоело. И всплыло тут кое-что. А как ты?

— Скучаю по тебе. И вообще тут ужасно. Странно, я раньше так любила эту работу. Но, с тех пор как мы начали работать вместе, все изменилось. И теперь мне это не по душе.

— Гм. Ты выразила мои мысли. И я решил с этим покончить. Подать в отставку. Меня явно спишут по болезни.

— Ого. И что дальше?

— Пока не знаю. Приведу лицо в порядок. Стану адвокатом.

— Что ж, рада слышать. И какие чувства испытываешь?

— Самые замечательные. Может, и ты со мной?

Пауза. Но совсем короткая.

— Снова возьмешь меня в водители?

— Я возьму тебя в жены, Хлоя. Ты выйдешь за меня замуж?

— Конечно. Я только об этом и мечтала. А когда?

— Как можно скорее. Только, Хлоя, у меня есть одна просьба.

— Какая?

— Сейчас не могу сказать. Но мне нужна твоя помощь.

Мы разъединились. Я немного постоял, покачивая трубку в руке, еще не решаясь поверить. Я обручен.

Я вернулся к себе, открыл окно, налил виски. Снаружи доносились звуки гулянки, где-то граммофон играл Гленна Миллера. Я поднял бокал, приветствуя ночь, потом выпил.

Через пять минут в комнату ввалился Гай Гибсон.

— Après moi le deluge, — выпалил он по-французски.

— Простите, сэр?

— «После меня хоть потоп». Девиз нашей эскадрильи. Как, нравится?

— По-моему, просто замечательно, сэр. Прекрасно подходит.

— Это Мартин придумал. Так! Я слыхал, у тебя есть виски.

— Да, есть. Налить рюмочку?

— Налить, только три! До краев. И сам выпей.

— Ну что ж, сэр, если вы настаиваете…

— Настаиваю. И прекрати называть меня «сэр». — Он подмигнул. — По крайней мере, до завтра.

Он был пьян, растрепан, краснолиц. Я налил ему, он взял рюмку и плюхнулся в кресло, разглядывая меня с любопытством.

— Гляжу, тебе отрезали руку, Кредо. Сочувствую.

— Выбора не было. На самом деле без нее даже лучше.

— Вот только летать с одной сложновато. С другой стороны, летает же этот Бадер на истребителе без ног, так что нет ничего невозможного. Правда, я слыхал, самолет у него вихляется почем зря.

Я сообразил — а они очень похожи, Бадер и Гибсон. Оба вспыльчивые, упрямые, волевые. Оба убеждены в собственном бессмертии. Оба — непревзойденные командиры.

— Представляешь, Квентин, мне решили навесить чертов крест Виктории.

— Я уже слышал. Поздравляю. И не могу не добавить — по заслугам.

— Думаешь? А я сильно дрейфил. Прямо поджилки тряслись.

— Еще бы. Вы же тоже человек. Но вы подготовили остальных, вы их вдохновляли, внушали им уверенность. Вы довели их до цели и вопреки всему выполнили задачу.

— Мне так приказали, у меня не было выбора.

— Неправда, Гай. На Мене, после неудачи Хоппи. Когда вы полетели с Мартином, чтобы отвлекать зенитки. Этого вам не приказывали. На мой взгляд, это стоит креста Виктории.

— Ну, может быть. — Он осушил рюмку. — Только потери великоваты.

Повисло молчание. Снаружи, в коридоре, летчики шумно расходились по своим комнатам. Я нагнулся, долил ему виски, понял, что или сейчас, или никогда.

— Можно задать вам один вопрос?

Он махнул рукой.

— Валяй.

— Как вам кажется, вас ждали? В смысле, на Мене. Как вам показалось, немцы успели подготовиться?

Томительная пауза — Гибсон думал, пытаясь сосредоточить на мне нетвердый взгляд. Потом раздался стук в дверь.

— Простите за беспокойство, капитан, — произнес ординарец. — Вас к телефону. Звонят из городской полиции.

— Спасибо, сейчас иду.

Гибсон все еще думал, все вспоминал, все таращил мутные глаза.

— Гай?

Он начал подниматься из кресла.

— Бог его знает, Квентин, — сказал он наконец. — Но я вот что тебе скажу. Оно было на то похоже.

Звонила Тесс. Голос усталый, но не такой безнадежный.

— Тесс. Ты как там? Что-то случилось?

— Нет. Ничего. Все в порядке. Спасибо за вещи. И спасибо, что оповестил моих родных. Папа прислал телеграмму. Что найдет мне адвоката, и все такое.

— Вот и хорошо. Они должны были знать, Тесс.

— Наверное. — Она помолчала. — Да, про блокнот…

— Да?

— Я пыталась. — Она вздохнула от одного воспоминания. — Я его обыскала, потом… ну, ты понимаешь. И в квартире посмотрела. Но не нашла. Прости. Я знаю, как он тебе был нужен.

— Не важно. Спасибо. Представляю, каково это было.

— Да. — Снова пауза. — Квентин, как ты думаешь: может такое быть, что Питер еще жив?