Элиас

Выскакиваю из машины.

– Что случилось? – спрашиваю я, боясь услышать ответ.

Райен вся в слезах. Шмыгая носом, протягивает мне бумажку.

– Райен, эт-то ч-что?

Я смотрю на клочок, явно несущий в себе трагическую новость. Мне хочется его сжечь.

– Брейел вышла из тюрьмы два дня назад, – тяжело, словно нехотя, произносит Райен, и ее голос лишь усиливает мой страх.

Может, я неправильно ее понял? Я верчу головой по сторонам, будто стирая ее слова.

– Что ты сказала?

Райен сглатывает и еще крепче стискивает в руке злополучный клочок. Ну что она медлит? Мне хочется схватить ее за плечи и как следует встряхнуть.

– Она не хотела, чтобы я тебе говорила… Ее освободили в срок. Я увезла ее к себе.

– Райен! Говори то, ради чего сюда пришла! – почти кричу я.

Подхожу к ней, когда на самом деле мне хочется бежать без оглядки. Мне противно даже смотреть на Райен. Но сейчас она единственный источник ответов, которые я так жажду получить.

– Я не знаю, где она сейчас! – Слезы градом катятся по щекам Райен. – После тюрьмы она вела себя очень странно. Говорила со мной ласково и в глаза смотрела тоже ласково. У меня было такое чувство, что она прощает меня за все. Она не казалась лишившейся рассудка. Она… она даже не хотела вспоминать прошлое.

Слезы мешают Райен говорить. Она глотает их, отчаянно шмыгая носом.

– Б-брейел… обняла меня. Она меня с шестого класса не обнимала.

У меня начинает бешено колотиться сердце. Голова пылает от злости и страха. Адреналин в крови просто зашкаливает.

Брей вернулась два дня назад. Она не хотела, чтобы я об этом знал.

Нет!.. Боже, только не это!

Брей задумала это давно. Возможно, с момента ареста. Меня она убедила, что ее выпустят позже, чтобы я не мог ей помешать.

– Где она сейчас? – Я все-таки хватаю Райен за плечи и сильно встряхиваю.

– Я же тебе сказала: не знаю! Последний раз я ее видела два часа назад! – У Райен опять льются слезы. – Это она оставила у себя на кровати.

Измятый клочок бумаги оказывается у меня в руках.

Смотрю на него, боясь читать. Сердце и душа подсказывают: мне нельзя это делать. Написанное меня убьет. Развернуть бумажку – все равно что открыть ящик Пандоры. Невесомый клочок жжет мне пальцы, добираясь до самых костей.

Я все-таки разворачиваю записку и читаю фразы, торопливо написанные рукой Брей:

«Я тоскую по ночному небу Джорджии и теплому летнему ветру, дующему мне в лицо. Тоскую по траве, которая колется, когда бежишь по ней босиком. По звездам, смеху и жаре. По нашей невинности. По светлячкам. Хочу, чтобы все кончилось там, где оно начиналось. Чтобы мы вместе плавали в пруду, освещая друг другу путь. И чтобы пруд раздвинулся до бесконечности. Как тогда. Потому что тогда у нас не было других забот. Внешний мир не мог дотянуться до нас, сделать больно, напугать. Невинность – это настоящая благодать. И я хочу, чтобы моя невинность вернулась. Я хочу ее вернуть, только и всего…»

Последнее, что я вижу, – заплаканные глаза Райен, пристально глядящие на меня. Записка выпадает у меня из рук, а сам я устремляюсь к пастбищу мистера Парсона. За домом Донны Сандерс я перепрыгиваю через сетчатый забор, приземляюсь на ноги и бегу дальше: мимо домов, церкви, старой фабрики в конце улицы. Никогда в жизни я не бегал с такой бешеной скоростью. Путь через лес ближе и на пару минут короче, чем если ехать туда на машине. Мне сейчас дорога каждая секунда. Уже не понимаю, дышу ли я. Не обращаю внимания на сердце, готовое выпрыгнуть. Ноги становятся каменными. Бег отдает мне в голову, но я продолжаю бежать.

Не могу, не имею права останавливаться.

Перескакиваю через невысокую деревянную изгородь, пробегаю мимо сарая и устремляюсь в лесок. Здесь совсем темно, но эти места я знаю с детства. Перепрыгиваю через те же камни, что и много лет назад, когда был мальчишкой. Нижние ветви деревьев хлещут меня по лицу. Мне некогда их отводить. Пение сверчков, лягушек и цикад становится все громче и напряженнее. Они зовут меня вперед, требуя не останавливаться.

Слезы жгут мне глаза и горло. Я не даю им пролиться. Теперь я дышу ртом. Гнев, страх и решимость толкают меня вперед. Мне нельзя плакать. Слезы моментально остановят мой бег. Они доберутся до самых моих глубин, и я окажусь на коленях.

Обо что-то спотыкаюсь и шумно падаю. Ноги сводит болью, но я тут же вскакиваю и продолжаю бег. Впереди – пастбище. Я уже чувствую его безмолвие. Ощущаю запах застоялой воды. Так всегда пах наш любимый пруд. Прибавляю скорость, резко сворачиваю влево и устремляюсь к просвету между деревьями. Взошедшая луна довольно ярко освещает луг. Деревья кончаются, и я выбираюсь на открытое пространство. Вдалеке блестит вода. Это меня подхлестывает. Сердце готово разорваться, но мысль о нем проносится где-то на периферии сознания. Я почти у самого пруда. И вдруг останавливаюсь, словно налетаю на невидимую стену.

Не только ноги – все мое тело отказывается двигаться дальше, но каким-то непостижимым образом я двигаюсь и почему-то по кругу. Я вижу то, что сзади и по бокам. Смотрю на звезды. И кружусь на одном месте, сам не понимая, как мне это удается.

Сердце перестает биться. Единственной моей живой частью остается мозг. Разум, охваченный страхом и замешательством, застыл во времени.

– Нет, – произношу я вслух, или мне это только кажется. Делаю шаг вперед. – Нет.

Опускаю глаза и вижу только высохшую траву и свои ботинки. Потом моя голова рывком поднимается. Снова смотрю на пруд и тело, плавающее на его поверхности.

Почему я неподвижен? Почему мне не сдвинуться с места?

Выкрикиваю в темноту что-то невразумительное и наконец-то выламываюсь из оцепенения. Заставляю себя бежать к воде. Резко останавливаюсь на берегу пруда и едва не падаю. Из глаз льются слезы. Меня начинает бить дрожь. Живот полон бурлящей желчи. Разум пытается проверить, бьется ли мое сердце, но ему не найти, где оно.

Бреду по воде. Проталкиваюсь вперед фут за футом, преодолевая силу десятков невидимых рук, тянущихся снизу. Они пытаются утащить меня на дно.

– Брей! – кричу я. – Брейел! Нет. Нет!

Никогда еще я не ощущал такой чудовищной боли. Никогда еще мое тело не выдерживало таких мучений. Должно быть, это и есть ад.

Едва не теряю сознание.

Наконец добравшись до нее, подхватываю на руки обмякшее тело.

– Брей, нет! Прошу тебя, открой глаза! Слышишь? Просыпайся!

Шлепаю ее по щекам, сдавливаю их. Приникнув к ее губам, пробую вдохнуть туда воздух. Но я не умею делать искусственное дыхание рот в рот. Слезы мешают мне смотреть. Не могу дышать. Легкие превратились в куски цемента.

Ее руки безмятежно раскинуты по поверхности воды. Темные волосы, сейчас совсем черные, колышутся, словно водоросли. На ее бледном лице – никаких признаков жизни. Глаза закрыты, словно она всего лишь спит. Я без конца выкрикиваю ее имя. Меня прерывают только собственные судорожные рыдания. Я прижимаю ее тело к себе… и это все, что я могу сделать.

– Нет! Слышите, нет!

Я уже не кричу. Я вою.

За спиной слышатся голоса, но приглушенно, будто из-за стеклянной стены. Эту стену возвел мой разум. В темноте пляшут лучи фонариков. Они приближаются, но все это я вижу краешком глаза. Я могу смотреть только на безжизненное тело Брей.

Не знаю, как мне это удалось… во всяком случае, не помню своих действий. Я обнаруживаю, что сижу на берегу пруда, прижимая к себе Брей. Ее ноги вытянуты. Ступни по-прежнему остаются в воде. Я плачу, уткнувшись в ее мокрые волосы. Сжимаю ее с такой силой, что она обязательно должна очнуться и потребовать это прекратить.

– Зачем? – повторяю я, раскачиваясь из стороны в сторону. – Зачем ты это сделала? Зачем ты это сделала?

Светящиеся точки становятся ближе и ярче, а голоса – громче.

Голоса требуют, чтобы я выпустил Брей из рук. Но я не хочу. Не могу. Я хочу умереть вместе с ней.

– У нее бьется сердце, – вдруг слышу среди этого хаоса голосов и слепящих лучей света. – Бьется сердце.

Падаю на мокрую землю и смотрю в вечернее небо. Мое сердце тоже постепенно начинает биться. Легкие снова наполняются воздухом. Но я парализован. Все это время я считал, что по-прежнему держу Брей в своих объятиях и мы с ней в месте смотрим на звезды. Нет. Я лежу на боку. Один. Сколько же времени я так пролежал? Секунды? Минуты? Часы? Дни? Не понимаю разницы. Моя щека прижата к земле. Я смотрю на пастбище. Травинка почти упирается мне в глаз. Я тянусь и выдергиваю ее. Линия горизонта едва различима во тьме. А вокруг неторопливо вспыхивают и гаснут зеленовато-желтые огоньки. Один из них совсем близко. Зажегся. Погас. Зажегся. Погас. И всегда – на новом месте.

– Элиас? – окликает меня мужской голос с провинциальным акцентом. – Элиас Клайн?

Светлячок упархивает.

Я переворачиваюсь на спину и вижу мистера Парсона. Его коричневые ботинки, клетчатую рубашку с короткими рукавами, заправленную в старомодные джинсы.

– Элиас, нам надо ехать. Поедешь со мной? – спрашивает он спокойным хрипловатым голосом.

От мистера Парсона пахнет одеколоном «Олд спайс».

– Надо ехать в больницу, – говорит он.

Я заперт внутри себя. Слышу его слова, но не могу ответить. Более того, я не могу сдвинуться с места.

– Дай-ка, парень, я тебе помогу.

Он берет меня за руки. Я не возражаю. На это у меня нет сил.

Через несколько минут уже сижу на переднем сиденье его старенького пикапа «шевроле». Моя голова упирается в стекло окошка. В салоне пахнет старой вытертой кожей, бензином и металлом.

Мистер Парсон что-то говорит, но я настолько слаб, что даже не могу повернуть к нему голову.

– А я ведь всегда знал, что вы с Брейел Бэйтс шастали на мой пруд. И в детстве, и потом. Я не возражал. Только бы вы ничего не ломали и не портили.

Грунтовая дорога, по которой мы едем, сменяется гравийной, а потом и асфальтовой. Я могу думать только о Брей. Единственное лицо, которое я вижу, – ее лицо. Ее безжизненное лицо с закрытыми глазами, погруженное в воду. Заставляю себя смотреть на ее лицо. В наказание за то, что не предвидел беды и не оказался возле пруда раньше.

– Помню, был вечерок, – продолжает мистер Парсон. – Мой пес куда-то запропастился, я и пошел его искать. Забрел на пастбище, и вдруг – на тебе. Вы с нею лежите, как два щенка, и спите себе. Бегали, бегали и заснули.

Мистер Парсон усмехается. Я чувствую на себе его взгляд.

– Правда, моя миссис все боялась, что вы на нашем пастбище не только по траве бегаете да в пруду купаетесь. Хотела пожаловаться вашим родителям. Но я ей сказал: «Не суйся не в свое дело. А наябедничаешь – будешь сама косилку по пастбищу гонять».

Он громко смеется.

Мой разум снова выключается из реальной действительности. Остается только Брей. Я вспоминаю все хорошее, что у нас было. Каждое счастливое мгновение, когда мы смеялись и веселились. Вспоминаю наше совместное прошлое. И так – всю дорогу, пока едем в больницу. Когда пикап останавливается возле отделения экстренной помощи, я уже плохо понимаю, где нахожусь.

Не помню, как выбираюсь из пикапа. Наверное, тоже с помощью мистера Парсона. За автоматическими стеклянными дверями – ярко освещенный вестибюль. Мне страшно в них входить.

Двери раздвигаются, выпуская Райен. За нею я вижу свою мать.

– Элиас! – вскрикивает мать и бросается ко мне. – Дорогой, я тебе так сочувствую. Как это ужасно!

Она обнимает меня своими худенькими руками. Я почему-то продолжаю думать о том, как мне удалось выбраться из пикапа.

Боюсь спросить у матери, почему она мне сочувствует. Не хочу знать об этом.

У Райен заплаканное лицо. Щеки мокры от слез и потому блестят. В руке она комкает бумажный платок. Тянется с намерением меня обнять. Мне хочется, чтобы и она, и мать оставили меня в покое, но сил сказать им об этом у меня нет.

Сижу в комнате ожидания. Как после вестибюля я попал сюда – тоже не знаю. Мой взгляд упирается в кремовые плитки пола. Сейчас они мокрые и грязные от моих ботинок, в которых до сих пор хлюпает вода. Наклоняюсь вперед, сцепляю пальцы и зажимаю их между коленей. Мать и Райен тоже здесь, но кто слева от меня, а кто справа, я не знаю. Мне здесь все противно, все раздражает. Запах стерильности, пластмассовая мебель, этот пол. Еще сильнее цепляет попискивание медицинской аппаратуры, доносящееся из палат. Оно просто бьет мне по нервам. Мимо кто-то проходит. Я лишь слышу поскрипывание подошв. Под потолком щелкает динамик интеркома. За высоким окном крутятся красные мигалки подъехавшей машины «скорой помощи».

Кто-то кладет мне на колено руку. Не очень понимаю, чья это рука, но потом слышу голос матери. Значит, рука тоже ее.

– Малыш, ты сделал все, что смог.

Меня обжигает боль в ее голосе. Она пытается подготовить меня к худшему? Или просто старается успокоить?

Продолжаю смотреть в пол.

Проходит еще сколько-то времени. Сколько – я не знаю. В комнату ожидания выходит медсестра и обращается к Райен.

Боюсь поднять глаза. В моей жизни наступил момент, когда я умру либо от счастья, либо от горя.

– Вы сестра мисс Бэйтс? – спрашивает медсестра.

Я и сейчас не поднимаю головы. Мои пальцы застряли в волосах, изо всех сил стараясь проникнуть внутрь черепной коробки. Правая нога дрожит, и мне никак не унять этот танец мокрого ботинка по кремовым плиткам. Мать гладит меня по спине.

– Да, – отвечает Райен и встает.

В комнате – вакуум. Весь воздух собрался в моих легких.

– Состояние вашей сестры стабильное. Можете к ней пройти.

Воздух вырывается из меня наружу, а сам я падаю со стула и оказываюсь на коленях. Все мое тело сотрясается от рыданий. Меня пытаются гладить по спине, но мне этого не надо. Так сильно я не плакал, пожалуй, с раннего детства. Почти до рвоты.

– Она жива, – повторяю я. – Она жива.

Слезы обжигают мне ноздри.

Наконец поднимаю голову. Возле меня стоят мать и Райен.

– Нет, я… – начинает говорить Райен. Она смотрит на меня, потом на медсестру. – Прошу вас, пусть первый войдет Элиас.