Мой мальчик любит меня. Он говорит мне об этом снова и снова. Каждую ночь.
Не запирайте меня. Умоляю вас, не отнимайте моего мальчика. Пусть он останется здесь.
Но они не выносят его присутствия. Они не хотят, чтобы он оставался со мной, — им лишь бы запереть меня одну на целый день в этой гадкой, зловонной комнате, с запахами плесени и чердачной сырости, где я живу уже долгие месяцы и которую знаю, как собственное тело.
Но однажды мы убежим.
Для этого нужно пробраться по темной, сырой лестнице мимо желтоватых стен с обеих сторон, выбежать в гостиную, покрытую ярко-красным ковром, а оттуда через прихожую прошмыгнуть на улицу с людьми и деревьями — и мы будем свободны! Там они не смогут изводить меня своими придирками и запирать нас с мальчиком одних в этой проклятой дыре.
Я очень красива, говорит мне мой мальчик. Его-то, увы, красивым не назовешь! Сейчас я достану кисточки и альбом и нарисую его портрет. Несчастное лицо! Я сама виновата, что уронила его на пол и так изуродовала. Но тут уж ничего не поправишь…
Сегодня я одна, совсем одна. Вторник, третье февраля. Между решетками окон я вижу белую стену булочной и больше ничего: никаких предметов. Идет дождь, и его капли растекаются по мокрой стене, как кровь. Очень красиво!
Анна — такое прекрасное имя, говорит мне мой мальчик, и я с ним согласна. Мне очень к лицу это имя, и я готова носить его хоть целый год.
К чему лишать людей удовольствия? Если бы я была Анной вчера или сегодня, а то я не была ею уже целую неделю! Любое другое имя, пусть даже самое красивое, не доставит мне такого удовольствия, и свою маленькую дочку, если бы она у меня была, я назвала бы Анной.
Сегодня четверг, четвертое февраля.
Вчера, хрустальным зимним вечером, я принялась рисовать. Достала коробочку с красками, сняла кисти с большого буфета и нарисовала рожицу моего мальчика, как будто с ним ничего не случилось. Хорошенькая картинка! И какой чудный подарок ко дню рождения!
Скоро ему три года — не правда ли, замечательно!
Если мне разрешат, я устрою волшебный праздник для нас двоих, с апельсиновым соком в бокальчиках и мороженым в тонких ледяных вазочках.
Не разрешат — буду петь всю ночь напролет.
Но мисс Эвинстон может рассердиться на меня за недозволенное в ночное время пение, и в таком случае мне сделают укол, чтобы я потише себя вела.
Мне исполняется двадцать три года, и мое имя с сегодняшнего дня — Анна, хотя это и не настоящее имя. Настоящее имя — Конни, сокращенное от Констанция; Констанция Мария Рэйтак меня зовут все остальные. Мой папа, Альфред Дурр, большой человек в этом маленьком городе.
* * *
Моего мужа зовут Робин Рэй, он живет внизу и заходит ко мне лишь изредка: вот уже три дня, как его нет, наверное, занят своими делами. Я боюсь, что он вот-вот разлюбит меня, иначе он непременно заглянул бы побеседовать или поиграть, но его нет уже так долго! А хуже всего то, что он кричит. И притом так страшно! Я слышу голоса! Когда я сплю, все, кто внизу, за исключением разве что мисс Эвинстон, заходят в мою комнату и начинают кричать. И мой муж тоже.
Сначала я не верила этому.
Теперь я знаю наверняка. Никогда не слышала ничего ужаснее!
Они сгрудились вокруг моей кровати с резиновыми, налитыми злобой лицами и стали вопить. Сначала я не могла разобрать, кто из них под какой маской, но, приблизив к лицу, сжала ладонями одну из этих омерзительных физиономий, чтобы убедиться, что это мой муж, Робин Рэй.
Удивление мое возросло до предела!
И до чего же это было гадостно — как будто дотрагиваешься рукой до чего-то холодного и бесформенного, как липкое тесто; один мой палец увяз в этом тесте, а за ним и все остальные Не в силах их вытащить, я вздрогнула и ткнула другой рукой в глаз. Оттуда полезла какая-то дрянь, густая кровавая масса, и, выйдя на поверхность, запачкала мне все платье. Я продолжала ковырять пальцем все быстрее, и это гадостное все лезло, а комнату разрывал чей-то крик, похожий на мой собственный… Наконец принесли шприц…
Какая она толстая и нечистоплотная, эта мисс Эвинстон. Хочет заполучить Робина — это ясно как божий день. Но пусть не надеется: ей уже не ко времени виться вокруг него, да и красавица она не из первых, это точно.
Мальчик ее ненавидит; я это узнала, когда спросила его: не хочет ли он иметь мисс Эвинстон своей мамочкой?
Побыстрей скажу Робину, что мальчик думает о мисс Эвинстон. Даже если он разлюбит и бросит меня, все равно я должна позаботиться о ребенке. Они ничем не повредят ему, пока я жива!
* * *
На лестнице послышались чьи-то шаги. Чьи?
Вошла мисс Эвинстон с подносом, опустила его на убранный черной материей стол и, звякнув ключом, исчезла.
Я затаила дыхание, ожидая новых шагов, и они не заставили себя ждать. Дверь открылась, и с перекошенным от страха лицом я увидела, что вошел Робин Рэй.
Что-то выкрикнув, я побежала навстречу и… через минуту очутилась в кресле. А Робин стоял надо мной и что-то говорил… Я смеялась.
Дверь захлопнулась, и мы стали играть в игры.
В лесенки и змейки я легко обыгрывала Робина, и он вскоре признал себя побежденным. Ему ничего не оставалось, как сесть и закурить. А я, вздрагивая от ужаса прошедшей ночи, спрашивала его, зачем он приходил пугать нас с мальчиком. Он отмалчивался, и я стала настаивать: зачем он приходил ночью, в ужасающей мягкой маске, пугал нас и не давал уснуть? Он смотрел на меня и курил, а я кричала все сильнее и сильнее.
Тогда он взял мою руку в свою, очень крепкую, и сказал, глядя в глаза, что скоро все это кончится, и мы уедем, когда я поправлюсь.
Я поправлюсь?
Эта мисс Эвинстон выводит меня из себя! Всякий раз, как Робин видится со мной, она тут как тут и торопится услать его куда-нибудь подальше! Всем рассказывает, как она приглядывает за мной. Если бы я только могла поговорить с Робертом наедине — я уверена, он не стал бы приходить и пугать нас с мальчиком по ночам!
Но что же мне делать?
* * *
Солнце светит ярко-ярко. Я вижу темную тень на стене булочной, и это значит, что на улице встало солнце и все вокруг счастливы.
Мой мальчик со мной. Я хотела бы взять его в парк, где он увидел бы детей и резиновых уточек.
Накануне мисс Эвинстон заявила, что мне придется с ним «распрощаться», если я буду «орать по ночам». Неслыханно!
Попробуйте сами не кричать, когда вокруг вас соберется столько страшных уродов!
Если я пою моему мальчику, когда он испуган, — что же, ради всего святого, в этом плохого? Но мисс Эвинстон хочет, чтобы я прекратила пение. Она говорит, что меня не должно быть слышно, что я должна затаиться на своем чердаке, как маленькая мышка. Совсем как мышка!
Она добивается наверняка, чтобы все обо мне забыли и не мешали ей выйти замуж за Робина. Тишина и покой в моей комнате докажут всем, что я умерла, и мой мальчик тоже. Тогда она закроет эти опостылевшие мне двери навсегда, возьмет Робина и уедет. А люди, омерзительные чудовища с дикими рожами, останутся здесь, кроме Робина, конечно. И тогда нам придется плохо!
* * *
Шестое февраля, суббота.
Сегодня моему мальчику исполняется два года, восемь месяцев и одиннадцать дней. Я нарисовала для него чудную картинку — как он обрадуется, когда проснется!
Когда они придут кричать еще раз, я всего лишь раскрою глаза пошире, буду смотреть на них и не испугаюсь. Вот и все!
Мой мальчик меня любит. Он единственный в этом мире, кто взаправду меня любит, и я люблю его всем сердцем!
* * *
Сегодня я спросила у мисс Эвинстон, зачем она желает мне скорой смерти. Что она задумала — выйти замуж за моего мужа Робина Рэя? Пусть не надеется, что я умру, пока мой мальчик жив и нуждается в заботе!
Но мисс Эвинстон никогда не выдаст своих планов! Она хитра и коварна: хочет притвориться, что ухаживает за нами, но в один прекрасный день пошлет своих людей в масках, и тогда все кончится! Те будут кричать истошными голосами, а нас никто не услышит и не придет на помощь!
Мисс Эвинстон не знает, что я нашла средство против ее козней: я заткну пальцами уши и не услышу ничего. Ничего!
Пусть приходят — я никому не отдам моего маленького мальчика.
Вот толстый, зеленый, липкий человечек, который ползет ко мне, извиваясь, на животе. Я слышу звук его движения — мягкий, тягучий, прерывающийся стонами и вздохами; такой же как и его тело. Сейчас он переползет длинный ковер — и будет здесь!
Я села на кровать и попробовала лягнуть его ногой, а в это время черви, которыми кишели его руки и ноги, переползли на меня и начали взбираться по моим ногам. Я кричала, зажав руками рот от страха, что они могут заползти туда, и пытаясь собрать их в копошащуюся кучу. Но у меня ничего не вышло. Их обрывки забивались в складки белья, и вытащить их оттуда было невозможно. Они изводили меня всю ночь, а я не могла даже позвать мисс Эвинстон, потому что боялась ее гораздо больше этих тварей!
Сегодня я останусь под простынями — пусть-ка он ползет!
Я слышу сопение, и если протяну ногу, то могу дотронуться до него, сидящего у изножья моей кровати.
Я боюсь этого толстяка.
Одна из гнусных тварей забралась в постель и лазает у меня по спине, ощупывая тело кольчатыми сочленениями волосатой плоти. Вот еще одна забралась под рубашку, еще и еще. Я изнемогаю от гадливости и муки. Не могу больше терпеть: они едят меня поедом, такие мягкие, мохнатые, колышущиеся. Бугры вздымаются здесь и там, и я начинаю кричать от страха. Мой крик о спасении, хотя бы и от рук ненавистной мне мисс Эвинстон, далеко разносится по дому. Злобный зеленый человечек робко улыбается!
* * *
Мисс Эвинстон спешит ко мне, все бросив и забыв даже свой шприц…
Но где же Робин? Неужели он оставил меня одну? Кто защитит мальчика?
Мисс Эвинстон приближается. На ней большая красная кофта, которой она, должно быть, спугнула того зеленого человечка!
Я не хочу, чтобы она подходила, сотворив такое!
Она говорит: «Бедная малышка!»
Зачем она подослала зеленого толстяка? Зачем она хочет уехать с моим мужем Робином Рэем? Зачем? Зачем?
Сейчас она уйдет за шприцем. А потом… мы вырвемся отсюда по темной, сырой лестнице, мимо желтоватых стен, и дальше, на улицу, минуя красный ковер, где мы уже будем свободны, живя втроем: я, мальчик и Робин — в счастье и без печали.
Я сделаю так — и это будет хорошо.
Вот, я уже делаю! Она просит обнажить руку. Хватаю ее повыше локтя и с размаху, проворачивая, погружаю шприц в белое, барахтающееся тело, глядя, как эта дрянь переливается в нее, и она в конце концов затихает. Иголка выходит наружу из ее беспомощного тела.
Иголка опускается.
Еще. И еще раз. Множество.
Мой мальчик все видит и понимает меня.
Противная, липкая мисс Эвинстон!
* * *
Воскресенье, седьмое февраля.
Сегодня мы уезжаем отсюда, и навсегда.
Я надела ослепительно голубое платье, а Робин Рэй понес мой чемодан. Сейчас они с мальчиком как раз поднимаются по лестнице, чтобы помочь мне спуститься.
Я сказала Робину, как я счастлива сегодня и как мы прекрасно заживем в той стране, куда лежит наш путь!
Он промолчал. Но я видела, что он прекрасно понимает меня.
Они принесли мое новое пальто. Он помог мне надеть его. Оно так узко!
Какое смешное пальто! Оно все обвернуто вокруг меня, как куколка вокруг гусеницы. Но оно очень милое, и мне в нем удобно.
Мой муж, Робин Рэй, хороший и добрый. Я люблю его и моего мальчика.
Кто-то открывает дверь. Вот и лестница! Гостиная! Прихожая! Улица! О, меня дожидается экипаж!
Сейчас мы уедем в новые страны. Надо только устроиться поудобнее и смотреть в окно. Жаль, что ничего не видно. Когда же отправление?
Мы ждем Робина, который вот-вот принесет мальчика: малыш еще не научился ходить.
Вот и он. А где же мальчик?
Что он сделал с моим мальчиком? Его с ним нет!
«Мы его похоронили, — говорит он. — Не задерживайтесь!»