Глава 28

Мы снова в пути, теперь уже находимся в штате Миссисипи. Движемся из Галфпорта в Новый Орлеан. Погода отличная. На небе ни облачка. Жарко, но мы пока едем с открытыми окнами и не включаем кондиционер. Машину ведет Кэмрин. Я сижу на пассажирском сиденье в ее любимой позе: высунув ногу в окно.

В Мобиле мы пробыли целую неделю. Плата за отель, еду и бензин отняла ничтожную часть от наших гонораров за концерты и чаевых Кэмрин. Мои чаевые были просто жалкими крохами.

Оживает мой мобильник, засунутый в карман черных шортов.

– Привет, мама. Что новенького?

Она сразу начинает говорить, что очень по мне соскучилась, потом спрашивает о результатах врачебных осмотров.

– Нет. Пока не обследовался. Да… заезжали тут в больницу. Они сделали скан… Нет, они позвонили доктору Марстерсу и запросили данные по мне… Да, мама, я стараюсь быть осторожным. – Оглядываюсь на Кэмрин. Она слышит наш разговор и улыбается. – Мама, не забывай, что рядом со мной Кэмрин. Она не позволит мне отлынивать от осмотров… Да. Сейчас едем в Новый Орлеан… Сколько там пробудем? Пока не знаем. Оттуда заедем к тебе. Хорошо? – Прощаюсь с матерью и отключаюсь.

– Значит, в Техас? – спрашивает Кэмрин.

Я мгновенно чувствую: ее одолевают те же мысли, что и год назад, во время нашего первого путешествия. Оказывается, я ошибся.

– Ты не думай, я совсем не против. Просто интересно стало, куда мы двинемся после Нового Орлеана. – Она улыбается, и я могу поклясться, что она говорит чистую правду.

– Значит, ты не против Техаса? – уточняю я.

Кэмрин смотрит на дорогу, которая делает поворот, затем бросает взгляд на меня:

– Ни капельки. Не то что раньше.

– Почему у тебя изменилось отношение к Техасу? – Я убираю ногу из окна и поворачиваюсь к Кэмрин.

– Потому что многое изменилось. Но в хорошую сторону. Июль прошлого года был тяжелым для нас обоих. Уж не знаю откуда, но почему-то я знала заранее: как только мы приедем в Техас, произойдет что-то ужасное. Я искала простые объяснения. Техас был конечным пунктом нашего путешествия. А сейчас я понимаю: это было что-то другое. Если хочешь, интуиция.

– Понимаю, о чем ты. – Я осторожно улыбаюсь. – В таком случае мне нужно задать тебе вопрос. – (Кэмрин смотрит на меня и ждет.) – Мы когда-нибудь перейдем к оседлому образу жизни?

Ее реакция меня удивляет. Я думал, она сразу перестанет улыбаться и затихнет. Но у нее загораются глаза, и я успокаиваюсь.

– Когда-нибудь перейдем, но не сейчас. Знаешь, Эндрю, я чувствую, что не напутешествовалась. Одних Штатов мне мало. Хотелось бы когда-нибудь увидеть Италию. Рим. Сорренто. Пусть не завтра, а где-то лет через пять, но я надеюсь там побывать. И во Франции тоже. Да, еще Лондон забыла. Я бы даже хотела съездить на Ямайку, в Мексику и Бразилию.

– Ты не шутишь? Нам для этого понадобится уйма времени.

Но у меня нет намерений отговаривать ее от путешествий. Наоборот, я бы тоже хотел побывать во всех этих местах.

Ветер из открытого окошка пытается расплести косу Кэмрин. Несколько прядок уже пляшут на ее улыбающемся лице.

– Рядом с тобой я чувствую себя абсолютно свободной, – признаётся она. – Такое ощущение, у меня получится все, за что бы я ни взялась. С тобой я могу поехать куда угодно. Быть такой, какой хочу. – Она на секунду поворачивается ко мне и продолжает: – Скоро мы где-то осядем. Но я не хочу вечной оседлости. Ты меня понимаешь?

– Еще как. Лучше и не скажешь.

Темнеет. Мы пересекаем границу штата Луизиана. Кэмрин съезжает на обочину и останавливается.

– Мой водительский ресурс исчерпан, – говорит она и выразительно зевает, закладывая руки за голову.

– Я тебе еще час назад предлагал пустить меня за руль.

– Считай, что я приняла твое предложение.

Когда Кэмрин устает, она становится раздражительной.

Мы вылезаем, чтобы поменяться местами, но возле капота останавливаемся.

– Видишь, где мы оказались? – спрашиваю я.

Кэмрин оглядывается по сторонам. На шоссе – ни одной машины.

– По-моему, мы попали в дикую глушь, – говорит она, пожимая плечами.

Я усмехаюсь и показываю на близлежащее поле, затем поднимаю палец к звездам.

– Если не забыла, прошлый раз не в счет.

У нее загораются глаза, но потом улыбка гаснет. Похоже, Кэмрин испытывает противоречивые чувства. Вскоре я понимаю причину ее смятения.

– Посмотри, какое симпатичное ровное поле, – говорю я. – И ни одной коровы.

Я знаю: любые мои слова не уменьшат ее боязни нарваться на змей. У меня появляется глупая надежда, что о змеях она забыла.

Напрасно!

– А как насчет змей?

– Обидно, если твой страх перед змеями сорвет нам потрясающую ночевку под звездами. – (Кэмрин щурится.) – Дорогая, ну давай здесь заночуем. – Я отбрасываю логические доводы и просто прошу. – Всего разочек.

Не знаю, сумею ли я добиться желаемого с помощью щенячьих глаз. У Кэмрин это получается, но насчет себя я что-то сомневаюсь. Моим первым побуждением было перекинуть ее через плечо и отправиться на поле, однако мне стало любопытно, умею ли я столь же мастерски канючить, как она.

Кэмрин раздумывает и… поддается моим уговорам.

– Ну ладно, – с легким отчаянием говорит она.

Достаю из багажника одеяло, мы перебираемся через канаву, затем перелезаем через низкую изгородь и оказываемся на громадном поле. Пройдя еще несколько ярдов, находим удобное место. Мне кажется, я уже видел его. Дежавю, да и только. Расстилаю одеяло и ради успокоения Кэмрин обшариваю сухую траву на предмет змей. Потом мы ложимся, вытянув ноги, и переплетаем их. Смотрим в бездонное темное небо, усеянное звездами. Кэмрин показывает мне созвездия и отдельные яркие звезды. Надо же, она умеет их различать и знает названия.

– Я и не предполагал, что ты такая… – Я силюсь подобрать нужное слово.

– Такая эрудированная?

Чувствую, что она улыбается.

– Ну, в общем… я не хотел сказать, что ты…

– Безмозглая провинциальная девица, не знающая, что Млечный Путь – это не только шоколад, а Большой взрыв произошел гораздо раньше, чем появилось одноименное телешоу?

– Где-то так, – говорю я, желая ей подыграть. – А если серьезно, откуда у тебя эти знания? Я считал тебя творческой натурой. Не думал, что у тебя есть склонности к науке.

– Я хотела быть астрофизиком. Мне тогда было лет двенадцать. – (Я шокирован ее признанием. Продолжаю смотреть на звезды и глупо улыбаться.) – Мне хотелось быть не только астрофизиком, но и физиком-теоретиком и астронавтом. Я мечтала работать в НАСА. Конечно, я тогда плохо представляла, чем они занимаются.

От удивления не нахожу нужных слов.

– Кэмрин, но почему… ты до сих пор ничего об этом не рассказывала?

– Да как-то повода не было. – Она пожимает плечами. – А ты мечтал еще о чем-то, кроме песен и копания в моторах?

– Конечно. Но, детка, почему ты не попыталась осуществить свои мечты?

Сажусь на одеяло. То, о чем я сейчас услышал, требует полного внимания.

Кэмрин удивлена и считает это чрезмерным.

– Думаю, по тем же причинам, что и ты. – Она тоже садится и подтягивает колени к подбородку. – Ты кем хотел быть?

Мне не хочется говорить об этом, но Кэмрин спросила дважды. Надо ей ответить.

– Мечты о карьере рок-звезды не в счет. Об этом мечтают все. А так… я хотел быть архитектором.

– Серьезно?

– Вполне, – киваю я.

– Значит, в колледже ты изучал архитектуру?

– Нет, – качаю я головой и смеюсь абсурдности своего ответа. – Я изучал тонкости бухгалтерского дела.

Так я и знал: Кэмрин удивлена. Даже в сумерках я вижу ее изогнутые брови.

– Бухгалтерское дело? – спрашивает она и почти смеется. – Нет, ты действительно не шутишь?

Мне и самому смешно.

– Эйдан предложил мне долю собственности в баре. Я увидел в этом возможность разбогатеть и уцепился за его предложение. Музыка – что? Играть можно и на досуге, а так у меня будет надежный финансовый тыл… Словом, я бездумно согласился. Потом брат стал мне объяснять, как он видит мое участие. Рассказал о разных аспектах этого бизнеса. Вот тогда я и поступил в колледж и… буквально с первых дней учебы понял: бухгалтерия и финансы – это не мое. Мне стало до жути скучно. И вообще, барный бизнес не для меня. Я узнал об отрицательных сторонах, о которых Эйдан раньше молчал. Словом, мои представления обо всем этом оказались такой же иллюзией, как твои представления о НАСА. Когда я понял, в кого могу превратиться, то быстренько сделал ручкой.

– А почему ты не захотел попробовать себя в архитектуре? – спрашивает Кэмрин, придвигаясь ко мне.

– Опять-таки потому, почему ты не пошла изучать астрофизику, – усмехаюсь я.

Кэмрин улыбается, не найдя что возразить.

Я смотрю на ее светлые волосы и на темное поле.

– Мне думается, мы с тобой две потерянные души, которые плавают в аквариуме, – говорю я.

– Где-то я уже слышала эти слова, – щурится она.

– Конечно слышала, – улыбаюсь я. – У «Пинк флойд» есть такая песня. Но это правда.

– Ты считаешь нас потерянными душами?

– С точки зрения общества, наверное. – Я запрокидываю голову и опять смотрю на звезды. – Но в нашем с тобой мире – нет. Мы находимся там, где и должны.

Мы надолго умолкаем.

Снова ложимся и занимаемся тем, ради чего сюда приехали. Темный небесный купол, уходящий в бесконечность, делает этот момент особо торжественным. Я целиком погружаюсь в созерцание звезд. Они успокаивают меня и приподнимают над обыденностью. Я надолго забываю о музыке, об опухоли, чуть не убившей меня в прошлом году, о дороге, о мгновении слабости, выбившем Кэмрин из колеи. Забываю, что мы потеряли Лили. И о том, что Кэмрин перестала глотать противозачаточные таблетки, ничего мне не сказав, а я молча принял это и не стал допытываться о причинах.

Я полностью забываю обо всем. Такие моменты захватывают человека целиком и заставляют почувствовать себя песчинкой в громадном мире, о котором ты не имеешь даже смутных представлений. Это чувство освобождает от всех проблем, трудностей, повседневных потребностей, желаний и прихотей. Ты вдруг понимаешь, до чего же они мелки и незначительны. Кажется, что вся Земля погрузилась в тишину, чтобы твой разум сумел понять и почувствовать бесконечность Вселенной и задуматься о своем месте в ней.

Кому нужны эти психотерапевты? Зачем люди ходят к разным «советникам» по улаживанию трагических ситуаций, «учителям жизни» и слушают «мотивационных» ораторов? Пошлите их всех подальше. Лучше посмотрите в ночное небо. Вы затеряетесь в нем, а заодно там затеряются и все ваши проблемы.

* * *

Утром меня будит какое-то неприятное ощущение. Я принюхиваюсь, не открывая глаз. Мой разум еще не вполне проснулся, зато тело пробудилось, и этот запах ему очень не нравится. Дует легкий ветерок. Моя кожа ощущает влагу. Наверное, от росы. Я переворачиваюсь на другой бок. С этой стороны пахнет еще противнее. Поблизости что-то (или кто-то) шелестит. Приоткрываю глаза. Кэмрин крепко спит, свернувшись в так называемой позе эмбриона. Я едва различаю ее светлую косу на темном одеяле.

Но откуда эта жуткая вонь?

Закрываю рот рукой и приподнимаюсь. Кэмрин тоже шевелится: переворачивается на спину и трет щеки и веки. Потом зевает. Я сажусь и полностью открываю глаза.

– Чем это воняет? – морщась, спрашивает Кэмрин.

Я инстинктивно оглядываюсь по сторонам.

Рядом с нами топчется стадо коров. Увидев, что мы шевелимся, коровы пугаются.

– Черт бы их подрал!

Кэмрин вскакивает быстрее, чем в ту злополучную ночь, когда по одеялу проползла змея. Я тоже вскакиваю.

Две коровы, отставшие от стада, беспокойно мычат, будоража остальных.

– Давай-ка поскорее убираться отсюда, – говорю я, протягивая Кэмрин руку и помогая ей встать.

Мы подхватываем одеяло, но бежать, волоча его за собой, неудобно. Я нагибаюсь, торопливо складываю его и догоняю Кэмрин. Она бежит, крича и смеясь.

– Аааа! – воплю я, заехав ногой в коровью лепешку.

Кэмрин давится от смеха. Она уже не бежит, а бредет, спотыкаясь и внимательно глядя под ноги. Босоножки Кэмрин не приспособлены для бега по полям. Я что есть силы очищаю «унавоженный» ботинок о росистую траву.

– До сих пор не верится! – хохочет она, когда мы, запыхавшись, оказываемся возле машины.

Кэмрин слегка приседает, пытаясь успокоить дыхание.

Я сам дышу ртом, но сейчас меня больше заботит пострадавший ботинок. Остатки навоза, застрявшие в рифленой подошве, пытаюсь счистить, шаркая ногой по асфальту.

– Чертовы коровы!

Кэмрин садится на капот, свесив ноги.

– Ну что, теперь мы можем сказать: «Мы сделали это»? – со смехом спрашивает она.

Я стою, успокаивая дыхание и глядя на нее. До чего же она красивая. Мне нравится ее улыбка, такая искренняя и бесхитростная.

– Да, – говорю я. – Этот пункт нашего списка задач мы выполнили.

– Отлично. – Я снова принимаюсь очищать подошву.

– По-моему, травой чистить лучше, – бросает Кэмрин. – А так ты лишь втираешь навоз во все выемки.

Прыгаю в траву и двигаю ногой под разными углами.

– С каких это пор ты стала специалисткой по коровьему навозу?

– Думай, что говоришь, – предостерегает меня Кэмрин, усаживаясь на водительское сиденье.

Она включает мотор. «Шевель» фырчит, готовый тронуться с места. Глаза Кэмрин озорно поблескивают. Она выставляет левый локоть в окошко и… медленно проезжает мимо меня.

Сердито грожу ей пальцем, отчего ухмылка Кэмрин становится еще шире.

– Ты же не бросишь меня здесь! – ору я.

Конечно не бросит. Это всего лишь шутка.

Машина удаляется. Какое-то время я просто стою и кричу Кэмрин, чтобы прекращала свои шуточки. А машина удаляется…

Я пускаюсь вдогонку.