Элиас

Ее молчание становилось невыносимым.

– Брейел!

Я уже не ждал, что смогу ее разговорить. Хочет побыть в одиночестве – я уйду и не буду мешать. Но к моему удивлению, она вдруг сказала:

– Я все сделала не так.

Она по-прежнему смотрела на океан. Не на меня.

– Ты… что именно ты сделала не так?

Я почувствовал комок к горле. Слова Брей означали очень многое. И прежде всего то, что неблагополучная полоса в ее жизни началась не после трагедии на утесе, а гораздо раньше. И слышать об этом было даже страшнее, чем видеть шрамы на запястьях.

Говорить я не мог. Смотреть на нее – тоже. Меня захлестывала душевная боль и даже негодование. Как она могла? Как посмела?

– Лисса меня нашла, – шмыгая носом, продолжала Брей. – Я все сделала по-дурацки. Вены так не режут. И место нужно было выбрать другое. Я уже не говорю о времени.

– Брей, но почему ты это сделала? Почему? – Я повернулся к ней. – Я хочу услышать от тебя правду. Если это было как-то связано со мной, так и скажи.

Я не хотел знать причину и в то же время… должен был знать.

Я проглотил накопившуюся слюну и ждал. Что еще мне оставалось? После такого признания я не мог встать и вернуться в дом.

Брей продолжала молчать. Она словно отгораживалась от меня. Я уже догадывался, что явился косвенной причиной ее попытки самоубийства. Только бы не главной!

– Элиас… Помнишь, я говорила, что боюсь перемен в наших отношениях? Что, если они станут близкими, у нас все развалится? Я врала тебе. Это был лишь предлог. Сильно разбавленная версия правды.

Я не верил своим ушам. Мозг лихорадочно пытался додуматься: какую же правду я тогда услышу?

Брей сделала новую паузу. Наверное, собиралась с силами. Я застыл, приготовившись услышать самые невероятные признания.

– В моей жизни все шло наперекосяк, – сказала она. – И ты это знал лучше, чем кто-либо.

Получалось, что не знал.

– Эти идиотские, беспричинные смены настроения. То безудержная радость, то черная тоска. Я мучилась сама и еще сильнее мучила окружающих. За тебя я уцепилась с самого первого дня нашей встречи. В детстве я не понимала, что со мной что-то не так. Думала, просто у меня такой характер. Да, я не похожа на других. Но мне это даже нравилось. Я и не хотела быть как все. В детстве многого не понимаешь или понимаешь по-своему.

Брей тряхнула головой, словно ей было стыдно за то, что столько лет она себя дурачила, убеждая, будто ни в чем не виновата.

– А за тебя я уцепилась, потому что только ты не отталкивал меня. Наоборот, это тебя пытались от меня отогнать, но ты все равно не уходил.

Она вдруг рассмеялась. Весело, беззаботно. Как раньше. Этого я никак не ожидал.

– Кстати, ты знал, что Лисса меня боялась?

– Лисса? Тебя? Но она же была твой лучшей подругой.

– Я сама об этом не знала. На пятнадцать лет бабушка подарила мне керамическую музыкальную шкатулку. Красивую такую. На боковой стенке было выгравировано мое имя. Лисса пришла ко мне в гости, увидела шкатулку, захотела получше рассмотреть, взяла в руки… Сама не знаю, как шкатулка выпала у нее из рук и разбилась вдребезги. Конечно же, она это не нарочно. Все знали, какая она растяпа. Но ты бы видел ее лицо! Она вся тряслась и думала, что сейчас я изобью ее до полусмерти. Представляешь?

Брей опять засмеялась.

– Мне, конечно, было жаль бабушкиного подарка, но не настолько, чтобы бросаться с кулаками на лучшую подругу. Я успокаивала Лиссу как могла. Она в тот день призналась, что всегда меня боялась. И другие девчонки тоже. Они меня считали психованной.

Чувствовалось, Брей дорожит воспоминаниями детства. Даже такими.

– Со мной никто не хотел дружить, – с болью в голосе продолжала она. – А я и не знала. Мне об этом не говорили. Боялись. Если бы не разбитая шкатулка, я бы так и не узнала.

Она прикрыла глаза и со вздохом повторила:

– Мне никто не говорил. Только сплетничали за моей спиной. Об этом я тоже узнала от Лиссы. Я считала ее своей единственной подругой. Но она всегда старалась не вникать в мои проблемы. Теперь я ее понимаю. Зачем ей было копаться в чужом дерьме?

Я придвинулся к Брей поближе, но молчал, боясь ее прервать. Чувствовалось, сейчас она говорила о том, что очень давно носила в себе. Но почему она не рассказала мне об этом раньше? Неужели боялась, что я поведу себя как Лисса?

– А в шестнадцать мать как-то зашла ко мне в комнату и увидела, что я лежу на полу, свернувшись клубком, и пытаюсь ногтями пропороть себя вены на запястьях. Я пыталась покончить с собой. Там даже крови не было. Я… это трудно объяснить.

Брей сжала кулаки и скрипнула зубами.

– Во мне было столько злости. Столько хаоса. Я должна была выплеснуть его из себя. Мне казалось, я вот-вот взорвусь. Это как гной, когда нужно проколоть кожу и выдавить его. Что-то внутри зудит, и тебе никак это не выгнать из себя. Наверное, я коряво объясняю, но по-другому не умею.

Опять пауза. Подготовка к погружению в еще один пласт воспоминаний.

– Помнишь, я тебе наврала, что мама будет возить меня на гимнастику? Я всем так сказала… Элиас, я в жизни не занималась никакой гимнастикой. Вместо спортзала мы ездили к психиатру. К этому долбаному психиатру. Просто мать не хотела, чтобы люди знали. И я не хотела.

Наконец Брей повернулась ко мне. Теперь она без всяких просьб смотрела мне прямо в глаза. Ее взгляд был цепким, притягивающим.

– Ты единственный, кто меня не сторонился и принимал такой, какая я есть. Ты многого не знал, считал мои выходки очередными загибонами. Но ты не отворачивался от меня и не сплетничал за моей спиной. Даже мои родители… Да, они любили меня, но за все годы, что я росла, я их сильно утомила. Их достали мои проблемы. Я всегда лишь портила им спокойную жизнь. То убегу куда-то, то меня копы домой привезут. Одна комиссия по делам несовершеннолетних сколько им крови попортила. Им было не дождаться, когда мне стукнет восемнадцать.

По ее щеке поползла слезинка, которую я осторожно смахнул пальцем.

– Расскажи мне, – настойчиво попросил я. – Расскажи мне все.

Я еще подростком понимал: Брей тянется ко мне, потому что в семье она как чужая. Родители просто терпели ее. Другим словом это не назовешь. Отец постоянно восхищался ее старшей сестрой, а на Брей смотрел как на недоразумение. Но я не знал причин. Я и не догадывался, что у Брей могут быть нелады с психикой. И конечно же, я ничего не знал о ее постоянной борьбе с самой собой.

Брей немного успокоилась, не дав слезам пролиться. Иначе слез было бы очень много.

– Однажды я подслушала разговор родителей. Отец говорил матери, что устал от моих выкрутасов, что я распустилась до крайности, никто мне не указ… ну и все такое. Мать ответила, что тоже сыта мной по горло. «Пусть получает то, что заслужила»… Мне они ничего не сказали, но я поняла: я перестала быть для них дочкой и теперь им все равно. Они больше не спрашивали, куда я ухожу и когда вернусь… Во мне что-то оборвалось. Перепады настроения стали еще значительнее. Из шкодливой девчонки-подростка я превратилась в… совсем больную на голову. Знал бы ты, как меня мотало. Бывали дни, когда я чувствовала себя счастливейшим человеком на земле. А потом несколько дней подряд не вылезала из постели. Я лежала не шевелясь, смотрела в потолок, и хотела, чтобы окружающий мир разлетелся на мелкие кусочки. – Брей повернулась ко мне. – Да, Элиас, частично причина была в тебе, – сказала она, наконец ответив на мой вопрос о попытке самоубийства. У меня в горле снова встал комок. – Лисса по-своему пыталась мне помочь. Уже в Южной Каролине она убедила меня снова обратиться к психиатру. Я тогда подумала, в ней что-то изменилось и она действительно заботится обо мне. Для меня это было неожиданностью. Раньше все, кто знал о моих проблемах, просто отмахивались.

– А твои родители? Ты же говорила, мать возила тебя к психиатру.

– Возила. Но я всегда чувствовала, что они с отцом делают это не для меня, а для себя. Выполняют родительский долг… Помню, Лисса в тот день села рядом со мной, заглянула мне в глаза. Она даже взяла меня за руки. Элиас, ты можешь представить мое состояние? Я подумала: «Вау, она ведь действительно хочет мне помочь». Я решила показать, что ценю ее заботу, и согласилась.

В который уже раз Брей повернулась к океану. Легкий ветер играл ее волосами, прибив несколько прядок к губам. Я осторожно убрал их ей за уши. Брей словно не замечала моих прикосновений. Она двигалась к самому мрачному и тяжелому пласту своих воспоминаний.

– Я всегда отказывалась принимать лекарства. Боялась. Таблетки были для меня равносильны признанию: «Да, я чокнутая». Если я начну их глотать, то окажется, что родители были правы и меня надо лечить. Когда в шестнадцать мне их впервые прописали, я только делала вид, что принимаю. Но в Южной Каролине… говорю, меня так потрясло желание Лиссы мне помочь, что я не посмела ее обманывать. Сказала себе: «Если психиатр прописал мне таблетки, значит их действительно надо глотать».

Она вздохнула.

– И это было самой идиотской моей ошибкой.

– Почему?

– Потому что это и толкнуло меня на самоубийство.

Я изумленно смотрел на нее, ожидая дальнейших пояснений.

– Тот психиатр оказался шарлатаном, – сказала Брей. – Другого объяснения у меня нет. После его таблеток мне стало не лучше, а хуже… Лисса успела вовремя. Еще немного, и я бы ушла на тот свет… Очнулась я в больничной палате. Рядом стояли родители и две тетки с блокнотами в руках и осуждающими физиономиями. Они сообщили, что должны подвергнуть меня психиатрическому освидетельствованию. Родители вручили меня заботам департамента здравоохранения и вернулись в Джорджию. Лисса навестила меня всего один раз. Вот тогда я поняла, что она, как и мои родители, устала возиться со мной и готова передать меня в другие руки.

Я обнял ее колени.

– В той больнице меня продержали две недели. Потом выписали, убедившись, что я не представляю угрозы для самой себя. Я убедила врачей, что до таблеток не пыталась совершить самоубийство. Я им не врала, так оно и было. У меня часто мелькали мысли о самоубийстве. Чаще, чем хотелось бы. Но попыток не было. Не знаю, может, эти таблетки только на меня так действовали. Кому-то они и правда помогали, а у меня после них крыша ехала.

Она грустно рассмеялась.

– Представляешь? Я им все это выложила, а они мне тут же прописали какое-то другое дерьмо и стали уверять, что вот оно-то мне обязательно поможет. А через две недели похлопали меня по руке и сказали: «Мисс Бэйтс, надеемся, что больше мы вас здесь не увидим». (Брей мастерски воспроизвела гнусавый голос врача.) Я еще три месяца прожила с Лиссой. Та всячески старалась меня избегать. Потом настал день, и я поняла, что по горло сыта и ею, и Южной Каролиной.

Брей подняла на меня глаза, и меня прошиб пот, но не холодный, а обжигающе горячий.

– Я устала прятаться от единственного в мире человека, который меня любил. Вот так я вернулась в Атенс. К тебе.

Океанские волны неутомимо выплескивались на берег. Ветер дул со стороны дома, принося гул голосов и обрывки музыки. Но все это воспринималось фоном, наравне с шумом волн, и потому не раздражало. Затем ветер и вовсе стих, словно не желал нам мешать. Брей села в позу лотоса, сложив руки на коленях. На ресницах еще блестели слезы, но плакать она больше не могла. Я осторожно взял ее руку и поцеловал запястье. Потом взял другую. Я положил их ей на колени и накрыл своими ладонями.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – заговорил я. – Но вначале я хочу услышать, в чем именно была моя частичная вина.

Брей удивилась. Замотала головой. Наморщила лоб.

– Элиас, наверное, я неправильно выразилась. Твоей вины в этом нет ни капли.

Я молчал. Меня не тянуло что-либо говорить. Я хотел только слушать. Когда Брей продолжила, ее голос звучал тихо и отрешенно.

– За два дня до этого мне стал вспоминаться последний разговор с Митчеллом. Он мне сказал, что у тебя с Алин настоящая любовь. Я понимала: ты для меня навсегда потерян. А ты был моей единственной точкой опоры. Я пыталась свыкнуться с этой мыслью. Твердила себе: «Ты ведь сама его бросила и исчезла из его жизни». Но легче мне не становилось. Наоборот, становилось все тяжелее, все хуже. Поднося бритву к запястью, я думала о тебе. О нашей первой встрече. О первом поцелуе. Обо всем, что было у нас впервые. Да, Элиас, ты тогда занимал все мои мысли, но ты ни в чем не виноват.

– И ты тоже, – сказал я и сжал ей руки. – Теперь ты это знаешь.

– Знаю, – кивнула она.

Она хотела сказать еще что-то, но лишь уткнулась взглядом в колени.

– Но ты меня сильно обидела, – сказал я.

Брей вскинула голову. Кажется, даже попыталась вскочить, но я крепко держал ее руки.

– Почему ты никогда мне этого не рассказывала? С Лиссой ты поделилась, хотя сама же призналась, что вся ее забота о тебе была видимостью. А теперь ты сидишь здесь и говоришь, что я единственный, кто по-настоящему тебя любил и понимал. Что я – это все в твоей жизни. Твоя единственная точка опоры.

Я смотрел ей в глаза. Я видел, как изменилось ее лицо. Мне хотелось говорить именно так – тоном рассерженного и обиженного человека. Пусть слышит. Пусть знает, что я не обладаю ангельской невозмутимостью.

– И я оказываюсь единственным, кто узнает об этом только сейчас. Единственным, с кем ты не поделилась своими секретами и к кому не обратилась за помощью. – Я едва сдерживал слезы, которые уже рвались наружу. – Ты знала: я люблю тебя так, как никто другой. И получается, ты не настолько мне доверяла, чтобы позвать на помощь.

Мои слова задели ее. Очень больно. У нее задрожала нижняя губа и руки. Но я не снимал своих ладоней. Пусть знает правду, даже если этот разговор у нас окажется последним.

– Почему ты не обратилась ко мне? Почему ты постоянно меня отталкивала?

– Я тебе уже сказала почему! – зло ответила Брей.

– Нет, этого ты мне не говорила, – спокойно возразил я. – Совсем недавно ты призналась, что врала мне. «Разбавленная версия правды» – это твои слова?

– Да! Я разбавляла правду! Это было… – Она не договорила. Я ждал. – Я боялась. Боялась, что этой правдой лишь оттолкну тебя, как отталкивала всех остальных. Особенно тебя. Ты видел во мне красавицу. Совершенное создание. И я хотела быть такой для тебя. Моя правда вдребезги разбила бы этот образ. Я не представляла, как потом буду смотреть тебе в глаза. Мне было до жути стыдно.

– Стыдно? Чего ты стыдилась?

Брей не ответила. Она даже отвернулась. Я дернул ее за руки, заставляя смотреть на меня.

– Брей, я знаком с тобой семнадцать лет. Семнадцать лет! Я любил в тебе все. Твой дерзкий язык. Твои сумасбродные выходки. Твое бесстрашие. Я любил все перепады твоего настроения. Я видел за всем этим живого человека! Яркую личность. Девчонку, с которой иногда бывает очень непросто. Которой иногда хотелось отодрать задницу. Но другой такой девчонки в моей жизни не было и быть не могло. Я из кожи лез, только бы соответствовать тебе. Ты это понимаешь? Я делал все, только бы быть рядом с тобой. Если бы я тебя боялся, если бы хоть какая-то часть твоей личности была мне неприятна, неужели я бы сделал тебя центром своего мира? Все эти семнадцать лет?

В ее глазах мелькнула улыбка.

Я отпустил ее руки и встал:

– Отныне – никаких секретов между нами. Рассказываем друг другу все. Никаких потаенных углов. – Я стал ходить взад-вперед, потом остановился. – Из нашего детства я уже не все помню. Так что начну с более позднего времени… Мне тогда было пятнадцать. Мы праздновали день рождения Лиссы и остались ночевать у нее дома. Ты заснула, а я еще не спал. Я убедился, что ты крепко спишь, и потрогал тебя за сиську.

Брей даже рот разинула. Я улыбался до ушей.

– Извращенец!

– Да, – согласился я. – Был. Полнейшим извращенцем. Таким остаюсь и всегда буду. Но говорю тебе сущую правду: без твоего разрешения я вовсю трогал твою сиську. Ты даже не знала. И я не жалею о содеянном.

Брей лишь качала головой и все больше улыбалась.

Я задрал голову, делая вид, что вспоминаю.

– Хочешь еще признание? – Я хлопнул в ладоши. – Твой выпускной. Ты собиралась на него с каким-то придурком. Имя его помнишь? Впрочем, это не так важно. Он отказался пойти с тобой. Знаешь почему? Я ему пригрозил.

– Что-о?

– Да, представь себе. Будь он нормальным парнем, я бы стиснул зубы и стерпел. Но я не мог допустить, чтобы этот хмырь зажал тебя где-нибудь в углу и полез под юбку. Я пытался тебя отговорить, но ты рогом уперлась. Тогда мы с Митчеллом дождались, когда его потянет в туалет. Митчелл сторожил дверь, а я дал парнишке справить малую нужду и потом объяснил: если он от тебя не отвалит, я его попросту убью.

– Не верю, чтобы ты это сделал, – сказала Брей, перестав улыбаться.

– Сделал. Если понадобится, сделаю снова. Ну что, бросишь меня после таких признаний? Я пошатнул твои представления обо мне.

Конечно же, я знал, что это не так, но хотел получить ее подтверждение.

Брей покачала головой.

– А хочешь узнать обо мне кое-что похуже? – спросил я.

Никто не тянул меня за язык. Я немного побаивался рассказывать Брей о том периоде своей жизни. Но сейчас у нас был момент истины. Для настоящего понимания она должна знать о неприглядных сторонах моей личности. Это могло ей не понравиться, и все же…

– После твоего отъезда я почти год сидел на кокаине, – сказал я. – Привык очень быстро. Когда было не достать понюшку, я даже пару раз курил крэк. Для усиления эффекта выпивал банку газировки и курил. Такие вот долбаные подробности о моей жизни.

Брей сжалась, словно я наотмашь ударил ее по лицу.

– Я чуть не превратился в настоящего наркомана. Оставалось вот столечко. – Я развел большой и указательный пальцы правой ладони, оставив между ними не более сантиметра. – А дальше… дальше уже полная зависимость. Ежедневная и ежечасная. И уже все равно, что ты ешь и где спишь. Да хоть в мусорных контейнерах. Когда нет денег на понюшку, расплачиваешься тем, что сосешь у продавцов. Думаешь, почему я так взвился на Митчелла? Он залип на мет и шаг за шагом повторял мой «кокаиновый путь».

Брей еще глубже утопила голые ступни в песке.

– Ты это делал? – спросила она, глядя мне в глаза.

– Что?

– Что-то из того, о чем сказал. Было?

– Нет. – Я покачал головой. – Один эпизод очень быстро вправил мне мозги… Какой-то парень… я даже не знал, как его зовут… он привел меня на точку. Мне предложили понюшку. Чистый кокаин, никаких «грузил». Я спросил сколько. Продавец сказал, что деньги ему не нужны. Он отдаст мне понюшку, если я позволю ему отсосать у себя. Я почти согласился. Подумал: это же не наоборот. Я еще не успел ответить, как парень, который меня привел, пообещал продавцу, что охотно даст ему отсосать. Видно, продавца приперло. Я и глазом не успел моргнуть, как они занялись мужским минетом. Я смотрел на парня, который меня привел, и думал, что мог оказаться на его месте. Добровольно. Вот тогда меня и ударило: до чего же я дошел. А потом я… подумал о тебе.

Брей взяла меня за руки. В ее глазах я видел сочувствие, понимание и чуточку ужаса.

– Я не просто подумал о тебе. Я вспомнил, как детьми мы плескались в пруду. Вспомнил, как ты смотрела на меня… И это было лучше любой терапии. Я же не знал, что Митчелл мне врет насчет твоей помолвки. Конечно, меня это сильно задевало. Я считал, что на месте того парня должен быть я. Мне казалось, что я потерял тебя навсегда. Но я не хотел, чтобы тебе было за меня стыдно. Не хотел предавать твою память обо мне. С того дня я ни разу не притрагивался к кокаину и крэку. И никогда не притронусь. Никакой гадости, убивающей жизнь. Что касается травки – только иногда, чтобы расслабиться.

Не давая ей вымолвить ни слова, я тут же спросил:

– А если бы у меня было? Если бы я запачкался сильнее? Ты бы от меня ушла?

Сердце подсказывало мне, что нет, не ушла бы. Но где-то в глубине души мне было стыдно за эту исповедь. Как Брей отнесется к моим словам? Только тогда я по-настоящему понял, через что она прошла в те годы и почему боялась разрушить мое идеальное представление о ней. Я и сейчас считал, что ей не надо было от меня таиться, но теперь я хотя бы понимал ее мотивы.

– Нет, Элиас, – тихо сказала она. – Никакие поступки из твоего прошлого не заставят меня с тобой расстаться.

За последние две недели мы не раз говорили друг другу эти слова, но с каждым разом они становились все более осязаемыми.

– А теперь моя очередь, – сказала Брей, целуя меня.

Этого я не ожидал. Да, всего несколько минут назад я заявил, что между нами не должно оставаться никаких секретов. Здесь и сейчас мы раскрываем все шкафы и вытаскиваем оттуда все скелеты. Но мне казалось, что все главные секреты Брей я уже знаю и они далеко не сразу уложатся в моем сознании. Неужели в ее списке осталось еще что-то?