Звонок поступил в одиннадцать вечера — к этому времени командир 61-й эскадрильи, сорокаоднолетний майор авиации Уокер провел без сна уже двое суток. Обычно во время ночных операций он не спал, разве что задремывал ненадолго прямо за рабочим столом, предпочитая заполнять долгие часы ожидания бесконечной бумажной работой.

Из группы, составленной из бортов, принадлежавших двум эскадрильям, из Турина не вернулся единственный «ланкастер» — «Бейкер». И в этом была жестокая насмешка, потому что хотя Уокер не мог вслух сказать это Питеру и его экипажу, он знал заранее, что задание будет отменено по погодным условиям. Именно поэтому он и послал их туда — хотел, чтобы последнее их задание было легким. Но затея эта вышла боком, самолет исчез вместе с экипажем, и, как всегда, Уокер возлагал всю вину на себя.

И вот он коротал часы ожидания, пил какао, приводил документы в порядок и раз за разом проигрывал сценарии, которые давно знал наизусть. На листке его блокнота возможности ветвились, как ветви на дереве. Топлива в «Бейкере» было на девять часов полета — возможно, он просто ползет обратно на малой скорости, может быть, с неработающим двигателем. Но когда занялся холодный рассвет, пришлось смириться с мыслью, что столько Питер и его экипаж в воздухе продержаться не могли. Ветвление продолжалось. Они могли уйти на другой аэродром — в этом случае они в ближайшее время позвонят.

Девять часов, и по-прежнему ничего; Уокер понял, что ситуация куда серьезнее. Теперь на его дереве осталось лишь четыре ветви — четыре варианта. Первый — что они сели на своей территории и просто не могут выйти на связь — был самым оптимистичным и одновременно наименее вероятным. Остальные три варианта предполагали, что экипаж находится на вражеской территории: приземлились целыми и невредимыми, приземлились с потерями, все погибли.

Потянулись долгие дневные часы. Было воскресенье, Уокер сходил в церковь на службу и там, сгорбившись на скамье, молился за здравие Питера, Дядьки и остальных. Потом позвонил жене — та уехала в гости к родителям в Глостершир.

— Как ночь прошла? — спросила она беспечным тоном.

— Один не вернулся, — ответил он хмуро.

В середине разговора в дверь постучали, вошел адъютант с листком бумаги. Уокер прочитал и торопливо закончил разговор. В Портишеде приняли сигнал на частоте 600 метров — стандартная частота для сигнала СОС. Сигнал был слабый, но радист вроде как разобрал буквы «Кью-Эр» — код 61-й эскадрильи. Это и была последняя радиограмма Чоки Уайта с «Бейкера».

Через пять минут Уокер уже дозвонился в Портишед.

— Радист не до конца понял, что именно он услышал, сэр. У нас тут дел по горло, так что я не сразу до этого добрался.

— Капрал… — Уокер силился сохранять спокойствие. — Это крайне важное сообщение. Пожалуйста, сообщите мне все, что вам о нем известно.

— Тут написано, что в семь сорок восемь через дорчестерский передатчик был принят слабый неподтвержденный сигнал СОС, возможно сопровождаемый позывными «Кью-Эр» или «Игрек-Эр». Потом передача оборвалась.

— Запеленговать удалось? Хотя бы примерно?

— Нет, сэр. Хотя он, скорее всего, из зеленого сектора.

— Что значит — из зеленого сектора?

— К западу, сэр. От Дорчестера.

— Вы хотите сказать, сигнал был подан над морем?

— Так точно, сэр. Никакого сомнения.

Итак, вынужденная посадка. На воду. Уокер повесил трубку, затем позвонил в штаб Пятой авиагруппы, откуда его сообщение передали в Девятнадцатую группу Берегового командования, дислоцировавшуюся в Плимуте. Через час два «локхид-хадсона» и «шортс-сандерленд» прочесывали Западные подходы. Однако короткий зимний день уже угасал, через два часа им отдали приказ вернуться на базу и продолжить поиск с рассветом.

Уокер провел еще одну бессонную ночь; в шесть утра позвонили из Берегового командования и сообщили, что поисковый самолет выслан, поиск сосредоточен в районе к юго-западу от берега Девона. С каждым часом надежда на счастливый исход становилась все слабее. Дважды за утро Уокер отрывался от дел и звонил своему коллеге из Берегового командования.

— Пока ничего, дружище, — отвечали ему.

А потом, ближе к середине дня, наступила развязка — в форме необычного телефонного разговора.

— Майор авиации Уокер? — спросил интеллигентный голос. — Это капитан авиации Квентин Кредо. Старший офицер разведслужбы 57-й эскадрильи.

— Да? — Уокер нахмурился. 57-я эскадрилья тоже состояла из «ланкастеров» и тоже дислоцировалась в Линкольншире, в Скэмптоне. — Чем могу помочь, капитан?

— Я, наоборот, надеюсь, что это я могу вам помочь, сэр. К нам тут прилетел ваш голубь.

Дальше Кредо объяснил, что скэмптонская голубятня, которой занимается некий сержант Мюррей, и есть то место, куда должны возвращаться голуби, сопровождающие самолеты Пятой группы.

— Короче, утром к нам прилетела изрядно потрепанная птичка, с запиской на лапе. Мюррей сразу же принес ее мне. Позвольте спросить, сэр, у вас есть пропавший самолет?

— Да, да, не тяните! Что там в записке?

— «„Ланкастер Кью-Эр Бейкер“, сели на воду 8.00 25 февраля, координаты 48°19′ север, 6°44′ запад».

Не прошло и нескольких минут, а Уокер уже сообщил координаты в Береговое командование. Еще два часа он кусал ногти, а уже ближе к вечеру раздался звонок, которого он с таким упованием ждал. Экипаж «Бейкера» обнаружен и спасен.

Через несколько часов, когда Уокер уже собирался уходить из кабинета, раздался еще один звонок. Звонил Питер Лайтфут, из плимутского паба, совершенно пьяный.

— Хотел доложиться, сэр. Сообщить, что все с нами в порядке.

— Рад это слышать, Питер. И сказать не могу, как мы тут переволновались.

— Так точно, сэр. Но все позади.

Повисла неловкая пауза.

— Так как, Питер… какие планы на отпуск?

— Ну, я думал заехать в часть, поблагодарить всех, попрощаться.

— Хорошо. Кстати, поблагодари офицера разведки Кредо из Скэмптона. И голубятника по фамилии Мюррей.

— Кого-кого? Из какого Скэмптона?

— Да не важно. Потом объясню.

— А. Ну ладно, сэр.

Еще одна неловкая пауза.

— У тебя все в порядке, Питер?

— Так точно, сэр. Правда…

— Да?

— Ну… — И тут его вдруг прорвало. — Я хочу и дальше летать, сэр! В смысле, я не знаю, как я без этого… это все, что у меня есть.

— Питер, ты это о чем?

— Из меня будет паршивый инструктор, сэр. Позвольте мне остаться!

— Не могу, Питер. Все, что мог, ты уже сделал. А инструктор из тебя будет прекрасный.

— Нет, сэр, я прошу вас, я одного хочу — летать. Больше у меня в жизни ничего нет.

Ничего нет? Уокер устало потер виски. Что бы это могло значить? А потом он высказал обоснованную догадку:

— Питер. — Он вздохнул. — Тут ведь замешана девушка?

Дорогой Питер!

Надеюсь, что все у тебя хорошо. И что письмо, пришедшее через шесть лет, тебя не слишком озадачит! Почему я пишу? Просто потому, что вдруг стала о тебе думать. Хотя, если по правде, то никогда и не переставала. Мне случайно сообщили, что ты служишь в ВВС, причем на бомбардировщике, а мой муж, какое совпадение, тоже служит в ВВС и работает на базе бомбардировщиков. Мне также любезно сообщили, где именно ты находишься, вот я и решила написать.

Как сложилась твоя жизнь после наших детских лет в Бексли? Мне очень не хватает нашей дружбы, и мне очень обидно за то, как она закончилась. После той истории было решено, что мне лучше начать другую жизнь в другом месте и не поддерживать с тобой связи. Я приехала сюда, в Линкольншир, поселилась у папиной сестры. С тех пор я совсем не общалась с матерью, хотя папа и сейчас иногда мне пишет. Я попыталась здесь закончить школу, но из этого ничего не вышло, вместо этого я стала работать в библиотеке. А в 38-м году познакомилась с Бренданом, и мы решили пожениться. Он меня на десять лет старше, он сейчас сержант, техник, отвечает за наземное обслуживание. Мы женаты уже четыре года.

Я не буду делать вид, что все так уж замечательно, Питер, потому что это было бы неправдой. Моя жизнь сложилась не так, как я когда-то мечтала. Я так и не поступила в университет, никакие свершения мне не светят. Но, как говорится, что посеешь — то и пожнешь, а по большому счету все у меня неплохо, правда неплохо.

А у тебя? Как сложилась твоя жизнь? Нашел ли ты свою половинку? Я бы очень хотела об этом узнать — если ты захочешь со мной поделиться. Если нет, я тоже пойму.

Береги себя, я знаю, как вы, пилоты, рискуете.

С самыми искренними пожеланиями,

Тесс

Согласно имевшимся у Кредо сведениям, «история», о которой упомянула Тереза Дерби, произошла в 1936 году. Им с Питером было по шестнадцать лет, они были соседями и лучшими друзьями, оба жили в пригороде Лондона Бексли — семья Дерби в современном роскошном особняке, Лайтфуты — через дорогу, в скромной многоквартирной одноэтажке. Дети дружили, взрослые были друг с другом любезны, но в остальном у двух семейств было мало общего. Отец Тесс был управляющим банка в Сити, отец Питера — клерком на фабрике. Миссис Дерби устраивала благотворительные садовые приемы, миссис Лайтфут убирала в ее доме. Дерби были истовыми католиками, Лайтфуты — не слишком ретивыми последователями англиканства. Дерби были уверены, что их дочь поступит в университет и удачно выйдет замуж, Лайтфуты считали, что Питеру поскорее нужно найти работу.

Пока они были маленькими, они не замечали этих различий. В пять лет оба пошли в начальную школу. Очень скоро они стали неразлучны.

В одиннадцать они перешли в среднюю школу, где Питер, крепко сбитый, сильный, темноволосый, всегда отличался во всех практических занятиях. Тесс была выше его — светловолосая, стройная; ее отличали безупречная логика мышления, способность все схватывать на лету и усидчивость при выполнении домашних заданий. Но дружба не ослабевала, они поддерживали друг друга — она болела за него в регби, он громко аплодировал, когда она играла Титанию на школьной сцене. Однажды в Рождество, когда они ходили колядовать, Тесс потянулась к Питеру и, пока звучала «Тихая ночь», сорвала поцелуй. От прикосновения ее губ у Питера чуть не остановилось сердце, и он понял, что теперь принадлежит ей навеки.

Однако все не могло так длиться и дальше. Дети подросли, мир стремительно менялся, на горизонте сгущались грозовые тучи. Впервые в жизни они ощутили разницу в своем социальном положении. Питер теперь страдал от того, что у отца вечно нет денег, что мать его работает уборщицей у Дерби. В то же время его безотчетно тянуло к Тесс, в ее присутствии он становился скованным, у него кружилась голова, а по ночам его терзали чувство вины и неутоленное желание. Тесс при его прикосновениях тоже испытывала странное томление, иногда ей страшно хотелось, чтобы он ее обнял.

Когда стало известно, что скоро Тесс уедет в дорогой пансион — готовиться к вступительным экзаменам, — напряжение только возросло. А потом, в один жаркий день в июле 1936 года, все разрешилось. Тесс и Питеру было по шестнадцать, занятия в школе только что закончились, оба семейства готовились уехать на каникулы — Дерби в Шотландию, Лайтфуты в Маргейт. Устав от бесконечных сборов, Тесс с Питером ускользнули в теплицу, стоявшую в дальнем конце сада. За ней находилось одно из их тайных убежищ: огромная куча листьев и скошенной травы.

Они растянулись на мягкой ароматной подстилке. Тесс читала, Питер следил за облаками, пробегавшими по небу.

— Я собираюсь стать летчиком, — пробормотал он. — Как только начнется война.

Тесс перевернула страницу.

— Папа говорит, войны не будет. Чемберлен не допустит.

— Будет, тут и говорить не о чем. И я хочу заранее к ней подготовиться. — Питер сунул руку в карман. — Вот, это тебе. — Он достал сверточек из мягкой бумаги. — Ты ведь уезжаешь.

Тесс развернула крошечный серебряный медальон.

— Святой Христофор. Питер, какая прелесть!

— Он сохранит тебя от бед. В пути. Куда бы ты ни уехала.

Он помог ей надеть медальон, и в процессе лямка ее летнего платья соскользнула с плеча. Он потянулся поправить и внезапно оказался на ней сверху, прижимая к земле ее закинутые за голову руки. На щеках Тесс вспыхнули два ярких пятнышка.

— Поцелуй меня, Питер, — прошептала она.

Ее полные губы дышали часто-часто.

Он помедлил.

— Тесс, я люблю тебя.

А потом губы их сомкнулись, руки змеями заскользили по коже. Грудь ее под его ладонью оказалась округлой и крепкой, ее пальцы нащупали пуговицы его брюк, она выгнулась, когда он просунул ладонь ей между ног, они снова поцеловались, с еще большей жадностью. А потом он почувствовал, что ее рука тянет его еще ближе.

— Ну, давай же!

Он несколько раз отчаянно дернулся, почувствовал обволакивающее тепло, потом — взрыв.

А потом к теплице подошла миссис Дерби и испустила крик.

Все произошло столь же внезапно, сколь и предсказуемо: последствия навсегда изменили их жизнь. Сразу после происшествия не было произнесено ни слова. На следующий день семейство Дерби отбыло в Шотландию, а Лайтфуты — в Маргейт. По возвращении Питер перебрал все пришедшие в их отсутствие письма, но ничего не нашел. Через три недели мистер Дерби вернулся с сыном домой, но Тесс и миссис Дерби так и не появились — поехали к родственникам погостить, пояснил мистер Дерби.

Питер ждал, часами просиживал в прихожей в надежде хоть на какую-то весточку — письмо, открытку, может, тайный телефонный звонок. Ждал он напрасно, дни тянулись, становясь неделями.

Каникулы закончились, Питер вернулся в школу — одинокий, подавленный.

А уже в октябре однажды вечером у дома Дерби остановилось такси. Из него выгрузили несколько чемоданов, но кроме них в машине была одна только миссис Дерби. В тот же вечер под дверь Лайтфутам подсунули конверт. В нем было две записки. Одна была адресована матери Питера, в ней говорилось, что Тереза продолжит образование в частном пансионе в Чешире и, поскольку дети больше не живут дома, в услугах миссис Лайтфут Дерби больше не нуждаются. Вторая записка была от Тесс. Питеру:

Дорогой Питер!

В обозримом будущем я собираюсь учиться вдали от дома, и будет лучше, если мы никогда больше не увидимся; прошу не предпринимать никаких попыток со мной связаться. Желаю тебе всяческих успехов.

Т. Дерби

Это был ее почерк, но не ее слова — Питер почувствовал это сразу. Почему, подумал он, такое суровое наказание? Неужели их провинность уж так велика? Он стал хуже учиться, избегал друзей, отношения с родителями, которые после увольнения миссис Лайтфут вообще перестали упоминать имя Дерби, стали напряженными. Лишь одно поддерживало его: что Тесс его по-прежнему любит и когда-нибудь найдет способ вернуться. Но она не приехала на Рождество и никак не дала о себе знать — пришлось ему смириться с мыслью, что она его отвергла.

Сначала он чувствовал себя узником, потом — отверженным. Прошло два года, от нее — ни слова. В 1938 году ему исполнилось восемнадцать, он бросил школу и взялся за первую же подвернувшуюся работу — клерком в страховой компании. Работу он ненавидел, но трудился не поднимая головы, а еще читал все газеты, перекладывая свой гнев на надвигающийся катаклизм. Всего через сутки после того, как Чемберлен выступил с обращением о начале войны, Питер сложил вещи, отправился на ближайший вербовочный пункт и вступил в ряды Королевских ВВС.

И там стал воином, настоящим мужчиной — самостоятельным, надежным; три года он летал и сражался, пока не посадил «Бейкер» в океан, поставив тем самым точку в почтенном списке из пятидесяти восьми вылетов на вражескую территорию. Но тем самым с ним было покончено — больше он никому не был нужен, фактически снова отвергнут, обречен на бездействие.

Через два дня после своего спасения Питер и его экипаж вернулись в Сирстон — прощаться. Громкие пирушки по этому поводу были уже позади, расставание прошло как-то приглушенно. Бокал хереса с майором Уокером, пара хлопков по спине в столовой — на том и кончилось. Каждый получил двухнедельный отпуск. Питер с Дядькой Макдауэлом решили прямиком направиться на базу ВВС в Скэмптон в Линкольншире.

Дядька прекрасно знал, зачем они едут: поблагодарить тех двоих, кому они, собственно, были обязаны жизнью, — офицера разведслужбы капитана авиации Кредо и голубятника Мюррея. Ведь на самом деле, напомнил им за хересом майор Уокер, если бы эти двое не оказались такими сообразительными, шансы на спасение экипажа «Бейкера» практически равнялись нулю. Дядька охотно согласился — впрочем, была у него и своя причина ехать в Линкольншир. Ему нечем было больше заняться. Он был бездетным вдовцом — жена погибла год назад во время воздушного налета, после чего он сразу напросился на второй оперативный цикл.

В Скэмптон они прибыли в середине дня, доложились командиру базы, полковнику авиации Уитворту. Тот принял их тепло и сразу отправил в кабинет к Кредо. Там они представились, сказали все положенные слова и попытались скрыть потрясение, которое вызвали обгоревшее лицо и скрюченная, скрытая перчаткой рука офицера разведки.

— Чаю выпьете, джентльмены? — осведомился Кредо, поднимаясь. Потом, не чинясь, рассказал про свои увечья — он так делал всегда, зная, что летчиков смущают такие вещи: — Простите за внешний вид. В прошлом году подвернулся на «Веллингтоне» под зенитный снаряд над Гельголандом. Молока, сахара?

Они вежливо сидели, слушая, как кастаньетами постукивают чашки — Кредо управлялся одной рукой. Разливая чай, он продолжал говорить, голос у него был мягкий, интеллигентный, не вязавшийся с изувеченным лицом и неловкими движениями.

— А с Мюрреем вы уже познакомились? — спросил он, бросив взгляд на Питера; тот покачал головой. — Ну, он сейчас придет. Изумительный персонаж. И жена у него очень симпатичная.

В ожидании они пили чай и по просьбе Кредо пересказывали историю последнего полета «Бейкера».

— Вы молодцы, — заметил Кредо, когда они закончили. — Голову не потеряли, действовали грамотно — вот и уцелели.

Он взял ручку и начал неловко что-то записывать. На форме у него красовалась синевато-малиновая нашивка ордена «За выдающиеся заслуги», к которому представляют за проявленное личное мужество. За что он его получил, догадаться было нетрудно. Волосы у него были светлые, а ниже лоб, рот и щеки — те части лица, которые не защищены летным шлемом, — сильно обгорели, красная кожа шелушилась, ее рассекали желтые задубевшие шрамы. Нос представлял собой багровый обрубок, рот — перекошенную щель, неестественную, как у клоуна. Только проницательные голубые глаза не пострадали. Он поднял голову, перехватил их взгляды.

— На мне были очки, — сказал он негромко. — Полезная, оказывается, вещь.

— А экипаж уцелел? — спросил Дядька.

— Двое — да, четверо — нет.

— Сурово.

— Да. — Кредо сел, глядя на посетителей. — Ладно, джентльмены, хватит обо мне. Я слышал, вы свое отлетали, будете теперь учить других, как это делать правильно.

Питер прочистил горло:

— Так точно, сэр. Хотя у меня был вопрос по этому поводу.

— Вот как? Валяйте.

— Да. Ну, в общем, я слыхал, что иногда экипажам разрешают отлетать третий оперативный цикл.

Сидевший рядом Дядька явно напрягся. Кредо на другой стороне стола моргнул.

— Вот как? И где это вы такое слышали?

Питер не успел ответить — в дверь громко постучали, и в кабинет ворвался Мюррей.

— Так это они и есть? — проорал он.

— Они самые.

— Ух ты, а на вид-то ничего особенного! А я из-за них так старался!

— Еще бы. Старший лейтенант Лайтфут, сержант Макдауэл, позвольте представить вам сержанта Мюррея.

— Ирландец-голубятник. — Дядька схватил руку Мюррея.

— Он самый! А ты — шотландец, ну да ладно, с кем не бывает.

Он был крупным: широкие плечи, широкая грудь, широкое красное лицо, кудрявые волосы, могучие бицепсы. Повернулся к Питеру — тот был ниже на две головы:

— А этот маломерок — англичанин, помогай ему Бог! Ладно, потерпим. — Питер и глазом не успел моргнуть, как оказался в медвежьих объятиях, начисто вышибивших из него дух. — Как вас там, Лайтфут? Ничего себе фамилия, прямо как у индейца!

Покончив с приветствиями, сержант Мюррей показал им базу — та сильно напоминала Сирстон, только была больше и оснащена более современной техникой, потом воспоследовала лихая поездка на грузовичке в дальний конец летного поля, чтобы осмотреть голубятню — та располагалась над сараем, где стояла всякая сельскохозяйственная техника.

— Мои единоличные владения! — объяснил Мюррей, извлекая из шкафчика бутылку виски. Они поднялись по приставной лестнице на чердак, затянутый железной сеткой, — там же находился крошечный кабинет. Мюррей показал гостям своих птиц, нежно воркуя, объяснил, как выращивает их и дрессирует. Потом протянул руку и вынул одного голубя из клетки — Питер с Дядькой с глубоким почтением посмотрели на птицу, спасшую их от гибели.

— Невероятно, — пробормотал Дядька. — Такой крошечный, а какое расстояние пролетел. И как быстро.

— Господь его для этого и создал, — ответил Мюррей. — На ваше счастье.

База ВВС в Скэмптоне принадлежала Пятой авиагруппе бомбардировочной авиации, сейчас здесь дислоцировалось только одно подразделение, 57-я эскадрилья, хотя места вполне хватало на две. Сама Пятая группа состояла из десяти эскадрилий «Ланкастеров», располагавшихся на восьми аэродромах в Линкольншире; штаб группы находился в Грэнтеме.

Пока Питер и Дядька любовались в Скэмптоне голубями, командир Бомбардировочного командования, пятидесятилетний главный маршал авиации Артур Харрис — въедливый, строгий, похожий на бульдога человек, сидел в полутемной комнате в городке Теддингтон, графство Миддлсекс, и смотрел на пожилого седовласого ученого, который возился с проектором.

— Да ну сколько же можно! — не выдержал наконец Харрис. — Мне в шесть нужно быть в министерстве.

— Сейчас-сейчас, — ответил ученый, явно нервничая. Через несколько секунд проектор ожил, и на экране появилось зернистое черно-белое изображение морского берега и расстилавшегося за ним водного пространства.

— И где мы на сей раз? — осведомился Харрис.

— В Чесиле, сэр. Сейчас появится «веллингтон».

На экране возник двухмоторный «веллингтон», низко летящий над морем. Под фюзеляжем явственно просматривались два сферических предмета, диаметром сантиметров пятьдесят. Когда бомбардировщик поравнялся с камерой, один из предметов отделился, упал в море и бодро заскакал по волнам, будто футбольный мячик по траве.

— Ну, прыгает, это мы, Уоллис, уже знаем! — пробурчал Харрис. — И вашу чертову статью я читал. Но для плотин она слишком маломощная, вы сами говорили!

— Да, но теперь можно сделать и большую.

— Тогда ее будет не закрепить под «ланкастером», диаметр слишком велик!

— Нет, потому что я изменил форму. Видите, это уже не шар. Теперь это сжатый сфероид. То есть сплющенная сфера, по форме напоминающая бочку.

— И что с того?

— Диаметр стал меньше за счет удлинения. Теперь ее можно подвесить под «ланкастером».

— А она сработает?

Ученый указал на экран:

— Вы только что видели это своими глазами. Уменьшенная срабатывает прекрасно.

— Правда? Так это была бочка, не шар?

Ученый скромно улыбнулся.

— Давайте, сэр, пройдем в соседнее помещение, там расположен бассейн. Это займет одну минуту.

Харрис последовал за ним — они прошли по коридору и, миновав распашную дверь, оказались в длинной низкой пристройке. Здесь находился неглубокий бассейн, шириной семь метров, а глубиной от силы метр, зато по длине — почти стометровый.

— Национальная физическая лаборатория позволила мне им еще попользоваться, — сказал Уоллис.

Они зашагали вдоль бортика и в конце концов оказались рядом с конструкцией, на которой крепилась в воде дугообразная преграда. Напоминавшая плотину. Поблизости маячили несколько ассистентов в белых халатах, среди них были две молодые женщины.

— Все готовы? Молодцы. Ладно, дамы, вперед.

К удивлению Харриса, женщины спустились с двух сторон по лесенкам в бассейн и, стараясь соблюдать приличия, залезли в два узких металлических цилиндра, опущенных в воду.

— Бока цилиндров стеклянные, — пояснил ученый. — Оттуда можно вести подводную съемку. Правда, там тесновато, с камерами и прочим оборудованием. Вот и пользуемся услугами дам.

— Любопытно. — Харрис посмотрел на часы. — Это займет много времени?

— Менее трех секунд. — Ученый взял микрофон, посмотрел в дальнюю часть бассейна. — Ну, поехали, Уолтер! — крикнул он.

Харрис услышал хлопок, напоминавший винтовочный выстрел, потом прерывистое шипение — что-то стремительно двигалось по поверхности воды. Потом увидел снаряд — подпрыгивая, тот приближался на огромной скорости, потом с громким звуком ударил в стену, отскочил примерно на полметра и начал тонуть.

— Следите! — сказал ученый, наклоняясь над бассейном.

Харрис следил. Снаряд — металлический, размером примерно с крикетный мяч, скрылся под водой, продолжая вращаться, и при этом подплыл обратно к стене, а потом с едва слышным щелчком соприкоснулся с ней и остановился.

— Ничего себе! — сказал Харрис в искреннем изумлении. — И так оно каждый раз?

— Как правило. Если поверхность воды относительно спокойная.

Они вышли на улицу, где ждала служебная машина Харриса.

— О каком радиусе и какой скорости идет речь? Я имею в виду настоящую бомбу, — сказал он.

— Сбросить ее нужно будет в четырехстах метрах от плотины, на скорости примерно двести двадцать миль в час.

— С какой высоты?

— Сто пятьдесят футов.

— Ну, не знаю, Уоллис, — сказал маршал, качая головой. — Говоря по совести, я все-таки считаю это авантюрой.

— Ничего подобного, сэр. Это научный факт.

— Гм. И вы полагаете, что сможете создать с нуля полноформатную бомбу, построить ее, испытать и довести до ума всего за три месяца?

— Да. Если у нас будут необходимые ресурсы. И цель.

— Ладно, посмотрим. — Они обменялись рукопожатиями. — Я еще раз переговорю с Порталом. Но обещать пока ничего не могу. Меня сильно смущает подобное разбазаривание ресурсов. Рисковать людьми ради такого вот бреда. Уж вы меня простите.

После нескольких рюмок виски, когда над летным полем взошла зимняя луна, Питер и Дядька снова сели в грузовичок Мюррея и снова помчались по полю, выехали за ворота базы и отправились в Линкольн, где их ждала целая череда шумных прокуренных пабов. Куда бы они ни заходили, их приветствовали тепло и гостеприимно. Казалось, все в городе знают Мюррея, все спешат ему проставиться. Питер пытался пить с ним вровень, но едва поспевал.

Мюррей был родом из графства Лоут в Северной Ирландии. Родился он рядом с ипподромом города Дандолк, где отец его работал смотрителем; Брендан рос в мире скачек, заячьей охоты, бокса без перчаток, хоккея на траве и, разумеется, голубиных гонок. К шестнадцати годам он вытянулся до шести с половиной футов и знал все, что только можно было знать, о спорте, азартных играх и о том, как ухаживать за травяным газоном. После двадцати он отправился в Англию, потрудился чернорабочим, потом поступил в ВВС. Сделал он это крайне своевременно — надвигалась война, и ВВС стремительно расширяли сеть аэродромов. Мюррей знал толк в газонах, и его раз за разом направляли обустраивать очередной аэродром. В конце концов он осел в Скэмптоне.

— На деле это вот что значит, Дядька, — пояснил он. — Я слежу за работой подрядчиков, которые следят за состоянием газона.

— Важная работа на такой базе, как Скэмптон, — согласился крепко захмелевший Дядька. — Слушай, Брендан, — он дернул приятеля за рукав, — я тут все думаю про этого голубка, который нас спас. Может, продашь мне его, а?

— Продать? Тебе? Зачем?

Дядька наклонился ближе.

— Сделаю из него чучело и поставлю на каминную полку.

На лице у Мюррея отобразился ужас, потом он заглянул в лицо Дядьке, и через секунду двое почтенных мужчин уже сгибались пополам от хохота. Питер с вежливой улыбкой посмотрел в другую сторону и вдруг увидел, что в двери входит Тесс.

На ней было пальто, перетянутое поясом, и синий берет. Она стала старше, утратила юношескую наивность — но не красоту. Шок от ее появления был почти физическим. Сердце у Питера бухало, конечности одеревенели. Когда Тесс заметила его, глаза ее расширились, в них отразился испуг и одновременно некое облегчение, как будто жребий был брошен.

— А, вот и она наконец! — взревел Мюррей. — Тесс! Сюда, малышка! Познакомься с двумя славными парнями из Сирстона.

Почти час она стояла у барной стойки, делая вид, что не знакома с Питером. Она почему-то была уверена, что письмо приведет его к ней, а теперь знала, что чувства ее к нему остались неизменными, однако не готова пока была осознать последствия этого открытия. Поэтому она стояла рядом с Бренданом, из последних сил улыбалась и время от времени искоса бросала взгляды на Питера — тот был мрачен, погружен в себя и мужчиной выглядел еще привлекательнее, чем юношей. Потом, когда они уже собирались расходиться, Брендан сказал, что сходит отлить, а Дядька сказал, что ему нужно тоже, и они оба ушли, оставив ее наедине с Питером, который, поколебавшись лишь миг, сразу же перешел к делу:

— Почему ты не попыталась со мной связаться? — спросил он умоляющим голосом. — Тогда, в самом начале?

— Я пыталась, — ответила она. — Но мне сказали, что, если я не перестану, тебя арестуют. За изнасилование.

— Что? Да почему, господи?

Она облизала губы.

— Из-за ребенка.