Когда на столе появляются свиные ножки и уши, глаза у обедающих расширяются от вожделения. Вот уж, должно быть, блюдо – высший класс. Запах один чего стоит.

Некоторые поднимаются из-за стола, чтобы утрясти съеденное и приготовить место для второго. А моллюски? А фрукты?

Зе Мигел открывает дверь в погреб, чтобы повеяло холодком, и многие, пользуясь случаем, пьют аррудское белое вино. Не винцо, а борзый конь: пьется легко, но ударяет в голову.

Хозяин дома предлагает сюрприз за сюрпризом: вот на столе оказалось блюдо с полудюжиной лангуст, целеньких, без обмана. Для любителей безголовых ракушек тоже есть кое-что. А на десерт появится салат из фруктов со сливками, изготовленный самою Алисе Жилваз; чудо, а не стряпуха, утверждает доктор Карвальо до О.

Зе Мигел принимает, словно владетельный князь, что верно, то верно. Ради друзей ничего не жалей.

Бренчат гитара и виола, музыкантов привез с собой лиссабонский адвокат, любитель старинных фадо, – хорошее времечко, Зе, хорошее времечко, – на блеклой физиономии адвоката появляется мягкая улыбка, выражающая ту самую смутную тоску, которая поминается почти во всех фадо. Просит pе минор, закрывает глаза, которые кажутся очень маленькими за толстыми стеклами очков, и начинает петь негромким низким голосом, без вывертов и фиоритур. Отчетливо слышится каждое слово, слова его собственные, как сообщает гитарист; а сотрапезники между тем кивают в такт или ковыряют в зубах, вид у одних мечтательный, у других – отсутствующий. Певцу хлопают, кричат «бис!»; музыкант, играющий на виоле, исполняет вариации на темы португальских народных песен, отличный обед в превосходной компании, жизнь – приятнейшая штука, ну еще бы!

Лейтенант Рибейро плавится от жары, ну и пекло, непонятно, откуда в таком тощем теле берется столько пота. Зе Мигел садится около лейтенанта, нужно бы переговорить об одном важном дельце, а лейтенант думает: вот бы сейчас кружечку пива с высокой шапкой пены.

– У вас случайно пива не найдется, Зе Мигел?

– Пива?! – повторяет хозяин дома, словно попав впросак – Нет, пива я не привез… Но добудем!

– Не беспокойтесь, дружище!

– Как это – не беспокойтесь, ради вас я на все готов. Нет, но добудем. Было бы желание, а добыть все можно.

– Кроме лекарства от смерти, Зе Мигел.

– Не знаю, лейтенант Рибейро. Смерть не хочет иметь со мной дело, может потому, что я умею смотреть ей в глаза.

– Знаете какой-то секрет? – вмешивается в диалог доктор Леонардо.

– Секрет простой и денег не стоит: мужество.

– У вас тот же подход, что у врачей, когда те прописывают обезболивающие средства. Что вы называете мужеством?

Зе Мигел отвечает улыбкой и выходит из-за стола, думая о том, как же удовлетворить желание Жулио Рибейро. Может, послать в город управляющего, попросить Жозе Луиса, чтобы тот отвез его на машине, – но такое решение кажется ему сомнительным, придется заставить гостя ждать, да не просто гостя, а лейтенанта, в дружеской услуге которого он сейчас нуждается.

Думая, как же быть, он выходит на верхнюю террасу, откуда видна дорога, ведущая в город. Вглядывается, видит какое-то движущееся пятно, что бы это могло быть, а что, если фургон Лугусто Молейры? – думает Зе Мигел. Если повезет, вот будет штука. Идет через виноградник широким шагом, почти бежит, поджидает у ворот: пятно исчезло за одним из поворотов извилистой и тенистой дороги.

Зе Мигел спешит вернуться к гостям. Жара иссушающая. Он старается держаться обочины, ускоряет шаг и на повороте обнаруживает, что не ошибся, вот повезло, перед ним действительно фургон Аугусто, оптового торговца прохладительными напитками. Кучер развозит товар по тавернам – придорожным и деревенским; и пиво, наверное, есть. Зе Мигел машет кучеру, кричит, чтобы подъехал быстрее. Ему так не терпится, что он идет навстречу фургону.

– Пиво везешь? – спрашивает Зе Мигел.

– Везу. Ящиков семь-восемь.

– Забираю все. Твой хозяин пускай получит деньги в гараже.

– Прошу прощения, хозяин Зе, но не могу, никак не могу, сеньор. Пиво для постоянных покупателей, сейчас его мало, не всем заказчикам хватает.

Отказ старого кучера разозлил Зе Мигела, он глядит на лошаденку, чубарую, тощую, костлявую. Вырывает у кучера хлыст, перехватывает поводья и объявляет свое решение:

– Покупаю у тебя пиво и все, что есть в фургоне.

– Никак нельзя, хозяин Зе, наберитесь терпения. Товар должен быть доставлен по назначению.

– Но я покупаю. Не можешь же ты отказаться продать мне то, что везешь. Если не продашь, здесь у меня в гостях сеньор лейтенант и председатель муниципальной палаты, скажу им, что ты спекулянт, и ты влипнешь в историю.

– Вы поймите, хозяин Зе, – ноет старик.

– Ничего не хочу понимать. Если боишься, что Аугусто тебя выгонит, я это улажу, все улажу, – даже предоставлю тебе работу в гараже, если понадобится.

Сам не слышит, что говорит, уже не знает удержу. Достает бумажник, вынимает две ассигнации по конто каждая, сует старику. Впихнуть бы их ему в глотку!

– Скажи хозяину, я все покупаю: напитки, фургон и лошадь. Завтра рассчитаемся.

– Никак нельзя, хозяин Зе, вы меня губите, ваша милость.

Губите старого человека.

Кучер пытается его разжалобить, но, видя, что сетованиями Зе Мигела не проймешь, дает волю гневу, размахивает руками, кричит; а Зе Мигел, посвистывая, ведет себе лошаденку за поводья. И думает при этом, что везенье всегда на его стороне, он всегда добивается того, чего хочет.

Но тут же вспоминает про голубой фургон с желтыми полосками, в котором вторично встретился со смертью. Видит лошадь, что мчится во весь опор, в глазах ужас, грива разметалась по ветру, дед стоит, натянув поводья, расставил ноги, пытаясь удержать равновесие, деревья проносятся мимо смертельным галопом, их с дедом обволокла туча пыли, поднявшаяся из-под подков и словно вызванная их звоном. Антонио Шестипалый бормотал: «Не бойся, внучек, не бойся»; он схватил деда за руку, хотел закричать, но сдержался; а потом поворот, ошалевшая лошадь выносит фургон на кривую поворота, толчок – и Зе Мигела выбросило в тучу пыли, словно лоскут, словно жалкий лоскут, ужас в глазах деда, дед попытался перехватить Зе Мигела на лету, отвлекся, да, одного мгновения было достаточно – того, когда дед захотел увидеть, что случилось с мальцом; и сразу же грохот столкновения, ржание лошади, а Зе Мигел бежит вперед по дороге с криками и плачем.

Зе Мигел кричит старику, который все не отстает:

– Не действуй мне на нервы!

– Это же.грабеж, хозяин Зе! – бормочет кучер, пытаясь удержать фургон за оглоблю.

– Еще одно твое слово, еще один шаг…

Зе Мигел перехватывает хлыст за рукоять, и ремень свистит над самой головой кучера.

– Я тебе всю физиономию исхлещу, сукин сын! Вскакивает на облучок, яростно хлещет лошаденку, чтобы

пустилась галопом – то ли ему хочется напугать ее, то ли поторжественнее въехать во двор, где его уже ожидают друзья. Доктор Карвальо до О комментирует:

– Сущий бедуин: всегда добивается того, чего хочет.

– Иногда он внушает страх, – говорит кто-то.

Отдуваясь после подъема, клячонка потверже упирается задними копытами, старается выполнять все, чего требует понукающий ее жесткий голос; напрягается вся, от запененной морды до подколенок, но ослабевшие мышцы отказывают ей; она тяжело дышит на ходу, опускает беспокойную морду, на передних коленях язвы от падений. Лошаденка переступает трудно, поводя исхлестанным крупом.

Въехав во двор, Зе Мигел бьет клячу рукояткой хлыста; измученная) тварь шире вскидывает копыта, идет быстрее, хотя вся покрылась мылом и чихает.

– Прямо тебе мерин! – острит Мануэл Педро во всю глотку.

– Была бы кляча твоя, я купил бы ее для боя быков, – не отстает от брата Жозе Луис, о коем всем известно, что он опрометью бежал с арены, когда из загона на него вышел бычище с лировидными рогами. – Честное слово, Зе!

– Так она моя и есть. Удивляйтесь, сколько хотите, но кляча моя. Я купил все: фургон, одра и напитки.

Зе Мигел, держа шляпу в руках, поворачивается к лейтенанту:

– Вот вам пиво, мой лейтенант. В этом доме вы хозяин.

– Превосходно! Превосходно! – аплодирует адвокат, любитель фадо.

– Продаю одра и фургон тому, кто дает больше. Открываю аукцион: пятьсот мильрейсов. Вырученные деньги пойдут в пользу бедных и будут переданы в муниципальную палату.

– Спасибо, Зе Мигел! – вступает доктор Карвальо до О. – Вы человек достойный.

Зе Мигел приказывает управляющему выгрузить ящики; полит расставить их вокруг стола, чтобы его друзьям не пришлось утруждаться. Затем объясняет сотрапезникам, как будет проходить аукцион: он начнет с пятисот мильрейсов, а затем цена пойдет на понижение, как на рыбном привозе; кто захочет купить, должен только сказать «беру».

– Начните с конто, Зе Мигел, – советует доктор Каскильо до Вале. – Лошадь и фургон безусловно стоят конто.

– Еще как стоят, – подтверждает ветеринар, уже захмелевший и развеселившийся. – Если бы в Португалии была в ходу испанская коррида, за клячу дали бы сотенную. А так она сгодится на роль статуи, олицетворяющей флегму. Статуя за конто – дешевизна, почти даром.

Гости острят, похохатывают, благодушествуя во святой безмятежности.

Зе Мигел начинает торги, и, Когда доходит до суммы в шестьсот двадцать эскудо, слышится «беру». Все озираются. К аукционисту подходит Мануэл Педро с одноконтовой ассигнацией в руке и формулирует предложение:

– Даю конто за лошадь с фургоном.

– Тогда, значит, полтора, – поправляет хозяин дома. – Я с аукциона пустил только лошадь; фургон пойдет по цене, которую я назначу.

– Вы в своем праве.

– Право тут ни при чем, сеньор доктор. В делах между мной и Зе адвокат не требуется, порешим все сами. Добром или на кулаках, но порешим сами.

Мануэлу Педро требование приятеля не по вкусу: вино разгорячило ему кровь, жестокость просит выхода. Его сдерживает только присутствие властей. Понимает, что находится у них в руках, боится осложнений, но выжидает удобного случая, чтобы потешиться над ветеринаром и отыграться на нем. Зе Мигел отводит Мануэла Педро в сторону, уговаривает мягко, напоминая о том, что здесь адвокат из Сантарена, человек влиятельный в мире большой политики. Младший сын Племенного Производителя берет себя в руки на некоторое время, хотя и с досадой, и принимается за пиво.

Душно. Ветер пышет зноем, не смягчающимся даже в тени деревьев.

Зе Мигел глядит на фургон, и внезапно ему становится грустно. Он вспоминает сына. Сын мог бы быть здесь, с ним, если бы не два выстрела, что послышались в ту послеобеденную пору у них в доме, когда после их разговора Руй Мигел остался один в гостиной.

Зе Мигел думает о смерти. К нему смерть всегда приближается на колесах; она уже много раз назначала ему встречу: в игрушечной деревянной тележке, когда он был мальчишкой, потом в голубом фургоне деда; бессчетное множество раз на рыбных трактах, а главная встреча была в ту ночь, когда его стал догонять Антонио Испанец, после того как Зе Мигел уложил его левую руку своей и автофургон вдовы первым выехал из Пенише. В ту ночь он изведал страх. Никому не признался в этом, но почувствовал, как страх проник ему в самое нутро.

Теперь все это снова появилось у него перед глазами, как когда-то в зеркале заднего вида появился автофургон Испанца и надвинулся сзади на его машину: может, Испанец задумал столкнуть его в пропасть на одном из крутых поворотов Монтежунто; Зе Мигел крутанул руль, резко бросил машину в сторону, завизжали, скользя по асфальту, шины, завизжали тормоза, послышался крик, и машина Испанца врезалась в ствол дерева – и у Зе Мигела было такое чувство, словно земля вдруг разверзлась, словно сама смерть сунулась между ним и Испанцем, бросив обоим вызов на повороте дороги.

Лошаденка с разбитыми кривыми ногами вяло поедает корм, который управитель засыпал в поставленную перед клячей большую корзину. Время от времени поматывает головой, бубенчики позвякивают – позвякивают и приводят на память Зе Мигелу звон бубенца лошади, убившей его деда.

Он не пьян, покуда еще не пьян, но в голову уже полезли хмельные мысли. Может, угрызения совести из-за чего-нибудь, что я сделал, мало ли из-за чего, мне незачем было давать себе отчет, либо я притворялся, что незачем мне давать себе отчет, а в конце концов вот что из этого вышло.

Бубенец той лошади все звенит у него в ушах. Действует ему ма нервы.

Ему хочется остаться в одиночестве; он сам не понимает, что с ним: устроил обед, чтобы ублажить друзей и избавиться от одиночества, угнетающего его в городском доме: жена не в счет, бывают дни, когда она бродит по дому, как призрак, – и вот теперь он испытывает потребность остаться в одиночестве, сам не понимает почему, да и не стоит разбираться.

Уходит по одной из аллей в глубь сада, чтобы побыть одному (или не видеть фургона?), ускоряет шаг, почти бежит, у него перед глазами та лошадь, и воспоминание гонит его прочь от друзей, голоса которых не дают ему забыть о том, что люди близко, и служат своего рода спасательным кругом, за который он цепляется.

Ему становится стыдно, он останавливается: никогда не трусил, не трусить же теперь из-за какой-то нелепости. Кровь прихлынула к лицу, живее побежала по венам. Такое ощущение, словно вены набухли, напряглись; Зе Мигел потирает руки, затем подносит левую к лицу, проводит ею по губам и подбородку. Нужно взять себя в руки. Разглядывает лозы, подходит ближе, трогает листья, припудренные синькой – профилактика от филоксеры, – присел на корточки, любуется огромной гроздью белого винограда, ласково поглаживает ее, ягоды еще зеленоватые. Отрывает одну, жует, во рту горьковато, но спокойствие возвращается к нему, он ощущает его приближение, покуда неуверенное, пробует еще одну виноградинку, более зрелую, делает глубокий вдох, и ему становится легче, он словно выбрался наружу из туннеля, в котором задыхался.

И в этот миг слышится ржание клячи. Зе Мигел вздрагивает.

Эти звуки скребут ему по нервам, он снова теряет самообладание, испытывает потребность бежать, но заставляет себя стоять на месте, что он, одурел или спятил, нельзя поддаваться, какое впечатление произведет он на гостей – слабака, который струсил – отчего, да отчего же, в конце концов?!

Он возвращается во двор, на глазах у всех отшвырнул, корзину от лошадиной морды и вскочил на козлы. Все замолкают. По выражению его лица даже пьяные видят – что-то неладно. Не глядя на друзей, Зе Мигел хватает хлыст, берется за поводья, хлещет кривобокую клячонку, понукает, и вот уже фургон мчится по дороге, огибающей ту часть усадьбы, что поднимается над оврагом, на дне которого находится заброшенный песчаный карьер. Зе Мигел хлещет и хлещет лошадь, взгляд его скользит вдоль хребта ее и между ушами, он видит, как поднялась ее грива, и еще больше натягивает поводья, осыпал ударами тощий круп.

К гулу голосов у себя за спиной он не прислушивается.

Он слышит только собственный разъяренный голос, нет, никогда не знал я страха, никогда; поворот все ближе, клячонка уже мчится галопом, колеса скрипят, перед самым обрывом он натягивает и отпускает поводья, край обрыва все ближе, лошадь валится мордой вниз, он соскакивает назад, но налетает на глинобитную стену и падает.

Время от времени слышится ржание лошади, грохочет фургон, скатываясь вниз по склону; фургон разбит, на дне оврага найдут лишь груду обломков.